Коло Жизни. К вечности

Тебе, Павлик,

как самому чудесному мальчику,

я дарю эту последнюю, и очень

дорогую мне, часть книги.

И, да, раскроются все Тайны!

Глава первая

«Крушец! В род Оньянкупонг!» — зычно кликнул мой Отец, первый сын Родителя, старший в печище Димургов, Господь, Зиждитель, Бог Перший.

Темно-коричневая кожа, подсвеченная золотым сиянием на левой руке Господа, смыкающая предо мной пространство, густо запылала. Золотые крупные вроде капель искры купно облепили всю поверхность наружного покрова руки, полностью поглотив на ней коричневу. Еще миг и кожа, натянувшись, дала малую нитевидную трещинку, пролегшую от кончика указательного пальца вплоть до локтевого сгиба, а после, резко, разорвавшись, раздалась в стороны, предоставив возможность, мне явится на свет!

Мне, Крушецу, родится!

Я вырвался оттуда малым тугим комком сияния с округлой макушкой и тонким изогнутым остроносым хвостиком, где лишь в зачатках зрелись впадины очей наполненные особым сиянием и тонкий безгубый порез-рот. На малость я завис над рукой, не в силах покинуть моего Творца и уставился на его сверкнувшую смаглую кость с мельчайшими вкраплениями в ней более насыщенного цвета огненно-золотых искр, схоронившуюся меж разошедшейся кожей. Рваные рубежи днесь явившейся медно-желтой плоти были испещрены мельчайшими текущими по ее поверхности глубокими провоточинами, оранжевыми паутинными кровеносными сосудами, ажурными нитями кумачовых мышц и жилок с оборванными краями плюхающих из собственных недр огненную юшку и на саму смаглую кость, и на словно растерзанную живую ткань.

— Лети, лети мой бесценный малецык, — бас-баритон Отца наполнил меня своей любовью.

Он насыщал, питал меня ею с того самого первого мига, когда я точно из раскрывшегося кокона, дотоль составляющего часть его смаглой кости левой руки, вылупился малым сгустком сияния. Творец дарил свою любовь не только через подведенные к моему естеству жилки, сосуды, нервы ранее плотно опутывающие меня. Он всяк миг говорил со мной, успокаивал, рассказывал о дальнейшем пути, о взрослении, Богах и иных существах населяющих нашу Вселенную, величаемую Всевышний, и многочисленные ее Галактики, системы, планеты… в общем о тех в коих телах допрежь моего перерождения я буду существовать.

Сейчас же услышав голос Отца, такой близкий, являющийся частью меня, я вдруг затрепетал. А затрепетав, подался рывком вперед…

Вперед!

Однако, вновь сдержал свой полет, и, обернувшись, воззрился на моего Творца, в тот столь дорогой образ. В его схожее с каплей лицо, имеющее самое широкое место в районе скул и сужающееся на высоком лбу и округлом подбородке. На нос с выпуклой спинкой и острым концом, широкий рот с полными губами и приподнятыми уголками. На крупные глаза, где верхние веки, образовывая прямую линию, прикрывали часть темно-коричневой радужки, почти полностью вытесняя желтовато-белую склеру.

Отец был худ и сухопар, он казался осунувшимся, уставшим, одначе, вместе с тем обладал таковой мощью, силой и ростом, оное величие я всегда ощущал. Цвет его кожи, каковой колебался от густо черного до почитай бледно коричневого и подсвечивался золотым сиянием, ноне слегка пригасил собственные переливы, приняв самые темные свои оттенки. На его голове, что покрывали короткие курчавые черные волосы, поместился высокий венец. Узкая полоса обода пролегала по лбу Господа, имея черную блестящую поверхность. От нее вверх устремлялись девять закрученных серебряных спиралей украшенных изображениями насекомых, рептилий, земноводных, зверей, которые держали на себе завернутую по коло черную с золотым отливом тела змею, несколько вздевшую голову и внимательно смотревшую на меня своими зелеными очами. Обряженный в черное, долгополое сакхи, прикрывающее стопы ног, на материи которой, перемещаясь во всех направлениях, мерцали многолучевые, серебристые, махие звездочки, Отец сливался с тьмой царившей округ. Не только наполняющей высокий ночной свод усеянный россыпью звездных светил, разнообразных оттенков голубых, желтых, багряных, но и двумя тончайшими серповидными спутниками. Один из которых, казалось, касался своим угловато-закругленным концом дальнего окоема планеты.

В воздухе густо пахло чем-то неприятно-смрадным. Сие я ощущал всем своим сияющим естеством. И, хотя мы находились на возвышении, а вернее на горной, скалистой гряде уходящей в обе стороны от центральной и самой высокой вершины, это отвратительное зловоние поднималось и окутывало нас своими парами. Тягостный чад обволакивал и саму лежащую предо мной широкую долину, купно покрытую мельчайшими, разноцветными огнями живущего людского крупного поселения, и словно врезался своими серыми дымами в подножие горной гряды.

— Лети мой бесценный малецык, — нежно проронил Отец и мягко просиял. Легохонько мне кивнул. — Вмале увидимся. Как только ты вселишься в плоть, и она родится, тебя заберут. Ты только не куда не сворачивай, и делай все, как я велел. По лучу и сразу в тело младенца. И тогда к утру, ты скорей всего будешь подле меня.

