Бесплатный фрагмент - Комиссар Хольмг. Подняться из бездны

ПОДНЯТЬСЯ ИЗ БЕЗДНЫ
КНИГА ВТОРАЯ
Оглавление

Только глупцы говорят, что ничего не боятся и все знают.

(Автор неизвестен)

Невиновных нет, есть лишь разные степени вины.

(Автор неизвестен)

Свет из тени! Смерть из смерти! Отмщение за погибших!

И только чистые возродятся из бездны!

(Слова из молитвы)

АЛОНСО БАРРО

Он с трудом поднимался на ноги, готовые вот-вот подломиться от невероятной усталости, не в состоянии выдержать вес собственного тела. В нос ударил тошнотворный запах сгоревшей плоти, а хлопья пепла мешали что-либо разглядеть. Глаза наполнились слезами, от которых мутилось зрение. Черными от дыма и гари струями, они скатывались по опаленным щекам, срываясь с них куда-то вниз. Смог, окутавший Инквизитора с головы до ног, не давал глубоко вздохнуть, от чего голова казалась настолько тяжелой, что ее клонило к земле. Где-то глубоко «под ложечкой» возникло чувство тошноты, стремительно подкатываясь комом к самому горлу. Внезапно возникшие перед инквизитором как из-под земли фигуры, облаченные в тяжелую броню с закрытыми шлемами на голове, что-то кричали ему, но он их не слышал. Единственный звук, раздававшийся сейчас у Алонсо Барро в голове, был подобен тяжелому трубному вою, от которого закладывало уши и бешено колотилось сердце. Стараясь держаться ровно, Барро перевел невидящий взгляд на отряд штурмовиков, нацеливших на него свои автоганы.

— Именем Священной Имперской Инквизиции, приказываю уничтожить оставшихся в живых еретиков, — так и не услышав собственного голоса, произнес Алонсо, прежде чем размываемое сознание окончательно отключилось и связь с реальностью прервалась полностью.

АЛИТА ШТАЙН

Она шла рядом с Инквизитором, сжимая в руках лаз-пистолет. Из ненависти, что сейчас полыхала в ее груди, можно было отливать снаряды для болтеров, но шла она с неописуемым спокойствием и уверенностью, которые сейчас Палатина вкладывала в каждый свой шаг. Она не замедлилась и не сбилась с шага, когда совсем рядом слева от нее рухнул один из гвардейцев, сраженный очередью из автогана. В ее сердце не осталось места для страха, сострадания или отчаяния. Всю ее охватила жгучая ненависть к еретикам, которые сейчас прилагали титанические усилия, чтобы уничтожить тех, кто сохранил верность Золотому Трону. Вместо сотен молитв и литаний, что Алита привыкла произносить, взывая к Спасителю Человечества, моля Его о скорейшем исцелении для раненых, мучимых страданиями, Штайн сейчас повторяла одну единственную.

«Император, даруй мне Свой Праведный Гнев и Свою Гневную Силу! Дай мне стать штормом, что сокрушит врагов, оскверняющих Твой Взор!»

Беззвучные слова скатывались с губ, безмолвным криком увеличивая ненависть к врагам Его, что сейчас накатывали на выживших лоялистов. Последние защитники Рэкума уподобились небольшому утесу посреди океана во время шторма.

Место упавшего гвардейца занял другой. Минуту спустя, он упал на рокрит, обливаясь собственной кровью, обильно вытекающей из нескольких сквозных отверстий в груди и спине.

«Император, даруй мне Свой Праведный Гнев…»

Она успела мысленно повторить эти слова, а потом… Потом пришла тьма. Густая, как трясина Соанских болот, она мгновенно опутала глаза, нёбо и язык, удушая и ослепляя одновременно и в то же мгновение лишая дара речи.

«Это конец? Император…»

Она не надеялась получить ответ, но все же воззвала к Нему в последние секунды своего гаснущего сознания, а потом густая темнота добралась и до него…

ЙОЗЕФ БЕРН

Перелет от Ферро Сильва до Ушбелы, ближайшего Имперского мира, занял сорок один час тридцать семь минут восемнадцать секунд. Ровно столько времени «Орденоносный Страж» провел в пустоте с момента входа в Имматериум и до момента выхода из него. На самом деле в реальном мире времени прошло гораздо больше, чем без малого двое суток, но не для Йозефа Берна и всех тех, кто пребывал на палубе «Орденоносного Стража». Впрочем, имей капитан штурмовиков возможность еще больше сократить пребывание в течениях варпа, он бы, несомненно, пошел на это. Йозеф всеми фибрами своей души ненавидел варп, несмотря на то, что очень часто с ним соприкасался во время перелетов.

Часть из того времени, что их корабль скользил по нематериальному пространству, Берн провел в корабельном Храме, вознося мольбы Бессмертному Владыке, чтобы Он даровал их экипажу легкий путь через пустоту. На этот раз, как и в большинство предыдущих перелетов, Бог-Император не обделил их корабль Своей Милостью, так что «Орденоносный Страж» беспрепятственно добрался до Ушбелы.

В принципе, всего лишь единожды за свою жизнь Йозеф Берн попал в серьезную передрягу, когда их корабль, ведомый через Имматериум едва в нем не сгинул, сбившись с проложенного курс, и пробыв в пути в десять раз больше предполагаемого времени. Но именно этот инцидент стал причиной того неиссякаемого источника ненависти к варпу, который царил в душе Берна и через двадцать лет после того памятного случая и, скорее всего, не убавил бы своей силы и остроты даже за триста лет или пятьсот.

Завершив молебен и покинув корабельный Храм, Йозеф Берн направился в свою каюту. Там, оставшись совершенно один, он позволил себе немного отдыха. Поставленная перед его отделением задача была выполнена, хоть и не так, как планировалось изначально. Шесть выживших из Рэкума были доставлены на борт «Орденоносного Стража» и сейчас получали всю необходимую помощь. Обо всем произошедшем через астропатический хор были уведомлены инквизиторы на Ушбеле, представляющие там отделение Ордо Еретикус, Командорство Адепта Сорроритас, а также Депортаменто Муниторум и подразделение Официо Префектус.

Первым из всех эвакуированных с Ферро Сильва пришел в себя инквизитор Барро. Он очнулся почти сразу после того, как был поднят на борт «Орденоносного Стража», и тут же был помещен в хирургон для аугментации конечностей.

Состояние остальных спасенных было намного хуже.

Один из гвардейцев, поднятых на борт, несмотря на старания военных медиков, умер из-за серьезной черепно-мозговой травмы, так и не придя в сознание. Вместе с ним к Трону едва не отправился один из комиссаров из-за серьезного ранения и кровопотери. За ее жизнь боролись в течение всего перелета, и только к его завершению в данном вопросе была достигнута хотя бы относительная стабильность.

Еще один гвардеец, второй комиссар, а также Палатина сестринства, продолжали пребывать без сознания, не смотря на отсутствие каких бы то ни было видимых физических повреждений.

Все эти факты были указаны Берном в отчете, ответом на который стал лишь короткий приказ, полученный им через астропатов за несколько часов до прибытия на орбиту Ушбелы. Ему предписывалось, как только «Орденоносный Страж» встанет в орбитальные доки на орбите, отправить эвакуированных с Ферро Сильва в ближайшее медицинское учреждение. После этого Йозефу Берну и его подразделению штурмовиков надлежало пересесть на борт «Дарящего Молнии» и следовать на мир №649/VJ-3/5. Остальные инструкции Берн должен был получить во время перелета корабля до означенного пункта назначения.

АЛИТА ШТАЙН

«Странно… — мысли ее растекались загустевшим, перебродившим медом. — Умирать совершенно не больно. Я умерла?»

Безумный хоровод воспоминаний отбросил ее в недавнее прошлое и, подхватывая, закружил в своем безудержном танце. Мысли путались, сменяясь одна на другой.

«Я умерла? Где я? Почему вокруг столько шума? Кто-то зовет меня по имени. Кто?»

Несколько раз Алите казалось, что она пришла в себя, но связь с окружающим миром была настолько хрупка и ненадежна, что обрывалась почти тут же, и Штайн вновь проваливалась в черную дремоту. Во время очередного пробуждения ее сознание смогло выхватить самые главные события, которые произошли с ней за последнее время. Теперь она находилась на борту одного из кораблей Империума, который уносил ее от Ферро Сильва к другому миру. За несколько часов до того, как корабль прибыл на орбиту Ушбелы, Алита Штайн полностью пришла в себя, так что к встречающим ее сестрам из местного Командорства Палатина вышла самостоятельно, без чьей бы то ни было помощи.

В сопровождении четырех сестер «Аргус» доставил Штайн в Командорство, где, как выяснила Алита, до сих пор была Канониссой Августа Борго, с которой Палатину связывали узы давнего знакомства.

Августа встретила Штайн сдержано. Она внимательно выслушала рассказ Алиты, не прерывая ее и не задавая никаких вопросов, лишь изредка кивая в такт льющимся словам сестры. Несмотря на то, что Борго принадлежала к самым воинствующим Сороритас, коими являлись Сестры Битв, она была известна, как крайне рассудительная и спокойная, никогда не принимающая скоропалительных решений и не отдающая поспешных приказов.

Дослушав повествование Штайн, Августа поднялась с трона, установленного во главе большой залы, где они беседовали, и своим мелодичным, способным превращаться в трубный глас на поле сражения, голосом, произнесла слова успокоения, которые были так нужны сейчас Алите. Канонисса призывала свою сестру Палатину уединиться в одной из келий и посвятить время молитвам и восстановлению душевного здоровья, в то время как сестры из числа Госпитальер, что находились при Командорстве, должны были сделать все необходимое, чтобы Штайн полностью восстановила здоровье физическое.

И вот теперь Алита, сложив руки на груди в аквилу, стояла на коленях в небольшой келье. Ее глаза были закрыты, а губы беззвучно шептали молитву. Всего одну, которую она повторяла снова и снова.

«Не было, нет и не будет никого более могущественного и милосердного, чем Бессмертный Бог-Император».

САМУИЛ РЭЙК

Пока Рэйк изучал всю информацию, предоставленную ему инквизитором Сегрино, последний молчал, с каменным видом ожидая, когда его коллега полностью ознакомится с делом. Наконец, Самуил поднял голову, оторвав взгляд от инфопланшета, и тогда Владас заговорил своим немного глухим баритоном, чуть растягивая на концах слова.

— Этот случай с инквизитором Барро и остальными, эвакуированными вместе с ним с 632—4/R, требует тщательного рассмотрения, — заявил он, взглянув на инквизитора Рэйка исподлобья. — Намного более тщательного, чем может показаться с первого взгляда.

Рэйк не ответил. В его памяти всплыл случай, произошедший много лет тому назад и о котором Самуил узнал относительно недавно. Именно он вспомнился инквизитору, едва Владас упомянул о необходимости тщательной проверки всех обстоятельств спасения выживших с мира 632—4/R, значащегося как Ферро Сильва.

Более полувека назад произошло нечто похожее. Семеро чудесным образом выживших оказались впоследствии разносчиками чумной заразы, которая распространилась довольно быстро, особенно, если учесть статус и занимаемые посты тех семерых выживших. Материалы этого дела, последствия которого затянулись не на один год, инквизитор Рэйк обнаружил в архиве, занимаясь одним из расследований. Он внимательно изучил оказавшиеся у него в руках материалы и сейчас, проведя параллель между событиями пятидесятитрехлетней давности и теми, что совсем недавно произошли на Ферро Сильва, понимающе кивнул инквизитору Сегрино.

— Разумеется, инквизитор, — его голос в противовес голосу Владаса был высок и непременно был бы звонок, если бы не прорывающаяся время от времени хрипота, делающая его похожим на рваные крики птиц. — И могу предположить, что работы по данному делу хватит на нас двоих и что привлекать других инквизиторов к данному расследованию не имеет смысла.

— Согласен с вами, господин Рэйк, — просипел Владас Сегрино. — Два инквизитора для подобного расследования в самый раз.

— Но как я понял из предоставленной информации, среди эвакуированных лиц есть представитель Святой Инквизиции.

— Совершенно верно, — Владас кивнул. — Инквизитор Барро сейчас находится на борту «Орденоносного Стража», который скоро доставит всех эвакуированных с Ферро Сильва на Ушбелу.

— Барро. Барро… — инквизитор Рэйк слегка нахмурился. — Его наставником, если мне не изменяет память, был достопочтенный Теодор Ренвель.

— Да, — Сегрино кивнул, и произнес чуть более хмуро, чем до этого. — Старик слишком рано дал своему ученику Инсигнию и полномочия Инквизитора.

— Лорд инквизитор Теодор Ренвель был непререкаемым авторитетом, и его решения никто и никогда не подвергал оспариванию, — осторожно заметил Рэйк.

— И не исключено, что в этом была ошибка многих, — возразил Владас, сдвинув свои тонкие брови к переносице.

Самуил не ответил. Он вернулся к изучению информации на инфопланшете и заговорил спустя довольно продолжительное время.

— Думаю, что дальнейшую судьбу инквизитора Барро, лучше будет решать коллегиально, вместе с другими инквизиторами, которые сейчас присутствуют на Ушбеле. Что же касается остальных участников событий, мы разберемся с ними сами. Без посторонней помощи.

— Согласен с вами, инквизитор, — ответил ему Владас, и, сотворив аквилу, он поднялся из-за круглого стола, за которым они оба сидели, направившись к выходу из небольшого кабинета.

Самуил Рэйк дождался, когда за инквизитором Сегрино закроется дверь. Затем он поднялся из-за стола и сам сложил на груди аквилу. Инквизитор простоял так в молчании несколько секунд и, опустив руки, на выдохе произнес:

— Безжалостность — доброта мудрого.

АТИЯ ХОЛЬМГ

Она почувствовала, как воздух проникает в легкие. Не затхлый и не свежий, он нес в себе горечь препаратов и ни с чем несравнимый запах медицинских сервиторов. Из-за грани небытия медленно в ее тело возвращалась боль. Она зарождалась в правом подреберье и неспешно расползалась на всю грудь. Веки были настолько тяжелы, что ей стоило огромных усилий хоть чуть-чуть их приподнять, и вскоре в меру тусклый свет приобрел краски. Он расплылся перед щурящимися, слезящимися глазами синим пятном, отдаленно напоминая не то небо, не то какой-то потолок, постоянно подрагивая перед мутнеющим взором.

«Обычно здесь серое небо», — подумала Атия, вспоминая вечно покрытые кучными облаками небеса Ферро Сильва.

До ее слуха долетело ее собственное дыхание, слабое и прерывистое.

«Я жива».

Эта мысль показалась ей более осознанной, чем предыдущая. Хольмг попыталась вспомнить, где находится, и несколько раз сжала кисть левой руки в кулак, проверяя ее подвижность. Распухшие пальцы загудели от прилившей к ним крови.

«Как долго я здесь лежу?»

