Хочу, чтобы меня слышали!

Смотри

— вперед — с надеждой,

— назад — с благодарением,

— наверх — с молитвой,

— а вокруг — с Любовью!

Книга 1. Жизнь — это Любовь!

Глава 1. Поселок

Мальчик Саша Колобов, в новой «матроске», почти 5 лет от роду, отданный в детский сад Мамой, служащей в Поселке золотодобывающего прииска приемщицей золота, и по совместительству — начальником отдела кадров, наказанный за то, что наступил на ногу воспитательнице, стоял в углу чулана и плакал.

Даже не плакал, слезы уже давно закончились, а подвывал и повизгивал сорванным слабым голоском, как плачет маленький щеночек в первую ночь, проведенную в разлуке с мамой-собакой.

Это наказание длилось уже давно, его закрыли в чулане еще до завтрака.

В маленьком, низком, закрытом на замок чуланчике, было ужасающе темно, дурно пахло гнилыми тряпками и кто-то неведомый и «страшнючий — престрашнючий» деловито, по-хозяйски так, все ближе и громче шуршал и возился под ногами.

Звуки из детсадовской жизни сюда не проникали. О том, чтобы присесть, а тем более прилечь туда, где обитал некто, не могло быть и речи.

Определить, сколько он здесь, Саша не мог, не умел еще разбирать время. К тому же окон и даже маленькой щели, откуда мог проникать свет, в чулане не было.

Для храбрости Саша попытался представлять себя то одним, то другим героем «хорошим и безвинно страдающим» из разных сказок, которые, чего уж там, тоже иногда плачут «горько-прегорько» в безнадежных ситуациях, в ожидании чуда или доброго волшебника.

Он ведь тоже, как эти герои, совершил почти геройский поступок, хотел сделать, как лучше, как учила его Мама.

Он сделал доброе дело, он хотел помочь упавшей нечаянно Лидочке, которую секретно и о-ч-ч-ч-е-нь — п-р-ре-о-ч-чень полюбил давно.

Уж больше трех дней как.

Лидочка упала, он увидел это раньше всех, и быстрее всех, как настоящий принц из сказки, бросился к ней на помощь.

Он был уже в образе принца, он мысленно летел на своем вороном чудо — коне, не замечая ничего и никого вокруг. Он спешил на помощь своей принцессе.

Но реальность оказалась сильнее сказки и вот он здесь.

И за что?

За то, что совсем чуть-чуть наступил на ногу воспитательницы, пожилой, толстой, усатой и пугливой Гульсары Губайдуловны, которая дремала на стуле под монотонный гул приученных ей к тихим играм детей, не сколько с помощью грозных со смешным акцентом окриков, сколько с помощью пинков, подзатыльников и болючих щипалок.

Когда Сашу привели в первый раз в детский садик и представили воспитательнице, он назвал ее Сарой, потому что выговорить такое имя-отчество он не смог, как не могли делать это даже взрослые без запинки и мата.

«Губойдуровной», а проще «Губой-Дурой» звали ее все поселковые, не исключая врагов народа.

После этого случая, о котором тут же узнали жители Поселка, все с облегчением перестали называть воспитательницу Губой — Дурой, а стали звать простым именем Сара.

Не только, конечно, поэтому, а скорее потому, что первым, после Саши так стал ее величать директор прииска Иван Сергеевич Белышев.

Иван Сергеевич почитался жителями Поселка полубогом, его слова цитировали, его приказы выполнялись беспрекословно, о его жизни ходили легенды, хотя никто толком не знал, откуда он, и кем был в прошлой жизни на Большой Земле.

«За глаза» все уважительно называли его — «Мудрый» и верили, что пока он жив — Поселку быть, и вся устоявшаяся десятилетиями жизнь будет по-прежнему в меру привычно тяжела.

Ну, уж точно не хуже, чем других людей, а тем более, у колхозников, проживающих за Рекой.

Колхозники жили, по убеждению жителей Поселка, как рабы, и считались по рангу значительно ниже даже «врагов народа», или «сосланных», которых в Поселке было побольше, чем коренных жителей.

«Врагами» называли всех, кто ссылался по политическим статьям, или приезжал на поселение после отбытия наказания в тюрьме или ГУЛАГЕ.

Местные не то, чтобы не любили «врагов», скорее относились к ним, как к людям, совершившим в жизни непоправимую ошибку, предав вольно или невольно интересы Родины.

Никто и никогда не пытался оценить глубину и последствия их ошибок, а относились, к «врагам», как к больным или убогим. Не отказывали в помощи, не ограничивали себя и их в дружеском общении и помощи.

Российский народ всегда относился так к заключенным, всегда их жалел. Как говорится-от тюрьмы и от сумы…

А после того, как культ личности Вождя развенчали, многие «враги» оказались и не врагами вовсе, а незаслуженно осужденными, то есть обиженными властью и безвинно пострадавшими.

После этого, уже не враги, а советские граждане автоматически перешли в разряд местного населения.

Выяснилось вдруг, что многие из них умнее и опытнее местных во многих вопросах, в том числе и в вопросах управления и руководства.

