Человек читающий — Homo legens — человек издревле познающий мир. Sapere aude — не бойся знать! — таков девиз популярной латинской школы. Читатель — активно думающий, делатель, просвещённый!

Серия книг «Дети и взрослые детям и взрослым» — для такого умного семейного или совместного чтения, когда внук читает бабушке рассказ, а потом задаёт ей вопросы или они вместе превращают этот рассказ в маленькое театрализованное представление. Человек читающий превращается в человека играющего.

Лет 30 или даже 20 тому назад, в эпоху журнального и издательского бума, это было обычным явлением. А сейчас общение между близкими людьми, в тесном семейном кругу происходит практически только с помощью электронных гаджетов. Моё поколение 60-х, когда Никита Хрущов объявил царицей полей кукурузу и обещал построить коммунизм в 80-м году, — поколение уже бабушек и дедушек. Умные светлые люди ещё пытаются собрать вокруг круглого стола свою семью на Новый год, именины или праздники; завести разговор о традициях; вспомнить своих предков; напечь пирогов; попеть песен и похвастаться новой книгой!

Какой?

Да вот этой — «Когда я пишу».

Эй, ребята, оставьте свои айфоны и самсунги в покое. Вы скоро протрёте дыру в них, виртуальный мир засасывает, как болото! Человек с гаджетом — отсутствующий. Он есть, но его нет.

Сотни поколений моих предков любили и ненавидели, дрались, умирали за свои идеалы, а для того, чтобы накопить и передать жизненный опыт своим потомкам — писали книги!

Книга — источник радости!

Моё поколение — это практически последнее поколение, впитавшее и принявшее опыт своих предков из уст в уста, глаза в глаза, из рук — в сердце. Поколение, которое ещё ощущает звук, цвет реального мира, запах свежей типографской краски, шелест перевёрнутой страницы. У ребёнка читающего развивается память. У человека с гаджетом мозг заменяется оперативной памятью его компьютера.

Очередное потерянное поколение?

Так почему мы так безропотно отдали самое дорогое, что у нас есть, — своих детей и своё будущее — виртуальному миру?

Почему наши внуки не знают стихов (они не в состоянии их выучить)?

Почему не читают с нами книги?

Почему не занимаются каким-то увлекательным делом?

Потому что нам самим так удобнее, спокойнее, легче?!

Людей разделяют не океаны и часовые пояса, а равнодушие! Нужно начинать с себя, а для этого обязательно найти какое-то общее дело! Вспомним библиотекаря Николая Федорова с его книгой «Философия общего дела». Необходимо начать делать что-то совместное с подрастающим поколением, а семейное творчество и является такой деятельностью.

Наш конкурс короткого семейного рассказа «Мы и наши маленькие волшебники» — волшебная флейта, превращающая серую обыденность в мир семейного творчества. Предлагаемый вашему вниманию, дорогие Читатели, сборник коротких семейных рассказов «Когда я пишу» (название сборника взято из рассказа Владислава Гранатовича) подводит итоги 3 и 4 сезонов конкурса.

На конкурс поступило 1540 рассказов из 12 стран мира. И что самое замечательное, вокруг него собралась группа единомышленников, они не на словах, а на деле, каждый день, в своих семьях читают, пишут и играют в книгу. Продолжением литературного конкурса является фестиваль детских театральных и юношеских коллективов «Живая книга», благодаря которому не только герои моей книги для семейного чтения «Рассказы о Ромке и его бабушке», но и персонажи самых интересных рассказов конкурсантов теперь не просто живут на книжных полках, но выходят на сцену.

Сборник «Когда я пишу» стал уже вторым в серии книг «Дети и взрослые детям и взрослым» (первый можно бесплатно приобрести на сервисе Ридеро https://ridero.ru/books/deti_i_vzroslye_detyam_i_vzroslym/).

Наш круг растёт! В 2020–21 году наряду с традиционными организаторами: Литературным агентством Софии Агачер и детским изданием «Классный журнал» — в проведении конкурса приняли участие Фонд поддержки литературной деятельности и сценического искусства «Живая книга» и фонд «Со-единение». Конкурс получил поддержку Президентского фонда культурных инициатив.

В сборнике вместе со зрячеслышащими авторами появились необычные — слепоглухие. Их рассказы особо остро напомнили нам: что прекрасный мир хрупок и может в одночасье уменьшиться до размеров коробки квартиры; что есть мир без звуков и красок; что есть очень мужественные люди, ощущающие мир только с помощью подушечек своих пальцев. Эти люди ощущают книгу!

Вступайте в дружные ряды людей читающих и пишущих! Участие в нашем конкурсе может принять любой житель Земли, пишущий на русском языке, ограничений во возрасту нет. Самой юной писательнице 7 лет. Самому взрослому — далеко за 80. Условия конкурса — на сайте agacher.com и в социальных сетях Фонда «Живая книга». Присылайте свои творения.

Я думаю, что 89 произведений 35 авторов сборника рассказов для семейного чтения «Когда я пишу» вызовут у вас и ваших близких искреннюю радость и желание почаще общаться друг с другом! И, конечно, с книгой!

Не бойтесь знать!

Будьте счастливы и здоровы!

Автор конкурса

София Агачер

Дорогие друзья!

В этом сборнике наряду с работами зрячеслышащих конкурсантов опубликованы произведения необычных авторов — слепоглухих. Это люди, которые, преодолевая изоляцию (а многие из них пребывают в четырёх стенах квартир не только в период пандемии!), находят себя в творчестве — переоткрывая мир, насыщая его звуками и запахами, раскрашивая полноценной жизнью. Хотя их мир и так полноценен — такой же, как и тот, в котором живём мы, просто особый. Нам нужно только чуть больше внимания и терпения, чтобы его/их понять, чтобы соприкоснуться со словами и образами слепоглухих людей. С подушечками пальцев, которые для слепоглухого человека — глаза и уши, основной источник информации.

Читателям этого сборника предоставлена уникальная возможность прочесть тексты, а значит — прийти в гости, в мир этих людей. Почему это важно? С одной стороны, в книге опубликованы просто хорошие рассказы. Но с другой — это рассказы «невидимок», людей, которых общество в целом часто не замечает, а то и открыто выражает враждебность. Знакомство с их творчеством — прекрасная возможность открыть в себе ещё больше со-чувствия, со-понимания, а значит, эмпатии. А ещё эта книга — напоминание всем нам об эфемерности жизни, о том, что наш мир — такой большой, цветной и звучащий — может в одночасье потерять цвета и звуки и схлопнуться до коробки квартиры. А выйти из неё способны не все.

Фонд «Со-единение» возник в 2014 году — чтобы протянуть руку тем, кто оказался в вынужденной изоляции, в темноте и тишине. С тех пор жизнь слепоглухих людей в России изменилась. В регионах существует более 40 досуговых центров, девять театральных школ; мы разрабатываем гаджеты, которые меняют жизнь слепоглухих уже сейчас (например устройство, которое преобразует речь в текст и передаёт его на дисплей Брайля), адресно и системно помогаем 365 дней в году; боремся за федеральные гранты и госпрограммы, в которые пытаемся вписать строки, посвящённые слепоглухим людям… И, конечно, поддерживаем их в творчестве. Или наоборот — они поддерживают нас, придают сил, показывая свою силу — любовь к жизни, словно по Джеку Лондону; и ты понимаешь, что если не сдались они, то ты тем более не имеешь права сдаться.

