Бесплатный фрагмент - Кира

Кира

1

Таксист от меня не отстанет,

выбор сервиса не за мной,

до рождения женщиной

я плавала на галере,

стеклом снимала скальп,

к номерам я приглядываюсь.

Таксиста не гоню,

о коликах ему не рассказываю,

за шампанским пойдет раздор.

Гусь и тот не прожарится.

Ты не превышай, меня не подталкивай,

я вышла сюда обретать,

в квартире слишком много

тормозящей меня памяти,

из двух сумок я бы понесла

наиболее полную.

Я надрывалась.

Меня едва не повесили на шарфе.

Любовь швыряется копьями,

засовывает в глаза спички,

о горящих я еще не сказала.

Хлопнула дверь.

Глядя на выскочивших ко мне

ухажеров,

к кому-то одному

мне никак не склониться,

снега полный кувшин.

Тает,

растает и вырастающая фигура

нравившегося мне укротителя,

насчет хищников он при знакомстве

наврал.

Ухо у него, правда, рваное.

С кем-то опасным сводила его

цирковая судьба.

Спадающие брюки берег, штанины

заботливо подворачивал,

в какой бы город мы ни поехали,

он говорил: тебе его я открою,

по вихляющей по городу кромке

тебя проведу.

Кривые улочки,

злачные заведения,

недостатка в бедовых заходах

я и до него не испытывала,

не распалит он, похоже, меня.

Печально известное погружение.

Благодаря моим всхлипываниям

и похрипываниям

оно на устах.

Построю объединяющий мост.

Возведу его на средства

ненасытного лора.

Меня не высмеивайте,

вы не знаете — он врач с доходами

лидера секты.

Образование вроде смоленское.

Удочка метров пять.

Рекламу в Интернете давал и залавливал,

частной практикой сколотил,

меня жаждал,

добивался,

не отпускал,

бесконечными для меня сутками

с ним я в постели лежала.

Мне бы обогнуть земной шар,

залатать пробитое днище,

покойницей я всплыву,

наговорю тебе грубостей,

без моего четко выраженного согласия

ты меня на палубу затащил.

Гальюн у тебя скандинавский?

Болгарскую сантехнику отвергаю,

самоуважение — не каприз,

к окружающей среде ты с заботой?

Трубочку в рот и сосать,

коктейлем туманить,

неплохо ты на борту отдыхаешь,

к красным коротким платьям

равнодушие победив.

Соленость не та,

вода не из моря,

в ней пузырьки газа,

на меня свалилась податливость,

в композиции я,

ты,

и чертова койка,

ты учитывал, что я женщина.

Твои губы касались моих бровей.

А он меня не хотел, свистел совершенно

не плотоядно.

Свистун Ковылев.

Ни о чем не пожалевшая жертва

моего хлесткого соблазнения,

случившегося приблизительно

на закате.

Спектакль не шел.

В пустовавшем зале

со шваброй не пританцовывали.

Мы в темноте.

Вам, лампам, обнажающим мои телесные

дефекты,

вам бы не зажигаться! — меня подмывало

вскричать.

Меня уважали за честность.

Ты отвратителен,

от меня ты ничего не добьешься!

Он уходил с поклонами,

небеса за нашу неудачную для него

встречу не корил,

пальцем ножку от рюмки не отсекал,

и ослабляющее мое сопротивление розовое

не проливалось.

В крематории живут черти,

до праха я просила не доводить,

приставай ко мне ты умело.

Лапать не торопись,

про многочисленность космических держав

не рассказывай,

я для тебя должна быть одна.

Ведение тобой боя у меня под контролем,

перевод стрелок на проституток

не принимается,

заразившись, тебе бы лечиться,

членом возле меня не махать,

девушка, отслеживающая активность

на околоземной орбите,

закашлялась.

Спермой любимого мужчина она подавилась.

Я ей сочувствую,

подбадривающие послания ей не строчу,

лимон на изучаемый тобой бокал с виски

ты не насаживай,

из другой оперы антураж.

Сбивать зависшие над тобой

военные спутники?

Тебе бы, подруга, подумать,

нам, ласковым женщинам, надлежит

умиротворять,

Аркадий намекал о начинке,

а она у Аркадия гнилая.

Накинулась я на срезающего кудри

Аркадия,

вранье ему с криком припомнила?

Аркадий стриг борцов,

старух,

девственниц,

стремление к подавлению его обаяния

возникло у меня позже.

Вырванный карандаш, технология

заштриховывания,

карандашная продавщица за мной

не метнулась,

накануне ее трахал казах.

Белоснежная простыня,

она испачкана не мною,

я вошла в ночь непьющей монашенкой,

на античные развалины не полезла,

у кровати возвышается монумент.

Тема фаллическая,

для меня очень грозная,

таблеткой, толстенный ты викинг,

меня ты не купишь.

Топором совокупляться с тобой, конечно,

заставишь,

не будучи сдвинутой,

я уступлю,

обойдемся без риска.

Расположимся на склоне,

в пропасть при жестком соитии

кому из нас надо глядеть!

Определяю я безошибочно.

Ты помешан не на мне,

я дама для тебя подвернувшаяся,

дамой твоего могучего сердца

я стать не хочу.

Касательно архитектуры твоя деревня

ничтожна,

разведенные в ней куры

выдают вам яйца, хрипя,

по вытоптанным волками тропинкам

я бы с тобой не ходила.

Мы вместе, но мы не близки.

Насильственное вторжение в женщину

к возникновению истинного контакта

в моем случае не приводит,

медленное танго на высоковольтных

проводах — не про нас.

Арабский дворец,

дверь с зазывающей щелкой,

внутри мною предполагается

обходительность.

Не грязный викинг —

помывшийся и тончайший в обращении

халиф меня ждет.

Лампы внизу.

Светят они под ноги.

Небесам помогать ни к чему,

феерию заливающей яркости

они и без нашего участия они, я ручаюсь,

устроят,

доведением меня до оргазма

архангел

лично руководил.

Нищий киприот, на отдыхе в Протарасе

в меня вклинившийся?

Я поездила.

Я не забыла. В халате с фитнеса

меня не вели,

кудрявое море

с плохой стороны не запомнилось,

примечательно, что я плавала,

ни с кем не разговаривала,

надутый работник радио

сигареты у меня не стрелял,

разрывающиеся при подлете к нему

табачные кольца

втягивал и завидовал,

на оздоровление он в Протарас,

не сопровождающиеся пьянкой

романы приехал он заводить.

Он с радио,

с хабаровской студии человек,

а я что могу Кириллу противопоставить,

какие у меня достижения?

Зажигалкой я постучала,

бармен прибежал,

в вашем достойно выглядящем баре

ко мне никто не пристает,

я сердито промолвила.

Женщин обманывают,

коньяк разбавляют,

в офицерскую школу ты не ходил,

я тебя там не видела.

Тебе бы полежать,

пространство за стойкой располагает,

ломтик у меня в бокале

не опускается.

Жидкость не убывает,

настроение квасить ушло,

за глоток дорогого для меня

алкоголя

я бы перед тобой не разделась,

богиней, превратившейся в молнию,

я тебя не сожгу,

лифчик для прироста твоего сексуального

тонуса в раковине позади тебя

тоже не постираю.

Выстрел из жирной и длинной пушки,

эротика, конечно, везде,

в Руб-эль-Хали

я не была,

в изрытой мужчинами пустыне

на меня не напрыгивали,

про дожди,

приобняв сторонившихся меня

кладоискателей,

я бы не изрекала.

Шею намочили,

не сломали,

я о них не молилась,

сушь мне почти что сестра.

От поцелуя в шашлычной

я не развалилась,

летальными трещинами не пошла,

популярный формат, мне сказали.

Заинтересованность ценить,

друг на друга не бросаться,

от заигравших песен мне дурно не сделалось,

не поставила я условием

изводящую простаков тишину.

Столики переворачивают,

убирают,

в начинающуюся ночь я войду одна,

втеку в нее полностью одетой,

о возможной гангрене

я пытаюсь не переживать,

локоть о приглашающий паркет не отбиваю,

подходящий мне странник

прижимает к уху не телефон,

вокруг пузырящегося бассейна с сачком

он не ходит,

способным на шокирующие поступки,

к сожалению, мне не кажется,

до трансляции безразличного мне волейбола

двадцать,

десять,

пять,

ты, время,

наверное, мошенничаешь передо мной

и за спиной,

каждая утекающая минута —

повод для грусти,

искусанный влажный купальник — печаль.

А ваши палочки? А ваши барабаны?

Вы меня не домогаетесь,

и я на вас в обиде,

вы верьте — я ее задавлю,

терпимость с опытом набирается,

морщины — проводники понимания,

придвигающийся попутчик мне в электричке

внушал.

Он стучал, солдат развлекал,

в оплачиваемом министерством ансамбле

по гарнизонам мотался.

Приглянувшийся мне фантазер.

Ужасный любовник.

Меня не трогает,

о жареных кабачках не шепчи.

Подай мне возвышенность!

Высокой кухней с горкой мне на тарелку,

мы с тобой, тебе бы представить,

взлетели,

заблудились на облаках,

стреляющие из горных аулов

бородатые автоматчики

до нас не добьют,

выкрикиваемые ими проклятия

мы посчитаем пожеланиями удачного

быстрого секса,

сбитый грузовиком регулировщик Викентий

отходя, пробурчал, что победить любовь

фактически невозможно,

а трезвость — проявлении депрессии,

он клянется.

Не уходи!

Верни сначала кредиты!

Я дернулась,

каблук у меня сломался,

матерый пакистанский преступник,

у меня закололо,

в больницу проник.

У нас известно давно,

пакистанцы — в постели террористы,

поражающие свирепостью супер-самцы,

разорвать мою стильную комбинацию

я ему бы позволила,

из Карачи он бы мне получше привез.

Поругавшись, отношения мы бы наладили,

в нервозной обстановке жили бы не всегда,

из афганских поэтов,

из соотечественников,

ты мне почитай.

Молю меня извинить!

Ты не афганец, пакистанец,

я замоталась,

голова подвела.

Половичок запрыгал,

башня в один подъезд ходуном,

у чужой двери я с чувством

притопывала,

мужчину, ввозящего к нам бананы,

не прикасаясь к звонку,

ко мне выйти звала.

Веселый праздник,

свисающая с ушей мишура,

чемпионат КХЛ тайком от знакомых

он смотрит,

засмеют, говорит.

Фотографии в бейсболке «Калгари Флэймз»

вынужден я выкладывать,

на рыбалке с ведром мелочи

я в ней стою.

Без предварительных ласк ты заняться

не возражаешь?

Я поддалась,

с готовностью кинулась,

думала, в горячий источник,

а выяснилось — в прорубь,

женщина я весьма гордая,

порванные колготки

компенсировать мне не прошу,

удача в выборе партнера, нужно признать,

мне в тот раз не сопутствовала.

Позже я зачем-то вернулась,

выпившей почти не была,

деловые бумаги при моем топоте

он, мне видится, спрятал,

контракты на бананы ему дороже всего.

А мне бы захватывающую меня игру,

интимную перестрелку,

мыслить об оружии в определенном контексте

мне нравится,

вы, господа мужчины,

располагаете им поголовно,

но заряжено оно у единиц,

у изредка встречающихся мне

сладких демонов,

фарами он мне под юбку!

Не так,

прямой свет туда не залезет,

затормозит ли он подле меня?

Подберет ли даму со вкусом и телесным,

обещающим наслаждение,

трепетом?

Я на обочине не подскакиваю,

напрашиваться не хочу,

одевалась я долго,

невнимательно,

отвлечения на внутренние шумы

происходили серийно,

собранность, пропищав мне «адью»,

навалилась уже под звездами.

Если я не нырну в помещение,

отсутствие верхней одежды

меня погубит.

Низкий характерный гудок!

Узнаваемый стиль дальнобойщика.

Я к нему не запрыгну,

он и гудит нисколько не мне —

перебегающей дорогу,

обернувшейся ко мне псине.

Тебя не приготовят,

в нашей цветущей стране

собаки теперь не еда!

Боюсь, могу скрючиться,

пояснице нужен массаж,

размышления о подступающей рвоте

заставляют держать осанку,

ирония страсти претит.

Отдаваясь неумелому Зорину,

я насмешку давила.

Хлеб нарезной,

неразрезанный,

булочки с повидлом,

пустые,

на посту продавца внешне застенчивый парень

в майке с питбулем.

Я с ним заговорила,

пирожные картошка, он глухо промолвил,

у них залежавшиеся.

Парень не преуспевший,

приятелей по гольф-клубу

у него, естественно, нет,

да подумаешь,

и не к таким меня с силой влекло.

Мы с тобой посидим?

Коньяком я тебя не угощу,

водку апельсиновым соком не разбавлю,

песнями из категории hard and heavy

гостей я, не тревожься,

не мучаю.

Удручающий пенис.

Навыков ноль.

Кончил, спасибо Вселенной, едва ли не мигом,

обратно к нашей бутылке мы оперативно

пошли.

Себя я толком не знаю,

изучение, несмотря на многие годы,

поверхностное,

сигаретой я мяла губу,

в рот почему-то не попадала,

вздымающаяся заснеженная

равнина.

Накроет меня,

расплющит,

тонны снега вместе с землей

мои кости не пощадят,

в постели столь тяжких испытаний мне,

согласно удержавшимся во мне

воспоминаниям,

не выпадало.

Жирный, как сумоист,

менеджер проектов Сартачин?

Составляет бюджет,

по возможности доводит до воплощения,

фигура — невысокое скопление жира,

улыбка — лев с отдавленным джипом

хвостом,

за сафари бы ему наблюдать в отдалении,

к дороге не подходить,

безопасность неосторожным животным

не гарантируется,

сочувствие тебе, царь зверей, без задержки,

исходившую от менеджера по проектам

неудовлетворенность

я воспринимала, как запрос,

как руководство к действию,

попытки удовлетворения

растягивались на полдня,

с эрекцией реально беда, я вздыхала.

Медицинский швейцарский флаг! —

восходя на пик, он воскликнул.

Силы мозга я экономлю,

о смысле криков оргазмирующих мужчин

не задумываюсь,

из удачных проектов у него омская

театральная постановка,

где вытащенная на невыгодную роль

столичная сериальная звезда старуху,

путающуюся с бомжами,

сыграла.

Уверенно,

упускающая детали галерка

хлопала громче всех,

менеджер по проектам мне говорил,

от волнения при сбивчивом пересказе

задыхался,

бесспорно барон де Лажа.