«Враги» же до культа проживали в Поселке с поражением в гражданских правах и использовались в качестве простых работяг на самых тяжелых участках и не могли, поэтому, в полной мере использовать свои знания, таланты и интеллект.

«Врагам» начали доверять учить, лечить, руководить. За них, как за невинно пострадавших, с удовольствием и даже с некоторым облегчением и радостью голосовали на выборах в Поселковый Совет, в районное и областное депутатство.

Сара свое новое имя возненавидела и перенесла большую часть ненависти с Саши на его маму, молодую, трудолюбивую женщину, по виду почти еще девчонку, но тем не менее, уважаемую Поселком. Мамина должность на службе считалась одной из главных в Поселке.

Еще бы! Через ее руки проходило все золото, добываемое в Поселке. Тонны золота!

Она перевешивала на медицинских весах благородный металл, свозимый со всех участков золотодобычи и старательских артелей. Потом происходил процесс очистки золота «царской водкой» — смесью концентрированных кислот, снова взвешивание, упаковка в двойные свинцовые банки, составление кучи бумаг, накопление объема.

Венчал этот процесс прилет специального «борта» — самолета-«кукурузника», который вызывался посредством специального зашифрованного кода о времени прибытия и отлета, весе перевозимого золота.

В список главных и уважаемых профессий входили еще весь управленческий состав прииска, директор школы, начальник Продснаба, его заместитель и бухгалтер, главный врач больницы и, конечно, местный зубной техник Валерьяныч, из «интеллигентов» и «врагов», крепко и часто «поддающий».

Техник попал в этот список, потому что зубы гнили у всех, даже у секретаря парткома. В любом состоянии своего организма, а состояний было всего два — сильное алкогольное опьянение и похмельный синдром, Валерьяныч успешно боролся с любыми зубными болячками, да и не только с зубными. Синдром, а слово это принес в Поселок сам Валерьяныч, понравилось своей необычностью и загадочностью смысла и состояние похмелья начало именоваться в Поселке «синдромом Валерьяныча».

Опытные больные знали, что на прием для борьбы с этим самым синдромом лучше идти с «чекушкой» — 250-миллиграмовым бутыльцом водки. Именно такого объема, но не ни в коем случае не больше.

Процесс распития этой дозы назывался «починиться».

После «починки» руки у Валерьяныча переставали трястись, и он выполнял необходимые процедуры быстро и безболезненно. Если доза была выше, лечение могло перенестись на следующий день или еще на дольше. Ну, к примеру, на месяц. Тогда или терпи, или отправляйся в районный центр.

Мама воспитывала Сашу с двухмесячного возраста одна. На время работы оставляла нанятой за еду няньке — древней, вредной, набожной старушонки, которой надо было ко всему прочему готовить отдельно во время ее бесконечных постных дней.

Муж Галины Александровны или Галочки — красавец, гармонист, скандалист, картежник и жуткий ревнивец, был посажен показательно по постановлению Народного суда за коллективный дебош в клубе с председателем Поселкового Совета и родственником председателя — статным усатым военным, во время празднования Нового, 1958 года.

Во время короткой драки на танцах, затеянной красавцем-мужем по причине ревности к бравому военному, пострадала больше всех красавица-елка.

Из ее чрева извлекали потом по-очередке и председателя, покрытого хвоей с блистающим всеми цветами радуги от мелкого боя разноцветных игрушек синяком под недремлющем председательским правым оком, и слегка помятого, с обвисшими усами, но веселого, военного с оторванным погоном.

Все закончилось, как всегда, обоюдными заверениями во взаимном уважении и совместным возлиянием в буфете клуба всеми участниками и зрителями привычного, и где-то даже традиционного, процесса праздничной беззлобной русской драки.

Нашлись доброжелатели, доложили «куда следует», и к удивлению всех жителей Поселка, включая председателя, красавец муж Владимир и его приятель Виктор были взяты под стражу и заперты до суда в одной из комнат дома пожарной охраны.

Суд состоялся в том же клубе и был воспринят поселковыми как очередное редкое культурное событие, чем-то вроде концерта захудалой труппы областной филармонии.

Присутствующие из местных шутковали, грызли семечки, весело и беззлобно матерились, приветствовали и подбадривали главных героев.

Только «враги народа», сидели молча, с какой-то пугающей отрешенностью, их жены незаметно крестились, что-то шептали про себя и тихо подвывали.

Неожиданно строгий приговор суда всех ошарашил и поверг в уныние, ребята-то были уж очень молодые, работящие и веселые, вся жизнь впереди.

Судья, вовлеченный в процесс угрюмого, по случаю несправедливости жизни пьянства, прикрывался от расправы мятой бумагой, на которой был напечатан Указ об усилении борьбы с хулиганством.

На следующий день красавец-муж вместе со своим «неразлей-вода» приятелем, провожаемые всем миром как будто на войну под гармошку, в сопровождении участкового милицейского инспектора Пономарева Петра Ивановича, на пароходе с большим колесом, отбыли по Реке в места не столь отдаленные.

