Бесплатный фрагмент - Котомемуары Ага-Хана Мюнцеля

История первая

Мики и гусиная печёнка

Мюнцель от всего кошачьего сердца любил пушистую Мики. Он носил ей вкусные селёдочные головы, вычёсывал её шубку и гулял с ней по крышам нашего милого саксонского города. Дело шло к созданию крепкой кошачьей семьи, но однажды, придя в дом мясника Бауэра, где и жила пушистая Мики, он застал её взаперти и в слезах. Безудержно рыдала милая кошечка, и никакие уговоры не могли заставить её остановиться. Наконец, горько плача, Мики поведала Мюнцелю загадочную и ужасную историю.

Над ней нависла смертельная опасность. Петер, сын герра Бауэра и, по совместительству, мелкий и вредный 10-ти летний мальчишка, оговорил Мики перед отцом. Он обвинил кошечку в краже и поедании вкусной гусиной печёнки, по случаю привезённой из Франции шурином герра Бауэра и должной быть украшением рождественнского стола. Как будто в нашем славном Отечестве не найти печёночки! И название какое-то мудрённое — фуа-гра.

В гневе герр Бауэр был страшен и на расправу скор! Одно слово — колбасник. И о ужас — маленькому Петеру как раз нужен был пушистый воротничок на его зимнюю курточку. Мики слышала, как фрау Бауэр уговорила мужа уже завтра совершить ужасную расправу.

Как мог, Мюнцель пытался успокоить свою невесту и, делать нечего, принялся думать, как же помочь делу. В невиновности Мики не было сомнений — патриотичные саксонские коты и кошки не будут есть французкую печёнку, ибо нет ничего вкуснее чудесной селёдочной головы. Нам бы что-нибудь попроще, а деликатесы — это котам в дворянских домах.

Так думал Мюнцель, обдумывая план действий. С чего бы начать?

Незаметно прошмыгнув на кухню, Мюнцель увидел огромный баул с подарками шурина герра Бауэра; там были пахучие французкие сыры и душистые колбасы. Как ни велико было искушение съесть хотя бы кусочек, но надо было думать о деле.

Но что это — шаги! Мюнцель спрятался за печку и затаился. Кто же это пришёл? Из своего угла Мюнцель увидел, что это маленький Петер, крадучись и оглядываясь, пробрался в кухню и, постоянно озираясь на двери, прокрался к баулу с французкими гостинцами. Маленькими пухлыми ручками стал он копаться в сырах и колбасах, выбирая кусочек повкуснее.

Всё стало ясно — гадкий мальчишка оговорил Мики, желая свалить вину и получить тёплый воротничок на курточку.

Но что же делать? И тут Мюнцель придумал! Пушистыми лапками он упёрся в огромную кочергу и толкнул её на стопку медных кастрюль. Страшный грохот, достойный взрыва пороховой бочки, сотряс весь дом. Вся семья, и слуги, и гости, пришедшие к Бауэрам, в страхе и смятении вбежали в кухню — и что они увидели?! Петер, с медной кастрюлей на голове, с куском сыра в одной руке и колбасой — в другой, был застигнут на месте преступления. Герр Бауэр был суров, но справедлив. Незамедлительно было проведено следствие — и под периной в комнате Петера была найдена баночка с наполовину съеденной печёнкой.

Быстрый и правый семейный суд оправдал оболганную Мики, а Петер за воровство был выдран и сослан в церковную школу, где для таких сорванцов всегда есть наготове розга господина учителя.

А что же наш пушистый друг? Счастливый спасением любимой невесты и возмущенный несправедливостью семьи Бауэр, он уговорил Мики покинуть этот дом и отправиться на поиски кошачьего счастья в иные, более тёплые и солнечные, края.

Что стало с ними — загадка, но мне приходилось слышать от путешественников и купцов с Востока, что при дворе персидского шаха появился удивительный кот, способностями превосходящий многих советников, и даже сам великий визирь приходит советоваться к нему по разным делам, чаще всего по делам сыска, и кот, а величают его Ага-хан Мюнцель, всегда даёт мудрые и разумные советы, да продлит Аллах его дни!

А что Мики, спросите вы? Не забыли ли мы её — ан нет. Мики, или лучше Мики-ханум, жена Ага-хана Мюнцеля — главная кошечка шахского гарема и строго надзирает над всеми 357-ю женами шахиншаха. Те ли это саксонские коты, то мне неизвестно, но всё возможно для Повелителя миров.

История вторая

Старый Фриц, шоколад и селёдочные головы

Да, да, мои маленькие друзья, старый Фриц, но это не наш славный и грозный старый король, который принёс нам вкуснейшую картошку с тмином, картофельный кранцлер и по бабушкиному рецепту приготовленные картофельные оладья. О нет, это был другой Фриц. Не менее славный и грозный и столь же воинственный старый Фриц, гроза всех котов и похититель сердец всех милых кошечек нашего славного Дрездена. О да, Фриц был кот. И храбрее и смелее не было ещё кота в нашей славной Саксонии.

Котёнком подобрал Фрица известный храбрец и дуэлянт, гусарский полковник фон Фалькенберг. Вместе служили, сражались, терпели невзгоды и несли тяготы службы. Выйдя в отставку, фон Фалькенберг и Фриц поселились в Дрездене, в маленьком домике на улице Менял: там и жил Фриц, гуляя по черепичным крышам, мурлыкая серенады соседским кошечкам, сражаясь за их сердца с окрестными котами.

«Ух, и влетело же последнему пушистому пройдохе, — толстому Максу, коту фрау Мюллер, соседки-зеленщицы», — вспоминал Фриц. «Вздумал приударить за моей полосатой Гретхен. Моей Гретхен!!! Ну держись! Как же быстро он улепётывал, сверкая на всю улицу расцарапанными красными ушками. И как же сияли глаза прекрасной Гретхен и серебрилась её пушистая шубка, залитая потоками лунного света. Как хорошо было петь любовные песенки, глядя на Луну и сидя на уютной черепичной крыше домика аптекаря герра Краузе. Однако аптекарь ничего не понимает в музыке! Зачем же так кричать и поливаться водой. Старый дурак!»

Так и жили Фриц и старый полковник, вспоминая сражения, старых друзей, попойки и кутежи. Фон Фалькенберг в кресле-качалке, попыхивая любимой фарфоровой трубочкой, и рядышком Фриц, греясь у камелька. Шло время, прибавлялось боевых шрамов на полосатых щёчках Фрица, но все также воинственно торчали кошачьи усы, зорко глядели глаза и опасно сверкали коготки. Но время, время — безжалостный судья, и раны, полученные в боях, которые мучили старого хозяина, лишили Фрица его друга. Долго горевал Фриц о старом полковнике, но недолго печалились родственники фон Фалькенберга, прибывшие жадной сворой из какого-то франконского захолустья делить наследство. Бессовестные сквалыги ворошили даже кочергой в печке в поисках спрятанных денег, но что же мог оставить старый гусар в наследство — военную славу, старую саблю, горшки с геранью, сто талеров да старого кота.

Славу на зубок не возьмешь, саблю — старьёвщику, деньги поделить, герань взять с собой, а старого кота прочь из дома.

— Вот те на, — подумалось Фрицу. Но делать нечего! Собрав своё нехитрое кошачье добро в узелок да прихватив спрятанную от жадных родственничков полковничью фарфоровую трубочку, Фриц поплёлся вдоль по улице, раздумывая о том, что же делать дальше.

