Бесплатный фрагмент - Когда коту делать нечего

Вступление

Что делает кот, когда ему делать нечего? Моя мама всегда говорила — когда коту делать нечего, он свои… лижет. Продолжите сами из своей фантазии. Лапы? Не знаю, что у вас на уме. А когда человеку нечего делать? Что он делает? Смотрит в ящик или в смарт-фон — чужие сплетни и новости. Или переделывает мир под себя и свои удобства.

Я предлагаю вам другую игру: чтение коротких рассказов. Каждый из них — притча о жизни — может, и вашей. Я как трубач, трублю уже много лет подряд: просыпайтесь, меняйте себя, меняйте и мир вокруг вас — но к лучшему, только к лучшему — для мира. Не для себя и не под себя. Пол-планеты уже уничтожены. Мы думаем, что можно использовать для себя все, что вокруг. Африка вырубила деревья, в Сибири — пожары, Амазонка испорчена ртутью (так легче добывать золото) — но подумайте: кому нужно золото? Попугаям на Амазонке?

Города затянули асфальтом землю, под землей городов нет больше червяков — одни крысы. Что мы творим? Нам что, делать нечего?

Читайте, а я буду продолжать трубить. Пока до вас не дойдет. До встречи!

Ирина Бйорно

Серик

Жил был удивительный кот, и звали его Серик. Был он серым котом в полосочку, паспорта не имел и не знал, к какому государству котов он принадлежит.

Жил он на горе, около большого отеля, который назывался «Золотой город». Отель этот был построен для туристов и для богатых людей, которые хотели жить около теплого моря. Отель стоял в Турции, недалеко от города Аланья, но и про это кот не знал.

Он родился недавно, год назад, и уже научился добывать пищу и спасаться от опасности — то есть выживать. Особым было то, что у Серика было только три лапы. Бывает же так, что совершена где-то ошибка в чертежах создания новых котов, и вот у одного кота — разного цвета глаза, а вот у Серика было три лапы. Четвертая была скрюченная, маленькая и без косточки внутри.

Серик не был виноват, что родился таким, да и не знал, как же бегать на четырёх лапах, поэтому он просто старался делать все, что бы чувствовать себя счастливым. А для этого ему нужно было уметь добывать еду, прятаться от птиц и больших собак и увертываться от грузовиков на дороге, которые привозили еду в отель каждый день.

И все же Серик находил удовольствия в своей трехлапой котовой жизни. Днём он гонялся за бабочками на заброшенном поле, а к вечеру он ходил к большому пруду, чтобы встречаться там с другими котами и кошками и есть рыбу — если удастся. Рыбаки выбрасывали мелочь на берег, где собирались местные коты и кошки на рыбный пир. Серик прятался в кустах, и как только видел, что все были заняты, он мгновенно подскакивал на трех ногах и ухватывал маленькую рыбку, пахнущую тиной и водорослями. Он долго выгрызал рыбку в кустах, урча и поворачивая её своей лапкой-огрызком.

Но самое удивительное в Серике было то, что он умел радоваться жизненным мелочам. Он просыпался каждое утро около помоечного контейнера гостиницы, который стоял недалеко от ресторана. Там было безопасно, но в пять утра приезжал грузовик и забирал контейнер. Серику надо было успеть пересечь дорогу и спрятаться в кустах акации. Они были колючими, поэтому и безопасными.

После этого Серик отправлялся на поле, куда приходил утром огородник и открывал воду для полива овощных грядок. Серик подходил к огороднику сзади и начинал тереться об его ноги, показывая любовь и лояльность. Тот знал Серика с рождения. Огородник-турок доставал из сумки вчерашнюю лепешку и остатки еды от ужина, и клал их перед Сериком. Тот терся головой о грязные брюки огородника и мяукал. «Спасибо», — слышалось в его голосе. Когда огородник уходил, то Серик принимался за еду, но без собачьей торопливости. Он ел с удовольствием, медленно, наслаждаясь каждым прожеванным кусочком. Серик никогда не переедал. Он знал, что важнее чувство сытости и легкости. После завтрака он спал в кустах, стараясь расслабить каждый мускул своего маленького и пушистого тела.

Он знал абсолютную истину, что главное — это находиться в состоянии благости и довольства, а не в хаотичном собачьем беспокойстве, которое он наблюдал ежедневно. Серик был котом-философом.

