Бесплатный фрагмент - Когда смеется Кутх

Предисловие автора

Вы были на Донбассе летом 2014 года? Нет? А автор был, и знает о тех волнующих событиях не из сообщений СМИ и рассуждений диванных стратегов интернет-блоггеров. Изложенную им трактовку вряд ли когда-либо изложат в учебниках. Колдуны, вампиры, магия, интриги, заговоры, древние кровавые культы… Продажные политики и их реальные кукловоды, скрытые рычаги управления, власть тайная, непроявленная, о которой никогда не расскажут по телевизору, не напишут в газетах, но это не значит, что её не существует. И если хорошенько приглядеться, то вдумчивый читатель сумеет разглядеть уши сущности, скрытые за маскировочными сетями цифровой реальности.

В основе данной книги лежат реальные события, хотя и изложенные под весьма необычным углом зрения. Тот, кто там был, тот сможет отделить зерна правды от плевел вымысла, а кто не был, тот просто улыбнется, благо юмора в книге предостаточно. Вас ждут увлекательные приключения, погони, схватки, могущественные колдуны, пытающиеся возродить древний кровавый культ, чтобы установить господство над миром, бросившие им вызов волхвы, вампиры, ведьмы. Любовь, дружба, боевое братство, долг, честь, предательство, кровь, боль, смех, радость, надежда, разочарование, отчаяние, жажда жизни ­­­– всему найдется место на страницах этой книги. Читайте, смейтесь, радуйтесь, наслаждайтесь, думайте.

Ну и конечно, все герои вымышлены, возможные совпадения случайны. Приятного Вам прочтения.

Пролог

У народов российского севера есть весьма примечательная традиция: когда охотников или рыбаков уносит на оторвавшейся льдине в открытый океан, или возникает какая-либо другая ситуация, кода становится очевидно, что гибель неизбежна, охотники встают спиной друг к другу и рассказывают друг другу веселые истории из жизни Кутха — великого Ворона. Так мужчины встречают смерть, смеясь ей в лицо…

Глава 1

Утро выдалось промозглым и пасмурным. Всю ночь дул холодный северный ветер и пригнал черные мокрые тучи, которые разорвали в клочья и вытеснили ошметки перистых облаков и теперь недобро смотрели вниз, изредка поблескивая далекими зарницами. В такие дни в душу частенько забирались кошки и начинали там скрестись и ворочаться, вызывая беспричинную грусть и тоску. Хочется, как в юности, заболеть чем-нибудь неопасным, вроде легкой простуды, и остаться дома, забравшись под тёплое одеяло с очередной бессмысленной книжкой, и пить горячий ароматный чай с медом из большой кружки, заедая вкусным шоколадом…

Бригадир стоял у наглухо закупоренного еще с зимы окна и наблюдал через пыльное стекло за тщетными попытками сизых от натуги туч выдавить из себя хоть несколько капель дождя. Где-то в глубине души он ждал ливня и, стараясь отодвинуть неизбежность, надеялся, что Рахман отложит Испытание еще хотя бы на один день. Бригадир сам стыдился свои трусливых мыслей, гнал их прочь, повторяя про себя, что он сам искал Испытания и сам торопил Рахмана. Все дело в том, что он уже просто не может жить как раньше. События, пережитые там, в горах, навсегда изменили его сознание. Привычная картина мира поплыла и свернулась, как бумага в огне. Вязкое колдовское пламя слизало будничные краски, и на обожженном пергаменте проступили древние, полустертые, забытые, а, скорее всего, тщательно затушеванные письмена. Его новый друг и, как оказалось, наставник Рахман показал, как их можно узреть и даже правильно прочитать. Он на короткое время откинул полог материальных иллюзий, приоткрыв вход в волшебный мир Богов, Демонов и магов, поманил тайным знанием и новыми горизонтами, но переступить через порог не позволил, заявив, что ему нужны не просто ученики, а соратники, и что Боги не позволяют взять с собой людей, не прошедших Испытание. Сути Испытания Рахман не рассказал, но предупредил, что это не просто обряд, а смертельно опасный обряд. И это не просто громкие слова. Это реальность, игра со смертью, в которой кости бросают Боги. Назад дороги не будет. Из капища есть только два выхода — смерть и послушание. Третьего не дано.

Как и полагается, учитель дал время на обдумывание, но для Бригадира это было лишь формальностью. Он уже давно решил идти до конца, и не в его правилах было сворачивать с избранного пути. Паук тоже долго не колебался. Прикоснувшись к Тайне, он просто не мог отказаться от ее познания. Поэтому в положенный час и Бригадир и Паук ответили решительным согласием. Рахман не удивился такому исходу. Для порядка он еще дважды попробовал отговорить их от опасной авантюры, пугая разного рода жуткими историями и неумело расписывая прелести спокойной, сытой современной жизни. Получив отрицательный ответ, он приступил к подготовке. Довольно долго Бригадир и Паук постились, занимались медитациями, дыхательными практиками и специальной гимнастикой. Рахман ежедневно поил их какими-то отварами разной степени вкусовой отвратительности и вонючести, окуривал разноцветными дымами, заставлял подолгу стоять в ледяной воде, вводил в трансовые состояния. Он поднимал из темных глубин подсознания самые жуткие, самые потаенные страхи, кошмары и воспоминания и с маниакальным упорством закоренелого садиста заставлял переживать их снова и снова. Это было мучительно и невыносимо больно. Бригадир частенько был на грани помешательства и даже несколько раз бросался на Рахмана, желая уничтожить источник своих мучений, но каждый раз после этого решительно отвергал все предложения по остановке процесса подготовки и умолял продолжить обучение. Примерно тоже переживал и Паук. Он похудел еще больше. Кожа обтянула череп так, что стали видны все жилки. Глаза запали, губы распухли, потрескались и покрылись коркой от постоянных прокусываний до крови. Правый глаз начал непроизвольно дергаться, создавая весьма комическое сочетание возвышенно-страдальческого выражения лица с пошловато-заговорщеским подмигиванием. Он даже стал немного заикаться, но от Испытания не отказался. И вот позавчера Рахман заявил, что процесс подготовки к Испытанию почти завершен. Ему было знамение, и через пару дней отведет их на капище. Наставник запер своих учеников в комнате общежития, запретив им есть и пить, а сам ушел, обещав появиться сегодня утром. И вот уже скоро полдень, а его все нет.

— Как ты думаешь, что он нам приготовил? — раздался из-за спины голос Паука. Он забрался с ногами на кресло, спрятался под старым клетчатым пледом и старательно делал вид, что дрожит от холода.

— Не знаю, — ответил Бригадир, не поворачивая головы, — от него всего можно ожидать, но я думаю, что что-то в стиле викингов. Ну, там, по углям пройти или камень раскаленный в руках подержать.

— Тогда еще ничего, — Паук поежился. — Только бы не в стиле европейского средневековья. Как они в Европе ведьм проверяли.

— Это как?

— Просто. Связывали и бросали в воду. Выплывет, значит ведьма. Тогда ее на костер. Потонет, значит ошиблись. Тогда похоронят на общем кладбище. Даже в церкви отпоют.

— Да, не богатая альтернатива. Особенно для подозреваемой.

— Европа, — со значением произнес Паук. — Цивилизация. Что ты от них хочешь?!

— Мы, слава Богу, не Европа. У нас должно быть шансов побольше. Хотя бы 50 на 50.

— Ага. Либо Боги примут, либо нет. Это примерно как у блондинки шансы встретить динозавра на улице. Тоже 50 на 50. Либо встретит. Либо нет. А судя по Рахману, наши Боги не самые приветливые. Один Велес чего стоит! Про Мару я даже вспоминать не буду.

— Бог один, что бы Рах там не говорил. И испытание я перед ним держать буду. Моя душа чиста, а значит, за исход мне особо переживать нечего, — уверенно соврал Бригадир.

— Ага, ты это Раху скажи, — донеслось с кресла. — Он нас не в церковь, а на капище поведет. Там другие Боги живут.

Паук еще сильнее укутался в плед, шурша и отдуваясь, как старый еж, и продолжил.

— Тебе хорошо, а я боюсь. Я за последнее время столько увидел, что умирать очень не хочется. Страшно.

— Никто не умрет. Не скули, — Бригадир развернулся и посмотрел прямо в глаза своему товарищу, — это Испытание, а не убийство. А если хочешь отказаться, то придумывай текст. Только быстро. Рах идет.

Рахман влетел стремительно. Собранный, серьезный, сосредоточенный. Дал на сбор минуту, после чего буквально вытолкнул Бригадира и Паука за дверь. На ожидавшей у подъезда машине, они выехали за город. У кромки леса остановились, отпустили таксиста и углубились в чащу. Шли довольно долго. Рахман буквально бежал впереди, периодически оборачиваясь, чтобы обругать, высмеять или подогнать своих учеников. Бригадир был опытным туристом. Он хорошо знал и чувствовал лес и умел в нем перемещаться. В этом деле ему не было равных. За его способности ребята в свое время «егерем» прозвали. Но до умений Рахмана ему было как до Пекина на четвереньках, спиной вперед и со связанными руками. Тот ходил по лесу как по дороге. Ему не надо было смотреть под ноги. Он знал, где выходит корень, или лежит ветка. Двигался быстро, бесшумно, словно просачиваясь между листьями, не задевая их. Бригадир при всех своих навыках никак не мог поспеть за товарищем. Однако его отставание было практически незаметным на фоне Паука. Тот передвигался с грацией и проворством асфальтоукладчика, и примерно с такой же скоростью, хотя очень старался идти след в след. В очередной раз споткнувшись или напоровшись на ветку, он чертыхался, делал страдальческое лицо и просил снизить скорость.

В чаще было относительно спокойно. Лес обрастал седой бородой тумана. Воздух был тяжелый, влажный. Ветра не ощущалось совсем, хотя, судя по тому, как раскачивались и шумели деревья, было понятно, что наверху бушует стихия. Казалось, что чьи-то огромные руки хотят вырвать деревья с корнем, стереть их в прах. Вдруг впереди вспыхнула полоса света. Туман рассеялся и вскоре они вышли к лесному озеру. Вешние воды и недавние проливные дожди подняли уровень воды до критической отметки, практически полностью залив видневшуюся впереди обветшалую дамбу. Друзья прошли вдоль берега не больше 10 метров, как сильный порыв ветра чуть не скинул их с дороги, скребанул упругим крылом по реке. Испуганные мелкие волны затанцевали вокруг. Спряталось, точно провалилось, в толщу туч солнце, и тревожный полумрак окутал озеро. Глухо ударил далекий гром. В нем еще не было ярости и гнева, казалось, спросонья заревел медведь в еловых зарослях. Красные проблески молний прошили тяжелую громаду туч. Грянул раскатистый гром. Могучий вихрь ворвался в гущу леса, поломал, пощипал несколько деревьев, искрошил, стер со стволов сухие сучья, наклонил, втоптал в воду прибрежные кусты. Река забурлила, заревела, крутанулась в тесных берегах и будто раскололась на две половины. Ливень обрушился на плечи и голову с такой мощью, что Бригадир согнулся, оглушенный, одуревший от грохота и шума льющейся воды. Рахман посмотрел на небо и радостно усмехнулся.

— Боги ждут. Пора, — довольным голосом прокричал он и почти побежал вдоль берега. Остановился он у старой плотины перед глубоким оврагом, в который должна была сбрасываться лишняя вода из озера. С этой целью в овраг была выдвинута толстая труба, которая, однако, явно не справлялась со своей функцией, скорее всего по причине банального засора. А может быть бобры решили там устроить свою плотину. Кто знает? Вместо мощного потока из коллектора проистекал лишь маленький ручеек. Метрах в 20 от дамбы на дне оврага был установлен круглый шалаш с дырой в крыше. Над этой дырой на толстой веревке, перекинутой через ветку, был подвешен тяжелый пень.

— Мы пришли, — торжественно произнес Рахман, — здесь наше капище. Вот Макошь, — Рахман поклонился в пояс грубообтесанному идолу, обернутому полотном с вытканным перечеркнутым ромбом. Ученики повторили поклон наставника. — Вот ее помощницы — Доля и Недоля, — Рахман поклонился в пояс еще раз. — Остальные внутри. Первым пойдет Бригадир. Паук идет к дамбе и ждет своего часа. Понятно?

Паук кивнул и медленно побрел назад, бормоча что-то себе под нос. Рахман повернулся к Бригадиру:

— Приготовься и заходи.

Бригадир постоял еще немного перед входом, приводя мысли в порядок и собираясь с силами, и шагнул внутрь. В шалаше царил полумрак. Густо чадили два самодельных светильника. Посередине, на очищенной от травы и плотно утрамбованной площадке стояло три больших чура с вырезанными суровыми ликами. Рахман поднес Бригадиру чашу с каким-то густым варевом. Бригадир содрогнулся от отвращения, сделав первый глоток, но потом с жадностью допил все остальное. Ему в последнее время не раз приходилось принимать от Рахмана различные отвары психоделического свойства. Этот напиток оказался на вкус вполне приемлемым. По крайней мере в нем не было той запредельной горечи, которой грешили почти все «коктейли» наставника. Не успел Бригадир разобраться, как следует, в своих ощущениях, как Рахман набросил на него покрывало и запел. Слов было не разобрать, но они были и не нужны. Бригадир слышал только низкий горловой звук. Такой звук издают северные шаманы и даосистские монахи. Он повис в воздухе, обволакивал, забирался в мозг, в позвоночник, вызывая неприятные ощущения. Однако вскоре дискомфорт прошел. Появилось состояние легкости, отрешенности от земных забот, когда даже собственное тело кажется чужим, а освобожденный дух парит в небесах в поисках Правды, доступной лишь тем, кто в состоянии ее понять. Рахман сдернул покрывало с головы.

— Перед тобой три одинаковые веревки, — сказал он. — Возьми масло, облей и подожги все три.

Бригадир взял бутылку с маслом, пролил все три веревки по очереди и поджег все, начиная с средней.

— Теперь ступай к идолам, — приказал Рахман. — Всмотрись в их лики, прислушайся к себе и встань там, где подскажет твое сердце.

Бригадир подошел ближе и всмотрелся в грубо высеченные строгие лица. Рахман не торопил. В какой-то момент Бригадиру показалось, что один лик дрогнул и хитро подмигнул. Бригадир почувствовал сильное желание подойти ближе, прикоснуться к дереву, ощутить мощь старого Бога. В это время за его спиной раздался хлопок. Похоже, порвалась первая веревка. У дальней стены зашуршало и в светлый круг светильников вползла большая гадюка. Она медленно, но упрямо ползла к тому месту, где стоял ничего не замечающий Бригадир. Она была уже совсем рядом, когда раздался второй хлопок. Сверку послышался треск сучьев и из отверстия в крыше свалился здоровый пень, похоронив под собой гадюку. Бригадир вздрогнул, словно очнувшись, изумленно посмотрел по сторонам.

— Вставай, — донесся до его сознания голос Рахмана. — Боги сказали свое слово. Указали путь. Отныне Перун твой заступник. — Рахман перевернул пень и извлек из под него обезглавленную гадюку, — Ты воин и мой приемник. Я беру тебя в ученики.

Рахман заставил Бригадира встать на колени прямо перед идолом, широко раскинув руки и подняв голову к небесам, и петь мантру силы. Сам поклонился, достал свой нож и, полоснув по ладони, начертал своей кровью на лбу и груди Бригадира несколько символов. Не прекращая петь, он зашел сбоку и занес свой кинжал для удара. Губы его беспрестанно шевелились, кровяной потек чернел от запястья до локтя. Откуда-то пришло понимание, что Рахман собирается вскрыть грудную клетку и достать его сердце. Но эта затея не вызывала у Бригадира отрицательных эмоций. Более того, он считал действия учителя правильными и, даже необходимыми, и ждал смертельного удара с каким-то безумным восторгом.

Рахман громко вскрикнул и нанес резкий, мощный удар. Острый клинок пронзил грудь и вонзился в позвоночник. Боль стеганула по нервам словно огненным кнутом. Рахман вынул из разверзнутой груди еще трепещущее сердце и прямо перед глазами Бригадира начертал на нем Знак. Еще одно заклинание, и Знак замерцал, потом загорелся ровным синеватым пламенем. От него заполыхало все сердце. Рахман опять громко крикнул и резким движением вложил горящее сердце обратно. Новая вспышка боли растеклась по венам весенним половодьем. Но одновременно с болью пришел неистовый восторг, и Бригадир закричал. Он был невероятно счастлив. По телу пробежала сладкая судорога. Один длинный потрясающий оргазм…

Очнулся он уже за пределами шалаша. Рахман пристально смотрел прямо в глаза, крепко держа его за плечи, и улыбался. Бригадир дернулся. В голове яркой вспышкой взорвались воспоминания. Он судорожно ощупал свою грудь. Вдоль всей грудины шел глубокий кровоточащий порез.

— Что это было? — испуганно спросил Бригадир. — Значит, это все правда? Все было на самом деле?

— Все прошло хорошо, ученик, — сказал Рахман, довольно улыбаясь. — Перун принял тебя. Теперь твоя стихия огонь. Гори сам и жги скверну. Да будет путь твой ясен и светел. Пошли наверх. Тебе отдохнуть немного надо.

Между тем дождь перешел в настоящий ливень. Лес стонал, содрогался перед напором воды, что лилась и лилась с небес. Огненной косой махала над лесом гроза. Гром бухал совсем рядом. Яркая ветвистая молния расчертила небо прямо над головой, выхватив из сгущающихся сумерек лик Макоши, и ударила со всего размаху прямо в толстое дерево, нависающее над плотиной. Раздался страшный треск, и тяжелый ствол рухнул прямо на дамбу. По оврагу побежала вода. Рахман и Бригадир поднялись чуть повыше и увидели, как со стороны плотины бежит Паук. Он что-то кричал, размахивая руками, но его слова тонули в грохоте раскатов грома и шуме ливня. Паук, не глядя по сторонам, заскочил в шалаш, и тут плотину прорвало. Освобожденная вода, размывая дамбу, хлынула вниз. Маленький ручеёк, вытекавший из закупоренной трубы, моментально превратился в бурный поток, сметающий все на своем пути. Двухметровая волна озерной воды вперемешку с грязью, ветками, листвой и прошлогодним мусором снесла шалаш, даже не заметив препятствия. На поверхности показался взъерошенный Паук, побелевшими пальцами вцепившийся в идола. Его глаза обрели страшного диаметра размер. Рот издавал звуки похожие на рев реактивного самолета перед преодолением звукового барьера. Сзади от напряжения парусились широкие штаны. Не прекращая орать, он, словно заправский сёрфер, устремился вниз, периодически натыкаясь на торчащие коряги и совершая головокружительные кульбиты. На его шее на манер живого шарфа развевалась толстая перепуганная змея. Рахман и Бригадир, стоя на вершине оврага, с изумлением наблюдали, как их непутевый товарищ, храбро оседлав Бога, уносился в неизведанную даль. Когда наваждение спало, он уже скрылся за поворотом. Рахман и Бригадир бросились за ним.