Атия сделала усилие, чтобы подняться, но так и осталась распростертой в пространстве, почти не чувствуя собственного тела и лишь ощущая нарастающую гудящую боль где-то глубоко в грудине. Веки еще больше потяжелели и начали закрываться несмотря на все ее усилия напротив открыть их как можно шире.

— Это невозможно, — раздался откуда-то сверху тяжелый и немного хриплый мужской голос. — На ее восстановление потребуется несколько недель. Пациентку нельзя сейчас транспортировать.

— Это приказ Святой Инквизиции, — этот голос был чистым, ровным и бесстрастным. — Она пойдет с нами.

— Но она не в состоянии ходить! — возразил первый голос.

— Это приказ Святой Инквизиции, — повторил второй голос и произнес куда-то в сторону. — Погрузить и зафиксировать для надежности.

Атия почувствовала сильный толчок. Потом к голове резко прилила кровь, и перед глазами замаячили бордовые пятна. Ей так и не удалось открыть веки, чтобы посмотреть, что происходит. Она почувствовала, что опирается на что-то ногами, и тут же боль в груди разлилась с новой неистовой силой. Дышать стало почти невозможно, бордовые пятна перед глазами стали еще темнее, и она почувствовала, как у самого виска до предела вздулись пульсирующие вены. В ушах зашумело, и остатки ее сознания рассыпались бесцветными осколками.

…Серые небеса Ферро Сильва разрыдались мелким, холодным дождем…

Атия Хольмг отключилась.

АТИЯ ХОЛЬМГ

Первая ее мысль была о том, что она все еще жива. Эта мысль, как и ее осознание, пришла одновременно с холодом, который сковал все ее изможденное, ослабевшее тело. Атия попробовала пошевелиться, но поняла, что не может этого сделать. Она открыла глаза и попыталась проморгаться, прогоняя навалившуюся на глаза темень, но это не помогло. На ее лицо была накинута какая-то ткань, которая мешала ей осмотреться. Руки, ноги, как и все остальное тело, противно ныли, а мерзкий, предательский холод проникал все глубже, вынуждая ее мелко дрожать, сотрясаясь.

Она не могла сказать, сколько так пролежала, но через некоторое время раздались размеренные приближающиеся шаги. Судя по звукам, к ней подошло несколько человек. Потом чья-то рука сорвала с лица плотную ткань, мешающую смотреть, и на мгновенье Хольмг ослепла от света.

— Назовите себя, — приказал кто-то властным тоном, привыкшим отдавать приказы.

— Комиссар Атия Хольмг, — собственный голос показался ей глухим и хриплым до неузнаваемости.

— По какому праву вы носите комиссарский кушак? — сурово спросил голос, и Атия наконец различила стоящего перед ней человека.

Он был одет в черный плащ с высоким воротником, на передней стойке которого гордо красовалась Инквизиторская инсигния. Его голову скрывал островерхий капюшон того же самого плаща, и раздающийся из-под него голос казался от этого более приглушенным.

— Я получила его из рук Лорда-Комиссара Гая Октавиана Тумидуса вместе со статусом, правами и обязанностями комиссара Имперской Гвардии, — про себя Атия отметила, что температура в комнате еще понизилась, и что ее и без того охрипший голос, начинает дрожать, несмотря на все прикладываемые ею усилия.

«Очень плохо, — подумала про себя Хольмг. — Я не должна выглядеть слабой. Комиссар не имеет права выглядеть слабым».

Инквизитор сначала склонился над ней чуть ниже, потом едва заметно кивнул кому-то и отошел. Спустя несколько секунд Атия почувствовала резкий укол в шею, и обжигающая холодом струя введенного препарата ударила по напрягшимся венам. В голове прояснилось и помутилось одновременно, и вместе с этим к горлу подкатил омерзительный ком тошноты. Хольмг поняла, что еще чуть-чуть, и она потеряет сознание. Перед расплывающимся взором вновь мелькнула фигура инквизитора, на этот раз показавшись Атии неестественно вытянутой и как будто плоской.

— Сыворотка правды, — прошептала она, а быть может, подумала про себя.

— По какому праву на тебе комиссарский кушак? — на этот раз, голос звучал так, словно кто-то торжественно бил в набат.

Хольмг показалось, что сейчас от нарастающего холода у нее застучат зубы.

— Я, комиссар Имперской Гвардии Атия Хольмг, получила этот кушак, как символ ответственности, обязанностей, прав и полномочий комиссара, лично из рук Лорда-Комиссара Тумидуса, — Атия выплевывала слова, изо всех сил стараясь унять дрожь в голосе и теле.

— Лорд-Комиссар Тумидус погиб и не может подтвердить ваши слова. Погиб, как и все остальные. Почему выжила ты? — голос был настолько громким, что зазвенело в висках, и Хольмг показалось, что у нее из ушей пошла кровь.

«А почему я выжила?» — невольно подумала (или произнесла это вслух?) она и попыталась мысленно восстановить события прошлого.

Правый бок мгновенно отозвался тянущей болью, напоминая о сломанных ребрах. Атия повела окрест рассеянным взглядом и, сдерживая волнообразные, постепенно усиливающиеся позывы рвоты, произнесла заплетающимся языком:

— Я должна была умереть, — она шептала слова, отрешенно глядя на то, как фигура инквизитора начинает рассыпаться прямо перед ней на мелкие части. — Я жива только милостью Его.

А потом она перестала понимать происходящее. Не осталось ничего, кроме бесконечного, вызывающего нестерпимую боль холода, льющегося по венам и замораживающего все изнутри. Хольмг больше не видела инквизитора. Вообще, никого и ничего, и лишь чей-то голос продолжал громыхать, оглушая ее, заставляя кровь сочиться из заложенных ушей. Звук этого голоса был настолько силен, что Атия не могла разобрать слов, что вырывались, подобно вихрю, слыша, лишь не прекращающийся грозный гул. И все же, в последний момент уловив в его чудовищном реве вопрос, она, уже теряя сознание, с трудом прошептала:

— Я его заслужила.

Потом наступил мрак.

УЭББ ТОРРИНГТОН

Ужас и величие происходящего парализовали его, сжав самое сердце и не давая вздохнуть онемевшей грудью. Возглас, который едва не вырвался наружу, застыл подобно заледеневшей капле воды, а потом разбился где-то в глубине напряженной гортани. Жар и боль в простреленной ноге казались чем-то неправдоподобным, миражом, иллюзией боли, на которую не стоило отвлекаться. Бой, грохотавший вокруг, крики и стоны, проклятия и литании, все вдруг стихло, словно кто-то лишил Уэбба слуха. Но зрением он продолжал видеть вокруг падающие кровоточащие тела, пронзенные, распоротые, выпотрошенные, прожженные насквозь энергетическими лучами и уничтоженные взрывами. Искалеченные люди широко разевали свои рты, в неудержимом стремлении возвестить миру о той неимоверной боли, что обрушивалась на них, и падали в абсолютном безмолвии, с искаженными агонией лицами.

А потом замерло само время. Уэббу показалось, что его безжалостно разодрало надвое. И одна из его частей продолжала видеть все происходящее с ним, вторым, сквозь странную пелену, охватившую сознание.

Вот он рухнул, вдавленный в окровавленный рокрит, как будто его придавила одна из Химер. Вот к нему со всех сторон подступает пламя, но он находится под неким куполом, сдерживающим смертоносные, жгучие языки жара и огня. Этот жар, способный расплавить металл, удушливый дым, от которого можно задохнуться раньше, чем легкие пожрет огонь, все это осталось за пределами странного купола, истребляя за его незримыми стенами всех и вся до последнего человека. И еретиков и лоялистов. Крохотный островок, на котором сейчас лежал Уэбб и еще несколько человек, полностью погрузился в океан жидкого пламени, затмившего собой все: и небо, и здания, и тела вокруг, что истлевали в ничто. А когда буйство огня снаружи закончилось, Уэбб увидел приближающихся людей. Они шли в его сторону по морю черного пепла, который теперь был повсюду, сменив собой разливающееся рыжее пламя. Пепел был везде. Он проливался странным дождем, то опадая хлопьями вниз, то возносясь обратно вверх. Он забивался в нос и горло, заставляя дышать тихо. Настолько тихо, что могло показаться, что ты не дышишь вовсе.

Затем всех их, кто лежал рядом с Уэббом и кто не превратился в пепел и прах, уничтоженный неистовством огня, подняли на борт корабля. Там, его положили в отдельную каюту, состоящую из единственной койки, к которой его зачем-то пристегнули наручниками. И он не понимал, из каких соображений это было сделано, для безопасности его самого, или из опасений, что он может причинить вред кому-то другому. Уэбб не понимал этого и особо не задумывался на эту тему, как и на любую другую. Потому что в то самое время, пока его поднимали на носилки, грузили в шаттл с Имперской аквилой на борту, несли по коридорам корабля и пристегивали к узкой койке; пока он, лежа на ней, упирался опустошенным взглядом в потолок, не подавая иных признаков жизни, кроме едва различимого слухом дыхания; другой он надрывно кричал выгорающими легкими, корчась в агонии, объятый огнем и мучимый нечеловеческими страданиями, которые все не заканчивались и не заканчивались.

АТИЯ ХОЛЬМГ

На несколько дней ее оставили в покое. Первые два или три из них Атия провела, лежа в полубреду, плохо понимая, где находится, и не различая смены суток. Этому способствовало и то, что ее поместили в камеру, где отсутствовали иные источники света, кроме одной лампы, которая освещала крохотное помещение своим тусклым светом постоянно, не выключаясь ни на минуту. К боли в сломанных ребрах теперь добавилась еще и головная боль, которая появлялась при каждом пробуждении. Тем не менее, молодой организм брал свое, и Хольмг неумолимо шла на поправку. Кроме того, каждый день к ней в камеру закатывался медицинский сервитор. Он сканировал все ее повреждения, производил диагностику и, тщательно записав полученные данные и сделав Хольмг необходимую инъекцию для ускорения регенерации, укатывался, оставляя ее в одиночестве. Помимо него, еще дважды в день Атию посещал рабочий сервитор, который привозил стандартный паек и небольшое количество питьевой воды. И так продолжалось до тех пор, пока она не начала подниматься с постели.

Как только стало понятно, что жизнь Хольмг вне опасности, а сама она полностью в сознании, камеру, где Атию содержали, посетил представитель Инквизиции. Высокий, с хорошо прокачанной, рельефной мускулатурой, которую не могли скрыть никакие одежды, он, казалось, заполнил собой все пространство небольшой камеры. Настолько, что сопровождающие инквизитора штурмовики потерялись за его широкой спиной.

— Представьтесь, — произнес он, внимательно изучая Хольмг.

— Комиссар Имперской Гвардии Атия Хольмг, — отозвалась она чуть с хрипотой в голосе, одаривая вошедшего Инквизитора таким же пристальным, изучающим взглядом. — Где я, и в качестве кого я тут нахожусь?

Услышав ее ответ, Инквизитор сделал какие-то пометки у себя в инфопланшете, затем посмотрел на Хольмг снова.

— Вы находитесь в стенах Святой Инквизиции на основании того, что подозреваетесь в ереси, предательстве Императора и измене Империуму.

— Я не…

Инквизитор властно поднял руку, прерывая Атию:

— Все вопросы и возражения вам будет позволено высказать в свое время тому должностному лицу, которое будет вести ваше дело. А пока набирайтесь сил перед предстоящим допросом, — он упреждающе поднял руку. — Обвинения, выдвинутые в вашу сторону, довольно серьезны. В том случае, если ваша невиновность не будет доказана, вас ждет суровое и, несомненно, справедливое наказание. Пока у вас еще есть время, настоятельно рекомендую тщательно восстановить в памяти все предшествующие события, вспомнить все свои прегрешения перед Лицом Императора и, раскаявшись в них со всей искренностью и смирением, понести заслуженную, в соответствии со своими деяниями, кару. Своим раскаянием вы ускорите завершение процесса, сбережете бесценное время и заслужите прощение перед своей казнью. Подумайте над этим.

Сказав это, инквизитор развернулся. Он вышел из камеры, не произнеся более ни слова, оставив Атию одну наедине с вопросами, вызванными его появлением.

А на следующий день в камеру к ней вошли двое силовиков, чтобы отвести на допрос.

Комната, в которую ее привели, не отличалась оригинальностью и, как и любое подобное помещение, сочетала в себе строгость и мрачность. Небольшой стол, два пласталевых стула, стоящие от него по разные стороны, и лампа, направленная так, чтобы бить светом в лицо одному из сидящих за этим столом. Стул, предназначенный для допрашиваемого, неудобно отстоял от стола и имел специальные фиксирующие крепления для рук и ног, а почти на самом верху его высокой спинки имелось аналогичное крепление, чтобы можно было также зафиксировать голову допрашиваемого. Несколько изречений, выбитых на стене, с Имперской аквилой над каждым из них, завершали убранство комнаты.

Двое сопровождающих ее силовиков ввели и усадили Атию на место, предназначенное для подозреваемого. Свет лампы, тут же резанувший по глазам, заставил Хольмг чуть дернуть головой и зажмуриться. В ответ на это непроизвольное движение один из силовиков тут же надел на ее голову удерживающий металлический обруч, так что теперь Атия могла смотреть только прямо перед собой, не имея возможности отвернуть голову. При этом ее руки и ноги оставались свободными, не пристегнутые к браслетам, вделанным в стул.

Оставив ее в таком положении, оба силовика молча покинули небольшое помещение, и Атия услышала, как за ними защелкнулись магнитные замки. Тогда она закрыла глаза, чтобы яркий свет не резал их, но даже сквозь опущенные веки он, казалось, проникал вглубь, неприятно обжигая лицо. Некоторое время Хольмг так и сидела с закрытыми веками, но постепенно начала открывать их, заставляя слезящиеся глаза привыкать к слепящему их свету. Едва ее взгляд сфокусировался, чтобы смочь детально разглядеть выбитые на стенах надписи, как одна из них, приковала к себе взгляд Атии, впиваясь словно клещами в ее сознание:

«Раскайся! Ибо завтра ты умрешь!»

Справа от этого высказывания, на периферии полуразмытого зрения, Хольмг разглядела еще одно:

«Молитва очищает душу, а боль — тело».

Не имея возможности отвести взор и окинуть им остальное помещение, Хольмг, часто моргая от слепящего света, смотрела на эти два изречения, ожидая, когда наконец придет тот, кому ее надлежало допрашивать. В том, что ее привели сюда с целью долгого и тщательного допроса, она не усомнилась ни на мгновенье

Прошло не менее четверти часа, прежде чем замки за ее спиной щелкнули снова, и дверь, ведущая в камеру, открылась. Следом раздались размеренные шаги, гулко отдающиеся от пустых стен, и перед ней, пройдя по другую сторону стола, возникла фигура вошедшего человека. Первое, что Атия увидела, это силуэт, затянутый в черную кожу, и только тогда, когда человек уселся на стул напротив, она смогла рассмотреть его лицо.

