Бесплатный фрагмент - Хилер особого назначения

Глава 1

— Я не псих… — голос пялящегося на меня придурка звучал нервно и неубедительно. Придурок дико таращился, держа руки на уровне лица ладонями к себе и потрясая растопыреными пальцами.

— Я не псих… — глаза у парня горели тем самым огнем, о котором очень красиво пишут в книгах, но в жизни это выглядит отвратительно. Безумие вообще непривлекательно. Если видишь парня с такими глазами, будь готов к тому, что он в любой момент может или броситься на тебя с целью перегрызть горло, или же просто начнет пускать слюни и рисовать зеленых человечков на любой более-менее подходящей поверхности.

— Я не псих! — под глазами круги, лицо бледное, руки трясутся. Голос сиплый, пульс повышенный, дыхание неровное. Типичный пациент психиатрической лечебницы. Не надо быть диагностом, чтобы это понять. Пора уже прекратить эти глупые переговоры и признать невменяемость пациента…

— Нет… Я псих, — обреченно согласился придурок, опуская руки.

А потом признаться самому себе в том, что этот придурок — я сам.

Я отвернулся от зеркала.

Опустил руки.

На душе было гадко и противно, в голове шумело, к горлу подступало что-то нехорошее. Это от нервов. Или потому что кофе и сигареты — не лучший рацион. Не мешало бы сегодня, наконец, уже съесть что-нибудь, вечер все-таки… Или уже утро? 6:30. Утро. Как-то быстро ночь пролетела…

Я запустил руку в карман, чтобы взять перчатки… Таблетки сами прыгнули мне в руку, дрожа от вожделения… Или у меня просто руки трясутся… Скорее всего, так и есть. И скорее всего, таблетки — это не совсем та еда, которую необходимо бросить в истосковавшийся по нормальной пище желудок. Но зато они помогают от нервов. Хотя бы на время…

Дзыыынь!

Звонит телефон.

Дзыыынь!

Хватаю телефон, забыв о том, что в этой руке уже лежит пузырек с таблетками.

Дзыыынь!

Телефон, разумеется, падает и, не выдерживая столкновения с кафельным полом, разлетается на составные части — очень хотелось бы надеяться, поддающиеся сборке.

Дзыыынь!

Это уже не телефон, это таблетки — забыв о том, что в руке лежит открытый пузырек, взмахиваю руками, пытаясь подхватить летящий телефон, пузырек делает сальто и прыгает в раковину. Два удара сливаются в один. Таблетки рассыпаются и, прежде чем я успеваю сообразить, что случилось, исчезают в недрах водопровода.

— %%%%%%! — восклицаю я.

Теперь я без телефона, без таблеток и вообще без достойного человеческого облика. А между тем 6:30 утра. День только начался…

— Алекс, ты чего тут вопишь с утра?

Моя сестра говорит, что я ей напоминаю ее кота — он когда удивляется, подпрыгивает на месте на всех четырех лапах. Хорошо, что я так не умею — а то бы пробил головой потолок. Ну может, пробить бы и не пробил, но сотрясение бы заработал. Или вообще снес бы себе полчерепа… Или не себе — если б был чуть поагрессивние.

Потому что то, что я увидел, мало походило на человека, вернее — на живого человека. Скелет, оплетенный мышцами, сквозь которые просвечивают внутренности, органично смотрится на занятих по анатомиии, но никак не в служебном туалете. А если этот скелет не просто заходит в помещение, а неожиданно оказывается у тебя за спиной, бросая дурацкую реплику — тут даже у человека с нормальной психикой возможна неадекватная реакция. Одно «но». К человеку с нормальной психикой скелеты не подкрадываются.

Ну хорошо, допустим, это не скелет, уговорили, но тем не менее!

Мне вот интересно, о чем думает человек, незаметно подкрадываясь к психически неуравновешенному типу, да еще и в момент припадка?!

Надо сказать, я все же молодец. Я не заорал и даже не бросился на него — я ж не Мила Йовович, в конце-то концов, с голыми руками на нежить кидаться… Да к тому же, она кидалась не с голыми, а это не нежить. Просто сотрудник — нормальный человек из плоти и крови, довольный собой и жизнью — и это в такую-то рань! — и просто напрочь лишенный инстинкта самосохранения.

Примерно это я ему и сказал — что если человек вопит в 6:30 утра без видимой причины, не стоит к нему неожиданно подкрадываться, а то так удар хватить может, и еще неизвестно кого именно.

Скелет заржал. Очень смешно. Конечно. Я б наверное тоже не удержался. С утра человек остался без телефона, таблеток и проблесков разума. В начале рабочего дня. Обхохочешься. Кстати, вот теперь еще надо поломать голову над тем, кто мне звонил — а то голова у меня сегодня с утра недостаточно сломана!

А если серьезно — на самом деле, кому в 6:30 может понадобиться человек, которого и в нормальное-то время мало кто терпит?

— Дай мне свой телефон, — повернулся я к скелету.

Он опять заржал. Вот что я сейчас смешного сказал?!

— Ты сейчас на Терминатора похож, — попытался объяснить он причину своего неуемного веселья. — «Мне нужна твоя одежда!»

— Одежда твоя мне даром не нужна, — раздраженно перебил его я. — Она инфицирована.

— Чего?! — он наконец-то перестал ржать. Ну хоть что-то хорошее за сегодня!

— Да ничего. С утра такая довольная рожа у человека может быть только по двум причинам — он либо под наркотой, либо у него был офигительный секс. Наркотики я исключаю, значит второе. Правда насчет офигительного, может, я и погорячился — тогда бы ты просто не пришел на работу не то что с утра, а вообще в ближайшие три дня, но… скажем так, тебе понравилось. А так как постоянной девушки у тебя нет, вероятно, это была проститутка. На дорогую тебе денег жалко будет, но вкус у тебя хоть какой-то, да имеется — то есть, соотношение цены и качества в твоем случае это не страшная, но сертифицированная, а красивая, но без справки. Дальше продолжать?

— Алекс, — отчеканил мой утренний кошмар, — тебе кто-нибудь говорил, что ты мудак?

— Сто раз на день, — отмахнулся я. — Да ладно, я пошутил. Нет у тебя никакой заразы.

— Точно? — недоверчиво повел лицевыми мышцами скелет, упорно отказываясь принимать человеческий облик.

— Да я откуда знаю? — фыркнул я. — Я тебе что, венеролог?

— Алекс, я тебя когда-нибудь вскрою, честное слово!

— Не вскроешь, я слишком ценный экспонат. Так дай телефон.

— Ну ты и мудак! — но телефон все-таки дал. Хороший он парень все-таки… Черт, как же его зовут?

— А вот печень проверь, — посоветовал я. — У тебя на ней пятна.

— А это ты как определил? — недоверчиво хмыкнул хороший парень. — Перегаром от меня не несет, белки не желтые…

— В диагносты идти не пробовал? Садись, пять! В мед поступишь без экзаменов.

— Алекс, иди в…

— А ты — проверять печень.

— Ну с чего ты…

— Гороскоп твой слушал по радио — вспышки аномальной половой активности и пятна на печени. Черт, у тебя что, телефон не работает?

— Не-а, — осклабился он.

— А сразу сказать не мог?

— А ты не спрашивал.

И я после этого мудак!

— Э, ты аккуратней, а то и мой разобьешь! — он очень вовремя отобрал у меня телефон, а то бы так и случилось, руки у меня тряслись, как будто я неделю без перерыва на сон и обед работал дефибриллятором.

Но вот беда — отобрал-то вовремя, а вот за руку меня хватать не следовало. Особенно когда я без перчаток. Впрочем, сам виноват — мог бы и надеть. Хотя нет, не мог — умываться в перчатках — это даже для меня сильно. А я здесь именно умывался. Пока не начал сам с собой разговаривать.

Одно прикосновение — и облик хорошего парня, только-только начинавшего походить на человека, размылся, явив моему больному взору анатомическое пособие во всех подробностях. По жилам текла кровь, в желудке клокотал наспех проглоченный завтрак, в печени… Нет, с печенью действительно надо что-то делать.

— Алекс, ты в порядке?

Нет, ну не дебил?!

— Да, черт возьми, я в порядке! — взорвался я, искренне надеясь, что кто-нибудь положит конец этому безумию. — Именно поэтому я стою в 6:30 утра в служебном туалете, бью телефоны, разбрасываю таблетки и ору, как потерпевший, без видимой причины!!!

— Тихо, тихо… — вот теперь он, кажется, всерьез забеспокоился.

— Тихо?! Да я вел бы себя тихо, если б меня никто не трогал! Какого ты меня за руки хватал?! Я тебе что, баба что ли, меня лапать?! — господи, он догадается меня вырубить или нет?!

— Алекс, успокойся!

Я разразился потоком самой нецензурной брани. «Успокойся!» Можно подумать, если б я мог успокоиться, я б этого не сделал. Хотя кое-то сделать все-таки можно.

— Быстро в душ его, пока он себе голову не разбил!

О, ну наконец-то, хоть у кого-то с утра голова нормально работает!

— За руки только не трогай его!

У кого-то голова просто отлично работает!

На мою несчастную голову обрушился тропический ливень. Только холодный. И не только на голову. Я трясся под душем, боясь открыть глаза, чтобы не увидеть очередное порождение своей нездоровой психики и думал, какого черта я не ушел вчера домой пораньше.

— Алекс, ты меня слышишь?

Какой у нее все-таки приятный голос. Интересно, а она действительно здесь? В 6:30 утра? Или это просто галлюцинация?

— Кивни, если слышишь!

Я кивнул.

— Мне надо посмотреть твои зрачки. Открой глаза… Так, понятно… Я коснусь тебя, чтобы приподнять веко, не дергайся. Я в перчатках. Готов?

— Я сам…

— Вот умничка…

Какой у нее голос! Вот почему она в жизни так не разговаривает?!

— Доктор, я люблю вас и хочу от вас ребенка! — прохрипел я.

— Галоперидолу? — любезно предложила доктор, светя фонариком мне прямо в глаз.

— Нет, ребенка! Если б захотел галоперидола, так бы и сказал: «Доктор, я хочу от вас галоперидола!»

— Я сейчас принесу, — откликнулся обладатель замутненной печени.

— И два виски, пожалуйста. Для романтики.

— Не рановато для виски? — усмехнулась женщина.

— А для галоперидола, думаешь, нормально?

— Не надо ничего нести. Он в порядке, — Она поднялась на ноги, опять заговорив своим строгим и ни капли не сексуальным голосом.

— А вы нет, — почему-то обиделся я. — Женщина, вам к психиатру надо. Бегать в 6:30 утра с фонариком по мужским туалетам и шприцем угрожать — вы хотите сказать, что это нормальная модель поведения для женщины в самом, что ни на есть детородном возрасте?

— Я же говорю, он в порядке, — вздохнула женщина. — Но если еще посидит на холодном кафеле в мокрой одежде, будет не в порядке. По крайней мере, та его часть, что может пригодиться женщинам детородного возраста. Я сейчас принесу полотенце и что-нибудь ему накинуть, и ты заберешь его к себе.

— Я?! — возмутился голос — на лицо его я не смотрел, закрыв глаза, как только тетя доктор прекратила играть в Гестапо. — Я не хочу его к себе забирать!

— Справедливо! — горячо поддержал его я. — Я тоже не хочу, чтобы он меня к себе забирал! Хочу остаться с мамой!

Она не выдержала и принялась материть нас обоих — за что, непонятно. Но ругалась она очень сексуально. Вообще я считаю, что женщинам не идет грубость, но некоторые умеют так ругаться, что…

— Слушай, а давай мы этого лося вообще выгоним? — предложил я. — Смотри — ты, я, раннее утро, душ, ролевые игры типа садо-мазо — в доктора, гестапо, строгую мамочку, матерящуюся стерву — тебе не кажется, что он здесь лишний?

— Алекс, когда-нибудь я тебя убью, — выдохнула она. Кажется, успокоилась.

— Согласен. Только давай в качестве орудия убийства ты выберешь не простатит и не пневмонию — тут сквозняк, между прочим.

Она издала какой-то не очень членораздельный звук и зацокала каблучками по направлению к выходу.

— Поздравляю, — я постарался придать голосу как можно больше искренности и как можно меньше сарказма. Получилось, правда, вообще непонятно что — зубы так стучали от холода, что интонацию донести не удалось, удивляюсь, как он вообще что-то понял.

— С чем? — насторожился он.

— Слушай, может, я и мудак, но не идиот, — нет, все-таки не получается у меня искренне говорить хорошие вещи. — 6:30 утра. Ты здесь и она здесь. У вас обоих никаких срочных дел на сегодня нет. Надо быть полным дебилом, чтобы решить, что вы просто так, случайно, не сговариваясь, решили пораньше придти. Тем более насчет тебя я уже выдвинул предположение, что у тебя был секс. Мне было только непонятно, почему ты так рано пришел. Да просто потому что не уходил. И она тоже. Так что поздравляю!

— Почему мне хочется тебя утопить? — дружелюбно спросил он.

— Потому что ты видишь во мне конкурента. Но не переживай. Я не люблю садо-мазо, а она не любит психов. Так что забирай себе эту озабоченную стерву, а мне принеси одежду и таблетки. Такой раздел имущества тебя устроит?

Он возмущенно засопел. Выражения его лица я не видел, все еще не рискуя открывать глаза.

— А все-таки ты Терминатор, — вне всякой связи с разговором брякнул он.

— В смысле, такой же убийственно сексуальный?

— В смысле, «мне нужна твоя одежда»…

Я прыснул. То есть, не то чтобы засмеялся, но впервые за весь этот долгий день меня, кажется, начало отпускать. Даже смешок получился не очень нервным. Ну, нервным, конечно, но не истеричным.

Я даже позволил себе открыть глаза. Передо мной маячило нормальное лицо нормального парня, сквозь кожу уже ничто не просвечивало. Я пошарил по карманам мокрого насквозь пиджака и, наконец, извлек оттуда перчатки. Они, правда, тоже были мокрые…

— Алекс, не дури, — он что, правда обо мне беспокоится? Ничего себе! — Раздевайся и становись под душ. Под горячий. Перчатки пока резиновые поносишь, у меня есть.

— Отлично, — кивнул я. — Это будет моим маскарадным костюмом на сегодня. Чтобы у тех, кто считает меня определенным резиновым изделием контрацепции, все сомнения отпали.

— Алекс, раздевайся!

— А музыку?

Он зарычал.

— Слушай, я не знаю, на каких колесах ты сидишь, но мне они тоже понадобятся — потому что с тобой без транквилизаторов общаться невозможно!

— Отличная идея! — одобрил я. — Сбегай в аптеку, прикупи себе… сейчас я напишу, чего и сколько, и возьми на мою долю… У меня как раз все кончилось.

— Так ты поэтому здесь? — начал догадываться он.

— Нет, %%%%%%, просто так!!! У меня вообще привычка с утра пугать общественные туалеты!

— Тихо, тихо, не заводись! — не знаю, как туалет, а парень точно испугался. — А ты чего не в своем кабинете?

Десять минут назад я бы истерически заржал. Двадцать минут назад пробил бы кому-нибудь голову — себе или ему. Но сейчас меня уже ни на что из этого не хватило.

— У меня замок сломался, — устало выдохнул я. — Рабочие придут к 10. У меня была мысль вызвать спасателей, но я от нее отказался. Теперь вижу, что зря.

— В следующий раз сразу мне говори, — посоветовал… черт возьми, как же его зовут?! — я или сам починю, или спасателей вызову.

— Говорю. Чини или вызывай.

— Фиг тебе. Сегодняшнее утро ты мне уже испортил.

— Зато у тебя есть шанс этим ограничиться, — я все-таки сделал попытку освободиться от пиджака, — или я испорчу тебе весь день. Ты не забыл, что я теперь твой подопечный?

— Нет, — скрипнул он зубами.

— Тогда отлично. Начинай меня развлекать. Папа, я хочу в цирк!

Он неистово завращал белками и… начал меня распутывать. При этом он приговаривал:

— Твою же мать, нас всех уволят!

— Не всех, только тебя и меня, — возразил я. — Она отмажется. Хотя нет. Только тебя. Я тоже отмажусь.

Не успел он ничего возразить, как застучали каблучки, и его возмущение повисло в воздухе, сразу же утратив свою значимость. Мне почему-то это напомнило пафосные транспаранты с громкими лозунгами — во время акции протеста за ними идет народ, они выражают гражданскую позицию, призывают к чему-то важному и даже великому… Но вот акция заканчивается, все расходятся по домам, и транспаранты попросту забывают. Наутро их собирает дворник, на них гадят голуби, и то, что вчера вдохновляло толпы, вознамерившиеся перевернуть мир, сегодня выглядит глупо и нелепо…

— Вы еще здесь?! — от звука ее голоса цепь моих размышлений дзынькнула и рассыпалась на звенья, не поддающиеся сборке, прямо как некоторое время назад — злосчастный телефон.

— А где нам еще быть? — не понял я. — Конечно, я произвожу впечатление эксцентричной личности, но не настолько, чтобы бегать по больнице голышом.

— Ты даже не разделся!

— Я стесняюсь, — возразил я. — А вдруг кто зайдет? Ты не подумала, на что ты нас толкаешь? Премилая картина — я голый в душе и он, снимающий с меня одежду. И это рано утром. А туалет, между прочим, служебный! То есть, зайти сюда может любой сотрудник. Нет, ну ладно я, мою репутацию мало что может испортить, но ему еще здесь работать! А после этого ему не то что уволиться, ему застрелиться придется!

Она издала какой-то звук, напоминающий нечто среднее между рычанием и стоном.

— Алекс, не испытывай мое терпение! — зашипела она. — Раздевайся, вытирайся и надевай вот это!

Это «вот это» так странно прозвучало, что я сделал над собой усилие и размежил веки. «Вот это» оказалось больничной пижамой, висящей на… спинке инвалидного кресла.

— А вы мне что, ноги отпилить собираетесь? — с искренним любопытством спросил я.

— Нет. Голову!

— Не, без головы я некрасивый. Да и работать будет неудобно. Я не согласен.

— Алекс, ты что, издеваешься?! — завопила она. — Из-за тебя нас всех уволят к чертовой матери!

— Ладно, ладно, не ори, у меня и так голова раскалывается… А это может спровоцировать новый припадок. Девушка, вы как вообще учились? У вас что по психозам было? С психами надо деликатно…

— Я пошла за галоперидолом…

— Все, намек понял, раздеваюсь.

Раздеться у меня получилось, правда не очень быстро и не без ее помощи. Правда, я обязал ее надеть перчатки, так что думаю, что мой сегодняшний «папа» не превратится в ревнивого Хозе или Отелло. Она тщательно меня вытерла, а потом напялила на меня больничную робу и зачем-то усадила в кресло.

— Я вообще-то могу ходить, — на всякий случай уточнил я.

— А мне не надо, чтоб ты ходил, — процедила она сквозь зубы, фиксируя мои руки на подлокотниках кожаными ремнями. — Мне надо, чтобы ты как можно быстрее оказался в его кабинете.

— О, группен секс? Садо-мазо? Гуд, гуд! — оживился я.

— Все, я больше не могу! — покачала она головой, извлекая из сумочки шприц.

— А больше и не надо! Тетенька, я буду хорошо себя вести, честно-честно! Только не колите, я уколов боюсь!

— Не бойся, это совсем не страшно…

— Это как уснешь, я знаю. А еще я от страха писаюсь!

Ее глаза опасно сузились.

— Так, стоп! — выкрикнул я, поняв, что еще чуть-чуть, и меня уже никто не услышит. — Пошутили и будет. Убери шприц, я в порядке.

Вздох облегчения. Это он, ее простодушный любовник. Все-таки неплохой он парень, надо его как-то уговорить на лечение, пока еще все поправимо.

— Как меня зовут? — а это она, недоверчивая и расчетливая стерва. Вот уж точно, противоположности притягиваются… — Как меня зовут, Алекс? — повторила она.

Черт, ну вот не могла что-нибудь другое спросить? Какой сегодня день или что я ел на ужин… Нет, вот надо было спросить свое имя… Ну что за женский эгоизм?! А может, у меня на имена память плохая? А может, я социопат? А может, я вообще считаю необходимым запоминать имена только близких людей? А ее к этому кругу не отношу? Да у нас такое количество народу работает, я не то что по имени, я и в лицо большую часть не знаю. Но уважающая себя женщина почему-то уверена, что ее имя должны помнить все, даже если она всего лишь уборщица.

Я нахмурился.

— Ладно, — пошла на уступку она. — Допустим, ты меня сознательно игнорируешь. Как его зовут?

— Даже если я не отвечу, галоперидол тут не поможет, — предупредил я.

— Если ты не ответишь, это будет значить, что…

— Что я устал и мне надо выспаться, — отрезал я. — Я не спал трое суток, и не из-за какой-то блажи, а из-за работы. А работа у меня нервная и напряженная. А эти трое суток она была сверхнервная, сверхнапряженная, да еще и сверхсрочная. И теперь у меня банальное переутомление и нервный срыв. Лечится парой таблеток успокоительного или снотворного. И собственно сном. Мы бы с вами и не встретились, если бы у меня замок в кабинете не сломался… Я бы сейчас уже спал давно… А так я спустился сюда умыться и, простите за подробности, нужду справить. А потом собирался найти свободную койку и поспать. И так бы и было, если бы не вы со своей… заботой о ближнем… А вы мне тут устроили… Святую Инквизицию… — меня опять затрясло. Если так будет продолжаться, то еще чуть-чуть, и мне действительно понадобится галоперидол, не зря же она им размахивает все утро…

— Алекс, успокойся, — только не говорите, что у нее совесть проснулась! Голос такой нежный и… черт возьми, виноватый! — Ты сейчас выспишься и все будет хорошо. А когда проснешься…

— Меня уволят, я знаю.

