Все права на электронную версию книги и её распространение принадлежат автору — Павлу Амнуэлю. Никто не имеет право каким-либо образом распространять или копировать этот файл или его содержимое без разрешения правообладателя и автора.

Павел Амнуэль.
Будущее, каким мы его видим

Футурология — не точная наука, хотя футурологи и пользуются надежными методами математической статистики. Научная фантастика — вообще не наука, и тем более, не следует ожидать от нее точности в предсказаниях будущего. Будущее, говорят многие, вообще непредсказуемо, потому нечего и суетиться, пытаясь предсказать то, что предвидеть невозможно. Живите сегодняшним днем, планируйте завтрашний, а в послезавтра пусть заглядывают оракулы, сивиллы, пифии, ясновидцы, астрологи и прочие кассандры. Они, конечно, тоже ошибаются в большинстве случаев, но с них, по крайней мере, и спрос невелик. Астрологам все равно верят (те, кто вообще верит в астрологию), даже когда они ошибаются. А если ошибается писатель-фантаст или футуролог — это уже непростительно!

В декабре прошлого года известный тунисский астролог Хасан аш-Шарни предсказал, что в 2007 году будут убиты лидер ливанского движения «Хизбалла», председатель палестинской администрации Махмуд Аббас и король Иордании Абдалла II, в «опасном инциденте» погибнет лидер ливанских друзов Валид Джумблат, а президент Египта Хусни Мубарак умрет из-за резкого ухудшения здоровья. Саддам Хусейн не закончит свои дни на виселице, а скончается при загадочных обстоятельствах. Аш-Шарни предсказал Сеголен Руаяль победу на президентских выборах во Франции, а звезде мирового футбола Зинедину Зидану — гибель в автокатастрофе.

С Саддамом и Руаяль уже все ясно, и похоже, остальные прогнозы тоже останутся на непогрешимой (при любых обстоятельствах!) совести тунисского астролога.

Кстати, знаменитая Ванга предсказала в свое время, что в 2007 году начнется война между Россией и Китаем, в результате чего Россия лишится своего Дальнего Востока.

Фантасты тоже довольно часто называют в своих произведениях конкретные даты и тоже чаще всего ошибаются — с датами вообще сложно, это ведь не солнечное затмение предсказывать и не покрытие Луной Крабовидной туманности. Хуже, если происходит принципиальная ошибка — предсказали, скажем, эксперты-футурологи глобальное потепление, всеобщее таяние льдов и затопление континентов, а на деле после действительно реального максимума температуры неожиданно начинается похолодание, да такое, что впору говорить о наступающем новом ледниковом периоде. Потому что, оказывается, вся наша технология не способна пока изменить глобальный климат так, как это без труда удается нашему Солнцу.

В общем, ненадежное это дело — предсказание будущего. Но заманчивое. И вот любопытный психологический феномен. Если ошибается пророк-эзотерик (а они ошибаются никак не реже, чем писатели-фантасты или ученые-футурологи), то об этом очень быстро забывают, а правильные предсказания (если таковые имеют место) вспоминают с большим пиететом («О, это тот самый аш-Шарни, который предсказал гибель принцессы Дианы!»). Если же ошибается писатель-фантаст или футуролог, то все происходит с точностью до наоборот: «О, — говорят читатели, — это тот самый автор, который писал, что Советский Союз будет существовать и через тысячу лет, а он через десятилетие возьми да и…».

Вообще-то такое отличие в подходах естественно. Дело в том, что к пророкам-эзотерикам прислушиваются лишь те, кто изначально склонен верить каждому их слову. Человеку верующему (неважно, что в данном случае речь идет не о вере в Бога) сомнения не свойственны. И наоборот: научную фантастику и футурологические прогнозы читают и анализируют люди, к простой вере вовсе не склонные. Людям с научным складом ума сомнения свойственны по натуре. Естественно, они в первую очередь обращают внимание на ошибки — они и в своей научной работе поступают так же.

И все же, несмотря на многочисленные ошибки, и фантасты, и футурологи с завидным упорством пытаются представить себе близкое и отдаленное будущее человечества.

Прогнозируя будущее, футурологи обычно используют достаточно разработанные методики — метод тенденций, например, или экспертный опрос (метод Дельфи).

Более надежным футурологи считают метод экспертного опроса. Отбирается группа специалистов в какой-либо области науки или техники, и перед ними ставится вопрос: например, через сколько лет, по вашему мнению, будет построена первая термоядерная электростанция? Эксперты отвечают, мнения их, естественно, отличаются друг от друга, причем порой радикально. Одни говорят «никогда», другие — «через год или раньше». Специалист-футуролог все эти числа обрабатывает, отбрасывает крайние и задает вопрос еще раз, немного его подкорректировав. После следующего тура (может, после третьего или даже четвертого) публикуется обобщенное мнение экспертов, так и возникают футурологические прогнозы — чаще всего они касаются каких-нибудь частных случаев. Экспертные опросы, касающиеся глобальных проблем, проводятся очень редко. Во-первых, дело это хлопотное, трудно собрать экспертов, достаточно компетентных в самых разных областях знания. А во-вторых, кому конкретно нужны глобальные предсказания, кто такое исследование будет оплачивать?

Поэтому или по каким-то иным причинам, но первый и на сегодняшний день единственный ставший широко известным экспертный опрос, связанный с многогранным футурологическим прогнозированием, был проведен сотрудниками американской корпорации RAND Т. Гордоном и О. Хелмером в 1964 году. Экспертами избрали не только известных ученых, но и популярных писателей-фантастов — А. Азимова и А. Кларка. Экспертам были заданы 30 вопросов о сроках реализации тех или иных научных идей и планов и 25 вопросов о сроках реализации изобретений, в основном, в области автоматизации.

Спустя 60 лет можно сказать, что сбылась почти половина прогнозов. Однако осуществились они в разной мере и в разные сроки, в том числе и не совпадающие с предсказанными.

Большинство экспертов было убеждено, что управляемая термоядерная реакция будет осуществлена в 1986 году, к 2003 году человек научится управлять процессами гравитации путем модификации гравитационного поля, и, наконец, к 2023 году человечество установит двустороннюю связь с инопланетянами (судя по сегодняшнему уровню развития науки, это вряд ли произойдет в ближайшей перспективе, если вообще произойдет). Но при этом эксперты единогласно сказали «никогда» в ответ на вопрос о возможности систематического прослушивания телефонных разговоров, а ведь это сегодня никого уже не удивляет.

За прошедшие годы ученые не раз и не два обращались к той небольшой работе Т. Гордона и О. Хелмера — в последний раз на моей памяти это произошло на рубеже ХХ и ХХI веков, когда футурологи всего мира подводили итоги века и пытались представить себе контуры грядущего тысячелетия.

В Советском Союзе (а затем в России и других странах бывшего СССР) экспертные футурологические опросы не проводились. У нас ведь было планирование — на год, на пятилетку, а дальше заглядывали только фантасты, они-то и были экспертами, и по их книгам можно пытаться понять, какие открытия ожидали человечество. А в нынешней России и сопредельных странах фантасты, похоже, и не стремятся такую картину написать — даже фрагментарно.

В прошлом году социолог из Нижнего Новгорода, кандидат социологических наук Юлия Святославна Шкурко задумала провести экспертный опрос, подобный тому, что провели сотрудники корпорации RAND. Она предложила и мне подумать, какими могут быть вопросы, и мы некоторое время обсуждали, кого из ведущих ученых хорошо было бы привлечь в качестве экспертов. Составили список, разослали приглашения и убедились в том, что вряд ли нам удастся то, что получилось у Гордона и Хелмера: почти никто из предполагаемых экспертов на наш призыв не откликнулся. Почему? Это тоже интересная проблема, касающаяся закрытости современного российского научного сообщества. Но это — другая проблема, социальная, а не футурологическая.

Идея нового экспертного опроса увядала, но сдаваться мы не хотели и обратились с предложением к Александру Сергееву — модератору интернетовского Клуба научных журналистов. Пусть ученые не хотят отвечать на десятки вопросов о будущем — нет у них времени, они своими трудами это будущее создают. Но журналисты, пишущие о науке — они, во-первых, неплохо осведомлены о новейших научно-технических достижениях, поскольку пишут об этом в своих печатных и Интернет-изданиях, а во-вторых, научные журналисты более открыты, им может показаться интересной идея нового футурологического опроса.

Так оно и оказалось. Более того, А. Сергеев предложил: давайте не станем ограничивать компанию экспертов только научными журналистами, пусть экспертом станет каждый, кто посещает сайт Клуба. Тогда и возникла идея провести опрос в Интернете. Идея вызвала интерес, и несколько крупных порталов заявили о своем желании разместить у себя наши вопросы. Откликнулись сетевые варианты журналов «Вокруг света», «Химия и жизнь», «Популярная механика», а также порталы «Астронет», Газета.ру, Грани.ру, Элементы.ру, Компьютера online, «Коммерческая биотехнология», ScienceRF.ru, радио «Свобода», PCweek, журнал «Здравый смысл» и др. Мы рассчитывали получить несколько сотен ответов, но уже в первый день число заполненных анкет перевалило за 800, и к концу опроса было получено 34339 анкет — намного больше, чем мы ожидали. Масштаб опроса превзошел все наши ожидания, ничего подобного ни по числу участников, ни по количеству полученной информации не было прежде не только в России, но и вообще в мире.

Среди участников оказались практически все слои населения — от докторов наук до школьников, от молодежи до пенсионеров, от безработных до начальников, и представители практически всех наук — от гуманитариев до технарей. Было из кого выбрать.

Мы, естественно, выбрали. Прежде всего, исключили анкеты, которые были пусты — начал человек отвечать, быстро понял, что не компетентен, или времени стало жаль, — и бросил. Затем исключили анкеты, заполненные просто так, «от балды». Скажем, пишет человек по всем пунктам «111» или «1234»… Потом исключили анкеты, где в комментариях оказались тексты, явно неадекватные… Затем исключили…

Исключив все, что нужно было исключить по всем правилам социологии, мы получили в сухом остатке 17934 анкеты — почти вдвое меньше, чем было изначально. Но зато эти почти 18 тысяч анкет оказались тем золотым запасом, из которого можно было черпать и черпать… Во всяком случае, сложилась картина будущего, какой ее представляют в среднем участники опроса — и вместе, и порознь: по возрастам, по специальностям, по уровню образования, по месту жительства, по социальному положению…

Теперь остается проверить — насколько правы наши «эксперты». По сути, названные ими числа — это характеристика общественного ожидания.

Итак…

* * *

Через 20 лет…

Через 20 лет, по мнению участников опроса, вступит в строй первая постоянно действующая термоядерная электростанция. Это предсказание принципиально важно по двум причинам. Во-первых, участники опроса уверены, что многолетние попытки физиков приручить термоядерную реакцию все-таки приведут к успеху, причем не в столь уж далеком будущем. Оптимизм радует — кстати, в опросе RAND эксперты тоже прогнозировали, что через 20 лет (в 1986!) термоядерная реакция будет приручена. Они ошиблись. Может, участники нашего опроса окажутся точнее в своих ожиданиях?

Но главное даже не «во-первых», а во-вторых: участники опроса, похоже, полагают, что через 20 лет будет, наконец, покончено с зависимостью человечества от «трубы», от нефтедобывающих стран. Это хорошо для Европы, для многих стран, не имеющих своих запасов нефти и газа, но для России это означает, что уже через 20 лет нужно будет не просто искать (искать уже будет поздно!), а успеть найти другой источник пополнения бюджета. Если через 20 лет человечество начнет пользоваться совершенно иными источниками энергии, позаботиться о собственном будущем нужно уже сейчас. Надеюсь, прогнозируя появление первой термоядерной электростанции, участники опроса это понимали.

И еще: через 20 лет физики получат, наконец, сверхпроводимость при комнатной температуре. Тоже давняя мечта ученых и инженеров. Если удастся создать вещество, способное при комнатной температуре пропускать электрический ток без потерь, изменится вся система энергообеспечения. Сейчас линии электропередач переводят в тепло до 10—15% энергии, а при изношенном оборудовании потери могут достигать и 30%. А при сверхпроводимости — никаких потерь: все, что вырабатывает электростанция, доходит до потребителя, в каком бы уголке планеты он бы ни находился, а работает электростанция на дармовом водороде, которого в любом океане залейся…

В общем, участники опроса искренне надеются, что до энергетического рая на Земле осталось всего 20 лет.

И еще: через 20 лет будут, наконец, разработаны методы радикального излечения рака. Вообще-то не от онкологических заболеваний умирают, в основном, люди на нашей планете. Но боимся мы больше всего умереть именно от рака, и то, что участники опроса прогнозируют, что уже через 20 лет от рака умирать перестанут, свидетельствует скорее именно о степени общественных ожиданий, а не о реальных возможностях медицины. Назвать 10 лет было слишком уж оптимистично — все понимают, что за такой короткий срок победить рак не удастся. Назвать срок в 30 лет или больше… Так ведь можно и не дожить… 20 лет — в самый раз. Любопытно, что сравнить нынешний прогноз с прогнозом экспертов RAND не представляется возможным: в 1964 году вопрос о том, когда удастся победить рак, даже не задавался — в те годы такая победа представлялась, видимо, совсем уж фантастикой…

Через 20 лет появятся надежные автомобильные автопилоты. Вполне возможно — автомобильный автопилот можно сконструировать уже сейчас, но толку от него пока будет немного, в массовое производство его не запустишь: нет сейчас таких дорог, где можно было бы положиться на автопилот и спокойно читать за рулем интересный роман или разговаривать по мобильному телефону. Так что автопилоты, возможно, через 20 лет и появятся. А дороги?..

Через 20 лет, по мнению участников опроса, доминирующей станет виртуальная форма общения. Электронные письма, чаты, блоги, на крайней случай — телефон… Все к тому идет, и если оценить скорость нарастания этой тенденции, что ж — пожалуй, 20 лет, действительно, оптимальный срок. Через 20 лет, получается, люди перестанут ходить в гости друг к другу, перестанут собираться на конференции, устраивать собрания? Нет, конечно, не перестанут, речь идет не об этом, а о том, какое общение будет занимать больше времени? И тут ответ очевиден.

Через 20—35 лет…

Через 22 года (в 2029 году), как полагают участники опроса, нога человека впервые ступит на поверхность Марса. Этот прогноз можно уже сейчас назвать достаточно точным — во всяком случае, он соответствует реальным срокам первой пилотируемой экспедиции на Марс, объявленным NASA. Американцы, правда, называют 2030 год, но отличие в год-другой, конечно, результат статистической неточности.

Через 25 лет геологи научатся, наконец, давать надежный краткосрочный (менее суток) прогноз землетрясений. Оптимистичный, на мой взгляд, прогноз, и говорит он скорее о нетерпеливом ожидании общества — особенно после трагического азиатского цунами.

Через 25 лет на Землю будут впервые доставлены образцы вещества с других планет Солнечной системы. Этот прогноз, по-моему, излишне пессимистичен — и тоже свидетельствует о степени общественных ожиданий. Лунное вещество на Землю доставлено уже более 30 лет назад. Доставлено на Землю и вещество солнечного ветра. Конечно, возвращение автоматического аппарата с Марса или другой большой планеты — задача гораздо более сложная, но вещество какого-нибудь спутника (Европы, например, или Титана) доставят, скорее всего, лет через 10—15. А может, еще раньше — все зависит от того, сколько денег вложат США (они сейчас лидируют в исследованиях планет с помощью автоматических аппаратов) в программу доставки на Землю вещества другой планеты.

Через 30 лет появится новый вид косметики: генетическая косметика. Внешность взрослого человека можно будет менять не с помощью болезненного хирургического вмешательства, а методами молекулярной и генной инженерии.

Через 30 лет начнется массовое медицинское применение нанороботов и широкое распространение квантовых компьютеров. Это очень важное общественное ожидание. Квантовый компьютер еще не создан, существует лишь общая идея, математическое обоснование и кое-какие физические эксперименты, связанные с квантовыми методами передачи информации. Однако уже сейчас понятно, что создание квантового компьютера — вопрос времени (и участники опроса это время оценили — 30 лет).

Через 35 лет продукты питания станут во всем мире генетически модифицированными — те, кто будет жить в середине века, забудут, что такое натуральная ветчина или натуральное молоко. И ветчина, и молоко, и многое-многое другое, что составляет основу нашего питания, станет не таким, как сейчас — возможно, даже более вкусным, более питательным, да и просто продуктов питания станет больше. Возможно, с помощью генетики удастся даже победить голод на планете. Голодать люди перестанут, но как отразится использование генетически измененных продуктов на последующих поколениях? На этот вопрос нет ответа ни у самих генетиков (хотя они и утверждают, что генетически измененные продукты совершенно безопасны для здоровья), ни, тем более, у футурологов.

Через 40 лет…

…появятся препараты долговременного действия, усиливающие интеллект. Долговременно — это, наверно, на всю жизнь? И каждый желающий сможет стать умным, как Эйнштейн? Нет, как Эйнштейн — вряд ли, гении — товар штучный и вовсе не объяснимый одним лишь мощным интеллектом. Но развивать способности новый препарат, наверно, сможет. Вопрос в том, многим ли людям на планете захочется усилить свой интеллект? Судя по тому, что сейчас происходит, интеллект — не то качество, которое в наши дни (может, в будущем ситуация изменится?) всеми признается необходимым для homo sapiens.

…будет создана постоянная обитаемая научная база на Луне. Обратите внимание: участники опроса стабильно скептически относятся к космической экспансии человечества. Если в оценках достижений биологии они склонны скорее приближать сроки выполнения тех или иных прогнозов, то, когда речь заходит о космонавтике и исследовании космического пространства, сроки получаются излишне большими. О создании на Луне постоянной научной обитаемой базы разговоры идут уже сейчас, и не существует принципиально неразрешимых задач, которые могли бы помешать созданию такой базы уже в ближайшее десятилетие — проблема, как это часто происходит в космонавтике в последнее время, исключительно в финансировании лунных проектов. Но за время, прошедшее после опроса RAND, кардинально изменилось отношение общества к освоению космоса. Сначала — человек, потом — космос. Так считает большинство участников, и это отражается на прогнозируемых сроках.

…будет реализована идея электронной прямой демократии. Иными словами, каждый избиратель сможет проголосовать за «своего» кандидата, не выходя из дома, простым нажатием клавиши на клавиатуре своего компьютера. Вопрос, правда, в том, хорошо ли это — прямая демократия, — и нужно ли вообще воплощать эту идею в жизнь? Ведь тогда у избирателя и ощущение личной ответственности за свой выбор может притупиться, отчего к власти могут прийти вовсе уж экстремистские элементы. Действительно, если сейчас нужно приложить усилие, пойти на избирательный участок, что-то там заполнить или вычеркнуть, в общем, совершить некие физические действия, то при прямой электронной демократии достаточно нажать на кнопочку, не вставая с дивана. Правда, до реализации идеи прямой демократии остается 40 лет, есть еще время передумать…

…хирурги станут заменять любые человеческие органы на такие же, выращенные в лабораторных условиях.

…биологи установят функции подавляющего большинства белков человеческого организма.

…врачи будут осуществлять постоянный контроль над состоянием организма посредством нанодатчиков.