И как же холодно в ноябре, и ещё этот бесконечный дождь. Промокший и озябший, Фриц наконец-то добрался до расположенного на главной площади трактира «У толстой Марты».

— Как же вкусно пахнет из открытой двери — не иначе, поросёнка на вертеле жарят.

Не решаясь войти, озябший и продрогший, сжимая в одной лапке узелок с пожитками, а в другой трубочку, у дверей трактира, осторожно поглядывая вовнутрь, стоял Фриц. Хозяйка, толстая Марта, была напориста и шумна и не давала спуску никому. Весь рынок, все дрезденские и окрестные торговцы трепетали от её зычного голоса, когда она шла на рынок за покупками для своего трактира. Однако же была она женщиной доброй, и при виде голодного и продрогшего Фрица у своих дверей её сердце дрогнуло.

— Что, прогнали?

Фриц кивнул.

— Ну заходи, голодный, небось.

Фриц судорожно сглотнул.

— Будешь жить за печкой. На старой подушке. Там тепло и сухо. Работа у тебя простая — ловить мышей. Готов?

Фриц кивнул.

— Ну, вот и договорились!

Так началась для старого Фрица новая жизнь. Ночами он охотился на пронырливых мышей, пробирающихся в хозяйскую кладовку. Днями отсыпался за тёплой печкой. Как же было хорошо дремать на старой подушке, слушая гул огня в очаге! И какой же сытный запах в трактире! Ел же наш друг до отвала все, чего только ни пожелаешь, но главное — наивкуснейший саксонский кошачий десерт — селёдочные головы. Толстая Марта покупала для своего трактира только лучшую и жирную селёдку из славного ганзейского города Любека.

Так спокойно и сытно текли деньки нашего хвостатого дружка, пока в один весенний денёк не произошло примечательное и удивительное событие, достойное быть занесённым в летописи нашего великого города и о котором долго ещё судачили все кумушки окрест.

Необычная же эта история — о посольстве из одной далёкой страны, наимудрейшем коте, старом Фрице и невероятном приключении — началась так.

Тёплым майским днём нежился Фриц на солнышке, сидя на крылечке трактира. Грозно топорща длинные усы, гордым взглядом поглядывая на площадь перед дворцом курфюрста — не появится ли где опасный соперник, кот булочника герра Мюллера, старый прощелыга Ганс. Хватило ли ему прошлой взбучки или задать ему ещё? Но врага не было, и Фриц, мурлыча и прищурясь, стал смотреть по сторонам.

Какой славный дворец построил курфюрст и назвал так чудно — Цвингер; какая большая и уютная крыша, где так много разных карнизов и водосточных труб, по которым так приятно лазить. Однажды Фриц даже видел бал курфюрста. Курфюрст, в расшитом золотым позументом красном мундире, танцевал полонез, и все гости, и весь двор почтительно и восхищенно смотрели на танец, подобострастно ловя взгляд великого владыки. А дело то было теплым весенним вечером, и окна были распахнуты настежь, чем воспользовался наш приятель, пробравшись в обеденную залу. Ну и удивились же слуги, когда со стола, необъяснимо, исчезла любимая ветчина курфюрста. И вкуснее её не было ничего на свете!

— Ну да, готов свидетельствовать! — подумал Фриц.

Выдрали же за её пропажу непутёвого помощника младшего истопника Петера, лентяя и растяпу, по случаю бала присланного в помощь из церковной школы.

Вот, нежась, урча и вспоминая курфюрстскую ветчину и другие приключения, услышал Фриц необычный шум. Как будто бы заиграли одновременно трубы и дудки, забили барабаны, литавры, зазвучали кимвалы и цимбалы. В страхе шмыгнул Фриц за большой горшок с геранью и притаился, осторожно выглядывая и ища взглядом что же это такое.

— Сто тысяч чертей, то есть мышей, вот это да!

На площадь перед дворцом вступала великолепная процессия. Впереди шествовали два огромных черных слона. А надо сказать, что Фриц был кот любознательный и, по совместительству и за отдельную плату, ловил мышей в лавке книготорговца. И вечерами любил почитывать разные книжки о далёких странах и путешествиях. Там же видел он картинки разных зверей и сразу признал редких индийских черных слонов. На них были шелковые попоны с вышитыми золотом на неведомом языке надписями, на спинах слонов сидели погонщики, в желтых тюрбанах, расшитых золотом красных куртках и белых шальварах, в руках держали они жемчужного цвета зонтики с золотыми ручками. Следом шествовали верблюды, покрытые персидскими коврами, украшенные разноцветными кистями и увенчанные пышными плюмажами. Погонщики же держали метёлки из павлиньих перьев. Далее шли слуги и несли бесчисленное множество коробок, сундучков, ковров и прочего скарба. Потом — музыканты, в расшитых золотыми солнцами синих кафтанах, дудели в трубы, затем другие, в красных кафтанах с серебряными полумесяцами, били в барабаны. Маленькие обезьянки, сидевшие на их плечах, оглушительно колотили в литавры.

Весь город высыпал на улицы, окна были усеяны головами зевак.

— Но что же это такое?

— Не иначе, посольство самого великого персидского шаха ко двору нашего господина! -шептались в толпе.

— Глядите, глядите, сам великий посол! — закричали все разом.

Медленным, исполненным достоинства и гордости, шагом вступили на площадь два верблюда, украшенные золотыми кистями и покрытые шелковыми тканями. На первом восседал важного вида бородатый старик в зелёной чалме и золотом кафтане, на боку его висела сабля, сверкающая драгоценными камнями. То был сам великий посол Али-Реза-хан-Каджар, друг и советник самого Абасс-шаха, повелителя персидских земель, светоча Аллаха на земле, да продлит Аллах его дни!

Фриц глядел во все глаза. По толпе прошел удивлённый шепот.

— Сто тысяч чертей, то есть мышей, то есть святые коты! Клянусь селёдочной головой и курфюрстской ветчиной — что за диво!

На втором верблюде важно ехал, кто бы вы думали, кот — да, да, кот, в красной фесочке с золотой кисточкой, в расшитом золотыми мышами синем кафтанчике и зелёных сапожках, на боку же его была маленькая золотая сабелька.

Удивлённые возгласы раздавались то здесь, то там — мужчины шептались, дамы от чувств падали в обморок, даже мальчишки не смели галдеть и смеяться, ибо так важно и благородно выглядел посланец великого шаха.

— Кто же это? — спрашивали в толпе.

Увидев начальника городской стражи, все бросились к нему с расспросами.

— Кто же сей таинственный кот?

— Знайте же, люди, что это толмач самого великого посла, а величают его Ага-хан-Мюнцель. Он советник великого визиря и друг самого шаха!

Краем уха услышал Фриц имя толмача, и что-то знакомое почудилось в пышном восточном титуле посла.

— Ага-хан-Пунцель, нет-нет Ага-хан-Хрюнцель, нет, не то, а, Ага-хан-Шмунцель, да нет же… Надо посмотреть поближе.

Фриц забрался на конёк крыши дома и, присмотревшись, остолбенел.

— Сто тысяч чертей, то есть мышей, то есть святые коты! Не может быть, да это Мюнцель, старый приятель, живший рядом с помойкой у трактира «Три поросёнка», вот чудо из чудес!

— Но что это, чьи это зубы так больно кусают моё ухо? Ах, это коварный Ганс!