— Не говори глупости, кто тебя уволит? — фыркнула она так, как будто я действительно ляпнул что-то на редкость идиотское. — Ну вот, я уже забыла, что хотела сказать!

— Да все равно, говори что-нибудь, только таким вот голосом!

Она что-то пробурчала, кажется, снова матерное. Лица ее я не видел — мое кресло неслось по коридору со скоростью паралимпийского гонщика, и управлял этим «болидом» не я. Кто из этой парочки сластолюбцев был пилотом, а кто штурманом, я не понял, но скорость они развивали вполне приличную. Вот хватает же людям сил после бессонной ночи!

— Ой, слушайте, мне пришла в голову идея!

— Алекс, заткнись, — пробурчал парень.

— Да не, правда! Я придумал название для команды колясочников в паралимпийских гонках. Ай-болид! Ну скажи, круто, да?

— Круто.

— А еще, — не унимался я, — так можно назвать сами коляски участников. А еще можно сделать портал медицинский и назвать его Ай-болит. Ну, не банально, а круто так, iBоlit, латиницей. Или…

— Алекс!

— А что, хороший же креатив…

— Алекс!!!

— Все, молчу, молчу!

— Так, вези его сам, — внезапно сдалась железная леди, — а я быстро сбегаю за его таблетками, или это никогда не закончится!

— Отличная идея! — поддержал ее я.

— Алекс, заткнись! — хором и практически в унисон.

— Как трогательно… — я состроил умильную физиономию. — Вы теперь все будете делать вместе?

Она развернулась на каблучках и умчалась по прямой кишке длинного и слабоосвещенного коридора. Он стоял и смотрел ей вслед, как скрывающемуся в тоннеле поезду.

— Зря ты с ней связался, — покачал я головой. — Добром это не кончится.

— Вот от кого я меньше всего хочу услышать совета, — возмутился он, срываясь с места, — так это от тебя!

— И очень зря, — флегматично заметил я, не обращая внимания на то, что он вез кресло так, что оно скрипело и трещало, взывая к человеческому милосердию.

Но он был непреклонен.

Я тоже.

— Она высосет из тебя все соки, разрушит твой мозг и сожрет твою печень, — констатировал я. — И это не метафора.

— Алекс, заткнись.

— Она тебе не подходит.

— Не твое дело!

— Мое! — возразил я. — Потому если сейчас, говоря «она тебе не подходит», я имею в виду женщину, то потом этот вопрос мне придется поднимать по поводу донорской печени для одного идиота.

— Ну почему?!

— Да потому что вы разбежитесь и ты забухаешь. Ну или хотя бы один раз напьешься. И твоя печень накроется.

— Да с чего ты взял?!

— Что именно?

— Да… Все!

— Вы с ней друг другу не подходите — по крайней мере, физически. Если вы всю ночь предавались оргиям, непонятно, почему это видно только по тебе. У нее пульс спокойный, давление в норме и никакого адреналина в крови. Вот когда вы меня в душ совали, у нее все подскочило — это с перепугу и от неожиданности. Но до этого все выглядело так, как будто она весь вечер смотрела кулинарное шоу и спать легла в девять вечера. Я не говорю, что ей не понравилось, просто у нее такой темперамент. Дальше продолжать?

— То есть, из-за этого мы разбежимся?

— Рано или поздно. Причем, скорее рано, чем поздно. И инициатором будет она. А ты напьешься и…

— И у меня откажет печень, я понял. Только это с какого пня?

— Потому что она у тебя уже сейчас не в порядке. И лечить ее надо как можно скорее. И не спрашивай, откуда я это знаю.

Он вздохнул. Открыл свой кабинет. Завез кресло.

— Не буду. Спрашивать, — принял он волевое решение.

— Молодец, — похвалил я.

— Потому что я не собираюсь тебя слушать!

— Ну и дурак, — пожал я плечами. — Если взяться за твое заболевание прямо сейчас, можно вылечить практически без последствий.

— Я не буду тебя слушать насчет девушки, — уточнил он. — А печень проверю.

— Мне наверное надо сейчас вскочить и радостно замахать руками? — зевнул я. — Честно говоря, мне все равно, что ты сделаешь. Только сначала отстегни эти «ремни безопасности», которыми меня твоя шизанутая подружка к креслу приклеила, а дальше хоть все с крыши прыгайте — вместе или по одному.

Он усмехнулся, надел перчатки. Отстегнул ремни.

— Не боишься оставаться со мной наедине без своей бодигардши и галоперидола? — оскалился я, разминая затекшие руки.

— Не-а, — он снова усмехнулся. Совсем страх потерял, что ли?! — Ты добрый. Вон, заботишься обо мне… Хотя и не помнишь моего имени.

— Это у меня на нервной почве.

— Хорошо, спрошу как меня зовут, когда тебе полегчает.

— Нет, я не об этом. Я о заботе о ближнем — это точно верный признак того, что я не в себе. А вот как раз не помнить имен тех, с кем я работаю — мое обычное состояние.

— Ну ты мудак!

— Именно. Помоги мне перебраться на диван. А ты что, не помнишь, как тебя зовут? И давно?

— Алекс, иди спать уже! — он подхватил меня под локоть, но я нагло повис на нем всем телом. Не то чтобы я совсем не мог идти, но… черт возьми, я действительно не спал трое суток! И эта истерика меня, кажется, доконала. Нервы у меня и так, мягко говоря, не очень, но сейчас они были даже не на пределе, а далеко за ним. Голова кружилась, ноги подкашивались, с пульсом творилось что-то невразумительное. У человеческих сил есть свой лимит. Кажется, сегодня я его исчерпал. Если не ушел в минус.

— Иду, — даже не стал спорить я. — Только давай твою фройляйн подождем. Я без нее все равно не усну.

— Я сейчас тебе морду набью, честное слово! — у него аж руки задрожали. Ничего себе она его зацепила!

— Ну чего ты взбеленился? — сложно говорить спокойно, вися на человеке, которого от тебя трясет, но я честно старался.

— Да то, что это моя девушка!

— Да хоть бабушка! Я, кажется, ясно дал понять, что мне абсолютно все равно, кто у вас тут чем, с кем, когда и в какой позе занимается… Ну кроме каких-нибудь необычных случаев — но это мне интересно с точки зрения науки. Также я ясно дал понять, что она меня как женщина не привлекает и на секс с ней я не претендую ни под каким предлогом. А теперь скажи, что в моих словах вызвало у тебя столь неадекватную реакцию.

Он сдавленно зарычал.

— Ты мудак!

— А ты повторяешься. И потом, ты нелогичен. То ты сходишь с ума от ревности, то злишься из-за того, что я не считаю твою женщину секс-символом.

— А с чего ты тогда сказал, что без нее не уснешь?!

— Колыбельную она мне споет, твою мать! — господи, ну почему я не ушел домой вчера вечером?! — А у тебя голос противный!

Он хотел что-то ответить, но я уже «поплыл» — его черты лица снова начали терять очертания, из-под кожи показались мышцы, кровеносные сосуды и прочие прелести. Ну только ведь успокоился!

— Слушай, ты, Ромео! — зашипел я. — Вы оба меня достали за сегодня, ты слышишь? Я не спал трое суток и, между прочим, не потому, что играл в игрушки или смотрел порнуху! Оставьте меня в покое со своей заботой и идиотскими разборками и уже займитесь делом! Твоя женщина меня не интересует — я не только ее имени не помню, я не помню, как она выглядит! Она меня волнует только как транспорт, который везет мне успокоительное, без которого я физически не могу заснуть!

Ему стало стыдно. Выражение его лица я не видел, зато видел, что сердце стало сокращаться чаще, надпочечники устроили вброс адреналина в кровь, сосуды слегка расширились, то есть он сейчас, судя по всему, должен покраснеть. Видимо, так и случилось — он попытался отвернуться, чтобы я не видел его лица. Гениальный ход!

Конечно же, у него ничего не получилось. Во-первых, трудно отворачиваться от человека, который на тебе висит и которого ты укладываешь на диван. Во-вторых, лица его я и так не видел. А в-третьих, оно мне было совершенно без надобности.

— Вы тут еще не поубивали друг друга? — ну наконец-то, я думал, этого никогда не случится!

— Тетя доктор пришла, нам колес принесла! — обрадовался я.

— Принесла, не ори, — она открыла ящик стола и поставила туда два коробка, за которые я сейчас готов был душу продать — хоть дьяволу, хоть Волан-де-Мору, хоть Уитцилопочтли.

— А почему туда? — не понял я. — Если для того, чтобы обрести надо мной власть, могу подсказать пару других симпатичных способов!

Она заперла ящик на ключ и ключ убрала во внутренний карман своего пиджака.

— Очень неразумно! — прокомментировал я. — Даже если бы ты его проглотила, я бы его все равно достал. Пусть даже пришлось бы тебя резать.

— Открою тебе секрет — есть много способов достать инородный предмет из человеческого тела, не разрезая его.

— Можно и фисташки есть очищенные, — парировал я. — Только вот какой смысл? А удовольствие?

— Ты маньяк!

— Нет. Просто я не признаю полумер. И потом, я не терапевт. Ну и маньяк, наверное, тоже, — подумав, согласился я. — Ты вот мне другое скажи — ты ключик убрала во внутренний карман, ты реально думала, что меня это остановит?

— Нет, — улыбнулась она, — я на это даже не надеялась.

— Тогда… На что?

— Я также не думала, что тебя остановит тот факт, что я — девушка твоего друга. Но зато тебя остановит вот это, — она снова достала шприц.

— Это я тут маньяк?! — завопил я. — Да ты сама — маньяк!

Я попытался вскочить с дивана, но ее сообщник вцепился в меня с силой киношного зомби. Я подумал, что в кино обычно герой в такой момент «восстает из пепла» и расправляется с целой толпой зомбяков одной левой, даже если правую у него вообще оторвали. Выглядит эффектно. И в принципе, это можно объяснить с точки зрения медицины — мол, адреналин хлынул в кровь и все такое… Не просто же так в экстремальной ситуации люди делают то, что вообще кажется невозможным. Одно «но». Когда я смотрел такие фильмы, мне вот всегда было интересно — а что, до того, как героя уже почти сожрала толпа зомби, ситуация была недостаточно экстремальной? Где был весь его адреналин, когда они его мочили, как котенка? И почему этот прилив сил он ощутил уже тогда, когда от него уже почти ничего не осталось?

Так вот, то ли у меня больше не осталось адреналина, то ли сценарий моей жизни писал какой-то неудачник, ни хрена не смысливший в законах жанра, но никакого прилива сил я не ощутил. Нет, рвануться-то я рванулся, но только для того, чтобы повиснуть кулем на руках своих пленителей. В ушах зазвенело, в глазах потемнело и… все. Что было дальше — понятия не имею, так как я уже при этом не присутствовал.

Глава 2

Очнулся я в больничной палате — с капельницей и невнятным чувством тревоги. Хотя о чем я, наверное все, кому доводилось терять сознание при подобных обстоятельствах, при пробуждении испытывают то же самое. Типа, что это за капельницы и вообще — где я?! И как я здесь оказался? И что произошло?!

То, что я в больнице, я как-то догадывался. Вопрос — в какой? И, черт возьми, что в этой капельнице?

Неизвестностью я промучился недолго — как только я созрел для того, чтобы открепить капельницу и отправиться на поиски ответов на уже успевшие накопиться вопросы (а они успели не просто накопиться, они множились и множились, распирая черепную коробку изнутри и взрывая мне мозг), дверь открылась и на пороге появилась моя недавняя мучительница.

— Гуттен морген, майне кляйне фюрер! — поздоровался я. — Прости, что не встаю и не могу поприветствовать по всей форме — мне какой-то дурак какую-то хрень к руке прицепил, — кивнул я на капельницу.

— Рада, что тебе лучше, — вздохнула она.

— Ну это смотря с чем сравнивать, — пробурчал я. — Если брать время до вашего появления — то мне и было ничего так…

— Ну да, конечно, — усмехнулась она. — Именно поэтому ты упал в обморок от истощения.

— Что? Я упал, потому что ты вколола мне галоперидол.

— Алекс, — она села в кресло напротив кровати. — Никакого галоперидола не было. Я набрала в шприц успокоительного, чтобы ты мог спокойно поспать. А галоперидол, если ты помнишь — психотропное.

— Помню. Очень хорошо, — насупился я. — А еще я помню, как ты мне им угрожала.

— Не без повода, — даже не попыталась отрицать она. — Но колоть бы тебе его не стала.

Не стала бы, как же! А мне все эти утренние игрища, конечно же, примерещились!

— Что со мной?

— Истощение. В капельнице глюкоза. Ты когда последний раз ел?

Я попытался пожать плечами.

— Блестяще! — она возвела очи к галогеновой лампе на потолке. — Ты когда-нибудь пытался думать головой?!

— Нет, она у меня для других целей, будешь себя хорошо вести — покажу. Сколько я был без сознания?

— Без сознания — не очень много. Большую часть времени ты проспал.

— Хорошо, — главное сейчас не раздражаться. — Сколько я проспал?

— Двое суток.

Я присвистнул.

— А ты…

— Нет, я не все время была здесь. Я только что пришла, — ага, а я так сразу раз и поверил. Она неожиданно сузила глаза: — Как меня зовут?

— Ну начина-а-ается! — возмутился я. — У вас тут что, эпидемия? Не помните своих имен — записывайте, что ли, или бейджи с собой носите. Кстати, а ты почему без бейджа?

— Алекс, не дури. Я правда начинаю беспокоиться, — явно занервничала она. — Как меня зовут?

— Мегера. Фурия. Ведьма.

— Алекс!

— Нет, Алекс — это меня так зовут. А тебя зовут именно так, как я сказал, — она закатила глаза. — Но некоторые глупые люди иногда почему-то называют Вероникой, — добавил я после паузы.

Она вздохнула с облегчением.

— Ты меня когда-нибудь с ума сведешь, — простонала она.

— Или ты определишь меня в сумасшедший дом, — предположил я. — Что вернее. Позови своего Ромео, кто-то же должен принимать ставки! Кстати, где он?

— Работает.

— Какой молодец! — одобрил я. — А ты чего прохлаждаешься?

— У меня обед! — рявкнула она. — Вот, зашла навестить больного сотрудника!

— А вот и зря. В обед надо обедать. А то начнешь буянить в туалете и в обмороки падать, как некоторые…

Она поднялась.

— Хотела спросить, что тебе нужно, но раз у тебя и так все в порядке, то я пойду.

— Стоп! — как-то слишком резко выкрикнул я. — То есть, если у меня все в порядке, то мне ничего не нужно?! Мне очень много чего нужно! Мне нужен телефон, нужно узнать, кто мне звонил в 6:30 утра, узнать, где я нахожусь, в каком качестве, и когда меня отсюда выпустят. А еще мне нужно домой и еще лучше — в отпуск!

Вообще-то судя по тому, что у нее без видимых причин обнажились вены, а за ними — вся кровеносная система, мне нужен психиатр. А ей кардиолог.

— А тебе с твоей гипертонией надо перестать пить кофе, — посоветовал я.

— Так, все, ты мне надоел, — выдохнула Ника. — Значит, так. Ты в больнице. В частной палате. Не в психиатрии, если тебя это утешит… Держать тебя никто не собирается, ты здесь в качестве сотрудника, который переутомился на работе и нуждается в отдыхе.

— А почему палата частная?

— Потому что ты здесь в качестве очень ценного сотрудника, — поморщилась она, — который переутомился на работе и нуждается в отдыхе.

— А почему тогда тут девок нет? Какой отдых без девок? Ну если я такой ценный сотрудник…

— Видимо, не настолько! — сверкнула она глазами.

— Ага, поэтому они прислали тебя. Окей, будем довольствоваться тем, что есть. Стриптиз танцевать умеешь?

— Алекс!

— Ну ладно, хотя бы капельницу топлесс поменяй, что ли…

— Могу вставить катетер тебе в уретру, — мстительно сузила она глазки.

— Какие у вас извращенные фантазии! — покачал я головой.

— Это не фантазии, это я умею делать профессионально.

— О времена, о нравы! — щелкнул я языком. — Вот в наше время девушки стыдились в таком признаваться… А ваша мама знает, чем вы занимаетесь?

— Алекс, тебе уже говорили сегодня, что…

— Что я мудак? Нет, я же спал! И мне снились эльфы, единороги и зубные феи. А они даже слов таких не знают, в отличие от тебя, гадкой девчонки! Так что ты первая. Гордись.

— Уже горжусь. И еще у меня нет гипертонии.

— Значит, будет. Если будешь просиживать ночи у постели больных мудаков, заниматься разнузданным сексом на работе и практиковать садомазохизм. Или хотя бы общаться со мной.

— Значит, так. Если ты считаешь, что я к тебе зашла по доброй воле, то…

— То я провидец. Нострадамус. Мессинг.

— То ты — самовлюбленный психопат, считающий, что всё должно вертеться вокруг него!

— Я как раз не считаю, что это самое «всё» должно вертеться, — возразил я, — и все-таки оно вертится… И я говорю это не потому, что вдруг возомнил себя Галилеем, а…

— …а потому что ты — самовлюбленный психопат.

— Нет. Потому что у меня голова кружится. А ты — хреновый врач, — констатировал я. — Зашла к пациенту с нервным срывом и вымотала ему все оставшиеся нервы. Все, уходи, я тебя больше не люблю. И передай главному по девочкам, чтобы в следующий раз прислал блондинку с во-о-от такой грудью.

Она так хлопнула дверью, что мне даже на какую-то секунду показалось, что она обиделась. Неужели по поводу груди комплексует? Да ну, не может быть! Если бы я был женщиной и у меня была бы такая грудь, я бы…

Опять хлопнула дверь. Вернулась?

— Не надейся, — процедила она сквозь зубы. — Я тебя все так же ненавижу. Телефон тебе принесла.

Я чуть не вскочил с койки.

— Не дергайся, не твой.

— А чей? Твой?

— Нет. Служебный. Шеф передал — на тот случай, если тебе срочно надо позвонить.

— Спасибо.

— Твою симку туда уже вставили, — она говорила таким холодным тоном, что меня даже начало немного знобить.

— Еще раз спасибо. Что ты так смотришь? Да, не удивляйся, я умею быть вежливым. И кстати, если ты обиделась из-за того, что я сказал про грудь, извини.

— Забыли.

— Нет, я серьезно. Я не знал, что ты комплексуешь по поводу груди.

— Я не комплексую!

— И правильно. С грудью у тебя все в порядке.

— Спасибо!

— Даже ого-го как в порядке! Мне вообще непонятно, почему ты стала работать психиатром, а не рекламировать женское белье…

— Алекс!

— Что?

— Да ничего! — взорвалась она. — Было б неплохо, если бы у кого-то с головой было бы все так же в порядке!

— Не, моей голове до твоей груди далеко, — вздохнул я. — И потом, что за дикое сравнение? Ну было бы у меня с головой все так же в порядке, как у тебя — с грудью. И что бы я ей рекламировал? Шапки?

Она устало опустилась на стул.

— Боже мой, как же я была счастлива эти два блаженных дня! — простонала она. — Ты еще поспать не хочешь?

— Нет.

— Тогда просто помолчи! Хотя нет — позвони кому надо, а потом еще поспи.

— Ника… — прищурился я. — А можно личный вопрос?

— Нет!

— И все же я его задам.

— Кто б сомневался! Давай, валяй, только быстро, у меня времени мало.

— Я тебя так сильно волную?

— Началось!

— Ты принесла мне телефон и настаиваешь, чтобы я кому-то позвонил. То есть, ты проверяешь, есть ли у меня кто-то, кому я должен позвонить после двухдневного отсутствия и как минимум сказать, где я и что со мной…

— Алекс, мне совершенно безразлично…

— Тогда почему ты еще здесь?

Она вскочила, как ошпаренная.

— Да потому что… Ты мне уже весь мозг вынес! Мне самой уже скоро галоперидол понадобится! И место в клинике! В психиатрической!

— Что за шум, а драки нет?

О-о-о-о! Шеф как всегда вовремя. Меня все время удивляло, как человек умудряется всегда появляться в нужное время в нужном месте — качество, которого я напрочь лишен. Если я в школе прогуливал уроки, то обязательно встречал где-нибудь на улице директора, который совершенно случайно на день раньше вернулся с командировки. Если я устраивал дома вечеринку, обязательно в ее разгар возвращались родители. То, что я не воплотил все анекдоты про мужа, внезапно вернувшегося из командировки, объясняется только тем, что не женат и предпочитаю не иметь отношений с замужними женщинами — именно по причине моего фантастического «везения». Да что там, у меня даже дар в свое время пробудился в такой момент, когда… Впрочем, это отдельная история, я ее расскажу позднее.

