Бесплатный фрагмент - Хэллоу, Лондон!

Иногда мне кажется, что наши сборники напоминают разговор в поезде.

— Вы бывали в таком-то городе? — спрашивает один из собеседников. — Со мной там произошла забавная история…

И вот уже другие подключаются — делятся воспоминаниями, придумывают, спорят, шутят. У каждого свое видение, свои акценты, интонации, впечатления, но всех участников объединяет тема. Именно так рождаются наши книги: живой, спонтанный, искренний диалог.

Кто-то считает, что сборники рассказов, посвященные конкретному городу, сродни школьным сочинениям на заданную тему. Возможно. Но когда разные авторы собираются вместе, важна связующая нить. Она помогает повествованию плавно перетекать из одной истории в другую. Такой нитью у нас в этот раз стал Лондон.

Ни для кого не секрет, что писатели часто творят, отталкиваясь от личного опыта. Это могут быть воспоминания: романтические, смешные, болезненные, иногда даже приправленные вымыслом. Нередко текст превращается в своего рода терапию, дает возможность проговорить что-то важное, разобраться в себе через героев. И тогда рассказ перестает быть просто выдумкой. Он становится ощущением. Переживанием. Вопросом. А порой и ответом.

Писательство — это не только вдохновение, но еще и труд, требующий дисциплины, терпения и внутренней устойчивости. Говорят, что хорошая история рождается за одну ночь, «в потоке», но это скорее исключение. Ведь очень часто за рассказом стоят сомнения, переписывания, часы редактуры и работа над собой.

Я заметила, что авторы, которые путешествуют с нами из сборника в сборник, проходят свой, уникальный путь — становятся смелее и вдумчивее, уже свободнее выражают мысли и переживания. Это и есть писательский рост! Не случайный, а заслуженный.

Знаю, как трепетно многие начинающие авторы относятся к своим текстам. Им страшно читать их вслух, страшно отдать на «растерзание» редактору. Но когда рассказ дописан и точка поставлена, его важно отпустить, а это порой непросто.

Я убедилась на личном опыте, что взгляд со стороны способен открыть новое. Он помогает увидеть текст иначе. Как будто ты пересаживаешься из писательского кресла в читательское.

Наверное, рассказ можно сравнить с ребенком. Наступает момент, когда нужно позволить ему жить своей жизнью.

В этом сборнике много текстов, в которых отражены глубокие личные чувства и размышления. Есть и фантазии, и мечты, и тихие признания, и надежды. Я верю, что среди наших лондонских историй обязательно есть та, которая найдет отклик в вашем сердце.

Инесса Барра,

руководитель проекта.

Елена Ваностойз. ТРИСТА ФУНТОВ

Лондон по-русски

Женечка была уверена: этот месяц изменит ее жизнь.

Она вышла из терминала аэропорта Хитроу, держа в руках видавший виды чемодан, и вдохнула влажный, пропитанный лондонским воздухом запах — смесь дождя, выхлопных газов и чего-то едва уловимо волшебного. Все здесь было другим. Небо казалось тяжелее, чем дома, воздух насыщеннее, а прохожие — будто бы частью какого-то грандиозного спектакля, в котором ей предстояло сыграть свою роль.

Дорога в центр заняла почти час. Поезд метро рывками катился по Piccadilly Line, пронося мимо станции с загадочными названиями: South Kensington, Green Park, Leicester Square. Женя сжимала в руке монету в один фунт и пыталась осознать, что она в Лондоне.

Когда поезд остановился у Tottenham Court Road, Женя поднялась по лестнице и вышла в Сохо. Ее окружали кафе с террасами, заполненные модными людьми, уютные бутики и ресторанчики с витринами, от которых тянуло ароматами выпечки, кофе и шоколада. Вдалеке виднелась неоновая вывеска клуба, а где-то за углом гремела музыка. Это было место, где сливались роскошь и богемная свобода.

«Может, зайти на кофе? — подумала Женя, скользя взглядом по меню на двери маленького кафе. — Цена — один фунт. Ого! Почти пятьдесят рублей за чашку!»

Ее кошелек был слишком легким: около трехсот фунтов наличными. Это все, что смогли дать ей с собой родители, а впереди — целый месяц жизни. В конце концов, она в Лондоне, и даже если пока не может позволить себе кофе в кафе, это еще ничего не значит!

Лондон по-польски

Квартира в Whitechapel встретила Женю запахом дешевых обоев, старой мебели и слегка прокуренных ковров. Она арендовала комнату в трехкомнатной квартире, где уже жили семеро поляков, работавших на стройке.

У Жени не было ни постельного белья, ни полотенец, ни одеяла с подушкой. Добродушные ребята из Польши подарили ей спальник и два маленьких полотенца. Сильно лучше, чем ничего, и не нужно тратить деньги на покупку. Поляки были милые и добрые — пока трезвые. Однако в выходные Женя старалась покидать квартиру на целый день — хотя бы в целях безопасности.

— Женька, ищешь работу? — спросил тот из них, который говорил по-русски.

Она кивнула.

— Есть одно кафе, где владелец то ли грузин, то ли армянин, точно не помню. Он знает русский. Может, возьмет тебя.

Лондон по-грузински

Кафе оказалось скорее столовой, чем рестораном: длинные столы, дешевые пластиковые стулья, запах тушеного мяса и дымящегося чая. Женю встретил хозяин — мужчина с южными чертами лица, хитроватой улыбкой и оценивающим взглядом.

— Английский у тебя слабый, — сказал он, изучающе оглядывая ее. — Работать не получится. Но у меня есть друг. Он из Индии. Хочешь познакомлю вас? Он хорошо говорит по-английски. Может, тебя научит. Тем более что ему нравятся славянские девушки.

Ее щеки вспыхнули, но она заставила себя кивнуть и написала свой номер телефона.

На следующий день пришло сообщение от Шахруха.

Лондон по-индийски

Они встретились в Starbucks у London City. Шахрух заказал обед, и Женя наконец попила кофе и поела в кафе Лондона — пусть и всего лишь сэндвич.

Шахрух говорил по-английски с сильным индийским акцентом, и она понимала не все, но кивала и улыбалась.

Женя явно его заинтересовала. Он пристально смотрел на нее, словно желая разгадать.

— Завтра поужинаем?

Она никогда еще не была в ресторанах Лондона. Ей не очень нравился Шахрух, но соблазн впервые посетить настоящее роскошное заведение оказался сильнее.

— Да, конечно.

На следующий день Шахрух пригласил ее в Dishoom Covent Garden. Женя была очарована приглушенным светом, запахом специй, бархатными креслами.

Он заказывал блюда, которых она даже не знала — бхуна, палак панир, бирьяни — и угощал ее, наблюдая за реакцией.

Вечером Шахрух подвез ее к дому. Женя чувствовала, что он хочет большего, но ее желание было просто поужинать, посидеть в красивом ресторане Лондона.

На следующее утро она снова искала работу.

Лондон по-ливански

Женя оставляла резюме в кафе Bayswater, Paddington, Camden Town. И однажды ей повезло.

Кафе у метро Baker Street. Владелец — ливанец, коренастый, с маслянистыми глазами.

— Ты плохо говоришь по-английски, но можешь помогать на кухне.

Женя работала с семи утра до четырех часов дня. Она таскала тарелки, вытирала столы, мыла полы.

Но хозяин… Его руки слишком часто случайно касались ее плеч, талии. Его улыбка задерживалась дольше, чем нужно.

Однажды он попросил Женю убраться в другом кафе, которое открывалось у метро Baker Street.

— Триста фунтов за поцелуй.

Женя замерла. Триста фунтов — это аренда ее квартиры за полмесяца и еда. Огромные деньги, которые сейчас были очень нужны. Она согласилась, и вечером хозяин кафе вернулся. Они остались наедине.

Женя чувствовала, как ее подташнивает. В глазах мутнело, и сознание отключалось. Она оттолкнула его.

— Где мои триста фунтов?

Он дал. Женя выскочила из кафе и больше там не появлялась.

Лондон по-украински

Лондон все сильнее сжимал кольцо вокруг Женечки.

Она просыпалась в съемной комнате, прислушивалась к храпу соседей-поляков за стеной и понимала: осталось меньше недели до окончания визы. Если она не найдет решения, то ей придется возвратиться домой, в родной провинциальный город, полный однообразных дней.

Но что придумать?

Она уже слышала о том, что русскоязычные студенты остаются в Лондоне, продлевая учебную визу. За тысячу фунтов можно оплатить курс в языковой школе и получить новый студенческий статус. Но у Жени этой суммы не было.

И тогда появился Вадим — худощавый владелец одной из подобных школ, родом с Украины.

— Мы сделаем документы, подтверждающие то, что ты якобы оплатила полный курс на год за тысячу фунтов, всего за триста фунтов, но посещать нашу школу за такие деньги ты не сможешь. Зато продлишь визу.

Идеально. Это был ее единственный шанс.

Женя собрала необходимую сумму, пошла в консульство и подала документы. Но через неделю получила отказ без объяснения причины.

Она сидела в компьютерной комнате языковой школы, бездумно мешая ложечкой чай. Сердце отчаянно колотилось. Что теперь делать?

— Так бывает. Можно подать заново, — успокаивал Вадим.

Но срок действия месячной визы уже закончился, и теперь она — нелегалка.

— Есть еще один вариант… — Он помолчал, изучая ее лицо. — Врач. Он может помочь.

Лондон по-сирийски

Доктор был сирийцем. Работал в частной клинике у метро West Hampstead. Женя пришла туда, чувствуя себя преступницей.

Навстречу ей вышел темнокожий мужчина с мягкими чертами лица, в очках. Он говорил с сильным акцентом. Доктор выслушал ее и спокойно объяснил:

— Я дам справку о том, что у тебя были гинекологические проблемы. Поэтому ты задержалась в Лондоне.

Она смотрела на него не веря.

— Консул не имеет права спрашивать тебя о диагнозе. Они могут говорить только со мной. Просто будь спокойна и не отвечай. — Он повторил это несколько раз и добавил: — Я рискую. Ты не должна меня выдать. Я могу потерять свою работу, но Вадим — мой друг, и он просил помочь тебе. Не нужно ничего объяснять, просто дай справку и молчи.

Прием стоил восемьдесят фунтов. Она заплатила. Но на подачу новой визы требовалось еще триста фунтов. И в этот момент раздался звонок от Шахруха.

— Женя, пойдем ужинать?

Она смотрела на экран. Внутри все переворачивалось. Вариантов особо не предвиделось, и она поехала на встречу с ним.

Ресторан был дорогой, светлый, с живой музыкой. Женя сидела напротив Шахруха, ела изысканные блюда, а внутри ее скручивало от стыда.

После ресторана он предложил покататься по городу и посмотреть особняк своего брата. Подъехали к спальному району. Женя не понимала, где именно они находятся, но точно не в центре — вокруг стояли частные дома.

— Это дом моего брата, известного актера, хочешь зайти? Он сейчас в Индии на съемках.

Женя раньше никогда не была в таких больших домах, свое детство провела в хрущевке и потому впечатлилась роскошью, богатством и возможностями.

Шахрух подвез ее назад и попытался поцеловать. Она начала плакать.

— Мне нужны триста фунтов. Завтра в консульство… Я верну через неделю, честно.

Он внимательно посмотрел на нее.

— Знаешь, Женя, ты мне очень нравишься. — Шахрух достал деньги и вложил ей в руку.

На следующее утро она подала документы, а через неделю пришел ответ: виза одобрена.

Она хотела написать Шахруху. Сказать, что обязательно вернет деньги, но… не написала. Ей казалось, что еще немного, еще чуть-чуть — и она заработает. Все вернет! Но Лондон забирал людей. Шахрух пропал из ее жизни.

Лондон по-латышски

В языковой школе нельзя было ходить на занятия, но разрешалось посещать компьютерный класс. Там Женя познакомилась с двумя девушками из Минска, и они позвали ее на встречу.

— Будет классная компания, приходи.

Вечером они снова увиделись в баре, и среди всех гостей Жене сразу бросился в глаза один парень. Высокий, уверенный, латыш. Гражданин Евросоюза.

