Бесплатный фрагмент - Кошкины слёзы

Уважаемый читатель!

Занимаясь изучением русской народной культуры и традиций в течение многих лет, я в своих очерках и эссе продолжаю, как исследователь и археолог, искать и находить в обычной жизни бесценные крупицы духовности и мудрости предков. Все события, а часто и имена героев моих рассказов подлинные, не придуманные нарочно. Память хранит воспоминания далеких лет и портреты дорогих сердцу людей, многих из которых уже нет рядом. Но их простая крестьянская философия, бесконечная наполненность любовью для меня остается примером правильного отношения к жизни, неким ориентиром в житейском море.

Дорогие мои! Цените себя и своих близких, не допускайте в свою жизнь грязи, фальши и безверия. Надеюсь, мои скромные труды, мои мысли и суждения помогут вам выбрать верный путь.

---

А я Яшу подпояшу, а я Яшу снаряжУ

— Давай быстрее, уже выходить пора!

— Да я почти готов… Нищему собраться, только подпоясаться!

Такой шутливый диалог, услышанный краем уха когда-то давно, пришёл мне на ум, когда при изучении древнерусской культуры меня заинтересовали пояса, как часть обрядового костюма. И в самом деле, для чего нищему пояс?.. У него же ничего нет, но чтобы собраться, он должен подпоясаться — верёвочкой, лыком ли, неважно… Собраться. Собрать себя. Это значит, упорядочить свои мысли, направить внимание на начало нового пути или выполнение какой-то задачи.

Опоясывание — это не только завершение костюма, его скрепляющая деталь, но и замыкание обережного круга вокруг тела, окончательное разграничение моего внутреннего мира, где я сам себе хозяин, и внешнего — с его непредсказуемостью и враждебностью. Ведь в окружающем мире мне угрожает множество опасностей: зной, холод, ветер, люди и животные. Выходя в неведомый мир за пределы своего дома и селения человек вынужден был защищать свою жизнь при помощи обережных знаков и ритуалов. (Как тут не вспомнить чёрную кошку или зайца, перебежавших некстати дорогу путнику…) Подпоясывание — это один из обрядов подобного рода.

Сам пояс символизирует жизненный путь человека. Вначале из небытия, из хаоса появляются нити, которые, собираясь в точку, обозначают начало жизненного пути. Краевые нити пояса обычно делались чёрными, яркими или контрастными, чтобы отделить свое пространство от того, что «не я». Основная жизненная задача закодирована в сочетании различных цветов и орнамента по всей длине пояса. Здесь жизнь человека проходит от точки до точки — завершающего узла, из которого нити простираются в бесконечность бытия. Ярги и косые кресты, вытканные или вышитые на ткани пояса, а также любые другие орнаменты, несут в себе идею непрерывного движения и возрождения жизни. Солнечное вращение и текучесть земных и небесных вод скрыты в переплетении нитей обыкновенного крестьянского пояса, бытующего в повседневном обиходе.

Пояса носили все от мала до велика. Первый белый поясок повязывали ребёнку в возрасте около трёх лет, когда дитя проходило посвящение «в пол»: мальчику впервые надевали порты, а девочке подпоясывали рубашечку. До этого возраста дети считались младенцами и бегали в одинаковых рубашонках. Девки-невесты ткали, скручивали или плели себе красные яркие пояски с кисточками на концах — символ девичества. К свадьбе девушка должна была выткать множество узорных поясов для мужниной родни — на подарок. В череде шагов свадебного обряда был и обряд одаривания новоиспечённых родственников: кому вышитый рушник, кому красивую юбку, кому нарядный пояс, чтобы два рода символически слились в общем потоке, давая начало новому ручейку из детей и внуков.

Про того же, кто начинал буянить говорили:

— Вот распоясался!

То есть человек потерял разумность, «не в себе», не ведает, что творит…

С арестантов первым делом снимали пояса и поясные ремни — лишали собственной воли. Теперь эти люди не хозяева себе и своей жизни, подневольные и бесправные.

И наоборот. Когда крестьянская община выбирала атамана среди кулачных бойцов, самого лучшего и достойного старейшины подпоясывали особым образом конскими вожжами, приготовленными на такой торжественный случай. Часто эти вожжи бывали ткаными и узорчатыми.

Узоры на поясах, их ширина, длина и цвет подбирались под будущего хозяина. Мастерица заранее знала обычно, какой пояс и для кого предназначен: мужчине, женщине средних лет или молодушке. И повязывались они по-разному. Способов изготовления поясов тоже достаточно много: это и ткачество на берде, на дощечках-топках, «на сволочках» и т. п.; — кручение; — плетение на пальцах (так называемые «дёрганцы») и т. д.

В каждой местности свои традиции, материалы и орнаменты. Но суть остаётся неизменной: пояс — неотъемлемая часть русского костюма — была, есть и будет. С поясом теплее, красивее и надёжнее идти по жизни. Пояс охраняет, вразумляет, оберегает и украшает, помогает сберегать силы и направлять их в русло созидания и плодородия.