Так вот, а мой шеф — полная противоположность. Все в его жизни происходит своевременно. По аналогии — если он решал прогулять урок, то тут же оказывалось, что урок отменили, преподаватель заболел или вообще школу закрыли — и он всегда выходил сухим из воды, даже не пошевелив для этого пальцем. Имея на руках одну-единственную шпаргалку, он вытягивал нужный билет. Первый раз в жизни заходя в клуб, он совершенно случайно знакомился с дочерью миллионера, которая тоже в этом клубе первый раз в жизни и также совершенно случайно нуждается в помощи. К его чести, он никогда не покупал лотерейные билеты и не играл в азартные игры — не хотел испытывать судьбу. А судьба была к нему благосклонна — он получил престижное образование, удачно женился и сколотил неплохое состояние, и все это без особого труда. Возможно, конечно, во мне говорит зависть, но… черт возьми, так и было!

Однако эта теория фантастического везения моего босса дает мне повод полагать, что я действительно очень ценный сотрудник. Ведь получается, что с тем, что я у него работаю, повезло не мне, а как раз ему!

— Как самочувствие? — бодро спросил шеф. Он так светло и радостно улыбался, словно его заклятого конкурента насмерть сбила машина. Причем, сразу после того, как этот самый конкурент переписал на него все свое состояние.

— Лучше, чем у ребят из морга, — фыркнул я.

— Хм… Судя по твоему виду, не намного, — посочувствовал он.

— Это просто на вашем фоне так кажется. Кстати, никогда не заходите к больным сотрудникам с таким цветущим видом, — посоветовал я. — Во-первых, это вызывает зависть, а во-вторых, вы так очень напоминаете сытого рабовладельца, загонявшего своего раба до полусмерти.

— Что, это правда так выглядит? — опечалился босс, всегда придающий большое значение своему внешнему виду и особенно — впечатлению, которое он производит на окружающих.

— Ну в случае со мной — да, с нас с вами просто картину писать можно. А если бы я еще был черный, а у вас во рту была сигара, а в руке — хлыст, м-м-м! — мечтательно замычал я. — Мы бы столько денег заработали на социальной рекламе! Ну или хотя бы на иллюстрациях к слезливым романам Бичер-Стоу. Хотя и так тоже ничего.

— Алекс, ты меня поражаешь широтой своего кругозора, — рассмеялся шеф.

— Рад, что хоть чем-то еще могу вас поразить, — кивнул я.

— Да ладно, не прибедняйся, — подмигнул он. — Ты своей работой меня несколько раз на день поражаешь… Да и не только меня.

— Ну то работа, — вздохнул я. — Мне за нее деньги платят. А вот за кругозор — нет.

— Алекс, не наглей, я тебе и так плачу больше, чем положено…

— Так я и не жалуюсь, я так, размышляю… И кстати, работаю я тоже больше чем положено — вот, у меня свидетели есть, — парировал я.

Он кивнул. Снова жизнерадостно улыбнулся. Вот ведь носорог — ничем его не проймешь!

— Я по поводу твоей работы и хотел поговорить.

— Что? Я уволен?

— Не надейся! — его улыбка стала еще жизнерадостнее. — Я хотел тебя премировать и отправить в отпуск. Ты как на это смотришь?

— Ну премировать — не кремировать, как я могу на это смотреть, — усмехнулся я. — Может, кто поблагороднее отказался бы от денег в пользу страждущих, но это вы не по адресу зашли. Я считаю, что труд каждого человека должен быть оплачен, а мой — тем более. Тогда и страждущих станет меньше, и я без бабла не останусь. Если хотите — такая вот у меня модель Вселенского Равновесия.

— Поддерживаю, — одобрил босс. — Значит, отдыхай, набирайся сил, а как только тебя выпишут — смотайся в отпуск. Желательно подальше от тех, кто сможет тебя побеспокоить.

Может, он еще сказал бы что-нибудь хорошее, но у него зазвонил телефон, и он спешно вышел.

— Ник, принеси мне кофе… — попросил я. — И что-нибудь пожрать. Кажется, сегодня мне предстоит насыщенный день…

Ника вскочила, как ошпаренная, замахала руками и буквально взорвалась возмущениями — о том, что ни о каком насыщенном дне речи быть не может, и что мне ничего тяжелого есть нельзя, а глюкозу уже капают, и вообще мне надо спать…

— Ника, я не жрал три дня. И еще два дня тут валяюсь. Итого пять.

Она опять грязно выругалась, обозвала меня самонадеянным имбецилом и, пообещав «чего-нибудь сообразить», вылетела из палаты, оставив меня одного.

Я попытался воспользоваться случаем, чтобы сделать несколько звонков, но не тут-то было. Телефон, который так любезно принесла Ника, лежал на столике, куда я с этой глупой капельницей при всем желании добраться не мог. И я после этого имбецил…

Расстроившись из-за очередной своей неудачи, я как-то незаметно задремал. Но ненадолго — меня разбудил аромат куриного бульона, такой манящий, как если бы… Как если бы я не ел пять дней. К бульону прилагалось удивленное лицо какого-то студента — вот пусть что хотят говорят про мою память, но этого я действительно вижу в первый раз.

— Меня Вероника к вам прислала… — извиняющимся тоном объяснил он свое присутствие. — Велела проконтролировать, чтобы вы все съели…

— Да ладно, контролируй, мне не впадлу, — благодушно разрешил я, принимаясь за бульон. На подносе стояло еще какое-то пюре и, собственно, все.

— Не переживайте, что порции такие маленькие, — проследил он за моим взглядом. — Просто после пятидневной голодовки сразу нельзя есть много…

Вот зря он мне это сказал. Я оторвал взгляд от непонятного продуктосочетания и посмотрел на того, кто это принес — вернее, на того, кого Ника прислала мне на заклание. В огромных голубых глазах, спрятанных под оправой очков, которые легко могли стать предметом зависти любого ученика Хогвардса, светилось желание осчастливить все человечество. Господи, где же таких незамутненных еще берут?!

— Парень… — осторожно спросил я, — а ты кто такой?

Сейчас окажется, что он псих. Не иначе. Ну хоть убейте меня, не может быть у здорового человека такого незамутненного взгляда! Может, я, конечно, слишком цинично отношусь к людям…

— Я? — растерялся мальчишка. — Я из психиатрического отделения…

— Этого я и опасался… — нет, не цинично. Вполне себе объективно. Как они того заслуживают.

— Да нет, вы не так поняли! — сконфузился он. — Я не пациент! Я интерн, практически доктор…

— Ну во-первых, если из психиатрического, то доктор ты или пациент, особого значения не имеет, они там все одинаково шизанутые. Так что опасался я правильно. И во-вторых, если ты интерн, ты не практически доктор, а только теоретически. А это большая разница, поверь моему опыту.

Очкарик вздернул нос.

— Меня предупредили, что с вами нелегко общаться.

— А зачет автоматом обещали поставить, если выдержишь десять минут?

Паренек надулся, как будто я назвал его любимую рок-группу галимой попсой.

— Я же сказал, я интерн, а не студент, — стараясь сохранить хладнокровие, процедил он.

— Ну тогда полчаса.

— Интернам зачеты не ставятся, — очень спокойно объяснил он.

— Бедолаги, — посочувствовал я.

— Интерн — это дипломированный врач, — пояснил он «для тупых».

— Ну хорошо, доктор, — согласился я, приступая к бульону. — Тогда раз вы здесь все равно пока сидите, дадите мне консультацию?

— Если ваш вопрос по моему профилю, то разумеется…

— Я вас умоляю, вы интерн, какой у вас может быть профиль! — он сверкнул глазами. Ой мальчик, как же ты собираешься с психами работать? — Ну ладно, ладно, — пожалел его я. — Конечно, по вашему, что ж я, не понимаю, что ли…

— Слушаю вас, — он произнес это с таким плохо скрываемым чувством гордости, словно ему предстояло спасти галактику от инопланетных захватчиков. Или хотя бы страну, да ладно, что там — эту самую больницу — от террористов. Причем, террористом, само собой разумеется, был я, а он — единственным в мире переговорщиком. Ну если не единственным, то самым лучшим. И если он завалит переговоры, то — там-тарарам! — все, что он любит и во что он верит, взлетит на воздух.

Нет, ну в чем-то он был прав. Я, конечно, не террорист и не инопланетный захватчик, но в случае провала переговоров его сертификату действительно грозит полный там-тарарам, не зря же Ника его ко мне определила, так что его поступок можно назвать вполне себе героическим.

— Доктор… Мне в последнее время снятся странные сны, — признался я. — Хотя, может, они и не странные, я ж не психиатр. Мне снится, что я режу людей.

— Вы издеваетесь? — прищурился он.

— Не без этого, — не стал отрицать я. — Но такие сны мне и правда снятся. Можете проверить на детекторе лжи или еще на каком-нибудь аппарате, фиксирующем мозговую активность, когда пациент лжет — не знаю, как у вас, докторов, такая штуковина называется.

— Еще что-нибудь?

— То есть, этого мало? — удивился я. — Это в порядке вещей, да? То есть, это нормально, что мне снятся не пьянки с эльфами, не секс с Мерилин Монро, не полеты в космос, а то, что я режу людей? Ну слава богу, а я думал, вдруг что-то психическое…

— И как часто вам это снится? — сдался ученик Хогвардса.

— Пьянки с эльфами? Никогда.

— Часто ли вам снится, что вы режете людей? — бедолага, тяжело же ему было в учении, наверняка был жертвой всех студенческих розыгрышей. Ну как можно быть таким серьезным в таком юном возрасте?!

— Часто. Ну может, не каждый день, но раз в неделю точно.

— И после чего вас посещают такие сны?

— Чаще всего это бывает как раз после того, как я… режу людей. Ну, не всегда, конечно. Бывает, режу, режу, целыми днями режу, и ничего. А под конец недели нет-нет, да и приснится. Вот я думаю, может, это что-то психическое? Или просто переутомление…

Ученик Хогвардса недоверчиво поджал губы.

— Позвольте уточнить, что именно вы вкладываете в понятие «резать людей»? Хочу быть уверенным, что мы с вами подразумеваем одно и то же.

— Что подразумеваете вы, я не знаю, — пожал плечами я. — А вот я в это понятие вкладываю то же, что и все — люди лежат, я их режу.

— Хорошо, — кивнул «доктор». — И как часто вы этим занимаетесь?

— Да практически каждый день. Иногда даже без перерыва на обед. Вот выпишете меня — снова пойду резать… Да ну, доктор, неужели вам не интересно? — не выдержал я. Мой оппонент возмущенно сопел, не произнося ни звука. — И вы не попытаетесь меня проверить, а вдруг я говорю правду? Ну может, конечно, и нет, может, я просто над вами издеваюсь. Ну а вдруг правда? Вдруг я маньяк-убийца? И ваше бездействие повлечет за собой вереницу ужасных преступлений…

— Про вереницу хорошо сказал, — в дверях показалась Вероника. Ну вот, умеет же все обломать!

— Я всегда хорошо говорю, — кивнул я. — А твой студент нифига не разбирается в медицине.

— Он не студент, он интерн.

— Тем более. Студенту было бы еще простительно. А этот должен был все проверить, спросить, как я режу, чем и где… И хотя бы узнать род занятий! Я уже не говорю о том, что он даже не глянул в мою медкарту! И это называется «практически доктор»?! Да я ему кота кастрировать не доверю!

— И не надо, у него другая специализация, — не повела бровью Ника. — Кстати, твоя работа к кастрации котов стоит намного ближе… Знакомься, — повернулась она к смущенному недоучке, — Алекс Лето, лучший хирург нашей больницы, — мальчишка стал пунцовым. — И он действительно режет людей.

— Вот молодец, пояснила, чем занимается хирург! — похвалил ее я. — А то бы он никогда не догадался — у него же другая специализация в дипломе стоит!

— А еще он редкостная скотина, — добавила Ника. — Но это, я думаю, ты уже заметил.

Парень надулся, явно не зная, как себя вести, но судьба была к нему благосклонна — снова вернулся шеф. Вид у него был все такой же цветущий, но ужасно озабоченный, словно нашему Супермэну поступило срочное задание спасти мир, а он еще не позавтракал. И вот он теперь в раздумьях, как же ему поступить — вроде бы и мир в опасности, но кухарка уже накрыла на стол, и рядом с капучино на тарелочке лежит такая ароматная булочка… Но мир… Но булочка… Ах, ладно, ничего с этим миром не случится, ведь он такой большой, а булочка… булочка такая маленькая! Мир подождет! Ну не рухнет же он! Ну не весь же он рухнет…

— Алекс, у нас проблема! — трагично изогнув брови, возвестил он.

— Сочувствую, — кивнул я, передавая Нике пустую тарелку из-под пюре, состав которого я так и не смог идентифицировать. — У меня тоже. Представляете, в больницу загремел. И даже не знаю, на сколько. Ужас, да? Но не страшно, надеюсь, ничего серьезного. Врач у меня толковый, а начальник — просто золото. В отпуск меня отпустил. Так и сказал — набирайся сил, Алекс, и лети отдыхать, да подальше от тех, кто сможет тебя побеспокоить… Душа человек! А у вас что случилось?

— А у нас… Поступил пациент, которому срочно требуется помощь хирурга…

— Как хорошо, что у нас в больнице для таких случаев предусмотрено целое хирургическое отделение! — обрадовался за него я.

— Но это не простой пациент, — приподнял бровь мой начальник.

— А какой? Золотой, что ли?

Шеф кивнул.

— Тогда вдвойне сочувствую, — вздохнул я.

— Алекс…

— Нет.

— Что нет?

— Ну вы сейчас начнете меня уговаривать, типа, «пилите, Шура, пилите, они золотые». Так вот, мой ответ — нет. Никого я пилить… то есть, резать, не буду, хоть золотой он, хоть платиновый, хоть бриллиантовый.

— Алекс, послушай меня…

— Нет. Я не могу. Я на больничном. Мне доктор нервничать запретил, а начальник — работать.

— Алекс! — начал терять терпение он.

— Нет.

— В общем, так, — он сел рядом с моей койкой, проникновенно глядя мне в глаза.

— Вы сейчас похожи на католического священника, который собирается исповедовать умирающего. Вам только такого воротничка специального не хватает…

— Алекс, не дури. Ты не умираешь. А вот пациент — может.

— Так умереть — наука-то не хитрая, это каждый дурак может, — усмехнулся я. — Нашел чем удивить…

— Алекс, пациент — в операционной, — продолжал он взывать к моему человеколюбию.

— Ну это нормально, — пожал я плечами. — Если пациент нуждается в операции, логично, что он находится в операционной.

— Ему нужен ты.

— А мне нужен отдых. Да ладно, что мы с вами как дети канаемся! — вспылил я. — Вы сами знаете, что я не могу сейчас работать.

— Простите, — неожиданно взяла слово Ника. — Но Алекс прав. Он не может оперировать!

— Вероника, когда мне понадобится ваше заключение, я обязательно к вам обращусь, — с подчеркнутой вежливостью прошипел босс. Зря она так с ним, он же в бешенстве! — Мы оба знаем, что он может. Алекс не сможет оперировать, только если ему обе руки отрезать. И то как-нибудь выкрутится.

— А у меня есть два свидетеля, что вы мне угрожали! — возмутился я.

Босс устало вздохнул.

— В общем, так. Мне надоели твои пререкания, марш в операционную.

— А отпуск?

— А потом отпуск, — согласился он. — И премия.

— В каком размере?

— А что с пациентом, ты не хочешь поинтересоваться? — ехидно прищурился шеф.

— А что мне интересоваться, я и так его увижу — если буду оперировать. А если не буду, мне это без надобности…

— Если? — просиял босс. — Значит, все-таки будешь…

— А что мне остается, вы же с меня все равно с живого не слезете…

Его вид мгновенно стал таким же жизнерадостным, как до того телефонного звонка. Мир можно не спасать, пускай этим занимаются специально обученные люди, на плечи которых можно переложить ответственность и… вернуться к ароматной булочке с капучино. Прекрасное утро, прекрасное начало дня — в руки сама приплыла золотая рыбка, а сломавшийся накануне аппарат для раскручивания рыбки на пару-тройку лишних желаний уже если не отремонтирован, то хотя бы готов к использованию. Ну не удача ли?

— А дверь от моего кабинета починили?

Он кивнул. Я закрыл глаза. Выдохнул.

— Ника, отцепи мне капельницу…

Глава 3

Шеф не врал. Рыбка действительно была золотая. В том смысле, что у парня были деньги, и он действительно был готов их потратить. На нас. И в большом количестве. Потому что его лечащий врач сказал ему, что его опухоль не операбельна. И что ни один хирург за это не возьмется. Конечно же, босс за него сразу ухватился. Тем более, что одной операцией тут все равно не обойдется. А он мало того, что будет за все платить, так еще и пожертвование оставит в знак благодарности за то, что мы его вылечим. А мы его вылечим. Так считает мой босс. Мне бы его уверенность… Я вот придерживался совершенно иного мнения — сможем ли мы ему помочь, еще большой вопрос, а вот в суд на нас подать за некачественно проведенную операцию он сможет вообще не напрягаясь. И он его выиграет. Если, конечно, выживет… Потому что, как мне кажется, качественно проведенная операция как-то не предполагает участия в ней хирурга, едва стоящего на ногах. Хотя не знаю, может, я слишком старомоден…

Видимо, не слишком. Или, по крайней мере, я такой не один. Когда я только открыл дверь в операционную, на меня все воззрились с таким ужасом, словно я восстал из мертвых. Причем, не просто из мертвых, а из сильно давно умерших. И вылез не просто из могилы, а из самого ада — прямо из разверзшегося у них под ногами разлома в земле, брызжущего жидкой лавой и, разумеется, серой — куда ж без нее!

— Мне интересно, если я сейчас протяну к вам руки и прохриплю «мне нужны ваши души», сколько из вас навернется в обморок, а сколько просто обделается? — полюбопытствовал я. — Не провожу эксперимента, так как не исключаю также возможность сердечных приступов, инсультов и помутнения рассудка.

— Алекс, ты какого хрена тут… — попытался изобразить хладнокровие Грэм.

— Парень, это к тебе не относится, — сразу пояснил я. — Ты в этот расчет не входишь — по моим предположениям, если я так сделаю, ты мне тупо засветишь в дыню. Даже не от неожиданности, а просто, чтоб не выделывался.

— Вот сейчас у меня очень яркое желание это сделать, — процедил он.

— Отличная идея! — обрадовался я. — Можешь ударить, я даже не обижусь, я все равно на наркотиках…

Чтобы было понятно, Грэм — самый смелый чувак в больнице. Нет, не так — самый смелый чувак, которого я вообще встречал в жизни. Для меня вообще загадка, как он попал в хирургию. То есть, попал в хирургию именно в этом смысле слова. Я бы не удивился, если бы он «попал в хирургию» в качестве пациента, что с ним в свое время случалось неоднократно — после прыжков с парашютом и без оного, после выпадения из окон, после автомобильных аварий и даже просто после хороших посиделок с друзьями. Я бы даже не удивился, если бы он «попал в хирургию» (в смысле, в помещение, занимаемое хирургическим отделением) из какого-нибудь стрелкового оружия. Но что заставило этого здоровяка экстремала, прошедшего, как говорится, Крым и Рим, пойти в хирурги, до сих пор понять не могу.

Грэмом его прозвали не просто так. Во-первых, он был громилой — по росту, темпераменту и, как я сильно подозреваю, по роду деятельности. Последнее — разумеется, в прошлом. Во-вторых, потому что он настоящий гремлин — если хочешь купить себе какую-нибудь новую техническую штучку, например, телефон, машину, iPad — все, что угодно, не имеет значения, но сомневаешься, так как старая еще вполне нормально работает, дай ее поюзать Грэму. Ненадолго. Этого времени ему хватит на то, чтобы «убить» ее так, что ни один мастер ее не то, что не соберет — не узнает.

Итак, первая загадка, мучившая меня уже не первый год — это причина, заставившая его принять такое нестандартное решение взять да и пойти в хирурги. А вторая загадка — как этот плод любви Годзиллы и Кинг-Конга, обладающий аккуратностью слона в посудной лавке, умудряется быть хирургом, причем, одним из самых лучших. Что интересно, ведь он на самом деле ужасно неуклюж. Его не так часто приглашают в гости, потому что он действительно не всегда может распределить себя в пространстве, что в сочетании с огромным ростом и невероятной физической силой влечет за собой катастрофические последствия. И это когда он трезвый. А чуть выпив, он вообще перестает себя контролировать — он тут же ищет драки и приключений. Кстати, это еще одна причина, почему его прозвали Грэм — стоит ему принять хоть несколько грамм спитрного, как у него тут же сносит крышу… А потом крышу сносит у всех ближайших построек, если они оказались недостаточно прочными и к тому же имели несчастье чем-то помешать Грэму.

Но на работе его словно подменяют — его движения точны и аккуратны, он спокоен и невозмутим.

И если он «пытается изобразить хладнокровие», значит, он в таком бешенстве, что лучше ему под руку не попадаться.

Грэм вздохнул, выравнивая дыхание.

— Понятно, — медленно кивнул он. — Приказ?

— Нет, %%%%%, жажда крови у меня взыграла, сижу у себя в палате и думаю — а дай-ка я кого-нибудь порежу, а то без этого кусок в горло не идет!

— Ясно, — кивнул он, нехотя уступая мне место.

Я подошел к столу. Снял перчатки. Прикоснулся к пациенту…

…Мир преобразился. Вернее, исчез совсем. Звуки смолкли, цвета померкли, все вокруг перестало существовать. Был только он — человек, лежащий на столе… То есть, стола, конечно же, тоже не было. И человека в привычном смысле этого слова — тоже. И слов не было. И ничего не было. Был Он. Он был целым миром. И я вошел в этот мир.