Вот и представьте себе, как хорошо будут жить люди в середине нынешнего века! Рак побежден, голод тоже, внутренние органы (включая сердце) будут заменять, так что и другие болезни окажутся не страшны, внешность можно изменить по своему желанию, как и увеличить интеллект, и весь организм будет постоянно под контролем нанороботов, которые уж точно не позволят ничему «испортиться»! Казалось бы — живи хоть до 120 лет, хоть даже до двухсот! Но вот парадокс — на вопрос «когда продолжительность здоровой жизни увеличится до 120 и более лет?» участники опроса ответили: через полвека. Значит, по их мнению, всех перечисленных достижений биологии и медицины 2050 года окажется недостаточно для долгой жизни, и нужно будет что-то такое, на что потребуются еще десять лет изысканий… Что же это? Посмотрим, что произойдет, по мнению участников, именно в этот срок — через 50 лет.

Через 50 лет…

…войдет в строй первый космический лифт. Идее этой больше 40 лет, предложил ее советский инженер Ю. Н. Арцутанов. Впоследствии замечательный писатель-фантаст Артур Кларк посвятил популяризации этого проекта роман «Фонтаны Рая». Создание космического лифта, в принципе, дело, хотя и сложное, но очень нужное — таким образом на стационарные орбиты (и обратно на Землю) можно будет очень дешево доставлять тысячи тонн груза. Общественное мнение, однако, к осуществлению этих планов совершенно не готово. Хотя начать изыскания по созданию космического лифта можно уже сейчас, все же, по мнению участников опроса, пройдет полвека, прежде чем лифт примет первые грузы.

…будет определена физическая природа темной материи или энергии. Это, на мой взгляд, слишком пессимистическая оценка, особенно если учесть, что среди участников опроса большую часть составляли представители точных и технических наук.

…будет создана Единая теория поля, описывающая все фундаментальные взаимодействия. Эйнштейн надеялся создать такую теорию еще 60—70 лет назад. Не получилось. После Эйнштейна теоретическая физика продвинулась далеко вперед, и некоторые специалисты даже полагают, что единая теория, объединяющая если не все виды полей, то хотя бы электромагнетизм с гравитацией, уже создана. Возможно, за все виды взаимодействий отвечают так называемые «струны» и «браны», придуманные теоретиками. Но если справедлива оценка участников опроса (среди которых, повторяю, много представителей точных наук), то понадобится еще полвека для создания самой совершенной физической теории.

…будет проведен эксперимент, позволяющий выбрать между копенгагенской (вероятностной) и эвереттовской (многомировой) интерпретациями квантовой механики. Здесь тоже остается положиться на «коллективную интуицию» участников — ведь сегодня нет даже идеи такого эксперимента, а сама многомировая интерпретация квантовой механики еще не стала общепризнанной (хотя все к тому идет). В двух словах: речь идет об идее, предложенной американским физиком Хью Эвереттом полвека назад. Если Эверетт прав, то каждое мгновение мироздание раздваивается, расщепляется, разветвляется, возникают все новые и новые миры, столь же сложные, как наш, и причиной тому становится каждый природный процесс, где есть возможность выбора хотя бы из двух возможностей. Согласно копенгагенской трактовке, в природе реально осуществляется только одна возможность, а согласно Эверетту — все возможности, какие существуют. Но вот как это доказать, какой эксперимент для этого необходимо поставить — проблема, до решения которой еще далеко. Полвека — долгий срок, но может, именно столько времени действительно понадобится ученым, чтобы разобраться в сложной, но очень важной проблеме?

…будут обнаружены астрофизическими методами признаки жизни в других планетных системах. А здесь, пожалуй, 50 лет кажутся слишком большим сроком. Всего несколько лет назад астрофизики не знали ни одной планеты за пределами Солнечной системы. Сегодня их известно больше ста, причем некоторые всего в несколько раз массивнее Юпитера, и уже удалось определить, что на одной из таких планет существует атмосфера. При таких темпах увеличения чувствительности приемной аппаратуры наверняка уже лет через десять, а то и раньше, удастся не только обнаружить землеподобные планеты, но и определить признаки жизни, если, конечно, жизнь на других планетах вообще существует. Однако участники опроса скептически определили срок — полвека.

…человек с помощью новейших аппаратов достигнет глубин более 100 км. Сегодня самая глубокая скважина пробурена до глубины всего 13 км. За последние полвека максимальная глубина бурения не очень-то увеличилась. В таком случае, может, и 50 лет окажется мало для того, чтобы пробурить сто километров?

…будут внедрены ядерные или другие эффективные двигатели для космических аппаратов. Химические ракетные двигатели уже изживают себя — с их помощью к дальним планетам и, тем более, к звездам более или менее массивный корабль не отправить. Конструкторы уже лет тридцать работают над проектами альтернативных ракетных двигателей — атомных, ионных, парусных… Пока успехи невелики. Но пятьдесят лет — не много ли? Участники опроса, как уже говорилось, слишком скептически относятся к космическим проектам…

…будут созданы самосовершенствующиеся производственные линии. Все-таки хорошая жизнь наступит на Земле через 50 лет! Если, конечно, не произойдет глобальной экологической катастрофы, если не разразится война, если… Но если никакие «если» не помешают, то жизнь на нашей планете действительно станет прекрасной — люди будут жить до 120 лет и больше, еды достаточно, болезни побеждены, и вот еще: создание самосовершенствующихся производственных линий вообще избавит человека от необходимости трудиться на заводах и фабриках. И что же произойдет? Массовая безработица? На этот вопрос нет ответа, этот вопрос участникам не задавали…

…генетики научатся восстанавливать вымерших животных с помощью методов генной инженерии. Клетки вымерших животных, содержащие генетическую информацию, уже обнаружены учеными и исследуются в лабораториях. Не исключено, что живого мамонта, а может, даже динозавра мы увидим все-таки раньше, чем через полвека. А через полвека — наверняка.

…будет построена машина, думающая как человек. Вопрос: а нужна ли такая машина — участникам не задавали. Может, они бы ответили «нет». Но если такая машина все-таки кому-то нужна, то полвека для ее создания — срок вполне реалистический, если принять во внимание темпы развития кибернетики в наши дни.

…будут обнаружены физические/биохимические процессы, отвечающие за функционирование сознания. Некоторые ученые, впрочем, считают, что сознание и мышление вообще не связаны с биохимическими процессами в мозге, так что, если такие процессы все-таки будут обнаружены (через полвека или раньше), это будет очень важной вехой в познании.

…медики научатся регенерировать поврежденные части органов тела у человека. И вот тогда-то человек действительно сможет жить столько, сколько ему самому захочется!

…человека начнут клонировать в репродуктивных целях, как сейчас клонируют овец и других животных. Если верить некоторым энтузиастам (которые, скорее всего, просто шарлатаны, как представители известной компании «Клонайд»), то уже сейчас можно клонировать людей в репродуктивных целях. Но уж через полвека это наверняка будет возможно. Вопрос только — зачем?..

* * *

Что будет более чем через полвека? Эксперты корпорации RAND затруднялись называть конкретные сроки, если сроки эти превышали 50—60 лет. В своих ответах они в таких случаях чаще говорили «позднее, чем через полвека» или «никогда». В нашем опросе тоже часто встречались ответы «никогда», но при усреднении эти пессимистические оценки никогда не становились основными и не определяли средний срок ожидания. Поэтому, в отличие от опроса RAND, у нас встречаются и сроки, большие, чем полвека. Это действительно совсем уж далекая перспектива, и трудно оценить, насколько правы участники опроса в своих оценках. Поэтому я приведу эти оценки без комментариев. Просто посмотрите, что, по мнению наших «экспертов», ждет человечество во второй половине ХХI века.

Итак, через 60—90 лет…

Через 60 лет люди научатся предотвращать образование катастрофических ураганов и тайфунов.

Через 60 лет биологи сумеют погружать людей в искусственный длительный анабиоз.

Через 70 лет появится общедоступный городской воздушный транспорт.

Через 80 лет люди смогут управлять движением астероидов и комет.

Через 90 лет начнется регулярное экономически целесообразное управление погодой.

А вот каким будет человечество в начале ХХII века. Через 100 лет, по мнению участников опроса…

…на орбите спутника Земли будут построены города с населением более тысячи человек.

…будут взяты под контроль колебания глобального климатического режима на Земле.

…будет обнаружена астроинженерная деятельность других цивилизаций.

…появятся принципиально новые способы передвижения в космосе.

…будет создана искусственная жизнь.

И уж совсем в отдаленном будущем, через 200 лет, как полагают участники опроса, начнутся работы по терраформированию планет. Иными словами, человечество начнет перестраивать планеты по своему желанию, делать их похожими на Землю. Начнут наши потомки, скорее всего, с Марса, потом преобразуют Венеру, спутники больших планет… В общем, человечество займется той самой астроинженерной деятельностью, следы которой в космосе будут обнаружены, если верить участникам опроса, через сто лет…

***

Я рассказал далеко не обо всех результатах, полученных в ходе футурологического опроса. Конкретные даты прогнозов — главный результат, но далеко не единственный. Участники ответили еще на два десятка вопросов, связанных не со сроками, а с принципиальной возможностью того или иного научного или технического достижения. Многие ответы отражают сложившиеся в современном общественном сознании представления о том, какие науки приоритетны в своем развитии, какие направления техники следует развивать в первую очередь, какие конкретные достижения науки и техники осуществятся раньше, а какие — позже. В большей части этот вывод относится к российскому современному обществу, поскольку именно россияне составили основную часть участников опроса, причем часть активную, ту, которая на нынешнем этапе призвана формировать общественное мнение и научно-технические приоритеты. Насколько это так и так ли это вообще — задача для специального исследования, которое, несомненно, будет проведено.

БАНКА БАКЛАЖАННОГО САЛАТА

После обеда меня клонит в сон. Моя секретарша Тами разбирает корреспонденцию, а я отвечаю только на срочные звонки, одним глазом (раскрыть оба — выше моих сил) просматривая газеты.

Начинаю обычно с «Едиот ахронот» — заголовки на первой полосе у них точнее отражают содержание статей. Возможность создания правительства национального единства. Операция «700» на дорогах Израиля. В Рамалле убит палестинец, продававший землю евреям. Иерусалимский «Бейтар» стал чемпионом страны по футболу.

Звонок телефона прозвучал, когда я пытался прочитать фамилию арабского торговца, убитого людьми Раджуба. Аль-Мохейри? Или Аль-Махр? Может, Аль-Мухар?

Я поднял с трубку.

— Цви, — это был голос моей секретарши. — Пришел господин…

— Хузман, — подсказал мужской голос, у меня в приемной отличный аппарат, слышно каждое слово, даже если оно сказано на расстоянии трех метров от микрофона.

— Господин Хузман, — продолжала Тами. — Он просит, чтобы вы его немедленно приняли по делу, не терпящему отлагательств.

«Дело, не терпящее отлагательств» — фраза не из лексикона Тами. Обычно она говорит «очень срочное дело». Значит, просто повторяет слова посетителя. Могла бы, кстати, вообще не открывать дверь, на которой висит надпись «перерыв с 2 до 4».

— Тами, девочка, — сказал я, — тебе прекрасно известно…

— Извините, господин адвокат, но господин Хузман очень просит принять его, потому что промедление грозит потерей большой суммы денег.

Тоже чужая фраза, сказать так Офире никогда не пришло бы в голову.

— Передай господину Хузману, — буркнул я, — что, если я его приму, это грозит ему потерей, возможно, еще большей суммы.

— Согласен, — мгновенно отреагировал мужчина, как только Тами повторила мои слова.

— Он согласен, — сказала Тами в трубку.

— О Господи, — пробормотал я. — Ну хорошо, пусть войдет.

Господин Хузман оказался мужчиной лет тридцати пяти, плотным и коренастым, но с уже наметившимся животиком. Я взглядом показал на кожаное кресло справа от стола.

— Мне нужен ваш совет по конфиденциальному делу, — заявил господин Хузман, плотно усевшись. — И я намерен заплатить вам за такой совет нужную сумму, если она, конечно, окажется в пределах разумного.

«Предел разумного» — хорошая фраза. Для моего старинного друга Моше Авербуха предел разумного — сто шекелей. А для моего давнего врага Ицика Оханы и сто тысяч находятся в пределах разумного.

— Излагайте, — сказал я, жалея о том, что правила этикета не позволяют мне использовать пальцы для того, чтобы разлепить слипавшиеся веки. — Но ничего не могу обещать заранее, кроме, конечно, сохранения конфиденциальности.

— Пожалуй, я начну с самого начала, — проговорил господин Хузман и начал, естественно, с середины: — Мы с Михаэлем уже третий год покупаем билеты «Лото».

— Стоп, — сказал я. — Сначала так сначала. Несколько слов о себе. Потом несколько слов о неизвестном мне Михаэле.

Хузман нахмурился и сжал обеими руками щеки.

— Да, конечно, — сказал он. — Я немного не в себе… Мое имя Марк Хузман, мне тридцать три, по профессии программист, работаю в фирме «Интель», холост, точнее — разведен, сын остался с бывшей женой, которая проживает в Хайфе. Сам я снимаю квартиру в Рамат-Авиве.

Неплохо. Человек умеет сосредотачивать мысли и говорить кратко. Теперь еще три слова о каком-то Михаэле, и можно будет завершать разговор.

— Михаэль Левингер — мой друг. Тридцать два года, специалист по электронике, работает в тель-авивском отделении «Нетмедиа», это фирма-провайдер интернетовского рынка. Женат, имеет дочь девяти лет. Мы познакомились с Михаэлем, когда вместе служили в ЦАХАЛе, с тех пор дружим. Три года назад решили покупать билеты лотереи и все выигрыши делить пополам. Конечно, мы оба понимали, что делить, скорее всего, придется по сотне шекелей раз в год. Так оно и происходило — все в пределах законов теории вероятности.

Он неожиданно замолчал, и взгляд его начал шарить по поверхности стола. Ни газета, ни разбросанные в живописном беспорядке документы не привлекли, однако, внимания господина Хузмана. Я нажал на клавишу селектора и сказал Тами:

— Девочка, принеси нам по чашечке кофе. Нет, подожди, — я обернулся к Хузману. — Может, вы предпочитаете «Колу»? Или минеральную?

Чтобы сделать выбор, господин Хузман затратил три секунды, из которых две с половиной ушли, по-моему, на то, чтобы понять мой вопрос.

— Кофе, — заявил он. — Покрепче. Две ложки сахара.

— Ты слышала, девочка? — спросил я. — А мне как обычно.

— Сейчас, — сказал я господину Хузману, — нам принесут кофе, и вы мне расскажете о том, как ваш друг не хочет делиться с вами выигрышем в сотню тысяч шекелей. Возможно, я ошибся в сумме, и на самом деле вы выиграли пятьдесят тысяч. Или миллион?

— Почему? — спросил Хузман. — Не хочет делиться? Почему? Мы все честно поделили.

— Да? — вежливо сказал я. — Тогда, извините, я не понимаю, по какому поводу вы хотите услышать совет адвоката.

Тами внесла поднос с чашечками, и мы на минуту прервали нашу содержательную беседу, чтобы отхлебнуть кофе.

— Итак, — сказал я, — вы выиграли в лотерею и поделили деньги. Кстати, мне дважды доводилось вести дела, когда одна сторона обвиняла другую в том, что та отказывалась платить долю выигрыша… Сколько вы выиграли?

Он нахмурился, но ответил без запинки:

— Четыре миллиона двести тысяч шекелей.

Ого! Если друзья даже поделили выигрыш между собой, клиент, сидевший передо мной, стоил не меньше двух миллионов!

Я подумал, что господин Хузман может надеяться не только на чашку кофе, но и на рюмку коньяка. Чуть позже, однако.

— В чем же проблема? — спросил я.

Господин миллионер положил одну ладонь на другую, он уже не пытался скрыть от меня собственное волнение.

— Вы помните, наверное, — заговорил он, — что месяц назад никто не взял в лотерею первого приза, и выигрыш начал расти. Было два миллиона, потом три… Мы с Михаэлем выиграли, как обычно, двенадцать шекелей и семьдесят агорот — на каждого. Шутили по этому поводу. А в прошлый вторник первый приз достиг четырех миллионов. Мы проверяли билеты вместе. Мы живем по соседству друг от друга, и каждый вторник, когда разыгрывают призы, следим по телевизору… Мы настолько не ожидали этого выигрыша, что сначала даже не сравнили цифры. Потом… Ну, это неважно. Мы подождали положенную неделю и отправились в Управление лотерей.

— Были затруднения при выдаче приза? — осведомился я. Мне такие случаи были известны, возможно, именно с ними пришлось столкнуться этим двум счастливцам?

— Никаких, — покачал головой Хузман. — Мы получили чек на имя Михаэля, тут же отправились в его отделение банка, вложили чек на его счет, и Михаэль немедленно выписал мне чек на два миллиона, но служащий объяснил, что деньги я смогу получить, когда они поступят на счет Михаэля из Управления лотерей…

— Деньги поступили?

— Конечно.

— Погодите, — сказал я. — Прошлый вторник, да? Теперь вспоминаю, откуда мне знакома фамилия вашего друга. Репортер «Маарива» взял у него интервью.

Лицо Хузмана скривилось, будто он откусил от лимона.

— Мы уговорились держать выигрыш в секрете… Даже от родственников — до поры, до времени. Вы же знаете, сколько всяких… Но этот репортер… Не знаю, как ему удалось найти Михаэля… Если бы дома была Сара, его жена, ни о каком интервью и речи быть не могло, она бы просто спустила репортера с лестницы… Но ее не было, а Михаэль только вернулся с работы… В общем, он рассказал о себе все, и даже то, что он намерен делать с четырьмя миллионами…

— С четырьмя? — переспросил я. — Вы сказали, что получили половину.

— Да. Но я не уполномочивал Михаэля выдавать прессе мое имя. Обо мне репортер ничего не знал, и Михаэль не стал… Правильно сделал. Он же не мог сказать, что выиграл два миллиона, когда все знали, что четыре… Короче говоря, в пятницу в «Маариве» появилась заметка с фотографией, а в субботу Михаэль исчез.

Вот это, пожалуй, было, действительно, ближе к делу. Правда, я ничего не видел в газетах о бегстве новоявленного миллионера.

— Подробнее, — сказал я.

— Они собирались втроем на пляж. Михаэль в семь утра спустился вниз. Он обычно бегал по утрам, если не торопился на работу… Прошло несколько часов, Михаэль не возвращался… В полдень позвонил какой-то мужчина и сказал, что Михаэль находится у них в руках, и что если Сара до вечера воскресенья не принесет четыре миллиона шекелей, Михаэля убьют.

— Стоп, — резко сказал я. — Сара сообщила в полицию?

— Нет, этот негодяй сказал, что за домом следят и, если она заявит в полицию, то Михаэля убьют немедленно.

— Глупо и опасно, — заявил я. — За домом, может, и следили, но вряд ли похитители могли прослушивать телефонные разговоры. Жена вашего друга обязана была позвонить в полицию и предоставить действовать специалистам!

— Вам хорошо рассуждать… — вздохнул Хузман. — Сара была дома одна с ребенком… Деньги лежали в банке.

— Она, возможно, узнала голос? Каким он ей показался?

— Сара сказала: обычный мужской голос, немного гнусавый, ну, такой, когда человек зажимает пальцами кончик носа… Чтобы не узнали. На иврите говорил без акцента, но ведь сейчас любой араб говорит не хуже премьер-министра…

— Спорное сравнение, — пробормотал я. — Ну хорошо. В полицию Сара не позвонила, банки в субботу закрыты, родственники вообще не в курсе событий. Что же она предприняла?

— Связалась со мной, естественно. А что ей оставалось?

— Погодите, — сказал я. — Свои деньги вы получили, верно? Следовательно, Сара не могла заплатить четыре миллиона — их у нее не было.

Я уже понял, как развивались дальнейшие события, но хотел услышать продолжение из уст непосредственного участника.

