Бесплатный фрагмент - Клиника доктора Бене Финкеля

Введение

Биопсихиатрия стоит на позиции материализма, согласно которой, в соответствии со знаменитым определением Ленина, сознание — это «продукт деятельности высокоорганизованной материи-человеческого мозга». Из этого определения следует, что мозг напрямую отражает действительность и продуцирует мысли. Однако, еще Лейбниц утверждал, что если даже увеличить мозг до размеров мельницы, так что мы могли бы ходить по нему и изучать его, мы не сможем увидеть там связь мысли с материей.

Известно, что мозг работает подобно электрогенератору, и что он излучает электромагнитные волны. Гипотеза теории психической энергии состоит в том, что мозг продуцирует не мысли, а поле психики, а уже поле психики продуцирует мысли. Поэтому мы, вместе со всем движением антипсихиатрии, признаем методы биопсихиатрии неээфективными и негуманными: прямое вмешательство в работу мозга не может оказать влияния на здоровье психики. Зато может разрушить мозг, и разрушает его. Только через изучение поля психической энергии, и воздействие на это поле, можно влиять на состояние психики и контролировать здоровье психики.

В данной книге, как в ряде других монографий, мы подробно описываем два силовых поля психической энергии, закон сохранения силы, который в основе обоих полей, закономерности каждого из полей и историю изучения этих полей психики в философии, психологии, антропологии и психиатрии.

Теорию психической энергии, которая положена в основу данной монографии, не следует смешивать с направлением «антипсихиатрии», хотя, безусловно, теория ПЭ также разоблачает методы современной психиатрии как неэффективные и негуманные. Более того, теория ПЭ также как антипсихиатрия видит основной источник заблуждения современной психиатрии в ложном объекте исследования: психиатрия исследует мозг вместо того, чтобы исследовать сознание, или иначе психическую энергию. Антипсихиатрия в этой связи подчеркивает, что ставит на место биопсихиатрии психоаналитику фрейдизма, имеющую в качестве объекта научного исследования не мозг, а психическую энергию.

Статья Википедия: «Антипсихиатрия направлена на демифологизацию, разоблачение и радикальную перестройку современной психиатрии как массовой формы насилия. Развитие антипсихиатрии является скорее частью исторических потрясений данного периода, чем результатом эволюции научных идей; по некоторым оценкам, антипсихиатрические модели не подтверждаются эмпирическим материалом, а порой и ему противоречат, не имеют научного подтверждения и не соответствуют методам медицинской диагностики, лечения и реабилитации психически больных. Взгляды антипсихиатров явились предметом бурных дискуссий и критики, резко негативный характер которой был обусловлен радикализмом этого движения, но, несмотря на спорность и малообоснованность предложений антипсихиатров, многие из их критических замечаний оценивались как правильные и заслуживающие более глубокого рассмотрения. Антипсихиатрическое движение способствовало повышению внимания психиатров к личности, судьбе, правам психически больных; оно существенно повлияло на организацию и качество психиатрической помощи, представители антипсихиатрического движения много сделали для её гуманизации. Оно явилось предтечей радикальных изменений в 1970—80-е годы, повышения внимания к правовым аспектам психиатрии, способствовало переносу акцентов на внебольничную помощь и созданию сетей социальной поддержки лиц с психическими расстройствами. Антипсихиатрия содержитидеи феноменологической психиатрии, экзистенциализма, герменевтики, структурализма, неокантианства, марксизма и радикальной политики. Идеология антипсихиатрии основывается на психоаналитическом подходе к психиатрии, в противовес биологическому, который подразумевает, что в основе психических болезней лежит нарушение деятельности мозга, и которого придерживается биопсихиатрия. Антипсихиатрическое движение поставило два принципиальных вопроса: 1. классификации и критерии психических расстройств являются нечёткими и произвольными, допуская множество толкований и мнений о том, насколько они соответствуют основным медицинским стандартам; 2. широко распространённые психиатрические методы лечения приносят пациентам гораздо больше вреда, чем пользы. Антипсихиатрия чаще всего рассматривается как одно из направлений психиатрии или психотерапии; наиболее авторитетные критики психиатрии во второй половине XX века были психиатрами. Выделяют два течения антипсихиатрии: направленное на уничтожение клинической психиатрии и направленное на реформирование и дополнение клинической психиатрии. В 1960—70-е годы в сотрудничестве с разными группировками проводились акции против психиатрических клиник, возникла и действует „интернациональная сеть“ антипсихиатрии, которая ставит перед собой целью ликвидацию психиатрических клиник и ряда медицинских институтов. Антипсихиатрия объединяет несколько тысяч психиатров, медицинских работников, бывших клиентов и пр. С антипсихиатрией, критикой и нападками на психиатрию связана деятельность Церкви саентологии и учреждённой ею совместно с Томасом Сасом Гражданской комиссии по правам человека (ГКПЧ)».

Итак, мы разделяем возмущение антипсихиатров 20-го века против биологизма современной психиатрии, выбирающей ложный объект научного исследования. Мы также полностью согласны с выводами антипсихиатров в отношении неэффективности биопсихиатрии как в диагностике заболеваний, так и в их лечении, в жестоком обращении с пациентами, и в использовании современной психиатрии как рычагов политической репрессии. Все это правда, и эта правда себя проявила и в экспериментах Д. Розенхана, Д. Купера, Р. Лэйнга, и в экспериментах, которые ставила сама жизнь. Вспомнить хотя бы практику карательной психиатрии в СССР.

О. Власова «Антипсихиатрия»: «Эксперименты первой группы носили исследовательский характер и стали опытом применения радикальной теории антипсихиатрии. К таковым можно отнести эксперимент Д. Л. Розенхана, „Игровую комнату“ Р. Д. Лэйнга, „Виллу 21“ Д. Купера и др. Обобщив все данные и результаты антипсихиатрических экспериментов, можно сказать, что они привели к следующему: была показана необоснованность психиатрических диагнозов, их несоответствие действительному психическому состоянию, неэффективность традиционных методов лечения и диагностики. Фактически теория антипсихиатрии, хоть и частично, была подтверждена на практике».

Однако, мы утверждаем, что философская платформа антипсихиатрии, которую психологи этого направления противопоставили современной биопсихиатрии, такая же ложная философия, которая не может привести ни к какому другому результату кроме дискредитации всех попыток конструктивной критики биопсихиатрии. Эта философская платформа — субъективизм кантианства, феноменологии Сартра и Хайдеггера, историзм Гегеля и развитие идей этих субъективистов в философии М. Фуко, К. Леви-Стросса и других современных неокантианцев. Это тот случай, когда вместе с водой выплескивают и ребенка.

Изучать психическую энергию вместо мозга — вот цель конструктивной критики биопсихиатрии. Это совершенно не означает, что новый объект исследования стирает границы между разумом и безумием, что проблема «сумасшествия» вообще снимается, что мы оказываемся «по ту сторону ума и неразумия». Отказаться от проблемы не значит решить проблему. Но именно такое решение проблемы предлагает субъективизм кантианства: он и не мог предложить никакого другого решения. Конечно, наука, построенная на объективных методах исследования, будет опровергать выводы субъективистов и в теории, и на практике. В итоге, небольшие успехи антипсихиатрии в экспериментальной сфере (как эксперименты Д. Розенхана) перекрываются массой ложных сентенций и опытным опровержений этих сентенций.

О. Власова «Антипсихиатрия»: «Именно по этой причине все люди являются «равными», и ни один из людей не может исключаться из онтологической системы. Можно сказать, задействовав «словарь» Фуко, что «неразумие» не должно исключаться из «разумной системы», поскольку на онтологическом уровне нет никакого неразумия и разума. Лэйнг пишет: «Никакой онтолог не имеет право исключать из онтологии человека, поведение которого он считает необъяснимым, даже если это поведение ему чуждо так же, как птицы в его саду»

Статья Википедия: «Антипсихиатрия утверждает, что внутренняя реальность и личная свобода должны быть независимы от любых критериев психического здоровья и психических заболеваний, которые пытаются разработать психиатры. Основателем считается английский психиатр Рональд Лэйнг. К наиболее известным представителям антипсихиатрии относят также Мишеля Фуко, Дэвида Купера, Томаса Саса и Ирвинга Гофмана, Франко Базалью»

Философия экзистенциальной феноменологии, широко применяющейся во всей гуманистической психологии, не только в антипсихиатрии, построенной на этой гуманистической психологии — просто результат кризиса рационалистической философии в науке, уступившей место философии материализма, эмпиризма, а затем и субъективизму немецкого идеализма (Кант, Фихте, Гегель). Мы ставим своей задачей в этой книге показать, что только философия рационализма способна стать прочным базисом научного метода, суть которого в объективности и связи с опытом. Мы постараемся показать, что кризис в биопсихиатрии — это только часть общего кризиса в социальной науке, связанного с неадекватностью философии материализма и эмпиризма, на базе которых была установлена дарвиновская парадигма социальной теории. Неокантианство, возникшее как альтернатива материализму в виде «наук о духе» В. Дильтея, нисколько не решило проблему удушающего влияния материализма, поскольку стало также ее разрушителем, теперь уже посредством субъективизма. Материализм теряет объект исследования — душу, психическую энергию, дух, зато сохраняет научный метод. Неокантианство возвращает объект исследования, но теряет научный метод — объективность и связь с опытом.

Теория психической энергии, отстаивая философию рационализма, сохраняет и объект исследования в виде психической энергии человека, и научный метод исследования, утверждая законы природы в основе психической энергии также, как в основе других природных энергий. Об этом и пойдет речь в книге. Об общем кризисе дарвиновской парадигмы, основанной на материализме и эмпиризме, и о тщетности попыток неокантианства, с его субъективизмом и обскурантизмом, с его схоластикой и софистикой, противостоять этому кризису, разлагающему современную социальную науку. О необходимости смена научной парадигмы.

Глава 1. Случай Андрея Орлова

Доктор Бенедикт Яковлевич Леви-Финкель давно ждал такого случая, чтобы доказать справедливость своего когнитивного метода в отношении шизофрении. И вот дождался. Психоз пастора Андрея Орлова вполне подходил под описание тех «исключительных, духовно творческих людей, заболевших людей, душевные переживания которых могут приобретать культурное значение», как говорил о них Карл Ясперс в своей известной книге «Стриндберг и Ван Гог».

К. Ясперс «Стриндберг и Ван Гог»:

«В принципе центральным для данной проблемы является вопрос существования духовного мира — как бы в некоем ином измерении. Либо существование этого мира должно быть объективно доказано средствами чувственно-пространственного опыта, либо это духовное содержание соответствует некоей поэтически-мифологической потребности, для которой проблема действительности всерьез не ставится, либо это духовное содержание соответствует некое мировоззренческой потребности, которая вообще не нуждается в шизофреническом обосновании, либо, наконец, существование этого мира может проявится через субъективное, чувственно наполненное переживание У Стриндберга и Сведенборга такое переживание и было собственно доказательством. И поскольку такие больные способны с необычайной полнотой представлять вещи как воплощенные переживания, постольку их представления способны приобретать культурное значение. Если мы хотим получить несколько более отчетливые представления, нам не следует рассчитывать на клинические наблюдения обычных больных, мы должны искать исключительных, духовно творческих людей, заболевших шизофренией, как Гельдерлин или Ван Гог.»

Ценность выводов Ясперс для гуманистической психологии состояла в том, что он был не только философом, но и практикующим врачом-психиатром, автором одного из самых популярных учебников психиатрии, выдержавшим несколько изданий. И вот, этот самый психиатр, утверждает в пику доминировавшей в его время материалистической парадигме, что изучать надо не мозг, а некую «духовную энергию», «духовную реальность»! По крайней мере когда речь идет о шизофрении и других психозах, не связанных с органическим повреждением мозга. Его книги стали откровением для доктора Бене. Только раз или два, Ясперс употребляет в своей «Психиатрии» термин «психическая энергия» вместо «душа», «духовная реальность», «демоническое», «абсолютное», которые только запутывают. А вот эти два раза стали молнией, осветившей мир среди ночи.

«Конечно, — думал он, — „психическая энергия“! Как у Фрейда, как у Юнга! Это же совершенно другой объект исследования! какого эффекта в лечении больных, в профилактике психозов мы можем достигнуть, если у нас ложный объект научного исследования! Если вместо того, чтобы изучать психическую энергию, душу, мы изучаем мозг, который нам ничего не скажет. Это знал еще Лейбниц, когда говорил, что если даже мозг станет большим как мельница, мы и тогда не увидим мыслей человека. И как прав Гордон Олпорт когда говорит что эмпирики и позитивисты выбросили из психологии истинный объект исследования: сознание, личность, душу, наконец! Остались только инстинкты, рефлексы и мозг! Какая ерунда! Ответ придет отсюда, „психическая энергия“, конечно! Это душа на новом научном языке!»

Ясперс рассуждает о шизофрении как о взрыве духовной энергии. Он прав в том, когда на место мозга ставит душу, как разные объекты исследования, но в определении этой души, он сам уходит в поэтико-мистическую неопределенность, где теряется вся ценность сделанного им переворота в ракурсе зрения на психические расстройства. Конечно, душа, как «демоническое и абсолютное» ничего не может сказать науке. А вот случайно употребленный им термин «психическая энергия» — может! Доктор Бене был совершенно в этом уверен. Его так взволновали эти мысли, что он вскочил на костыли из своего инвалидного кресла и засновал по кабинету.

К. Ясперс «Стриндберг и Ван Гог»:

«Складывается впечатление, словно бы в жизни этих людей им когда-то что-то мимолетно открылось, вызвав трепет и блаженство, чтобы затем, завершиться неизлечимым слабоумием конечного состояния. Не раз сообщалось, что в начале заболевания эти люди столь потрясающе играли на фортепьяно, что слушатели вынуждены были признать: ничего подобного они не переживали. Возникают и художественные произведения в области поэзии и живописи. Само переживание жизни становится более страстным, аффектированным, безудержным и естественным, но в то же время и более непредсказуемым, демоническим. Словно некий метеор появляется в этом мире с зауженным человеческим горизонтом, и прежде чем окружающие успевают полностью оправиться от изумления, это демоническое существование уже оканчивается психозом или самоубийством. Таким образом, при анализе мы имеем не только реальность, но — в ней — еще и постигающий ее мир духовного, причем это духовное существует отчасти объективно, в противостоянии реальности. Так вот можно представить себе, что существует некое субъективное духовное, что дух есть нечто вечное и вневременное, открывающееся во временной экзистенции в формах, которые психология подводит под одно понятие и, не различая, называет чувствами и эмоциями. И вот это демоническое существование, это вечное преодоление и всегдашняя наполненность, это бытие в ближайшем отношении к абсолютному, в блаженстве и трепете, и в вечном беспокойстве, — совершенно независимо от нас проявляется психозом. То есть складывается такое впечатление, словно бы это демоническое, которое в здоровом человеке приглушено, упорядочено, может в начале душевной болезни с огромнейшей силой прорваться на поверхность. И не то, чтобы это демоническое, этот дух был болезненным: он вне противопоставления больной-здоровый, но болезненный процесс создает повод и условия для такого прорыва — пусть даже только на короткое время. Душа словно бы расслабляется и открывает свою глубину, чтобы затем, когда это расслабление закончится, окаменеть в хаосе и разрушении. Быть может, величайшая глубина метафизического переживания, ощущение абсолютного, священного и благодатного дается в сознании восприятия сверхчувственного лишь тогда, когда душа расслабляется настолько, что после этого остается уже в качестве разрушенной».

Леви-Финкель долго ждал такого случая шизофрении, где больной сохранил бы сознание после сильных шубов в достаточной ясности, чтобы описать свои переживания, и чтобы с ним позже можно было работать через дискуссию, через познавательный процесс, через смену когнитивного содержания его сознания. Он жаждал работать с сознанием, а не с мозгом. Он давно убедился, что работа с мозгом — это деструктивный процесс, который лишает пациентов последнего шанса на выздоровление (когда речь о шизофрении и других психозах неорганической этиологии).

Его вторым любимым автором и психиатром был А. Кемпинский, автор нашумевшей книги «Психология шизофрении». Кемпинский в своей монографии впервые подходит к проблеме шизофрении не с точки зрения психиатрии и физиологии мозга, центральной нервной системы, а с позиций — психологии. И это его исследование, в котором описаны психологические особенности шизофреников, больше помогло доктору Бене, чем тома написанные по физиологии мозга и психиатрии.

Он давно задавался одним вопросом. Почему шизофренический психоз — это психоз с четкой бредовой структурой, тогда как циркулярные психозы маниакально-депрессивного характера не имеют бредовой структуры вовсе? Почему бред всегда приобретает форму борьбы двух противоположных сил, из-за чего сознание шизофреников получило знаменитую характеристику «черно-белого сознания»? Почему метафизическая интоксикация шизофреников? Что это значит? Как отделить философию, которой занимаются здоровые люди, метафизики и материалисты, от метафизической интоксикации? Эти вопросы не давали ему покоя, и он знал, что только если он изменит объект исследования, если вместо мозга станет изучать психическую энергию, он сможет получить ответы на эти вопросы. А значит, найдет ключ к загадке шизофрении.

«Черно-белый мир» шизофреников, «борьба двух противоположных сил обычно морального характера», — писал Кемпинский о структуре бреда шизофреников. Если думать о шизофрении как патологии мозга, то эта информация нам ничего не даст. Но если поставить на место мозга — психическую энергию, то совсем другое дело! А что если «черно-белый мир» — это полюса силового поля психической энергии, которые обнаруживаются при шизофреническом психозе? Эта мысль заставила его трепетать в предвкушении скорой разгадки большой тайны.

Наконец, ему представился случай поработать с таким шизофреническим психозом, описанным Ясперсом, с тонким и умным человеком, сохранившим сознание и после первых сильных шубов. Леви-Финкель знал, что у него совсем немного времени, чтобы успокоить кататонию, иначе следующие шубы могут разрушить психику окончательно.

Это был красивый молодой человек лет 28, среднего роста и хорошего телосложения, с большими черными глазами и выразительными чертами лица. Он выучился на священника, и какое то время был отцом католической церкви. Потом резко перешел в лютеранскую церковь. И наконец, совсем оставил свою духовную службу. Он говорил, что всю свою жизнь страстно искал бога, но не нашел его ни у католиков, ни у протестантов, и с тех пор задался целью создать собственную школу христианства. Он писал свои сочинения одно за другим, ушел с поста священника, потом с поста пастора, замкнулся в себе, перестал общаться с людьми. Только мать, художник и переводчик Ольга Никитишна, оставалась его близким и преданным другом все это время. Она и доставила его в больницу Бене Финкеля, когда у сына случился первый психоз.

Бредовая структура у пастора Андрея Орлова была наполнена элементами христианской мифологии: в ней сражались христос и сатана, черти и ангелы, ад и рай. В психозе ему казалось что адское пламя пожирает его, и он подобно Лютеру, бросившему чернильницу в лицо дьявола, бросал в его проклятую морду все что попадало ему под руку. Когда к нему вернулось сознание, доктор Бене очень подробно расспросил его о жизни, и о том как формировалось его мировоззрение.

— Что заставило вас покинуть католическую церковь? — спросил его доктор Бене.

— Вы помните тот большой скандал в католической церкви, который потряс весь мир? О сотнях католических священников, на самом верху церковной иерархии, которые годами насиловали детей? Мальчиков и девочек? От 3 до 14 лет? Помните этот кошмар?

— Конечно. Я читал об этом в прессе. Вы тогда разочаровались в католической церкви?

— Вы бы не разочаровались? Это совсем не то слово — разочаровался! Я был сражен словно громом небесным. Я не хотел верить своим глазам, не хотел верить своим ушам. Я выл от боли по ночам как волк, пока однажды вид католических священников не стал для меня непереносимым. Я встал и ушел, хотя мне прочили большую карьеру. Я ушел в лютеранскую церковь. И сначала все было замечательно. Я словно открыл новый мир. Я стал читать много истории. Особенно Реформации. Прочел книги Кальвина, Лютера, Цвингли, Виклифа, Яна Гуса. Снова божья благодать наполнила мое сердце. Я проклинал Папу Римского вместе с Лютером, вместе с ним называл его сатаной, занявшим престол божий, вместе с ним обещался бороться с папистами. Я стал читать евангелие и ветхий завет. И я понял, что это единственный путь, на котором можно найти бога. Только изучать его священные тексты в оригинале. Не слушать никаких Пап и Кардиналов, слушать только свое сердце и свой разум. Это воскресило меня и дало силы жить дальше. Это стало живительной водой, которая излечила кровавые раны моего сердца. Но только поначалу. Когда я уже думал, что нашел выход, что совсем излечился от того страшного потрясения, когда я в лоне католической церкви потерял бога, что я нашел бога заново, оказалось это только призрак. Я вдруг осознал, что во мне больше нет веры, нет бога. Что я потерял его. Это было страшным открытием. Сколько бы я не молился и не призывал его спасти меня и озарить мою душу спасительным нектаром веры, бог отвернулся от меня.

— И что было потом?

— Тогда я стал серьезно болеть впервые. У меня начались сильные головные боли. Я давно забросил и лютеранскую церковь тоже. Я не мог смотреть в глаза ни коллегам ни прихожанам. Я не верил им, не верил себе. Я хотел кричать на проповедях: бог — это истина! Но какую истину несете вы людям? Детскую мифологию Евангелия? Проснитесь, это же чепуха!». Но я знал, что ничего не могу предложить им взамен. Детская мифология Евангелия все же давала этику и дух людям, а что давал им дарвинизм современной науки? И я молчал. И этот внутренний крик стал разъедать мне внутренности, как лисенок под рубахой того подростка в Спарте, который стерпел, а не закричал. И когда больше не было сил терпеть, я просто однажды ушел и из лютеранской церкви.

Вот тогда я остался совсем один. Бывшие коллеги объявили меня сумасшедшим. Представляю, как они рады были услышать, что я в сумасшедшем доме. Теперь, вы говорите, звонят и сочувствуют? Но тогда, никто кроме двух моих близких друзей, никогда не спросили как у меня дела. А мне становилось все хуже и хуже. Я тогда размышлял над теорией происхождения человека Дарвина. Прочел несколько книг по антропологии, которые доказывали справедливость его учения. И уже считал себя Гераклом, который ради истины залез в самое пекло ада, и бесстрашно смотрит в глаза чудовищу, не боясь вытащить из его пасти истину. Я воображал себе, что еще немного, и я смогу отказаться от евангелия как от детских пережитков и встать на твердую почву науки и истины. И вдруг… Доктор Бене, вы слышали когда-нибудь о Библии Сатаны некоего Ла Вея? Это церковь последователей Дарвина, которая доказывает, что порок и грех — это счастье, доказанное наукой. Дарвином! Больше миллиона последователей в Америке! Они ведь как рассуждают: все так называемые пороки — суть естественные потребности, а эгоизм и борьба за выживание — священный долг и смысл жизни. Значит, сатана есть истина, а Христос напротив вводит людей в заблуждение и погибель как слабак бесхребетный. Это была новая мифология на почве самой современной науки.

Вот где я хохотал, доктор! Вот где я до слез нахохотался над своими поисками науки и истины! Стоило делать этот огромный крюк от мифологии Евангелия, чтобы опять прийти к мифологии, только противоположной, где бог и дьявол поменялись местами? Где Христос стал ничтожеством, а сатана — вершиной истины и счастья?

Неделю я жил словно во сне. Я дошел до книг Ницше. Ницше, который клянет Христа, и прославляет войну и подлость. Я прочитал о его безумии. И тогда я понял, что точно такое же безумие неминуемо ждет и меня. Я оказался прав, доктор. Не прошло и месяца, как меня накрыл психоз.

Сатана стал посещать меня по ночам. И теперь я не знаю, что думать, был ли это сатана, или это были приступы и галлюцинации, ведь потом начались настоящие галлюцинации. Я еще не настолько рехнулся, чтобы не уметь отделить реальность от галлюцинаций, хотя все мы священники конечно немного того.

«Хороший уровень самокритичности, — подумал доктор Бене, — здесь есть с чем работать».

— А потом? Что было потом?

— Раньше я еще мог ДУМАТЬ, доктор. Мои МЫСЛИ были все еще МОИМИ, под МОИМ КОНТРОЛЕМ, я мог их выбирать. Мог принимать одни, и отрицать другие. Все закружилось и завертелось, словно в адовом котле, и я потерял себя в страшном сумраке нечеловеческого страха, лика дьявола надвигающегося и пожирающего меня. Дальше вы все знаете. Меня потрясла эта потеря контроля над мыслями, когда я пришел в сознание. И эта потеря способности философии. Мысли перестали быть философией. Они стали словно минным полем, по которому надо ступать очень осторожно, чтобы не подорваться на новом психозе. Это было самым страшным следствием приступов. Вся моя жизнь была рефлексией о дьяволе и боге, а тут они перестали быть рефлексией, они стали реальными живыми фигурами, которые дрались за меня в моем сознании: хватали, возносили, убивали. И меня это удивило, потому что веры больше не было в моем сердце, откуда же в нем вдруг взялись живые фигуры сатаны и бога, сражавшиеся за меня помимо меня самого?

«И Ван Гог так говорил, — вспомнил Леви-Финкель книгу Ясперса, — откуда у меня бред с христианской мифологией с моим увлечением Золя и Гонкурами», этими материалистами.

Доктор Бене много думал над этими словами. Он и раньше отметил эту особенность психологии шизофрении: шизофреники живут философскими вопросами говорит Кемпинский, не умея объяснить этого феномена иначе. Здесь у доктора Бене был шанс проверить свою гипотезу о силовом поле психики: что если эта «жизнь философией», когда теряется способность рассуждать, а фигуры философии застывают как бы на противоположных полюсах электрического поля, и есть силовое поле психики? Что если это результат когнитивного дисбаланса, когда информация, усвоенная человеком о себе и о мире, приводит его к осознанию своего поражения? И тогда рушится вся абстрактная система, приобретая вид силового поля: с одной стороны угроза, с другой выживание?