Как ему повезло: он спокойно мог работать и жить в Лондоне! Никаких виз и сложностей с документами! Артур давно обосновался тут, много кого знал и много кому помог с работой и документами. «А может, он подскажет и мне, где найти работу?»

Ее сердце учащенно забилось. Он смотрел на нее, иногда ухмыляясь.

«Не флиртуй, Женя, это опасно. А вдруг у него есть девушка и она обидится. Тогда он точно не заговорит со мной и не подскажет, где найти работу», — пыталась убедить себя Женя.

Но через две недели она уже жила у него.

Секс был страстный, безумный, всепоглощающий. Она хотела находиться рядом с любимым мужчиной везде и всегда.

Пришла в аптеку купить противозачаточные таблетки, но ей сказали: «Только через врача».

Клиника, очередь. Доктор — пожилая женщина с короткими седыми волосами — долго объясняла ей, как пить таблетки, что делать, если забудешь их принять вовремя, и какие побочные эффекты могут возникнуть. Женя слушала, но не все понимала. Узнав, что не нужно платить ни за таблетки, ни за прием врача, она была ошеломлена. «Это лучшая медицина в мире!»

Жизнь с Артуром напоминала сказку. Но сказки заканчиваются.

Однажды утром он начал собирать чемодан.

— Мне срочно надо в Латвию. Семейные дела.

— Когда вернешься?

— Не знаю, может, через пару недель. У тебя есть наличные? А то с карточки снимать неудобно.

У нее были только наличные — банковской карты Женя не имела. Триста фунтов. Она протянула их ему.

На следующее утро он не отвечал на сообщения. Через день телефон Артура был выключен. Она больше никогда не видела его.

Лондон по-английски

Дженнифер шла по узким мощеным улочкам Сохо, держа телефон в руках. Вечерний Лондон был шумным и хаотичным: прохожие торопились, смыкая зонты после внезапного дождя; в воздухе смешивались запахи кофе, пряностей из китайских ресторанов и сигаретного дыма.

Она выдохнула, спрятала телефон в карман пальто и остановилась у входа в ресторан «Зима». В стеклянной двери отразилось ее лицо — чуть бледное после долгого дня, с легким оттенком усталости в глазах.

Внутри пахло гвоздикой и чесноком. На стенах висели черно-белые фотографии заснеженной Москвы, на полках стояли пузатые самовары, а из динамиков негромко звучал старинный русский романс. Дженнифер заказала борщ и пельмени — что-то теплое, родное, как напоминание о доме, которого она, в сущности, уже не имела.

Смешно! Она ужинала в дорогих ресторанах, летала бизнес-классом, ее карьера была успешной, она могла позволить себе многое. Но за всем этим оставалась пустота.

Она ненавидела Лондон.

Серые улицы, облупленные фасады домов, мусор, скапливающийся у дверей пабов. Вечная слякоть, отчего туфли от Louboutin всегда казались грязными. И эта система здравоохранения, где запись к врачу можно ждать месяцами.

Дженнифер зачерпнула ложку борща, закрыла глаза.

Где-то там, за сотнями километров, был город, где она могла бы стать по-настоящему счастливой. Но он остался в прошлом.

Официант принес счет, и Дженнифер потянулась за сумкой Lui Vuitton, чтобы расплатиться. Когда она доставала банковскую карту, монетка выпала из кожаного кошелька. «Даже наклоняться за ней не буду. Какая мелочь! — подумала она, но тут же себя одернула: — Мелочь?! Когда-то я не могла купить кофе за один фунт! Что со мной стало?»

И вдруг что-то щелкнуло в голове.

Сохо. Кофе за один фунт. Грузинское кафе. Поляки, украинцы и врач-сириец. «Где они все? Как их найти и отблагодарить?»

Она закрыла глаза, и воспоминания нахлынули. Владелец, который пытался ее купить. Триста фунтов за поцелуй. Ее первый месяц в Лондоне. Шахрух… «Так и не вернула ему деньги. Где он теперь?»

Она помнила, что он из Индии, что его брат — известный актер, что у них был роскошный особняк в Лондоне…

«Я сделаю все, чтобы его найти!»

И с этой мыслью Дженнифер вдруг почувствовала, что нежная и трогательная Женечка еще жива внутри нее. Надо только отдать долги. Завершить круг, и она снова вернет себе тот самый Лондон. Лондон — перекресток цивилизаций и судеб. Лондон — город больших возможностей и риска. Город по-настоящему сильных и свободных людей.

Ирина Ходыкина. ТАЙНА «ВЕСТЕРН ЛОДЖ»

Моя Надя приехала! Теперь к нам так редко приезжают друзья, что я даже отвыкла. А ведь гостей надо развлекать: планировать маршруты, бронировать билеты, рассказывать, показывать, удивлять. Особенно Надю. В этот долгожданный отпуск она собиралась с бойфрендом — скакала до потолка от счастья, когда им обоим выдали английские визы, но потом нашла коса на камень, и вот Надя прилетела в отпуск одна.

До нашего дома она добралась поздно вечером. Мы только и успели, что поболтать за ужином да выпить немного вина. Я, конечно же, с удовольствием подняла бокал за решение подруги: «Бывшего больше не вспоминать!» Однако слова — это одно. А что на деле? Легко ли бродить по Лондону в одиночестве, если в планах была романтика на двоих?

Сейчас можно об этом не думать, сегодня весь день в нашем распоряжении. Мы отвели мою дочку в школу и бежим на станцию по тихой викторианской улочке.

— Ну надо же, трава зеленая, солнышко, а холод собачий! — говорит Надя, натягивая серые перчатки из тонкой кожи в цвет элегантного, приталенного пальто. К ее наряду хорошо подошла бы улыбка, но вид у Нади грустный. Жаль, погода не подыграла — в теплый день все-таки легче отвлечься от личных проблем.

Зимние лучи не греют, на улице привычная высокая влажность. Она прибавляет бодрости нашему ходу. Спешка мне только на руку — утром я веду экскурсию по портретам в Национальной галерее, опаздывать никак нельзя. Зато после работы можем не торопиться и гулять в свое удовольствие. Надя мечтает исходить весь Лондон вдоль и поперек.

— Я, конечно, хочу увидеть Биг-Бен, Парламент, Вестминстерское аббатство, — планирует подруга. — Но в соцсети я фотки оттуда выкладывать не буду. Такое уже никто не лайкает. Надо сфотографировать что-нибудь оригинальное… А еще я мечтаю попасть в музей Шерлока Холмса на Бейкер-стрит.

Эта заявка меня не удивляет. Конан Дойль с детства был у моей подруги любимым писателем. Его прозой забита Надина электронная книга. Она и в полете читала про известного сыщика. Детективы как нельзя лучше отвлекли ее от собственного любовного романа.

— Но я надеюсь, ты понимаешь, что музей на Бейкер-стрит, — последнее слово я жестами заключаю в кавычки, — только инсталляция. Его открыли даже не в той квартире, где по книге жили Ватсон и Холмс. Миссис Хадсон хозяйничала в доме напротив.

— Это уже детали, — отмахивается Надя и с удовольствием оглядывается по сторонам.

В нашем районе тоже есть чему подивиться. Старый Клэпхэм не утратил с годами шарма тихой деревни. Вы смотрели фильм «Гордость и предубеждение»? «Их искали до самого Клэпхэма», — так говорит мистеру Дарси мисс Элизабет Беннет про бегство своей младшей сестры с непорядочным женихом. Вот какой у нас знаменитый район! В начале девятнадцатого века это было последнее тихое место перед Лондоном, где парочку могли обнаружить.

Потом при королеве Виктории и Клэпхэм расстроился, и земли за ним. В наше время это уже вожделенный юго-запад Лондона, откуда поезд домчит вас до центра всего за восемь минут. Хорошие школы, магазины, рестораны. И все это расположено между двумя парками, по-английски — «коммонс». Им, конечно, далеко до королевских, здесь нет причуд ландшафтного дизайна. Когда-то «коммонс» были общими территориями для выгула скота, а теперь по этим пастбищам бегают спортсмены и гуляют собаки. Надя в спешке фотографирует наклеенное на столб предупреждение: «По этой дороге можно вести одновременно не больше четырех собак». Мы усмехаемся. В эпидемию ковида запертые по домам англичане активно скупали щенков. Хозяева вернулись в офисы, и сейчас зрелых уже псов выгуливают специально нанятые люди.

Узкий тротуар, маленькие домики. На этой улице они почти пряничные: низкие, двухэтажные, прилепленные друг к другу. Люди в Клэпхэме привыкли делить стены с соседями справа и слева. Общие стены, общие звуки, общие проблемы. Дома построены еще до тысяча девятисотого года, поэтому проблемы неизбежны — я знаю. Я и сама живу в таком: в узком и сыром, зато с двумя мощными оригинальными викторианскими каминами, отделанными изразцовой плиткой и чугунной ковкой.

— Это я уже с годами осознала, что мы только из-за этих старинных каминов и купили наш дом — влажный, несуразный, с куцым пятачком земли на заднем дворе вместо сада, — рассказываю я, пытаясь развлечь подругу. — Anyway, как говорят англичане, нового жилья вокруг мало. Если посреди викторианской улицы ты вдруг видишь постройки двадцатого века, то, скорее всего, на это место во Вторую мировую войну упала бомба, да так, что восстанавливать было нечего.

Насыпь, на которой в сороковых годах стояли установки, чтобы сбивать немецкие самолеты, до сих пор сохранилась в парке «Клэпхэм-Коммон», и сейчас ее украшают примитивные уличные железяки для фитнеса. Я показываю в их сторону, но Надя отвернулась и, несмотря на мою спешку, замерла. Вдоль парка расположились уже отдельно стоящие викторианские виллы. Надино внимание привлек массивный особняк. С собственным заездом и парковкой он выглядит роскошно. Представьте еще с обратной стороны дома просторный сад, что скрыт за высоким кирпичным забором.

— Я бы хотела жить вот в этом. — Надя приглядывается к названию, которое красуется над большим парадным крыльцом, и читает почти по слогам: «Вестерн Лодж».

— Только не в этом. Конкретно у этого дома нехорошая аура.

— Откуда ты знаешь? — спрашивает Надя, протягивая мне телефон. Она поправляет челку и позирует почти профессионально, с дежурной улыбкой. Я быстро фотографирую ее на фоне виллы и ускоряюсь. — Здесь жил кто-то известный? Что там случилось? — пытается угадать она.

— Потом расскажу, ладно? — Я тяну подругу в сторону станции, и Надя снова подстраивается под мой бодрый ритм. Если начну говорить, она не сдвинется с места, а мне на работу. — Как раз в галерее я буду упоминать про этот дом.

Мы ускоряемся, но буквально за углом особняка снова тормозим, чтобы перекинуться утренним приветствием с моим соседом Джо. Тот законопослушно ведет на поводке только одного жизнерадостного спаниеля. Подвижный пес отчаянно виляет хвостом перед Надей, и та снимает перчатки, чтобы пожать руку Джо и погладить его питомца по красивой вычесанной шерсти. Пес рад вниманию, и моя подруга расплывается уже в неподдельной улыбке.

С минуту мы традиционно обсуждаем погоду, и как только все приличия соблюдены, я прощаюсь с разговорчивым Джо. Однако Надя с хитрющим взглядом, максимально сглаживая русский акцент, задает новому знакомому свой насущный вопрос.

— А вы случайно не знаете про этот дом? Я слышала, у него есть какая-то история.

Джо от неожиданности вытягивается во весь рост и даже приподнимает вверх козырек своей твидовой кепки. Он сначала обводит взглядом виллу, будто видит ее впервые, а потом присматривается к Наде, которая задала ему такой странный вопрос. К моей радости, Джо не знает ответа и только в недоумении пожимает плечами. Махнув ему на прощание, мы двигаемся дальше.

— Такой милый! — говорит Надя почти на бегу.

— Очень даже! И умный к тому же. Программист, работает на себя, весь день проводит за компьютером.

— Я про спаниеля! — смеется в ответ Надя.

— А! Снуппи? Тоже милый, — соглашаюсь я. — Джо завел его для мотивации выходить из дома.