До этого случая жители были уверены, что такого удаленного места, как их Поселок, на всем белом свете и быть не может.

Глава 2. Страшный зверь в пояснице «Мудрого»

Сара, прооравшись от испуга, по случаю которого неожиданно ощутимо писнула в новые, впервые надетые, теплые китайские рейтузы фирмы «Дружба», не дослушав Сашины вслипывающие извинялки, молча взяла его за ухо, затолкала в чуланчик. Пользуясь темнотой и безнаказанностью, незаметно и очень больно пнула ногой, от чего Саша больно ударился головой о что-то очень твердое и железное.

Дети были отправлены спать, о Саше не вспомнил никто ни разу, он всегда был самым тихим в садике и поэтому незаметным.

О нем не вспомнили и после сна, и после полдника, и после занятий, и нашли за закрытой дверью бледного, в бессознательном состоянии лежащим вниз лицом, уже поздно вечером.

После жуткого протяжного крика, потрясшего и до смерти напугавшего детей, маму и других родителей, пришедших вечером за детьми.

Никто так и не узнал, что его так напугало, крик был последним звуком, вырвавшийся из его рта. Он только трясся и молча прижимался к маме.

На пожарной машине Сашу доставили в больницу и положили в палату вместе с мамой. Он по-прежнему молчал, слезы текли у него из глаз, дрожь в теле не проходила, он забывался ненадолго в коротком сне на руках у мамы, но как только его пытались потихоньку переложить на кровать, хватался за мать и опять замирал, утомленный дневными и ночными ужасами.

Женщины в палате плакали и вспоминали недобрым словом Сару — Губу-Дуру.

— И как сволочь эту к детям-то допустили, а ведь ходили слухи, что ей только зверей диких доверять можно, они из одной стаи — громко возмущались женщины.

Но время лечит, страхи потихоньку рассеялись, и Саша стал осваиваться в новом для себя больничном мире.

Его, как мужичка, определили в общую мужскую палату, мама расположилась в женской, но на ночь забирала Саше к себе. Пока еще он не мог в темноте надолго оставаться один, во сне его корежило в молчаливых, и от этого еще более страшных ужасах.

Днем тоже никто от него не слышал ни слова, ни звука.

Он понимал все, о чем его спрашивали, но в ответ только кивал головой. Не помогли ни областные врачи, срочно вызванные Мудрым, ни бабки — целительницы.

И даже зубной техник, осмотрев Сережу и выяснив все обстоятельства дела, только покачал головой, грязно выругался и запил на месяц.

Зато безвинно пострадавший стал, как говорится, «любимцем публики» мужской и женской палат и всего больничного персонала, не исключая строгого главврача Ивана Платоновича.

Вскоре больничные дни стали самыми счастливыми из всей короткой Сашиной жизни.

В поселковой больнице было три палаты — мужская, женская и еще одна особенная, без названия.

В мужской и женской палатах стояло по 12-ть одинаковых металлических кроватей, занятых примерно наполовину.

Стены, кровати и прикроватные тумбочки были выкрашены в белый цвет, постельное белье тоже было белым. На этом фоне ярким пятном выделялась черная радио — тарелка. Она же была источником единственного развлечения-коллективного прослушивания радиопередач с дальнейшим обсуждением наиболее интересных моментов.

Под тарелкой висел отрывной календарь 1959 года с наполовину оторванными листочками.

Третья палата все время была закрыта и открывалась только по особенному случаю, когда кто-нибудь умирал или карантин какой случался.

Мимо этой палаты все старались проскользнуть быстро и молча, даже у взрослых мужичков она вызывала мистический страх. Такое чувство вызывает морг, но в Поселке это заведение отсутствовало за ненадобностью, поскольку всех умерших провожали из родного дома, там же покойники лежали, как положено, три дня, там же их готовили в последний путь, оплакивали и провожали с порога родного дома до могилки, как водится, всем обществом.

Больницу в Поселке построили по распоряжению Мудрого.

То есть, больница то раньше была, но располагалась в такой развалюхе, что поселковые старались обходить ее стороной даже, если болели сильно. Кто был посостоятельнее, ездил лечиться в райцентр, пароходом или на телеге. Добирались за несколько суток, если повезет и не будет наводнений, во время которых Поселок полностью оказывался отрезанным от остального мира. Тогда связь с Большой Землей прерывалась, почта не приходила, продукты использовали из запаса, создаваемого на складах Продснаба, телефон тоже не работал, обязательно какой-нибудь столб да смывало.

Наводнения случались часто, Река была горная и широкая, когда разливалась, сносила колхозные деревеньки, которые отстраивались заново, как будто в отместку Реке. Река потом снова делала свое дело, вот так и существовали. Почему не переселялись в безопасное место, никто объяснить не мог, хотя вокруг столько земли, столько тайги. Видимо всех связывала Трасса, которая петляла среди тайги от деревни к деревне и на ее направление никто не покушался.

Мудрый, первым делом, сразу после того, как занял должность директора прииска, дал задание построить больницу и детский сад. Благо материал дармовой, лиственницы в тайге валом, пили и вывози по зимнику.

