Кочумай, Кочебей

runova-nk@list.ru

Историй несколько, все они должны собраться в общий роман «Тихий ужас» из 5—6 историй и общего сюжета моих любимых героев — Ивана Кириллова и Олега Петрова, бывших журналистов

Глава 1

В сумерках старые деревянные ворота отливали серебром. Пит остановил машину, вылез, хрустнул позвоночником, потянулся, потом снял деревянную перекладину и развел створки ворот.

В Особняке было темно. Впрочем, возможно, что светилось окно кабинета, но оно выходило на другую сторону дома. Тарелка спутниковой антенны в тусклом свете подслеповатой луны была похожа на мохнатое ухо лешего. Ухо, заросшее мхом.

Так сказал Кир, когда устанавливал антенну. Каждый раз, подъезжая к дому, Пит видел эту сцену, как будто она, «сыгранная» однажды, существовала в каком-то пространстве-времени как данность…

Кир сел тогда на верхней перекладине длинной лестницы, положил рядом с собой на крышу инструменты и закурил. Чуть слева за его головой сверкали два круга: серебристое — антенны и темно-золотое — закатного солнца. В совершенно прозрачном воздухе легкая струйка табачного дыма наискось перечеркивала оба круга и уплывала во тьму.

Потом Кир спустился вниз, отряхнул брюки, посмотрел вверх, где только краешек луны еще цеплялся за верхушку сосны, и сказал:

— Леший выставил свое ухо… и слушает… мохнатое ухо лешего, вот что это такое. Никаких спутников, никакого телевидения, есть только лес, люди и леший, который их охраняет…

Пит завел машину в гараж, взял пакеты со снедью и направился прямиком в кухню на первом этаже.

Здесь шведская газовая плита была установлена впритык к беленой русской печи, над ними прямо на стенку крепилась печь СВЧ. Картина Дали! Гениальный шизофреник век бы не забыл эту кухню. Такое специально изобретать — не получится. Пит хмыкнул. Они с Киром пытались сделать кухню наиболее функциональной, чтобы все здесь было под рукой. От русской печи, которая была частью обогревательной системы всего дома, Кир не отказался бы даже за большие деньги: «Все эти электронные веники можно выкинуть, а вот эта вещь — на века», — торжественно произнес он. Но и от куриной ноги, приготовленной в СВЧ за одну минуту, он тоже отказываться не собирался. Такая вот у них получилась функциональность пополам с абсурдом.

На печке, укутанная ватником, дожидалась Пита кастрюля горячей картошки. Он открыл холодильник, сунул туда свертки с продуктами. Значит, в самый раз было накрывать на стол.

Пит нарезал хлеб — тонкими, почти прозрачными ломтиками, как учил Кир, вымыл помидоры и огурцы, сложил все это в хрустальную салатницу и уже тогда открыл дверь на лестницу и позвал:

— Кир!

— Я уже ел, — послышался глухой голос. — Насыщайся. А потом я тебя жду.

Пит чертыхнулся про себя и снова вывалил все овощи в большую эмалированную миску. Он сел за стол, наложил себе картошки, залил ее сметаной, отрезал кусок балыка и стал есть. Вспомнил про чайник, зажег под ним конфорку.

Он съел три огромных помидора, пять крепеньких огурчиков, достал из холодильника открытую коробку апельсинового сока и налил себе целую кружку. Задумчиво посмотрел на связку бананов, но решил, что это будет уже перебор.

Пит сполоснул свою тарелку, поставил ее в сушилку, довольно потянулся всем своим длиннющим телом и пошел к Киру. По дороге он завернул в гостиную, взял с овального столика, который они использовали как подставку для спиртного, бутылку «Мартини» и два высоких стакана.

— Сэр! — стоя на лестнице в круглом люке, Пит окинул взглядом кабинет.

Кир и ухом не повел.

Компьютер, естественно, фосфоресцировал всеми своими лампочками. В затемненном, как обычно, кабинете. Кир любил работать именно так: при свете монитора включенного компьютера. Пит в такой обстановке через пять минут просто засыпал. Ему нужна была полная иллюминация. Правда, бывая в приподнятом настроении, Кир тоже любил, чтобы везде горел свет.

Пит шагнул в кабинет, подошел к свободному креслу, поставил на пол стаканы и бутылку, устроился со всеми удобствами и снова позвал:

— Сэр!

— Сейчас, — отозвался Кир. — У нас есть работа.

Пит внимательно огляделся. В дисковод компьютера застегнута дискета. Кир углубился в какой-то странный файл. Что-то из картотеки… Но ни одного листа распечаток с принтера не валялось ни на столе, ни на полу. Это означало, что Кир думает. Просто думает, либо собрав необходимую информацию, либо только подбираясь к ней. Возле телефона на маленьком белом столике лежал раскрытый блокнот.

— Это вдохновляет, — с удовольствием отметил Пит, — а то я уже мысленно сочинял мамочке слезное письмо.

Он отвинтил пробку на бутылке и разлил напиток в стаканы. Вытянул ноги почти через всю комнату, отпил из своего стакана пару глотков и взял со столика блокнот. Там были сделаны какие-то записи.

— Личный шифр Ивана Алексеевича Кириллова, — негромко произнес он. — Значит пока мальчик на побегушках носился по городу, наш уважаемый шеф принял и записал какое-то сложносочиненное сообщение… Вот по этому телефону, Кир? — Пит произносил слова в неподвижную широкую спину. — Этот номер, насколько я знаю, на всем белом свете известен всего пяти гражданам…

Кир оставил в покое «Машку», крутанулся в кресле, протянул руку и взял свой стакан.