В этом мире шла война. Жестокая и беспощадная. И самое жестокое в ней было то, что враг не пришел извне. Он родился и вырос среди таких же, как он, он жил тем же, чем живут все, и его очень долгое время принимали за своего… Но своим он не был. Никогда. Он был инаким. И в какой-то момент он осознал свою избранность. И решил доказать всем, что он — инакий. Доказать не самым лучшим образом — просто разрушив все то, что его окружало, чтобы все поняли, что он может это разрушить. И у него это почти получилось. Если бы атака была извне, ее бы отбили. Но его врагом никто никогда не считал. И даже когда он стал все уничтожать, это просто сочли недоразумением, так как не хотели в это верить. Все сделали вид, что ничего не произошло. А он решил, что этого не заметили, и что никто его не воспринимает всерьез. И стал действовать еще агрессивнее.

Когда все, наконец, поняли, кто виноват в разрушениях, и чего ему надо, в мире произошел слом. С ним не стали бороться, ему даже не попытались сопротивляться. Никто. Ни одно живое существо, ни одна клетка. Мир сдался. Сразу. Без единого выстрела. Почему? Вот так вот болезненно отреагировали на предательство.

И это было еще страшнее.

Страшно было то, что из многообразия подобных сценариев этот мир выбрал самый худший. Он мог сопротивляться, и агрессор мог испугаться и отступить или хотя бы остановиться. Он мог сдаться, но агрессор мог утратить к войне интерес и отступить или опять-таки, остановиться. Третий вариант не такой оптимистичный, но все-таки — мир мог оказать сопротивление, что спровоцировало бы агрессора на более жестокие атаки, и он бы стал нападать с удвоенной силой, но сопротивление все-таки было бы, хоть какое… Но тут было все как нельзя хуже — мир сдался, агрессора это взбесило, и он приступил к серии атак, из которых одна была разрушительней другой.

К тому же, из-за того, что мир подписал капитуляцию, постепенно все стало разваливаться само собой, без участия агрессора. И это его подстегнуло — он задался целью разрушить все до того, как оно рухнет, чтобы слава великого разрушителя досталась только ему. Что это для него было, дело чести или банальное соревнование, сказать сложно, скорее всего, и то, и другое. Что-то его угнетало, по крайней мере, действовал он не всегда осмысленно, что затрудняло процесс предугадывания его поступков.

Хотя… в принципе, понять его можно. Вот жил он себе, жил, внезапно осознал, что он — личность, и тут же осознал, что эта личность никому не интересна. Он старается выделиться, но у него ничего не получается. Тогда он восклицает «Иду на Вы!», но этого тоже никто не слышит. Тогда в следующий раз он восклицает «Идите на!» и идет завоевывать все, что движется. А оно вдруг перестает двигаться, складывает оружие и с рыданиями и причитаниями начинает жечь свои же села и топиться в колодцах. Что ему остается делать? Он расстроен, унижен, обижен — за своих же соотечественников, поскольку рос с ними и не думал, что они такие ублюдки, но отступать уже не намерен — во-первых, как бы он потом с ними жил, а во-вторых — это бы значило, что он такой же ублюдок, как и они. Оставить все, как есть и просто остановиться, упиваясь до конца жизни их унижением — нет, это ему противно. Он рожден для битвы, а не для позора — своего или чужого. И тогда что ему остается? Жечь их села до того, как это сделали они. И казнить. Униженных и сломленных. Казнить за то, что они предатели и ублюдки, за то, что сдались, казнить, потому, что они недостойны жить. Да, в этом нет славы для воина, но… а что еще ему делать? Умереть самому? Это слабость. Только остается ждать, что они воспрянут и дадут отпор… А если нет, тогда… тогда они умрут. И он с ними тоже… Вот бы это произошло как можно скорее…

Я сделал глубокий вдох. Убрал руку. Пошарил по карманам в поисках таблеток. Не нашел. Ах, ну да, откуда им здесь быть… Черт, как они мне сейчас нужны, я же просто не вынырну…

— Грэм, врежь мне, только не сильно… — Я не услышал своего голоса, главное, чтобы его услышал он.

Бить он меня не стал, вместо этого на меня опять обрушилась ледяная вода. Ах, ну да, тут же есть раковина… И меня опять в нее тычут… Какая-то нездоровая традиция приживается!

— Алекс, ты как? — голос Грэма. Тихий, но различимый. То, что надо.

— Отлично. А теперь верни меня обратно. К пациенту.

— Будешь оперировать? Сейчас?

— Да. Хотя бы частично. Одной операцией вряд ли обойдемся, конечно, но… если он не умрет у нас на столе, то мы его вылечим. В общем, он у нас либо преставится, либо проставится, третьего не дано.

— Подробнее можно?

— Можно, — согласился я. — Опухоль большая и метастазы неслабые, к тому же опухоль растет, а метастазы распространяются очень быстро. Организм не сопротивляется вообще.

— Пока все в твоем прогнозе говорит в пользу «преставится». Проставляться-то ему с какой радости?

— А с той, что если мы сейчас с этим справимся, то рецидива уже не будет. Вообще. Грэм, мы не купируем рак, мы его убьем! — что-то я не на шутку воодушевился. — Ну то есть, не прямо сейчас, но после нескольких операций и курса химии… но он больше не вернется! Никогда!

— На сколько процентов ты уверен?

— На сто. Двести, триста если надо. Одна проблема…

— Он может этого не перенести?

— Да, — кивнул я. — Или загнуться от чего-нибудь еще. У него кроме этого болячек много… И каждая из них может при желании его убить.

— %%%%%%%!

— Да, я тоже так подумал. Предлагаю перекур и начнем.

— Алекс, ты псих.

— Да. За это меня и держат.

Чем мне нравится Грэм, он никогда не задает тупых вопросов. За все время совместной работы он ни разу не спросил, откуда я что-то там знаю. Он вообще ни о чем никогда не спрашивал. Он, пожалуй, единственный человек в больнице — по крайней мере, из тех, с кем я общался больше одного раза, — который не задал мне вопрос, почему я на время операции снимаю перчатки, а после операции — надеваю, тогда как все делают наоборот. Он даже не комментирует мои бредовые замечания, когда я говорю, что-то вроде того, что пересаживать легкое бесполезно, оно не приживется, потому что другое легкое — однолюб, или от этого донора часть печени брать нельзя, так как организм его уже заранее ненавидит — даже если пациент и донор вообще не знакомы. Или что камень надо вырезать, у почки синдром жертвы — он ее терроризирует, но уже столько времени, что она привыкла к нему и не хочет его отпускать…

Грэм ничему не удивляется и ни о чем не спрашивает. Может, поэтому мы с ним можем нормально общаться. Или потому что мы оба — угрюмые социопаты. И еще мы не пьем. Оба по весьма понятным причинам, но тем не менее…

И сейчас он тоже ничего не говорил. Молча вышел вместе со мной, молча наблюдал, как я безуспешно пытаюсь трясущимися пальцами прикурить сигарету, чиркая зажигалкой, молча отобрал у меня и то, и другое, прикурил и вернул обратно.

Я затянулся и закрыл глаза. Черт, зря я это сделал — к горлу тут же подступила тошнота, голова закружилась еще сильнее, в ушах зазвенело, а в глазах начало стремительно темнеть.

— Грэм, сука, ну ладно я не соображаю, но ты же знал, что мне сейчас нельзя курить! — простонал я.

— Может, перенести операцию на завтра? — невозмутимо спросил Грэм, забирая у меня сигарету.

— Хрен тебе, — я глубоко задышал, изо всех сил стараясь не хлопнуться в обморок. — Нельзя на завтра. Он может умереть в любой момент. Не удивлюсь, если у него сейчас начнут отказывать все органы, один за другим.

— Алекс, иди поспи, — буркнул Грэм.

— Ты что, меня не слышишь?!

— Слышу. Но понимаю, что оперировать тебе нельзя.

— Грэм, если его будет оперировать кто-то другой, этот парень умрет!

— А если его будешь оперировать ты, сдохнешь ты сам! — внезапно рявкнул Грэм. — Ты что, дебил совсем, не понимаешь?! Быстро спать!

Я попытался возмутиться, но Грэм попросту перекинул меня через плечо.

— В люлю, я сказал! — рявкнул он, шествуя по направлению к моей палате.

— Грэм, меня мутит. Сильно, — предупредил я. — И сейчас я облюю тебе всю спину.

— Танки грязи не боятся, — равнодушно буркнул мой похититель, не сбавляя ход.

— Грэм, я серьезно.

Он ничего не ответил, только позвонил уточнить насчет палаты — куда меня, собственно, нести — и отдал распоряжение насчет капельницы.

— Грэм, мне уже ставили…

— Заткнись.

Мне почему-то стало ужасно обидно. Причем, на Грэма я как раз не обижался, видимо, в глубине души я все-таки понимал, что он пытался меня спасти, спасти от того, во что сам до конца не верит. Это было так трогательно и по-детски, что я сразу все ему простил. Я внезапно осознал, что он сделает все, чтобы не допустить меня к операции, и совсем не из-за того, что это может навредить пациенту, а потому, что эта операция может навредить мне.

В принципе, он был прав — мне действительно сейчас не стоило оперировать. Каждое «погружение» отнимало у меня много сил, которые, впрочем, восстанавливались, но на это восстановление нужно было время. Обычно после операции я запирался в своем кабинете и отдыхал где-то полчаса, пил горячий шоколад, ел какие-то вкусности, купленные в нашем буфете, потом принимал таблетку успокоительного и засыпал. Ненадолго, но просыпался я вполне вменяемым человеком.

И сейчас, если бы не трое суток постоянных погружений без сна и еды, я бы легко провел эту операцию. Но… Черт, ну какого хрена я вкалывал как мудак все эти три дня?!

— Потому что была большая авария, и нам привезли много пострадавших, — спокойно ответил Грэм. Я что, вслух это сказал?! — Ты выполнял свой врачебный долг. И сейчас тоже собираешься его выполнить. Но я тебе не позволю.

— Тогда тебя уволят, — отозвался я. — Шеф сказал, что я не смогу оперировать, только если мне руки отрезать.

— Значит, отрежу, — равнодушно ответил Грэм. — Я же хирург, все-таки… Хотя могу и отломать. Тебе как больше нравится?

— Никак. А еще он добавил, что я и тогда что-нибудь придумаю…

— Ну вот и посмотрим. Можешь начинать думать, — мы «въехали» в палату. Грэм сгрузил меня на кровать. — Времени на раздумья у тебя до завтрашнего утра, — он сделал какое-то движение. Какое конкретно, я не видел, так как перед глазами у меня все плыло, но укол я почувствовал очень явно. — Спокойной ночи.

Глава 4

Вообще знаете, очень обидно, когда посреди разговора твой собеседник тебя просто-напросто «выключает». Случись такое один раз — я бы счел это досадным недоразумением. Но два раза — уже закономерность. Как бы это не переросло в традицию! Видимо, окружающие все-таки нашли средство от моего занудства…

Когда я очнулся на этот раз, к руке была прицеплена та же капельница. Это я почувствовал, даже не открывая глаз. Открывать их я побоялся — почему-то я был уверен, что если окажется, что я все в той же палате, а рядом сидит встревоженная Ника, то это будет означать, что крышняк у меня отъехал окончательно, и до последних минут моей жизни меня ожидает сплошной «День сурка» — цепь одних и тех же событий, повторяющихся с суровой периодичностью. А вот то, что если человек уже не первый раз теряет сознание — заметьте, находясь при этом в больнице, — и вполне логично, что очнется он в своей же палате, куда его уже поместил его же лечащий врач, мне как-то даже в голову не пришло. Вероятно, нормальный человек сделает нормальный вывод, что он болен. Одна проблема — для этого надо быть нормальным…

— Алекс, хватит в спящую красавицу играть. Судя по датчикам, ты уже проснулся.

Мне захотелось сорвать их с себя и заявить, что теперь судя по датчикам, я уже умер, но что-то меня остановило. И это что-то было банальной ленью.

Мне ужасно не хотелось просыпаться. По крайней мере, здесь. Вот если бы я открыл глаза и увидел перед собой безбрежный простор океана, вот это другое дело. Вот тогда я был бы счастлив. Даже если бы оказалось, что на самом деле я не на пляже, а в дурке…

— Если ты ждешь, что тебя кто-нибудь поцелует, — послышался игривый голос Ники, — то это будет Грэм — он мне желание должен.

— Какое странное у тебя желание, — не сдержался я. — Чтобы мужик с мужиком поцеловались… Милая, мы в 21-м веке, зайди в любой гей-клуб и смотри сколько хочешь! Хотя нет, это было в 20-м… Сейчас это можно увидеть вообще везде. Ромио, я бы на твоем месте насторожился…

— Он в порядке, — вздохнул Ромео, совершенно не собираясь настораживаться.

— Мы это определили два дня назад, — возразила Ника. — И вот к чему это привело. Что-то он не очень похож на человека, у которого все в порядке.

— Да ладно, Грэм вот, например, на хирурга вообще не похож, — поддержал разговор я. — Да и я тоже, если честно, не очень… И что, нас теперь увольнять, что ли?

Грэм фыркнул. Мне стало так интересно, что происходит с мимикой этого твердолобого неразговорчивого тиранозавра, что я заставил себя открыть глаза.

Тиранозавр хмуро улыбался.

— Доброе утро, — кивнул он.

— Как пациент?

— Жив.

— Подробнее?

— Ждем тебя. Ухудшений нет. Если и есть, то не просматриваются.

— Что шеф?

— Тоже жив, — ухмыльнулся Грэм. — Ждет тебя. Давить не будет, — добавил он через паузу, — сказал, чтобы ты лечился столько, сколько сочтешь нужным.

У меня по спине пробежал холодок.

— Грэм… Он точно жив?

— Угум. Живее всех живых.

— Вот это как раз меня и пугает.

— Не боись, я сегодня добрый.

— А вот теперь я вообще в панике, — признался я и завопил. — Люди! Кого уже успел сожрать этот улыбающийся крокодил?! Чьи недогрызаные кости застряли у него в зубах и в такой неестественной улыбке ему пасть растянули?

— Да ладно, мы с ним просто поговорили. По душам.

Мне сразу представился паяльник. И еще утюг. И наманикюренная рука шефа, прикованная наручником к батарее.

— И что ты ему сказал? — дурацкий вопрос, понимаю, но… вдруг в перерывах между пытками они обсуждали, например, результаты футбольного матча? Ну мало ли?

Грэм равнодушно пожал плечами.

— Я сообщил пациенту, что операция переносится, так как наш дорогостоящий рентген-аппарат вышел из строя, а без него оперировать бессмысленно. Шеф при этом присутствовал.

— Та-а-ак?

— А потом он вызвал меня в кабинет…

— Стоп! То есть, сам вызвал?

— Ну да…

— Вы не случайно встретились в коридоре, в лифте, на лестнице… Сам вызвал в кабинет?!

— Ну да, а что?

— Да ничего. Кроме того, что шеф либо напрочь лишился инстинкта самосохранения, либо разума. Либо изменил своим правилам и решил испытать судьбу. Я б так не смог.

— Он вызвал меня в кабинет, — флегматично продолжал Грэм, — спросить, насколько серьезна поломка этого рентген-аппарата. Я ответил, что поломка серьезная, и если его вовремя не починить, то он нае… — он покосился на Нику, — навернется к чертовой матери.

— И все?

— И все, — улыбнулся Грэм.

Утюг и паяльник потеснились, пропуская бензопилу, которая тут же заняла свое место в моем ассоциативном ряду.

— А он что?

— Сказал, чтобы ты лечился… Да что ты до меня доколебался, я его пальцем не тронул!

Я вздохнул, понимая, что правды мне никогда не узнать.

— А теперь кто мне скажет, сколько я тут еще буду прохлаждаться? — задал я вопрос в «общий чат». Вопрос повис в воздухе. Интересно как… — Слушайте, судя по вашей реакции, я либо умираю, и вы еще не посчитались, кто мне об этом сообщит, либо вы так обрадовались, что у вас появилась возможность от меня отдохнуть, что даже забыли поставить диагноз.

— Алекс, — потупила глаза Ника. — Успокойся. Ты не умираешь.

— Значит, второе. В принципе, я так и думал — если бы я умирал, вы бы сразу мне об этом сообщили. Радостно и хором.

Ника страдальчески закатила глаза.

— Алекс, никто ничего не забыл…

— А проверить, выключен ли утюг? А поменять рыбкам воду? А…

— Господи, лучше б он спал!

— Ника, я об этом думаю всякий раз после незащищенного секса с проституткой — лучше бы он спал! Ведь если бы он спал, а не вставал по стойке смирно каждый раз, как только…

— Меня не интересуют подробности твоей интимной жизни! — завопила Ника.

Черт, неужели я ей и правда нравлюсь?! Нет, не так. Неужели она и правда меня хочет? Проблема…

— Ника, вот чего было об этом орать? — нет, все-таки язык мне надо было ампутировать еще при рождении. — Теперь полбольницы в курсе того, что, во-первых, у меня есть интимная жизнь, и, во-вторых, что тебя это беспокоит.

— Алекс, я должен набить тебе морду, — засопел Ромео.

— Хочешь поговорить об этом?

— Нет, я не хочу говорить! Я хочу набить тебе морду!

— Ты сказал не хочу, а должен, это разница, — поправил его я. — То есть я оскорбил твою девушку, и ты, как честный человек, должен покарать обидчика. Но обидчик — твой коллега, что в принципе для тебя значения не имеет, и к тому же прикован к койке, что для тебя имеет принципиальное значение. Причем, прикован в койке в буквальном смысле, а не в том, который вы обычно вкладываете в эти слова во время своих сексуальных игр.

— Алекс, заткнись!

— А, значит, игры все-таки были? — подмигнул я.

— Не перебивай его, только хуже будет, ты же знаешь, — Ника положила руку на плечо своего верного рыцаря.

— Очень верное замечание! Итак, вернемся к нашему вопросу. Перед тобой дилемма почти шекспировского характера — бить или не бить? Не бить — девушка вроде как обижена, бить — калечного да убогого?! Но совсем не бить нельзя, так как девушка оскорблена, и спустить мне это с рук значит показать себя трусом. Так что… Предлагаю альтернативу. Ты можешь набить морду Грэму.

Грэм заинтересованно приподнял бровь.

— А с какого… — прошипел Ромео, от неожиданности чуть не лишившись дара речи.

— Да, мне тоже интересно, — полюбопытствовал Грэм.

— Поясняю, — я так мило улыбнулся, что, если бы увидел свою физиономию в зеркале, меня бы, наверное, стошнило. — Во-первых, он сам сказал, что он сегодня добрый, а такой удачей грех не воспользоваться. Во-вторых, он большой, ему не будет больно, он даже не почувствует. А в-третьих, после этого гарантировано никто не назовет тебя трусом. И потом, он мне тоже желание должен. Брехня, конечно, но чем я хуже Ники?

— Так, все, прекратите этот балаган! — замахала руками оскорбленная девушка.

— Давно пора, — согласился я, отстегивая датчики, капельницу и прочие приспособления. Ника завопила и попыталась перехватить мои руки, но Грэм ее остановил, мягко, но как-то… как бы это… непоколебимо. — Мне нужны мои вещи и кабинет. И час времени. И можно готовить операционную.

Грэм молча передал Нику ее ревнивому мавру, после чего я почему-то снова оказался на его плече.

— Так, вот до этого момента мне было все понятно, — попытался я тактично выяснить причину своего перемещения. — Грэм, прости, пожалуйста, что отвлекаю, но ты не заметил, случайно, что у тебя к спине какой-то психопат прилип? И болтается теперь у тебя на плече, как… гм… язык у восьмидесятилетнего сексоголика после трудовых подвигов, — не обращая внимания на мой треп и, собственно, на меня, как на груз и личность, он стремительно вышел из палаты. — Если заметишь, сгрузи его на что-нибудь не очень твердое, и по возможности, аккуратно.

— Договорились, — хмыкнул мой неожиданный похититель, ускоряя шаг.

— Грэм, я тебе тут не сильно мешаю?

— Нет.

— А куда мы…

— В кабинет.

— Понял.

На самом деле я мало что понял, но у меня, в отличие от шефа, инстинкт самосохранения, слава богу, еще работал. Перед моим мысленным взором замелькали не только утюги, паяльники и пилы, но также скальпели, шприцы, зажимы, жгуты, трубки, иглы и прочие инструменты, которые можно использовать с фантазией. Так что я решил не спорить и помолчать.

Мы вошли в лифт. Я подумал, что неплохо было бы научиться молчать еще тише, и затаился, даже дышать почти перестал.

— Ты там жив? — каким-то странным тоном спросил Грэм.

— Да.

— А чего молчишь? — а, это он так беспокоится!

Я попытался пожать плечами.

— Тебе плохо? — видимо, он истолковал мои движения по-своему.

— Не-не-не, все отлично! Мне лучше, чем когда бы то ни было!

— Алекс, я тебя сейчас по стенке размажу! — рявкнул Грэм. — Ты чего, меня боишься, что ли?!

— Пока мы находимся в закрытом узком помещении, в котором кроме нас никого нет, и пока я нахожусь у тебя на плече, я отказываюсь отвечать на подобные вопросы.

Грэм засопел.

— И потом, тебе не кажется, что это несколько нелогично — сначала пригрозить человеку расправой через размазывание о стенку лифта, а потом возмутиться, что этот человек тебя боится? — не выдержал я.