Кот булочника герра Мюллера, Ганс, видя, что Фриц во все глаза глядит на посольство, решил воспользоваться случаем и свести старые счёты и, заодно, занять его удобное место на коньке крыши. Но хитрый план не удался. Фриц, пребольно стукнув нахала когтистой лапкой по носу, развернулся и приготовился к прыжку на врага.

— Ой-ой-ой, что это, спасите, помогите…

Старая черепица выскользнув из-под лапок Фрица, с грохотом упала на мостовую перед верблюдом самого персидского посла, и за ней кубарем скатился и сам наш герой.

И надо же было тому случиться, что сам великий курфюрст в эту минуту выезжал из ворот, чтобы приветствовать посла.

— Что! Где! Заговор?! Покушение? Кто посмел?! Схватить злодея!!! — громыхал курфюрст.

Несчастного Фрица, бесцеремонно схватив за шиворот, поднесли пред очи курфюрста.

— Да как ты посмел, драный котяра! Да ты мне всю политику испортишь! Вот я тебя.., — начал было курфюрст, но в это время персидский посол, которому что-то нашептывал на ухо его толмач, учёный кот, обратился к нашему господину:

— О великий повелитель, умерь свой гнев, прости этого несчастного бедолагу, ибо только желание созерцать твоё величие и славу сподвигло его проявить сие неумеренное любопытство. И ежели мы будем карать наших подданных за любопытство, то мир придёт к своему концу. Поскольку любопытные, видя сияние славы правителей, разносят её отблески во все уголки вселенной, распространяя добрую о нас славу. Не карать, но хвалить должно их, видя в них посланцев Повелителя миров! Прости его, прояви истинное милосердие!

— Слышишь, драный котяра, как просит за тебя посол?! Так и быть, прощаю тебя ради его милости! Ступай да больше не попадайся!

— Святые коты, — подумал Фриц, — повезло.

Но что это — кажется, Ага-хан-Мюнцель подмигнул мне — узнал старого друга.

И, шмыгнув в толпу, пообещав себе отомстить коварному Гансу, Фриц поплёлся в трактир опрокинуть стопочку. Счастливый избавлением от неминуемой опасности, Фриц, по старой гусарской привычке, заказал штофик валерьянки и решил полечить сердечко.

— Салям Аллейкум, — раздалось вдруг за спиной. Обернувшись, Фриц увидел Мюнцеля. Старые друзья обнялись.

— Ну, и тебе тоже салями алями, ну не знаю, как там у вас, но точно — наше тебе с кисточкой, хотя кисточка из нас двоих у тебя на шапочке.

— Не на шапочке, а на феске!

— Ну, хорошо, давай рассказывай, как это ты вдруг очутился в Персии?

— А может, сначала по стопочке?

А потом ещё по одной, и ещё, и ещё, а старые друзья всё не могли наговориться.

И Мюнцель рассказал удивительную историю о своём приключении в доме Бауэров (о чём почтительные читатели уже осведомлены), о полном опасностей путешествии с Мики на Восток (о чём читатели узнают в других рассказах), о караване с шёлком, шедшем из Стамбула в Тебриз, к которому и прибились Мюнцель и Мики, о хитрых дервишах и опасных разбойниках, русских казаках и заброшенных древних городах, о непроходимых горах и засыпанных снегом перевалах, об оазисах, полных финиковых пальм, и безводных пустынях, о восточных базарах и пахнущих пряностями караван-сараях, и многом-многом другом, о чём, быть может, я расскажу позднее.

Быстро, быстро летело время, всё быстрее и быстрее опорожнялись стопочки.

— Мяаау, Фффрицц, ну, тепеерь тыы давай рассказывай, ик!

— Даа и говорить нечеееегооо, дык, ик, мяаау, ну и забористая же штука!

— Лучшая валерьянка во всей Саксонии!

— Да уж, ну да что обо мне! Как прогнали со двора, обитаю в трактире «Толстая Марта», на жизнь не жалуюсь. Но знаешь ли, на старости лет хотелось бы чего нибудь иного, чем ловить мышей: надоело, да уже и вижу плохо.

— Да, дела, но не унывай, есть одна идея!

И Мюнцель поведал Фрицу об одном многообещающем дельце, сулящем огромные барыши.

А в чём же дело, спросите вы? Не торопись, не торопись, мой дорогой читатель, позволь и мне спросить тебя: любишь ли ты шоколад? Ну, только правду! Сладкоежки, ау! Шоколад — горячий, сладкий, густой, в который так приятно макать печенье. Ну, как? Вижу, вижу — любишь. Тогда слушай дальше о том, что задумали наши друзья.

Персидскому шаху прислал в подарок йеменский шейх полученные от эритрейского эмира, купленные тем у абиссинского царя, мешки с удивительными зёрнами, которые в далёкой, далёкой африканской стране, за горами, лесами и пустынями, называются какао-бобы. И из них разными хитростями можно сделать чудесный и вкусный напиток, известный как шоколад. И надо же было такому случиться, что персидское посольство среди прочих даров привезло множество мешков с этими чудными какао-бобами. И даров этих было так много, что никто и не вспомнил о какао-бобах. Мюнцель, как истинный друг, своей властью, подарил эти зерна Фрицу, научил его готовить шоколад и дал ему сто золотых талеров, с тем чтобы тот открыл первое в саксонской столице шоколадное кафе, где подавали бы горячий шоколад и кофе. А как раз недавно храбрые австрийцы разбили турок и захватили у них огромные запасы кофе, так что и в Саксонии уже наслаждались чудесным напитком.

Так и решили. И ещё долго горланили наши друзья на крышах любимые песни. А после Мюнцель отправился во дворец, его звал долг службы, посколько через два дня великое посольство должно было отправиться в Версаль, ко двору французкого короля, а Фриц пошел в свой трактир, где он и жил за печкой на старой подушке. И, засыпая, представилось ему, что плывёт он на плоту в море вкусного шоколада и на него сыплються золотые монеты.

На следующее утро Фриц первым делом отправился к самому известному портному и заказал себе прекрасный желтый бархатный костюмчик для выездов. У шляпника была куплена чудесная треуголка с павлиньим пером. У ювелира — трость красного дерева с серебряным набалдашником. У часовщика — золотые карманные часы, которые так славно и громко играли разные мелодии. Думал было купить пару рысаков и карету, да денег пожалел.

Ганс, прослышав об успехах Фрица, и носа не смел показать из дома. Трус.

Под кафе был снят маленький домик, в котором Фриц распорядился поклеить модные фисташковые обои в цветочек, также была куплена изысканная итальянская мебель, мейсеновский сервиз и серебрянные ложечки. Для себя Фриц распорядился пошить синюю ливрею, расшитую золотыми цветами.

Разослал приглашения всем лучшим семьям города и даже осмелился послать письмо самому курфюрсту. В назначенный день огромная толпа горожан в нетерпении ждала открытия кафе, и даже городская стража сбилась с ног, поддерживая порядок.

— Ну что? Почему не пускают?

— Кого-то ждут.

— Кого?

— Говорят, сам курфюрст с семьёй должны быть!

— Ну, да!

— Вот тебе и да!

— Высоко взлетел наш Фриц, а раньше ведь мышей ловил в трактире.

— Глядишь, понравится курфюрсту шоколад, то и дворянином станет!

— Дела, дела.

— Едут, едут, — разнеслось над толпой.

Кортежу карет первых дам двора предшествовала кавалькада знатных дворян во главе с курфюрстом.