Паука нашли довольно быстро. Его прибило к берегу метрах в пятидесяти от шалаша. Он сидел у корней раскидистого пня в обнимку с идолом. Рядом с ним, свернувшись в клубок, лежала огромная змеюка. Увидев приближающихся людей, она скрылась в кустах. Вид у Паука был озадаченный. В волосах и жидкой бороденке запутались ветки, от чего он стал похож на облысевшего, вылезшего из канализации ежика.

— Я хотел предупредить, — виновато произнес он, — Я думал трубу прочистить… Я не хотел… А потом змеюка эта… Я поначалу испугался, а она шипит, словно предупреждает о чем. А потом бах! Я бегом! Думал вы еще внутри. А вас нет… А потом оно как ударит… И змеюка эта на идоле. Я за него. А куда деваться…

Он что-то лепетал еще. Несвязно, неразборчиво. Но Рахман не слушал. Он подошел к идолу, поднял его, прислонился лбом и простоял так минут пять. Потом оторвался, повернулся к Бригадиру и произнес:

— Помнишь, я говорил, что из испытания есть только два пути? Так вот забудь. Теперь есть третий. Паук нашел.

Он подошел к что-то бормочущему Пауку и произнес торжественно:

— Испытание пройдено. Боги сказали свое слово. Указали Путь. Ты избранник Велеса. Но не только его. Боги благоволят тебе. Триглав твой символ. Я беру тебя в ученики.

Глава 2

Обычный день в студенческом общежитии пролетел буднично и незаметно. Его сменил спокойный вечер. За ним пришла ночь. Пронзительно дребезжа, на потолке замигали могильным синим цветом лампы дежурного освещения. Завершив ритуал сбора дани с неурочных постояльцев, ушла домой строгая комендант здания. Проснулись отдохнувшие за день студенты. Из приоткрытых дверей загремела так называемая музыка. Народ приступил к нехитрым развлечениям в меру своего понимания веселья. То есть начал пить. Ближе к полуночи в коридоры выползли мрачные, нетрезвые личности в поисках халявного спиртного и приключений. Они ломились во все двери подряд, приставали, задирались, провоцировали на драку. Но одну дверь на втором этаже почему-то обходили стороной, даже понижали голос, если случайно оказывались в зоне ее видимости, хотя ничего особенного в этой двери не было, если не считать постояльцев, которые поселились там с недавнего времени. Трое мужчин диковатой наружности вели себя спокойно и даже нелюдимо. Они не пили, ни с кем не разговаривали. Уходили на рассвете, приходили поздно вечером и немедленно ложились спать и очень не любили, когда кто-нибудь мешал им в этом благородном занятии. Буквально на вторую ночь после их заселения, группа местных крутых парней, полагавших, что они «держат» весь район пришли знакомиться. На стук в дверь вышел средних лет мужчина с седыми волосами и вежливо попросил не шуметь, потому что его товарищи устали и отдыхают. Местные, привыкшие принимать вежливость за слабость, полезли в бутылку, в результате чего пять человек вышло в окно. Ребята не поняли, сгоняли за подмогой, и уже десять человек украсили клумбу под окном общежития, а вежливый седой мужчина, спрыгнув за ними, подходил к каждому и, ломая палец, не повышая голоса, делал устное внушение о необходимости соблюдения режима дня. С тех пор у дверей комнаты, да что там у дверей, во всем крыле общежития, установился строгий порядок и режим дня.

Обычно в столь поздний час постояльцы уже спали, но сегодня в их комнате горел свет, а из-за двери доносилась оркестровая музыка и приглушенная речь. Послушать, о чем говорили за дверью, желающих не нашлось, но если бы таковые сыскались, то они были бы сильно удивлены услышанным.

— Сегодня знаковый день. Сегодня было произнесено Слово. А это значит, что нет больше Руслана Бригаднова и Коли Паукова. Они умерли, ушли в небытие. Но сегодня родились два волхва, два воина, для которых нет другой цели, кроме как жечь скверну, уничтожать черное колдовство, у которых нет иного пути, кроме пути Правды, у которых нет иных законов, кроме заветов Богов наших. Теперь мы с вами не просто друзья или соратники, теперь мы связаны клятвой. Запомните каждое слово, прочувствуйте его, попробуйте на вкус, на слух, на запах… Теперь клятва у нас в крови. Ничто не сможет разорвать ее. Любое отклонение или непослушание, даже в мыслях, будет караться строго и незамедлительно. К сожалению, современный мир для меня все еще остается загадкой, я не понимаю его, не чувствую, но я вижу, что за Ночь скверна разрослась и окрепла. Как и предрекал Яга, скверна залила мир с головой. Люди забыли свое божественное происхождение и изливаются в грязи. Черное колдовство правит миром. Колдуны везде, они стоят за большинством нынешних правителей. Я не знаю, куда смотрят волохи, и остались ли они вообще, но ситуация критическая. Работы у нас много. Поэтому учиться будем на практике. По ходу действий. И ускоренными темпами.

— Это воодушевляет, — подал голос второй постоялец. — И куда нам путь держать? Нас ищут, и рано или поздно найдут. Мы не сможем вечно по таким дырам слоняться. На сегодняшний день мы вне закона. Документов нет. Деньги вот-вот закончатся. За границу не свалишь. Всегда есть риск, что на первом же посту ДПС заметут, а зная Раха, уже через месяц всех силовиков страны по тревоге поднимут, чтобы нас отловить. Это же просто чудо, что он еще ни одному менту голову не открутил.

— Ему некогда было, — подал голос третий постоялец, — он нас воспитывал. Но он скоро исправится, поголовье ментов и прочей нечисти сократиться в разы. К такому очищению страна еще не готова, ты прав. Нас повяжут…

— Весьма вероятно, и довольно быстро. Посему предлагаю следовать первоначальному плану. Сначала на Донбасс. Там как раз самая заваруха начинается. Там чудачества Раха не так заметны будут. Да и скверны сейчас там повышенная концентрация. Там себе и ксивы добудем. Уже украинские. На войне всегда проще затеряться. А дальше по обстоятельствам.

— Я не очень хорошо понимаю, ты о чем, — задумчиво произнес старший, — но я тебе доверяю. Что делать надо?

— У меня в принципе все готово. Пару звонков, и хоть завтра в поход.

— Быть по сему. Звони. А сейчас я покажу новое упражнение….

Глава 3

Утомленный день медленно-медленно подходил к концу. От границы к Донцу ползли лохматые тени, мягко и осторожно, ощупывая заброшенные поля. Еще не старый, но уже изрядно разбитый «Рено», сноровисто бежал по изрытой ямами и выбоинами дороге. Война еще не докатилась до этих мест, хотя ее гулкое, раскатистое эхо уверенно носилось по окрестным дворам, улицам и поселкам. Здесь еще не было ни уродливых воронок, грязными оспинами покрывающих землю, ни неровных линий окопов, ни блиндажей… Не слышался лязг военной техники, крики и беззлобная ругань, грубые шутки и натужный смех здоровых молодых парней и зрелых мужчин, готовящихся дать решительный бой врагу, вознамерившемуся с помощью танков и пулеметов установить свои порядки на их земле. Все это осталось там, на блок-постах, где ополченцы задумали принять бой с и тем самым дать возможность своим семьям уйти. Там, на изрытом, исковерканном поле казачий атаман с позывным Батя оставил своих казачков, включая эту странную троицу: двух сильных, битых жизнью ветеранов и одного рыжего нескладного паренька с живым, вечно недоумевающим взглядом и повадками сумасшедшего ученого-маньяка. Они появились внезапно, хмурые, уставшие, без документов, со свежими шрамами на обветренных лицах. От этой троицы пахло пылью дальних дорог, кровью, тайной и большими неприятностями. Это старый атаман понял сразу. Будь его воля, он ни за что бы не стал связываться с этими ребятами, но есть просьбы, в которых отказать нельзя. Это был тот самый случай. За них попросил старый друг, в свое время не раз спасавший атаману жизнь. Видимо, настало время возвращать долги. Поэтому Батя их принял и разместил в дальнем гостевом домике на своей базе, которая в последнее время использовалась в качестве перевалочного пункта для многочисленных добровольцев, желающих воевать на стороне «русского мира» на Донбассе. В качестве первого проверочного мероприятия Батя загнал новых постояльцев в баню, где рассчитывал проверить их на предмет наличия на теле наколок, шрамов и других материальных следов прожитых лет. Такого рода отметины могут многое рассказать о собеседнике опытному человеку. Увиденное в парной лишь усилило чувство стремительно приближающегося конца. То, что оба ветерана имеют солидный опыт боевых действий, Батю не удивило. Он это понял сразу по глазам. Теперь его догадки нашли материальное подтверждение. У одного из них на спине остались застарелые следы от ожога. Такие обычно остаются после знакомства с выстрелом из «Мухи». Кроме того атаман заметил следы обморожения ног, какие бывают у альпинистов или людей, побывавших в тяжелых условиях крайнего Севера, а также еще свежие отметины от когтей и зубов дикого зверя, словно его подрала рысь. Каких-либо наколок или других свидетельств уголовного прошлого замечено не было. Только на груди был выжжен странный знак. Именно выжжен, не выколот. Как клеймо у скота. Второй был среднего роста, поджар и крепок. Его относительно молодое, подвижное лицо резко контрастировало с обильной сединой. Голые плечи были массивные, как валуны, блестящие, а длинные руки, словно кто вырезал из темного дуба — толстые, рельефные, с выпирающими мышцами и сухожилиями. В нем чувствовалась мощь, но лицо оставалось спокойным и даже смиренным. Из особых примет у него был небольшой шрам на левом плече в виде причудливого узора, явно рукотворного, многочисленные следы от грубо заштопанных ножевых и пулевых ранений разной степени свежести, включая совсем недавние, еще незажившие раны, а также, как и у остальных товарищей, отметины от зубов и когтей крупного хищника. Самый молодой из этой троицы — долговязый, нескладный рыжий парень меньше всего походил на отчаянного «рубаку», но и он был «украшен» помимо небрежно зашитой глубокой раны на голове, совсем свежим шрамом от мощного удара ножом в живот. На его груди горел точно такой же рисунок, как и у старшего, только в отличие от того, рисунок был вырезан, причем довольно коряво. Складывалось впечатление, что кто-то наспех резал живую плоть грубым, неприспособленным для таких целей инструментом, от чего часто ошибался и резал снова, прямо поверх кровоточащей раны, а где не получалось, выжигал раскаленным ножом. Это должна была быть чертовски болезненная процедура. Рыжий никак не походил на брутального мачо, добровольно подставляющего свою грудь под садистскую роспись. Значит, это какая-то секта. Причем, ребята в ней, похоже, серьезные. Знают, с какой стороны за шашку браться. Да не просто знают, а берутся, и довольно часто. Эти парни недавно побывали в серьезном переплете. Побывали вместе. Раны у всех получены примерно в одно время и имеют схожий характер, как будто на одной охоте побывали. Только вот кто и на кого охотился — загадка. Загадкой было и то, что имеющиеся у них повреждения должны были поставить их получателей на грань жизни и смерти, в лучшем случае приковать к больничной койке на полгода. Эти же вели себя спокойно, двигались без ограничений, не обращая внимания на разорванные мышцы и неминуемые повреждения внутренних органов. Неужели секта смогла обеспечить своих адептов столь эффективными, а, стало быть, и дорогими, медицинскими услугами? Отрывочные сведения, которые удалось вытянуть из неразговорчивых добровольцев, никак не проясняли ситуацию. Атаман торопиться не стал, но спустя неделю, картина не стала яснее. Наоборот, появились новые загадки. Нет, внешне никаких поводов для беспокойства эта троица не давала: жили тихо, вели себя скромно, алкоголь не употребляли вовсе, распорядок дня соблюдали, от занятий не уклонялись. Вместе с тем щемящее чувство тревоги не покидало старого атамана. Старший из этой троицы с позывным Бригадир знал военное дело не понаслышке и имел практический боевой опыт. Правда, служил давно. Скорее всего, уволился после Чеченской. Возможно, после ранения. Второй с позывным Рахман являл собой самую большую загадку. Он был быстр, силен, вынослив и чертовски находчив и сообразителен, особенно при решении спонтанно возникающих задач. Про себя атаман назвал его Маугли. Остальные бойцы подхватили прозвище. А он и был как Маугли, которого воспитали волки, и лишь недавно эти двое его отловили и смогли каким-то образом приручить. Иначе как объяснить полное незнание реалий и неприспособленность к современной жизни одновременно с поразительной адаптивностью к условиям дикой природы, звериное чутье и неспецифические для современного человека навыки древнего охотника. Он абсолютно ничего не понимал в технике и электронике, не умел пользоваться бытовыми приборами, даже не знал их название, был абсолютно равнодушен к высокотехнологичным изделиям и восхищался простейшими игрушками. Так, он не проявил ни малейшего интереса к последнему тепловизору и прыгал от восторга, как папуас, получивший зеркальце, когда увидел простейший китайский воки-токи. Он с удовольствием посещал все занятия, внимательно слушал инструкторов, вопросов практически не задавал. А по вечерам его товарищи долго, терпеливо и подробно переводили ему слова инструктора на язык для дебилов. При этом кем — кем, а дебилом он точно не был. Наоборот. Он обладал острым, живым умом, был крайне въедлив и всегда старался докопаться до самой сути, доводя порой своими наивными вопросами до белого каления. Зато в вопросах выживаемости в диких условиях, а также по разведывательно-диверсионной тематике ему не было равных. Он обладал поистине волчьим чутьем. По запаху и шуму шагов мог определить не только направление, но и расстояние, а также количество и примерную силу приближающегося противника. Лес знал лучше самого Лешего, а передвигаться по нему мог как волк, быстро, тихо, абсолютно незаметно. Ни один листик не дрогнет. Ни одна веточка не хрустнет. Он просто делал шаг в сторону и растворялся в чаще. Как будто и не было его вовсе. Следы читал как открытую книгу. Знал голоса всех птиц и зверей и умел с ними общаться. Маугли он и есть Маугли. Было видно, что он прирожденный воин. Хотя практики было явно недостаточно. Но учился очень быстро. Все схватывал на лету. Автомат освоил быстро, пользовался умело, но не любил. Предпочитал холодное оружие: ножи, дротики, топоры он метал лучше и эффективнее, чем большинство стреляет. Однажды он увидел в каморке у атамана старый, но еще крепкий блочный лук, который в свое время подарили атаману на день рождения. Лук был тяжелый, неудобный. Стрелять из него толком никто не умел, да и стрелы потом из мишени вытаскивать, то еще удовольствие. Лук быстро надоел, и его забросили в дальний конец каморки. Рахман как увидел этот лук, так аж затрясся весь. Глаза горят, слюна потекла. Вокруг атамана разве что с бубном не плясал. Уговаривал продать. Батя из вредности покочевряжился немного, а потом отдал. Просто так отдал. От сердца. Рахман принял подарок с благоговением, бережно и аккуратно. Его глаза светились неподдельным счастьем, как у ребенка, получившего от Деда Мороза долгожданную игрушку. Глядя на Рахмана, суровый атаман чуть не прослезился от умиления. Он уже изрядно подзабыл, как это приятно — делать подарки. Видя искреннюю радость, восторг, благодарность, сам испытываешь ни с чем не сравнимое удовольствие, словно Бог согрел тебя своим добрым светом… Увы, такое бывает не часто, и, к сожалению, почти всегда с детьми. Может быть потому что, взрослея, мы грубеем душой, теряем искренность, учимся врать, изворачиваться, прятаться… Жаль. Атаман улыбнулся нахлынувшим воспоминаниям. Он вспомнил, как ласково Рахман погладил ложе, опробовал тетиву. Как пытался сформулировать слова благодарности, но не мог, от того смущался и замолкал. Как он быстро уходил, бережно прижимая к груди свое сокровище, словно боясь, что Дед Мороз передумает и заберет подарок обратно, стремясь уйти как можно дальше и там, в тишине, остаться один на один со своей мечтой. Как пропадал потом почти сутки. Как потом вернулся, довольный как слон после трехведерной клизмы. Принес лук, тщательно отполированный, в специальном чехле, и колчан со стрелами. Он молча подошел к атаману и отдал мешочек. Как выяснилось позже, в мешочке было три старинных золотых монеты, на каждую из которых можно было купить сотню самых дорогих луков, что лишний раз свидетельствовало об абсолютной непрактичности Маугли. Атаман пытался вернуть монеты, но Рахман наотрез отказался. Он пребывал в прекрасном расположении духа и был готов возлюбить весь мир. Бригадир попросил продемонстрировать свое умение владеть стрелять. Рахман не стал ломаться. Увиденное настолько поразило атамана, что он сильно усомнился в преимуществах современного оружия. С пятидесяти шагов Рахман за три секунды тремя стрелами поразил три средних размеров яблока. При этом применил невиданную технику скоростной стрельбы. Стрелы он держал не в колчане, и не перед собой, как показывают в фильмах, а между пальцами. Движения были быстрыми, но плавными и очень расчётливыми. Закончив стрельбу, Рахман заявил, что он сейчас не в форме, а вот раньше он мог держать в воздухе одновременно до пяти стрел и со ста шагов попадал в воробья. Ну а на последок он добил атамана, поразив цель, спрятанную за «мертвым» препятствием. Он пустил стрелу по очень крутой, почти вертикальной траектории, и что, самое удивительное, попал. После чего он довольно крякнул и заявил, что именно так он выиграл спор у лучшего стрелка Хазарского каганата.