И я призываю ценить жизнь во всех проявлениях, относиться к каждому человеку, как к равному. А сейчас — на очередной эмпатической ступеньке — прочитать несколько рассказов слепоглухих авторов. Уверяю вас: они (и авторы, и тексты) этого достойны.

Владимир Коркунов,

руководитель проектов

по связям с общественностью

фонда «Со-единение»

Сборник составлен

из рассказов

финалистов конкурса

короткого

семейного рассказа

«Мы и наши

маленькие волшебники»

за 2020–2021 гг.

Рассказы размещены согласно алфавитному порядку фамилий авторов.

Лауреаты и жюри Международного конкурса короткого семейного рассказа

«Мы и наши маленькие волшебники» 2018 г.

Лауреаты и жюри Международного конкурса короткого семейного рассказа

«Мы и наши маленькие волшебники» 2019 г

Албахтина Полина

Лучики надежды

За окном шёл снег. Во дворе кричали и резвились малыши, но скоро их позвали родители. Всё стихло, и только пушистые снежинки медленно опускались на машины, скамейки и крыши домов.

В одной из квартир многоэтажного дома раздавался гулкий стук часов. Это раздражало Марину и её сестру Сару, сидящих с унылым видом в гостиной. Они ждали родителей, которые должны были приехать с работы, но почему-то задерживались. Девочки переругивались, им уже хотелось есть, а чипсы закончились и в холодильнике было пусто.

Внезапно раздался звонок. Сёстры не сразу сообразили, что звонят в их дверь (у родителей всегда с собой были ключи), но через мгновенье ринулись к двери… Их ждало разочарование: это были не родители!

На пороге квартиры стоял полицейский. Сверившись с бумагами и сделав какую-то пометку в них, он поднял голову и посмотрел на девочек:

— Сара и Марина Светские?

Молчание продолжалось несколько секунд, прежде чем Сара ответила немного растерянно:

— Да, это мы…

Человек в форме снова что-то черкнул на своём листочке и перевёл свой взгляд на девочек:

— С прискорбием сообщаю, что ваши родители попали в аварию. Они сейчас в реанимации. В случае возникновения вопросов обращайтесь в соответствующие органы, в частности, к социальным работникам или в службу опеки. До свидания.

— До свидания, — растерянно ответила Сара, закрывая дверь за полицейским. Её руки тряслись, а по спине пробежал холодок. На ватных ногах она повернулась к сестре.

Марина стояла совершенно потрясённая и плакала. Сара бросилась к ней, обняла её со словами: «Всё будет хорошо!» И только после этого до неё дошло, что она не спросила, в какой больнице родители. Сара слегка оттолкнула сестру и выскочила на улицу.

— Сара, ты куда? — выкрикнула Марина, но сестры уже и след простыл.

Конечно, этого и следовало ожидать: полицейский уехал. Следы от его машины пытался скрыть снег, падающий большими холодными хлопьями на землю.

Девочки решили отложить поиски адреса на следующий день и лечь спать. Сил не осталось даже на то, чтобы раздеться.

Утро выдалось каким-то неуютным и равнодушным. В школу девочки не пошли. В пустом, как им вчера казалось, холодильнике нашлись и хлеб, и десяток яиц, и полбутылки молока. Всё же можно было приготовить хотя бы яичницу на завтрак. Сара обзванивала все больницы. Марина изучала газовую плиту, к которой она прежде не подходила. Минут через сорок в квартире запахло заваренным чаем и слегка подгоревшей яичницей. А спустя несколько часов отыскался нужный адрес, и, собравшись на скорую руку, девочки побежали на остановку автобуса — денег на такси не было.

Дорога была долгой из-за вчерашнего снегопада, поэтому сёстры волновались, мучаясь отнеопределённости и нетерпения увидеть маму с папой.

Большое строгое здание больницы напугало девочек, они остановились у входа, не понимая, куда двигаться дальше. Мимо проходили люди в медицинских костюмах, лица их были сосредоточенными и серьезными. Девочки сникли, и Марина опять начала всхлипывать. Да и Сара, хоть и была старшей сестрой, растерялась в незнакомом месте.

— Девочки, вы кого-то ищете? — раздался вдруг за их спиной мягкий женский голос.

Обернувшись, они увидели немолодую женщину с добрыми карими глазами, смотревшую на них с участием.

— Где-то здесь наши родители, — почти шёпотом ответила Сара. — Они вчера попали в аварию, и мы ничего не знаем о них.

Лицо женщины дрогнуло, брови слегка нахмурились. Потом в её глазах мелькнула догадка:

— Ваша фамилия — Светские?

Увидев утвердительные кивки, женщина взяла их за руки и повела по длинным гулким коридорам. Подведя к палате, женщина тихо сказала:

— Как хорошо, что вы приехали! С ними всё будет хорошо. Ваша мама утром пришла в сознание, и первым её словом было дочки. И ваш папа тоже пришёл в себя. Они, наверное, очень волновались за вас.

Женщина распахнула двери в палату, и сёстры увидели сначала маму. Её голова была забинтована, но глаза радостно засветились при виде дочек.

— Вы мои умнички! Нашли нас! — сказала мама и улыбнулась.

По щекам девочек побежали слёзы… Девчонки так рады были тому, что родители живы, ведь кроме родителей у них больше никого не было. Сара тихо подошла к отцу, который лежал с закрытыми глазами, и погладила его руку. Рука слегка шевельнулась, он приоткрыл глаза и вдруг спросил тихо: «От кого тут пахнет сгоревшей яичницей?» И все засмеялись. Даже добрая немолодая женщина в белом халате, с усталыми от бессонной ночи глазами. Она смеялась и думала о том, какие замечательные девочки у этих родителей. Вспоминала, что дома её ждут взрослая дочь и маленькая забавная внучка. Что скоро Рождество, несколько дней отдыха. Что всем-всем хочется счастья.

А за окном загорелась яркая звездочка, которая посылала на землю лучики надежды…

Алексеев Борис

Охотники

Вдоль оранжевой полосы горизонта медленно ползла тяжёлая сизая туча. Вечерняя зарница в низких широтах, скажу я вам, — зрелище не для романтических девиц. Воронка уходящего дня засасывает случайного путника в серебристую паутину сумерек. И кто поручится в том, вернётся он назад невредимым или нет? Если вообще вернётся…

Вовчик придвинулся к Бо. Поёживаясь и кряхтя, он запахнул полы штормовки, настывшей от долгого сидения на холодной земле.

— Ты их видишь? — спросил он товарища.

— Нет, — раздражённо ответил Бо, — хотел бы я знать, сколько нам тут торчать. Я замёрз, и ты, кажется, тоже.

Вовчик пожал плечами. Ему тоже порядком надоела собственная безумная затея встретить глухарей на старом току за брошенным гумном. Но возвращаться ни с чем, претерпев столько лишений, казалось ещё большим безумием.

Вдруг послышались беспорядочные хлопки воздуха, мелькнул красный зрачок. Темнота ожила и зашевелилась.

— Они! — прошептал Вовчик.

— Тсс! — кивнул Бо. Стараясь не дышать, он взвёл затвор.

— Пусть подойдут поближе, — губами прошелестел его товарищ и просунул ствол ружья в раздвоенный сук припавшего к земле цокоря.

— Я вижу их! — Бо буквально дрожал от восторга и нетерпения.