Мастеров тоже хоть отбавляй, особенно среди сосланных. Кого только нет, и инженеры и рабочие любых специальностей. И строить готовы бесплатно, в свободное время, хотя его-то было у всех совсем немного.

Построились быстро, Мудрый «выбил» медицинское оборудование, даже зубоврачебный кабинет оснастил.

Больница получилась на зависть всему району, да что там району, ни в одном поселке треста «Амурзолото» не было такой больницы с таким персоналом, который Мудрый правдами и неправдами собрал со всей области.

Потом уже опыта строительно-согласовательного поднабрались и клуб осилили и большую школу.

Была в Поселке раньше восьмилетка, сделали десятилетку, да потом еще по указанию райкома интернат построили с общежитием, чтобы детки из близлежащих колхозов и поселков маленьких могли учиться. С учителями проблем не было, для молодых специалистов хорошие комнаты с мебелью в отдельном бараке выделяли, дровами бесплатно обеспечивали.

Ехали из областного пединститута в Поселок охотно, а специалистов там готовили хороших, студенты — то учились тут из всей страны, и из семей «врагов» тоже. Где им еще учиться? В столичные ВУЗы им дорога закрыта.

Готовили в области и золодобытчиков, техникум был специальный и институтский факультет тоже.

Мудрый сам ездил туда перед распределением, заманивал к себе самых способных студентов. Не к себе в прииск, конечно, а в трест «Амурзолото».

А уже оттуда ребята, с которыми он договаривался на собеседовании, попадали в Поселок. Ехали в уже подготовленное для них жилье в том же самом бараке, в котором проживали молоденькие учительницы. Дело молодое, возникали семьи, которые уже основательно обосновывались в Поселке. Рожали, оставались навсегда, получались целые династии.

Мало-помалу Саша перестал бояться темноты, окончательно утвердился в мужской палате.

Не престало мужичку ночевать в женской!

Чайку там попить со сладеньким, к примеру, еще куда-никуда, а общаться-то надо с мужиками!

На общем собрании мужской палаты решили отпустить маму на работу, пусть, дескать, не волнуется.

Настоящие мужики должны справляться со всеми бедами и болячками сами, на то они и мужики!

А женщины пусть супы да каши варят!

Еще перед тем, как отпустить маму, на мужицком собрании решили, что не будут без дела слоняться по больнице и лезть не в свои дела, а возьмут, да и научатся читать, писать и считать. Но сделают это тайно от женщин, в том числе и от мамы, пусть потом поудивляются, поохают!

— Мужик сказал — мужик сделал!

Занятия проводили по очередке, в качестве букваря использовали газеты, реже книги. Детских книжек в больнице не оказалось, а во взрослых описаны длинные истории, пока до конца доберешься, забудешь, с чего и начиналось то все.

А в газете все интереснее, начинаешь читать и быстро узнаешь конец истории.

Ну, там, к примеру, посеяли, собрали большой урожай и орден получили! Молодцы!

Или сталь откуда — то вылили и тоже орден, пожалте Вам!

Красота, да и только!

Как-то быстро и незаметно Саша научился из буковок складывать слова, из слов предложения. Но делал это письменно, на бумаге, говорить не умел.

Задуманный план реализовался не только полностью, но и с перевыполнением. Научились не только читать, но и писать одновременно.

Память у Саши была потрясающей, он мог запомнить, прочитав однажды, целую статью и воспроизвести ее на бумаге печатными буквами полностью, включая знаки препинания.

Грамматические премудрости по понятным причинам Саше никто не объяснял, если и делал ошибки в словах, ему говорили, что такое слово пишется, к примеру, через «О», а не через «А» и он запоминал это навсегда.

Считать до ста, а потом до тысячи, а потом «до сколька захотите», тоже учились недолго…

С помощью деревянных палочек, сделанных из кустов краснотала, в изобилие произрастающим вдоль больничного забора.

Сначала складывали кучкой 10 палочек и говорили, что десять таких кучек будет 100. Две кучки по сто уже 200. Десять таких кучек будет тысяча. Дальше Саша сообразил сам и, когда однажды написал на бумаге вопрос, как называется тысяча тысяч, все чуть с кроватей не попадали.

В перерывах между занятиями и лечебными процедурами гуляли по очень большому больничному двору, разговоры разные разговаривали, все угощали Сашу разными вкусняшками и вообще любили рассказывать ему всякие занятные истории.

Слушатель он был идеальный! Слушал с интересом, не дремал никогда, не перебивал и не отвлекался на разные глупости.

Вскоре Сашиным соседом по палате на койке справа оказался сам Иван Сергеевич Белышев — «Мудрый»!

«Зверь» какой-то в пояснице у него поселился, и уходить из этого теплого места не торопился.

Саше главврач Иван Платонович поручил взять самое, что ни на есть внимательное шефство над Сергеичем.

— Сам видишь, брат ты мой! Плох Сергеич, вставать не может, ты уж помогай ему по-соседски, воды там подать, или еще чего. А самое главная твоя обязанность будет ловить пчел и аккуратненько так, главное, чтобы тебя самого не цапнули, складывать вот в эту склянку — подробным образом проинструктировал Главврач.