Он знал о людях столько, сколько это было ему нужно для хорошей жизни дикого кота с тремя лапами, и не больше. К другим котам он относился с уважением, но без дружеского заискивания. Он знал свою территорию и понимал свою ограниченность, и в котовые распри не лез.

Иногда Серик встречал детей — маленьких детенышей людей. Они пытались его гладить и даже брать на руки, но когда видели его недоразвитую переднюю лапу, то сразу теряли к нему интерес. А он от этого не страдал, зная, что никому не нужен, кроме себя самого. Так он и жил в Турции.

Сменялись туристы и те, кто приезжал в отель на целую зиму. Ведь туристами таких людей назвать было нельзя. Те приезжали и уезжали, а Серик оставался трёхногим полосатым котом, живущим при отеле. Он весело ковырял на трех лапах, иногда ел рыбу у пруда и дружил с огородником-турком. Летом было очень жарко, зимой — холодно, но он был доволен всем, не зная другой жизни.

Однажды он увидел маленького котенка, который был еще слепым. У того были четыре лапы, но мамы-кошки рядом не было. Серик подошел к нему, но помогать не стал — он ничего не знал о котятах, так как обходился без семьи. На следующее утро Серик увидел на грядке мертвое тельце вчерашнего котенка. «Наверное, его голубь съел — или пес какой бродячий», — подумал философски Серик.

Огородник перестал ходить на огород, и завтраки Серика прекратились. Ведь хорошее никогда не длится вечно. Настала пора, когда Серику надо было менять жизнь, и он решил идти в город у моря, который он видел со своей горы, где стоял отель «Золотой город».

Он подождал огородника еще неделю, но тот не возвращался. Серик собрался с силами и заковырял по пыльной дороге туда, куда каждый день уезжал грузовик с мусорным контейнером. Дорога была теплой от солнца. Серик ковырял по обочине вперед, надеясь на судьбу и доброго кошачьего бога, помогающего всем кошкам и котам.

Куда он шел и зачем? Да просто так, без цели, да и какая цель у кота? Да еще и трехлапого? Он шел по дороге жизни, не зная, что ждет его за поворотом. Зачем он родился? Может, чтобы украсить мир историей о трехлапом коте Серике, который умел радоваться простым вещам — теплу, ужину, бабочке в поле. У него не было стресса и больших целей. Он просто жил в Турции.

Если вы его встретите, то не пугайте его. Можете погладить, если он вам разрешит, можете дать ему покушать. Но не удивляйтесь, если он проигнорирует вас. Он — свободен от вас, и умеет полностью расслабляться в мире, где люди полны забот и стресса, даже если у них есть две ноги и две руки. Серик никогда никому не завидовал. Он не завидовал тем домашним, толстым котам и кошкам, часто выхолощенным, бесплодным, которые ели только китти-кет или тому подобную искусственную пищу и никогда не выходили на улицу.

Он не завидовал и людям, живущим в больших каменных клетках, наполненных ненужными им вещами и вечно жалующимися на свою судьбу. Наверное, в Серике не было первородного греха — греха отделения. Он был един с дорогой, полем, помойкой, бабочками, планетой. Он не знал ничего лучшего и был доволен, хотя по людским меркам он был инвалидом — трехлапым серым котом в полосочку. Но но совершенно от этого не страдал. Он был настоящим просветленным котом, идущим по пыльной дороге жизни неизвестно куда. Как маленький островок счастья в безумном мире горя, лжи, греха и разврата. Видно, он был избранным.

Танцуют бабочки

Танцуют бабочки вокруг святого лика,

Но неулыбчиво суровое лицо.

Толпа стоит, все ждут святого мига,

И благодати свет идёт — не от святых отцов.

Колени преклоняют пред Мадонной,

Слюной замазано церковное стекло.

Танцуют бабочки вокруг святых иконок —

Им — можно танцевать — вот Богу повезло!

А Бог лишь скуку видит на усталых лицах.

И он устал — от жалоб и грехов,

Устал прощать, устал за всех молится

И хочет просто милых, старых, добрых слов…

Кружатся бабочки веселые над ликом,

Хоть и нельзя в той церкви танцевать.

Танцуйте, милые, ведь в малом есть великое,

И Бога можно даже в танце воспевать.