Так рассуждал доктор Бене, сводя всю этиологию шизофрении к ложной информации абстрактного мышления, чрезмерно удалившегося от действительности в своих метафизических спекуляциях. «И тогда, — думал он, — законы психики возвращают его к реальности, указывая, что дальше возникает угроза жизни». Таковы были его первые, поверхностные приближения к теории психической энергии, и ее двух силовых полей, еще очень далекие от того открытия, которое ему предстояло сделать. Но уже очень важные, поскольку у него было теперь главное: верная дорога, работая на которой, он неизбежно найдет истину.

Он решил, больше полагаясь на интуицию, потому что у него еще не было четко сформулированных определений, предоставить Орлову побольше информации о вопросах которые стали жизненно важны для него и довели его до расстройства психики. И это действительно помогло. Он сам активно включился в процесс, не только для того, чтобы помочь ему в усвоении информации, но чтобы он чувствовал его человеческое тепло, постоянно приободряя Андрея словом и жестом, вниманием и заботой, похвалой и восхищением, и во всем выказывая уважение. Доктор Бене всегда предупреждал свой персонал, чтобы все старались поддерживать самооценку пациентов на максимально высоком уровне. Эта общая атмосфера уважения и сочувствия была отличительным свойством клиники доктора Бене, и она действительно принесла и результаты и успехи, создав Финкелю репутацию не только самого человечного психиатра, но и самого эффективного в своем деле профессионала.

Он принес Андрюше Реймаруса и Лессинга, Вольтера и Спинозу, Робертсона Смита и Томаса Пейна, Альберта Швейцера и Бертрана Рассела, Ренан и Штрауса, Толстого и Спинозу, Жорж Санд и Ганди. Они читали вместе, они разбирали вместе философские и богословские вопросы, и все это время доктор Бене был предупредителен и заботлив как родная мать. И вот однажды он почувствовал перелом. Кататония стала отступать, напряжение страха между полюсами бога и дьявола в сознании Андрея понемногу спадало.

«Началось! — выдохнул доктор Бене. — Получилось! У него формируются новые представления бога и дьявола, а те старые, которые его разрушили теряют реальность в связи с новым потоком информации! Я был прав! Только когнитивный метод может разрушить напряжение страха в катании психозов».

Его глубоко возмущала современная практика психиатрии, так бесцеремонно вторгавшаяся в мозг пациентов, о котором они ничего не знали. Он называл их «мясниками», разрушающими самую тонкую и самую сложную ткань организма — мозг, лишая этим несчастных последнего шанса на выздоровление. Что мозг только начали изучать знали все. Что связь мозга с мыслительными процесса совершенно не поддается научному определению и контролю тоже известно было всем. Что фармакология разрушает мозг, а вместе с ним и весь организм, также ни для кого не было секретом. Но они продолжали свои агрессивные попытки разворотить мозг больных людей, вплоть до лоботомии и электрошока. Они оправдывали себя идиотской теорией «баланса пользы и вреда», уверяя, что если оставить психотиков как они есть им будет хуже, чем если они отрежут им половину мозга или разрушат его электричеством. Помимо всего прочего, это была самая удобная теория для оправданной казни невинных людей деспотами и тиранами всего мира, применяющих сомнительные способы современной психиатрии в качестве «карательной психиатрии». И если этот процесс не остановить, тюрьмы вскоре совсем не понадобятся, думал доктор Бене.

Ортодоксальным психиатрам, часто высмеивавшим его когнитивный метод лечения шизофрении Леви-Финкель любил напоминать эксперимент Давида Розенхана, опубликованный в 1973 году в статье «Здоровые люди в психиатрической клинике», и доказавший абсолютную несостоятельность диагностики современной биопсихиатрии. Тем не менее, доктор Бене решительно противопоставлял свой когнитивный метод, основанный на рационалистической философии, методу антипсихиатрии, ссылавшихся на субъективизм неокантианцев.

И вот теперь казалось Леви-Финкель был готов еще раз взорвать весь мир психиатрии: его теория силового поля психики, обнаруживающегося при бредовой структуре шизофрении получала свое подтверждение в случае с Андреем Орловым. Доктор Бенедикт Леви-Финкель сам не верил в свою удачу. Он был так возбужден, что не заметил как пробежал на костылях весь длинный путь от палаты Андрюши до своего кабинета, где его уже заждались коллеги. Это был красивый, рослый мужчина лет сорока пяти, с черными курчавыми волосами и аккуратной бородкой. Он попал в автокатастрофу, когда ему не было и тридцати лет, и с тех пор мучился с последствиями травмы позвоночника. Ему потребовалась вся его сила воли, чтобы взять себя в руки и продолжить борьбу за жизнь. Жить ему совершенно не хотелось. И только когда у него появился интерес к науке, он снова стал молодым и здоровым, сумев преодолеть все препятствия на пути к своей заветной цели — утверждению гуманистической психологии в психиатрии. Цели, в реальность которой никто кроме него самого поначалу не верил. Наука стала его жизнью, его страстью, его детищем, — всем. И сколько бы не сокрушалась над такой монашеской жизнью его мать, Тамара Тенгизовна Леви-Финкель, он не хотел ее слушать. Тамрико значила очень много в жизни сына, особенно в годы после автокатастрофы, поскольку Бене органически не выносил заботы посторонних.

— Если бы не вы, мама, — говорил он своей матери, — я бы сразу сдался. Ваша забота спасла меня.

И действительно, он очень быстро вернулся к спорту, оборудовав себе тренажерный зал. Врачи были удивлены скоростью с которой он встал на костыли. Ему приходилось пользоваться коляской, поскольку он научился только опираться на обе ноги, но по прежнему не мог ходить. На этом прогресс в его выздоровлении надолго остановился. Однако, Бене не оставил занятий спортом, так что его торс был непропорционально больше развит исхудавших, но все таких же длинных ног. Внутренняя сила, которая отличала его с детства, сосредоточилась в глазах и в руках.

Бене поправил выбившуюся от быстрой ходьбы прядь на большом выпуклом лбе, и с громко бьющимся сердцем открыл дверь своего кабинета. Какие новости он нес своим товарищам-скептикам!

Глава 2. Профессор Белогородский

Леви-Финкелю было всего 17 лет, когда он познакомился с Петром Николаевичем Белогородским, профессором психиатрии и отцом его друга, — человеком, которому суждено было определить все последующее направление его жизни. Он тогда совсем не думал о карьере ученого, и тем более никогда не задумывался о психологии и психиатрии. С психиатрии у него были связаны самые отвратительные ассоциации с тех пор, как его отец, Яков Иосифович Леви-Финкель, стал жертвой репрессий советского периода, попав под принудительную госпитализацию. Его держали там несколько месяцев, он ушел здоровым человеком, а пришел разбитым стариком, который умер всего через год. Бене не было и десяти лет, когда не стало его отца. Он помнил его добрые глаза, его теплые колени, когда он вечерами сажал его к себе и рассказывал такие трогательные волшебные сказки. И все это украло у него страшное слово «психиатрия». Больше он ничего тогда не хотел об этом знать.

Бенедикт Яковлевич был очень способным мальчиком, настоящим вундеркиндом. Ему понадобилось только шесть лет, чтобы закончить школу, и еще четыре года, чтобы закончить Бауманский университет. В 17 лет, когда к власти пришел М. Горбачев, его пригласили в Высшую школу разведки. Бене восхищался Горбачевым именно за широту ума сердца, за то что сидя на вершине власти, построенной горой из человеческих костей, он отказался от власти, и указал людям дорогу к свободе и гуманизму. Его восхищение таким неординарным поступком, выдававшего титана ума и совести, на которых держится род человеческий, было так глубоко, что Бенедикт Яковлевич сразу согласился. Он мечтал работать в команде такого человека как Горбачев. И ему действительно повезло: его успехи были оценены, и его рекомендовали в личную охрану Горбачева. Работа с Горбачевым была лучшими годами в жизни Бене. Он был молод, полон надежд и энтузиазма, он верил людям и действительно видел вокруг себя великих людей. Ему казалось еще один шаг, и мир встанет с головы на ноги, хаос закончится, и везде в мире водворится гуманизм, свобода, знание.

В эти лучшие годы своей жизни он и встретил Петра Николаевича, который быстро указал ему на его юношеские заблуждения. Это был отец его друга по школе разведки, Гриши Белогородского. Однажды, когда Гриша пригласил Бене на день рождения отца, Петр Николаевич, хмуро молчавший вначале, вдруг обратился к Бенедикту Яковлевичу:

— А вы, молодой человек, зачем же согласились сломать себе жизнь службой в госбезопасности? Разве историю не читаете? Ладно, еще в прежние времена туда шли, чтобы обезопасить себя и родных, да и выгоды были материальные и другие. А теперь то, после Горбачева, зачем молодежь туда идет? По личной расположенности? Вот, мой шалопай, сколько я ему твердил, что худшего выбора он сделать не мог, он меня не послушал. Не авторитет я для него, мое мнение ничего не значит. И аргументы мои не подействовали. На зло все делает, умный больно. А вы тоже на зло своему отцу пошли?

— У меня отец умер, — поперхнулся Бенедикт Яковлевич, которому уже становилось неловко от молчания виновника торжества. — Умер после репрессий. Его принудительно поместили в психиатрическую лечебницу на восемь месяцев. Через год он умер.

— А! — торжествующе воскликнул профессор Белогородский. — Значит, вы не понаслышке знаете, что ваши чекисты вытворяли в те славные времена. — Зачем же вы туда пошли?

— Так ведь Горбачев, который отменил всю эту систему, тоже из коммунистов, Петр Николаевич. Значит, есть порядочные коммунисты и непорядочные коммунисты. Да вот возьмите хотя бы, Ландау! Это мой кумир еще со времен Бауманского университета, где я прочитал все его книги и мемуары его жены. Он ведь был убежденным коммунистом. Сколько раз ему Нильс Бор предлагал остаться в Европе, когда Ландау ездил туда для повышения квалификации. Возьмите Высоцкого, и тот и другой отказались от самых заманчивых предложений. И оба воевали с плохими коммунистами. Ландау распространял листовки против репрессий Сталина, писал, они предали дело революции, и за это год провел в тюрьме. Там бы и умер, если бы Капица его не вытащил: нет, говорит Сталину, у нас других гениев. Ну, а Высоцкий песнями над ними смеялся, возьмите хотя бы «Охоту на волков». Мне обидно, Петр Николаевич, что теперь социализм весь гребут под одну метелку, дескать, не эти конкретные люди и режимы были плохие, а именно социализм как система виноват. Это неправда. И да, может быть я из протеста и пошел в разведку. Но если бы к власти не пришел Горбачев, никогда бы не пошел. Горбачев для меня олицетворяет тот самый хороший социализм которому я предпочитаю все остальные социальные системы.

Петр Николаевич внимательно посмотрел на Леви-Финкеля.

— Хоть что-то умное сделал мой сын. — выдохнул он. — Наконец, у него хорошие друзья появились. Вы правильно рассуждаете, Бенедикт Яковлевич. Не социализм виноват в репрессиях советского режима, чтобы там не писал Ф. Хайек. С самых первых государств древнего востока деспотия правительств произвольно казнила тысячи людей, и советские репрессии только продолжение этого извечного механизма. Социализм был попыткой построить лучший, свободный мир. И если эта попытка обернулась в обыкновенную восточную деспотию, так виноват марксизм с его материализмом и диктатурой пролетариата, а не весь социализм. Почитайте «Жизнь Иисуса» Ренана, как красиво он там пишет о «социализме духа» еврейского народа. Вы ведь еврей? Вам надо почитать исследование христианства Ренана.

Тогда Бене впервые услышал это имя, и дал себе слово прочитать все книги Ренана, которые найдет. Как много они ему дали в понимание своего народа, и как сильно помогли со случаем Андрея Орлова. А слова Ренана, сказанные об истинному духе социализма, как о мире идей Платона, он запомнит навсегда. «Республика» Платона и станет его идеалом государства.

Э. Ренан «Жизни Иисуса»:

«Невзирая на феодальную церковь, секты, духовные ордена, святые люди продолжали восставать во имя Евангелия на неправду света. Даже в наши дни, дни смутные, когда у Иисуса нет более истинных последователей, кроме тех, которые, по-видимому, его отрицают, мечты об идеальном устройстве общества, представляющие столько сходства со стремлениями первых христианских сект, — эти мечты являются в известном смысле развитием той же идеи, одной из ветвей величайшего дерева, в котором таится в зародыше всякая мысль будущего, ствол и корень которого вечно будет Царствие Божие. Все общественные перевороты привьются к этому слову, а социалистические попытки нашего времени, запятнанные грубым материализмом, стремящиеся к невозможному, то есть к созданию общего благоденствия политическими и экономическими мерами, будут бесплодны, пока не примут в руководство истинный дух Иисуса, я хочу сказать: абсолютный идеализм не усвоит того начала, что, дабы обладать землею, надо от нее отречься».

В тот день Петр Николаевич горячо пожал ему руку, а напоследок даже обнял; и просил почаще навещать старика в его одиночестве.

— Григорий Петрович не снисходит до бесед с отцом, дорогой Бенедикт Яковлевич, считает меня выжившим из ума стариком. Всегда буду рад поболтать с вами о жизни, я чувствую в вас душу, которой суждено будет дать большие побеги. Как знать, может и мне удастся заронить семена в эту плодородную почву. Я был бы горд иметь такого сына.

Бене не заставил себя просить. Старик тоже пришелся ему по душе; настолько, что разбередил его болезненные воспоминания об отце, от которых Леви-Финкель защищал себя как мог. Теперь он мог думать, что снова нашел отца, мог почувствовать, какого это иметь отца, иметь моральную поддержку, сильного и умного человека, готового со всей искренностью близкого человека делиться своим жизненным опытом. К тому же в тот же вечер он познакомился с сестрой Гриши, Анной. Она произвела на него неизгладимое впечатление, так что Бене почувствовал, что им предстоит общаться дальше, несмотря на разницу в возрасте. Анна была старше на 12 лет, но это не помешало им пожениться через три года.

И Леви-Финкель не ошибся. Профессор Белогородский сориентировал его и в науке, и в политике, определив его мировоззрение на всю его дальнейшую жизнь. Сколько раз потом Бене в душе благословлял старика, когда очередной раз убеждался, как прав он был. «Что бы я делал без вас, Петр Николаевич, — думал он в такие минуты. — Что бы я делал без вашего мудрого руководства!». Профессор Белогородский сначала заинтересовал его психологией, а потом разъяснил ему положение дел в психологии. Прежде всего, он принципиально не разделял психологию и психиатрию, и смеялся над биопсихиатрией, которая считала такое разделение необходимым.

— Я помню те времена, сынок, — говорил Петр Николаевич Леви-Финкелю, — когда после указа Андропова психиатрические лечебницы превратили в подразделение МВД для массовых репрессий всех инакомыслящих. Я представляю, что ты пережил. Нам, врачам, у которых были ум и совесть, пришлось еще хуже. Порядочному человеку легче пасть жертвой, чем стать пособником палача.

«29 апреля 1969 года Андропов направил в ЦК проект „плана расширения сети психиатрических больниц и предложения по усовершенствованию использования психбольниц для защиты интересов советского государства и общественного строя“. В позднем Советском Союзе были помещены в психиатрические больницы около трети всех политических заключённых. Тысячи инакомыслящих были госпитализированы по политическим мотивам. Уже с начала 1960-х количество лечебниц стало расти как на дрожжах. В 1935 году на территории СССР 102 психиатрических больницы и 33 772 койкоместа; к 1955 — около 200 психиатрических больниц, 116 тысяч коек. С 1962 года по 1974 количество койкомест возросло с 222 600 до 390 тысяч. (ТЫСЯЧ!) Это „благополучный“ застой. Это были учреждения закрытого типа в ведении МВД СССР — юридически и фактически бесконтрольные со стороны врачебного сообщества в целом. Фактически же все спец. психбольницы были в подчинении 5-го управления Комитета госбезопасности, и поэтому все санкции по отношению к заключённым на „излечение“ диссидентам применялись с ведома комитетчиков. А. Д. Сахаров писал, что в некоторых центральных учреждениях, таких как приёмные Прокуратуры СССР и Верховного Совета, существовала система направлять особо настойчивых посетителей в психиатрические больницы. К числу этих посетителей относились люди, безуспешно добивавшиеся справедливости. Согласно данным, опубликованным Международным обществом прав человека, в целом по стране жертвами злоупотреблений психиатрией стали порядка 2 миллионов (2 000 000!) человек. В 1988—1989 году по требованию западных психиатров как одному из условий принятия советских психиатров во Всемирную психиатрическую ассоциацию около двух миллионов человек было снято c психиатрического учёта (за год!!!) Вот такова была „народная власть“ тех времен. В отличие от тюрьмы, заключение в психбольницу не имеет срока, не требует суда и доказательств. Все заявления состоящих на психиатрическом учете (о пытках, лишении свободы и т.п.) не рассматриваются официальными органами. Человек недееспособен (т.е. не распоряжается ни своим имуществом, детьми, даже своим телом). За две недели до больших советских праздников — 7 ноября и 1 мая — райкомы и горкомы КПСС секретно направляли главврачам психбольниц распоряжения на время госпитализировать в психиатрические больницы людей с „непредсказуемым поведением“ (инакомыслящих и верующих. Чтобы обеспечить общественный порядок во время праздников, и психиатрические больницы становились временными тюрьмами для „социально опасных“ людей. Сходная ситуация имела место во время партийных съездов, визитов зарубежных государственных деятелей. Обвиняемые не имели права на обжалование, не имели права привлечь других психиатров для участия в процессе, поскольку психиатры, привлекавшиеся для участия в процессе государством, считались в равной мере „независимыми“ и заслуживающими доверия перед законом. Михаил Шемякин, известный художник, друг Высоцкого, эмигрировавший во Францию, писал о своем опыте принудительной госпитализации, и сделал яркие иллюстрации к нему с „бор-машиной“ и врачами, пытающими ею пациента».

Увы, — заключил Петр Николаевич, — биопсихиатрия немногим лучше в других странах. Там, по крайней мере можно бороться за права. Там есть независимые СМИ и институт прав человека. Это немного облегчает ситуацию, но сама психиатрия в ее нынешнем варианте остается такой же безнадежной, и таким же потенциальным рычагом массовых репрессий везде в мире.

Именно с этим связано движение «Антипсихиатрии» получившее широкое признание во всем мире. Причем, и это критический момент, инициаторами движения были сами психиатры! Да, Бенедикт, сынок, такие же как я, честные люди, которым противна эта система мясничества современной биопсихиатрии. Рональд Лэйнг, Мишель Фуко, Давид Купер, Томас Шаш и Ирвинг Гофман, Франко Базальо, Давид Розенхан — все это психиатры, которые восстали против материализма биологической психиатрии и закричали всему миру правду! Правду, которая в том, что материализм потерял свой настоящий объект исследования: они потеряли душу, они ищут истину и законы природы в мясе, в мозге, в теле, а там их нет! Потому что у человека есть душа и исследовать надо душу! Вот в чем был их прорыв их крик мировому сообществу. И их услышали, их не могли не услышать, потому что это была правда. Гордон Олпорт писал что современная психология потеряла свой объект исследования из-за модной философии эмпириков, позитивистов, материалистов.

Гордон Олпорт «Становление личности»:

«Полный упадок понятия души и частичный упадок Я произошел, в частности, как я уже сказал, благодаря росту позитивизма в психологии. Позитивизм, как всем нам известно, является программой морального перевооружения, императивы которой включают абсолютный монизм, абсолютную объективность и абсолютный редукционизм, — короче говоря, абсолютную непорочность. С этой аскетической точки зрения субъективные убеждения подозрительны, Я выглядит несколько неприлично, а любой намек на метафизику (то есть непозитивистскую метафизику) отдает слабостью. Как пояснил Гарднер Мэрфи, из психологии Я престижа не извлечешь».

К сожалению, и этот протест «Антипсихиатрии» ничего не принес, Бенедикт. Разве что несколько облегчил положение пациентов на западе. У нас, надо прямо сказать, никаких изменений это протестное движение не повлекло. Потому что они ударились в другую ошибку. Если материалисты теряют душу как объект исследования, и дальше уже вся их психология и психиатрия не стоит выеденного яйца, то антипсихиатры теряют научный метод исследования в субъективизме своего неокантианства. Слышал о «науках о духе» В. Дильтея, большого поклонника философии Канта? Слышал критику Канта Шеллингом? Так вот, эти науки о духе Канта не ищут общих закономерностей человеческой природы, они утверждают, что каждая душа уникальна и индивидуальна! Какая же наука может родиться из такого субъективизма. Это абсолютный агностицизм и роспись в бессилии, которой они только подтвердили правоту биопсихиатрии!

— Но ведь вы сами говорите, что они изучают душу человека? Дух? Какие же общие закономерности могут быть у души человека, Петр Николаевич? — тогда Леви-Финкелю стало по настоящему интересно.

— Общие закономерности психической энергии! Здесь будущее науки! Эти сосунки антипсихиатры ссылаются на Фрейда когда воюют с биопсихиатрией, а сами не смогли толком сформулировать в чем разница между теми и Фрейдом. А разница в объекте исследования: те изучают мозг, а Фрейд — психическую энергию! Надо изучать не уникальную душу, эти глупости субъективизма сами себя высмеяли в работах Мишеля Фуко. Тот дошел до того, что хвалит маркиза Сада! Видишь ли, Бенедикт, если отказаться от объективности, от единой истины, если сказать, что у каждого своя истина и нет разницы между умным и глупым, между нормальным и сумасшедшим, то мы оказываемся в хаосе, мы теряем науку, мы теряем себя. А именно так противопоставили себя биопсихиатрии наши «Антипсихиатры»: нет никакой истины, поэтому каждый прав по своему, поэтому сумасшедших нет. Фуко восхищается каждым известным сумасшедшим которого может вспомнить в «Истории безумия», и это уже жалкий лепет вместо аргументированного протеста против биопсихиатрии.

Наша задача была другая. Не в том наша задача, чтобы отрицать проблему: отрицать проблему не значит решить проблему. Наша задача была решить проблему, показав как с новым объектом исследования, решаются старые задачи, которые поставили в тупик биопсихиатрию. Не отказываться от симптоматики шизофрении, а объяснить ее с точки зрения психической энергии! Понимаешь, Бенедикт? А для этого нужно было изменить объект исследования, но сохранить научный метод, а не впадать в детство сартровского субъективизма. Вот, где беда, и никто не видит этой беды. Старая парадигма материализма и дарвинизма — вот с чем надо бороться. А биопсихиатрия только одно из следствий. И на место метариализма придет не субъективизм немецкого идеализма, а единая истинная рационалистической философии Платона, Декарта, Спинозы, Шеллинга, Лейбница, Эйнштейна!

Сколько раз я говорил об этом в институтах и университетах. Меня никто не хотел слушать, а потом и вовсе уволили. Теперь я сижу дома, выживший из ума старый дурак, чья мудрость никому не нужна. Никому кроме моей красавицы дочери. Если бы не ты Бенедикт, она бы никогда не вышла замуж. Ничего и никто не были ей интересны, кроме науки. И она пошла по моим стопам. — гордо выпрямился старик. — Я знаю, как это опасно плыть против течения, — спохватился он минуту спустя, — но что нам остается кроме древней истины римлян: «Делай что должно, и будь что будет»?

— И все же, — говорил профессор в другой раз, — антипсихиатры кое-что сделали настоящего! Эксперименты Давида Розенхана! Они доказали, что диагностика биопсихиатров ничего не стоит, когда симулировали болезнь, а психиатры не смогли их отличить от настоящих психотиков!

О. Власова «Антипсихиатрия»:

«Д. Л. Розенхан пытается доказать факт, что постановка психиатрического диагноза не зависит от реального состояния „пациента“. В начале статьи, содержащей изложение хода и результатов проведенного им эксперимента, он пишет: „Вопрос о нормальности и ненормальности никоем образом не должен подвергать сомнению то, что некоторые действия являются ненормальными или странными. (…) Но нормальность и ненормальность, разумность и безумие, а также диагнозы, которые следуют за ними, могут быть совсем не привязаны к реальному состоянию“. Для доказательства этого утверждения в 1972 г. Розенхан и проводит несколько экспериментов. В первом эксперименте участвовали 8 добровольцев (3 женщины и 5 мужчин): три психолога, педиатр, психиатр, художник и домохозяйка, восьмым добровольцем был сам Розенхан. Эксперимент проводился в США, в двенадцати совершенно различных по оснащенности и профилю больницах, которые были расположены в пяти различных штатах на Восточном и Западном побережье. Персонал больниц ничего не знал об эксперименте. Перед добровольцами (Розенхан называет их псевдопациентами) стояла следующая задача: все они должны были симулировать слуховые галлюцинации, говорить, что слышали голос того же пола, что и они сами. Все остальные события жизни и личностные качества пациентов не фальсифицировались. Как только псевдопациенты попали в больницу, они прекратили симулировать галлюцинации, не предъявляли жалоб и вели себя как полностью здоровые люди. Четкого срока пребывания в психиатрической больнице заранее не оговаривали, это зависело от усилий самого псевдопациента, именно он должен быть убедить персонал в том, что здоров. В итоге все псевдопациенты пробыли в психиатрических больницах от 7 до 52 дней (в среднем 19 дней), их подвергали медикаментозному лечению и выписали с диагнозом „шизофрения в состоянии ремиссии“. Фактически в этой части эксперимента Розенхан исследует процесс стигматизации. В конце своего „отчета“ он пишет: „Как только человека называют ненормальным, все его действия и качества окрашиваются этим ярлыком. И действительно, этот ярлык настолько силен, что большинство нормальных поступков псевдопациентов не замечались или были истолкованы сквозь его призму“. Второй эксперимент был проведен на базе клинической больницы, сотрудники которой, услышав о результатах первого эксперимента, утверждали, что у них бы таких ошибок быть не могло. Персоналу сообщили, что в течение трех месяцев один или несколько псевдопациентов попытаются попасть в их больницу. На протяжении этого времени все сотрудники сдавали письменные отчеты о каждом новом больном. В итоге из 193 пациентов, которые за эти три месяца „прошли“ через больницу, 41 были признаны псевдопациентами хотя бы одним членом штата, 23 — хотя бы одним психиатром, 19 — одним психиатром и одним сотрудником. На самом же деле не одного псевдопациента за три месяца в эту больницу не попадало».