Немолодой, потерявший возраст мужчина обладал чуть заостренными чертами лица и бледной кожей. Он был худощавого телосложения, и обтягивающий костюм это только подчеркивал. Человек сел на стул, сделал кому-то за спиной Хольмг знак рукой и, после того как раздался звук закрывающегося на двери замка, с каким-то скучающим выражением на лице посмотрел на Атию:

— Представьтесь, — его голос был мелодичным и шел в какое-то несоответствие со всем его внешним видом и нескрываемой скукой на лице. — Назовите свое полное имя, место рождения и статус.

— Хольмг Атия. Уроженка Кадии. Воспитанник Схола Прогениум. На данный момент являюсь комиссаром Имперской Гвардии. Этот статус получен мной по решению Лорда Комиссара Гая Октавиана Тумидуса в процессе завершающего этапа обучения. Мое введение в статус комиссара произошло несколько недель назад на планете Ферро Сильва. До этого находилась в статусе кадета-комиссара на завершающем этапе обучения в Схола Прогениум.

Краем глаза Хольмг увидела, как у нее из-за спины выплыл сервочереп. Медленно он пролетел чуть дальше, зависнув сбоку от стола так, что стал едва различим, и принялся фиксировать все произнесенное, издавая при этом тихий шелест исторгаемого из своего оскаленного зева испещренного сделанными записями длинного свитка. Но Хольмг не волновало, что кто-то записывает ее слова. Все происходящее казалось ей странным, однако она твердо решила дождаться объяснений от допрашивающего, предположив, что рано или поздно он сообщит причину ее нахождения здесь.

Из восстановившихся за последние несколько дней воспоминаний она знала, что была серьезно ранена в одном из последних боев, перед тем как выжившие защитники Рэкума предприняли попытку прорваться через ряды еретиков к одному из зданий. Возглавлял этот прорыв инквизитор, рядом с которым Атия и находилась в их последнем бою. Все дальнейшее вспоминалось словно сквозь туман.

Она сосредоточилась на сидящем перед ней человеке. Тот, почувствовав на себе ее взгляд, пристально заглянул допрашиваемой в налитые кровью глаза:

— Вам удобно, комиссар Хольмг?

Вопрос прозвучал настолько искренне, что могло показаться, будто человек, его задавший, действительно обеспокоен удобством своего собеседника.

— Вы могли бы сделать свет менее ярким? — никак не в состоянии избавиться от хрипов в голосе попросила Атия.

— Это вопрос? — не меняя интонации в голосе, поинтересовался человек в черном и тут же, не дожидаясь ответа, продолжил. — Император — наш Свет путеводный. Надежды человеческой луч средь Галактики тьмы. Вам известна эта литания, комиссар Хольмг?

— Так точно, известна.

— Известна, — протянул допрашивающий. — Это замечательно. Неужели вы предпочли бы остаться во тьме, комиссар Хольмг? Скажите. Если это так, если тьма вам более предпочтительна, я оставлю вас в ней.

Несмотря на всю мягкость, с которой произнес эти слова человек, Атия безошибочно распознала в них скрытую угрозу.

— Я никогда бы не отказалась от Света Императора, — ответила она. — И никогда не предпочла бы Его Свету тьму.

— Хорошо, — допрашивающий кивнул. — В таком случае, продолжим.

Он достал откуда-то небольшой инфопланшет и, пролистав на нем несколько страниц, снова пристально посмотрел Хольмг в покрасневшие от нестерпимо яркого света глаза:

— Вы утверждаете, что являетесь на данный момент действующим комиссаром Имперской Гвардии… — он вдруг извиняющийся улыбнулся. — Забыл. Как вы сказали, кто вручил вам комиссарский кушак?

— Комиссарский кушак я получила из рук Лорда-Комиссара Гая Октавиана Тумидуса, как символ статуса, вместе с правами, полномочиями и обязанностями Комиссара Имперской Гвардии.

— Ах, да. Вы говорили, — допрашивающий снова улыбнулся. — А не напомните, при каких обстоятельствах он вам его вручил? Был ли при этом Лорд-Комиссар Тумидус ранен? Быть может, находился на грани смерти? Был вменяем? Не был ли подвергнут какому-либо чужеродному влиянию с чьей-то стороны? Или, может, вы подозреваете, что Лорд-Комиссар Тумидус находился в тот момент под гнетом неких сил и воздействий?

Задавая последовательно все эти вопросы, допрашивающий внимательнейшим образом следил за малейшим изменением выражения лица Хольмг.

— Вручение кушаков происходило всему нашему кадетскому корпусу. Большинству кадетов, эта честь была оказана посмертно. Лорд-Комиссар Тумидус на тот момент был после ранения, однако ничто в его словах или действиях не указывало на то, что он находился в состоянии невменяемости, дезориентации или был под чьим-либо влиянием.

Допрашивающий как-то неопределенно кивнул, затем поднялся со своего места и, зайдя Атии за спину, спросил:

— Скажите, комиссар Хольмг, — начал он, — я буду обращаться к вам именно так, пока мной не будет доказано, что ваш статус, о котором вы заявляете, неправомерен. Так вот. Скажите мне, комиссар Хольмг, вы смогли бы определить, будь я одержим демоном или если бы я подвергся ментальному контролю со стороны могущественного псайкера?

— Полагаю, что да, — Атия не шелохнулась, не дернула головой в бессмысленной попытке проследить собеседника взглядом, а лишь только закрыла уставшие глаза, давая тем хоть немного отдохнуть от обжигающего света.

— Полагаете? — в голосе человека прозвучала легкая ирония. — Вы настолько глупы или самонадеянны? Или, что вероятнее всего, вы никогда не сталкивались с подобными случаями. Так откуда у вас взялось это суждение, что вы сможете распознать подобное коварство? Можете не отвечать. Это был не вопрос, а всего лишь мои размышления вслух. А ваш ответ уже внесен в протокол, так что изменить его более невозможно. Однако продолжим. И хочу еще раз заострить ваше внимание на том, что все, что вы здесь говорите, вне зависимости, является это правдой или ложью, фиксируется несколькими устройствами. На тот случай, если я вдруг забуду точную формулировку ответа, данного вами.

Инквизитор замолчал, сделав паузу, а когда заговорил снова, его голос уже раздавался не из-за спины Хольмг.

— Кажется, вы устали, — почти ласково, произнес он, — или вы просто не хотите меня слушать?

На этих словах Атия вмиг открыла глаза, отчего свет резко полоснул по зрачкам, заставляя те вновь заслезиться. Сквозь пелену слез на глазах Хольмг увидела, что допрашивающий вернулся на свое место. Теперь на его черном обтягивающем камзоле, красовалась Инквизиторская Инсигния. Она свисала на короткой серебристой цепочке чуть ниже высокого воротника-стойки, доходящего допрашивающему до подбородка.

— Никак нет, господин инквизитор, — одно из ее век дрогнуло, и по щеке скатилась слеза. — Я не устала и внимательно вас слушаю.

Про себя Атия удивилась, насколько бесшумно Инквизитор переместился из-за ее спины, обратно за стол.

— В таком случае, продолжим нашу беседу. Мы остановились на том, что Лорд-Комиссар Гай Тумидус был ранен, после чего, в силу неизвестных вам обстоятельств, принял решение о присвоении всему вашему кадетском корпусу статуса комиссаров, не взирая, насколько каждый из кадетов был подготовлен и обучен. Как и не задумываясь над тем, допустимо ли было наделять вышеозначенных кадетов всей полнотой власти, которую подразумевает статус комиссаров.

— Никак нет, господин инквизитор, — возразила Хольмг.

Инквизитор улыбнулся.

— Вы наблюдательны, комиссар Хольмг. Это похвально и говорит в вашу пользу. В известном смысле, — улыбка спала с его губ так же быстро, как и появилась на них. — Так с чем же вы не согласны? С тем, что Лорд Комиссар Тумидус был ранен? Или с тем, что он возвел весь ваш кадетский корпус в статус комиссаров? Быть может, он поделился с вами своими соображениями, которые толкнули его на принятие столь ответственного решения? Или вы присутствовали при том моменте, когда он данное решение принимал?

— Никак нет, господин инквизитор. По первым двум пунктам у меня нет возражений. Наш Лорд-Комиссар, Гай Октавиан Тумидус, действительно был ранен. И вручение нашему кадетскому корпусу кушаков происходило после его ранения. Относительно вашего последующего вопроса, нет, Лорд-Комиссар Тумидус не делился со мной своими соображениями, и не обсуждал принимаемые им решения. И тем не менее…

— Только с вами? — перебил Атию инквизитор. — Значит ли ваш ответ, что он обсуждал свои решения с кем-то другим из кадет-комиссаров?

— Насколько мне известно, нет, господин инквизитор.

— Насколько вам известно, — повторил следом за Хольмг допрашивающий.

Справа раздалось долгое шуршание, и очередной исписанный свиток выскользнул из сервочерепа.

Инквизитор подошел к длинным, узким полоскам бумаги и, подняв их, вернулся за стол. Он сосредоточил свое внимание на них и, когда заговорил, продолжал их читать, не отрываясь и не глядя на Атию:

— Вот тут вы утверждаете… — он сделал небольшую паузу. — Да, как вы думаете, были у Лорда-Комиссара любимчики среди кадетов?

— Нет, господин инквизитор, — уверенным тоном произнесла Хольмг. — У Лорда-Комиссара Тумидуса не было ни любимчиков, ни исключений.

— Это действительно так? — инквизитор поднял на Атию взгляд, оторвавшись от записей, сделанных сервочерепом. — Или это опять только ваше мнение, основанное на личных, не всегда полных, как мы это выяснили, наблюдениях?

— Господин инквизитор, меня учили быть бдительной, внимательно наблюдать за происходящим и за поведением окружающих меня людей, относясь как к ним, так и к себе, с повышенными требованиями. Также меня учили делать логические умозаключения и быстро принимать решения в изменяющихся обстоятельствах, основываясь на собственных наблюдениях, а также — исходя из Священной Воли Императора, Лекс Империалис и приказов, ниспосланных командованием.

— Безусловно, — холодно ответил Инквизитор. — Вас этому учили в Схоле. Весь вопрос, насколько вы продвинулись в данном обучении.

Он выдержал небольшую паузу, перед тем как продолжить:

— Так вы утверждаете, что ваше обучение можно считать оконченным, и на вас можно возложить всю степень ответственности комиссара Имперской Гвардии, вверив вашему контролю моральный дух войскового подразделения с правом нести Волю Его на поле битвы и вершить суд там, где это необходимо?

— Решение относительно моей подготовки было принято Лордом-Комиссаром Тумидусом, — Атия старалась говорить ровно, не выказывая того, насколько беспощадно у нее болели глаза и голова от непрекращающегося света.

— А вы, комиссар Хольмг? — спросил Инквизитор. — Вы сами вручили бы себе кушак, обладай вы такими правами и полномочиями?

На мгновение между ними повисла пауза, и Атии показалось, что вместо ослепляющего, обжигающего света лампы она видит серое небо над Ферро Сильва. Перед внутренним взором пронеслись картины недавнего прошлого. И лица. Кадис. Авель. Леман. Клавдия. Тэрон. Байон. Кальяс. Джонас.

— Да, — коротко и бесконечно твердо ответила Хольмг спустя мгновение. — Весь наш кадетский корпус и я, как один из его кадетов, заслужили кушаки и статус комиссаров Имперской Гвардии.

АЛОНСО БАРРО

Небольшая Часовня была выстроена с таким расчетом, чтобы в ней могло находиться не более пяти человек одновременно. По Имперским меркам она была совершенно крохотной в основании и с потолками, уходящими столь высоко, что изображенные на нем картины были едва различимы. Коленопреклоненный человек, что стоял сейчас между четырех постаментов, три из которых занимали величественные статуи, изображавшие Императора и Его окружение, не разобрал бы, что изображено вверху, если бы поднял туда голову. Но он не смотрел вверх, а лишь прямо перед собой, едва заметно склонив голову.

На первом из постаментов была воздвигнута статуя, изображавшая ВсеОтца во времена Великого Крестового Похода. Повелитель человечества стоял, уперев широкий клинок в землю у Своих ног, устремив Свой орлиный взгляд вдаль, словно окидывал им бесконечные просторы галактики. Скульптор оказался столь гениальным, что ему удалось передать ощущение динамики даже в неподвижном изваянии Избавителя людей и придать такую подвижность Его строгим чертам лица, что казалось, Император сейчас заговорит и наполнит Часовню раскатистым громом своего божественного голоса.

Рядом с величественной фигурой Владыки галактики в блестящих золотом доспехах замер Его верный Кустодианец с Императорским штандартом в руках. Лицо вечного стража скрывал шлем, венчал который развевающийся под порывами незримого ветра алый плюмаж; а плечи покрывал такой же алый плащ.

Во второй экспозиции Всеблагой Повелитель был изображен смертельно раненым после битвы с Архипредателем, и Его обессиленное тело с двух сторон поддерживали двое Его сыновей. Лица обоих могучих гигантов, казавшихся подростками рядом с фигурой своего Великого Отца, были полны скорби и решимости отмстить врагам человечества за столь дерзновенное покушение на Возлюбленного всеми Пастыря людей и Предводителя Великого Крестового Похода.

На третьем постаменте Бессмертный Бог-Император восседал на Золотом Троне в Санктуме, где по обеим сторонам от него стояло двое Кустодианцев из Его личной охраны. Энергетические копья, которые бессменные стражи святая святых Дворца Императора держали в своих руках, были нацелены вверх и немного вперед, готовые пронзить любого, кто посмел бы осквернить своим присутствием покой Распространяющего Священный Свет Защитника людей.

Но Алонсо Барро преклонил свои колени ни перед одним из этих изваяний Императора. В глубокой задумчивости он склонился перед четвертым постаментом, на котором возвышалась строгая стела, уносящаяся высоко вверх, под самые своды Часовни, неся на своем теле черного мрамора простую выбитую золотом аквилу и ничего более.