— Сенькаю, — улыбнулся он. Улыбнулись только узкие губы, глаза остались внимательными и спокойными. — Как твои дела?

— Нормально. Составил отчеты, заложил их в память, распечатал и отправил клиенту…

— По факсу? — поинтересовался Кир.

— Обижаешь, я вызвал курьера. Было два звонка — несущественно. Мила прислала открытку, отдыхает хорошо, как и все остальные, видимо. Август!..

— Нам звонили. Из Вашингтона.

— На проводе Белый дом?

— Как ни странно — нет, сугубо частный звонок. От женщины. Ее зовут Светлана Викторовна Булатова…

— Из Вашингтона?

— Из Вашингтона… Вообще, я доволен, что Белый дом нами еще не интересуется. Ни наш, ни ихний. Тебе, напротив, был бы интересен звонок какого-нибудь Госсекретаря. Или я не прав?

Пит пожал плечами.

— Я продолжаю. Итак, нашего клиента зовут Светлана Викторовна Булатова. Булатова — это важно. Она оставила себе фамилию первого мужа, выйдя замуж вторично. За американца по фамилии Дженнингсон. Ее первый муж сидел в тюрьме. За убийство. Хотя он утверждает, как сообщила мне Светлана Викторовна, что никого не убивал. Светлана Викторовна просит нас выяснить, виновен ли он в убийстве. Через пару недель или около того она прибывает с краткосрочным визитом в родной город Санкт-Петербург, и если ее удовлетворят результаты нашей работы, она готова заплатить пять тысяч долларов.

— А что, следствие было плохо проведено? — спросил Пит, слегка ошарашенный.

— Не имею представления, — безмятежно сообщил Кир и отпил значительный глоток спиртного.

— То есть?

— Вся история произошла восемь лет назад.

Пит присвистнул.

— А что тебя так радует? — спросил он своего шефа. — Безумная какая-то история… Она мне не нравится.

— Есть здесь нечто… — Кир неопределенно поводил в воздухе длинными музыкальными пальцами. — Что ты знаешь о родном питерском андеграунде?

— Ну… Были такие люди, непризнанные гении, не вписывавшиеся в систему… Работали дворниками, кочегарами… Художники, как правило… Или вот еще Б.Г. — он дворником был. Андеграунд есть неофициальная культура, в основном, авангард, постмодерн. Что тебе еще нужно? Рассказать, как их крыл матом Никита Сергеевич, как бульдозером давили произведения искусства?

— У тебя не было контактов с этой средой?

— Нет.

— А у меня — были… И об убийстве Кочубея я, конечно, тогда слышал. Об этом говорили чуть ли не целый год. Пока я не перестал слушать. Зря, должно быть, перестал…

— Подожди, — остановил его Пит. — Я понимаю, что ты готов живописать свою личную жизнь с утра до ночи…

Кир изумленно вытаращился на него своими невыразительными темно-желтыми глазами.

— Уел, — удивился Кир и пересел в большое кресло. Его невысокое плотное тело ушло туда целиком.

— Не ставил такой задачи, — ощетинился Пит. — Итак, нам звонит из Вашингтона женщина. Почему ты в это поверил?

— А слышно было очень хорошо. Неужели ты бы не узнал этот ясный звук цивилизованной международной связи?

— Допустим. А где она взяла номер нашего телефона?

— Это я уже знаю.

— Ирина, — непроизвольно вздохнул Пит и прикусил язык, но было уже поздно.

Он представил себе, почти увидел, как Кир дернулся, вскочил, отбросил от себя кресло и скатился по лестнице вниз. Сколько раз Пит действительно это видел!.. Стоило только случайно произнести имя Ирины…

Кир встал на ноги, постоял, подумал… и сел обратно. Видимо, решил сам себя перевоспитать. Потом он спокойно сказал:

— Пойду сварю кофе…

Через несколько минут Пит спустился вслед за ним. В гостиной Кир поставил диск с музыкой Чайковского. Сам он стоял в углу, почти спрятавшись за штору окна и смотрел в темноту. На столе дымились два джезве.

Пит сел в кресло, налил себе кофе и ждал, когда он остынет.

— Я представляю это себе, — не оборачиваясь, насмешливо сказал Кир, — как сцену из фильма. С тех пор, как она позвонила, я все кручу и кручу этот ролик…

Пит как будто услышал, что затрещала старая исцарапанная, похожая на любительскую, черно-белая неозвученная лента. Его друг умел так говорить, словно на экране перед тобой разворачивались кадры никогда не снимавшегося фильма.

Кир заходил по комнате, негромко наговаривая слова себе под нос. Пит, передвинувшись на край кресла, вытянулся в струну.

…Вечер. Подъезд. Дверь в квартиру. Дверь открывается, и за ней видна небольшая, довольно обшарпанная комната.

За столом, спиной к зрителю, сидит человек. У него длинные волосы — чистые, легкие, тронутые сединой. Спокойная, ни к чему не обязывающая одежда: рубашка (или свитер), старые джинсы. Он пишет или думает. Потом раздается звонок в дверь. Он слышит звонок и выходит в коридор.

Спокойно идет. Иногда чуть кривит рот, словно у него очень сильно болит голова. Видимо, вчера перепил. Это может случиться с каждым. Он открывает дверь. На пороге — двое милиционеров.

— Гражданин Булатов?

— Да.

— Сегодня в больнице скончался Владислав Кочин. Перед смертью он сказал, что его убили вы.

