Бесплатный фрагмент - Капитаны

От автора

Я не планировала писать продолжение «Сияющего мира», но это получилось словно само собой. Естественно и необходимо, как воздух. Внезапно мне стало понятно, что я ещё многого не рассказала о героях, их переживаниях и приключениях. Теперь, когда «Капитаны» увидели свет, мне хочется выразить бесконечную благодарность моим близким людям и первым читателям за поддержку и вдохновение. А ещё я хочу поблагодарить моих персонажей. За то, что они выбрали меня и поверили, что я смогу рассказать вам то, что они рассказали мне.

Пролог

Мальчик смотрел на океан.

Он мог предаваться этому занятию в любое время дня и ночи, делая перерывы лишь на сон, еду и уроки морского дела, которые давал ему отец. Мальчик вообще считал себя счастливчиком: он родился в семье, неразрывно связанной с морской стихией, ― моряками, помимо отца, были два дяди, тётя и лучшие друзья семьи, а дедушка знал столько морских историй и легенд, что мальчик удивлялся, как они все умещались у него в голове. Но какое-то совершенно особенное отношение к морю было у его матери: именно она ещё младенцем принесла его на берег океана и тихо прошептала ему на ухо: «Вот ты и встретился со своим другом, Артур». Мальчик знал, что помнить этого не может, но всё же помнил.

Море было для него всем ― его силой, отрадой и надеждой. Глядя на его безграничную гладь, то подёрнутую лёгкой рябью, то ярящуюся в шторме, он испытывал ощущение, подобное полёту, и в этом полёте он переставал быть просто Артуром Рэдиентом, он становился водой и ветром, звёздами и скалами, становился той самой силой, благодаря которой волны то мягко качались, то взмывали до небес. Он многое слышал от отца о Вечном Сиянии и, хотя вряд ли смог бы словами объяснить, что это такое, в глубине души мальчик чувствовал, что именно с ним он встречался в этих слияниях с морем.

Мальчик знал, что отец понимает его как никто другой, но всё же иногда предпочитал не рассказывать о своих впечатлениях даже ему, оставаясь с этими мыслями один на один, как с близкими и дорогими друзьями. Впрочем, родители никогда не настаивали, чтобы он говорил то, о чём ему говорить не хотелось. При этом Артур мог быть уверен в том, что, если ему понадобятся совет и поддержка, его всегда выслушают и помогут.

Это же относилось и к другим членам семьи, с которыми мальчика связывали тёплые родственные отношения. С детства он обожал играть со своими двоюродными сёстрами Рози и Лили. Девочки тоже были очень дружны между собой, хотя различались и характерами, и внешностью. Старшая, Рози, унаследовала чуть смуглую кожу и орехово-карие глаза матери и была прямолинейна, находчива и немного упряма. У младшей, Лили, глаза были голубые, как у отца, но на этом всякое сходство с родителями заканчивалось. В отличие от крепкой Рози, Лили была хрупка, как стебелёк, молчалива, застенчива и даже боязлива. Иногда она словно терялась на фоне сестры, хотя Джессика и Ник Рэдиенты в равной степени окружали дочерей заботой, стараясь, чтобы ни у одной из них не возникло чувства, что ей уделяют меньше внимания, чем сестре.

Вместе с Артуром девочки часто придумывали новые развлечения, хотя в последнее время он всё чаще предпочитал играм созерцание моря или занятия с отцом. Мальчик вдруг начал чувствовать внутри себя странную грусть, которую ничем не мог объяснить. В ту ночь, когда ему исполнилось одиннадцать, он увидел сон: по морю шёл огромный корабль, на мачтах которого светились тусклые огоньки, и чьи-то голоса с палубы доносились до мальчика. Артур смотрел на парусник и не понимал, что в нём такого, что казалось ему необычным, даже пугающим. Лишь проснувшись утром, он понял: корабль во сне шёл по воздуху, почти не касаясь воды.