Ходили упорные слухи, что изначально скульптор, чье имя было утрачено, планировал изобразить Возлюбленного всеми ВсеОтца в четырех ипостасях. Как Великого Завоевателя, как Мученика, как Защитника, восседающего на Золотом Троне и ведущего вечную войну с губительными силами и как Императора Воскресшего, поднявшегося с Золотого Трона. Говорят, что по задумке Бессмертный Повелитель человечества должен был спускаться с Трона и с самого постамента так, чтобы одной ногой касаться пола самой Часовни. Но этому дерзкому замыслу не дано было воплотиться в жизнь. Скульптор успел высечь только первые три композиции, и постамент для четвертой. Дальнейшая же судьба сего мастера осталась неизвестной, покрытой завесой из тайны и слухов, судя по которым она оказалась столь же печальна, сколь и неприглядна, поскольку, исходя все из них же, оригинальным видением гениального скульптора вплотную заинтересовалась Святая Имперская Инквизиция. Злые языки даже поговаривали, будто интерес к его творчеству оказался настолько пристальным, что планировалось уничтожить все его творения, включая и те три статуи, что ныне украшали крохотную Часовню Раскаяния. Однако, учитывая все обстоятельства и особый талант скульптора, позволивший ему буквально оживить вышедшие из его рук произведения искусства, решено было оставить уже имеющиеся композиции в покое. А на том месте, где должна была располагаться последняя из скульптур, скромно установили аквилу. В конце концов, Часовню освятили и открыли для посещений, предварительно вымарав все упоминания об ее авторе и дав ей имя «Часовня Раскаяния». То ли в связи с тем, что она располагалась в комплексе Экклезиархии, в той его части, где проходили закрытые заседания, на которых решались судьбы инквизиторов, на коих пало подозрение в измене и ереси. То ли являясь скрытым намеком на дальнейшую судьбу скульптура, занимавшегося ее убранством.

Склонившись перед аквилой, Алонсо Барро сложил на груди руки. Его взгляд невольно упал на импланты, заменившие ему кисти и установленные совсем недавно. Затем поднял глаза вверх, к самому пику черной возвышающейся перед ним стелы, словно там, на ее острие, хотел отыскать ответы на все те вопросы, что сейчас рождались в его мозгу, или узреть непоколебимые возражение всем тем сомнениям, что сейчас подтачивали его душу.

Император Воскресший. Барро задумался, каким хотел изобразить Его лицо скульптор. Что незримо должно было измениться в Его Божественном облике, после стольких тысячелетий заточения в клетке собственного тела?

Он не знал ответа на этот вопрос, как и на тот, почему сейчас, когда должна была решиться его собственная судьба и жизнь его висела на волоске, он не просил у Бессмертного Бога-Императора милости или защиты. Не просил помощи и покровительства, а пытался представить Его, восстающего с Золотого Трона.

Внутреннему взору Алонсо предстал исполин в золотой броне. Его взгляд был исполнен неземного пламени, что изнутри озаряло Его взор и весь Его величественный лик. Исполненный божественной мощи, Он поднялся с Золотого Трона, распрямляя затекшие свои члены. Венец, возлежащий на Его иссиня черных волосах, внезапно воссиял еще ярче, как и клинок меча, чья рукоять покоилась в длани Его. Восстав с Трона, что удерживал Его долгие тысячелетия, Бессмертный Бог, Повелитель всего человечества, сделал шаг, и земля, облаченная в рокрит и сталь, сотряслась под могучей поступью Его, Правителя и Защитника.

В этот момент Барро почувствовал себя пылинкой у ног Властителя галактики и, с трудом сдерживая охватившую его дрожь, прошептал:

— Император людей, всего на свете благого Смотритель, Тот, чье могущество неоспоримо. Молим тебя! Спаси нас и сохрани от рук наших врагов. Да одержим верх мы над ними. Озари к победе нам путь. Да одержим мы ее во славу Твоего Бессмертного Имени.

Слова этой молитвы полностью вернули Алонсо то душевное спокойствие, что было утрачено им ранее. Когда едва он только вышел из шаттла после приземления на поверхность Ушбелы, как к нему подошел инквизитор Ордо Еретикус в сопровождении нескольких штурмовиков. Инквизитор Сегрино еще только начал представляться, а Барро уже понял, что должно произойти дальше. Впрочем, в подобном течении событий не было ничего удивительного, и Алонсо не проявил ни удивления, ни возмущения, когда инквизитор Сегрино сообщил ему, что на основании положения, согласно которому все лица, подвергшиеся длительному пребыванию в зараженной ересью местности либо в окружении лиц, признанных еретиками, а так же, кто мог иным способом подвергнуться влиянию губительных сил, должны быть заключены под стражу и допрошены инквизиторами с целью своевременного выявления заражения и предотвращения его пагубных последствий, Алонсо Барро объявляется задержанным Святой Имперской Инквизицией до выяснения всех обстоятельств.

После этого на Барро были надеты магнитные браслеты, какие используют при перемещении заключенных, а самого его погрузили в транспорт, на борту которого гордо красовалась Инсигния.

Все дальнейшее произошло быстро, без каких-либо проволочек и с соблюдением необходимого в подобных случаях протокола. Для начала его подвергли простому допросу без применения каких-либо специальных веществ. Сделано это было скорее для соблюдения принятого порядка, нежели чтобы узнать истину. Абсолютно все из числа тех, кто принял участие в этом допросе, и в первую очередь, сам Барро, понимали всю неэффективность этого действия. Возжелай допрашиваемый что-то скрыть или ввести допросчика в заблуждение, это далось бы ему без особого труда. Далее, последовал более глубокий допрос. Чтобы убедиться в том, что сознание инквизитора Барро не подверглось моральной порче и что на Ферро Сильва не произошло его заражения, был задействован один из псайкеров телепатов, который, проведя с Алонсо Барро почти неделю, смог прийти к заключению, что разум и душа задержанного инквизитора чисты от какой бы то ни было порчи. В немалой степени столь быстрому вердикту поспособствовало то, что и сам Барро являлся псайкером. И порча, коснись она его, в самом деле была бы выявлена без особого труда. Однако на этом счастливая полоса обстоятельств для Алонсо закончилась. Помимо подозрений в осквернении, Барро были выдвинуты обвинения в некомпетентности, следствием которой стали трагические события, имевшие кардинальные последствия для рудного мира 532—4/R.

И вот теперь Барро предстояло предстать перед судом инквизиторов из своего Ордоса, и он не знал, чего можно ожидать от предстоящего разбирательства.

Его размышления были прерваны шумом открываемой двери. Едва услышав этот звук позади себя, Алонсо тут же поднялся с колен. Он развернулся к выходу, навстречу штурмовикам, что должны были сопроводить его к залу суда, и бросил короткий, холодный, исполненный воли и уверенности взгляд на их непроницаемые шлемы, скрывающие под собой такие же непроницаемые лица.

— Ведите, — произнес Барро таким тоном, словно только что дал им соизволение себя конвоировать, и шагнул вперед.

АВГУСТА БОРГО

Канонисса пребывала в раздумьях. Рассказ Палатины Штайн о кровавых событиях на Ферро Сильва к ним располагал. Как и визит инквизитора, состоявшейся несколько часов спустя после их беседы. Слуга Святой Инквизиции потребовал, чтобы Канонисса Борго немедленно передала Алиту Штайн ему под следствие.

Августа вспомнила сверлящий насквозь взгляд инквизитора Сегрино, когда она отказалась отдавать ему Штайн. В тот момент Канонисса увидела в его глазах столько же удивления, что его слову вздумали перечить, сколько и гнева относительно этого факта.

Борго посмотрела на одну из сестер, бывшую ее поверенной помощницей.

— Что ты думаешь по поводу рассказа нашей сестры Палатины? — спросила она, складывая руки на груди словно для молитвы.

Каролина сделала шаг к Канониссе, сократив расстояние между ними, встав настолько близко, чтобы можно было разговаривать шепотом, но при этом не ближе того, что было допустимо этикетом.

— Несомненно, Палатина Штайн не лгала, когда излагала события произошедшие на Ферро Сильва, — смиренно и с уверенностью в голосе произнесла сестра-игуменья, посмотрев на Канониссу.

Августа кивнула:

— Я считаю точно так же, однако мы не можем исключить тот факт, что наша сестра могла попасть под воздействие порчи и, находясь под ним, совершить нечто, за что ее надлежит судить.

— Полагаю, нам надлежит убедиться в ее безгрешности и чистоте, — к уверенности и смирению в голосе сестры-игуменьи добавились нотки леденящей душу стали.

Канонисса кивнула. Она размеренно поднялась с трона, на котором сидела, поравнявшись лицом со своей помощницей. Каролина, увидев это, сделала полшага назад, вновь увеличивая между ними дистанцию.

— Займись этим, — без какой-либо эмоции произнесла Августа. — Я знаю, ты будешь судить без предвзятости.

— Я исполню все, как вы велите, — сестра-игуменья сложила руки на груди в аквилу и низко склонила голову, коснувшись подбородком больших пальцев.

Она продолжила так стоять, пока Канонисса не заговорила вновь.

— Сестра, — обратилась она к Каролине. — Я знаю Палатину Штайн уже более семнадцати лет. И не смотря на то, что я не видела ее последние шесть лет с момента нашей последней встречи, она показалась мне все той же, какой я ее помню.

Каролина подняла голову, расцепив руки и опустив их вдоль тела. Борго на мгновение замолчала, но уже спустя несколько секунд вновь заговорила.

— Я знаю ее достаточно долго, и за все это время у меня не возникло ни единого повода, чтобы усомниться в ее верности Бессмертному Богу-Императору, — почти синхронно с сестрой-игуменьей Августа сложила руки в аквилу. — Поэтому мне потребуются самые весомые доказательства ее чистоты, какие только можно будет найти. Чтобы мое знание Палатины Штайн еще с того времени, когда она была послушницей, не сказалось на моем суждении.

— Не беспокойтесь, Канонисса, — Каролина вновь склонила голову, но теперь почти сразу же ее поняла, взглянув на Борго. — Я буду требовательна и беспощадна в поиске истины, которую нам предстоит установить. И я приступлю к этому немедленно.

АЛОНСО БАРРО

Дослушав до конца обвинительную речь, Алонсо Барро поднялся со своего места.

— Я не хочу оправдываться по каждому высказанному здесь обвинению. Вместо этого я расскажу вам, как все происходило с самого начала, а вы скажете, были ли мои действия и принятые решения справедливыми и продиктованными заботой о благополучии Империума. Или же я превысил свои полномочия и руководствовался личными мотивами, противоречащими Имперской Доктрине.

— В таком случае, поведайте нам, что же произошло на Имперском добывающем мире 632—4/R, Ферро Сильва. И я бы хотел, чтобы вы начали с того, как вообще попали туда. Насколько нам всем известно, корабль Имперского флота «Драгоценный», на борту которого вы находились, следовал курсом на Имперский мир 242—57/S, где вы, насколько нам известно, планировали пересесть на борт «Аврории» и где у вас уже было зафрахтовано место. Как получилось, что вы и находящиеся на борту части Имперской Гвардии высадились на Ферро Сильва?

Алонсо Барро обвел взглядом собравшихся инквизиторов. Ни одного из тех, с кем ему доводилось сотрудничать ранее, или из тех, кто был дружен с его наставником, Теодором Ренвелем, у которого он долгие годы был аколитом. Нет. Его окружали чужие лица, многие из которых были видимы им впервые, на которых не было ни эмоций, ни какой бы то ни было заинтересованности, в принципе. В редких глазах, обращенных в его сторону, он читал скуку или раздражение относительно времени, которое все они должны были потратить, разбирая его дело.

«Будет непросто», — подумал про себя Алонсо, мысленно выстраивая фразы для ответа.

В этот момент двери, ведущие в зал, распахнулись, и в него вошел тот, кого Барро знал, и чье присутствие отнюдь не должно было облегчить ему и без того сложное положение.

Вошедшим был Соломон Руджер, которого до этого момента Алонсо Барро видел лишь однажды, еще будучи аколитом.

…Грузной, тяжелой, при этом, словно подкрадывающейся, чуть пришаркивающей походкой инквизитор Руджер вошел в кабинет Теодора Ренвеля. Не обращая внимания на Барро, стоящего перед столом Ренвеля, Соломон прошествовал к седовласому инквизитору, принимающему отчет у своего аколита.

— Я без приглашения, но вопрос не терпит отлагательств, — произнес он вместо приветствия.

Походная одежда, неестественно смотревшаяся на тучном инквизиторе, несла на себе следы долгого использования и того, что Соломон Руджер совсем недавно побывал в местах, которые было принято называть «клоаками мира», и еще не имел возможности и времени поменять свой наряд.

Этот визитер вызвал у Алонсо недоверие и антипатию с самого начала. Едва кинув в сторону Руджера быстрый и пристальный, Барро допустил, что его вид был отрепетирован заранее, чтобы придать большую весомость тому заявлению, с которым Соломон пришел обратиться к его наставнику.

Причину, которая тогда привела инквизитора Руджера к Теодору Ренвелю, осталась для Алонсо неизвестной. Его наставник не оставил Барро свидетелем их переговоров, отослав с поручением, и лишь спустя неделю мимоходом сказал своему аколиту:

— Ты запомнил инквизитора Руджера, — это прозвучало, скорее, как утверждение, в ответ на которое Алонсо склонил голову.

— Разумеется, Лорд Инквизитор, — подтвердил Барро, ожидая, что скажет ему наставник дальше.

Теодор несколько отрешенно посмотрел на своего аколита:

— Дистанция в отношениях с этим человеком — залог твоего комфорта.

— Я вас понял, Лорд Инквизитор, — вновь склонил голову Алонсо.

Больше этой темы они не касались, а их дороги с Руджером не пересекались ни разу за последние восемь лет вплоть до сегодняшнего дня.

С того времени, как Барро видел его, Соломон почти не изменился. Его манера идти, пришаркивая, и одновременно с этим как будто подкрадываться, так и осталась неизменно раздражающей. С той разницей, что старый инквизитор стал чуть заметнее припадать на левую ногу, и казалось, еще больше «расплылся» в объемах.

Взглядом Алонсо Барро проводил вновь прибывшего инквизитора до его места на амфитеатре. А остальной зал замер в ожидании, когда подсудимый начнет свою прерванную приходом Руджера речь. Холодные взгляды дюжины инквизиторов, собравшихся для вынесения решения суда, замерли, вонзившись в Барро.

«Да, совсем непросто», — мысленно повторил себе Алонсо, прежде чем начать говорить.

АТИЯ ХОЛЬМГ

После допроса потянулось долгое время ожидания. Ее, как и раньше, оставили на попечение сервиторов, лишив какого бы то ни было общения с живыми людьми. На протяжении всех этих дней Атия изо всех сил пыталась вспомнить хоть что-то с того момента, как, окончательно обессилев, упала на рокрит Рэкума. Но раз за разом наталкивалась на плотную завесу, приподнять которую у нее не получалось, невзирая на прикладываемые титанические усилия.

Она лежала на кровати, когда дверь, ведущая в ее камеру, в очередной раз открылась, и на пороге появился тот самый инквизитор, что ее допрашивал ранее. Она тут же поднялась на ноги. Сначала в камеру вошли два штурмовика, затем, когда они заняли места с двух сторон от входа, а их дробовики, как и линзы визоров на их масках, скрывающих лица, были нацелены на Атию, порог камеры переступил сам инквизитор. Сделав пару шагов, он остановился перед Хольмг, и, смерив ее оценивающим взглядом, произнес:

— Вы не хотите ни в чем признаться, комиссар Хольмг? Быть может, сознаться в содеянном преступлении и облегчить свою душу?