Если бы я мог кивнуть… непременно так сделал или ответил — да!. Но я только согласился. Еще не умея издавать звуков, я лишь шевелил губами, точнее сказать краями рта, оные мы с Першим на старый лад называли губами. Поэтому самому движению краев рта… губ… Творец всегда знал, чего мне хочется. А днесь я шевельнул: «до встречи!» и ринулся вперед, по едва зримо оставленному для меня лучу, более темному в сравнении с общим освещением местности.

Я много раз до того спрашивал своего Творца, почему должен торопиться, и кого мне надо опасаться? Ибо чувствовал, что Отец кого-то боится. И давеча услышал ответ.

— Я скрыл от Родителя твое появление, мой бесценный, Крушец, — поведал мне Перший. — И скрою твое появление в человеческой плоти, абы была возможность взращивать тебя самому. Чтобы тебя, мой милый, у меня не отобрали, как это произошло с иной моей лучицей. Поелику мой любезный, тебе надо успеть вселиться в плоть младенца во чреве… В плоть которую я укажу. Главное, чтобы тебя не приметили прислужника Родителя. Но нынче планетники Небо и Асила столь часто мелькают над Зекрой, поощряя рождаться в телах людей искры, что я уверен в том движении не узрят оставленного тобой следа.

«Главное успеть!»

Я это понимал. Чтобы быть подле моего дорогого Отца, мне надо успеть.

И потому я торопился. Прилагая максимум своих, как мне казалось, маломощных сил, направляя полет вниз. Туда к раскинувшемуся городу людей, который назвался столь странно Ибредь, к нему охваченному яркими огнями света, зловонным запахом и шумом.

Я часточко оборачивался, и все еще видел, понеже был мал и обладал малыми силами стоящего на одной из горных вершин, что стеной возвышались с этой стороны плато, своего Отца, Господа Першего, старшего из печище Димургов.

Похоже, я уже и выдохся.

Ибо впервые так торопился, впрочем, как и впервые вообще летел, свершал движение, тратил собственные силы, потому и сияние мое как-то завибрировало. Творца вже не стало видно, как и сокрылись за непроницаемой тьмой сами стремнистые горы, главным образом, созданные из скальной породы. Зато явственно передо мной выступили устремленные вверх угловатыми, кубовидными, плоскими крышами дома и к зловонному смраду прибавилось множество звуков, оные я мгновенно сумел разделить. И понеже услышал я отдельные крики, визг, говор людских голосов, вой гудков, скрип ржавых дверных петлей и многое иное. То, что ноне должно было стать моей жизнью, точнее жизнью моего человеческого тела. И пусть не на этой планете, на иной… И даже в другой системе, Галактике, тем не менее людской, предназначенной для существования человеческого рода.

Нежданно гулкий свист, вроде однократного импульса, сбил мой полет. Я получил мощный толчок в правый бок, и тотчас меня закружило в воздухе, отчего мое сияющее тельце принялось описывать круги. Мне показалось, еще пара дамахей и я вовсе распадусь на всплески сияния, погибну и тогда не увижу Першего. И стоило о том подумать, как прямо в полете меня, что-то придержало.

Еще миг и я вновь обрел равновесие да затрепетав хвостиком огляделся. Однако, того темного луча, что вел меня к человеческой плоти не углядел. То ли тем своим кружением я вылетел из его четко очерченных границ, то ли он, по неведомой причине, распался… растаял.

И немедля я запаниковал!

Ежели бы я умел кричать, непременно, сейчас заорал. Но я не мог исторгать звук, на то, чтобы сему научиться, как пояснил Отец, мне понадобятся первые двадцать, а может и тридцать лет жизни человеческой плоти. Посему я всего-навсе зашевелил губами и испуганно оглянулся. И разком застыл, поелику увидел висевшее подле меня огромное страшное существо. Вельми плоское, хотя и широкое его тело с тупым округлым концом и заостренным навершием не имело глаз, носа, рта. Все тело этого создания было покрыто короткими трубчатыми жгутиками, расположенными продольными рядами, также как и сам их носитель безмолвно замершими.

Наверно, это существо было прозрачным, оно как сквозь него просматривались мигающие огни лежащего внизу города. Однако сидящее сверху на нем, словно поместившееся в небольшой выемке на его сравнительно ровной спине, иное создание, было прекрасно различимо. Это небольшое существо, небольшое не столько в сравнение со мной, сколько в соотношении с ростом Отца, абы я все поколь соизмерял с ним. Так вот виденное мной второе создание в высоту вряд ли превышало длину ноги Першего, сопоставимо его рост лежал в пределах тридцати мер, как я когда-то подсчитал промежуток от стопы до лядвеи. Веретенообразной формы туловище и такой же формы голова, по размерам имеющая не менее трети всего роста существа, сверху была прикрыта панцирем. Тот панцирь также покрывал и спину создания, а темно-коричневый его покров, або это однозначно не являлось кожей, имел светлый тон на груди.