— Сара позвонила мне, я ничего не понял, и она попросила, чтобы я немедленно приехал… Я был у нее в три часа…

— Минутку. Вы живете далеко друг от друга?

— В Рамат-Авиве. Нет, недалеко, минут десять на машине.

— Похититель говорил с Сарой в двенадцать, по вашим словам. Вы были у нее в три. Когда она вам звонила?

— Не было двух часов… Сара не сказала, что случилось, и я не очень торопился… Я ничего не знал, пока не приехал…

— Ясно. Что произошло дальше?

— Сара сказала, что этот… требует четыре миллиона. Я… Вы себе не представляете… Сара умоляла меня. Нет, это не то слово… Она готова была… В общем, я сказал, конечно, какие могут быть разговоры, я дам деньги…

— Получить в банке наличными такие большие деньги — проблема, — заметил я. — Даже если счет у Левингеров был общим, директор банка наверняка потребовал бы присутствия обоих вкладчиков. И время для того, чтобы деньги были доставлены. Надо полагать, вы свои миллионы положили на счет не в том же отделении банка?

— Нет… — сказал Хузман, и в голосе его я услышал очевидную заминку.

Мне было что сказать, но я пока оставил свои соображения при себе.

— Дальше, — сказал я. — Вы благородно согласились пожертвовать своим выигрышем для спасения жизни друга.

Наверное, именно такой тон нужно было выдерживать с самого начала. Ирония вывела Хузмана из себя или, точнее, заставила придти в себя — это уж зависит от начальной точки отсчета. Пальцы его перестали дрожать, а в голосе появился металл. Не сталь, конечно, а, скорее, мягкий свинец, но все же…

— Не понимаю вашей иронии, — сердито сказал он. — Да, я согласился отдать свои деньги. Интересно, вы бы отказали?

— Я знаю немало людей, которые поступили бы именно так, — вздохнул я. — Но мы отвлеклись. Продолжайте.

— Я потратил весь вечер, чтобы убедить Сару обратиться в полицию. Она отказалась наотрез. Я… Ночь я провел с ними — Сарой и Симой. Мне постелили в салоне, но я так и не заснул… Думал о том, что в это время делают с Михаэлем…

Ну, как же, именно о Михаэле, а не потерянных миллионах он размышлял всю ночь. Благородный рыцарь. В кои-то веки получил большие деньги и вынужден с ними расстаться, а думает при этом о друге. Бывает.

— Утром мы поехали в банк, — продолжал Хузман. — Сначала в мой, он был ближе, а потом… Деньги пришлось заказывать, и управляющий убеждал меня, что сразу просто невозможно… Нужно ждать до завтра… Я сказал, что деньги мои, и я не намерен отчитываться, но хочу получить их непременно сегодня до закрытия банка. Договорились, что я приеду в пять часов… Потом такая же история повторилась в банке, где лежали деньги Сары и Михаэля.

— Такая же? — переспросил я.

— Ну… Управляющий непременно желал видеть Михаэля. Я не знаю, что говорила Сара, я ведь ждал ее в машине… Она тоже договорилась на пять часов. Можно еще кофе?

Я кивнул и позвонил Тами.

— Миллион шекелей, — сказал я, — это сто пачек стошекелевых купюр. Чемодан денег. Два миллиона — два чемодана. Управляющий должен был подумать, что вы решили заняться подпольным бизнесом. Он обязан был предложить вам охрану. Он должен был сообщить в полицию, наконец. История все равно получила бы огласку. У входа в банк, когда вы выносили эти чемоданы, вас наверняка уже поджидали бы репортеры, вам непременно задали бы десяток вопросов, и ваша фотография обязательно красовалась бы на первой полосе газет с подписью вроде «Миллионер уносит деньги в чемодане». Господин Хузман, я вас внимательно выслушал, но ведь этот эпизод очень легко поддается проверке. Не скажете ли, в каком банке и каком отделении вы держали свои миллионы?

Тами принесла кофе, она видела в моем кабинете немало клиентов, терявших присутствие духа. Некоторых ей приходилось отпаивать, чтобы привести в чувство, и не всегда это были женщины. Но видеть перед собой застывшую статую ей, по-моему, еще не приходилось. Тами перевела взгляд на меня и подняла бровь.

— Ничего, девочка, — сказал я. — Все в порядке. Просто господин Хузман не очень продумал свою версию и теперь соображает, как выпутаться. Спасибо за кофе, девочка, я позову тебя, если будет нужно.

Тами вышла и закрыла за собой дверь.

— Так в каком банке… — начал я.

Статуя пришла в движение и пробормотала:

— Вы правы… Я, наверное, должен был…

— Если вы хотите, чтобы я вам в чем-то помог, господин Хузман, — сказал я, — то извольте говорить все, как было на самом деле. Единственное, что я уяснил из вашего рассказа: то, что вы никогда не имели дела с большими суммами денег и понятия не имеете о банковских правилах на этот счет.

Не знаю, что я такого сказал, но Хузман неожиданно успокоился. Это было очевидно. Он сложил руки на груди, откинулся на спинку кресла, взгляд его прояснился, ногу он закинул за ногу и вообще — превратился из загнанной лошади, не знающей, как добраться до конюшни, в респектабельного жеребца, присматривающего себе в стаде породистую кобылу.

— Ну да, — сказал он. — Это было глупо. Но вы правы: ни я, ни Михаэль ни разу в жизни не видели не только «живого» миллиона, но даже паршивой сотни тысяч. Черт возьми, мы всегда вкалывали и тратили больше, чем зарабатывали. Машина, квартира… Вы думаете, мы играли в «Лото» потому, что хотели иметь миллион? Мы даже не представляли себе, что такое миллион! Мы покупали лотерейные билеты, чтобы говорить себе каждый раз: вот, только одна цифра, и можно было… Это все было не реально! Человек, мечтающий о миллионе, совершенно не представляет себе, что это такое на самом деле…

Он наклонился вперед и продолжал, глядя мне в глаза:

— И вдруг — сразу четыре миллиона. С вами когда-нибудь бывало такое?

— Нет.

— Ну вот! — торжествующе воскликнул он, будто что-то сумел объяснить. — Когда Михаэль отправился в Управление лотерей за чеком, мы уже твердо решили: возьмем деньги наличными, запремся в комнате, вывалим бумажки на пол и будем плясать на них час, два, три… пока не устанем и не поймем, что все происходящее — правда. Вы можете это понять? Не можете, это видно по вашему лицу! Я… В общем, чек Михаэль получил во вторник и целый день уламывал управляющего банком, чтобы тот все-таки заказал эти четыре миллиона наличными. Мы твердо намерены были поплясать на них прежде, чем разделить и положить обратно в банк… Вы думаете, что мы — идиоты?

Я так не думал, но теперь мне был понятен ход его мысли.

— Мы не потеряли бы полчаса времени, — заметил я, — и вы не потеряли бы половину моего доверия к вашим словам, если бы сразу рассказали, что взяли наличные деньги. Не такое уж это безумное желание — плясать на нарезанной бумаге.

— Сара, — пробормотал Хузман. — Она говорила, что это безумие, но раз в жизни можно быть безумным…

— Согласен с ней, — вежливо перебил я. — Не могли бы вы теперь, признавшись в ужасном пороке, рассказать все с самого начала — и правду?

* * *

Еще полчаса спустя я, как мне кажется, действительно смог с точностью до одного часа восстановить ход событий. Погубило господина Хузмана и его друзей не желание сплясать на миллионах (тут я их, пожалуй, мог понять, хотя сам в подобных обстоятельствах ограничился бы разглядыванием суммы прописью, написанной на чеке), нет, их погубил случай — то обстоятельство, что миллионы свои они получили в пятницу и, следовательно, до воскресного утра вынуждены были жить с ними в одной квартире. Точнее — в двух: свою долю, потоптав ее ногами, господин Хузман забрал с собой.

Утром в субботу Михаэль, как он это обычно делал, спустился на улицу, чтобы несколько раз обежать вокруг квартала. Он не вернулся ни через час, ни через два, Сара не находила себе места, а в полдень позвонил неизвестный, сообщил о похищении и назвал сумму выкупа.

Я обратил внимание на то, что похитители ни словом не упоминали Хузмана — требовали они четыре миллиона и полагали, видимо, что все деньги находятся у Сары с Михаэлем.

Впав, естественно, в панику, Сара пошла к Хузману, благо жили они недалеко друг от друга. Почему-то женщина вбила себе в голову, что похитители прослушивают телефонные разговоры (интересно, как?) — ведь они запретили сообщать в полицию и, следовательно, должны были каким-то образом проконтролировать выполнение этого требования.

Бедняга Хузман, который, должно быть, в одиночестве пересчитывал свои два миллиона, с приходом Сары впал в тихое отчаяние — не потому, что под угрозой оказалась жизнь единственного друга, а по другой, тоже естественной, причине: впервые в жизни заполучив столько денег, он вынужден был с ними расстаться.

Процедура передачи чемоданов была обдумана вполне профессионально. В десять вечера в воскресенье Сара должна была подъехать на машине к перекрестку Цфирим. Там, кроме поворота на Гиват-Ольгу, начиналась узкая проселочная дорога, которая вела в сторону кибуца Тирас. По обе стороны дороги росли апельсиновые деревья и в это время суток практически не было ни машин, ни людей. Нужно было проехать два километра, удалившись от главного шоссе, и остановиться. Здесь дорога имела еще одно ответвление — вероятно, кибуц хотел проложить сквозной путь через апельсиновую плантацию на магистральное шоссе, но то ли не хватило денег, то ли изменилась ситуация. Как бы то ни было, колея, которую даже не заасфальтировали, через полкилометра упиралась в тупик. Вот сюда и должна была Сара доставить чемоданы с деньгами ровно в одиннадцать часов. Вытащить чемоданы из багажника, оттащить к апельсиновому дереву, стоявшему справа от колеи, оставить чемоданы и выбираться на дорогу задним ходом, поскольку развернуть машину здесь было невозможно.

И уезжать домой.

И — никому ни слова. Ни сейчас, ни в будущем. Иначе…

Что — иначе? Иначе господа похитители возьмутся не за Михаэля уже, а за дочь Симу. И без всякой возможности выкупа…

Хузман хотел поехать вместе с Сарой, но женщина отказала наотрез. Если похитителям не было известно, что деньги были разделены, то появление чужого мужчины неизбежно будет воспринято как нарушение договоренности. Как они будет действовать, предсказать невозможно. Начнут стрелять?

Собственно, они в любом случае могли начать стрельбу — об этом ни Сара, ни Хузман не подумали, а я не стал делиться своими соображениями. Действительно, женщина привезла четыре миллиона в глухомань, где на расстоянии нескольких километров нет ни одной живой души. Что стоило преступникам расправиться и с ней, а затем (или заранее) с ее мужем? Получить деньги и навсегда покончить со свидетелями.

То, что этот сценарий не был исполнен, наводило меня на мысль о том, что арабский след, пожалуй, не стоило принимать во внимание. Террорист, для которого жизнь еврея не стоит не только четырех миллионов, но даже и шекеля, непременно убил бы обоих. Впрочем, рассказ Хузмана наводил и на другую мысль, куда более простую…

Сара вернулась домой в час ночи, Хузман ждал ее, сидя у телефона и готов был уже, на все плюнув, звонить в полицию. Сима спала.

По словам Хузмана, войдя в салон, Сара лишилась последних сил и потеряла сознание. Ему пришлось приводить женщину в чувство, он не помнил, сколько это заняло времени, потом они пили кофе на кухне, Сара дрожала и вскакивала от любого шороха, ей было обещано, что мужа освободят немедленно, а время шло, и ничего не происходило. Телефонный звонок раздался в половине четвертого.

Приятный женский голос («Безек» умеет подбирать сотрудников) сообщил, что абонент желает говорить за счет принимающей стороны. Звонил Михаэль. По его словам, он находился на неизвестном ему перекрестке, похитители привезли его сюда, завязав глаза, высадили и умчались.

Михаэль прошел по шоссе несколько сотен метров до ближайшего указателя и обнаружил, что находится в семи километрах от промышленной зоны Башан в районе Ариэля. Здесь же был и таксофон…

— Стой на месте, — нервно приказал Хузман. — Я выезжаю.

Саре тоже не терпелось увидеть мужа, но Хузман резонно сказал, что тогда некому будет остаться с ребенком, а девочка может случайно проснуться… Он поехал один.

Хузман подобрал друга — тот стоял на обочине, одежда его была помята и в пыли. Вернулись домой и до утра сидели в салоне, перекидываясь ничего не значащими словами.

А утром еще нужно было идти на работу.

Работал Хузман в тот день из рук вон плохо — сказывалась не столько бессонная ночь, сколько мысль о том, что ему никогда не везло в жизни. Единственный раз стал миллионером и на тебе… Хотел ведь скрыть от всех свое счастье… Никто не знал… И нужно же было этому идиоту Михаэлю растрепаться… Сам погорел и друга потащил…

Господи, какой дурак…

* * *

— Ну хорошо, — сказал я, когда детали этой странной истории были мной разложены по полочкам. — От меня-то вы теперь чего хотите? В полицию вы обращаться не намерены, я вас верно понимаю? Да и чем сейчас поможет полиция? Вы поступили изначально глупо, взяв наличные деньги.

— Я хочу вернуть свою долю! — воскликнул Хузман. — Я готов отдать вам четверть… это полмиллиона шекелей… если вы придумаете и посоветуете мне, как вернуть деньги.

Мы уже полчаса сидели не за столом, а у журнального столика в углу кабинета — в низких креслах, где я обычно беседовал с особо почетными клиентами, когда нужно было создать обстановку непринужденности. Я достал из бара бутылку коньяка, пил мелкими глотками, обдумывая, как бы слупить с клиента обещанные полмиллиона, не отработав ни шекеля. Мне-то была ясна полная безнадежность этого дела. Я мог вообразить в уме сколь угодно хитроумную комбинацию по обнаружению тех, кто похитил Левингера, но это ни на шаг не приближало к возвращению денег. Похитителей мало было обнаружить, нужно было заставить их поделиться похищенным. К тому же, у меня имелось соображение, которым я не собирался делиться с клиентом, но именно оно заставляло сильно сомневаться в том, что Хузман получит назад свою долю. Доля Левингера Хузмана не интересовала — он желал вернуть свою. И при этом он категорически не желал вмешивать полицию, что было и вовсе глупо.

Все это я уже имел возможность объяснить Хузману, но он стоял на своем. Точнее, на своем стояли Сара с Михаэлем, которые до такой степени были напуганы угрозами негодяев расправиться с девочкой, что и мысли не допускали о возможности разглашения тайны.

На Хузмана было жалко смотреть. От коньяка его разморило, и он был похож на мороженое, растекшееся по дну вазочки. Не знаю, что сыграло большую роль в моем решении — вид несчастного или величина возможного гонорара.

— Пожалуй, — заявил я, — я соглашусь на ваше предложение: четверть выигранной вами суммы в случае, если я найду деньги раньше, чем полиция. В случае неудачи вы платите обычный гонорар — пять тысяч шекелей плюс расходы. И еще: я не сыщик, а адвокат. Для ведения расследования мне придется оплачивать услуги частного детектива.

— Да! — воскликнул Хузман. — Согласен!

— Это будет стоить немалых денег, — предупредил я. — А вы и без того лишились своих миллионов…

— Согласен, — повторил Хузман, но упоминание о потерянных миллионах все же навело его, видимо, и на мысль о необходимости экономии. На его лице отразилась быстрая игра мыслей, он что-то подсчитал, что-то сложил и от чего-то вычел, после чего сказал еще раз, будто точку поставил: — Согласен.

И, отрезая себе путь к отступлению, энергично кивнул головой.

Я вытащил из кармана коробочку сотового телефона и набрал номер Сингера. Ответил мне не рассудительный голос детектива, а вой полицейской сирены, который был слышен, видимо, на другом конце комнаты. Во всяком случае, Хузман вздрогнул и, выпрямившись, бросил на меня испуганный взгляд. Несколько секунд спустя сирена смолкла, и я услышал голос:

— Сингер слушает. Говорите.

— Ты поставил себе сирену? — спросил я.

— А, Цви, — обрадовался детектив. — Нет, это меня обогнала полицейская машина. Мчатся, как на пожар, не попасть бы им в аварию.

— Где ты находишься и в каком направлении движешься?

— Только что пересек перекресток улиц Жаботинского и Ибн-Гвироль, еду к себе.

— Очень удачно, — обрадовался я. — Если ты на следующем перекрестке повернешь не налево, а направо, то будешь у меня через десять минут и услышишь любопытную историю, которая даст тебе возможность заработать.

— Замечательно, — сказал Сингер. — Редкий случай, когда за истории еще и платят деньги.

* * *

Выслушав клиента, он уже не был настроен столь же оптимистично. Вопросы, однако, задавал быстро, не давая Хузману времени обдумывать ответы:

— Показался ли Саре голос преступника похожим на чей-либо?

— Н-нет… Она сказала, что голос был высоким и чуть гнусавым.

— Акцент?

— Без акцента. Хотя она точно не уверена, возможно, был легкий арабский акцент.

— Михаэля все время держали в одном и том же месте, никуда не перевозили?

— Нет. В одном. Он говорит, что это, скорее всего, второй этаж. Примерно двадцать ступенек, точнее он не знает.

— И ни разу не сняли с глаз повязку?

— Ни разу. Он дважды пробовал и оба раза получал кулаком под ребра. Его ни на минуту не оставляли одного.

— Даже в туалете?

— Н-наверно… — Мысль о туалете, видимо, в голову Хузману не приходила, он представил себе друга сидящим на унитазе с повязкой на глазах и под пристальным взглядом похитителя, и картина эта вызвала у него нервный смешок.

— Ваш друг может описать похитителей?

— Н-не очень… Михаэль так перепугался, что… Я его понимаю, — пробормотал Хузман.

— Кому пришла в голову идея взять деньги наличными, чтобы поплясать на них?

— Н-не помню. Кажется, сначала об этом в шутку сказал Михаэль. Ни Сара, ни я не отнеслись серьезно, но потом, слово за слово… Идея и мне показалась, в конце концов… Я ведь никогда не видел столько денег. Даже десятой части…

— Вас могли ограбить по дороге из банка. Вас могли ограбить дома. Директор банка не пробовал отговорить Левингера?

— Пробовал, конечно. Но мы уже решили… Меня в банке, естественно, не было, я ждал в машине на улице и ехал за Сарой и Михаэлем до дома.

— Очень удачно. Не заметили ли вы чего-нибудь, что могло навести на мысль, что за машиной ваших друзей следили?

— Нет, мне и в голову… Сильное движение, я старался не отстать…

— Свою долю вы забрали сразу? Я имею в виду — после того, как поплясали?

— Да… Сложил в чемодан…

— Положили в багажник?

— Что вы! Рядом с собой на сидение. А дома — в шкаф.

— Сара ездила передавать деньги одна?

— Конечно… Ей ведь сказали, что, если заметят, что она кого-то… то сразу… Я предложил поехать с ней… или следом… но она отказалась. Я ее понимаю, но…

Закончилась пленка в диктофоне, и Сингер переменил кассету.

— Хорошо, — заявил он еще полчаса спустя. — Вы можете идти. Я буду держать адвоката в курсе расследования, а он будет связываться с вами. Предупреждаю — шанс обнаружить деньги близок к нулю.

— Понимаю, — пробормотал Хузман с несчастным видом.

— Поиск заметно облегчился бы, — продолжал Сингер, — если бы я мог опросить ваших друзей, особенно Михаэля. Пожалуй, я так и сделаю чуть позднее.

— Нет! — воскликнул Хузман, но его восклицание не произвело на Сингера впечатления.