И ещё более странным показался ему тот взгляд, которым дядя Ник посмотрел сначала на него, а затем на его отца, когда утром за завтраком мальчик рассказал об увиденном. В этом взгляде читались смятение и немой вопрос без надежды получить ответ. Артур тоже посмотрел на отца, но тот лишь вымученно улыбнулся, сжал руку жены и долго не говорил ни слова.

Спустя несколько ночей сон повторился. А потом стал повторяться всё чаще и чаще.

Часть I. Сны и тени

I

Он знал, что этот день наступит. Но как странно было осознавать, что он пришёл так скоро и, может быть, даже раньше, чем он это осознал.

Люк понимал, что его сын взрослеет, но неужели это всё проснулось в нём так рано, ведь ему всего одиннадцать лет? Неужели в его ещё детскую душу уже начали закрадываться неявные, переменчивые тени, так знакомые самому Люку? Неужели отдалённый зов Вечного Сияния уже сейчас начал звучать в мальчике?

Чего только стоили этот взгляд синих глаз, смотрящий словно поверх всех вещей, эта странная полуулыбка, обращённая будто к кому-то невидимому, эта задумчивость, с которой Артур глядит на море, и эта всё больше проявляющаяся отстранённость от игр двоюродных сестёр, которым он всё чаще предпочитает одиночество. А теперь ещё эти сны про корабль, парящий над морем. Как посмотрел на него Ник, когда сын рассказал о своём сне за общим столом! Будто брат искал какое-то объяснение тому, что и сам давно знал, ― знал, что его племянник слишком похож на своего беспокойного отца.

Люк бы и сам не смог всего этого объяснить. Ему казалось, что годы спустя он всё ещё находится в непрекращающемся поиске, на пути которого никогда не будет финиша и окончательного ответа. Он давно уже понял, что истина не в конце дороги, а в ней самой. В странных снах и неожиданных откровениях. В объятиях жены и в смехе детей. В улыбке брата и в дружеской поддержке. В шуме волн, в гуле, который издают звёзды, если прислушаться к ним, в тихо скрипящих мачтах и шелесте парусов между морем и небом. Его истина пахла весенними цветами и бризом, землёй после дождя, тёмным ромом и просмоленным деревом, а на вкус напоминала терпкое и сладкое одуванчиковое вино. Свою истину он держал в ладонях, и в то же время она по-прежнему оставалась где-то за далёким горизонтом, и это будоражило и волновало его, заставляя снова и снова устремляться к далёким берегам. Так было всегда, но теперь он был не один.

С того дня, когда он встретил Мэри, он никогда не отправлялся в плавание без неё. Он был безмерно благодарен жене за то, что она всегда находилась рядом. Почти все женщины мечтают о простом семейном счастье, но далеко не каждая согласилась бы строить его в бесконечном странствии, в небольшой каюте на шхуне. Он старался максимально облегчить её быт на судне, хотя разница между «Рассветом» и её прежним домом всё ещё оставалась значительной. Однако Мэри жаловалась редко; лишь когда сильно уставала, она позволяла себе наедине с мужем в нескольких словах выразить недовольство, но почти сразу успокаивалась и, покрывая поцелуями его лицо, шептала, что не променяла бы эту жизнь ни на что другое.

Однажды он решил серьёзно поговорить с ней и прямо сказал: если ей трудно постоянно его сопровождать, если долгие путешествия для неё в тягость, он согласен купить для них с сыном благоустроенный дом, а сам будет выходить в море реже и не так надолго, потому что совсем прожить без «Рассвета» он бы не смог. «Может, я не идеальный муж, Мэри, ― сказал он. ― Но другим, наверное, уже не стану». То, что она ответила ему тогда, тихо, но твёрдо, с побледневшим лицом, на всю жизнь отпечаталось в его памяти.