На голове одначе не имелось лица. Только два боляхных глаза расположенные по бокам головы, отчего она на макушке казалось несколько потянутой вперед, да длинные усы-антенны, в данном случае являющиеся органами обоняния, осязания, а также механическим устройством для приема и передачи электромагнитных волн, вот и все, что наблюдалось там. Черные глаза точно сложенные из сотен срезанных наискось залащенных граней, так называемые фасеточные, легохонько поблескивали. Четыре пары конечностей мало чем отличались друг от друга. Первые отходили от стыка головы и туловища, и, будучи дюже длинными и мощными, с тем видимо ровными, очевидно, не имели внутри костей, посему сгибались не только в середине, но и сворачивались в рулон. Левая рука завершалась семью короткими пальцами с небольшими воронками присосками на концах, которые располагались по кругу на широком патрубке. Правая в целом не отличалась от руки Бога, имея может быть более удлиненные перста. На ногах, таких же гибких, свернутых и лежащих в углублении на спине первого прозрачного создания рулоном, просматривались черные крупные воронки, правда, с более низкими бортами. У создания из-под панциря на спине выглядывали два прозрачных сложенных крыла состоящих из тонкой мембраны и будто перешитых синими жилками.

Самую малость бхараней я неотрывно смотрел на этих существ, а потом нежданно услышал громкий крик:

— Нашел! Я нашел! Он тут! Все сюда!

Тот гам не просто проскочил отдельными фразами, он промелькнул единым словом и наполнил все пространство округ меня так, что я сызнова затрепетал от страха. И только мгновение спустя разглядел резво вынырнувших из ночи и заполнивших все обок меня прозрачнотелых созданий… От этого волнения, я даже не успел сразу вспомнить как они величались. Обаче, спустя пару секунд, все же машинально отметил для себя, что это василиски. Мне о том не говорил Отец, я просто знал, как и многое иное, чем не раз удивлял моего любимого Творца.

Эти создания, василиски, вельми скоро окружили меня со всех сторон. Они нависли сверху, снизу. Василиски прикрыли собой все возможные прорехи, не оставив мне возможности убежать. Однако страх мой оказался так велик, что вначале он сковал мои движения, и я вроде как окаменел. Впрочем, погодя, когда разобрал, что сверху на василисках сидят те самые веретенообразные создания вновь ожил. И моему естеству вернулась присущая мягкость, отчего я принялся рваться из того полона.

Я был уверен, что Перший все еще находится там, на горной круче, ожидая моего вселения в дитя. И потому принялся метаться меж василисков жаждая найти прореху и выскочить, аль своей божественной силой растолкать их. Только силы оказались не равными, поелику я был слаб, напуган, а василиски, как подсказали мои знания, обладали особыми возможностями, вкупе… в объединенной мощи в состоянии противостоять даже божественному созданию.

— Осторожно! Осторожно! Не навредите лучице! — зычно, и как-то раздражающе громко летала надо мной молвь, выдохнутая высоким, звонким голосом али точнее будет сказать звуком.

Василиски немедля приподняли навершия своих тел, давая возможность мне тыкаться в их мягкие плоти, преграждая теми едиными сомкнутыми рядьями и малые щели меж собой. Они делали все, абы я себе не навредил и одновременно не вырвался. Иноредь они колыхали короткими трубчатыми жгутиками, что покрывали их тела, довольно равномерно наклоняя их по первому вправо, а посем, также синхронно влево.

Внезапно долгие тонкие шнуры выскочили из мгновенно разошедшегося навершия, головы василиска, токмо на миг явившего округлую дыру и туго оплели меня. Нет, они не коснулись моего сияющего естества, шнуры сформировали сетчатое укрывало, в которое меня и заключили. Та узкая узница, как я не бился в ее стенки, всего-навсе мягко прогибалась под моей сияющей сутью, ни коим образом не вредя, не давая возможности вырваться, улететь…

Закричать!

О! если бы я только мог закричать.

Отец! Отец! Ты бы, непременно, меня услышал и пришел на помощь.

— Гамаюн-Кваху, — сызнова прозвучал голос. — Я полечу с тобой. Все остальные, как только василиск поместит лучицу в сосуд, прикроете наш отлет.

Это, однозначно, прокричал тот веретенообразный, оный меня нашел. И уже через мгновения я приметил, как подле моей узницы появилась его голова. Своими фасеточными очами, в которых зараз появился я, он внимательно осмотрел меня и много ниже произнес:

— Саиб лучица, прошу вас, успокойтесь. Вам ничего не грозит. Я Гамаюн-Вихо, саиб племени вещих птиц гамаюн серебряной рати, прислужник Родителя. Сейчас мы поместим вас в сосуд в теле василиска, — при этом саиб гамаюнов резко качнул левой рукой в сторону своего василиска. — И доставим к Родителю.

«Нет! Нет!» — я не мог закричать, но губы мои шевелились, повторяя это слово… Это и еще одно: «Отец! Отец!»

Наверно, Гамаюн-Вихо прочитал мои шептания, и многажды понизив голос и вовсе полюбовно продышал, столь трепетно и нежно, что я уловил его теплоту своим естеством:

— Не надобно только тревожиться, и перенапрягаться. Дорога будет скорой, вы только умиротворитесь. В любом случае Господь Перший вас не услышит.