— Ну, дружок, угощай, — ласково проговорил курфюрст, ведя под руку супругу, сопровождаемый свитой первых дам и кавалеров, проходя в кафе.

Изысканно поклонившись, Фриц проводил августейшую семью к столику. Чудный, прянный, густой запах горячего шоколада висел в воздухе. Рассевшись, всё благородное общество обратило благосклонный взор на пушистого хозяина.

— Ваша Светлость, позвольте мне преподнести Вам чашечку горячего шоколада в первом и единственном шоколадном кафе во всём нашем славном городе.

Курфюрст милостиво кивнул.

Учтиво кланяясь, Фриц подал каждому гостю по чашечке шоколада. Все чашечки были закрыты фарфоровыми крышками.

Улыбаясь, курфюрст сделал маленький глоток, и ужасная гримаса исказила его лицо. В ту же минуту все дамы закричали, многие упали без чувств.

— Что, что это? — показывая на чашку, закричал курфюрст.

О Боже, во всех чашках с шоколадом плавали селёдочные головы!

— Ах ты, шутник, плут, пройдоха! Хватай, держи его! — закричали все вокруг.

Стражники схватили Фрица.

— Ой-ой-ой, только не за воротничок моей новой ливреи, — подумал Фриц.

Грозным голосом, не обещавшим Фрицу ничего хорошего, курфюрст спросил:

— Как ты посмел посмеятся над нами?

— Но, Ваша милость, я и не думал! Всё, чего я хотел — лишь улучшить вкус, ибо нет ничего лучше селёдочной головы. Селёдочная же голова в шоколаде — это изысканное лакомство. Я знаю, я пробовал и угощал моих друзей. Да сами спросите, они подтвердят!

— Врешь! У меня нет ни одного подданного, кому могли бы понравиться селёдочные головы в шоколаде!

— Уверяю Вас, Ваша Светлость, это так, и они готовы свидетельствовать в мою защиту!

— И кто же они? — спросил курфюрст.

— Ну, первый — это одноухий Бруно с помойки у рыбного рынка; затем Йозеф, по прозвищу Полхвоста, который живет на чердаке у старого аптекаря герра Краузе; затем прекрасная Гретхен, кошечка французкой модистки мадмуазель Марлен, затем…

— Молчать, мерзавец!!!

Курфюрст побагровел, усы его грозно затопорщились, руки сжались в кулаки. От испуга Фриц поджал уши и втянул голову в плечи.

— В крепость негодника и плута Фрица! А завтра соберётся суд, который будет судить тебя за измену! — приказал курфюрст.

— Меня?! За измену?! — Фриц возмущенно мяукнул. — Я, старый гусарский кот, и никогда не посмел бы…

Но нашего друга уже схватили грубые руки стражников. Воротничок прекрасной новой ливреи был оторван, один сапожок в суматохе потерялся, а пуговки, блестящие золотые пуговки, оторвались и рассыпались по полу. Стражники повели Фрица к карете. Стоявшая на улице перед кафе толпа встретила их возмущенным гулом, женщины, девушки и девочки что-то громко кричали, мужчины и мальчишки с свирепыми лицами грозили Фрицу кулаками.

— Намнут бока, — подумалось Фрицу.

Толпа надвигалась, стражники с бранью прокладывали дорогу к карете.

— Назад, назад!!! Приказ курфюрста!!! — кричали они, но тщетно.

Вдруг Фриц почувствовал, что руки, державшие его, ослабли. Стражник бранился и отталкивал торговца рыбой герра Клингеля, старого пройдоху, вечно желавшего выслужиться в глазах властей. Вот и теперь тянущего к Фрицу свои узловатые, пахнущие рыбой пальцы.

Извернувшись, маленькими острыми зубками вцепился Фриц в волосатую лапу стражника. Заорав от боли, тот разжал руку, и Фриц подпрыгнув и уцепившись за водосточную трубу, быстро-быстро полез на крышу.

Началась суматоха, все бегали, кричали, ругались.

— Хватай, держи, ату его!

— Да где же он?

— Вон он!

— Да нет же!

— Он побежал по улице!

— Нет, он нырнул в реку!

— Спрятался в парке! И т.д и т. д.

А наш бедный, дрожащий Фриц, в синей ливрее с оторванным воротничком и без пуговиц, в одном сапожке, в это время, проклиная судьбу и бранясь, про себя конечно, что бы не услышали, прятался за печной трубой на черепичной крыше дома господина нотариуса.

— Да как посмели они называть меня изменником! Меня — старого солдатского кота! Да не я ли с фон Пуффендорфом служил в гусарском полку.

Возмущенно шипя, принялся он обдумывать, что же делать дальше.

— Фриц, Фриц, — раздался тихий нежный голосок.

— Кто там, кто ищет меня?

— Это я, Гретхен.

— О милая Гретхен ты нашла меня! Видишь как несправедливо обошлись со мной! О превратности кошачьей судьбы! Клянусь усами, когтями и хвостом, что я не забуду жестокой обиды!

— Ах, милый дружок, оставь свой гнев! По приказу курфюрста тебя ищут по всему городу. Подлый Ганс помогает стражникам, они уже окружили и обыскивают рыбный рынок.

— Бедный, я несчастный, я пропал!

— Да послушай же! Я, одноухий Бруно и Йозеф Полхвоста придумали, как спасти твою жизнь!

— О мои верные друзья! Говори, говори скорее!

— У Йозефа есть связи в Прусском королевстве! В Берлине, в казармах гусарского полка полковника фон Зейдлица живет его дядя, старый Ойген Могучая Лапа. Ты поедешь к нему. Йозеф даст тебе рекомендательную копчёную рыбу, т.е. письмо, написанное на спинке копчёной рыбы, а это любимое лакомство старого Ойгена. На первое время он приютит тебя, а там видно будет.

— Но как же я выберусь из города? Ведь городские ворота закрыты, на улицах заставы, везде стража, да ещё этот прощелыга Ганс?

— Не печалься, ты, конечно же помнишь брата одноухого Бруно, полосатого Готтлиба, и его жену пятнистую Гризельду Марципанчик, которые живут у кондитера герра Фридриха?

— Конечно помню, герр Фридрих делает вкуснейшие сбитые сливки и пирожные, но до чего же ворчливый старикашка!

— Ворчливый?! А кто любил слизывать сливки с его пирожных?

— Ну и всего-то пару раз, а шума то, шума!

— Ну, ну, да ладно, слушай дальше. Завтра утром он отправляет две телеги, груженные знаменитыми рождественскими кексами, в Берлин, ко двору прусского короля. Готтлиб и Гризельда Марципанчик спрячут тебя под ними. Так и переедешь границу и выберешься уже в Пруссии.

— Как же я узнаю, что окажусь в Пруссии?

— Ну, когда услышишь на каждом перекрёстке барабан и военную музыку, то знай — это уже Пруссия.

Дождавшись полуночи, Фриц и Гретхен, крышами, прячась за печными трубами, пробрались на улицу Кондитеров, где нашего героя уже ждали его друзья. Йозеф Полхвоста принёс спрятанную в узелок рекомендательную копчёную рыбу, одноухий Бруно — связку копчёных селёдочных голов, пушистая Гретхен подарила вышитый батистовый платочек.

— Готов?

— Гризельда, а где Готтлиб?

— Он следит за стражниками и Гансом, они отправились в трактир «Толстая Марта»! Тебя ищут по всему городу!