— Нет, господин инквизитор, — Атия уверенно выдержала его пронзительный взгляд.

Вошедший помолчал некоторое время, продолжая изучать арестованную взглядом.

— Следуйте за мной, — произнес он наконец и направился к выходу из камеры.

Ее провели по известным уже коридорам дальше, чем в прошлый раз. Перед одной из дверей возглавляющий их колонну инквизитор остановился. Набрав на панели соответствующий код, он вошел в открывшуюся дверь, а следом за ним штурмовики ввели Хольмг.

Это оказался довольно просторный кабинет, в котором находилось несколько разнообразных машинерий и когитаторов, и с дюжину разнообразных медицинских сервиторов, столь причудливой формы и комплектации манипуляторов, что одна мысль об их предназначении заставляла желудок съеживаться.

— Вам сюда, комиссар Хольмг, — чуть небрежным движением руки инквизитор указал на одно из странных кресел с жесткими креплениями для рук и ног и множеством проводов, исходящих от спинки, на которой позади располагалась панель управления.

Атия на мгновение замерла, глядя на змеящиеся провода, что тянулись от кресла вглубь комнаты и терялись там в плохо освещенной части.

— Садитесь, — строго приказал инквизитор, заметив ее замешательство.

Атия шагнула вперед, занимая место в конструкции. В этот же момент автоматически щелкнули зажимы, надежно фиксируя ей ноги и левую руку, плотно вдавливая ее в чуть изогнутый подлокотник-ложбинку. А спустя мгновение сверху спустился громоздкий шлем, полностью скрыв Хольмг голову и лишив ее возможности что-либо видеть. Почти одновременно с этим она услышала тяжелый, усиливающийся гул, который постепенно заполнял собой все сознание. Ее дыхание участилось, а во рту появился горьковато сладкий привкус меди.

— Вы готовы, комиссар Хольмг? — словно откуда-то издалека до Атии донесся голос инквизитора. — Эта процедура займет некоторое время и может показаться вам немного неприятной.

Последние слова Инквизитора прозвучали совсем глухо и едва различимо, а Хольмг почувствовала, как ее кожу на голове пронзает одновременно несколько игл. Они впились от основания черепа по всей его окружности, в виски и в брови над глазами. В этот момент Атии показалось, что она сейчас закричит от внезапно накатившей на нее боли, но это было только начало…

Голова конвульсивно дернулась, словно в неумелой попытке избавиться от покрывающего ее шлема. Инквизитор меланхолично посмотрел на показатели, выводимые на большой экран позади трона, к которому была прикована подозреваемая. Судя по высветившимся данным, сейчас она находилась на пределе собственных возможностей. Однако останавливаться было нельзя. Вместо этого Инквизитор вжал одну из рун на панели управления, увеличивая подаваемую мощность. Крик, издаваемый подозреваемой, перешел в вопль, но Инквизитор не обратил на это никакого внимания. Крики, начавшиеся несколько часов назад как тихие стоны, теперь достигли своего фортиссимо, приглушаемые герметичным шлемом, полностью скрывающим лицо реципиента, включая подбородок и часть шеи. Инквизитор слышал подобные вопли не первый раз и не последний. Каждый, кто оказывался на железном троне рано или поздно начинал кричать во всю мощь собственных легких, до кровавого хрипа, задыхаясь от боли, пока терзаемое тело билось в мучительной агонии, которая могла длиться по нескольку часов. До тех пор, пока псайкер, сидящий на аналогичном троне, соединенным с троном подозреваемого множеством кабелей и проводов, не сообщал, что память реципиента полностью просканирована, и в ней не осталось «белых пятен».

Инквизитор снова посмотрел на монитор. Датчики жизнедеятельности подозреваемой «плясали», а уровень мозговой активности «зашкаливал». Камера, установленная перед железным троном, посылала изображение испытуемой. Вены на ее шее, там, где заканчивался шлем, вздулись и посинели. Тело, насколько это позволяли специальные крепления, его удерживающие, выгнулось, и каждый мускул испытуемой напрягся до предела.

Инквизитор задержал взгляд внизу экрана, где хронометр отсчитывал минуты, проведенные допрашиваемым в устройстве. Двести сорок девять минут тринадцать секунд. Он вспомнил одного подозреваемого, чья нервная система не выдержала напряжения уже на двести второй минуте сканирования, и он умер, так и не дав установить свою причастность или непричастность к заговору. И другого. Допрос этого подозреваемого продлился две тысячи четыреста тридцать минут и потребовал смены трех операторов и пяти псайкеров, прежде чем была выявлена связь допрашиваемого с одним из запрещенных культов.

Инквизитор еще раз пересмотрел информацию, полученную от псайкера. Все еще недостаточно, чтобы вынести окончательное суждение о невиновности подозреваемой. Из-под шлема испытуемой доносились крики, полные неподдельной боли. Инквизитор нажал еще на одну руну. Крик испытуемой на мгновенье прервался, но почти сразу возобновился, разносясь с новой силой.

АЛОНСО БАРРО

Когда вперед выступил Соломон Руджер, Барро уже знал, что простого решения этого дела ему не видать. Этот тяжелый, во всех смыслах, давно отошедший от оперативной работы инквизитор не был любим никем, даже теми, кто время от времени поддерживал его безумные проекты и предложения. И почему до сих пор не нашлось никого, кто бы открыто заявил о его откровенной глупости и косности мышления, оставалось для Алонсо загадкой.

Речь Соломона была долгой и нудной, но сводилась к одному постулату. Если инквизитор в виду каких бы то ни было обстоятельств и причин дал усомниться в своих действиях, ему надлежит заново получать статус инквизитора наряду с прочими аколитами.

С самого сначала Барро не воспринял слова Руджера серьезно, но уже спустя полчаса монотонной лекции убеленного искусственной (в этом Алонсо мог поклясться) сединой инквизитора, он изменил свое мнение на противоположное. Та показная вдохновенность, с которой Соломон взывал к собранию инквизиторов, не могла остаться без должного отклика со стороны последних. И после нескольких часов заседания дальнейшая судьба Алонсо была решена. Он больше не был инквизитором. Формулировка: «на срок, зависящий от обстоятельств и сложившегося мнения того из инквизиторов, к которому бывший инквизитор Алонсо Барро поступит в качестве аколита», заставила Барро мысленно усмехнуться. Он прекрасно знал, что при желании, любой инквизитор сможет растянуть время его пребывания в аколитах до бесконечности. Тем не менее он понимал, что подобный исход намного лучше многих других. И что принятое только что решение не самый худший из вариантов, к которым могли прийти его судьи. Однако его мнение изменилось в худшую сторону, когда стало понятно, что тем инквизитором, который будет в дальнейшем определять готовность Барро восстановить свой прежний статус, будет сам Соломон Руджер.

«Лицемерный ублюдок, — думал Алонсо, изображая на лице приветственную благодарность, направленную в сторону своего нового патрона. — Ты давно не справляешься со своими прямыми обязанностями. Твой мозг заплыл жиром, как и твое тело, и тебе понадобился раб, который будет делать за тебя всю работу, заслуги которой ты смог бы приписывать себе. Такого раба, которого бы ты имел возможность не отпускать от себя до скончания твоего никчемного существования. И, по твоему мнению, я для этого наиболее подходящий кандидат. О, как ты ошибаешься, Руджер».

Действительно, получив под свое командование фактически инквизитора с отменным опытом, только ограниченного в правах, Соломон мог смело использовать все его таланты, при этом лишь повышая собственный авторитет в глазах окружающих. Помимо этого, Руджер получал возможность оправдывать собственные ошибки действиями «неумелого аколита». Аколита, который лишился статуса инквизитора благодаря своей некомпетентности. В этом случае каждый лишний день, проведенный под патронажем Соломона, мог стать для Барро шагом назад от цели вернуть себе статус инквизитора.

«Ты болото, Руджер, — размышлял Алонсо, покидая зал, в котором только что решилась его судьба. — Но я выберусь».

Под взгляды смотрящих в его сторону штурмовиков Барро вышел в просторный коридор и медленно прошествовал по нему до Часовни Раскаяния, в которой был перед началом суда. Огромные двустворчатые двери, ведущие в нее, были приоткрыты, и сквозь образовавшуюся щель меж двумя их створками лился чуть приглушенный, мягкий свет. Он окутывал своими лучами, приглашая войти, чтобы окунуться в него полностью и обнажить свою душу и помыслы перед Бессмертным Императором.

Барро остановился перед дверями и на мгновение закрыл глаза. Он сложил на груди аквилу и, войдя внутрь Часовни, опустился на колени перед стелой с изображенным на ней Имперским Орлом точно так же, как и несколько часов до этого.

«Бессмертный Бог Император, все мои помыслы и желания всегда были подчинены одной только Твоей Воле. Дай мне силы и дальше служить Тебе, Возлюбленный всеми».

Простояв так несколько минут, Алонсо Барро поднялся с колен.

«Я не единственный, кто выжил на Ферро Сильва, — подумал он, направляясь к выходу из Часовни. — Мне необходимо выяснить их дальнейшую судьбу. И если их разумы и души не подверглись безумию и порче, то их свидетельства и рассказы помогут мне доказать всю правомерность моих собственных действий, а значит, вырваться из-под опеки Руджера и восстановить свой статус инквизитора».

И когда Барро переступал порог часовни, он уже имел четкий план своих будущих действий.

АТИЯ ХОЛЬМГ

Образы недавних событий замелькали перед глазами в безумном хороводе, от которого начала кружиться голова. Время, перестав течь, спрессовалось в плотный ком, заставляя ее вновь и вновь переживать минуты прошлого, перебирая, тасуя их и лишая всяческой последовательности.

В какой-то момент Атия подумала, что ее тело охватила агония. Она билась в судорогах, надежно сдерживаемая прочными креплениями-удавками, охватывающими ей торс, руку и ноги. Так продолжалось целую вечность, а потом до ее слуха донесся крик. Он был гортанным, надсадным. Так кричит человек, которого свежуют или бросают в жаркое пламя огня. И лишь потом, спустя секунды, часы или столетия, Атия осознала, что кричит она сама. Голову окутывали накатывающие спазмы боли, от которой хотелось молить о смерти.

Но, в конце концов, хоть это и казалось уже невероятным, оставив после себя во рту привкус крови и желчи вперемешку с горечью окисленной меди, боль начала истлевать. Жар в костях, ломота во всем теле, раскаленный стальной обруч, сдавливающий голову и прокалывающий ее в области висков, неудержимая до головокружения тошнота, когда сознание постепенно начинает ускользать, сведенные в жесточайшей агонии мышцы — все это постепенно отступало. Боль, такая невыносимая и беспощадная, уходила, давая выровняться сбитому дыханию. Восстанавливалось биение сердца, которое, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди, и приходило такое долгожданное облегчение. Размытое сознание сквозь натужные стоны теперь улавливало и другие звуки, все еще кажущиеся далекими и нереальными. Когда защелкали крепления, удерживающие на голове шлем, то и они в самом начале показались Атии приглушенными, доносящимися откуда-то издалека. Однако каждый новый щелчок становился все ближе и реальнее, пока последний из них не возвестил, что сейчас шлем будет снят, а ударивший следом за этим свет не подтвердил это.

Она все еще не отошла от охватившего ее удушья и полуобморочного состояния, когда чьи-то сильные руки, отстегнув все удерживающие тело крепления, подняли Атию на подкашивающиеся ноги. Поддерживая с двух сторон, ее повлекли к выходу, и Хольмг, сдерживая вырывающиеся в такт хриплому дыханию стоны, с трудом начала передвигать ноги, пытаясь идти самостоятельно, чтобы не дать себя волочь, как куклу, по каменному полу. Она не могла сказать, сколько времени занял у нее путь обратно в камеру. Но когда она, преодолев его, рухнула на пласталевые нары, заменяющие кровать, ее сознание просто отключилось, погрузившись в тяжелое марево без сновидений.

УЭББ ТОРРИНГТОН

Слюна скатывалась с уголка его губ и капала ниже, пачкая форму на груди. Уэббу это не нравилось, но он ничего не мог с этим поделать и продолжал беспомощно пялиться взглядом в одну выбранную им точку, сидя в углу камеры.

Сложно было сказать, сколько времени он тут провел, подвергаемый допросам и боли, что всегда им сопутствовала. На большинство вопросов он знал ответы, но не мог произнести ни слова, мысленно вздрагивая каждый раз, когда слышал голос допрашивающего его инквизитора.

Это казалось странным, но теперь Уэбб знал и понимал намного больше, чем раньше. Перед его внутренним взором проносились картины прошлого. Он смотрел на них, но видел и воспринимал их совершенно иначе.

Вот мотор «Красавчика» глохнет, и боевая машина останавливается. Именно на нем, несколькими часами позже отправится в Рэкум капитан Роглев, чтобы предупредить о присутствии на планете зеленокожих. Теперь Уэбб знал наверняка, что это была не простая поломка. Он и остальные члены экипажа «Красавчика» тогда выжили именно благодаря этому несчастному, как тогда показалось, случаю.

Его обугливающееся вместе с чернеющим черепом сознание метнулось дальше, перебирая прошлое, подобно тому, как астропаты перебирают в своих костлявых пальцах Имперское Таро.

Вот он видит, как по одной из улиц бредет тень, закутанная в длинный широкий плащ. Она идет со стороны административного сектора к рабочим кварталам. Уэбб хочет окрикнуть ее, но полы тяжелого бархатного плаща распахиваются, и в неловкой попытке их запахнуть женщина, скрываемая до этого богатой тканью, роняет со своей головы капюшон. Уэбб узнает ее. Это местный губернатор. Почему он не остановил ее тогда? Не обратил внимания на ее неестественно округленные глаза и выкатившиеся зрачки. Безумие на ее почерневшем до неузнаваемости лице было столь очевидным. Как он мог этого не заметить?

А вот он идет в свой последний бой. Он знает, что бой последний, но продолжает возносить молитвы к Золотому Трону и Бессмертному Богу-Императору, что восседает на нем. Знал ли он тогда, что конец его предрешен? Теперь Уэбб не сомневался в том, что знал. Знал с самого первого момента, когда поступил приказ отбросить окруживших Храм Императора еретиков и пробиться по заданным координатам. О чем он думал, когда смотрел на инквизитора, шедшего в окружении прикрывающих его комиссаров? Этого Уэбб не помнил. Его лазган заклинило, и он отчаянно пытался вспомнить Литанию Заклинивания, чтобы успокоить Дух Машины. Как получилось, что он отстал и оказался совсем рядом с инквизитором, Уэбб тоже не помнил. Но он помнил другое.

Огонь полноводной рекой разливался по улицам города, поглощая в том аду, что он нес, все живое. Грохот взрывов, цепочкой последовавших один за другим, потонул в криках сгорающих заживо людей. Уэбб успел ужаснуться той чудовищной смерти, что ему суждено было принять. Ужаснулся всей той боли, что в считанные мгновения должна была обрушиться на него, чтобы терзать его до последнего стука сердца.