«Люк, ― проговорила Мэри, глядя ему в глаза, ― я скажу тебе прямо. Знаешь, в моей жизни всё могло бы быть по-другому. Я могла бы остаться в родном городке и никогда не бывать ни в море, ни в других странах. Я могла бы выйти замуж за какого-нибудь хорошего парня, обычного, но работящего, и вести хозяйство, как подобает хорошей жене. У меня были бы подруги-соседки, с которыми мы бы говорили о наших мужьях и детях. Моя жизнь была бы удобной, простой и понятной, и все вокруг говорили бы, как мне повезло, как я счастлива, какой замечательный у меня муж и какой послушный сын или какая красивая дочь… И так на протяжении долгих спокойных лет… Во всём этом нет ничего плохого, многие были бы благодарны судьбе за такую жизнь. Но, ― на глазах её вдруг выступили слёзы, ― если ты знаешь, что хочешь большего, если в грёзах и снах ты уносишься куда-то за горизонт, как можно быть счастливой в такой жизни? Если ещё до встречи ты помнишь единственно любимое лицо, как можно любить кого-то другого, пусть даже очень хорошего, но другого человека? В моей жизни всё могло быть по-другому, Люк. Но… если не ты… не Артур… не эти странствия на „Рассвете“… зачем же тогда? Зачем, если не всё это?..»

Когда она договорила, он, потрясённый, притянул её к себе, обнимая её вздрагивающие плечи. Каждое её слово осело в его душе, оставив там отпечаток, который было уже не стереть. Смысл этих слов словно что-то сдвинул внутри него, заставив посмотреть на любимую новыми глазами, осознать в ней и в себе что-то, что было даже больше, чем любовь, больше, чем всё, чему можно было дать название. «Прости меня, Мэри… Мэри… родная моя», ― прерывисто шептал он, и гладил её распущенные длинные волосы, и целовал её щёки, мокрые от слёз, и боялся, что просто не выдержит этого огненного потока, который затопил его душу и разливался, разливался горячими волнами по всему его телу.

В ту ночь звёзды казались ему ближе, чем когда-либо. Их свет фиолетово-синим призрачным сиянием заполнял темноту, их гул звучал у него в голове, он парил среди звёзд и растворялся в них, и в этой непередаваемой высоте полёта он не помнил себя, а помнил её, только её одну.

А когда утром он посмотрел в блестящие глаза Мэри, он понял, что и она чувствовала это.

***

Иногда он заставал сына на палубе смотрящим на море. В самом этом занятии не было ничего необычного, но замершая неподвижность фигуры мальчика, словно он только что бежал куда-то, но вдруг остановился и застыл на одном месте, и его погружённость в себя, совсем не свойственная для детей его возраста, заставляли Люка постоянно размышлять о том, какие глубины скрываются в душе Артура. Он вновь и вновь мысленно возвращался в то время, когда он сам только начинал прислушиваться к тайнам мироздания, когда незнакомая, но манящая музыка чьих-то голосов звала его за океан, когда днём одолевали сомнения, правильно ли он поступает, стремясь в неизвестность, а ночью душили слёзы тоски по чему-то недостижимо-вечному и всепоглощающе-большому. И просыпаясь утром, он уже знал, что не сможет без этого обойтись; даже не понимая, что искать, он шёл за неведомый горизонт.

Уже потом он понял, что свет всегда горит в ладонях, хотя и это непоколебимое знание не искореняло сомнения до конца. А тогда, когда он был как Артур, и даже намного старше, эти сомнения не давали ему покоя. Они разъедали душу, являясь то приступами тихой ноющей боли, то настоящими штормами, выжимающими из него все силы. И всё же маленький огонёк света, как путеводная звезда над дорогой его судьбы, проводил его через бури.

Сейчас ему казалось, что он стал спокойнее и мудрее, но и в этом была пусть маленькая, но доля самообмана. По-прежнему мальчишка, смотрящий куда-то в неведомую даль, он искал Несбыточное с той же пылкостью и надеждой отчаянного мечтателя. Однако он подозревал: то, что раньше казалось ему его слабостью, на самом деле было его главной внутренней силой.