Саиб гамаюнов немедля воспарил вверх и я увидел, что его крылья узкие и несколько расширенные к основаниям раскрыты и едва зримо трепещут. А засим моя мягкая узница, дрогнув, поплыла прямо к округлой дыре рта василиска, за коей просматривалась глубокая темная впадина, вроде трубы. Я вновь принялся биться в стенки своей узницы, стараясь из последних сил вырваться, понимая, что если не сейчас… более никогда.

Гамаюн-Вихо меж тем поместился на соседнего василиска прямо за своим собратом да стремительно зыркнув в мою сторону, словно вспыхнувшими в блеклом свете двух спутников, глазами торопко крикнул так, что разом меня оглушил:

— Саиб лучица успокойтесь! Успокойтесь! Вы можете себе навредить, собственной тревогой. Все равно вас никто не услышит нынче и не почувствует. Мы не менее мощные создания, чем Боги, и потому сотворенный нашими телами щит не пропустит ни одного звука за его пределы. Умиротворитесь, ибо это честь! Честь! Еще ни одна лучица, не считая, конечно, четверки старших Богов ни видела в зачаточном состоянии Родителя.

Но я уже и не слышал его крика… Оглушенный, испуганный и потерянный я смотрел, как постепенно расширялась передо мной глубокой впадинкой полая труба, рот василиска. А там далее за ней виднелась полая, здоровущая внутренность, замкнутая со всех сторон голубо-серыми стенами, как и снаружи покрытыми жгутиками, только синего цвета. Справа от меня по мере продвижения вглубь василиска располагалось огромное круглое, один-в-один, как шар красное ядро. Перемешавшее в своей поверхности ядреные махие искорки, почасту сокращающее стенки и выплескивающее вверх лепестки рыжего пламени, выполняющие в теле василиска роль двигателя, сердца, словом вырабатывающего энергию, движение, топливо.

Множество тончайших, багряных сосудов подобных тем, что опутывали меня, отходили от двигателя-сердца и соприкасались со жгутиками усыпающими стенки, с самой глоткой и иными органами: плоскими, нитчатыми, овально-продолговатыми; наполняющими внутренность василиска, располагающихся в вязкой прозрачной субстанции и исполняющих функции размножения, дыхания, разума. Нежным желтоватым сиянием светилась округлая небольшая капля почти в конце внутренностей василиска, к каковой медлительно направились шнуры удерживающие узницу вместе со мной. Вскоре вязкая жидкость, пасыка как ее называли, препятствующая нашему движению стала менее тягучей и мы достигли желтой капли, на тот момент разинувшей свою удлиненную тонкую расщелину, вроде приглашая меня к себе.

Узница воткнулась в горловину капли, и энергично вздев одну из стен несколько вверх, иными надавила на меня. Таким побытом, вынуждая меня переместиться из своего укрытия в новое. И под тем давлением я протиснулся в капельный сосуд, где горловина немедля сомкнулась. Стенки сосуда нежно меня обняли со всех сторон и самую толику качнули… как иногда делал мой Творец. И тогда я услышал еле-еле доплывший до меня голос Гамаюн-Вихо:

— Лучица в сосуде. Отправляемся в Отческие недра. Гамаюн-Кел, Гамаюн-Хоуи возьмите под узду василиска с сосудом. Вещие птицы гамаюн золотой рати прикрывать посыл со всех сторон и не отставать!

Глава вторая

Наверно, я отключился, как пояснял мне Отец, ибо этим своим признаком уже походил на Богов. Потому когда тревожился или уставал, отключался. А уставал я часто, так как был совсем мал… дитя… Дитя, как ласкательно говаривал мой Творец Господь Перший.

Отец!

Отец, где я был? куда летел?

Летел к Родителю в Отческие недра, каковой когда-то отнял у моего дорогого Першего лучицу, чем вельми его расстроил. А ноне, ноне Он желал разлучить нас.

Отец!

Тот вопль заколыхал мое естество и немедля дрогнули стенки сосуда обволакивающее меня. А потом почудилось, что меня качнули. Сначала вправо… влево… засим вперед… назад. И махом всякое движение прекратилось.

Оттого колыхания я, очевидно, вновь отключился, поелику, когда обрел себя, услышал разговор. И это, однозначно, толковали живые существа. Голос одного из них я узнал сразу, он принадлежал Гамаюн-Вихо, вже больно высоко звучал. А другой чем-то напоминал голос Першего, только звучал более бархатисто, точно мелодичный наигрыш.

— Как полет? — спрашивал тот… неизвестный.

— Полет прошел удачно, — четко отчеканил Гамаюн-Вихо. Он право молвить теперь не кричал, только продолжал брать высокие звуки. — Все прибыли в целости и сохранности. Как вы и распорядились Родитель, за Господом Першим осуществлен догляд. Гамаюн-Кваху лично поменял Алконост-птицу на Стрефил-создание. Также приставлены Стрефил-создания к младшим членам печище Димургов и Расов, Зиждителю Воителю и Господу Вежды.

— Малецыки ничего не заметили? — поспрашал (теперь я уже не сомневался в этом) сам Родитель.