— Научу тебя потом, как сделать так, чтобы пчела куснула Сергеича в нужную точку на пояснице.

— И не смотри на меня так грозно, это делается не для того, чтобы Сергеичу больно стало, а для того, чтобы зверя этого противного из поясницы прогнать окончательно. Такая, брат ты мой, штука эта — медицина! Сделай больно, для того, чтобы излечить, но и не навредить при этом. Вот видишь, плакат медицинский в коридоре висит, на нем змея вокруг чаши обвилась. Змея животное вредное и опасное, но из яда ее делают лекарства, которые людям помогают. Так и яд пчелы используют, чтобы радикулит излечить. Так что, не сомневайся, а лови пчел и вместе мы победим этого самого радикулитного зверя.

— Верно ли я говорю, Сергеич?

— Да, объяснил ты очень доходчиво, хоть сейчас тебя лектором — пропагандистом назначай!

— Ну, что, Сашок, поможешь мне? — улыбаясь, спросил Мудрый — Саша с готовностью радостно закивал головой.

— Как все-таки повезло, что я попал в больницу. И читать — писать научился, и вообще здоровски все — сам Сергеич помощи у меня просит, это уж я совсем взрослый стал — думалось Саше.

Так день-за днем проходили счастливые для Саши летние деньки. Одно только плохо! Голос так и не хотел возвращаться.

Мама забегала каждый вечер ненадолго, подкармливала домашненьким, но Саша ел понемногу только из вежливости, чтоб мамочку свою не обидеть. В больнице кормили хорошо, да и сладких вкусностей перепадало и от больных, и от санитарок и нянечек.

У него в тумбочке скопился целый склад конфет.

— Больше чем в Продснабе — шутил главврач.

Конфеты Саша как-то не очень любил. Вот печенюшки, это другое дело! Или ватрушки там всякие!

«Болявое» население женской и мужской палат уменьшалось, лежали долго в основном старушки.

Работным людям разлеживаться некогда, лето короткое — надо и сено заготовить, и рыбалка подоспела, грибы-ягоды, огороды.

Без этого не выжить.

Да и лежать в больнице считалось в поселке делом стыдным, лежишь — значит, лентяй, болеешь очень — на вертолет и в район!

Рожать и умирать — это, пожал-л-те, в деревенскую больницу — это святое.

Вот и Иван Сергеевич почти добил с помощью Саши своего злобного «зверя» в пояснице.

Торжествующий час победы над супостатом был назначен на «завтра, сразу после обхода».

Иван Сергеич по строгому секрету, на ухо, шепотом, на прогулке, в зарослях черемухи сказал, что завтра будет день особенный, и эту особенность подтверждает необыкновенная красота и яркость вечернего заката.

— И, поэтому, именно завтра мы с тобой — нашептал он — проведем секретную от всех операцию, после которой слова наконец перейдут оттуда, куда спрятались, в твое горлышко, и ты будешь говорить и все будут слышать и понимать тебя. А потом, «на радостях», мы споем с тобой мою любимую песню про танкистов — ты ее знаешь.

— Ну, пока еще спать не пора, давай посидим, про жизнь поговорим, что-то взгрустнулось мне…

Они сели на скамейку, вздохнули каждый о своем.

Глава 3. Слово и дело

— Вот смотри, Сашок, что такое слово, кажется, просто сказал и забыл — задал тему разговора Сергеич. Ан, нет! Любое слово, произнесенное в разное время в разных местах может убивать, а может спасать.

— Вот тонет человек, крикнет одно только слово: «Помогите!», а кто-нибудь услышит и, раз — чудо случается — спасение пришло и живет человек дальше.

— А не смог бы крикнуть, — и он выразительно посмотрел при этом на Сашу — и могли случиться большие неприятности.

— Или вот, как в войну было. Ведь нельзя никогда человека человеку убивать, он такой же, как и ты, и тоже жить хочет.

— А назвали человека, к примеру, врагом, что тогда? Тогда можно и даже нужно!

— Одно только слово — враг, был человек, а стал враг!

— Одно слово, а все изменилось. Даже ни у одного человека, а у целой страны, даже у всего человечества, у всего мира! Не ты назвал человека врагом, а все люди нашей страны, да и не только нашей. Но и ты, и все остальные знают, что он враг и должен быть уничтожен. Тем более, что этот враг показал, что он точно страшенный враг, ты видел это в кино.

— И мы для него враги, вот и началась война, и все из одного слова — враг.

— Миллионы людей пострадали из-за одного урода, больше четырех лет воевали, чтобы уничтожить зло, которое этот враг породил.

Вот что значит одно только слово!

— Вот-так-то, «братишка-молчишь-ка»! Человек никогда не должен обижать другого человека, в первую очередь словом, пусть даже если претерпел от него, как, например, ты от воспитательницы. Она совершила, конечно, недостойный поступок, но сделать ей в отместку плохо — это грех. Ты чуточку позже узнаешь, что это такое грех и почему нельзя совершать его. Узнаешь, как и кем человеки будут наказаны за свои грехи, вольные и невольные, ведомые и неведомые, за все сразу и за каждый в отдельности.