В себя я не сомневаюсь,

перебороть разочарование я смогу —

научусь бренчать на банджо,

куплю себя шляпку цвета

украденного в зоопарке зонта.

На скамейку я его рядом с собой,

замечталась и рукой его не нащупала,

впору будет заметить,

что на вороватых обезьянок не спишешь,

в возникшей передо мной клетке

они под надежным замком.

К обезьянам я сознательно не шагала.

Лишившись моего чудесного зонтика,

брела наугад,

от заданного направления не зависела,

езда на лыжах без лыжни

от ходьбы после расставания с зонтиком

отличалась приблизительно диаметрально.

Со стремящимся к завязке Артемом

я на лыжах катила,

пару для меня он нашел.

Читаемой мне моралью понемногу отталкивал,

безудержный секс, твердил, хорошо,

а бухло нас калечит,

превращает в любовников

инвалидного типа,

в перспективе у нас лишь одышка,

сердечная недостаточность,

выберем-ка мы с тобой

физкультуру!

Размяться я согласилась,

но выслушивать нудную лекцию

не подписывалась

и от Артема я в сторону,

шаг за шагом

к разрыву я совершаю.

Противный хохот мне в спину

окончательно от Артема меня отвратил.

Плачет ли он нынче, не знаю,

в ватсапе ему не пишу.

Мужик соображающий,

не придурок,

от Нила Янга тащился.

Разбежались и нечего горевать!

Живи, Артем, не болей,

кружку якобы чешского пива

залпом я за тебя накатила.

Сорт «Чешское»,

место изготовления какой-нибудь

Воскресенск,

слабенькое недешевое пойло

в образовавшейся вокруг меня

жадной компании я хлебала.

Господа гусары!

Порядочные жмоты.

Беседующей с ними даме

выпивку не оплачивают,

неинтересными разглагольствованиями

об айтишном бизнесе

кабак меня вынуждают сменить,

на них пристально взираю

и узреваю —

о групповухе даже не думают.

Сморчки.

Унылые прокаженные.

Четыре кружки я выпила,

пятую буду не здесь,

разгорающееся желание

завалиться с кем-то в кровать

задвинуть у меня не получится.

Соблазняйте меня,

дерите!

Ну что же вы столь помешаны на работе,

неуютно мне с вами сидеть.

Гора растаяла, стала лужей,

потепление моим сапожкам не в масть,

с первого дня они промокают.

Сапоги у меня белые,

мне они до колен,

относительно обуви я выгляжу сексуально.

Лицо возрастное,

не двадцатилетнее,

если сравнивать со мной помоложе,

шарма я набрала,

зрелая блистательная женщина

я в моих радужных мыслях.

Атлет под светофором поймет,

меня, вероятно, оценит,

законопослушной тряпкой

зеленого он ожидает.

Пиво меня не взяло,

окосевшей я не являюсь,

заиграй под боком гармонь,

в пляс я, конечно, не кинусь.

Не Маруся я из села,

авторитетный институт когда-то закончила.

Пошел!

Я за ним, мне же туда и надо,

приставать я, видимо, не решусь,

скромность у меня не отбита.

Он одинок и он жаждет!

А я не ошибаюсь,

не к обожаемой жене

в возбуждающих меня сумерках

он идет?

Мне бы за ним не гнаться,

расслабляюще покурить,

вдыхаемый и выдыхаемый дым.

Приятно, как в детстве!

Подхвати меня, незнакомец,

к себе в пустующую квартиру

на могучих руках унеси!

Бог с тобой, двигай, куда двигаешь,

с моего позволения.

Вечер, пожалуй, испорчен.

Не сдавайся, выпей водки,

к уговаривающему меня голосу

я не прислушаюсь.

Отрубиться где-то вовне?

Под серым открытым небом?

Замолчи, не предлагай, я не девочка,

чтобы под фонарем

в лучшем из вариантов валяться.

В шестнадцать пожалуйста,

погуляв на собственное шестнадцатилетие,

уличную невесомость

и последовавшее падение

я в Сокольниках испытала.

От покушавшихся на мою невинность мужчин

Вселенной вздумалось меня уберечь.

Потеря случилось позже,

с перебирающим гитарные струны

хмырем,

лысеющий косноязычный Георгий

огорчение, признаться, мне не доставил.

Кто кого еще использовал,

я ему едва не сказала.

Исполняемый им романс

меня не увлек,

да повесь ты гитару обратно,

с языка буквально срывалось,

в семнадцать, я посчитала, пора.

Подвернулся Георгий — буду с Георгием,

о презервативе он позаботился

и молодец.

В поцелуе на прощание не нуждаюсь,

за гитару, поимев меня, схватишься —

об голову тебе ее разобью,

со взрослым мужчиной планировала

и мне удалось.

Прекрасные воспоминания от времени не портятся,

делают существование слаще,

к Георгию я в моей памяти нейтрально,

вспомню — не ужаснусь.

Разбит ли он сейчас параличом,

сведениями не обладаю,

в Интернете его не ищу,

произошло и прошло.

Скептическое отношение к любви

на меня наложило?

Любви я неуемно желаю,

живу сугубо ради любви!

Перед сном меня тянет поесть,

на голодный желудок сновидения обычно

кошмарные,

очень крупное яблоко.

Не соседке, а мне

между ног его впихивают,

на допотопном пиратском судне

наедине я с судьбой.

Мною занимается капитан.

Кастрат с парализующими мою волю

глазами!

Я не кричала,

выносила в молчании,

корабль назывался «Бесчувствие».

Грядет ли оно, не отвечу,

знаний о моем будущем

у меня с кишечную палочку,

она, мне известно,

небольшая.

Лед не сбили, я на нем поскользнулась,

за счет чего сумела удержать равновесие,

в церкви мне бы без утайки

поведали.

Господь!

К тебе, грешнице, Он с заботой!

До показавшегося храма дойду,

не закрыто — погреюсь,

с проповедями ко мне бы не лезть,

загоняющих меня в рамки

я бесцеремонно отпихиваю.

2

Пахнет порохом,

ноет укушенная приятелем грудь,

Евангелие от Марка

с балкона он рекламировал,

на неожиданную для меня религиозность

его, подышавшего свежим воздухом,

повело.

Объятия с ним меня завели,

полное плотское единение

разбудило во мне зевоту,

на балкон он вышел не голым,

трусы, постояв надо мной,

натянул.

Цитаты из Евангелия

на точность я проверять не намерена,

за затерявшейся в книжном шкафу Библией

не потянусь,

от слухов о моей неприличной всеядности

мне не спастись,

разговоры внизу,

во дворе,

я, показавшись на том же балконе,

расслышала.

Они обо мне,

они страшно грубые и оскорбительные,

опровергающей доносящуюся грязь

девственной овечкой

с балкона я не воскликну.

Придерживайтесь вашего мнения,

поедайтесь вашей обжорливой злобой,

птица, мешая злословию, запоет —

кирпичом в нее бросьте.

Забавный случай.

Перья в деревне выщипывались,

ветер нес их ко мне,

станцию я перепутала,

отнюдь не у владений Бориса Прокопьевича

с электрички сошла.

Приезжай ко мне,

не упорствуй!

Когда мужчина меня умоляет,

я сдаюсь,

иду у члена на поводу,

язык — знаково-символическая система,

Борис Прокопьевич мне сказал.

Коммуникацию мы на нем, на языке,

между собой осуществляем!

Специфика у Бориса Прокопьевича

положительная,

он, мне подумалось,

умный,

в Москве он живет с озабоченным

престарелым отцом,

но до домика в деревне

его отец не добирается,

и там мы будем вдвоем,

помимо сношений,

будем культурно беседовать,

я от Бориса Прокопьевича не отстану,

про японский сад непременно

вверну,

деревья и всяческие камни

воплощение философских представлений

в данном саду представляют.

Представляют представления?

Звучит как-то коряво,

иную формулировку

мне следует поискать,

поиск бегло описанной мне

одноэтажной традиционной

хибары

к изнывающему в ее стенах

Борису Прокопьевичу

меня не привел.

Умаялась я тут рыскать,

я про себя прошипела,

больно затруднительную близость

уготовили мне небеса.

Я назад в город,

оливки с косточками по акции будут —

куплю,

за средиземноморскими столами

я вдумчиво впитывала,

от переизбытка молодого вина

голову на тарелку с мезе не роняла,

погладьте мою холодеющую

ладонь,

проводниками в фантастическое,

однако реальное измерение

до моего засыпания станьте,

плеск моря, по-моему.

Горящий,

направленный в меня шар

шанс увернуться не предоставит,

явление у вас редкое? —

я спрошу.

А снег ваш островок не заносит,

с семи-восьми литров вина

не идет?

Баба, они слышат, лопочет,

а что лопочет, не разберешь,

не на греческом она изъясняется.

Кали аникси!

Подбегайте ко мне,

счастливые улыбки дарите,

мы с вами люди,

умение радостно жить у нас

не врожденное,

потерь у тебя, у меня, у него

с вавилонскую башню,

и нам охота хандрить,

перемещаться с угрюмыми рожами,

стыдиться веселого Господа

я вам не посоветую.

Да что в Нем веселого! —

вы бы крикливо сказали.

Иисус — полубог.

Мы — полностью люди.

За преимущество вы цепляйтесь,

довольно, как на поминках,

рядом сидеть.

Погибшего на стройке прораба

хоронила супруга, сын,

второй сын,

под видом коллеги из бухгалтерии

и я его помянуть заглянула.

Мужчина он был широкоплечий,

в постели с натяжкой неплохой,

хороший роман, он, ворочаясь, молвил,

у помойки не начинается.

Он выкидывал замененную на новую

балконную дверь,

я притащила на выброс

пожелтевшие еловые ветви,

Новый Год крайне посредственно я отгулял,

произнес он, прямо скажем, печально.

Я его пожалела,

он высказал намерение

меня навестить,

попросить при визите

произвести починку подтекающего

в ванной комнате крана

показалось мне пошлым.

Бутылку он не принес,

разочарование я не скрыла,

с пятидесяти грамм,

делая признание, он сказал,

в мужском плане я бесполезен.

Тогда понятно.

А я чуть-чуть выпью,

из своих запасов себе налью,

ажурное белье у меня приготовлено,

возбуждение от тебя не уйдет,

пока я для тебя переодеваюсь

и уже для себя опустошаю

рюмочку бренди,

краном ты не займешься?

На меня что-то нашло,

против романтики,

нарушая собственные правила,

я согрешила,

от достававшихся мне прежде

прорабов

этот прораб в худшую сторону

не отличался.

Вообще не пил,

я мученик веры! — не орал,

в кровати с массивным мужчиной,

которого только что переклинило,

женщине страшновато,

и перейдет ли страх в тяготение

к дополнительному соитию,

немалый вопрос.

У меня бывает, да,

бывает, нет,

секрет, почему реакция у меня различается,

мне у моего тела не вырвать,

наслаждения

при суммировании

оно за годы моей половой активности

полно получило.

Месяцы без мужчин.

Я бы удавилась!

Руками по воде он колотит,

искусством двигаться вплавь

практически не владеет,

я у речки в открытом,

способном привлечь

купальнике.

Мужчина скисает.

Совершаемые мной подмигивания

он, рискующий стать утопленником,

заметить не в состоянии,

и глаза у меня пребывают

в покое,

подойти ко мне не зовут,

банка пива закончилась.

Одну непредусмотрительно я взяла,

чисто по-женски сглупила.

Эй, мужчина, выбраться на берег

вам не помочь?

Он замахал,

вода вокруг него забурлила,

отталкиваясь от дна,

кое-как он до моей тени добрался.

У женских ножек пластом,

непристойными мыслями, очень похоже,

не одолевается,

очухавшись, ко мне он полезет.

Я же магнит для мужчин,

парочка морщин

меня ни капли не размагнитила.

Пловец продолжает восстанавливаться,

отчаянно дышит ртом,

беспосадочный перелет на плато

сбывающихся упований

мне бы на сверхзвуковом

в бизнес-классе.

Семгу жую,

пилотов нетерпеливо подгоняю,

было бы прекрасно клубы дыма

вдобавок пускать.

Катапультируем тебя за курение,

с зажженной сигаретой

до половых гигантов не долетишь!

На меня рявкнул усатый,

моей власти над мужчинами

приходит конец,

бросаемый вправо-влево пловец

шлепает от меня по траве.

Стразы и кости!

Погибель от трости!

Тебе бы, парень, тросточку,

но ты бы вернулся,

тростью меня забил,

ну кто из нас, женщин, надеется

исключительный позитив

от мужчин получать.

Клиническая идиотка,

подбором кадров в «Газпром-медиа»

занимающаяся?

На Эгейском море

в одном отеле мы отдыхали,

под среднюю выпивку

разговоры вечерами вели.

Всего двоим мужчинам

к сорока годам она отдалась,

и обоих она захваливала,

не будь они женатыми,

со мной, говорила, они создали бы семью,

от безнадежности, добавляла, я далека,

Сергий Радонежский мне мужа подыщет.

Под южным небом тепло,

выступившая слеза не замерзнет,

я разумею — не дослушав,

пройтись до бара невежливо,

откровенно неделикатной дрянью

она меня станет считать,

алкоголичке

проявить недопустимую в обществе прыткость

простительно,

ужас, как выпить желаю,

я с выпячиваемой болью промолвила.

Стул освободила,

выпила,

взгляды оттуда, от бара,

кидала и чертыхалась.

Мой стул никем не занят,

конченая тетя как сидела,

так и сидит,

за время, ушедшее на употребление мною

двойного в смысле водки коктейля,

она не похорошела,

в силе серого вещества не прибавила,

и что же у нас впереди?

У нее медленная ходьба в номер,

у меня новый коктейль,

лет через пять побольше меня

пить она будет.

Сергия Радонежского

в отклонении, берущем под градусом

командование над ее мозгом,

приглашать за стол,

нещадно обругивать,

до завтра ухажера мне не пошлешь,

матерными словами исписать твою икону

я обещаю!

Меня причисляли к нежным.

Подлить ли мне?

Да, подлить.

Пропасть я не обошла,

на краю побесилась,

рассеянные лучи

сплетались в слепящий пучок,

киоски с конфетами закрывались,

вирусолог Ганеев!

Познать настоящее счастье

я к тебе не приду!

Надоедал ты мне, о бзиках на перроне

вещая,

голову квадратной подушкой

была вынуждена с тобой накрывать.