— Да?..

Человек не отводит глаз, не пытается убежать. Напротив — он как бы цепенеет, его взгляд уходит внутрь себя. Он долго молчит, затем произносит несколько слов.

— Ну, что ж… если… он так сказал, значит… так оно и есть… Вы хотите, чтобы я пошел с вами?..

Дальше — коридор в тюрьме, по которому уводят Булатова, руки за спину. Сзади — конвой…

Пленка прошуршала, мелькнула — и пропала.

Пит отхлебнул кофе, обжегся, обозлился, вскочил на ноги, налетел на кресло, чертыхнулся, в раздражении выключил проигрыватель. От окна за ним с иронией наблюдал Кир.

— Ты уже выдумал себе историю… Молодец! — стал шипеть Пит, не глядя на друга. — Восемь лет назад! Восемь лет назад жил на свете гениальный очеркист Иван Кириллов и безвестный первокурсник журфака Олежка Петров!.. А теперь ты выдумываешь про ту ушедшую жизнь какую–то чертовщину, которой в природе не было Лучше бы ты писал, ей Богу! Роман что ли напиши, Кир… У тебя получится, я не сомневаюсь в этом ни одной минуты. Но что делать нам с этим убийством восьмилетней давности? Только выдуманный персонаж, Эркюль Пуаро, был способен разоблачать преступника спустя много лет. Это же роман, литература! Нет, как ты себе это представляешь? Реконструировать сцену убийства? Опросить свидетелей? Поднять дело в архиве ГУВД?

— Нет, я хочу, чтобы ты встретился с Булатовым. И посмотрел на него. Мне будет достаточно твоего слова: мог он убить или нет.

— А даме из Вашингтона этого будет достаточно?

— Это я возьму на себя, — ухмыльнулся Кир.

— То есть ты хочешь подсунуть ей туфту? — поразился Пит. — За пять тысяч баксов?

— Нет, я собираюсь свой гонорар отработать, всерьез, только не в архивах ГУВД. Мы проведем свое собственное расследование, постараемся разобраться, что к чему… Я не знаю, на что мы выйдем, но чует мое сердце — выйдем обязательно.

— Не нравится мне этот Кочубей… Кстати, почему Кочубей? Ты сказал: Кочин?

— «Богат и славен Кочубей…» Слава Кочин был почти самым известным человеком андеграунда. Во всяком случае, самым любимым — это точно. Не было человека, который бы держал против него камень за пазухой. Вот это тогда всех и потрясло: невозможно было даже представить себе человека, который способен убить Кочубея… Я не был с ним знаком, и вообще был скорее вне… Все сошлись на том, что его убила система, а кто был ее орудием в данном конкретном случае — неважно. Но ведь если его убил не Булатов, кто-то же его убил? И восемь лет ходит… тут, может быть, рядом с нами… А? Как тебе такая перспектива?

— Как это произошло?

— Была пьянка. В мастерской у одного художника. Все видели, как Кочин на лестнице выяснял отношения с Булатовым. Женщину они что ли не поделили… А через пару часов его нашли на этой лестнице в углу без сознания, в крови. Вызвали «скорую», отправили в больницу. Там оклемался, и вроде бы все ничего, но через три дня он умер — оказалось, что у него разрыв селезенки. А перед смертью он так и сказал: «Булат Кочубея убил…» Улыбнулся — и умер.

— То есть он так его избил…

— Не знаю… И боюсь, что есть только один человек на свете, кто знает. Это либо Булатов… либо кто–то другой… убийца. Ты, ученый в американских академиях, скажи-ка мне, нецивилизованному, как можно получить разрыв селезенки?

Пит подумал.

— В любом случае тот, кто бьет, должен быть значительно сильнее физически, правда, по пьянке… — неуверенно предположил он.

— Да, образованный ты мой, — иронично заметил Кир, — я думал, в частных школах детективов классифицируют все случаи убийств. Как минимум.

— Классифицируют, — подтвердил Пит. — Но смерть на третий день — нетипичный случай, как и разрыв селезенки, его нельзя классифицировать. Так что существует довольно большой разряд убийств, которые просто не подпадают ни под одну систему классификации. Необразованный ты мой!

— Раз этого не делают американцы, это сделаем мы. Тамошний нетипичный случай может для нас оказаться весьма характерным.

— Я себе представляю этот суд, — поморщился Пит. — Андеграунд, пьянка, драка на лестнице… Кто там в чем разбирался? Взял Булатов вину на себя — и слава Богу… Это тебе не процесс Синявского и Даниэля.

— И даже не суд над Бродским, — согласился Кир. — Там хоть о чем-то надо было думать, хоть какую–то проформу соблюдать… Ладно, пойдем подышим воздухом, выпустим Волкодава…

Они вышли под ночной свет звезд.

Слева и чуть вдалеке тускло отсвечивало озеро. Справа на пустом участке между тремя огромными соснами высилась теплица — детище Кира. В метре от нее тянулась в одну линию грядка с капустными кочанами. Кир отстегнул карабин от цепи, и Волкодав, прежде чем броситься прочь, встал на задние лапы, положил передние на плечи Кира и вылизал ему лицо.

— Фу! — рассмеялся Кир и оттолкнул от себя добермана.

Волкодав помчался вдоль забора — молча и стремительно. По его следам направился Кир.

— Еще пару недель — и начнется великая эпопея квашения капусты, — с довольным урчанием сообщил он. — Ты посмотри, какие кочаны выкатились! Двадцать шесть штук! Ай да Кириллов, ай да сукин сын! Завтра мне привезут бочку, я ее зашпарю… надо дубовых листьев нарвать…

Пит молча шел рядом с приятелем.