Третий, младшенький, с позывным Паук, был похож на своих старших товарищей как попугай на орла. Те двое были воинами, странными, но явно хлебнувшими военной романтики большой ложкой. На их фоне рыжий юнец казался недоразумением, чуждым элементом, по причудливому стечению обстоятельств втянутым в какую-то большую игру, сути которой он не понимал, хотя играл в нее с полной самоотдачей. Он хвостиком ходил за старшими и выполнял все их поручения. А уж они то его держали в черном теле. Особенно изгалялся Рахман. Он заставлял юношу по четыре — пять часов в день заниматься странной гимнастикой, напоминающей причудливую смесь йоги, кунг-фу и фехтования. Получалось у рыжего плохо, поэтому Рахман все время ругался, а иногда и бил своего ученика, от чего тот всегда ходил со свежими синяками и ссадинами. Доставалось ему и от Бригадира, но в значительно меньшей степени. Но рыжий не обижался и с удвоенной энергией брался за выполнение странных, находящихся на грани идиотизма, заданий. При этом рыжий постоянно экспериментировал и проявлял инициативу, за что также бывал частенько бит. К военной науке юноша был неспособен в принципе. Оружие не любил, выстрелов боялся, боли не терпел, от вида крови падал в обморок. К дисциплине не приспособлен генетически. При этом нельзя сказать, что он не старался. Старался, и даже очень. Но по своей натуре он самое простое и очевидное распоряжение трактовал по-своему, пропуская все приказы через оригинальную призму своего восприятия действительности. Атаман был уверен, что если ему поручить при помощи одного ведра сделать двенадцать одинаковых куличиков, то через несколько минут воодушевленной работы он выдаст двенадцать оригинальных строений лишь отдаленно напоминающих заданный стандарт. Оставлять без присмотра это ходячее недоразумение было крайне опасно. За неделю пребывания в лагере он умудрился сжечь две палатки (его по незнанию оставили за кострового во время полевого выхода), полностью разрушить старый сарай (прослушав лекцию, он решил изготовить взрывчатку самостоятельно) и сломать макет пулемета (как он умудрился это сделать, до сих пор остается загадкой). Теперь этот чудик роет окоп у пятой лунки. Ох, он им там понастроит, сохрани Господь его душу. Ни один враг не разберет.

Плавный поток размышлений атамана был безжалостно прерван резким торможением и болезненным прыжком в неудобном кресле. Зубы лязгнули со стальным звуком, едва не отхватив пол языка. Пропитанная потом кубанка, скользнув по гладко выбритому черепу, сползла на глаза, лишив возможности визуального восприятия действительности. Что-либо поправить атаман не мог, ибо был вынужден максимально раскорячиться на кресле, чтобы хоть как-то смягчить болезненные удары о выступающие части кабины. Совершив несколько зубодробительных прыжков, машина остановилась. Батя еще несколько секунд посидел, замерев в нелепой позе, потом медленно сполз на кресло, поправил кубанку и в ярких образах охарактеризовал водителю его манеру езды. Тот в долгу не остался и в тех же доходчивых и сугубо народных выражениях объяснил, что виноват не он, те, кто не ремонтировал дороги все двадцать три года незалежности, от чего они стали похожи на танковый полигон. Атаман не обиделся. Он знал, что это правда. Несмотря на то, что в война пока не задела этих мест даже краешком, ни один снаряд не упал на окрестные поля, ни один танк не поломал асфальт своими гусеницами, передвигаться по местным дорогам было крайне затруднительно и очень травмоопасно как для пассажиров, так и для техники: глубокие ямы и выбоины, крошеный асфальт, а кое где и полное отсутствие полотна превращали обычную поездку в незабываемое приключение полное опасностей и разных неожиданностей и с непредсказуемым финалом. Счастливчикам удавалось отделаться парой синяков и ссадин и мелким ремонтом подвески. Остальные несли более чувствительные потери. Атаман с водителем дважды обошли свой минивэн и с приятным удивлением констатировали, что серьезных повреждений нет, а подвеску все равно перебирать надо было (прокушенный язык и ушибленный позвоночник в боевой обстановке за ранение не считаются). Казаки уже было собрались продолжить свой путь, как вдруг заметили, что на обветшалой автобусной остановке, метрах в тридцати, сидит пожилая женщина. Как она тут оказалась? Что ждет? Или кого? Как добралась? И как уезжать собирается? Автобусы тут, почитай, недели две не ходят. Атаман кивнул водителю, чтобы остался, мало ли что, а сам, не спеша, направился к женщине. Подойдя ближе, снял кубанку, слегка поклонился и произнес:

— Доброго здоровья, мать. Ты зря автобуса ждешь, его не будет уже. Если тебе в город, то садись к нам. Подвезем.

— И тебе не хворать, хлопчик, — спокойно ответила женщина, слегка улыбаясь. — Благодарствую, конечно, но я с вами не поеду. Тут посижу.

— А что так, мать? Али ждешь кого?

Женщина внимательно посмотрела на казака, поправляя выпавшую из под платка седую прядь, и произнесла старческим дребезжащим голосом.

— Сынка жду. Он обещал прийти скоро. Вот я и жду, чтобы не пропустить случайно. Он меня домой и отведет. А выезжайте, хлопцы. У вас дел много. Я старая. Мне все равно где ждать.

— А где сын то твой?

— Вестимо где, ушел со всеми. Сказал, что вернется скоро. Я ему по телефону звоню, а он не доступен. Может сеть не ловит, может еще чего.

— А ты сама-то откуда, мать?

— Здешняя я. Вон там моя хата, — женщина махнула в сторону видневшейся деревни. — Я тут, почитай, каждый день сижу. Как бы не проехал сынок мой.

— А как зовут сына твоего, — атаман сел рядом, — мы только оттуда. Да и завтра опять поедем. Может, передадим чего.

— Андрей его зовут, Степаненко, — женщина вопросительно посмотрела на атамана. Ее глаза светились надеждой и любовью. Однако во всей ее фигуре, позе, повороте головы, опущенных уголках губ сквозила тревога, страх, неуверенность и немая мольба. Атаман смотрел в глаза этой уже далеко не молодой женщине и не знал, что сказать. Соленый ком застрял в горле. Вполне возможно, что ее сына уже не было в живых. Он ничего не слышал про Андрея Степаненко. Это не значит, что его не было, но все-таки. Однако, ему рассказывали, что был какой-то Андрей, разведчик, который не вернулся с задания. Может это он. От того и не звонит.

— Нет, мать, не слышал, — атаман отвел глаза. — А он у тебя кто по воинской специальности? С кем ушел? Кто командир?

— А кто их разберет, кто командир у них. Сейчас кто громче орет, тот и командир. А он у меня тихий, спокойный. По профессии ветеринар, а уж кем там стал, не ведаю. Помнится, он себя разведчиком называл. Да какой из него разведчик?! Срам один. Так ты, милок. Не слыхал про Андрюшку то?

— Нет, мать, не слыхал. Ты ж знаешь, там народу много, и все только по позывным известны. Ты его позывного не знаешь чаем?

— Я в ваших кличках собачьих не разбираюсь. Что за время такое?! Вместо имен погоняло себе придумали, и гордятся еще! Я еще Войну помню. Хоть и соплячка была совсем. Так тогда дисциплина была! И уважение! К друг другу по имени отчеству обращались, как у людей. А теперь как в тюрьме! Нет, милок, моего сына Андреем зовут. Никак иначе.

Атаман запнулся, не зная, что ответить, виновато пожал плечами и произнес:

— Все еще будет, мать. И дисциплина… И командиры настоящие… И имена свои вернем. Вот только бы отбиться. А там заживем по-новому.

Казак задумался на мгновение, потом тяжело вздохнул и, словно решившись на что-то важное, выверенным движением надел кубанку.

— Мать, твой сын в порядке, я уверен. Там сейчас много народу, и в руках у них не рогатки. А блиндажей нарыли столько, что можно год в осаде сидеть. Так что, не переживай, появится твой Андрей. Но уже не сегодня. Я только оттуда еду. Больше сегодня машин не будет. Это я точно знаю. Так что иди лучше домой. А лучше давай мы тебя довезем. Куда скажешь, туда и довезем.

Женщина улыбнулась как-то по детски, опустила глаза и сказала задумчиво:

— Я в этих краях с детства. Еще города не было, а дом наш был уже. Хозяйство было. Два года тому старик мой помер. Одной с хозяйством трудно. Сестра говорила, продать все и к ней переехать. Она в Новосветловке живет. Но я не поехала. Много ли мне надо? Я крепкая еще! Да и сын помогал. Он ветеринар у меня. Жаловаться грех. Вот только со скотиной уже не справляюсь. Пришлось продать все. Вот сейчас сын ушел. Одна я осталась. Что теперь делать, ума не приложу. Сестра говорит, бросай все и приезжай ко мне. А я не могу. У меня три кота и собака. Старая, брехливая. Но привыкла я к ней. Сроднилась. К сестре с ними нельзя. Там у ребенка аллергия или еще чего, не суть. А без них, куда я поеду? На кого оставлю? Коты еще смогут прокормиться. До зимы точно, а вот Веста сдохнет. Точно сдохнет. Не сможет она без меня-то… Да и Андрюшка ее любит… Так что не поеду я. Тута останусь, подожду. А вдруг Андрюша мой придёт, а меня нету. Он обещал… А вы езжайте. И поаккуратнее там. Берегите себя.

Сказав это, старушка отвернулась и замолчала. Ее взгляд стал отрешенным, задумчивым, как на картине А. Шилова «Одна», которую он видел на выставке в Москве, и которая так поразила его воображение. Старый казак помялся с ноги на ногу и, не зная, что сказать, снял кубанку, поклонился женщине в пояс и тихо произнес:

— Сохрани тебя Бог, мать. И сына твоего. Прощай. Не поминай лихом.

Он резко развернулся и решительным шагом пошел к автомобилю.

— Давай, брат, гони, — сказал он водителю. — Нам еще надо следующий отряд подготовить. Времени в обрез. Я с ними сам пойду. Лично в горло вцеплюсь. За дедов наших, за веру, за землю, за вот эту женщину. За нами Правда. Поехали, брат.

Глава 4

Война это бардак. Всегда. По определению. Точка. Это потом ученые головы, историки, мемуаристы и прочие фантасты будут описывать гениальность замысла, рисовать красивые карты с разноцветными стрелочками, с умными лицами объяснять стратегические задумки полководцев. В жизни все не так. Это пот, грязь, кровь, слезы и непрерывная череда косяков и провалов. Нет, конечно, есть и замысел, и планирование, и полководческий талант. Никто не отрицает. Без этого невозможно выиграть войну или осуществить наступательную или оборонительную операцию. Это правда. Но на практике все упирается в конкретных людей, которые находятся в прямом столкновении с противником, бегут вперед, рвут врага не части, или зубами вгрызаются в землю, ожесточенно дерясь за каждый квадратный сантиметр, обильно поливая эту землю своей кровью. И это не компьютерные человечки, которых можно бросить в бой одним кликом мыши, и они послушно побегут умирать во исполнение стратегического замысла игрока. Это люди. Живые люди. Со своими мыслями, желаниями и страхами. При должной мотивации они могут стать несокрушимой скалой, монолитной стеной, закрывающей путь любому противнику, горсткой спартанцев, как кость в горле застрявшей на пути огромного войска, как наши деды ценой собственных жизней развалившие непобедимую доселе немецкую военную машину под Брестом, Нарвой, Севастополем, Москвой, Воронежем, Смоленском, Ржевом, Сталинградом, Курском… Или же могут побежать, как деревенская шпана от старика сторожа. Так что по жизни получается, что в искусстве войны лучше всех разбирается взводный, ну, может еще, ротный командиры. Это вам скажет любой, кто прошел хоть одну кампанию. Эту нехитрую истину Игорь Викторович, известный в узких кругах широкой общественности под позывным «Сто седьмой», знал очень хорошо. За плечами у него были обе чеченские, Абхазия, Грузия. Когда 107-й слышал рассказы о знаменитой войне 8—8—8, которую наши СМИ выставляют чуть ли не образцом эффективности, он смеялся, как дитя. Сам он никогда не говорил о ней как о «войне, где мы победили», только как о «войне, где грузины просрали». Наиболее сочные эпитеты и комментарии обычно приходились на долю связи. Но об этом знали все. Связистов не ругал только ленивый. Но почему-то мало кто рассказывал, что сорок процентов техники не дошло до Рокского тоннеля, что надежа и опора сердюковской военной реформы гражданские специалисты на войну просто не поехали. Не захотели. Там им неуютно показалось. Что у молодых лейтенантов и контрактников отцы-командиры и «сволочи» особисты замучались отнимать мобильные, ибо те строчили СМСки как гимназистки в период первой влюбленности, и звонили всем, кому не лень, с подробными рассказами, кто, куда и зачем едет. Особисты и командиры, замахнувшиеся на «святое», со своей задачей не справились, в итоге молодежь просто обрушила мобильную связь. Игорь мог часами рассказывать анекдотические истории об особенностях и превратностях использования топографических карт времен второй мировой войны, в результате чего неожиданно для всех был взят Тори. Эти истории сильно смахивали на армейские байки в силу своей запредельной глупости и нереальности, но для знающих людей они были очень похожи на правду, особенно с учетом личностных характеристик военных руководителей тех лет. Достаточно вспомнить не остановленный на период войны переезд ГОУ ГШ, ибо вопросы ремонта здания и освоения бюджета для тех вождей были всегда приоритетней какой-то там войны. Ну а постановка задач по принципу «а давайте разбомбим вон ту хреновину, или взорвем вон тот мост, или этот, на что взрывчатки хватит» была вообще делом привычным. Да еще к таким задачам авиацию привлекали… Да мало ли чего! Обо всем не упомнишь. Но «сто седьмой» был убежден, что это-то как раз и нормально. Тоже самое говорят и про Вьетнам, и про Афганистан, и про Великую Отечественную. Только все эти рассказы не опубликуют в мемуарах, не напечатают в учебниках. Может быть и разберут где-нибудь в специальных работах под страшными грифами, но исключительно в узком кругу профильных специалистов. Элита всегда считала, что неподготовленный разум не способен вынести неразбавленное откровение. Без пояснений мудрость для толпы непостижима. Истину нужно дарить людям в готовом виде. Вот и дарят. Кто-то и может сказать, что боевая задача была сорвана из-за потери связи. Но никто и никогда не расскажет на людях, что связь потеряли из-за того, что прапорщик Хватайбери не выдал новые аккумуляторы для радиостанций. А не выдал он их, ибо с похмелья было лениво переться на дальний склад. Или как всю спецгруппу накрыло градами только потому, что им навязали корреспондента, который не выключил мобильник. С экрана телевизора не объяснишь, что максимально сложный измерительный прибор, который реально работает на поле боя — это глаз, а самый инновационный инструмент, который способен освоить воин — это кувалда и разводной ключ. Что если проводов, которые надо вставить в разъем больше чем один, то на решение этой нетривиальной задачи сообразительный боец потратит недели две, потому как цветная маркировка ему до фонаря, а инструкцию, если она вообще есть, он уже давно использовал по назначению, как водится, не читая. Реальная война это непрерывная череда чрезвычайных происшествий, где если что сможет сломаться, то обязательно сломается, и в самый неподходящий момент. Где если может накосячить, накосячит обязательно. Это аксиома, подтвержденная многовековой практикой. Толковый командир-полководец — это прежде всего организатор, который умеет правильно подобрать и расставить правильных людей, их мотивировать, собрать технику и БК, а дальше запастись коньяком, сидеть и ждать неизбежного. Потому как угадать, как что пойдет, и где чего лопнет и порвется, нельзя. Нужно уметь ориентироваться по обстановке и находить выход из самой глубокой… траншеи. При этом главный и единственный критерий оценки таланта — умение выполнить боевую задачу. В любом случае. Несмотря ни на что. Ибо только так и можно победить. Война — это работа. С неизбежным бардаком и несогласованностью. С гибелью, увечьями. И не только от врага, но и от своих. Частенько именно от своих. Подвиги придумываются потом. Постфактум. Если все сделано, как положено, то подвигов обычно не требуется. Героизм как раз чаще всего следствие чьей-то некомпетентности или провала. Это никак не умаляет подвига конкретного бойца, но это так. Война это не нечто единое, целостное и непрерывное, а последовательность отдельных боестолкновений, в которых основное значение играет умение каждого конкретного бойца, а также личность и подготовка младших командиров, а не убеленные сединами генералы, поскольку потеря связи — неизбежность, а не случайность. В которых никто и никогда не будет ставить подразделение в известность о тактических замыслах штаба. В которых «иди и умри» — есть постановка боевой задачи, а не преступная халатность командования. В которых молодые бойцы набирают опыт только ценой выживания, и никак иначе. Никакие инструкторы и умения не помогут. В которых командиры набираются того же опыта, рыдая над погибшими в одиночку, забившись в дальний угол блиндажа, поскольку для бойцов они должны излучать силу и уверенность, а что внутри все давно уже сгорело, — это его проблемы. Война, она переплавляет людей. Результат бывает разным, но прошедший эту суровую школу уже никогда не будет прежним. Таких людей ветеран определял по глазам. Было у них у всех во взгляде что-то общее. Какая-то глубина. У кого-то больше, у кого-то меньше, у кого-то светлее, у кого-то темнее, у кого-то на дне затаилась злость, у кого-то жестокость, жажда крови, у кого-то азарт, у кого-то скука и разочарование, а у кого-то любовь и понимание, но у всех тоска боль, надрыв. Именно таких людей выискивал 107-й среди вновь прибывших добровольцев. Именно эти, успевшие нюхнуть боевого пороха бойцы, должны стать основой, опорой для спешно создаваемого им щита, о который должен был обломать зубы раскрученный маховик державной военщины. Этих двоих он заметил сразу. Они выделялись в толпе новобранцев как коршуны в голубятне. Если большинство хорохорились друг перед другом на разные лады, как голубь перед горлицей, стараясь казаться смелее, умелее, опытней, то этим не надо было казаться. За свою насыщенную жизнь Игорь Викторович повидал многое, очень многое. Не дай Бог кому пережить столько. Ему самому казалось, что его уже невозможно удивить, не то что испугать. Но стоило заглянуть в глаза, как волосы непроизвольно встали дыбом, а по спине побежали предательские холодные мурашки. Из черных провалов глаз на него смотрела сама смерть. Спокойно, холодно и неотвратимо. Взгляд второго был намного теплее и как то человечнее. На лице была ласковая, немного наивная усмешка. Но эта усмешка не могла обмануть старого вояку. Он видел, что этот человек уже давно и бесповоротно перешагнул черту, за которой человеческая жизнь теряет свою ценность. Рядом жался молодой рыжий паренек с восторженно-испуганным взглядом. Со стороны он казался чуждым элементом, щенком, случайно прибившимся к двум матерым волкам войны, но в глубине зеленых глаз уже плескалась бездна, что говорило о том, что сей невзрачный паренек уже ступил на опасную и извилистую волчью тропу воина.