Голова? Разумеется, не подушка, а голова,

она у меня после твоих излияний

форменный квадрат.

Поезд вылетит на перрон,

на перроне меня задавит!

Даже удивительно, что Ганеев

где-то работал,

адекватные отчеты кому-то писал,

матерью-героиней я тебя могу сделать! —

в мое спрятанное под подушкой

ухо

однажды он прокричал.

Подушка смягчила,

но леденящий ток

меня все же прошил.

Детей от Ганеева нарожать?

Целый выводок для сумасшедшего дома

поочередно из себя выпихнуть?

Государство мне помощь окажет,

при их тотальной невыносимости

заберет их в дурдом,

во имя пополнения дурдома

проходить через множественные

беременности

я не согласна.

Ты, Ганеев, подожди,

меня не торопи.

А почему я,

красотка на противозачаточных таблетках,

лежу с тобой голой,

и у нас ничего?

Ах, секс ты теперь презираешь?

Я одеваюсь.

Куда я по дороге к себе заскочу,

не твое дело, Ганеев,

разрыв у нас сегодня с тобой.

Рюмочку в печали я пропущу,

салат «Цезарь» на закуску мне

не тащите,

соизволю рюмочку

без закуски.

В вашей всемирно известной забегаловке

нам, дамам, это разрешено?

Мне не тоскливо,

рассказом, упоминаетесь ли в титрах

фильма о богатырях,

вам бы, мужчина, себя не обременять,

за театральной афишей я не слежу.

Позовете меня в театр —

наверно, откликнусь.

С официантом мне не зазорно,

внутреннего предубеждения нет.

Нелегкая жизнь в официанты вас занесла?

Пожалуйтесь мне, похнычьте,

с громаднейшим сердцем я женщина.

Учились в медицинском институте,

стащили на продажу

наркотический препарат,

вам не представить,

каких историй от мужчин я наслушалась.

Драму или комедию?

Милый парнишка,

билеты в театр

действительно собрался он покупать.

Ближе к сцене необязательно,

разорять официанта — моветон,

поеду ли я со спектакля к нему ночевать,

для него, конечно, интрига.

Поглядим по моему настроению.

В буфет до спектакля безусловно зайдем.

Коньяк пугающим образом недешевый,

а парень не испугался,

по сто он мне

и себе.

По третьему звонку, я не запамятовала,

нам в зал.

Пьесу Ибсена нам не предложат,

минуты до старта событий

в герметичном английском детективе

тают и таянием

предвкушение во мне не взвихряют,

быть потрясенной

ожиданий у меня никаких.

Нудный сюжет,

заурядные актеры,

искрометному абсурду

с отвязными любителями на сцене

внимание охотнее бы я уделила.

Официанта зовут Артур,

под коньяком он мигом стал

квелым,

в зале бы кромешную темноту,

артистам играть потише,

Артур бы мирно подремывал,

а я бы задействовала воображение,

купалась в Ниле со львом,

он, превратившись в кудрявого фараона,

в меня бы проник,

водный секс

у меня из любимых.

Испробовав в морях,

я пошла в бассейн на «Автозаводской»,

заприметила мужчину с фигурой,

как у борца,

на спине он мимо меня проплывал,

мой пыл жестоко усиливал,

мне бы за ним и накинуться,

плавки с него содрать,

без удовлетворения,

к сожалению,

мне вылезать на бортик придется,

неудовлетворенной под душем стоять.

Под душем я могу сама,

задницей к другим женщинам запросто,

борец-чемпион,

хрен тверже камня,

оргазм будто ядерный взрыв!

Артур, посматривая на наши билеты,

меня усадил,

ноги неудобно упираются в кресло

двадцать восьмого ряда,

у нас двадцать девятый.

Артисты начали,

сэру Эдмунду Кину

по дарованию они не равны,

надеюсь, они и в свойственные ему

алкогольные припадки

почти не впадают.

Артур, извини, ты не спишь?

Говорит, что не спит.

Коньяк, выпитый нами в антракте,

Артура наверняка вырубит,

и мне бы не намекать,

коней удержать,

Эдмунд Кин

завершил существование в Ричмонде.

Благотворительное общество этого города

мне бы мужчин не выделяло,

ежедневно бы ни за что,

потрепанная неласковой жизнью? Я?

Да я вполне в форме,

парень гораздо моложе меня

настроен меня добиваться.

Повторить!

Я ему не скажу,

о коньяке я лишь в мыслях,

безумные обещания верности

я, случалось, давала.

Из настоящего мне бы прочь,

с кентаврами меня прельщает резвиться,

в качестве партнеров для близости

кентавры всегда меня привлекали.

Джентльмен на сцене разговорился,

перебивающая его леди

певучим голосом осведомилась у него,

не видел ли он ее доставшиеся от бабушки

драгоценности,

скоро будет убийство.

Артур меня локтем,

конвульсии, похоже, во сне,

переспать с Артуром

мне что прикурить сигарету не от золотой

зажигалки, а от дешевой спички,

но лягу ли я с Артуром,

я пока не решила.

Для Артура все шатко,

ошибется — я от него ускользну,

деньги я захватила,

и пусть Артур спит, а я в буфет,

бутерброд под коньяк

мне подсовывать не советую,

жующие, сделав глоточек,

в своих глазах, я полагаю, не падают,

а я упаду.

Коньяк чуть-чуть обжигает,

в голове проносятся мысли,

успеть бы выскочить покурить,

перейти бы границы возможного,

упускаю я крайне немало,

а мне бы не упускать,

доведя полноту бытия до предела,

вывести куда-то,

не знаю, куда.

Кавалер из Артура, я бы сказала,

сносный.

Билеты, коньяк,

затем сон,

женщина я нестрогая,

незачет ему не поставлю.

Идти ли мне обратно к Артуру,

себе мне нужно ответить,

при поджимающем времени

не тянуть,

оскорблять актеров и зрителей

запоздалым вваливанием в зал —

грязно грешить, я считаю.

А ученики у официантов бывают?

Звезду Героя официанту вручали,

не может быть,

чтобы ни единого официанта

не наградили за героизм.

Я покурю и уйду,

проснувшийся Артур огорчится,

поднос с мясом в горшочке по-кавказски

на вора в законе

завтра скандально выронит,

хорошо, я подумаю.

Погуляв,

часа через полтора к театру приду

или не приду,

шанс провести со мной восхитительную

бурную ночь

Артуром еще не утрачен.

Справа Патриаршие пруды,

из-за нежелания утопать в разнообразных

воспоминаниях

я на пруды не отправлюсь,

на Тверском бульваре

меня грубо домогался нетрезвый

бардовский дуэт,

однако я смеюсь,

шагаю к бульвару,

проскользнувший по тротуару

мужчина в пиджаке

с короткими рукавами

до меня невинно дотронулся,

говоря по сути, задел,

он либо дешевый модник,

либо занятный фрик,

заурядных типов мне на сегодня

достаточно,

ты, отдаляющийся от меня Артур,

ты лимит выбрал.

Ружейный огонь!

Девушка упоенно бормотала,

что ружья ей пистолетов милее,

они длиннее.

С тех пор я налюбилась,

нажилась,

продолжающаяся жизнь у меня ничего,

поменять ее я готова,

собачкой за пиджачной неизвестностью

я бегу?

Ступаю размеренно,

всем телом не ускоряюсь,

на Тверской бульвар он уже перешел,

я, отсеченная от него потоком машин,

сдерживаюсь,

под колеса не рву,

я элементарно спокойна.

Разве спокойствие труднодостижимое

состояние?

Миллиарды воскликнут: да!

Суету вы выдавливайте,

применением практик с Востока

изводите ее на корню.

Медитация, наблюдение за цветами,

я лихорадочно озираюсь,

в угловой ресторан меня бы кто

пригласил.

Улыбчиво отказываясь,

согласие я бы дала,

в меню бы сконцентрировалась

на алкоголе,

женщины, ведущие себя по-взрослому,

успех у мужчин, поверьте,

имеют.

Десерт?

Не дочку ты, красавец, привел,

у меня не детские вкусы.

Повалил густой дым,

из-за столика нас с возбужденным мужчиной

выперли,

какая же зараза, я сетовала,

возгорание в подсобке устроила.

Мужчина со мной солидный,

бухгалтерию на Рижском рынке ведет,

спешная крикливая

эвакуация

от секса с ним меня отвратила.

Сбит самолет

и сосуд кувалдой расколот!

Созвонимся,

конечно,

я же тебя не посылаю,

конкретно сейчас

данные мне Создателем ноги

неохота мне раздвигать.

Рот он слегка приоткрыл,

моя фраза его смутила,

уличив этого Алексея

в препятствующих постельному безумию

комплексах,

я поставила на нем жирный крест.

3

Тревожные звуки,

перемещение звуковых волн,

кинозлодеи из комиксов ко мне

не подкрадываются,

долгосрочные проекты с вами, самцами,

мне не близки,

держать вас на дистанции для женщины

чревато,

на ее сокращение

изнасилованием вы способны пойти.

Ужасные горячие типы!

Пончики из той пончиковой я пробовала,

живот у меня закряхтел,

во второй половине года

о первой я иногда сожалею,

скопившийся хлам не выбрасываю,

мысль об опустошительном набеге

на пончиковую

Вихляева захватила,

мои кроссовки он натянул,

ступни у него мелковаты.

Член обыкновенный,

норов дурной,

провластную писательницу с Кутузовского

он по хозяйству обслуживает.

Не в постели! — мне говорит.

Она дамочка-колобок

лет сорок пяти.

Я бы ее трахнул, но я для нее плоховат,

социально ее не достоин!

Вихляев со мной правдив,

вываливает мне все в чистом виде,

с завязанными глазами

я в комнате его поискала,

нашла,

повязку он мне сказал не снимать,

прикосновений к моей промежности

не последовало,

Вихляев, как я понимаю,

намеревался внедриться,

и эрекция у Вихляева исчезла,

интерес он ко мне потерял.

Я — наливное яблочко.

Я привлекаю,

а кого не привлекаю —

примите и распишитесь.

Диагноз вам поставлен,

подтвержден,

опасная стадия импотенции.

Наивных надежд не держитесь,

она отнюдь не начальная,

лечение народными средствами

положение только ухудшит,

метод,

по эффективности и безопасности

топовый —

просмотр жесткого порно.

Я включила,

Вихляев выключил,

на мужиков с огромными болтами

без ощущения своей мужской

ничтожности

взирать у Вихляева не выходит.

Его писательница эротических сцен избегает,

ее направленность — самопожертвование

советских солдат,

от правительства за каждый том ей аванс,

колбасу по три тысячи за килограмм

она покупает.

Заставленные антиквариатом хоромы,

личный раболепный мужичок,

с высокомерным презрением

она к его вожделению.

Меня Вихляев не хочет,

и я тоже его теперь презираю,

потертый,

вытащенный из кладовки халат

я нарочито накинула.

Чтобы я когда-нибудь еще тебя соблазняла?

Выкуси! — Александр Васильевич Суворов

пошившему его блестящую форму портному

на просьбу оплатить

заявил.

Я не одна — с пылесосом.

Вихляев мной изгнан,

скоро будет забыт,

его каштановые волосы

после него не остались,

но я их вижу,

остервенело подвергаю

засасыванию,

уменьшенной копией самой себя

мне бы на хрустальном паровозике

к полянам диких ромашек,

мантру, гарантирующую любовь,

в благоухании прочитать,

никогда не надоедающего любовника

вы хотя бы мне предоставьте.

Небеса!

С вами, выглядывая в окно,

я разговариваю.

Бабки у подъезда не сидят,

какие сидели,

померли,

сверкающий логотип супермаркета

манит меня пройтись.

Пол-литровая бутылочка крепкого алкоголя

мне повредит, но я бы ее с кем-нибудь

разделила,

интеллигентного заблудшего мужчину

в оптимистичный настрой привела,

тоской они зря упиваются.

Жизнь дрянь,

России кранты,

бродящим вокруг женщинам

поэтому ноль внимания,

нужды тела — поесть и поспать.

А когда тело вкусит водки,

начинается болтовня.

Работающее с дефектами метро,

железный занавес мерзкого Черчилля,

к Виктору Андреевичу,

вычеркнутому из списка преподавателей МГУ,

я ненароком прильнула,

и жар от моего бедра он не почувствовал,

о тюленях,

используемых немецкой разведкой,

захлебываясь от речевой частоты,

в нездоровой увлеченности нес,

за вычетом меня, компанию ему составлял

боящийся лифта Авдеев.

Тросы подрежут враги,

кабина лифта сорвется,

на мои похороны

вам бы, прелестная дама,

без кавалера прийти,

за мою возлюбленную тогда вы сойдете!

В действительности его возлюбленной

мне бы не становиться,

дряхлый лысый Авдеев мне не пара.

Он клянется, ему всего пятьдесят три,

и я Авдееву верю,

русские мужчины так и выглядят,

именно у них, а не у нас,

следящих за собой женщин,

довольно короткий век.

Авдееву вздумалось меня проводить,

провожание он обильно сдабривал

навязчивыми приставаниями,

в постели со мной ты умрешь,

заботливо я промолвила.

Я не полено,

не рыба,

до последней капли

я из мужчин выжимаю.

Погибнешь ли ты в лифте, неясно,

но сегодняшнюю ночь,

добившись моего согласия,

ты определенно не переживешь.

Сердце у тебя встанет.

Тебе его бы спасать,

от меня убегать!

Какие бы слова мужчине бы я ни сказала,

мячиком от стены

он от меня не отскакивает,

мое притяжение силу сохраняет без сбоев.

Я их гоню,

а они за мной ходят,

жаждущими соития псами

предпринимают попытки

из состояния охлаждения

меня вывести,

зарабатывающий грузоперевозками «Стэп»,

он же Степан,

сказал, что если он сожжет у себя на ладони

завалявшуюся в кармане

рекламку стоматологической клиники,

я с ним пойду.

Пойдешь?!

Ты сначала сожги.

Бумажка, положенная им на ладонь,

загорелась, и он ее сбросил,

вздувшийся позже волдырь

чем-нибудь обрабатывал,

я участливой сестрой милосердия

около него не крутилась,

боль его от меня увела,

похоть в его чреслах убила.

А нам бы с ним встречаться,

с залитой горки на двойных санках скользить,

тем одиноким вечером

в некоторой грусти о «Стэпе» я вспоминала.

Надо же, как мощно меня он хотел,

исключительное для современных реалий

влечение.