— Бо, не дури, успокойся, пусть подойдут поближе, — Вовчик замер, разглядывая мутные силуэты птиц в перекрестие оптического прицела. Он не торопясь положил палец на курок, набрал в лёгкие воздух и на выдохе скомандовал: «Пли!»

Оба мальчика одновременно щёлкнули затворами. Почти синхронно сработали ночные галогенные вспышки. На мгновение два ярчайших солнца разъяли чёрный омут ноябрьского вечера. Стая глухарей закудахтала и стала беспорядочно подниматься в воздух.

— Есть! — закричал во весь голос Вовчик, размахивая новеньким фоторужьём.

— Добрая охота! — подхватил Бо, поглаживая такое же, как у Вовчика, фотографическое устройство с самым настоящим оптическим прицелом.

P.S.

— Два пацана — два стрелковых фотопредмета! — рассмеялся отец, вручая братьям-близнецам подарки утром третьего дня. — С днём рождения, сынки!

Бабкин Геннадий

Сашенька

Во втором классе я сильно заболел пневмонией и меня положили в детскую больницу. Палата, куда меня определили, была маленькой, в ней стояли всего две кровати. Моя была с тумбочкой и находилась у окна. На другой, в углу, под капельницей лежал мальчик лет пяти…

…Едва за медсестрой закрылась дверь, я вылез из-под одеяла и сел к нему на кровать.

— Привет! Как тебя зовут?

— Сашенька.

Мальчик с любопытством разглядывал меня.

— Ну что, дружить будем?

Я взял его маленькую ладошку.

— Ложись, тебя ругать будут.

— Почему?

— Сейчас обход.

— Ты, наверное, давно здесь?

— Давно…

…Сашеньку очень любили все: нянечки, медсёстры и даже усатый доктор, который каждый день осматривал нас. Он всегда ему что-нибудь приносил: то яблочко, то печенье, то просто хлеб с маслом. Сашенька этому очень радовался, потому что к нему никто и никогда не приходил.

Как-то мои родители принесли мне целый пакет гостинцев. Я принялся раскладывать на тумбочке мармелад, зефир, апельсины и увидел, как Сашенька потихоньку наблюдает за мной. Я взял большую шоколадную конфету и дал ему.

— Возьми, это «Мишка на севере».

Сашенька взял, стал разворачивать конфету.

— А кто твой папа?

— Лётчик.

— А твой?

— У меня нет.

— Что, нет папы?

— Нет…

— А мама?

— У меня — бабушка!

Сашенька укусил конфету. Я забрал обёртки.

— Ладно, ешь, у меня много!

В тот день мне сильно досталось. Сначала от медсестры, затем от доктора, который строго-настрого запретил мне давать Сашеньке шоколад. Нянечка тоже долго ворчала на меня, потому что Сашенька запачкал конфетой постель.

Вечером, когда все ушли, я открыл пакет. Сашенька заворочался и повернулся ко мне. Я взял конфету, отломил половину и принес ему.

— На, ешь. Только половинку…

— Пасиба…

— Потом заешь хлебом и запьёшь водой, чтобы не узнали.

Так появился наш с Сашенькой большой секрет. Я стал делиться с ним, отдавал половину того, что мне приносили родители. Мы дожидались вечера и, когда все уходили, начинали наш маленький пир.

Через недели две мне уже разрешили гулять во дворе. Я стал приносить Сашеньке «добычу»: красивые камешки, жёлтый листик, веточку, похожую на крокодила. И Сашенька всегда очень ждал моего возвращения с прогулки. Один раз я принес ему самодельный кораблик. Я нашел его на хоздворе, у большой ржавой бочки. Она была почти полной. Вода была коричневая и холодная, можно было пускать кораблик, но завхоз мне не разрешил. Он сказал, что так я заболею, и прогнал…

…На этот обход к нам пришли сразу три доктора. Один был наш, а другие — незнакомые. Меня почти не осматривали, все пошли к Сашеньке. Они долго слушали его, постукивали по груди, затем стали серьезными и говорили много непонятных слов. Когда они ушли, я посадил Сашеньку повыше.

— Меня не выпишут.

У Сашеньки потекли слёзы.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю…

— Хочешь, я их попрошу, чтобы тебя отпустили?

— Нет.

— Почему?

— Ты же останешься.

— Ну да.

— Я хочу с тобой.

Вечером ко мне пришла одна мама. Она принесла только яблоки.

— Ма, а где конфеты?

— Всё — дома! Тебя на днях выписывают.

— Ну, и что? Я обещал Сашеньке.

— Поделись с ним яблоками…

— Ну мама!

— Что ты от меня хочешь, чтобы я купила ему конфеты?

— Нет.

— А что?

Я схватил маму за руки:

— Давай Сашеньку заберём!

— Куда заберём?

— К нам.

— Ты что говоришь… у него — свой дом, родители.

— У него нет никого, к нему даже не приходят.

Мама обняла меня, стала вытирать слёзы, потом заплакала сама.

— Не всё в жизни можно, сынок… Ты будешь его навещать… и я тоже с тобой…

— Нет! Нет!

Я вырвался и убежал.

…Ночью у Сашеньки был приступ. Я проснулся от его громкого кашля и подошёл к кровати.

— Эй! Ты это что?

Сашенька широко открывал рот, но не говорил. Я бросился из палаты. Навстречу мне бежала дежурная сестра, затем пришёл доктор. Все очень испугались. Сашеньке делали уколы, надели маску со шлангами, и он скоро уснул.

Утром, когда я вошёл в палату, Сашенька уже не спал. Я поставил на тумбочку баночки для анализов и сел к нему на кровать.

— Тебя завтра выпишут.

Сашенька вылез на подушку.

— Откуда знаешь?

— Баночки… так всегда бывает.

— Точно?

— Да!

— Понятно.

Сашенька взял меня за руку.

— Ты меня не бросишь?

— Нет.

— Точно?

— Да!

…Днем во время прогулки я пробрался на хоздвор, к ржавой бочке. Я хотел опустить в неё руки, но вода замёрзла, и я разбил тонкий лёд. К вечеру у меня поднялась температура и меня оставили ещё на неделю. Сашенька очень радовался, мы вместе долго не спали.

…Как-то утром я проснулся от громких звуков. Сашеньки не было, нянечка собирала его постель. Я вскочил с кровати:

— Где Сашенька?

Нянечка молчала.

Я выбежал в коридор, схватил за руку сестру:

— Сашенька! Где Сашенька? Сашенька-а-а!

Меня подхватил на руки усатый доктор.

— Тебе нельзя кричать!

— Где Сашенька?

— Его увезли.

— Почему?

— Так надо!..

Меня скоро выписали. Уходя, я не нашёл свой кораблик, наверное, Сашенька забрал его с собой.

Ква-Ква

В моём дворе было всего четыре дома, а детей и того меньше: второклассник Юра, девятилетний Колька и я — вот и вся наша дружная команда. Мы всегда что-нибудь придумывали и во что-то играли, где-то бегали, куда-то лазали, словом, находили себе самые разные развлечения.

Тот день у нас не задался. Прослонявшись без дела, мы решили уже расходиться, как Юра вдруг резко обернулся:

— Гля, поца, жаба вышла!

«Жабой» была Оля, девочка-даун. Это было большое безобидное создание, всегда одетое в одно и то же грязное зелёное платье, и с такими же зелёными соплями на лице. Она всегда гуляла одна, в стороне ото всех, тихо бормоча себе под нос что-то, известное только ей одной. У Жабы были две удивительности. Одна — она считала кошек своими куклами, наряжала их в разное тряпьё и везде таскала с собой, хватая несчастных за что придётся. Из-за другой она страдала сама.