— Не нравится тебе, Олежка, моя мечта о квашеной капусте… — как бы горестно вздохнул Кир. — Не нравится. А почему? А потому, что ты возрос на идее примата труда интеллектуального над физическим.

— Ты же не любишь никакого физического насилия над собой, — парировал Пит. — Ранних подъемов, тренировок, холода, дождя… Не вписываются, понимаешь, в образ сибарита твои парники и бочки для капусты…

— И Волкодав, да?

— Да. Тебе бы подошла сиамская кошечка, мурлыкающая на ковре у твоих ног.

— Совершенно справедливо! — покивал Кир. — Но, видишь ли, мой друг, человек — существо нелогичное, а меня меньше, чем кого бы то ни было, можно уложить в схему, — он вздохнул, — в отличие, например… от тебя.

Он резко повернулся к Питу, чтобы увидеть его реакцию, уловил на лице Пита досаду, недоумение — и расхохотался. Вернее, сдержано похрюкал, что у него всегда считалось выражением безудержного веселья. Так он изображал смех.

— Я мог вообще сегодня остаться в городе, — защищаясь, сказал Пит.

Много раз Питу не хотелось по вечерам ехать в Особняк. «Особняк»! Тоже мне, дети Фолкнера… Это было вполне реально — отзвониться Киру по телефону и поехать в довольно неухоженную, но все-таки в свою собственную квартиру. Их отношения не требовали ни строгой отчетности, ни участия в личной жизни друг друга. Но на этом куске земли, под этим небом с Питом что-то происходило, чего он не понимал, — и не хотел. Но это было фактом реальной действительности: что–то происходило, он чувствовал. А оспаривать факты реальной действительности он отказался много лет назад.

— А зачем же ты приехал? — изумился Кир.

Не дождавшись от Пита ни одного слова, он похлопал приятеля по плечу и позвал:

— Пошли спать. Ты же не станешь возражать, что спится здесь лучше, чем в полудохлом Питере? Утром искупаешься, поешь — и все пройдет… Побеседуешь с Булатовым, с Кочиной… А Милка скоро приедет, не боись.

Пит молча стряхнул его руку с плеча и пошел в дом.

Кир свистнул, Волкодав подал голос — и затих.

Кир вслед за Питом вошел в дом, где сразу же погасло одно окно.

Странное, причудливое сооружение еще финской постройки с башенкой, купленное четыре года назад за смешные теперь деньги и превращенное Киром в «Контрольный Пункт» на пороге иных миров, было чужим для Пита. Но дом был сильнее его. И Пит покорился неизбежному — до той поры, пока не ослабнут силы магического притяжения, и он окажется свободен. Абсолютно свободен, даже от Кира.

Глава 2

Пит нажал кнопку звонка возле коричневой двери на третьем этаже стандартной пятиэтажки.

Дверь медленно раскрылась. На пороге стояла невысокая женщина с блеклым лицом, забранными в узел волосами, в старых джинсах и мужской рубахе с закатанными рукавами.

— Вы Татьяна Кочина? — спросил Пит. — Это я вам звонил, из Союза журналистов…

— Проходите, — неласково кивнула она головой.

Пит вошел в небольшую прихожую, потом в комнату с двумя железными кроватями, телевизором и голыми стенами. Только на одной из них, приколотый булавками к обоям, красовался старый и кое-где порванный огромный фотопортрет очень красивого человека.

— Садитесь, — сказала хозяйка и сама села на застеленную кровать.

Пит примостился на стуле, не зная, куда деть свои длинные ноги.

— Слушаю вас, — бросила Кочина.

— Как я вам уже говорил, меня попросили написать серию статей про ленинградский андеграунд, — начал Пит, нащупывая интонацию.

— Ко мне-то зачем пожаловали? Да, теперь теоретиков и историков андеграунда… Господи, слово–то какое изобрели! Так вот вас, теоретиков, — пруд пруди. А мы все даже и не догадывались, что это андеграунд… Дети подземелья — ха–ха… просто жили — и все…

— К вам я пришел из-за вашего мужа, — твердо заявил Пит. — Я уверен, никто себе не представляет его роли в становлении этого самого… андеграунда… Это он? — не выдержав взгляда человека на потрете, спросил Пит.

— Славка… — улыбнулась хозяйка. — Забыли, конечно, его забыли… Ну и наплевать! Он бы и сам плюнул.

И вдруг Пит вспомнил давнюю сцену: Кир, вернувшийся с каких-то похорон своего друга. Было это давно, лет десять-двенадцать назад, и помнилось смутно, но где-то в подкорке все-таки сидело и вот сейчас выплыло: «Какая жизнь отгоревала!..» — кривлялся пьяный Кир. А в глазах его стояла такая боль!.. Такая!.. Что Пит тряс его за плечи и просил: «Ну поплачь, поплачь, ну пожалуйста…» Казалось, если эта боль выльется слезами, она уже не вернется.