— Нет, Родитель. Все как всегда сделано безупречно, — теми словами казалось Гамаюн-Вихо, стремился заслужить похвалу. — Хотя Алконост-птицу обок Господа Першего можно было не менять. Господь все равно ее не замечал, и она могла еще послужить.

— Нет, мой милый оголец, — Родитель сказал так мягко… прямо как Отец, понеже я весь затрепетал от посланной им волной столь мощной любви. — Теперь мне нужно не просто приглядывать за моим драгоценным малецыком, надобно легохонько на него влиять, ибо он может не перенести потери лучицы. Слишком хрупкий, нежный. Может и вовсе захандрить, а того допустить никак нельзя. Думается мне Небо, узнав в хуруле, кто находится в теле ребенка, непременно, это сокроет от Першего. Тем паче, лучица долгое время не сможет подавать зов. За этот срок, мой бесценный сын, Перший, все хорошо обдумает, и поймет, что более облыжничать меня не следует. Мало верится, что станет сговорчивей, но то, что более так не поступит, однозначно. Теперь самое важное, чтобы он себе не навредил, посему и Стрефил-создание, абы влиять на змею в его венце. Которая будет снимать, с моего милого малецыка все напряжение… А, что по поводу плоти, Гамаюн-Вихо?

— Плоть найдем. Как только прикажете, — также четко ответил саиб гамаюнов.

— Только, чтобы точно с теми параметрами кои я указал, — произнес Родитель и голос его стал много тише, словно он степенно удалялся от меня. — Паболдырь, девочка, слабое сердце и мощный мозг с искрой Першего. Абы, непременно, в хуруле обратили внимание на ее болезнь, или цвет кожи, и как итог увидели, что в ней лучица. Пересадив мозг с лучицей в новую плоть, тогда, когда наш бесценный малецык еще кроха и накрепко скреплен с только, что проглоченной искрой. И тогда у нашей лучицы будет здоровая плоть и отличные условия взросления. Думаю Небо к тому все создаст, тем паче малецык сразу прибудет ко мне спросив совета… А, я поколь Перший обдумывает свои действия, укажу Небо на возможность приобретения нового члена печищи. Там только моим замыслам может навредить Седми, поелику слишком связан с Першим… Впрочем, ноне они почти не видятся, абы мой любый старший сын, последнее время от всех таил лучицу, и как итог не виделся с малецыками. Хотя все же стоит на Седми возложить, как можно больше обязанностей, чтоб не было и далее желания встречаться с Отцом.

— Родитель, — вклинился в речь Творца всех Галактик Гамаюн-Вихо, и я, однозначно, уразумел, он выступал в роле не просто прислужника, а доверенного, близкого лица. — Но вы сказывали лучица, столь уникальна, только я могу словить ее, не навредив здоровью. И взращиваться она должна, как божество подле Господа Першего, оный сумеет справиться с ее мощью и способностями.

— Я знаю Гамаюн-Вихо, что ты предан и очень любишь моего старшего сына, — теперь теплота в голосе Родителя сменилась на досаду. — Но не допустимо, таким образом нарушать Закон Бытия. Да и потом, я точно не уверен та эта лучица или нет… Допрежь того надо ее осмотреть, проверить кодировки. Однако, Перший сможет вступить за лучицу в соперничество, как только она подаст зов, или он повинится, прибыв в ко мне в Стлязь-Ра, каковые достаточно долго не посещает… В любом из этих случаев, малецык успеет привязать к себе лучицу, ты же знаешь, как они к нему приважены. Одначе, сразу тебе скажу, эта лучица будет подле Першего, если она та которую я ожидал, в ином другом случае она достанется Расам. И не смотри! не смотри на меня с таким осуждением Гамаюн-Вихо, ты знаешь мне это не по нраву. И я тебя нисколечко не облыжничал, направляя на ее излов, ибо в замыслы свои не посвящал. Посему уйми свое негодование, милый оголец, и расскажи о том, как удалось пленить лучицу.

Глас Родителя нежданно стих, перестал доноситься и высокий звук исторгаемый саибом гамаюнов или быть может я, просто потерял нить их разговора, так как стал биться в стенки сосуда. Понимая, понимая, что меня хотят разлучить с Отцом, если я не окажусь какой-то там лучицей. И желают отдать Расам… Небо, младшему брату моего дорогого Творца.

И я бился… бился в стенки сосуда. Я раскрывал рот, шевелил губами и жаждал только одного обрести голос и закричать так громко, чтобы услышал меня мой Отец.

Очередной, и, вже верно полностью вытянувший из меня силы, толчок в стенки сосуда отозвался нежданно ощутимым его дрожанием, таким, какового дотоль не было. И пульсация сосуда многажды увеличилась. Только стенки его не втягивались, а вспять вибрируя, расширялись так, что округ меня появилось свободное пространство. Сначала небольшая щель, обаче, немного погодя значимо пролегшие по окоему моего сияющего естества промежутки.

Внезапно стенки сосуда, достаточно от меня отодвинувшись, замерли, и я увидел, что их желтоватая гладкость покрылась мелкими трещинками, кои миг спустя, набрякнув, разошлись по всей поверхности. И тотчас сами стенки сосуда, распавшись на части, разлетелись в разные стороны. А я оказался в большом помещении.