21.06.2015г.

Во поле берёзонька

Апрель нынче выдался холодный. Везде грязные островки снега, слякотно, промозгло… Где же это лето? О, лето! Память вихрем уносит в благословенное деревенское лето далекого 1976-го.

«Одна тому пора, когда сено косят!» — говаривал дедушка Федор, ловко поддевая деревянными вилами-рогатиной сразу полкопны пылящего трухой свежего сена и укладывая его на верхушку стога между торчащими в ряд стожарами. Сено зеленое, пахучее, хрустящее и рыхлое, оно только кажется невесомым, на самом деле метать на стог здоровенные охапки — работа для крепких мужиков. Дед хоть и старый, а сила у него недюжинная.

На соседней пожне свой стожок выметывает тетка Софья — колченогая, жилистая, с расплющенными от работы руками. С детства помню ее старухой: обветренное лицо в морщинах, мозолистые ладони, узловатые пальцы. Шутка ли, одной четверых поднимать! А в деревне на полеводстве заработки какие? Слезы! Вот и пласталась Соня за себя и за мужа-электрика.

Она-то и смолоду не красавица была, а ее Илья был красив особой северной красотой — голубоглазый, улыбчивый. Троих девок одну за одной родила Софьюшка мужу, а ему все сына хотелось. Вот еще через пять лет и народился долгожданный сынок Семушка.

Только ему и года не было, как Илья погиб. Залез на столб линию ремонтировать, а в это время двое подвыпивших односельчан забрели на подстанцию и включили рубильник. Илья упал замертво, сжимая в обгорелых пальцах пассатижи. Говорят, даже суд был над пьяницами, осиротившими четверых ребятишек, да только те отбрехались как-то, ничего им за это не было.

А Семён уродился весь в отца — коренастый, плотный, умный и доброжелательный. Такой же русый чуб над голубыми глазами и широкая добродушная улыбка.

Илья на рождение сына березку посадил в родном дворе: как березка растет, так и сын крепнет. Деревце же сначала споро поднималось, а затем словно бы задумалось:

— Быть или не быть?

И как будто замерло в росте, а через несколько лет и вовсе засохло. Вроде Семёну недолгий век сулит примета, только мы для себя решили, что все это бабкины суеверия, и точка.

Семён вырос, уехал в большой город поближе к сестрам. Женился на адвокатше с властным и суровым характером, двое сыновей родились в ее «природу» — длинные и бледные, как картофельные ростки в теплом погребе. Парни образованные, умные, сразу видно, далеко пойдут.

Семён Ильич работал на энергетическом предприятии, часто оставался за мастера, а образования не хватало. Вот и пришлось на четвертом десятке садиться за парту. Как-никак, а техникум осилил. Правда, здоровье стало подводить. Было даже, что в спину так вступило, что ноги на полгода отнялись. Потом отошло, слава богу.

Снова работал, растил детей, изредка ездил на родину — глотнуть свежего воздуха, отдохнуть душой. И вот дождался, когда сыновья поступят в институт, а у старшей сестры Нины — юбилей, 55 лет. Собрался на торжество с женой и сыном, но в последнюю минуту остался дома: «Идите одни!». Не успели выйти из подъезда, он звонит им на мобильный:

— Мне совсем плохо.

Вернулись в квартиру, а Семёна уже инфаркт скрутил «в бараний рог». Сердце остановилось. Так березка всю правду сказала, а мы не верили…

Грация минувшего

Так и не удалось мне узнать, как наречена была по метрикам эта женщина — Агриппина или Аграфена, а теперь уже и спросить не у кого: деревня давно обезлюдела. Звали ее Графия. Мне в то время лет 7 было, но уже тогда это имя казалось диковинным, почти сказочным, ведь звучит почти как «графиня».

А сама Графия внушала нам, детворе, необъяснимый страх, поскольку похожа была на настоящую бабку-Ёжку. Грязные космы волос торчат во все стороны, в морщинистые складки на шее набилась сажа, взгляд мутный и блуждающий. И то правда, была она не в себе, а потому соседи жалели убогую старушку и помогали кое-как существовать: кто дровишек даст, кто еды какой немудреной.

Покосившаяся избушка Графии стояла на краю деревни возле самого спуска к реке — по пологому склону проходила поросшая травой колея. По ней, видимо, ездили на Бакшиху — большой заливной луг, окаймляемый излучиной реки c рубиновым названием Лала. Трава-исадина росла там тучная, сочная. Огромные стога наметывали колхозники на Бакшихе — единственной ровной пожне, на которую можно было запустить конные косилки, грабли и волокуши. Это вам не лога, угоры да неудобья.