«Почему меня не убили орки?» — подумал он тогда.

Краем сознания, застывшего от осознания всего кошмара, Уэбб вспомнил, как совсем недавно страшился быть разорванным огромным зеленокожим ксеносом с капающей слюной из раззявленной клыкастой пасти. И в последний свой миг Уэбб почему-то вспомнил огромные вертела с остатками насаженных на них некогда людей, виденные им в Неморисе. Картина зверского пиршества, учиненного там орками, встала тогда перед его глазами. Следом пришел тошнотворный до самых глубин естества запах плохо прожаренной человеческой плоти, слившийся с вонью мертвечины и испражнений, а в ушах раздался меланхолично спокойный, и от этого еще более жуткий, голос Юджина: «А ты думал. Это ксеносы».

Уэббу нестерпимо захотелось зажмуриться, но вместо этого его глаза широко распахнулись, и тогда он узрел нечто.

Стена огня, надвигающаяся на них, уже поглотившая тех, кто был впереди, вдруг замерла, как будто наткнулась на невидимую преграду. И мир раскололся. Из-за спины Уэбба вырвался ослепительный свет, ярче которого не было и не может быть в мире. Этот свет, превращаясь в стены пульсирующего молниями купола, накрыл всех, стоящих невдалеке от его эпицентра, как раз в тот миг, когда воспрянувшее от секундного замешательства пламя обрушилось на людей.

Словно зачарованный необъяснимым сном, Уэбб повернулся к источнику света. Там, где зародилась его вспышка, лежал пепел. Два растянувшихся по рокриту пятна, по форме своей напоминающие тела людей. Справа и слева от этого пепла лежали два комиссара, гвардеец, и одна из сестер госпитальер, а посередине инквизитор.

Уэбб Торрингтон еще не успел полностью осознать увиденное, когда в его мозгу пронеслось неизвестное ему доселе имя, и он упал на рокрит, рядом с еще пятью людьми, которым, как и ему, посчастливилось выжить в огненном аду, что развернулся сейчас в Рэкуме…

Все это Уэбб Торрингтон хотел рассказать, но вместо ответов, на задаваемые ему вопросы, из его глаз лишь катились беззвучные слезы. Они прожигали его кожу насквозь, оставляя после себя привкус пепла Рэкума.

Когда его усадили на странный трон, присоединив к голове множество кабелей, Уэббу показалось, что его сознание, и без того хрупкое, начало крошиться и превращаться в тот самый пепел, который все еще летел вверх в обрывках памяти. Тот он, что исходил болью, заживо сгорая в объятом пламенем Рэкуме, с ужасом воззрел на другого себя, мучимого в ином месте и в иное время. И когда их вопли слились в один, подводя черту под гранью здравомыслия, Уэбб Торрингтон окончательно потерял связь с реальностью.

АТИЯ ХОЛЬМГ

Те сутки покоя, которые были предоставлены ей после допроса, Хольмг провела в тяжелом полузабытьи. Несколько раз она приходила в себя, не понимая, где находится, и вскоре вновь проваливалась в сумрачное состояние, в котором не было ни покоя, ни забвения от боли, когда казалось, что все тело превратилось в один сплошной триггер.

В какой-то из моментов, она сама не могла сказать, какой именно, с пульсирующей болью в висках, в памяти поднялось одно из далеких воспоминаний.

… — Смотрите внимательно, — строго сказал наставник, активируя руну, включая большой гололитический экран, расположенный на одной из стен.

Двадцать пар глаз сконцентрировали свое внимание на экране. Там, в полном безмолвии, без единого звука, страдал распятый на каменном столе человек. Его тело, покрытое множеством разрезов разной глубины, нанесенных разнообразными инструментами, кровоточило, изгибаясь, охваченное спазмами боли.

— Это преступник, укрывавший у себя несанкционированного псайкера. На допросе он показал, что прятал только одного несанкционата, однако, чтобы быть уверенными в том, что обвиняемый не лжет, и не скрывает от правосудия еще несанкционированных псайкеров, а также не утаивает иную важную информацию, относительно возможных правонарушений, к нему был применен допрос пятой степени. А именно, допрос с применением физического и психического воздействия средней тяжести без вероятности преждевременной смерти обвиняемого вследствие осуществляемого допроса. Вы, как будущие комиссары, должны уметь проводить допрос подозреваемых и знать наиболее действенные методы получения информации от допрашиваемых, — наставник обвел суровым, немигающим взглядом бионических глаз аудиторию. — Ваше мнение, кадеты. Исходя из внешнего вида преступника, какие методы физического воздействия уже были к нему применены и какие стоит применить впоследствии. Вы должны выбрать те из методов, которые, по вашему мнению, окажут наиболее результативное действие на допрашиваемого. И которые дадут максимально скорые результаты в его согласии к сотрудничеству. Также вы должны принять во внимание, что казнь данного обвиняемого должна будет состояться через четыре дня от настоящего момента, и, следовательно, к этому времени, он должен быть в той физической форме, которая позволит ему принять соответствующее наказание…

Атия не могла сказать, почему ее память обратилась именно к этому моменту. Она попыталась ответить себе на этот вопрос, но он так и повис, оставшись без ответа. Медленно Хольмг поднялась с пласталевой поверхности нар. Отголоски былой боли, мечущиеся по телу, вспыхнули пульсирующими бутонами в висках и ребрах.

«Если на боль не обращать внимания, она уйдет», — вспомнила Атия одно из наставлений Лорда-Комиссара Гая Тумидуса.

Возвращая себе утраченный во время ментального допроса контроль, Хольмг поднялась на ноги. Она простояла так некоторое время, прежде чем услышала, как дверь в ее камеру открывается.

Порция питательной массы, доставленная Хольмг обслуживающим сервитором, выглядела неприятно. Это было вязкое месиво, имевшее странный грязно-розовый оттенок и оставившее во рту и на языке мерзкое послевкусие. Оно усилилось еще больше, когда Атия выпила рекомбинированной воды, принесенной тем же сервитором. Тем не менее противная на вкус масса прекрасно восстановила силы, помогая справиться с усталостью.

«Пища должна насыщать и не более», — снова вспомнила Хольмг наставления Лорда-Комиссара.

Атия вновь легла, пытаясь мысленно восстановить события прошлого, но они рассыпались острыми осколками, раня память при малейшей попытке собрать их воедино. А потом пришел сон. Спокойный. Без кошмаров и сновидений. Без боли и попыток хоть что-то вспомнить. Он поглотил Хольмг, даря ее измученному естеству забвение. И когда к концу суток за ней пришли, чтобы опять отвести в допросную, Атия была уже вполне готова к тому, чтобы продолжить отвечать на вопросы дознавателя.

САМУИЛ РЭЙК

Подозреваемая снова сидела в той же камере, где был предыдущий допрос, на том же самом стуле. На этот раз ее не пристегнули, и яркий свет лампы не был направлен ей в лицо. Напротив, его приглушили, сделав менее интенсивным. Когда ее завели, напротив, за столом, уже сидел инквизитор. Большой и грузный, он, казалось, занимал все свободное пространство на своей половине камеры. Чуть нахмурившись, он провел по Хольмг долгим, изучающим взглядом, пока она садилась на отведенное ей место. Затем, сделав знак сопровождающим ее штурмовикам и дождавшись, когда те заняли места за спиной подозреваемой, инквизитор заговорил.

— Представьтесь, — он произнес это с таким видом, словно видел подозреваемую впервые и понятия не имел, кто она и почему здесь находится.

— Комиссар Имперской Гвардии Хольмг Атия.

— Хольмг. Хольмг, — инквизитор произнес это сиплым баритоном, задумчиво глядя в инфопланшет и что-то в нем изучая. — Расскажите мне о том, кто вы.

— Кто я? — на лице Хольмг отобразилось удивление.

— Да, вы, госпожа Хольмг. Без протокола. Своими словами. Где вы родились, где воспитывались. Кем были ваши родители.

Он замолчал, продолжая смотреть на Атию, всем своим видом стремясь расположить подозреваемую к себе.

— Я родилась на Кадии, — произнесла Хольмг. — О месте своего рождения мне стало известно от одного из наставников в Схоле Прогениум. Он говорил, что глаза с фиолетовыми прожилками бывают лишь у тех, кто родился на Кадии. О своих биологических родителях я знаю только то, что они отдали свои жизни за Империум. Поэтому меня направили в Схолу. Совсем маленькой. Я ничего не помню из того, что было до этого.

— Расскажите про ваше обучение в Схоле Прогениум, — голос инквизитора стал глубоким и вкрадчивым.

— Мое обучение ничем не отличалось от обучения других кадетов.

…Инквизитор Рэйк нажал одну из рун на панели управления, и гололитеческая пиктограмма замерла. С минуту он пристально разглядывал лицо подозреваемой, то приближая, то отдаляя его, поворачивая под разными углами, изучая передаваемую им эмоцию. Затем он снова нажал руну, и запись пошла дальше. Инквизитор еще несколько раз прерывал запись, придавая значение каждому ответу, который подозреваемая давала. Про годы, проведенные в Схоле, наставников, отбор в кадетский корпус для завершающей стадии обучения. Про действия их кадетского корпуса на Ферро Сильва. Те события, свидетелем и участником которых подозреваемая стала. Про получение ею комиссарского кушака. Про ее ранение и потерю руки. Целое море вопросов. Уточняющих, провокационных и с подтекстом. Иногда повторяющихся, иногда таких, ответы на которые не имели никакой значимой ценности, а иногда тех, ответы на которые были уже известны…

— Вы знаете, в чем вас обвиняют, госпожа Хольмг?

Ведущий допрос инквизитор Сегрино поднял свой взгляд и упер его, не мигая, в Атию.

— Никак нет, господин инквизитор, — она ответила на его взгляд таким же немигающим и волевым. — До сих пор мне не выдвигали обвинений, и я бы хотела наконец узнать причину, по которой меня продолжают содержать здесь.

— А вы не догадываетесь? — инквизитор изобразил на лице искреннее удивление.

— Разговор о догадках и предположениях неуместен, когда речь идет об официальном обвинении, — возразила подозреваемая. — Вы готовы мне его предъявить?

— Разумеется, госпожа Хольмг, — во взгляде инквизитора блеснула сталь. — Вы обвиняетесь в том, что поддались влиянию варпа и губительных сил, чтобы таким образом сохранить себе жизнь в условиях, где это было практически невозможно. Помимо этого аспекта, все ваши действия на Ферро Сильва, как и получение там, согласно вашим собственным утверждениям, статуса комиссара Имперской Гвардии, требуют тщательной проверки с целью установления истины.

Сегрино выдержал небольшую паузу.

— Вы ничего не желаете изменить в ваших предыдущих показаниях, госпожа Хольмг?

— Я все рассказала так, как это отложилось в моей памяти. Не добавляя от себя, не приукрашивая и не искажая события, а также стремясь быть объективной относительно тех фактов, которые имели место.

— Хорошо, — инквизитор постучал пальцами по крышке стола, после чего нажал руну, скрытую под его поверхностью, и освещение в камере для допросов стало значительно ярче. — Вы можете пояснить, как вы выжили, Хольмг?

— Нет, — как и раньше, отвечая, Атия продолжала открыто смотреть в глаза тому, кто ее допрашивал. — Я не могу рассказать ничего, о том, как я выжила и почему. Я была ранена и потеряла сознание прямо на поле боя.

— Значит, больше вам нечего добавить, Хольмг, — вкрадчивый голос Владаса Сегрино сменился на суровый глас, по твердости превосходящий алмазный бур.

— Относительно того, как я выжила, кроме того, что я верна Императору и Империуму, ради которого готова отдать жизнь, нечего.

— Значит ли это, что вы отказываетесь признать свою связь с хаосом? — в голосе инквизитора прозвучала легкая усмешка.

— Именно так, господин инквизитор. Это, как и прочие выдвинутые вами обвинения, я не признаю.

…Рэйк вновь нажал руну, останавливая запись. Этот допрос состоялся более двух недель назад. После него подозреваемую подвергли сканированию мозга, и большинство ее слов относительно событий на Ферро Сильва подтвердилось. Но одно, самое главное обвинение в ее адрес оставалось. С того момента, как подозреваемая потеряла сознание, и до того, как она очнулась уже в хирургоне, все произошедшее с ней оставалось под завесой тайны.

Самуил Рэйк набрал на панели управления несколько символов, вызывая следующую запись. Теперь, допрос на записи вел он сам.

Осунувшееся и, кажется, значительно посеревшее после недавнего ментального допроса лицо подозреваемой все так же выражало непоколебимую твердость. Она читалась в ее взгляде и во всем ее облике.

… — Нет, господин инквизитор. Я по-прежнему не признаю себя виновной в нарушении клятв Империуму, преступлению Лекс Империалис и презрении своего долга перед Лицом Императора.

— Послушайте меня, Хольмг, — лицо Рэйка ничего не выражало, но в его голосе, пронзительном и высоком, проскользнула тонко замаскированная угроза. — Если вы будете продолжать настаивать на своей невиновности, мне придется направить вас на вторичное сканирование мозга. С применением биохимических стимуляторов, — добавил он после незначительной паузы. — И в этом случае, когда ваша вина будет доказана, у вас не останется шанса на добровольное раскаяние. Если, разумеется, вы переживете этот допрос.

— Вы можете проверять меня, как посчитаете необходимым, господин инквизитор, — в ее глазах кадианки сочетались решимость, упорство и готовность к любым, даже самым жестоким, испытаниям. — Я не предавала Империум и не отступала от своих клятв Бессмертному Императору.

— Вы понимаете, что вас ожидает, если в процессе дознания будет установлено, что вы тронуты варпом или хаосом?

— Любой солдат, который по собственной воле или нет становится тронутым варпа, в любом случае становится нечистым и представляет собой опасность, будет убит Милосердием Императора. Арт. 5863/02а, — без какой-либо заминки ответила она.

— Вас хорошо обучили, Хольмг, — заметил Рэйк. — Но это не может служить оправданием для вас в текущей ситуации.

— Так точно, господин инквизитор. И я не прошу ни снисхождения, ни особого отношения. Лишь только тщательной проверки моей лояльности.

— Она будет проведена. Обещаю вам это…

Инквизитор Рэйк остановил запись, увеличив изображение подозреваемой. Он внимательно вглядывался в ее лицо, особенно в глаза. Там, среди фиолетовых прожилок не метался страх и не было сомнений. Только монументальная решимость, и ничего более.

— Ваше мнение относительно подозреваемой, инквизитор Сегрино? — спросил он Владаса, находившегося все это время рядом и что-то читающего в своем инфопланшете, пока Самуил изучал записи с допросов.

— Потребуется провести вторичное сканирование мозга, — задумчиво произнес Владас. — Пусть наш псайкер основательно покопается у нее в голове и вытащит оттуда все, что только возможно.