За разговорами о собаках мы заходим в здание станции и заскакиваем в вагон, благо поезда от нас идут один за другим. Пассажиры, спешащие на работу, растворяются в своих телефонах. Надя одна из немногих, кто смотрит в окно до самой конечной — вокзала Waterloo. Оттуда мы пешком по мосту через мрачную Темзу добираемся до Трафальгарской площади, где стоит Национальная галерея.

Очередь из туристов поворачивает за здание музея, но мы с моим пропуском с другого крыльца проникаем в тепло. Вот здесь я всегда отогреваюсь, а когда рассказываю про картины, мне даже становится жарко.

Лондонская Национальная галерея — сокровищница мировых шедевров, и только самые крутые из англичан выставляются в этом здании: Констебль, Тернер, и, конечно же, Томас Гейнсборо. Сегодня заявлена любимая многими тема: портреты. Люди с интересом вглядываются то в один, то в другой холст, и лишь Надя на задней линии слушателей всю экскурсию кидает на меня вопросительные взгляды. «Да не забыла я про твой дом!» — шепчу подруге, пока наша группа передвигается в зал английской живописи.

— Это последняя картина в сегодняшнем списке, и посмотрите, как хороша! «Утренняя прогулка», безусловно, метафорическое название. Пара в самом начале совместного жизненного пути. Перед нами свадебный портрет мистера и миссис Халлет в полный рост. Вы заметили, какую огромную шляпу надела невеста? Такие ввела в моду герцогиня Девонширская.

Услышав это имя, многие в группе кивают, кто-то вспоминает вслух Киру Найтли и ее героиню из фильма «Герцогиня» — богатую, но несчастную аристократку. Надя на этих словах оживает, но по моей улыбке понимает, что упомянутые люди тут ни при чем.

— Томасу Гейнсборо заказали портрет герцогини Девонширской в полный рост. Судьба у той картины оказалась страдальческая, как и у самой модели. Сначала портрет загадочным образом пропал из фамильного замка в графстве Девоншир. А когда спустя годы он объявился среди предметов наследства одной школьной директрисы, то оказался обрезанным до размера три четверти. Только наряд Элизабет Халлет, — снова указываю я на изображение молодоженов, — позволяет нам представить, как выглядело платье герцогини на первозданном портрете. Судя по всему, холст обрезали, чтобы втиснуть его в ограниченное пространство над камином в маленькой викторианской гостиной. Оттуда картина попала на торги в «Кристис». На аукционе за рекордную сумму в десять тысяч фунтов шедевр выкупила частная галерея с Бонд-стрит. И вот однажды ночью его украли…

Мне приходится сделать театральную паузу, и вся группа смотрит уже не на портрет, а на меня. Я давно заметила, что публика обожает такие истории, особенно под конец экскурсии, когда усталость берет свое. Слушатели снова — само внимание, а поклонница детективов Надя и вовсе готова ловить каждое мое слово.

— Кража дорогой картины — казалось бы, что может быть банальней: украли, перепродали… Но преступник Адам Ворт был не так прост. Американец, он приехал в Англию с коварным планом развернуть здесь самую современную на тот момент криминальную сеть. На ворованные деньги Ворт купил большую виллу «Вестерн Лодж» в Клэпхэме, за высоким забором которой обдумывал свои коварные махинации. Украденную картину Адам Ворт рассчитывал обменять на свободу своего брата, которого арестовала полиция. По примеру Ворта преступники стали использовать дорогие предметы искусства как орудие шантажа. Портрет герцогини вернулся на свое родное место в Девоншир, в замок Чатсворт, только в тысяча девятьсот девяносто четвертом году. А что же до Адама Ворта, то его образ тоже был увековечен, только не на холсте, а в нашем сознании. Полиция не могла подступиться к этому вору и разгадать его гениальные криминальные схемы. Это был смелый и очень умный преступник. Именно с него писатель Конан Дойль скопировал своего главного коварного персонажа, вы и сами догадаетесь какого.

— Мориарти, — с придыханием выдает Надя раньше других.

— Так точно! — улыбаюсь я. — На кладбище Хайгейт на могильном камне Адама Ворта написано «The Napoleon of Crime». Вот такая история. Собственно, на этом наша экскурсия и заканчивается. Всем большое спасибо за внимание.

Я задерживаюсь возле картины, отвечаю на вопросы тех, кто не готов расстаться. Краем глаза вижу, что торопиться некуда — подруга зависла в телефоне и телеграфирует всему миру о своих приключениях в Лондоне, прикладывая фотографии с домом самого «профессора Мориарти».

— Портреты, книги, преступления, — говорит мне Надя, когда мы наконец-то выходим из галереи, — как же все это переплелось! Даже не верится.

— А мне не верится, что из всех особняков тебя зацепил именно «Вестерн Лодж». Вот ведь истинная фанатка Шерлока! Я только недавно выяснила, что это вилла Адама Ворта, да и то случайно, когда читала про Гейнсборо.

— Удивительный город! Такое ощущение, что годы идут, а в нем ничего не меняется.

Я поддакиваю в ответ, а сама уже думаю о другом. В Лондоне столько зданий с мемориальными табличками: «В этом доме была написана книга про Мэри Поппинс», «Тут жил Киплинг», «Здесь останавливался во время гастролей Эдвард Григ»… Но ведь кроме них есть и неприметные, ничем не отмеченные дома, и каждый со своей тайной. Интересно, кто жил до меня в моем доме, кто жег письма в моих каминах?

Солнце между тем исчезло, и на улице стало еще холоднее.

— Ой, кажется, я потеряла перчатку, — вздыхает Надя, проверяя карманы, а следом и сумку. Тучи над нами совсем сгустились, и стал накрапывать мелкий дождь. — Может, пробежимся по магазинам, раз уж оказались в центре? Куплю себе новые перчатки, не серые. Поярче, чтобы не терялись. А в музей я и сама схожу, завтра. Надеюсь, не заблужусь. На сегодня мне хватит впечатлений, хочу растянуть удовольствие.

Наступило следующее утро, и вот мы снова бежим от школы по тем же улицам. Я по привычке тороплюсь на работу, а Наде после моей вчерашней экскурсии не терпится еще раз взглянуть на «Вестерн Лодж». Неожиданно перед особняком нас славным лаем встречает спаниель Снуппи.

— Я так и знал, что сегодня вы пойдете этой же улицей, — говорит нам хозяин собаки.

— Как еще? От школы к станции одна дорога, — поддакиваю я Джо.

— Вот, мисс, — обращается тот к Наде и протягивает ей серую перчатку. — Нашел на углу, когда возвращался вчера из парка. Кажется, ваша? А кроме того, хочу сказать вам про дом… Уму непостижимо! Я лет пять живу в этом районе, и никто никогда даже словом не обмолвился, что здесь…

— Жил Мориарти! — вставляет Надя, снова стараясь максимально сгладить акцент. — Я тоже выяснила это вчера. Удивительная история!

— Вот! Вы только приехали в гости и сразу же все разузнали, а я — местный и даже не догадывался. Больше вам скажу, я заходил туда на кофе — мы с хозяином этого дома частенько вместе выгуливаем собак. И только вчера я выпытал у него про Мориарти. И все благодаря вам! Но ничего, я в долгу не останусь. Я тоже кое-что знаю про Шерлока. На Пиккадилли есть замечательное место: ресторан «Критерион». Именно там по книге Ватсон узнал, что Холмс ищет соседа. Он, конечно же, как и Мориарти, вымышленный персонаж. Но ведь Конан Дойль был самым реальным писателем! Наверное, не один бокал пропустил со своими друзьями в этом заведении. Чем мы хуже? Не заглянуть ли нам туда сегодня? Я угощаю.

— Я пасс! — мгновенно реагирую я. — Мне на работу. А Наде как раз компания не помешает. Она впервые в Лондоне, может и потеряться. К тому же задумала одна поехать в музей на Бейкер-стрит.

— Тысячу лет там не был, а в институтские годы я очень увлекался историями про Шерлока.

— А я до сих пор люблю их читать… — улыбается в ответ моя подруга.

Я на ходу прощаюсь с любителями детективов и сбегаю на работу. Они и без меня разберутся. Мне сегодня в Британский музей, и путь мой лежит через Пиккадилли. Конечно, я невольно поворачиваю голову в сторону ресторана, который упоминал Джо. Элегантное крыльцо с мозаичной вывеской. Восторг! На темно-синей плитке белыми буквами выложено название: «Criterion», и рядом — год основания: «Est. 1874». Мой взгляд опускается ниже, я округляю глаза и обращаюсь к швейцару за поддержкой:

— «Масала Зон»? Это что? «Критерион» теперь индийский ресторан? — спрашиваю я у него.

— Да! Арендуют индусы… — подтверждает тот с улыбкой. — Но исторический интерьер сохранен и поддерживается в наилучшем виде.

— Невероятно! — восклицаю я, а сама представляю лицо Нади, когда она такое увидит. — Но это же место, где бывал сам Конан Дойль! Бар, где Ватсон узнал, что…

— Мисс, двадцать первый век! Что-то в Лондоне должно меняться?!

Анна Воло. ТОЛЬКО ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ЧАСА

В этом повествовании вы не найдете живых диалогов. Готовьтесь к рассказу человека, погрузившегося в свои лучшие годы на дно жизни и вернувшегося назад. Это означает переродиться в том же теле, не умирая физически. Возможно ли такое в двадцать первом веке? Да. И вот моя история для вас.

Отброшу детали своего детства, только упомяну, что рос в семье людей, разведенных судьбой, но соединенных мной. Отец — злодей, тунеядец, который думал только о себе и о бутылке, а мама, озабоченная мнением соседей, всегда старалась казаться лучшей версией себя, но по сути жила не свою жизнь. Я вобрал все лучшее и худшее от них. В том числе природное, чистое, например хватку на новые знания и языки: я говорил по-английски с пяти лет. Мать сама занималась со мной, пророча большое будущее и параллельно ворча на отца, который только и делал, что смотрел программу «Время» по центральному телевидению. Мне удалось пару раз съездить от школы по обмену в столицу Англии — Лондон. Там я впервые допился до подростковых чертиков, они задорно зазывали попробовать разные сорта виски, от которых вскрывало виски. Но это казалось ребячеством: так все делали и делают. Тогда меня это приобщало к культуре андеграунда, к свободе, которую я видел лишь по телевизору. Окружающие о многом не осмеливались говорить. То, что таилось глубоко в них, стало ярко бунтовать во мне.

«Однажды открыв заграницу, ты уже не останешься прежним», — подумал я и решил все свои усилия направить на то, чтобы переехать в Англию.

Мне не пришлось долго ждать — лотерея судьбы была разыграна, и номера удачи подмигнули мне. Окончив Бауманку, получил контракт в престижной, но секретной компании, базирующейся в Лондоне. Подготовка документов явилась вспашкой всей моей истории: доказать, что с тобой все «ок» и нет криминального прошлого. Чистый лист. Я начинаю заново свою жизнь в стране мечты, куда тянуло как магнитом.

И вот я здесь. Квартира с видом на Темзу, окна в пол, бесконечные возможности в этом конечном мире. Нужно радоваться, но что-то пошло не так.

Выполнив обязанности и блеснув талантами, я каждый раз возвращался в одинокий дом ночного города, который понапрасну развлекал вечерней иллюминацией. Я уже не вспоминал студенческие годы и подвальные бары Москвы. Теперь меня манили новые гламурные адреса, где местные снобы смаковали жизнь и усложняли ее длинными разговорами. Я играл по их правилам: пил — говорил, снова пил — потом молчал, потом снова пил и просто уходил.

Мне надоело одиночество, и я искал приют своим утехам. Девушки разных форм и цветов радовали своими историями, я обреченно терялся в их надушенных телах и мечтал о настоящей любви. Не то чтобы я никогда не любил… У меня были связи с женщинами, но все они далеки от историй в книгах. Много боли, разочарований, я не вкладывал силы в этот аспект жизни.

Забывался, только уходя в работу. Там я нужен, меня ценят, и этого достаточно. Сентиментальность — не моя натура, но ласку я искал. А она меня — нет.