По этой же дороге бабы ходили на речку белье полоскать, а мы, мелкотня, бегали купаться. Вот раз идем середи дня на речку искупнуться, только из-за угла Ольгиного дома вывернули, а тут как захлопает! Мы так и подскочили на месте. Огромный коршун, прервав пиршество, заполошно взлетел от Графииного дома. На траве — кровь и перья. Это он бабкину курицу растерзал, разбойник!

У Графии и были-то две курочки: одна неслась, а другая уже яиц не давала — старая была. Так он, подлец, несушку выбрал — чай, помоложе, повкусней. Пришлось хозяйке и вторую убрать, осталась Графия совсем без живности.

Как она жила?.. На что жила? Никогда не мылась, в магазин не ходила. Моя бабушка говорила, что какое-то пособие от государства Графия все-таки получала. А колхозные пенсии были куда как велики: у бабушки 28 рублей в месяц, у деда — 40, к примеру. И то это, когда им добавили, сначала-то 12 рублей получали.

Как-то раз Надежа (её всю жизнь Надежей звали) Савдатова, соседка, луку репчатого Графии принесла. Зашла в избу, да так и ахнула: на столе, на кровати, на лавке — повсюду деньги бумажные разложены. Графия говорит:

— Заплиснивели маненько, так я их мыла. Сушу вот…

Сколько себя помню, как только речь о Графии заходила, все упоминали о том, что полоумная бабуля о смерти мечтает. «Как бы так поскорее умереть, но только чтобы ничего моего другим не досталось!» И удумала.

Однажды зимой, часов в пять утра жители почуяли запах гари. Да ведь не лето: от дома к дому только узкие тропинки натоптаны, кругом сугробы по пояс. Пока разобрались, пока прибежали с баграми — там уж полыхает.

Дедушка мой всегда был отзывчив к чужой беде, да и жил неподалеку, одним из первых на пожар поспел. И видит в окошко в отсветах пламени такую картину: сидит Графиюшка в избе за столом, голову кулачком подпирает, двери все растворены, а в сенцах пламя бушует. Сперва хотели ее через окно багром вытащить, да где там! Снег глубокий возле дома, окна маленькие, а под окнами в избе, как водится, лавки вдоль стен. Удалось достать только обгорелую головешку без рук, без ног. Положили тут же на дорогу в колею. А домишко сгорел дотла, только искры да ошметки какие-то летели по сторонам.

Дедушка Федор и гроб делал для самоубийцы и хоронил сам — все боялись. С тех пор само пожарище и место, где сгоревшая Графия лежала, стало проклятым. Близко никто не подходил, а дорожная колея сама собой этакую кривулину сделала. Даже с черемухи дети ягоды не рвали, говорят, туда лапоть графиин улетел. Вот так ничего никому и не досталось. Все, как она хотела. Хоть и сумасшедшая, а свое дело по уму сделала — и затушить не успели, и соседей не спалила: дома-то рядышком стояли. А на Божьем суде каждый сам за свои поступки ответ держать будет, бабушка говорила.

А ведь когда-то и муж, по слухам, у Графии был: воевал в гражданскую в Белой армии, да похоже, там и сгинул. Дети то ли были да померли, то ли не было их, кто теперь знает… А только душа ее не смирилась с колхозными порядками и советской властью, как я понимаю, вот и жила былая красавица, теперь без роду без племени, в своем выдуманном мире и ушла по своей воле, гордая и не покорившаяся. Такая она, Графия.

Дедова наука

Телега с грохотом тряслась по комьям засохшей глины и ухабам старой деревенской дороги, то и дело ныряющей в глубокие ложбины и с натугой выползающей на крутые угоры Северных увалов. Сколько таких спусков и подъемов уместилось в семи километрах пути от нашей Ворончихи до центрального села Верхне-Лальского сельсовета — не сосчитать. Уже с Емельянихи открывается знакомый вид: на самом красивом месте с незапамятных времён высится бело-желтый Михайло-Архангельский храм о семи маковках с высокой колокольней. Это главный ориентир на местности. А уж от него пару раз в неделю ходит раздолбанный автобус до райцентра.

Дед Фёдор выпросил у совхозного бригадира лошадь — гостей к автобусу увезти. Уезжали дочь Капа с мужем (мои родители), сын Толя (мой дядя — самый любимый) и внук Димка (мой двоюродный брат). А я еще на денёчек оставалась в милой сердцу деревне. Мне назавтра тоже пора было ехать, хотя и не хотелось. Ох, как не хотелось! Но проводить родню с дедом на лошадке — какая же 16-летняя девчонка откажется!

Бабушка Александра, как водится, вышла провожать гостеньков на угор на краю деревни, расцеловала всех, благословила и долго ещё стояла, глядя из-под ладони, крестя их в спину и прикладывая к заплаканному лицу вылинявший от частых стирок ситцевый фартук.

Мои мужчины, смахивая неловким движением подкатившие к глазам слёзы, оглядывались и махали бабушке рукой. Шутка ли, оставляют в который раз родного человека и свою малую родину… Поневоле сердце щемит… Только 12-летний Димка беззаботно махал сорванной по пути травинкой и, не оборачиваясь, весело шагал вперед.