Тогда Бенедикт Яковлевич впервые услышал об экспериментах Розенхана, и уже всегда будет держать их в мозгу, как держал впоследствии весь важный экспериментальный материал, который указывал на крушение старой парадигмы, и на необходимость новой научной парадигмы: исследование самоактуалов Маслоу, эксперименты Милграма, исследование визинарных компаний Д. Коллинза и Д. Пораса, эксперименты Розенхана и др.

Профессор Белогородский, которого Бенедикт успел полюбить как родного отца, оказал также глубокое влияние и на его политические взгляды. Леви-Финкель смутно представлял себе все также, но он не сумел бы тогда так четко все сформулировать, как это сделал Петр Николаевич в их частых задушевных беседах.

— Холодная война периода двух сверхдержав никогда не была противостоянием двух противоположных систем, — любил говорить он. — Никогда не верь пропаганде ни одной из сторон, врут обе. Читай Бертрана Рассела: «Образование и здоровое общество», «Власти и личность», «Власть», «Воздействие науки на общество», «Борьба за счастье», «Дороги к свободе», «Практика и теория большевизма». Он, кстати, в книге «Воздействие науки на общество» предсказывает, что биопсихиатрия выродится в формы биологического контроля психики властями. Но не об этом речь. Артур Шлезингер пишет в «Циклах американской истории», что пропаганда обеих супердержав стала зеркальным отражением друг друга, когда демонизировали противоположную сторону и идеализировали свою собственную. Действительно: нам запад рисовали империей зла, а западу — безбожный большевизм виделся империей зла.

Но если посмотреть в суть идеологий, на которых держались обе системы, так ли уж они различны? Там Дарвин и Адам Смит, здесь — тоже Дарвин и Маркс. Обе системы самого вульгарного материализма и экономизма, а различие их только в том, что один материализм утверждает, что люди — индивидуальные животные и живут в конкуренции, а другой материализм утверждает, что люди социальные животные и живут… нет, дарвинизм не признает мира, в марксизме всеобщая борьба приобретает вид смертельной борьбы классов. Вот и все различие, которое мнимое, как ты можешь видеть, между этими двумя системами.

В этом беда обеих систем, которая стала причиной их ложного противостояния как якобы противоположных идеологических систем. На самом деле это было старое противостояние на почве национальных предрассудков, известное испокон веку, когда одно государство просто хочет поглотить другое, безо особых идеологических на то причин.

Но было и что-то новое и хорошее в обеих системах — ведь эти две супердержавы были первыми попытками построить научные государства! Грубыми попытками, и все таки попытками положить в основу государственного устройства не догмы мифологий и не поклонение жреческим кастам, а действительно научное обоснование мира и государства. Наука оказалась ложная, это правда. Но ложная она оказалась одинаково здесь и на западе. Марксизм — такой же дарвинизм и экономизм, как та теория, которая сегодня в основе современного капитализма. Частная и государственная собственность — это только частности системы, которые не затрагивают фундаментального базиса теории, одинакового у обеих стран. Вот возьми хотя бы «Открытое общество» Поппера и сразу убедишься. Он хвалит Маркса за Экономизм и ругает Милля за психологизм. В этом общее этих систем: они обе за материализм и экономизм, и обе против метафизики духа и психологизма!

К. Поппер «Открытое общество и его враги»:

«Милль считал, что изучение общества, в конечном счете, должно быть сводимо к психологии, а законы исторического развития должны быть объяснимы в терминах человеческой природы, «законов психики» и, в частности, законов ее прогрессивного развития. Милль, как мы установили, верил в психологизм. Маркс бросил ему решительный вызов. «Правовые отношения, — утверждал он, — так же точно как и формы государства, не могут быть поняты… из так называемого общего развития человеческого духа…». Глубокое сомнение в психологизме — это, пожалуй, величайшее достижение Маркса как социолога»

Борьба левых и правых высосана из пальца. Настоящая борьба идет между наукой и невежеством. А левые и правые примеряют разные научные теории: левые говорят, что человек может стать цельным индивидом только в цивилизованном сообществе, правые говорят, что индивид всегда противостоит другим индивидам, и цивилизация состоит в том, что единение людей отрицается. Это все теории грубого материализма, которые разработали смешной «научный эгоизм», оправдывая все невежество и низость человека «борьбой за выживание». Но ты только посмотри на людей и природу, и истина станет самоочевидна. Природа разве живет индивидами? Разве биологический мир не есть такой же мир силового поля, одного огромного силового поля, где все элементы системы взаимосвязаны и определяют друг друга? Дарвин говорит, что мир животных — это мир эволюции приспособления к среде в борьбе за выживание. Возможно, так и есть, возможно, меняются когти и пуховое оперенье, челюсти и зубы, но ведь силовое поле всегда одно и то же! Ты думал об этом, Леви-Фикнель, мой мальчик? В чем это силовое поле? Да, в том что животным миром правит голод и холод: половой голод, пищевой голод, тепловой голод. Голод, как основа цикличного неравновесия, запускающего энергию биологического поля. Как бы не шла эволюция животного мира, он всегда останется этим силовым полем голода. Разве также с человеком? Разве человек не способен научным мышлением решить проблему голода? Разве человек не открыл все энергии природы и не взял себе их силу? Разве человек не богач и миллиардер по сравнению с самым приспособленным животным миром? Как можно сравнивать несравнимое? Биологическую энергию и психическую энергию интеллекта человека?

— Но ведь и там и там голод, Петр Николаевич? — засмеялся тогда Бенедикт. — Здесь голод пищевой, а там голод — интеллектуальный! Разве страсть к познанию не есть голод?

— Совершенно верно, этот голод и лежит в основе психической энергии: голод познавать! Знание ради самого знания, а вовсе не ради биологического выживания. Если человеку надо выбирать между смертью за истину и жизнью во лжи, что во все времена делали порядочные люди? Это и есть силовое поле интеллекта: мышление о мышлении как говорил Аристотель, или «просто жажда знания», как говорил Бертран Рассел.

Но смотри, какая большая разница между интеллектуальным голодом и голодом биологическим! Интеллектуальный голод можно насытить, можно снять, а пищевой — нельзя! Голод материальный движется по кругу, потому что это силовое поле материальных энергий, которые способны двигаться только по кругу, потому он ненасыщаем: от равновесия к неравновесию. Голод интеллектуальный движется по прямой: он насыщаем, это силовое поле интеллекта, которое растет и набирает энергию в процессе познания, и меняет мотивацию голода на мотивацию удовольствия!

Как же можно сравнивать эти две энергии я тебя спрашиваю, Бенедикт, нищую биологическую энергию, которая всегда будет двигаться по кругу пищевого, полового и теплового голода, тогда как психическая энергия способна своим интеллектом взять себе силу всех прочих энергий космоса?

И зачем человеку подражать животным, которые вынуждены жить в боли и страхе, пожирая друг друга, когда человек может жить в любви и дружбе, работая сообща и справедливо распределяя заработанное? Единая истина науки и единое поле дружбы и искренности — вот основа левой теории. Что могут противопоставить этой красоте очевидной истины правые: свой дарвиновский мир крови и страха, оправдывающий «научным эгоизмом» патологию человеческой психики?

Почитай непременно «Циклы американской истории» А. Шлезингера. Это лучшая книга об американской истории, которую я читал. Шлезингер — профессор и друг Джона Кеннеди. Ты небось слышал о Кеннеди? И как Кеннеди и Франклин Рузвельт он был левым, он был демократом. В этой книжке и пишется, что вся история Америки — борьба левых и правых. Он называет эту борьбу циклами, потому что думает, что эта борьба — части единой системы равновесия, что левые и правые составляют одну систему, и движутся по типу цикличного дисбаланса, от неравновесия левых к равновесию правых и наоборот. Там же он цитирует других писателей, которые говорят, что исследования показывают, что те кто поддерживает демократию, не поддерживают капитализм и наоборот, так что навряд ли, делают они вывод, капитализм и демократия части одной системы. Я рекомендую тебе эту книгу, чтобы ты понимал всю широту понятия «левый», и не слушал вульгарную пропаганду, где левыми называют только марксистов.

Чтобы понять Маркса, хорошо бы тебе почитать «Открытое общество» К. Поппера. Поппер — самый большой враг социализма (недаром же он друг Ф. Хайека), у него легко понять, почему такая радикальная критика социализма несправедлива. При этом он хвалит Маркса, как философа свободы! Да-да, так и пишет что Маркс искал свободы. Он хвалит его за то, что Маркс отказался от психологизма, и утвердил историю на экономизме! Вот где вселенская глупость, потому что без законов психологии человек никогда не познает общества! Маркс пытался со своим психологизмом и провалился! Все видели живой эксперимент длинной в 70 лет и видели его результат! Таковы следствия экономизма, который хвалит Поппер. Он ненавидит психологизм, не может быть говорит законов психологии в основе общества. И когда Милль утверждает, что именно законы психологии в основе общества, он нападает и на Милля.

Да кто только не писал об этом отвращении Маркса к психологии! Бертран Рассел видел его главную ошибку именно в отказе от психологии! Поэтому когда Поппер хвалит его за это, сразу обнажается слабость критики социализма. Он не видит истинных прегрешений Маркса. Ошибка Маркса не в идее единства людей — это единство само собой разумеется. Его ошибка в философии материализма и в мистике гегельянства, а уже из этой лживой философии родился смешной мутант его диалектического материализма и его отвращение к настоящей науке — к психологии. Маркс считал, что он перевернул с головы на ноги идеализм Гегеля, и что он стал реалистом, когда идеальная диалектика Гегеля стала материальной диалектикой у него. На самом деле он перешел от одной смешной мистики к другой еще более смешной мистике, ведь у Гегеля хотя бы сохраняется понятие духа в философии. Маркс смеялся над Шеллингом, который якобы начал критиковать Гегеля, и остановился на полпути из трусости, и не стал материалистом, а завис в поисках жалкого компромисса между идеализмом и реализмом. А прав оказался Шеллинг: компромисс между идеализмом и реализмом и есть рационалистическая философия, которая сохраняет и метафизику и научный метод, и дух как энергию познания и общие законы природы как связь теории с практикой. Маркс ушел в мистику, Шеллинг остался на почве науки и рационализма.

Кьеркегор развивает идеи Шеллинга в «Болезни к смерти» и «Или-Или» — гениальных психологических и психиатрических трудах, на которых выросла вся современная гуманистическая психология. И это противоположный Марксу подход о психологической основе человека и общества и есть настоящая наука.

Общая природа человека — это законы природы его энергии. От этой общей природы никуда не уйдешь. Это и есть социализм, которым так пугают современные капиталисты. И напрасно пугают, левые ничего не проиграли кроме юродивой философии Маркса, их путь только начнется с настоящей наукой, которая вырастет на базе психологии. Сейчас ведь нет никакой науки, Маркс был еще большим мистиком, чем немецкие идеалисты, над которыми он смеялся, и у которых перенял все их фантастические глупости в виде диалектической логики (почитай об этом в «Бунтующем человеке» Камю и в «предательстве интеллектуалов» Ж. Бенда). Поппер говорит, что все социалисты противны «племенным духом» — так он называет «коллективные представления» первобытных людей. Он утверждает в «Открытом обществе», что сначала появились институты общества в виде этих коллективов дикарей, и только потом из этой неразличимой массой вместе с разумом отделился индивидуум. Из этого факта он делает вывод, что сначала были институты общества, а не законы психологии, потому что законы психологии начинаются с индивида. Вот какая глупость, Бенедикт, ты только послушай! Да ведь эти самые институты в виде «коллективных представлений» дикарей, о которых писали все уважающие себя антропологи, и Леви-Брюль и Дюркгейм, ведь это не более чем силовое поле психики! Что знает г-н Поппер о единице психологии? Сегодня никто не может сказать что есть единица психологии, уже точно не индивид ее единица! Один человек может быть меньше единицы, когда его психика включена в более широкое силовое поле, а может быть больше единицы, потому что в нем возможно два или больше силовых полей! Важно что единица — не индивид, а силовое поле!. И тогда вся аргументация Поппера рушится как снежный замок!

Да, сначала были этот «племенной дух» дикарей, да, тот же дух во всех «Левиафанах» деспотий, от древнего востока до советского коммунизма. Но ведь этот племенной дух ничего общего не имеет с единством разумных людей, ты понимаешь, Бенедикт? Это совершенно разные силовые поля, и потому качество их единения будет совершенно разным! Когда их изучат, они подтвердят правоту моих слов! Это качественно совершенно разные силовые поля: первым не нужен разум, у дикарей и всех примитивных обществ его нет, они держатся на насилии; вторых держит разум и совесть. Поэтому первые будут трухлявыми и будут легко разваливаться — что может продержаться на страхе и боли? А вторые будут крепкими как цемент, и не будут поддаваться коррозии. Почитай, Бенедикт, исследование самоактуалов Маслоу, он подтверждает мою правоту: он говорит, что самые здоровые люди, с умом и совестью, лучше других умеют дружить, и в то же время больше других любят одиночество. То есть смотри какой казус: чем лучше ты индивид, тем лучше ты социален! А они, эти бездари, противопоставляют социальное и индивидуальное, понимаешь? Никогда так не делай. В настоящем социализме индивид будет самым свободным, потому что дружба увеличивает энергию индивида. Деспотия убивает энергию индивида — но это совершенно другое соединение силового поля, и они врут, когда каждое соединение людей называют деспотией! И вот тебе доказательство. Совсем свежие эксперименты ученых Стендфордского университета о визинарных компаниях, Джерри Пораса и Джима Коллинза. Они так назвали компании с мировым именем, которые многие годы оставались лидерами рынка, и оказали необратимое воздействие на мировую культуру. Оказалось, что все эти компании левые-левые в смысле отказа от иерархии и и поддержания самой широкой социальной политики. Почитай, тебе будет интересно.

— Тогда что же такое индивидуализм капитализма? — спросил заинтригованный Бенедикт. — Понятно, что и экономическая и правовая система современного капитализма в самом деле много лучше того, что мы имели в советской республике. По крайней мере, там есть средства защищаться от государства и постараться выжить на рынке, даже если конкуренция и коррупция будут мешать. Какая-то свобода индивида.

— Ты все правильно сказал, Бенедикт. Современный индивидуализм капитализма — это промежуточная стадия между двумя этими крайностями, между «плохо и хорошо», так сказать. Это лучше, чем «племенной дух» деспотий, где все держится на страхе, на насилии и на конформизме; и в то же время это много хуже, чем взаимопомощь и единство истинной дружбы развитой цивилизации, где править будет совесть и единая истина зрелой науки. Ты только представь себе общество, где все люди дорастут до интеллекта Пифагора и Сократа, Перикла и Анаксагора, Платона и Цицерона, Декарта, Спинозы и Лейбница, Бертрана Рассела и Эйнштейна, Ренана и Швейцера, Толстого и Герцена, Кропоткина и Чехова, Уеллса и Шоу, Марк Твена и Селинджера, Ремарка и Кафки, Шеллинга и Ясперса, Лессинга и Чернышевского, Белинского и Милля, Свифта и Карлейля, Гоголя и Булгакова, Теккерея и Мильтона, Руссо и Ромена Ролана, Газданова и Тургенева, Вольтера и Дидро, Флобера и Золя, Достоевского и Ганди, Спенсера и Камю, Жорж Санд и Байрона, Гете и Шиллера, Вильгельма и Александра Гумбольт и тд!

Социализм духа — это единство дружбы, единство совести и разума, которое Маслоу заметил у людей самого высокого интеллекта, а Порас и Коллинз у руководителей самых успешных компаний. Именно о таком социализме писали русские духоборцы, которые с самого начала не хотели иметь ничего общего с диктатурой пролетариата марксизма: Кропоткин и Герцен, Чернышевский и Толстой, Белинский и Огарев, Чехов и Некрасов. Марксизм объединяет людей палкой, диктатурой, государственной собственностью, угрожая войной буржуев и пролетариев. Это и не есть единение в истинном смысле. Поэтому несмотря может быть на искренние поиски науки и справедливости, получилось как всегда в таких случаях все наоборот: классическая деспотия с насилием и подчинением, бесправием народа и произволом власти, с господами, которые беззастенчиво грабят рабов, и наконец, с мистикой в виде марксистско-ленинского катехизиса, и инквизицией, которая боролась с еретиками. Еще Рассел сравнивал коммунистическую партию с католической церковью.

Духоборцы ищут совсем другого единения, настоящего, которое возможно только при свободном научном мышлении, когда едины совесть, сочувствие и разум. Они могут быть сколько угодно различны во вкусах и количественных уровнях способностей; но в этом главном, в совести и постижении истины законов природы они едины как близнецы братья. О таком социализме говорили все великие мыслители, потому что лучше других понимали природу человека, и чувствовали какова эта природа на высших стадиях эволюции духа, сознания. Ведь взять скандинавский социализм: разве государственная собственность сделала его социализмом или диктатура пролетариата? Нет! Забота друг о друге, протестантская этика, христианская культура. Социальная поддержка неимущих — это всего лишь реализация древнего принципа самых первых левых общин пифагорейцев, «а у друзей все общее» — они дают столько, сколько считают нужным, и только если считают нужным. Коммунизма из под палки не получается.

— А С. Хантингтон? Который пишет, идеологии вообще все искусственные и только религиозное сознание — настоящее? Он ведь посмеялся над идеологическим противостоянием времен холодной войны, как над недоразумением, и заявил, что только теперь, когда все идеологии доказали свою несостоятельность мир обретает свое истинное лицо в религиозных культурах планеты.

— Хантингтон «Столкновение цивилизаций»? Это смешная книга, которая доказывает факт «самоубийства разума» в философии субъективистов. Разум, который отрицает сам себя, обосновывая «истинность» магического сознания, и отрицающий научный прогресс — это разум-самоубийца. Невежды хотя бы ничего не знают о разуме и просто ненавидят цивилизации, которых они не понимают. А современная философия субъективизма логическими доводами, своими софизмами и спекулятивной мистикой схоластов отрицает рационализм: получается, что доводами разума отрицают сам разум.

Конечно, ничего кроме глупости он не мог сформулировать на такой философской платформе. Что мир делится на различные культуры религиозного сознания, которые все стремятся уничтожить друг друга чтобы доминировать, и что только западная цивилизация имеет универсальные ценности. Как можно утверждать какие-то универсальные ценности, если отрицать науку и общую природу человека? Только наука может сформулировать универсальные ценности как открытые законы природы человека.

— Значит, религиозное сознание — это сознание невежд? — Бенедикт вспомнил, как много значили для его отца его священные книги, и каким умные и глубоким человеком он был.

— Вовсе нет. Посмотри у Ясперса его теорию осевого времени: разум начался с началом этических религий. Само слово «религия» очень многозначно, оно приобрело множество смыслов за тысячелетия полемики, в центре которых была религия разных времен и народов.

Религия как первая рефлексия об этике, как первая метафизика законов природы человека — это разум и предтеча науки. Религия — как магическое мышление, как догмы мифологии — да, это сознание невежд, первобытное сознание, и именно в этом смысле говорит о религиях как самоидентификации народов Хантингтон. К каким выводам может прийти человек, который начал свой анализ с таких ложных посылок? Нет, магическое сознание — это просто победа невежества, которая говорит о грандиозном кризисе науки, а вовсе не доказательство незначительности любой идеологии и возврат к истинности сакрального сознания. Прямо, Мирча Элиаде какой-то.

Вот тогда Леви-Финкель стал всерьез думать о том, чтобы заняться наукой, так заинтересовали его эти беседы с профессором Белогородским, а позже и с Анной, которая пошла по стопам отца. Но пока продолжалась его служба у Горбачева, до самого 1995 года, он мог посвящать книгам только небольшую часть своего времени. После ухода Горбачева, Леви-Финкель оставил службу, решительно порвав со своим военным прошлым. Он направил все силу души и тела на одну цель, на науку, где он уже ясно видел свою задачу: отказ от старой парадигмы материалистов и субъективистов, и утверждение новой парадигмы рационалистов. Но тема была так огромна, что он не видел ни начала, ни конца этого океана, и не верил в возможность выплыть из него невредимым. Тогда они оправились в путешествие вместе с Анной, доцентом кафедры психологии к тому времени. Петр Николаевич умер за год до автокатастрофы, отнявшей у Бенедикта Яковлевича любимую жену. Бене едва исполнилось тридцать, когда он остался совсем один. Ведь все эти годы Петр Николаевич был рядом, был его учителем, был его отцом, был опорой и научным руководителем. И когда его не стало Бене почувствовал себя осиротевшим во второй раз. Только теперь утрата не была такой горькой, потому что, уходя Петр Николаевич оставил ему главное: направление в жизни, смысл жизни, любимую работу, которой Леви-Финкель посвятил жизнь. И любимую дочь, которая помогала ему и поддерживала его во всем. С Гришей Белогородским Бенедикт рассорился после ухода со службы, а после смерти Анны разошелся с ним окончательно. Он не мог понять, чему служил Гриша после ухода Горбачева. Гриша, сын профессора Белогородского, диссидента и борца с режимом не понял, что страна взяла курс назад сразу после ухода ее великого реформатора! Бене расценивал эту намеренную слепоту как предательство, особенно после смерти Анны. Его мучила мысль о возможном нападении. Причины их устранить могли найти легко, если бы захотели: его как ренегата, который слишком много знал, ее, как активного лидера движения антипсихиатрии в стране. Но как у несчастной принцессы Дианы, у Леви-Финкеля не было никаких доказательств, и он просто замкнулся в себе, отдавшись работе.

Глава 3. Антипсихиатры доктора Бене

В кабинете доктора Бене Финкеля собрались все его немногочисленные сотрудники: четыре врача-психиатра, давние друзья и соратники Бенедикта Яковлевича по антипсихиатрии, его мама Тамара Тенгизовна, которая, не будучи врачом, не стеснялась никакой другой работы от санитарки до завхоза, и медсестра Вера, которую Тамара Тенгизовна в последнее время брала повсюду с собой.

— Тамрико опять пришла с красавицей Верочкой, — тихо шепнул Веня Петров на ухо Светлане Алексеевне. — Наивная старушка. Если она вбила себе в голову женить его на Леви-Финкеле, так это последнее, что надо было делать. Он уже зол как варенный рак.

— Какая же Тамрико старушка, Винцент Григорьевич! — возразила Светлана Алексеевна, которой совсем не хотелось сплетничать о докторе Бене. — Она может на пару лет старше меня. Вы правы в том, что теперь разговоров об этом больше чем нужно. И именно это может помешать ее планам. А вообще я считаю, идея превосходная. Вера Сослановна — настоящий ангел во плоти. И не только красавица, но и умница.

— О чем шепчетесь? Конечно, как и все, брак Верочки Газдановой с Бенедиктом Яковлевичем обсуждаете? Бене видимо единственный кто об этом не знает. — нервно рассмеялась красивая шатенка, врач-психиатр Нина Александровна Тополева. — Ну какая она пара Бенедикту Яковлевичу, Светочка? Красавица и умница! Она примитивна как доска. Вы знаете, я не злобный человек, но истина дороже. Тамара Тенгизовна со своими мечтами устроить будущее сына очень трогательна, я согласна. Но ведь нельзя в самом деле поручать выбор невесты маме, тем более если сын — профессор. Мне тоже этого не понять.

— Бенедикт Яковлевич грозился зачитать нам статью о нашей клинике! Кто знает, где она опубликована? — громко сказала Светлана Алексеевна, чтобы перевести тему

— Сейчас придет, и узнаем. Что вам все не терпится? — огрызнулся Винцент Григорьевич. — Вы же знаете, Бенедикт Яковлевич всегда начинает день с визита к Андрюше Орлову, его новый пациент, с которым он связывает большие надежды.

— Я верю в когнитивный метод Финкеля. — сказала Светлана Алексеевна. — С Андреем или без он рано или поздно докажет всем свою правоту. Вот посмотрите. Орлова он сравнивает со случаем Ван Гога и Гельдерлина. И много ждет от этой терапии для науки. — возразила Светлана Алексеевна, сухая женщина лет 60, которую очень украшал выдающийся орлиной горбинкой нос.

— Увы, вангоги и ницше рождаются раз в двести лет. А это обычные шизофреники. А вот Бенедикт Яковлевич завис в воздухе со своей теорией психической энергии. Это его теория и не рыба и не мясо: с одной стороны, это не биопсихиатрия, с другой стороны, это не антипсихиатрия экзистенциальной феноменологии. Первые лечат мозг, вторые — уникальную душу. Наш доктор Бене вознамерился найти универсальную душу, общие закономерности человеческой души. Это утопия. Вы знаете, я всегда говорю ему это в глаза.

— Мне вас жаль, Веня, с вашим допотопным дарвинизмом и материализмом. Рональд Лэйнг хоть и был «кислотным марксистом» подобно Сартру, на философию которого он ориентировался, он хоть признавал наличие души у человека. Вы остаетесь в ортодоксальной биопсихиатрии, которая не признает ни души, ни сознания. Все что вы смогли увидеть у Фрейда, так это его теорию звериных инстинктов, «научный эгоизм», как говорит Бене, и еще половой инстинкт в основе всех импульсов психической энергии. Бене наоборот, стоит на позиции аналитической психологии Карла Юнга и не связывает психическую энергию с биологическими импульсами. В этом смысл гуманистической психологии: искать природу человека, сознания, души, и не сводить все к биологии животного начала, как делают дарвинисты.

— Роналд Лэйнг не считал себя антипсихиатром, он говорил, что не больше антипсихиатр, чем Пастер был анти-врач. Он считал себя самым настоящим психиатром, который несет реформу в психиатрию и борется с лже-психиатрами биологического направления. Я не дарвинист, дорогая Светлана Алексеевна, я вам сто раз говорил. Я — психоаналитик, фрейдист, и как все психоаналитики я немного антипсихиатр в том смысле, в каком говорил о себе Лэйнг. Вы же помните, что все направление выросло на протесте Фрейда, который впервые начал применять психоаналитическую терапию. Мы все за реформу психиатрии. Но я стою на позициях настоящего фрейдизма, которые видит истоки психики в биологических импульсах, да, здесь вы правы. То, что говорит о психической энергии доктор Бене — уже никакого отношения к психоанализу не имеет. И здесь у меня скептическая позиция.