Время шло, карьера набирала обороты, я даже был приглашен на ужин в Букингемский дворец. К сожалению, в этой анонимной истории не смогу дать деталей о своей деятельности. Скажу одно: независимо от того, из королевской ты семьи или семьи трубочиста, все одинаково пьют и думают, что у других жизнь лучше, чем у них. И жалеют об этом на следующее утро или галантно прикрываются деловой усталостью. Мистер Алкоголь сжирает киловатты энергетического ресурса, давая взамен лишь иллюзорную расслабленность и уверенность.

Моя упивательная история усугубилась, когда я начал просыпаться в незнакомых местах с неизвестными мне женщинами. Пару раз я пропустил важную встречу и пообещал больше так не делать. Но подобные заверения приносят разве что какой-то мифической сущности. Ведь когда видишь алкоголь, забываешь обо всем на свете, лишь бы добраться до первой рюмки сладостного зелья.

Я догадывался, что имею проблемы, но, видя, сколько вокруг пьют коллеги и люди из высшего общества, думал, что у меня все не так уж и плохо.

Но однажды… Я проснулся весь в крови под мостом Альберта: избитый и ограбленный. Не только материально, но и морально. Ощущение отвращения от собственной жизни: так легко взлетел и так низко упал. Фильм без счастливого конца, но с тонким сарказмом для таких же неудачников. Я думал, что умер и воскрес, как в видеосюжете: видел себя со стороны — неподвижное тело в луже собственной безысходности.

Я услышал голос внутри головы: «Тебе рано уходить. Давай попробуем еще. Живи и давай жить другим».

И после этих слов я очнулся. Открыв глаза, я смотрел на небо. Небо Лондона часто серое, но сегодня — с приветом солнечного света.

Мимо проходили уборщики улиц, они предложили помощь и подняли меня на ноги. Были добры, хоть от них и пахло перегаром. Один прикурил для меня сигарету, но сил не было даже на простой вдох, не то чтобы на затяжку никотина. Дворники переглянулись друг с другом и рассказали, что есть места в городе, где наливают чай и кофе и могут научить, как бросить пить. Им это не зашло, но чай там был вкусный.

Мне не хотелось, чтобы они поняли, кто я и откуда. Я сыграл роль бродяги, так как таким и стал, несмотря на свои сбережения в банке. На моем собственном счету был минус жизненной энергии.

И наступило время что-то менять.

Один из них протянул мне смятую визитку со словами: «Держи, может тебе подойдет этот анонимный бизнес, ну или просто сходи погреться!»

Я помню, что-то такое было в американских фильмах, но не думал, что дело дойдет до этого. Даже в самых страшных снах не представлял себя открывающим дверь такой организации. Что там? Научат пить как джентльмен? Или потребуют заплатить за лечение, не раскрывая моего имени? Вопросов было много, голова кружилась от тревоги, что жизнь закончилась так низко.

Алкоголик. Я? Наверное… Ну совсем же нет. Хотя… Можно ли быть немного алкоголиком? Как шутят, нельзя быть немножко беременной. Наверное, это про меня. Родился таким. Наследственность. Эта версия мне нравится больше. Вообще, не моя вина — я только делал, как все вокруг меня. И имею право быть таким. Алко… Язык не поворачивался сказать это слово. Просто, но так непросто, когда это ты.

Я сел на лавочку, дождался паузы в голове после бесконечного внутреннего диалога и решился набрать этот номер. Большие цифры для тех, кто потерял зрячесть реальности. Долгие гудки. И я подумал, что там кто-то просто напился и забыл свой телефон в другой комнате.

Ирония в сторону — мне ответил приятный голос мужчины, по ощущениям, в своих лучших годах, за шестьдесят.

Я сказал, что, возможно, имею проблемы с алкоголем, поведал пару деталей. Он все выслушал и рассказал свою историю. Оказалось, что он уже больше двадцати лет трезвый. Эта шокирующая информация заставила меня усмехнуться над своей прошлой шуткой, и я задумался: как такое вообще возможно?

Он будто прочитал мои мысли и сказал, что такое возможно. И предложил сходить на открытую встречу в той части города, где я живу. Я подумал, что он хочет выведать мои координаты, чтобы пробраться и обокрасть квартиру. Но мужчина только спросил район и дал адреса тех мест, куда я могу пойти сегодня.

Я поймал такси. Оно нехотя остановилось. Кошелек был отдан как дань за мое пьяное прошлое. Спасибо, что оставили телефон.

Дома я принял душ, обработал раны и провалился в сон. Что-то разбудило меня. Я вздрогнул и понял, что та самая анонимная встреча начнется через десять минут. Благо мой дом напротив.

Представляете, живешь в лучшем квартале города и не знаешь, что здесь по вечерам собираются алкоголики… Никогда не видел толпы странно одетых людей около этой церкви. Наверное, был слишком занят. Или уже пьян, чтобы замечать такие детали вокруг. Жизнь разделилась на до и после.

Когда я переступил порог той самой двери с табличкой «АА» в районе Сохо, в церкви Святой Анны, меня встретила девушка. Она широко улыбнулась и назвала свое имя. Она не совала мне визитки. Ее взгляд был чистым и искренним. Я удивился, что такие девушки еще существуют.

— Откуда ты? Как долго в программе?

Я только промычал несвязно, что живу рядом, и сказал, что пришел посмотреть. Она расплылась в улыбке и провела меня к пожилому мужчине, напоминавшему известного голливудского актера. Рядом были люди в бизнес-костюмах. Одна беременная. Парень в капюшоне с трясущимися руками. Модель с макияжем от-кутюр. Пара пенсионеров. Туристы из Америки.

Я просто сел и молчал.

Я слушал.

Я плакал.

Я переставал дышать.

Я всхлипывал.

И снова дышал.

Казалось, что все эмоции человека переливались во мне. Я практически ничего не помню. Только в конце спросили: «Есть ли здесь новички?»

Что-то за меня подняло руку. И я выкрикнул из глубины души громкое: «Я!»

Меня начали постукивать по плечам, протягивать листки с номерами телефонов. Я снова как будто отключился. И вернулся назад, когда все стояли в кругу и читали молитву.

Мой мозг убеждал: «Беги отсюда! Это секта. Они все странные, тебе здесь не место!» Я собрался уже выйти, не сказав ни слова. Но одна женщина дала мне медальон, на котором было написано «24 часа». И добавила что-то вроде:

— Оставайся трезвым только сегодня.

Я сжал медную пластину. И выбежал из этого сборища людей с неизвестной мне планеты.

Я отправился к реке. И практически думал туда прыгнуть. Пронзила мысль, что даже внешне успешные люди становятся уязвимы, если в дело вмешивается алкоголь.

Но внутри меня снова прозвучал голос: «Только на сегодня. Двадцать четыре часа. Понаблюдай. Проживи».

Спустя шесть месяцев я стал ведущим той самой группы, куда меня привела судьба. И пришло время начать все заново. Осознать, что я алкоголик. Я был им, может, даже и родился. Папа явно передал градус по крови в мои клетки — я записался сюда, даже когда еще не начал реально пить. От мамы достался перфекционизм. Не уверен, что это лечится. Трудоголизм ведь из той же мыльной оперы, только за это хвалят в обществе и платят деньги в обмен на энергию жизни. Это все про выбор, который у нас есть.

Прогуливаясь сегодня в таком любимом городе, я сказал ему: «Прощай, Лондон… и здравствуй, новая жизнь!». Я умер и возродился. Я сдался — и нашел смыслы заново. Это была не любовная история, а история жизни алкоголика, который признал проблему. И нашел в поражении новую реальность. Трезвость — мой самый важный актив.

Я еще не знал, что скоро встречу женщину своей мечты. Нас познакомит та самая лучезарная девушка с моей первой анонимной группы. Теперь все пойдет по высшему плану. Даже если я этого не планировал.

Екатерина Леглиз. ДОМИНО

Цок-цок-цок. Толстый каблучок мисс Шэрроуз свербил бетон Тауэрского моста. Она проходила по нему каждую пятницу — спускалась от Олдгейт-Ист вдоль Леман-стрит и потом направо по Роял-Минт, — спеша на собрание клуба домино. В этот апрельский день было слишком сухо и солнечно, по-наивному приветливо. И ей вдруг захотелось совершить какое-нибудь веселенькое убийство.

Мисс соображала быстро, в такт своим каблучкам, и с той же решительностью осуществляла задуманное. Если бы некий взбунтовавшийся великан собрался щелчком пальцев раскрошить центр Лондона, то она не хуже Майкла Керне рассчитала бы ему траекторию падения фишек.

Начав с Ситипоинт, она прошлась бы через Бишопсгейт и наконец добралась бы до Тауэрского моста, по которому теперь так воинственно шагала. Маленькая бесславная завистница мисс Шэрроуз жила в уверенности, что любые злодеяния лучше творить чужими руками: не только в практических, но и в божественных целях. Ведь если ее планы вдруг пойдут вразрез с планами Вселенной, то чья-то высшая воля непременно все остановит. Не даст, так сказать, опрометчиво пошатнуть баланс сил. А если смолчит, проигнорирует, значит, ее чувство справедливости, как и прежде, не подвело, и эта навязанная книжками добродетель не более чем сказка для дурачков.

О собрании было забыто, мисс Шэрроуз не терпелось попасть домой. И вот она уже не шла, а бежала мимо клуба через Боро-маркет, чтобы прыгнуть там в подземку и через несколько минут вынырнуть на Кеннингтон. Но, оказавшись в сотне метров от квартиры, посмотрела в кирпичную даль и вдруг замерла. Жуткая радость сдавила горло. Она представила, каким образом избавится от финальной жертвы: лишь слегка толкнув первую фигуру из судьбоносной змейки человеческого домино.

И раз метод был найден, то дело оставалось за малым — выбором жертвы. И тут ей на глаза попалась белокурая соседка из особняка напротив, улыбавшаяся всегда чересчур приветливо. Великолепная миссис Уайлдблум была замужем дважды, что не давало достаточного повода назвать ее распутницей, но пробуждало зависть. И вот эта самая зависть, которую не получалось выплеснуть, отравить ею кого-то или хотя бы испачкать, мерзко щипала изнутри. Особенно раздражала притворная доброта и незаслуженная удача этой миссис Уайлдблум. Ей все давалось играючи, будто по ее пластичным сосудам вместе с кислородом танцевала сама Легкость. Словно судьба дарила ей неприлично много и за просто так. И в этом-то и была несправедливость, с которой мисс Шэрроуз решила начать борьбу. На случай, если кто-то свыше по халатности не досмотрел.

В беллетристике, как и в жизни, не бывает монотонно плохих героев. На каждого придется по бездомной кошке или тяжело больной сестре, что сидит на иждивении с десяток лет. Тягостно любимая сестра мисс Шэрроуз скончалась прошлым летом. Теперь у нее осталась лишь кошка, к которой она испытывала священную привязанность.

Мисс Шэрроуз не боялась, что ее раскусят. Она естественным образом сливалась с городским пейзажем: стянутый шпилькой пучок, свинцовый взгляд, бескровные губы. Затянутая в ржаво-серый тренч, но в начищенных до блеска туфлях. Красной была лишь подкладка в ее сумочке. Она не заглядывала на распродажи в «Хэрродс» и крайне редко смотрела в зеркало своей крохотной прихожей. Потому что все про себя знала и была убеждена, что никогда не сможет очутиться на троне. Единственное, что в ее силах — это подрезать ножки стульев тем, кому посчастливилось усесться повыше.

Тем же вечером план был готов. Простой, казалось бы, на волю случая, но мисс Шэрроуз слишком хорошо разбиралась в людских грехах, чтобы совершить промашку. И вот какой она видела свою месть.

Достаточно было заплатить доставщику пиццы, который за пару сотен соблазнит несоблазнительную жену садовника. Та, поверив в новое страстное будущее, соберет чемодан и уплывет подальше — на другой берег Темзы, как на чужой континент, искать свободы и счастья. А что до садовника? Так он, по привычке, взболтает горе в литре бренди и не выйдет на службу ни к утру вторника, ни к полудню среды. Тогда миссис Уайлдблум забеспокоится и, взяв коробку лимонного печенья, сама придет к нему домой. Садовнику покажется, что она всегда была к нему благосклонна чуть более положенного и явилась с визитом не просто так. Кто бы отказал в ласке такой как миссис Уайлдблум, белокожей и мягкой, пахнущей слаще самой прекрасной розы в саду? И он, под хмелем и волнением, глухой к ее крикам, сорвет дорогое атласное платье и бросит на шершавый вонючий ковер, и заставит раскаяться, и растопчет в кровь эту ее пресловутую Легкость. И оставит так лежать, тяжелую и немую.