И какой-то ожог

словно топором ему по лингаму?

Языком грузоперевозчик молол,

кишки от нечеловеческой тяги

у него не закручивались.

Подпалив свою плоть,

он думал меня впечатлить,

результатом созданного впечатления

меня поиметь,

шоферские ручищи не подведут,

с подскочившей температурой, он рассчитывал,

справятся,

влегкую он проскочить собирался,

совсем крошечной жертвой меня

покорить.

Я, говорил, и в соседние страны катаюсь,

из Белоруссии могу подарочек

тебе привезти.

Из самой Белоруссии?

Невиданными у нас диковинами

там полки, наверно, завалены,

от изумления,

вызванного твоим даром,

я бы где-то полгода в себя не пришла.

Кстати, проституток в дороге

ты не снимаешь?

Нет, нет, он меня убеждал,

меня только честные женщины

привлекают.

Мужчинам бесплатный секс выгоден.

Я за деньги ни с кем не спала

и очень умной,

размышляя об этом,

себя не чувствую.

В молодости,

когда с захваченным из Москвы

пивом,

я разгуливала по Абу-Даби,

в эскортницы меня зазывали,

условия предлагали

солидные.

Я выбираю сама,

приплюснутому агенту

я суховато сказала.

Вздумаю с дворником —

пересплю с дворником,

а шейх меня не устроит —

в меня, находящуюся в сознании,

ни за что он не вставит.

По кончику носа я ему двину,

пальцами на глаза надавлю,

десантный офицер Балин меня подготовил.

Я учила его разным позам,

он уроки самообороны

мне в перерывах давал,

не реши распоряжающееся им

военное командование

перебросить его из Подмосковья

под Сургут,

он бы до сих пор ко мне заходил

и мы бы друг друга радовали.

Мужик скромный,

несмотря на деревенское происхождение,

обходительный,

кирпич ребром ладони

он расколоть не сумел,

а мне и лучше,

от необходимости действовать

веником и совком

я избавлена.

Ночью он как-то проснулся,

застонал, я зажгла свет и увидела —

лицо у него без кровинки,

бледный точно покойник

дорогой мне десантник.

Кошмар, заявляет, приснился.

В постели мы вчетвером,

трое мужчин,

и ты, единственная среди нас женщина.

А мужчины —

я, патриарх и наш национальный лидер.

Десантник умолк,

я, прижавшись к нему,

тишину не нарушала,

такая групповоха

не меньше его меня в ужас ввела.

Рано утром он уехал,

меня не разбудил,

наступивший будний день

мне захотелось провести в предпочитаемой

дворянами праздности.

Допустимо почитать,

причесаться,

в парикмахерскую давненько

я не наведывалась,

тип прически по форме

едва ли определишь.

Вытирать пыль в мои планы не входит,

если подую, долю пыли с серванта

перемещу,

пыль у меня лежит здесь,

здесь,

от моих глаз она не укрылась.

Яичницу я не стану,

на завтрак элегантный пашот,

с рваными краями он и у шеф-поваров

время от времени получается.

Яйцо мною расколото, вода кипит,

белок с желтком выливаю,

по кромке объявления «наркотическая помощь»,

в центре крупным шрифтом

«ЗАПОИ»,

незримо поддерживающий меня ангел

газету мне на стол положил?

Подумаешь, газета валяется,

кухонных мух я ей бью.

Какие еще запои?

С десантником мы накануне

по капельке,

и никакая плита во мне не сдвинулась,

адскую жажду не пробудила,

под завтрак я испанского красного вина

себе не налью.

В сосуде, откупоренном мною вчера

около девяти,

алкоголя приблизительно на стакан,

на три приличествующих дамам

фужера,

мой десантник мужчина весьма

положительный, но, разумеется,

не упоительный.

Шоколад он к бутылке принес,

в дверях поцеловал меня в губы,

шоколад, кстати, отрава.

Секс с десантником заурядный,

цитатами из Теннисона не перемежающийся,

про леди Годиву,

ощущая рьяные,

услаждающие меня вхождения,

я бы послушала.

«Стоял ее любимый конь!

Весь в пурпуре, с червонными гербами!».

Скажи я десантнику

покинуть меня навсегда,

он бы не застрелился.

А суицидальным выстрелом в голову

он бы подарил мне чувство

собственной исключительности,

ведь женщина,

из-за которой кончают с собой,

она на вершине.

Глупость, да, глупость,

романтическая дребедень,

магнитогорского героинового торчка

бросила его исколотая шмара,

и он совершил передоз,

в предсмертной,

написанной невероятно криво,

записке

объявил причиной

невозможность существования без Людмилы,

а эта Людмила абсолютная дура

и внешне чуть симпатичнее лысой

кошки-сфинкс.

Я куда милее,

пашот мне пора доставать,

пара глоточков красного

его органично дополнят.

Потом я растянусь,

из высокой литературы окажу выбор

Фрэнсису Скотту Фитцджеральду,

моя коммуникабельность мне сегодня

не пригодится.

На улицу я не сунусь,

общением с низкосортной публикой

наслаждение от истинного

искусства не перебью,

желание прогуляться в двенадцать,

может, в час дня,

поглотило меня целиком,

и я, полагающая, что с зовом судьбы

полезнее не бороться,

надела брюки,

надушилась фейком от Ланком,

прошлый год

относительно занимательных встреч

мне удался,

производитель урологических препаратов Исаев —

случай особенный,

при его профессии

сексом ему хотя бы слегка увлекаться,

а он на меня,

снявшую лифчик,

не смотрел,

ковырялся в айфоне,

и ради чего к тебе домой я приперлась?

На твою озабоченную физиономию

вне городской суеты поглядеть?

Денег у него полно,

их цену он не знает,

банку икры, говорит,

ты ложкой под водку.

Литровой Финляндии тебе хватит?

Я его почти что ударила.

С хамами я срываюсь,

физический урон подмывает меня нанести.

Ты, нелюдь!

Ты понимаешь, что ты меня оскорбил?!

Он извиняется,

кивает на безотлагательные дела,

аптеки его препарат не берут,

ссылаются на новые правила,

надлежащую бумагу

достать у него не выйдет — он погорит,

набросившиеся на него кредиторы

в расчете на золото вырвут зубы,

от выдуманных проблем

вы, дамы, изводитесь,

а у меня из пальца не высосаны,

угробить меня норовят.

На Исаева я махнула,

водки в свой сексуальный ротик влила,

она, не спорю, роскошная.

Дверь для Исаева я открыла,

но он в нее, то есть в меня,

входить не желает!

Я на Исаева злюсь,

достойная богов выпивка

остроту негатива во мне притупляет,

на рельсы философии, ага, переводит,

планете в созвездии Льва

моим домом не стать,

Исаев, рожденный деловым кроликом,

во льва не переродится,

удар я, понятно, держу.

Фактически не пьянею.

В кружение бальных платьев

подмешивается погнутый ключ,

реконструкция Алтуфьевской развязки,

сведения для воображения

я с мира по нитке,

заинтересованным мужчинам

приказываю подходить ко мне одному,

ведущий меня эстетизм

укажет мне на наиболее соответствующего,

и мы завалимся на диван,

на холодные доски

беседки,

радуга над нами, я бы промолвила,

зимняя.

А мы с тобой не мерзнем,

отчаянно стараемся

и будем бесконечно удовлетворены,

неправда ли, мы совершенны?

Ответ от него сипловатый,

по-моему, утвердительный,

от Исаева, включившего немого

гоняющегося за прибылью таракана,

я отвернулась,

бутылку из его поля зрения убрала,

между коленями она у меня,

на кровати прямо сидящей.

Я — это я,

ссутулившейся вам меня не увидеть,

без самоуважения

женщине жить нельзя.

Ладонью я обхватила,

запрокинула,

мягчайшая водка,

горло мне не дерет.

Как бы к водке похуже,

а к мужику поактивнее

я отнеслась?

Обеими руками я за,

не в алкоголе для меня главная радость.

Пока довольствуюсь им,

на расходящемся финском ветре

в очаровательную фантазию

унестись собираюсь,

за обладание мной

дерутся на копьях всадники,

съехавшиеся из разных земель

короли,

импотенты, наверное?

Крепкие простолюдины,

размахивающие палками на ослах,

возбуждение вообще в минус,

расхотелось о мужиках мне мечтать.

О собственном

формально несложившемся существовании

горевать мне под водку?

Распространение от Москвы

до самых до окраин,

популярнейший у нас женский стиль,

ярая противница я данного направления.

Я обнимаюсь с никарагуанским плейбоем,

почувствовав пресыщение,

с накаченным коком

в британском порту обнимусь,

о свободе Африки я ничего не скажу,

а свободу женщины

я именно так понимаю.

Я плыву на плоту,

обстоятельства моей встречи

с плотом и управляющим им мужиком

подозрительными мне не кажутся,

я была обнаженной. Я ныряла.

По вынырнувшей голове

он сцепленными бревнами не ударил,

ловко ее обошел,

рядом со мной, испытывающим к вам

нечто громадное,

вы отдохнуть от воды не хотите? —

он медовым тоном спросил.

Забираясь,

грудью я за плот зацепилась,

немного ободрала,

мысль чем-то прикрыться

мне не пришла.

Смотри!

Настаивай, я требую, на слиянии!

В лапах — лопатах

он держит шест,

символ всецело фаллический,

ход у его плоской посудины

плавный,

меня убаюкивающий,

спиной к ментально кастрированному Исаеву

в дремоту из-за Финляндии

я впадаю?

Гладиатор Спартак,

обращенный в неутомимого трахаря

Дональд Дак,

взбодриться раз плюнуть!

С уткой, по велению колдуна

сделавшейся человекоподобной секс-машиной

я бы не стала.

А что меня останавливает?

Внутренние ограничители

надо из себя выкорчевывать,

путем убогой клуши

к гробовой доске не идти,

с бутылкой еще не справилась? —

от Исаева мне ехидный вопрос.

Он надо мной посмеивается.

Странновато, конечно, мозги у него устроены —

на женщину он не лег,

в своей трусости расписался

и подшучивает откуда-то свысока.

Непробиваемый фрукт, перевернутое сознание.

Твои финансовые бедствия я с тобой

не разделю, Исаеву я сказала,

из загаженной тобой гавани,

бай-бай, отбываю.

Обувь в прихожей не перепутаю,

в чужой не уйду,

совет тебе от меня на прощание —

государственную субсидию выбивай.

У нас ее под что угодно,

даже под препараты для стояка,

предприниматели,

бывшие у меня до тебя,

засланной министерскому работнику взяткой

их рушившийся бизнес спасали

и танцевали,

меня в танце ощупывали,

классические представления о недоступности

едва знакомой красивой женщины

я в них ломала;

до свидания, я пойду,

произносила лишь утром.

Проснувшись где-то в Чертаново,

я осматривалась,

хлопаньем глаз гнала прочь

обступавшие тени,

свежесть голубенького постельного белья

вызывала вопросы,

вчерашний статный мужчина

на мои негромкие вскрикивания

не откликался.

Кирилл!

А он Кирилл?

В последовавшей за актом

истоме

я бы Александра или Рифата

Кирюшей не называла.

Умелый он,

сильный,

немаловажно, что выпили мы умеренно,

не дали переизбытку текилы

крылья ему подрубить.

Сигареты где-нибудь у кровати

он не оставил,

я привстала и снова легла,

тренажерные залы у него в личной собственности,

на следящих за здоровьем

членах общества

он кое-что сколотил.

Квартира без излишков, но стулья значительные,

дорогое старье,

завтрак в постель мне не нужно,

я бы и на стуле

шпрот с куском чиабатты поела.

Ранняя пташка этот Кирилл?

Отъехав,

квартиру он на мое попечение бросил?

Знает он меня всего ничего,

доверие ко мне, я думаю,

еще не возникло,

не в туалете же он сидит.

Кирилл!

Ладно, я не отвлекаю,

в принципе, могу попытаться уснуть,

велосипед,

когда ложишься и воображаемые педали

ногами крутишь,

я не делала,

окончательно не разгуливалась,

ты, детка, крути,

крути

и раздвигай!

Скажи он мне то, что я сказала за него,

я бы ему подчинилась,

разрешила во мне побродить,

воспоминания о близости с Кириллом

у меня самые положительные.

Оргазм, по-моему, был,

мои глаза, тут уже я уверена,

выпучивались,

бесплатный абонемент в тренажерку

он мне не предложил,

с редкой для мужчин проницательностью

меня понял.

Если Кирилла нет

и до одиннадцати он не вернется,

из Чертаново я начну выбираться.

К одеванию приступлю я пораньше,

к недопитой текиле не прикоснусь,

похмелье я люблю заливать,

но при отсутствии пожара

утренняя порция мне не требуется.

Мне стало трудно,

Кирилла почувствовать внутри меня

я хочу!

Одиннадцать — время взятое с потолка,

хоть до вечера

Кирилла я дожидаться способна,

следует уточнить.

Туалет, оторвав задницу от кровати,

проверить.

Узкое помещение

с царствующим в нем унитазом

никем не занято,

в ванне со вскрытыми венами

Кирилл не лежит,

отбытие его из квартиры

факт неоспоримо доказанный.

Обижена я на Кирилла?

Не в пустыне же без глотка воды

он меня бросил,

вдобавок к водопроводному крану

у меня и текила,

разрешите подмигнуть, под рукой.

На дорожку мне бы себе не отказывать,

под зазвучавшими переливами марьячес

метро куда веселее

мне будет искать,

подспудно, видимо, я решила

квартиру Кирилла покинуть.

Текилу с собой?

Мне бы допить,

налегке к метро топать,

размышления о сексуальном Кирилле

к его кровати меня не привязывают.

Сложится — пересечемся,

не суждено, так не суждено,

сейчас, на голодный желудок,

от текилы меня, думаю, развезет,

снаружи,

под небосводом,

я попаду в неприятность,

для храбрости, получается,

я прикладываюсь.

Глупости!

Было почти на дне,

и передо мной ничего не вертится,

электрическая плита

пламя из конфорок не изрыгает,

скорая помощь, мне кажется,

у шлагбаума, перекрывшего двор,

загудела.

Кому-то плохо,

скорая его или ее

увозит или привезла,

почему привезла?

Сама приехала или уезжает,

с больным человеком внутри

ей только на выход,

никак не на вход.

Кирилла у подъезда могли переехать?

Если он жив, он мне не позвонит,

номер он у меня не спросил,

себе на домашний

в надежде на мое залипание

он наберет?