— Желание клиента — закон, — сказал Сингер, пожимая плечами и бросая на меня быстрый взгляд. Он явно намеревался нарушить обещание, и мне было любопытно — под каким предлогом.

* * *

— Странная история, — заявил Сингер, когда за клиентом закрылась дверь. — Начну с того, что переговорю с директором банка. Потом съезжу на эту злосчастную апельсиновую плантацию. По сути, это единственное место, о расположении которого известно достаточно точно.

— Видимо, только потому, что там вряд ли можно будет обнаружить какие-нибудь следы, — заметил я.

— О! — воскликнул Сингер. — Похоже, наши мысли движутся в одном направлении. Ты думаешь, что…

— Просто эти Левингеры не хотели делиться с Хузманом двумя миллионами. И разыграли представление. По-моему, очевидно, что все, рассказанное Левингером, — фантазия.

— Я бы не сказал, что это очевидно, — покачал головой Сингер, — но есть достаточные основания полагать именно такое развитие событий.

— Твои соображения, — полюбопытствовал я.

— Смотри. Зачем Михаэль дал интервью? Он же понимал, что этим привлекает к себе внимание. Обычно лотерейные миллионеры оберегают свое инкогнито — им не нужны нуждающиеся родственники, зачем им просители, ищущие спонсоров и меценатов, зачем лишнее внимание соседей и всякой швали, наконец? Дальше. Дурацкая идея поплясать на деньгах. Идея, по словам клиента, была высказана не им, а Левингером. Далее. Само похищение. Ты прав, все это смахивает на дурной театр.

— Ты думаешь, что субботу и воскресенье Михаэль провел у каких-нибудь родственников?

— Не исключено, но маловероятно. Родственники могли проговориться в присутствии Хузмана, и тот, даже при его доверчивости, заподозрил бы неладное. Друзья отпадают по той же причине. Он мог съездить, скажем, в Эйлат и снять номер в гостинице — имея столько денег, он мог себе это позволить. А жена звонила ему и информировала о том, как развиваются события.

— Дочка… — начал я.

— Да, — перебил меня Сингер. — Это слабое звено. Она не должна была знать ничего. То есть — ничего вообще. Ни о договоренности надуть Хузмана, если такая договоренность имела место, ни о похищении, если Михаэля действительно кто-то похищал. В обоих случаях байка, рассказанная ей, по словам Хузмана, Сарой, вполне годилась. Любопытно, девочка тоже плясала на деньгах или ее к этой оргии не допустили, чтобы она не решила, что родители повредились в уме?

— Неважно, — заметил я, — у девочки информации не получить, это ясно. Значит, исходим из предположения о том, что Левингеры попросту решили не платить Хузману и разыграли историю с похищением, твердо зная, что Хузман не сможет отказать, если будет поставлен перед выбором: кошелек или гибель друга. Для этого нужно было, чтобы деньги были выданы Хузману наличными, иначе он должен был бы пойти в воскресенье в банк, и ему были бы заданы вопросы, а он, в отличие от Левингеров, куда более плохой актер. Он не смог бы скрыть «правду» о похищении, директор банка непременно позвонил бы в полицию… И так далее. Наличные намного упростили дело. И еще один аргумент — слабый арабский акцент похитителя.

— Ну, это тривиально, — махнул Сингер. — Это просится. О'кей. Пожалуй, шанс вернуть деньги не так мал, как мы изобразили Хузману, верно?

— Видишь ли, — сказал я, зевнув, — если бы я не сомневался в том, что похищение произошло в действительности, я бы не стал тебе звонить. Ты ж понимаешь, что, уплыви деньги на территории, шанс вернуть хотя бы агору стал бы равен нулю.

Сингер поднялся.

— Поеду к Левингерам.

— Хочешь сразу…

— Нет, сегодня я послежу за домом, посмотрю, как они будут действовать, составлю представление. А завтра нагряну с визитом. Деньги наверняка в квартире, перевозить чемоданы в другое место слишком рискованно, учитывая паблисити в газетах.

— Согласен, — сказал я. — Легкое дело, верно?

Странно, но у меня уже тогда было ощущение, что легкость эта — кажущаяся.

* * *

К вечеру странный клиент совершенно выпал у меня из памяти. И без него забот хватало. Позвонил старый знакомый Фарук Аджеми и начал плести несусветную историю о том, как строительный подрядчик со странной фамилией Макарозен не выплатил долг в размере ста семидесяти тысяч шекелей, и как теперь он, Фарук, из-за этого задолжал банку, и банк… В общем, обычная история, какие приключаются по десятку в день, но особенность состояла в том, что Аджеми был израильским арабом и строил для арабов в районе Рамле, а в компаньоны брал еврея, и всегда это обходилось ему, хотя и дороже, но спокойнее. Межнациональные отношения Фарука не волновали — он точно знал, что когда-нибудь в будущем Рамле вновь станет арабским, точнее говоря, — палестинским — городом.

Когда Аджеми явился ко мне впервые — было это вскоре после Войны судного дня, — я, помню, обиделся за еврейскую нацию и даже готов был указать посетителю на дверь. Уловив на моем лице выражение сдерживаемой свирепости, Аджеми сложил руки на груди и заявил:

— Да вы не обижайтесь, адвокат, я ведь к вам пришел, а не к палестинскому юристу, значит, вам доверяю больше. А то, что Рамле — арабский город, так ведь и Хеврон — еврейский, ну так что? В Рамле заправляют евреи, в Хевроне — мы, все перемешалось в этом мире, Аллах видит и, если захочет, то в свое время наведет порядок. А нам здесь пока жить, у меня израильский паспорт, и, если вас, адвокат, станет обижать мой родственник, я буду защищать вас, а не его, можете не сомневаться. Но мечтать-то каждый может, верно? Вы, евреи, две тысячи лет говорили друг другу «на будущий год в Иерусалиме», и ничего от этого не менялось в мире. А мы говорим «Рамле и Лод — арабские города», и от этого тоже ничего не меняется. Так что же обижаться? Где мне подписаться, здесь?

— Да, — сказал я. — И сумму гонорара не забудьте прописью.

— Обязательно, — кивнул Аджеми, подписал и протянул мне руку.

Рукопожатие, как и слово, у него было твердым.

С тех пор прошла четверть века, и я успел заработать на делах Аджеми не один десяток тысяч шекелей. Но, признаюсь, каждый раз возникало не очень приятное ощущение, что деньги эти нечистые, ощущение было, конечно, нелепым, денег Аджеми я и в глаза не видел, а чеки ничем не отличались от прочих. Излагал свои истории Аджеми всегда очень обстоятельно, и — так у нас повелось — я внимательно выслушивал до конца, хотя обычно уже после второго предложения знал, кому, где и сколько нужно будет отвалить, в какой суд обратиться…

В тот вечер я чуть было не нарушил традицию, прервав Аджеми на полуслове. Он, впрочем, лишь на мгновение запнулся, уловив в моем голосе некую напряженность, а потом продолжил рассказ, и я сосредоточился, а к концу эмоциональной речи клиента Хузман растворился, и выигрыш его растворился тоже. До завтрашнего утра.

* * *

Встаю я рано, обычно не позднее семи. Жена еще спит, и завтрак я себе готовлю сам. Я как раз дожидался, когда поджарятся тосты, когда зазвонил телефон. В такую рань мне обычно звонит старый перечник Йоси, чтобы сообщить главную новость дня, вычитанную им на первой полосе «Едиот ахронот».

— Ну что, — сказал я, поднимая трубку, — Ханегби ушел уже в отставку или нет?

— Что? — переспросил мужской голос, явно не принадлежавший Йоси Менделевичу, хозяину большой аптеки на углу Ха-яркон и Буграшов. — Ты, похоже, ночь не спал, размышляя о развале правительства?

— А, — узнал я, — с добрым утром!

Это был Сингер, и я лишь теперь вспомнил о вчерашнем посетителе. Неужели детектив уже нашел чемоданы с деньгами?

— С добрым… — с сомнением сказал Сингер. — Есть новость. Только что умер Михаэль Левингер.

— Отчего умер? — не понял я. — Почему? Он же молодой…

— И молодые умирают, — философски заметил Сингер, — если их отравить.

— Повтори! — потребовал я и тут же поправил сам себя: — Нет, лучше приезжай сюда.

— Я уже еду, — сказал Сингер. — Проезжаю Арлозоров, буду через пять минут.

Тосты сгорели, и я выбросил их в мусорное ведро.

* * *

— Вчера, — сказал Сингер, — чета Левингеров собрала в своей квартире человек десять. Праздновали выигрыш в лотерею. На самом деле Михаэль с Сарой, надо полагать, разыгрывали перед Хузманом очередной спектакль — радость по случаю освобождения, ибо праздовать потерю денег было, конечно, нелепо. Сара приготовила индейку и несколько салатов. Из напитков был сухой «Хеврон», коньяк «Наполеон» и водка «Старка».

— Салаты Сара готовила сама? — спросил я.

— Хороший вопрос, — кивнул Сингер. — Меня это тоже интересовало. Было пять салатов, три из них — баклажанный, острый и с хумусом — куплены в сепермаркете в квартале от дома, а два Сара сделала лично и утверждает, что ей никто не помогал.

— На стол подавала она сама?

— К этому я еще вернусь, Цви, не опережай события.

— Извини…

— Итак, вчера, покинув твой кабинет, я позвонил Хузману и пригласил его в свою контору, где около часа пытался добиться какой-нибудь дополнительной информации. Тогда-то я и узнал, что вечером Хузман отправляется в гости к Левингерам якобы для празднования выигрыша — все знакомые были приглашены еще в четверг, когда радость оставалась неомраченной, и отменять вечеринку Левингеры посчитали невозможным. Хузман отправился домой, а я поехал на плантацию. Поиски заняли около часа, а потом стало темно, и я отложил осмотр до утра. Мне это не представлялось особенно важным, поскольку я, как и ты, полагал, что деньги должны находиться у Левингеров. Поэтому утренний осмотр плантации я поручил моему работнику…

— Кому именно? — прервал я.

У Сингера работали двое агентов — Хаббард и Подражанский, причем последний был, на мой взгляд, очень перспективным молодым человеком, он несколько лет назад служил в боевых частях, а потом работал в полиции, правда, служба ему не понравилась — рутина, — и он уволился, что вызвало удивление полицейского начальства, Подражанский был на хорошем счету. Сингер пригласил его к себе вместо открывшего свое дело Оханы. Если Сингер отправил в рощу именно Подражанского, то за результат осмотра можно было быть спокойным. Если поехал Хаббард, я бы предпочел иметь еще один осмотр.

— На плантацию поехал Подражанский, — сказал Сингер, — а Рона я поставил около дома Левингеров, он должен был дать мне знать, когда глава семейства покинет квартиру. Особенно, если в руках у него будут чемоданы.

— Но события развивались совершенно иначе, — продолжал Сингер. — Часов около трех ночи меня поднял с постели телефонный звонок. Это был Хузман — в полной панике, я не сразу понял, что произошло. Сара, по его словам, накормила гостей некачественной едой. Вот уже час его мутит, он даже думал вызывать скорую. Представь себе, что глубокой ночью тебе звонит клиент и сообщает, что сидит в туалете, потому что съел испорченную еду. Каково, а? Но следующая фраза была такая: «А сейчас звонила Сара и сказала, что Михаэлю ужасно плохо, что он умирает и, может, уже умер.» И ей тоже плохо, тошнит и все такое. И он, Хузман, очень боится, что это — месть. Чья? Как — чья? Похитителей. Они же сказали Левингерам, чтобы те держали язык за зубами. А те проговорились ему, Хузману, и вот… Разговор прервался, потому что… В общем, клиент опять побежал в туалет.

— Чушь, — сказал я. — Даже если похитители существовали на самом деле, как они могли отравить пищу в доме Левингеров? Они что — собирались покончить со всеми сразу, и с хозяевами, и с гостями?

— Цви, согласись, что когда плохо себя чувствуешь, логические способности гаснут…

— Хорошо. Дальше. Он хотел, чтобы ты сделал ему промывание желудка?

— Нет, он хотел, чтобы я немедленно отправился к Левингерам, потому что возник шанс обнаружить похитителей. Ведь если отравление — их рук дело, они должны контролировать последствия, и кто-то из них наверняка сейчас следит за домом Левингеров. Ждут, например, приедет ли «скорая помощь».

— Господи! — воскликнул я. — Какая буйная фантазия!

— Тебе бы… — начал Сингер, но вовремя остановился и только пожал плечами. — Естественно, я посоветовал Хузману вызвать «скорую», никуда ехать я не собирался, но иметь информацию не мешало, и я позвонил Ноаму Сокеру, это мой приятель, он работает в центральном отделении «скорой»…

— Скажи-ка, Арье, а в Главном раввинате у тебя нет знакомых, которые могут поставлять тебе нужную информацию?

— В раввинате? Есть, конечно, сыщик без источников информации все равно, что птица без крыльев, вот и приходится… Так мне продолжать?

— Безусловно, — сказал я.

— Сначала мне не повезло. Сокер сегодня ночью не дежурил, мне пришлось поднимать его с постели. Подробности разговора опускаю. Однако четверть часа спустя я знал, что Михаэль Левингер был в два часа сорок минут доставлен в приемное отделение больницы «Барзилай» с признаками острого пищевого отравления. Умер полчаса спустя, не приходя в сознание. С Михаэлем была доставлена в больницу его жена Сара — тоже с признаками отравления, но значительно более слабыми. После принятия мер была отправлена домой. Никуда, конечно, не поехала, потому что в это время Михаэль был уже мертв. Далее. Примерно в то же время еще пятеро участников вечеринки обращались в «скорую» — с теми же самыми признаками. Но во всех случаях, кроме Михаэля, отравление оказалось легким, к утру люди пришли в себя и отправились на работу.

— Подозрение возникло у одного из врачей, — продолжал Сингер. — Внешние признаки соответствовали отравлению пищевым ядом. Однако скорость, с которой наступила смерть Михаэля, с одной стороны, и слабые признаки отравления у остальных гостей, — с другой… Короче говоря, врач обратился в полицию — возникло подозрение, что отравление не было делом случая. Спать я, как ты понимаешь, больше не ложился…

— А выглядишь, как огурчик, — вставил я.

— Маринованный, — поправил Сингер.

— Кто занялся делом?

— Инспектор Хутиэли собственной персоной.

— Он тебя недолюбливает.

— Тебя тоже, Цви, особенно после дела Зильбермана, когда ему пришлось согласиться с нашей версией событий. Я старался держаться в тени, иными словами, сидел дома и вызванивал своих информаторов. Поэтому знаю гораздо меньше, чем хотелось бы. Хутиэли вся эта история тоже показалась весьма подозрительной. О пресловутом похищении он, естественно, не знал, но имел представление о сумме, выигранной Левингером в ЛОТО. Нетрудно сложить два и два: человек выигрывает четыре миллиона и несколько дней спустя умирает от острого отравления. Сейчас Хутиэли наверняка знает, что в пятницу Левингер взял из банка наличными всю сумму выигрыша. Инспектор поступил совершенно естественно: изъял для экспертизы все остатки пищи и потребовал вскрытия тела Михаэля. Результат стал мне известен за несколько минут до того, как я позвонил тебе.

— Не терпелось поделиться? — буркнул я. — А если бы результат стал тебе известен в два часа ночи?

— В два часа события только начали развиваться, и Михаэль был жив, — покачал головой Сингер. — Один из салатов, съеденных Михаэлем, был отравлен огромной дозой пищевого токсина.

— Остальные гости…

— Этот же яд обнаружен во всех тарелках, но в очень слабой концентрации. Два человека, которые терпеть не могут баклажаны, остались здоровы — полиция подняла их с постели час назад, чтобы задать несколько вопросов.

— Твой вывод? — сказал я. — Кто-то намеренно свалил Михаэля, желая при этом изобразить, что салат был просто испорчен, и потому пострадали все?

— Не знаю… — протянул Сингер. — Видишь ли, человек, который хотел отравить Михаэля, должен был быть уверен, что вскрытия производиться не будет, иначе любая экспертиза немедленно покажет, что это не было обычное пищевое отравление.

— Чепуха, — сказал я. — Убийца не мог быть в этом уверен. Скорее наоборот: он должен был точно знать, что вскрытие будет назначено — как же иначе? Смерть от пищевого отравления — это скандал. Откуда могли попасть в салат пищевой токсин?

Сингер пожал плечами.

— Просроченный срок годности, — сказал он. — Ошибка в технологии… Все это маловероятно, но не исключено.

— Надеюсь, — продолжал я, — Хутиэли не станет обвинять фирму-производитель… Кстати, кто это?

— «Салатей Моцкин», солидная фирма, просто невероятно, чтобы они могли допустить такой прокол. Нет, Цви, как ни увиливай от такого предположения, ясно: салат отравил кто-то из гостей Левингеров. Кто-то, кто мог иметь материальную выгоду от смерти Михаэля. Ведь все знали о выигрыше, собрались специально, чтобы отпраздновать это событие.

— Ты, конечно, собрал сведения о гостях…

Сингер полез в боковой карман пиджака и вытащил свой знаменитый блокнот, при виде которого у меня обычно появлялось желание вызвать специалиста-криптографа. Значки, которыми Сингер записывал показания свидетелей и собственные наблюдения, мог расшифровать только он сам, да и то, по-моему, не всегда, а лишь при ярком освещении. Это не было стенографией — дело в том, что Сингер каждый раз пользовался новыми значками, а порой одно и то же слово обозначал пятью разными знаками, по ходу чтения разбираясь, что он имел в виду. Кажется, его рукой вела чистая интуиция — это был какой-то неизвестный науке и противоречивший здравому смыслу способ запоминания, точнее — способ напоминания самому Сингеру о том, как и в какой последовательности происходили события, обозначенные им теми или иными значками.

— В один прекрасный день, — сказал я, наблюдая, как Сингер переворачивает страницы и вглядывается в символы, пытаясь понять их содержание, — в один прекрасный для преступника день ты не сумеешь прочитать свои записи, и на этом твоя карьера закончится.

— Ты просто завидуешь, что сам не способен придумать для себя такую же эффективную систему, — отпарировал Сингер.

— Да? — скептически сказал я. — Ну-ка, что означает вот этот значок, похожий на курицу, подвешенную вверх лапами?

— Понятия не имею, — признался Сингер. — Я же тебе сто раз объяснял, что каждый знак сам по себе не означает ничего и не наводит ни на какие ассоциации. Но, когда я смотрю их подряд, от первого знака до последнего, интуиция подсказывает все, что я хотел вспомнить и… Цви, ты будешь слушать или…

— Буду слушать, — вздохнул я, — хотя каждый раз у меня возникает впечатление, что ты все это придумываешь на ходу, чтобы создать видимость работы.

— Я хотя бы раз ошибся?

— Нет, — признал я, — но когда-нибудь от вида твоей записной книжки инспектора Хутиэли хватит удар, и ты будешь признан виновным в непредумышленном убийстве полицейского при исполнении им служебных обязанностей. Срок от пяти лет до пожизненного.

— Рад, — сказал Сингер, — что ты говоришь об инспекторе, а не о себе самом.

— У меня крепкие нервы, — усмехнулся я. — Итак, что тебе удалось узнать о гостях Левингеров?

— На вечеринке присутствовало восемь человек, включая Хузмана. Три пары и некая молодая особа по имени Дорит, которую позвали, как я понял, для того, чтобы Хузману было на кого положить глаз. Лет двадцати пяти, красивая девица, работает в Тель-Авивском отделении министерства строительства, подшивает какие-то бумаги, на большее вряд ли способна. С Левингерами знакома около года, в дом приглашена впервые, о выигрыше узнала из газет. На Хузмана внимания не обращала, зато весь вечер не сводила взгляда с хозяина, чем вызвала неоднозначную реакцию со стороны Сары.