Любовь маленькой танцовщицы

В городе жила маленькая танцовщица. Она родилась в городе и стала его частью. Она кончила там школу, получив массу ненужной информации, но так и не открывшей никому из учеников секрет счастливой жизни. В чем она? Мать её развелась с отцом и жила отдельно, а танцовщица закончила институт и стала работать в гидрометцентре, пытаясь предсказывать погоду. А погода над городом была странной: то ветра ломали деревья в парках, то дожди заливали клоаки, то молнии зажигали фейерверки на улицах.

А предсказать все это было невозможно. Город был насыщен электричеством и был похож на огромную трансформаторную будку. 15 миллионов были собраны там вместе. Они ели пищу, которую не производили, пили воду с хлоркой и одевали одежду, сделанную на далеких восточных фабриках голодными подростками.

Маленькая танцовщица жила в квартирке на окраине этого монстра. Она ездила на работу в подземке каждый день. Она спала на 11 этаже в трансформаторе-спальне, где невидимые волны влияли на её мозг и тело. И она умела танцевать.

Она танцевала на праздниках города перед толпой прохожих и зевак бесплатно, но делала это с удовольствием. Это был её вклад в эстетику города. Она сама шила костюмы, придумывала новые образы и танцевальные «па». И у нее был любимый.

Она встретила его на празднике города. Он был молод, с черными, курчавыми волосами, горящими глазами и ртом птенца. И он сидел на инвалидном стуле. Руки были в перчатках — надо было крутить колеса стула, и мускулы на его руках были сильными. Его звали Илья. Он был таким с детства. Мама родила его с детским параличом. Он был студентом в одном из инженерных вузах, и он любил смотреть на танцы. Так они встретились.

После выступления он подкатил к маленькой танцовщице и сказал: «Очень понравилось, как ты танцуешь», — и она расплылась в улыбке.

— Спасибо! Тебе действительно понравилось?

— Да, очень! Меня зовут Илья, а тебя?

Так они подружились. Подруги отворачивали лица и шептались:

— Ты такая красивая! Зачем тебе этот пол-человека? Будешь нянькой при инвалиде памперсы менять! Забудь про него!

Но маленькая танцовщица не слушала расчетливых подруг и просто смотрела в глаза Ильи и гладила его курчавые волосы. Они стали встречаться на набережной, и он катался вокруг нее, а она танцевала в этом кругу. Идиллия!

Маме она ничего про Илью не сказала, да та и не интересовалась жизнью дочери, пытаясь устроить свою. Илья приезжал к ней домой с книжками и компьютером, забирался на 11 этаж и начинал там её ждать. Он готовил ей ужин — простой, как умел. И он ждал знакомых шагов.

Вот дверь лифта открылась, зазвенела связка ключей, повернулся замок. Вот она уже здесь. Маленькая танцовщица входила — усталая после работы. Снимала всю одежду и голая шла в ванную. Она долго стояла под теплой водой, смывая рабочий день, а потом одевала танцевальное платье и шла почти в пустую комнату. Илья выбирал музыку и пристраивался в уголке на своём кресле. А маленькая танцовщица закрывала глаза и начинала свой танец. Каждый день Илья менял музыку, поэтому и танец получался каждый день новый.

Для маленькой танцовщицы это были самые прекрасные минуты ее жизни. Она танцевала для того, кто ее любит. Что может быть лучше? И она была наполнена любовью, как летняя пчела — медом. Когда музыка иссякала, она открывала глаза и спрашивала: ужин? И он отвечал: готов!

Говорили они мало. Да разве важно говорить, когда так любишь? Слова только мешают. Они не запутывались в словах и не требовали ежедневного подтверждения надоевшей мантры пар: Ты меня любишь?

Они просто это знали- знали каждой клеточкой тела. Им не нужно было сливаться в ежедневном сексуальном ритуале, чтобы почувствовать любовь внутри себя. Они жили этой любовью. Они дарили ее друг другу. Они молчали любовью, ели любовью, спали обнявшись.

Она вставала рано утром и уезжала на работу, он уезжал на учебу позже, а иногда спал до полудня.

Их не интересовало: а что будет дальше. А дальше? Да ничего. Просто ничего. Существует только сегодня. Завтра нет и не было. Вчера тоже нет. Есть сегодня.

Они это знали. Они знали, как все зыбко. Одним дыханием меньше- и вот их нет.

Они не сделали детей. Да и зачем? Зато они испытали то, о чем многие только мечтают- настоящую любовь — не любовь по расчету, любовь к телу, любовь семейную, а ту любовь-сказку, которая случается одна на миллион. Просто настоящую любовь.