Игорь неспешным шагом, чтобы сгладить свою хромоту, обошел строй, произнес привычную, давно отрепетированную приветственно-зажигательную речь. Получилось не очень. Как-то блекло. Без традиционного внутреннего огня. Игорь злился сам на себя, но поделать ничего не мог. Не было настроя, хоть плачь! А как без настроя людей на подвиги мотивировать? А откуда настрой взять? С утра разболелась нога. Обстановка хуже не придумаешь. Враг уверенно наступает, а сил для организации должного отпора нет. Да и отступать дальше некуда. Позади Камброд — главенствующая высота. С нее город виден как на ладони.

Лимит косяков исчерпан туже давно. Благодаря «гениальному» руководству новоиспеченных командиров батальона «Заря», который с легкой руки местных острословов уже прозвали «батальоном «Зазря», был сдан стратегически важный город Счастье, в котором находится ТЭС, снабжающая электричеством весь город, и, благодаря чему Луганск погрузился во тьму, обрушилась сотовая связь, прекратили работу насосы, подающие воду населению…

Уже проигран первый бой, в котором счастинцы, так и не получив тяжелого вооружения, пытались с автоматами остановить танки. В этом бою геройски погиб командир счастинцев Батя, труп которого с отрезанными ушами и со следами посмертного насилия «героические» украинские «освободители» вернули совсем недавно…

Уже оставлен мост через Донец, который был заминирован по всем правилам и должен был быть взорван, но, опять же вследствие мудрого руководства «Зари», так и остался девственно чистым…

Уже поступил выдающийся по уровню идиотизма приказ оставить позиции на южном берегу Донца, который, казалось бы, был самой природой создан для обороны. Высокие обрывистые берега, глубокое русло реки, отсутствие бродов позволяло, при наличии соответствующего вооружения сдержать целую армию. Именно за таким оружием и уехал в «Зарю» командир счастинцев. Оружия он не получил. Вместо этого ему представили 107-го, сказав, что он опытный командир и все организует, как надо, и отправили обратно. Когда же они приехали на позиции, то оказалось, что до них приезжали люди из «Зари» и дали приказ отходить к Металлисту. Там 107-й и застал растерявшихся счастинских ополченцев, которым непонятные субъекты, заявляющие, что они были направлены командованием «Зари», отдавали приказ отступать дальше. Дальше отступать было нельзя. Это 107-й понимал очень хорошо. Пришлось разоружить бравых бойцов «Зазри» (оружие очень нужно) и отдать приказ готовить позиции здесь. Хотя, конечно, стратегически позиция была не самая удачная, да и прибывшего пополнения явно недостаточно, а качество новобранцев — одни слезы. Опытных военных нет. Так, молодежь не обстрелянная. Как они себя поведут в бою — никто не знает. Вернее знает, но боится признаться даже себе. Ну, может, кроме этой троицы. Атаман, который их привез, понарассказал всякого. Он тогда еще атаману не поверил, мол, быть такого не может. А теперь, когда в глаза им глянул, понял, не врет казак. Мало того, еще и не договаривает. По своему опыту он знал, что такие люди крайне опасны. Они могут либо подняться до запредельных высот, либо рухнуть в пропасть, утащив за собой всех, кто окажется рядом. Середины у них нет. Для таких весь мир лишь арена для деятельности. Их деятельности. Они вершители судеб. Соль земли. Они становятся великими полководцами, совершают перевороты, завоёвывают государства. Они не могут быть за кого-то, только за себя. Это остальные могут выбирать они с ними или нет. Эти же идут всегда своей дорогой. И только своей. Именно они двигают историю: вперед ли, назад, в сторону или под откос, но никогда не останавливаются понаблюдать из укрытия, с безопасного расстояния, как стремиться большинство. Они не могут жить, как живет большинство, в полсилы, в полурадостях. Они горят сами и зажигают остальных, и либо сгорят в этом пламени, освобождая место для нового, либо перестроят мир под себя. Такими людьми он восхищался и боялся их одновременно, и это чувство занозой засело в его душе, не давая сосредоточиться. Командир скомкал свою речь. Наскоро распределил прибывших по подразделениям и подозвал к себе старшего из странной троицы. Подошли все трое.

— Здорово дневали, казачки, — оскалив зубы в широкой улыбке, произнес командир.

— Да неплохо, вроде. Спасибо, — из-за спины ответил молодой.

— И тебе здоровья.

— Спасибо, и ты здравствуй, — почти одновременно ответили ветераны.

— Понятно, — протянул командир, поняв, что к казакам они имеют весьма отдаленное отношение. — Давно в казаках ходим?

— Недели две будет, — усмехнулся Бригадир.

— А до того, где носило, и каким ветром к нам занесло?

— Попутным. Некоторые его Северным называют.

— Ясно. А что дома не сиделось? Семьи-то есть?

— Были, да кончились все, — Бригадир взял инициативу разговора в свои руки. — Там нас не ждет никто, а тут пользу принести можем. Так что принимай, командир, не подведем. А что? Опыт есть. Желание есть. Сил навалом. От чего бы на старости лет и не послужить Родине? Все равно больше делать ничего не умеем.

— А воевали где?

— Чечня. Сто четвертый полк ВДВ. Он, — Бригадир махнул в сторону Рахмана, — сто тридцать первый майкопский, а он, — кивок в сторону Паука, — нигде не воевал, но нам как брат. Младшенький. Несмышленый.

— А в последнее время чем занимались?

— Послушай, командир, — Бригадир посмотрел прямо в глаза. — Зачем тебе это? Я скажу, но ты все равно не поверишь. Ведь сейчас не это главное. Главное, что мы тут, что мы на одной стороне и что мы готовы биться на смерть в одном с тобой окопе. А что у каждого своя история за плечами, так это очевидно. Но и ты нас отозвал не затем, чтобы байки слушать. Ты увидел, что мы в войне кой-чего соображаем, и хочешь нам предложить что-то. Так?

— Так. Все так. Но я не могу доверять людям, которых я не знаю и которых не понимаю.

— Да ладно! Тут все такие, — вступил в разговор Рахман. — Из тех, кого ты знаешь лично, наберется человек десять, а кому реально что-то доверить можешь, и того меньше. Я прав? По глазам вижу, что прав. Давай на чистоту? — Рахман говорил с напором, не давая опомниться. — Положение у тебя незавидное. Враг силен. Людей мало. Большинство из них — сопляки зеленые. Как себя на рати поведут, не известно. Вернее известно, но тебе это не понравится. Тут надо костяк из своих формировать, чтобы было на кого положиться, а своих нет. А к тем, кто есть, вопросов больше, чем ответов. Кто за что воюет, не разберешь. Гражданская война — дело темное. У каждого своя правда, своя история. Да это ты по себе должен знать. Ты уже давно Перуновой тропой ходишь, многое видел. Я тоже повидал. Довелось. Хлебнул полной ложкой. Так вот, по своему опыту и разумению могу сказать, что мы и есть твоя опора. Нравиться тебе это или нет. Мы здесь чужие. Пришли оттуда. Сами. И пришли сюда, а не на ту сторону, хотя шансов умереть тут намного больше. У нас тут нет родителей, сестер и братьев. Имущества тоже нет. Мы не участвовали в местных разборках, не входим ни в какие кланы. Мы пришли воевать за идею. Готовы за нее умереть. У нас нет других интересов. Нет двойного дна, а, значит, служить мы будем честно и по совести.

— С каких это пор варяги стали опорой?

— С древних, с исконных, — Бригадир поддержал товарища. — Варяги были основой войска, которое объединило Русь. Рюрик, Олег, Игорь, Святослав доверяли варягам управление войсками. Владимир с помощью нурманов захватил Киев. Византия охотно брала на службу варваров, которые потом становились крупными военачальниками, а некоторые и императорами. И это вполне объяснимо. Варяги не предадут, а вот свои запросто. Слишком много личных интересов.

— Красиво поешь. Складно. Ты сам-то откуда, казачок? Где твоя Родина?

— Я родился на Полоцкой земле. А Родина моя — Русь…

— А я в СССР родился, — вклинился Бригадир, уводя товарища от щекотливой темы. — Я и живу в СССР. И присягу я тоже СССР давал. И это моя земля. На Днепре мой двоюродный дед погиб. Еще несколько пропало без вести именно на этой земле. Так что это и есть моя Родина. А то, что несколько ублюдков в девяносто первом мою Родину по частям порвали, чтобы грабить удобней было, так я под то не подписывался. Мы их всех еще судить будем за предательство. Так что я воевать за свою Родину пришел. Было время, камни разбрасывали, настала пора камни собирать. И я глотку порву тем, кто будет мне мешать.

— Впечатляющая речь. Браво. Сделаем вид, что я проникся, и перейдем сразу к делу. Ваш атаман говорил, что вы лучшие разведчики, которых он видел. Это так?

— Откуда я знаю, что он там видел! — Рахман отстраненно пожал плечами. — Я в лесу хорош. А тут леса нет. Так, деревца хилые…

— Если надо, то мы и тут сможем, — уверенно заявил Бригадир, — ты душу то не мытарь, командир, расскажи, что надо.

107-й пристально посмотрел на стоящих напротив ветеранов. На его усталом, небритом лице отразилась нешуточная внутренняя борьба. Он застыл на несколько долгих секунд, затем в запавших, испещренных сетью красных воспаленных сосудов глазах, мелькнула решимость, скулы заострились, под натянувшейся кожей задвигались желваки.

— Ладно, пошли, — выдохнул он и, резко развернувшись, захромал к командирской палатке. Зайдя внутрь, он разложил на большом, удобном столе, явно позаимствованном где-то, карту.

— Извините, другой карты нет. Но это лучшее, что смогли добыть, — с сожалением произнес 107-й и жестом пригласил подойти поближе. — Ты был прав, боец, положение хреновое. Все как ты сказал: нас мало, одни салаги, оружия мало, БК тоже. Из плюсов только позиция, ну и морально — волевые. Но о них понятно станет, только когда бой начнется. Враг сильнее, оружия не в пример больше, есть техника, тяжелое вооружение. Но настоящих бойцов мало. Воевать не умеют. А те, кто умеет, не хотят. Моральный дух вообще ниже плинтуса. Только у нациков настрой есть. Но они трусливые, да и оружия у них маловато. Нацики, в нашем случае батальон «Айдар», с военными не дружат, поэтому действуют порознь. Айдаровцы уже здесь. Вот тут их основная база, — командир ткнул карандашом в обведенный красным круг на карте. — Оружия у них много, но тяжелого нет, поэтому самостоятельно наступать они не решаются. Жить хотят. Сунулись раз, получили по самые гланды. Теперь окопались, ждут похода военных, чтобы под их прикрытием пограбить, как они любят. Военные не торопятся. Идут медленно. Нациков сами не любят. Но у них в нескольких подразделениях командный состав на западенцев поменяли, чтобы, значит, дисциплину усилить и патриотическое воспитание на должный уровень поднять. К тому же сюда перебросили восьмидесятый аэромобильный полк со Львова. Там командиры идеологически выдержанные. Разведка докладывает, что они стоят вот тут, — командир указал на несколько красных кружков. — Вот тут у них резерв. Это кажется, что далеко. На самом деле тут дорога прямая, на технике подскочить очень даже быстро можно. Они расположились в доме отдыха. Там же и склад ГСМ и боеприпасы. Выглядит как хороший объект для диверсии, но это только выглядит. Охраняется хорошо. Не подступишься. Еще один отряд десантников вот тут, совсем рядом, но он небольшой. Тяжелой техники нет. Только БМП и БТР. Окопались, ждут подкрепления. Окопались хорошо. Не подобраться. Но сами могут оперативно выехать на помощь «Айдару», если что. Они там хорошо спелись, все ждут подхода основных сил. У них большое наступление запланировано. Сюда стянули всю самоходную и простую артиллерию. Из-под Славянска перебросили. Это опора их ударной мощи. И все это на нашем направлении. Но военные драться не хотят, хотят испугать, потому идут медленно. Но нам уходить нельзя. Надо продержаться хотя бы две недели. Вот такая вот диспозиция. Что скажете?

Сто седьмой вопросительно посмотрел на Бригадира с Рахманом.

— А скоро военные подойдут? — спросил Бригадир.

— Максимум неделю. Больше наши задержать не смогут, — «Сто седьмой» с интересом наблюдал за Рахманом, который взял карандаш и с увлечением его рассматривал, как будто видел карандаши впервые. Бригадир заметил это и толкнул товарища. Тот поднял глаза и произнес:

— Ситуация понятна. Сложная, но не безнадежная. Выход простой и проверенный временем. Слон должен стоять на месте, а муха жалить. Короче, надо создать несколько небольших групп, которые будут постоянно нападать на колонну. Бой не дольше пяти минут. Выстрелили, отошли. Отсиделись, и снова. Главное скорость и незаметность.

— Рад, что мы мыслим сообразно, — саркастично оскалился 107-й. — Есть такие группы. И не одна. Я вам и предлагаю как раз такую и сформировать. Атаман говорил, что вы диверсанты от Бога. Справитесь?

Рахман посмотрел на Бригадира, потом на карту, словно ожидая какого-то подвоха.

— А что тут не справиться. Только нам нужно пару проводников, желательно из местных…

— А еще пулеметчик, сапер и снайпер, — быстро добавил Бригадир, — по три БК и пару «Мух» и «Шмеля».

— И карандаш, чтобы губу закатывать, — подытожил 107-й. — «Мух» и «Шмелей» и так на пересчет. Не дам. Сапера дам. Проводников тоже. А вот снайперов нету. От слова совсем.

— Прям, совсем нету? — не унимался Бригадир.

— Совсем. Хотя погоди. Вчера с пополнением один пришел. У него СВД с собой. Я спрашиваю, ты снайпер, он говорит, да. Позже выяснилось, что он до войны телефонные линии обслуживал и платы для игровых автоматов мастерил. А винтарь взял, когда СБУ брали. Сам себя он разведчиком и снайпером считает. Мол, если взял ружье с оптикой, значит снайпер. Вот его и берите. Он почти местный, кстати. Со Славянска.

— А сапер тоже из радиолюбителей?

— Нет. Этот настоящий. Энтузиаст. С фантазией. Он по правому флангу так подходы заминировал, что теперь разминировать не может никто. Я к тому району даже приближаться запретил. Пришлось дополнительный пост оборудовать, чтобы свои туда не забрели по ошибке.

— Это как это?

— А так! Выполнил задачу и при этом проявил поразительную смекалку и высший профессионализм. Я его чуть было не расстрелял вчера. Сейчас в холодной сидит. Забирайте.

— А за что ты его так?

— Я же сказал, за фантазию. Заминировал так, что теперь разминировать никто не может. Почти весь запас мин израсходовал. Теперь никто найти их не может. Два моих лучших сапера подорвались. Чудом живыми остались. Разминировать не разминировали, но почву удобрили добре…

— А он сам не может?

— Нет, не может. Не помнит он куда, чего и как ставил. Пьяный был в дрова. Забирайте его, а то я сам его расстреляю! Прямо из холодной и уводите, от греха подальше.

— Хорошо, — охладил, начавшего было распаляться командира, Рахман. — Мы пойдем. Только нас одних маловато будет. Ну, вырежу я вот эти блок-посты, — Рахман стукнул карандашом по карте, — но это их не остановит, только разозлит, и мотивации подкинет. Надо по-другому.

Рахман задумался. Бригадир, обойдя карту, поинтересовался:

— Где у них ближайший склад боеприпасов?

— Вот тут, — 107-й показал на красный круг, — тут Айдар стоит. Тут у них штаб, школа. Своих тренируют. Сюда, как местные говорили, ящики сгружали. Похоже на боеприпасы. Но сюда не подобраться. Пробовали. Только людей потеряли.

— А поконкретнее. Схема размещения, расположение постов, штаба, складов, техники, численность и так далее.

— Не знаем. Я ж говорю, не смогли пробраться.

— А языки что говорят?

— Какие языки?! Забудь! Это все со слов местных.

— Да… как все запущенно. А вот здесь что? — Бригадир указал на несколько крючков на карте.

— До туда сами не доходили. Со слов местных, там госпиталь разворачивать собираются. В бывшем детском лагере. Врачи, оборудование. Кто охраняет, не известно. Но охраняют хорошо. Для нас интереса не представляет.

— Диспозиция ясна, — неожиданно вступил в разговор Рахман. — Я не знаю, кто у них командир, но он делает элементарные ошибки. Мы так под Кукейносом Велимира под орех разделали вместе с его нурманами, хотя сил у нас не в пример меньше было. Значит так. От нас требуется притормозить основные силы, лишить возможности направления подкрепления вот отсюда, а затем выманить Айдар к вот этим постройкам. Тут очень удобное место для засады.

— Согласен, коллега, — подхватил с азартом Бригадир, — рекогносцировку на месте мы конечно проведем, но, судя по карте, место идеальное. Выманиваем «Айдар» и запираем их в здании клуба. Десантники пойдут на помощь. Мы их вот тут развернем, заставим идти в объезд, где их БТРы пожжем как в тире. Если повезет, то еще парочку и захватим. С «Айдаром» еще проще. Когда они до клуба дойдут, мышеловка захлопнется. Ну не вся. Вот эту дырочку ставим. Должны же они подкрепление подкидывать. Техники у них нет. Значит, подкрепление только на легковых автомобилях смогут подвозить по четыре человека максимум. Тут дорога одна. Пусть везут. Тем более мы ее всегда перерезать сможем. Кстати, автомобилей у них много?

— Много. Местные говорят, они там целую стоянку из угнанных, или, как они говорят, реквизированных, автомобилей устроили.

— Отлично! Вот ее мы и сожжем! Это для них больнее, чем склад боеприпасов взорвать или блок-пост вырезать. Они погонятся, обязательно погонятся. Ну как план?

— Толково, только слишком много «если». Если погонятся, если десантура на помощь пойдет, если мы ее в объезд заставить пойти сможем. Ну а главное, если вот эти подкрепление не подбросят, и если военных притормозить сможем.

— Ну, за это не волнуйся. Это мы организуем. Правильно, Рахман. Ты только свою часть работы выполни как надо. Мы сейчас на месте оглядимся и детали согласуем, кого куда выводить, как связь держать будем. Да мало ли.

— Я-то выполню, не сумлевайся. Только откуда в тебе такая уверенность, что вы хотя бы в тыл проскочите? Там секрет на секрете. Говорят, что айдаровцам тепловизоры американские привезли. Подтвердить не могу, но у нас только одна группа без проблем проскочила. А ведь все парни местные, каждый кустик знают.

— Они знают, а мы ведаем — вмешался Рахман. — Мы сегодня ночью пойдем. Две группы поведу. Наша уйдет вперед, а вторая засветится и отойдет, чтобы все видели. Три дня нам достаточно, чтобы на складе шуму наделать. Ты услышишь. После этого сутки на Айдар. Мы выводим его прямо к клубу. Дальше твое дело. Как засаду сделать и где людей расставить, сообразишь. Это общий план. Надо на место взглянуть. После детали обсудим. Согласен?