Дело в том, что Жаба необычно, очень по-особенному плакала, отрывисто квакая, словно потревоженная лягушка. Многие мальчишки во дворе специально её обижали, чтобы на потеху покуражиться над ней.

— Айда поприкалываемся!

Колька сломал себе хлыстик. Мы с Юрой набрали мелких камушков и стёклышек и, окружив Жабу, принялись бросать ей по голым ногам.

Она вертелась из стороны в сторону, поднимала ноги и что-то мычала, но никак не хотела плакать. Когда наши заряды кончились, Колька стеганул прутиком ей по коленям. Жаба замерла и от боли присела. Затем она затрясла головой, и слёзы покатились по её грязным щекам.

Мы переглянулись. Представление не состоялось. Юра и Колька отошли на шаг, но я остался. Вытащив из кармана железный пистолет, я с силой ударил Жабу по спине. Я ожидал всего что угодно, но когда она встала, выпрямилась и с высоты с неподдельным удивлением посмотрела мне в глаза, мне стало плохо, и я выронил пистолет.

Как то сразу после этого я тяжело заболел и даже пропустил первую четверть в школе. Лишь к холодам, пошатываясь от слабости после больницы, я встретился со своими друзьями. Новости у них были тоже не ахти. Колька упал с велосипеда, сломал руку и был в гипсе, а у Юры развелись родители, и его определили в продлёнку на весь день.

Медленно шагая по двору, мы услышали истошное мяуканье и остановились. Возле стоящей у подъезда «Волги», как в горячке, металась Жаба. Она пыталась освободить из-под колеса придавленного котёнка и тянула его за задние лапы.

Увидев нас, она съёжилась, но потом поднялась, подошла к Юре и принялась, брызгая слюной, ему что-то громко мычать.

— Иди, иди, я не понимаю! — Юра попятился от неё назад.

Тогда Жаба схватила Кольку за руку, но он резко оттолкнул её. Колька тоже дал задний ход: — Теряемся, а то она мне вторую руку поломает…

В это время котёнок протяжно мяукнул и затих.

Жаба, вся трясясь, боязливо подошла ко мне, остановилась и, глядя мне прямо в глаза, заплакала: «Ква-ква-ква-ква!» Я её понял. Через минуту хозяин «Волги» откатил машину. Жаба схватила бездыханного котёнка на руки и, прижимая его к себе, быстро пошла прочь, но вдруг замедлила шаг и обернулась. Она смотрела на меня и улыбалась мне. Я сам видел.

После этого случая Жаба исчезла. Взрослые пацаны говорили, что её определили в интернат или в психушку, но скоро о ней вообще забыли и больше не вспоминали никогда.

Ошейник

— Где этот гадёныш?

Разъярённый отчим распахнул дверь. Вовка вздрогнул, спрятал деньги в носок.

— Пятихатку ты взял?

Отчим набычился, надел на шею толстую цепь с крестом.

— Не кричи, голова раскалывается…

Мать подтянула недопитую бутылку.

— Заткнись, синька, а то и тебе достанется.

Отчим поймал Вовку за руку, потащил из комнаты.

— Не бейте, это не я!

— Ты зачем деньги берешь? На водку?

— Нет!

— Дурь куришь или клей нюхаешь?

— Не надо, отпустите!

Вовка вырвался, выскочил из квартиры, слетел по лестнице вниз. В подвале пятиэтажки было темно, но Вовка знал дорогу на ощупь. Он подлез под трубы и зажёг фонарик.

— Вставай, Черныш! Есть будем!

Пес, скуля, встал и, поджав лапу, завилял хвостом. Вовка достал сосиски, положил на пол.

— На, ешь! Ты не скули, мне ещё хуже: мать пьёт, отчим озверел совсем, думаю, он нас из квартиры скоро выгонит, — Вовка поправил собаке белый ошейник. — Вот тогда к тебе приду, вместе будем!

Вовка обнял собаку. Черныш дернулся, взвизгнул от боли.

— Прости, я не хотел! Я тебе лекарство принесу, обещаю!

Все стихло. Вовка прислушался: кто-то сильно захрапел. Пора! Он проскользнул в прихожую, нашел куртку отчима, полез по карманам. Мелочь, ключи, бумажки… денег не было. Вовка хотел уже уйти, но вдруг увидел нож отчима. Он встал на цыпочки и взял его с полки. На пустыре пацаны за нож дали только сотню. Они же подсказали, где купить мазь. На еду денег совсем не оставалось, и Вовка вернулся во двор. Мусорные баки были полные, и Вовка залез на бак. Он стал искать и складывать съестное в пакет.

— Во, даже колбаса есть!

Вовка спрыгнул с бака:

— Ой!

Управдом тетя Маша схватила его за шиворот.

— Тебя что, домой не пускают?

— Это я для Черныша. У него лапа перебита!

— Ты его лечишь?

Вовка показал ей мазь.

— Ему нужен ветеринар.

— А он за деньги?

— Ещё какие! У отчима попроси, пусть даст.

Вовка повернулся, показал свой фонарь под глазом.

— Уже дал!

— Вставай, Черныш, лечиться будем!

Пёс с трудом приподнялся, лизнул ему руку. Вовка вытащил тюбик, принялся мазать рану. Черныш заскулил.

— Терпи! Я же твой друг!

Вовка вытряхнул объедки из пакета:

— Налетай! Тебе поправляться надо. Я решил: мы с тобой в тайгу уедем. Будем жить вдвоём в избушке, как в мультике. Ты будешь зайцев ловить, а я грибы и ягоды собирать. Не пропадём!

Вовка замолк, затем вздохнул, отломил себе кусок засохшего кекса.

Через час отчим стегал Вовку тонким ремнём и его цепь раскачивалась, как маятник, и отсчитывала удары.

Вовка прислушался, подлез под трубы.

— Ты что скулишь, Черныш?

Пёс попыталась встать, но задрожал и рухнул на пол.

— Вставай, родненький! — Вовка схватил его за ошейник. — Я сейчас, Черныш, я доктора при-

веду! Я тебя не брошу!

Вовка влетел в комнату, метнулся к матери.

— Где отчим

— Не знаю…

Отчим пришёл только под вечер. Вовка встретил его на пороге:

— Я попросить хочу…

— Что?

Отчим разделся, снял с себя цепь, положил на шкаф.

— Я… мне деньги нужны!

— Пошёл вон! — отчим оттолкнул его и зашёл в ванную.

Когда зашелестела вода, Вовка придвинул табурет к шкафу, сверху подставил скамеечку. Затем залез, потянул к себе цепь… Ба-бах! Пирамида качнулась и рухнула.

Вовка сидел на полу, сжавшись в комок. Отчим надел на шею цепь, поправил крест.

— Ну что, допрыгался, воришка!

Вовка закрыл лицо руками.

— Не трусь, не трону! Люди о тебе беспокоятся. Управдом приходил, участковый спрашивал.

— Зачем?

— Решать вопрос.

Отчим полез в свою куртку.

— Что решать?

Вовка перестал дышать.

— Вот что!

Отчим развернулся, и к ногам Вовки упал белый ошейник.

Вовку нашли на вторые сутки. Он лежал рядом с Чернышом. Участковый вытащил Вовку из-под труб, поставил на ноги.