Так оставим же их одних с их сказочной любовью! Не будем им мешать. Ладно?

Балет

Рабы прекрасной Мельпомены.

Для них Балет — бог услужения —

Им не прощает он измены

Ежеминутного служения.

На сцену выйдут все с улыбкой,

Хотя от боли сводит ноги,

И устилает славы зыбкой

Завядшим цветом их дороги…

Не удержать того мгновенья,

Когда на сцене танец нежный

Вновь унесёт в страну забвенья

Где место только для надежды.

Нельзя! Не ешь и тренируйся!

Завидуй! Вывихнул — не жалься!

И богу танца повинуйся,

И истощить себя старайся!

Следи за весом поминутно,

Таблетку не забудь в кармане,

Мечтай о славе — только смутно —

Вдруг Бога танца ты обманешь?

Но глух твой бог, устали ноги,

И сцена не манит, как раньше,

И проклинаешь ты того,

Кто служит Богу танца дальше.

Мертвый дельфин

Мне дали задание на курсах самопознания: каждый час напоминать себе, что ты еще жив и радоваться этому. 9 утра. Я проснулась, вернее вылезла из спального мешка — не выспавшись, так как спина еще болела после трехдневной стрижки изгороди — мотопила была тяжелой. Но я проснулась, вылезла из мешка — голая, покрутила головой и сказала себе: «Ура! Я живая!» Потом я сделала зарядку, растерла спину, попрыгала на прыгалках, было около десяти. Я вспомнила задание и сказала себе: «Ура! Я живая! Здорово». Потом выпила чашку чая, съела банан с авокадо и принялась за уборку и стирку. К 11 я вспомнила задание: «Ура! Я еще жива!»

За окном лил мелкий летний дождь, белье было мокрым и не сохло, а мне нужно было ехать на дачу. Я собрала все в кучу и поехала на заправку. Рядом был магазинчик, где бродили несколько летних покупателей. Я купила муку и масло и поехала на дачу. 12 меня настигло в дороге. Я сидела за рулем. «Ура! Я — жива!» Здорово! Машины скользили по трассе. Многие ехали на дачи или дальше, в далекие путешествия. Машины были перегружены детскими колясками, матрасами, лодками. Жара стояла уже второй месяц, а дождь был первым, да и то быстро кончился, не принеся облегчения сгоревшей траве.

Местный прудик около магазинчика засох, и утиный домик, ранее плававший посреди пруда, лежал в иле и грязи. Кувшинки завяли, а грязь была похожа на кожу мезозойского птеродактиля — как её рисуют в фильмах-пугалках.

Я ехала на дачу уже час, поэтому напомнила себе опять: «Я жива! Чудо!» Дождь вымыл мое лобовое стекло, отмыв его от кишок мух, кончивших там свою короткую жизнь. И мыть не надо! Но вот уже и кромка знакомого леса. Дождь почти кончился. Я разгрузила машину и заварила свежий чай. Уселась на террасе с чашкой чая и сухариками. «Здорово смотреть на мокрый лес и грызть сухарики! Я живая! Как это здорово!»

На небе появились белые облака, значит дождь уходит, давая место жаре. Вчера перед сном я попробовала рукой землю под сгоревшей от зноя травой — она была горячее тела, несмотря на дождь! Два месяца солнцепека под тридцать градусов нагрели нашу землю-матушку до состояния пустыни Каракум — наверное, глобальное потепление?

На поляне перед домиком появился ушастый серый заяц. Повертел ушами, услышал меня, но не испугался, а медленно запрыгал к канаве. Через дорогу перешел олененок. Он родился весной, и еще не освоился с дачниками, крепко держась за маму, которая спала на соседнем участке — соседи приезжали редко — а участок заняли мама с олененком.

Я попила чай, и вышло солнышко. Пора было окунуться в море, и я отправилась на пляж. По дороге я набрала горсть дикой малины, разросшейся у обочины дороги, и напомнила себе опять: «Чудесно! Я — жива!»

Проехал велосипедист, кивнув мне головой, но я его не знала. Через пол-часа и трех километров по лесу я вышла на пляж. Он был пуст. Дачники ждали, когда солнце высушит песок, поэтому кроме старушки с терьером на поводке, никого не было. Я прошла километр, вдыхая соленый воздух моря. Волны были небольшими. Я нашла местечко, расстелила полотенце и разделась донага — ведь все равно никого нет, а старушка с собакой — не в счет. Когда я вошла в воду, увидела вдруг, что что-то большое колышется около берега. Я поплавала, сняла усталость водой и солью и стала выбираться на берег. Тут-то я и разглядела мертвого дельфина.