Под вечер она очнется и ничего не вспомнит. «Диссоциативная амнезия», — скажет потом психотерапевт, но будет поздно. Все станет чужим: кожа, взгляд, отражение. Она выбросит помады и порвет чулки. И соседи вдруг начнут над ней смеяться — сначала эхом, затем в лицо. А ночью постучат чудовища — кривые пляшущие тени — и потребуют исполнить песню — гимн уродству и одиночеству. Однажды она выучит слова наизусть и запоет даже утром, в ванной, где вода станет флейтой для ее надрывающегося голоса. И душа заболит так сильно, что попросится на дно. Тогда у порога дома вдруг появится анонимная посылка с веревкой и камнем. И ветер подует в сторону Темзы. И миссис Уайлдблум откроет коробку и пойдет за ветром.

Некогда бездомная кошка смотрела на свою хозяйку, побуревшую от злобы, и щурила безбровый глаз. Ох уж эти кошки. Особенно бездомные. Им равно нравится как шалить, так и оставаться безучастными. Полуседой черноглазой кошке не казались роскошными ни миссис Уайлдблум, ни ее сад. Она намеренно приносила туда дохлых мышей и приминала отъевшимся животом хрупкие саженцы. В открытую драку не лезла — она была неглупа, в отличие от ее бывших уличных соседок. Ею двигала не трусость, а осмотрительность. Шрамы на ее подранных боках давно затянулись, но по весне ныли и чесались, предостерегая больше не лезть на рожон. Тогда, по молодости, ей казалось, что она все безупречно рассчитала, но месть прилетела ей спонтанно, чудовищно и необратимо, пройдясь садовничими граблями по нежному пушистому ребру. И не то чтобы с тех пор она поверила в судьбу, но приняла как данность факт, что всегда найдется кто-то, кого на старте не взяли в расчет.

На этот раз дело было не в страхе или неприязни к соседке, а в том, что кошка слишком любила свою хозяйку. Одна единственная на всем белом свете. За жирные сливки и рыбу без костей, но больше всего за возможность спать на пуховой подушке с правой стороны кровати. И кошка эта никак не могла допустить, чтобы хозяйка испортила свою и без того никчемную жизнь плохо спланированной местью, поэтому она вильнула хвостом, рассыпав по полу домино, на которых и поскользнулась мисс Шэрроуз в полутемной кухне.

Ее косточки раскрошились о начищенную плитку, кровь залила подол. Она на секунду посмотрела в лицо смерти и со стыдом отвернулась — вовсе не таким она представляла свой конец. Мисс Шэрроуз решила выжить. И, лежа в светлой больнице, уверилась, что кто-то наверху все же присматривает за балансом сил.

А миссис Уайлдблум стала невестой в третий раз. И переехала в Вену, в апартаменты без сада, но с видом на Штадтпарк, где ей снова задышалось легко. И даже нашла себе подругу — некую фрау Эдер, живущую неподалеку в странном доме с побитой мозаикой и листвой на стенах.

***

А тысячи каблуков продолжают шагать по Тауэрскому мосту. Шагать, шагать… И мост держит. Стоит. Столько, сколько ему еще предсказано стоять, пока какой-нибудь великан не сложит его щелчком пальцев.

Наталья Дасте. LIBERTY

В открытом почтовом ящике, ключ от которого был давно утерян, белело письмо. С миниатюрной марки на длинном иностранном конверте смотрела английская королева. Вера улыбнулась Елизавете Второй, повертела конверт в руках и спрятала его в сумку.

Она поднялась на шестой этаж и, не снимая куртки, вошла в гостиную — большую и светлую благодаря белым обоям и почти полному отсутствию мебели. Пианино, диван и две картины, купленные на Арбате по случаю — то, что ей нравилось: без шкафов, сервантов, забитых посудой, и прочих bric-a-brac.

Вера забралась с ногами на диван, прямо напротив гитариста с искривленным кубической страстью лицом в черном котелке набок, и осторожно открыла конверт. Камала писала, что она в командировке в Лондоне, и приглашала приехать на несколько дней, пока она там.

Вера удивилась: во-первых, письмо дошло, а во-вторых, приглашение было неожиданным. Такую возможность упускать не хотелось. Увидеть Лондон Вера не могла и мечтать. Она не знала, появится ли другой такой шанс в будущем. Хорошо бы определиться поскорее, две недели командировки у Камалы уже прошли. К счастью, заграничный паспорт Вера сделала сразу после открытия границ в 1988 году — почти год назад. «Попробую получить визу, — подумала она, — и тогда решу, что делать».

Английское посольство находилось в белом особняке, на Софийской набережной напротив Кремля. Она где-то читала, что это всегда бесило Сталина. А в период холодной войны расположение идеологических противников в непосредственной близости от Кремля якобы так сильно нервировало спецслужбы, что руководству завода «Красный Факел» поступило негласное указание: «Трубами коптить что есть мочи, чтобы англичан окружал туман с запахом гари до тех пор, пока не сменят место дислокации». Но британцы продолжали жить в особняке как ни в чем не бывало.

Подходя к консульству, Вера издали увидела небольшую группу людей, столпившихся около невысокого здания. Все, кто выходил из консульства, бросали короткое: «Не дали!» Когда подошла ее очередь, Вера неуверенно протянула мятый листок письма в низкое окно. Отвечать на вопросы наклонившись было неудобно и унизительно. И как-то неловко за страну, в которую она всегда мечтала поехать. Вера видела только голову служащего за столом, его глаза пристально смотрели куда-то вглубь, пытаясь увидеть то, чего Вера сама о себе не знала. Так, неестественно согнувшись, она и отвечала на вопросы, которые, как мячи, летели в нее из окна.

— Да, я работала с Камалой Лакшманан в качестве переводчика на международном кинофестивале в Москве в июле этого года.

— Да, она из Индии, режиссер в «Бомбей Фильм Компани», сейчас в Лондоне.

— Да, я еду на неделю к ней в гости.

— Нет, не замужем, я разведена.

О том, что она подружилась с Камалой, пригласила ее домой и они ели сырники на кухне, Вера промолчала.

Получив визу, Вера купила билеты на рейс «Аэрофлота» Москва — Лондон — Москва и, ожидая посадку с пассажирами, такими же возбужденными предстоящей поездкой, как она сама, не переставала удивляться, насколько быстро все стало возможным.

Вера уволилась из института, где преподавала английский студентам-медикам. Преподавать нравилось, но надоели одни и те же тексты учебника, да и зарплата мизерная, а когда появилась возможность заработать, улучшить язык и встретиться с новыми людьми, она ушла в никуда — и не пожалела об этом.

Через три с половиной часа самолет приземлился, и Вера вышла, оглядываясь по сторонам. Потом она села на поезд в Хитроу-Паддингтон и подумала, что только британскому писателю могла прийти в голову мысль назвать плюшевого медвежонка именем вокзала. Затем Вера пересела на Subway — подземку, которую лондонцы зовут трубой — The Tube.

— Let’s take the Tube! — говорят они. — Поехали на трубе!

«А И Б сидели на трубе», — вспомнила Вера детскую шутку.

— Mind the gap! — звучало на каждой остановке. — Не оступись!

Нужный дом находился недалеко от выхода Charing Cross. Узкая скрипучая лестница вела на третий этаж, в небольшую квартиру. Камала в ярком хлопковом сари, блестя «кипящими смолой» глазами и дыша духами индийских мелодрам, открыла дверь. Длинные серьги спускались до самых плеч, а многочисленные браслеты на обеих руках хрустально звенели.

— Мы идем в гости, — затараторила она, обнимая Веру. — Комнату покажу потом, бросай чемодан, ты не устала?

Друзья — студенты и аспиранты из разных стран — сидели на диване, на стульях и на полу небольшой гостиной. Вера огляделась и заметила в дальнем углу бесстрастное лицо молодого человека, который не принимал участие в общем шуме и хохоте.

— Вы из какой страны? — спросила она, подойдя.

— Я англичанин, — сдержанно, почти сухо ответил он. — Я здесь живу.

«Ну, хоть на хорошем английском поговорю со студентом», — подумала Вера и оживилась:

— Может сядем? — И села на стул, как и он.

Потом спросила, не будет ли завтра дождя — ведь англичане любят говорить о погоде, — и банальная фраза растопила лед. Он рассмеялся.

Вера посмотрела на его крупные кисти с длинными пальцами, свежевыбритое лицо, темную шевелюру и прикинула, что ему должно быть лет около сорока, как и ей. Значит, не студент.

— Нет, не студент. Я юрист, — уточнил он и представился: — Мартин.

Весь вечер он разговаривал с Верой, удивлялся, какой у нее хороший английский, и в конце концов предложил встретиться завтра в центре Лондона, около магазина Liberty.

— Ты его сразу узнаешь, — добавил он.

***

— Liberty’s? — переспросила Камала за завтраком. — Известное место, тюдоровский экстерьер, пятнадцатый век. Там интересные дизайнерские штучки продаются.

С этими словами Камала упорхнула, оставив ключи от квартиры. Она отправилась на неделю к другу в Германию. А Вера провела тот день в Лондонской национальной галерее, медленно переходя от картины к картине, пока белые залы не закружились каруселью в голове. Кафе в подвальном этаже было открыто — серые прохладные стены, деревянные столики, — и Вера зашла. Одинокий невзрачный carrot cake на витрине оказался очень вкусным. Она знала, что после войны в Англии ввели продуктовые карточки, сахара не хватало, и английские женщины клали вместо него в тесто тертую морковь. Вера по-новому взглянула на остатки пирожного: как на нечто значительное.

Потом зашла в большой книжный магазин Waterstones на Piccadilly и купила пару книг, которые захотела перевести на русский. Время до встречи еще оставалось, она села в кресло и полистала их. Читатели разных возрастов расположились на мягких диванах. Две девочки лет шести устроились на полу и рассматривали комиксы.

На встречу с Мартином Вера пришла немного раньше назначенного часа. Магазин Liberty выделялся темными балками, будто бы и правда сохранился со средних веков. Она встала со стороны Regent street и принялась разглядывать прохожих. Осенний дождь, возможно, испугался разноцветной клетки Burberry — самого узнаваемого элемента английского бренда. Он встречался на каждом шагу: на подкладках тренчей, зонтах, косынках, сумках… Казалось, что весь Лондон в один миг сменил свои краски, но это преображение не освежило духоту и не облегчило головную боль. Серое небо по-прежнему было цвета асфальта.

Ровно в семь вечера в толпе появились высокие стройные мужчины в одинаково темных костюмах и голубых в полоску рубашках с яркими галстуками. Они шли один за другим. Каждый держал в правой руке портфель из коричневой кожи. У всех были бесстрастные лица и стрижка с четким косым пробором.

«Картина Магритта, — мелькнуло в голове, — только яблока не хватает».

И в ту же минуту Вера увидела его. Мартин, высокий, очень высокий, в темном костюме, светлой рубашке с галстуком, держа в руках спортивную сумку, торопился к ней через широкую площадь.

Они встретились как старые знакомые и пошли по блестящей от витрин улице. Остановились у светофора, ожидая зеленый свет.

— Перед работой ходил в спортивный зал, — объяснил Мартин, указав на сумку.

Переходя дорогу, он взял Веру за руку. Или это она его взяла? От прикосновения Вере стало вдруг жарко, захотелось пить, и голова почти прошла, хотя болела весь день.

— Пойдем поужинаем? — предложил Мартин.

Но сначала они зашли в паб в районе Soho и выпили Cherry Brandy. Фужер в форме распустившегося бутона тюльпана подали с голубыми лепестками острого сыра на блюдце. Вера подержала на языке шелковую сладкую жидкость, прежде чем проглотить. В груди стало тепло, а голова совсем прошла.

Она с удивлением смотрела на изящную мебель и картины на стенах. Жанровая живопись: горделивые леди, охотничьи собаки, обрезанные хвосты у лошадей — Англия девятнадцатого века.