— А я вам говорю, что критика Бенедикта Яковлевича в отношении антипсихиатрии и биопсихиатрии бьет в десятку. — упрямо возразила Птицына. — Он прав, когда говорит, что антипсихиатры потеряли связь с наукой, когда объявили душу «демонической экзистенцией», у которой нет общих для всех закономерностей. Он абсолютно прав, когда смеется над реформацией психиатрии, которая отрицает границу между психическим здоровьем и психической болезнью. И мне также противна книга Мишеля Фуко «История безумия» как и ему.

С другой стороны, биопсихиатрия не менее абсурдна. Изучать мозг, чтобы понять психику, также нелепо как изучать почву цветка, чтобы понять строение его тканей. Но биопсихиатрия хотя бы сохранила научный метод, хотя бы продолжает утверждать общие закономерности человеческой природы!

А Финкель соединил научный метод с новым объектом исследования антипсихиатров, то есть с исследованием души, сознания, психики вместо мозга. Это он и называет своей теорией психической энергии. Где вы здесь видите уязвимое место? По моему победа его метода гарантирована.

— Мы скоро все сможем в этом убедиться, дорогая Светлана Алексеевна, — примирительным тоном заключил Винцент Григорьевич. — Вот, Бенедикт Яковлевич излечит Орлова своим когнитивным методом, и мы будем воочию лицезреть свет его психической энергии. Он всерьез полагает, что болезнь происходит от умственного несварения и когнитивного дисбаланса, и что стоит только исправить этот когнитивный дисбаланс у пациентов, у которых сохранилось сознание и мышление, и излечение гарантировано. И Орлов как раз такой случай — очень умен, начитан, в сознании, прямо какой-нибудь Стриндберг или Ван Гог в самом деле. Заметьте, ни Ницше, ни Гельдерлин после психоза в себя уже не пришли.

— Почем вам знать, Веня, пришли или не пришли? Мы располагаем очень небольшой информацией. О лечении Гельдерлина в течении года в психиатрической клинике нам вообще ничего не известно, ни о методах, ни о теориях, господствовавших в той больнице. Очень может быть, что на начальной продромальной стадии и Ницше и Ван Гог были доступны когнитивному контакту. Никто после начала шизофренического процесса надолго не сохранит трезвого мышления. Суть именно в том, чтобы когнитивная терапия подоспела вовремя, так говорит Бенедикт Яковлевич. И да, не сомневайтесь, Веня, он вылечит Орлова, и докажет справедливость теории психической энергии.

— Он утверждает, что шизофрения — болезнь умственно одаренных подростков. Об этом пишет вся психиатрическая литература: способности к абстрактному мышлению, построению теоретических систем, чувствительность, способности к творчеству, спонтанный интеллект не обусловленный обучением. Но там речь идет о физиологических факторах, повлекших болезнь вопреки этой одаренности: наследственности или строению тела или еще чего-то. Финкель хочет доказать, что именно одаренность шизоидов приводит их к болезни, вот что удивительно в его позиции. Вот с чем я не могу согласится, Света. Разве одаренность мышлением может стать источником помешательства?

— Ах, Веня, - вмешалась в разговор Нина Александровна, - а мне вот страшно как о своем одаренном балбесе подумаю. Он ведь у меня тоже с детства пятерки хватал, да с книгами по углам забивался. Я радовалась, думала гений растет, Сашка мой. А как стала работать у Бене все больше мне страшно. Талант он конечно талант. Но и все остальное, и замкнутость его, и раздражительность, и неуживчивость, и философствование обо всем. Мне страшно за него. Я такого горя не перенесу.

— Тебе давно пора жениться, Василий, — по своему обыкновению громким голосом зазвенела на него Тамара Тенгизовна. Она не умела выговаривать его имени, и заменила Винцента на Василия. — Были бы у тебя свои дети, ты бы понял о чем мы тебе говорим. У меня тоже сердце разрывается на этих детей смотреть.

— Бенедикт Яковлевич не женится, так что ж я буду! — засмеялся Веня, специально задевая больное место Тамрико

— И ему давно пора жениться. Сколько я ему твержу, женись, создавай семью! Хоть вы ему скажите!

Все взгляды невольно устремились к съежившейся фигуре Верочки, прекрасной рыжеволосой блондинке, словно сошедшей с картины Ботиччели. В свои 36 лет она выглядела двадцатилетней девочкой, и оставалась этой девочкой и ментально и физически. Ее скромность успела войти в поговорку. Именно поэтому ее так полюбила Тамрико, не понимая, что превращает ее жизнь в пытку своей особой заботой. Верочка густо покраснела под взглядами коллег, мечтая теперь только о том, чтобы вылизнуть как-нибудь незаметно за дверь.

— Не слушайте провокаций Винцента, Нина. — улыбнулась Птицына. — Где же Михельсон? Бенедикт Яковлевич будет с минуты на минуту, а Михаила Исааковича все нет и нет.

— Я здесь, Света! — громким басом перебил Светлану Алексеевну высокий мужчина, с длинными седыми волосами и примерно одного с ней возраста. — С трудом добрался с этими пробками, да еще жара меня чуть не убила. Я смотрю, Веня уже разделся без лишних церемоний.

— Да чего тут церемонится, Миша, все же свои. А я ушел за халатом. Если Бене придет, скажите, буду с минуты на минуту.

— Здравствуй, Миша. — улыбнулась Птицына. — Ну, теперь все в сборе: Тамара Тенгизовна, Михаил Исаакович, Винцент Григорьевич, Нина Александровна, и ваш покорный слуга, Светлана Алексеевна. Вот и весь наш небольшой коллектив, а вот статья, где про нас написано! Вы только почитайте! Какая прелесть, товарищи, аж жить захотелось. Как нас хвалят, «коллектив небольшой клиники Бенедикта Леви-Финкеля»!

— Вы забыли Веру Сослановну! — громко поправила Светлану Алексеевну Тамрико. — Она такой же член коллектива как и все мы. У нас не так много медсестер, но Верочка — наша лучшая медсестра.

Вера густо покраснела и хотела было выйти, но Тамрико решительно ее остановила.

— Садись Вера Сослановна. Средний персонал — еще важнее чем врачи. Уверена коллеги согласны. Ты будешь представлять здесь всех медсестер клиники.

— Конечно же вы правы, дорогая Тамара. — поспешил согласиться Миша Михельсон, чтобы спаси скромную Веру от удара, столько внимания привлекла к ней неуместная забота Тамрико. — Читай вслух, Света!

— Да, с удовольствием. Слушайте, господа. Статью назвали «Когнитивный метод Леви-Финкеля». Часть статьи написана в форме интервью с Бенедиктом, часть в форме его биографии. Тут интереснейшие подробности. Наш Бене был разведчиком, не поверите, товарищи!

— Чего-чего?

— Да, вы не ослышались. Правда, недолго, пока у власти был Горбачев. А вот здесь еще интереснее, оказывается, вместе с ним в автокатастрофе погибла его жена Анна Белогородская! Дочь профессора психологии П. Н. Белогородского!

— Петра Николаевича? Он преподавал нам в МГУ! — воскликнул Винцент Григорьевич. — А я все думал, как это Бенедикта из Бауманки занесло в психиатрию? Значит, дело жены продолжает. И почему нам никогда не сказал о ее смерти?

— Он не может говорить о своей жене, — громко вмешалась Тамара Тенгизовна. — Очень любил ее. И теперь еще любит. Словно бы помешался на ней. Других женщин не видит совсем. Она для него жива. Всегда с ним. Мне иногда кажется, он постоянно с ней разговаривает. И психиатром он стал, чтобы ее дело продолжить.

— А что же разведка, Тамрико? Почему он нам никогда не сказал? — спросил Миша.

— Какой из него разведчик, Миша, не смеши меня. Он там служил пока совсем юношей был, с 17 до 25 лет. И пока Горбачев заполнил его молодую голову романтикой демократии, он верил в демократический социализм. И сейчас верит. Потом, когда ушел Горбачев, ушел и Бено. А в 30 лет случилась та катастрофа, Бено всегда подозревал, что нападение, тогда жена его умерла, первый антипсихиатр в России. Многим ее антипсихиатрия была поперек горла. Они оба продолжали дело ее отца-диссидента профессора Белогородского, Бено любил старика как отца.

— Значит еще не пережил смерть жены. 15 лет для такой трагедии — ничего. Может и никогда не справится. — Светлана Алексеевна всегда брала сторону Бенедикта Яковлевича, и сейчас тоже никто не удивился ее словам. — Посмотрим, что дальше пишут:

«маленький Бено, так называла его мать, Тамара Тенгизовна, был очень способным ребенком. Настолько, что его отец, Яков Иосифович Леви-Финкель, который происходит из еврейской семьи раввинов, принял решение помочь мальчику получить хорошее образование, и переехал из Тбилиси в Москву. Ребенка отдали в школу для одаренных детей, где он усиленно изучал иностранные языки, математику и физику. Уже в 14 лет он поступил в Бауманский университет, в 17 окончил его. Примерно в это время юноша остался без отца, одного из руководителей синагоги, репрессированного за пропаганду анти-марксистских идей в русле иудаизма. Яков Леви-Финкель умер через год после освобождения из принудительной госпитализации в психиатрическую клинику. Как особо одаренного в 1985 году его приглашают в Высшую школу разведки. Это как раз время прихода к власти Михаила Сергеевича Горбачева. Бенедикт Яковлевич Леви-Финкель так говорил об этом периоде своей жизни: «Я был юношей, почти ребенком, который жил в романтические времена великой горбачевской оттепели. Мы все, восторженные юнцы, гордились им, и верили, что это продолжение курса социализма, той прекрасной левой философии, которая лежала в основе всех великих революций: Английской, Французской, Американской, Русской. Мы не стеснялись советского прошлого нашей страны, мы были убежденными социалистами. Когда я в университете увлекся трудами Эйнштейна и Ландау, меня нисколько не удивило, что оба они были социалистами. Нам казалось, что это естественно для каждого разумного человека. Потому нас переполняла гордость за Михаила Сергеевича: он сохранял в своей философии главное, философию братства и единства человечества, и резко критиковал все злоупотребления, которые имели место во времена репрессий. Да, я был польщен, когда меня попросили стать частью этого государства. Чего никогда бы не случилось, если бы не мое восхищение политикой и личностью Горбачева. И сразу после того, как Ельцин лишил его власти, мы, наше поколение романтиков, ушли из политики и с государственной службы.

— То есть вы не связываете тоталитарное репрессивное государство с философией социализма?

— Конечно, не связываю. Вся либеральная философия — это философия социализма. Возьмете ли вы Евангелие Христа или Общественный договор Руссо, Государство Платона или Очерк о правительстве Локка, Права человека Томаса Пейна или естественное право Гуго Гроция и Кондорсе. Неслучайно ведь, Реформация Лютера сделала первую великую революцию Европы, а реформация индепендентов Кромвеля — вторую. Американская и Французская революция — уже были следствиями этих христианских революций. А русскую революцию подготовили не Ленин с Марксом, а великая русская литература: Толстой и Чехов, Достоевский и Герцен, Чернышевский и Некрасов, Белинский и Тургенев. И все что сегодня есть в мире либерального и социально справедливого, это тот самый демократический социализм христианства и борцов за права человека. И самое главное об этом всегда говорил и писал Михаил Сергеевич Горбачев»

— Узнаю восторженность Бенедикта, — воскликнула Светлана Алексеевна. — Он никогда не идет на компромиссы, если считает, что правда на его стороне. Есть в нем что-то от его отца раввина, какой-то религиозный энтузиазм, с которым он словно бы несет свой долг, миссию. Какая-то святость, я бы сказала, с которой он служит людям. Как сейчас не можно быть социалистом, а он грудь колесом. Заклюют его теперь и свои и чужие: свои за левизну, чужие за реформацию левизны, он ведь не признает у них именно то, что им нравится: диктатуру государства и собственность государства.

— Что он левый романтик знаем мы все. Что он в оппозиции к власти — тоже. Но что однажды он был разведчиком — ничего не могло шокировать меня, старика, больше, — улыбнулся Михельсон.

— Ладно тебе прибедняться, Миша, ну какой ты старик. А Бено все правильно сделал: и то что тогда пошел поддержать Горбачева, и то, что вместе с ним вышел со службы, опять таки в поддержку Горбачева.

— Читай дальше, Света. Меня словно током электрическим прошило. Это сколько же лет было нашему Бене, когда он ушел со службы? В каком году он ушел?

— А в 1991, сразу после Беловежских соглашений и отставки Горбачева с поста Президента СССР, он выходит со службы, но не из политики. Он активная оппозиция Ельцину. Только после гражданской войны 1993 года он окончательно выходит из политики. Вот его собственные слова: «Тогда стало ясно, что политика Горбачева была во многом миражом, каким то фантастическим сном, не имеющим под собой базы в реальной действительности. Ибо люди, которые якобы отстаивали его политику, и противостояли Ельцину в той гражданской войне, были ничем не лучше Ельцина, или тех коммунистических лидеров, которые предшествовали Горбачеву. Мне стало очевидно, что Горбачев был просто нашим сном о свободе, социализме и демократии, сном, который к великому сожалению прервала грубая действительность, в которой не оказалось места для политики Горбачева. Мы все вдруг стали ирреальностью вместе с ним». В 1993 году ему было всего 23 года. И он уже нес на своих плечах все разочарование человечества.

— Дорогая Светлана Алексеевна! — возразил Петров, — Я уважаю Бенедикта Яковлевича не меньше вашего. Но для меня тоже открытие его служба в разведке. Вы правы в том, что 23 года и служба в личной охране Горбачева его в какой-то мере оправдывают.

— В 20 лет он женится на Анне Белогородской, сестре его коллеги по разведке в окружении Горбачева, Григория Белогородского. Вот что он пишет о своей женитьбе: «Анна появилась в моей жизни подобно нимфе на гребне волны, научив меня понимать волшебную страну женственности, которая до нее была для меня наглухо закрыта. Я был таким стеснительным подростком, что дожил до семнадцати лет, ни разу не сходив на свидание с девушкой. Анна была старше меня на 12 лет. Ей было 29 и она была доцентом кафедры психологии, дочь профессора психологии П. Н. Белогородского, моего первого учителя и второго отца. Я встретил ее в гостях у Григория, друга по разведшколе. Она научила меня анализировать себя. А Петр Николаевич, отец Анны и Григория, в то время уже пожилой диссидент, не раз обвинявшийся за свою резкую оппозицию официальной психиатрии в стране, научил меня ориентироваться в психологии, тогда я впервые узнал об антипсихиатрии, и очень заинтересовался политической подоплекой этой, как мне раньше казалось, такой далекой от политики науки. Я вспомнил о репрессиях, которым подвергли моего отца, Раввина Якова Леви-Финкеля, я был бесконечно благодарен профессору Белогородскому за те откровения, которые прояснили для меня ситуацию в этой важной науке и ее связь с политикой. Я понял, что отныне только наука имеет для меня настоящее значение, и что наука — единственный путь к честной и эффективной политике. Тогда я впервые понял, как большая сила сокрыта в психологии. Я закончил и факультет психологии, и специальность психиатрии. И только после гибели жены, я всерьез занялся своей клиникой, навсегда связав с ней свою жизнь».

— Бог ты мой, — воскликнула Нина, — Он никогда не рассказывал нам о своей погибшей жене. Он казался такой загадкой в своем замкнутом образе жизни. оказывается, он глубоко страдал из-за открытой раны. Бедняга Бене.

— А ведь прошло 15 лет с автокатастрофы. Вот что он пишет о катастрофе: «Я всегда увлекался Ландау. Я мог часами слушать преподавателей физики, которые знали его лично и любили рассказывать о нем анекдоты. Я нашел мемуары Коры Ландау. Я читал о страшной катастрофе, превратившей жизнь любящих супругов в ад. И никогда я не мог подумать, что вся эта история повторится в моей семье. В каком то смысле она и не повторилась. Могло это быть связано с моей службой в разведке? Я не знаю. Я не могу обвинять без твердой уверенности, но сомнения никогда меня не покидали. Я выжил чудом. Анна погибла. Я остался на костылях, она в сырой земле. Конечно, это не совсем трагедия Ландау. Но все же. Есть какой-то рок в том, как я был им увлечен, и как катастрофа разбила и мою жизнь тоже. С другой стороны, в определенном смысле я родился после этой катастрофы. Пока была жива Анна, я был безоблачно счастлив. Я жил для нее, для нас. Только когда ее у меня так безжалостно отняли, я стал тем, кто я есть сейчас. Я стал доктором Бенедиктом Леви-Финкелем, главврачом известной психиатрической клиники. Я посвятил всего себя науке, работе, пациентам. Я перестал жить для себя, и стал жить для них. Моей целью перестало быть счастье. Теперь я живу, чтобы в мире стало хоть немного меньше боли. Хоть на капельку. Я буду считать, что жил не зря»

— Молодец, Финкель, дружище. Растрогал старика. — сказал Михельсон, утирая слезу. Я знал, что из него херовый разведчик. Но человек он первоклассный. И если я до сих пор не уехал в Израиль, то только потому, что нашел в нашей клинике второй дом. Мои дети и внуки давно уехали из страны, и я терплю разлуку с ними, потому что не могу оставить наше общее дело.

— Это очень благородно с твоей стороны, Миша, — сказала растроганная Светлана Алексеевна, которая любила Бене Финкеля как сына.

— Поддерживаю, Финкель — хороший человек. Но — фантазер! Ой, фантазер! — сказал Винцент Григорьевич. — Вспомните мое слово. Он еще найдет себе приключения с этой его теорией психической энергии. У меня всегда уши краснеют, когда он начинает эту свою любимую тему прессе изъяснять. Именно потому, что я не меньше вашего люблю нашего Финкеля, и краснеют у меня уши за него! Я ведь и в глаза ему говорю, что он фантазер. Он мог бы меня уволить. Ан нет! Слушает с уважением! Потому и я его уважаю.

— Веня, я тоже тебе всегда правду в глаза говорю. — сурово сказала Светлана Алексеевна. — Твой дарвинизм — это не наука. Одно паскудство. И если ты умный человек, не можешь этого не понимать. Бене — гений, он это понял и ищет новые пути в психиатрии на основе гуманистической философии. А ты со своим дарвинизмом и фрейдизмом — обезьяне прошлое бихевиоризма Павлова.

— Хахаха, Нина, как она меня, оцените! Обезьяне прошлое! Ну, Светочка, держитесь, мы еще встретимся на узкой тропинке, когда ваш фантазер Финкель разобьет себе лоб в кровь, отказываясь от фармакологии. Я буду его страховать и отговаривать ради него самого. Но я вижу, что он такой же упертый фантазер, как и вы, и что все мои увещевания будут тщетны.

— Светлана Алексеевна, читайте уже про нашу клинику. Биографию Финкеля мы дальше знаем! — очнулась и Нина.

— Клинику очень хвалят. Вот что они пишут: «Клиника Бенедикта Леви-Финкеля, известная в Москве как клиника Бене, выгодно отличается от государственных психиатрических учреждений. Отличия столь разительны, что все кому дороги их родственники, согласны платить любые деньги, только бы обеспечить своим близким место в клинике Бене Финкеля. Известны даже случаи, когда в клинику Бене обращаются пациенты из других стран. Чем же Финкель заслужил такое доверие пациентов? Никакого секрета из методов своего лечения Бенедикт Леви-Финкель никогда не делал. Он смело выступил с новой идеей психотерапии, противопоставив свои методы в равной степени и старой биопсихиатрии, и более молодому течению антипсихиатрии, обращаясь к авторитетам психиатров 20 века — Карлу Ясперсу и Александру Кемпинскому. Идея Финкеля состоит в том, чтобы соединить научный метод эмпириков с объектом исследования субъективистов. Он утверждает, что биопсихиатрия потеряла объект исследования, отказавшись от души, от психики в пользу мозга; но при этом сохранила научный метод, объективность и связь с опытом. В то же время, антипсихиатрия, вернув объект исследования в виде сознания, души, потеряла научный метод, отказавший от объективности. «Субъективизм в науке, — говорит Леви-Финкель, — это потеря науки, это ее самоубийство. Право же, кто станет всерьез обсуждать заявления психиатра Фуко о том, что нет границы между разумом и безумием, что есть только относительная истина в духе историзма Гегеля. Мы стоим за реформацию психиатрии, начатую антипсихиатрами, но мы отказываемся от философии экзистенциальной феноменологии, восходящей к субъективизму немецкого идеализма. Мы настаиваем, что душа — такая же объективная реальность, как все энергии природы. Это психическая энергия, которая имеет свои общие закономерности, выражающие общую природу человека. Таким образом, мы опираемся на рационалистическую философию, и сохранив новый объект исследования отказываемся от субъективизма реформаторов».

Его клиника, реализующая на практике методы гуманистической психиатрии, действительно очень успешна! Именно это обстоятельство и привело нас в клинику Бене Финкеля. Вот что он говорит об этом сам:

— Нам пришлось столкнуться со стеной непонимания. Над нами смеялись, нам не верили. Но мы шли к своей цели, не обращая внимания ни на насмешки, ни на злопыхательство. Мы никогда не игнорировали критику по делу, и всегда давали развернутый ответ на все замечания по существу. В чем состоит новаторство нашего метода? Мы отрицаем пропасть между психиатрией и психологией, то есть между здоровой психикой человека и последующим психозом. Мы утверждаем, что причины психоза не биологические в тех случаях, когда речь идет о неорганических заболеваниях мозга. Ясперс утверждал, что психозы, вызванные органическими и неорганическими заболевания мозга, отличаются также как часы разбитые молотком и часы, которые стали неправильно ходить. В первом случае разрушен механизм, во втором случае механизм цел, но работает иначе. Это очень важное отличие, которое не принимают в расчет, когда ведут с нами полемику о гуманистической психиатрии. Пожалуйста, услышьте нас: мы говорим только о психозах с неорганическим заболеванием мозга: шизофрении или маниакальной депрессии. Мы ни в коем случае не говорим о психиатрии органических повреждений мозга. Вот с этого следует начинать.

— А правда, что вы утверждаете, что можете вылечить шизофрению когнитивным методом, без фармакологии?

— Да, это правда. Однако, и здесь меня не хотят услышать. Я не говорю о Лечении шизофрении, я говорю о Предупреждении, Профилактике шизофрении! То есть я утверждаю, что если правильно воспитывать и питать сознание подростков, давать им правильное образование и правильную социальную среду, то шизофрению можно полностью предотвратить. Я это утверждаю, так как связываю этимологию шизофрении с работой сознания, а не мозга, с полем психической энергии. Что же до лечения, то в массовом порядке оно маловероятно. Однако, есть шанс излечить особо одаренных шизофреников, о чем пишет Ясперс в своей книге «Стриндберг и Ван Гог». Но это излечение может быть только как доказательство неорганической природы шизофренического психоза. А вовсе не лекарством для всех шизофреников. Для массы остается только одно средство — Профилактика. Рядовых шизофреников излечить не удастся после дебюта шизофрении. Это возможно только на стадии преморбида, то есть на стадии так называемой шизоидности, или в самом начале шизофрении, на продромальной стадии.

— Это ваша идея найти современного Ницше или Ван Гога. Мы наслышаны о том, что вы ищите особо одаренных подростков по примеру Карла Ясперса и надеетесь на примере их лечения найти, наконец, тайну шизофрении. Вы связываете эту тайну со снятием границы между психологией и психиатрией, я правильно вас понял?

— Да, вы абсолютно правы.

— Вас также остро критикует в связи с вашим отказом от фармакологии. Это правда, что вы считаете, что психиатрии должна отказаться от нейролептиков?

— Психиатры сами очень хорошо знают о катастрофическом вреде, который нейролептики наносят организму. Их аргументы в этом случае таковы: какой вред больше? Вред от психоза или вред от нейролептиков? Но если нейролептики не лечат, а часто усиливают психозы, или же «лечат» психозы по принципу нет человека и нет психоза, я не вижу, какова может быть польза от подобной «терапии». Я говорю в данном случае о терапии в кавычках.

— Какую альтернативу нейролептикам вы можете предложить?

— Профилактику! Мы утверждаем, что в правильной социальной среде, при правильном образовании, психозы, которые не связаны с органическим повреждением мозга, возникнуть не могут.

— В чем секрет успеха вашей клиники?

— В гуманистическом подходе. Мы окружаем пациентов такой любовью и такой заботой, чтобы они получили хоть представление о том тепле, которого они были лишены. И в скором времени планируем начать терапевтическом образование, мы называем это интеллекта-терапией. Это мало связано с когнитивной психологией»

— Ну что скажете, друзья? По моему, наши дела идут как нельзя лучше. Такая гордость взяла и за клинику, и за нашего доктора Бене.

— Вот ведь фантазер! — даже вскочил с места Винцент Григорьевич и нервно заходил по кабинету. — Не работал бы с ним бок о бок каждый день, сказал бы, что он в жизнь не видел живого шизофреника.

Глава 4. Когнитивный метод доктора Бене

Леви-Финкель никогда не преувеличивал своего собственного вклада в то большое дело, которое он делал. Для него за теорией психической энергии, с которой теперь связывали его имя всегда стояло светлое лицо изможденного старика, которого он привык считать своим вторым отцом. если бы Петр Николаевич тогда не сориентировал и не направил его, у него не было бы никаких шансов самостоятельно, вслепую нащупать истину.

Теперь все складывалось иначе. Где-то у Петра Кропоткина он вычитал, что чтение книги эффективно только тогда, когда в тебе есть вопрос к этой книге, на который ты хочешь ответить. Он убедился в справедливости этого утверждения на себе. В его голове теперь всегда звучал вопрос о силовых полях психической энергии: сколько этих силовых полей, каковы полюса каждого из них, как они себя проявляют в здоровой психике, и как в нездоровой, что такое психоз с точки зрения силовых полей, как можно интерпретировать факты психологии и психиатрии на основе теории силовых полей?