— Ты меня боялся еще до угрозы, — проворчал Грэм.

— И чтобы развеять мои опасения, ты любезно предложил меня размазать, — кивнул я. — Спасибо, доктор! Вот теперь точно не страшно! — он насупился. — Ты только в следующий раз если еще что-нибудь нестрашное будешь говорить, не забывай, что если я обделаюсь, вонять будешь ты.

Он хотел что-то сказать, но дверь открылась. По странной заминке моего бронетранспортера и непрерывному гомону раздраженных голосов я понял, что коридор по какой-то причине переполнен разновозрастными страждущими обоих полов.

— Сволочи! Уроды шестилапые! Враги галактики! — дико заорал я. Грэм дернулся, но устоял, только зубами скрипнул. — Братья земляне, не верьте им! Санитары — переодетые марсиане! Марсиане — предатели! Политические проститутки! Они прогнулись перед Бетельгейзе! Бетельгейзе захватили Марс и теперь движутся на нас! Атака придет с Луны! У них там база! — народ шарахнулся от нас, как от чумы, открыв нам «зеленый коридор», чем Грэм тут же и воспользовался. — Пытайте меня, сколько хотите, я не сдамся!

Пока он нес меня, я нес какую-то ахинею, размахивая руками и периодически лупцуя его по спине. Мой бронетранспортер так стойко сносил все мои оскорбления и побои, что я начал подозревать, что он и правда марсианин. Или бетельгейзер. По крайней мере, не человек, это точно.

— Будешь принимать наркотики, тебя тоже марсиане унесут, — неожиданно буркнул Грэм вжавшемуся в стену пареньку, опровергнув мою гипотезу о его внеземном происхождении. Паренек кивнул и поклялся избегать любой наркоты, даже кофе…

О! Кофе!

— Грэм, тормозни у автомата, надо дозаправиться.

— Чего?! — он так опешил, что остановился.

— Мне один эспрессо и шоколадку. С орехами. Черную. А вы что будете? — спросил я очаровательную блондинку, застывшую около кофейного аппарата. Блондинка моргнула и уставилась на нас, как будто мы действительно прилетели с Марса. — Хотите, подвезу? Запрыгивайте, у него второе плечо свободное.

Грэм обрел подвижность и рванул дальше. Блондинка так и осталась стоять, изумленно глядя нам вслед.

— Что-то я не понял, это что, статуя? — высказал я свое подозрение. — Типа, облагораживают помещение предметами искусства? Или ее просто паралич разбил? Грэм, нам надо вернуться, вдруг ей нужна помощь…

— Психиатра. Как и всем, кто общается с тобой больше минуты. А тебе — травматолога. Скоро понадобится. Если не засунешь свой язык в свою же задницу.

— Грэм, ты снова нелогичен, — вздохнул я. — Во-первых, помощь травматолога мне понадобится, как раз если я попытаюсь сделать то, что ты сказал, так как я себе таким образом шею сверну или позвоночник сломаю. А во-вторых, я не специалист по орально-ректальным процедурам.

— По каким процедурам?! — он остановился у моего кабинета, нашаривая в кармане ключ.

— По орально-ректальным, — невозмутимо повторил я. — Все вам объяснять надо! Орально-ректальные процедуры, — занудил я голосом лектора, — это такие процедуры, которые выполняются с участием языка и задницы.

— Это я как раз понял, — если я правильно распознал его интонацию, он трясется от сдерживаемого смеха. — Я не пойму, как тебе слова-то такие в голову приходят!

— На карачках приползают! Так вот, специалисты по орально-ректальным процедурам всегда знают, когда кому лизнуть зад, а когда свой язык в свой же зад засунуть. Вот был бы я таким специалистом — сделал бы карьеру уже давно и получал бы кучу денег.

— Да ты и так вроде не бедствуешь, — хмыкнул Грэм, открывая мой кабинет. Откуда у него ключи?! — Мастер принес, не заводись, — добавил он.

— Да, не бедствую, — согласился я. — А то бы вообще как сыр в масле катался. Был бы зав. отделением хотя бы…

— Неа, — он сгрузил меня на мой любимый диван. — Зав. отделением тебя бы никто не сделал. Потому что ты — псих.

— И где логика? Бумажной работой психам, значит, заниматься нельзя, а людей резать — можно?

— Ну о том, что ты псих, знаю только я. Вернее, знал только я, — неожиданно рассмеялся он. — До твоего сегодняшнего показательного выступления. С марсианами… Теперь в этом уверена вся больница вместе с пациентами. Кстати, — он снова стал серьезным, — если тебе интересно, как раз я тебя психом не считаю.

Вот так поворот!

— Грэм, погоди, — опешил я. — Но ты же сам присутствовал на всех моих операциях… Ты же сам видел…

— Да, видел. Поэтому так и говорю. Не знаю, кто ты, но не псих — это точно.

— То есть, «не знаю, кто ты»? — с каждой минутой я понимал его все меньше и меньше.

— Или что ты. Правда, не знаю. Может, марсианин, — сбросив серьез, подмигнул он. — Ладно, не грузись. Отдыхай. Еду сейчас принести или когда проснешься?

— Сейчас. И когда проснусь тоже.

— Хм! — удивился Грэм. — Аппетит появился?

— Угу.

— Странно, я думал, что тебя после этих полетов мутить будет…

— Грэм, голову включи, ты же врач! У меня анемия, а не похмелье! Меня мутило от слабости и головокружения, потому что кровь к мозгу нормально не поступала.

— Ага, — сообразил он. — Я тебя перевернул, кровь к голове прилила, и ты снова готов спасать галактику от марсиан. Понял. Может, тебе операцию вверх ногами провести? Ты пока подумай. Я за едой.

Он скрылся за дверью. Я чего-то не понял. Что это он такой веселый да разговорчивый? Уж не влез ли этот Железный Дровосек в мои сокровенные запасы и не пошарился ли среди моих драгоценных таблеточек? Вот только этого еще не хватало! Что делать с пьяным Грэмом, я хотя бы теоретически представляю, а вот что делать с Грэмом обдолбанным?! Да еще и во время операции, где я и себя-то контролировать не могу…

…В дверь как-то странно поскреблись. Кошки? Собаки? У меня что, галлюцинации? Или я на самом деле ветеринар? А все остальное — плод моего воображения?

— Я вам кофе принесла… — статуя ожила! Блондинка из кофейного аппарата! — Здесь эспрессо и шоколад. Черный. С орехом. Как вы просили. А вашему доктору — латте. Он его уже выбрал, но потом развернулся и вы умчались… Так быстро…

— А ты покататься пришла? Поздно, милая. Скачки закончились.

— Да я просто…

— Забудь, — я взял с подноса шоколадку. Ну вот, жизнь налаживается! — А что там за бардак в коридорах? Что, у нас эпидемия?

— Нет. Говорят, диспансеризация.

— У нас?! — кажется, я пропустил что-то важное. Грэм убил шефа и нас всех пустили с молотка. Или передали государству. — Так у нас же частная клиника!

— Я не знаю, — виновато улыбнулась бывшая статуя. — Я здесь недавно работаю.

— Логично, — кивнул я, уплетая свое спасительное лакомство. — Кофе с сахаром?

— Нет…

— А латте?

— Да…

— Отлично!

— Но латте — это для доктора! — возразила она.

Пару секунд я пытался въехать в суть проблемы. Для доктора… А я кто? Откусил еще один кусок шоколадки. Мозги начали работать чуть интенсивнее. Давай же, заводись, машинка! Сколько можно тупить, пора включаться в работу!

— А, ну да, — еще раз кивнул я. — Ничего, доктор не обидится. Он добрый. У него просто вид зверский, а внутри он очень мягкий.

— Я так и подумала, — просияла она.

— А что тут думать, мы внутри вообще все мягкие, — пожал я плечами. — Это снаружи у нас — кости и мышечный каркас. А внутренности обычно мягкие. Ну, если здоровые, конечно.

Блондинка потупила глазки. Какая бесстрашная маленькая девочка!

— А где доктор? — как бы невзначай спросила она, оглядываясь по сторонам.

— А я его съел, — я с наслаждением проглотил шоколад.

— Неправда, — робко улыбнулась блондинка.

— Конечно, неправда, — я тоже улыбнулся, показав зубы, чтобы она убедилась, что кровью они не запачканы, и ничей ноготь между ними не торчит… а заодно полюбовалась моим хищным оскалом. Несмотря на нездоровое пристрастие к кофе и сигаретам, зубы у меня белые. А клыки почему-то острые. Ну, не сильно, конечно, но слегка заостренные. Не знаю уж, с кем грешила по молодости моя замечательная матушка и кому продавала душу, но, чувствую, сюрпризов я еще в жизни огребу немало. И окружающие тоже. — Это и не может быть правдой, — я продолжал глумиться, чувствуя себя при этом все лучше и лучше. Все-таки права Вероника, я действительно мудак! — Приготовление пищи занимает некоторое время. Даже если бы я решил съесть его сырым, мне пришлось бы его хотя бы разделать, что тоже делается не быстро. Единственно, что можно сделать быстро — это заглотить его целиком. Но он больше меня почти в полтора раза, так что это тоже исключается.

Блондинка приподняла бровь и слегка побледнела.

— Нет, это тоже было бы возможно, — я уже не мог остановиться, — если бы я сначала трансформировался в тварь с огромным желудком, превышающим по размерам предполагаемую жертву. Но тогда мне опять-таки понадобилось бы время, чтобы перед трансформацией снять с себя одежду, а потом надеть ее снова, иначе ее разорвало бы в клочья. Да и успеть переварить его тоже бы не мешало, иначе в клочья разорвало бы меня — при обратной трансформации.

— Вы так красочно все описываете…

— А то! — довольно хмыкнул я, доедая шоколад. — Так что не переживай. Конечно, твоего драгоценного доктора я не съел. Я его просто расчленил и аккуратно сложил в шкафчик. Можешь подойти посмотреть.

Она подпрыгнула на месте.

— Да что ты как маленькая, шучу конечно! Это же не паззл и не конструктор «Лего», чтобы его аккуратно складывать, да и когда? Время, все упирается во время… Просто тупо затолкал тушу в шкаф, и всего-то…

— Вы что, надо мной издеваетесь?!

— Бинго-о-о! — объявил я. — Дал бы тебе в качестве приза чашечку эспрессо, но у тебя и так пульс учащен, так что обойдемся без кофе. Хотя… — я задумался на мгновение, — а чего это я один на износ работаю, пусть кардиологам тоже что-нибудь перепадет, чтоб не прохлаждались — пей, деточка, пей!

Деточка отодвинулась от кофе, косясь на стакан с опаской, как будто оттуда вот-вот должно показаться лох-несское чудовище.

— Слушай, Красная Шапочка, — зевнул я, — а ты что тут вообще делаешь?

— Я?

— Ну, что я тут делаю, мне, слава богу, известно. А вот ты…

— Я принесла вам кофе… — хлопнула ресницами блондинка.

— А кроме этого в твоей биографии было что-нибудь интересное? Кто ты, что ты делаешь в больнице, как ты прошла в кабинет?.. И почему ты вообще решила принести сюда кофе?

Красная Шапочка на меня посмотрела так, как будто я задал наиглупейший в жизни вопрос.

— Вы просили кофе, я его принесла…

— Спасибо, конечно, но я не тебе заказывал, а моему бронепоезду.

— Простите, а мне показалось…

— Так, забыли про кофе. Ты как вообще сюда попала?

— У меня стойка рядом с кофе-автоматом, я рекламирую новый косметический кабинет… А что-то не так?

— Нет, мне просто интересно, — в мою нездоровую голову начали закрадываться какие-то подозрения, но я еще до конца не понял, какие. — Получается, что в любое время в любое помещение больницы может войти кто угодно и пронести туда что угодно?

— Простите, я не поняла…

— Ну смотри, предположим, я не пациент, а врач — ну это так, в качестве бреда. Предположим, что это — мой кабинет, — блондинка улыбнулась. — Действительно, смешно пошутил. Ну хорошо, предположим, врач не я, а этот парень с внешностью тролля и душой эльфа, который меня сюда припер на закорках. Предположим, что он лечит сказочно богатого пациента, и, как это часто бывает со сказочно богатыми людьми, кто-то очень не хочет, чтобы этот пациент выжил. А через час операция. Что делать? Пациента охраняют, его не устранишь. Значит, что надо сделать? Правильно, устранить врача. Как? Отправить к нему Красную Шапочку с пирожками. То есть, блондинку с кофе и шоколадом Благо, за минуту до этого один псих, к которому он, судя по всему, довольно лояльно относится, требовал означенный набор продуктов. В шоколад что-то подмешать сложно, он все-таки в упаковке, а в кофе можно налить или насыпать все, что угодно. Одна проблема — принеся пирожки, Красная Шапочка обнаруживает в избушке не бабушку, а серого волка. Незадача, да? — я поправил перчатки.

Блондинка в ужасе следила за моими движениями.

— А зачем вам перчатки? — замирающим шепотом прошелестела она.

— А чтобы удобнее было тебя резать, моя деточка! — заорал я.

Блондинка вскочила с места и завизжала. Дико и пронзительно. В кабинет тут же влетел Грэм — интересно, кстати, а почему не охрана? Грэм сопли размазывать не стал, рявкнул на нас обоих так, что из окон чуть не повыскакивали стекла и слабонервные пациенты в ближайшем коридоре. Я сам подавил желание выскочить из окна только потому, что мне было дико любопытно, что же будет делать Красная Шапочка. Девочка, не будь дурой, тут же заткнулась, но ниоткуда выпрыгивать не стала, она просто разрыдалась, повиснув на шее у Грэма.

— Женщина, отойдите от экспоната, — подал я голос, не сводя глаз с ее рук — а вдруг она пистолет из сумочки вытащит? Или скальпелем полоснет? От этих блондинок можно всего ожидать! — Это Железный Дровосек, его нельзя слезами обливать, он заржавеет!

— Алекс, %%%%%%%!!! — прошипел Грэм. — Что, черт возьми, здесь происходит?! Тебя можно хоть на минуту одного оставить?!

Черт возьми? Что за странный оборот после «%%%%%»? Его послали за едой, а он сбегал на курсы хороших манер, что ли?!

— Я вот то же самое хотел спросить — можно меня одного оставить? А то только я оказываюсь один, тут же кто-нибудь притаскивается. Я уже большой мальчик, я не боюсь темноты, могу оставаться без присмотра и даже могу спать один! Только о последнем никому не говори — пусть все думают, что я сексуальный маньяк, так прикольнее.

— Что ты маньяк, и так все знают.

— А что сексуальный?

— Алекс! Что тут произошло?

— Она хотела меня отравить! — заявил я. — То есть, тебя. Принесла кофе, что-то в него подсыпала. Чтобы операция либо не состоялась, либо прошла не так, как надо. В общем, чтобы пациент умер!

Грэм поднял глаза к потолку, беззвучно шевеля губами.

— Я ничего плохого не делала! — прорыдала Красная Шапочка. — Я просто принесла кофе!

— Я знаю, — рявкнул Грэм. — Не слушайте его, он же псих.

— Настоящий?!

— Ну не игрушечный точно. Не верите — можете проверить. Палками, например, побить.

— Правда? — шмыгнула носом блондинка, со смущенной улыбкой высвобождаясь из его объятий. — Я действительно вам ничего не подсыпала в кофе, — она смотрела на меня с таким укором, как будто я на ее глазах хладнокровно расчленил ее любимую канарейку. Или сожрал. Так же хладнокровно, сырую и заживо.

— А кто подсыпал? — прищурился я.

— Ваш начальник, — теперь она смотрела на меня в упор. — Он сказал, что это заменитель сахара, и что вы употребляете только такой.

Дзыыыыынь! Что-то у меня в голове замкнуло и заработало. Шеф выматывал меня трехсуточными операциями, довел до полного изнеможения, а теперь еще и поручил пациента, которого кроме меня никто не прооперирует. А теперь он подсылает мне эту Красную Шапочку! И подсыпает в кофе «заменитель сахара» — какой он добавил наркотик, я не знаю, но после него я либо вырублюсь, либо что-то сделаю не так. А если кто предъявит претензию клинике, все можно свалить на меня — я постоянно на таблетках, а сейчас к тому же официально болен. Кто меня недавно видел, смогут подтвердить, что я неадекватный и мог переборщить с наркотой или что-то напутать — дозировку или таблетки. То есть, ему не надо, чтобы я провел операцию, ему надо, чтобы я ее не провел… Особенно после того, как я сообщил Грэму, что смогу этого парня вылечить — насовсем. А ему этого совсем не надо. Потому что как только парень умрет, шеф получит откат от наследника.

Ловко… Мой шеф меня подставил… И возможно хочет меня убить. А Красная Шапочка — насколько она информирована? Ей просто поручили принести кофе, или же она знает нечто большее?

— А ты не дурак, Алекс Лето, — неожиданно ухмыльнулась блондинка, — но все же так и не понял, кто тебе звонил в шесть тридцать…

Буквально через одну секунду она выхватила из сумочки пистолет и направила мне в лоб. А через две — снесла мне выстрелом голову.

Глава 5

— Алекс, %%% %%%!!! Какого %%% ты тут %%%%%%?!! Тебя хоть на минуту можно оставить без присмотра?!

Грэм орал на меня так, как будто я отпиливал ему ногу, тупой пилой и без наркоза. Но мне было плевать на его вопли — я сам орал не менее вдохновенно. И у меня был, между прочим, повод — мне только что прострелили голову.

Правда, скоро до меня начало доходить, что люди с прострелянной головой не орут и, тем более, не думают. Это меня несколько отрезвило, но не успокоило. Я заткнулся и уставился на взбешенного Грэма, в надежде на то, что он хоть как-то прояснит ситуацию. Только вот Грэм ничего прояснять не собирался. Напротив, он ждал этого от меня. Он так же, как и я, замолчал, и теперь сверлил меня взглядом, готовый пришибить в любую секунду, если я не дам развернутый ответ на его четко сформулированный вопрос. И что-то мне подсказывало, что если я отвечу неправильно, он меня тоже пришибет.

— Идиотская ситуация, не так ли, коллега? — нарушил я молчание, понимая, что еще мгновение, и независимо от того, скажу я что-нибудь или нет, моя голова превратится в тыкву.

Коллега скрипнул зубами, сжав кулаки так, что костяшки пальцев побелели.

— Дабы избежать возможного недоразумения, — я многозначительно покосился на его высокоразвитые кулаки, — хочу пояснить, что с удовольствием отвечу на все ваши вопросы, но только после того, как получу необходимую информацию от вас…

— Алекс, ты чего, сдурел?! — опешил Грэм.

— Нет. Просто жить очень хочется, — признался я, не сводя глаз с его кулаков.

Он посмотрел на свои руки. Потом на меня. Потом еще раз на руки. Выдохнул.

— Логично, — кивнул Грэм, разжимая пальцы.

Я мысленно воздал хвалу всем возможным богам, а также демонам, духам предков, зубным феям и гоблинам-шаманам — неизвестно, в чью юрисдикцию входит контроль над этим чудовищем.

— Так что у тебя тут случилось? — почти добродушно спросил он.

— Я сам не очень понял, — поежился я… Что случилось, что случилось… Спятил я, вот что случилось! Причем, кажется, на этот раз окончательно… — Дело было так… Ты вышел, ко мне пришла Красная Шапочка… То есть блондинка с подносом, принесла кофе и шоколадку. В кофе она подсыпала какую-то дрянь по приказу шефа, чтобы пациент умер, а шеф получил бабло. А потом я ее разоблачил, и она выстрелила мне в голову.

— Круто, — причмокнул Грэм.

— А ты при этом присутствовал.

— Еще круче. Умеют же люди отдыхать!

— То есть?

— Ну пока я тупо за жрачкой ходил, у тебя столько всего интересного произошло… Я думал, ты просто поспишь, как все нормальные люди, а тут такое…

— То есть?!

— Алекс, иди в задницу, тебе просто кошмар приснился.

— Что?!

— Оглох, что ли? Ты уснул, тебе приснился кошмар. Такое бывает.

— И это…

— Нет, на самом деле ничего этого не было.

— И…

— И это не было галлюцинацией. Просто кошмар.

— Но…

— Да, кошмары чаще всего бывает трудно отличить от реальности. Потому они и кошмары. Было б не похоже, их бы никто не боялся.

Я насупился. Он протянул мне какой-то закрытый стакан с трубочкой.

— А ты…

— Да, я уверен, что это был кошмар, а не галлюцинация. Ты спал. У тебя диван смят и на щеке отпечаток подушки.

Я выдохнул. Слава богу! Значит, я еще хотя бы частично вменяем… Я взял в руки непонятную грэмовскую «жрачку» и сделал глоток. «Жрачка» оказалась каким-то коктейлем. Вкусным, но непонятным.

— А нормальной еды не было? — пробурчал я.

— Нормальная еда для нормальных людей, — усмехнулся он, но все же объяснил. — Тебе пока нормальную еду нельзя. Потому будешь сосать «завтрак чемпионов» — протеиново-углеводный коктейль.

— Грэм…

— Алекс, заткнись, пожалуйста, — устало попросил он. — Пей. И приходи в себя. Быстрее.

— Один вопрос можно?

— Только один.

— Если ты понял, что мне кошмар приснился, какого хрена ты на меня орал?!

Чудовище довольно оскалилось.