— Все очень просто. Чтобы не быть наказанным, не совершай плохих поступков и лучше будет твоей душе, о ней тебе тоже надо обязательно рассказать подробней.

— Душа в человеке главное, хоть и никто из людей не знает, какая она из себя и где обитает. А пока просто запомни — никогда даже не думай, что можно запросто убить, или ударить. Но если вдруг угрожают тебе или другим, пусть несимпатичным тебе, но неспособным защитить себя людям — действуй и не бойся ничего, страх — это тоже один из грехов.

— Никогда не думай, что кто-то может быть выше или сильнее тебя и может управлять тобой. Все люди равны, и никто не может заставлять тебя против твоей воли выполнять приказы. Только мамины приказы и просьбы нужно выполнять, не задумываясь.

— Она родила тебя и никогда не пожелает тебе плохого. Береги ее, Сашок! Она твоя мама на всю жизнь, и пока она есть у тебя — ты сын и ребенок. Она самый нужный в жизни и родной для тебя, а ты для нее — самый любимый человек на всей земле.

— Эх! Если бы была жива моя мама, я бы сейчас сделал для нее все и даже больше, и любил бы и не отпускал от себя, и сам бы никуда от нее не уезжал. Сидел бы рядышком и плакал от счастья.

— Когда-нибудь ты встретишь женщину, и полюбишь ее, у тебя будут друзья, и тебе будет казаться, что они лучше и важнее, чем мама, и может даже могут ее заменять.

— Запомни, — никто никогда никого не заменяет. А маму тем более никто не сможет заменить!

Мама — она одна, она твоя и только твоя, ну, пока не появятся у тебя братья и сестры.

— Есть Мама, а есть остальные люди — ты их будешь тоже любить, или ненавидеть, или ненавидеть и любить в разное время жизни, но не любить маму нельзя, просто нельзя и все. Мама твоя тоже когда-нибудь станет старенькой, может старее даже, чем бабушка Козьмина из соседней палаты, а ты станешь таким как я сейчас, и не улыбайся, это случится обязательно. И тогда не мама тебя, а ты будешь защищать ее, ну и, конечно, других людей, которые будут рядом с вами.

Вырастай, становись сильным, умным, храбрым, и всем будет хорошо.

Не ленись, не проси того, что можешь найти или сделать сам, не нарушай обещаний, которые дал, не предавай, не завидуй, помогай пожилым людям, больным или несчастным по иным причинам, вот, собственно, и все.

— Ты спросишь, это и будет счастье? Как в сказках, когда все «хорошие» становятся богатыми и любимыми народом и верной красавицей — женой –принцессой.

— Нет, иногда, и даже чаще всего, честные и благородные несчастливы и небогаты, но душа их чиста, и счастье их кажется мелким и незаметным тем, которые считают этих счастливчиков неудачниками.

Единственно возможный путь в жизни — это путь правды, даже если надо идти против всего мира, но только не для того, чтобы получить какие-нибудь блага.

— Допустим, тебе удалось то, к чему ты стремился… Ты добился своего, все тебе уступили, все, что ты хотел, ты получил. Дальше что? Хорошо тебе? Людей обидел, а когда получил, или купил, или с неба свалилось, никакой радости нет, а если есть, она ненадолго.

— Ну вот, все, что есть на Земле, пусть даже больше, и луна, и солнце твои, все для тебя. Счастлив ты?

— А как же остальные? Им тоже солнце с луной требуются. Вот поэтому и нет мира, нет покоя в душе, даже, если луна у тебя под подушкой заныкана.

— Встань за правду, за благое дело для других, и ты не прогадаешь в главном.

— А самое главное — это твоя, понимаешь, душа. Потому что, все то, что за счет души, это очень невыгодно, это все равно, что взять и собственную почку или легкое кому-то продать. Это бессмысленно, потому что потом будешь так болеть, что не сумеешь даже воспользоваться плодами своего поступка. Если ты, конечно, продашь за деньги, а не отдашь добровольно, идя на страдание, чтобы просто помочь.

— Понимаешь, о чем я тебе говорю?

Саша кивнул, он слушал Сергеича, пытаясь запомнить все, что тот говорил. Было жутко интересно и радостно этой самой душе, потому что сам Сергеич разговаривал о серьезных вещах с ним, как со взрослым! Никто и никогда так с ним не разговаривал, а если и разговаривали, то шутя, с другими интонациями, как с больным, что ли.

Саша замер и боялся даже пошевелиться, чтобы не закончился этот разговор, чтобы Сергеич сидел и говорил, чтобы миг окончания «взрослого», «мужского» разговора не наступал подольше.

Ой, как хочется всем нам в детстве хоть немного побыть взрослым, и как хочется в остальной жизни хоть на минутку вернуться в детство! Хотя бы во сне. Взлететь и парить в свободном ночном полете в счастливом детском сне, а днем, во время дождя, прыгать с необъяснимым щенячьим восторгом по лужам, упасть в самую глубокую из них и смотреть в дождливое небо.