Этот внутренний дискурс настолько поглотил его, что он не заметил как пробежали 15 лет со дня смерти жены. ее смерть стала для него новой вехой ментального одиночества, которую он испытал уже однажды в детстве после смерти отца. Бене любил и почитал свою мать, но она не была его товарищем в научном поиске, и ее любовь не спасала его от ментального одиночества. С тех пор он много работал, чтобы найти себя вновь, и его клиника, его друзья-сослуживцы стала такие его воскресением, когда жизнь вновь обрела смысл и засияла новыми красками.

Каждая прочитанная с тех пор книга что-то разъясняла в его внутреннем дискурсе, складывая по кирпичикам его представление о силовых полях психики, и формируя общую схему теории психической энергии. Сначала чтение Кьеркегора, Карен Хорни, Эриха Фромма, Карла Роджерса убедило его, что силовых полей психики может быть только два, причем одно поле интеллектуальное, а другое материальное. «Истинное и ложное Я», центральный личностный конфликт, «спонтанность и маска», гуманистическая и авторитарная совесть — все эти определения противоборства двух сил в психике не оставляли в этом сомнений. «Энергий может быть только две, — говорил он себе, — и одна из них будет составлять фундамент психики, а другая — патологическое образование по принципу бактерий в биологии, паразита, разъедающего источник живой энергии души. Видимо с этим поверхностным силовым полем и будут связаны все патологии, все психопатии и психозы». Это открытие окрылило его. Он чувствовал себя героем захватывающего детективного романа, напавшего на след опасного преступника, — романа, который становился все более интересным с каждой прочитанной главой. Книга Леви-Брюля «Первобытное сознание» утвердила его в сделанных выводах: да, действительно имеется два силовых поля психики, и Леви-Брюль называет их логическим и до-логическим сознанием, четко разделяя их как качественно различные сознания, которые могут уживаться в психике одного человека. Леви-Брюль противопоставил свою теорию теории эволюционистов, которые утверждали, что тотемизм первобытного мышления — это первичная стадия сознания, из которой потом разовьется научное мышление цивилизованного человека. Нет, говорит Леви-Брюль, тотемизм дикарей и логика цивилизованных людей — живут одновременно в психике одного человека, в том числе и в сознании современных людей; сосущесвуют как два качественно различных сознания. Эта книга тоже стала большим прорывом, потому что Финкель увидел подтверждение своей теории двух силовых полей, двух качественно различных энергий в психике одного человека; центрального личностного конфликта, о котором писала мудрая Карен Хорни. Эта книга также подтвердила его догадку о том, что только одна энергия будет энергией интеллекта, а другая будет материальной энергией. Вот только почему эта материальная энергия обязательно «мистическая»? Что такое мистическая в переводе с языка символов силового поля? Почему сознание аборигенов насквозь мистическое, заполненное страхом сверхъестественных сил и демонами всех калибров, колдовством и магией? Как эту информацию, подтверждаемую всеми антропологами, имевшими дело с дикарями, перевести на язык силовых полей психики?

Помогла ему другая книга, монография известного антрополога-позитивиста Эмиля Дюркгейма, писавшего о тотемизме австралийских аборигенов. Дюркгейм, подобно всем позитивистам, ставит себе задачу найти общие закономерности природы человека, но подобно всем эмпирикам он отвергает сознание и душу как объект исследования. Чтобы объяснить мистическое сознание аборигенов, которых он считает равными цивилизованным людям в отличии от Леви-Брюля, Дюркгейм вводит понятие психической энергии! И хоть он трактует его с позиций материализма, как Фрейд и как Оствальд, все таки только введение этого понятия позволяет Дюркгейму объяснить существо мистического сознания. И только путем перевода его на язык энергетики! Итак, Дюркгейм пишет, что строгая черта, которая разделяет сознание аборигенов на обычное и сверхъестественное, на сакральное и профанное — это всего лишь разница между уровнями энергии психики. Под психической энергией он понимает не душу человека, а физическое объединение людей в эмоциональном экстазе. Такие ритуалы общего физического и эмоционального экстаза, говорит Дюркгейм, есть не служение тотемам, как вы думаете, а всего лишь поиск психической энергии в единении, где тотемы только символы.

Обратите внимание, что тотемы всегда символы силы для дикарей, говорит дальше Дюркгейм, что вся мистика аборигенов есть не больше и не меньше как своего рода спекулятивное мышление дикарей, обобщающих весь мир в представлении о противоборствующих силах. Эти обобщения и есть причина их мистического мышления: они просто ищут силу, и находят ее как умеют своим примитивным мышлением.

Эта идея Дюркгейма стала следующей важной нитью к распутыванию детективного сюжета, увлекшего Бене много лет назад. Действительно, как же он раньше не догадался. «Мистика» дикарей — это чувственное отражение информации о соотношении сил «Я» и «среды», окружающего мира. Так появляются две фигуры сверхъестественной силы в сознании, сверхъестественность которых состоит только в том, что они результат грубой абстракции, обобщившей всю энергию космоса в две количественно противостоящие силы. Эти две силы и должны вероятно составлять полюса силового поля материальной энергии. Это был огромный прорыв в распутывании того клубка, который когда-то вручил ему Петр Николаевич, заинтересовав его теорией психической энергии.

Следующим важным шагом стало понимание, что в основе обоих силовых полей лежит закон сохранения силы психической энергии, и что именно этот закон формирует полюса интеллекта как информацию о двух противостоящих силах. На эту мысль его натолкнула многочисленная литература о значимости самооценки для психического здоровья: значимость самооценки для поддержания здоровья психики отмечают все психологические исследования и психиатрические материалы, равно Фрейд и Маслоу, Хорни и Олпорт. Альфред Адлер сделал тему комплекса неполценности как основной причины психический расстройств — центральной темой своего исследования. Хорни соглашается с ним в основных выводах, но упрекает Адлера за то, что тот не видит качественного различия между двумя энергиями психики и проводит только количественные различия. Так или иначе, Адлер также рисует силовое поле психики, где уровень самооценки определяет все. Значит, заключил Финкель, болезненность самооценки есть проявление закона сохранения силы психики.

Следующими важными именами в формулировании теории психической энергии стали имена Фрейда, Маслоу и Милграмма. Фрейд оказался тем самым первопроходцем, который сформулировал структуру силового поля материальной энергии, с двумя ее противоположными полюсами, составляющими систему. Его знаменитая система Эго и СуперЭго, которую он сам называл «психическим аппаратом» и была тем самым искомым силовым полем первобытного сознания аборигенов. Фрейд стал самой трудной задачей для Бенедикта Яковлевича. Его открытие двух полюсов материальной энергии психики было спрятано настолько надежно под толстым слоем его собственных мистификаций, которыми он пробовал дать правдоподобное объяснение этим двум фигурам бессознательной психики. Везде он подчеркивает главное, что они бессознательны (не связанны с интеллектом), что они составляют систему (не существуют одна без другой), что они имеют противостоящий характер, что проявляется в сильном чувстве страха. Наконец он говорит о том, что это фигуры через которые происходят «загрузки» окружающего мира, связанные с искажением восприятия. Все это в точности отвечало определению двух противоположных полюсов силового поля материальной энергии, как его Финкель обнаружил еще у Леви-Брюля и Дюркгейма, где идет речь о сильном страхе сверхъестественных сил, как основной эмоциональной тональности первобытного сознания. Не может ли быть этот мистический страх связан с кататоническим страхом шизофреников, думал тогда доктор Бене. Он убедился в правоте слов Леви-Брюля об одновременном наличии обоих силовых полей в сознании человека. Эволюция приводит не к тому, что из одного поля развивается другое поле, как думали Тейлор и Фрейзер, а к тому, говорит Леви-Брюль, что у цивилизованного человека преобладает поле интеллекта, а у первобытных людей больше развито поле Эгосистемы материальной энергии.

З. Фрейд:

«Можно однако сказать, что скрывается за страхом „Я“ перед „Сверх-Я“, перед страхом совести. Высшее существо, ставшее „Идеалом Я“, когда-то угрожало кастрацией, и эта кастрация, вероятно, является тем ядром, вокруг которого откладывается страх совести; кастрация именно то, что продолжает себя как страх совести».

«Хотя и доступное всем дальнейшим влияниям, оно на всю жизнь сохраняет характер, полученный им вследствие своего происхождения от Эдипова комплекса, а именно — способность противопоставлять себя «Я» и преодолевать его. Оно — памятник былой слабости и зависимости «Я» и продолжает свое господство и над зрелым «Я». Как ребенок был принужден слушаться своих родителей, так и «Я» подчиняется, категорическому императиву своего «Сверх-Я».

«Вопрос, ответ на который мы отложили, гласит: как это происходит, что „Сверх-Я“, в основном, проявляет себя как чувство вины (лучше — как критика: чувство вины есть соответствующее этой критике восприятие в „Я“) и при этом развивает по отношению к „Я“ такую исключительную жестокость и строгость? Если мы обратимся сначала к меланхолии, то найдем, что могучее „Сверх-Я“, захватившее сознание, неистовствует против „Я“ с такой беспощадной яростью, как будто бы присвоив себе весь имеющийся в индивиде садизм. Согласно нашему пониманию садизма, мы сказали бы, что в „Сверх-Я“ отложился разрушительный компонент, обратившись против „Я“. То, что теперь господствует в „Сверх-Я“, является как бы чистой культурой инстинкта смерти, и действительно ему довольно часто удается довести „Я“ до смерти, если только оно до того не защитится от своего тирана обращением в манию».

Значит, делал вывод ФИнкель, здоровый человек будущих цивилизаций — это человек, у которого поле Эгосистемы будет окончательно деактивировано. Э. ФРомм подтвердил его мысль о том, что загрузками Сверх-Я (СуперЭго) могут быть не только тотемы аборигенов, но и обожествляемые «авторитеты» в современных обществах, в этом и состоит секрет их обожествления (в загрузках через поле Эгосистемы). О том же писал и Дюркгейм, когда проводил параллели между поклонением тотемам у аборигенов, и поклонением авторитетам в современном обществе (и там и там нет логики говорит он, оправдывая аборигенов). Дюркгейм хочет сказать, что аборигены правы потому что и современные люди ведут себя также, на самом деле нужно сделать обратный вывод: современные люди, поклоняясь аборигенам, уподобляются примитивному магическому сознанию дикарей. Что собственно и доказали эксперименты на «Подчинение авторитету» Милграма».

Эрих Фромм «Иметь или быть»:

«Однако существует также символическое и магическое инкорпорирование. Если я верю, что инкорпорировал образ какого-либо божества, или образ своего отца, или животного, то этот образ не может исчезнуть или быть отобран у меня. Я как бы символически поглощаю предмет и верю, что он символически присутствует во мне. Так, например, Фрейд объяснял суть понятия „Сверх-Я“ как интроецированную сумму отцовских запретов и приказаний. Точно так же могут быть интроецированы власть, общество, идея, образ: что бы ни случилось, я ими обладаю, они как бы „в моих кишках“ и навсегда защищены от всякого внешнего посягательства».

Наконец, теория Абрахама Маслоу о самоактуалах окончательно утвердила доктора Бене в его формулировании теории психической энергии, как конфликта двух силовых полей в психике человека, двух различных энергий психики: базисной энергии поля интеллекта и совести с одной стороны, и материальной энергии поля Эгосистемы, являющейся поверхностным патологическим образованием, провоцирующим неадекватное восприятие, и последующие психопатии и психозы.

Абрахам Маслоу поставил себе противоположную Фрейду цель: если Фрейд исследовал людей с больной психикой, чтобы найти механизмы патологии, то Маслоу исследовал людей со здоровой психикой, чтобы понять существо здоровой психики. Доктора Бене поразила в его находке то обстоятельство, что здоровая психика сводилось в точности к тому, что было сформулировано в его теории: поле интеллекта и совести, при этом свободное от поля Эгосистемы! И если доктор Бене пришел к своей формулировке теоретически, то Маслоу сформулировал «синдром здоровья психики», или иначе понятие самоактуалов исключительно на базе опытного материала! Значит, Леви-Финкель был прав, когда предположил, что все болезни психики от поля Эгосистемы (обнаруженное Фрейдом у больных людей, и антропологами в первобытном сознании); и что быть здоровым — значит уметь нейтрализовать это поле Эгосистемы. Маслоу описывает здоровых людей, как людей большого интеллекта, адекватно видящих действительность (без мистики загрузок поля Эгосистемы), не эгоцентричных, ставящих интеллектуальные и социальные задачи, людей сильной воли и самостоятельных решений, совести и человечности, людей умеющих дружить и независящих от окружающих, людей творчества и философского юмора. Это в точности портрет человека, свободного от страха мистических авторитетов поля Эгосистемы, от тщеславия и страха стыда, от больного самолюбия и злорадства, от отношений насилия и подчинения, от расстройств воли в навязчивых влечениях влюбленности и самовлюбленности. Все складывалось в одну картину как в детском пазле. Эксперименты на подчинение авторитету Стенли Милграма подтвердили наличие конфликта двух противоположных силовых полей психики: испытуемые испытывали сильное напряжение от одновременного желания послушать голос совести или подчиниться приказу авторитета. Это убедило доктора Бене в его выводах относительно общей патологии современной цивилизации, где у подавляющего большинства людей все еще активно поле Эгосистемы, хоть уже и не так доминирует над научным сознанием как у дикарей. Время, когда поле Эгосистемы будет окончательно нейтрализовано, и планету населят здоровые люди, самоактуалы Маслоу, оставалось неопределенным будущим. Не об этом ли втором осевом времени говорил Ясперс?

И только механизмы распада психики в неорганических психозах все еще оставались загадкой для доктора Бене.

Почему, если поле Эгосистемы активно у всех, с ума сходят далеко не все? Как объяснить энергетические механизмы психоза? Почему одно и то же поле Эгосистемы приводит к разным неорганическим психозам: шизофрении и маниакальной депрессии? В чем различие энергетических механизмов этих психозов? Почему шизофрения часто необратима, а маниакальная депрессия напротив, обратима? Как именно поле Эгосистемы провоцирует психозы?

На все эти вопросы у доктора Бене все еще не было ответа. Да и свою схему конфликта двух силовых полей психики он построил далеко не сразу.

— Андрюша пошел на поправку! Это явный успех, я могу уже говорить об этом. теперь я уверен, что смог все таки сдвинуть его психоз с мертвой точки: он явно выздоравливает.

Вы представляете какой шум сделает наш успех среди этих старых скептиков и материалистов, которые все это время над нами смеялись. А последний аргумент — опыт, практика! Андрей Николаевич, здоровый человек после годичной когнитивной терапии.

Я думаю можно рискнуть попытаться защитить диссертацию. Я так долго откладывал, потому не было подходящего эмпирического материала.

— Полноте себя обманывать, Бенедикт Яковлевич, — озвучил общее опасение Винцент Григорьевич, пряча глаза в пол. — Мы ведь и раньше увлекались ложной тревогой, помните? А потом оказывалось, что Андрей Николаевич боится выйти на белый свет больше, чем своих демонов. Вы знаете, Эмиль Крепелин говорил в таких случаях о прогрессирующем слабоумии.

— Винцент Григорьевич, позвольте и мне напомнить вам, как сильно скорректировал теорию Крепелина Эйген Блейлер, который утверждал, что исход шизофрении в слабоумие — ни в коем случае не предрешен. Что возможна остановка прогрессирующего слабоумия и более того, обратный ход болезненного синдрома! То есть излечение, не только ремиссия. Это говорил уже Блейлер! Нам бы пора дополнить и развить его позицию. И заметьте, Винцент, что Блейлер — коллега Фрейда, и говорит уже не как доктор медицины о биологической этиологии и патогенезе, а как психоаналитик. То есть ищет психические, психологические источники болезни. Что гораздо ближе к нашему подходу.

— Дорогой друг, — осмелился выступить вперед Миша Михельсон, которому очень не хотелось портить радужное настроение Бенедикта Яковлевича. — Я вынужден поддержать Винцента Григорьевича, — начал он мрачно. — Лучше сейчас испортить тебе настроение, Бене, чем потом грандиозный скандал перед всем научным сообществом. Это скажется не только на тебе, Бене, но на всей клинике, и главное на пациентах. Сейчас нам дают работать и нас хвалят. Потом нам могут запретить работать, если вдруг твоя диссертация с треском провалится. А такой исход не трудно предвидеть. Поверь опытному психиатру. Я старше тебя на двадцать лет. Андрюша нездоров. Скорее всего, у него шизофрения примет характер вялотекущей, и он проживет долгую жизнь. Но он никогда больше не будет здоров. Не было еще случая, чтобы шизофрения не оставила после себя шизофренического дефекта, постпсихотического сидрома. Тебе легко это докажут на защите диссертации.

— Спасибо, Миша, дружище. Я ценю вашу заботу обо мне, о клинике, о пациентах, о науке наконец. Мне очень важна ваша критика. Я ценю вас как друзей и коллег именно потому, что вы так искренни и в своей критике, и в своей поддержке. Чем строже вы раскритикуете меня сейчас, тем лучше я буду защищен перед аттестационной комиссией и научным советом. Поэтому прошу вас говорить по существу, дорогие коллеги. Вицент, Миша, вашу точку зрения на состояние Андрюши я понял. Вы считаете, что он все еще нездоров. Но поверьте, это я, а не вы, все эти долгие месяцы беседовал с ним на философские темы. Да, шизофреники все склонны к философии и метафизике, но вы знаете что при шизофрении философствование принимает карикатурный характер. Уверяю вас, Андрей Николаевич, говорит не как карикатура на философа, а как глубокий и одаренный философский ум. Настолько, что он показал мне пробелы в моем философском образовании и задал правильное направление моим мыслям в этой сфере. Вот так то друзья!

Итак, идем дальше. Я не согласен с вашим диагнозом, но ваше мнение учел. Теперь мне хотелось бы услышать критику с научных позиций моей методологии. Только, пожалуйста, будьте основательны. Нина Александровна, что вы имеете сказать?

— Бенедикт Яковлевич, я как мои коллеги присоединюсь к позиции осторожности, и не буду вам рекомендовать спешить с датой защиты диссертации. Мне также кажется очевидным, что мы, то есть вы, не готовы к защите. — Нина Александровна позволила себе эту маленькую уловку, с ошибкой на «мы», чтобы смягчить пилюлю. Все в этом чудесном коллективе, не только заботились о профессионализме и честности, но и о чувствах друг друга. — Даже если наш Андрюша здоров, а это был бы один из самых счастливых дней и моей жизни, то все же теоретические основы гуманистической психологии в психиатрии, или как вы еще говорите «когнитивной психиатрии» на мой взгляд еще далеки от полноценной научной разработки. Вы сделали огромное дело, практически затеяли революцию в психиатрии, своим смелым вызовом всем биологическим и материалистическим основам нашей науки, когда противопоставили им свою теорию психической энергии. Но такая революция требует соответствующего научного обоснования, которого у нас, то есть у вас, пока еще нет. Вы знаете, я сама в прошлом дарвинист. В прошлом, потому что вы переубедили меня, и научили смотреть на дарвинизм как на грубый вульгаризм. Однако, уважаемый Бенедикт Яковлевич, я все еще вынуждена говорить на языке дарвинизма и пользоваться биологическими терминами этиологии, патогенеза, патоморфогенеза. Если мы следуем нозологическому методу Крепелина, несмотря на всю жесткую критику, которому он подвергался, мы все еще стоим на твердой почве. Даже его теория шизофрении как прогрессирующего слабоумия плавно втекает в дарвинизм, поскольку обе теории рассматривают человека как биологию мозга. Что же имеем, когда обращаемся к экзистенциальной психологии Карла Ясперса? Она утекает от нас как вода и песок сквозь пальцы. Он кантианец, я вам признаюсь, что как не старалась, вообще не смогла понять философию Канта. И как Ясперс пытается выстроить башню на этом фундаменте из песка кантовской философии мне совершенно непонятно. Не сделали и вы для меня понятней психиатрию Карла Ясперса. Почему же вы думаете, что сможете убедить научный совет на защите?

Вот взять хотя бы малую психиатрию Петра Ганнушкина. Как сопоставить выводы о психопатах, сделанные у Ганнушкина с выводами о шизоидах, сделанными у Карла Ясперса? В первом случае, речь идет о полном разложении того, что принято называть гуманистической этикой — потеря совести, сочувствия, юмора, работоспособности. Во втором случае, совершенно напротив, у шизоидов обостренная совесть и сочувствие. Что в данном случае есть общего в психозе, если смотреть на психоз с точки зрения психологии, как предлагает Карл Ясперс, и вы, доктор? Вы готовы ответить на этот вопрос научному совету?

— Блестяще, Нина Александровна! Вы читаете мои мысли. — не стесняясь более своего возбуждения вышел вперед Винцент Григорьевич. — Дорогой Бене, Ганнушкин и Кречмер — два самых известных ученика Эмиля Крепелина. И они оба продолжили в своих работах его ведущую идею о так называемой крепелиновской дихотомии: циклические психозы с одной стороны, и психозы с прогрессирующим слабоумием с другой стороны. Кречмер разделил их как диатетическую пропорцию и психэстетическую пропорцию. Ганнушкин также вводит в своей классификации психопатий циклоидов и психастеников. Причем заметьте, Бене, что речь идет именно о психологии, ведь малая психиатрия, то есть психопатии — это еще не психозы, это только характеры. Пограничные состояния так сказать. То есть как раз то, о чем вы говорите как о неорганических психозах. Кречмер доказывал, что диатетическая пропорция циклоидов приводит к маниакально-депрессивному психозу. А психэстетическая пропорция шизоидов — к шизофрении. И то и другое — это неорганическая этиология психозов. Кречмер объясняет ее строением тела, как известно. Чем объясняет различие между этими двумя характерами гуманистическая психология? Вот что мне никак не понять.

Доктор Бене казался озадаченным.

— Да, уважаемые коллеги, я конечно, помню обо всех этих трудностях и возражениях. И как всегда сошлюсь на Карла Ясперса. Ибо вся наша революция в психиатрии невозможна без его философии, психологии и психиатрии. Ясперс говорит, что в отличие, например, от прогрессивного паралича, где соматическая основа заболевания очевидна (органические повреждения мозга), шизофрению и циркулярные психозы нельзя диагностировать с той же уверенностью. Если, говорит Ясперс, при прогрессивном параличе психика подобна грубо разрубленному механизму часов, то при шизофрении и циркулярном психозе она напоминает сбой часов, которые, то идут, то вновь останавливаются. Поэтому диагноз может быть только психологическим.

Итак, не будем смешивать органические и неорганические психозы. Вы правы в том, что циркулярные и шизофренические психозы как раз и есть — психозы с неорганической этиологией, и что впервые эту дихотомию нащупал Крепелин. Но ведь он сам ничего не смог объяснить в этой дихотомии, равно как Ганнушкин и Кречмер, его ученики. Кречмер дает объяснение физиологическое — якобы характеры связаны с анатомическим строением тела, что смешно само по себе. Ганнушкин также ищет биологические причины как всякий материалист. Наша позиция в том, что мы ищем психологические причины.

Мне кажется, самое удовлетворительное объяснение дает гуманистическая психология Карен Хорни, которая писала что психика человека — это поле «центрального личностного конфликта», где борются «истинное Я» и «ложное Я». Она опиралась на философию и психологию Серена Кьеркегора. В каком то смысле об этом противоборстве двух разнонаправленных сил в психике говорит вся гуманистическая психология. И философия тоже. Уже у Платона и Спинозы эта мысль очень четко сформулирована. Очень хорошо об этом написано в «Социальной статике» Герберта Спенсера и в «Борьбе за счастье» Бертрана Рассела. Эксперименты Стенли Милграма полностью подтвердили эту осевую идею гуманистической психологии о двух разнонаправленных силах в психике. По всей видимости эта крепелиновская дихотомия объясняется не анатомическим строением, а именно этими двумя психическими силами в личности.

— Меня лично вполне удовлетворяет ваше объяснение, доктор. — потупила глаза Нина Александровна. — И я интуитивно чувствую, что где-то здесь и будет разрешение вопроса. Но удовлетворит ли такое объяснение научную комиссию? Не кажется ли оно вам сыроватым для революции в психиатрии? Что значит психические силы? Что значит истинное и ложное Я? Как их измерить? Как идентифицировать? Пока мы не можем дать феномену настолько точного определения, чтобы оно позволяло его измерять и контролировать — это только гипотеза. До научной теории, увы, еще далеко.

— Поддерживаю. — кивнул в восхищении головой Винцент Григорьевич, которому давно нравилась красивая Нина Александровна.

— Вы конечно, правы, дражайшая Нина Александровна, — нервно вскочил на костыли доктор Финкель, и зашагал по кабинету с такой энергией и проворством, что его коллеги невольно любовались силе и ловкости его рук. — и эта глубокая мысль, признаюсь, не только посещала меня, но и является одним из моих постоянных кошмаров. Как идентифицировать и измерить истинное и ложное Я? Как определить вообще эту субстанцию? Вы знаете, Фрейд, а вслед за ним Юнг говорят о «психической энергии»! Даже Ясперс не смог обойтись без этого термина, хоть и употредляет его в единичных случаях в своей «Психиатрии». Вроде бы вот оно! Психическая энергия! Два разных поля, или два разных тока психической энергии! Но тогда сразу встает вопрос об определении самого понятия энергии, поля и тока! И все, мы проваливаемся в область фантастики, поскольку энергия в физическом смысле неизмерима в психологии! Однако, же не будем забывать опыта Фрейда, Юнга и Ясперса, господа! Несмотря на всю размытость понятия, они продолжали им пользоваться! И мы сделаем такой же ход конем. Будем им пользоваться, а там как бог даст. Ведь сошел же психоанализ Фрейда и с такой размытой психической энергией? Поймите меня правильно, господа. Это не мошенничество, а необходимость двигаться дальше, иначе мы увязнем в песках сомнений и педантизма. Что бы мы имели сегодня, если бы Фрейд и Юнг ждали когда у понятия психической энергии появиться точное научное определение?