— Какая жизнь отгоревала! — кричал Кир. А потом начинал хохотать. — Это были такие замыслы, такой полет фантазии, талант, сила, красота — все!.. И — все… И — ничего! Понимаешь, вообще ничего: ни фильма, ни Парижа, ни любимой женщины, ни сына, ни книги… Ни-че-го… «Какая жизнь отгоревала!..» Ха-ха-ха-ха-ха. И на этом «ха-ха» придется поставить точку…

Пит был так поражен, что постарался забыть, стереть из памяти эту дикую «сцену у фонтана»: такие страдания не имели, не могли иметь отношения к Ивану Кириллову, к его сдержанному, ироничному Киру. Поэтому он еще больше поразился, что вспомнил об этом именно сейчас. Лицо человека на портрете… Вот по этому человеку, наверное, можно было так убиваться, как тогда убивался Кир. Но что ему, Питу, — Кочубей? Вот оказалось, что это был очень красивый человек… и не только красивый… его нет уже восемь лет, а портрет, а жена…

— А почему его прозвали Кочубей? — спросил он хозяйку дома.

— Кочубей — он и есть Кочубей… Широкий был мужик. Озолотил всех. Не деньгами, конечно… Ну, да вы не поймете, вы теперь все прагматики, рыночники-западники.

— Вы хотите сказать, что он, как и вся ваша среда, жил другими ценностями? — вежливо поинтересовался Пит. — Это мне кажется принципиальным.

Хозяйка дома фыркнула.

— Вот вы-то, небось, про будущий гонорар думаете, да еще о том, как бы на Запад продать свой ненаписанный шедевр. Вот и все ваши мечты. Так? — Пит промолчал. — А чем вы свой гонорар обеспечите? Чем? Да рассказом вот про него, — Таня указала на портрет. — За его способность жить… и умереть… вы получите свои вонючие деньги…

— Вы были на той вечеринке, — Пит попробовал жестко подвести ее поближе к «делу», — где его забили до смерти?

— Нет, конечно! — снова фыркнула она.

— Почему? — еще более жестко потребовал Пит.

— Я была с сыном! А он был… с Ленкой. Ленку они с Булатом и не поделили. Вы что, и про это писать собираетесь? Сегодня все так и рвутся заглянуть к другому под одеяло. А вы знаете, молодой человек, что это — неприлично? –всерьез поинтересовалась Татьяна.

— Знаю, — Пит сбавил тон, — Я просто хочу понять, кем был все-таки ваш Кочубей, при одном имени которого люди до сих пор либо плачут, либо смеются.

Хозяйка дома задумалась, потом негромко заговорила, словно сама с собой.

— Он мог бы мне позвонить, но не стал… чтобы я с ума не сошла… он знал, что я просто рехнусь… а вырастить Дениса могу только я… это он тоже знал… А потом позвонили, сказали, что он в больнице… Ну, по пьянке чего не бывает…

— Кто же вам позвонил? — напомнил Пит о себе.

— Ленка… Она и позвонила…. Она и хоронить помогала… Хорошая девка, наша, настоящая. Славка если в кого влюбится, можно клеймо ставить: золотая!

У Пита слегка поехала крыша. Ему даже слышать никогда не доводилась, чтобы так говорили о «другой» женщине. Ему казалось, что это невозможно биологически: понять и простить измену мужа. А уж нахваливать его любовницу… Разве так бывает? Неужели возможны на самом деле такие отношения и такая любовь? Если это возможно в том самом треклятом андеграунде, он был не прочь записать адресок — так, на всякий случай, вдруг утопиться захочется.

— Интересно, — сухо обронил Пит. — Но, как вы думаете, почему их не могли разнять? Получается, Булатов убил…

— Булатов не убивал, — спокойно сказала Таня. И расхохоталась. Правда, невесело. — Булат? Ногами? Кучубея?!! Бред собачий.

— Но Кочин сказал об этом перед смертью…

— Он пошутил!

— Ничего себе шуточки!

— Да нет, ничего вы не понимаете! — рассердилась она. — Или я не могу объяснить… Я поэтому тогда и не пошла в милицию. Что я скажу?.. Это какой-то обыгрыш… Славка играл словами, изменял их, вносил новый смысл… Булата он видел, может, они и подрались… За Ленку? Как же! Святое дело — дать друг другу по морде… Как дети, честное слово!.. Но «булат» — я думаю, что это все-таки нож… Как там у Пушкина? «Все куплю, сказало злато, все возьму, сказал булат…» Славка любил Пушкина цитировать… Да и в милиции могли что-то перепутать, там тоже деятели хорошие… Но ведь его не ножом? — наклоняясь к Питу, спросила Таня, словно в его глазах она могла прочесть ответ на мучившие ее вопросы.

— Вы знаете эту историю лучше меня, — отстранился Пит.

— Да… — протянула Таня. — Почему вас, спрашивается, это может интересовать? Но знаете, популярные лекции об андеграунде я вам читать не буду.

— Но вы можете подтвердить, что ваш муж был значительной фигурой в андеграунде?

Таня пожала плечами.

— Об этом надо спрашивать не меня. Что вы напишите? «Вдова Кочина считает, что он был значительной фигурой в среде андеграунда…» Попробуйте только, я вам первая глаза выцарапаю.

— А кто может это сказать? Булатов?

— Не знаю… Я даже не знаю, как сейчас Игорь живет. Но я схожу, обязательно. Говорят, от него жена ушла. Странно: ждала-ждала, а когда он вернулся… Устала, наверное, так бывает, — Таня обращалась не к Питу, а к портрету Кочубея. Наверное, она могла так сидеть и разговаривать целыми днями.

— Среду андеграунда, — авторитетно начал Пит, — оценивают в корне неверно. Ваш муж, в частности, пострадал все-таки не от советской власти. Его убили просто в пьяной драке, — Таня дернулась. — Извините, конечно. Чтобы писать об этой среде, я должен понять, а понять я не могу… Я не могу понять, — взорвался он, — почему вы обрекли себя на постоянное присутствие в своем доме и в своей жизни человека, которого восемь лет нет в живых?!