— Но сегодня им меня не поймать!

— Глядите, глядите, наш Готтлиб несётся сломя голову! — закричала Гризельда Марципанчик.

В конце улицы показался стремительно бегущий Готтлиб.

— Скорее, скорее прячьтесь! Они идут сюда! — запыхавшись проговорил он.

— Что, что случилось? — заговорили все разом окружив его.

И, отдышавшись, Готтлиб рассказал о только что увиденном им побоище в трактире «Толстая Марта».

Увидев, что к ней гурьбой вваливается городская стража, нагло рыская глазами и высматривая Фрица, да ещё предводительствуемая хитрым Гансом, Марта всё поняла и с кастрюлей в одной руке и с половником в другой ринулась в бой.

— Ах, вы, чугунные головы, пивные бочонки, навозные кучи, пыльные мешки! Да как вы посмели потревожить меня и моих посетителей! Или мало, что от ваших поборов стонут все честные люди города, ещё и сюда прикатились! Фрица, видите ли, разыскивать! Да знаете ли вы, что он самый что ни на есть честный и порядочный кот и не чета всяким там мелким проходимцам!

Говоря это грозным голосом, она медленно надвигалась на стражников, которые в страхе пятились к дверям. На свою беду Ганса в эту минуту пребольно укусила блоха, и он яростно чесал лапкой за ухом, не обращая внимания, что сидит-то он у Марты на пути.

— А вот и ты, мелкий поганец! — загрохотала Марта над его головой, занося для удара медный половник. Раздался грохот, и свет померк в глаз Ганса. Очнулся он уже в луже рядом с трактиром, куда и был выброшен мощным пинком под зад. Проклиная Толстую Марту и ругая на чём свет стоит Фрица, ковыляя и прихрамывая, отправился он домой к своему хозяину, булочнику Мюллеру, от которого получил ещё тумаков за то, что пока он бегал с городской стражей, разыскивая Фрица, мыши разорили хозяйскую кладовку. От таких потрясений у Ганса выпала вся шерсть с хвоста, оттого и звали его потом в городе Ганс Облезлый хвост, и все кошки и коты смеялись над бедовым соглядатаем.

Стражники, обескураженные «тёплым» приёмом в трактире, решили, однако же, продолжить поиски и сыскать Фрица. Были они людьми незлобивыми, но приказ есть приказ. И уж если его милости курфюрсту угодно, то они и саму Луну с неба доставят. Расставив засады у всех известных городских помоек, стражники отправились на городские улицы и скоро должны были прибыть к кондитерской герра Фридриха, о чём и прибежал предупредить полосатый Готтлиб.

Вдоволь насмеявшись над злоключениями незадачливого Ганса, друзья, быстро мелькая пушистыми лапками, спрятали Фрица в груде рождественских кексов. Фриц забился на самое дно телеги, где предусмотрительно Йозеф Полхвоста просверлил несколько дырок для воздуха. Уютно устроившись, Фриц, потрясённый событиями прошедшего дня, крепко уснул. И снилось ему, как плывёт он в лодке по огромному и бурному шоколадному морю, и дождь из золотых монет проходит стороной, а буря становится всё яростней и яростней, а шоколадное море бурливее и стремительнее, и вот уже забили барабаны и заиграли военные марши. К чему бы это, подумал во сне Фриц. Внезапно телегу тряхнуло, и он проснулся. Сон прошёл, а барабаны и военные марши продолжали звучать. И какие же знакомые звуки Preussens Gloria, а вот и Hohenfriedberger, ого, да это же прусские марши! Ура, я в Пруссии, я свободен, свободен! Однако как же хочется есть! Селёдочные головы Фриц решил не трогать, а преподнести их вместе с копчёной рыбой дядюшке Ойгену Могучая Лапа, чтобы снискать его расположение и заслужить доверие. Да и глупо было бы, прячась в телеге со знаменитыми дрезденскими рождественскими кексами, не съесть кусочек. Маленьким коготком так удобно выковыривать вкусный изюм, а шершавым язычком слизывать сахарную пудру. Так сытно и прошло путешествие нашего дружка. Но вот телега загрохотала по булыжной мостовой и, пару раз подпрыгнув, остановилась.

— Ага, приехали! — подумал Фриц, и стал осторожно выбираться наружу. Спрыгнув с телеги на булыжную мостовую и справившись у первого встреченного кота о казармах гусарского полка, с замиранием сердца отправился он навстречу судьбе.

Позволим себе небольшое отступление, дабы рассказать нашим читателям об Ойгене Могучая Лапа. Был он старый служака и всю свою жизнь служил в гусарском полку фон Зейдлица. Молодым котом ловил мышей на кухне, в сражениях служил при артиллерии, поднося пороховые заряды, отличился в битвах с французами и австрийцами, мужеством заслужил славу, получил чин унтер-офицера и был оставлен в полку на довольствии. Жил в маленькой казённой квартирке и ничего так не любил, как селёдочные головы, копчёную рыбку и славное пиво, а вечерами, попыхивая маленькой фарфоровой трубочкой, сидя в кресле-качалке, вести долгие и глубокомысленные разговоры о военной стратегии, истории и политике да о славе Пруссии и её короля. Одним словом — пруссак. Причудливы узоры судьбы: ведь это его праправнук от милой силезской кошечки был любимым котом самого Клаузевица, и уж не он ли намурчал ему основы военной стратегии?

Принял он Фрица как старого друга, уж не знаю, что тому послужило — копчёная ли рыба, селёдочные головы ли, а быть может то, что оба они были старые гусары.

— Похлопочу, похлопочу, — сказал Ойген и отправился к полковнику. Долго толковали они о Фрице, и было решено оставить его в полку.

— Служить будешь при артиллерии! — распорядился фон Зейдлиц.

Так наш Фриц опять поступил на военную службу. Ну и франтом же он стал. Маленький меховой кольбак, расшитый золотом белый доломанчик, украшенный серебряными шнурами красный ментик, чудные синие чакчиры, сабелька, гусарские сапожки с золотыми кисточками. Красавец, дуэлянт и первый гуляка в полку. Служил он, однако, ревностно и товарищами уважался.

В это время как раз началась большая война. Пруссия, Британия, Португалия воевали с Австрией, Францией, Россией, Швецией. Ну, и пришлось нам забыть спокойную жизнь и отправиться в поход. Фриц служил доблестно, в битвах был храбр и спокоен. В сражении при Лейтене проявил чудеса храбрости в защите артиллерийских позиций и кошачей ловкости, вырывая горящие фитили вражеских зажигательных бомб. Был пожалован унтер-офицерским чином. В сражении у Миндена именно наш храбрый герой отбивал барабанный бой, дав сигнал нашим славным английским союзникам в их атаке на французкую кавалерию. Был замечен королём и пожалован первым офицерским чином.

Об знаменитых событиях той войны написано много книг, герои их известны, следы же старого Фрица теряются в пороховом дыму Кунесдорфского сражения. Ох, и славная же была битва. Пруссаки показали себя достойными стяжать победу, русские же доказали, что способны быть непобедимыми.

Долго, долго не мог я узнать о судьбе нашего героя: что он? Где он? Куда в очередной раз забросила его судьба? Да и жив ли он?