Погрузили вещи на телегу и покатили. Дед, как обычно, немногословный и суровый, больше молчал, думая свою невеселую думу. Вот опять они с бабкой одни останутся… Тоскливо на душе. Да ещё старость проклятая одолевает… Крыша вот на доме прохудилась — тёс прогнил, а поправить толком уже сил нету… Так — позакрывал дыру клеёнками да чем попало и отступился… За раздумьями не заметил, как показалось село Верхне-Лалье, в просторечии — Повост.

У церкви на остановке народ скопился, всем до Лальска и в Лузу ехать надо. Кому в больницу на прием, кому на поезд в дальние края. Тут даже Димка, известная балаболка, перестал трещать языком, поутих и призадумался. Вот и автобус. Пыльный ПАЗик вместил всех желающих и покатил по бетонке, согласно расписанию.

Нам с дедом в Правлении совхоза «Ярцевский» навязали попутный груз — отвезти в клуб на Калище кино: две защитного цвета железные круглые банки с бобинами пленки. На пустой телеге они смотрелись сиротливо и одиноко. В молчании тронулись, поехали домой. Те же угоры и косогоры на тряской телеге, только в обратном порядке. Жеребчик наш повеселел и пошел трусцой. Как сейчас помню, был он карей масти, оттого и назвали, не мудрствуя лукаво, Карько. Молодой, шаловливый и, видимо, с юмором. Иначе зачем бы ему так шутить?!

А дело в том, что на одном из крутых спусков этот «юморист» пошел вниз шибкой рысью и ухарски вывернул телегу на вздыбленную буграми глинистую обочину. Телега избоченилась, встала на ребро, мы с дедом и с кино-банками кубарем укатились в придорожный бурьян, конь остановился. Довольный, чуть ли не хихикает стоит! Пошутил, называется.

Не успела я опомниться, как мой 77-летний дед уже был на ногах. Схватил левой рукой поганца под уздцы, а другой — на! на! на! — коню в морду!!!

Кулак у деда крестьянский, тяжелый. На, на! — под рёбра! И матом его трёхэтажным покрыл, да смачно так, с чувством. Коняжка обалдел, морду задрал, глаза выпучил, стоит, трясётся. А дед уже рывком с натугой поставил тяжелую телегу на колёса, отыскал в траве увесистые кино-банки, погрузил на повозку, и мы поехали. Всё происшествие заняло, наверное, не больше трёх минут, но в мою память врезалось навсегда. Это ж надо — коню морду набить!

И когда много позже я услышала, что мат — это язык обращения с неразумной скотиной, я сразу этого Карько вспомнила. Ведь он так впечатлился, что дальше вёз нас, как самую большую драгоценность или хрустальную вазу: на подъемах истово упирался всеми четырьмя копытами, а на спусках так старательно придерживал телегу, аж хомут на уши налезал! Наверное, довёз и перекрестился, потому как видно было, что такого страху не испытывал досель ни разу. У нас не забалуешь!

Это тот случай, когда, как говорится, «разум — сын кулака». На всю жизнь запомнишь урок. И когда мы слышим матерщину в свой адрес или в адрес окружающих людей, нас неспроста оскорбляет такое поведение, потому что внутренне чувствуем — нас только что низвели до положения безмозглой скотины, которая другого языка не понимает. Пресловутое «быдло» изначально — это тягловый скот, вол или бык в ярме, тупой и грубый.

Где мат, там обычное дело — драка и поножовщина. Это основная «привилегия» уголовников и бомжей. И если некоторые интеллигенты и деятели нео-искусства возводят матерщину в ранг новой моды, это их выбор. Но суть остается прежней, она от яркой упаковки не меняется.

В русском языке существует ещё такое понятие, как «матерная брань». Это совершенно другое явление, затрагивающее другие силы и другие пространства сознания, в отличие от бытовой матерщины. На «поле брани», когда идёт битва не на жизнь, а на смерть, именно матерная брань, как сакральное действо, уместно и оправдано тем, что таким способом воин, находясь на острие, на волоске от гибели, призывает силу рода и силу предков помочь выстоять в этой битве и победить.

Те, кто стоял против русских в бою, знают их бесстрашие, храбрость и отвагу. От Москвы до самых до окраин русский воин — это сила, это слава, это доблесть и мужество. Так не роняйте себя в грязь, господа… Не срамите дедов.

23.05.2016

Такая разная осень

Она круглолицая, голубоглазая, большая и мягкая, как оладушка. Он — невысокого росточка, жилистый и лопоухий с внимательным и глубоким взглядом синих глаз. Семейный стаж — сорок лет. И как-то так получилось, что за все это время не поссорились ни разу. День по дню, день по дню — вот и годы прошли. Берегли, заботились друг о друге, жалели, чего же тут ругаться?..