Сто седьмой внимательно смотрел на новобранцев. Он был буквально ошарашен их наглостью, напором и непоколебимой уверенностью в своих силах. Предлагаемая ими схема была проста и изящна, как в голливудском боевике в стиле Рэмбо, где сверхсекретная группа элитных головорезов проникает в суперохраняемый объект, похищает самую страшную тайну, убивает не меньше полка вражеского спецназа, все взрывает и, чтобы два раза не ходить, спасает красавицу. В жизни так не бывает. Проверено на практике. Караваны верблюдов, воздушные замки, сокровища, прекрасные принцессы в реальности оказываются миражом. Из этого богатого перечня настоящим оказывается лишь верблюдица, обычно старая и больная, абсолютна негодная ни к строевой, ни к какой другой службе. Но стоящие перед ним бойцы почему-то внушали доверие. От них ощутимо веяло надежной, спокойной, уверенной силой. В их глазах не было ни тени сомнения или страха. Только твердость, решительность и боевой азарт.

— А что, собственно, я теряю? — спросил командир сам себя. — Парни, вроде, бывалые. Говорят дело. Своими головами рискуют. Если у них ничего не получится, ничего не изменится. Позиции для засад без них выберем. Минные заграждения тоже без них организуем. Даже если их припрут, все равно ничего не расскажут. А вот если затея выгорит, то нациков можно будет нашинковать мелко, да еще техникой трофейной разжиться. Так что стоит попробовать. Не сегодня, конечно. Сегодня с ними на рекогносцировку сходим. Посмотрим, чего они в деле стоят. Пусть ребята их на вшивость проверят. А там видно будет.

Командир решительно надел кубанку, как бы прерывая разговор, произнес:

— Добро, хлопцы. Ступайте в расположение, подготовьтесь. Через час за вами разведчики наши придут. Вместе с ними по окрестностям пробежитесь, рекогносцировочку проведете. По ее результатам и решим, как дальше быть. Добро?

Не ожидаясь ответа, командир позвал помощника и, дав ему указания относительно размещения и вооружения новобранцев, отправил их в расположение.

Глава 5

Начальник штаба Сергей Робертович Штоль, по прозвищу «канадец» сидел на поваленном бревне и близоруко щурился на закипающий чайник. Сверху капнуло. Посмотрев наверх, он увидел коршуна, величаво парящего по безоблачному высокому небу. Воспоминания нахлынули мощной теплой волной, Сергей широко улыбнулся своим мыслям. Вот так же много лет назад он лежал на спине в ворохе прелых листьев, перемазанный грязью и экскрементами, и смотрел, как в чистом прозрачном небе, дико визжа, от него улетают его надежды и мечты…

Эта история началась в далеком 1994-м, когда он, еще молодой и очень перспективный преподаватель Харьковского университета, был застукан женой в момент совершения акта супружеской измены в подсобном помещении кафедры. Его супруга — женщина строгая, но справедливая, появилась внезапно, с тыла, и в самый неподходящий момент. Не тратя время на пустые разговоры, она влепила острым носом дамской туфли в область ритмично раскачивающейся пятой точки благоверного. Удар совпал по моменту с мощным оргазмом, заставив испытать дикий восторг и дикую боль одновременно. На этом супруга не остановилась и при помощи крепкого слова и подручных предметов разной степени твердости и тяжести постаралась вбить в голову своего благоверного основы понимания мазохизма как философии семейной жизни. Весть об этом происшествии быстро распространилась по университету, передаваясь из уст в уста и, каждый раз обрастая новыми и новыми подробностями. Сергей Робертович стал звездой, на короткое время затмив по популярности всех шоуменов постсоветского пространства. Однако Робертович, будучи по своей природе человеком скромным и, даже, где-то застенчивым, такой известности не оценил, и, выписавшись из больницы, немедленно развелся и уехал. Сначала в Днепропетровск, а потом еще дальше — в Израиль. Историческая Родина, вопреки его ожиданиям и уверениям украинского бомонда, встретила неласково. Оказалось, что его там никто не ждет, он никому не нужен. Более того, если в Харькове его считали евреем, но при этом это особенно никого не волновало, то на земле обетованной он стал русским, гоем, т.е. почти человеком. Помыкавшись около года, Сергей Робертович иммигрировал в Канаду, где по многочисленным заверениям соотечественников, для иммигрантов построили рай. Терять ему было нечего, и он отправился за океан. При первом приближении все выглядело весьма пристойно: привычный климат, чистая природа, достойная социалка. Разве что канадцы, видимо по своей невнимательности, загнали иммигрантов на свой Север, но так это ненадолго, года на три, не больше, зато какая перспектива! Прожил Робертович в канадской северной глубинке среди китайцев, индусов и других коренных народов Северной Америки относительно недолго, как, впрочем, и большинство «новых канадцев». Государственные программы по освоению северных территорий за счет туземцев с треском провалились. Теплолюбивые азиаты наотрез отказывались пускать корни в условиях низких температур и всеми правдами и неправдами перемещались на Юг, где и растворялись среди аборигенов или иммигрировали дальше в США. Робертович остановился в Оттаве, где устроился помощником профессора местного университета. Да, в университете он по-прежнему был человеком второго сорта, к чему, впрочем, он привык достаточно быстро. За канадского профессора с труднопроизносимой французской фамилией он выполнял всю грязную работу. Хотя почему только грязную. Всю работу, включая научную. Профессор обладал дурными манерами, скверным характером и довольно узким кругозором, что компенсировал наглостью, объемистым животом и патологической жадностью. Однако своего помощника он не обижал и, хотя и беззастенчиво отбирал и присваивал себе результаты его научной деятельности, обещал поспособствовать ускорению процесса получения гражданства. Реальных действий, кроме слов и снисходительных похлопываний по плечу, конечно же, не предпринималось, но Робертович свято верил в справедливость западного мира и ради получения места в нем был готов терпеть плевки и подачки. Платили ему, естественно, мало. Ну, как мало. На житье хватало. Да и, справедливости ради, просили от него не много. Прорывных идей или даже глубоких знаний не требовалось. Полученных в совковой школе знаний с избытком хватало для преподавания в местном ВУЗе. Серьезной научной работы ему не предлагали. Он должен был лишь не выделяться. Стать как все. Выучить заведенный распорядок дня и ограничить свои желания до нужд среднего потребителя. И Сергей старался во всю, и со временем даже стал получать удовольствие от сытой размеренной жизни. Но уровень доходов его не устраивал. Безжалостное общество идеальных потребителей заставляло все время тянуться выше. Чтобы соответствовать своему социальному статусу, он вынужден был по вечерам продавать пирожки на языковых курсах в центре подготовки иммигрантов. Иногда он встречал там своих бывших соотечественников. Их было видно сразу, по живым искренним глазам, детской непосредственности, наивности и безотчетной вере в призрачные идеалы капитализма. Таких Робертович выделял сразу. Он мог почти безошибочно назвать срок, регион и причину, по которой они покинули родные края. Он любил разговаривать с новенькими. Уже на правах ветерана, с олимпийской высоты прожитых за границей лет, вещать об особенностях местного менталитета, давать советы, обнажать скрытые камни в процедурах получения заветного вида на жительство, хвастаться и безбожно врать о своих успехах и достижениях. Ему нравилось вызывать зависть со стороны наивных соотечественников, нравилось хотя бы на короткое время ощущать себя богатым, успешным и почти всемогущим. В такие минуты он реально верил своему вранью и был счастлив. Так он и жил с мечтой о полной интеграции в канадское общество, пока в один солнечный день все его мечты были перечеркнуты благодаря одному не в меру любопытному и трусливому еноту. Надо сказать, что Сергей ощущал грядущую беду задолго до встречи с упомянутым животным со слабым кишечником. Накануне судьбоносной встречи он завершил исследование, над которым он работал вместе с ненавистным профессором, а вернее вместо профессора, и которое, по его разумению, должно было прорвать плотину отчуждения и принести, наконец, заслуженное признание, а вместе с ним почет и место в научном сообществе страны. На этот раз точно. Профессор клятвенно обещал указать его фамилию среди авторов. Жизненный опыт говорил об обратном, но Сергей давил сомнения в зародыше. Не может же француз быт скотиной настолько? Расставаться с прочно засевшими в голове советского интеллигента мифами о справедливости западного мира было страшно. Крушение идеалов — всегда перелом. Всю жизнь ему вдалбливали, что «жизнь на Западе» и «счастье» — слова синонимы, и пусть жизнь на собственной шкуре доказывала обратное, в его мозгах счастье и Канада слились в одно приятное теплое целое. Несоответствия идеального мира с реальным он старался не замечать, предпочитая все списывать на ненавистного профессора, а сосущую тоску и чувство безысходности заливал дешевым виски. Однако в этот раз он решил подстраховаться. В нарушение должностных инструкций он уничтожил все файлы с данными исследования на своем рабочем компьютере и перенес их на дискеты, которые хранились только у него. Теперь профессор не сможет безнаказанно присвоить результаты его труда. Поставив последнюю точку, он бережно упаковал заветные дискеты, зябко передернул плечами, отгоняя леденящее душу неприятное предчувствие, и на всякий случай удвоил обычную дозу огненной воды. Последний стакан он принял стоя, пренебрегая закуской, и, выдав длинную и очень нецензурную тираду в адрес своего шефа, свалился на кресло и немедленно заснул, чутко похрапывая. Утром, приняв душ и совершив мочеиспускание протеста на фотографию ненавистного профессора, закрепленную на дне унитаза, Сергей схватил дежурную кружку горячего напитка, по странному недоразумению называемому кофе, сумку с дискетами и направился в Университет. Утро в тот день выдалось на редкость ясным и улыбчивым. Солнце, ярко-оранжевое, лучистое, грело покойно и ласково. По высокому, прозрачному небу неспешно плыли редкие легкие облака. Сергей с наслаждением вдыхал свежий утренний воздух полной грудью, выгоняя из себя зловонные пары утреннего похмелья, очищая голову, пробуждая желание жить. Неожиданно появилось желание сделать зарядку. Такого с Сергеем не было уже лет десять. Он удивленно вытянул руки вверх, потянулся и неожиданно присел. Раздался треск. Сначала щелкнула челюсть, затем затрещал позвоночник, за ним суставы и в конце раздалось уж что-то совсем неприличное. Все тело заныло оптом. В затылке стрельнуло болью. Сердце прыгнуло и опустилось на желудок, вызвав приступ тошноты. Стрелка барометра настроения быстро поползла вниз. Очень захотелось срочно съесть что-нибудь жирное, вредное. Робертович благоразумно решил пойти на поводу у своего организма и купил в ближайшей передвижной закусочной порцию жареной картошки с жирным горчичным соусом. Времени было предостаточно, погода располагала к безделью и праздности. Сергей направился в университетский парк, где сел прямо на траву и с удовольствием позавтракал. В соответствии с законами природы кровь отлила от воспаленного мозга к желудку. Ненадолго полегчало. Ход мыслей резко изменил направление в сторону физиологии. Уже немолодой, но все еще перспективный ученый лег на газон, смежил веки и забылся коротким тревожным сном. Проснулся он от навязчивого шуршания пакетом прямо у самого уха. Неприятное предчувствие стальным обручем сдавило сердце. Скосив глаза, он увидел, как в его сумке деловито копается толстозадый енот. Он уже вытащил пакет с дискетами и, не обнаружив там ничего вкусного, отложил его в сторону, а сам продолжал с упоением рыться в недрах большого пакета с принадлежностями для бассейна. Ученому следовало бы сначала подумать и не предпринимать резких движений, чтобы не спугнуть животное, но он, на свою беду, поступил иначе. Он резко вскочил и потянул сумку на себя. Енот животное сильное, но ему не тягаться с человеком, страдающим от похмелья. В коротком соревновании по перетягиванию сумки убедительную победу одержал царь природы. Енот обиженно заверещал и в качестве утешительного приза забрал пакет с дискетами. Человек потянулся за этим пакетом. Енот начал отступление, переходящее в паническое бегство. Робертович, поняв свою ошибку, не мог допустить утраты дискет с результатами многомесячной работы, бросился в погоню. В других условиях енот может быть уже и бросил ненужный ему пакет, но преследующий его безумец не давал такой возможности.

Енот жил в этом парке всю свою жизнь. К людям он относился с осторожностью, но без страха. Странные прямоходящие выставляли каждую ночь перед домами большие черные пластиковые пакеты с мусором, в котором всегда можно было найти что-нибудь интересное. Кроме того люди приносили с собой в парк большие сумки с едой. Эту еду можно было выпросить, но гораздо интересней было самому обследовать содержимое их пакетов и выбрать самые лакомые куски. Этим нехитрым делом енот промышлял уже давно и даже потихоньку натаскивал на это своих щенков. Ходящие на задних лапах, при всех своих внушительных размерах, отличались пугливостью и незлобивостью. Лишь изредка кто-нибудь крикнет громко или кинет чем-нибудь, но так, для острастки, чтобы отогнать, не более. А этот человек вел себя крайне агрессивно. Он внушал страх, и этот страх гнал вперед и не позволял выпустить злополучный пакет из цепких зубов. Енот пересек весь парк. Человек не отставал, грозно рыча и опрокидывая встречных ему сородичей. Енот свернул к реке. Человек за ним. Более того, он сильно приблизился и дважды почти схватил своими лапищами за пушистый полосатый хвост. У енота остался последний шанс — дерево. Он прыгнул на ближайший тонкий ствол и быстро полез наверх. Человека это не остановило, он полез следом. Дерево угрожающе скрипнуло и начало нагибаться. Енот испуганно завизжал и полез еще выше, где ветки были настолько тонки, что едва выдерживали его вес. Ствол затрещал и наклонился к земле наподобие гигантского лука. Бежать дальше было некуда. Хищник неумолимо приближался, а вместе с ним приближалось ощущение конца, скорого и неотвратимого, на которое почти все живое реагирует одинаково. Ужас вызвал у енота неконтролируемый спазм кишечника. Проще говоря, он обгадился. Причем, прямо на лицо Сергею, уже протянувшему руку к своему пакету. Такой подлости от животного ученый не ожидал. Повинуясь инстинкту, он отпустил руки и полетел вниз. Дерево же, в соответствии с законами физики, сбросив лишнюю нагрузку, разогнулось, и енот был выброшен наподобие снаряда из камнеметной машины на противоположный берег реки. Сергей Рудольфович не почувствовал ни удара о землю, ни боли. Он видел лишь, как в синем безоблачном небе летит толстый полосатый пушистый зверек. Енот летел по широкой дуге, как тяжелый пузатый бомбардировщик, утробно подвывая и не прекращая гадить. В его цепких лапах как тормозной парашют трепыхался пакет с результатами научной деятельности Университета. Вскоре его полосатый хвост скрылся на противоположном берегу реки Оттава, а вокруг Сергея собрался недовольный народ. Робертович лежал под молодым дрожащим кленом. Над ним распахнулось высокое чистое небо. Легкий ветерок шевелил резные листья. Где-то над ухом галдели канадцы, ругаясь и сильно переживая за несчастное животное, которое так и норовят обидеть русские дикари. Особенно надрывалась какая-то старушка, визгливым голосом требующая линчевать «красного шпиона», почему-то обвиняя его в геноциде чеченского народа. Но Рудольфовичу было плевать на нее. Он лежал, бездумно таращась в чистое небо. По его, покрытым пылью, перегноем и экскрементами енота щекам, текли очистительные слезы, оставляя за собой светлые бороздки, смывая грязь с лица и из души, унося с собой несбывшиеся мечты и иллюзии о мире всеобщего благоденствия и несчитанных денег.

Потом был арест, скандал в Университете, увольнение, суд, огромный штраф за жестокое обращение с животными, мытарства и, наконец, возвращение на Родину. К его великому удивлению, тут он обрел себя заново. Новая семья, новая работа, деньги, положение в обществе и прозвище «канадец». Все то, что он так долго и безуспешно добивался за океаном. Сейчас он снова стал бездомным. Его дом сожгли каратели, как, впрочем, и дома многих других счастинцев, которые не поддержали майданутых.

Начальник штаба усмехнулся про себя в пышные усы, которые из-за отсутствия необходимого ухода несколько поблекли и обвисли, придавая его лицу обиженное выражение.

«Странная штука — жизнь, — подумал он, вытирая с плеча птичью отметину, — полжизни мотался, ловил птицу удачи в дальних странах, а она под носом жила. Видимо, это заложено в человеческой природе: верить в то, что у соседа яблоки всегда вкуснее.»

Из сладких грез его вырвал настороженный голос командира:

— Отдыхаешь, Робертович?!

Не дожидаясь ответа или приглашения, он сел рядом, закурил и спросил, глядя перед собой:

— Не слышал, там наши пришли? Волнуюсь я что-то. Уже должны были давно вернутся. Не завели ли эти разведчики куда-нибудь не туда. И стреляли, вроде. Не бой, конечно, но стрельба была. А сейчас тихо все. Ну что молчишь? Скажи что-нибудь!

— Да ты не дергайся. Вернутся они. Парни опытные. Местные. Эти места хорошо знают. Да и предупреждены они, чтобы ухо востро держать. Ничего с ними не случится. А что стреляли, так то не бой, точно. Если бы наши нарвались, мы бы пальбу еще долго слышали. Да и эти парни бывалые, за версту видно. На засланных не похожи. Да и мальца своего здесь оставили… Так что брось. Придут скоро. Я тебе лучше про их мальца расскажу. Ну, этого, рыжего. Чудика. Описаешься.

Сергей развернулся к командиру, губы растянулись в добродушной улыбке. В глазах заплясали веселые искорки.

— Слушай, этот рыжий — ходячее бедствие. У него в руках все горит. Буквально. Его привлекли блиндаж строить. Ну, этот, где Семеныч рулит. Там блиндажа как такового нет еще. Так, заготовка. Это чудо рыжее заявило, что все делают не так, взялся за дело сам и все обрушил. Не спрашивай меня как, я не знаю, никто не знает. У него талант. Слава Богу не убился никто. В общем его пинками выгнали.

— И?

— Бурый его определил к костровому в помощники.

— И?

— Что и? Крики слышал? Это он отличился. Взялся треногу усовершенствовать.

— Усовершенствовал?

— Ага. В итоге свалился в костер, опрокинул на себя котел с супом.

— Жив? Не обварился?

— Ты таки будешь смеяться, но ни царапины! Так, немного ногу ошпарил, но Юлька сказала, что ерунда, за пару недель пройдет.