— В этом доме живет его сын… «А ей остались сыновья с его чертами…» — неожиданно сильно и красиво пропела она. — Кочубея можно встретить один раз в жизни. Или не встретить — никогда. Таких, как вы, ходит миллион — ни жарко, ни холодно… Извините, я не хотела вас обидеть.

— Это не обидно, не расстраивайтесь. А кто и когда делал этот портрет, вы не знаете?

— Сашка, дружок его снимал. У него на шкафу и валялся, а трубочку свернутый. Потом Ленка нашла и мне принесла.

— Значит, это он так на друга смотрит? — вырвалось у Пита.

— А может, корова шла? — с вызовом бросила Татьяна. — Он коров сильно уважал…

Пит вышел от Кочиной сердитым. Чем–то она его все–таки зацепила, непонятно только, чем. Уж очень сурова, непритязательна и… ни единой живой искры в глазах, в сердце… В общем, как–то это было не весело, хотя на особое веселье Пит и не рассчитывал. Он сел в машину и поехал в контору.

Офис, как теперь принято обозначать служебные помещения, располагался на набережной знаменитого питерского канала в полуподвальном помещении и состоял всего из одной большой неровной комнаты, не считая кладовки и туалета. Железная дверь снаружи не имела никаких опознавательных знаков. Зато невысокое полукруглое окно выходило на канал. Когда они случайно наткнулись на этот двор, на эту дверь и забитую хламом кубатуру, Кир сказал, что он будет жить — здесь. Комната была пятиугольная, со стенами разной длины и невысоким скошенным потолком.

— Это будет контора под названием «Пять углов», — тут же начал сочинять Кир, — я поставлю здесь диван, кресло, компьютер и буду смотреть в окно на башмаки прохожих. А? Нравится?

Но выяснилось, что даже существовать здесь сложно, потому что практически нечем дышать, особенно летом. Милке, которая жила в двух шагах от конторы, летом разрешалось приходить сюда дважды в день. Зимой она могла высидеть часов пять–шесть, не больше. Правда, однажды они все трое сидели тут почти безвылазно чуть ли не трое суток — остались живы, конечно, но и повторить этот подвиг не стремились. Если разобраться, ничего хорошего, кроме питерской самобытности, в помещении конторы не было. Но и менять ее не было ни времени, ни желания.

Пит вошел, осмотрелся, заметил на факсе скрученное в трубочку сообщение, оторвал бумагу, положил на стол, разгладил и внимательно прочитал. Потом скинул куртку и включил компьютер.

Он набрал номер телефона и подождал, пока ему ответят.

— Владимира Васильевича, будьте добры… Владимир Васильевич, вас беспокоит Олег Матвеевич Петров из агентства «КП». Мы получили ваш запрос, что я и подтверждаю. Завтра вам сообщим, принимаем ли мы его к работе. До завтра ваше дело терпит? Вообще, мне кажется, что вы уже сейчас можете начинать готовить иск для представления его в арбитраж, но если вы хотите получить более подробную информацию, придется поработать…. Сейчас не могу сказать, сколько на это потребуется времени. Подождите до завтра? Договорились? О'Кей!

Пит положил трубку. Вечером Кир сам решит, что с этими господами делать. Не исключено, что у него найдутся ответы на все вопросы — база данных была в отличном состоянии. Милкиными трудами! Он включил модем и набрал на компьютере текст запроса. Пора было, наконец, узнать адрес Булатова. Светлана Викторовна то ли забыла, то ли не захотела его дать — надо же, в конце концов, отрабатывать пять тысяч долларов. Хотя Пит не был уверен, что эти деньги они получат. Русские эмигранты слишком неохотно расставались с вожделенными «зелененькими», а у Светланы Викторовны к тому же деньги не ее, а неведомого мужа. Весьма сомнительно, что разумный американец — а на русских женщинах женятся только очень разумные американцы — готов финансировать столь абсурдную авантюру.

Пит не хотел себе признаться, что ему просто не хочется влезать в эту давнюю историю, которая никак не может изменить день сегодняшний. Кончено, любопытно исправить следственную ошибку (если таковая имела место) и доказать, что отсидевший свой срок человек невиновен. Однако, интерес этот чисто теоретический, кому от этого легче станет жить? Не вернуть ни Кочина, ни семи тюремных годов Булатова… кстати, почему он так мало сидел, за убийство–то? Это — прошлое, а прошлое изменить нельзя, каким бы ужасным и несправедливым оно ни было. Пит был готов сражаться с сегодняшним злом, выводить на чистую воду тех, кто обирает и без того загибающуюся страну. Готов был рисковать — как тогда, в первый раз, когда они вылезли из казалось бы безнадежного положения. Или как в настоящем сражении с подпольным миллионером, который долго и безнаказанно совращал девчонок, превращая их в проституток, но в конце концов поплатился за это двадцатью годами тюрьмы. Не без их с Киром участия.