— Однако, позвольте мне возразить дорогой друг, — еще более мрачно начал Михаил Исаакович. — С теорией психической энергии Зигмунда Фрейда увязать когнитивную психиатрию нашего, то есть вашего метода, тоже не получится. — Михельсон с благодарностью прибегнул к спасительной уловке Нины Александровны. — Видите ли, у Фрейда тоже БИОЛОГИЧЕСКИЙ подход, хоть он и вводит понятие психической энергии. Однако, его либидо — это энергия сексуальных инстинктов, а вовсе не энергия разума и совести, как это имеет место у гуманистов. Ведь разум у Фрейда — всего лишь рационализация задним числом, оправдание животных инстинктов. Такую психическую энергию связать с психической энергией гуманистов вряд ли получится. Более того, Бене, Эго и СуперЭго у Фрейда — это ЕДИНАЯ СИСТЕМА единственного истинного Я, просто элементы системы. Не вижу никакой возможности увязать теорию психической энергии как ее понимают гуманисты, и теорию психической энергии Фрейда. Теория Юнга ближе к вашей теории, но там все так намешано, что черт ногу сломит. Он ведь мистик и большой друг столпа мистиков — Мирчи Эллиаде. У него вообще в психике оживают все эти боги бессознательного, одинаковые для животных и людей!

— Ну что же вы, друзья, так остервенело нападаете на отважные попытки доктора Финкеля внести струю свежего воздуха в прогнившие кулуары современной психиатрии. Идею о теории психической энергии полностью поддерживаю! — решительно встала со своего места Светлана Алексеевна. — Мне хватает ума и эрудиции друзья понять всю серьезность ваших аргументов. Неужели вы думаете, что Доктор Финкель не думал об этом все это время? Однако, НАДО действовать несмотря на все это, чтобы хотя бы задать направление новой мысли.

О психической энергии писали не только Ясперс, Фрейд и Юнг. Эмиль Дюргейм например, или Арнольд Тойнби не смогли обойтись без этого понятия. Другой антрополог, Лесли Уайт также основал свою теорию на понятии психической энергии. Наконец, теория психический полей Курта Левина. Уверена, это далеко не полный список. Но уже что-то! Полностью поддерживаю вашу идею, уважаемый Бенедикт Яковлевич, выступить с идеей психической энергии, и теорией истинного и ложного Я гуманистической психологии, как теоретического фундамента когнитивной психиатрии на защите диссертации!

Коллегам не оставалось ничего другого как поддержать доктора Бене, хотя трепетное выступление Светланы Алексеевны в поддержку своего извечного любимчика нисколько не поколебало их убежденности в абсолютной провальности идеи о защите диссертации по теме когнитивной психиатрии. Само название казалось им оксюмороном. Но им были известны отчаянность и упрямство доктора Бене Финкеля на пути к своей цели. И они не сомневались, что он не дрогнет представить научному совету свою теорию гуманистической психологии в психиатрии, и с хладнокровным высокомерием выслушает равно серьезную критику и ироничные издевательства своих коллег.

Когда уважаемое собрание готовилось уже разойтись вдруг встала Нина Александровна:

— Господа, дорогие други! Мой сын жениться. Я так счастлива, вы не представляете. Уважьте, свадьба в воскресенье, прошу всех быть! Непременно быть!

И пока коллеги в восторге поздравляли Нину, Бене Финкель проворно выскочил на своих костылях из кабинета. Он был слишком перевозбужден, и слишком потрясен разговором с Андрюшей. Он знал в глубине души, что коллеги его правы, и что они заботятся о нем, и честно высказывают свои сомнения. Да, вне всяких сомнений, его теория была сыра и не зрела. Но он также был глубоко уверен в том, что это было зерно великой истины, которая однажды перевернет всю науку, возможна станет новой парадигмой. И что он будет бороться за эту истину, пока дышит. Это столкновение двух противоположных откровений в подсознании — понимания сырости теории, и ее фундаментальной важности — и стало причиной нервного перевозбуждения, которое он поспешил скрыть от своих коллег. Пусть думают что это высокомерное хладнокровие с которым он борется за научное открытие дается ему легко. «Парадигма», — только одно слово засело у него в мозгу, сверля его всей силой зарождающегося озарения.

Глава 5. Свадьба у Нины Александровны

Свадьбу справляли в саду-ресторане. Угощение было скромным, зато вино лилось рекой. Тамара Тенгизовна много хлопотала, чтобы доставить из Грузии несколько ящиков красного и белого вина. «Если бы я знала, что на столах нечем будет закусить, — сказала она Бене с досадой, когда уселась за стол в саду-ресторане, — я бы и мясо и сыр заказала». Перед ее мысленным взором стояли столы со знаменитым грузинским изобилием, европейская изысканность не была ей ни близка, ни понятна. Она интуитивно угадывала, что скудость угощения больше связана с расточительностью Нины Александровны, чем с европейским воздержанием.

Зато на Сашу Тамрико порадовалась вместе со всеми, тепло и нежно обняв его красивую голову с тяжелыми русыми кудрями. «Какой красавец вырос, какой красавец! — прослезилась несчастная Тамрико, которая любила всех детей на свете. — Чемо бичи!». Когда ее переполняли эмоции, она всегда переходила на грузинский язык. Нина Александровна светилась от гордости. Счастливой она себе не чувствовала, тревога за сына, которая все последнее время подтачивала ее силы и здоровье, была по прежнему с ней и в этот радостный день. Но не гордиться своим мальчиком, который вымахал в такого прекрасного статного орла, она не могла. Саша весело отвечал на приветствия, смеясь своими бездонными голубыми глазами, обнажая два ряда ослепительно белых зубов. Могучая шея, вся пластика движений были настолько завораживающими, что Светлана Алексеевна сравнила его со статуей «Давид» Микеланджело. Саша разразился в ответ таким звонким смехом, что даже Нина Александровна на какое то время почувствовала себя счастливой. Невесту в густой фате никто не брал на себя труд разглядывать, тем более что Саша, встретив гостей, сразу украл свою невесту, и уже до конца свадьбы скрывался с ней по самым отдаленным и романтическим уголкам сада-ресторана.

Гостей было немного. Коллектив клиники Бене Финкеля составлял почти треть всех гостей. Муж Нины Александровны, Тополев Борис Павлович, пришел всего с одним другом, художником, как и он сам. Еще несколько человек составляла родня. Саша и его невеста пригласили несколько однокурсников. Тем не менее, было очень весело. Гости были предоставлены сами себе. Борис Тополев, талантливый художник и добрейший человек, был искренне счастлив счастьем сына. Но каждый раз как он отвлекался разговором со своим приятелем, он неизменно забывал и о свадьбе и о сыне, даже о пространстве и времени, переносясь душой и телом в тот мир большого искусства, который горел синим пламенем в сердцах обоих художников. Он выучил рисовать и сына, но Саша наотрез отказался выбирать профессию художника. Он страдал всю жизнь из-за разъездов отца, искавшего красивые пейзажи для своей живописи, и ни за что не уступил его уговорам, даже самым лестным уверениям, что он хоронит большой талант. А в этом Борис Павлович был совершенно убежден. Саша настоял на том, чтобы поступить на философский факультет университета, чем одинаково расстроил обоих своих родителей.

— Более никудышней профессии выбрать было невозможно, — в отчаянии заявила тогда Нина Александровна.

— Ну почему, мы должны уважать его выбор, — мягко возразил Тополев, хотя в душе хоронил талант своего сына

— Он такой же бестолковый, как и ты! — в сердцах крикнула ему Нина. — Мне даже некому поплакаться на его бестолковость. Вот увидишь, чем это все опять закончится!

И вот, на третьем курсе Саша надумал жениться. Пока все шло не так уж плохо. Если бы не… если бы не это странное поведение Саши в последние годы, когда он стал таким замкнутым и раздражительным. Нина Александровна встряхнула головой, и ушла развлекаться к гостям, пообещав себе хотя бы один вечер не думать о плохом, и выкинуть в этот прекрасный праздничный день все тревожные мысли о Саше из головы. Она бодрой походкой направилась к тесному кружку, образовавшемуся вокруг коляски Бенедикта Яковлевича. Она предвкушала радость общения с любимыми коллегами, с удовольствием вслушиваясь в раскаты веселого смеха. Только они могли спасти ее от тревоги, разъедавшей ее сердце. И точно, стоило ей поравняться с коллективом, как мысли ее приняли совершенно иное направление. Бене о чем то смеялся с Мишей Михельсоном; Вася, как всегда все бросил только завидев Нину Александровну издали.

— Моя ведьма! Я вас везде искал!

— Ах, Веня, опять вы со своими глупостями, — улыбнулась Нина, которая давно чувствовала себя самой одинокой женщиной на свете. Она знала, что коллеги в шутку сравнивают ее с «Попрыгуньей» Чехова, а ее Тополева с доктором Дымовым. Действительно, было какое то сходство в его смиренной простоте с персонажем Чехова, равно как и в импульсивном характере Нины проглядывало что-то от попрыгуньи. Однако, во всем остальном все конечно было совсем не так. Одинокой себя чувствовала именно Нина, потому что муж был всегда в разъездах, и настолько увлечен своим искусством, в котором был успешен, что казалось забывал даже имя жены. Он был вежлив и никогда не приезжал без подарка. Нина могла поручиться, что у него не было любовницы, у такого «бестолкового» человека не могло быть никаких земных интересов. Но он не замечал ее существования, и это стало ее тайной болью, о которой она никому не говорила. Как часто ее поздравляли друзья с новой выставкой мужа! Какой успех! Столько распроданных картин! Такие отзывы в прессе! Такой добрый и такой успешный муж! Она улыбалась, а в сердце у нее ширилась зыбкая пропасть, которая затягивала постепенно ее всю. Вот тогда она стала писать свои шутливые, полные сарказма стихи. Про коварную любовь, про ведьм и рыцарей из куртуазных романов, про искусителя демона, и коллеги стали считать ее взбалмошной бездельницей в погоне за вульгарной романтикой. Нина смеялась, но про свою боль молчала. Она нашла, где спрятаться от этой зыбкой пропасти: в курчавой головке обожаемого сына, в его прекрасных полных наивной голубой влаги глазах, всегда отвечавших ей взаимностью. Его смех и теплые ручки, обвивавшие шею красавицы мамы, долгое время спасали ее от этой пропасти. Пока однажды она не поняла, что ее Саша также безудержно отдаляется от нее, как когда то отдалился Тополев. Вот тогда, пропасть стала затягивать ее со страшной силой, и она уже не знала, что ей противопоставить. Ее стихи становились все вычурнее, и все вульгарнее. Коллеги посмеивались, Вася стал клясться ей в любви, уверенный, что она тоже ищет романа, и только, казалось, глаза Бене Финкеля, подобно рентгену, видели ту крутую линию обрыва, над которой в отчаянии билась ее душа. Он никогда не смеялся над ее стихами, хотя она подавала их так, словно и ждала только смеха, и благодарила за него. Либо отмалчивался, либо хвалил как тонкую поэзию. И она была ему глубоко благодарна за его такт и понимание, в душе побаиваясь этого пронзительного взгляда, от которого нельзя было спрятаться в самом укромном уголке сердца.

Впрочем, литературой увлекался весь коллектив клиники Бене Финкеля. Даже скромная Верочка очень любила почитать в свою юность. Светлана Алексеевна была дочерью филолога и рассуждала о литературе как профессор. Миша Михельсон писал всю жизнь одни роман, часто и эмоционально говорил о каторжном труде, которого он ему стоит, но никогда не согласился прочитать ни одну главу. Вася Петров прекрасно играл на гитаре, и иногда сочинял песни; но чаще он писал коротенькие рассказы о своих приключениях с любимым пуделем Муму. Леви-Финкель знал классику, периодически освежал свое знакомство с ней, любил литературные вечера с коллегами, но интересовался только психологией и психиатрией. Его новый метод, его открытие, как не смел его еще называть, настолько увлек все силы его ума и души, что на остальное у него просто не было сил и времени.

Когда Нина подошла к коляске доктора Бене, увидела его большой выдающийся лоб с прилипшими от пота черными кудрями, его волевое лицо и те самые пронзительные черные глаза, она с трудом сдержалась, чтобы не вскрикнуть, так глубоко ее поразило только что сделанное открытие. Она вдруг поняла как сильно, как глубоко, как нежно и преданно она любит этого беззаботно смеющегося человека в инвалидном кресле. И как велико расстояние, которое их разделяет. «Анна Белогородская, тень умершей жены, — вспомнила она невольно статью, — вот кто стоит между нами». Доктор Бене повернул голову, и в тот момент, когда встретились их глаза, Нина знала, что он прочитал все, что творилось в ее душе: весь трепет ее только что сделанного открытия и все безнадежное отчаяние назвать его когда-нибудь своим. Он продолжал улыбаться с прежним задором, но глаза наполнились совсем другим светом.

— Идите к нам, Ниночка, — сказал он с такой теплотой в голосе, что Нина должна была прятать глаза, чтобы не заплакать. Неужели он ее любит? Неужели вся эта доброта и проницательность и есть любовь? Она заставила себя поднять глаза, когда совсем уже поравнялась с его коляской и посмотрела прямо в его влажные черные глаза. Они улыбались ей в ответ.

— Нина Александровна, меня опять втягивают в литературные споры. Миша Михельсон не хочет прочитать нам свой роман, уверяя, что это гениальное произведение и что мы должны верить ему на слово. Ну как вам такое нахальство, Ниночка?

— Я покажу вам сразу все произведение! Когда оно будет готово! А пока что вам ничего не остается, как верить мне на слово. Я потомок еврейских пророков, я не могу не быть гениальным. Тем более, что роман мой как раз о древних библейских пророках.

— Как мы можем знать, Миша, дорогой? — продолжал смеяться Леви-Финкель. — Я вот тоже потомок еврейских раввинов, но никогда не напишу ничего похожего на роман, тем более на гениальный роман. Ты мне друг, но истина дороже. Вот помнишь, к примеру, того мужика в романе Альбера Камю, который тоже как ты всю жизнь писал роман. А когда прочли его книгу, там оказалась всего одна строчка, переписанная на сотни ладов: «Дама в шляпе галопом скакала по Булонскому лесу»!

Миша стал хохотать вместе с Финкелем, и благодарная Нина спрятала свое волнение в этом общем хохоте, разрядившем обстановку.

— Ну какой из тебя еврей, да еще потомок раввинов, Бене! — все еще невольно смеясь, возразил ему Миша. — У тебя мама грузинка. По еврейским законам — ты грузин! А я то совсем другое дело, Леви-Финкель. Я — чистокровный еврей, и по маме и по папе. И если бы не твоя клиника давно был бы на родине земли обетованной. Вот так то.

Нина Александровна давно потеряла нить разговора. Ее взгляд упал на прекрасное лицо Веры Сослановны, которое в свете вечерних огней еще больше поражало своей удивительной красотой. Ее рыжие косы были распущены и свободными волнами ниспадали до самого пояса. Глубокие зеленые глаза зажигательно смеялись о чем-то, а полные белые руки доверительно обнимали за плечи Светлану Алексеевну. Она улыбалась ей в ответ с материнской нежностью, и Нина, как не старалась, не могла представить себе тему их беседы. Эта нежная белая кожа, этот девичий румянец, эта простота и искренность в глазах и движениях. Даже Тополев остолбенел, когда увидел Веру Сослановну, и только строгий взгляд жены предупредил его от внезапного порыва умолять ее быть его моделью. Вера рассказывала Светлане Алексеевне о своей юности, когда только и было вокруг разговоров о ее красоте, а она сама совсем не считала себя красивой. Она смеялась своим юношеским восторгам с детской непосредственностью, захлебываясь от переполнявших ее наивных воспоминаний. Теперь ей казалось, что с тех пор прошла целая вечность. Один за другим умерли ее обожаемые родители. Она настолько любила их, и настолько была проста в душе, что не хотела другого счастья, кроме жизни с боготворимыми ею родителями. Но вот они ушли. Сначала мама, потом отец, и весь мир перевернулся вверх дном. Они остались со старшим братом, который уже успел развестись, одни. Квартира ушла за долги, и они решили ехать в Москву на заработки. Дома, в Северной Осетии, Вера никогда не работала вне дома. У себя дома она крутилась словно белка в колесе, поражая своей чистоплотностью и умением. Но стеснительность останавливала ее от поисков работы вне дома. Теперь ей пришлось впервые выйти на работу. И она бы долго не продержалась, если бы Тамрико не взяла над ней сразу шефство и не подчинила ее своей властной натуре. Теперь Верочка боялась одного строгого взгляда Тамары Тенгизовны, и никогда не смела ей противоречить. Светлану Алексеевну она сердечно любила, Тамару Тенгизовну почитала как свою госпожу. Она так боялась ее властного взгляда, что не могла даже ответить любовью на искреннюю привязанность Тамрико, полюбившую ее как родную дочь. Верочка, конечно, сразу догадалась, какие планы строит Тамрико в отношении нее и своего сына доктора Бене, или Бено, как называла его Тамрико. Только от этого ей стало еще страшнее. Ее инстинкт, которого она не умела себе объяснить, учил ее уходить именно от тех мужчин, которые ей нравились, и особенно от тех, кто начинал разговоры о браке. Так она и осталась одна со своей дивной красотой на четвертом десятке. И вот теперь она не смела подходить к коляске доктора Финкеля, и старалась удержать Светлану Алексеевну в стороне своими наивными рассказами о счастливой юности, проведенной под крылом обожаемых родителей. Увидев приближающуюся стройную фигуру Тамрико, она сразу поникла, понимая, что Тамрико не позволит ей оставаться в отдалении от Бенедикта Яковлевича.

— Чего тут одни стоите? — начала и в самом деле шутливо возмущаться Тамара Тенгизовна, увлекая девушек поду руки в сторону коляски Бене. — Пойдемте к моему Беношке. Вы оставили нас скучать. Бено, сынок, посмотри, кого я привела. Мою красавицу, мою доченьку. Бено, ты когда-нибудь видел такую красивую девушку? А такую скромную? Посмотри, как она густо покраснела. Верочка, моя девочка, это же наш Бено, зачем смущаться. Я решила взять ее помогать в дом. — решительно повернулась Тамрико к сыну, давая взглядом понять что не потерпит никаких возражений.

Верочка так испугалась последней фразы, что в ужасе взглянула прямо в насмешливые глаза Бенедикта Яковлевича. Бене сразу оценил ситуацию, и только засмеялся в ответ:

— Вера Сослановна давно член нашего коллектива, всей нашей дружной семьи. Конечно, я буду только рад, если она согласится помогать тебе по дому. Но согласится ли она?

Тамрико привыкла к повиновению Верочки, и даже не потрудилась ее спросить. Теперь она посмотрела на Верочку тем своим властным взглядом, от которого в ее жилах стыла кровь.

— Конечно, конечно, если нужна моя помощь, как я могу отказаться, Бенедикт Яковлевич. Я так благодарна вам и Тамаре Тенгизовне за все, что вы делаете для меня. Я в Москве совсем чужая, без вас бы совсем потерялась. — она покраснела еще больше, так что на матовой белизне ее кожи заиграли два бардовых румянца. — А сейчас я пойду, с вашего позволения.

Вера Сослановна вдруг выпрямилась и с вызовом посмотрела в глаза Тамрико. Она и сама не ожидала от себя такой дерзости. Однако, смущение и стыд настолько переполнили ее сердце, что она уже знала: или она сейчас же отсюда уйдет, или она наговорит дерзостей Тамрико и рассорится с ней навсегда. Тамар Тенгизовна сразу поняла настроение Верочки, и в душе еще больше восхитилась своей питомицей.

— Я провожу Верочку. Отдыхайте. Мы уже не вернемся. Бено, я жду тебя домой, сильно не задерживайся. Нина Александровна, счастье нашему Сашеньке!

Нина Александровна стояла, словно пораженная громом. События разворачивались с такой неумолимой быстротой. Сначала это прозрение о ее любви к Бене. Такое глубокое и пронзительное, что ей казалось, она закричит о своей любви. И вдруг, сразу вслед за этим, почти такой же шок от чарующей красоты Верочки и почти откровенное сватовство Тамары Тенгизовны. Что значил ответ Бене? Он согласился? Или просто подыграл, чтобы отвязаться? Нина чувствовала, что ей в сердце воткнулись тысячи ножей, и видела, как она ходит между ними, лавируя, словно джигит. «Я брежу», — тихо сказала она, отирая пот со лба.

— Позвольте анекдот о моей Му-Му! Чудо, вы умрете со смеху! — возник вдруг уже порядком набравшийся Винцент Григорьевич. — Значит, спасли мужики Му-му, и она ну их благодарить. Спасибо, говорит мужики, от верной смерти спасли. А те в шоке: «Говорящая собака». Муму как услышала, еще больше офигела: «Говорящие мужики!» Ха-хахаха! — хохотал Винцент Григорьевич в пьяном задоре смешивая свою Муму с тургеневской. — Бене дорогой, низкий поклон матушке вашей, Тамрико Тенгизовне. Давно я настоящего грузинского вина не пил. Целую ручки, кланяюсь в ножки. Боже ж мой! Я ВАС не заметил, Нина Александровна, королева моя! Королева Марго!

Нина ощутила прилив паники от мысли, что надо будет поддерживать разговор с ее пьяным поклонником, и почти умоляюще взглянула в глаза Мише Михельсону.

— Михаил Исааакович, выручите, голубчик.

Миша пожал плечами и взял Васю под руку.

— Пойдемте, друг, возьмем у Тополева гитару. Какой из вас влюбленный без гитары. Тополев всегда возит в машине гитару, я с ним ездил, и знаю.

— Чудесная идея, Миша! Мы сейчас вернемся! Конечно, я спою свои любимые вещи… вот послушай Миша, моя последняя… сам сочинил.

— Какой же поэт из фрейдиста! — нервно засмеялась Нина. — Разве что либидо с дефекацией воспевать.

По мере того как стихали их голоса, Нина все больше боялась посмотреть в глаза Финкелю, с которым они наконец то остались наедине. Прежде чем она успела сообразить, что делает, она нашла себя на коленях у Финкеля, страстно целующей его мокрые губы.

— Бене, Бене, я вас люблю. Неужели вы не видите, дорогой? Неужели не видите?

Бенедикт Яковлевич дал себе время собраться с мыслями, осторожно отвечая на ласки Нины нежным поглаживанием ее ухоженных каштановых волос. И наконец, обнял ее лицо горячими ладонями, решительно ее остановил.

— Подожди. Я не могу тебя любить, Нина.

— Я знаю, Бене, мы прочитали про Анну… я все знаю! Но ведь она мертва. А я здесь, и я жива. Я люблю тебя. Позволь мне тебя любить милый. Скажи мне Бене, ответь: ты ведь видел, видел эту пропасть, это зияющее смертельное чрево, над которым я висела все это время? Ты видел и жалел меня?

— Это моя работа, Нина. Да, я вижу боль людей, особенно дорогих мне людей. Конечно, я люблю тебя, дорогая. Но я не смогу любить тебя всегда.

— Всегда, Бене? Что такое всегда? Разве мы будем жить вечно?

— Нина, я не знаю, сколько я буду любить тебя. Может год, может пять лет, а может месяц, но однажды я уйду.

— Год, Бене, любимый, дорогой! Это много как океан, это много как вечность. Целый год я не буду видеть эту страшную пропасть, целый год я буду в безопасности, как у Христа за пазухой. Бене, какая я счастливая.

Она покрыла взмокшее лицо Бенедикта Яковлевича нежными, как ветер поцелуями, чувствуя, как горячая волна счастья блаженными волнами растекается по всему ее телу. Ее ноги на его горячих ногах, его дыхание смешивалось с ее дыханием, его губы касались ее щеки. Ради этого мгновения стоило жить и мучиться предыдущие сорок лет. Как вдруг истошные крики внезапно оборвали идиллию влюбленных. Кто-то кричал в исступлении, и Нина не сразу узнала в этой дикой истерике голос своего Саши:

— Убирайся вон! Пошла вон, шлюха! У меня нет ничего общего с этой женщиной, слышите! Ничего общего! И никакая это не свадьба! Это вечер по случаю выставки моего отца! Я не знаю, что здесь делает эта шлюха! Шлюха! Пошла вон!

— Это Саша, Бене, это Саша… — закричала Нина Александровна, вырываясь из его объятий. — Это мой Саша, — кричала она в порыве добежать до своего сына. Бене видел, как обмякло ее тело, и как она без чувств упала на траву неподалеку. Двое мужчин подняли ее за руки и понесли в машину.

Вскочив на костыли, которые ловко вкладывались в его коляску и были всегда при нем, он с проворством кошки побежал к той части ресторана, откуда доносились крики. Миша и Вася уже держали Сашу за руки, а Светлана Алексеевна покрывала поцелуями его перекошенное от боли лицо, лаская, и успокаивая его, как могла. Тополев стоял возле сына с белым, как полотно лицом, растерянный словно школьник.

— Отвезите меня домой! Сейчас же отвезите меня домой! — вцепилась в его рукав невеста, под ногами которой валялась ее густая фата. — Никогда ему не прощу! Никогда не прощу! — рыдала она на глазах сочувствующей публики.

— Конечно, милая, конечно! — спохватился Борис Павлович, чье доброе сердце исходило кровью. — Пойдемте, пойдемте, вы только скажите, куда вас отвезти. Утро вечера мудренее, завтра все наладится. Все разъяснится. Это какое-то недоразумение. Конечно, недоразумение. Вы прекрасная, милая девушка. Спасибо вам, спасибо милая моя. — и он, нежно взяв ее под руку, повел ее к машине, успокаивая словно больного ребенка.

Оказалось, пришла какая-то женщина с фотографиями и показала их прямо Саше. На фотографиях его невеста в компании женатого мужчины, а также ее обнаженные фото в социальных сетях, в самых вызывающих позах. Она утверждала, что Лариса, невеста Саши, спала с ее мужем, и вообще подрабатывала, торгуя собой. Гости были в шоке, Лариса уверяла, что впервые видит эту женщину, Саша поверил настолько быстро, что навсегда оскорбил чувства Ларисы. Однако, его приступ был уже чем-то патологическим, и она почувствовала это прежде, чем смогла осознать. Он не был просто взбешен и расстроен, он бился в конвульсиях, и только это немного смягчило ее боль.

Бене раздумывал несколько минут. Потом переснял все фото на свой телефон, и уверенно набрал номер Гриши Белогородского, своему другу по разведке, которому не звонил уже 15 лет, со дня смерти жены.

— Гриша, это Финкель. Потом поговорим. Я послал тебе фото. Посмотри для меня. Настоящие они? Кто эти люди на фото. Фамилии и ситуацию перешлю сообщением. Да спасибо, буду ждать.