— Пойдём, нельзя тебе здесь.

— Он — мой друг!

— Его надо похоронить.

Вовка зашмыгал носом.

— Я не смог… я его бросил!

Участковый крепко взял Вовку за руку.

— Нет, парень, ты — настоящий друг. Самый настоящий!

Бегунов Валерий

Как кормить борщом по науке

В детстве меня невозможно было накормить супом или борщом. Ни в какую! Не любил я первых

блюд. Я застывал над тарелкой, упрямо бычился и без конца водил ложкой туда-сюда. То зачерпывая суп или борщ, то медленно выливая его обратно в тарелку — но только не в рот.

Но однажды мой любимый дяде-дед или дедо-дядь придумал беспроигрышный способ скармливать мне первое. Без упрёков, скандалов, приказаний и уговоров. До последней капли в тарелке. Но сперва надо рассказать об этом замечательном человеке, дружбой с которым я очень дорожил.

Это был младший брат моей бабушки по матери. То есть двоюродный дед. Однако я называл его дяде-дед или дедо-дядь. Или просто — дядя. Он был крупный учёный мирового уровня, профессор в Ленинградском кораблестроительном институте, и разрабатывал судовые двигатели для грузовых судов. Огромного роста, могучий, он прекрасно играл в баскетбол. А ещё обладал замечательным мягким баритоном. Даже учился одно время в консерватории со знаменитыми сёстрами Лисициан. Но выбрал не искусство, а науку. Посчитал, что наука и техника — это более точное и надёжное занятие.

Мы с самого раннего моего детства и сошлись с ним в научном подходе ко всему, что встречалось в жизни. То, что во мне есть эта «научная жилка», дедо-дядь понял сразу. На этом и подловил меня, придумав, как скармливать мне борщи и супы. Но ещё немного о нём. Артистичный, он любил время от времени поразить наше мальчишеское воображение. Сидя в одном конце комнаты, он комкал ненужную бумагу или старую газету, а потом особым движением — ну, знаете, типичным броском баскетболиста: рука идёт вперёд и вверх, а кисть как бы накрывает сверху начало движения — и вот таким манером дяде-дед посылал бумажный комок точно в корзину для мусора на другом конце комнаты.

Но не эти таланты поражали нас, мальчишек. Сногсшибательное впечатление производила способность моего дяде-деда лежать на волне, как бревно. Ведь если лечь на воду плашмя, на живот или на спину, то через какое-то время ноги начинают опускаться и ты уже плывёшь столбиком. Мой дедо-дядь был из тех немногих людей, кто мог, вытянувшись, лежать на волне на спине часами. В согнутых в локтях руках он держал перед собой газету. И порой так и задрёмывал с нею. И волны Чёрного моря плавно покачивали этого Гулливера и медленно несли вдоль Крымского побережья, как дредноут.

После школы я поступил в Корабелку в Питере, тогда — в Ленинграде, и стал часто бывать в доме дяде-деда. Мы вместе хозяйничали и со сдержанным удовольствием общались на всякие темы. Как-то раз он сказал:

— Тащи сахарницу. Насыплем сахар.

Сахарница была фаянсовым шаром. С одного бока у него была ручка. А с другого — носик. Сахарница выскользнула у меня из рук, грохнулась на стол, и у неё отлетела ручка.

— М-да, — сказал дедо-дядь, взял в одну руку сахарницу, в другую — ручку и осмотрел их.

— Для шара, — «научным тоном» заметил я, — это была лишняя деталь.

Тут сахарница вывернулась из руки дедо-дядя, и у неё отлетел носик.

— Ты прав, — тоном исследователя сказал дедо-дядь, — для шара и эта деталь лишняя.

— Теперь у нас сахарница идеальной сферической формы, — глубокомысленно заметил я. И дяде-дед с готовностью, в том же глубокомысленном тоне, согласился:

— Что ж, будем пользоваться сахарницей идеальной шарообразной формы…

Но вернёмся к тому, как дедо-дядь скармливал мне борщ без остатка и без сопротивления с моей стороны. Он сажал меня к себе на колени напротив тарелки борща. Брал ложку, крест-накрест проводил ею по борщу и говорил:

— Сперва вычерпываем вот эту четвертинку.

И загружал эту четверть борща в меня. Потом снова чертил ложкой крест-накрест по тарелке и сообщал:

— А теперь выхлёбываем вот эту четвертушку…

И я без задержки выхлёбывал четвертушку борща с другого края. Я понимал: тут кроется какой-то подвох. Но в чём состоит надувательство, не мог сообразить. А «научный подход» меня завораживал: я чувствовал, что участвую в особом таинстве. И с каждой новой делёжкой на четвертинки борщ ложка за ложкой исчезал во мне — до последней капли.

Я дорожил дружбой с моим дяде-дедом до самых последних лет его жизни.

Георгины и нокаут

В детстве лето я проводил в Крыму, в Симферополе, у дедушки и бабушки. Путь из их квартиры в огромный старый двор я прокладывал не по земле, а по воздуху. Пройти одну комнату, потом другую, три ступеньки в прихожую, потом ещё пять — и только после этого ты во дворе!

Вся жизнь уйдёт на такое путешествие. Я прыгал на ближайший подоконник. А оттуда — во двор.

Вдоль всей стены квартиры бабушки и дедушки тянулся палисадник. Он заботливо возделывался бабушкой. Густой плющ и вьюнок с колокольчиками по стене. Высоченные гладиолусы, розы, гвоздики, астры. Георгины на длиннющих стеблях! Шириной палисадник — шага в полтора. Огорожен он штакетником высотой в метр. И я, пролетая сквозь цветочную чащу, над палисадником и щтакетником, приземлялся уже во дворе.

Я не раз расшибал коленки об утоптанную до каменной твердости почву двора. Но что такое разбитые коленки по сравнению со свободным полётом! На лету, правда, я сшибал и две-три головки роскошных бутонов георгин. Но об этом и о связанном со сшибленными георгинами боксёрском поединке отдельный разговор, дальше.

Наши старые симферопольские дворы! Роскошное царство тайн! В каждом — и в нашем — росла в центре могучая акация или шелковица. Сараи и старинные подвалы манили неизведанными секретами, словно волшебные пещеры. Обитала во дворе и всякая живность. Всехняя подруга кошка Мурка носилась с нами, ребятней, по крышам. То ли её сын, то ли племянник — рыжий хулиганистый котёнок. Он совал нос куда ни попадя. У одной из соседских семей был курятник. А правителем и повелителем там — огромный, злобный, самонадеянный и самовлюбленный петух. Он готов был драться с кем угодно в любую минуту. Без всякого повода. Даже дворовые собаки не связывались с ним.

Но однажды рыжий котёнок указал увенчанному гребнем террористу его место.

Я подбирал сшибленные в очередной раз головки георгин. Один подкатился под ноги петуху. Тот встал над ним и заклекотал: моё! А я подумал: дед с утра пил валерьянку. Её обожают кошки. А курицы? Я принёс флакон и половину его вылил в куриную кормушку. Петух отогнал сбежавшихся кур и жадно склевал зерно. И его потянуло на подвиги.

Он хамски загоготал (как позже сказал мой дед, «не своим голосом»). И, распустив по земле крылья, с бандитским видом, покачиваясь и виляя, пошел по двору. Собаки попрятались. Соседи — и мой дед — поняв, что надвигается нечто несусветное, повыскакивали во двор. И, учуяв аромат валерьянки, объявился рыжий котёнок.