— А если не поможет? — безразличным тоном поинтересовался Рэйк.

— Применим биохимические растворы и нейро-стимуляторы, — пожал плечами Сегрино. — В конце концов, она сама об этом просила.

АТИЯ ХОЛЬМГ

Судорожно вбирая воздух сквозь плотно сжатые зубы, Атия медленно поднялась с пласталевой поверхности, на которой лежала. Не до конца зажившие ребра ныли, а после недавнего допроса, все еще, не переставая, гудела голова, и марево, то и дело появляющееся перед глазами, мешало сконцентрироваться. Поднявшись с нар, она преклонила колено, и зашептала молитву, сложив левую руку на груди в однокрылой аквиле:

— О, Бессмертный Император, будь к нам милосерден, хоть мы и недостойны того.

Повторяя привычные слова, с которых начинался каждый день в Схоле, Атия чувствовала, как в уставшее тело возвращаются силы. Дочитав молитву о смирении перед Императором, Атия поднялась с колен и медленно начала приводить себя в порядок. Сбившиеся волосы, кое-где покрытые запекшейся кровью были всклокочены, и она попыталась пригладить их рукой. Из одежды, на ней остались только форменные брюки и нательная сорочка, пришедшая в полную негодность из-за множества грязно-бурых пятен на ней, оставленных как своей, так и вражеской кровью. И все же, она аккуратно разгладила стойку воротничка, проверяя, чтобы верхняя пуговица была застегнута. Ей вспомнились наставления Лорда-комиссара Тумидуса.

«Вы будущие комиссары. Что бы ни случилось, вы всегда должны быть образцом выдержки, спокойствия и уверенности в победе. Вы не имеете права выглядеть неуверенно или неопрятно».

Она была полностью готова, когда дверь открылась, и на пороге ее камеры появилось двое силовиков и регулятор.

— Сесть, руки за спину, — приказал регулятор, в то время как силовики взяли Атию на прицел своих дробовиков.

Она выполнила поступивший приказ, и регулятор шагнул к ней. В его руке блеснул небольшой инжектор, который он тут же применил, сделав Хольмг укол, отведя в сторону край воротника. Затем он развернулся к выходу, отдавая приказ силовикам:

— Доставить в бокс шестнадцать бис через сорок минут, — сказал он, после чего покинул камеру.

Первые десять минут Атия не испытывала никаких изменений в состоянии, за исключением слабого зуда и покалывания в месте инъекции, но вскоре ее состояние начало резко изменяться. Ей показалось, что голова медленно набухает, становясь неестественно большой и неподъемной. Навалившаяся внезапно слабость заставила ее шею склониться, так что подбородок упал на грудь. Началась расфокусировка зрения. К тому времени, когда ее подняли, чтобы вести, Атия уже с трудом стояла на ногах, а к концу непродолжительного путешествия почти полностью потеряла способность что-либо видеть. По ощущениям Атия поняла, что ее усадили в то же самое кресло, как и в предыдущий раз. Когда на голову надели шлем, то его вес оказался для нее таким непосильным, что только специальные фиксаторы позволили Хольмг держать голову ровно, как, впрочем, и просто сидеть. Без ремней и стальных зажимов, которыми ее пристегнули к трону, она, должно быть, просто упала бы. Все еще пытаясь оставаться в сознании, Атия услышала слова инквизитора:

— Поскольку вы продолжаете настаивать на собственной невиновности, в отсутствие иных свидетельств в вашу защиту и дабы установить истину, вы подвергнетесь вторичному ментальному допросу с применением нейро-стимуляторов и разрешенных наркотиков, необходимых для более детального изучения и сканирования вашей памяти. Предупреждаю о том, что для вас существует вероятность летального исхода в ходе проведения самого допроса и в течение некоторого времени после его окончания. Также предупреждаю о том, что, если в ходе дознания будет выявлена и доказана ваша связь с губительными силами, совершенная осознанно или бессознательно, под давлением обстоятельств или по собственной воле, в любом из случаев, вы будете лишены возможности добровольного раскаяния. В этом случае вы будете осуждены со всей строгостью Имперских законов и казнены без надежды на помилование, смягчение наказания, как и на прощение Милосердного Императора после смерти. Ваше имя будет навеки опозорено, а тело после совершения казни предано огню, дабы убедиться в полном искоренении заразы. Если по какой-либо причине вы не переживете допроса, ваша смерть будет рассматриваться, как доказательство вашей вины. В данном случае ваше тело также будет предано огню, пепел развеян в пустоте, а имя забыто.

В этот момент Атия почувствовала, как кто-то расстегивает ей ворот сорочки, оголяя шею и часть груди, после чего последовал еще один укол, чуть ниже предыдущего, в область ключицы.

В следующую же секунду она поняла, что сердце ее начало бешено колотиться, а затылок загорелся болью, словно в него вогнали раскаленную иглу.

— Это не позволит вам отключиться и потерять сознание, пока будет вестись допрос и сканирование, — бесстрастным голосом сообщил инквизитор. — Приступаем.

АЛОНСО БАРРО

Корнелей Красс с сомнением посмотрел на стоящего перед ним Алонсо Барро.

— Не вполне понимаю ваш интерес, — произнес Красс, возвращаясь к просмотру информации, поисками которой был занят до того, как в библиотеку вошел бывший инквизитор, теперь получивший тот же статус, что и у него самого.

Необходимость сотрудничества с разжалованным инквизитором, лишенным своих полномочий, вызывала у амбициозного аколита противоречивые ощущения.

— Скорее, в этом прослеживается ваш интерес, господин Красс.

Голос Барро, показавшийся Корнелию излишне надменным, вызвал на его лице снисходительную усмешку:

— И в чем же вы углядели мой интерес, господин Барро? — поинтересовался аколит, нарочито взирая в небольшой гололитический экран, установленный возле одного из писчих столов, сверяя появившуюся на нем информацию с уже изученной ранее, демонстративно не глядя на опального инквизитора.

— Vis unita fortior (объединённые силы мощнее), — Барро пристально посмотрел на своего собеседника. — Или вы не согласны со мной в этом?

Красс медленно поднял на Барро глаза, отрывая взгляд экрана:

— Мои усилия сейчас направлены на решение сложной задачи в одном деле, завершение которого поможет мне в построении своей дальнейшей карьеры.

— Я могу помочь вам в этом.

— И присвоить все лавры себе?

— Возможно, — Барро развернулся от стоящего перед ним Красса и, сделав несколько шагов, приблизился к огромному витражному окну, возле которого они стояли.

Святые, чьи тела и одежды на них, были собраны из разноцветных хрустальных фрагментов, безмятежно возносили молитвы Возлюбленному всеми, воздев ладони вверх и не глядя на смертных под собственными подошвами. Их выражающие благоговение очи на одухотворенных лицах были обращены к небесам, от которых Святых отделял высокий свод потолка библиотеки, из-за чего их возвышенные фигуры казались еще более далекими всему земному, от которого они отрешились, вознося смиренные мольбы Бессмертному Владыке Галактики.

— Если мы начнем действовать разобщено, соперничая друг с другом, видя в возможном союзнике только преграду на пути к собственным желаниям, тогда, несомненно, случится то, что вы только что предположили. Но возможно и другое. Что мы, объединив усилия, добьемся, каждый той цели, которую поставили для себя. Могу сказать исходя из собственного опыта, что отказать в заслуженном признании заслуг двоим подчас сложнее, чем одному.

Корнелей Красс перевел взгляд со спины Алонсо Барро на Имперского Святого, изображенного на витраже. Казалось, что его босые стопы покоятся на голове бывшего инквизитора, то ли попирая, то ли, напротив, отталкиваясь от него.

Слова Алонсо Барро дали Корнелию пищу для раздумий. Еще раз он проанализировал все «за» и «против», возникшие в его сознании, тщательно взвешивая каждое из них. Одновременно с этим, Красс рассматривал стоящего у окна опального инквизитора, а ныне аколита при действующем инквизиторе Руджере Соломоне.

Высокий, достигающий почти двух метров ростом, Алонсо Барро не был при этом худощав или неладно скроен. Руки, которые сейчас покоились сложенными за спиной, заканчивались аугментированными кистями. Под облегающей одеждой, не сковывающей движения, была заметна хорошо развитая мускулатура. Сама одежда сочетала в себе качество ткани, умелый пошив и удобство, делающие ее уместной как на официальном приеме, так и в оперативной работе. Высокие ботфорты, доходящие новоявленному аколиту почти до колен, были оттенка грязной крови, где черный так умело переплетается с бордовым, что переход между этими двумя цветами совершенно невозможно было различить.

— Пожалуй, я соглашусь на ваше предложение.

Эта фраза, произнесенная Крассом, заставила Барро повернуться к Корнелию лицом.

— Я рад принятому вами решению, — произнес он в ответ.

— Не сомневаюсь в этом, — отозвался Красс. — И теперь, когда мы определили нашу текущую позицию относительно друг друга, я бы хотел еще раз услышать интересующий вас аспект.

Барро кивнул настолько сдержанно и отстраненно, как будто вопрос, который он сейчас собирался озвучить, был для него не существенным:

— Сюда меня доставили с Имперского мира 632—4/R, известного как Ферро Сильва. Вместе со мной с этого же мира было доставлено на Ушбелу еще несколько человек, — пояснил Алонсо, не отрывая пристального взгляда от своего собеседника, бдительно следя за реакцией того, кто только что изъявил согласие принять на себя статус временного союзника опальному инквизитору. — Я хотел бы узнать, какова их дальнейшая судьба и где каждый из них находится в данный момент.

АТИЯ ХОЛЬМГ

Ободранное до самых основ сознание медленно возвращалось. Как и обещал инквизитор, все время, пока продолжалось сканирование, Атия оставалась в сознании. Впрочем, ясным и осознанным ее состояние также невозможно было назвать. Помимо ее воли, Хольмг заставляли возвращаться в воспоминания прошлого, проживая и повторяя их раз за разом. Все ее переживания и мысли обнажили настолько, что не осталось ничего потаенного, и все ее естество почти в буквальном смысле вывернули наизнанку.

В какой-то момент Атии показалось, что ясность ее рассудку уже никогда не вернется, и она навсегда останется блуждать по лабиринтам памяти, где картины минувшего, причем, самые чудовищные из них, чередуются с жесточайшими приступами боли, которые невозможно было ни описать, ни сравнить с чем-либо, что ей доводилось испытывать. Время, проведенное Хольмг в специальном приспособлении, показалось ей растянутым до вечности, когда теряется всякая надежда на то, что пытка может хоть когда-то закончится. И даже тогда, когда ее отключили от шлема и, сняв его с безвольно повисшей головы, подняли с трона, Атии все еще казалось, будто она находится там, в собственных воспоминаниях, погрязая в них и утопая, как в трясине.

Снаружи это выглядело так, словно она открывает рот в бессмысленной попытке что-то произнести, но лишь роняет с губ длинные слюни, пока ее тело волокут под руки по коридорам обратно в камеру. Сорванные голосовые связки, превращали в хрипы любые стоны, которые вырывались у Хольмг из груди при каждом выдохе. И Атия продолжала издавать их даже после того, как ее заволокли в камеру и положили на нары. Надсадные стоны продолжали оглашать каменные застенки еще долгое время, но, в конце концов, начали звучать все глуше и глуше, пока не стихли вовсе, когда Хольмг провалилась наконец в полное беспамятство, отойдя от всех введенных в ее тело препаратов и стимуляторов.

Когда она очнулась, то осознала себя лежащей в камере на холодной глади пластали. Превозмогая дурнотное состояние, которое зарождалось где-то глубоко внутри и ощущалось с самого момента пробуждения, комиссар шевельнула губами. Они показались чужими и омертвелыми.

— Я клянусь оставаться верным и праведным в моей службе. И пусть тьма поглотит мою душу, если я окажусь недостойным, — прошептала Атия, по слогам выговаривая слова, срывающиеся с разорванной кожи бледных губ, покрытых тонкой корочкой запекшейся крови.

Время, прошедшее с последнего ментального допроса, что ей пришлось пережить, было Хольмг не известно. Остатки боли все еще блуждали по ее костям и сухожилиям, заставляя тело время от времени заходиться в непроизвольных судорогах. Все окружающее было как в тумане, заставляя опустошенный разум сомневаться в окружающей реальности. А первая же ее попытка восстановить в памяти цепочку последних событий была жестоко пресечена чудовищной болью во всем теле, от которой Атия тут же выгнулась в сковавшем ее спазме. У нее не получилось сдержать вырвавшийся из горла хриплый, каркающий крик боли, и он повис под низким сводом камеры, оттолкнувшись от каменных стен, медленно затихая где-то в углу. После этого Хольмг пролежала еще некоторое время, прежде чем, собрав все имеющиеся у нее силы, попробовала подняться. Когда у нее это получилось, на негнущихся ногах она сделала по тесной камере несколько шагов, а затем, вернувшись на нары, вновь предприняла попытку восстановить хронологию последних событий. Мгновенно голова отозвалась такой сильной болью, что Атия, не сдержавшись, снова застонала в голос. Даже понимание, кто она и где находится, давалось с трудом и болью, которая растекалась от пульсирующего темени по всему телу. Что же касается прочих воспоминаний, Хольмг показалось, будто ее память изрыта мертвыми воронками, которые остаются после орбитальных бомбардировок, после которых все живое превращается в труху и пепел. Когда обломки и устрашающее взгляд месиво из того, что некогда было живым, и того, что таковым никогда не являлось, заполняет собой глубокие шрамы, оставленные взрывами.

В конце концов она снова легла, но это не принесло никакого облегчения. Прошло еще несколько часов, прежде чем простые короткие мысли перестали отзываться ломотой в висках и нестерпимым жаром, от которого складывалось ощущение, что загораются сами кости.

«Я не предавала, — пронеслось у нее в голове. — Не изменяла. Не струсила перед лицом опасности и смерти. Я, Атия Хольмг, комиссар Имперской Гвардии, со всей своей силой, со всей своей волей, всеми фибрами своей души отдаю свою душу и веру Бессмертному Императору, Пастырю человечества».

Она сложила единственную руку у себя на груди в «однокрылую» аквилу, чувствуя, как непреодолимая усталость обарывает изнуренное тело, и одними губами прошептала:

— Могучий Император, распространи Свой Священный Свет, чтобы он служил мне опорой в темноте, — И закрыла глаза.

ВЛАДАС СЕГРИНО

Инквизиторы бесстрастно взирали на гололитический экран, на котором отображались все действия наблюдаемого объекта. Из динамика, расположенного на большом письменном столе, послышалась тихая молитва, которую подозреваемая едва слышно шептала. Ее слова не были бы слышны и распознаны, если бы аппаратура, установленная в ее камере, не пропускала все звуки через специальные фильтры, чтобы посторонние шумы и звуки не стали помехой, а динамик не доводил произносимые ею слова и звуки до состояния отчетливо слышимых.