Володя только ворчал, что Валентина часто в храм ходит — «грехи сдавать», потом смирился, что-то понял, наверное. Она ведь всю жизнь смолоду «на группе». Врачи удивляются, что жива до сих пор. Хорошо хоть до болезни доченьку Танюшку родить успела, теперь уже милых внуков, Карину с Никиткой, с божьей помощью наставляет, как нужно молиться и относиться к жизни. Сама же радуется, как ребенок, каждому проростку из земли и каждой звездочке на небе.

— Смотри, дорогая Людочка, какое небо звездное сегодня! Конец сентября, а будто август! — пригласила меня Валя во двор порадоваться красоте, разделить ее восхищение богатством мира. А небо и вправду было бездонное, ясное, усыпанное мириадами светящихся точек.

«Я посуду мыть люблю: водичка теплая, я молитвы пою, так радостно на душе! Даже жалко, когда дочь или внучка все вымоет…» — делится Валентина.

А мне удивительно приятно слышать в свой адрес: «Господь любит, раз гостей послал! Заходи, у меня лещ запеченный сегодня, будто знала».

Володя же, отслуживший срочную на Северном флоте, всю жизнь с техникой «на ты». Умелец на все руки. Насос установить, мебель изготовить или мотор наладить для него не проблема. Смастерил себе и дочери лебедку такую с плугом, чтобы огород пахать. И трактор не нужен. И сажал, и поливал, и полол — все сам.

«Встану утром, в огороде посадки политы и окучены, а на крыльце — ведерко с черникой и лукошко со свежими огурчиками стоит!» — говорит Валентина.

Володя и рыбак отменный, и охотник. Небольшая медвежья шкура лежит на полу в прихожей — это Володин трофей. Черный пес Дон томится на цепи в ожидании похода в лес да еще молодая лайка Яра ждет охотничьих уроков, скулит в вольере от нетерпения.

Но неожиданно для всех Володя заболел и слег на целый месяц в больницу. Никогда такого не бывало! Всегда на ногах, весь в движении.

«Я думала, у меня и трава-то в огороде не растет, а тут как прорвало! Вот беда! В субботу баню топить надо, а я не знаю и дрова-то какие брать… Всегда ведь как было: приду в готовую баню, а на полке уже тазики с теплой водой для меня налажены, все Володя сделал…» — рассказывает хозяйка с грустью в голосе. А я вижу, что все думки ее только о нем. Денно и нощно, мысленно и вслух молится раба Божия о здравии болящего Владимира, ждет, что все будет, как раньше.

И вот радость: Володю, наконец, из отделения выписали, домой приехал. Ослаб, конечно, но надежды на будущее не теряет. Они ведь с Валей простые люди, живут бесхитростно и мирно. А мне так хочется хоть изредка погреться в невидимых лучах неяркого свечения от их добрых и любящих сердец, побыть с ними рядом.

У Светланы же жизнь совсем другая. Возраст — пятьдесят «с хвостиком». Две дочери и внучка — ее забота и радость. Но близость к столице, востребованная профессия, напряженный ритм жизни накладывают свой отпечаток. Хороший ремонт в квартире, светлый кожаный диван в комнате, трюмо и столик с инкрустацией, красивая сумочка, модные туфли, элегантная одежда — важная часть жизни Светланы и основная нагрузка для ее кошелька. Ежегодный отдых в теплых краях тоже требует средств, так что работать приходится много и интенсивно. И вроде выглядит моложаво и ухоженно, одета прилично, в доме все есть, а все-таки чего-то недостает. Только вот чего?.. Свой ответ на вопрос об источнике счастья искал и Омар Хайям и вот что выяснил:

В чьем сердце нет весны,

Тому весны не знать.

Тому, кто сам молчит,

И эхо не ответит.

Три «о» в отношениях

На самом деле «о» гораздо больше. И обоняние с осязанием тут совсем ни при чём. Объясню по порядку.

Вопрос такой: что должен делать парень, чтобы привлечь девчонку? Правильно: о-балтывать, о-кармливать и о-плясывать! Так было в традиции на Руси. И не думайте, что «обалтывать» означает «охмурить, обмануть или охомутать»! Вовсе нет. Это значит: окутать своим обаянием, очаровать, привлечь внимание и увлечь разговорами. Проще говоря, с девчонкой нужно разговаривать. И сделать так, чтобы ей с тобой было интересно. Каждый уважающий себя ловелас с этим согласится, не правда ли?

Второе: без пряников не заигрывай! Девушку надо угостить, улестить, накормить и уважить. Здесь в ход идут мороженое, конфеты, тортики, пирожные, шашлыки, борщ и котлеты. Кто ж с тобой на голодный желудок согласится беседовать?! В прежние времена девушки на поясе носили даже специальный мешочек-кармашек, который назывался «лакомник». Туда полагалось прятать леденцы, прянички, орешки и разные другие дары от ухажёров.