Да, точно, эта была туша мертвого дельфина, которого называют еще морской свиньей. Он был большим — более метра в длину. Тело было цилиндрической формы, круглое. Глаза были выклеваны, наверное, чайками. Три чайки сидели неподалеку, косясь на дельфина, с которым играло море, переворачивая его с бока на бок.

Рот дельфина был открыт, и короткие острые зубы говорили о плотоядности этого животного. Чешуи не было, но смерть и соленая вода сделали кожу похожей на крокодиловую спину — гладкость превратилась в островки шершавости, так как тело уже распирало изнутри. Там, в животе, происходили таинственные процессы гниения, и круглое тело дельфина было туго надуто, как будто он был надувной, пляжной игрушкой. Но он был мертв. Он не был игрушкой.

Я вышла на берег и села на полотенце. Старушка с терьером засела в кустах неподалеку, боясь подойти к берегу. Ведь смерть для многих — это страшно. Я села и стала смотреть на мертвого дельфина. Ветер принес мне запах его тела — пахло мертвой рыбой из магазина, но к этому запаху примешивался и другой, непонятный, тревожный — запах смерти. Это не был запах гниения, но чего-то непонятно- неопределенного. Куда делась жизненная энергия этого дельфина? Улетела? Ведь они, дельфины — самые интеллигентные после людей, или? Быть может, самые интеллигентные???

А есть ли у них душа, если есть разум? Куда она делась? Я сидела и думала. Тут я вспомнила: прошел еще один час, и я сама была жива- вот здорово! Я смотрела на этого дельфина, который познал тайны моря, который познал тайны стаи и может, был родителем других дельфинов. Тут море перевернуло его еще раз, и я увидела, что это был дельфин-мужчина. Из него торчала как будто трубка длинной около 10 сантиметров. Мужик!

И сексом занимался в воде, и в игры играл с другими дельфинами — я это видела в Африке, когда стая таких дельфинов-хрюшек целых два дня сопровождали наш корабль, резвясь и играя.

Я закрыла глаза. Им не нужны ни дача, ни работа, ни карьера. Им не нужны ни часы, ни айфоны. Они считывают планету и живут вместе с ней — по луне, по солнцу, зная время приливов и отливов, зимы и лета. Зная время нереста глупой селедки, и умея петь свои песни под водой. Не это ли свобода, о которой так мечтают люди? Не это ли освобождение — от социальных условностей, придуманных ритуалов и ненужных вещей, которыми человечество заполнило уже пол-планеты, уничтожив все то, что там было.

Ведь мы — такие же дельфины, так зачем мы все это насоздавали, придумав деньги, золотые кольца, богов? Придумав города, где все — одиноки и придумав оружие — чтобы убивать друг друга? Зачем мы это сделали? Возомнив себя центром вселенной, мы убили саму землю, хотя все мы — лишь пыль земли.

Я посидела у моря, но запах смерти стал нестерпимым. Рядом закричали чайки — они ждали отлива воды, чтобы вцепиться в тело дохлого дельфина. «Мы делаем то же», — подумала я. «Вцепляемся в мертвые тела коров, быков, коз, дохлых рыб. Рвем зубами планету, превращая все это в навоз — человеческий навоз, вонючий, черный. И даже не наслаждаемся жизнью, а так, проводим время в сплетнях и тоске».

И почему мы не дельфины?

Я собрала полотенце, надела платье и пошла к даче. Пробило пять вечера. Солнце светило вовсю, и дачники потянулись на вечерний пляж, неся на руках свое прожорливое потомство. Я шла и думала: «Хорошо, что я живу, но я живая или так, немного живая?»

Тут на тропинке мне встретилась соседка.

— Пойдешь сегодня танцевать на пляже? Мы собираемся в десять, после захода солнца.

— Да-да, спасибо приду! Обязательно приду! Спасибо за приглашение.

— Будем кружиться?

— Да, будем кружиться и слушать бесконечно повторяющуюся мелодию.

— Здорово! Приду! И я пошла к дачному домику.

Спасибо, дельфин! Встреча со смертью меня встряхнула.

Ура! Я- живу! Буду жить на полную катушку — как этот дельфин. До самого конца!