Вернее, это был долгий и вельми широкий коридор, где мутно-серые стены слегка дрожали клетчатой более светлой рябью. Они заполняли своим волнообразным колебанием значительно не высокий свод и такой же гладкий пол, зеркальная полированость которого отражала трепещущее сияние и одновременно поражала очи своей растянутостью, расплывчатостью единого полотнища.

Я завис в небольшом удалении от пола и пронзительно вздрагивал, и вместе с тем вибрировало и сияние на его залащенности. Предо мной уходящий вдаль коридор степенно вливался в серое плохо различимое округлое пятно, как я догадался, там обрываясь, а точнее преграждая движение особой материей, оную называют опакуша, абы она являлась исподом, изнанкой, ничкой другого помещения, ежели, конечно, меж ними существовала особая узкая чревоточина, называемая малик.

Медленно, будучи напуганным и утомленным, я развернулся и враз широко раскрыл свою щелочку-рот, ибо оказался несколько ошарашен. Теперь впереди меня коридор явственно расширялся до каких-то невообразимых широт и высот. Посередь него словно нависая, призрачно выступало лицо Бога, впрочем, правильнее будет сказать лицо Родителя. И хотя я досель никогда не видел Творца всех Галактик Всевышнего, но обладая неординарными знаниями, как объяснял мне мой Отец, немедля Его признал.

Лицо…

Это было лицо совершено мягкой формы, точно правильного круга, с широким носом, где волнистой оказывалась спинка и округлым основание. Слегка впалые щеки с чуть выступающими скулами и замечательные большие, ясные глаза, над оными нависали седыми прядями волос густые брови. В первый миг, я не сумел разобрать каков цвет кожи Родителя, абы был поглощен его глазами. Крупные прорези очей таили в себе сине-марность ночного неба, порой в них вспыхивали яркими каплями махие четырех-, пяти-, шестилучевые серебристые звезды али проносились золотые искорки, мелькали крапинки, крупицы клеток простейших животных и растений. В тех очах не было ни склеры, ни зрачка, а синева иноредь застилала марность, вероятно, только на доли секунд, чтобы погодя сызнова наполнится фиолетовыми полутонами.

Всего-навсего пару дамахей погодя я отвлекся от глаз Родителя и приметил высокий и широкий лоб, испещренный вдоль и поперек бороздами морщин и такие же морщинистые скулы. Густые усы полностью скрывали его уста и теми вьющимися волосками переплетались с такой же пепельной брадой и обрамляющими границы лица волосами. Особенно это лицезрелось по одной пряди, которая от движения неизменно прикрывала левый глаз Творца Галактик. Кожа у Родителя в тон цвету глаз и седым волосам, была пепельно-синей и таким же пепельно-синим смотрелось огромное колообразное облако, что окружало лицо по окоему, скрывая длину его косм. По глади того облака двигались выстроившись в строгие ряды символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, едва проступающие геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик. Медлительно перемещаясь по кругу, все те письменные али образные изображения инолды меняли свои цвета, приобретая то почти черные, то голубые, а то серебряные, золотые, платиновые или даже белые тона. Казалось лицо Родителя, вклинившись в чудное облако наглядно-образных символов, прорвав его некогда единую поверхность, выглянуло токмо для того, чтобы узреть меня.

— Мой милый, — нежданно послышался бархатисто-мелодичный голос, в котором точно плыл бас-баритон моего Отца.

И по шевелению волосков, что прикрывали уста на лице, я догадался, это со мной заговорил Родитель.

— Ты только не волнуйся, — все также успокоительно и мягко произнес Творец Галактик Всевышнего. — Больно не будет, немного неприятно. Мой дорогой, я сейчас поменяю некие коды в тебе. И просмотрю твою наполненность наследственными единицами да будущие способности как Бога.

Родитель замолчал, и немедля пропало его лицо.

Все же правильно я догадался, Он лишь выглядывал сквозь пелену облака, потому стоило Ему отодвинуться, как зараз сокрылось Его лицо и даже пряди волос. И теперь письменные и образные рисунки проступили достаточно густо и четко, да словно отразились в моем естестве. Хотя, коли говорить точнее, я и сам, как данное облако состоял из тех самых сияющих, движущихся в определенном порядке символов, письмен, рун, литер, свастик, ваджер, букв, иероглифов, цифр, знаков, графем. Впрочем, меня также наполняли геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик… Только эти образы были и вовсе мельчайшими и зримо они не просматривались на моем сияющем естестве, но я знал, что наполнен их сутью… Еще я ведал, уж и не знаю, откуда, что именно этим мельчайшим просом образов отличаюсь от своих братьев Зиждителей, от самой четверки старших Богов, и днесь, как я осознал, имею много общего с Родителем.