Дальше ещё проще: на дискотеке или вечёрке милая красавица, понятное дело, танцует только с тобой. Конкуренты и соперники отшиваются словами, оттираются в сторону твоей широкой спиной, а избранница любуется твоими уверенными движениями в танце или плясе и гордится благородным поведением. Тем самым ты заявляешь миру и общественности: вот моя невеста, я её защищаю, развлекаю, увлекаю и никому не отдам! Такая пара вызывает восхищение, удивление и зависть окружающих.

«И пускай на нас люди зарятся:

Ай и что это… Что за парочка?…»

О-певание — тоже важное дело. Сажали рядком парня и девку и заставляли петь. Если песня ладится, то эту парочку можно и обженить, а если голоса звучат вразнобой, значит, не пара, семья из них не получится.

Оплясывание — необходимая часть ухаживания, да и без обалтывания и окармливания в конфетно-букетный период не обойтись, как ни крути. Во все времена законы общения и привлечения пары актуальны и злободневны, как вечная тема любви, верности, разлуки и измены. И сегодня в век интернета мы так же любим, страдаем, сомневаемся и переживаем.

«Любит — не любит? Плюнет — поцелует?.. К сердцу прижмет или к черту пошлет?..» Наша душа, как и тысячу лет назад, ищет любви, томится без неё и увядает. Так что, дорогие наши кавалеры, берите на вооружение правило трёх «О» и будьте счастливы и любимы!

Черёмуха

Наша деревня Ворончиха затерялась среди бескрайних лесов на границе Кировской, Архангельской и Вологодской областей. Этакий «медвежий угол», как говорил дедушка.

На болотах растет в изобилии клюква да морошка, в лесу — черника, а в самой деревне — из «фруктовых» деревьев лишь черемуха да рябина. Причем черемуха возле каждого дома своя. Нам, ребятишкам, по правилам деревенского этикета не разрешалось есть ягоды с «чужого» дерева.

У нас черемуха была старая-престарая, высоченная, в несколько стволов. По слухам, ее ещё мой прадед Галактион Мосеевич садил. Ягоды с нее крупные, сладкие. А самые спелые, как водится, на вершине.

Нас трое внучат в гостях у бабушки на Ворончихе. Мне лет 13. Лазила в то время, как белка, забираясь на самую верхотуру. Еще есть двоюродный брат Колька — философичный увалень, похожий на Вини-Пуха. Третий был Димка — писклявый борец за вечную справедливость (правда, почему-то всегда в свою пользу), самый младший из нас.

В тот день мы прочно обосновались на черемухе: я стою на самом верху, Колька оседлал толстую ветку прямо подо мной, Димка где-то пониже сбоку. День веселый и солнечный, черемуха вкусная — самый смак! И вот подходит к нашему «гнездовью» согнутая пополам соседка Солдатиха с двумя своими голоштанными внучками. Девчонки канючат:

«Скинь кистку! Скинь кистку!».

Я сбрасываю им в траву кисточки черемухи, они и рады, бегают, ищут в траве под ногами. Бабуля, задрав голову к небу, у меня и спрашивает:

«А ты не упадешь?»

«Еще чего! Не упаду, конечно!» — самоуверенно хмыкаю я, как сейчас помню, держась за листик.

Стою уверенно, под ногами надежный толстый сук. С чего бы мне падать?! Вдруг раздается непонятный треск и я чувствую: лечу! Причем, судя по ощущениям, лечу довольно долго. Потом — бум! Обо что-то мягкое… И лечу снова, теперь уже совсем немного. Бряк! — вот и земля.

— Что это было?!

Тихонько разжмуриваю глаза и утыкаюсь взглядом в свои руки, насмерть вцепившиеся в лежащий поперек злополучный сук. Медленно разжимаю побелевшие пальцы и вижу чуть в сторонке на земле Колькин «аэродром». Это была настоящая морская бескозырка с ленточками и золотой надписью «Тихоокеанский флот». Её еще здорово было в воздух по ветру запускать, потому и «аэродром». На Колькиной круглой голове бескозырка сидела как влитая.

Первая мысль:

— Все, убила парня!..

Ведь это об него я стукнулась всем телом, пролетая мимо, незнамо как ухватившись за обломившийся подо мной черемуховый сук. Со страхом поднимаю глаза кверху: фу-у-у, Колька, как медвежонок-коала, обнимает свою прочную ветку, живой и невредимый, но немного помятый и испуганный.

Проверяю, могу ли двигаться: да, все в порядке, только ссадина свежая на руке да крапивой обожглась. Но это мелочи, если учесть, что свободного пространства под черемухой было всего ничего — где-то метр на метр. Тут старые пеньки торчат, тут поленница сложена, а тут колья для ограды приготовлены — вверх смотрят.