Он сразу не поверил в правдивость обвинения просто потому, что совсем недавно по телевидению рассказали точно такой случай, произошедший где-то в Северной Осетии. Женился известный спортсмен, потратил бешеные деньги на свадьбу, а в конце пришла жена любовницы его супруга с подобными фото. Там все оказалось правдой. Но второй раз это правдой быть не могло. Скорее всего, кто-то посмотрел передачу и решил использовать для себя. Гриша перезвонил уже через час, сказал, что фото фальшивые. Бене поспешил объявить всем, что это дело рук мошенников, что пока неясно кто и зачем, но уже совершенно ясно, что все вранье, и девочку оболгали. Дал трубку Саше, чтобы он сам услышал аргументы Гриши.

— Ну, ты успокоился? — строго и ласково спросил он его юношу.

— Мне стыдно, мне так стыдно, — расплакался Саша, уткнув лицо в дрожащие руки. — Где моя мама? Где мама?

— Я здесь, сынок, — прибежала Нина Александровна. — Я уже здесь. Вон и папа вернулся. Он отвез Ларису домой. Завтра поговорите и помиритесь. Все будет хорошо.

— Она меня никогда не простит, мама, — плакал Саша, в плечо матери. — Мне так стыдно, так стыдно.

— Вот, выпей вот это. — Нина достала из сумки таблетку и дала ее сыну. — Борис, отвези Сашу домой и уложи спасть. А я тут распоряжусь, и приеду вслед за вами.

Гости постепенно разошлись, Бене и Нина остались в саду-ресторане одни. Нина больше не выпускала его из своих объятий.

— Не плачь, дорогая, Саша будет здоров.

— Это был шуб, да, Бене? Это был шуб? Паранойа? Мания ревности? Я замечала, замечала, что он менялся все последнее время, особенно когда влюбился. Бене, мой сыночек, мой Сашенька, Бене!

— Нина, дорогая, успокойся, жизнь моя, сердце мое. Видишь, я твой, я с тобой, я всегда буду рядом. Мы спасем Сашу. Ведь он мне как сын. Разве я дам ему утонуть. Мы его вытащим!

— Ты знаешь, — говорила сквозь слезы Нина, — я как будто чувствовала, что он будет с нашим Андреем Николаевичем, в твоей экспериментальной группе. Я давно поняла, Бене, но не знала что делать, не знала! Я отдавала ему все тепло и всю заботу. За что мне, Бене?

— Андрей Николаевич –тоже сын потрясающей мамы. Разве ты не видела эту славнную женщину? Я даже не знаю кто из них интеллигентнее, сын или мать.

— Поцелуй меня милый, прошу тебя. Люби меня. Люби меня, Бене. Или твоя любовь, или поднимусь к себе, и прострелю себе голову.

Бене отвез Нину Александровну домой. Она все не могла насладиться его целительными объятиями, и когда они уже приехали, опять нырнула к нему на колени, и опять ласкала его черную кудрявую голову с ненасытностью дикой кошки. Бене терпеливо ждал, когда она успокоится. Потом набрал Тополеву, и попросил его спуститься за женой. Тополев открыл дверь и увидел Нину Александровну, мирно спящую на коленях Финкеля. Он видел и блаженную улыбку на ее лице и нежные обхват его шеи, и честные глаза Финкеля. Он все понял, и знал, что должен благодарить Финкеля за жизнь своей жены.

Он ответил ему таким же твердым и искренним взглядом.

— Спасибо Бене, друг. Я тебе не забуду. Этим вечером ты спас нас всех. И больше всего ее. — он кивнул на жену. Потом аккуратно взял ее на руки, и понес домой. Бене смотрел с какой нежностью он несет свой драгоценный груз, и чувствовал как слезы текут по его щекам. Когда-то он также вынес свою жену из раздавленной машины. Но его жена уже была мертва.

Глава 6. Провал доктора Бене

Было решено выписать Андрея Николаевича Орлова с тем, чтобы он смог вернуться к нормальной жизни. Андрюша уже не трепетал свободы, и больше не чувствовал себя таким зависимым от бесед с доктором Леви-Финкелем. Это было очень кстати, поскольку только возвращение к нормальной жизни могло утвердить и самого Андрея Николаевича, и окружающих в мысли, что Андрей окончательно здоров. Действительно, Андрей Николаевич поспешил вернуться на службу в лютеранскую церковь, где он служил пастором, и жизнь его потекла прежним размеренным ходом. Он все еще часто созванивался с Леви-Финкелем, на чем последний и сам настаивал, чтобы контролировать процесс выздоровления. Они по прежнему много времени уделяли вопросам философии, но теперь уже Бенедикт Яковлевич учился у своего пастора. Беседы с Орловым открыли для самого доктора Бене всю важность поставленных Андреем вопросов для современной науки.

Доктор Бене не послушал своих коллег, и не стал откладывать защиту диссертации. Комиссия была готова выслушать научный доклад Леви-Финкеля всего через месяц. Бенедикт Яковлевич в глубине души очень переживал, как справится Андрюша. Поэтому решено было, что Андрей будет приходить каждую субботу до дня защиты диссертации, и проходить вместе с коллективом клиники Бене импровизированную защиту. Так и поступили. Андрея Николаевича ставили у кафедры, а коллектив клиники во главе с Финкелем садился напротив. Чтобы воссоздать весь официоз атмосферы, которая будет на защите, Финкель и его коллеги обращались к пастору Орлову со всеми формальностями, и со всей строгостью, которую могли предположить у аттестационной комиссии. Андрей рассказывал о себе снова и снова, во всех подробностях вспоминая три периода своей жизни: до болезни, болезненный период, и период выздоровления. О каждом периоде говорили отдельно, и в каждом периоде его научили выделять и уметь аналитически рассказать о самом главном.

Месяц близился к концу, и пока все было хорошо. Андрюша успешно реабилитировался на работе, прихожане с любовью встретили своего пастора. Три репетиции защиты диссертации с участием Андрея Николаевича прошли спокойно и обстоятельно. Доктор Бене и весь коллектив клиники внимательно изучали реакции Андрея, и пришли к выводу, что он уравновешен, спокоен, уверен в себе, и даже ироничен. Коллеги поздравляли Бенедикта Яковлевича, которому поначалу совсем не хотели верить. Однако, беседы с Андреем убедили их в том, какую титаническую работу проделал Бенедикт Яковлевич за этот год каждодневных многочасовых бесед с Орловым.

Наконец, диссертационный совет, председатель, заместили председателя комиссии, экспертный совет были назначены. Финкель громко зачитывал коллегам состав диссертационного совета, когда они как обычно собрались у него в кабинете после работы.

— Вы только посмотрите, они назначили Манкевича председателем, а Рыжайло и Галытьбу его заместителями. Мои самые ярые оппоненты. Десять докторов медицинских наук, два доктора биологических наук, пять докторов психологии и два доктора философских наук. Серьезно подошли к составу экзаменаторов. Чувствую себя школьником.

— Откажись Бене, пока не поздно, — серьезно возразил ему Михельсон. — Я знаю, что не послушаешь, но я должен тебя предупредить. Все может закончиться очень плохо. Вплоть до закрытия клиники. Слишком революционная у тебя тема. Тебя запишут в обычные антипсихиатры, а к ним давно никто серьезно не относится. С такими новаторскими темами можно писать романы, а вот работать на практике могут просто запретить. Подумай о нас и о клинике. Если не хочешь подумать о своей репутации ученого.

Бене только пожал плечами. Когда все разошлись, и они с Ниной Александровной остались одни, он спросил ее о здоровье Саши. Нина расплакалась.

— У меня больше нет сомнений, что это был шуб, Бене. Он стал совсем другим. Две недели он послушно продолжал ходить на лекции в университет, словно бы хотел что-то себе доказать. Ларису больше не хочет ни видеть, ни знать. Логические аргументы больше на него не действуют. Он опять верит всему бреду, что тогда услышал. Он страшно зол на нее, и считает погубленной и свою репутацию, и свою жизнь. Он рассказал мне все это вчера. Я проплакала всю ночь. У меня больше нет сомнений. Я предложила ему лечь в клинику, к тебе на обследование. Что тогда началось, Бене! Он стал кричать что мы все хотим от него отделаться, запереть его в сумасшедшем доме, что он не позволит сделать его безумцем и тп. Оказалось, все ему милее психиатрической клиники. Даже нашей клиники, где все знают его и он всех. Если бы он сказал о других местах, я бы его поняла. Но всем известен твой гуманизм, а для него здесь все просто родные люди. Ему было легче заставлять себя две недели сидеть на лекциях и терпеть разговоры вокруг о скандале на свадьбе, чем одна мысль лечь к нам на обследование. Но вчера он сдался. Больше говорит ни ногой в университет. Я не знаю, что мне делать, дорогой. Научи меня, я совсем растерялась.

— Ты ведь понимаешь, что есть только один выход. Или к нам, или куда-то еще. Надо успеть положить его к нам, пока он не наделал глупостей и его не заперли где-то еще.

— Да, я сама все время думаю об этом. Попробую с ним еще раз поговорить.

Защита диссертации была открытая. Коллегам доктора Бене было позволено присутствовать на защите. Весь состав врачей-психиатров клиники Финкеля изъявил желание явиться. Не все они верили, что Финкель победит. Искренне верила в его победу только Светлана Алексеевна. Нина Александровна слишком желала ему победы, чтобы верить в свою удачу. Однако все пришли, чтобы поддержать его. И только Тамара Тенгизовна настолько разнервничалась, что отказалась приезжать. «Я буду молиться за тебя здесь, сынок, — сказала она с глазами полными слез. — Ты столько страдал, господь да смилуется над тобой».

— Уважаемые дамы и господа! — вышел, наконец, к кафедре Леви-Финкель. — Мне бы хотелось, чтобы вы не истолковали превратно тему моей диссертации: «Когнитивная психиатрия и психология шизофрении». Речь идет не обо всех психических расстройствах, я хочу это подчеркнуть! Вы знаете, я главврач функционирующей психиатрической клиники, и знаю что такое органическое повреждение мозга. Разумеется, «когнитивная психиатрия» не может иметь никакого отношения к органическим этиологиям психозов. Мы говорим о том важнейшем разграничении, которое вводит в своем знаменитом учебнике психиатрии Карл Ясперс! Мы говорим о шизофренических и маниакально-депрессивных психозах, а также о малой психиатрии психопатий, как о психозах с неорганической этиологией. Прошу вас зафиксировать внимание на этом основном тезисе нашей диссертации: разграничение органической и неорганической этиологии психозов.

Там, где психоз связан с разрушением мозга — это по прежнему вне всяких сомнений область медицины, классической психиатрии.

И только там, где речь идет о неорганических причинах психоза, как в психопатиях Ганнушкина, или в крепелиновской дихотомии шизофренических и маниакально-депрессивных психозов — мы настаиваем на психологической терапии, то есть на «когнитивной психиатрии».

Только после этого предварительного замечания мы можем излагать суть наших рассуждений на тему когнитивной психиатрии или же, иначе, о гуманистической психологии в психиатрии.

Бенедикт Яковлевич отчетливо слышал насмешливые возгласы, ропот, возникший вслед за его горячим и уверенным вступлением на столь зыбкую почву, но был так увлечен своим докладом, что почти не обращал на эти помехи никакого внимания. Он знал, что коллеги восхищаются его самообладанием, и чувство ответственности перед ними еще больше увеличивало его выдержку.

— Следует ли нам, уважаемый Бенедикт Яковлевич, — встал вдруг председатель комиссии, доктор медицинских наук Манкевич, — так понимать ваше заявление о «когнитивной психиатрии», что вы утверждаете, что способны излечить шизофренический психоз, маниакально-депрессивный психоз и психопатии малой психиатрии одной, с позволения сказать, психологией? Без лечения самого мозга?

— Да, г-н профессор Манкевич, вы абсолютно точно ухватили мою мысль. Только в данном случае речь идет о первой попытке излечения шизофренического психоза на базе когнитивной психологии. Именно такой катамнез я и попытаюсь представить на защите моей докторской диссертации. Что касается психопатий и маниакально-депрессивного психоза, то это пока только сфера гипотезы.

— Превосходно. Значит вы, г-н Леви-Финкель, готовы представить нам случай излечения шизофренического психоза методом когнитивной психиатрии, я вас правильно понимаю? Вы будете говорить собравшемуся здесь совету докторов медицинских и биологических наук, что шизофренический психоз — это не их сфера деятельности? Потому что изучение и терапия мозга никак не связана с изучением и терапией психозов? Я правильно вас понял?

— Все правильно, только одно важное уточнение. Только психозов с неорганической этиологией. И позвольте вам напомнить, что известное движение антипсихиатрии инициировали и возглавили сами психиатры по всему миру, и что тысячи других психиатров их поддержали. Да, мы считаем, что методами прямого вмешательства в работу мозга, физическим воздействием на мозг, не только нельзя излечить психозы неорганического происхождения, но напротив, можно только лишить пациентов последнего шанса на выздоровление.

— Да, разумеется. И вы здесь следуете за Ясперсом, который относит к таким психозам шизофрению. Превосходно. Позвольте теперь вас спросить, дорогой доктор, каковы же тогда источники заболевания, если это не мозг? Из космоса что ли прилетает психоз?

В зале поднялся гул и хохот. Финкель терпеливо ждал, пока все умолкнут.

— Да нет, господа, конечно не из космоса. В составе диссертационного совета помимо докторов медицинских наук, указаны также доктора психологии и философии. Я буду обращаться к ним с вашего позволения, г-н Манкевич, если вас это смущает.

Как вы знаете, господа, связь сознания и мозга — далеко не установленный факт в философии и науке. Вспомним Готфрида Лейбница и его пассаж о мельнице и мозге: даже если мы увеличим мозг до размеров мельницы, мы не сможем увидеть в нем мыслей. Это связанные системы, но не идентичные. Сознание и мозг — это разные системы, господа. Здесь философию пусть каждый выбирает свою: это может быть философия Декарта, или философия Канта, или философия Платона и Лейбница — все они разделяют мозг и сознание, душу и тело. Ясперс, как известно, выбирал философию Канта, Эйнштейн — философию Спинозы и Платона, Декарт и Лейбниц сами были учеными экспериментаторами, математиками и физиками.

— Однако, г-н Леви-Финкель, позвольте вам возразить. Я доктор философских наук, профессор Рыжайло, и мне непонятна ваша апелляция к метафизической философии там, где речь идет о чисто медицинской проблеме. Да, формально вы можете ссылаться на всех этих авторов, но практически вы не можете нам, как научному совету предъявить конкретную субстанцию, которую вы изучаете и лечите, если вы отказываетесь считать такой субстанцией мозг. Вы сказали сознание и мозг, душа и тело! Г-н Леви-Финкель, неужели вы собрали научную комиссию из уважаемых докторов медицины, чтобы предъявить им вместо мозга в качестве объекта исследования такое эфирное, мягко говоря, понятие как душа? Вы ведь помните, что уже позитивизм Огюста Конта исключил понятие «сознания» из объектов научного исследования, потому что его невозможно фиксировать на опыте. Философия философией, г-н Леви-Финкель, но если вы не способны придерживаться общепризнанного научного метода мы будем считать вашу защиту несостоявшейся. В чем состоит современный научный метод? В том, что вы способны описать и измерить объект научного исследования. Итак, задаю вопрос снова: если вы не считаете заболевания мозга источником психозов (некоторых, пусть будет по вашему), то какой конкретно объект вы считаете источником психических расстройств? Как нам его определить и измерить? Чтобы был научный разговор, а не ребяческое суесловие. Думаю, мне не надо вам напоминать, что не вы первый делаете попытку революции в биопсихиатрии, уже в 70-е годы было очень популярно движение антипсихиатрии, которое выступило со схожими требованиями. Антипсихиатры предлагали отказаться от мозга как объекта научного исследования: Мишель Фуко, Рональд Лэйнг, Давид Купер, Франко Базалья! мы знаем, мы слышали о них. Но ведь что они предложили науке вместо мозга в качестве объекта исследования? Они предложили экзистенциальную феноменологию Сартра, науки о духе Дильтея, которые прямо отрицают научное познание, объективную истину, общие закономерности человеческой природы! Душа, или сознание, предсказуемо расплылись в их попытках дать определения этим туманным неуловимым понятиям! Такой обскурантизм допустим в религии, даже в философии, но только не в науке, и не в медицине!

В зале раздались громкие аплодисменты и крики «Браво». Многие из собравшихся в зале докторов медицины знали Финкеля лично, и не переставали удивляться его сумасбродству. Бене Финкель был прославлен своим острым умом, и такая грубая ошибка и репутация Финкеля никак не увязывались у них в головах. Выступать с инициативами антипсихиатрии, давно дискредитировавшей себя очевидным субъективизмом и потерей научного метода, и предлагать такое решение в качестве новой революции в психиатрии, все это было не похоже на успешного врача и талантливого ученого, которого они все знали. Теперь многим стало жаль своего давнего знакомого, и они только ждали развязки, чтобы незаметно улизнуть из зала. Однако, Финкель и не думал так рано сдаваться.

— Конечно, я не мог не думать о том, как определить и измерить объект исследования когнитивной психиатрии, если мы отказываемся считать таковым мозг. Вы также правы в том, что понятия «душа» и «сознание» слишком размытые понятия. Однако, есть еще одно понятие, которым активно и давно пользуется самая настоящая наука, и которое также противопоставляется мозгу и биологической теории происхождения психических расстройств.

— Вы нас заинтриговали? Что же это за понятие?

— Это понятие психической энергии, господа. Да, да, да! Попрошу тишины в зале! — нервы Финкеля натянулись словно струны. — Скажите, пожалуйста, разве современная наука не признает психоанализ Фрейда? Аналитическую психологию Юнга? Антропологию Дюркгейма или Лесли Уайта? Это все авторы, которые построили свои теории на понятии психической энергии. Так вот господа, мы заявляем, что объектом исследования психозов с неорганической этиологией является не мозг, а психическая энергия. Иными словами: не биологическая субстанция, а психическая субстанция.

Я должен признать вашу критику антипсихиатрии в целом справедливой. Действительно, на базе субъективизма немецкого идеализма или же экзистенциальной феноменологии Сартра, последователя Гегеля и Маркса, построить научный метод исследования невозможно. Именно философский базис стал той ахиллесовой пятой, которая разрушила справедливые в остальном попытки антипсихиатрии реформировать современную биопсихиатрию. Они совершенно справедливо восстали против мозга как биологического объекта исследования, и совершенно справедливо предложили вместо мозга — сознание, душу, то есть энергию психики. И в этом антипсихиатрии также опиралась на достижения психоанализа Фрейда, успешно сменившего объект научного исследования.

Однако, субъективизм философии, к которой они обратились, привел к потере научного метода, в этом вы правы. Поэтому прошу отметить, что мы формулируем понятие психической энергии на базисе совершенно другой философии. На базисе рационализма Платона, Декарта, Спинозы, Лейбница, Шеллинга. Для нас психическая энергия — такая же энергия природы, как например электрическая, биологическая или механические энергии. И мы конечно говорим о об общих закономерностях природы человека, как о закономерностях психической энергии. Нам не придет в голову утверждать уникальность или свободу выбора души индивида как это делают субъективисты: психика человека также детерминирована как вся природа. Но есть и важное отличие — способность человека познавать и контролировать законы природы. В этом его относительная свобода, отличающая его энергию от материальных энергий природы.

Мы, авторы теории психической энергии, ни в коем случае не разделяем положение антипсихиатрии о том, что сознание, которое они понимают как онтологию или экзистенцию, по ту сторону ума и безумия, что смена объекта исследования снимает вопрос о безумии, о норме и патологии психики.

Напротив, мы признаем всю выявленную сегодня симптоматику психических расстройств методами объективного наблюдения, и беремся объяснить эту симптоматику, исходя из теории двух качественно различных энергий сознания. Об этом говорил Леви-Брюль в первобытном сознании, об этом пишет вся гуманистическая философия и психология.

В зале возникла такая тишина, что слышно было, как пролетит муха. Потом медленно стали возникать спонтанные хлопки, и наконец, громкие аплодисменты приветствовали смелый ответ Леви-Финкеля.

— Молодец Финкель! Так держать! — кричали его друзья, которые радовались тому что старый товарищ их не разочаровал.

— Позвольте, позвольте, — очнулся от недоумения Рыжайло, — психическая энергия совсем не более определенное понятие, чем душа или сознание. Как измерить эту энергию? Что она есть такое? Это энергия в физическом смысле? И ее измеряют в количестве работы, как в физике?

— Не могу с вами согласиться, уважаемый профессор Рыжайло. — Финкель не собирался уступать этим демагогам и бюрократам, «жрецов науки» в том смысле как их определил почитаемый им Ландау: только жрут за счет науки, а никакого другого отношения к ней не имеют. Он не смел пока говорить о той схеме двух силовых полей психики, к которой он шел долгими годами исследования практики и теории. Не смел по той причине, что все еще не знал как определить полюса обоих силовых полей и как их измерить. Он решил говорить только о гипотезе, и только об общепринятых формулировках психической энергии, как бы расплывчаты они не были. — Конечно, я не могу вам пока дать такого четкого определения и измерения как в физике, но ведь известны определения и измерения психической энергии у Фрейда, к примеру. Какой психоанализ без психической энергии либидо? Выдерните это понятие, и вся система разрушится в прах. Следовательно, понятие психической энергии прочно укрепилось в науке. И наконец, неужели вы будете утверждать, что можете определить и измерить связь биологических процессов в мозгу с шизофреническими симптомами как мы их знаем в психологии шизофрении? Конечно же нет! Следовательно, научность понятия психической энергии, при всей его пока что малоопределенности, в чем вы правы, должен признать, столь же удовлетворительна как научность гипотезы о биологическом происхождении психозов, из заболеваний мозга.

Зал вновь поддержал Леви-Финкеля аплодисментами, и экзаменаторы вынуждены были позволить дискуссии перейти к другим вопросам диссертации. Финкель тяжело выдохнул. Самое трудное место было пройдено: вопрос о новом объекте исследования в психиатрии! Краеугольный вопрос, с которого начинали все реформаторы психиатрии и на котором строилось все новаторство его метода когнитивной психиатрии.

— Хорошо, г-н Леви-Финкель, будем считать ваш ответ на вопрос о новом объекте научного исследования удовлетворительным. У кого еще есть вопросы к доктору Финкелю?

— Мне хотелось бы знать, с вашего позволения, как г-н Леви-Финкель определяет различия между шизофреническим и маниакально-депрессивным психозом? То есть различия мы все знаем, нам их описали Крепелин и Кречмер, но как он понимает источники этих болезни? Если это не заболевания мозга, то как его психическая энергия, с позволения сказать, приводит в одном случае к одному психозу, а в другом случае к другому? — спросил профессор Галытьба

— К сожалению, должен признать, что пока не могу дать на этот вопрос развернутого ответа. Должен, однако, заметить, что хоть заслуга Крепелина и Кречмера велика в том, что они описали специфику этих психозов, особенно Кречмер показал совершенно гениальную проницательность, а тем не менее ни один из вышеуказанных психиатров не дал сколько-нибудь правдоподобного объяснения ПОЧЕМУ эти психозы отличаются и что есть источник каждого из них. То есть они не дали ответа на ваш вопрос, г-н Галытьба. Ответ Кречмера в том, что это вопрос «строения тела», которое якобы является причиной характера, не выдерживает никакой критики. Это не более чем фантазии г-на Кречмера.

Увы, когнитивная психиатрия тоже пока не готова дать ответ на этот вопрос. Мы только в начале пути, очень долгого и тернистого пути, господа, не будем себя обманывать. Задачу своей диссертации я не считаю столь объемлющей, чтобы рассказать уже сегодня как функционирует вся система психической энергии. Когда-нибудь, и у меня нет в этом сомнений, будет открыта психическая энергия во всей ее полноте и это открытие перевернет мир. Сегодня господа о таком открытии говорить рано. Задача моей диссертации много скромнее: поставить вопрос о смене объекта исследования в психиатрии для неорганических психозов в качестве научной гипотезы. И на клиническом примере доказать, что такой подход также приносит видимые результаты в конкретно взятом случае.

— Очень хорошо, г-н доктор. В таком случае просим изложить сенсацию вашего нового психологического метода лечения психозов, и приступать уже к рассмотрению успешного случая лечения шизофрении, о котором вы заявили.

Зал поддержал предложение Галытьбы аплодисментами, и Финкель начал с трепетом в сердце.

— Уважаемые господа, вся методика когнитивной психотерапии, равно гуманистической психологии построена на одном общем принципе. Это принцип разделения двух потоков сознания, или если вам угодно двух потоков психической энергии. Уже Платон, Спиноза и Кьеркегор очень четко разделяют эти два потока сознания (психической энергии) как адекватное и неадекватное. Вы конечно знакомы с гуманистической психологией таких столпов психологии как Эрих Фромм и Абрахам Маслоу. Как Карен Хорни и Карл Роджерс. Как Альфред Адлер и Виктор Франкл, как Гордон Олпорт. Все они в той или иной связи говорят о двух таких потоках в сознании, адекватном и неадекватном. Карен Хорни обозначает противоборство этих двух потоков психической энергии в сознании человека — центральным личностным конфликтом.

Это не досужие разговоры, господа. Вы все должно быть слышали о тысячах экспериментов, проведенных вслед за знаменитыми экспериментами Милграма на «Подчинение авторитету» в университетах всего мира. Так вот, господа, главным выводом этих экспериментов стало обнаружение двух противонаправленных сил в психике, которые Фромм обозначал как авторитарную совесть и гуманистическую совесть! Хочу подчеркнуть, что обнаружение этих двух антагонистичных сил в психике человека стало ОПЫТНОЙ находкой, и было подтверждено тысячами экспериментов по всему миру.

— Значит, вы утверждаете, что в психике человека существуют две психические энергии, которые находятся в конфликте друг с другом и что эксперименты Стенли Милграма подтвердили этот факт?

— Именно так, господа!

— Как же это связано с вашей методикой психотерапии? С вашей когнитивной психологией?