— Ваше мнение, — Сегрино перевел взгляд с монитора на своего коллегу.

Инквизитор Рэйк в задумчивости покачал головой:

— Еще одно сканирование, даже при условии достаточного промежутка между их проведениями, без сомнения, убьет ее.

— И, скорее всего, также ничего не даст, — чуть раздосадовано отозвался Сегрино. — Необходимая нам часть ее воспоминаний надежно блокирована.

Его всегда раздражало, когда достижения в области дознания, несмотря на все возможности, которыми обладала Святая Инквизиция, не давали должного результата. Под результатом Владас Сегрино подразумевал полностью изученное и досконально расследованное дело и все обстоятельства, с ним связанные, когда не оставалось сомнений, вопросов, возможности двоякого толкования поступков и событий, или их интерпретации.

— Полагаю, что казнь в данном случае все же была бы чрезмерной, — худощавый инквизитор Рэйк поднялся с места, на котором сидел, и размеренным шагом прошелся по кабинету.

Он остановился в отдалении от большого письменного стола, выполненного под старину, из ценных пород красного дерева, контрастирующего с благородной чернотой стен, которые были отделаны дорогими эбеновыми панелями и, не поворачиваясь к инквизитору Сегрино, продолжил начатую мысль.

— Поведенческие реакции подозреваемой во время допросов и после них указывают на то, что она сохранила лояльность Империуму.

— Мы не можем признать ее не тронутой порчей, не имея тому неопровержимых доказательств, — сиплый голос инквизитора Сегрино ударил Рэйка в спину.

— В таком случае, давайте подытожим наши результаты, — не оборачиваясь, Рэйк продолжал вымерять собственными шагами просторный кабинет, одна из стен которого представляла собой сплошной стеллаж, забитый фолиантами, свитками, планшетами и рукописями, вдоль которой Самуил продолжал идти. — Из шестерых эвакуированных с Ферро Сильва трое умерли. Один из гвардейцев не пережил транспортировку и умер по пути на Ушбелу. Второй на первом же допросе проявил признаки умственной невменяемости. Я лично подписал направление этого гвардейца на сервиторизацию. Полагаю, он сошел с ума еще на планете и, несомненно, был тронут варпом. Еще один кадет из корпуса Лорда-комиссара Тумидуса не пережил транспортировку уже на планете и умер в хирургоне сразу, как был туда доставлен. Но, помимо них, среди эвакуированных была так же представительница Адепта Сорроритас, Палатина Миссии Госпитальер на Ферро Сильва.

На этих словах Самуил, резко развернувшись на высоких каблуках, которые визуально еще больше увеличивали его и без того высокий рост, и посмотрел на инквизитора Сегрино.

Рассерженный последней фразой, Владас встретился с взглядом Рэйком:

— Мои люди не успели забрать ее. Сестры из местного Командорства увезли Палатину Штайн из космопорта. Они были уже у шаттла, едва тот коснулся поверхности Ушбелы.

— Завидная оперативность, не находите? — Владасу показалось, что в голосе Самуила Рэйка проскользнула ирония. — И, как я понимаю, договориться с Канониссой у вас также не получилось.

— Эта мужланка заявила, что данный инцидент будет рассмотрен их внутренним судом и что Адепта Сорроритас не подпадают под юрисдикцию Инквизиции в подобных вопросах.

— Как вы полагаете, из нее сотворят очередную сестру Репентию? — голос Самуила теперь отображал задумчивость, которая минутой раньше проявилась на его лице.

Владас нахмурился и ничего не ответил, пропустив вопрос инквизитора Рэйка мимо ушей или сделав вид, что не расслышал его. Вместо этого Сегрино коснулся панели управления, приближая изображение подозреваемой. Та, растянувшись на своем ложе, забылась сном или провалилась в беспамятство, не шевелясь и не подавая иных признаков жизни, кроме слабого движения груди, едва заметно поднимающейся и опускающейся в такт дыханию.

Несколько минут инквизитор Сегрино уделил созерцанию заключенной. Ее изможденное лицо было серым. Под закрытыми веками пролегали глубокие тени. Дыхание было совсем тихим и совершенно не слышным, даже после обработки, усиления и вывода на внешние динамики. И лишь время от времени было видно, как напрягаются ее скулы, чтобы сдержать срывающийся стон с неестественно бледных губ.

— Всегда жаль терять хорошо подготовленные кадры, — произнес Рэйк после нескольких минут молчания.

Тем же размеренным шагом он пересек кабинет обратно, приблизившись к Сегрино и вместе с ним взглянув на монитор.

— Тот инквизитор, что был вместе с Хольмг на Ферро Сильва, смог избежать порчи и заражения скверной, — задумчиво произнес Самуил.

— Инквизитор Барро обладает сильными псайкерскими способностями. Возможно, именно они, а также специальная подготовка, которую он прошел, будучи аколитом, помогли ему избежать осквернения, — возразил Сегрино, чуть отойдя от гололитического экрана и тем самым дистанцируясь от Рэйка. — К тому же, он сейчас будет под постоянным и весьма пристальным наблюдением у инквизитора Руджера.

Инквизитор Рэйк усмехнулся одними уголками губ:

— Быть аколитом у Соломона Руджера, находиться под его наблюдением или быть его рабом. Все это один и тот же статус. В данном вопросе не может быть никаких иллюзий.

— Пожалуй, в этом вы правы, — согласился Сегрино. — Но я лично знал наставника Барро, инквизитора Ренвеля. И если Лорд-Инквизитор Ренвель принял решение, что один из его аколитов, тем более, в столь молодом возрасте, заслуживает стать полноправным инквизитором, значит, тот действительно этого заслуживал.

— Будущее покажет, — безразлично повел плечами Самуил. — Мне будет даже интересно посмотреть, как это молодое дарование Барро вцепится в глотку старому хищному лису Руджеру.

— Такие слова, и при свидетелях, — задумчиво произнес Владас, взглянув из-под густых бровей на своего коллегу.

На что инквизитор Рэйк ответил все той же едва уловимой улыбкой, когда двигаются лишь самые уголки губ:

— Здесь стоит только моя аппаратура, господин Сегрино, — заявил он. — Я это знаю вне всяких сомнений.

— В таком случае, приношу свои извинения за неуместное замечание, — чуть более хмуро, чем раньше, ответил Владас.

— Да что вы, инквизитор, — отозвался Самуил. — Я уже забыл.

Сегрино сдержано улыбнулся шутке и демонстративно отвернулся от Рэйка.

Он тщательно взвесил все «за» и «против» по делу Хольмг, прежде чем вынести окончательный вердикт, и, в конце концов, словно подведя внутри себя некоторую черту, кивнул. Не то своему собеседнику, не то себе и какой-то собственной мысли, с которой он пришел к согласию.

— Вечное служение, — не поворачивая голову в сторону собеседника, произнес он.

— Мир смерти? — не меняя интонации голоса, поинтересовался Рэйк и взглянул на экран.

Подозреваемая медленно приходила в себя, делая попытки открыть глаза и подняться.

— Ее действительно хорошо подготовили, — словно размышляя вслух, произнес инквизитор Рэйк.

— Легио Пенатанте, — отозвался Владас Сегрино. — Не будем разбрасываться кадрами, раз вы так настаиваете.

АТИЯ ХОЛЬМГ

Ее вывели из камеры и, проведя длинными коридорами, доставили в просторное помещение, где уже стояло несколько заключенных в магнитных браслетах. У большинства из них руки были скованы перед собой. На некоторых, так же как на Атии, были надеты магнитные пояса, и наручники были прикованы к ним. У двоих или троих из них запястья при этом были зафиксированы на поясах позади спины, что начисто лишало их возможности хоть как-то пошевелить руками. Вместе с Хольмг осужденных набралось семнадцать человек. Все они несли на себе следы допроса с пристрастием разной степени тяжести, а несколько человек уже были облачены в тюремные робы. На одном из заключенных на мгновение Атия задержала взгляд. Это был человек без возраста с проявляющимся время от времени нервным тиком на бледном, чуть заостренном лице. Он стоял, потупив глаза, но весь остальной его вид выдавал страх, снедающий заключенного изнутри и граничащий с истерикой и полной утерей контроля над собой. Его голова, склоненная вниз, была обрита, но уже успела покрыться короткой щеткой волос, под которой был виден выбитый татуированный номер 521. Пальцы его рук, скованных впереди браслетами, непроизвольно подрагивали, отчего создавалось впечатление, что осужденный перебирает в них нечто невидимое окружающим.

Всех заключенных выстроили вдоль одной из дальних стен под пристальным наблюдением штурмовиков и регуляторов, вооруженных дробовиками. Их никуда не вели, чего-то ожидая, и это ожидание продлилось несколько часов, пока наконец в помещение не вошел арбитр в сопровождении шести силовиков. Внимательно он осмотрел шеренгу заключенных, после чего молча кивнул сопровождавшим его силовикам и указал на бритоголового. Перехватив этот знак и видя направившихся к нему силовиков, осужденный с татуированным номером на голове издал отрывистый нечленораздельный вскрик и бросился вперед. Его резкое движение не было заранее спланированным и выглядело, как жест отчаяния. По выражению ужаса и паники на его лице было видно, что заключенный понимает собственные перспективы и страшится этого сильнее смерти и намного больше того, чем быть отправленным в места заключения или Штрафные Легионы. Бритоголовый лихорадочно метнулся из стороны в сторону в надежде, что по нему откроют огонь, и он тем самым избежит так напугавшей его участи, но этого не произошло. Направившиеся к нему силовики в мгновение ока окружили и надежно зафиксировали его с двух сторон. Осужденный еще дернулся всем корпусом вперед, но осознав всю тщетность собственных попыток, вдруг обессилено обмяк. Его согнувшиеся колени подкосились, и он повис на руках силовиков. Его голова безвольно склонилась, коснувшись подбородком груди, и по щекам покатились беззвучные слезы. На мгновение он поднял мечущийся взгляд на державших его блюстителей закона, выдавая весь тот ужас, что бушевал сейчас внутри него и не находил ни выхода, ни спасения от неизбежного.

— Нет?! — Его голос дрогнул, умоляя.

Его просьба или вопрос, а быть может, просто последнее слово, что обреченный смог выдавить из себя, разбилось о бесстрастные безликие забрала, скрывающие лица силовиков, и его, безвольно передвигающего непослушные дрожащие ноги, сгорбленного под гнетом неотвратимого будущего, вытащили из помещения.

После этого Арбитр, по чьему приказу только что вывели одного из заключенных, еще раз окинул колючим взглядом тех, кто остался стоять в строю. Неспешно он сделал несколько шагов от двери вперед и занял место по центру помещения. Его раскатистый голос, усиленный эхом, отразился от каменных стен большого зала и обрушился на стоящих перед ним заключенных:

— Согласно Кодексу Арбитриум главы одиннадцатой степени второй, вы все направляетесь в Штрафные Легионы. Приговор: Вечное служение. Вступает в силу с настоящего момента до конца ваших дней. Обжалованию не подлежит. Да позволит вам Бессмертный Бог-Император в бесконечной Милости Своей искупить ваши прегрешения на поле боя и кровью своей очиститься перед Лицом Его.

АЛОНСО БАРРО

Дело, которое взвалил на него Соломон Руджер, было тягостным и безнадежным, как бесконечный кислотный дождь на мире смерти. При этом старый инквизитор ограничил полномочия своего нового аколита, не оставляя возможности Барро даже для малейшей вольности, не говоря уже о личном расследовании. Однако перебирая и сопоставляя множество разрозненных фактов и событий, Алонсо заметил один эпизод, который мог дать ему возможность параллельно расследовать события на Ферро Сильва в рамках порученного ему Руджером дела. В одном из многочисленных документов упоминался мир 632—4/R в связи с одним из фигурантов, деятельность которого Барро должен был расследовать и который несколько лет назад посещал Ферро Сильва. Ухватившись за этот шанс, бывший инквизитор быстро начал развивать данную тему и теперь, получив наконец доступ к материалам по последним событиям на забытом рудном мире, внимательно изучал полученные им сведения.

— Двое из пяти, — прошептал Алонсо, закончив читать.

— Остальные погибли? — без особого интереса в голосе, поинтересовался Красс.

— Один при транспортировке, второй в госпитале, третий сошел с ума во время допроса. Возможно, раньше. Судьба Палатины Штайн неизвестна, с тех пор как ее забрали сестры из Ордена. Комиссар Хольмг лишена своего текущего статуса и с приговором «вечное служение» направлена в Легио Пенатанте.

Барро оторвался от документов, и на его лице отразилась задумчивость.

— Я бы хотел переговорить с ней до отправки в Легионы, — произнес он.

— Скорее всего, ваш комиссар еще не покинула планеты, — заметил Красс. — Я как раз получил информацию, что «Путь Искупления», прибывший на Ушбелу с тем, чтобы забрать всех осужденных, набранных здесь, все еще находится в орбитальных доках планеты. Однако, — продолжил Красс после незначительно паузы, — сомневаюсь, что у вас это получится.

В ответ на данное замечание Алонсо нахмурился. Заметив это и словно желая подлить масла в огонь, Корнелий принялся развивать мысль.

— Штрафные войска ломают, — изрек он, помолчав немного, пока Барро что-то продолжал обдумывать, сохраняя выражение сосредоточенности на своем лице. — Комиссары, конечно, отличаются воспитанием и подготовкой, и все же…

Аколит замолчал, так и не закончив фразу, но мысль, высказанная им, повисла в воздухе, подобно пеплу от затухающего под порывами ветр-а, костра.

— Соглашусь в этом с вами, — ответил наконец бывший инквизитор на сделанное Крассом замечание.

Он поднялся из-за стола, за которым они оба сидели, разбирая материалы и сверяя полученную информацию, и сделал несколько коротких взмахов руками, разгоняя непривычно застоявшуюся кровь.

— Вы правы, — повторил Алонсо. — Штрафные войска ломают. Именно поэтому я хотел увидеть ее до отправки. Но вы правы и в том, что, учитывая все сопутствующие обстоятельства, это вряд ли осуществимо.

Барро перевел взгляд на Корнелия, продолжающего сидеть за столом и перебирающего свитки, сделанные в разное время сервочерепами.

— Однако у меня появилась другая идея, реализовать которую может оказаться проще.

— И какая же? — поинтересовался аколит, продолжая сверять информацию со свитков.

— Скажите, вы могли бы помочь мне передать осужденной одну вещь, — спросил Барро, продолжая смотреть на Красса своим пристально испытующим взглядом.

Корнелий поднял голову, оторвавшись от свитков, и вопросительно взглянул на Алонсо:

— И что же это? К тому же вам ведь хорошо известно, что осужденным, направленным искупать свои прегрешения в дисциплинарные батальоны Легио Пенатанте, запрещено иметь любые личные вещи.