Так что мой полет оказался на редкость удачным. Без «парашюта» могла бы и разбиться, или покалечиться. Но ягод-то на черемухе еще полным-полно. А если бабушка узнает о происшествии, запретит на дерево лазить, а снизу много ли достанешь? И вот мы как три муравья взгромоздили себе на плечи виновника всех бед и утащили под слуду, чтобы замести следы. А с бабки Солдатихи взяли слово, что нас не выдаст. На том и порешили.

Когда через неделю носили воду в баню на краю поля и Колька свой «аэродром», нагнувшись за ведром, в колодец обронил, все та же Солдатиха нас и выручила: мастерски привязала веревку морским узлом к железной «кошке» и вручила нам. Когда бескозырка появилась на свет над краем колодца, наше дружное «ура» огласило окрестности. И маленькое «стадо бизонов» понеслось на новые подвиги.

Бабушка тем временем уже наставила на березовой лучине самовар, накрыв нехитрый стол для чаепития. «Пора жарену воду пить!» — говаривал дед Фёдор. На столе баранки, сухое печенье, топленое в печи молоко с кружочками масла и зажаристой пенкой и в сахарнице заботливо наколотый дедушкой на дольки прессованный сахар, который полагалось пить с чаем вприкуску.

И весь наш большой дом ощущался настоящей крепостью. Еще бы! Ведь по соседству живет старушка, которая ловко вяжет морские узлы, а у дедушки есть настоящий фронтовой котелок, немецкий шомпол, похожий на цепочку, и медаль «За оборону Ленинграда».

01.12.2010

Языковой барьер

Широко распласталась Кировская область по карте России, высунув длинный язык на север и изо всех сил стараясь лизнуть Архангельскую землю. Судите сами: от моей родной Ворончихи, расположенной на самом рубеже, каких-то 5—10 километров до бывшего Хоботовского леспромхоза и Христофорова, которые уже относятся к Арханеську, как бабушка говорила. Влево по карте в 12 км селение Вологодчины, вправо — рядышком совсем земли Коми. А деревня наша, оказывается, до революции 17-го года была в составе Сольвычегодского уезда Вологодской губернии, потом до войны — Архангельской областью, а теперь это — Кировская, Лузский район. Вот так, не трогаясь с места, мои предки успели пожить в трех разных областях севера России.

Леспромхозы позакрывали — леса нет. Деревни давно опустели. Только у меня на кончике языка всё чаще вертятся, готовые сорваться, бабушкины словечки:

— Эво, чуёшь, трахтур-от по наволоку по Гребенеськой стороне затурунчел? Поди-ко, Васька в Токарёво поехал… Эку беду палит, поглико-ся… А Зинка, мати-та евонна, нонь на Повосте живёт, как баровна — в новом-то дому…

И журчит разговор, как речка Лала, перекатываясь камешками-словечками… Заслушаешься и забываешь обо всём… Вот, кажется, русские люди и говорят по-русски, но городские приезжие мало что понимают и всё время переспрашивают:

— А что она сказала?!

Есть ещё особенность: верхнелальцы говорят чуть-чуть иначе, чем в Нижне-Лалье — мелодика речи другая, темп немного выше, хотя расстояние между ними около 30 км. Понятное дело, что так сложилось не сегодня: нашим поселениям по 300—400 лет, а северные говоры сохранили особенности русского языка времен Ивана Грозного, восходящего аж к санскриту. Оттуда берут начало многие слова и выражения, непривычные современному слуху:

— Телушка-та лонися несолоща палася, эка морная! Глико, чё диётся…

— Каку сулему буди не ешь! Сопи ну-ко! Укусная ведь окрошка-то!

— Вот я тебя ужо! Разве льзя на мати свою руку-то подымать?!

Звучит непонятно, но догадаться о смысле можно.

Сегодня молодые стесняются своего сельского происхождения и всеми силами пытаются скрыть родительский говор, выражаясь по-городскому литературно. Да и советская школа приложила немало усилий, чтобы диалектные словечки исключить из речи учеников. Говорить надо правильно!

Рассказывают историю, как две девушки из наших северных краев поехали как-то на юга погреться на солнышке. Сидят на пляже, болтают. А мужчина по соседству навострил уши и слушает! Они смутились, замолчали… А он им умоляюще:

— Девочки, поговорите еще немножко! Мне так нравится!

А «девочки» еще больше насупились, поняв, что выдали себя с головой деревенским говорком и оканьем…

Музыкальность, образность и смысловое наполнение северного вологодского диалекта — жемчужина русского языка, которую мы не ценим и вот-вот утратим из-за глупого стремления к урбанизации и придуманным кем-то стандартам. Бабушки еще по привычке говорят на древнем родном наречии, а внуки отметают его, как ненужное и отжившее старьё, лишая себя красоты и силы, идущей от корней народа. Ведь любое растение, лишившись корней, сбрасывает листья и увядает… Так и иваны, не помнящие родства, остаются неприкаянными перекати-поле — без воли и Родины.