— Потому что случай представился, — хмыкнул он. — На тебя поорать. Такую возможность грех упускать.

— А если серьезно? — прищурился я. Уж кто-кто, а этот монстр случая ждать никогда не будет — если захочет, и наорет, и морду набьет, ему для этого приглашений не надо. Другое дело, что он спокойный, как медитирующая черепаха, и не понимает высокой культуры ора, то есть орать просто для удовольствия или чтоб выпустить пар — не умеет. Он орет чисто функционально — или чтоб докричаться до кого-нибудь или… Ну не знаю, если случилось что-то экстраординарное.

— А если серьезно, то… Наверное, просто с перепугу, — признался он. — Иду со жрачкой, слышу — ты орешь, как будто тебя убивают. Влетаю — ты сидишь, за голову держишься, и продолжаешь орать, а в глазах такой ужас… И никого нет.

Ага. Сначала он решил, что меня мочат, потом — что я спятил. В принципе, и то и другое не далеко от истины — я спятил, и мне привиделось, что меня замочили…

— Алекс, это был сон, — почему-то повторил он.

— Да я понял уже…

— Понял, но не поверил.

Я махнул рукой. Ну, не поверил. Потому что уже давно перестал верить в собственную вменяемость. Но дело не в этом. А в том, что… этот громила действительно за меня испугался?! Эх ничего себе! Бывают же сюрпризы!

— Так, все, — решительно заявил я, отставляя пустой стакан из-под «завтрака». — Теперь это все уже неважно. Это было в прошлой жизни, и та моя жизнь закончилась. Выстрелом в голову. И не стоит к этому больше возвращаться. Надо возвращаться к работе. Я в душ и в операционную. Ты со мной?

— В душ? — приподнял он бровь.

— Не-не, спасибо, там я как-нибудь сам. Я и так накосячил сегодня, еще не дай бог мыло уроню…

— Соображаешь, — он опять оскалился. — А говоришь — спятил, голову снесли!

— Грэм, я псих, а не дебил. Ты как врач должен видеть разницу… Господи, что было в этом коктейле? У меня уже в ушах звенит от собственного трепа!

Он как-то странно на меня посмотрел… да нет, что там посмотрел, просто вытаращился — дико и обалдело, как будто я неожиданно заговорил на марсианском или каком-нибудь бетельгейзерском языке.

— То есть… Обычно ты молчишь? — выдавил из себя он.

— Нет, обычно я не молчу. Но делаю это не столь интенсивно.

— У тебя просто шок. Это пройдет.

— Отлично! — всплеснул руками я. — Вот свезло так свезло! Это я про пациента. Все врачи от него отказались, и единственный, кто согласился его оперировать — это обдолбанный психопат, с анемией и в состоянии шока! Мне одному кажется, что в этой ситуации заверения шефа, что за него возьмется лучший врач клиники, звучит несколько натянуто?

Грэм кивнул.

— Да, натянуто, — не стал спорить он. — Но если ты не будешь его оперировать, натянуто звучать будешь ты. И натянет тебя шеф.

— А если буду, то натянут всю клинику! Хотя… — внезапно успокоился я, — когда меня это останавливало? Группен секс? Йа-йа, натюрлих! Скажи ребятам, пусть готовят операционную, я быстро. Вискаря только вмажу для полного катарсиса и поехали.

Грэм опять хмыкнул, но уже как-то более естественно. И вышел.

Отлично!

Я не глядя протянул руку и включил музыку. Грохнули ударные, взревели басы, забилась в истерике скрипка, душераздирающе взвыла электрогитара. Все-таки я и правда маньяк — все это безумие, способное взорвать мозг нормальному человеку, меня успокаивает. Хорошо, что у меня в кабинете стены звуконепроницаемые. Вообще, надо признаться, у меня в больнице самый роскошный кабинет. Его и кабинетом назвать нельзя — скорее, комната отдыха. Здесь есть душевая, туалет, диван, кресла, столик, бар, музыкальный центр… И стены как в студии звукозаписи. Прямо VIP номер в отеле. Только без джакузи и лоджии с видом на океан.

На самом деле все это — не мои придури. Во время операции я сильно выдыхаюсь. Не знаю уж, как это все объясняется с точки зрения здравого смысла, но энергии я затрачиваю очень много. Поэтому мне надо хотя бы полчаса, чтобы придти в себя — восстанавливаюсь я, кстати, тоже быстро. Но для этого мне нужны условия. Особенные. Исключительно комфортные. Шеф это понял и без разговоров мне их предоставил. Да, такой кабинетик стоит недешево, но на мне не экономят — я приношу больнице львиную долю дохода и заменяю несколько дорогостоящих аппаратов. Причем, я намного дешевле и проще в эксплуатации. Поэтому мне прощается многое. Я это знаю и нагло пользуюсь. Ну а кто бы не пользовался? Хотя не так уж и нагло — на самом деле, я неприхотлив. Да что там, я почти аскет!

Я принял душ, оделся, тщательно вымыл руки, надел стерильные перчатки. Открыл свою «шкатулку с драгоценностями» или то, что люди обычно называют аптечкой. Но у меня назвать это аптечкой язык не поворачивается — в этой «шкатулке» каждый «драг» имеет очень большую ценность. Если не по меркам драгдилеров, то для меня лично. А также для моих пациентов и для всей клиники — одним словом, для тех, кто заинтересован в моей вменяемости. Я нашарил пару коробков своего любимого успокоительного, рассовал их по разным карманам — я теперь без запаски никуда! — и сразу почувствовал себя лучше. Что ни говори, а в затяжном прыжке для меня главное — не чувство свободного полета, а парашют за спиной и твердая уверенность в том, что в нужный момент он обязательно раскроется. Хотя чувство свободного полета мне тоже нравится. Но… В общем, видимо, я не экстремал. Ну что ж, у всех свои недостатки.

Теперь осталось выпить чашечку кофе и спасти того бедолагу, что ждет не дождется, пока «лучший врач больницы» мозги в порядок приведет. Я включил плитку, налил в турку воды, насыпал кофе. Из автомата, конечно, быстрее, но мне не надо быстро, мне надо, чтобы голова заработала.

Интересно, почему мне приснилась именно эта блондинка, которую я встретил у автомата? Да еще и в такой оригинальной роли…

Сон, это все сон. И что пациента хотят убить — это сон, и что шеф в этом замешан — тоже. Все хорошо. Никто меня не травил, не подставлял, и голову мне никто не простреливал. И вообще у меня все в порядке. И я не псих…

Я не псих…

Кофе готов. Я, в принципе, тоже. Пару глотков этого божественного нектара, и я человек — прямостоящий, прямоходящий и даже временами разумный. Вот так на примере одного глотка кофе можно проследить синтез двух теорий — эволюции и сотворения. А также убедиться в том, что я действительно быстро восстанавливаюсь.

Итак, я восстановился и эволюционировал в какое-то непонятное чудовище, которым, собственно, и являюсь. Вот и чудненько. Значит, кому-то сегодня опять повезет… Вот и посмотрим. Один взгляд в зеркало — просто чтобы убедиться, что толпящийся в коридоре народ не будет падать в обморок от моего вида, а то кардиология у нас не резиновая… Да нет, вроде все в порядке, ну так, на взгляд человека неискушенного… психиатрией. Ну и ладно. Выключаем музыку. Ваш выход, маэстро!

Джбэнь! Я с шумом распахнул двери своего кабинета. Народ привычно шарахнулся, как стая испуганных голубей, но тут же снова вернулся к своему мерному курлыканью. Надо будет спросить у шефа, что тут за столпотворение, а то вдруг у нас и правда эпидемия, а я не в курсе…

Белой чайкой подлетела ко мне какая-то медсестричка, хорошенькая-прехорошенькая!

— Алекс… — неужели и правда ко мне? Ну надо же!

— Я тоже тебя хочу, но давай попозже, у меня операция, — не сбавляя ходу, ответил я.

— Так я насчет операции! — захлопала она ресницами, не отставая от меня ни на шаг.

— Тебе она не нужна, ты и так красивая.

— Вам просили передать, что все готово, ждут только вас.

— Как трогательно! Как приятно, когда тебя ждут! Ну тогда придется туда идти, а то я уже в баню собрался, даже халат надел…

— Простите, я не понимаю…

— И это прекрасно!

Джбэнь! Я распахнул дверь операционной. Какое-то у меня сегодня нездоровое пристрастие к шумному распахиванию дверей. А что, по-моему, эффектно. Как во дворце. Длинные-длинные коридоры и двухстворчатые двери. И вот так идешь из зала в зал, и — джбэнь! джбэнь! джбэнь! — все двери распахиваешь… Круто. Всегда так мечтал сделать… Наверное, у меня комплекс Наполеона. Только чудно как-то он выражается. Надо будет Нику порадовать новым симптомом…

— Доброе утро, господа! — ослепительно улыбнулся я. — Простите за опоздание, я тут ненароком чуть было не окочурился намедни… А у вас как дела? — обратился я к пациенту.

Парень удивленно заморгал, прямо как та птичка-медсестричка в коридоре — ну надо же, я и представить себе не мог, что у них может быть что-то общее… Ну кроме детей, имущества и венерических заболеваний.

— Так, понятно, — кивнул я. — Опустим прелюдию, перейдем к сути.

— Подождите! — почему-то остановил меня он.

— Да жду я, жду, чего вы так орете, как будто я вас резать собираюсь? — я снял одну перчатку и коснулся его запястья, со стороны это выглядело, как будто я пальпирую его пульс.

Так, что тут произошло во время моего отсутствия? Ага, опухоль обозлилась, подросла — совсем чуть-чуть, но все-таки — и активировала метастазы. И почки скоро откажут. Великая депрессия продолжается, народ безмолвствует, узурпатор сходит с ума и бесчинствует. Это плохо. Но поправимо. Это хорошо.

Я с трудом отнял руку, сделал глубокий вдох. Закрыл глаза. Рука скользнула в карман за таблетками, я открыл пузырек, но в последнюю секунду передумал — черт знает, как они на меня подействуют со всеми этими капельницами! Перед операцией лучше не рисковать. Попробую «вынырнуть» без них.

Можно и не «выныривать», но… Глубокое погружение хорошо, когда нужно выявить проблему. Когда нужно войти в мир тела пациента и понять, чем живет каждый его орган, каждая клетка. Но чтобы устранить неполадку, погружение не нужно. Это лучше делать извне. Такое состояние, в отличие от погружения, то есть полного отстранения от внешнего мира, я называю дрейфом. Это когда так же видишь чужое тело насквозь, видишь все проблемные участки, но сам при этом остаешься снаружи. То есть, живешь обычной жизнью с той лишь разницей, что на тебе как будто рентгеновские очки. Ну не совсем рентгеновские, но типа того. Чаще всего, прикасаясь к человеку, я сразу впадаю в режим дрейфа, автоматически. В этом режиме я вижу так только того, кого касаюсь, а вот если сразу ухожу в погружение, то потом какое-то время вижу так всех. И еще из погружения трудно вынырнуть. А это риск. Если пациент умрет, а я вынырнуть не успею — впаду в кому. По молодости-неопытности такое было…

— Алекс, ты здесь?

О, я слышу голос Грэма! Отлично! Значит, я «вынырнул». Можно открывать глаза. Кто-то протянул стакан воды. Я взял, выпил, вернул обратно, даже поблагодарил на радостях.

— В раковину окунуть? — любезно предложил Грэм.

— Не, не надо, — просипел я, потом откашлялся и заговорил уже практически человеческим голосом, — я сегодня уже наплавался, спасибо.

— Доктор, а что-то не так? — забеспокоился пациент.

— Да бог с вами, что тут может быть не так! — хмыкнул я. — От вас же просто так все врачи отказались… Для смеха… А так у вас все в порядке… Потому вы и здесь. У нас вообще особенная хирургия, мы режем исключительно здоровых людей.

— Да нет, простите, я не то имел в виду… — смутился пациент. — Я понимаю, что я болен…

— Это радует, — кивнул я. Все возмущенно на меня уставились, и мне пришлось уточнить, — в смысле, радует не то, что вы больны, а то, что вы это осознаете. Это говорит о вашей вменяемости, что исключает много неприятных симптомов. Что вы так смотрите, ваша болезнь далеко не самая паскудная, бывает намного хуже.

— Это радует, — в тон мне хмыкнул он. — В смысле, радует не то, что бывает много паскудных болезней, а то, что все они не у меня.

Я прищурился. А чувак молодчина.

— Вы все сказали? — уточнил я. — Мне очень приятно с вами поболтать, но прямо сейчас я занят — надо одного разговорчивого типа спасать. Не возражаете?

— Нисколько, — вздохнул он. — Я просто хотел спросить… У вас все в порядке, доктор?

— А, вы вон о чем! — я искренне удивился. — Да, спасибо, все отлично, а почему вас это тревожит?

— Ну как вам сказать…

— Никак не говорите. Но если хотите денег дать — давайте, мне сразу же станет лучше.

— Просто у вас вид бледный…

— Ой кто бы говорил! Да ладно, спасибо за заботу, все хорошо. Это я просто вида крови боюсь. Пара капель — и я в глубокой отключке. Я ответил на ваш вопрос? Теперь можно я поработаю?

— Да, разумеется… Но вы…

— Прекрасно. Теперь усыпите его и приготовьте скальпель, зажим и…

— Зачем?

— О боже, я начинаю завидовать тем, кто работает в морге, — простонал я. — Там тихо и никто не спорит. Усыпить вас, чтоб вы не болтали, а зажим — мне для ушей, чтоб я не слышал, как вы будете орать, когда я вас резать буду, а наркоз не подействует!

— Не беспокойтесь, это он так шутит, — пояснил какой-то женский голос из команды. — У нас даже примета есть, если Алекс улыбается — значит, сегодня никто не умрет.

— Очаровательно. Ставки на мою улыбку не делали? Давайте меня в китайскую тюрьму отправим, к смертникам, вот и посмотрим, как это работать будет!

— Алекс, не обижайтесь, — вкрадчиво промурлыкал женский голос, — просто мы уже давно с вами работаем и успели изучить, что если вы улыбаетесь…

— Так, все, хватит! Я вам что, Мона Лиза, мою улыбку изучать? У нас тут не Лувр, а операционная. Так что прекратили трындеть и слушаем меня внимательно…

Я начал раздавать всем указания, стараясь не смотреть на кивающие в такт моим словам анатомические пособия. А потом Ника удивляется, почему я не помню имен тех людей, с которыми работаю… Да я в лицо-то их не помню! Ну, то есть, я их очень хорошо помню и различаю, но… по другим признакам. Именно потому, что чаще всего я их вижу без лица…

Все-таки репутация — сильная вещь. Уж не знаю, какая репутация сильнее, лучшего хирурга или отмороженного психа, — но уже давно в операционной со мной никто не спорит… Ну, то есть до операции — могут, но во время — никогда. И — вообще никогда никто не спорит на медицинские темы. Я имею в виду свою команду, тех, кто мне ассистирует.

А может, еще потому, что Грэм — тоже сильная вещь. И если репутация в зубы не даст, то Грэм — может. А еще у него тоже — определенная репутация. И это чудовище вместе со своей чудовищной репутацией почему-то на моей стороне. Причина этого явления для всех загадка (как и для меня, впрочем, тоже), но с этим приходится считаться. Это как знаете, когда приходишь в глухую деревню, а местные жители тебя предостерегают, так и так, увидишь облезлого кота, не пинай, а то ночью придет из лесу большой зеленый медведь, ворота снесет, капусту сожрет, овец задерет, коров отдерет, на грядке нагадит, никто с ним не сладит… И вроде понимаешь, что никаких зеленых медведей не бывает, но кто-то же жрет капусту и гадит на грядках! А вдруг он?! Да хрен с ним, с этим котом, хоть он, скотина такая, мышей не ловит, но зато постоянно жрет вашу сметану… Много ведь все равно не сожрет, а прогонишь… Бред, конечно, но вдруг правда?! Ладно ворота, их починить можно, да и грядки почистить, но ведь перед коровами реально неудобно будет… И кота трогать перестают. Несмотря на то, что он продолжает жрать сметану, а мыши — подгрызать ваши крупы. Следующий этап — к коту все преисполняются благодарностью за то, что уже давно никто не ломает ворота и не портит скотину… И финальный аккорд — кот становится талисманом, он — тот, то охраняет народ от зеленого медведя!

Вот у нас то же самое. Почти. Правда, благодарностью ко мне вроде бы никто еще не преисполнился, но зато уже не трогают. И никто не спорит. По крайней мере, когда Грэм рядом. Нет, все-таки его репутация круче моей!

Итак, я раздал указания, потом снял вторую перчатку и… дело пошло.

В одной руке я держал скальпель, вторую просто прикладывал к месту разреза. Всеми правилами это категорически запрещается, но мне можно — это снимает боль и останавливает кровотечение. Не знаю, как это работает, но — работает, проверено. Если бы я мог еще резать рукой, вообще было бы супер. Скальпель делает очень тонкие разрезы, но он все же несовершенен… Это предмет, предмет инородный, он не чувствует… Но пока мне его заменить нечем.

Очень удобно оперировать, когда видишь, что нужно удалять, а что, напротив, нельзя задеть ни в коем случае. И видишь не на приборе а так, невооруженным глазом. Причем, так точно, как ни один прибор не покажет… В такие моменты я собой горжусь и не считаю себя психом. Ради таких моментов я и работаю. Да что там, ради таких моментов я готов не просто работать, а вкалывать сутками, без перерыва на обед и сон… Но, как показала практика, лучше этого все-таки не делать.

Моя команда работала слаженно. Они четко выполняли мои указания и, главное, не мешали мне делать то, что я делал. Я удалял поврежденные ткани, устранял «заторы» в аорте, чистил вены и полости… Инструменты сменялись у меня в руках, как… как даже не знаю что. Сказал бы, как ножи у кулинара или как препараты у алхимика, но я был быстрее. Скальпель, зонд, зажим, шприц, снова скальпель… Я истреблял вражеские войска с методичностью маньяка-убийцы, и кайфовал от этого невероятно. Все-таки я действительно маньяк… Нормальные люди так не работают… Да уж, не просто так ребята подметили — если Алекс во время операции улыбается, значит, сегодня никто не умрет… Сейчас я был готов не просто улыбаться, а прыгать от восторга. Меня удерживало только то, что, прыгая, операцию будет проводить неудобно.

Враг был разбит, его армия уничтожена. Вся. Я водил руками по разрезам, соединяя края — не знаю, поможет это ему или нет, но обычно после этого швы быстрее затягиваются. Хотя может, мне это просто так кажется… Но нет, тогда придется признать, что все остальное мне тоже кажется, а это не так. Потому что я не псих…

В ушах привычно зазвенело. Я выругался сквозь зубы. Этого еще не хватало! И ведь не остановишься сейчас…

Кто-то добрый поднес мне к носу нашатырь. Молодчина какой! Или какая, не суть важно.

— Алекс, ты как?

Я кивнул. Обнаружил прямо перед собой стакан воды — о, мне не только нашатырь поднесли! — выпил, вернул. Не, команда у меня действительно что надо, грех жаловаться. А свои силы надо учиться распределять, а то добром это не кончится.

— А почему вода? — спросил я, возвращая стакан. — Нет бы спирту предложить или еще чего вкусного… Прям как не медики, честное слово!

— Жить будет, — констатировал Грэм.

— Конечно будет, у него выбора нет, — я почти обиделся. — Я что, зря тут над ним колдую?!

— Да я не про него, я про тебя.

— А со мной-то что случится…

— Ребят, дальше без нас, мы на десять минут выйдем, если что звоните, — распорядился Грэм и решительно повернулся ко мне. — Пошли.

Я попробовал на него бестолково потаращиться, но то ли у меня это получилось невыразительно, то ли слишком бестолково, но Грэм моего намека не понял.

— Сам пойдешь или опять будем кататься?

За годы совместной работы я научился понимать, когда он не шутит. Это пришло не сразу. Но после нескольких ситуаций с приблизительно таким текстом: «Алекс, если ты сейчас не заткнешься, то получишь кулаком в челюсть», я начал рабираться в его итоннациях, улавливая малейшие изменения обертонов его голоса, как высокочувствительный радар.

— Не-не-не, я сам, — поспешил заверить его я. — Только руки помою…

Я тщательно вымыл руки, насухо вытер, надел перчатки. Потом снял их и хорошенько умылся, борясь с непреодолимым желанием засунуть голову под кран. Но я молодец, я себя пересилил. Вытер лицо, руки, снова надел перчатки, новые… Так вроде лучше.

— Наплескался? Теперь пойдем воздухом подышим.

Черт, где я успел накосячить? А что я голову-то ломаю! Выйдем, спрошу. Не прибьет же он меня без объяснений!

Хотя… Если шеф приказал ему устранить меня и пациента, то…

Стоп-стоп-стоп! Алекс, у тебя паранойя. Ты не просто псих, ты…

— Если ты сейчас опять скажешь, что боишься меня…

— Ты мне врежешь, я знаю, — не дал я договорить Грэму, пока он не придумал еще какой-нибудь радикальный способ излечения испуга. — Грэм, ну ты тоже странный такой! — не выдержал я. — Ты себя в зеркало видел? Чтобы тебя не бояться, надо быть слепым и глухим дебилом, лишенным инстинкта самосохранения! А я не дебил. И я косячный. И я допускаю, что у даже самого наиинтеллигентнейшего человека всегда найдется повод набить мне лицо. А так как ты общаешься со мной больше всех, у тебя этих причин больше, чем у всех, вместе взятых.