Однако, прослышав о моих затруднениях, князь Гогенлоэ, наш посол в Санкт-Петербурге, сообщил мне поразительные известия, которые я почтительнейше предлагаю моим читателям. Был он свидетелем разговора командира Лейб-гвардии Кавалергардского полка князя Репнина с канцлером графом Паниным об удивительном случае, достойном стать доблестной страницей военной истории, о том, что в сражении под Кунесдорфом кавалерийскую атаку последнего резерва нашего короля на Шпицберг возглавил кот, сидящий на крупе коня. Эта последняя атака и спасла нашу армию! Да, да, друзья мои, это был он, наш старый пушистый вояка Фриц, храбро погибший в бою за Родину и Короля.

Удивительная история, однако в нашей славной Пруссии, как говаривал барон Мюнхгаузен, случалось и не такое.

История третья

Мюнцель и янычары

Не забыли ли ещё читатели о наших пушистых друзьях — храбром Мюнцеле и пушистой Мики, счастливо избежавших опасностей в доме Бауэров (о чём читателям уже известно) и отправившихся в далёкое путешествие в поисках приключений?

С купцами, везшими мейсеновский фарфор, добрались Мюнцель и Мики до Вены, где и были приняты на должности жонглёров и акробатов-канатоходцев в гастролировавший там в то время бродячий итальянский цирк Томазо Чинизелли. А надобно сказать, что друзья-то наши так хорошо научились лазить по крышам родного Дрездена, напевая песенки, и даже сам маэстро Чинизелли говаривал, что не встречал ещё более ловких канатоходцев. Жонглировать же Мюнцеля и Мики научил ловкий Педро-Бразильянец, маленькой обезьянкой вывезенный из бразильских лесов. С возрастом не мог он больше выступать, но остался при цирке, обучая молодых артистов. И так страшно и весело было видеть зрителям, как Мюнцель идет по канату, натянутому под куполом цирка, с Мики на плечах, жонглирующей разноцветными шариками!

— Ну, спасибо, Педро — удружил, вот уж не думал, что научусь ходить по канату и жонглировать!

— Obrigado, вы, немецкие коты, очень упорные, и если правильно взяться за дело, то на многое способны! То ли дело русский медведь: сколько ни бились, а он все спит и спит, лентяй! Вот и пришлось отдать его в зоопарк.

Думал Мюнцель взять ещё одну ставку в цирке — скакать, стоя на спине пони и прыгать сквозь огненное кольцо — да не сложилось, надо было выступать с тиграми да львами. Мюнцелю даже сделали большую картонную гриву, раскрашенную в желтый цвет — ну, чтобы чуть-чуть походить на льва, хоть и маленького. Но львы и тигры с Мюнцелем работать отказались — мелковат.

— Тоже мне, родственнички, да я на вас жаловаться буду, — возмущенно мяукал Мюнцель.

Маэстро Чинизелли сначала просил, потом грозил, да так их и не убедил.

— Мы, львы да тигры, большие и страшные хищники, повелители саванн и джунглей — и с котом-акробатом в картонной гриве, да к тому же по совместительству ловящим мышей на цирковой кухне, вместе выступать не будем! Не по ранжиру!

Хоть Мюнцель и Мики и обиделись, да делать-то нечего, пришлось снять картонную гриву.

— Но как же она мне шла! Каким грозным и могучим казался я всем! — думал Мюнцель.

Да, забыл сказать, что Педро-Бразильянец был тот ещё прохвост, плут и мелкий воришка и промышлял тем, что за отдельную плату и в свободное от работы в цирке время помогал разным тёмным личностям вскрывать хитроумные замки, чем и заслужил известную репутацию среди воришек и прозвище «Педро-бес в ребра». Был пару раз пойман маэстро Чинизелли и безжалостно выдран, однако за цирковые таланты прощен. Предлагал он и Мюнцелю поучаствовать в парочке тёмных делишек, чтобы составить себе небольшой капиталец, но получил решительный отказ. Однако, восхищенный талантами нашего дрезденского кота, научил его разным хитростям, как то: обходить тайные ловушки и открывать наисложнейшие замки. А Мюнцель был кот практичный и не отказался.

— Мало ли, а может, пригодится?

Дружно и весело протекала цирковая жизнь: успех в Вене, Грассе и Зальцбурге. Цирковой номер пушистых канатоходцев вызывал всеобщий восторг, а особенно — мадам Чинизелли, ведшей цирковую кассу. Мальчики и девочки, вместе с родителями, толпами устремлялись на представления, раскупая билеты, да так быстро, что приходилось давать по пять, а то и по шесть представлений в день.

И вот, гастролируя по разным городам, цирк добрался до Венеции. Бесчисленные толпы народа, лучшие семейства города и даже сам Дож посетили цирк. Успех был грандиозным! Денежки так и лились рекой, к радости мадам Чинизелли! Пять, шесть, а то иной раз и семь представлений в день! Вызовы на бис, сальто-мортале под куполом цирка, разноцветные шарики — всё слилось в глазах Мюнцеля и Мики в один пестрый калейдоскоп!

А поздними вечерами наши артисты плелись на кухню, где должны были ловить расхищающих съестные припасы мышей.

— Ну нет, Мики! Это решительно невозможно, — ворчал Мюнцель, — прыгаем весь день под куполом, жонглируем, по канату туда-сюда, туда-сюда бегаем! Так ещё и мышей по вечерам ловить заставляют!

— Да-а, ловко устроилась мадам Чинизелли! И жить нас определили в старом сундуке для реквизита, который уж и от ветхости разваливается, — отвечала Мики, затыкая очередную дыру подушкой, сшитой из лоскутков ткани. — Ну, да хоть тепло.

— Всё! Я решился! Завтра же пойду к хозяину и потребую больше денег! Уж я ему покажу, на что способен решительный кот!

Но назавтра вся его смелость куда-то улетучилась: а вдруг выгонит из цирка! Робкими шажками приблизился Мюнцель к двери повозки господина директора и осторожно постучал мохнатой лапкой.

— Si?

— Это я, Мюнцель-канатоходец.

— Заходи, дружок. Садись.

Мюнцель аккуратно присел на краешек стула.

— Чем могу служить?

— Я, это, хозяин… пришел просить Вас… о небольшой прибавке к жалованию. Совсем, видите ли, денег не хватает, так ещё и работаю весь день.

А надобно заметить, что синьор Чинизелли был человек добрый, да и сам — бывший циркач-акробат, и в просьбах артистам не отказывал. Но жёнушка его, синьора Чинизелли, бывшая трактирщица, цепко держала в своих ручищах все дела цирка и артистов совсем не жаловала. Потому-то и улучил Мюнцель минуточку, когда она отлучилась по делам.

— Что, брат, тяжело?

— Да, уж что и говорить. Прыгаю весь день, а потом ещё и кухню от мышей стерегу! Полночи — жена, полночи — я, а утром снова на арену! Устали.

— Вижу, вижу. Ну да что-нибудь придумаю. Надо бы вам жалование поднять и от службы на кухне освободить. Всё легче будет. Так и порешим.

— Это что ты тут решил? — загрохотала синьора Чинизелли, некстати вернувшаяся с рынка, — ах, чего удумали — тунеядцы, дармоеды пушистые! Как по крышам лазить, да песни распевать, да людям ночами спать мешать — тут как тут, а публику развлекать и по канату ходить — устали они, видите ли! Да ещё мышей ловить не хотят! Да для чего вы ещё нужны, котяры облезлые! Вот хвосты-то вам пооткручиваю!