Петух увидел жертву. И двинул на неё. Котёнок встал на задние лапы и прижался спиной к шелковице. А когда пьяный в дым петух подскочил к нему, он сделал то, что умеют все кошки. Сперва правой лапой он нанёс по петушиной морде серию мощных ударов — столь молниеносных, что разглядеть их было невозможно. А затем левой лапой котёнок провёл с другой стороны такую же серию ударов.

Петух неуверенно отошёл на два шага. Что-то невнятно буркнул. И рухнул. Он смог встать. Прошёл ещё пару шагов, волоча одно крыло по земле и что-то невнятно бурча. И грохнулся на бок. Мы, дворовая ребятня, хором считали: «Один… два… четыре… семь…» При счёте «девять» петух пошевелился, поднял голову, проорал что-то в небеса и перевернулся на спину в глубоком обмороке.

Котёнок забрался на акацию и ждал: что будет? Весь двор зааплодировал. Мой дед громко провозгласил: «Аут!» Подошёл к котёнку и высоко поднял его хвост — как судья на ринге поднимает руку победившего боксёра. Потом дед вынес из дома блюдце молока.

У меня он забрал флакон с остатками валерьянки. А блюдце поднес котёнку. Котёнок завопил. Головой вниз он сполз по шелковице и прыгнул на деда. Дед повернулся ко мне:

— Сколько сегодня сшиб георгин? Две? Три? Пять? Высадишь взамен в палисаднике десять рассад. Бабушка как раз приготовила.

Дед ушёл на кухню, неся в одной руке флакон с валерьянкой, а в другой блюдце с молоком. Котёнок ехал на дедушке, вцепившись в его штанину, и орал в полном восторге. Куры заполошенно носились вокруг поверженного повелителя, запинаясь о бутоны георгин.

Вышла моя бабушка, неся пучок рассады, лопатку, совок, лейку и подкормку. Неодобрительно поджав губы, постояла над петухом, курами и сбитыми георгинами. Открыла калитку в палисадник и позвала меня кивком головы.

И до ужина под знающим и опытным руководством бабушки я постигал науку высаживания цветочной рассады.

Чаша для шмеля

Когда дочке было года четыре, мы проводили лето у моей мамы в западноукраинском городе Ровно. И случился день, когда с утра и до полудня окрестные шмели доверчиво предлагали свою дружбу дочке. И ей казалось, что она — добрая повелительница природы.

Ровно — город небольшой и старинный. Очень красивый. Зелёный. Окраинными улицами можно выйти к озеру и реке. А от дома моей мамы тянулся парк. Огромный! Он шёл до центра города, местами похожий на лес, хотя и не очень дремучий. Каждый день я выводил туда на прогулку дочку. Мы качались на качелях. Кидали камушки в фонтан с фигурой богатыря в центре. Но больше всего любили изучать тайны парка. Мы прокладывали секретные тропинки среди самых густых кустов. Шли за цепочками муравьёв, а те спешили по делам. Мы застывали перед бабочками, притаившимися, словно цветки, на листьях и ветках. И ждали, когда подует ветер и цветы раскроют лепестки-крылья, превратятся снова в бабочек и улетят кто куда. Я учил дочку обниматься с деревьями и слушать, как шумит сок в их глубине. Закрыв глаза, дочка прижималась ухом к коре и замирала.

Однажды вдруг что-то среди листьев куста загудело и ветки стали колебаться-туда сюда.

— Там кто-то заблудился? — спросила дочка, оторвавшись от общения с деревом.

Она заглянула под ветку. Раздвинула две другие в самой середине куста… И оттуда вылетел огромный шмель. Он покружил вокруг нас и сел на дерево шагах в пяти. Мы подошли к нему. Он опять покружил — над головой дочки. Он гудел как труба и словно звал за собой. Так, передвигаясь за шмелём от дерева к дереву, мы дошли до огромного каштана. Шмель облетел его несколько раз. Сел в самом низу, у травы, на кору возле норки — отверстия в коре. Погудел ещё. И нырнул в норку.

— Спрятался в домике! — радостно объявила дочка.

Мы присели перед норкой на корточки, по очереди заглянули в её темноту и приложились к ней ухом. Я поднял прутик и поводил им в норке. Оттуда донеслось гудение.

— А теперь я, — сказала дочка и забрала прутик.

Она покрутила им в норке. Оттуда загудело. Шмель вылез из норки. Погудел. Покружил вокруг дочки и улетел. Дочка хмыкнула:

— Перекусил, почистил крылышки, переодел штанишки. И улетел в гости.

А я повёл дочку через парк на центральную площадь города. Там во всю длину бульвара, отходящего от площади, тянулся широкий газон, весь покрытый огромными алыми маками. Просто-таки алый ковер! Мы шли вдоль этих зарослей маков, широко распахнувших лепестки. Я бережно двумя пальцами подхватил качавшийся на ветру бутон и развернул его к дочке.

— Смотри, как много внутри всего! Пчёлы и шмели, как из чашки, пьют оттуда сок.

Маки были почти в рост дочки. Она то и дело останавливалась, нагибалась, отводила назад и в стороны руки и утопала носом то в одном, то в другом маковом бутоне. И я поступил не очень красиво — взял и сорвал с общественного газона один из самых ярких и больших цветков. Я торжественно вручил его дочке. Мы пошли дальше.

И вдруг, предупредив о своём появлении жужжанием и гудением, объявился шмель.

— Это наш знакомый? Который из парка? — спросила дочка.

— Вроде другой, — ответил я. — Полоски не такие, как у того.

А шмель пристроился на лепестки цветка, который несла дочка. Переполз с одного лепестка на другой — и нырнул в самую глубину макового бутона. Дочка внутренне замерла. Она ступала осторожно и несла маковый бутон как необыкновенную драгоценность. Она смотрела прямо перед собой — и одновременно как бы внутрь цветка и внутрь себя. Ветер покачивал стебель с бутоном. А дочка словно и не дышала.

Шмель временами гудел внутри бутона. И от его движений бутон тоже покачивался. Но дочка боялась заглянуть внутрь цветка — чтобы не помешать шмелю и не спугнуть его. Она вся прониклась тем доверием, которое оказали ей природа, цветок и шмель.

А потом, напитавшись, шмель улетел, гудя в вышине на прощанье. Дочка оттаяла. Но до самого дома так и несла цветок, словно чудесное хрупкое чудо-сокровище.

Брызгалов Марк

Собачница

Крепкий кирпичный дом, оштукатуренный и аккуратно побелённый, с чистым свежевыкрашенным крыльцом, резными строгими наличниками и зелёным забором, как магнитом притягивал к себе. Не столько он, сколько его обитатели: баба Надя и деда Костя.

Деда Костя, седой ветеран, начинал служить пехотинцем, прошёл всю войну, два раза горел в танке, выжил, был контужен. Два раза родные получали на него похоронки. Уже и оплакать успели, а мать не верила и ждала. Когда пришёл, это был настоящий праздник, Светлый, Теплый, Летний — каких мало. Как же по-другому — этой минутой и жили всю войну. Верили: будет и на нашей улице праздник.

Когда собрались в доме родителей односельчане, как принято, пошли рассказы о жизни, о войне вернувшихся фронтовиков, мать долго слушала, а потом тихо сказала:

— Вымолила я у Бога тебя.