Расскажет о кошмарном

с его точки зрения происшествии,

мандаринов меня попросит ему принести,

при его серьезных доходах

палату Кириллу отдельную,

способствующую любовным утехам

с дамой, не поленившейся его навестить.

Скажем, у него поврежден позвоночник.

Тогда отбой,

близость категорически исключается,

а при сломанной

загипсованной ноге

возможности мы изыщем,

доступную позу найдем,

в больнице, мне вспоминается,

с хирургом Ливановым,

опорожнив стаканчик чистого спирта,

я кувыркалась,

прямо на его рабочем месте

безыскусному соблазнению поддалась.

Взгляните, милейшая, где я работаю,

трудности выпавшей мне доли оцените

и меня пожалейте.

Он мне не понравился.

Ни на какую выставку

я бы с ним не пошла,

а посмотреть на хирургическое отделение

по-своему познавательно,

в будущем на каталке доставят —

незнакомая обстановка

лишней тревогой

сердечную мышцу не перегрузит,

наведаться к Ливанову на работу

я, короче говоря, согласилась.

И он, осмелев в родных стенах

буквально до неузнаваемости,

меня облапал,

возбудил,

по мере развивающегося

полового сношения

возбуждение меня отпускало,

слабоват в этом деле хирург.

Кончил и всем доволен,

мое угрюмое лицо

к убавлению его праздничности не ведет,

постоянными любовниками нужно нам

с тобой стать! — он воскликнул.

Я промолвила, что подумаю,

правду о подаренных им ощущениях

великодушно удержала в себе,

в состояние сладкого забытья,

когда любой секс приятен,

спирт меня ввести не сумел.

4

Чесавший пухлую щеку Ливанов.

Воспоминание о тебе я припрячу,

в первом ряду делать ему,

прости меня, нечего,

Иннокентия Анненского, придя из больницы,

дома я почитала.

«Темную выбери ночь

и в поле, безлюдном и голом,

в мрак окунись».

Изумительное у меня настроение,

выпить абсолютно не тянет!

Вселенная не подведет,

кость с остатками мяса подкинет,

тем же вечером я гуляла

на Воробьевых горах,

где забавный паренек

из калифорнийского Эль-Сентро

ко мне некогда подошел.

По крови он русский,

вырос в США,

на исторической родине никогда не был

и, наконец, отважился

наведаться.

В Москве он живет в отеле,

куда он не преминул меня пригласить.

Не сразу, некоторые достопримечательности

мне ему пришлось показать,

на здание МГУ он взглянул,

засмеялся,

коротким советским небоскребом

его обозвал.

Ранее он без намека на иронию

поинтересовался, можно ли купаться

в Москве-реке,

и мой ответ, что нельзя,

принял, не копаясь,

не детализируя,

держался он по-американски приподнято,

но чувства у него, от меня не укрылось,

рассеянные,

о перелете через океан он, вероятно,

слегка сожалел,

меня лет на пять он моложе

и приблизительно втрое шире в плечах.

Тарзан, про него я подумал.

А я его обезьяна?

Обезьяна, знающая, что и когда

ей надо,

использующая увиденный банан

то для еды, то в качестве дилдо,

распоряжаться моим телом

подглядывающему за мной иезуиту

меня бы не учить,

тем паче проводить поучение,

параллельно со мной мастурбируя.

Отвернись! — он бы крикнул.

Вам бы, отец, вашего девиза стыдится.

«К вящей славе божьей!».

Хватит вам туземцев дурить,

выметайтесь, отец, из джунглей.

Родриго ли вы,

Паскуале,

отцом Эдуардо я буду вас называть.

Воображаемыми женщинами

владели вы многократно,

а с обыкновенной,

нередко сомнительно пахнущей,

вы, отец Эдуардо, ложе делили?

Отец Эдуардо бы не лукавил,

юношеская любовь к Беренгарии из Овьедо

в плане соития обернулась ничем,

что же до здешних полуодетых чертовок,

священника они чтят,

от совершения греха, отпихивая и лягая,

уберегают.

Для посвящения в давно изводящую меня

тайну вам бы, неописуемо чудесная донна,

мня уступить!

Под предлогом проводницы

в кажущийся ему восхитительным мир

отцу Эдуардо я могу и отдаться.

Подтянув его внешность до актера Бардема,

на собранное им возвышение

из душистой травы

возлягу с ним я охотно,

при корявом обращении

потерплю,

мой приятель из Калифорнии

в технической стороне близости с женщиной,

мне верится, смыслит.

Отель у него на «Маяковской»,

до отеля он предлагает мне на такси,

дурочкой,

предпочитающей трястись на метро,

я перед Ленни не выставлюсь,

не от Леонида ли его Ленни,

попозже спрошу,

таксист нам, разумеется,

попался из Средней Азии,

нашу идиотскую попсу, спасибо ему, не врубил,

под его непонятную нам ругань по телефону

к отелю мы подкатили.

А выпивка в номере есть? —

у Ленни осведомилась я без смущения.

Он закивал,

привезенный из Америки виски

непочатый у него чемодане,

акцент у торопящегося завалить меня Ленни,

если серьезно,

заметный.

Смысл произносимых им слов

частично теряется,

произвести утонченную работу

на последней стадии моего совращения

будет ему нелегко,

меня же, как назло,

длинные поэтические фразы

послушать тянет.

Пол-литровая!

Скука, а не бутылка,

жалкий, никуда не годный объем.

Водка пожалуйста, но крепкие

зарубежные напитки

лишь в литровой таре

я позитивно воспринимаю,

более мелкий размер все равно,

что крошечный член

взамен предполагавшегося огромного.

Жажду поэтической прелюдии

Ленни не утолит,

бутылка у Ленни убогая,

уходить, не занявшись сексом —

нарываться на последующую печаль,

и хоть руку Ленни с моей груди

я снимаю,

от ворот поворот я ему не даю,

разойтись со временем думаю,

в кого же у него столь широкие плечи,

я у Ленни спросила.

В дедушку Виктора,

сквозь зубы он прошипел.

Обломала я Ленни, за такси он зря заплатил!

Ход его мыслей мне неизвестен,

возможно, похоть вперемешку с чем-то высоким

у него по отношению ко мне,

дедушка Виктор, в продолжении он сказал,

в Штаты не вырвался,

не дожив до шестидесяти,

в Ангарске скончался.

Мой отец нас увез,

на земле свободных людей

сориентировался и пробился;

говорит Ленни складно,

но сквозь акцент мне приходилось

проламываться,

мозги неприятно сушить,

бутылку мы, естественно, откупорили

и Ленни, закидывая шот за шотом,

пьянеет,

к существующей проблеме коммуникации

добавляет заплетающийся язык,

обо мне, похоже, он забывает.

Налоги, серфинг, дедушка Виктор,

к лифту, мне представляется,

пора мне идти,

секс с окосевшим Ленни

ну никак мне радости не доставит.

С мужиками, не умеющими пить,

чересчур часто мы, женщины,

сталкиваемся,

а через поколение держащим удар девушкам,

помимо таких же девушек,

категорически не с кем будет посидеть,

побеседовать,

обсудить вопросы текущей политики

или создать базу для залезания

в маячащую и исчезающую постель,

когда я спускалась в метро «Маяковская»,

мне отдавили правую ногу.

Я захрипела,

жилы у меня вздулись,

в отличии от жестокого секса

отдавленная нога

удовольствия, следующего в отдалении,

на втором плане,

мне не приносит — боль

и за болью ноль.

А извинения?!

За толстозадым дегенератом в панаме

я пошла, похромала,

дернув его за плечо,

развернула и вижу —

лицо у него не заплывшее,

глаза выражают ум,

не дурак, но хам?

Вероятно, нет — на мои ярко расцвеченные

претензии

он сказал, что момент наступания

на мою ступню

проскочил для него незамеченным:

производить углубление в собственный космос

водится за мной много лет, и страдаю я,

страдают другие,

я — тип математика Перельмана.

Сам математик,

остается лишь по гениальности

Перельмана догнать.

Юмор я в мужчинах ценю,

а самоиронией быстрее, чем паршивым букетом,

они меня покоряют.

Надутый индюк Григорук

преподнес мне семнадцать роз,

и наше свидание завершилось,

фактически не начавшись.

Мужчине, с напыщенной гордостью

рассказывающему о каждом пройденном им этапе

трудовой и личной жизни,

за столом или на уличной скамейке

меня не удержать,

когда я трезвая, это невозможно.

Григоруку, делающему для печатных масс-медиа

подборки народных поверий,

букет я вернула,

на его крикливо озвученную мысль

заглянуть в отпадный кабак,

едва, признаться, не клюнула,

закутить с утомившим меня Григоруком

недолго привлекательным мне казалось.

Такие женщины, как вы, на вес золота!

Не мне от Григорука комплимент —

аккуратная старушка от шедшего с ней старика

удостоилась.

Похоже, он ее кавалер,

заезженными льстивыми фразами

словно манной небесной

ее, заждавшуюся внимания,

осыпает,

из уст математика,

с которым, поскольку мне по пути,

я доехала до «Белорусской»,

ничего подобного я не услышу,

в сексе он очевидно, если не мертвец,

то унылый полутруп,

ехать с ним до «Водного стадиона»

резона мне никакого.

Но на «Белорусской», чтобы идти на переход,

я не вышла,

на «Динамо» тоже, удивляясь себе, не схожу,

с женщинами, он промолвил,

общение у него почему-то не складывается.

Вам, женщинам,

мужчин с огромными средствами подавай?

Вывод из его вопроса простой —

математик он бедный.

Неважное материальное положение

от понравившегося мне мужчины

меня не отвадит,

однако ободранная квартирка

при минимуме сексуальных предчувствий

манить меня не должна.

Конечно, мне бы соскочить,

на «Войковской» с ним попрощаться,

какого лешего я с ним еду,

я и приблизительно в толк не возьму.

Она? Хваленая женская интуиция,

в вагоне с математиком меня обездвижив,

уйти из него не дает?

Он наверняка живет не один,

на его косо поглядывающую на меня мамашу,

налетать стопроцентно я не желаю,

математик, ипсо факто, закомплексован,

прямиком из метро к себе меня не потянет,

чем нам, мне и ему, заняться

у станции «Водный стадион»,

соображение у меня зарождается.

Заглянем в питейное заведение,

согласно всегда смешившим меня правилам,

попытаемся друг друга получше узнать,

ему и вина будет достаточно,

а мне бы в культурных пределах водки,

хорошо, чтобы никого не шокировать,

коньяка,

разобраться с моими чувствами

сильнее обычного

в ненормальном грохоте метрополитена

меня увлекает.

Уделить время распитию

математик не против,

моя инициатива заплатить пополам

отклик у него по отрицательным эмоциям

будто взрыв,

угостить меня в заведении,

вы посмотрите на него,

вознамерился,

разгневался от идеи экономические потери

в равной степени понести.

Коньяка он мне недешевого,

не самого дешевого,

если быть объективной,

из горячего себе он рыбных котлет,

мне кусок мяса,

необузданный любовник

эпохи Карла Великого

рыбных котлет, наверно, не ел,

но косматого христианина-дикаря

с тяжеленным мечом

и распирающим штаны членом

в сегодняшней Москве не сыскать,

губы мне надо закатывать,

от ста пятидесяти грамм водки

математик не захмелел,

речь у него бессвязной не стала,

под алкоголь говорит он солидно,

иными словами, мало.

Вопреки своей выгоде я с ним сижу?

Не уверена,

математик он, возможно,

для меня не провальный,

о кубатуре — об объеме тела и его вычислении

он вскользь бросил

и на какую-нибудь секансоиду не перешел,

беседу на общие темы

меткими короткими выражениями

толково поддерживает.

Я мясо порезала,

поклевала,

с коньяком разобралась я быстрее,

темноватую жидкость в бокале

бесцельными покачиваниями не мучила.

Коньяка вам еще заказать? —

математик, проявляя заботу,

тихо-тихо спросил.

Святые угодники, неужели деликатность

его понизить голос заставила — женщина пьет,

и кричать об этом недопустимо,

крикнул — и из приличного общества вон,

родители моего математика не на заводе,

мне кажется, по лимиту пахали,

благородное родство не от переливания

после бытовухи у него, я считаю,

в крови.

Выспрашивать о родителях час пока не настал,

я и он — нас двое

и я рада, что двое,

сейчас, о какая печаль,

я окажусь в одиночестве.

Он не курит, я курю, не возрастай для меня

его приковывающая меня

привлекательность,

я бы покурила пораньше,

в безоблачном блаженстве

мною пущен дымок.

У нас свидание,

никакое не конспиративное собрание нудных

большевиков,

о сексе я думаю неизменно,

секс с математиком, сколь бы кислым он ни был,

к гнусному настроению меня не приведет,

я постараюсь

и следующий заход у вас выйдет получше,

а завтра,

послезавтра,

да мы Богарта с Лорен Бэколл

затмим!

Богарт бухал по-черному,

пример, по здравому размышлению,

я неудачный,

в камуфляжной форме

я моего математика не представляю.

Неправда, представила я его,

он заброшен в тыл правительственных войск

Никарагуа,

спасает от изнасилования крестьянок и коз,

он мой математик,

мой герой,

забылась я, женщина, палец

дотлевшим окурком

до грубого междометия обожгла,

не сказать, что протрезвилась,

но возвратилась я к математику

без иллюзий,

способным на безумные по храбрости

поступки он являться для меня перестал,

а какие сигареты вы курите? —

спросил он у меня совершенно обыденно.

Несущественно, ему я сказала,

табак в них набит, и спасибо полям за табак.

Рыбные котлеты вашим запросам ответили,

подходящего измельчения фарш?

Он про котлеты расплывчато,

про рельеф аналитической функции

безотносительно них, кажется, пробурчал,

в узкопрофильную тематику

он все-таки скатывается,

между терминами

наподобие «линейности» или «октониона»

появляется пьяный мат,

закругляться с моим математиком

мне по ощущениям следует.

Мы созвонимся,

на той неделе увидимся,

за доставленное огорчение ты простишь меня,

я тебя,

скорость ветра мне бы на салфетке

для тебя записать, но я ее не измерила,

измеритель в сумочке не ногу,

с навязываемой мне математики

на измерения меня потянуло,

коньяк — не кулак, в начинающемся сказываться

подпитии сказала я в пустоту.