— Какой значок означает эту реакцию? — с подозрением спросил я.

— Неважно, — сказал Сингер и перевернул страницу.

— Далее, — продолжал он. — Семейная пара Бреннеров — Алон и Хава. Около тридцати пяти. Алон — художник, причем довольно известный, картины его неплохо продаются, а жена его Хава — специалист по макияжу, работает в Салоне красоты, что на улице Герцль в Нетании. С Левингерами знакомы лет пять, если не больше. Встречаются часто, не реже двух-трех раз в месяц, обычно выезжают на природу — кабаб, музыка и все такое. Никаких финансовых отношений с Левингерами не имели.

— Пустой номер, — сказал я.

— Согласен. Вторая пара — двоюродный брат Сары Абрахам и его жена Лиора. Абрахам и Сара, можно сказать, вместе воспитывались, потому что их родители — отец Сары и мать Абрахама были очень близки, как говорят, не разлей вода, оба умерли, к сожалению… Абрахаму первому Сара сообщила радостную весть о выигрыше в ЛОТО. И Абрахам, кстати, единственный, кто мог реально рассчитывать на материальную помощь со стороны шурина. У него свой небольшой заводик по производству штор, и дела в последнее время шли не очень хорошо. Лиора, жена Абрахама, не работает, воспитывает четверых детей.

— Если этот Абрахам мог рассчитывать на помощь шурина, то смерть Михаэля была ему не нужна, — сказал я. — Пустой номер.

— Ну… Допустим. Третья пара — Авигдор Хацофе и Шуля Бройдер. Живут вместе пятый год, но официально мужем и женой не являются. Дело в том, что Шуля не еврейка, точнее еврейка по отцу, он приехал из Румынии, а мать у нее настоящая румынка. Приехали в страну, когда Шуле было года три или четыре. Гиюр мать Шули не проходила.

— Это имеет значение для дела? — перебил я.

— В общем-то, нет, я полагал, что тебе…

— Пропусти.

— Хорошо… С Левингерами эта пара знакома относительно недавно, Авигдор заказывал в фирме Михаэля какую-то программную систему… Отношения были теплыми, но назвать их дружественными нельзя.

Сингер захлопнул блокнот.

— Определим свою задачу, — сказал я. — Наш клиент — Хузман, и наш гонорар прямо определяется количеством денег, которые удастся найти и вернуть законному хозяину. Меня абсолютно не волнует, кто и почему убил Михаэля Левингера, если это сделал не Хузман. Если это дело рук Хузмана, то заниматься поисками денег бессмысленно, гонорар все равно выплачен не будет. Поэтому первый вопрос, который может оказаться и последним: убил ли Хузман своего друга Михаэля. Твои соображения.

— Не вижу ни малейшего смысла, — пожал плечами Сингер. — Хузман уверен, что Михаэля кто-то похищал, и что деньги сейчас у преступников. Единственный, кто мог дать о них хоть какую-то информацию, — это Михаэль. Хузман хотел вернуть назад свою долю, значит, был уверен, что мы непременно захотим поговорить с Левингером. Нет, не думаю, что Хузман мог пойти на это нелепое убийство, тем более, что он был взволнован, ты сам видел, он просто не сумел бы все это организовать, да и времени у него не оставалось. Если, конечно, он не разыграл перед нами спектакль.

— Мог разыграть? — поинтересовался я.

— Нет, — отрезал Сингер. — Я с ним говорил больше часа. Он не актер.

— Хорошо, — сказал я. — Будем исходить из предположения, что Хузман не убивал Левингера. Второе: деньги во время вечеринки все еще находились в доме Левингеров. Мог ли кто-нибудь из гостей их обнаружить? Например, тот же Хузман? Увидел странные чемоданы, открыл…

— Чепуха. Денег в доме не было и быть не могло. Полиция все перерыла, никаких чемоданов с деньгами, иначе я бы знал.

Уверенность Сингера показалась мне, честно говоря, немного преувеличенной. Обнаружив чемоданы, Хутиэли мог постараться скрыть этот факт в интересах следствия.

— В таком случае рабочая версия такова, — сказал я. — Сара и Михаэль не желают делиться выигрышем с Хузманом и разыгрывают перед ним спектакль с похищением. Удрученный Хузман обращается ко мне. Левингер устраивает торжество по случаю выигрыша, и его убивают, имитируя пищевое отравление. Деньги в доме не обнаружены. Полиция непременно заинтересуется этим обстоятельством, Хутиэли вытрясет из Сары, где она с Михаэлем держали деньги, поскольку инспектор ведь тоже будет предполагать, что именно деньги стали причиной убийства. О пресловутом похищении, как и том, что половина выигрыша принадлежала Хузману, Хутиэли пока ничего не знает. Я не берусь проследить за ходом мысли инспектора, но не буду удивлен, если после похорон Михаэля он задержит Сару по подозрению в убийстве собственного супруга. По сути, ведь только она выиграла от его смерти. И именно она, будучи хозяйкой дома, могла отравить что угодно. И — кстати — перепрятать чемоданы. Я логично рассуждаю?

— Вполне. Гостей ты уже сбросил со счетов?

— По-моему, ты тоже. Никто из них не знал, что Левингеры получили деньги наличными. Никто из них ничего не выигрывал в случае смерти Михаэля. Отравить салат мог, видимо, любой, в том числе и кто-то из гостей — достаточно было улучить момент, остаться в кухне одному, высыпать в посуду с салатом этой дряни и перемешать. Дело десяти секунд.

— Опасно, могли увидеть.

— Могли, но кто-то же сделал это… Но чего не мог сделать никто: это отравить смертельной дозой яда именно ту порцию салата, которая оказалась в тарелке Михаэля.

— Почему — никто?

— Потому, что, я полагаю, Михаэль сам положил порцию салата в свою тарелку. И съел.

— Порцию могла положить в тарелку мужа Сара, этот вариант ты исключаешь?

— Нет. Могла, конечно. Или другая женщина, сидевшая за столом рядом с Михаэлем.

— Тебе известно, в каком порядке сидели гости?

Сингер хмыкнул и начал было листать свой блокнот, но вспомнил, видимо, что там нет соответствующего значка.

— Ты слишком многого хочешь, Цви, — сказал он. — Если ты полагаешь, что нам нужно заниматься расследованием убийства Левингера, я, конечно, соберу показания… Но, во-первых, Хутиэли будет очень недоволен…

— Не впервые, — вставил я.

— А во-вторых, уверен ли ты, что расследование убийства поможет нам обнаружить деньги?

— Ты полагаешь, что убийство с деньгами не связано?

— Безусловно, связано, хотя я и не понимаю — каким образом.

— Значит, придется заняться. И еще, Арье… Сумма достаточно велика… В связи с изменившимися обстоятельствами, я не возьмусь за дело о смерти Михаэля, если не будет письменного договора с Хузманом. Буду тебе благодарен, если ты приведешь Хузмана в мой офис часам, скажем, к четырем.

— Хорошо, — сказал Сингер, вставая. — Приступать к работе или подождать, когда ты подпишешь с Хузманом договор?

— Приступай. Если дело сорвется, этот день я тебе оплачу.

— Сто шекелей в час, — потребовал Сингер.

— В прошлый раз было девяносто, — сказал я, изображая возмущение. Сингер стоил больше, и мы оба это знали.

— Инфляция, — с прискорбием сообщил Сингер. — Ты видел индекс за апрель?

— Видел… Хорошо, я жду вас обоих в четыре.

* * *

Конечно, сумма была достаточно велика для того, чтобы приложить старания. Проблема же заключалось в том, что у меня катастрофически нехватало времени. Утренняя беседа с Сингером выбила меня из графика, я опоздал на важную встречу — на десять минут, но иногда точность, действительно, вежливость королей, — а потом не успел на беседу с клиентом, которую сам же и назначил, и в результате пришлось извиняться, суетиться, а в суде, куда я попал после всех приключений, пришлось еще выслушать длинную речь прокурора по делу, которое меня уже не интересовало, потому что было мной фактически выиграно, и я, вообще говоря, не думал даже, что обвинитель станет тратить время на произнесение долгой речи. В результате о Хузмане я вспомнил за пять минут до назначенного срока. В контору я не успевал. Сотовый телефон был отключен — я всегда это делаю во время судебных заседаний, — и, вполне возможно, я пропустил несколько важных звонков. В памяти аппарата я обнаружил, что Сингер, действительно, звонил трижды, и, выехав со стоянки у Дворца правосудия, я сразу (нарушение правил дорожного движения, но что поделаешь!) набрал номер детектива. Сингер поднял трубку немедленно.

— Наконец-то! — воскликнул он. — Твоя занятость иногда меня убивает.

— Если ты убит, — отпарировал я, — то голос твой звучит слишком громко. Убавь звук. Что-нибудь случилось?

— Я не могу привезти Хузмана в четыре, как договаривались.

— Привези в пять или шесть, я уже освободился.

— Ни в пять, ни в шесть. Хутиэли арестовал нашего клиента по подозрению в убийстве.

— Так, — сказал я и едва не въехал в борт красного «пежо», — он что, узнал о разделе выигрыша?

— Нет, не думаю. У инспектора совершенно иные соображения. К делу не относятся, но логика есть.

— Послушай, Амнон, я за рулем, и, если ты будешь продолжать в том же духе, непременно сделаю аварию. Будь у меня в офисе через четверть часа, можешь?

— Договорились, — сказал Сингер.

* * *

Тами — замечательная секретарша. Каким-то шестым чувством она всегда узнает о моем приезде за пять-десять минут, и, когда я открываю дверь своего кабинета, на моем столе стоит кипящий кофейник, а в чашку только что налит крепкий, как я люблю, кофе. Однажды я спросил Офиру, откуда ей становится известно о моем приезде, и получил исчерпывающий ответ:

— Служащему о приближении хозяина сообщает неожиданно возникающее ощущение опасности.

Каково? Обсуждение вопроса о причинах появления подобного ощущения я оставил на потом и никогда больше к этой теме не возвращался.

Сингер вошел через полминуты после меня, я успел сделать только один глоток.

— Хутиэли знает все, — исчерпывающе доложил он обстановку.

— Все? — удивился я. — И в том числе — почему сегодня в Тель-Авиве на три градуса жарче, чем обычно?

Сингер пропустил мои слова мимо ушей, иногда он бывает серьезен до неприличия.

— Первое: он знает, что в субботу Михаэля похитили, а в воскресенье выпустили, получив выкуп в четыре миллиона. Второе: он знает, что выигрыш был поделен. И третье: из всего сказанного инспектор сделал вывод о том, что единственный человек, который имел мотив и возможность для совершения преступления — наш клиент Хузман.

— Действительно? Какой же у него мотив?

— Он слишком легко согласился расстаться с двумя миллионами. Ни один нормальный человек, по мнению инспектора, не стал бы действовать подобным образом. Хузман непременно обратился бы в полицию. А он этого не сделал — даже после освобождения Левингера. Это раз. Второе: Хузман вполне мог рассчитывать на получение всего выигрыша. Это, по мнению инспектора, нормальное человеческое качество: рассчитывать на целое, имея часть. Следовательно, единственный, кто мог быть заинтересован в похищении, это сам Хузман. Он, возможно, его и организовал. А для отвода глаз потребовал не два миллиона, а четыре — чтобы у Сары не возникло подозрений на его счет. Хузман получил деньги, спрятал их, а потом испугался, что Михаэль не будет молчать, несмотря на данное им слово. И тогда он убил Михаэля, будучи уверен, что Сара, до смерти перепугавшись, никому не скажет о похищении мужа.

— Кто же рассказал, если Хутиэли известно о похищении?

— Сара. Возможно, Сара молчала бы, но Хутиэли задал несколько вопросов дочери — в присутствии Сары, конечно, и с ее разрешения. Ответы показались инспектору очень подозрительными, и тогда он «расколол» Сару, что при его опыте не заняло много времени. К тому же, ей затруднительно было бы объяснить, где находятся деньги, ведь в доме чемоданов не оказалось, а Хутиэли не стоило труда выяснить в банке, что в пятницу Михаэль взял наличными всю сумму выигрыша.

— Понятно… Он, значит, не сомневается в том, что похищение имело место?

— Никаких сомнений. Просто он все перевернул. Мы с тобой думали, что похищение инсценировали Левингеры, чтобы отнять два миллиона у Хузмана. А инспектор полагает, что похищение устроил Хузман, чтобы отнять два миллиона у Левингеров. И, если хочешь знать мое мнение, в этом случае убийство Михаэля выглядит более логичным, если можно говорить о логике убийства вообще.

— Что сказал Хузман?

— Ничего, кроме того, что говорить будет лишь в присутствии своего адвоката. То есть, тебя.

— Между нами нет зафиксированных отношений на этот счет, — заметил я.

— Ты дал ему слово.

— Да, — сказал я с кислым видом. — Угораздило же меня… Польстился на большие деньги, которые, не исключено, клиент попросту украл.

— Ты думаешь, что Хутиэли может оказаться прав?

— Я ничего не думаю. Думать я начну, когда ты дашь мне полную информацию о вчерашнем вечере. Надеюсь, ты ее имеешь.

Сингер полез в карман за блокнотом, а я закрыл глаза — не могу видеть, как бедняга разбирает собственные закорючки.

— Итак, — начал Сингер, — в салоне у Левингеров был накрыт большой круглый стол…

* * *

В салоне у Левингеров был накрыт большой круглый стол. Сара и Лиора возились на кухне, не столько помогая друг другу, сколько сплетничая. Бреннеры и Абрахам обсуждали, выйдя на технический балкон, достоинства и недостатки нового жилого массива в Герцлии, где никто, судя по всему, не собирался покупать квартиру. Авигдор и Шуля тихо спорили о чем-то своем, сидя на диване, а одинокая девица Дорит, положив глаз на хозяина квартиры, прижала Михаэля к книжным полкам и объясняла разницу между опытным любовником и умелым мужем. Сара, появляясь время от времени в салоне с очередным подносом, бросала на Дорит свирепые взгляды, а один раз, возвращаясь к кухню, даже толкнула гостью локтем, не подумав извиниться.

Хузман стоял в одиночестве у окна, выходившего на шумную улицу Бродецки. Настроение было паршивым, вечеринка представлялась бессмысленной до идиотизма. Два миллиона! Такой суммы он не видел никогда в жизни и не увидит впредь, тут и сомневаться не приходится! Пир на костях… Уйти бы подальше и колотить посуду…

— Марк! — позвал его Авигдор. — Иди сюда, мы с Шулей не можем разобраться.

— В чем? — сквозь зубы спросил Хузман, подходя к дивану и усаживаясь рядом с Шулей.

— Если у человека нет на счету денег, чтобы выплатить первого числа взнос по ипотечной ссуде, что произойдет? Заплатит банк или нет? А если все-таки заплатит, то какой возьмет штраф?

— А, — сказал Хузман, думая о том, что, если у человека на счету два миллиона, то ему не нужно беспокоиться о возврате ипотечной ссуды, — думаю, заплатит. У меня есть знакомые, с ними это случалось уже дважды. Правда, их предупредили, что в третий раз банк пришлет им официальное уведомление…

— Вот видишь, — воскликнул Авигдор.

— Все равно, — упрямо сказала Шуля, — при наших доходах покупать квартиру — безумие. Разве что в Шило или Алон-Море.

— Надоело жить на съеме, — объяснил Авигдор Хузману. — По-моему, покупать самое время, цены все время растут, а я как раз получил прибавку к зарплате. Но Шуля боится…

— Официально мы не женаты, — пояснила Шуля, поворачиваясь к Хузману, — могут быть трудности…

— Да… — протянул он, следя взглядом за тем, как Сара расставляет бокалы.

— Давайте за стол, — сказала Сара. — Марк, садись рядом с Дорит. Михаэль, садись по эту сторону от Марка, будешь мне помогать.

Дорит обиженно выпятила губы, отчего стала похожа на лягушку, готовую устроить вечерний концерт. Но спорить не стала, хотя за столом демонстративно отвернулась от Хузмана и заговорила с Авигдором, оказавшимся от нее справа.

Хава и Алон Бреннеры сели с противоположной стороны стола, а Лиора, жена Абрахама, села рядом с Сарой, чтобы быть ближе к кухне и, если нужно, придти на помощь. Блюда с салатами стояли посреди стола, и Сара, на правах хозяйки дома, положила первую порцию своему мужу. Налили вина.

— Пить будем за каждый ваш миллион отдельно или за все вместе? — спросил Абрахам.

— Отдельно, — захлопала в ладоши Дорит. — И не за миллион, а за каждую сотню тысяч!

Хузман сжал свой бокал так, что едва не сломал ножку. За свою долю ему пришлось бы пить двадцать раз. Черт бы их всех побрал. Больше всего ему хотелось встать и уйти. Нельзя. Вот Михаэль — ему наверняка труднее всех, столько пережил за эти дни, и ничего, выглядит так, будто всю субботу провел на пляже.

— А теперь, — сказал Авигдор, когда все выпили, — Михаэль расскажет о том, что он будет делать с четырьмя миллионами.

Четырьмя? — подумал Хузман. — Почему с четырьмя? Ах, да, он все время забывает о том, что никто не знает о дележе выигрыша. Для всех Михаэль — обладатель четырех миллионов. Что ж, пусть поделится планами, пикантная ситуация — никто не знает, что никаких миллионов у бедняги Михаэля нет. И не только у Михаэля. К сожалению.

Михаэль держал бокал и задумчиво смотрел перед собой — на Хаву, сидевшую у противоположного края стола. Под взглядом Михаэля женщина беспокойно зашевелилась, а Алон, почувствовавший неожиданно возникшее напряжение, сказал бодрым голосом:

— Я бы прежде всего купил квартиру в Герцлии-Питуах.

— Да, — кивнул Михаэль, переведя взгляд на Алона. — Именно квартиру. За триста тысяч долларов. А потом…

Он запнулся, взгляд его, блуждавший по лицам гостей, будто зацепился за взгляд Дорит. Девушка призывно улыбнулась, ее нисколько не смущало присутствие Сары, да и смотрела хозяйка дома сейчас не на мужа, а в сторону кухни, и взгляд ее был таким же задумчиво-рассеянным, как взгляд Михаэля. Причина тому была, но кто из гостей мог понять ее?

— А я бы, — сказала Дорит, продолжая улыбаться Михаэлю, — купила кругосветный тур. Париж, Нью-Йорк, Сан-Франциско, Токио, Дели…

— Дорит, — неожиданно рассмеялся Хузман, — выдала названия всех городов, какие знает!

Он не хотел ее обидеть, бедняга просто думал привлечь к себе внимание девушки, мысли его блуждали сейчас сами по себе и не всегда соотносились с речью.

— Дурак, — надула губы Дорит. — Терпеть не могу, когда завидуют.

— Я завидую? — удивился Хузман. — Кому?

— Михаэлю, кому же еще!

Хузман открыл было рот, чтобы заявить: «господа, завидовать нечему», но Сара разрядила обстановку, сказав:

— Дорит, не нужно ссориться. Марк, скажи лучше тост.

Хузман поднял бокал, который был уже наполовину пуст.

— До ста двадцати! — воскликнул он и замолчал, пристально глядя на Дорит.

— Это ты о ком? — спросил Михаэль.

— Не о ком, а о чем, — отозвался Хузман. — Выпьем за то, чтобы выигрыш в ЛОТО достиг ста двадцати миллионов, и чтобы достался он кому-нибудь из присутствующих!