После революции, в 30-е, в селе закрыли церковь, а война началась — в соседнем селе открыли храм и разрешили богослужения. Так она туда стала ходить: 10 километров туда, десять обратно. Пешком. И в летний зной, и в лютую стужу. А утром на работу.

Живёт в русском сердце жажда справедливости, помноженная на терпение и смекалку, и жажда эта согнет любого супостата в бараний рог. И… милосердие живёт. Вот тётка Ефросинья — вечная труженица, мужа и пятерых сыновей забрала у неё война. Одна осталась она на всём белом свете. Старики рассказывали, когда на последнего, на младшего, похоронку получила, так завыла жутко, до мурашек, до холодка за спиной. На другом конце села слышно было. Без слов понятно — горе. А когда после войны гнали на восток пленных немцев, зелёных совсем, наварила картошки, отнесла им. Их же тоже ждут матери дома — пусть хоть они вернутся… Откуда силы брались?

Был весенний перестроечный день, каких много. В тот день я, уставший и слегка измотанный, возвращался из школы. Баба Надя, (всегда, сколько помню себя, доброжелательная и отзывчивая) выходила на улицу, отворив калитку. Дружный собачий лай огласил всю округу, оповещая о выходе из дома хозяйки. Сколько было собак? Двадцать, тридцать или ещё больше — не знаю, но точно много.

— Баба Надя, зачем ты их всех к себе собираешь? Всё понимаю, любовь к братьям нашим меньшим никто не отменял. Ладно одну, ну максимум две… Зачем столько-то? — спросил я, ведь с соседями вечные проблемы, Пашинины регулярно жалобы пишут, у них обоняние страдает от собачьих ароматов. За глаза собачницей называют.

Бабушка улыбнулась своей всегдашней улыбкой. Мудрой и понимающей. Спокойно от такой улыбки на душе, мирно и радостно.

— Знаешь, я когда вот такой, как ты, была, война началась. А жили мы в Ленинграде. Когда стало совсем тяжко, родители отправили меня в сельскую местность к родным. Тогда казалось, что там больше шансов выжить. Папа свой паёк отдавал мне, а когда не брала, говорил, что не голоден и их кормят от пуза на работе. При этом поглаживал вздувшийся от голода живот. За день до моей отправки он улыбался и развлекал нас с мамой, играя на старом немецком пианино. Он всё извинялся, что оно расстроено. Старался шутить. Это я потом, после войны, узнала, что папа через три дня умер от голода.

Привезли меня, а родных дома не оказалось. Оставили в хате, пододвинули ведро с водой — и всё. Дверь закрывать не стали. Осталась одна, что делать — не знаю. Ослабла так, что с трудом кружкой воду черпала и пила. И вот вижу однажды: в приоткрытую дверь входит собака и кладёт мне на кровать сухарик. Рыжая такая дворняжка, с подпалинами. И, лизнув шершавым языком моё лицо, уходит. Я ведь сначала подумала, что у меня от голода видения начались. Потрогала рукой, а сухарик — настоящий! Помочила в кружке с водой и съела.

И стала та собачка появляться каждый день и приносить сухари. Принесёт, положит и уйдёт. Десять дней или больше, сейчас уже не помню. Но наступил день, когда она не пришла. Ждала я её, ждала — нет. Только когда родственники вернулись, очень удивились, что я жива, находясь столько времени без пищи. Я им про собаку, про сухари рассказала. Они не поверили, посчитали, что я брежу.

Только когда зашли за хату в огород, увидели околевшего рыжего пса с подпалинами, кожа да кости. Он лежал с сухарём в зубах, а в приоткрытом глазу отражалась бездонная синева небес.

Для меня до сих пор загадка: как же так, сам не ел, а маленькой девочке приносил. Однажды рассказала знакомому кинологу. Он недоверчиво выслушал, внимательно посмотрел на меня и спросил: «Сама придумала?» А что тут придумывать, какие ещё нужны доказательства — вот она я. Вот поэтому я всю жизнь не могу пройти мимо братьев наших меньших, нуждающихся в помощи…

Сколько вынесла наша женщина — не дай Бог вынести никому. И когда говорят, что много воды утекло, что пора бы забыть ту страшную войну, встают у меня перед глазами две светлые души: наши баба Надя и деда Костя. И понимаю, что даже если бы захотел забыть — не смог.

Галан Александр

Билет по жизни

Однажды, будучи в гостях у давнишнего приятеля в одном из провинциальных городов, я не рассчитал время и едва не опоздал к поезду. Разгорячённый, в расстёгнутой куртке, со спортивной сумкой в руках буквально ворвался на залитый лужами осенний перрон старого вокзала. Издалека увидел проводницу своего вагона с красным флажком в руке, загоняющую курильщиков в тамбур. На ходу показал паспорт с билетом и шмыгнул внутрь. За мной с противным скрипом захлопнулась дверь и проворно щёлкнул замок. Уже в купе, отдышавшись, бросил сумку на верхнюю полку, повесил куртку и лишь потом осмотрелся.

Напротив сидела миловидная молодая женщина в сером брючном костюме, с русыми волосами до плеч. Рядом сидел мальчуган лет пяти-шести. Перед ним на столе лежала книга с яркими мультяшными картинками на обложке. Я поздоровался и представился. Женщина ответила на приветствие, назвавшись Ириной. Они вместе с сыном Серёжей ехали в Тюмень, куда, собственно, направлялся и я.

Поезд тронулся и набирал ход, стуча колёсами на стыках. Пути до нашей сибирской столицы всего-то четыре часа. Чтобы скоротать время, привалился спиной к стенке, разглядывая проносящиеся за окном пейзажи. Иногда прислушивался к разговору попутчиков.

Серёжа был мальчиком любознательным. Он односложно спрашивал и показывал пальцем на всё, что его интересовало. Мама терпеливо отвечала на вопросы, заставляя и меня с любопытством прислушиваться. Чуть погодя взяла со стола книгу, открыла нужную страницу и, показывая пальцем, стала спрашивать Серёжу, что изображено на рисунке. По его умному лицу было видно, что он знает ответ. Однако он раздувал щёки, открывал рот, но произносил только отрывистые звуки. Мимикой и жестами пытался дополнить ответы, но ничего не получалось. По подсказке мамы кивал головой или односложно отвечал: «Да». Я прислушался и понял, что с её сыном что-то не так. Мне, сорокалетнему мужчине, впервые пришлось столкнуться с такой ситуацией. Я был поражён. Мальчик вообще не мог говорить!

Вдруг Ирина подняла на меня глаза и увидела, что я напряжённо смотрю на них. Сразу захлопнула книгу, стала расправлять постель и укладывать сына. Закончив дела, присела напротив и обратилась ко мне:

— Вы не удивляйтесь. Такой вот у меня сын. Совсем не разговаривает. Мы возвращаемся из соседнего областного центра. Обнадёжили в одной из клиник, но удача опять прошла стороной. У нас-то обошли всех, начиная от знахарок и заканчивая психологами с логопедами. Всё зря. Только деньги попусту извели. Вот приходится за любую соломинку хвататься. Серёжа хоть что-то говорит, и это для меня уже счастье… Удивительно, но помог не опыт специалистов, а счастливый случай.

И она мне о нём поведала.