И вот теперь эта сила, которую сам Артур тоже сейчас наверняка считает слабостью, живёт в его сыне. Люк рассказывал мальчику о Вечном Сиянии, он был готов поделиться с ним всем, что знал сам, но вдруг как никогда осознал правоту слов своего учителя Гектора Фосиди: «Здесь нет перечня дисциплин, которые ты должен освоить: каждый новый урок будет твоим личным открытием». Вечное Сияние не было вещью, которую можно найти, потерять или передать другому человеку. Оно было тем самым Несбыточным, поиску и постижению которого не было и не могло быть пределов.

Контуры теней только начали очерчиваться в душе Артура. Он всё ещё был ребёнком, но Люк знал, что дальнейшие изменения неизбежны. Его сын не просто становился старше; он начинал чувствовать компас, он начинал искать.

Люк снова подумал о Гекторе и вздохнул. Они не виделись больше десяти лет. Как бы ему хотелось поговорить с ним…

II

Ник Рэдиент заканчивал наводить порядок в своём чемоданчике, когда в царящую в каюте тишину ворвался голос старшей дочери.

― Папа, привет! ― звонко выкрикнула Рози, чуть не сбив его с ног и бросаясь ему в объятия, словно они очень давно не виделись. Из её причёски выбилось несколько прядей, но выглядело это так, словно было сделано специально. Орехово-карие глаза весело блестели. ― Чем ты тут занимаешься?

― Привет, милая, ― Ник улыбнулся, осторожно отставляя в сторону чемоданчик и обнимая дочку. ― Вот, навожу порядок в своих сокровищах.

Когда-то, когда девочки были ещё совсем маленькими, они поинтересовались, что хранится у папы в чемодане. Ник, недолго думая, ответил, что там сокровища, после чего ему пришлось на ходу сочинять историю о пиратах, спрятавших на острове клад с золотыми слитками и ценными амулетами. В такие моменты он даже не подозревал, насколько сильно был похож на собственного отца, любившего рассказывать многочисленные морские легенды маленьким братьям Рэдиентам. Конечно, чуть позже Рози и Лили узнали, что папа занимается химией, и в чемоданчике у него хранятся различные приспособления и вещества, необходимые в этой сложной науке, но наивная привычка называть их «сокровищами» до сих пор сохранилась в их семье.

― Ой, здорово! Можно я помогу тебе?

― Ну что ж, давай. Я, правда, уже почти закончил, но и для тебя работа найдётся.

Ник с нескрываемым удовольствием следил за тем, как Рози ловкими смуглыми пальчиками перебирает коробочки и пробирки из небьющегося стекла. Малышка (он всё ещё называл её про себя малышкой, хотя ей уже исполнилось двенадцать лет) была удивительно похожа на Джессику, особенно заметно это становилось, когда мать и дочь стояли рядом. Да и характер девочка взяла материнский ― настойчивый, прямолинейный, чуточку упрямый, хотя Джесси иногда шутила, что это «чисто отцовские черты». Рози была подвижной и шустрой, в ней скрывалось даже что-то мальчишеское, и тут уже Ник с улыбкой говорил, что дочь пошла не в Джессику Рэдиент, а в Джека Кэмпбелла. Однако в ней уже проявлялась и женственность, и время от времени Ник ловил себя на мысли, что ещё немного, и Рози непременно будет притягивать к себе взгляды молодых людей… Хотя, пожалуй, думать ей об этом ещё рано.

― …Так вот, Лили с мамой что-то готовили с нашим коком, но мне стало скучно, и я ушла. Я хотела найти Артура, но он опять где-то пропадает, тогда я решила зайти к тебе, ― щебетала Рози без остановки.

Лили… Да, его младшая дочь совсем не похожа на сестру. Впрочем, она вообще ни на кого не похожа ― ни на отца, ни на мать. Лишь глаза у неё были его ― голубые, а в остальном… Слишком светлые волосы, слишком высокий голос, хрупкая, молчаливая, болезненная, уж она бы ни за что не выдала себя за Джека, да и представить её в роли настоящей морячки было совершенно невозможно. Лили всегда была ласкова и приветлива и с родными, и с незнакомыми людьми, но никогда не начинала разговор первой, а на её лице редко можно было прочитать какие-либо эмоции. Одно время Нику казалось, что у неё есть что-то общее с Люком, но и ему она не доверяла своих переживаний.