— Пабы у нас разные. — Мартин догадался о ее задумчивости. — Да, в некоторых пьют пиво, и посетители в татуаже с ног до головы говорят на cockney. Но не во всех.

Вера слушала его и думала: «Остроумный, веселый! Удивительно! А говорят, англичане холодные и неприступные. Может, так и есть, ему сорок лет, а у него ни жены, ни детей».

Он как бы услышал ее мысли — возможно, она сказала это вслух — и подтвердил:

— Точно! Ни жены, ни детей.

Получилось смешно. Потом, держась за руки, они прошли мимо сверкающих афиш на площади Piccadilly, остановились около фонтана с фигурой Эроса в центре. На бордюре сидели чудно одетые люди: зеленые и розовые волосы, торчащие в разные стороны, яркий макияж, обувь на большой платформе, конусообразные шляпы.

— Фрики. Они всегда отличаются экстравагантным видом. — Мартин улыбнулся и подмигнул.

В ресторане было почти пусто. Где-то далеко звенели невидимые приборы. Синие подушки на стульях гармонировали с велюровыми портьерами цвета маренго. Их поддерживали толстые шнурки с лохматыми кистями, похожими на конские хвосты Королевской гвардии. В открытые окна ворвался звук полицейской сирены, потом Биг-Бен отбил восемь раз.

— The White Rabbit is late again, isn’t he? — Вера взглянула на Мартина.

Он прожевал, нахмурился и строго сказал:

— He is always late!

Она рассмеялась.

Появился официант. Закрыл окно и подошел к ним:

— Все нормально?

Они переглянулись как сообщники. Вера быстро доела что-то похожее на домашнюю котлету с пюре и перешла к десерту. С удовольствием смакуя яблочный пирог, они слушали музыку. Пианист играл попурри из знакомых мелодий группы «Битлз».

Пора! Они, не сговариваясь, вместе встали и вышли. Шел дождь. Мартин по-мальчишески свистнул проезжающему такси. Шофер затормозил, и они забрались в блестящий от дождя черный кэб, как в кроличью нору. Вера прижалась к Мартину, и только тогда он обнял ее. «Ждал меня, — с удовольствием отметила Вера, — не спешил. The gentleman».

— Где ты живешь? — тихо спросил Мартин, а потом добавил еще тише: — Может, заедем ко мне — на бокал вина?

Вера кивнула и закрыла глаза, слушая, как кэб трясется по булыжной мостовой, затем сползает на гладкий асфальт и тихо шуршит под аккомпанемент дождя, который барабанит по стеклу и по крыше. Мартин громко и четко назвал шоферу свой адрес.

Вера уже не могла отличить реальность от сна, но ей показалось, что они наконец приехали. Дом похож на замок: старый, солидный, викторианский. Массивная тяжелая дверь с металлической скобой в виде кисти со сжатым кулаком. Ворота скрипят, медленно открываются. Мраморные статуи молча смотрят, как пара входит в дом. Каменные стены дышат холодом, а пол просто ледяной. Величественный камин. Какая пушистая шкура перед ним! Хочется лечь и протянуть мокрые, как у русалочки, ножки к огню. Пламя свечей дрожит в массивных подсвечниках и отражается в зеркале. В центре — стол, кубки для рыцарей: короля Артура и Ланселота. Мартин сидит прямо, подняв голову. В каждом зрачке пляшет пламя. Черный плащ струится волной, его держит крупная брошь. На Вере легкая туника, такая же, как когда она играла Дездемону в школьном театре, тогда ставили отрывки из пьес Шекспира. Перед ней бронзовый кубок.

— Выпей вина, Гертруда, — говорит Мартин.

«С ума сошел, какая я Гертруда», — подумала Вера и увидела перед собой хрустальный стакан. В нем сверкала и переливалась золотая вода.

— Выпей, — повторил Мартин, — это Scotch. Ты замерзла, наверное. Промокла, вся дрожишь. Я включил обогреватель, сейчас будет тепло.

Она сделала глоток и поморщилась:

— Лучше горячий чай, можно?

Вера огляделась. Гостиная. Темная мебель. Эстампы: на одном юноши играют в гольф, на другом — священник в белой одежде и красной накидке. Черная металлическая этажерка с книгами и вдруг — разноцветные попугаи, зелень на мягком бархатистом диване. Мартин включил тихую музыку — шелест леса, шепот волн.

***

— Что бы ты хотела посмотреть? — спросил утром Мартин, целуя ее.

— Наверное, Оксфорд и Кембридж, — улыбнулась в ответ Вера, — они, кажется, рядом.

Поехали на его Peugeot. Ветер лениво шевелил листья высоких деревьев. Неяркое солнце иногда выглядывало из-за плотных серых штор. Остановились позавтракать в кафе. Чай с молоком и несладкие булочки — scons — с клубничным джемом за столиком у окна, из которого виден вход в университет. Прямо перед ним в огромном количестве свалены велосипеды — любимое средство передвижения студентов. Вера представила молодого Набокова, бегущего из кафе на лекцию.

Затем они прогулялись по средневековому городу, посмотрели на студентов, расположившихся на зеленых газонах, и поехали в другой университетский город — Оксфорд.

В центре Оксфорда возвышался Кафедральный собор Христа. Католический храм. Круглое окно-роза выделялось на фасаде. Вера вошла в собор первая. Пройдя пару шагов, оглянулась и увидела, что Мартин встал на одно колено и выражение его лица, обычно сдержанное, изменилось: оно светилось радостью. Не мигая, он смотрел на огромный крест между двух горящих свечей в центре алтаря. Потом перекрестился всеми пальцами, сложенными вместе, и опустил голову. Вере показалось, что он стоял так целую вечность. Ах, какое у него было лицо! Затем они сели на скамью, Вера взяла его руку и слегка сжала. Мартин, такой современный, а это коленопреклонение — как отголосок чего-то средневекового, таинственного. Они так и сидели молча несколько минут. «Тихий ангел пролетел», — вспомнила Вера чью-то фразу.

Выйдя из собора, направились к Темзе, где проходила лодочная регата. Оксфорд против Кембриджа. Молодые гребцы взмахивали веслами, как музыканты смычками, и мутная вода цвета неба тихими аккордами расступалась под их мощным напором.

Возвращаясь в Лондон, Вера увидела из окна указатель на Хайгейт и попросила Мартина там остановиться.

— Давай пройдемся. Здесь находится кладбище, там Карл Маркс похоронен.

Он с удивлением посмотрел на нее, но ничего не сказал. Кладбище утопало в зелени. Парочка брела мимо мраморных рук, сложенных в молитве, кельтских крестов, каменных морд собак и кошек, раскрытых книг и сиреневых цветов из гранита. Наконец в глубине одной из аллей они увидели мощную голову на пьедестале, далеко отбрасывающую тень — Карл Маркс.

— Ходят слухи, — таинственным голосом сказал Мартин, — что по ночам черный кот по кличке Энгельс приходит к подножью памятника и остается там до утра.

Они засмеялись и, обнявшись, вышли из этого царства мертвых.

Каждое утро Мартин превращался в персонаж картины Магритта и уходил в офис. Вера смотрела телевизор, где зрители обсуждали скандалы принцессы Дианы и принца Чарльза, будто членов своей семьи; гуляла по паркам; встретилась в кафе с Камалой — та возвращалась в Бомбей, обещала писать.

Время побежало быстро-быстро. Днем Вера плыла облаком, а ночью летала звездой. Настало утро отъезда.

— Сувенир, — улыбнулся Мартин и протянул сверток.

В самолете, зажатая между двумя полными дамами, Вера закрыла глаза и мысленно перебрала все недавние события. «Только неделя, а столько всего случилось».

Уже дома из вороха шелковой шелестящей упаковки Вера достала кашемировый шарф в клетку Burberry, купленный в магазине Liberty, и письмо.

«Милая Вера! — писал Мартин. — Какая замечательная неделя! Я был счастлив провести ее с тобой перед тем, как уйти от мирской жизни в духовную. Я принимаю священный обет и следую своему предназначению. Будь счастлива! God bless you!»

Ветер из открытого окна шевелил концы шарфа на плечах у Веры, в задумчивости сидящей на диване, и белый листок письма на полу.

Ольга Герасимова-Фернандес. ЗОЛОТАЯ АНТИЛОПА

В ту субботу Полина зачем-то заказала чашку эрл грея с молоком, хотя обычно пила его с лимоном. Лондон был утренний, суетливый, и раннее приземление в Хитроу давало о себе знать. В такси, или, как в шутку поправила ее подруга, кэбе, они зачем-то разболтались, вместо того чтобы поспать лишний час.

Роуз, еe соседка-англичанка, летела из Франции к себе домой — проведать больную маму и еe «старика Альцгеймера». Полина ехала за компанию. Проветриться. Без мужа, без детей, всего на два дня. Налегке. На абсолютном легке, как говорила она себе.

Ни турбулентность над Ла-Маншем, ни строгий пограничник, ни мартовский туман по дороге не смогли испортить предвкушение поездки.

— Скажи, ты в Лондон летишь с такой же радостью, как я в Москву? Ну, как домой — к безумной, экстравагантной и острой на язык мамочке? Или для тебя Лондон — мужчина? Надeжный, как британский флот. Отец, ждущий свою Бриджит Джонс в рождественском свитере в Сочельник?

— Ох, Полли, ну и напихала ты стереотипов через слово. Holy gosh! Слушай, я не знаю, причeм тут британский флот, но я лечу как домой, да.

— Ну скажи, Лондон всe-таки мужчина или женщина для тебя?

— Женщина. Однозначно. Динамичная, сумбурная, с богатым прошлым.

— С богатым колониальным прошлым! — рассмеялась Полина.

— Так. А на эту тему у меня ранний Альцгеймер, как у мамы сейчас. Кстати, вот еe дом. Полли, ты зайдешь или посидишь в кафе?

— Роуз, твоя мама и без Альцгеймера меня не узнала бы — мы виделись всего пару раз. Давай я подожду тебя рядом. Тут карты показывают симпатичную кафешку, прямо рядом с Саатчи. Поля плюхнулась на банкетку и сидела, глядя в окно, ничего не заказывая добрую четверть часа. В Лондоне она была давно, до детей. Последний раз — с покойным мужем на Новый год у друзей, а первый — совсем в детстве, когда родители отправили еe учить английский, почему-то в Кентербери.

Нахлынули воспоминания. Больше из последней поездки, чем из первой. Душевно, вкусно, ярко, но очень промозгло — таким ей запомнился Лондон, поэтому сегодня утром она руководствовалась принципом «всe самое тeплое надену сразу» — прилетела в уггах и в трeх слоях одежды под курткой.

Улыбчивый бариста предложил ей кофе вместо чая. Она отказалась, настояла на эрл грее и попросила зарядить телефон. Чашка оказалась огромной. Десять минут спустя, с наполовину выпитым чаем, ей было почти жарко. По телу разлилось приятное тепло, а осознание того, что ближайшие сорок восемь часов принадлежат только ей, придавало лeгкости и напрочь убирало головную боль от раннего подъема.

Полина допила чай, набросила лямку рюкзака на одно плечо, забрала телефон у бармена — за столами не было розеток — и вышла из кафе. «Готовься, куриный потрошок, сегодня будем много ходить, удивляться и пополнять копилку впечатлений. Лондон зовeт!» — сказала она себе и своим умным часам и направилась на встречу с городом.

У вертикальных сине-белых баннеров Саатчи молодой человек азиатского происхождения в красных варежках-митенках раздавал флаеры. Яркие буквы листовки сообщали о выставке: «26 художников из крупнейшей демократической страны мира». В тексте говорилось о непростой судьбе индийского искусства, его борьбе за признание, о резком расцвете и экономических потрясениях… Но взгляд Полины зацепился не за слова, а за изображение внизу. Там, на черном фоне с желтыми и красными пятнами, выделялся портрет раджи: серьезного мужчины в бордовой шапочке, с темными кругами под глазами.

Внезапно в памяти всплыли слова из сказки, которую дедушка включал ей в детстве на виниловом проигрывателе: «Давным-давно жил богатый могущественный раджа, был у него дворец…» Точно. «Золотая антилопа» — вот где она видела этот восточный орнамент на ткани, это сочетание чeрного, жeлтого и красного.