Поехали они в очередной разрекламированный логопедический центр на другой край города. Сели в автобус №13. Кому-то это число кажется несчастливым, а для них оказалось — наоборот. Районы расстраиваются, и направления автобусов часто меняются. Не миновал такой судьбы и маршрут №13. Водитель автобуса, вместо того чтобы повернуть направо, повернул в другую сторону. Что тут началось в салоне автобуса! Одни кричали «Куда повернул?», другие — «Почему не оповестили?», третьи — «Будем жаловаться!». Кондуктор только успевала парировать реплики. Серёжа распахнутыми глазами смотрел на неё и вдруг произнёс первые в жизни слова: «Тётя, тётя, больше не говори! Я всё понял». Она, не раздумывая, ответила: «Ты-то понял, а они-то не понимают!» Наступила полная тишина, а затем раздался гомерический хохот. Ирина подхватила Серёжу и выскочила на первой же остановке. Села на лавочку и долго плакала, обнимая сына. Прохожие спрашивали, что случилась, а она отвечала, что это просто слёзы радости.

Когда состав прибыл, я помог Ирине и Серёже выйти из вагона. А сам остановился, глядя на удаляющиеся фигуры попутчиков. Задумался под стук колёс проходившего состава. Да, жизнь действительно сложная штука. Кому-то выпадает счастливый билет ехать в купейном вагоне, кому-то — в плацкартном, а кто-то вообще опоздал на поезд.

Гранатович Владислав

Когда я пишу

А вы знаете, когда я пишу рассказы, мне помогают! Она либо сидит, либо лежит рядом. Это моя любимая мама, ой… Конечно, это моя кошка Лапочка. Хотя, может, она, наоборот, мешает, когда трется головой о мою голову. Но от силы трения в голове появляются рассказы. А ночью она спит у меня на голове, как шапка.

Салат

В новый год моя бабушка приготовила очень много салатов. Мне казалось, что мы их до майских праздников будем есть, ведь нашего любимого оливье был целый таз. Огромный таз, из которого перекладывали в салатник по чуть-чуть.

Мы его ели, ели, но когда поняли, что его ещё очень много, пошли в гости к соседям — угощать их оливье. А у соседей было очень много селёдки под шубой. Я не понимал, почему под шубой, ведь она под свёклой. Селёдка не должна мерзнуть, зачем ей шуба?

У меня ещё много вопросов по новогоднему столу, но в следующем году я попробую и другие салаты.

Улитка

Каждое утро мы идём по аллее к бабушке и встречаем много улиток на своём пути. Однажды нам встретилась большая белая — виноградная улитка. Она ползла из леса через дорогу в сторону клумбы. Мы решили помочь белой улитке и отнесли её на клумбу. Вечером, возвращаясь домой, опять встретили нашу улитку, она ползла обратно. Мне кажется, что она ждала нас, чтобы снова ей помогли и отнесли в лес. Теперь мы встречаемся каждый день.

Хвостики

Мы с мамой на Пасху решили испечь печенье и покрыть глазурью, как пряники. Вырезали из теста фигурки зайцев, ежей, белок. Зайцы получились особенные: им вместо хвостиков прикрепили миндальные орехи. Мама пошутила, что получился зоопарк. Когда пряники испеклись, их оставили остывать. И запретили есть. Но мы с сестрой потихоньку таскали. Нас рассекретили по ореховым заячьим хвостикам. Это сестра виновата.

От мамы нам попало по хвостикам за хвостики.

Губарев Анатолий

Ангел во плоти

За ребёнком нужен глаз да глаз. Ночью, утром, днём, вечером.

Всегда.

Каждую минуту.

Внучка Люба — мультяшная Маша (за медведя — я) и Вождь Краснокожих в одном флаконе. Плюс, конечно, Серёжка из советского «Ералаша». Это последнее — единственное, что не позволяет ей получить лавры аса по диверсионноподрывной работе. Каждый день она обещает, что больше так делать не будет, но через десять минут забывает, что обещала. А если не забывает, то находит что-то новенькое. Как правило, неожиданное. Из-за этого сегодня вечером пришлось прервать приготовление супа: Люба начала красить акварельными красками бруски, которые я оставил, чтобы сделать ножки для шкафов на кухне. При этом перемазалась краской вся, заодно заляпала и залапала подоконник, стены и мебель. А когда поволок отмывать — ещё и стены ванной. Причём краска, зараза, плохо смывается! Даже с плитки. Еле отдраил. И Любу, и стены. Одежду оставил замачиваться.

Вчера связала табуретки. Верёвку не искала: просто связала ленты от подушек для табуреток. Причём так связала, что развязать не смогла. И когда поняла, что я развязывать не собираюсь, поступила так, как Александр Македонский с гордиевым узлом. Так что теперь подушечки крепятся к табуреткам только в одном месте вместо четырёх.

— Люба, зачем ты их связала?

— Я больше не буду!

— Я спрашиваю: зачем ты их связала?

— Я больше не буду!

— Последний раз повторяю: зачем ты их связала?!

— Не знаю…

«Я больше не буду!» и «Не знаю!» — универсальные ответы на все вопросы. На прошлой неделе мы с Аликом разгрузили большую комнату от вещей, чтобы завершить основную фазу ремонта квартиры (дальше оставались мелочи): перенесли всю мебель, все книжные полки с книгами, три комода, сделанные когда-то на заказ, кровать (сам, между прочим, сделал, не хуже заводской). Точнее, таскал в основном я, Алик еле отбивался от Любы, которая наседала на него. На второй день он уже обессиленно сидел и едва отмахивался от неё, как медведь отмахивается от кружащих вокруг него лаек. Люба стоила пятерых…

Спустя день, пока копался в маленькой комнате, превращённой в кладовку, Люба опять что-то натворила — слышу голос Алика:

— Положи на место!.. — гнев по нарастающей. — Я сказал: положи на место!.. Я кому сказал: положи молоток на место!!! Положи молоток, кому говорю!!!

Слетаю со стремянки, влетаю в комнату. Даже не смотрю в сторону Алика, стоящего с болгаркой у балконной двери, — вижу Любу, входящую во вторую комнату с увесистым молотком. Таким, наверное, Микеланджело бил по зубилу, отсекая лишнее от глыбы мрамора. Рявкаю:

— Положи на место!

Люба разворачивается, видит, что не шучу, и с гордым видом идёт через всю комнату класть молоток на место. Мол, не очень-то и хотелось!

Зачем ей молоток, и не спрашиваю — ответ известен: «Не знаю!» Но я даже благодарен, что в этот раз не швырнула его на пол с обидой, бывает и так.

А недавно обожглась.

Утюгом.

Как — не видел.

Я даже представить не мог, что она сможет достать с самой верхней полки утюг, включить его в розетку и попытаться погладить свою джинсовую юбку. Только потом понял, как она достала: встала на стул, потом на нижнюю толстую икеевскую полку и достала. Хорошо ещё, полка удержала. Покосилась, но удержала.

Люба сняла утюг, включила и начала гладить… И что интересно: обжёгшись, сначала выключила утюг, поставила его на подставку и только потом побежала ко мне жаловаться. А посмотришь — ангел во плоти! Женщины млеют: какая хорошенькая!

Гогль

Современность — она такая современность, что дальше некуда.

Возвращаемся с ребёнком из музыкальной школы.

— Дед, давай расскажу тебе сказку?

— Рассказывай.

— Жил-был крокодил…

— Зелёный, что ли? Я же тебе рассказывал…

— Нет, маленький. Он в школу пошёл с коровкой Сёмой и барашком Филиппом. Он был маленький, и они дружили…

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.