Ладонь математика на столе,

а передо мной башни,

винтажные пятиэтажные домики,

я, вам бы верить, спасусь,

обратно к математику не понесусь,

колоссальное предательство, да,

по отношению к себе, да,

я кого-то, похоже, смешу,

знание предмета от продолжительного

беззвучного смеха не ухудшается,

жизнь гораздо на превращения,

на выведения из тени задвигавшихся

истуканов из плоти и крови,

меня провожала морось, дальше ждет сушь,

чая я бы выпила с пастилой,

поспала бы очень-очень

крепко,

женщина, не смеющая уповать

на свою удачу — не я,

без злоупотреблений свободой у меня не обходится —

не взыщите,

у кого был роман с мужчиной по фамилии

Дробовиков?

У меня. И тем ни менее снисхождение

мне не положено?

Дробовиков, низовой чин в отделе,

связанном с иммиграцией,

клял приезжих таджиков,

таскал меня не руках,

не совсем осмысленно многие вещи он делал.

О сексе не говорю,

к занятию любовью он как раз подходил

весьма вдумчиво,

а дрель возьмет и поранится,

ротвейлера в парке погладит,

а ротвейлер не в духе, с лаской полезешь —

цапнет,

слегка укушенному Дробовикову

ноги бы от ротвейлера

и особенно от гуляющего с ротвейлером

шкафа

поскорее бы уносить,

но Дробовиков скандалит,

кричит, что собаку надлежит усыпить,

картину он спровоцировал жуткую —

хозяин спускает ротвейлера с поводка,

сам, размахивая кулаками,

на Дробовикова шагает,

если бы не мое обаяние,

Дробовиков бы погиб,

его избитое и разодранное тело

в закрытом бы гробу хоронили,

слезами у отверстой могилы

в чем-то дорогого мне Дробовикова

я бы, пожалуй, не обливалась.

На кладбище бы пришла,

трудовым таджикам-гробокопателям

об их недруге рассказала,

почему бы кладбищенским, честно работающим

людям настроение не поднять.

Насчет его поведения в постели

таджикам бы я ни гу-гу,

наши с ним интимные взлеты

и падения

этих ребят не касаются,

утюжил меня он подолгу,

властно командовал не засыпать,

а меня так и тянуло

организовать оборону

посредством сна, отрубиться —

и пускай он старается,

себя на мне удовлетворяет,

после секса он называл меня

чаровницей,

относил на кухню чего-нибудь пожевать,

упаковку сосисок вскроет,

а я на сосиски смотреть не могу,

от такой формы

усталость.

А на куст во дворе ты внимание обратила? —

чавкая сосисками,

он у меня, отвернувшейся, спрашивал.

Впечатляющий куст,

шарообразно постриженный.

Садовник у нас не таджик,

из Англии, я думаю, выписали!

Я соглашалась,

от принципиально непьющего любовника

шла для умиротворения накатить,

до восприятия себя созданием с искалеченной душой

у меня, конечно, не доходило,

со мной вообще не бывает,

чтобы депрессия меня с головой,

огромной волной,

в силах я мрак отринуть.

Хочется пива — куплю,

страшным образом хочется — опустошу банку

у магазина,

толкающиеся у входа алкаши

заговаривать со мной опасаются.

Точнее, они смущаются —

слишком для них я роскошна,

нечего со мной им ловить.

Попросить у меня на бутылку?

Случалось, просили, и я размышляла,

кошелек, вспоминала, купюрами у меня не набит,

с колдырями стою, ничего им не отвечаю,

полная загадочности я дама.

Мечта!

Банку я в урну, а до нее метров пять,

промахнуться проще простого,

поскольку я у магазина,

не на арене,

на броске я не концентрировалась,

расслабленно кинула и попала,

одобрительные восклицания

выпавших из социума мужчин

мое неугомонное воображение

до более значимого превознесения раскрутило.

На помосте я с булавами,

подкидываю их и ловлю,

становится вкалывающей, как лошадь,

звездой художественной гимнастики

я никогда не желала

и помост мною стирается,

ржание не вторгается,

оголтело скачущей через барьеры

чемпионкой в соревнованиях на конях

быть,

высказываю мое личное мнение,

неувлекательно,

еще ужаснее путь дискоболки, штангистки,

регбистки,

перебрав приходящие на ум вариации,

я, разрешите признаться, удостоверилась —

овации мне бы не в области спорта.

Театральный триумф?

Рукоплещущая мне после финального

занавеса публика меня бы осчастливила

и я бы на радостях напилась,

читая восторженные рецензии,

алкоголь бы в себя добавляла,

следующий спектакль я бы репетировала

печально спившейся,

переспавшей с кучей

боготворящих меня мужчин,

талантливый режиссер ставит со мной «Медею»,

а у меня, помимо захлестнувшей зависимости,

беременность,

триппер,

я бы ему рассказала, и он бы заорал:

«Все к лучшему, настоящую трагедию

ты сыграешь!».

Знаете, приносить такие жертвы ради театра

я не готова.

Из Театра Моссовета вам бы знакомую мне

фанатку вашего дела позвать,

за роль «Медеи»

целый венерический букет

подхватить она согласится.

Ее имя Ирина,

фамилию не скажу,

ее сумасшедшая любовь к театру росла,

забота о сожителе

соразмерно росту снижалась,

в кафе перед ее театром

он заинтересовался мной,

разговором и в первую очередь

сексом

остался очень доволен,

актрисе Ирине ему не раскрывать, но он,

нарвавшись на очередное проявление

безразличия к его нуждам,

ей о нас выложил и поразился —

словно бы об измене Генриха Восьмого

или фараона Неферкара Седьмого он ей поведал.

Она не возмутилась,

глаза от текста с незначительным эпизодом

не оторвала,

«трахайся, Дима, с кем тебе вздумается»,

лаконично промолвила.

В постели Дима хорош,

принимала я Диму охотно,

между нашими бурными актами он мог говорить

исключительно об актрисе Ирине.

«Какая же она чокнутая, какая же маньячка

дерьмовых пьес,

написанных блевавшими и дрочившими

авторами!».

Я за Островского и Теннесси Уильямса

не заступалась,

точка зрения Дмитрия

право на существование,

как и любая другая,

имеет, почему бы ей не иметь,

перекосы Дмитрия в сторону

проигнорировавшей его неверность актрисы

настраивала меня на мысль,

что связь у нас ненадолго,

его гневные излияния на Ирину

я скоро попрошу прекратить, и он замолчит,

потом не придет,

Ирина, конечно же, специфическая:

обожающий ее Дмитрий — товарищ с деньгами,

в мужском плане практически монстр,

а она задвигает его за пыльные кулисы,

повторение чужих слов,

стояние в углу при раскланиваниях,

уязвленное самолюбие

на эту унизительную каторгу

ее, вероятно, толкает.

«Выбьюсь в примы,

нынешних, презирающих меня прим,

заткну за пояс и буду править,

проходить мимо них, не здороваясь»,

при моем индивидуализме

копошиться в их функционирующем

под покровительством Мельпомены

гадюшнике

мне никак не суметь,

торговать пирожками мне проще.

Замечу, что Дмитрий

от еды у меня не отказывался,

плавленого сыра намажет

и рюмку водки, проклиная Ирину, заест,

водку приносил он с собой.

Мои наклонности неприязнь

в Дмитрии не будили,

к тому же выпивала я сдержанно,

не частила,

ему хорошая водка впрок не шла,

к возвышающейся над прежней

горячности его приводила.

Относилась она к Ирине,

ее и театр он смешивал в единую

гомогенную грязь,

на мне во время секса

он что-то про Ирину орал.

От выкрикиваемых им грубых слов

я абстрагировалась,

получаемому наслаждению

отдавалась не полностью, но вполне,

уши мне не заткнуть, а закрыть глаза

я способна, и я на пляже,

от наваливающихся на женщин самцов

пляжи обезопасить не удалось,

мне, загорающей в неглиже,

достался грандиозный спасатель,

мускулистый, какой же мускулистый тиран,

Дмитрий кричит на Ирину,

а я, ничего не говорящая в реальности,

там, под перекрытым тираном

солнечным кругом,

вопли издаю дикие,

заключающие в себе требование

немедленно поднажать,

по завершению проводимой Димой

долбежки

тиран испаряется,

меня овевает освежающий ласковый бриз,

покачиваемой от замечательной слабости,

я иду в ванную,

затем покурить,

Дмитрий клеймит Ирину до секса,

по ходу,

раньше, обладая мною,

Ирину он дополнением не вводил,

но Дмитрий освоился,

себя ломать перестал,

переполняющие его чувства к Ирине

выплескивать нужно без пауз,

иначе надлом,

постельный конфуз,

чтобы ценность хрупкого Дмитрия

утрачена для меня не была,

я ему потворствую,

насчет Ирины не затыкаю,

при моем отторжении

он ведь с визитами ко мне

может не завязать —

будет приходить,

поносить актрису Ирину, в сексуальные

отношения со мной не вступая,

мне бы схватиться за голову, а что хвататься,

выпроводить бесполезного для меня Дмитрия

это не поможет,

из способов, имеющих действенность,

лидирует жесткая прямая просьба,

однако я не уверена,

что в ответ на нее Дмитрий

безропотно от меня восвояси,

слушательница я — первый класс,

замену мне среди отечественных,

славящихся ограниченностью дам

отыскать крайне проблематично,

и он, тем конкретным вечером

куда-то отчалив,

являться ко мне продолжит,

годами или, о Господи, десятилетиями

мне про Ирину,

про театр,

«Антона Павловича Чехова

я своими руками до чахотки бы удушил,

а Шекспира, только бы перо

для начальной строчки дебютной пьесы

Уильям бы взял,

чернильницей я по башке!».

5

Позвольте, я Богородице помолюсь.

Богородица, дева, радуйся!

И я радуюсь вместе с тобой,

что с Дмитрием мы полюбовно

расстались,

в Ставрополь навсегда

ему зачем-то уехать понадобилось.

Бизнес ли у него,

на малую ли родину его потянуло,

Дмитрий мне не сказал, и я с иступленной

мольбой поделиться со мной информацией

в ногах у него не валялась.

Ворота со стуком захлопываются,

ты немного проходишь, и перед тобой

отворяются следующие, не следующие,

какие-нибудь точно откроются,

предоставляя тебе на выбор входить,

не соваться,

к наблюдаемым за воротами

тиши и благодати

должного доверия я не питаю,

зайду — вляпаюсь,

мысль по извилинам у меня пулей летит.

Покупка газового баллончика — предосторожность

излишняя,

трата денег бессмысленная,

с опрятным и невзрачным веб-мастером Потаповым

он мне, разумеется, не понадобится,

счастье, что сомнения во мне победили

и с баллончиком в сумочке

к Потапову я пришла.

Уклон у его квартиры восточный,

валяющиеся на полу подушки

с узорчатым шитьем,

замечу в скобках, что за обедом я выпила,

под брокколи откупорила ром,

из Доминиканы мне презент привезли,

в коробке с запиской «Привет от Артемчика!»

курьер мне бутылку закинул.

Артемчик, Артем,

для охоты в собственной памяти

имя — орудие примитивное,

фундаментальное,

эх, в тщетных поисках я была, брокколи у меня

подгорали.

Ром не подвел, перекинул меня на корабль,

судовые документы на средство

под флагом Испании,

а надо мной реет китайский,

отмена! — непонятно для кого я воскликнула,

Китаю отбой.

Антипатия к Поднебесной

у меня не зашкаливающая,

ее временами нет, но раз написано Испания,

подайте испанский,

самый сексапильный матрос,

качучу для меня ты станцуй,

впечатление произведешь положительное —

сопроводить меня в каюту

я тебе позволение, а оно,

ты же не маленький,

подразумевает слияние тел,

короткую нервотрепку и страстное копошение,

в положении привилегированной гостьи

мне бы на смазливую мордашку не покупаться —

подозвать боцмана,

спросить у него, кто из команды

слывет первейшим по силе в постели,

гарпунщика с гнусными бородавками

я вычеркиваю,

мною выражается согласие на мужчину

послабей,

тот приглянувшийся мне матрос

импотентом у вас не считается?

Портовая шлюха Дидона его расхваливала,

рекомендации Дидоны мне за глаза,

но насколько она чиста?

В смысле понятном, в венерическом,

отдаваться играм любви

с матросом переносчиком сифилиса,

я побаиваюсь,

провалившийся нос дороговато, я вам скажу,

за оргазм,

соединившись с реальностью,

фантазия умерла.

Я встряхнусь,

к веб-мастеру на Преображенскую площадь

поеду, приглашение на стейк с соусом чили

заполучить меня ему даст,

приобретенный баллончик

меня подстрахует,

произведенное раздевшимся до плавок

Потаповым замахивание кривым,

вероятно, турецким ножом

к забаве,

предшествующей обоюдно прекрасному акту,

я почему-то не отнесла,

за баллончиком, выдавливая улыбку,

боковыми движениями подкашивающихся ног

с намерением выжить потопала.

По какой причине он не в трусах?

Из-за чего под брюками плавки?

Поплавать в море крови

он, похоже, задумал,

до капли из меня, зарезанной, выпустить

и на меня повалиться,

руками конченым психом,

изображающим плавание,

по окровавленному полу лупить,

газовому баллончику

такого чокнутого субъекта

от убийства не удержать,

и мне бы не в прихожую к сумочке,

на кухню за инструментом,

значительно более весовым аргументом,

мне направиться нужно.

При неожиданном нападении

половником я бы Потапова вырубила,

однако он начеку,

подобраться к нему со спины мне не светит,

у Потапова нож, и мне на него

с ножом надвигаться,

вооруженной примерно так же,

ничью ему предлагать?

Он болен, а больные на всю голову,

я читала, бесстрашны,

угрозой получения ножевого ранения

к торможению их привести невозможно,

лифчик снять

я придумала.

Закинув его под кровать,

сказать Потапову его вытащить.

Он нагнется, от меня отвернется,

и я его не половником —

скалкой, мною сзади за пояс засунутой,

жестоко огрею.

Удалось! Он повелся,

за лифчиком полез рьяно,

в затылочную часть я метила и попала,

единственным ударом из строя Потапова вывела.

Он без сознания, но дышит,

довольно молодую жизнь

я не погубила, ничуть,

повреждения, нанесенные его мозгу,

тяжким грузом мне на совесть не лягут —

хуже господину Потапову не стать,

только улучшение допустимо.

Я закурила.

Отказать себе в удовольствии

покурить над поверженным мною врагом

я, простите меня, не смогла,

парочку сигарет,

сидя над ним на кровати,

в отдохновении вытянула.