— Да, ценный кадр. Еще на довольствие не встал, а уже в лазарете.

— Зато какой потенциал! За один день прошел дым, огонь, воду и медные трубы!

— А трубы-то откуда?

— А его повар по хребтине половником протянул. А половник медный, тяжелый. На трубу не сильно смахивает, но все же…

— Да уж… Вот напарничка они себе подобрали. Как ты думаешь, что их связывает? Те двое битые, матерые. Зуб даю, у каждого из них приличное кладбище за спиной. Для них война, что мать родна. А этот зеленый, как молодой горох. Даром что рыжий…

— Не знаю. От этих так и прет тайной. Черной, кровавой. Может они родственники? Хотя не похоже. Скорее всего, это сын погибшего друга, или просто из одной секты… Атаман говорил…

Начальник штаба запнулся, замолчал и указал командиру на бегущих к ним бойцов.

— Смотри, Викторыч, это Витек бежит. Я ж говорил, все нормально. Сейчас расскажет.

Через несколько секунд к ним подскочил невысокий белобрысый парень со светлыми глазами навыкате и взволнованно затараторил:

— Командир, ты откуда этих ниндзей взял? Это монстры! Они все как рентгеном видят. А ходят как?! Все излазили, а этот седой, тот который с луком, языка добыл. А нюх как у собак!

— Подожди ты! Кто кого взял? Какого языка? Где он? Ты успокойся и доложи по порядку.

Боец вздохнул глубоко, судорожно достал сигарету, прикурил и продолжил:

— Эти казачки — вылитые ниндзя, гадом буду. Я не знаю, где их учили, но я таких не встречал. Профи. Мы пока до места дошли, они все наши секреты вычислили. Мы своих предупредили, все как договаривались, чтобы проверить, значит. Ага, проверили. Они всех за версту вычислили. У ребят аж комплекс неполноценности выработался. Особенно этот седой. Он себя Рахманом называет. Чечен, может? Он еще с луком приперся.

— С каким луком?

— С обычным, блочным. Заявил, что в этом деле автомат ему только мешает. Отказался короче. Взял свой лук и стрел с десяток. Я ж говорю, ниндзя. Мы тогда возражать не стали, но зарубку себе сделали, но сейчас не об этом. У него нюх, как у породистой ищейки. Он всех по запаху взял, как собака. Издевался всю дорогу. Говорил, что таких опоссумов как наши казачки не то что в разведку, за зайцем отправлять нельзя. Мало того, мол, что три дня не мылись, так еще и прячутся по ветру. Причем не просто сказал, а еще все секреты показал! А они добротно спрятались. Я бы не нашел!

— Это все интересно, но что ты там про языка говорил?

— Ты сказал по порядку, я и по порядку. Сейчас и до языка дойду. Подходим мы к тому месту, где вчера с нациками схлестнулись. Этот, который Бригадир, карту разворачивает, начинает вопросы задавать. Кто? Где? Сколько? Сыпет, в общем. Мы, как могли, ответили, а он издевается, мол, обстановкой не владеете. Слово за слово, а Колян возьми и скажи, мол, иди, добудь языка и его и поспрашивай. А этот, который Рахман, — «Вы что, языка еще не брали?». Мы — не брали, мол, тебя ждем. А тот — так может принести? А Колян, — неси, коль такой крутой! А потом Бригадир с каким-то вопросом влез. Мы на секунду отвлеклись, поворачиваемся, а этого Рахмана нет. Как в цирке. Пух, и растворился. Мы искать кинулись, а Бригадир спокойно так, мол, не суетитесь, сам вернется, вы же сами попросили языка привести. Теперь ждите. И, главное, уверенно так. Как будто для него это обычное дело, рутина, не стоящая внимания. Мы, конечно, не успокоились. Порыскали еще, но аккуратно, чтобы не засветиться. Да куда там. Без толку. Колян на всякий случай охрану выставил, и стали ждать. А этот Бригадир не унимается. Мол, что сидеть. Пришли разведку разведывать, давайте разведывать. Пошли дальше, но уже с опаской. Бригадир себя хорошо показал. Грамотный боец. Все четко расставил. Схему придумал, закачаешься, но это он сам доложит. Я про языка… Прошло часа четыре — пять. Слышим выстрелы впереди. В километре где-то. Может, меньше. Мы напряглись, а Бригадир спокойно так, буднично, это Рахман, нашел, мол, таки языка. Сейчас притаранит. Мы расставились по позициям, ну, там, прикрыть, если что. Ждем. Пол часа прошло. Тишина. Потом свист раздался. Откуда то сбоку. Бригадир автомат хватает и говорит, за мной. Колян с ним Алмаза с Фарой отправил, а сами сзади, на расстоянии. Мало ли чего. Они на ходу еще пару раз пересвистнулись, но в итоге нашлись. Из-за какой-то кочки вылез Рахман, а за ним наши выволокли нацика. Здорового такого. Как его Рахман допер, ума не приложу. И деталь одна интересная. Язык не связанный был.

— Как не связанный?

— А вот так! Только как куль он. Ни ходить, ни говорить не может. Только рот разевает, как рыба на берегу, да глаза таращит.

— А на хрена такой нужен?

— Рахман говорит, что это техника особая. Он его так вырубил. Скоро отойдет и заговорит. Его сейчас наши волокут. Он взаправду как парализованный. Так не притворишься. Я, собственно вперед побежал, чтобы спросить, что дальше делать.

— Дальше? — командир пружинисто вскочил. — Дальше бери надежных ребят и волоки гада ко мне в палатку. И чтобы ни одна душа! Охрану выставь, но так, чтобы ненавязчиво. Чтоб никто… Какой размер одежды у этого дитя майдана?

— Да, примерно с тебя, только сантиметров на десять повыше.

— Тогда сделаем так. В десять ноль-ноль я общее построение объявлю. Народу будет мало. В это время вы скрытно притащите его ко мне. С него одежду всю снять, мою одеть. Одежду и все, что при нем, ко мне на стол. Бери мою робу и маскхалат сверху накинешь, чтобы со стороны все выглядело, будто вы молодняк проверяете. Этих двух героев-ниндзя — сейчас к Робертычу. Я с ними поговорю.

***

В помещении, приспособленном по штаб, было темно и душно. Взволованный командир мотался по комнате, меряя шагами тишину. На его широком лбу, неухоженных, рябоватых щеках образовались жесткие складки. В глазах — знакомый разведчикам сосредоточенный блеск. Китель расстегнут, обнажая могучую волосатую грудь с татуировкой. Командир дышал тяжело и шумно. Его начальник штаба тихо сидел в углу и терпеливо и сосредоточенно ждал появления новобранцев. В таком напряженном ожидании прошло несколько долгих минут. Наконец дверь распахнулась, и в помещение неспешно и уверенно вошли Бригадир и Рахман. Бригадир поставил свой автомат у ближайшего стула и вопросительно приглашающе посмотрел на товарища. Тот помялся и неохотно, с видимым сожалением снял через голову большой лук и бережно положил его на сиденье, после чего сделал два неуверенных шага в сторону и замер с недовольной гримасой на сером в грязных разводах лице. Он сел на стул и спросил:

— Мне доложили, что натворили вы делов, — он посмотрел на Рахмана. — Это ты языка взял? Тогда ты и рассказывай. Вещай, герой. Не стесняйся.

— А мне-то что стесняться? Мне стыдится нечего. Это не я пластунов распустил, что их только за смертью посылать.

Во всей фигуре Рахмана, позе, взгляде, голосе было столько брезгливого высокомерия, что командир едва сдержался, чтобы не заехать наглецу по его физиономии.

— Не понял, ты что хочешь этим сказать?

— Я что хотел, уже сказал. Дерьмо у тебя, а не пластуны. Я бы им коров пасти не доверил. Ничего дальше своего носа не видят. По кустам идут, как лось на гону. На том берегу слыхать! Земля дрожит, кусты трясутся. Что там делают? Правильно, то пластуны на задание вышли. Ты скажи честно, кто-нибудь из них хоть раз в тыл ходил? Или ты мне этих смердов для проверки подсунул?

Командир уже было открыл рот для выражения своих мыслей по поводу заносчивости новобранцев, но старорежимное словечко «смерд» почему-то резануло слух. Старый десантник запнулся. Он буквально затылком ощутил могильный холод дыхания времени. На какой-то миг он ощутил себя в походном шатре древнерусского хана. Посередине шатра стоял грубосколоченный стол, заваленный свитками, книгами в толстых переплетах, отдельными листами, длинными птичьими перьями. За столом стоял высокий жилистый воин с благородным, но жестким и властным лицом. Длинные седые волосы, падающие на плечи, говорили о почтенном возрасте, но в глубоких синих глазах было жизни на троих. Во всей фигуре чувствовалась сила, звериная мощь. Высокий лоб пересекал тонкий, но глубокий шрам, буквально разваливший пополам бровь и левую скулу, придавая всему лицу хищное выражение. Это впечатление усиливал другой шрам, большая часть которого скрывалась под густой бородой. Он как бы стягивал разорванную когда то верхнюю губу, обнажая острый желтый клык. Кожа смуглая, битая ветрами, зноем и морозами. Густые косматые брови сшиблись на переносице, а из-под них внимательно смотрели синие ясные как летнее небо глаза. За спиной хана стояли два закованных в железо гиганта. Их лиц не было видно из-за закрытых черных шлемов. Сам он был одет в длинный халат темного сукна с золотым рисунком. На широком богато расшитом поясе висела сабля в простых ножнах и кинжал с черным лезвием и красным светящимся камнем на рукояти. Этот древний воин был абсолютно не похож на стоящего перед ним Рахмана, но командир почему-то был уверен, что это он и есть. Слова возмущения, уже готовые сорваться с губ, трусливо застряли в глотке. Командир закашлялся, а когда он поднял глаза, видение уже исчезло. Перед ним стоял нагло ухмыляющийся Рахман.

— Зря ты так, — командир растерянно сел на место. — Их воевать никто не учил. Бьются, как умеют. И получается неплохо. И за ленточку ходили ни раз. И язык твой у нас не первый. Так что не задавайся. Рассказывай все по порядку.

— Рах, не горячись, — примирительно, но строго произнес Бригадир. — Расскажи, только по делу.

— Хорошо, — уже примирительно произнес Рахман. — Я погорячился. Обидно, когда не доверяют. Так что рассказывать?

— А как тебе доверять? Мы тебя первый раз видим. Расскажи, как языка взял.

— Да там рассказывать не о чем. Я когда понял, что твои пластуны обстановкой не владеют, решил сам выяснить. Дело сложное затеяли. Тут каждая мелочь важна. Надо знать, а не домысливать. Решил языка взять, чтобы расспросить потом. Твоих не взял. С ними идти, только дело портить. Пошел по дуге. По моим прикидкам до их позиций версты полторы, не более. Вскоре заметил, что впереди идет кто-то. Ломятся как кабан через орешник. Ну, как твои ходят. Идут беспечно, никого не боятся. Птицы галдят. Весь их путь как пером вычерчивают. Я наперерез. Затаился. Жду. Выходят двое. Думают, что идут аккуратно. Прячутся. А сами как с барабаном маршируют. Смерды они и есть смерды. За ними вроде чисто. Я выбрал одного, который мне более смышленым показался. Второго застрелить пришлось. Двоих мне не дотащить. Но далеко я не ушел. Тяжелый, гад. Я пока возился, еще трое показались. Встревоженные. Оружие на изготовку. По всему настроены серьезно, говорить не расположены. Ну, я и не стал. Мне с ними говорить не о чем. А я торопился. Времени в обрез. Жаль только три стрелы сломал. Где теперь возьму?!

— Что? Так просто? Взял и троих уложил? Не привираешь?

— Не имею такой привычки.

— А что за выстрелы я слышал?

— То моя вина. Я сразу не разобрался, что у них зброя хорошая. Стрела не берет. Пришлось тактику корректировать. Но это быстро. Дольше возился, пока тащил этого битюга. Устал. Пришлось даже на помощь звать.

Рахман замолчал. В комнате повисла неловкая пауза. Это был один из тех редких моментов, когда бывалому десантнику было нечего сказать. Рассказ Рахмана звучал неправдоподобно, но объективных оснований сомневаться в его правдивости не было. Язык доставлен, выстрелы слышали, стрелы потрачены. Он бросил короткий взгляд на своего начальника штаба. Тот, обычно бойкий на язык, рассеянно молчал, поддавшись несомненной харизме казака.

— А ты что можешь рассказать? — выдавил он из себя вопрос Бригадиру. Тот понимающе улыбнулся и ответил:

— Могу сказать, что наша затея имеет все шансы на успех. Я посмотрел, место хорошее. Удобное. Идеальная мышеловка. Легко заманить, легко захлопнуть. И рельеф удобный. Любую технику пожжём. Я там схемку набросал. Колян твой в курсе. Если что по месту доработать можно. Теперь дело за малым. За нами. А Рах уверен, что мы справимся.

— Если у них все такие же рохли, то шансы велики. Только торопиться надо. Уходим сегодня ночью, а у нас еще конь не валялся. Даже с кем идти не знаем. Командир, я бы хотел сам людей отобрать. И еще. У меня несколько вопросов к языку есть. Он как раз скоро оклематься должен.

Командир задумался на секунду, потом повернулся к начштаба:

— Робертыч, распорядись сюда ужин принести, пусть парни поснедают. А также скажи, пусть позовут Сыча, Грома, Сову, Путника, Карпа, Леху и Юриста. Да, пусть их холодной Жорика приведут. Этого они точно заберут. Обещали. А я пока схожу, на языка нашего посмотрю. Как он говорить начнет, мы вас позовем. Лады?

Глава 6

— Что-то здесь не то, — сказал Рахман, задумчиво глядя в дымящуюся тарелку с ароматным супом.

— Не понял, — удивился Бригадир. — Ты о чем?

— Колдовством воняет. Древним. Страшным. Мертвым.

— Все равно не понял. Где воняет? Каким колдовством?

— Там среди тех, кто с языком моим рядом был, колдун оказался. Я когда тех парней побил, забрал у него вот такой кулончик.

Рахман достал из кармана медальон со стилизованным изображением человека на колеснице. По краям рисунка выгравированы неразборчивые надписи. Бригадир взял его, чтобы рассмотреть поближе, и сразу же ощутил, как от этого куска металла потянуло могильным холодом. На затылок легла мягкая, но когтистая лапа смерти, перед глазами поплыл кровавый туман. От неожиданности Бригадир дёрнулся и кинул медальон обратно Рахману. Тот, печально улыбнувшись, произнес, как бы для самого себя:

— Эк, тебя корежит. Это после ритуала. Теперь ты кромку кожей чуешь. Если не научишься закрываться, сгоришь как свечка. Надо усилить тренировки. Да и амулет подновить не помешает.

— Да тренируюсь я, — пробурчал Бригадир, — даже успехи есть. Шепот почти не слышу. Ты меня просто врасплох застал. Не ожидал я. А сильно цапануло. Что это было?

— Смерть. Плохая. Ритуальная. Много смертей. Колдовство древнее, запрещенное. У одних людей жизнь отнимают, чтобы другим продлить. Знак видел? Сила в нем. Но своей силы мало. Он заряжен под завязку. Тот колдун, с которого я его снял, такого сделать не мог. Не его квалификация. Значит он не один. Есть кто-то сильный. А с ним еще ученики. В общем, база у них тут. И не просто так они тут ходят. Надо будет языка нашего расспросить, но я боюсь, он мало что знает. Таких в тонкости не посвящают.

Рахман умолк. Между его бровей пролегла глубокая складка. Лицо приобрело озлобленное выражение. Глаза его, красные от усталости и от горячей, въедливой пыли, напряженно смотрели на маленький металлический квадрат с загадочным рисунком.

— А что ж ты самого колдуна этого не взял?

— Не мог. Он во второй группе был. Я его сразу почуял. Осторожный, но слишком самоуверенный. Явно не ожидал сильнее себя встретить. Да и на амулет полагался сильно. Детская ошибка. Тебе, кстати, наука. Простым сторожевиком хотел обойтись. Правда, сильным. Потому и не заметил сразу. Но у меня стрелы особые. Сам делал! Я не мог рисковать. Первой стрелой его в глаз. С остальными промашка вышла. Не учел, что на них бронь хорошая. Только стрелы поломал. А дальше завертелось, не до расспросов. Я трупы потом обыскал. Ничего интересного, кроме амулета. Но времени мало было. Да еще этого тащить надо… Торопился я. Может чего и пропустил. Теперь сижу, задним числом думаю. Картина вроде складывается, но пробелов много.

— Ну и что за картинка?

— Невзрачная. Думаю, что здесь есть у них база. Может не основная, но важная.

— Что за база такая? На что похоже? Чем занимается?

— Там они жизни и судьбу разменивают, жертвы приносят, людей режут, скопят. Рядом могильник должен быть, трупов много. Место должно быть тихое, но рядом с большой дорогой. Подъезд должен быть удобным. Тут зачастую все скорость решает. К тому же после ритуала люди в плохом состоянии пребывают. Им уход нужен, а значит подъезд — отъезд удобный и лекари рядом.

— Под твоё описание хорошо полевой госпиталь попадает. Там и медики, и лекарства, и оборудование, и могильник вполне легальный, и доставка и связь налажены.

— Точно! Госпиталь! Молодец! Как я раньше не догадался? Это же на поверхности. И у колдуна того с собой медицинские причиндалы были.

— Значит госпиталь, скорее всего. И режут они людей там на органы. Такое в Косово распространено было. Всю Европу сербскими органами завалили.

— Это как? Что значит, на органы резать?

— Это просто, дорогой. В наше время научились пересаживать от одних людей другим жизненно важные органы: ну там почки, печень, даже сердце, а также ткани, хрящи, кожу и кости. Пересаживают в основном с трупов. Например, погиб человек, а у него почки здоровые. Их вырезают и переставляют другому, который еще жив, но почки у него плохие. Существует целая процедура, которая регламентирует, как это делать. Но органов на всех не хватает. Очереди огромные. Многие не дожидаются. Большие деньги готовы отдать. Вот для них и существует нелегальный, черный рынок органов. Занимаются этим так называемые черные хирурги, которые добывают органы без всяких согласований. На любой войне таких много. Бизнес, ничего личного. Гибнет много здоровых молодых людей, которые учету не подлежат Грех такой возможностью не воспользоваться. Где сейчас можно встретить человека с раскрытым сердцем? Правильно, проще всего на операционном столе. Так что, скорее всего неподалеку такой госпиталь для изъятия органов и образуют. Что скажешь, Рах?