Язык — культурный генетический код народа. Это единственное настоящее сокровище, которое мы можем передать вперёд по поколениям — нашим детям и внукам. Песни, сказки, предания и былички, передаваемые из уст в уста — подлинная драгоценность, которая может рассыпаться и потускнеть, если мы, простые люди, перестанем говорить по-русски, употребляя в большей степени неологизмы: заимствованные, сленговые слова и наукообразные термины. В столицах многие и так уже общаются на «нагло» -русском наречии. Ведь известно, что если человек не интересуется культурой своей страны, её историей, не читает хорошие умные книги, его речь остается скудной, косноязычной, а чувства и мышление не развиваются, тогда и расцветает пышным цветом бескультурье и нищета духа. По сути — это путь деградации нации.

«Люди перестают мыслить, когда перестают читать», — говорил Д. Дидро.

Беречь и сохранять свой родной язык — задача каждого русского человека. И я думаю, многие со мной согласятся.

24.03.2015г.

Настоящее сокровище.
Швейка-копылок

Копыл, копылок — общее название для Г-образных прялок и швеек, бытовавших в крестьянском обиходе прошлых лет.

Мой копылок-швейка достался мне от кировской бабушки, а ей — по наследству по материнской линии от её мамы и бабушки. Не случайно на донце копылочка так много написано инициалов бывших хозяек, буквы теснятся и сверху и снизу дощечки. А конец донца зачем-то выпилен с боков, по-видимому, в поздние времена, так что несколько буковок ополовинено… Конструкция стойка-донце складная 40 на 43 см, что выгодно отличает мою вещицу от себе подобных. Свернула девушка две палочки вместе, подхватила под мышку шитье и побежала на посидеНки в общую избу! А там парни приходят к мастерицам, балагурят, присаживаются на колени.

— Бабуля, как это: парни к девкам на колени?! Ведь тяжело же!

— А тяжело, так сбросишь! — смеется бабушка.

Отбивай, подруга, дролю:

Все равно не завладеть —

На твои колени сядет,

На меня будет глядеть!

А самая красота — это прорезная, в два яруса стойка копылка — «городок». Сквозные «хоромы» с четырьмя резными столбиками выкрашены в желтый и синий, далее часть — оранжевая, потом синяя. На круглом навершии вбит крючочек, на котором, видимо, «временно» прицеплен лоскут — погон от солдатской шинели царского времени (судя по форме и качеству выделки сукна). На него прикалывали шитье или вышивку для удобства работы, обеспечивая необходимое натяжение ткани. Ручное шитье было обычным женским делом в долгие зимние вечера, когда заканчивались полевые работы. А отцы, мужья и женихи красавиц соревновались в искусности при изготовлении подарка для милых и любимых — дарили прялки и швейки одна другой краше, резные да расписные.

Из бабушкиного сундука

Юбки, платья, сарафаны — самая обычная женская одежда. Испокон веку до наших дней женщины носили их и носят в разных вариациях во всех без исключения мировых культурах: будь то Восток, Азия, Европа или Россия. Брюки в наш гардероб пришли с Запада вместе с эмансипацией совсем недавно. В российской глубинке обычаи предков еще долго не сдавали свои позиции.

Помню, в нашей деревне, которая стояла на границе Кировской и Архангельской областей, еще в 70-е годы не носили девчонки ни брюки, ни шорты — не принято было. Городских модниц деревенские женщины оглядывали неодобрительно, с осуждением и превосходством, потому как крепко укоренились в традиции крестьянского обихода. И, если вдуматься, то неизбежно приходишь к пониманию, что в многовековой истории женского платья есть свой особый, глубинный смысл, ведь наши предки ничего не делали «просто так». Попробуем разобраться.

В русской мифологии часто встречается упоминание о том, что земля — мать, небо — отец, а солнце — согревающее, животворное начало, соединяющее небо и землю для появления всего живого на планете. Так и мужчина более всего устремлен к духовным вершинам, часто рискуя жизнью ради достижения заветной цели. Но для продолжения рода ему нужна женщина, которая, как земля-матушка, родит и питает свои плоды. Согревает и воспламеняет их страсть, разумеется, огонь любви. Так было всегда.

Теперь представьте: идет женщина, платье на ней, словно колокол, раскрывшийся навстречу земле, колышется. Силы земли, ее плодотворное дыхание наполняют женщину здоровьем, делают ее полноценной и счастливой в единении с природной своей сутью. Вот и были наши бабушки крепки здоровьем, рождали здоровых детей, потому что не нарушали природные законы равновесия стихий.

И все узоры, вышитые с любовью по краю юбки, вороту и манжетам женского наряда, несут в себе обережные знаки: солнца, земли, воды, ветра и плодородия. В вышивках и тканых узорах почти повсеместно использовались «ярги» — рогатые свастики — очень сильный обережный знак, знак бесконечного солнечного вращения. Как геометрические, так и растительные орнаменты служили в первую очередь как система знаков, способных привлекать в жизнь женщины только светлые силы и защитить от темных, разрушительных.