Но андеграунд?.. Это какой-то миф. Пит был согласен, что материал интересный. Как газетный материал. Для серии очерков или даже для книги. Но возвращаться на десять лет в прошлое, чтобы разобраться во взаимоотношения этих не от мира сего людей?.. Нет, это никак не входило в его задачу. Пит посчитал бы себя свободным от обязательств заниматься этим делом. Но четыре года назад он признал для себя старшинство Кира. В уставе частного детективного агентства «Кириллов & Петров» (сокращенно «КП», допускающее любую расшифровку) все права были расписаны поровну между двумя партнерами, хотя деньги принадлежали Питу, вернее — его матери. Небольшие первые деньги, которые были вложены в уставный фонд. Но «мозговым центром» этого безнадежного предприятия был, конечно, Кириллов. И не только потому, что он был когда–то учителем и наставником Пита. Он придумал это агентство, у него были связи, чтобы его оформить и узаконить. Интеллектуальный капитал Кира, вложенный в тот же самый уставный фонд, был неизмеримо больше реальных денег. Так считал Пит, и это было справедливо. Пит когда–то признал, что Кир имеет право «командовать парадом», потому что всю жизнь командовали им, Кирилловым. Пит спокойно отдал в его руки стратегию и планирование, анализ и оценку ситуации. Он знал, что решение, которое принимает Кир, на несколько порядков более результативно, чем любое другое, даже если на первый взгляд кажется просто бредовым. Кир сидел в Особняке и думал, Пит — действовал. Он принимал решения в рамках той задачи, которую ему ставил Кир. Иногда для этого приходилось брать себя за горло, как, например, сейчас. Но правила своей игры они определяли вместе с Киром, и Пит считал себя обязанным играть по этим правилам.

Глухое раздражение перекатывалось где-то глубоко внутри, и Пит не желал извлекать его на свет божий. «У меня давно не было женщины, — подумал он. — Надо было ехать вместе с Милой в отпуск. Испугался? Испугался…»

Чтобы скоротать время, он включил кофеварку. Когда кофе набулькался в стеклянный сосуд, Пит налил себе чашку и стал пить мелкими глотками, поглядывая на экран компьютера. Наконец, тот запиликал и выдал сообщение.

— Станкостроителей, — с ненавистью произнес Пит. — Первая квартира… значит, и этаж первый, — он выключил модем и набрал номер телефона. — Кир, это я. Я хочу искупаться.

— Приезжай, — услышал он ровный голос Кира.

— Да, тут пришел запрос по поводу субаренды… на Кирочной… полторы тысячи квадратов… обычная афера, по-моему: аренда, субаренда и так далее.

— Приезжай, — повторил Кир. — У нас сегодня шашлыки.

Глава 3

Пит выскочил из дома в одних плавках, глянул на Кира, который в ватнике колдовал возле мангала, вылетел за калитку и в спокойном темпе побежал, рассчитывая свои силы километра на два.

Он бежал. Потому что с самого детства считал необходимым поддерживать свою физическую форму — это было убеждение, которое заложил в его подкорку отец. Потом его вколотили еще глубже на занятиях американской школы детективов. В их с Киром «двойке» Пит был — мускулами, мотором, а Кир — мозгом, локатором, сенсором. На Западе «двойки» соединялись совершенно по другим признакам, поскольку два человека всегда работали вместе, сами себе они принадлежали только в свободное от работы время. Во время же оперативно–розыскных мероприятий способности одного умножались на два — в этом был смысл. Там считали, что если больше и мощнее, то и эффективнее. Смешно, конечно. И что такое эффективность? От слова «эффект», видимо…

Дважды в неделю Пит занимался в большом тренажерном зале с хорошими мастерами своего дела, здесь, в Особняке, у него тоже было нечто вроде небольшого тренажерного зальчика, куда иногда с любопытством заглядывал Кир, словно не понимая, кому и зачем нужны все эти странные железяки. Но больше всего Пит любил длинные пробежки и купание в озере — он нырял в любую погоду, в том числе и зимой в прорубь. Еще Пит любил сауну и парикмахерские салоны. Вкусы Кира были прямо противоположны.

Пока Пит мучил свое молодое тело всякими гимнастиками, Кир, сибаритствуя в мягких домашних тапочках хорошей кожи, в велюровой куртке с атласными отворотами на рукавах, раскладывал в гостиной Особняка на овальном столике карельской березы любимые пасьянсы «Могила Наполеона» или «Бриллиант в оправе». Он не признавал над собой никакого физического насилия: ранних подъемов, выполнения в срок каких-либо обязательств, регулярных тренировок, соревнований, холода и дождей. Ледяную прорубь Пита он воспринимал с содроганием. Зато Кир был ходок. В юности он исходил пешком весь город, каждую лицу, каждый переулок, проверяя по карте, куда же еще не ступала «нога человека». У него были свои излюбленные маршруты, неведомые самым ушлым экскурсоводам. По лесу за грибами он мог носиться часами, когда Пит уже валился с ног от усталости и засыпал под какой–нибудь елкой.

Пит мчался по городу в машине, при необходимости стоял часами или даже сутками в подъезде полуразрушенного дома, бежал под дождем… Кир сидел за компьютером — и постепенно пол устилался бесконечными листами принтерных распечаток. Пит утром бежал к озеру, Кир, потягиваясь после бессонной ночи, направлялся в постель. Кир пропалывал и собирал огурцы в теплице, Пит объезжал магазины и закупал продовольствие. Таков был их образ жизни, довольно прочно устоявшийся за последние четыре года.

Пит с разбегу бросился в озеро и поплыл к дальнему берегу, где стояли на воде круглые кувшинки. Вода уже была по-осеннему холодной. Пит нырнул глубоко и выскочил из воды свечой, словно заново родившись на белый свет.

У себя в комнате он растерся полотенцем, надел брюки, свитер, сунул ноги в сапоги. У двери снял с гвоздя и набросил на плечи ватник.