— Я попросил бы Вас, синьора, быть со мной повежливее, и хотел бы заметить, что… ой-ой, только не за ушки, ой-ой-ой, — завопил Мюнцель, когда огромная рука синьоры Чинизелли схватила его и выбросила за дверь.

— А с тобой я ещё поговорю! — сказала она, грозно взглянув на мужа.

— Ну, что думаешь — пожалеет нас хозяин? — спрашивала Мики Педро-Бразильянца, прячась за клеткой с тиграми, ожидая Мюнцеля.

— Он человек добрый, может и помочь. Сам бывший циркач. Эх, беда! Хозяйка идет, и принёс же её черт не вовремя!

— Педро, делать-то что?

— Теперь только ждать. Вот угораздило-то, попал Мюнцель в переплёт.

В следующее мгновение услышали они громкие крики и брань из хозяйской повозки. Внезапно дверь распахнулась, и из неё мощным пинком был выброшен Мюнцель.

— А ушки-то, ушки-то какие красные, не иначе, оттаскали!

Шипя и рыча, потрясая мохнатыми кулачками, кричал Мюнцель о несправедливости, жаловании и правах артистов, да всё без толку.

Как могли, друзья успокаивали Мюнцеля. Мики даже открыла припасённую на случай бутылочку лучшей валерианки, но напрасно.

Возмущенно мяукая, отправился Мюнцель прочь из цирка развеяться в городе да и забыть жестокую обиду. Долго-долго ходил он по чудным улицам, перебегая по мостам и мостикам через каналы. На площади святого Марка подрался с местными котами — поколотили они его знатно. Добрался до Арсенала, по пути стащив с лотка уличной торговки жирную рыбу — не ходить же злым, да ещё и голодным. Думал, было, закусить рыбкой, примостившись у каменных арсенальских львов между лапами, да стража прогнала.

— Даже поесть не дадут спокойно! — так, ворча, добрался он до торгового порта, где, устроившись у тюков с товарами, и поужинал чудной рыбой. То ли рыба была и впрямь очень вкусная, то ли, набегавшись за день, Мюнцель устал, но наш пушистый друг, оставив свой гнев и обиду рассудил, что надо возвращаться, ведь какая-никакая работа в цирке у него есть, да и в старом сундуке, в котором они жили с Мики, тепло и уютно. Наевшись вдоволь, отправился Мюнцель на набережную посмотреть на корабли, ибо хоть и был он кот сухопутный и до прибытия в Венецию моря отродясь не видал, однако всегда мечтал он о морских путешествиях, парусных кораблях и заморских странах. И грезились ему дивные пальмы, пески далёких пустынь, восточные города, картинки которых видел он в Дрездене в магазине гравюр герра Хайнрике. А надобно добавить, что в Венецию той поры приходили корабли из разных стран: с шелком из Китая, со специями с далёких островов пряностей, с чудными коврами из Самарканда и Исфахана и много-много чем ещё. Больше же всего хотелось Мюнцелю посмотреть на настоящих морских волков, то есть котов, которые плавали на этих кораблях и так важно держали себя со своими собратьями, что и подступиться с распросами было страшно. А уж расспросить их очень хотелось:

— Как, мол, живётся там, за морем?

— И есть ли, как говорят, то царство, где котов почитают и держат их на службе?

— И как добраться туда?

И многое ещё хотел бы узнать Мюнцель, да подойти боялся.

В ту пору разгружался в порту торговый левантийский корабль, прибывший прямиком из Бейрута: команда хлопотала, капитан кому-то грозил, бегали таможенные чиновники — в общем, суета. Однако Мюнцель разглядел на груде сложенных ковров важно разлёгшегося толстого кота, деловито попыхивающего трубочкой и обозревающего разгрузку.

Набравшись смелости, Мюнцель подошёл и, учтиво поклонившись, спросил:

— Не подскажет ли любезный господин, что это за корабль, откуда пришёл он, что за товары привёз он в город? И кто Вы, так важно восседающий на этих узорчатых коврах?

— Подскажет, подскажет. Зовут меня Аззам ибн Марван, по прозвищу Аззам-мореход, кот-корабел, ну, то есть живу на корабле, друг самого Давуда ибн Бутруса, чей торговый дом является украшением всего Леванта, чьи корабли плавают от Бейрута и до Стамбула и от Александрии до Кандии, да продлит Аллах его дни! Привезли же мы в славный сей город ковры самаркандские, финики ширазские, сталь дамасскую, самоцветы индийские, лазурит афганский и много чего ещё. Корабль же наш — гордость всех кораблей, ибо быстрей его нет на свете, и зовётся он «Гармсиль», что на вашем языке значит «сильный ветер».

— Вот оно как!

— Но кто ты, незнакомый пушистый собрат, что так подробно расспрашивает меня?

— Зовусь я Мюнцель, родом из достославного саксонского города Дрездена. Гонимые жестокой судьбой и несправедливостью, бежали мы с женой из города прочь. Примкнули к бродячему цирку и служим там жонглёрами-канатоходцами.

— Велик Аллах, что за несчастная судьба! Да разве достойно для кота ходить по канату на потеху публике!

— Да я и сам знаю, но жить-то надо, хотя и жалование не очень, да ещё по ночам мышей ловлю на цирковой кухне. Вот же дела — ну куда ни приду на работу устраиваться, всё время заставляют ловить мышей: век мне, что-ли по кладовкам за мышами охотиться? Всё надоело! Ещё и хозяйка в цирке недовольна, грозит, да и за уши таскает.

— Брат, бросай ты это дело. Ты, я вижу, кот сильный, смелый, тебе на Восток надо — там коты в почёте. В Персии, я слышал, сам шах их жалует. Аллахом клянусь, нечего тебе по канату ходить, да ещё и бесплатно.

— Да вот, и я думаю, куда же нам с женой податься? Думали в Неаполь, да там, говорят, своих котов хватает, и немецких не жалуют.

— Ты с итальянскими котами не связывайся, мало что плуты, так такие гордецы, что держись. Ты в каком цирке-то служишь?

— У Чинизелли.

— Ага, ну, приду сегодня на представление, там и поговорим!

Обрадованный неожиданным знакомством, Мюнцель вприпрыжку побежал в цирк, где вот-вот должно было начаться представление.

Бедные Мики и Педро сбились с ног, разыскивая Мюнцеля, и очень обрадовались, увидев его.

— Где же ты был? Скоро наш выход!

— Молчите, молчите, сегодня придёт посмотреть на нас один необычный гость, глядишь, там и похлопочет о нас!

— Кто же это?

— Аззам ибн Марван.

— Да кто это?

— Известный кот-мореход из Восточных земель. Влиятельный и важный господин. Ну и толстый, конечно!

— Скорее, скорее одеваться… и где же моя шапочка с бубенчиками?

— Да вот же она.

— А полосатые штаны? Ага, нашел!

— Быстрее, ваш номер начинается! Публики — битком!

— Да идём же, Педро, идём!

Расскажем же нашим читателям в небольшом отступлении, что же, собственно, за номер был у Мюнцеля и Мики. Должны были наши друзья в полосатых костюмчиках и колпачках с бубенчиками забраться под самый купол цирка и там ходить по натянутому канату, жонглируя разноцветными шариками, совершая разные прыжки и сальто-мортале. Было это так высоко и страшно, что публика невольно замирала в испуге, глядя на ловкие прыжки хвостатых акробатов.