Рахман молчал, теребя в руках злосчастный амулет. Его лицо было по-прежнему озабочено и серьёзно. Брови хмурились, лоб морщинился. Какой-то излучающий блеск в его угрюмых глазах отражал напряженную работу мысли. Так он просидел секунд пятнадцать. А потом произнес задумчиво:

— Нет, это не то. Ваши эти черные хирурги — мерзавцы, но имеют дело с трупами. Колдунам же живые нужны для ритуалов. Трупы не годятся. И, как ты выразился, пересаживать Живу надо на месте. И судьбы менять тоже. Для этого особые условия нужны. Это должно быть отдельное помещение. Можно не очень большое, но закрытое и отдельно стоящее. Причем не просто помещение. Место должно быть особое. На таких местах Храмы ставили. То есть там должны быть развалины старого Храма Кибелы. Ее медальон. К Храму доступ закрыт. Только жрецы и служки. То есть это не госпиталь, тем более не походный. В палатке ритуал нет проведешь. Даже сущность раненым не подсадишь. Но госпиталь может рядом быть.

— А почему раненым?

— Не обязательно. Просто с ранеными проще. Вы сейчас на своих защиту не ставите, разучились. А у раненого своих сил мало. Сущности прицепиться проще. Хотя, справедливости ради, это слишком примитивная схема. Способность сопротивляться зависит не от тела, а от качества души. Иных ранение только очищает, а у иных и без пуль душа вся в дырках… Но все равно это не палатка. Ритуал тишины и скрытности требует. Глухой подвал с толстыми стенами надо. Люди не любят тихо помирать, и все тут. И Алтарь еще где-то разместить надо. В палатке нельзя.

— Да что ты пристал к этой палатке. Сейчас другие госпиталя. Его можно, например, в Доме отдыха разместить, или в лагере пионерском. Еще какие-нибудь важные моменты есть?

— Если это Кибела, то там река рядом должна быть, чтобы все три стихии воедино сложить можно было.

— Параметры объекта понятны. Очень похоже на тот пионерский лагерь, что на Ковсуке стоит, и в котором по сведениям местной разведки госпиталь оборудуют. Надо будет язычка твоего пораспрашивать. Но мы приглашены на этот спектакль. Билеты в первом ряду. Только ты поаккуратней с вопросами, а то уже чуть не запалились. Ты лучше мне говори, а я спрошу, хорошо?

Глава 7

Рано утром, еще до рассвета, Сергей Робертович выдвинулся вместе с группой Рахмана на разведку. В группу он напросился сам. Рахман его пытался разубедить, в свойственной ему тактичной манере безапелляционно заявив, что тот старый, неопытный и вообще негодяй, в смысле не годный к строевой службе. Что в отряде он обуза и может выполнять лишь функцию тормоза и то с перебоями. Робертович изначально не очень-то и рвался в разведку, и предложил свою кандидатуру больше для поднятия авторитета, но сказанные при всех обидные слова, да еще в такой вызывающей форме, задели за живое. Издевательский смех ребят, а также одобрительная ухмылка командира вынудили начальника штаба пойти на принцип. В ходе дальнейшей дискуссии, грозящей перейти в рукопашную, Робертович сумел убедить командира, а через него и Рахмана в необходимости своего присутствия в отряде. В итоге Рахман, дипломатично отметив, что разговор умного и идиота, всегда заканчивается разговором двух идиотов, согласился с предъявленными доводами, но предупредил, что методика обучения пластунскому делу у него весьма болезненна и абсолютно недемократична. Если кто-нибудь откажется выполнять его приказ, то слова отказа он включит в эпитафию на его могиле. Кроме Канадца в группу вошли Бригадир с Пауком, а также сапер Жорик, двое местных Карп и Сева, а также казак с позывным Сыч. Остальных Рахман забраковал, а к Сове вообще предложил приглядеться получше, прежде чем доверить ему хотя бы печь растапливать. И вот теперь Сергей Робертович, чертыхаясь про себя, осторожно пробирался в тыл по неглубокой балке. Она тонула в пепельно-серой прохладной дымке. Пахло росой, чернобылом, подсолнухами и еще чем-то необъяснимо милым и сладким, что рождает степная зорька. Ноздри канадца жадно раздувались, жадно захватывая этот настоянный на разнотравье запах. Шли, как положено, гуськом, след в след, тихо, настороженно. Впереди упрямо маячила мокрая спина Жоры сапера, обвешанная с боков шанцевым инструментом. Жора шел ровно, уверенно ступая на землю своими короткими, но, по-видимому, очень сильными ногами. Уже начало светать, когда показался холм, за которым начинался лес. С каждым шагом он все явственней выступал из тьмы, обозначая свои угрюмые очертания. Молочная дымка струилась вокруг него, медленно сползая с покатых седых боков, кутая прохладой крадущихся разведчиков.

Вдруг, воздух прорезал птичий крик. Идущий впереди Бригадир подал знак. Все повалились в траву и застыли. Минут через пятнадцать птица свистнула еще раз. Бригадир тихим шепотом приказал лежать и не двигаться, а сам ушел, тихо, почти беззвучно, конечно же не так как Рахман, тот вообще умел растворяться как привидение, но уже через несколько секунд невозможно было определить, в какой стороне находится пластун. Ни травинка не шелохнется, ни камень не зашумит под ногой. Тишина окутала застывших в тревожном ожидании людей. Так прошел почти час. Разведчики продрогли и уже начали ворочаться с боку на бок, тихонько ругаясь, когда со стороны леса ухнул филин. Это был сигнал. Нескладный, худой рыжий парень со странным позывным Паук, неуклюже встал и, боязливо согнувшись, пошел на звук. Остальные последовали за ним. Метров через триста их нашел Рахман. Он материализовался неожиданно, словно прямо из земли вырос.

— Что-то топаете как табун лошадей? — беззвучным шепотом прошипел он. — Ведь за версту слышно! Сколько секретов еще убрать надо? Вот взял же на свою голову.

Он подполз к старшему второй группы и что-то нашептал на ухо, указав на только ему известные ориентиры. Тот кивнул, тихо скомандовал, и семь человек медленно ушли в сторону. Через минут двадцать послышалась стрельба. Рахман прислушался и прошипел:

— Наша очередь. Давайте за мной. Только тихо, след в след. Оружие без команды не применять.

Он развернулся, скользил по земле, быстро удаляясь. Первый привал сделали уже в лесу. Там было сыро и сумрачно. По вершинам пробегал несильный ветер, и деревья шумно отряхивались, сбрасывая с веток росу. Где-то в глубине барабанил носом дятел, грустила сиротливая горлинка. Бригадир развёл под деревом небольшой костер, который почти не давал дыма, а тот который выходил, полностью рассеивался раскидистой кроной. На специально сделанную подставку он разместил открытые банки с кашей с мясом. Разведчики устало плюхнулись рядом и с удовольствием принялись за так удачно подоспевший завтрак. Вот тогда Рахман произнес свою первую приветственную речь:

— Вы все олухи и рохли, — бодро начал он. — К разведке непригодные, от слова совсем. Вы и по дороге ходить нормально не умеете, а уж по лесу тем более. Поэтому пойдем как раньше. Я впереди. Веду сигналами. С вами Бригадир. Его слушаться как Князя. И молчать. Всегда. Все равно умного ничего не скажете. Я уже предупреждал, что мои приказы не обсуждаются. Все претензии только по возвращении. Здесь возражения я принимаю исключительно в суицидальной форме. Общаться только знаками. Курить нельзя. Есть только на привалах. Говорить на марше только с разрешения старшего. Иерархия такова: я, потом Бригадир, потом канадец. Ходите вы не умеете, поэтому будем идти медленно. За световой день пройдем верст тридцать. Ночью первая операция. Сейчас отдыхаем, сушимся, завтракаем. Сегодня больше костра не будет. Это крайняя большая остановка. Я все сказал. Паук и Бригадир за мной. Остальные по распорядку.

Произнеся эту приветственную речь, Рахман развернулся и, не дожидаясь реакции растерявшихся слушателей, пошел вглубь леса. Паук и Бригадир нехотя встали и, бросив взгляд полный тоски и сожаления на дымящиеся банки с кашей, последовали за товарищем.

— Слушай Робертович, спросил Канадца Карп. — Это кто? Откуда они взялись? С какой стати они раскомандовались?

Карп глубоко уважал своего начальника штаба и безоговорочно признавал его лидерство. Для него Сергей Робертович был не просто земляк, а мудрый и авторитетный старший товарищ, достигший очень многого в этой жизни и даже сумевший реализовать мечту детства — получить вид на жительство ни где-нибудь, а в Канаде. Карп был уверен, что сия процедура крайне сложная и ответственная, и отбирают туда только лучших из лучших. Карп любил слушать рассказы о жизни на Западе, об их нравах, традициях. Для него это был особый, идеальный мир, где нет зла и зависти, потому что у всех всего в избытке, где царит мир и справедливость, где нет вороватых чиновников, продажных ментов, строптивых девчонок, где все равны, потому что все могут все, а значит, нет причин завидовать и ненавидеть… Увы, ход в царство мамоны простому шахтерскому парню, по его глубокому убеждению, был заказан. Он любил мечтать, представляя себя там, в мире несчитанных денег и свободных отношений. Иногда он закрывал глаза и видел себя лет этак через двадцать, сидящим просторном собственном доме с горящим камином, и со снисходительной улыбкой вещающим многочисленным собравшимся друзьям и родственникам истории о своей жизни. А те, с открытыми от восхищения ртами, жадно ловят каждое его слово. А главное, что среди собравшихся в первых рядах сидит Танька со своим мужем. Но на мужа она не обращает никакого внимания. Ее восторженный взгляд, полный немого обожания, прикован только к нему. По ее глазам видно, что она давно уже пожалела, что когда-то бросила Карпа и ушла от него к этому неудачнику Антону, и теперь готова на все, чтобы только вернуть все назад.

— Сергей Робертович, они и в правду такие крутые? Какое право они имеют так с Вами разговаривать?

Канадец занервничал. Он не знал, что ответить на прямые и наивные вопросы земляка. Ему очень не хотелось ссориться с Рахманом или Бригадиром, но и оставить без внимания открытую угрозу, резко снижающую его авторитет в коллективе, было нельзя. Он рассерженно посмотрел на Карпа и пробурчал недовольно:

— Кто их знает, казачки какие-то залетные. Россияне. Спецы. Может мыши. Может ФСБ. Может еще кто. Меня не посвятили. Командир попросил с ними пойти, а я ему слово дал, что буду их выходки терпеть. Так что я возразить ничего не могу, а вы сами решайте, как позволять с собой обращаться.

— Ладно, поглядим, что это за птицы, — Карп, ехидно прищурившись, проводил их взглядом, — мне на моей же земле угрожать будут! Особенно этот рыжий. Тоже мне спецназ!

Карп зло сплюнул на землю, достал нож и потянулся за банкой с кашей. Канадец отвернулся, скрывая злорадную ухмылку.

— Ладно, сидите тут, — сказал он, поднимаясь, — я пойду, погляжу, чем москалики занимаются.

Всю троицу он обнаружил на небольшой поляне метрах в пятидесяти от места стоянки. Бригадир и Паук стояли, подняв руки к небу. Рахман стоял сзади, положив ладони на их затылки. Так продолжалось не меньше минуты. Потом Рахман дал короткую команду, и парни начали выполнять комплекс упражнений, напоминающий йогу или китайскую гимнастику. Рахман некоторое время наблюдал за своими подопечными, потом остановил их, тихо сказал что-то, судя по всему очень обидное, ибо оба ученика скривились, как будто откусили лимон. Рахман показал несколько движений и заставил повторить. Результатами остался не доволен. Показал еще раз, уже в комплексе. У него получалось намного лучше: пластичней, естественней. Казалось, что он не двигается, а перетекает из одного положения в другое. Несмотря на то, что все его движения были плавными, Канадцу показалось, что вокруг Рахмана вихрем заворачивается воздух.

— Вы что творите?! — зашипел на товарищей Рахман, — Вы должны сердцем смотреть, чувствовать. Вы должны стать водой, понять ее. Вода — живая сущность. Она обладает разумом. У нее есть память. Даже для тебя, у кого в жилах течет огонь, — Рахман несильно ткнул Бригадира сложенными в щепотку пальцами, и тот отлетел, словно ему в грудь заехала копытом лошадь, — вода основа жизни. Я сейчас толкнул в тебе воду. Дал ей направление. Ты улетел. Твой огонь бессилен, потому что это одно и то же. Что общего между Солнцем и Водой? Все просто. Как говорит Паук, солнце состоит из водорода, по крайней мере, его поверхность. Когда соединяются два атома водорода, рождается гелий. Водород — огонь, переносчик огненной мысли, т. е. осознанной и гармоничной по своей структуре, творящей материю. Много имён у вселенского Огня, известное — Протей, Вещий Морской Старец. Вода — лоно, через него Протей творит свои огненные формы. «ВОДО-РОД»: В ФОТО — фотография, память. Осознающий себя глубинный, древний, изначальный РОД. В воде нет хаотического движения. Разумная Гармония как первооснова жизни. Если перестроение, переход к другому расположению кластеров, оказывается для воды энергетически выгодным, то вода сознательно принимает этот опыт и меняет структуру. Поэтому человек, который на 80% состоит воды, способен к постоянному перепрограммированию на клеточном уровне. В том числе к восстановлению. Заметьте, сознательно, осознанно. Помните, как Паук мне пытался объяснить современное понятие биологии? О строении клетки рассказывал? По сути, в клетке вода выполняет функцию нейрона. Головной мозг, на девять десятых состоящий из воды, способен изменять структуру вакуума. Ему для этого нужно усилие. Часто звук определенной силы и частоты. Из множества своих кристалликов вода всегда подберёт нужный узор, как отмычку для вещества. Формула воды не постоянна, она зависит от желания воды, что так или иначе проявиться.

Вода — единственная субстанция в трёх состояниях: твёрдое, газообразное и жидкое. В каждом состоянии — множество видов. Например, 200 структур льда. Недавно Паук пытался потрясти нас новым научным открытием — вода имеет клеточное строение. Тоже мне открытие! Я вам об этом уже год талдычу! Структура Воды и структура пространства одна и та же. Законы одинаковы. Всё пространство состоит их энергетических ячеек, в которых постоянно перетекает энергия. Человек плотно «встроен» в эту среду. Ячейки 6-ти, и 8-мигранные. Я уже объяснял, рисовал. Но это не понимать, это чувствовать надо, тогда вы сами себя изменять сможете, тело восстанавливать, раны заживлять… Информационная система воды аналогична вакууму, то есть основная структура воды и вакуума, космоса, а также сознание — это одно и то же.

При соединении сознаний Человека и Воды в мир проходит Правь, начиная быть на плотном плане. При этом вода, которой разрешили быть свободной, сначала творит некоторую химическую реакцию и делает что-то одно. Потом с этими же компонентами творит другую реакцию, проявляя иное. Эти реакции проявляются сознанием человека, который работает с водой, объединяя свои Разумы. Ключ — разные пропорции одних и тех же элементов.

Вся наша магия, в отличие от халдейской, основана на мгновенной структуре воды, которая работает на клеточном уровне и глубже. И когда соединяется огонь сознания человека и огонь космоса, на санскрите есть изречение: «ratna ratnena smagachatte», тогда «драгоценность порождает драгоценность». Новые знания постепенно высветляют сознание исследователя. Обычной логикой их «не взять». Только познание сердцем, своими глубинами.

Поэтому магическая формула творения — это не формальное зачитывание текста, а ПОНИМАНИЕ его.

Правь — источник жизни, пространственный огонь, творческое начало сотворения. Но она сама по себе, не способна дифференцироваться, иметь качества и проявлять активность. Активность присуща тому, что зеркально отражается от неё. Помните: «Правь — это Истина, творящая сущее, но сама в нём не участвующая. Явь творится Правью и меняется под её влиянием, ибо суть Всевышнего имеется в Прави, но не в Яви. Навь — эта та же Явь, только вне творящей Прави. Явь течёт по Прави, но, отделённая от неё, становится Навью. Явь, связанная с Правью, является Живой, но как только Правь её покидает или сама Явь отделяется от Прави, то она становится Навью». Ваша задача Почувствовать это, перехватить, скопировать, встроиться в разумную структуру воды… А вода течет… Мягко, плавно… У нее нет прямых углов! Давайте еще раз. Сосредоточились. Внимание на ядро. Слушаем, читаем, течем, и только потом движемся. Все. Поехали…

Сергей Робертович ничего не понял, но сильно удивился. Он ожидал увидеть что угодно, только не эту тарабарщину. Вместе с удивлением почему то возникло чувство неловкости, словно подглядываешь за чем то интимным, а вместе с ним и страх, что заметят. Сергей осторожно развернулся и пошел обратно к костру. Увиденное стоило тщательно обдумать.

Минут через тридцать появился и Рахман с сотоварищи. Не говоря ни слова, он загасил костер и приказал собираться.

— Ты чего, совсем рамсы попутал? — возмутился в спину Карп. — Я, между прочим, ем тут! Ты чего разорался?! Тебя кто командиром то назначил, паря? Да я…

Что он планировал, осталось загадкой. Рахман, замерев на мгновение, сделал громадный прыжок. От мощного удара в живот Карп буквально согнулся пополам. Воздух вылетел из него как из проколотого шарика. Не давая Карпу опуститься на землю, Рахман нанес еще пару быстрых ударов. Карп бесформенным кулем свалился ему под ноги. Сыч, выкрикнув короткое ругательство, подскочил и потянулся к автомату. В воздухе мелькнула черная молния, и Сыч покатился по траве, схватившись за руку. Его запястье насквозь пробил, брошенный Рахманом, большой черный нож с бардовым камнем в рукояти. Сева было дернулся, но уперся взглядом в Бригадира, который стоял в паре метров и отрицательно качал головой, как бы предостерегая Севу от необдуманных поступков. Было в его взгляде что-то очень убедительное, от чего желание поучаствовать в разборках у Севы моментально отскочило на задний план и встало в очередь сразу за решением проблемы профилактики сепсиса у муфлонов. В дальнейшем он сидел ровно, дышал не глубоко, вопросов не задавал, как, впрочем, и Сергей Робертович, наблюдавший за событиями с поистине олимпийским спокойствием.