Прошло какое-то количество бхараней и насыщенно переливающееся облако сменилось на восьмилучевую, серо-голубую, пульсирующую звезду. Казалось, полотнища облака просто впитались в ее рассеченные двигающиеся по коло змеевидно выгнутые полосы, определенно, напоминающие своим внешним строением и обликом молнии. Широкие лучи звезды острыми своими концами днесь начали вонзаться вгладь пола, свода, стен, таким образом, увеличиваясь в размере. Их поверхность на которую переместились с облака письменные и образные рисунки, ни на миг не прекращающие своего движения по лепесткам, также пульсирующе вибрировали и с тем расширялись или вспять сужались, единожды в объеме, длине и ширине. Промежуток меж лепестками смотрелся заполненным более темными, стальными полотнищами, схожими по виду со струящейся водой (обаче имея состав ближайший к заболони, внутренней слизистой оболочке древовидного растения), сбегающей по краям лепестков вниз, в середине наоборот вверх, вливаясь в саму суть лучей.

Лепестки, как и центр звезды, разрезанные молниями, медленно вращаясь, описывали могутное коло. Неспешно двигаясь в определенном вращении, которое человек бы величал ходом часовой стрелки, они нежданно набирали ретивость, и начинали вращаться с бешенной скоростью. Засим также резко снижали быстроту своего хода и будто выплескивая цвет из лучей смотрелись выступающе-покатыми, а немного погодя всасывали размытые части лепестков вглубь заболони.

Внезапно из кружащейся восьмилепестковой звезды, из двух острых концов, затерявшихся в боковых стенах, вылетело множество плоских с зигзагообразными краями узких лент, кучно собранных меж собой. Бахтармы (тонкая верхняя плена бересты) чем на самом деле являлись ленты, столь стремительно дотянулись до меня, что я не успел даже дернуться. В мгновение ока завершия бахтарм прилепились к моему естеству, и тотчас натянувшись, замерли, вроде даже окаменев, не давая, таким побытом, мне не то, чтобы дернуться, но даже и шевельнуться.

А лепестки звезды меж тем перестали свершать колодвижение. Токмо все еще продолжили перемещаться по их поверхностям символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, и вовсе махие геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик… Оные, как я ведал, видели избранные Боги… четверка старших Зиждителей, Родитель… и я…

Еще, очевидно, доли мига и с под каждой отдельной части, составляющей клинопись и образы, стал пробиваться серебристый свет живописуя более значимое проявление того письма или облика предмета. И в такт тому значимому явлению клинописи на моем сияющем естестве стали также пульсировать серебряные, золотые, платиновые письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, и вовсе махие… мельчайшие… крошечные геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик. Та вибрация собственного естества не столько напугала, сколько встревожила меня так, что в волнение я широко раскрыл свой рот и зашевелил губами. Напряжение тугим дыханием окутало меня… И почудилось, тогда мне, что еще миг, и я отключись от переполнивших меня чувств навсегда.

— Тише… тише, мой милый… Что ты? Крушец… Крушец, малецык мой бесценный успокойся, — это вне всяких сомнений плыл голос моего Творца, бас-баритон Першего было невозможно ни с кем спутать.

«Отец! Отец! Отец!» — зашевелил я губами, и вроде как ослабло мое напряжение, ибо я попытался расслабиться, предоставить моему естеству синхронно перемигиваться клинописью и образами со звездой, и единожды попытался уловить, откуда же долетал голос Першего.

— Тише… тише, мой любезный Крушец, — витало легким шорохом… дуновение обок меня… али все же во мне… впрочем, успокаивая, умиротворяя… уговаривая.

Еще самая толика того самого времени, как величал эту структуру мой Творец, и сияние символов, письмен, рун, литер, свастик, ваджер, букв, иероглифов, цифр, знаков, графемем да крошечных геометрических фигур, образов людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик слилось в единое густо-серое облако… Насыщенность цвета облака многажды усилилась, а погодя и вовсе приобрело густую сине-алость, схожую с космическим пространством, местами усыпанным стайками ярчайших созвездий, систем, светящихся полос газа и разнообразных по оттенку дымчатых туманностей. А предо мной в том темно-цветном мареве неслось мощное космическое судно. Плоское, овальное, стекловидное тело которого, с серебристыми полосами на гладком спинном покрове и острых боках, напоминало чем-то насекомого и состояло из двух модулей. Небольшой, округлый первый модуль топорщился из второго, много более крупного корпуса, в боках оного поблескивали маленькие треугольные люки. Плоскими, точь-в-точь, как весла были две пары ног размещенных вдоль туловища. Еще две конечности, чем-то напоминающие на концах огромные клешни отделялись прямо с под стыка обоих модулей, днесь будучи плотно прижатыми к брюшку судна. Вельми скоро взмахивая веслами-ногами судно на высоких скоростях вклинилось в огромное рыже-желтое дымчатое облако, уплощенное по бокам, и, смешавшись с теми испарения… пропало.

Резкая боль!

Она разрушила и сами испарения, и затерявшееся в них судно. А я вновь узрел перед собой восьмилучевую звезду из центра каковой внезапно вырвалась и своим острым наконечником ударила в мою макушку серая молния по поверхности усеянная малыми просяными золотыми искорками. Молния, ничто иное, как электрический искровой разряд, являющийся носителем больших температур и мощности.

Одна…

Вторая…

Третья молния…

Ох! как было больно! Больно! Больно!