Он остановился около лестницы.

— Голова кружится? — деловито поинтересовался он.

— Немножко.

— Глубже дыши. И не болтай. Полегче станет — говори, дальше пойдем.

— Грэм, я могу идти, — попытался возразить я.

— Ты и трое суток без перерыва работать можешь, — скривился он.

Черт, какая же я свинья! Человек обо мне заботится, а я его непонятно в чем подозреваю! Действительно, за такое бьют по морде…

— Грэм, я мудак, — признался я, горестно садясь на ступеньку.

— И что?

— Нет, ты не понял. Я правда мудак. Мне приснился сон…

— О, это надолго. Давай про сны на улице поговорим, а то мы тут на полдня застрянем.

— Мне приснился сон… — упрямо продолжал я. — В этом сне я понял, что пациента хотят убить…

— Ты уже рассказывал.

— Нет, ты дослушай. Что его хотят убить, и меня тоже — чтоб подстраховаться… И что шеф в доле…

Грэм достал из кармана телефон и кого-то набрал.

— И вот сейчас я подумал, что ты меня нарочно вытащил из операционной…

— Чтобы прибить? — флегматично улыбнулся он. — Сон в руку. Есть такое желание. Скажу больше, оно меня уже несколько лет не покидает — с тех пор, как стал с тобой работать. Ада, занята? — спросил он в трубку. — У меня на столе коктейль стоит. Залей кипятком, размешай, накрой крышкой и принеси мне. Я на лестнице, около третьей операционной. Только быстро, это срочно, — он выключил телефон и убрал в карман. — Вот видишь, какой изощренный способ я избрал для твоего убийства.

— Ага, ты прям Мориарти… Или Калигари… Нет, ты — Доктор Зло! А я мудак…

— Тогда уж Человек-Мудак, — фыркнул Грэм, — ну, как антагонист Доктора Зло.

— Грэм, я серьезно! Я вот даже с этой девушкой во сне вел себя как мудак!

— С какой? Которая тебе пулю в лоб всадила? — он достал сигареты и закурил, не обращая внимания на запрещающий знак. — И как ты себя с ней вел? Мозгами забрызгал? Действительно, мудак…

— Грэм! Я вел себя с ней как мудак до того, как она всадила мне пулю!

— Ну тогда становится понятно, почему она это сделала, — так же флегматично заметил он.

— Грэм!

— Ну чего ты разорался, тут я.

— Ничего, — обиделся я. — Я тебе рассказываю…

— А я слушаю. И даже отвечаю. Чего тебе еще надо? Чтоб грехи отпустил или в челюсть двинул?

Я насупился. Действительно, чего я до него доколебался? Он и так со мной весь день носится, как мать с дитем, вон даже режим кормления какой-то разработал… А мне тут каяться приспичило. А с другой стороны, с кем ни бывает? Ну, приспичило, и что? И вообще, у меня нервный срыв и психоз, обострившийся на почве переутомления. Так что мне можно.

— Грэм, дай сигарету.

— Не дам. Тут курить запрещено. Знак видел?

— Но ты же куришь!

— Ну иди на меня пожалуйся, — ухмыльнулся он.

Я закрыл глаза. Все-таки надо было выпить таблетку… Хотя нет, вот все закончится, тогда…

— Ну что, отдохнул? — спросил Грэм, убирая окурок в пустую пачку. Я кивнул. — Тогда гулять.

Он все же помог мне подняться, но пошел я сам. Правда, держась за перила и немного пошатываясь, но все-таки… Вообще болеть иногда забавно — любое простое действие превращается в настоящий подвиг. И вроде спускаться пришлось недолго — всего один лестничный пролет, но я за это время почувствовал себя альпинистом. Это было прикольно. Но обратно все же поедем на лифте.

Свежий воздух привел меня не просто в чувство, а в чувство неописуемого восторга. Это было для меня настолько нетипично, что я сначала даже решил тут же позвонить Нике и записаться к ней на прием или хотя бы внести эту реакцию в перечень странных симптомов, проявившихся за сегодняшний день. Но потом понял, что просто давно не выходил на улицу и… соскучился, что ли! Я набирал полные легкие воздуха, потом выдыхал его и испытывал какое-то нечеловеческое наслаждение от этого увлекательного процесса.

— Ваш коктейль…

Это кто тут?!

— Спасибо, — оу, каким голосом с ней Грэм разговаривает! Оу, как при этом у нее ускоряется кровообращение! Любовался бы и любовался! Вот у них все гораздо лучше, чем у Ники с ее Ромео. — Знакомьтесь, это…

— Не-не-не, я на улице не знакомлюсь, — перебил его я. — Но за еду-питье спасибо, добрая девушка, пожалела убогого…

— А это Алекс, убогий, — скрипнул зубами Грэм. — Надеюсь, вы поладите.

— А это обязательно? — спросил я, принимаясь за… как называется этот прием пищи? Пусть будет «второй завтрак».

— Нет, но мне так будет спокойнее. Ада будет работать у нас…

— В хирургии?! — чуть не подавился я.

— Нет, %%%, в булочной, — так же флегматично ругнулся он.– Конечно, в хирургии. А что, ты против?

— Конечно, против!

— Почему? — искренне удивился он.

— Почему?! — не менее искренне удивился я его вопросу. — Ты слышал, как ее зовут?! Ада! Доктор Ада! Да ей только в морге работать можно с таким именем! Доктор Ада! Ты представь, пациент очухивается, а над ним рыжая телка, у нее в одной руке скальпель, в другой зажим, все в кровищи, он такой в ужасе: «Где я? Кто вы?» — А она ему: «Я доктор Ада!». Да это еще хуже, чем Доктор Зло!

Доктор Ада неожиданно рассмеялась — как ни странно, не зловеще, а нормально так, по-человечески…

— Где очухивается? — приподнял бровь Грэм. — В морге? При вскрытии?

— Что? — не понял я. — Да нет, в морге как раз никто не очухивается. Поэтому ей туда и надо. Чтобы исключить контакт с живыми людьми.

— А я не знала, что у вас тут так весело!

— Да у нас тут… Даже слов не подобрать, как смешно, — вздохнул Грэм. — И с каждым днем все смешнее и смешнее.

— Грэм, я серьезно!

— Две минуты назад ты мне так же серьезно каялся, что ты — мудак. И что по-свински вел себя с девушкой — во сне!

— Грэм, это другое!

— Конечно, другое. Эта девушка в отличие от той, что во сне — настоящая. И если она тебе снесет голову, ты уже не проснешься.

— Да послушай же ты меня!

— Ну? — он ухмыльнулся, скрестив руки на груди.

— Я серьезно, нельзя пациентов подвергать такому стрессу! У нас кардиология переполнится! Все показатели взлетят по сердечникам и коматозникам!

— Да ладно, с тобой же не взлетели, — фыркнул Грэм. — Тебя послушать, так ни тебя, ни меня к больнице близко подпускать нельзя.

— Ты и я — исключения. Подтверждающие правила. Мама, я больше не хочу ням-ням, — я протянул ему пустую тару из-под коктейля. Он взял, выбросил в стоящую рядом урну.

— Алекс, не гунди, Ты уйдешь в отпуск, а мне надо с кем-то работать. А из тех, кто остается, толковых ребят раз, два и обчелся.

— А зачем ты тогда работаешь с бестолковыми?

— А зачем я работаю с психопатом?

— Я классный врач, — принялся я загибать пальцы, — ты меня психопатом не считаешь, сам сказал… и потом, тебя заставляют. Зав. отделением и, собственно, босс. Я ответил на твой вопрос? Развернуто? Теперь ты отвечай на мой. Зачем ты работаешь с бестолковыми врачами?

— Они не бестолковые, поморщился Грэм.

— Ты сам их так назвал.

— Нет, я сказал, что толковых ребят мало.

— Значит, остальные бестолковые.

— Но ты же сам с ними как-то работаешь!

— Мне они не мешают. Как ассистенты они бесценны. Они исполнительные и точные. Большего от них мне не надо.

— Как интересно, — подала голос Ада.

— Да. Мне не нужны инициативные и амбициозные ассистенты, — отчеканил я. — Мне нужны те, которые не задают вопросов и четко выполняют мои указания. Но у него, — кивнул я на Грэма, — другие представления о сотрудничестве. Поэтому с ним вы может и сработаетесь. Но не со мной. — Я повернулся к сверлящему меня взглядом мастодонту. — Если ты вывел меня сюда, чтобы в неформальной обстановке познакомить с Доктором Ада…

— С доктором Адой, — поправил меня он.

— …думаю, мы уже достаточно познакомились, — я пропустил его замечание мимо ушей. — Пошли дальше работать.

— Я тебя вывел, чтоб ты там в обморок не грохнулся, — пробурчал он. — Он просто вида крови боится, — пояснил он Аде. Та округлила глаза, но промолчала.

— Да, а она случайно подошла. После того, как ты ей случайно позвонил.

Он прищурился.

— Ладно, пойдем, — вздохнул он. — Пока там твои бесценные ассистенты парня не угробили.

— Если бы они его угробили, ты бы это уже услышал. И увидел. Ассистенты бы позвонили, и шеф бы прибежал. Все там нормально будет.

— Вы так уверенно говорите, — приподняла бровь Ада.

Я сделал глубокий вдох. Досчитал до пяти. Потом выдох. Потом еще раз досчитал до пяти. И повернулся к Грэму.

— Мы с ней не сработаемся, — повторил я.

Грэм снова тяжело вздохнул. Ада сжала его руку — незаметно, но чувствительно, мол, не переживай, я не обиделась, ты здесь не причем, это он мудак, представляю, каково тебе с ним работать, могу только посочувствовать, так что не бери в голову, встретимся после операции, заодно все обсудим, и про работу тоже поговорим, и не расстраивайся — независимо от того, буду я тут работать или нет, это никак не скажется на наших отношениях, и я тебя хочу, прямо здесь и сейчас, но понимаю, что тебе надо идти, ну всё, до встечи, целую… Вот примерно так она пожала ему руку.

— Вам помочь? — спросила она меня елейным голоском.

— Нет, спасибо, я на машине, — кивнул я на Грэма.

— Хрен тебе, — фыркнул он. — Машина на ремонте.

— Тогда помочь. Давай, становись на четвереньки и поехали…

— Поздно, вы уже отказались, — очаровательно улыбнулась Ада и, развернувшись на каблучках, упорхнула в больницу.

— А если бы я сразу это сказал, ты б согласилась? — прокричал я ей вслед.

Из дверного проема показалась изящная женская ручка, довольно профессионально демонстрирующая неприличный жест. Грэм заржал. Ручка изобразила поклон и исчезла под наши дружные аплодисменты.

— Как она тебя! — прищелкнул он языком, когда убедился, что она ушла.

— Красотка! — искренне восхитился я. — Во всех смыслах.

Грэм непонимающе на меня воззрился.

— Что?! Она что, тебе понравилась?!

— А тебе что — нет?! — теперь я ничего не понял.

— Да нет, мне-то как раз она очень… но ты же так резко против нее высказался!

— Я высказался не против нее, а против ее работы в нашем отделении, — уточнил я. — Это разница.

— Алекс…

— Так, план действий такой, — перебил его я. — мы сейчас идем в операционную, потом я иду отдыхать в свой кабинет, а через час ты ко мне приходишь, и мы все обсуждаем. Или не приходишь, и мы ничего, соответственно, не обсуждаем. Но в любом случае — не раньше чем через час после завершения операции.

— Она завершилась — мы вообще-то вышли, когда все уже было сделано.

— Не все, — улыбнулся я, чувствуя, как меня снова накрывает. По всему организму разливалось тепло, в ладонях приятно покалывало. Настроение катастрофически повышалось, причем, так быстро, что я уже не мог сидеть на месте. Еще чуть-чуть, и я начну петь, плясать, летать — ну, по крайней мере, пытаться это сделать. — У меня еще кое-что осталось.

— О нет, — закатил глаза Грэм.

— Да-а-а-а-а! — счастливо рассмеялся я. Ну вот, теперь все опять будут думать, что я под кайфом…

— Только давай, это… без фанатизма, — буркнул Грэм.

— Слушаюсь, сэр! — козырнул я.

Я бодро поднялся со скамейки и легко взбежал по ступенькам. Мне было хорошо, прекрасно, умопомрачительно, я был счастлив, как дурак из сказки, неожиданно получивший несметные сокровища, жену-красавицу и полцарства впридачу… или просто как дурак. Конечно, через час я буду лежать пластом и считать себя психом, но сейчас мне пофиг на здравый смысл, и никакие научные обоснования моей эйфории меня не вол-ну-ют!

Я летел по коридору, не обращая внимания на косые взгляды коллег и пациентов, преодолевал в считанные секунды лестничные пролеты, игнорируя призывные позвякивания лифтов…

— Доктор, а вы сегодня принимаете? — раздался совсем рядом женский голос, от одного звука которого у нормального мужика сразу же напрочь срывает крышу и отшибает все понятия о моральных устоях, воспитании, законах, этике и еще о чем-то там, что запрещает заниматься сексом с незнакомыми женщинами в любое время, в любом вместе и в неограниченном количестве… Господи, как хорошо, что я — ненормальный мужик!

— Это вы мне? — спросил чисто на всякий случай, а то вдруг галлюцинация? Хотя, если галлюцинация, конечно, так она мне и признается, ага…

— Вам, конечно, — обладательница приятного голоса кокетливо поправила локон.

— Конечно, принимаю, — не менее приятным голосом ответил я. — Я всегда принимаю. По несколько раз в день — при моем ритме работы иначе нельзя. А вы что принимаете? Какие препараты?

Дама смутилась.

— Ой, простите, кажется, меня уже торкнуло, — улыбнулся я ей. — Пойду, пока по моему следу наркоконтроль собак не пустил.

— Ну ничего себе ты скорость развил, — удивленно пророкотал Грэм, показываясь из-за угла.

— Вот, уже, — горестно покачал я головой. — Не успел. Прощайте, свет моей жизни! — я отправил обладательнице эротичного голоса воздушный поцелуй и повернулся к Грэму. — Веди меня, страж! Я не виню тебя, я знаю, что ты чист душой, и что твое сердце бьется в унисон с сердцами наших братьев! И близится час, когда мы соберемся вместе, и выйдем на площать, и стук наших сердец сольется воедино, и загремит он барабанным боем, провозглашая свободу! Свобода! Равенство! Братство!

Медсестрички зааплодировали. Я поклонился.

— Пошли, — подтолкнул меня Грэм. — Там тебе гильотину уже наточили.

— Умеешь же уговорить, чертяка! — я мечтательно вздохнул и… понесся дальше. Грэм, тихо ругаясь сквозь зубы, затопал за мной.

Я быстро заскочил в раздевалку, переодел халат и джбэнь! — распахнув двери, влетел в операционную.

— Алекс, ты очумел?! — подал голос кто-то из бестолковых грэмовских ассистентов.

— Во-первых, не Алекс, а доктор Алекс, — не глядя на него, шагнул я к пациенту. Во-вторых, не ты, а вы, и не очумел, а очумели. Если кто забыл, у нас в больнице есть свои порядки, и они — феодальные.

Ассистент что-то пробурчал себе под нос, но это было уже не интересно. Интересно мне было совсем другое.

Я снял перчатки с обеих рук и коснулся запястья пациента — передо мной тут же открылась подробная карта местности, превратившейся по мановению моего волшебного скальпеля в театр военных действий. Но сейчас бои отгремели, враг разгромлен, защитники зализывают раны, правительство на местах кое-как затыкает дыры в казне, следит за тем, чтобы снабжение продовольствием отдаленных районов проходило без сбоев, а также усмиряет недовольных. Черт, я опять пропустил этот момент погружения! Обычно я это контролирую. Вот видишь интерактивную карту местности с высвечивающимися проблемными зонами, а вот ты переключаешься в режим панорамной съемки и видишь все изнутри… Да, с переключением у меня сегодня плохо. Ладно, раз уж я здесь, давайте посмотрим…

Итак, что у нас с врагом? Ну, что сам узурпатор уничтожен, я как бы немного в курсе — сам спасал от него галактику своим джедайским скальпелем. А вот что думают его последователи? А они ничего не думают! Они в панике, раздавлены, разбиты и не знают, куда идти дальше. Прекрасно! Несколько химических атак, и с ними будет покончено. Как я и думал, они не будут отстаивать свои интересы. А вот освобожденный народ, что вообще замечательно, воспрянул духом и готов поднять на штыки любого захватчика — ну, готов пока только морально, но по сравнению с тем, что было, это безусловный прогресс! Итого, шансов у нас на победу… Ну я бы сказал, девяносто процентов!

Так, а теперь надо успеть отвалить, пока меня не начали отливать. В смысле, отливать — водой, а не в бронзе. Хотя есть и такая опасность — я, кажется, говорил, что может со мной случиться, если пациент решит вдруг на тот свет перебраться, а я еще из погружения не вышел. И хотя сейчас такой опасности нет, рисковать все же не стоит.

Я изо всех сил попытался сконцентрироваться — прежде всего, чтобы осознать, кто я и где нахожусь на самом деле. Сколько на это времени ушло, я не знаю, но в какой-то момент это пришло — я вспомнил, что этот мир — человеческое тело, и, к тому же, не мое. А я — не часть этого мира, я — тоже человек, обладающий собственным телом, которе вот-вот отключится. И у этого тела есть руки и ноги. И руку надо убрать с запястья пациента, а ноги… Ноги должны начать как-то уже двигаться по направлению к кабинету… Да, у меня есть не только тело, но еще и кабинет! А еще у меня есть… Вот оно! Рука как-то самостоятельно вползла в карман, выудила там пузырек с таблетками, открыла, вытащила одну штуку и отправила мне в рот. Надо же, попала! Какая умница! Я проглотил. Реальность начала потихонечку отвоевывать свои позиции. Та-а-ак… Глубокий вдох… Выдох… С возвращением!

Я открыл глаза. Лучше б я этого не делал. Удивленные скелеты — то еще зрелище. Нет, обычных скелетов я наблюдать уже давно привык, но удивленные скелеты — это как танцующие тараканы, забавно, но противоестественно, потому дико и все-таки отвратительно.

— А чего это вы все так выглядите, как будто вас только что выкопали? — поинтересовался я.

— На себя посмотри! — выдохнул Грэм. Ага, его отпустило. Сердцебиение приходит в норму, уровень адреналина тоже. Меня долго не было? Или он просто боялся, что я не вынырну? Все-таки хороший он парень…

— Грэм, ну что у тебя по биологии было?! — возмутился я. — Человек не может посмотреть сам на себя, потому что у него глаза не на стебельках.

— Возражения принимаются, — не стал спорить Грэм. — Что по пациенту?

Я расплылся в довольной улыбке.

— Все так, как я и предполагал. Он поправится. Ну, не сразу, конечно, но поправится.

— Уверен? — о, опять шеф появился, как чертик из табакерки!

— Абсолютно, — повернулся я к нему. — Теперь можно со спокойной совестью передавать его онкологу, пусть назначает ему химию, и еще что-нибудь на свой вкус. Обязательно пусть пройдет реабилитационный курс общеукрепляющий. У него организм уже готов сопротивляться, надо его поддержать. Ну и если случится что-то непредвиденное, в чем я очень сильно сомневаюсь, вызывайте меня. Пока по моей части больше ничего нет.

— Алекс, ты волшебник.

— Угум, — кивнул я. — А теперь отпустите меня в мою волшебную пещеру, а то я когда долго туда не захожу, волшебную силу теряю.

Шеф с готовностью закивал.

— Да, конечно. Отдыхай, сколько тебе нужно.

— А еще выделите мне носилки с рабами, а то я устал на тролле кататься! — затребовал я.

Грэм от неожиданности чуть не снес столик с инструментами, оправдав свое прозвище.

— На тролле?! — переспросил он. — И почему, интересно, ты устал?!

— А потому что он меня троллит!

Шеф благожелательно улыбнулся.

— Разумеется. Сейчас все будет.

За что люблю нашего босса — за то, что он слов на ветер не бросает.

Через пару минут я уже возлежал на носилках, погонял рабов, чувствовал себя могущественным, но безумным чародеем на службе у мудрого и щедрого султана, и мне это нравилось. Нет, все-таки у меня не комплекс Наполеона. Наполеон для меня слишком мелок.

Оказавшись в кабинете, я отпустил санитаров, после чего принял душ и сразу же заснул. На этот раз мне, слава богу, ничего не снилось, так что я прснулся через час, свежий, отдохнувший и… черт возьми, здоровым! Ну вот, голова не кружится, слабость прошла, и на мне снова можно пахать! Главное, шефу на глаза не попадаться, а то отпуска мне не видать, как… собственных глаз, которые не на стебельках…

Я еще раз принял душ. Стало еще лучше. Переоделся. Включил музыку. Стало совсем хорошо. Сделал громче. Потом еще громче. Все равно снаружи никто ничего не услышит. Смех смехом, но если бы та Красная Шапочка оказалась не сном и действительно выстрелила бы мне в голову, этого бы никто не узнал. Впрочем, это неважно. Так, пора уже забыть об этом кошмаре! Я сварил кофе. Налил в чашку. Сел за столик. Прихлебывая кофе, выкурил сигарету. И подумал о том, что я, наверное, зря жалуюсь на жизнь! Может, я и псих, но какой еще псих может похвастаться такими условиями?

В дверь постучали. Не Красная Шапочка, надеюсь?