По-настоящему раскрывалась она только с сестрой и с двоюродным братом, когда они играли вместе. Тогда Ник замечал, как её бледное лицо розовеет, движения становятся более свободными, а сама Лили смеётся весело и задорно, как и все дети её возраста. Но в последнее время и с дочерью, и с племянником происходило что-то странное: они всё чаще отказывались от игр Рози (хотя оба были младше неё) и словно начали замыкаться в себе, проводя в одиночестве по многу часов. И если в Артуре Ник невольно видел брата, каким он был в юности и в детстве, то собственная дочь оставалась для него неразрешимой загадкой. Может быть, Рози знает немного больше, чем он?..

― Рози, дорогая…

― Да, папа? ― она оторвалась от перебирания содержимого чемоданчика и посмотрела на отца.

― Я хотел поговорить с тобой о Лили. Тебе не кажется, что её что-то беспокоит?

― Не знаю, папа. Она ведь у нас всегда такая… Размышляет о чём-то, в облаках витает…

― Ну, всё-таки, ― допытывался Ник. ― Может, она тебе что-то рассказывала? Что-то… необычное?..

― Ну, ― Рози задумалась, ― на самом деле было кое-что. Это мелочь, в общем-то, да и давно это случилось…

Ник насторожился.

― Расскажи мне.

― Хорошо, ― Рози пригладила волосы и сложила руки, словно собралась отвечать урок. ― Как-то раз ночью я проснулась и услышала, что Лили плачет. Я сразу её растолкала и спросила, что случилось. А она не унимается, только всхлипывает и всё твердит, что сон какой-то видела. «Кошмар?», ― спрашиваю. А она говорит: «Нет, не кошмар», ― и дальше рыдает. «Ладно, ― думаю, ― захочет, сама расскажет». Но она так ничего и не рассказала.

― Всё? ― Ник был сильно разочарован, но постарался этого не показывать, чтобы не подорвать доверие дочери.

― Нет, не всё. ― Рози помолчала, кусая губу. ― В общем… это было накануне того дня, когда Артур сказал, что видел сон про летающий корабль.

Кровь бросилась Нику в лицо, сердце застучало с такой скоростью, что он едва перевёл дыхание. Мало того, что Артур повторяет странности своего отца, так ещё и с Лили происходит какая-то чертовщина!..

― Папа, всё в порядке? ― осторожно поинтересовалась Рози. ― Я зря тебе это рассказала, да?

― Нет, малышка, что ты, ― Ник попытался улыбнуться. ― Ты всё правильно сделала, не волнуйся.

Он прижал Рози к себе и долго не отпускал её, гладя по непослушным волосам.

Когда-то он готов был отправиться с братом хоть на край света, и, хотя он очень боялся потерять Люка, он знал, что тот сам должен выбрать свой путь. С собственными детьми всё оказалось намного сложнее. Дочери были для него всем, и ему хотелось, чтобы Рози и Лили просто всегда были рядом…

Он по-прежнему любил «Рассвет», но вдруг как никогда почувствовал, как ему хочется обычной жизни. Обычной спокойной жизни, в которой так редки ветры перемен.

***

Сегодня ночью ему снова приснился тот сон.

В последнее время он стал повторяться с какой-то пугающей регулярностью. Не то чтобы Артур по-настоящему верил в знаки сновидений, собственно, он никогда о них и не задумывался. Но было в этом сне что-то совершенно необыкновенное, какой-то оттенок реальности происходящего. В нём у мальчика словно обострялись все чувства, он лучше видел, лучше слышал, ощущения становились более яркими и сильными. Он знал, что, если бы он в этом сне коснулся воды, его руки стали бы влажными, а если бы он попробовал облизнуть губы, то почувствовал бы на них солоноватый привкус моря.