Выйдя на арену, Мюнцель сразу заприметил толстого кота в маленькой красной феске и расшитом золотом зелёном костюмчике, важно развалившегося в первом ряду.

— Ага, Аззам-мореход! Пришёл, не обманул.

И так ловко и дружно прыгали и крутились на канате наши друзья, так виртуозно жонглировали шариками, что публика трижды вызывала их на бис.

Откланявшись, попали они за кулисами в пушистые лапы Аззама-морехода.

— Да ты, брат, ловкач, за всю свою жизнь не видывал я ещё таких великолепных акробатов. Вы украшение нашего кошачьего племени!

— Ой, спасибо! Да, что-то умаялись. А эта красавица в полосатой шубке — моя Мики.

— О чаровница! Богиня грёз! А я — Аззам ибн Марван, кот-мореход!

— Очень рада.

— Ну что ж, друзья, не отправиться ли нам в кабачок, спрыснуть местной валерианкой знакомство?

— А тебе, это, вера-то валерианку пить позволяет?

— Так то же сердечные капли, а лечиться Аллах не запрещал!

— Идём, вот только друга нашего, Педро, позовём.

На том и порешили. Отправилась дружная компания в местный трактир, где и заказала пару бутылочек лучшей и забористой местной настойки. А потом ещё пару, и ещё… Мюнцель рассказал об известной нам истории побега из дома Бауэров, о Дрездене, о кошачей жизни в Саксонии, о своём желании увидеть разные заморские страны… Аззам-мореход поведал свою историю жизни: как его, маленьким котёнком, подобрал в Бейруте известный капитан; как ходили они в Стамбул и Александрию, в далёкое Марокко и даже в Индию; как был он матросом на торговом корабле. Рассказал о штормах и о волнах высотой с дом, о далёких морях, больших рыбах, таинственных островах и много ещё о чём, что я уж и позабыл.

— Ну что же, друг Мюнцель, не пора ли тебе оставить цирк? Ведь и платят мало, да и хозяйка за уши таскает. Бросай ты это дело!

— Да уж, подумываю. Только куда же нам с Мики деваться? Денег-то даже не скопили, так, пару дукатов.

— Не горюй! Есть одна мысль: надобно тебе юнгой поступить на корабль.

— Кем, кем?

— Юнгой! Ну, помощником матроса. С твоими-то талантами каждый тебе рад будет!

— А делать-то что?

— Работа самая что ни на есть для тебя подходящая — по мачтам лазить да за парусами следить.

— Так я же кот-то сухопутный и на кораблях отродясь не плавал! Страшно!

— Ты кот-акробат, для тебя это — плёвое дело. Решайся! Есть у меня на примете один капитан, у него как раз кот-юнга сбежал. И говорил же я ему, что, как прибудут в Венецию, Махмудку лучше в клетке держать — сбежит. А он — нет, я Махмудке верю, он поста своего не оставит. Как же! Как увидел итальянскую кошечку, так сразу и сбежал. Идёт этот корабль в Стамбул. Ты же хотел страны разные посмотреть?!

— Эх, боязно… Что скажешь, Мики?

— Да что сказать — работаем как рабы на галерах, а денег-то не платят, колотят, мышей ловим ночами, а живём в сундуке старом — вот уж счастье. Нет, нельзя нам оставаться! Мы ж с тобой нигде не пропадём!

— А ты, Педро, что об этом думаешь?

— Я бы и сам с вами отправился, да не могу — ревматизм. А ты решайся! Тебе эта бедовая баба, синьора «ни гроша не получите» -Чинизелли жизни не даст! Махните ей пушистым хвостом, и вперёд!

Так и решили. Опрокинув по последнему стаканчику, отправились друзья по своим делам. Аззам-мореход — потолковать с капитаном, Мюнцель с Мики — собирать котомки.

Хотели было попрощаться с синьором Чинизелли, поблагодарить его, но бедному хозяину цирка было не до того. Услышал Мюнцель, как хозяйка распекала и бранила его, что, мол, артистам много платит, а ей уже неделю нового платья не покупали, да грозилась еще Мюнцеля с Мики в клетку посадить за дерзость.

— Ах, так! Ну держись, мегера!

И что бы не оставлять должок незакрытым, поточили коготки Мюнцель с Мики о редкие и чудесные шелковые шали синьоры Чинизелли, купленные той с оказией у китайских купцов. Отомстив злой хозяйке, уже далеко за полночь, тихонько прошмыгнули Мюнцель и Мики мимо клеток со львами и тиграми и, тепло попрощавшись с Педро, направились в порт, где уже ждал их Аззам-мореход.

— Ну, всё. Утром выходите в море на египетском торговом бриге «Фарук» в Стамбул, куда он идет с грузом. Будешь служить юнгой и следить за парусами, а Мики — помогать при кухне. С капитаном, Баба-агой я уже договорился. Он человек смелый и справедливый, настоящий морской волк. Прощайте!

— Уж и не знаю, как благодарить тебя, друг!

— Чего там… Мы, коты, должны помогать друг другу. Да, чуть не забыл: будешь в Стамбуле — передавай привет Томбили. Это, брат, самый известный кот города, ну и самый толстый конечно. Живет он на улице Кондитеров, за пахлавичной лавкой Кемаля-аги, так кланяйся ему от меня. Он среди стамбульских котов большо-о-ой авторитет.

— Непременно, непременно.

— Да, забыл предупредить: остерегайся пуще всего наших недоброжелателей: янычаров и евнухов султанского гарема!

— Кто же это такие?

— Янычары — жестокая стража султана, которая со всех честных торговцев Стамбула взымает мзду.

— За что?

— Да ни за что! Грабители, одним словом. Вздумал я было с местными котами открыть леденцовую лавочку на паях, уж и хвостатую артель сколотил — леденцы до блеска облизывать. Так совсем разорили поборами!

— А евнухи?

— Ну, те совсем невзлюбили нашего брата! Мало им, что держат девушек в неволе, так и нас гоняют. Приказ султана!

— Отчего же такой приказ?

— Да, видишь ли, носили коты и кошки записочки от девушек на волю, друзьям да родственникам, а где — и любовные письма попадались. Держат-то их, бедных, против воли взаперти, но мы тут как тут, в помощниках. Нам-то по крышам да водосточным трубам лазить дело-то привычное. Ну, и прогневался султан на евнухов, те на нас, и с тех пор — вражда. А султан, и то сказать, девяностолетний старикашка, а девиц молодых на заточение обрёк. Ну, да ладно. Но смотри: я тебя предупредил. Остерегись!

— Хорошо, хорошо!

— Ну, прощайте! Свидимся ли ещё, не ведаю. Может, на базаре в Марракеше, или в порту Бомбея, кто знает!

— Прощай, Аззам, благородный кот-мореход! Спасибо за всё!

Удивительны узоры судьбы, приведшие к знакомству дрезденского Мюнцеля и бейрутского Аззама, но ещё чудеснее дальнейшие приключения наших героев, о чём я поведаю далее.

Баба-ага принял Мюнцеля и Мики ласково. Был он вместе с Аззамом-мореходом в цирке и видел представление полосатых акробатов. А потому и определил Мюнцеля смотрителем над главным парусом и строго наказал ему, чтобы проверял он, надёжно ли закреплён парус на рее мачты. Так стал наш цирковой канатоходец впередсмотрящим котом. Любили они с Мики вечерами сидеть на самой верхней рее и любоваться заходящим в море солнцем. И не было счастливее их в эти предзакатные часы.