Пепел я на Потапова,

заслужил — получай,

излишне задерживаться несомненно

рискованно,

очнувшийся господин Потапов будет ужаснее

вставшего из могилы Великого Хромца,

в полицию о его художествах

с его же городского телефона

мне сообщить?

Я уйду, а они пусть приезжают,

выясняют, что за ним водится,

алло, в полицию я попала?

Ну записывайте.

В экстренных случаях

сотрудничества с полицией

надлежит не чураться,

полиция, нейтрализующая маньяка,

служит добру,

с греческим полицейским я делала то,

что на родине мне бы и в голову не пришло —

я с ним кокетничала.

Он могучий,

улыбчивый,

я одинокая,

слегка нетрезвая,

у него обручальное кольцо,

православный крестик,

жене он, конечно, не изменяет,

изменять рано или поздно начнет,

давайте нарисуем картину.

Критский правоохранитель поплыл,

передо мной не устоял,

мы удачно перепихнулись,

и он заявляется в мой отель,

говорит, что с супругой он расстается,

жить в родной Греции

отныне ему некомфортно,

переезд ко мне в РФ

равняется для него спуску в Аид,

на варианта Камеруна

как ты, милая, смотришь?

Почему Камерун.

О Камеруне, представляя нашу историю,

я на другом уровне сознания мыслила?

Камерунских мужчин

у меня, по-моему, не было,

литература и прочая культура

прекрасного государства Камерун

прошли мимо,

полицейский взгляд от меня не отводит,

а у меня словно в приступе скромности

глаза опущены,

потуплены,

имея вид жалкой

застеснявшейся дурочки,

я размышляю о себе и Камеруне,

тайную мечту,

если она где-то запрятана,

на свет пытаюсь извлечь,

романтические баллады,

зазвучавшие во мне

после выпитого в отеле узо,

заглушаются скрежетом, гулом,

пригибающим хлопаньем крыльев камерунских

летучих мышей,

возможно, какой-нибудь футболист!

Я в баре,

на экране футбол,

по барам под настроение я хожу,

футбол там показывают,

реагируя на мяч,

наконец-то влетевший в сетку,

окружающие меня мужчины заголосили:

гол, гол!

И я могла спросить,

кто забил?

Наш черный кумир! Камерунец!

Автора гола наверняка крупным планом и

лицо у него не отталкивающее,

а в трусах дубина,

компенсация их расе от строгого к ним Творца,

в сугубо мужской футбольной компании

не о ромашках я, разумеется, думала.

Отсюда Камерун.

Страна, связанная у меня с похотью.

И грек меня в нее зазывает,

в объятия камерунцев швыряет,

для нашего с ним союза

катастрофичный он уготовил конец.

Какое переплетение!

Я в Москве, а думаю Греции,

раскаленной красной нитью

вкрапляется громко заявивший о себе

Камерун,

мне бы баклажаны на зиму консервировать,

а я о Греции,

о Камеруне,

а для кого мне баклажаны, для Павлика?

Разбежались с тобой мы, Павлик,

не успел ты за две с половиной недели

к заготовкам меня склонить.

Домашнюю баклажанную икру

пользующаяся его расположением женщина

обязана делать.

Мужчина в постели он не гнилой,

что-то требовать право имеет,

роман с диетологом Павликом

неохотно я вспоминаю.

Работу он в личную жизнь не вносил,

диетами меня не грузил,

однако на мою малейшую

жировую погрешность

он глядел прокуратором,

кожу на животе оттянет

и хмыкнет,

возбуждение у меня вконец рушилось,

а у него мощнейшая эрекция,

и следом за ней я подвергалась заваливанию,

нешуточному внедрению,

секс, говоря так, в принципе, классный,

но секс без желания секса

радует не больше, чем огорчает.

Павлику я ничего не объясняла,

однажды,

выкинув в ведро его мокрый презерватив,

сказала ему идти прочь,

дорогу ко мне удостоить

забвения,

выпроваживаемый Павлик не упирался,

для страдающей ожирением супруги

риэлторской шишки

диету отправился составлять.

Мужчины у меня, когда задумаешься, да,

разношерстные.

Настоящего зла я ни на кого не держу,

стараюсь быть снисходительной,

пухлые руки последовавшего

за Павликом инкассатора Демьянова

меня жадно щупали,

в пучину безмерного блаженства

не погружали,

лицо у Демьянова доброе,

толстое, по менталитету он балагур,

неутомимый рассказчик нередко пошлейших

баек,

на вопрос, выдают ли ему пистолет,

он издавал невнятное бормотание,

говорить о степени

своей вооруженности не желал,

ну а лапал очень настойчиво,

возможность отступления у меня,

что-то чувствующей, отнимал,

в постели,

браво, господин Демьянов,

он выдавал уровень выше среднего,

жена, говорил,

у него безвременно постарела,

перетрудилась игрой в бадминтон,

с тремя приезжими адыгейцами по очереди

играла и в кустах провела с ними ночь,

поэтому и я,

уязвленный до моих волосяных кончиков,

изменять ей право имею!

Демьянов, у него не отнимешь,

меня смешил.

С сумкой денег пойдет,

на него налетят и прихлопнут,

при мыслях о его будущем

посмеивалась я с нотками

грусти,

по заднице ему хлопну

и чистейшим смехом зальюсь,

ко льду, я сквозь смех вопрошала,

ты в детстве не примерзал?

Заснув на нем, ты и взрослым примерзнешь,

с далеко разносящейся руганью

ребята из спасательных служб

будут тебя отдирать.

Демьянов меня уверял,

что на затерянных озерах

он на коньках не катается,

местных крайне относительных красавиц

поражающие девственные умы

двойным риттбергером

в любовный оборот не берет,

кроме меня, у него лишь жена,

а она у него состарившаяся,

гулящая,

брось он товарища инкассатора

наедине с грозной бандой,

угрызения совести его бы затрахали,

а из-за секса с изумительной дамой,

то есть, со мной,

они на него не наваливаются,

наше продолжающее буйство плоти

нисколько не омрачают,

ты же замечаешь, что для веселья

нам даже выпивать ни к чему?

Я кивала.

Действительно, небольшое, но присутствующее

влечение к выпивке

во время встреч с инкассатором

меня отпускало,

обязательную рюмочку,

я с удивлением думала,

можно и не пропускать,

устойчивость наших с ним отношений

вызывала у меня нечто похожее

на сомнение.

Надоест мне Демьянов,

не вечно же мне с пузатым инкассатором

в кровать стонать,

появится мужчина,

моя истинная любовь,

а я несвободна,

ко мне регулярно ходит забавный толстяк,

умозрение, что Демьянов — не тот,

меня от него отталкивало и оттолкнуло,

на Кипр, Демьянову я сказала,

с туристическими целями я улетаю.

Получится — на этом острове задержусь,

позовут — приму участие

в важных раскопках,

о моем возвращении я тебе сообщу,

но на скорое ты не надейся,

минимум на год мое пребывание,

я полагаю, растянется.

Демьянову я лапши не навешала,

спустя сутки

после расстроившего его разговора

приземлилась в аэропорту города Лимасол,

другое дело,

что отбытие у меня на неделю,

планов на включение в обыденную

островную жизнь никаких,

на пляже полежу

и придумается,

с зонтиком я своим, помощь втыкающего

мужчины приму с благосклонностью,

завалившись на теплый песок,

от дневного солнца себя я не оградила,

кремом, не помню, вроде бы не намазалась,

кожа у меня отнюдь не дубленая,

обгораний вагон,

напало ли на меня безразличие,

я не отвечу,

серьезные размышления оставлены мною

на родине,

бликующая вода затуманивает,

взрывает калейдоскопом,

на подплывающем катере рыцари,

любовники-наемники с Мальты,

«я, они скажут, не труп,

леди очень даже живая,

рядом с ней кнопка вызова,

иначе бы мы не неслись,

к ней не спешили»,

далее они между собой неслышным мне

шепотом и главный из рыцарей на меня,

кости у меня захрустели,

деятель он крупнейший, стратегический ум

и вес тела огромны, я поняла, одинаково,

смиренное согласие от меня,

помалкивающей дамы, он получил,

вне пределов досягаемости хлещущего ветра

мы были

и не ценили,

мне бы попрыгать.

Песок, нанесенный мне в уши,

не вытряхнуть мне, не встав, не головой же

со взглядом на спокойное море

по береговой тверди постукивать.

Берег бы заходил ходуном,

уютные магазинчики

развалились бы на кусочки,

губить инфраструктуру чудесного острова

без надлежащего повода непростительно,

невнимание ко мне идущего с ластами

типа

виной острова не сочту,

по моим наблюдением,

чем мужчина приятнее,

тем он дальше от ласт, от аквалангов,

махровые холодные эгоисты

себя этим тешат, ради себя, ненаглядного,

баулы со снаряжением прут.

Женщине чемодан не подтащат —

на колесиках не везет и пусть тренируется,

надрывается,

во имя фигуры, наверно, старается.

А правда не в фигуре, а в колесиках,

лично у меня усилиями грубых грузчиков

отломавшихся.

Чемоданы не берегут,

безбожно швыряют,

и никого не засудить,

доказательство, что колесики

были у меня в целости,

на разбирательство я бы представила,

но у меня лишь слова,

полагающимся бумажным свидетельством

не подтвержденные и роли,

если пострадало не мое тело, а мой чемодан,

не играющие.

Соверши работающий грузчиком господин

поползновение на изнасилование,

ко мне бы прислушались,

демонстрирующий ущербность судья,

обратившись в слух,

ждал бы распаляющих его естество

пикантных подробностей,

«до встречи в прилегающей к аэропорту лесозоне

с грузчиком вы нигде не встречались?», —

он у меня бы спросил.

Мы встречались в кинотеатре, в кафе,

после пошли в лесозону,

у нас ведь общее увлечение,

оба мы грибники.

И что, согласившись направиться с ним

за сыроежками, задницу под облетающей

сентябрьской листвой

я обязана ему подставлять?

Задница, я сказала о заднице,

а озабоченному судье мне бы не говорить,

на своем почетнейшем месте он, бедолага,

затрясся,

сокращение в его с трудом управляемой плоти

устрашающе дикие,

по обвинению в доведении до инфаркта

меня бы из жертв в подсудимые,

из свободного состояния под замок,

слушание назначат на пятнадцатое,

а четырнадцатого мне сообщат,

что уважаемый,

неоднократно награжденный судья

сегодняшним утром скончался,

и легким наказанием мне не отделаться,

пожизненный мне, видимо, срок,

феноменально веселые мысли мне,

загорающей на Кипре, приходят,

в бабской колонии, вы подумайте,

мне до могилы сидеть.

Мужчины ко мне не лезут,

и результатом, да, кромешный ужас,

сплошной женский коллектив,

на довольно скорый отельный ужин

оденусь я вызывающе,

платье чуть длиннее трусов,

заглядывающихся на меня официантов

мне недостаточно.

Кого бы мне в ухажеры?

Не идиота,

человека образованного, но раскованного,

о португальских географических открытиях

беседующего со мной на грани

страстного поцелуя,

поверьте — я губы не уберу,

выпадающие мне шансы все до единого

я использую.

До ужина нужно в душ,

несмытая соль — мать неэлегантных почесываний,

да о чем же я говорю,

я же в море сегодня не заходила,

окунусь и в наваливающемся сумраке

по тропинке в отель,

впрочем, до сумрака мне плавать и плавать,

отель у меня без бесплатного алкоголя,

и по пути я загляну в магазин,

возьму упаковку пива и литровую виски,

ноша для дамского организма

тяжелая.

Паренька в магазине мне бы побеспокоить,

сказать, чтобы евро за пять,

он до моего номера дотащил.

Будет симпатичным —

доставкой, возможно, не ограничится,

меня спонтанно познает,

из мужчин в магазине одутловатый кассир,

к нему кособокий инвалид,

товары на полки раскладывающий,

поживиться, похоже, тут некем.

Пиво дешевое,

виски, я с неудовольствием вижу,

кусается,

прогрессивной политики магазин

не придерживается, скидок для женщин нет,

по вкусу выберу и куплю,

никого не украшающей скаредностью

отпуск себе не испорчу,

с ужина в компании или без

я потанцевать,

поразить дискотеку неподготовленными

дергаными движениями,

под электронную музыку плечевым поясом

я в основном выдаю.

Ноги в покое, плечи безумствуют,

всего чуточку выпила, а в глазах народа

я съехавшаяся,

наглотавшаяся колес,

вы, трусливые мужики,

приставать ко мне опасаетесь, а мне вас и не надо,

с вами впритык к проносящимся машинам

мне через улицу не побегать, а меня может потянуть,

почувствовав в своей руке мужскую руку,

поиграть с самой смертью;

под ее заточенную косу

меня толкало в Германии, в Нидерландах,

на курортах расслабленность у меня

посильней,

услышать леденящий визг тормозов

ради сброса невыносимого напряжения

меня наружу не тащит,

с бывшим,

до сих пор обеспечивающим меня мужем

я впервые перебежала.

Юной, едва-едва двадцатилетней;

вскоре после свадьбы он повез меня в Марсель,

поселил в принадлежащем ему доме

у музея средиземноморской археологии,

мысли о муже о нашей вполне здоровой,

живущей с ним дочери, я прогоняю,

противней мне от них на душе.

Вспомнила и напьюсь,

приплетусь на ужин, что называется, теплой,

приход этих угнетающих мыслей

от моей воли не зависит,

какими бы тренингами я ее ни укрепляла,

избавиться от них не выходит,

связанный с препаратами медик

и фрик

предлагал мне методику искусственно

вызываемой амнезии, но забывать хорошее,

наподобие драки за меня низкорослого

марокканского незнакомца я не согласна,

плюсы от сохраненных воспоминаний

минусы чаще, да, чаще, перевешивают.

В Марокко,

на санитарной остановке

между Марракешем и Агадиром,

я погладила ослика.

Его встрепенувшийся владелец на меня

замахал,

указав на мою короткую юбку,

попытался вцепиться мне в горло,

через считанные секунды мне,

вступившей в бесперспективную для меня

схватку, пришел на выручку

одетый по-европейски прохожий,

который охреневшему традиционалисту,

к моей радости, навалял.