— Хороший тост! — захлопала в ладоши Лиора. — Я бы тогда точно купила лотерейный билет.

— Обычно люди делают наоборот, — Абрахам положил ладонь на руку жены. — Сначала покупают билет, а потом… живут до ста двадцати, чтобы успеть выиграть хотя бы сотню шекелей.

— Интересно, — задумчиво сказал Авигдор, обращаясь к Михаэлю, — что ты почувствовал, когда увидел по телевидению… или ты прочитал в газете?

— Я смотрел розыгрыш по телевидению, — сказал Михаэль. Пожалуй, только Хузман, сидевший рядом, ощущал, как неприятно Михаэлю это воспоминание, как бы он хотел сейчас перевести разговор на любую другую тему, только бы не говорить о деньгах — пусть даже о десятишекелевой монете.

— И тебя не хватил удар, когда ты сверил числа? — полюбопытствовала Дорит, продолжавшая пожирать Михаэля страстным взглядом. Сара встала и, демонстративно стукнув стулом, вышла в кухню.

— Я… не помню, — сказал Михаэль. — Все было как в тумане.

Конечно, он прекрасно помнил этот момент. Они сидели перед телевизором втроем — Хузман всегда приходил к Левингерам по вторникам, чтобы вместе посмотреть, как проходит тираж. Сара отправила дочь в ее комнату заниматься, и, когда родители вдруг завопили, девочка выглянула в салон и удивленным взглядом окинула разбушевавшуюся компанию. Мать с отцом отплясывали посреди салона странный танец, а дядя Марк подбрасывал до потолка диванную подушку…

— Друзья, — сказал Хузман, допивая свой бокал. — Давайте не будем сейчас говорить о деньгах. Такая хорошая компания…

— Я же говорю, что ты завидуешь, — заявила Дорит. — Когда же говорить о деньгах, если не сейчас?

— Марк прав, — сказал Михаэль. — Давайте просто веселиться. Не знаю, лучше ли мне стало от того, что я выиграл. Честное слово, не знаю.

— Говори, говори… — усмехнулся Алон. — Если бы я выиграл хотя бы полмиллиона, я бы точно не стал об этом распространяться. Но веселился бы от души.

— А потом, — с вызовом сказала Дорит, — ты бы нарисовал большую картину, где изобразил бы этот миллион с натуры, и продал бы картину за два миллиона, а?

— И назвал бы картину «Натюрморт с миллионом», — подхватил Абрахам. — Хорошая идея! Михаэль, действительно, ты бы взял эти деньги наличными, и Алон бы их срисовал. По крайней мере память осталась бы, а то потратишь, и что сможешь вспомнить?

— О Господи, — вздохнула Лиора, — опять о деньгах. Давайте поговорим о детях. Предлагаю тост за здоровье Симы! Сара, куда ты дела дочь?

— Сима у подруги, — пояснил Михаэль.

Сара, услышав свое имя, выглянула из кухни.

— Сейчас, — сказала она, — я разложила еще салатов, кто-нибудь помогите принести.

Поднялись Лиора и Шуля. Через минуту блюда стояли посреди стола, и каждый поспешил положить себе на тарелку столько, сколько намерен был съесть.

— Кстати, о Симе, — сказал Михаэль. — Вы знаете, что наша девочка стала чемпионкой Тель-Авива по фигурному плаванию?

— Когда? — удивилась Шуля. — Ты не говорил! Сара, почему вы скрываете таланты дочери?

— Мы не скрываем, — смутилась Сара. — Просто это совпало… Выигрыш и это соревнование. Кубок Сима получила в пятницу, и как раз…

— Покажи! — воскликнула Шуля. — Настоящий кубок? Из золота?

— Стекло, наверное, — сказал Алон. — Под хрусталь. Да? С надписью?

— Пойдемте, я покажу, — поднялась Сара.

Гости поднялись и потянулись следом за Сарой в детскую. На потолке здесь висело огромное полотнище, на котором была изображена группа «Металлика» — свирепого вида молодые люди, из-за мощных плеч которых выглядывали чудовища с оскаленными мордами. С первого взгляда трудно было понять, кто, собственно, является вокальной группой — люди или монстры. Возможно, пели они хором.

Кубок стоял за стеклом в секретере. Сделан он был не из золота, конечно, но и не из стекла, а из какого-то сплава темно-бронзового цвета.

— Красивый, — сказала Шуля. — Можно потрогать?

— Конечно, — Сара сдвинула стекло и достала кубок, который оказался довольно тяжелым. Приз пошел по рукам — каждый из гостей посчитал своим долгом осмотреть предмет со всех сторон и прочитать надпись.

Дорит протиснулась к Михаэлю, появившемуся в дверях, и, взяв его под руку, прошептала:

— У тебя очень красивая дочь. Совсем не похожа на Сару.

Хузман, стоявший рядом, увидел, как у Михаэля покраснели уши.

— Прошу за стол! — резко сказала Сара, от которой тоже не укрылся жест Дорит. — Индейка остынет.

Михаэль высвободил свою руку и сказал:

— Пошли, действительно…

— Эти женатые мужчины, — с неожиданным презрением в голосе громко сказал Дорит и первой направилась к двери, взглядом сдвинув со своего пути Михаэля. Хузман поспешил следом, чтобы занять свое место рядом с Дорит — он все-таки надеялся, что девушка хотя бы теперь, получив очевидный афронт от Михаэля, обратит на него внимание.

Дорит опустилась на стул с видом английской королевы, оскорбленной в лучших чувствах. Индюшачьи ножки, разложенные на блюде, действительно, выглядели аппетитно, все потянулись, чтобы взять порцию, на тарелке перед Хузманом уже лежали несколько ложек разных салатов.

Через минуту за столом стоял обычный гомон голосов, Дорит, отвернувшись от Хузмана, о чем-то переговаривалась с Авигдором и Шулей, Хава и Алон, сидевшие напротив, беседовали друг с другом, Сара и Лиора разговаривали с Абрахамом, сидевшим между ними, а Михаэль, сидевший слева от Хузмана, наклонился к нему и произнес:

— Марк, не будь таким кислым, иначе все догадаются, что что-то идет не так…

— Михаэль, — сказал Хузман, — может, все-таки обратиться в полицию?

— Ты что, с ума сошел? — сквозь зубы процедил Михаэль. — Даже если бы я не боялся за себя и Сару, у нас есть дочь. Я вовсе не хочу, чтобы она…

— Господи, — простонал Хузман. — За каким только чертом нужно было тебе распускать язык с газетчиками?

— Марк, прекрати, на нас смотрят. Друзья! — воскликнул Михаэль, наполнив бокал вином. — Предлагаю тост за то, чтобы мы еще много раз собирались за этим столом и праздновали замечательные события! Лехаим!

— Лехаим! — нестройно отозвались гости.

После индейки Сара убрала тарелки и принесла блюдо со сладостями. Хузман попытался было снова обратить на себя внимание Дорит, но девушка даже не удостоила его взглядом. Совсем заскучав, Хузман не стал дожидаться кофе и поднялся.

— Извините меня, — сказал он, обращаясь не столько к хозяевам, сколько к затылку Дорит, — я сегодня устал, день был тяжелый, я, пожалуй, пойду…

Его не задерживали. Только Михаэль, провожая друга до двери, сказал:

— Послушай, Марк, это ведь не конец жизни. Если бы тебя двое суток держали в сырой дыре, угрожая ножом… Я хотел тебе сказать, что ты настоящий друг… Если бы ты отказался дать Саре эти проклятые деньги, я не знаю…

Он сглотнул и неожиданно обнял Хузмана. «Если бы я не отдал Саре эти проклятые деньги, подумал Хузман, тебя бы, может, убили, а может, — нет, причем, скорее все-таки нет, а деньги — это деньги… Сколько на самом деле стоит дружба? Неужели два миллиона?»

Хузман высвободился из объятий Михаэля. Чувствовал он себя пожалуй, нехорошо. Поташнивало. То ли от усталости, то ли от еды. Нет, скорее всего, от нервов.

Дома Хузман сразу прошел в ванную, и его вырвало.

* * *

На протяжении всего рассказа я не проронил ни слова. Когда Сингер разглядывает свои каракули, спрашивать его о чем бы то ни было не имеет смысла: он перестает понимать собственный текст и сбивается. Дойдя же без приключений до конца, он обычно готов ответить на любой самый каверзный вопрос, поскольку я еще не встречал в жизни более наблюдательного человека. И более внимательного к деталям. Если бы ему повезло присутствовать на вчерашней вечеринке лично, он, я уверен в этом, непременно обратил бы внимание на то, кто, где, когда и как насыпал в салат отраву. Даже если бы Сингер веселился с гостями в салоне, а отраву положили в салат на кухне.

— Кто-нибудь помогал Саре готовить салаты? — спросил я.

— Никто. С другой стороны: пока Сара возилась, кто угодно мог насыпать любую гадость в любые тарелки. В кухне побывали практически все гости — под тем или иным предлогом. Хава предлагала помощь, но Сара ее отвергла. Алон, муж Хавы, заходил, чтобы попросить у Сары еще один бокал — в свой он налил колу. Абрахам заглядывал несколько раз, чтобы перекинуться с кузиной несколькими словами, а его жена Лиора — чтобы забрать у Сары тарелки и поставить их на стол в салоне. Авигдор и Шуля появлялись в кухне, чтобы в интимной, как они говорят, обстановке, спросить у Сары, не согласится ли она встретиться в конце недели по важному для них делу. Сара согласилась, поскольку отказ был бы неправильно воспринят. По ее словам, Авигдор с Шулей собирались, видимо, просить деньги в долг. Заходил в кухню и Хузман — ему, по его словам, нужна была соль. И наконец, сам Михаэль приходил несколько раз, чтобы помочь жене переносить в салон тарелки. Даже Дорит появлялась, покрутилась минуту и вышла, чувствуя, видимо, отчуждение Сары.

— Поскольку отравились в той или иной степени все, кто ел салат, — заметил я, — то отрава была намешана в еду до того, как блюдо оказалось на столе в салоне…

— А поскольку все, кроме Михаэля, отделались легким отравлением, — продолжил мою мысль Сингер, — то в его тарелку была добавлена дополнительная порция яда, и сделать это можно было лишь в салоне, а не в кухне.

— Да, противоречие… — задумчиво сказал я. — Но в обоих случаях это сделал один человек, согласен? Или ты полагаешь, что убийц могло быть двое, и действовали они сообща?

— Супружеские пары? Нет, чепуха.

— Но положить отраву в тарелку Михаэля проще всего было тому, кто сидел с ним рядом. Если я правильно представил себе расположение, справа от Михаэля сидел Хузман, а слева — Сара. И поскольку Сара исключается…

— Почему? — поднял брови Сингер. — Саре гораздо проще, чем Хузману, было добавить яда куда угодно.

— Скажу вслед за тобой: чепуха. Если это сделала она, то должна была прекрасно понимать, что именно на нее обратит внимание полиция в первую очередь. И еще — мотив? Она хотела избавиться от мужа?

— Почему нет? — Сингер посмотрел на меня удивленным взглядом. — Ты меня сегодня удивляешь, Цви. Нужно рассматривать все возможности, а ты отбрасываешь очевидные варианты только потому, что они очевидны. Если, как мы полагали, Сара с Михаэлем изобразили это похищение, чтобы отнять деньги у Хузмана, то почему не пойти дальше и не предположить, что Сара хотела иметь эти деньги одна? Что мы знаем об отношениях ее с мужем?

— Возможно, — сказал я с кислым видом. — С такой же вероятностью убить мог Хузман, сидевший от Михаэля справа. Вполне согласен с Хутиэли, арестовавшем нашего клиента.

— Ты отказываешься его защищать?

— Если он убийца, то откажусь. Я не меценат, видишь ли, а если Михаэля убил все-таки Хузман, то гонорара ни мне, ни, кстати, тебе не видать. У него ведь нет богатых родственников, верно?

— Нет, — согласился Сингер.

— Ну вот. Даже если мы найдем деньги, Хузман лишится на них всяких прав, и что достанется нам?

— Значит, с нашей точки зрения, — усмехнулся Сингер, — лучше бы Михаэля убила Сара?

— Лучше бы его вообще не убивали, — резко сказал я. — Одно дело — распутывать мошенничество, и совсем другое — искать убийцу.

— Кстати о мошенничестве, — оживился Сингер. — Ты абсолютно исключаешь вероятность того, что похищение имело место в действительности?

— Ты сказал, что Хутиэли уверен в том, что Михаэль был похищен, — заметил я. — Что он об этом знает?

Сингер потянулся было за блокнотом, но потом, видимо, вспомнил, что ничего нового там не обнаружит, и сложил руки на груди.

— Я говорил с сержантом Аврами, который ездил с оперативной бригадой. На девятом километре шоссе между Гиват-Ольгой и Афулой есть короткая дорога, уходящая в сторону апельсиновой плантации. Дорога заканчивается тупиком. Точнее, асфальт кончается, начинается колея, по ней обычно ходят тракторы. Так вот, именно здесь полиция обнаружила следы машины. Почва сухая, следы плохие. Легковой автомобиль, марку установить не удалось. Под деревом, которое описала Сара, трава примята, будто там лежало что-то тяжелое. Рубашку и брюки, в которых, по словам Сары, Михаэль был в день похищения, обнаружили в квартире Левингеров, в корзине для грязного белья. Одежда в пыли и сильно помята.

— Машина Левингеров? Ее могли видеть в субботу, когда Михаэль ехал на заправку. И ее должны были видеть потом, ведь она простояла какое-то время, пока ее не забрала Сара…

— Это проверяют. Хозяин заправки не помнит, был ли у него Михаэль в субботу. У него вообще становится плохо с памятью, едва он видит полицейского.

— Если Хутиэли полагает, что похищение действительно было, то кто, по его мнению, мог в этом участвовать?

— По-моему, он думает, что это дело рук палестинцев. Эта версия — самая простая…

— И самая удобная для полиции, — вставил я.

— Да, все можно списать на людей Раджуба, — согласился Сингер. — Служба безопасности автономии вполне могла организовать такую акцию, чтобы заполучить несколько миллионов. Израильские газеты они читают, с израильскими машинами у них проблем нет, крадут в огромных количествах. От заправки до Калькилии рукой подать — десять минут езды. От пресловутой плантации, кстати, тоже. Очень удобная версия.

— Но ты с ней не согласен.

— А кто и зачем тогда отравил Михаэля? На вечеринке не было ни одного палестинца. Да и зачем это похитителям, ведь деньги они уже взяли…

— Чтобы молчал. Михаэль мог вывести полицию на место, где его держали. И на деньги…

— Которых в этом месте уже наверняка нет, не настолько же похитители дураки, если вообще они — не плод больного воображения Хутиэли. Кроме того, Хузман утверждал, что Михаэль понятия не имеет, где находился почти двое суток. К тому же, если бы Левингера хотели убить, то и убили бы на месте — кто мешал? Нет, Цви, эта версия плоха, сам видишь.

— Я вовсе не настаиваю, — пробормотал я. — Но, если похищение инсценировали Михаэль с Сарой, то вопрос — где они спрятали деньги — остается в силе. Михаэля нет, а Сара молчит. И будет молчать, если убила мужа, чтобы оставить деньги себе.

— Будет молчать, пока ее вину не докажут, — возразил Сингер.

— Итак, — подвел я итог обсуждению, — у нас трое подозреваемых. Первый: Сара, участвовавшая в инсценировке и убившая мужа из-за денег. Второй: наш клиент Хузман, организовавший похищение и убивший Михаэля, который начал, возможно, догадываться, кто именно его похищал. И третий подозреваемый: Джибриль Раджуб с палестинской службой безопасности.

— Четвертый, — добавил Сингер. — Похитить Михаэля мог любой, кто читал газеты и захотел забрать деньги.

— Нет, — сказал я. — Любой мог забрать деньги, но не мог убить Михаэля.

— А Раджуб мог?

— И Раджубу это было бы, мягко говоря, затруднительно. Поэтому реально можно говорить о двух подозреваемых.

— А гости? Ты противоречишь себе, Цви. Любой из гостей мог похитить Михаэля, забрать деньги, а затем отравить его на вечеринке, чтобы не оставлять свидетеля.

— Включая нашего друга Хузмана, согласен. И мы вернулись к тому, с чего начали. Нужны дополнительные факты.

— И значит, мне придется побегать, — вздохнул Сингер.

— Можно подумать, что это не доставляет тебе удовольствия.

— Когда приходится бежать наперегонки с Хутиэли? Поверь мне — нет.

Сингер встал.

— Буду держать тебя в курсе, — сказал он.

— А я отправлюсь в тюрьму, — я тоже поднялся. — Все-таки Хузман мой клиент. Я понимаю Хутиэли, он не торопится вызывать к Хузману адвоката…

— Вытряси из него правду, — попросил Сингер.

Вытряхивать правду из дорожной пыли ему не хотелось.

* * *

Хутиэли действительно встретил меня без восторга.

— Я вовсе не собирался держать вас в неизвестности, господин адвокат, — сказал он. — Ваш клиент требует вашего присутствия на допросе. Но я хотел прежде провести необходимые розыскные операции, чтобы иметь побольше информации.

— Что вы имеете против Хузмана? Учтите, что вечером нужно будет доставить его к судье, если вы хотите продлить срок задержания.

— Да, — с досадой сказал Хутиэли. — Этот новый закон… За сорок восемь часов мы еще что-то успевали доказать, а теперь приходится гнать… Бедные судьи вообще задыхаются. Ури Грасман — вы ведь его хорошо знаете? — сказал мне вчера, что не уходит из суда раньше одиннадцати вечера, пока не рассмотрит дела всех задержанных, жена скоро подаст на развод… Не говорю о том, что приходится отпускать на свободу заведомых бандитов только потому, что за считанные часы не удается собрать необходимые доказательства.

— Лучше отпустить виновного, чем…

— Терпеть не могу эту юридическую софистику! — воскликнул инспектор. — Невиновный не умрет, если посидит лишние сутки. А если выпустить убийцу…

— По-вашему, Хузман убийца? У вас есть улики?

— Господин адвокат, не ловите меня на слове. У меня есть достаточно оснований просить судью продлить срок задержания. Если вас интересуют мои аргументы, будьте любезны присутствовать на судебном разбирательстве.

— Не позднее восьми вечера, — напомнил я.

— Да-да…

— Я хочу побеседовать с Хузманом.

— Пожалуйста, это ваше право.

* * *

Клиента привели в адвокатскую комнату, и у меня сложилось впечатление, будто бедняга вот-вот хлопнется в обморок. Тюрьма, конечно, не лучшее место для отдыха, но, если Хузман невиновен, отчего же впадать в столь откровенное отчаяние? Как справедливо выразился Хутиэли, невиновный не умрет, если посидит лишние сутки. С этой блестящей мысли я и начал наш разговор.

— Они хотят знать, куда я спрятал деньги, — пробормотал Хузман.

— Вопрос вполне правомерен, если вы действительно убили Левингера, — кивнул я.

— Не убивал я Михаэля! — крикнул Хузман и сорвался на фальцет. Только истерики мне сейчас не хватало.

— Полиция, — объяснил я, — обязана проверять все мыслимые варианты, включая заведомо фантастические. Сейчас они расследуют факты, связанные с похищением Левингера, но не могут сбрасывать со счетов и такую идею, что похищение организовали вы, чтобы забрать себе и вторую часть выигрыша.

— Откуда они…

— Вы думали, что это останется в тайне? Глупо, если вы так думали. Естественно, полиция быстро выяснила, что выигрыш был поделен, и что вы безропотно отдали свою долю по первому требованию Сары Левингер.