Кто-то рядом обронил кошелeк. Полина явственно услышала звон монет и обернулась помочь.

Чeрный берет, серое пальто до колен, познавший много симпозиумов и конференций кожаный портфель. Человек позади нее до боли напомнил eй дедушку. Она поняла, что случайно толкнула его рюкзаком, и поспешно извинилась по-английски.

Дедушка подмигнул в ответ и сказал по-русски:

— Привет, Малыш, ты на выставку? У меня через полчаса доклад в Королевском географическом обществе, тут недалеко. Проводишь?

Полина ущипнула себя за левый палец, потом за правый, зажмурилась до боли и снова открыла глаза. Дедушка был на месте.

— Внуч, нарежем кружочек, как на даче, вместе?

С детства знакомый дедушкин прищур так же, по-доброму, смотрел на внучку.

— Нарежем, — сказала она и пошла за ним.

Они отошли от Саатчи и двинулись к Слоун-сквер в сторону Королевского географического общества. Воздух казался густым и терпким, как восточный чай с каплей молока в приталенном стаканчике. Поля определила в тумане запах дождя и слегка прогорклых каштанов. В воздухе висел шум — не резкий, как в Москве, а ровный и будничный.

Полина то и дело искоса поглядывала на спутника: берет, пальто, помятый рыжий портфель — словно только что с научной конференции. Если это шутка кого-то из друзей-актeров или плод еe воображения, то, по идее, ситуация должна была проясниться в первые же минуты контакта. Неужели он не испарится?

— Дедушка, а что ты делаешь в Англии?

— Лекции читаю.

Он говорил так, будто они ещe вчера пили чай с баранками на даче, а сегодня вместе прилетели рейсом «Аэрофлота». Из бабушкиных рассказов она запомнила, что с 1964 года (шестьдесят четыре — как номер дачи) дедушка, советский географ, был почeтным членом Королевского географического общества. Пока всe походило на правду.

Заморосило. Мелкий дождь, неожиданная встреча, утренний Челси в тумане. «Странно, но мне нравится», — подумала Поля. Она засмотрелась на статую с фонтаном в центре площади, тут же загуглила еe и прочитала дедушке вслух:

— Высота статуи на площади Слоун превышает натуральный размер, а весь фонтан достигает одиннадцати футов. Вода стекает из вазы в окружающий бассейн, а из верхней части раковины выходит мелкий туман, благодаря которому фигура и чаша остаются влажными… Дед, а по-моему, она очень напоминает купальщицу в парке Горького, как ты считаешь?

— Ты знаешь, я о ней тоже сразу подумал. Но в парке их две. Первая — недалеко от подземного перехода через Ленинский. Твоя мама маленькой туда ещe монетки бросала. А вторая статуя внизу, ближе к Москве-реке.

«Точно не розыгрыш», — решила Поля. Если это была шутка еe уставшего сознания, то такой юмор ей нравился. К тому же она даже обрадовалась возможности увидеть дедушку воочию. С начала года он зачастил в еe снах — но без возможности пообщаться. Кстати, мама три дня назад позвонила и напомнила, что в конце года Институт географии планирует праздновать стодвадцатипятилетие со дня его рождения.

Но всe это в Москве. А сегодня она в Лондоне, столице Британской империи, туманном Альбионе, где каждая улица, станция или точка на карте — узелок из лоскутного одеяла ее личной географии. Здесь обитают любимые персонажи разных отрезков жизни: мишка Паддингтон из первой самостоятельно прочитанной книжки, Оливер Твист, Питер Пэн, Шерлок и миссис Хадсон из юности, а ещe Человек-невидимка, капитан Блад, Гарри Поттер, Оливия Колман из «Короны» и чудесная «Чeрная голубка» — Кира Найтли, двойной агент из недавнего сериала.

«Что ж, дедушка так дедушка. Заодно задам ему пару вопросов. То, что я давно хотела у него спросить». Поля не без удовольствия приняла странный подарок от Лондона и решила играть в игру до конца. Тем более что в Королевском географическом обществе она ещe никогда не была.

Тем временем дедушка и Поля свернули на Нижнюю Слоун-стрит.

«Действительно, отличные декорации для шпионского сериала», — подумала Полина, оглядывая красный кирпич, белые колонны, окна с чeрными рамами, строгие дверные молотки.

Она прокрутила в голове все вопросы, которые хотела задать, но первым, вопреки ожиданиям, вырвался тот самый, про Гагарина.

— Дедушка, а ты правда Юрия Гагарина видел?

Дедушка хмыкнул.

— Правда. Видел и разговаривал с ним. О биосфере, о нашем зелeно-голубом шаре. Французское посольство организовывало закрытый концерт Ива Монтана в Театре Эстрады. Меня, как директора Института географии, позвали. Как мы вышли в буфет в антракте, так там и остались. Да простят нас Ив, Симона и французский посол.

Они перешли на Челси-Бридж-роуд.

Под ногами — старая английская брусчатка, по которой наверняка шагали сотни исследователей и путешественников. А может, даже сам Дарвин, когда-то нeс коллегам черновики «Происхождения видов». Где-то вдалеке скрипнули тормоза автобуса — мимо промчались те самые красные двухэтажные даблдекеры.

— Дедушка, а как ты решил стать географом?

— О, это долгая история…

Он поправил берет и посмотрел вдаль.

— Знаешь, мой отец погиб рано, а мать вышла замуж во второй раз — за врача. Куда бы его ни назначали: в какой госпиталь, в какую губернию — мы переезжали всей семьeй. Я был любопытным, наблюдательным ребeнком, и с этими бесконечными переездами во мне, кажется, навсегда проснулась охота к перемене мест. Только когда отчима отправили во Владивосток, я с братом остался в Ленинграде учиться. Уже на географическом. Чертил, рисовал, изучал. А потом начались экспедиции — рано, почти сразу. Иссык-Куль, Аральское море, Тянь-Шань… На фоне всех турбулентных событий, происходящих в столицах, мне было куда интереснее и спокойнее вдали от «учебника истории».

Неожиданно мимо них проехали два всадника из королевской гвардии, облаченные в локальный триколор: красный, белый и чeрный; в фирменных шлемах, с перевязью через плечо. Поля проводила их взглядом. Что ж… Если бы сейчас на роликах пронeсся Хью Грант или Бенедикт Камбербэтч предложил ей сыграть на волынке, она бы уже не удивилась.

— Дедушка, смотри, какие красавцы! И лошади, и люди. Это же английские верховые? Они немного похожи на ахалтекинцев, нет? Я же у тебя в кабинете тысячу лет назад нашла огромный том — энциклопедию пород лошадей СССР.

Дедушка улыбнулся и вместо ответа тихо напел:

— Следом — дуэлянты, флигель-адъютанты. Блещут эполеты…

Поля подхватила. Эту песню Окуджавы мама почему-то особенно любила ставить ей в детстве:

— Все они красавцы, все они таланты, все они поэты…

Еe волной унесло в ту комнату с жeлтым линолеумом, где у окошка с видом на куст сирени, стояло сокровище: проигрыватель с коллекцией пластинок — детских и взрослых. В том числе пластинки Окуджавы, который, говорили, перед эмиграцией снимал соседнюю дачу в посeлке. Как же ей хотелось совпасть по времени с ним, с бабушкой, с дедушкой! Совпасть, будучи взрослой, а не маленькой, чтобы не по крупицам собирать историю, а спрашивать у первоисточника. Спрашивать с возможностью обнять.

Обнять лондонского дедушку она боялась: «Обниму, и он исчезнет… а мы не договорили».

Поля заворожeнно смотрела на покачивающиеся в такт шагу коней до блеска начищенные ботфорты, исчезающие в перспективе. Потом усилием воли вернула себя в реальность. Достала телефон, проверила маршрут: до Королевского географического общества оставалось менее пятнадцати минут пешком. Экран померк — десять процентов. Телефон в кафе не зарядился. Видимо, бариста что-то напутал с переходником. Пока батарея окончательно не сдалась и слeзы не подступили к горлу, Полина быстро загуглила историю Общества.

— Дедушка, а ты знал, что сэр Ботфорт — один из основателей Лондонского географического общества?

— Не Ботфорт, а Бо-форт. Сэр Фрэнсис Бофорт! Британский контр-адмирал, военный гидрограф и картограф. Это он придумал двенадцатибалльную шкалу ветра, которую моряки используют до сих пор. Руководил гидрографической службой, а ещe его именем назвали остров в Антарктике.

Цокот копыт уже не был слышен — шум двадцать первого века снова заполнил улицы.

— Дедушка, а почему среди британцев так много путешественников? Когда читаешь про Лондонское географическое общество, то видишь среди почeтных членов и Дарвина, и Ливингстона, и это не считая тех, кому оно помогало: Куку, Бeртону, Скотту…

— Скажу так: еще Черчилль говорил, что британцы — островная нация, и это многое объясняет. Им всегда хотелось узнать, что там, за горизонтом. Плюс — империя, торговля, флот. Да и характер у них такой: упорный, любопытный, в меру безрассудный. Чего только стоит история востоковеда Ричарда Фрэнсиса Бeртона! Ты же помнишь, кто стал первым европейцем, написавшим о своем паломничестве в Аль-Медину и Мекку?

Полина рассмеялась. Ей была знакома история о Бeртоне, переодевшемся в мусульманина, и она уже хотела пошутить про многоликость Лондона сегодня, но годы жизни в Европе научили еe осторожности в темах, где красные флаги вспыхивают так же стремительно, как разносятся в воздухе ароматы карри, шафрана и кофе.

— Дедушка, а ты видишь, в каком мы модном месте идeм? Сразу понятно, что непростые люди здесь живут. Белгравия, оказывается, место обитания знаменитостей: тут и актeры, и писатели, и аристократы… Белый гравий, белая кость!

— Ох, ну и закрутишь ты, лингвист мой родной. Белгравия получила своe название от крошечной деревни Белгрейв, что на территории поместья, ставшего частью города.

— Кстати о поместьях. Дедушка, где тебе было проще работать: в городе, в экспедициях или дома?

Дедушка усмехнулся:

— Везде свои прелести. В экспедиции — полевая работа, на симпозиумах — встречи с коллегами, неожиданные идеи, новые исследования, в институте — кипучая работа, дома — почти тишина. Почти, потому что семья. Любимая семья. Ну и бабушка твоя дома не сидела: либо сама на приeм, либо к нам гости. Либо дача…

Они подошли к Гайд-парк-корнер. «Вот он, наконец, чудный мир английской природы с вечно голодными белками», — подумала Поля. Запахло как на даче: старыми листьями и мокрой травой.

Полина замедлила шаг, глядя на Веллингтонскую арку впереди.

— А расскажи, пожалуйста, как вы с мамой и бабушкой в Берлин на машине ездили из Москвы?

Дедушка поправил кепку и усмехнулся.

— Ох, приключение было! Мы останавливались в каждом более-менее большом городе — у меня везде находились коллеги, знакомые, друзья-географы. Это нас спасло в Берлине, где машина сломалась, и мы долго ждали, пока еe починят. А потом доехали аж до Праги.

Полина улыбнулась.

— А ты знаешь, что сейчас под Ла-Маншем есть автомобильный тоннель? Теперь из Франции до Лондона можно доехать на машине. Деда, хочешь завтра арендуем машину — съездим, посмотрим?

Дедушка вынул пачку документов из портфеля и сделал вид, что не услышал. Свернув на Кенсингтон-роуд, он зашагал быстрее. Поля славилась своим «скороходством», но дистанция между ней и дедушкой неумолимо увеличивалась.

Впереди наконец показалось здание Лондонского географического общества — сдержанный кирпичный фасад, чeрные деревянные двери с круглыми латунными ручками, позолоченная табличка… Полина пыталась догнать дедушку.

— Дедушка, а мы на завтра договорились? Деда, а ты правда целовал руку английской королеве, нарушив этикет? Дед, подожди…

Но дедушка исчез, едва шагнув за чeрную рамку дверей Географического общества.