Победитель тут же удалился,

доказывать полиции собственную

очевидную правоту не пожелал,

загрузившись в мини-автобус,

о моем защитнике я, естественно, думала,

в воображении с ним спала,

настоящий мужчина меня заслужил,

он такой,

и я отдаюсь ему в умножающей сладость

приподнятости,

на пейзажи за окном не смотрю и думаю,

что поведение на экскурсии у меня

какое-то неправильное,

мне бы не в фантазию,

а в реальность на ней погружаться,

но возражения у меня следующие —

внутри меня интересней.

Тем более, за окном, я поглядела,

темно,

виды тонут во мраке,

пригород Агадира с элитным схожести не имеет,

до отеля доеду и трапезу с кем-нибудь разделю,

отдыхающий из Великобритании,

судя по рыжеватости, из Шотландии,

на меня неприкрыто облизывается,

заманить в номер мечтает.

Без уважительной причины

я в номер к нему не направлюсь,

охватившее меня возбуждение

за нее я сочту, но внешне меня он

не возбуждает — на худший вариант,

на непромытого клерка,

он, бросающий на меня голодные взгляды,

по-моему, смахивает.

Оценивала я поверхностно,

заинтересованно не впивалась,

под бокал приемлемого вина

я за столиком на воздухе покурю,

и если он ко мне присоединится,

сходу неприятием его не ошпарю,

позволю ему говорить,

для выслушивания комплиментов

английский у меня, я знаю, пригодный,

а по душам нам беседовать рано,

начальный этап — радужный флирт,

спросит меня, откуда я в Марокко,

я скажу, из Москвы,

о семейном положении выпытывать вздумает,

без утайки скажу, что в разводе,

аппетит я нагуляла, наездила,

и ужин мной уничтожен,

с сигареткой в плетеном креслице

я сижу, вино попиваю, шотландцем себя накрутила,

а его поблизости нет,

он, не исключено, уже дрыхнет,

в постели он, наверное, лютый.

На ресепшен мне что ли бежать,

вызнаванием, в каком номере

шотландец у них проживает,

немедленно заниматься?

Женщине, я согласна, не подобает.

А женщине, абсолютно свободной от комплексов?

Дело, разумеется, не в шотландце,

а в настроении — оно у меня,

говоря по отечественной классике,

амурное,

требующее наличие мужчины,

из созданий отвечающего моим надобностям пола,

подле меня грузный, похоже, непьющий

араб,

представить его Саладином,

мечом Аллаха,

фантазии у меня не хватает,

бокалов пять-шесть помогут мне

с собой справиться, направят на стезю сна,

мне несут,

не отказывают,

и веки у меня набухают,

опасность отрубиться за столиком резко растет,

Господи,

христианский Господь,

не сигаретой же руку мне прижигать,

чтобы наваливающуюся сонливость

из соображений приличий убавить.

6

Уснула! Скажут, уснула, поскольку напилась,

иного, я ручаюсь, не скажут,

мнение со стороны

нас, женщин, заботит.

А нам это нужно?

Я переступлю,

стану звездой феминизма,

Марокко, кажется, королевство,

в нем, скорее всего, есть король,

возраст для сексуальных подвигов

у него, вероятно, неподходящий,

но представить молодого короля я могу,

могу нарисовать вертолет

и спускающегося ко мне холеного восточного

полубога,

на его вертолете мы бы взлетели,

там же я бы ему отдалась,

да что же мне в рот!

Бабочка?

Не разевай, сожми сигарету,

одежду из натуральных тканей я не купила,

завтра, насосавшись кофе, на рынок пройдусь,

о тряпках,

сколько бы я ни кичилась отличиями,

я думаю,

обыкновенная баба,

без боли себе говорю.

Слишком шумно! И кто мешает мне засыпать?

В ресторане, вы посмотрите, танцы,

меня жестко повлекло внутрь,

траектория мною задана, до изгибающихся людей

я дойду,

повиснуть на каком-нибудь славном мужчине

мне хочется, но ни к чему,

он может быть в компании с ревнивой супругой,

оттянуться я, конечно,

не прочь, от вина и музыки

меня не выворачивает,

отдельно от вас плечи вверх я и вниз,

постойте, а не шотландец

с девицей в поблескивающем платье

выплясывает?

Я не усложняю, отбивать не иду,

гид нам про Марокко рассказывал,

у Испании и Марокко территориальные споры,

к шотландцу приближаюсь я осторожно,

в тяге к нему заподозрить меня нельзя,

подшагивание дается мне трудно,

куда-то вот-вот провалюсь,

романтическое восприятие мира с окончанием

юности для меня не закончилось,

сберегающему его алкоголю мерси,

инте-гри-руемость,

с кудрями не поэт — казак, и у него шашка,

вожделение казака бесследно не проходит,

море бурлит,

бедной родственницей на хуторе я бы копала,

мне бы остервенело кричали: «Глубже!»,

я застонала,

эротизм мне, естественно, не избыть,

скользкие мосты, синие выси,

Уильям Шекспир.

«Любовь — любовь столб пламени

над моем наших слез».

Море под боком,

оно, я вспомнила, океан,

плечи у меня расшалились,

помассировать их никого не прошу,

скучные годы невинности

меня к этому подготовили,

с мужчинами я приятно покусывающий

ангелок,

на приземистой лошадке за мной по пятам

татарин, а за ним русский витязь,

бесконечно эрегированный Борис,

об убийстве татарина

я мысленно ему не сигналю, но я бы скорее с Борисом,

не оборачиваясь, «награда тебе я Борис!»,

настроена заорать,

став современным и стильным

на автопробеге по Марокко он бы меня соблазнил,

в зверски фыркающую машину

к Борису я залезаю.

Целуемся,

стартуем,

дорожные приключения нашу с ним близость

безусловно поддержат,

рухнуть ей со скалы не дадут,

при обгонах меня колотит,

новая поза — экстаз,

горячий Борис,

погостивший в моем теле Борис,

без разговоров я, Борис, тебе подчиняюсь,

рабыня я,

пока меня не отпустит.

Земля накаляется,

предчувствуется разлом,

выдающейся оплошностью я озарюсь,

лежащей в консервной банке

удушью, а что поделаешь,

сдамся,

распадаться я начала.

Меня подкосило, но не скосило,

уводило и не увело,

Марокко проскочило у меня скромно,

отдохнула я не с лихвой,

в Москве, вот такая я грешница,

бросилась компенсировать,

к Дудугину,

снимающему квартиру на «Пролетарской»

и находящемуся со мной в отношениях

почти месяц,

я изголодавшаяся,

обворожительно загорелая,

Дудугин — инженер-взрывотехник,

хладнокровный и знающий постельное дело шатен,

служебные обязанности,

если до сих пор не взорвался,

он, видимо, тоже исполняет на уровне,

хвалят его на работе,

мне он однажды сказал.

Квартира двухкомнатная,

ремонт не делался никогда,

переклеить обои хозяйка ему разрешила,

и он с ними ко мне,

обоями мою воздушную натуру

бессовестно напрягает,

за субботу, сказал, мы управимся,

всего часов на десять подряд

тут труда.

Дудугина я призвала к порядку,

вне рамок секса посоветовала ему

эксплуатировать меня не пытаться,

время, отведенное нам на роман,

ты, Дудугин, не укорачивай,

идеи с умом выдвигай.

Дудугин запричитал,

воздел руки,

«обойный инцидент»

стоил мне минимум пары чудесных

половых актов,

и слово «обои» я невзлюбила,

услышу — щеку себе закушу,

Дудугин на меня разозлился,

но к следующему разу он отошел,

удовлетворял меня тщательно,

в довольстве друг другом нам бы в обнимку

валяться, а мы из-за сигарет

едва на кулаках не сошлись.

Он выкурил свои,

затем мои,

резервного блока у него дома нет,

ни единой пачки, сколько ни рылся,

им не нарыто.

Хочется курить,

курить нечего,

Дудугин волком глядит на меня,

я на него,

курящие женщины, он с вызовом заявил,

мне вообще-то не нравятся.

Я ему, конечно, ответила,

про коротковатый член выпалила в лицо,

покинув Дудугина навсегда,

в магазине я сигарет,

несколько бутылок пива,

себе говорю — я живу,

ничуть не выдыхаюсь,

от расставания с Дудугиным мне, наверное,

больно, силы на улыбку я изыщу,

к ночи я улыбающееся

пьяное недоразумение,

таксиста толкаю и хохочу,

пугливый мужичок меня высадил,

пепел с сигарету я в реку,

превращение в утопленницу меня не притягивало,

хрен вам,

а не мой мокрый труп.

Рот я растягиваю, улыбку до предела тащу,

полегче на поворотах!

Я не крикнула, смысл не поняла,

в ресторане меня приютят,

обогреют,

разогнаться и гулять до утра

я еще в состоянии,

до ближайшего открытого кабака умру, но дойду,

указание я по жилам,

шагай, моя плоть,

не подводи.

Она справилась,

хмель от натуги не весь, однако вышел,

из женщин в заведении проститутки и я,

самцов представляет бригада

надирающихся чиновников,

слегка человекоподобных свиней,

кто-нибудь из них ко мне сунется —

скажу, что мне не до любви,

погибшего на охоте дедушку

я поминаю,

страшнейшее горе, громаднейший лось

его затоптал.

Изумительно, я опять улыбаюсь,

с кислой гримасой мне физически противно

сидеть,

тебя, депрессия,

ненавижу.

Пробовала ли я настоящее бургундское?

Безусловно, барон Кориньяк

меня у себя в шале угощал.

Раут весьма массовый,

приватность у нас впереди,

от яхты мы шли раздельно,

на ней обошлось без сцен,

она, создавая волнение,

накренилась, гостей утащили вниз

слушать рояль,

названный знаменитым

пуэрториканец Гамброзо

бил по клавишам будто буйнопомешанный,

у нас, стремящихся въехать,

обильно выступал пот,

дамы, если принюхиваться, попахивали,

мы на море, а внутри духота, непонятная музыка,

из-за нее на расставленных стульях

никто не спит,

алкоголь не потягивает,

он и мне ни под какие отвлеченные мысли не лез,

хватание меня за ягодицы

спешно рожденным воображением Брюсом Уиллисом

в сторону от звукового надругательства

не уводило.

Брюс Уиллис в деменции?

Меня он не в болезни, а в молодости,

обворожительным крепышом

руки со мной распускал,

обстрел ранящими нотами продолжался,

и Брюсу я вынужденно сказала,

что он слаб, в необходимом мне плане не тянет,

барон, я изволю заметить, не Брюс,

в действительности на его яхте я побывала.

Вместе с мужем.

Крайне обеспеченным,

мною вычеркнутым,

пуэрториканец изводил нас по времени много,

почти бесконечность,

заплативший ему барон

порывался к нему подскочить,

прерыванием концерта запоздало нас выручить,

замолчавший рояль

исправил бы ситуацию недостаточно —

полученные нами ожоги,

царапины, ссадины

в ничто, как говорится, не перейдут,

на наших мозгах и душах останутся,

заткнуть уши пальцами, конечно, не комильфо,

но я отважилась

и мне полегчало,

не яхта, а мой личный корабль,

заскрипев, куда-то поплыл,

управление я отдавшему мне честь

офицеру не поручила,

взяла его на себя,

курс, наверно, на Пакистан.

Срочно мне выпить,

худо у меня с трезвой моей головой!

Назойливость корабельных крыс им прощаю,

об мои ступни они чешутся,

трутся, да и пожалуйста,

в старпомах у меня, разумеется,

неутомимый в постели красавец,

от брошенного штурвала

я нетвердым шагом направляюсь к Анри,

меня укачало и шаг у меня нетвердый,

нетвердый и при том уверенный,

Анри, атакуя,

непрерывно меня пронзает,

бутылки сшибаются, бьются, штиля нет,

военную технику мы с Анри не перевозим,

проповедуем любовь, пацифизм,

удовлетворенность посредством не войны,

а секса,

в Москве,

далеко не в центре, в Братеево,

я сливалась с товароведом Данилой,

поглощенной экстазом, кричала:

«Анри!»,

после соития мне бывало с ним скучно,

но с Данилой у меня затянулось на целых

полгода, не смогла я пораньше с ним

завязать.

Он смотрел ментовские сериалы,

ходил неизменно в черном,

до тридцати он жил во Владимире,

потом переехал в Москву,

сказать, что член у него значительный —

ничего не сказать.

Безусловно, я не спорю,

не интеллектом, не интересами,

членом он меня покорил,

работающим размером

приковал к себе на осень и зиму.

Из козырей у Данилы лишь член.

Мало,

зачастую немало,

без члена определенного масштаба

мне бывает невмоготу

и я извожусь,

я печалюсь,

а к товароведу придешь, и телу от одолевающих

желаний отдохновение,

душе покой,

по факту он не то, чтобы дурак дураком,

но люди мудрее него мне попадались нередко,

доцент Северский,

при отнесении товароведа по умственным

способностям к холмику,

настоящая Джомолунгма,

однако, спросите любого авторитетного

альпиниста,

организму из плоти и крови

на Джомолунгме неуютно,

дух парит, а организм чуть ли не помирает,

о солнечных протуберанцах

Северский вещал мне захватывающе,

а в любовных утехах он для женщины

карлик,

вызывающий жалость пигмей,

с доцентом переспишь и его обнимаешь,

жалеешь, быть просто собеседником

он отказывался, в трусы неудержимо мне лез,

ну подчинюсь я ему,

я думала,

с намерением исплеваться

какие-то секунды под ним полежу,

за протуберанцами он мне про лунные кратеры,

отражательные туманности,

если не учитывать секс,

доцент меня абсолютно устраивал,

мои податливые к впитыванию мозги

силой общения с Северским

от земли отрывались —

им там бы и болтаться, но следует секс,

снова полудохлый червяк в меня утомляюще

заползает,

подбить моего ужаснейшего любовника

на разговоры под пьянку я не могла.

Коньяк ему наливала,

он, морщась, слегка отпивал,

бутылку в тебя бы залить,

в сердцах я мечтала,

на алкогольном крюке

оттащить от секса на тысячу миль.

Как бы прекрасно

мы с Северским за столом,

с парой постоянно пополняемых рюмок,

я внимательно слушаю,

он, свою мужскую состоятельность

доказывать не пытаясь,

говорит, говорит, говорит,

у него и голос приятный,

проводя соблазнение,

восхитительным тембром он слух мне ласкал,

позже дошло до секса,

и из мужчин,

которые удовольствия мне не доставили,

Северский выделялся,

показывал себя сущим дном,

представить слияние не с доцентом,

а с Родриго из Акапулько я не успевала,

обдающий меня бешеным дыханием Северский