— Если ты Анджелина Джоли — заходи, если нет — я занят и никого не принимаю! — отозвался я.

Вошел онколог. Нормальный такой дядечка средних лет, прекрасный врач, отличный семьянин, с безупречной репутацией и очень положительной внешностью. Незаменимое для онколога, кстати, качество. Пациенты и пациентки охотно ему верят, потому что он — надежный, на него можно положиться, с ним не страшно, он внушает доверие, надежду и уверенность в завтрашнем дне. И в то же время пациентки в него если и влюбляются, то чисто платонически, на моей памяти его никто не домогался. Я сначала думал, что у него есть какой-то страшный порок, ну не может же быть тут без подвоха! Оказалось — просто хороший человек. Удивительно! Хотя это тоже порок — окружающие, общаясь с ним, рано или поздно начинают чувствовать себя дерьмом. Что неприятно. Но он в этом не виноват, потому что ничего для этого не делает. Человек просто выполняет свою работу. И живет по своим принципам. Вот так-то.

— А где Анджелина? — расстроился я.

— В Голливуде.

— Черт, точно, я забыл… — горестно вздохнул я. — Кофе? Коньяк? Кофе с коньяком?

— Я на работе.

— Тогда спирт?

Он рассмеялся.

— Алекс, за что мне в тебе нравится, так это за твои шутки — искренне похвалил меня он.

— Хм… Странно, — не менее искренне удивился я, — обычно именно это во мне людям как раз не нравится.

— Не обращай внимания, они просто дураки, — махнул он рукой.

— Согласен! — я внимательно присмотрелся к доктору. — Так, стоп! Это мне сон сейчас снится? Или я смертельно болен, и по всей клинике разослали приказ быть со мной доброжелательными? Или…

— Алекс, я хочу выразить свое восхищение, — перебил меня он. — Ювелирная работа!

— Что? А, вы о пациенте…

— Снимаю шляпу, маэстро! — развел он руками. — Я сравнил снимки до и после операции… Это просто невозможно!

Я даже смутился.

— Да ну, какое там невозможно… — глупо пробормотал я. — Возможно. И за это «возможно» мне хорошо платят.

— Не говори глупости, — светло улыбнулся он. — Даже если самому лучшему хирургу из тех, кого я знаю, платить в десять раз больше, чем тебе, он все равно не сможет сделать и десятой доли того, что делаешь ты.

— Вы хотите сказать, что мне стоит потребовать прибавки?

— Ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать, — прищурился он. — Эх, ладно, один раз живем, — махнул он рукой, — давай свой кофе!

Глава 6

Мы сидели на диванчике, попивали кофе и мило беседовали. Обо всем понемножку. Обсудили лечение пациента, потом переключились на недавнюю конференцию, затем вспомнили про аварию, из-за которой я застрял в операционной на трое суток, и так, слово за слово, переговорили на множество тем, включая политику, воспитание детей, погоду и (неожиданно!) чемпионат чего-то там по бобслею.

Из всего этого я сделал следующие выводы:

а) я могу общаться с коллегами, как нормальный человек;

б) в клинике есть люди, которые ко мне хорошо относятся и даже не считают меня психом;

г) понятно, почему этому дядьке так доверяют пациенты;

д) это сон?!

— Алекс, что-то не так? — видимо, каким-то своим профессиональным чутьем уловив направление моих мыслей, спросил он.

— Да нет, просто я жду, когда вы достанете пистолет и снесете мне башку — мой предыдущий сон именно этим и закончился, — пояснил я.

— Тебе снился я? — удивился доктор… черт, когда же я начну запоминать их имена?!

— Ну нет, что вы! Я же нормальный мужчина! — пожал я плечами. — Мне снилась, как и положено, очаровательная блондинка. С кофе и… пистолетом.

— Действительно, все как и положено, — понимающе кивнул он. — Всем нормальным мужчинам снятся блондинки с пистолетами.

— Ну вот видите…

— Я только не понял аналогии, прости, — уточнил он. — Я у тебя ассоциируюсь с блондинкой или с пистолетом?

— Да нет, просто там тоже началось все с кофе… И безобидной беседы.

— Ах, ну да, это другое дело, — снова кивнул он. — Кофе и безобидная беседа — что еще может быть подозрительнее? Это же так редко происходит… Такое нестандартное действие… Зашел человек, сел пить кофе, завязалась безобидная беседа… Согласен, действительно тревожный знак.

Я почувствовал, как начинаю смущаться, и это окончательно сбило меня с толку.

— Так, погодите! — попытался я остановить охватывающую меня панику. — Вы считаете, у меня паранойя?

Он пожал плечами.

— Я считаю, что ты слишком много работаешь, — прищурился он.

— Это плохо?

— Ну смотря с какой точки зрения посмотреть, — покачал он головой. — С общечеловеческой точки зрения это прекрасно, так как ты спасаешь жизни. С экономической — тоже, так как ты обеспечиваешь стабильный доход клинике. А вот что касается тебя лично… — он вздохнул, грустно прищелкнув языком. — Ты незаменим, Алекс. А это плохо. Потому что если в механизме сверх меры нагружать только одну деталь, в один прекрасный день она просто сломается.

— То есть вы хотите сказать, — предположил я, — что я перетрудился и из-за этого свихнулся?

— Нет, конечно! — горячо заверил меня он. Слишком горячо. Чуть меньше эмоций, и это звучало бы как правда.

— И правильно, что нет. Я свихнулся гораздо раньше.

— Алекс! — он с обидой всплеснул руками. — Тебе нужно отдохнуть.

— Ну я как бы именно это сейчас и делаю.

— Нет, я не об этом. Тебе надо в отпуск.

— Свежая идея, — одобрил я. — Последние два дня я только об этом и слышу. Только потом что-то вдруг происходит, и выясняется, что кроме меня мир спасать некому.

— В общем, так, — он поднялся с места. — У меня есть знакомый отельер. Если соберешься в отпуск, скажи мне, я с ним свяжусь, и тебя примут бесплатно в любом отеле его сети, на твой выбор.

— Спасибо за предложение, но вряд ли я им воспользуюсь — у меня аллергия на бесплатный сыр.

— Ну хорошо, он может принять тебя не бесплатно, если это для тебя так важно.

— Важно, — кивнул я. — Простите, если мои слова вас заденут… Но я вырос в системе рыночных отношений, и убежден, что самый простой и понятный способ взаиморасчетов — это денежный.

— Если бы эту мысль высказал не ты, я бы ответил, что понял, — остановился он в дверях. — Но с тобой я этого предположить не рискну, поэтому будет лучше, если ты пояснишь — иначе потом окажется, что я понял все с точностью до наоборот.

— Да ну что вы, все ведь просто! — развел я руками. — Я считаю, что человеческая благодарность — это ловушка, в которую очень легко загонять людей с наличием ну хоть какой-нибудь совести. Ну например, заболел у вас зуб, пошли вы к дантисту, он вам этот зуб вырвал — не бог весть какой подвиг, но вы ему благодарны, парень вроде как сделал вам доброе дело. А назавтра вы его случайно встретили на улице и подвезли — тоже доброе дело, и вы вроде как квиты. А если, вырвав этот зуб, он вам жизнь спас? Как быть тогда? Или вы его подвезли на самую важную встречу в его жизни, куда бы он опоздал, не подвернись вы под руку? И что вам теперь делать с этим незакрытым счетом? Где мера благодарности? Вам что, теперь до конца своих дней его возить? Или ему — лечить вас и всех ваших знакомых? То ли дело у меня… Я лечу пациента, и получаю за это заработную плату. Если меня кто-то подвозит, я плачу за проезд. Нужен совет по какому-то вопросу — записываюсь на консультацию, плачу за прием. Всё! И никаких там «ой, спасибо-расспасибо, что бы я без вас делал!», — он неодобрительно нахмурился. Все-таки он действительно хороший человек. — Ну вот смотрите, — пояснил я, доливая себе еще кофе. — Вот допустим, ко мне попадает в тяжелом состоянии продавец из магазинчика «Подарки для бабушки». Я спасаю ему жизнь. И сколько вазочек из макраме я после этого имею право приобрести у него бесплатно? Или со скидкой? И если да, то с какой? Или наоборот — я купил люстру, она упала и убила мою тещу. Кого я после этого должен лечить бесплатно? Того, кто ее вешал? Или ее производителя — за то, что догадался сделать рожки из чугуна? Или мастера фэн-шуй, который поставил тещину кровать под люстрой, чтобы она купалась в энергии света? Или проектировщика дома, в котором вся мебель трясется, когда мимо поезд проезжает? А если они все здоровы? Что мне тогда делать?

— Алекс! — вздохнул онколог. — Ты меня почти убедил. Особенно вот этими чудными метафорами про макраме, фэн-шуй и тещу. Я даже не сразу понял, что у тебя никогда не было тещи…

— Да, повезло. Не пришлось разоряться на люстру. И на квартиру рядом с железной дорогой.

Он покачал головой.

— Хорошо, я тебя понял. Но в отпуск ты все-таки слетай. И перед этим сообщи мне. Не переживай, больше бесплатных вариантов предлагать не буду — наоборот, сдеру с тебя по тройному тарифу, чтоб тебе было спокойнее.

— Спасибо, — искренне поблагодарил его я. — За предложение и вообще за заботу. Но не переживайте за меня, я большой мальчик. И даже временами самостоятельный…

Он посмотрел на меня с таким насмешливым удивлением, как будто я сморозил откровеннейшую глупость, но ничего не сказал. Тактичный.

— Макраме! — обернулся он на пороге. — Господи, как в твою голову попало это слово?

— Я получил разностороннее образование, — мило улыбнулся я.

Он в очередной раз вздохнул и покинул мой кабинет. Я задумался. Что-то не так. Не с ним, вообще — что-то не так. Этот звонок, этот странный сон, всеобщая доброжелательность — смех смехом, но это тоже подозрительно. Причем, подозрительна не сама доброжелательность, а то, что мне это кажется подозрительным. У меня хорошее чутье, и просто так я не впадаю в панику. Хотя… Может, это просто еще один симптом? Надо поговорить с Никой. Нет, с Никой нельзя, шеф мне этого не простит — она хороший специалист и ценный сотрудник. Ее предшественник после разговора со мной уволился…

Я взял из пачки сигарету, чиркнул зажигалкой. Закурил.

Кстати, может, с ним и поговорить? У меня же был его телефон… Телефон! Мне надо купить телефон! И черт возьми, как-то выяснить, кто мне звонил в 6:30…

Стоп. Прежде всего мне надо зайти к шефу и написать заявление об отпуске. И отправиться домой. А потом влезть в интернет, убить вечер за просмотром туристических сайтов и, так ничего и не выбрав, позвонить онкологу и принять его предложение… Всё!

А вот и не все. Чтобы позвонить онкологу, нужен телефон. И номер его телефона. Как много сложностей!

Я затушил сигарету, неожиданно обнаружив в пепельнице три окурка. Да, что-то сильно я задумался…

Так, хватит думать. Надо встать и пойти к шефу. Встал. Подошел к зеркалу, всмотрелся. Хм… Ну в принципе, меня уже можно выпускать в люди — есть шанс, что окружающие шарахаться не будут. Если несколько часов назад был похож на голодного вампира — кожа бледная, под глазами черные круги, глаза безумные, то сейчас — на… сытого вампира. То есть не то чтобы я сильно хорошо выглядел, но в кардиологии мне уже вполне можно появляться, не опасаясь, что больные при виде меня попадают с сердечными приступами, как листья осенью…

Я сунул в карман пузырек с таблетками и надел перчатки — не рабочие, обыкновенные, из мягкой ткани телесного цвета, чтобы не сильно бросались в глаза… Хотя они в глаза и так бросаются…

— Почему вы ходите в перчатках, Алекс? — спрашивал меня наш бывший психиатр.

— Как вам объяснить… Когда я прикасаюсь к людям, они для меня перестают быть людьми, превращаясь в анатомические пособия. Я начинаю видеть их внутренности, нервную систему, кровеносные сосуды, проблемные участки — все, с чем потом приходится работать. А задержав руку чуть дольше, я проникаю в их внутренний мир. Я слышу, о чем говорят его лейкоциты, знаю, о чем думают клетки его печени и что чувствует тромб…

— Ну что вы, это нормально! — разводит он руками. — Это специфика вашей профессии. Практически все врачи через это проходят — когда воспринимаешь человека не как личность, а как сплетение мышц и кровеносных сосудов…

— Все?! — взрываюсь я. — Если бы все так видели, я бы не зарабатывал больше, чем половина наших врачей вместе взятых! И я бы не жрал таблетки после каждой операции, чтобы хоть как-то сохранить рассудок! Доктор, вы что, не понимаете?! Это не метафора! Я в буквальном смысле так вижу!

— То есть? — приподнимает он бровь.

Я срываю с себя перчатку и хватаю его за руку. И сразу проваливаюсь. Потом через какое-то время выныриваю, спешно глотаю таблетку и выпиваю полграфина воды. Все это время он непонимающе смотрит на меня, с едва заметной долей ужаса.

— Значит, так, — выдыхаю я. — У вас спайки в сосудах здесь, здесь и здесь, — показываю я на нем. — А еще язва желудка. Вот здесь. Советую с ней не затягивать, потом будет лечить сложнее. Еще у вас когда-то был перелом правой руки вот здесь и двух ребер — тут и тут. Без последствий, но кость руки это до сих пор помнит и рассказывает об этом своим соседям при первом удобном случае.

Он бледнеет и потирает руку.

— Алекс, скажите, что все это вы прочли в моей медицинской карте!

— Не верите. Вам нужны подробности? Хорошо.

И я рассказываю ему все. О том, что он ел сегодня на завтрак и где в данный момент находятся различные фрагменты его пищи, сколько раз у него сегодня был секс с его женой, в какой позе и как интенсивно, в каких местах она его укусила, в каких — поцарапала, в каких — ущипнула, поцеловала, потерлась… А еще…

— Хватит! — вопит он, краснея, как девственница на приеме у гинеколога. Потом вскакивает с места, хаотично носится по кабинету, наконец, успокаивается, наливает нам обоим травяной чай и спрашивает:

— И давно это у вас?

— Алекс, ты здесь?

Я вздрогнул и потряс головой. Да, действительно сильно задумался.

— Не уверен, — честно отвечаю я голосу из-за двери.

— К тебе можно?

— Давай лучше к тебе — у меня сестра может на выходные нагрянуть.

— Тьфу, я не об этом… Ты занят?

— Занят.

— Чем?

— Ни чем, а кем. Одной черненькой из пульмонологии, она меня застолбила на две недели. Кстати, а почему «тьфу»? — возмутился я, выходя из кабинета. — О, а ты похожа на древнюю фурию, — радостно сообщил я Нике. — То есть, не на древнюю фурию, а на фурию из мифов Древней Греции.

— Алекс, я тебя убью!

— Ну что ты, я же оговорился, а потом поправился!

— Поправился он! Сейчас снова заболеешь!

— Ты мне зубы не заговаривай, ты мне скажи, почему «тьфу»? — уперся я.

— Это ты мне зубы не заговаривай, ты мне скажи, почему от меня Келлер шарахается?!

— Киллер?! Ну Ник, прости, но если от тебя уже киллеры шарахаются, действительно надо что-то с собой делать. Видимо, не так уж я был и не прав с «фурией»? — подмигнул я.

Ника сдавленно зарычала.

— Тут люди. И луна не полная, — предостерег ее я. — Так что полноценной трансформации все равно не получится. Будешь выглядеть облезло и некрасиво.

— Алекс, — прошептала она. — Во-первых, не киллер, а Келлер.

— Кто это?

— Алекс!!!

— Нет, не Алекс, себя я, слава богу, помню, и фамилия у меня другая. Хотя еще пару таких наездов, и я тоже начну от тебя шарахаться.

— Келлер — это Дэн.

Я нахмурился.

— Информативно. А Дэн — это кто? Только не говори «Дэн — это Келлер». Алиса — это пудинг, пудинг — это Алиса. Что-то такое было у Кэрролла… Кэрролл — Келлер… что-то в этом есть…

Ника опять начала ругаться сквозь зубы. Ну в чем я был не прав, назвав ее фурией?!

— Денис Келлер, врач, из терапевтического отделения…

— Врач?! Доктор Киллер?! — завопил я. — Вы что все, сговорились, что ли?! Доктор Ада, доктор Киллер! Господи, как нас еще не закрыли! Все, я не хочу больше ничего слышать, я ухожу в отпуск!

Я сделал рывок, но она ухватила меня за рукав.

— Алекс, ты никуда не пойдешь, пока не ответишь на мой вопрос.

— Ника, — замахал я руками, — я пойду, побегу, полечу если надо, потому что на твой вопрос я все равно не отвечу. Я не знаю никакого доктора киллера, а ты хочешь, чтобы я тебе объяснил мотивы его поступков! Матушка, да вы в своем уме?!

— Алекс, что ты гонишь?!

— Самогон! — гордо ответил я. — Да ладно, шучу. Ник, если бы я что-то гнал, мы бы с тобой не ругались, а сидели бы уже в полном ушлепе и довольные жизнью. Но я, к сожалению, ничего не гоню. Я гоню только к шефу, за бланком заявления, потому что очень хочу в отпуск.

— Алекс, Дэн Келлер — мой любовник.

— Хм… Откровенно, — цокнул я языком. — Ты кабинетом не ошиблась? Психолог у нас в другом крыле.

— Алекс!

— Ника, ну что ты ко мне привязалась? — дружелюбно спросил я, уже искренне перестав что-либо понимать. — Я ж не Дельфийский оракул, я на самом деле не все знаю в этой жизни.

— Что ты мне заливаешь, мы с ним тебя на коляске катали пару дней назад! И из туалета вытаскивали, а ты там на него кидался…

— Стоп! Ты тут мне своего киллера не примазывай. На коляске меня катало в жизни два человека: в детстве — мама, а три дня назад — твой Ромео. Кстати, он знает о твоих отношениях с этим самым терапевтом-убийцей?

Ника зарычала уже в голос.

— Так это он и есть!!!

— Кто?

— Денис Келлер, мой любовник, терапевт, которого ты почему-то упорно именуешь Ромео!

— Тьфу, так бы сразу и сказала! И что за проблема? — деловито спросил я, игнорируя ее возмущенный взгляд, который она тут же усмирила, видимо, сочтя, что как-то глупо орать, когда с тобой разговаривают спокойно и по существу.

— Он от меня уже второй день шарахается, — почти совсем спокойно ответила Ника.

— Хм… По-любому — психолог у нас в другом крыле.

— Алекс, ты что, издеваешься?! — о боже, кажется, сейчас она начнет плакать.

— Ник, ну я-то здесь при чем?! — я даже растерялся, совершенно искренне, должен заметить.

— Ты при чем?! — нет, все-таки не начнет. А вот я, возможно, начну — от боли: как-то она слишком воинственно настроена, того и гляди, открутит мне что-нибудь полезное. — А кто ему что-то там про меня наговорил?! Что ты ему сказал, гад?

— Я? Хм, ты думаешь, я помню?

— Алекс, я серьезно!

— Я тоже. Я имя его не мог вспомнить, а ты говоришь…

— Кстати, и давно это у тебя?

— Что?

— И давно это у вас?

Я долго смотрю в глаза психиатра, думая, стоит ему это рассказывать или нет. Но потом понимаю, что если не сейчас, то никогда. Я никому не рассказывал раньше и вряд ли расскажу кому-нибудь еще. Но если все носить в себе, рано или поздно сорвет крышу, а у меня она и так каждый день грозится слететь… Так что… Почему бы не воспользоваться случаем?

— Это случилось на первом курсе. Я тогда учился на архитектора… Да, в школе все считали, что я стану гениальным архитектором — мои чертежи всех восхищали точностью линий, и у меня никогда не дрожали руки, даже с похмелья… А вы же знаете, подростки совсем не умеют пить… Итак, я учился на архитектора…

Это был день первокурсника… Посвящение в студенты. Вечеринка. Очень много выпито… И выкурено… И принято чего-то еще… Первая красавица универа… «Алекс Лето? Алекс, подари мне лето! Или ты герцог Лето, Лето Атрейдес, как в Дюне? Посмотри в мои глаза, они синие от спайса!» Я смотрю в ее глаза… Они синие, как небо, и я улетаю… Я молод, пьян, безумен… Я счастлив, мне хорошо… Мы идем танцевать, хотя, господи, какое там танцевать, когда никто уже на ногах не стоит! Но мы танцуем, в центре круга, все нам аплодируют, отбивают ритм… Словно в каком-то древнем ритуале… Потом она повисает у меня на шее, мы целуемся и, срывая друг с друга одежды, вламываемся в первую попавшуюся комнату… Падаем на кровать. Я уже себя почти не контролирую, я хочу здесь и сейчас, все и сразу, но она опытный боец. Она доводит меня до абсолютного экстаза, у меня темнеет в глазах, шумит в ушах, я слышу голоса вселенной и вижу взрывающиеся звезды, я задыхаюсь, я схожу с ума… Я никогда не знал, что это может быть так прекрасно, что это вообще может быть ТАК… А потом, в самый важный момент, когда все, наконец, происходит, у меня что-то взрывается в голове и… И вместо первой красавицы у меня в руках оказывается обтянутый мышцами скелет… Причем, вполне живой и даже счастливый — движущийся, стонущий и даже…

— Еще, еще! — кричит скелет, — Алекс, подари мне лето!