— Напрямую, господа! Мы утверждаем, что ЗНАНИЕ, ИНТЕЛЛЕКТ — материальны, и имеют ПРЯМОЕ ВЛИЯНИЕ НА ЗДОРОВЬЕ, в том числе НА ПСИХИЧЕСКОЕ ЗДОРОВЬЕ. В этом основной тезис нашей психотерапии. Впрочем, всей когнитивной психологии.

Мы хотели бы подчеркнуть, что отказываемся от нозологического метода Крепелина в пользу психологического метода Блейлера. Мы ни в коем случае не согласны с гипотезой Крепелина о биологическом происхождении шизофренического психоза и его определением как «раннего слабоумия». Мы настаиваем на позиции Блейлера о том, что источники заболевания психологические, и принимаем определение болезни как психологического синдрома, данного Блейлером. Прошу отметить, друзья, что Блейлер — коллега Фрейда, и он соответственно переходит на фрейдовский новый научный объект исследования: он уже говорит о психической энергии, раз дает психологическое определение. Да, господа, мы считаем, что главное достижение школы психоанализа — это переход к новому объекту исследования в психиатрии: от биологии мозга к психологии психической энергии!

Итак, господа, наша мысль только продолжает мысль гуманистической психологии, но уже на почве психиатрии. Мы утверждаем вслед за упомянутыми мыслителями, что эти два потока психической энергии происходят из адекватного и неадекватного отражения (понимания, восприятия) действительности. То есть имеют прямую зависимость от уровня и качества образования человека. Вот почему гуманистическая психология сводится в основном к когнитивной психологии. Коротко говоря, ложная информация о мире стимулирует «ложное Я», как его обозначила Карен Хорни, а научная информация о мире стимулирует «истинное Я». И следовательно, методика лечения психозов сводится к качественному образовательному процессу.

Однако, прошу меня услышать! Я ни в коем случае не говорю, что ОБРАЗОВАНИЕМ МОЖНО ЛЕЧИТЬ ШИЗОФРЕНИЮ! Прошу меня услышать. Я говорю только о ПРОФИЛАКТИКЕ! Я утверждаю что лечить шизофрению невозможно, а если возможно то далеко не во всех случаях, и это очень длительный и трудоемкий процесс. Я утверждаю, что ВОЗМОЖНА и НЕОБХОДИМА ТОЛЬКО ПРОФИЛАКТИКА ШИЗОФРЕНИИ. Прошу меня услышать, господа!

В зале повисла напряженная тишина. Леви-Финкелю удалось совершить чудо: его не засмеяли и не освистали с его теорией когнитивного лечения психиатрии. К нему прислушались, и это уже была большая победа. Профессор Манкевич осознал этот маленький триумф Финкеля и предложил двигаться дальше:

— Что же, уважаемый доктор, вы были настолько красноречивы, что уважаемый совет ждет только убедиться собственными глазами в правоте ваших слов. Прошу представить нам клинический случай, где вам, как вы утверждаете, удалось излечить в условиях вашей клиники шизофренический психоз.

Бенедикт Яковлевич не чувствовал под собой ног от счастья. Он спустился в зал к своим коллегам и попросил их привести Андрея Николаевича. Теперь Финкель не сомневался, что все получится, и что они непременно победят. Он вспомнил счастливые глаза Андрюши, когда они ехали сюда:

— Я самый счастливый человек! — сказал он утром доктору Бене. — И сегодня самый счастливый день в моей жизни! Я смогу помочь тысячам людей! И мы вместе помогаем в божеском деле открытия истины для всего человечества! Ах, я готов благословлять свою болезнь, доктор Бене, и все это благодаря вам! Вы подарили мне этот праздник!

Бенедикт Яковлевич смотрел, как Андрюша прошел мимо него и поднялся на кафедру.

— Здравствуйте, господа, — улыбнулся он всем присутствующим своей обаятельной улыбкой, которая стала неотразимой из-за светившегося в ней счастья. — Меня зовут Андрей Николаевич Орлов, я — пастор лютеранской церкви. Около года назад я тяжело заболел. Все началось с того скандала в католической церкви, о котором вы наверняка слышали: о массовой педофилии в среде католических священников по всему миру. В результате я покинул католическую церковь, но удар оказался слишком велик. Он пробил всю толщу моего этического и философского мировоззрения и заставил искать новые истины, и новую философию.

Это был, как говорит доктор Леви-Финкель, когнитивный и этический кризис, но я тогда этого не понимал. Я считал, что мир поглотил дьявол и что я сам становлюсь частью этого дьявола, служу ему. Тогда у меня началась болезнь, которую доктор Бене называет шизофреническим психозом. Мне везде мерещился дьявол, и жизнь потеряла для меня смысл. Мне было страшно и больно, я потерял способность свободно размышлять, я мог только бояться. Тогда мама, Ольги Никитишна, определила меня в клинику доктора Бене. Доктор Бене провел целый год в каждодневных многочасовых беседах со мной на философские и религиозные темы. Это он называет когнитивной терапией. И я на своем опыте убедился, что эта когнитивная терапия — великая вещь. Вот он я перед вами, здоровый и счастливый человек. Я снова в строю, я вернулся к своей любимой работе священника, у меня в душе мир и покой, и я снова могу читать и размышлять. Это чудо сотворила со мной психотерапия доктора Бене. Вот я принес с собой отзывы прихожан и администрации церкви, если у вас возникнут сомнения в моей трудоспособности. Спасибо, господа, у меня все.

Напряженная тишина разразилась криками «браво». Зал встал и приветствовал выступление Андрюши громкими аплодисментами. Андрей Николаевич даже прослезился от счастья. Он был так взволнован, что дрожал всем телом. Он несколько раз поклонился в пояс чествовавшей его публике, и направился было к выходу. У Бене от сильного сердцебиения туман застилал глаза. Это была даже не победа. Это был триумф! Настоящий римский триумф с торжественным въездом в триумфальную арку! Как вдруг его мысли прервал резкий голос председателя комиссии Манкевича, который воспринял триумф Финкеля как личное оскорбление.

— Будьте любезны вернуться на кафедру, святой отец. Вам ведь не привыкать читать проповеди, что то вы быстро решили нас покинуть. Председатель комиссии решает, когда закончен опрос и защита. Попрошу всех вернуться на свои места.

Этот грузный человек 60 лет, с багровым лицом и близорукими глазами, вдруг с легкостью мальчика подскочил к кафедре Андрея Николаевича, прижался к ней всем своим бесформенным телом, и заглянул ему прямо в глаза:

— Значит, вы уверяете нас, что вы здоровы? Вы здоровы? Смотрите мне в глаза, пожалуйста. Зрительный контакт очень важен при постановке диагноза. Диагноз доктора Леви-Финкеля мы слышали. Мы тоже профессиональные психиатры. Итак, вы милостивый государь, утверждаете, что вы здоровы? Не отворачивайте своего лица!

Бене побледнел от бешенства. Он понял тактику Манкевича. Тот явно старался спровоцировать приступ у наивного Андрея Николаевича, привыкшего к самому любезному обхождению в клинике Бене. И Бене, который как никто другой знал невинную душу Орлова, в ужасе признался себе, что Андрей беззащитен перед агрессией Манкевича.

Андрей действительно сразу потерял способность смотреть в полные агрессии и злорадства колючие глазки профессора Манкевича, сновавшего вокруг него словно цербер вокруг ворот ада. Сначала он смотрел на всех доверчиво и открыто, его переполняла радость и любовь ко всем этим людям. Но как только Манкевич наорал на него, унизил своим авторитарным тоном, и показал всю глубину своей агрессии и неприязни, он больше не мог себя заставить посмотреть ему в глаза. Он был совершенно сбит с толку и не понимал, что происходит. Он что-то сделал не так? Он подвел доктора Бене? У него в глазах что-то не так? Он чувствовал, как только что переполнявшая его волна счастья постепенно уступает место сильному напряжению. Его ладони, только что такие горячие, вдруг обледенели и покрылись испариной. Он стал в отчаянии молиться о том, чтобы этот человек в очках поскорее отпустил его домой, и чтобы он не сделал ничего плохого ему и доктору Финкелю. Особенно доктору Финкелю. Андрюша почувствовал, как покрывается весь холодной испариной от одной мысли, что он подведет человека, который сделал для него столько добра. Который буквально вытащил его за шкирку из ада, когда он уже совсем было утонул и не чаял когда либо обнаружить себя снова среди живых. И вот как он ему ответил. Андрей медленно поднял глаза и умоляюще взглянул в лицо профессору Манкевичу. Может это недоразумение? Может он увидит искренние глаза Андрея Николаевича и оставит его в покое.

Манкевич ответил ему полным злорадства и насмешки взглядом, приблизив к нему вплотную лицо.

— Смотрите мне в глаза и отвечайте: вы здоровы?

— Да! — тихо ответил Андрюша, чувствуя как паника подступает к самому горлу. Но он все еще держал себя в руках.

— И вы называете это здоровьем? Посмотрите на вашего пациента, доктор Финкель, он весь дрожит! Дайте мне ваши руки, святой отец! У него холодные мокрые руки. — разразился зловещим смехом Манкевич, продолжая сновать вокруг Андрея Николаевича с видом спущенной с цепи собаки. — Позвольте вам напомнить господа, что мы с вами не о выпускницах пансиона благородных девиц говорим. И что ваше благодушие совершенно неприемлемо и недопустимо! Мы говорим о тяжелых психических расстройствах! Мы говорим о жизнях и здоровье окружающих людей, которым могут угрожать вот такие вот в кавычках «излечившиеся» пациенты доктора Бене. Вы поверили спектаклю, который этот святой отец перед вами разыгрывал. Он видите ли был возмущен скандалом в католической церкви. А почему бы нам не предположить, что он сам педофил? И что его мучают его тайные желания реализовать свою педофилию? Разве это не больше подходит под термин психоза и слабоумия? Доктор Бене рисует нам шизофреников как мучеников совести! Слыханное ли дело! Да первокурсник любого отделения психиатрии скажет вам, что любая патология — это прежде всего потеря совести! Да-с, господа! Потеря совести, и всего человеческого облика! Ни к тому ли приводит всегда, всегда, господа в конечном итоге шизофрения! Нам показывают святого отца и нас уверяют, что он заболел шизофренией от мук совести! Тогда как дело в таких случаях всегда обстоит ровно наоборот. Психопаты заболевают, когда напрочь теряют совесть. Их мучают желания насилия и немотивированной агрессии. Они опасны для общества, господа! А вы рукоплещете так, словно бы речь идет о спасении утонувшего щенка. Этот человек завтра выйдет на службу в церковь и будет учить людей жизни и нравственности! Оставаясь глубоко больным человеком! И возможно педофилом, способным на любое насилие! Уважаемый пастор! — обернулся он со всей полыхавшей в нем злостью к несчастному сжавшемуся в комочек Андрею Николаевичу. — Я требую, чтобы вы дали мне откровенный ответ, слышите? Требую! Были ли у вас когда-либо агрессивные мысли? Вы клялись не лгать на Библии. Нас вы можете обмануть, но господа бога — никогда! — опять приблизил он к нему свое страшное потное лицо вплотную. — Признавайтесь сейчас же, и мы обещаем дать вам настоящее лечение вместо этих глупых фантазий доктора Леви-Финкеля. У вас были мысли изнасиловать ребенка, например?

Бене вскочил в такой ярости, которой он еще никогда в себе не чувствовал. Он увидел словно во сне, как Андрюша в порыве сильнейшего приступа бросается на пол и воет в страшном приступе кататонии. Весь коллектив клиники Леви-Финкеля бросился ему на помощь.

— Сейчас вы можете его забрать, это все еще ваш пациент, доктор Финкель. — усмехнулся профессор Манкевич. — Но уже очень скоро мы поставим вопрос о закрытии вашей клиники. Ваши методы лечения ставят под угрозу безопасность всего общества. Вы видите своими глазами приступ кататонии у человека, которого вы еще полчаса назад объявили совершенно выздоровевшим. И хотели доказать нам на этом примере, что есть какой то новый объект исследования кроме мозга, и что психику можно лечить ЗНАНИЯМИ. Господа, эта самая смешная защита диссертации, которую я видел. Комиссия объявляет свою работу законченной. Защита доктора Бене Финкеля отклоняется.

Андрюшу подобрали Винцент Григорьевич и Михаил Исаакович. Бене видел с какой нежной заботой они сажали его в машину, чтобы отвезти в клинику. Светлана Алексеевна поехала с ними. Бене рыдал за рулем своей машины словно малое дитя. Нина Александровна с трудом его отыскала.

— Бене, дорогой, ты самый сильный из нас. Возьми себя в руки. Это еще не конец. Я знаю, я чувствую, победа будем за нами. Мы победим, вот увидишь.

— Нина, Ниночка, — рыдал Бене в плечо своей возлюбленной, — ты видела, что он сделал с бедным мальчиком? Ты видела, как он вырвал из него сердце на глазах у всех? Это я виноват, Нина! Это я виноват! Я притащил его туда! Я не защитил его! Я выставил его на съедение этим мясникам, Нина. Как он бился в конвульсиях, бедный мальчик! Я никогда, никогда себе не прощу. Если с ним что-нибудь случится, если он больше не придет в сознание, Нина, я клянусь тебе, нет больше Бене Финкеля и нет больше клиники Бене Финкеля. Я клянусь тебе, милая. Я конченный человек, Ниночка.

Нина Александровна прижала драгоценную голову своего возлюбленного к себе, успокаивая словно малое дитя. Только теперь она поняла, как эгоистична она была, когда думала, что только она одна страдает, и что Бене самый сильный и самый хладнокровный человек на свете. Она увидела его материнским взором, и почувствовала, что повзрослела на много лет.

Глава 7. Экспериментальная группа доктора Бене

Доктор Бене, как всегда, ушел с утра к Андрюше. Андрей Николаевич по прежнему был очень плох, и до сих пор, спустя уже почти месяц после приступа на защите Леви-Финкеля, все еще не приходил в сознание. Бене был сам не свой. Похудел и помрачнел так, что его можно было не узнать. Он каждый день проводил не меньше часа у Андрюши, надеясь, что его тепло и забота пробудят сознание их доброго пастора.

Коллектив ждал своего главврача в полном составе у него в кабинете. Героем дня был Винцент Григорьевич, который прошлым вечером спас Сашу Тополева, сына Нины Александровны. Уже две недели Саша находился в клинике Финкеля. Его окружили самой нежной заботой. Тамара Тенгизовна делила все свое время между Сашей и Андрюшей Орловым, а последнее время все чаще навещала новую пациентку, пятнадцатилетнюю девочку Мзию Лурия. Ее привез отец неделю назад, и очень просил чтобы девочкой занялся лично доктор Бене. Тамрико напоминала сыну несколько раз в день, но Бенедикт Яковлевич ничего не хотел слышать. Он даже Сашу посетил всего два раза с тех пор, как Нина Александровна с такими трудами уговорила сына лечь в клинику Финкеля. Доктор Бене знал, что должен сделать для Саши все, что в его силах, очень хотел помочь и этой девочке, о которой уже был наслышан, но ничего не мог с собой поделать. У него опустились руки после кризиса Андрюши. Он поймал себя на мысли, что в нем постоянно звучит молитва о его выздоровлении. И пока он не задумывался над этим, это казалось естественным. И вдруг он себя спросил: «Кому я молюсь?». Да, он давно перестал быть позитивистом и эмпириком, а философия рационализма — это философия метафизики.

Сердце Нины Александровны исходило кровью. Она умоляла Леви-Финкеля уделить Саше столько же внимания, сколько он в свое время уделил Андрею Николаевичу. «Бенедикт, ты же знаешь, нельзя упустить время! Психоз разъедает психику словно серная кислота. Надо остановить его на корню, или будет поздно! Прошу тебя!». Он обещал, обнимал ее, целовал, говорил ласковые слова, и обо всем забывал, как только за ней закрывалась дверь. Иступленный крик Андрея все еще стоял в его ушах. Он видел как его стройная маленькая фигура неуклюже падает на пол и бьется в жутких конвульсиях. И синее багровое лицо Манкевича над поверженным святым. «Святым, я назвал его святым. — сказал он себе. — Да, нет сомнений, я становлюсь метафизиком. Вряд ли он святой, но аналогия весьма уместна в поэтическом контексте». И эта сцена, раздиравшая ему сердце, не пускала его совестливую душу подходить к Саше, и к Мзии, о которой тоже говорили, как о девочке-вундеркинде. Леви-Финкель вдруг почувствовал свою вину за то, что втянул в этот эксперимент с когнитивной психологией Андрея Николаевича, и больше уже не смел думать о том, чтобы пробовать гуманистическую психологию на других пациентах. Особенно на Саше, которого любил как своего, и перед матерью которого он чувствовал неподъемную теперь для него ответственность. Но он не смел ей признаться в своей трусости. Он поддакивал, говорил, что обязательно им займется, но в душе его зрела уверенность бросить не только свой новый метод, но и закрыть клинику вообще. Он знал, что не переживет гибели Орлова, и потому молчал о своих намерениях, пока они не прояснились окончательно. А время шло, и Андрюше не становилось лучше. Он почти не спал, и приходилось колоть большие дозы нейролептиков. Чем больше он принимал нейролептиков, тем меньше было шансов на обратимость психоза, потому что нейролептики разрушали мозг. Но Андрей был постоянно перевозбужден, и мог просто умереть без фармакологии. Стали уже даже говорить о необходимость ввести его в искусственную кому, если он не начнет спать хотя бы немного. Все это буквально уничтожало Бенедикта Яковлевича, который стал походить на тень самого себя.

Пока Леви-Финкель наносил очередной грустный визит в камеру своего друга и пациента, Винцент Григорьевич совсем не печалился. Он был счастлив, что смог заслужить внимание и благодарность Нины Александровны, когда спас Сашу из под колес грузовика. Доктор Бене разрешил ему вчера выйти в город, чтобы развлечься, хоть поставил условием бдительный надзор Винцента Григорьевича. Петров был рад услужить Нине Александровне. Никто не ожидал, что Саша просился на прогулку, имея в голове план. Он сделал попытку бросится под грузовик, и Винцент Григорьевич, в самое последнее мгновенье успел отбросить своего питомца назад, сильно повредив себе ногу при падении. Сейчас он сидел с перевязанной ногой, и хвастал своими костылями. Нина Александровна обняла и поцеловала давнего поклонника.

— Я вам обязана по гроб жизни, Веня.

— Ниночка, моя королева, вы всегда можете сделать меня счастливейшим из смертных. Я не забыл как вы смеялись над поэзией фрейдиста. Вот послушайте, я сочинил эту песню-самобичевание специально для вас. Песня называется «Поэзия фрейдиста», со всем убийственным сарказмом и самоуничижением которого заслуживает этот заголовок.

«Поэт поет свободу ум

Честь совесть и скульптуру

Фрейдист напротив плоть поет:

Либидо с дефекацией

А ум честь совесть он зовет

Всего лишь рационализацией

Припев:

Как солнце проглотил

Известный крокодил

Либидо проглотило

Все разума светило

Поэзия фрейдиста

Отрада для садиста

и гимн для мазохиста

Фрейдистская поэзия

Имеет три деления:

Оральное, анальное,

Фаллическое мнения

Оральные стихи

Оральный поэт пишет:

На стадии соски

Живут его мозги

А садомазохизм поет

Поэт анальный

Не справился с горшком

И попу посадил на трон

Он в возрасте трех лет

Ущерб моральный

Припев:

Как солнце проглотил

Известный крокодил

Либидо проглотило

Все разума светило

Поэзия фрейдиста

Отрада для садиста

И гимн для мазохиста

Быть педерастом иль не быть

Дилемма третьей стадии

Иль смог ты страх кастрации пережить

Иль будешь вечной парией

Отцом умело притворись

И маму возжелай

За фаллос свой не убоись

И смело начинай

Эдипову поэзию

Припев:

Как солнце проглотил

Известный крокодил

Либидо проглотило

Все разума светило

Поэзия фрейдиста

Отрада для садиста

И гимн для мазохиста

---

Скрестить противоположности

не вздумайте вы вдруг

Поэта с Фрейдом обобщать

Гегеля недуг

Смешная диалектика

Поэта и генетика»

Коллеги от души хохотали, благодарные Винценту Григорьевичу за то, что он сумел немного разрядить напряжение последних недель.

— Как не стыдно, Василий, такие глупости писать! Да еще даме! Тьфу на вас, Василий! — возмутилась кавказская стыдливость Тамрико.

— А по моему высший пилотаж, — хохотала Светлана Алексеевна. — Поздравляю вас, Веня, стихи войдут в историю. В историю нашей клиники точно.

— Видно, что ты совсем не знаком с творчеством Фрейда, Вася, — как всегда мрачно возразил ему Миша Михельсон. — Его не любят, потому что он еврей. Не любят и не хотят понимать. А только вот такой поверхностный вульгарный взгляд как у тебя. А отними психоанализ Фрейда у мировой психологии и психиатрии, и что там останется? Ничего. Все рассыплется.

— Да ну тебя, Миша. Тебе везде мерещится антисемитизм. Ты же знаешь, я тоже психоаналитик. Это взгляд так сказать, со стороны. Какой из меня психиатр, если я не способен к самокритике. Эх, ваше мнение хорошо, друзья, но мне интересно только мнение моей королевы. Не обессудьте!

— Вы меня переплюнули, Винцент Григорьевич, — заставила себя улыбнуться Нина, которая прослушала большую часть песни. Из ее головы не шли образы ее сына и любовника. Оба стремительно превращались в тени и удалялись от нее. — Веня, вы знаете, вы мне как родной, как и весь наш коллектив. Но прошу вас. Сейчас ваш тон совсем не уместен. Если я королева, то разве что королева теней.

— Я сегодня еду в грузинский ресторан, — торжественно заявила Тамара Тенгизовна. — Беношке ничего не скажу, он меня не отпустит. Сиди около Андрюши двадцать четыре часа в сутки. Я тоже сочувствую нашему Андрюше, но ведь он не один болеет. Я еду в ресторан по приглашению отца Мзии Лурия, которая у нас уже неделю, а Бено ее еще даже не видел! Отец так переживает, каждый день меня в свой ресторан приглашает. Я говорила, что времени нет ехать. Бено, говорю, вот-вот займется вашей девочкой, не волнуйтесь. Куда там! Страшно смотреть на моего Беношку. Я все глаза выплакала за эти дни. Уже мне на Андрюшу трудно смотреть. Утянет он моего Беношку с собой! Вот я и решила принять приглашение. Поеду хоть людей успокою, и сама отдохну немного в грузинском ресторане. Так я по Грузии соскучилась, сил нет.

— Правильно сделаете, Тамрико, дорогая! Вы тоже совсем расклеились, поезжайте и отдохните, — поддержала ее Светлана Алексеевна. — Мы найдем кем вас заменить.

— Я уже попросила Верочку! Как я уеду и оставлю Андрюшу без присмотра.

— Так Верочка ведь до смерти боится психотиков!

— Я тоже когда-то боялась. Уже не будет бояться. Сколько времени она у нас. Она сразу согласилась.

Светлана Алексеевна пожала плечами, а сама подумала, что Вера не посмела бы отказать Тамаре Тенгизовне.

— Я был сегодня у Андрея Николаевича, — печально констатировал Михельсон, когда Тамрико вышла, — теперь я почти уверен, что он не выкарабкается. Его кожа уже приняла синий оттенок. Он похож на мертвеца. Бене я конечно ничего не сказал. Он сам не лучше выглядит в последнее время. Друзья, нам надо смотреть правде в глаза. Наша клиника живет последние дни. Финкель не переживет этого удара. Честно говоря, я думал он сильнее.

Нина Александровна заплакала на этих словах Михельсона.

— Знаешь, что он мне вчера сказал Миша? Я бросилась к нему, когда узнала про Сашу. Рыдала, говорила, что если бы он меня пожалел и уделил ему немного времени эти две недели, то этого бы не случилось. Миша, у него даже взгляд не изменился, пока он меня слушал. Словно я стена. А потом он посмотрел на меня и сказал: «Я считаю, Ниночка, что у нас не будет свободного общества, пока законодательно не будет каждому самостоятельно решать, жить ему или умереть»! Светлана Алексеевна, он сказал это мне, матери тяжело больного ребенка. Словно Саша соображает что делает. И тогда я испугалась уже за Бене. Это так на него не похоже. Он не слышал меня, он говорил о себе. Понимаете? Я тоже вся дрожу, когда думаю, что будет, если умрет Андрюша. Что будет с нами со всеми.

— Мы всегда будем рядом, чтобы не случилась, дорогая Нина Александровна. Неужели вы сомневаетесь, — с философской меланхолией подергивая струны гитары произнес Винцент Григорьевич. — На меня вы всегда можете рассчитывать. И пока вы с доктором Бене, и когда будете без него.

Нина Александровна выпрямилась как от пощечины.

— В другое время я бы вам не простила такую дерзость.

— А я бы и не сказал, — рассмеялся Веня. — Пойдемте работать, Бене опять задержится у него до полудня.

Когда вечером доктор Леви-Финкель поднялся в свой кабинет, его там уже ждала Тамара Тенгизовна. Она быстро вытерла глаза, чтобы он не видел что она плакала.

— Бено, дорогой, помнишь, я тебя просила посмотреть Мзию Лурия? Нашу новую пациентку? Представляешь, сегодня я целый день провела в ресторане ее отца! Целый день как будто в Грузию вернулась! — и она опять расплакалась, вспомнив родину, и жалея себя еще больше. Тамрико была очень сильная женщина, она могла пережить все. И только горе ее сына было для нее непосильной ношей. Она чувствовала так словно мир перевернулся вверх дном, и плакала при одном воспоминании о доме, о котором так скучала.

Бене пропустил ее монолог мимо ушей, как он все пропускал мимо ушей в последнее время. Он тоже отметил синеватый оттенок кожи Андрюши с утра. Он хоронил в душе все: Андрюшу, себя, клинику. Анна все чаще стояла перед его мысленным взором. Как вдруг он вскочил из коляски словно ужаленный.

— Что вы сказали, мама? Где вы сказали, вы были? В ресторане? Я не ослышался? А как же Андрюша? С кем был целый день Андрей Николаевич? Я поручил его вам!