Рахман, не обращая никакого внимания на лежащего без сознания Карпа и стонущего от боли Сыча, спокойно подошел к последнему, ударом ноги перевернул его на спину и без лишних сантиментов вырвал свой нож у него из раны. Также не торопясь, он приблизился к начавшему приходить в себя Карпу, откинул назад его голову и неминуемо перерезал бы ему глотку, если бы его не схватил за руку Бригадир. Секунд пять или десять они боролись, потом Рахман уступил, убрал нож и заявил, что через три минуты они выходят. Если кто не может, то пусть попросит товарищей его понести, если они не захотят, тогда Рахман его прирежет. Сбиваться с графика из-за плюгавцев он не намерен. Бригадир подошел к Сычу и помог перевязать ему руку, тихим ласковым голосом убеждая его в том, что ему крупно повезло, что он остался в живых. Мол, так говорить, а тем более хвататься за оружие при самом Рахмане, да еще и выжить, это удается далеко не каждому. Примерно те же слова нашептывал в уши постепенно приходящему в себя Карпу Паук. Через три минуты все были готовы к выходу. Карпа с двух сторон поддерживали Сева и Паук, Бригадир нес оружие Сыча, Жорик и Сергей Робертович замыкали колонну. Начался длинный многокилометровый дневной переход.

Вечерело. Солнце постепенно скрылось за деревьями, из воздуха очень медленно начал уходить зной. Люди приободрились, чуя отдых. Чистое синее небо незаметно темнело, превращалось в грозное фиолетовое. Рахман оставил разведчиков в неглубокой балке, предварительно скрыв их при помощи веток так, что даже с пяти шагов их было сложно обнаружить. Сам же вместе с Бригадиром и Пауком направился дальше по направлению к бывшему пионерскому лагерю, о котором так тщательно расспрашивал Рахман своего языка. Ушли они еще засветло. Шли осторожно, часто останавливаясь, пока, наконец, не вскарабкались на довольно крутой холм, с которого открывался вид на десяток старых обветшалых, но еще крепких корпусов, двухметровый покосившийся бетонный забор и запущенную спортплощадку. Большинство корпусов выглядело пустыми, если не сказать заброшенными, но, по крайней мере, в одном явно жили люди. Возле входа стояло пять легковых автомобилей и большой тентованный армейский грузовик. Неподалеку, на низкой лавочке. Вальяжно раскинулись два бойца в полной военной выкладке. Оружие стояло рядом. Мимо них туда — сюда шныряли люди в камуфляжах. Почти все без оружия. Дважды проходили люди в белых халатах. Они руководили переноской в два ближайших корпуса больших продолговатых ящиков, кроватей, матрасов и прочей хозяйственной утвари. Для выполнения этих работ, похоже, были согнаны жители ближайшего поселка. За ними зорко приглядывали вооруженные парни в камуфляже с желтыми повязками на рукаве, которые руководили процессом при помощи голоса и стимулирующих пинков.

Со своей позиции разведчики видели, как один из сидящих на скамейке что-то крикнул, из подъезда выскочило четыре бойца, построились, и командир увел их за корпуса.

— Караул разводит, — прошептал Бригадир на ухо Рахману. — У них три поста. Один, скорее всего, у ворот, на въезде. На ночь наверняка снимаются. Нет смысла. Все равно в одном корпусе живут. Хотя не факт. Но я думаю, снимают, поскольку охранять тут нечего. Только самих себя. Ну, и машины на стоянке. Госпиталь еще не развернут. Местных жителей только на работу сгоняют. Вон уже собирают, чтобы вывезти и распустить.

— А посты, по которым солдат развели, выставляют для того, чтобы местные случайно не забрели куда не надо, — неожиданно вставил реплику Паук. Рахман и Бригадир удивленно посмотрели на него.

— Продолжай, — сказал Рахман.

— Это значит, есть чего скрывать, — ободрёно зашептал Паук. — А посты там, откуда медики приходят. Медики с военными не контачат. Они вроде начальства. Главный военный, который на скамейке, при их появлении встает. Больше не перед кем не встает. Значит, медики живут не здесь, но рядом. Скорее всего, за территорией лагеря. Я посмотрел, как ты учил, там за корпусами свечение другое. А еще я нити видел. Там, там и там. Разные.

— Надеюсь, ты не трогал ничего?

— Нет, что ты! Хотя, честно говоря, хотелось посмотреть поближе. Чувствую, что они между собой связаны, а как, не понимаю.

— Ты точно ничего не трогал?

— Точно! Я что, не понимаю что ли?

— Боюсь, что не понимаешь, — печально констатировал Рахман, — Хотя, похоже, что не трогал, иначе бы уже всполошились. У тебя еще есть, что сказать, Бригадир?

— Есть. Согласен с Пауком, что медики здесь за главных. И живут отдельно. Военных к себе не пускают. Они к себе кунг вдвоем тащили. Видно, что тяжелый, но никого даже близко не подпустили. А ведь до этого даже свои складные стулья переносить другим поручали. Там два поста стоит. Или один, но два человека. То есть выходные ворота. Значит, наш объект за территорией. Охраняется отдельно. Своя караулка, скорее всего. И подъезд другой должен быть.

— Все?

— Теперь все.

— Ну что ж. Молодцы. Особенно ты, Коля. Правильным глазом посмотреть догадался. Тебе, Анатольевич, в минус. Ты все больше на свои старые навыки полагаешься, хотя у тебя этот канал тоже открыт.

— Согласен, — проворчал Бригадир. — Только не привыкну никак. Чуть отвлекусь, оттуда такое лезет! Я столько страхов за всю жизнь не видел. Да и болит сильно.

— Привыкай. Болеть всегда будет. Побочный эффект слияния. Представь теперь Спецу каково?! И это еще тебе я помогаю! Так что не закрывайся, не закрывайся. Сегодня особенно. Не знаю, кого и чего там увидим, но скучно не будет. Готовым ко всему быть надо.

Рахман встал, достал свой Нож. Последние лучи заходящего солнца, проглядывающие сквозь редкую крону, заиграли зайчиками на его темном лезвии. Рахман ощутил, как от багрового камня в рукояти по руке хлынула мощь, ярая сила. Спина сама собой распрямилась, а перед глазами как в бешенном калейдоскопе стали возникать сюрреалистические картинки.

— Боги, — тихим шёпотом произнес Рахман. — Я чую вашу мощь. Велес, вразуми.

Он обеими руками поднес Нож к губам и торжественно поцеловал лезвие. Темный металл был необычно холодным. Старинный узор загадочно переливался. Рахман ощутил короткий укус, как будто проскочила маленькая молния.

— Я понял, — произнес он благоговейно. — Вы дали Знак. Я не подведу.

Он встал на одно колено, еще раз поцеловал клинок и спрятал его в ножны. Потом встал и произнес:

— Это здесь. Я не знаю, здесь ли главный маг, но Храм почти готов. Его надо уничтожить. На охоту пойдем втроем. Остальные сядут здесь, будут страховать на случай нашего раскрытия. Им туда соваться нельзя. Перебьют как комаров. Их задача — отрезать медиков от военных в случае начала большого боя. Я пойду посмотрю, что там и как. Определюсь на месте. А вы приведите наших. Пусть тут оборудуют посты наблюдения. Бригадир расставь их, озадачь каждого. Робертовича с Сычом на задворки с пулеметом. Пусть в драку особо не лезут. Всех расставишь, и ждите. Я сам приду.

Сказав это, Рахман сделал шаг в сторону и исчез в кустах, не шелохнув ни веточкой. Его товарищи так и застыли с раскрытыми от неожиданности ртами, не успев ничего возразить. Они так и не смогли привыкнуть к его манере растворяться мгновенно и бесследно, как уходит большая рыба в тихой воде, без звука, без всплеска.

Вернулся он, когда уже окончательно стемнело. Также материализовался из ниоткуда прямо посередине лагеря, привычно обвинил вех в полной профнепригодности, выслушал доклад Бригадира о поставленной им задаче и определенных позициях, оговорил систему сигналов и ушел, забрав с собой Паука и Бригадира.

— В общем так, — сказал Рахман, когда они отошли на приличное расстояние. — Это здесь, точно. Здесь был раньше храм Кибелы, они его планируют восстановить. Этот храм и будет их базой. Госпиталь для прикрытия. Уже почти все готово. Осталось запустить. Ждут кого-то или чего-то. Место старое, намоленное, кровью жертвенной добротно политое. Кибела за этим строго следила. Им бы, по-хорошему, прямо на месте Храма все и отстроить, но то ли времени нет, то ли денег, решили использовать уже имеющееся строение поблизости. В целом решение очень практичное. Места выхода силы они очистили и канализировали. Я увидел три места выхода. Два основных прямо рядом с домом, один, тонкий, идет со стороны лагеря, но тоже вряд ли издалека. Он явно носит вспомогательный, временный характер, когда все запустят, от него откажутся. А может, и нет. Может, на тюрьму пустят. Что добру пропадать? Но не суть. Места выходов основных каналов охраняются хорошо. Стационарные посты по три человека. Верховодит жрец Кибелы, скопец. Но так себе. Уровень пятый, вряд ли выше. Опасно, но не смертельно. Тем более, что он не видит себе равных, а потому беспечен. Остальные тоже колдуны. Все. Но только рангом ниже. Верховного их жреца, похоже, сегодня нет. Скорее всего, его и ждут для проведения ритуала открытия. Значит, Алтарь еще не работает, что сильно облегчает нашу задачу. Вполне возможно, что третий основной канал еще просто не до конца восстановлен. Тогда Алтарь работает в режиме накопления. То есть портал приоткрыт, но прорывающихся из мира Нави сущностей привязывают к Алтарю за счет двух основных ниток, а мелких духов и сущностей держат в тюрьме, для чего используют третью, запасную ветку. Нам такой расклад очень на руку. Все понятно?

— Нет, — честно признался Паук.

— И мне требуются пояснения, — присоединился Бригадир. — С чего ты взял, что Алтарь не работает?

— Нет единого фона, и нет Стражей.

— И что?

— Много чего! Сколько раз повторять можно: Явь, Навь и Правь — три части единого мира. Они взаимодействуют между собой. На этих гранях возникает междумирье — эдакая пограничная зона. В данном случае между Явью и Навью. Через эту зону сущности из мира Нави пытаются прорваться в мир Яви. Люди и Навь всегда стремились выявить и использовать эти переходы для своих целей. Часто они договаривались между собой о правилах пользования переходом к общей выгоде. Обычно договор заключался с кем-то из высших иерархов Нави. Ему ставили Храм, в котором давали ему пищу, а он брал проход под свой патронат, выставлял Стражей и защищал переход от несанкционированного проникновения других сущностей. Кроме того, он помогал людям, дававшим ему пищу. Раньше здесь был Храм Кибеле. Большой. Его разрушили относительно недавно. Разрушили плохо, непрофессионально. Каналы не запечатали, как следует. Вот их и восстановили. Почти. Главный канал, по которому идет привязка к конкретному иерарху Нави, еще не работает. Дело в том, что у каждого Дома иерархов Нави есть свой спектр энергии, вроде флага, по которому можно определить, чей это участок, и Стражи специфические. Здесь нет ни флага, ни Стражей. Но по общему фону видно, что пытаются связаться именно с Кибелой. Скорее всего, она уже откликнулась, но ритуал открытия еще не проведен.

— И что это нам дает?

— Во-первых, нет Стражей. Вернее, есть, но они связаны. Активации не было. Это огромный плюс, поскольку с вашей подготовкой со Стражами нам не совладать. Во-вторых, сильные сущности Нави сюда уже не лезут, портал застолбили и уже охраняют. Для того Стражей и выставили. Зато, как мотыльки на огонь, летят мелкие духи и неупокоенные души. Их сажают в тюрьму, а потом скормят Кибеле или в рабство отдадут. Но нам они не помеха, может, даже, помощь где-то.

— Про Кибелу звучит нехорошо.

— Поверь, и выглядит отвратительно. Это надо разрушить. Запечатать такие каналы я сам не смогу, а вот повредить, запросто. Мы просто обязаны это сделать.

— А та Кибела, про которую ты говорил? Напомни, что с ней не так?

— В Азии ее считали Матерью Богов. Она очень кровь любит. Жертвы. Страдания. Но дело не в ней. Дело в равновесии и в людях, которые ее хотят позвать. Она может дать очень много, только вот что взамен потребует? Донец будет красным от крови. Культ Кибелы — один из самых деспотичных и кровавых культов. Кибела — это великая праматерь жизни всему на земле, включая Богов. Она владычица гор, лесов и зверей. Христиане сбросили ее с пьедестала, лишили власти, но не величия. Как вы думаете, что она сделает с людьми, когда обретет силу?

— Великая праматерь. Звучит красиво. Она добрая должна быть, раз праматерь.

— Кибела? Добрая? Да ее именем море крови пролито. Во время мистерий обязательно было омовение жертвенной кровью. Жрецы даже ванны их человеческой крови принимали. В ее честь обязательно мучили жертв и самоистязали себя. Мужчин скопили. Насиловали. Да куча всяких мерзостей творили.

— Какая мама строгая. Она только к мужикам так относилась?

— Не только, но к ним в первую очередь. Ты про ламий слышал?

— Нет, — признался Бригадир.

— Ламии — это жрицы храма Кибелы. Людям вдалбливалось, что снискавший любовь такой жрицы приобщается к силам Кибелы. Всю жизнь ему сопутствуют здоровье, удача и славное потомство. Ламии были женщинами-убийцами по сути и по воспитанию. Они проходили специальное обучение и несколько ступеней посвящения. Прекрасно владели оружием ближнего боя, разбирались в ядах, умели волошить. Отличались красотой, умом, чуткостью, а также жестокостью, полным отсутствием совести и сострадания. У них не было ни родных, ни близких, ни друзей. Цель и смысл их жизни — служение Кибеле. Даже собственных детей они убивали в ее Славу. И не просто убивали. Мучали до смерти. Собственно на основе этого и были обряды посвящения отдельных степеней. Искусство ламий вдохновлялось Праматерью и укреплялось ее могучей силой. Их волошба была замешана на чисто женских энергиях и была настолько мощной, что наши волохи подчас просто не могли справиться. Спасало лишь то, что их магия имела довольно узкую направленность. Ламии много гадостей натворили. И нам крови попортили. Но известны они не этим, а тем, что они были очень красивы и создавали иллюзию доступности. Все их одеяние составляла тонкая, но очень прочная сеть. Любому, кто смог порвать эту сеть ламии дарили незабываемое наслаждение. Они это умели. Их специально обучали премудростям чувственной любви. Беда в том, что сеть, несмотря на свою кажущуюся воздушность, была очень прочной. Только необычайно сильный человек был способен на это. Если у него не получалось разорвать сетку, то Кибела карала его. Если он возжелал красную жрицу дня, она крикнет, и храмовые служки схватят бедолагу и оскопят на жертвеннике перед Кибелой. Если выживет, превратят в храмового раба. Если кому-то взбрела блажь овладеть жрицей ночи, и она решила, что претендент не справился, то она убивала его сама. Чаще всего специальной спицей под левую ключицу. Поцелуй Кибелы называлось. Но могла и отравить. Яд у них был специальный, чтобы человек мучился долго.

— Слышал, слышал, — радостно отозвался Паук, — Ефремов описал в Таис Афинской. Так роман называется. Только там, по-моему, ламиями спутницы Гекаты назывались.

— Это одно и то же. Этот культ из Иудеи пошел. Кибелу еще называли Идейской матерью. Его колдуны образовали, которых мы со своих земель согнали. Очень много обрядов и таинств от нашей Макоши переняли. Потому и сила в них. Только Кибела это не Макошь. Она требует от своих служителей полного подчинения, рабства. Никого не жалеет. Никогда. Чем больше крови, тем для нее лучше. Причем, как вы понимаете, приоритет в этом благородном деле отдавался мужчинам. Их резали как скот. Одни ламии чего стоили! Считалось, что мужчины должны делать то, для чего они предназначены — защищать и оплодотворять. Если они оказались слабыми, непригодными, то Кибела забирала их себе, чтобы возродить уже с улучшениями.

— Жуть. Но ты говорил, что у нее в жрецах не только бабы были?

— Были. Высшими как раз мужчины были, если их можно назвать мужчинами.

— В смысле?

— В смысле, что мужчинами не рождаются. Мужчинами становятся, проходя на этом становлении многие испытания. Если ты их не прошел, ты не стал мужчиной в глазах Богов. Тогда ты можешь рядиться в женские одежды, подставляться под других мужчин. Тогда ты проходишь совсем другие обряды. Вот такие обряды и проходили в храмах Кибелы. Некоторых скопили. Некоторых нет. Из отдельных адептов получались сильные воины и сильные колдуны. Кибела делилась могуществом со своими ближниками.

— Так вот откуда воровское понятие «петух» произошло, — неожиданно вмешался Паук, — В Риме жрецов Кибелы называли Галлусами, т.е. галлами. Само слово «галлы» римляне переводили как «петухи». К галлам часто применяли оскорбительные термины: pathicus –слово, обозначающее «гомосексуалист» или ругательство в адрес женщин «старая карга», mollis –«слабак», «тряпка» или cinaedus — изначально — восточный танцовщик, позже — взрослый мужчина, ведущий себя женственно и пассивно»…

— Слышь, Паук, не умничай, — сердито перебил Бригадир, — Рах, расскажи, что делать будем? Как нам с этими толерастами бороться?

— Я и говорю, в первую очередь, надо обезопасить каналы. Я не знаю, что за тварей они связывают, но их лучше оставить именно в таком состоянии, прежде чем я их обратно отправлю. Поэтому вот этот канал, — Рахман ткнул карандашом в план, — я беру на себя. Вот этот за тобой. Тут постоянный пост. Три человека. Все посвящённые. Пусть ученики, но основы знают. С ними очень аккуратно и максимально жестко. Чтобы ты знал. Кибела требует полного подчинения, доведение себя до экстатического состояния, вплоть до нанесения друг другу кровавых ран и оскопления ее честь. Поэтому всех последователей только убивать, и чем быстрее, тем лучше. Как я уже говорил, старшим у них колдун пятого уровня. С ним не связывайся. Пока не по зубам. Если почуешь рядом, лучше затихарись. Помни про оберег. Будешь правильно пользоваться, он тебя не увидит. Я буду страховать. Магию лучше не применять раньше времени. Раскроешься, потом из храма этих гадов не выковырнем. Постарайся просто резать. Твой нож я зачаровал. Если раскроешься, и начнется пальба, активируй амулет, это их должно сбить с толку. Магию применять, скорее всего, не станут. Источники рядом, испугаются. Как канал зачистишь, подашь сигнал номер два. Дальше сиди, жди. Если увидишь, что я пошел внутрь, за мной не ходи. Твое дело — каналы. Если меня прибьют, ты просто взорви все к Лешему, дом подожги. Обязательно. Караулки у каналов тоже.