— Безропотно…

— Ну хорошо, после душевной коллизии, которая, однако, продолжалась недолго. Дружба, конечно, великая сила, но Хутиэли не может поверить в то, что друг, не раздумывая, способен пожертвовать двумя миллионами. Это, конечно, его личное мнение, но где-то я с ним согласен. Выглядит подозрительно, будто, расставаясь с деньгами, вы знали, что это ненадолго.

Хузман хотел что-то сказать, но не мог заставить свою челюсть повиноваться сигналам мозга.

— Хутиэли, — продолжал я, — желает, чтобы вы оставались за решеткой, пока он не проверит обе версии. Судья выпустит вас под залог или даже без залога, если нам удастся заставить его усомниться в аргументах полиции. Вы можете напрячь память?

— Да…

Напряг Хузман, однако, не память, а челюсти, чтобы заставить собственный подбородок не дрожать мелкой дрожью.

— Вы сидели вчера за столом справа от Михаэля, верно?

— Да…

— Он сам положил салат себе на тарелку?

— Да… Не знаю, я не видел.

— А вы? Себе вы положили салат сами?

— Да… Нет, я только добавил немного. Салат уже был… Сара положила каждому понемногу, чтобы все попробовали… А потом каждый добавлял, если хотел…

— Значит, вы себе добавили?

— Да… Немного.

— Не ощущали привкуса?

— Нет…

— На тарелке у Михаэля уже лежала порция салата, когда вы сели за стол?

— Да… Не знаю. Если у всех лежали салаты, то, наверное, и у него тоже.

— Сами вы не видели? — терпеливо спросил я.

— Нет…

— Ну хорошо, — вздохнул я. — Кто-нибудь, кроме Сары, мог положить салат кому-нибудь на тарелку?

— Кроме Сары? Наверно…

— Дорогой господин Хузман, — сказал я проникновенно, — полиция подозревает вас в убийстве.

— Я не убивал!

— Не сомневаюсь. Но, чтобы доказать это, вы должны взять себя в руки и напрячь память.

— Почему? — неожиданно воскликнул Хузман. — Это полиция должна доказывать! Почему я? Почему я, если я не убивал, должен что-то доказывать? Почему?

Он повторил бы свое «почему» на разные лады еще несколько раз, но я хлопнул по столу рукой, и Хузман осекся на полуслове.

— Вы хотите выйти из тюрьмы сегодня или после судебного разбирательства месяца через два? — спросил я.

— Сегодня!

— Тогда напрягите память. Итак, кто, кроме Сары, мог положить салат на тарелку Михаэля?

Хузман подумал. Ему очень хотелось назвать конкретное имя.

— Лиора, жена Абрахама. Она помогала Саре на кухне, приносила тарелки. Абрахам… Он тоже заходил в кухню. Еще…

Он надолго замолчал.

— Кто-нибудь из женщин? — подсказал я.

Хузман покачал головой.

— Дорит вертелась возле Михаэля… Хава не отходила от Алона. Шуля… Не знаю, не обратил внимания… Может, она могла…

— А мужчины?

Хузман пожал плечами.

— Ну хорошо, — сдался я. — Вы сели за стол, выпили и немного поели. Потом зашла речь о награде, которую получила на соревнованиях дочь Левингеров, и вы пошли в ее комнату смотреть на кубок. Все пошли?

— Да… Кажется.

— Но кто-то мог и остаться, чтобы без свидетелей положить отраву в салат на тарелке Михаэля?

— Остаться?..

— Да. Потому я и спрашиваю: все ли гости пошли смотреть на кубок?

Хузман надолго задумался, шевеля губами.

— Все, — сказал он наконец. — Я видел всех.

Это, впрочем, ничего не доказывало. Кто-то мог на несколько секунд задержаться.

— А сами вы, — спросил я равнодушно, — помогали Саре на кухне?

— Да… — не раздумывая, ответил Хузман.

— До перерыва или после?

— До… И после тоже.

— Что же вы делали?

— Сара дала мне несколько тарелок, и я отнес их в салон.

— Тарелки с салатами в том числе?

— С салатами?.. Нет, не с салатами.

— Почему вы так в этом уверены?

— Салаты уже были на столе, когда я пошел к Саре. Я хотел…

Он опять надолго замолчал, глядя пустым взглядом куда-то поверх моей головы.

— Вы хотели… — напомнил я.

— Да… Понимаете, никто, кроме меня, не понимал, что происходит на самом деле. И Саре было трудно играть роль… ну, хозяйки, которая довольна всем на свете… Было видно, что она озабочена… Бледная какая-то…

— И вы отправились к ней, чтобы проявить сочувствие…

— Да…

— Сара была одна в кухне?

— Нет, в том-то и дело. Там была Лиора. И Абрахам. Мне пришлось взять тарелки и пойти обратно. А потом уже как-то случая не представилось…

— Когда вы вернулись из комнаты, где смотрели приз, — подошел я к вопросу с другой стороны, — не обратили ли вы внимания — может, на вашей тарелке что-то добавилось или, наоборот, чего-то стало меньше? В общем, произошло какое-то изменение?

— Нет? Что могло измениться?

— А на тарелке Михаэля?

— Откуда мне знать?! Я не смотрел… Погодите…

Он опять застыл, шевеля губами. Я терпеливо ждал, не пытаясь на этот раз подгонять клиента наводящими вопросами.

— Мне показалось, — сказал он наконец, — что кто-то налил вина в мой бокал. Когда я выпил, в нем было меньше половины, а потом стало, по-моему, больше…

— В вине, — вздохнул я, — не было никакого яда. Даже если кто-то и наполнил ваш бокал или другие, это никак не могло отразиться на здоровье.

— Да… Просто… Вы спросили.

— А на тарелке? Может, что-то изменилось и на тарелке?

— Что там могло измениться?.. Нет, не помню.

Я помолчал минуту.

— Послушайте, господин адвокат, — заговорил неожиданно Хузман быстро, заглатывая окончания слов, — может быть… Это страшно, если подумать, но… Может быть, кто-то из тех… Кто-то был связан с ними… С похитителями… Не знаю кто. Но они могли подумать, что… Ну, что Михаэль проговорился… Или может проговориться. И тогда… Тогда ему заткнули рот, чтобы… Это ужасно, да? Кто-то, кого мы хорошо знали…

— Видите ли, дорогой Марк, — сказал я, — в таком случае, кто-то из гостей пришел на вечеринку с заранее обдуманным намерением убить Михаэля. Ведь яд он принес с собой.

— Или она…

— Или она, — согласился я, чтобы не вступать в ненужные пререкания. — И, к тому же, если мог проговориться Михаэль, то могла проговориться и Сара. А после смерти мужа эта вероятность еще более возрастала. Значит, убивать нужно было обоих. Между тем, Сара осталась жива. Нестыковка.

— Да… — разочарованно протянул Хузман и неожиданно понял. Глаза его расширились, и челюсть готова была опять отвиснуть, я видел, как бедняга сжал зубы. Я молчал, пусть Хузман додумает мысль до конца. Может, исходя из новой идеи, он что-то все-таки вспомнит.

— Но… — пробормотал Хузман, — тогда… Вы хотите сказать, что никакого похищения не было, и Сара с Михаэлем просто хотели…

— Просто, — хмыкнул я. — Далеко не просто. Но ведь это удалось, вы не находите? Вы отдали деньги.

— Но зачем тогда… Зачем Саре убивать мужа?? Она ведь…

Он опять замолчал, и я подумал, что, кажется, хотя бы теперь услышу нечто новое, о чем не смог узнать ни Хутиэли, ни даже Сингер.

— Она ведь, сказали вы, — напомнил я. — У Сары, хотели вы сказать, были основания не очень любить мужа? Да или нет?

— Ну…

— Она ему изменяла? Да или нет?

— Ну… В общем, да.

— С кем? Кто об этом знал, кроме вас? Знал ли Михаэль?

Нужно было, вероятно, задавать вопросы последовательно, но я не мог сдержать возбуждение. Это было новое обстоятельство, и какое! Оно проливало свет на все дело!

— С кем… — Хузман помотал головой, будто ему стало душно. — Я точно не знаю, Михаэль мне не сказал.

— Значит, он знал?

— Подозревал.

— Стоп, — сказал я. — Это очень важно. Возьмите себя в руки и попробуйте вспомнить во всех деталях, что говорил Михаэль.

* * *

Впервые разговор об этом зашел месяц назад. Хузман вернулся с работы в девятом часу, обнаружил, что на его обычной стоянке торчит чья-то серая «хонда» и, чертыхаясь, объехал весь квартал, пока не нашел, куда пристроить машину. Злой, как черт, ввалился в квартиру и услышал телефонный звонок. Звонил Михаэль.

— Ты не против, если я сейчас заскочу?

— Давай. Я собираюсь ужинать. Сделать чипсы на твою долю?

— Делай, — согласился Михаэль. — Есть что-нибудь выпить?

— Ну… Есть «Хеврон», остался с прошлого раза.

— А покрепче? Если нет, я захвачу.

— Покрепче? «Голда» сойдет?

— Хорошо. Еду.

Михаэль появился полчаса спустя.

— Машину поставил за квартал, — пожаловался он. — Все занято.

Приятели пошли в кухню, где Хузман уже успел разложить готовые чипсы по тарелкам и налить водку.

— Лехаим! — сказал он, поднимая рюмку. Хузман был голоден и торопился начать закусывать. Михаэль опрокинул рюмку одним глотком, налил вторую и опрокинул ее тоже.

— Эй! — сказал Хузман. — Ты что?

— Сары до сих пор нет дома, — Михаэль взялся было за бутылку опять, но поставил ее на место. — Я уложил дочь и приехал.

— Ну так это не в первый раз, — успокоил друга Хузман. — Она же всегда звонит, когда задерживается. И ты всегда знаешь, где она.

— Мне так казалось, — кивнул Михаэль. — Или у Лиоры, или у Хавы. И я никогда им не звонил, дамы не любят, когда их отрывают от перемалывания косточек… Но ведь когда-нибудь это должно было… В общем, позавчера Сара опять задержалась, а у Симы неожиданно подскочила температура, и я не знал, что делать… Это был такой случай, что я имел право нарушить запрет. Лиора начала мяться, она не могла подозвать Сару, потому что та только что вышла, ну буквально минуту назад, поехала домой и, значит, скоро будет… Сара действительно появилась минут десять спустя и… В общем, понимаешь, она знала, что у Сони температура, это было видно, и я подумал… Она наверняка была еще у Лиоры, когда я позвонил. Но почему Лиора ее не позвала к телефону? Я раздумывал об этом всю ночь и… А что, подумал я, если Сара была вовсе не у Лиоры, вообще к ней не заезжала, и Лиора позвонила ей сразу после моего звонка? Были и еще признаки… А сегодня Сара сказала мне, что вечером будет у Фаины… Мне… Я позвонил Фаине в восемь, оказалось, что Сара только что вышла. Может, домой, она не сказала. Понимаешь? Я вышел из дома и стал ждать на улице. Сара должна была приехать на двадцать седьмом автобусе, если действительно ехала от Фаины. Но…

Михаэль налил себе еще водки и начал пить мелкими глотками, будто чай. Он пил, не морщась, и Хузман переставил бутылку на журнальный стол.

— И что же? — спросил он.

— А? — Михаэль будто очнулся. — Минут через десять на углу Бен-Гуриона остановилась «хонда», и оттуда вышла Сара. Наклонилась к дверце, водитель что-то ей сказал, и мне показалось…

— Что? — опять спросил Хузман, потому что Михаэль замолчал.

— А… Неважно. Я успел вернуться в квартиру раньше Сары. Она… В общем, мы поговорили… Правда, я не сказал ей о том, что видел, а она уверяла, что приехала на автобусе. И вообще, зачем ты забрал бутылку?

— Ты думаешь, водка поможет?

— В чем? — с неожиданной тоской отозвался Михаэль. — Если Сара мне изменяет, я не вынесу.

— Господи! — воскликнул Хузман. — А ты сам? Сколько у тебя было за эти годы?

— Я — другое дело, — твердо объявил Михаэль. — Я мужчина.

* * *

— Погодите, — прервал я рассказ Хузмана. — Вы хотите сказать, что и Михаэль изменял своей жене? И Сара об этом знала?

— Могла знать…

— Так, — сказал я. — Вот и мотив.

— Мотив? — поднял брови Хузман.

— Она не хочет жить с Михаэлем, у нее есть другой мужчина. Она не решается уйти. А тут появляется большая сумма денег. Если она уйдет от Михаэля, деньги придется разделить с ним. И с вами, кстати говоря. А если разыграть похищение, выманить у вас вашу долю, а потом убить Михаэля так, чтобы полиция решила, что бедняга отравился… Вся сумма достанется ей, она будет свободна и сможет выйти за того… Кстати, вы не знаете, тот мужчина женат?

— Господи, о чем вы говорите? — воскликнул Хузман, глядя на меня круглыми глазами. — Чтобы Сара додумалась… Чепуха!

— Тот мужчина женат? — задал я вопрос вторично. — Михаэль узнал, кто он? Поймите, это очень важно!

— Понятия не имею, — сказал Хузман. — Михаэль не говорил. Наверное, и сам не знал…

— Ну хорошо, — сказал я. — Это я узнаю без вас. Может, вы припомните еще какую-нибудь важную информацию?

— То, что я сказал — важно?

— Безусловно.

— Меня выпустят?

— Сделаю все возможное, — пообещал я. — Наша договоренность остается в силе? Я имею в виду величину моего гонорара.

— А? — Хузман с трудом вспомнил, в чем эта величина должна была заключаться. — Да, конечно…

— Тогда подпишите здесь.

Хузман взял протянутую ему ручку и поставил подпись, не прочитав ни строчки. Я мог бы написать и другой, более высокий, процент. Никогда не знаешь заранее, как поведет себя клиент, подписывая бумаги. Однажды был у меня клиент, который две недели изучал совершенно стандартный договор и даже советовался с другим адвокатом, что уж вовсе выходило вон из всяких рамок…

— Увидимся в суде, — сказал я, прощаясь.

* * *

Судья Сегаль был недоволен новым законом о правилах задержания не меньше, чем полиция. Он уже мог быть дома и смотреть телевизор, а вместо этого приходилось разбирать накопившиеся за день дела, поскольку закон запрещал переносить на завтра вынесение постановления о продлении пребывания под стражей. Поэтому на каждое дело судья затрачивал не больше десяти минут — по-моему, он даже не успевал дочитать до конца протокол задержания. Вникать в суть он собирался на свежую голову и исходил из того, что до завтра задержанный не умрет с тоски. В чем был, безусловно, согласен с Хутиэли.

— Марк Хузман, — прочитал он на первой странице протокола, — задержан в качестве подозреваемого в убийстве Михаэля Левингера.

Хузман, сидевший рядом со мной, шумно, со всхлипом, вздохнул.

Хутиэли, занявший место свидетеля, быстро, ни разу не сбившись, перечислил аргументы, заставившие прибегнуть к задержанию, и попросил судью в интересах расследования продлить срок содержания под стражей на неделю.

— Трое суток, — объявил судья. — Ваши аргументы, инспектор, не кажутся мне достаточно убедительными. Мотив был не только у Хузмана. Главное сейчас — найти деньги. Только с этой целью мне представляется обоснованным содержание Хузмана под стражей. Вы понимаете мою мысль, инспектор?

— Вполне, — сказал Хутиэли. По его лицу было видно, что решение судьи Сегаля устраивает его лишь наполовину. Да и вообще, не нужно было судье указывать, как должна полиция проводить расследование.

— У вас есть возражения, господин адвокат? — судья неожиданно повернулся в мою сторону. Это было уж совсем нетипично для Сегаля: вынеся решение, он никогда не спрашивал адвоката, согласен ли он. Может, судья хотел, чтобы я начал возражать и после это изменить вердикт, отпустив Хузмана под залог? Но мне Хузман тоже нужен был сейчас в тюрьме, а не на свободе. Меньше суеты и помех. После трех дней под стражей свобода уж точно покажется ему раем, а не просто осознанной необходимостью.

— Нет, господин судья, — быстро сказал я и услышал еще один всхлипывающий вздох Хузмана.

* * *

По дороге домой я позвонил Сингеру на сотовый телефон.

— Тружусь, — объявил детектив. — Поставил своего человека у дома Левингеров. Возможно, Сара выведет нас на место, где хранит деньги.

— У меня есть соображения, — сказал я и коротко изложил разговор с Хузманом. — Найди этого красавца, — закончил я. — Возможно, деньги у него. Не исключено, что именно он и надоумил Сару расправиться с мужем. Полиции об этой связи, насколько я понял, ничего не известно, и сейчас, пока идет следствие, эта парочка наверняка будет делать все возможное, чтобы Хутиэли ничего и не узнал. Встречаться они наверняка не будут, так что твоя задача — не из легких.

— Но и не из очень тяжелых, — ответил Сингер. — В таких случаях главное — знать, что связь имела место. А уж найти — дело техники. Поговорю с подругами. Если бы Хутиэли было известно то, что тебе, он бы сделал эту работу втрое быстрее меня.

— Хутиэли, — буркнул я, — воображает, что убил Хузман, и я оставил его при этой иллюзии.

— А ты, значит, уже уверен, что Хузман не убивал?

— Этот лопух? Уверен. Черт возьми, иначе я бы не взялся за это дело.

— Чистюля, — буркнул Сингер и положил трубку.

* * *

Израиль, конечно, замечательная страна. По сути, это одна большая деревня с населением в пять миллионов человек, где ничего и ни от кого невозможно скрыть. Когда весной полиция вела расследование по делу Бар-Она, детали допросов Либермана и Нетаниягу обсуждали в тот же вечер по обеим программам телевидения, и каждый уважающий себя израильтянин непременно имел собственное мнение и собственную информацию — естественно, из надежных источников. Глупо поступил Михаэль, дав интервью газетчикам. Возможно, если бы он промолчал, события развивались бы иначе, и он остался бы жив. Я уж не говорю о глупом изъятии денег из банка. В тот же день и даже час об этом узнали десятки человек, если не сотни. Удивительным можно считать не пресловутое похищение, а то обстоятельство, что квартиру Левингеров так и не удосужились ограбить.

Или потенциальные грабители знали, что денег там не найдут?

Вечер мы с женой провели у соседей, с которыми общаемся почти ежедневно — прекрасные люди, муж с женой, оба архитекторы. С полицией дел не имеют, газеты читают время от времени. И все-таки после второй рюмки коньяка Нахум повернулся ко мне всем своим массивным корпусом и спросил:

— Так этот… как его… Хузман действительно спер у приятеля деньги, а потом отравил?

Вот и говори после этого о неразглашении служебной тайны! Интересно, через сколько ушей и ртов прошла информация, прежде чем достичь Нахума?

— Чтоб я так знал, — пожал я плечами.

— Ну-ну, — сказал Нахум недовольным тоном. — От тебя никогда не добьешься, кто прав, кто виноват.

— Прав тот, кто справа, — отпарировал я. — Это ведь тавтология, верно? А во всем, естественно, виноваты левые, иного варианта не остается.

По-моему, Нахум обиделся, и наши жены перевели разговор на тему русской мафии. Это было все равно, что говорить о погоде — самая светская беседа. Хорошо, что Хузман не из России, иначе его осудили бы просто по инерции. Я говорю, конечно, об общественном мнении — полиция, насколько мне известно, верит в пресловутую мафию не больше, чем в зеленых чертей.

А что, если Михаэля все-таки похищали, и сделала это мафия — русская или итальянская, или наша, израильская? Если так, то бедняга Хузман обречен, все улики исчезнут, останутся только те, что указывают на него. Как в кино.