Я дергался, как мог, но бахтармы держали меня столь крепко, что не давали возможности не то, чтобы вырваться, но даже толком шевельнуться. Мое сияющее естество, где меняли кодировку, болезненно вздрагивало, а губы не переставая шевелиться, взывали к Отцу.

Благо, что я вновь отключился. Поелику последнее, что я помнил в том коридоре (на самом деле трубчатом образовании, сформированном определенным рядом клеток, который выполнял роль соединительной ткани в живом мощном организме, величаемом Стлязь-Ра, где и обитал Родитель) это весьма болезненный удар, как раз между двумя впадинками глаз.

Глава третья

Когда я пришел в себя… Вновь осознав себя Крушецем, первое, что узрел раскинувшийся передо мной золотистый покров земли, на котором, насколько хватало взора, раскинулась рыже-смаглая растительность. Былие, творение Родителя, имеющее порядка ста сорока двух структурных элементов ядра клетки. Ее с уверенностью можно назвать праматерью всех травянистых растений. Каковые вже много позднее, благодаря способностям третьего сына Родителя, приобрели многообразие, и стали основой существования не только животного и человеческого видов, но и самих планет, на оных те самые виды обитают.

Так вот, прямостоячие стебельки былия (чей внешний образ полностью переняли особо почитаемые у людей культуры злаковых) с плоско-линейными листочками и, расположенными на стержне двумя рядами колосков, по прописанному для них общему закону, синхронно кланялись по первому вправо, а после также одновременно влево. Их одиночные янтарного цвета колоски зримо исторгали рыжее сияние, кое представляло из себя зачаток наследственности былия, проще говоря единицу генетической информации, в данном случае схожей с необработанным цветенем, пергой. Эта дымчатая перга естественно отражалась в бледно-желтоватом небе, которое правильнее было бы назвать свод, и посему казалось, что там… наверху струится желтовато-прозрачная дымчатость, ярко освещающая все окрест меня.

Березань…

Только сейчас я осознал, что нахожусь в Березане…

В Березане, особой материальной форме нашего Всевышнего, где движение, пространство и время существуют, подчиняются иным законам, и имеют иное структурное построение. Коль говорить точнее, Березань — это не Всевышний, а малая чревоточина в которой возможно общение с тем, что вне нашей Вселенной, не обязательно соседствующее, вполне возможно, что и достаточно удаленное. Поэтому я и сказал свод… Свод, пол, стенки… Все это присутствовало в Березани, ибо данное строение материи обладало как концом, так и началом. Вернее даже, в Березани находились двери, створки ворот, калитки, окна, люки, опакуши через которые можно было войти и так же легко выйти… Однако, войти и выйти отсюда, становилось возможным только с дозволения правителя нашего Всевышнего — Верховного Божества, Творца Галактик, Истока и Отца всех четырех старших Богов, Родителя.

Я же сам восседал на дереве, точнее молвить на одной из его веток. Я не видел ствол дерева, что проходил позади меня, не мог зреть высоту кроны, али его корни, впрочем, прекрасно рассмотрел саму ветвь. Где ровной желтоватой была кора без каких-либо изъянов, трещин, выемок аль отслоений, одначе, в неких местах она имела поперечные вытянутые рыжие отвесные полосы, тем самым напоминающие чечевички. Сие образование в покровной ткани стеблей в данном случае источало определенные химические элементы, соли и газы, главным образом в виде марева, дымки, пара. Такие точно чечевички, токмо служащие для газообмена, располагались на березе, дереве, что широко было распространенно на планете Зекрой. Когда-то зекрийцы вельми почитали это дерево, связывая его с одной из своих Богинь. С Богиней Прародительницей, Матерью ведающей плодородием и судьбами всего живого. Но спустя время зекрийцы перестали почитать как само дерево, так и Богиню оной его посвящали. Про зекрийцев я узнал частью от Отца (частью, потому как сам обладал не малыми знаниями), ибо был очень любознательным и всем интересовался, даже, как замечал он «несущественным».

Данное дерево, однако, одними чечевичками следовало отнести к березе, поелику само Мировое Древо али солнечная береза (как порой оно величалось в традициях человеческих родов) являлось нечто большим!

Оно было сутью жизни самих Богов…

Сутью самой Березани, або насыщало это пространство теми самыми химическими элементами, с тем создавая определенное состояние материи. Материи, элементов, скажем так, несколько чуждых нашему Всевышнему, которые черпал в надобный момент для сотворения определенных существ Родитель.

Определенных?! Тех самых, которые состояли на службе у Него, и способностями, физическими возможностями или химическим составом походили на Его сынов.

Отец считал, сказывая мне про Березань, что лишь в ней можно было ощутить существование развивающейся материи бытия, которое в установленное время Родитель использовал при строительстве новых Галактик. Обаче, он был не совсем прав, ведь иная форма материи в Березане безостановочно курилась, кипела и преображалась, постоянно видоизменялась. Определенные элементы, вещества, соединения, несомненно, Родитель использовал при создании Галактик, только никогда не употреблял всю материю целиком, понеже мог навредить тем целостной структуре Всевышнего.

Я это знал…

Мой Отец?

Пожалуй, что нет.