Полина глубоко вдохнула влажный воздух и вошла в здание. Как назло, никого из сотрудников Общества на входе не было. Она решила обойти все залы, чтобы разыскать дедушку. Миновала экспонаты постоянной экспозиции: глобус Джонстона, чей-то потертый ботинок, полевые записки из экспедиций. В большом зале с высокими белыми рамами и деревянным потолком наткнулась на фотовыставку «Горы Луны. Геология и геоморфология поверхности плит». Полина честно просмотрела все снимки.

Так она добралась до актового зала. Уютное пространство, напомнившее ей университетский амфитеатр. На сцене светился голубым экран, в зале сидели зрители. Под аплодисменты появился первый докладчик с приветственным словом. Затем он повернулся к экрану и нажал на пульт проектора.

Полина прочитала название: «Глобальная экология антилоп: ареалы, миграция и динамика популяций». Она не удержалась от смеха — закольцованность происходящего казалась почти абсурдной. На неe тут же зашикали, но среди шиканья и аплодисментов, она услышала, как у кого-то рядом с ней высыпались монеты, причем одна из них долго катилась через несколько рядов вперед и наконец остановилась, звякнув о металлическое крепление кресла партера. Дзинь.

В зале погас свет.

Инесса Барра. ЗАЯВКА НА ЖИЗНЬ

За окном февраль льет дождем. Перед нами светящийся экран компьютера. Секунды на табло отсчитывают время до окончания подачи заявок.

— Осталось восемнадцать дней. — Я смотрю на дочь. — Ну что, ты решилась? Заполняй данные.

— Тридцать шесть фунтов стерлингов. Дорого, мам.

— Это цена за возможность.

Рука дочери, слегка дрожа, тянется к клавиатуре. И в этот момент я проваливаюсь в воспоминания. Будто снова вижу нас в кабинете психиатра. Сколько же лет прошло с того момента?

***

Ловкие пальцы доктора стучали по клавишам. Заполнив карточку пациента, она наконец оторвалась от компьютера.

— Эмма, можешь идти собирать вещи, пока я выписываю рецепт и направление на анализ крови. Сегодня поедешь домой. — И, обращаясь ко мне, врач добавила: — Новое лекарство, которое ввели во время госпитализации, стало давать положительный эффект. Однако до стабилизации состояния еще далеко. Нужно набраться терпения и продолжать. Если у вас есть вопросы, задавайте.

— Доктор, скажите, что с ней? Я помню, вы говорили, что симптомы подходят под разные заболевания, но все же?

— В ее возрасте мы вряд ли установим точный диагноз, но это, несомненно, психическое расстройство, которое нуждается в медицинском сопровождении.

— Можно его вылечить? — У меня полились слезы. Я смотрела на врача в надежде, что она меня успокоит. Доктор протянула мне коробку с салфетками и выдержала паузу.

— Мадам, это серьезное заболевание, требующее пожизненного наблюдения. Терапия и медикаменты необходимы для контроля симптомов.

Я хотела задать еще миллион вопросов. Но Эмма уже собирала вещи. Она не слышала нашего разговора. Впрочем, я тогда и сама, кажется, не до конца осознала слова врача.

Мы вышли из больницы. В моей голове мысли теснили одна другую. Надежда на эффективность нового лекарства. Сочувствие тому, как тяжело приходится моему ребенку. Желание облегчить страдания, сделать ее счастливой. И понимание: эта болезнь — навсегда. А еще страх за будущее дочери. Доктор в разговоре привела сравнение с диабетом и сказала, что с таким диагнозом, как у Эммы, можно вполне нормально жить, соблюдая определенные условия. Эта перспектива, с одной стороны, давала надежду, а с другой — удручала.

Аромат магнолий смешивался с запахом кофе и круассанов. Прохожие шли в плащах нараспашку, теплые шарфы сменились на легкие летящие косынки. Романтичный Париж, казалось, влиял и на нас: мы просто бродили по улочкам и паркам, ели мороженое. Заглянули в музей Орсе — погуляли среди великих полотен, вдохнули пропитанный искусством и наполненный многоязычием воздух старого вокзала, когда-то встречавшего поезда, а теперь любителей прекрасного. «Такой чудесный день! Как будто не существует ни болезни, ни страхов. Только весна, город и мы вдвоем», — в какой-то момент подумала я.

Полюбовавшись на Триумфальную арку, мы направлялись в сторону площади Согласия, как вдруг мое внимание привлекли разноцветные пятна, разбросанные тут и там по фасаду одного из домов.

— Смотри, как забавно!

Эмма взглянула и хмыкнула. Затем пробормотала, что это не забавно, а странно. Дойдя до угла, она вдруг тронула меня за руку и показала наверх. Там, на крыше, высилась огромная фигура женщины с оранжевым каре. Она не обращала внимания на прохожих — застыла над своей работой, рисуя разноцветные точки на здании.

— Оригинально! Наверное, какая-то реклама! — Я была в восхищении и говорила довольно громко. Услышав мой возглас, молодой человек в ярких фиолетовых штанах приостановился рядом с нами.

— Это новая совместная работа Луи Виттона и Яёи Кусамы. Правда шикарно?

— Мерси! Да, впечатляет!

Модник улыбнулся и продолжил свой путь, а я только в тот момент заметила витрины одного из самых дорогих бутиков Парижа, в которых дизайн всей коллекции повторял цветные горошины.

— Я не понимаю, что тут красивого? И зачем кто-то покупает такие дорогие вещи? Просто сумка, платье, брюки. — Казалось, что декор, так поразивший меня, не произвел подобного действия на Эмму. Чтобы не вступать с ней в спор, я решила переключить внимание дочери на художницу.

— Ты знаешь ее? — Движением головы я показала на верх здания. Не дожидаясь ответа, забила в телефоне имя. — Современная японская авангардистка. Кстати, у нее сегодня день рождения. Никогда не угадаешь, сколько ей исполнилось лет.

— Мне кажется, она немолода, судя по макету на крыше.

— Девяносто четыре года! Можешь себе представить? Я в шоке!

Мы продолжили наш путь. Тогда я даже не предполагала, что работы этой японки повлияют на будущее Эммы.

***

Я наблюдаю, как дочь внимательно вбивает свои данные в формуляр на сайте, и невольно улыбаюсь.

***

Арт-терапия была, пожалуй, единственным занятием в стационаре, которое Эмма с удовольствием посещала и ждала. Думаю, что важную роль сыграл и терапевт — открытая и жизнерадостная женщина, которая общалась с Эммой.

К нашему большому сожалению, спустя год она перешла на другое место работы и занятия прекратились. Эмма забрала свои картины и, когда она мне их показывала, я чувствовала радость, видя удовольствие в глазах дочери.

— Обязательно продолжай рисовать, как я тебе говорила. Помнишь? — Арт-терапевт пожелала Эмме успехов и сказала мне: — Мадам, пусть Эмма рисует! Это не просто ей нравится, это ее освобождает. При такой патологии творчество — очень действенный метод. К тому же у нее есть и способности. Мужества вам и успеха дочери!

***

Прошло несколько месяцев. Я заметила, что Эмма плохо спит, постоянно чувствует себя уставшей. Настроение начало ухудшаться — она предпочитала сидеть, закрывшись в комнате одна. И, кажется, перестала рисовать. Во всяком случае, мне новые картины не показывала. Меня одолевала тревога — я боялась очередного кризиса. Искала способы вытянуть дочь в социум, развлечь, зажечь в ней интерес и мотивацию.

Мне пришла идея съездить с Эммой в Лондон на день ее рождения. Столицу Великобритании я выбрала из-за близости, а еще потому, что там находится Forbidden Planet London Megastore — всемирно известный и самый большой магазин комиксов. Эмма обожает японскую культуру и литературу. Я была почти уверена, что дочь согласится на поездку только ради возможности сходить туда. Зная также, что она не разделяет моей страсти к замкам, музеям и дворцам, и желая сделать ей приятное, я решила, что мы остановимся в Сити.

В том августе Лондон был прекрасен: он никак не походил на классические описания серого, дождливого, туманного и холодного города. Солнце, казалось, сияло еще ярче, отражаясь от зеркальных стен высоченных зданий. Подойдя ближе к Heron Tower, мы остановились и задрали головы: вот уж действительно небоскреб! Антенна взлетала до облаков и где-то там не заканчивалась, а соединяла земной мир с небесным. Сквозь огромные окна виднелся гигантский аквариум, и мы невольно засмотрелись на лениво плавающих в нем разноцветных рыб.

— Нам с тобой сюда. Заходим? — Я потянула Эмму чуть в сторону от центрального входа.

Она уже прочитала название: SushiSamba.

— Нам туда? Это ресторан суши?

— Точно! Надеюсь, ланч будет по всем правилам!

Я ей подмигнула, и мы шагнули в прозрачный лифт, который начал поднимать нас над городом. Взлет оказался настолько стремительным, что заложило уши, и я увидела, как у дочери забегали глаза — ее дыхание стало учащенным.

— Дыши медленнее, давай вместе. Мы уже почти приехали.

С состоянием нарастающей паники удалось справиться достаточно быстро, и вот мы уже всматривались с тридцать девятого этажа на раскинувшийся перед нами город. До верхушки корнишона, как называют местные небоскреб Mary Axe, можно было почти дотронуться рукой. Нам подали суши, украшенное цветами, и Эмма никак не решалась съесть эту красоту, а когда после обеда мы выходили из ресторана, сказала:

— Мам, я такого суши никогда в жизни не ела! Здесь очень красиво и вкусно. Спасибо!

Я улыбнулась — мне удалось доставить ей удовольствие. Однако я тревожилась из-за того, что нам предстояло сейчас проехать на метро до магазина комиксов. Я помнила наш неудачный опыт в Париже.

Эмме сложно спускаться под землю, где толпа людей заполняет вагончики и в тесноте перемещается по узким темным ходам, будто вырытым гигантскими червями. По мере удаления от ресторана дочь, зная о поездке в метро, начала заметно нервничать: включила плеер, вставила наушники, и я услышала, как заиграла песня Pain группы Three Days Grace, затем Эмма достала из сумки мяч-антистресс и стала интенсивно его сжимать. В тот момент меня кольнула мысль, что, возможно, и эта поездка окажется очередной неудачной попыткой развлечь дочь.

Мои тревожные мысли прервала внезапно возникшая перед нами картина. Над небольшой площадкой около станции метро Liverpool Street в воздухе словно застыли громадные бусы. Блестящие металлические шары соединялись с такими же трубками. «Современное искусство», — подумала я и уже направилась к метро. Тем временем Эмма обратила внимание не на саму конструкцию. Она заинтересовалась ее тенью на асфальте. А затем встала в центр круга и начала двигаться, следуя линиям. Это напомнило мне настольную игру, где нужно переставлять фишки по доске в соответствии с числом, выпавшим на кубике. Сейчас Эмма была той самой фишкой, а тени образовывали змейку с этапами игры.

Я молча наблюдала за дочерью. В какой-то момент она остановилась и посмотрела вверх на один из шаров. Затем медленно вытянула руку. Я подошла к ней. На выпуклой поверхности шара, как в деформированном зеркале, многократно отражались облака, строения, пешеходы и наши лица. Окружающие предметы казались четкими, а мы расплывались, не умещаясь на поверхности.

Меня заворожило увиденное, и я подумала: «Она здесь, рядом со мной, но по сути где-то далеко: в собственном странном и часто пугающем мире».

— Мне кажется, это та же японка создала, — вдруг выдала Эмма. И отвечая на мой незаданный вопрос, продолжила: — Те же фирменные точки, которыми она покрывает абсолютно все. Просто сейчас они в виде теней от шаров. Кстати, прикольно получилось. Мне нравится.

Неожиданно. Я и думать уже забыла о той художнице. Эмма продолжала стоять, рассматривая конструкцию, и я услышала, как она тихо прошептала: «Как много отражений меня везде. Я — повсюду. И мне даже не страшно». На лице дочери не было ни улыбки, ни тревоги — только тихое принятие, как будто на мгновение она почувствовала: в этих отражениях нет ничего пугающего.

В тот момент во мне что-то сжалось. Я понимала: она, возможно, впервые перестала бояться — не отражений, а самой себя.

Мне захотелось выяснить, действительно ли Кусама создала эту конструкцию.

— Давай поищем, наверняка где-то написано имя автора скульптуры.