А лужа такая теплая, а небо такое невероятно большое и непонятно, как на нем держатся облака, которые похожи и на слона, и на летучий корабль одновременно…

— Ну ладно, что-то заболтался я, теперь я хочу поговорить с тобой, действительно по-мужски. Готов? — прервал Сашины размышления Сергеич.

Саша даже рассердился на себя — отвлекся все-таки, подумалось с досадой.

— Если ты хочешь, завтра мы с тобой вместе сможем попробовать сделать одно важное дело — вернуть тебе твой голос.

— Только я настоятельно тебя прошу, никому ни слова до поры! Договорились?

— Верю — удача будет ждать нас, если мы оба сделаем все правильно! Я сам не делал этого уже давно, но не забыл, как это делается — продолжал Сергеич.

— Признаюсь тебе, брат ты мой, что мне немного не по себе и даже страшновато как-то. Я — то понимаю, почему мне страшновато. Потому что не ведаю, как будет воспринят мой поступок…

— Ладно, это я так, не бери в голову.

— Да, представь себе, бывает, что и взрослые мужики боятся, нет страха только у психических больных. Психические — это несчастные, которые богом обижены такой головной болезнью.

— Почему завтра? — спросишь ты.

— День завтра необычный будет, посмотри какой закат!

Саша внимательно посмотрел на небо, но ничего такого особенного не увидел. Видел он за свою жизнь вещи поинтереснее.

Но потом присмотрелся и уже не мог оторвать взгляда от облаков причудливой формы, похожих на печенюшки в виде разных диковинных зверей, облитых разноцветным сиропом.

Эта яркая небесная картина как будто застыла и повисла в воздухе, словно была прибита к стене и висела там всегда, а теперь уже не исчезнет никогда.

Саша даже вздрогнул, когда Сергеич тронул его за плечо и попросил сосредоточиться.

— Ты хочешь говорить? — Саша утвердительно кивнул.

— Ты будешь говорить! Я завтра буду просто читать тебе одну необычную волшебную книгу — сказал Сергеич — а ты постарайся слушать меня очень внимательно, попробуй представить себя там, где тебе очень хочется оказаться и, главное — верь тому, что голос вернется к тебе, и что тебе он, ну, просто очень, очень необходим!

— Как только услышишь призыв — ГОВОРИ! — тебе после этого может вдруг стать не по себе, или страшно, все одно — постарайся сказать громко — да, Господи!

Если запомнил — кивни.

Саша кивнул, и даже для убедительности сделал это почему-то три раза.

— Как интересно — подумал он… — как в сказке, только чуток страшновато, вон и Сергеич сказал, что ему уже сейчас не по себе.

— А если уже сейчас, как в сказке, что будет завтра?

— Как хочется «чудес до небес» прямо сейчас!

Сергеич продолжал что-то говорить, но говорил он уже совсем не так, как недавно. Он смотрел Саше в глаза и как будто читал или «декламирировал», нет, декламировал — такое нелегкое слово Саша выучил в садике перед утренником.

Сашин взгляд снова «зацепился» за картину, прибитую к небу — что-то я притомился немного сегодня, надо немножечко полежать — подумалось ему.

Он прилег на скамейку и возобновил попытки слушать Сергеича внимательно.

Сергеич все декламировал, но слова его разлетались как птицы в разные стороны и никак не хотели присесть рядом.

Глава 4. Милашки

Небо вдруг стало одновременно голубым и розовым, какие-то всполохи появлялись то в одном, то в другом месте. Потом сполохи стали похожи на картинки из его любимой игрушки — калейдоскопе.

Картинки в калейдоскопе волшебно рождались и никогда не повторялись, если смотреть одним глазом и немного крутить.

Только на небе были не картинки, а огромные картинищи!

Между тем, некоторые слова, а потом целые фразы, перестали попадать в уши. Сосредоточиться и вслушаться в речь Сергеича никак не удавалось, а даже очень наоборот.

Сам Сергеич и черемуховые заросли начали исчезать, медленно растворяться в воздухе, и Сашка тоже почувствовал, что начал растворяться вместе со всеми.

Он растворялся, растворялся, потом перестал растворяться, снова стал самим собой, поднялся к облакам и полетел через огромные калейдоскопные картины.

Летать было приятно, ну о-ч-ч-е-н-ь!

Душа — вот она оказывается где, восторгалась необыкновенным, желанным, нескончаемым свободным полетом. Саша менял высоты, летал то вниз головой, то совсем наоборот, резко взмывал вверх и стремительно падал вниз так, что аж сердчишко подступало к горлышку.

Казалось, что оно сейчас выпорхнет и полетит рядом с ним по велению маленькой восторженной души.

— Как жалко, что мамы нет рядом! Она бы гордилась мной! А детсадовские, особенно старшие, обзавидовались бы! Вот бы так полетать вместе с Лидочкой над детским садиком!!!