На маленьком столике, вынесенном во двор, стояла миска с хлебом, бутылка с соусом, лежали лук, чеснок, сверкала литровая бутылка водки и две стопки.

— Прошу! — царственным жестом пригласил Кир, сбрасывая ватник и усаживаясь на него.

Пит сел, и Кир протянул ему шампур с готовым мясом. Потом он налил две стопки.

Они молча чокнулись, молча выпили. Поели. Мясо было отменным. Конечно, даже ради таких шашлыков имело смысл жить за городом, в лесу, вдали от заклинившейся цивилизации. Хотя Питу этой самой цивилизации здесь и не хватало, не хватало суеты, беготни, встреч с людьми… и невских берегов. Да, он очень любил свой город и, повидав самых разных городов, считал Питер единственным городом на планете. Тут они с Киром совпадали полностью. Но Пит и жить хотел — в нем, а не около него. Кир только посмеивался: «А в Эрмитаже ты бы не хотел жить?» Он считал, что свой город нельзя утратить, потому что не ты живешь в городе, а он — в тебе. Питу этого было недостаточно. Может быть, пока?

После добротной трапезы Пит решил отчитаться.

— Если это начало расследования, — заявил он, — то его нельзя назвать удачным. Я ничего не узнал, кроме того, что жена убитого отрицает вину убийцы.

— Вот так? Это уже интересно, это уже — кое-что… И что она говорит?

— «Булат? Кочубея? Ногами?!! Да никогда в жизни», — Пит постарался процитировать точно, даже как будто воспроизвел интонацию Тани.

— Ногами, говоришь… А что Булатов?

— Я был в редакции, — с вызовом заявил Пит.

— С чего вдруг? — делано изумился Кир.

Пит его издевку проигнорировал.

— Оказывается, Игорь Владиславович Булатов совсем не изображает из себя отшельника. Он появляется в обществе и весьма знаменит, правда, в очень узких кругах. Он прочел две лекции. Резонанс от них либо слишком велик и уходит далеко в будущее, либо слишком слаб и погас тут же в аудитории.

— И где же он выступал?

— В Союзе писателей и… в Епархии. Насколько я понял, он развивает какие-то идеи Сергия Булгакова и Павла Флоренского. И как-то увязывает все это с Достоевским. Ни коммерция, ни демократия, судя по всему, его не интересуют. На что он живет, неизвестно. Вроде бы у него есть родственник на Западе. Во всяком случае, какой-то «голос» сделал о нем передачу. Булатов говорил о русском языке, но как отметил свидетель, ни единого слова понять было невозможно. Ты знаешь, это даже профессионально было бы интересно: написать про человека, который живет поперек времени.

— Ты думаешь, таких мало? Напиши про меня, — усмехнулся Кир. Пит помолчал. — И тебе захотелось, — тихо и вкрадчиво проговорил Кир, — чтобы пришел верстальщик Володя и сказал, что нужно сократить двадцать строк, и ты был бы счастлив, что не пятьдесят… Да?

Пит молчал. Кир похрустел луком, бросил Волкодаву неудавшийся кусок, собака в воздухе схватила мясо, проглотила, лязгнув зубами, и легла, внимательно наблюдая за Киром.

Пит испытывал мазохистское чувство отчаяния. Заехав «к себе» в редакцию, чтобы разузнать что-нибудь о Булатове, он ушел оттуда больным. Он сидел на столе, курил, острил, изо всех сил пытаясь изображать того же самого Олега Петрова, Пита, которым он был в этих стенах еще пять лет назад.

Конечно, он был другим. Да и здесь теперь все было как–то… иначе. Запахи, атмосфера… Но ему нестерпимо хотелось обратно — в эту ежедневную суету, которая обрывается часов в одиннадцать, когда верстальщик Володя (тут Кир попал в самую точку!) кладет перед тобой свежий оттиск полосы и радостно сообщает, что надо сократить двадцать восемь строк. Или семьдесят. И ты начинаешь обратно отматывать весь день с утреннего метро, первого, четвертого, пятого интервью, обрывков слов, телефонных звонков, мелькнувших в голове мыслей, которые через пять часов преобразовались в три машинописные страницы, по цепочке — от редактора к выпускающему — ушли в цех и стали сотней металлических строк, перевязанных бечевкой. Как можно было все это любить? Неизвестно! Но Пит любил — с горячечным жаром почти полного самоотреченья. И Кир любил тоже, правда, без особого пыла и уже тем более без самоотречения, но он любил именно газету… а не себя в газете, что так характерно для большинства коллег.

А сейчас он дал Питу по морде. Зачем? Это был его метод воспитания: проверка на умение держать удар. В этой игре он был неутомимым тренером и пасовал «мячи» со скоростью и силой электрического удара и с меткостью снайпера — в болевую точку, прямо «в яблочко». По Киру можно было строить карту акупунктуры любой души. Он это умел. И тоже любил, может быть, больше всего на свете.

— Дважды не входят в одну и ту же реку, — наконец, после долгого молчания невесело сообщил Пит.

— Значит, к Булатову ты не поехал… — принял Кир.

— Мне не нравится это дело! — взорвался Пит.

— Почему? — изумился Кир.

— Даже если мы чего-то добьемся, в смысле что-то узнаем, это ничего не изменит.

— Понимаю… Мы хотим быть разящим клинком в борьбе с коррупцией и организованной преступностью, с мафией, которая правит страной. Мы хотим оперировать глобальными категориями… Я знаю, кем бы ты был 20 августа 1991 года примерно… в это время.

— Где, ты хотел сказать.