Вечер так и закончился — мы смотрели по видео фильм о мафии. Спал я потом спокойно — ведь главного негодяя убили перед самым словом «Конец».

* * *

Когда Сингер ведет расследование по моему поручению, он всегда приезжает ко мне домой ровно в восемь утра, и мы обсуждаем ситуацию, после чего детектив получает задание на день, а я отправляюсь в контору или в суд. Без минуты восемь Сингер позвонил — не в дверь, а по телефону.

— Опоздаю на десять минут, — предупредил он. — Стою в пробке на Ибн-Гвироль.

— Хорошо, — обрадовался я. — Успею побриться. Проспал.

— Значит, совесть у тебя спокойна, — констатировал Сингер.

Добрался он не за десять минут, а через полчаса. Если так пойдет дальше, то через год нам придется отменить утренние совещания. А может, и вовсе станет бессмысленно выходить из дома — весь город превратится в одну большую, навеки закупоренную, пробку.

— Кофе, — потребовал Сингер, — и побольше.

— Ты что, — удивился я, — работал ночью? Учти, двойной тариф нашим договором не предусмотрен.

— От тебя дождешься, — хмыкнул Сингер. — Нет, ночью я спал, успокойся. Просто не успел выпить кофе, выходя из дома. Есть срочная информация.

— Выкладывай, — потребовал я, разливая кофе по чашечкам.

— Подражанский… Это мой сотрудник, которого я поставил дежурить у дома Левингеров, он был на посту до полуночи и вернулся в шесть… Так вот, он доложил час назад, что видел, как Сара возвращалась домой. Это было в шесть часов тринадцать минут.

— Возвращалась? — удивился я. — Ты хочешь сказать — выходила?

— Возвращалась, — повторил Сингер. — Приехала на серой «хонде», водитель высадил ее на углу, в сорока метрах от дома. Когда дверца машины открылась, в салоне на две-три секунды вспыхнул свет, и Реувен успел разглядеть водителя: средних лет шатен, большие усы, густая шевелюра, похож на ашкеназа. Он что-то сказал Саре и уехал. Сара вошла в дом — в салоне на несколько минут зажегся свет, потом погас. Должно быть, женщина легла спать. В отличие от нас, у нее, возможно, была бессонная ночь.

Я поднял трубку телефона и набрал номер. Долгие гудки продолжались больше минуты, я насчитал пятнадцать. Если бы телефон был подключен к автоответчику, я бы уже услышал приглашение оставить информацию. Автоответчик молчал, а Сара трубку не поднимала. Вероятно, действительно, спала так крепко, что не слышала верещания аппарата. Я опустил трубку.

— Этот твой Подражанский и сейчас там? — спросил я.

— Конечно.

— Жаль, — заметил я, — что он не записал номер машины. Хорошо бы проследить… Ну да ладно, теперь мы, по крайней мере, знаем, что любовник существует и что Сара ночь после похорон мужа провела с ним. Уехала она из дома после полуночи, не так ли?

— Да. Отсутствовала не больше шести часов, время для сна недостаточное.

— Достаточно времени для любви, — процитировал я название известного фантастического романа Хайнлайна. Сингер поднял брови — в фантастике, я знал, он силен не был, его хобби в литературе были, как ни странно, семейные романы типа «Поющих в терновнике».

— Как ты намерен искать этого красавца? — спросил я из академического интереса. Сингер терпеть не может рассказывать о своей детективной кухне, да и мне далеко не всегда интересно знать всю его механику — обычно эта рутинная работа более скучна, чем даже чтение «Поющих в терновнике». — Вряд ли Сара повторит свой ночной подвиг. Это ведь было глупо — отправиться к любовнику сразу после похорон. Наверняка он ей объяснил, что некоторое время им не следует встречаться и даже звонить друг другу. Если он, конечно, не полный идиот.

— Он не идиот, — подтвердил Сингер. — В роду Шаферштейнов идиоты не водились. Ави не исключение.

— Не понял, — сказал я. — Ави Шаферштейн? Тот самый? Как ты узнал?

Ави Шаферштейн был сыном одного из самых известных в Израиле юристов, одно время Шаферштейн-старший работал в Государственной прокуратуре, занимал ответственный пост, но не сошелся характерами с новым Государственным прокурором Эдной Арбель и был вынужден уйти. Официальной должности с тех пор не занимал, но консультации его стоили очень дорого. Ави, его сын, юристом не стал, одно время пытался заниматься издательским бизнесом, прогорел и купил небольшую фабрику по выпуску мороженого. Не очень престижное занятие для человека его круга, но Ави, видимо, имел свои представления о престиже. Деньги у него наверняка водились, но вряд ли он ворочал миллионами. Лишние четыре миллиона ему, конечно, не помешали бы. Интересно, где они с Сарой нашли друг друга?

— Тот самый, — сказал Сингер. — А найти его, к счастью, оказалось легче, чем ты думаешь. Месяц назад Ави нанимал меня для того, чтобы проследить за своим клиентом, который, по его мнению, хотел его «наколоть». Сумма была немаленькая — сто пятьдесят тысяч долларов, стоимость трехкомнатной квартиры в Рамат-Авиве. Мы с Шаферштейном пообщались тогда довольно тесно, и по описанию Реувена я сразу подумал на Ави.

— А Реувен…

— Нет, Подражанский его узнать не мог, в том деле он не участвовал. Получив сообщение и покопавшись в памяти, я понял, кого напоминает мне описание Реувена, и сразу же набрал номер Шаферштейна. По идее, Ави, если это был он, еще не мог успеть доехать до дома, но должен был появиться с минуты на минуту. Живет он один в пятикомнатной квартире. Никто не ответил, как я и ожидал. Я не клал трубку и смотрел на часы. Через три с половиной минуты Ави поднял трубку и запыхавшимся голосом сказал «Алло, это Ави, говорите».

— И что ты сказал?

— Пробормотал «извините, ошибка» и положил трубку.

— Он мог заметить твой номер, если у него аппарат с фиксатором.

— Цви, — укоризненно сказал Сингер. — В подобных случаях я звоню из автомата, что стоит на улице у моей двери. Очень удобно.

— Так, — сказал я удовлетворенно. — Ави Шаферштейн — человек, вполне пригодный к той роли, какую мы ему назначили.

— Скажу тебе больше, — согласился Сингер. — Шаферштейн вполне мог снабдить Сару сильным пищевым ядом, он имел доступ к различным химическим реагентам на своей фабрике.

Я с удовлетворением щелкнул пальцами, но Сингер охладил мой пыл.

— Слишком все очевидно, — заявил он. — Кстати, кофе у тебя сегодня лучше обычного. Да, так я говорю — все это слишком очевидно. Хутиэли, естественно, тоже сумеет докопаться до связи Сары с Шаферштейном. А там и до выводов недалеко.

— Каких выводов? — удивился я. — Сейчас подозреваемый номер один — наш клиент. Косвенных улик против него достаточно. Мотив известен. Полиция будет проверять все обстоятельства, связанные с Хузманом, и потратит на это массу времени и сил. Будет Хутиэли без достаточных оснований менять линию расследования?

— Нет, — согласился Сингер. — И ты не намерен подсказать ему верное решение? Речь идет о твоем клиенте!

— Я бы предпочел довести дело до суда и там представить все наши доказательства. А пока спокойно вести свою линию расследования и главное — искать деньги. Не будет денег — не будет и гонорара, даже если суд оправдает Хузмана.

— Итак, — резюмировал детектив, — моя задача: следить за Шаферштейном в надежде, что он выведет нас на место, где эта парочка держит деньги.

— Он может, к примеру, — заметил я, — рассредоточить сумму по разным банкам. Сто тысяч в одном, сто — в другом… Вряд ли он станет долгое время держать дома чемоданы с шекелями. Достаточно того, что эти деньги уже несколько раз перевозили с места на место. И еще. Я хотел бы иметь точные результаты химической экспертизы. Хутиэли будет придерживать свои сведения до последнего момента, он не обязан демонстрировать мне все, чем располагает. А ждать обвинительного заключения мы не можем.

— Понял, — вздохнул Сингер. — Чего я не люблю больше всего в своей работе — это точек пересечения с полицией. У меня с бывшими коллегами прекрасные отношения, но до определенной черты. Даже лучший знакомый начинает смотреть на меня подозрительно и говорить намеками, если ему кажется, что я слишком настойчив в получении сведений. Это, видишь ли, профессиональное. Когда я был полицейским…

— Хорошо, что ты не полицейский, — прервал я. Если Сингер начинал вспоминать свою давешнюю работу в полиции, это могло затянуться надолго. — Если бы ты до сих пор работал в полиции, мне пришлось бы иметь дело с бюро Атари, а это, согласись, не лучший способ выбрасывать деньги на ветер.

Сингер промолчал — не хотел говорить плохого о коллегах и конкурентах, но мнение его о детективах Пинхаса Атари мне было хорошо известно. Оно совпадало с моим.

— Пора, — сказал я, поднимаясь. — Сегодня много дел. И у тебя тоже. Звони.

* * *

Наверное, мне нужно было заехать в тюрьму и приободрить Хузмана. Но это означало — сделать крюк и потерять не меньше двух часов. Перебьется. На мой взгляд, дело быстро продвигалось к завершению. Так, собственно, и должно было произойти, поскольку это было типичное дилетантское преступление. Похищение разыграли дилетантски — наверняка Хутиэли, исследовав следы в пресловутой апельсиновой роще, знает уже, какая машина там побывала, откуда приехала и куда удалилась. Наверняка ему не составило большого труда выяснить весь маршрут машины Михаэля Левингера в прошлую субботу. Он будет, конечно, продолжать копать под Хузмана, но почти наверняка сам достаточно быстро поймет, насколько это бесперспективно. Жаль. Я бы действительно предпочел довести дело до суда и там эффектной системой доказательств разбить доводы обвинения. Но Хутиэли почти наверняка не даст мне такой возможности. Что бы я по его поводу ни думал, он все же был профессионалом. В запасе у нас с Сингером были сутки, в лучшем случае — двое. За это время нужно найти, где Ави с Сарой прячут миллионы.

Миллионы эти не шли у меня из головы. То, что люди идут на убийство из-за гораздо меньшей суммы, мне было прекрасно известно. То, что на убийство мужа женщина решается по наущению любовника — тоже ситуация, достаточно стандартная в судебной практике. Но в данном случае должны были случайно совместиться два обстоятельства. Первое: Левингеры — Сара с Михаэлем — должны были придумать аферу с наличными деньгами и похищением, чтобы выманить деньги у Хузмана. Будь Сара верной женой, все этим бы и ограничилось. Но — вот второе обстоятельство! — у Сары оказался любовник, и события приняли оборот, который наверняка Михаэлю не приходил в голову.

Почему?

Вот, что меня беспокоило. По словам Хузмана, Михаэль подозревал, что Сара ему изменяет. Возможно, даже знал — с кем. Почему же он, учитывая это, пошел на аферу с деньгами и похищением? Он должен был знать, что на Сару нельзя положиться. Он, конечно, не думал, что жена способна его убить, иначе принял бы меры. Но должен был понимать, что Сара без денег для мужчины всего лишь женщина, с которой можно пойти на любовную интрижку. А Сара с миллионами — совсем иное дело. Михаэль мог не думать о том, что жена решится его отравить. Но он, если не был идиотом, должен был понимать, что Шаферштейн непременно будет убеждать Сару развестись с мужем и отсудить у него в законном порядке свою половину денег. Какой же был для Михаэля смысл имитировать собственное похищение, рисковать, зная, что тем самым увеличивается доля, которая достанется Саре при дележе имущества?

Или Михаэль был обыкновенным лопухом, неспособным просчитывать ситуации? Но тогда ему вряд ли пришла бы в голову и достаточно нетривиальная идея о том, как выманить деньги у друга, не посеяв в мыслях Хузмана подозрений. Может, это была на самом деле идея Сары, и Михаэль просто участвовал в осуществлении? Но тогда с большой степенью вероятности идея принадлежала не Саре, а Шаферштейну, которому Сара, конечно же, рассказала о том, что выигрыш пришлось поделить на две части. Шаферштейн придумал имитировать киднэппинг, Сара убедила Михаэля…

Но из этого следует, что мысль об убийстве пришла в голову именно Шаферштейну, причем еще тогда, когда он рассказывал Саре, как нужно действовать, чтобы у Хузмана не возникло никаких подозрений.

Может быть, и так.

* * *

Сингер позвонил мне на сотовый телефон, когда я сидел в суде и слушал нудное выступление прокурора Нахмани. Дело было нудным само по себе — махинации со строительными подрядами, — и обвинение оперировало сотнями бухгалтерских документов, в которых можно было найти все, что угодно. Сотовый телефон лежал передо мной, я отключил звуковой сигнал, поскольку во время заседаний пользоваться сотовой связью было запрещено, но следил за экранчиком и увидел, когда номер Сингера появился на минуту, чтобы исчезнуть. Свое выступление я немного скомкал, все равно дело было решенным заранее, мой клиент получал год условно независимо от того, буду я говорить час или минуту. Я ограничился четвертью часа, не особенно затруднив судью, но и у клиента не создав впечатления, что судьба его мне безразлична.

Вызвал Сингера, как только судья объявил перерыв.

— Окончательный результат экспертизы, — сказал детектив. — Использован пищевой токсин, который в микроскопических дозах добавляют для вкуса в некоторые сорта мороженого и консервов.

— Ага! — воскликнул я. — Значит, все-таки Шаферштейн!

— Токсин попал в салат еще в кухне, поскольку обнаружен был в той посуде, где Сара его готовила. Концентрация очень мала, но достаточна, чтобы вызвать небольшое расстройство желудка. В тарелке Михаэля — смертельная концентрация.

— Очень неумно, — сказал я. — Они же должны были знать, что экспертиза покажет присутствие яда! Или надеялись, что обойдется без вскрытия?

— Нет, конечно, — сказал Сингер. — Они именно надеялись, что будет вскрытие и в желудке Михаэля обнаружат тот же токсин, что в других порциях салата. Иначе зачем было травить всех гостей?

— Понятно, что для отвода глаз. Но ведь это все равно, что прятать голову в песок!

— Вовсе нет, Цви. Видишь ли, эксперты не могут исключить и вероятности того, что яд оказался в салате естественным путем.

— Как это? — поразился я.

— Некачественный продукт, — пояснил Сингер. — Приправа имела просроченный срок годности. Банку с остатками приправы обнаружили в мусорном баке. Яд был и там — в той же слабой концентрации. Проверили в магазине, где Сара, по ее словам, покупала эту приправу.

— И, естественно, ничего не обнаружили, — буркнул я.

— Представь себе, что среди двадцати банок, стоявших на полке — именно из них Сара выбрала ту, что пошла в салат, — в одной были обнаружены в точности такие же признаки токсина.

— Чушь какая-то, — с отвращением сказал я. — Ты хочешь сказать, что убийства не было вообще и смерть Михаэля — результат нелепой случайности?

— После обнаружения в магазине банки с токсином эксперты этого варианта не исключают.

— Полный бред, — прокомментировал я. — Но это отводит все подозрения от Хузмана!

— По-моему, тоже. Но у Хутиэли свои соображения. Я не слышал, чтобы он отдал распоряжение освободить Марка. Видимо, собирается держать его за решеткой до окончания срока задержания, установленного судом.

— Как только заседание закончится, немедленно еду в полицию, — сказал я. — Похоже, наша конструкция опять рассыпается, как карточный домик.

— Похоже, что так, — с непонятной радостью в голосе согласился Сингер.

Неужели он успел убедить самого себя в том, что бедняга Михаэль погиб в результате случайности? Именно в нужное время?

Сказка для детей.

* * *

— Да, эти сведения верны, — сказал инспектор Хутиэли, когда я позвонил ему после окончания судебного заседания и спросил, верно ли, что в магазине обнаружена банка приправы с просроченным сроком годности и признаками токсина.

— В таком случае я настаиваю на немедленном освобождении моего подзащитного, — сказал я. — Не думаю, что при сложившихся обстоятельствах вы, господин инспектор, будете настаивать на его виновности. И еще: намерена ли Сара Левингер подавать с суд на компанию, выпустившую негодную продукцию или на хозяина магазина, который держал на витрине старую банку?

— Не торопитесь, господин адвокат, — ответил инспектор кислым голосом, насколько вообще можно было понять интонацию в искажениях сотовой телефонной сети. — Не торопитесь. Трое суток у меня есть.

— Время у вас есть, — не сдержался я, — но, черт возьми, у вас нет оснований!

— Не уверен, — сухо сказал Хутиэли. — Далеко не все очевидно.

— Если у вас есть какие-то сведения, — пошел я на попятный, — не будете ли вы любезны сообщить их мне, как адвокату задержанного Хузмана?

Хутиэли помолчал и сказал все тем же недовольным тоном:

— Приезжайте, я буду у себя до пяти.

Он что, не доверял телефонам?

Пришлось гнать через весь город, и если вы когда-нибудь ездили по Тель-Авиву в пятом часу дня, то можете себе представить состояние моей нервной системы, когда я, наконец, припарковал машину у здания Управления полиции. На часах было без одиннадцати пять, и я очень надеялся, что Хутиэли не покинет кабинет раньше, чем обещал. Впрочем, что такое обещание полицейского? Не больше, чем обещание адвоката, если оно не скреплено его подписью на листе бумаги. К тому же, я был голоден — не считать же обедом пиццу из судейского буфета, красивую и румяную, но совершенно безвкусную, как красавица-гейша, с которой я провел как-то полночи во время поездки в Японию.

Когда я вошел в кабинет, Хутиэли был занят очень важной процедурой — он запирал сейф. Судя по тому, что на столе осталась большая стопка бумаг, да еще в выдвинутом ящике было достаточно всякой макулатуры, в сейфе инспектор хранил не дела, а важные доказательства — например, банку приправы с просроченным сроком годности.

— Садитесь, господин адвокат, — предложил Хутиэли после краткого приветствия и обмена рукопожатиями. — Чай, кофе, кола?

— Вы же собирались уходить, — напомнил я. — Да и у меня времени немного. Так что там, с этой банкой?

— Да, собирался, — кивнул инспектор, — но обстоятельства изменились, приходится задержаться. Жду важного сообщения, думаю, что и вам оно будет интересно.

Обстоятельства, видимо, действительно, изменились — судя по тому, что физиономия инспектора выражала крайнее удовлетворение жизнью, ни следа былого недовольства. А может, это телефонная линия исказила голос настолько, что я принял желаемое за действительное?

— Кофе, — попросил я. — И булочку, если возможно.

— Два кофе и пирожные, — сказал инспектор, наклонившись к интеркому.

Только сладкого мне не хватало.

— Итак, — начал я разговор, — пищевое отравление могло произойти по естественной причине. Нельзя исключить и намеренное действие, но, согласитесь, это было бы уже невероятным совпадением.

— Смотря с какого конца подойти к проблеме, — возразил инспектор. — Невероятным совпадением я считаю обнаружение в магазине банки с испорченной приправой. Как она там оказалась?

— Не понял, — сказал я, хотя мысль инспектора была совершенно ясна.

— Допустим, что Левингер был отравлен. Хузманом или нет — сейчас неважно. Нужно ввести следствие в заблуждение относительно характера отравления. Преступник идет в магазин, где, как он знает, Сара Левингер обычно покупает продукты, и ставит на полку банку с приправой, заранее отравив ее содержимое.

— Каким образом? — я изобразил недоумение.

— Самый простой способ — проколоть банку шприцем.

— Прокол обнаружен?

— Эксперты этим занимаются. Я пока всего лишь делаю предположения.

— Пальцевые следы моего подзащитного?

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.