Полет длился довольно долго, но вдруг Саша почему-то понял, что летательность подходит к концу, но обидно не было ничуточку.

— Птички летели, летели и прилети! Саше на головочку сели — вспомнилась прибаутка, которую мама говорила ему маленькому, ну совсем-совсем маленькому, он давно уже забыл себя таким или не помнил никогда?

— Ой, а как приятно видеть себя маленьким, даже плакать захотелось.

И Саша всплакнул незаметно, втихушку, правда незаметно от кого? Никого же нет рядом.

Но все-таки, стыдновато как-то было, большой уже нюни распускать.

Он вытер слезы и снова загордился собой, ну, совсем чуток — он теперь умеет летать и может делать это всегда, когда захочет.

Он даже не летчик, он важнее всякого летчика, ему не нужен никакой самолет!

Скорость полета ощутимо замедлялась, Саша плавно покружив под куполом откуда-то возникшего волшебного замка, опустился отдохнуть в оказавшееся, так кстати, удобное мягкое, как пух, кресло.

Душа и сердечко заняли свои места, усталости не было, было ощущение наступления большого праздника, как перед Новым Годом или днем рождения.

Еще хотелось срочно — пресрочно с кем-нибудь поделиться радостью и рассказать о своих новых успехах в пилотировании, нет не в пилотировании, а в летательности, или в летатировании?

— Запутался совсем! Где все? Я, что ли, один здесь совсем? Может полететь обратно?

— Поговори со мной — раздался приятный голос откуда-то сверху, и зазвучала торжественная музыка.

Как в больничной палате из черной тарелки, только в больнице наоборот — сначала гимн, а потом голос, а здесь — сначала голос, а потом музыка.

Голос в «тарелке» всегда был скрипучий и торжественный, а этот голос был как мамин, или как у Сергеича — родным.

Перед Сашей на золоченом троне восседал появившийся ниоткуда, кто-то очень важный, в одежде, покрытой разноцветными блестками. Он смотрел на Сашу строго, но не страшно.

Взгляд его был похож на взгляд мамы.

Тогда, когда она, понарошку строжась, говорила — ну, смотри у меня.

Саша вежливо поприветствовал незнакомца, как учила мама, после чего тот улыбнулся и заговорил.

Слов, которые произносил этот странный человек с добрыми, как у Сергеича глазами, Саша не знал, но при этом уверенно отвечал, и тоже какими-то смешными словами, которые про себя назвал кадаброй — бадаброй.

Вокруг незнакомца вертелись маленькие и симпатичные зверьки с умными, человеческими глазенками и с интересом поглядывали на Сашу. Из слов волшебника, а Саша точно был уверен, что это волшебник, выходило, что сегодня он здесь, чтобы поближе познакомиться, подружиться и поиграть с этими милыми зверушками, а завтра они встретятся снова и Саша получит ответственное задание.

Он должен будет за этими милашками ухаживать, и даже, возможно, будет их защищать.

— Но от кого защищать, будет ясно завтра, ведь завтра день необычный, вспомни закат — «прокадабрил» волшебник.

— Будь готов к подвигу, может быть придется быть, ну очень храбрым.

— А пока познакомься с нашими милашками.

Тут же набежали зверушки, закружили, затискали, потащили играть, сначала в «пятнашки-прятки», потом в лапту, дальше еще в «ручеек».

В «ручеек» — это когда все разбиваются по парам, берутся за руки и образуют такой коридорчик. Потом последний, который остался без пары, проходит по этому «живому» коридорчику и выбирает себе в пару любого, кто ему нравится в этот момент, или вообще. Тот, который после этого остался один, сам идет и выбирает тоже себе кого-нибудь, кто нравится ему. В результате все друг-другу нравятся и начинают дружить.

Это было интересно и смешно, потому, что у зверушек вместо рук были лапки, и они вдруг становились ростом с Сашу, когда он их выбирал. А когда они брались за лапки друг у друга — снова становились маленькими.

Смешной получился «ручеек».

В «прятки и пятнашки» тоже было «здоровски» — бежишь за одним зверьком, только почти догонишь, а их вдруг становится двое и даже больше.

А еще зверушки могли изменяться и превращаться друг в друга или в кого-нибудь незнакомого так быстро, что Саша путался и останавливался, а милашки хохотали, но совсем необидно. Саша вместе с ними тоже смеялся и жалел, что, вот не может делать все-все так, как его друзья.

А потом танцевали, водили хоровод, как в Новый год, вокруг серебристой елки. На вершине елки сидел волшебник, а игрушки на елке тоже пели, иногда спрыгивали с веток и пускались в пляс.

И это было неудивительно, потому что игрушками и были сами зверушки — милашки.

Саша рассказал новым приятелям о своем большом друге, «который там, в больнице». Милашки заверили, что выбор друга сделан совершенно правильно и они тоже знают его хорошо, и он им тоже большой друг.

Потом настала пора прощаться до завтра, «милашки» разбрелись кто-куда, кто-то уснул прямо на полу около елки, кто-то спрятался в ее ветвях, а один зверек вообще оказался у Саши в кармане.