И этот парящий корабль тоже был вполне реальным. Реальным, но каким-то… неживым. Настоящим, но не таким, как «Рассвет» или другие корабли, которых Артур повидал великое множество. Каким-то странным тусклым светом горели его бортовые огни, словно судно было окутано облаком дыма… или туманом. В этой пелене терялись и верхние мачты парусника, а бушприта и вовсе не было видно, ― Артуру казалось, что он, словно длинный острый меч, разрезает туман, чтобы дать дорогу идущему судну.

А ещё голоса. Далёкие, двоящиеся, как эхо в пещере. Мальчик не мог понять, звали ли они его, просили ли о помощи или просто переговаривались между собой там, на едва различимой палубе. Артур вглядывался, изо всех сил пытаясь обнаружить хотя бы одного человека, но все его усилия были напрасны.

Его дедушка, Дейв Рэдиент, однажды рассказывал ему о кораблях-призраках. Он говорил, что эти корабли прокляты и обречены бороздить моря и океаны до скончания веков. На вопрос внука, за что они прокляты, Дейв ответил так: «Капитаны кораблей, ставших призраками, отрекались от чего-то очень важного, Артур. Может быть, от любви. Или от веры ― истинной веры, даже не обусловленной какой-либо религией. Может быть, их подвела собственная гордость или жажда мести. Наверняка об этом знают только сами капитаны».

Почему-то сейчас эти слова отчётливо вспомнились Артуру. Возможно, и этот корабль из его сна был призраком? И мрачная тень его капитана лежала над ним, и будет лежать до тех пор, пока вина за что-то содеянное, быть может, много лет назад, полностью не искупится… Артур почувствовал, как его пробрала дрожь. Если всё так, как он подумал, при чём же здесь он?

От этих мыслей ему стало нехорошо. Он не испугался, нет. Но какой-то холод, неприятный и липкий, как стоячая вода, перехватил все внутренности и мурашками пробежал по коже… Захотелось закричать и броситься к маме или к отцу, чтобы они успокоили и защитили, как в раннем детстве, когда ему снился кошмар. Но сейчас он этого сделать не мог. Знал, что не мог.

К какой-то неясной, призрачной ― в прямом смысле слова! ― тайне прикоснулась его душа, и он уже понимал, что эта тайна станет его собственной тенью, хотя и не осознавал до конца подлинного значения этого слова. И страшное, до сих пор совершенно ему незнакомое одиночество, как и тот холод, пронзило его насквозь, и было оно таким болезненным, что даже физическая боль от удара или пореза показалась бы ему несущественной и ненастоящей по сравнению с ним.

III

Ночь была тихая и ясная, совсем как тогда, когда они встретились в первый раз. Подумать только, как давно это было!..

Люк снял фуражку и вздохнул несколько раз, собираясь с мыслями. Призрачное сияние луны золотило водную гладь; горизонт был хорошо различим, тёмной чёткой линией он расчертил море и небо. Среди мерцающих звёзд Люк сразу отыскал блестящий пояс Ориона и яркую Бетельгейзе, а чуть в стороне ― Сириус в созвездии Большого Пса. Какое странное чувство ― словно он на мгновение оторвался от земли и оказался там, за переливающейся завесой, отделяющую видимый мир от восхитительного Нечто. Его взгляд устремился в межгалактическую даль, которая отсюда казалась лишь рисунком из рассыпанных маленьких бриллиантов. Этот сверкающий узор был только проекцией, отблеском того, что Люк отчасти чувствовал сердцем, к чему прикоснулся однажды на Краю Вселенной.

Это была одна из тех ночей, в которые он слышал гул и пение звёзд особенно ясно. Не как отдалённое ощущение, а почти как настоящий звук, льющийся с небес и отражающийся в волнах, и звук этот был для него самой радостной, самой волшебной музыкой. Музыкой, которая родилась гораздо раньше него, на заре мироздания, музыкой вечной, непрекращающейся, незыблемой, музыкой, в которой были вся мощь, всё величие, вся ледяная нежность и огненное безразличие Вселенной, и за это он любил эту музыку, любил и восхищался ею. Она дарила ему спокойствие и уверенность, внушая ему осознание собственного одиночества ― но и собственной силы, его незначительности в этом мире ― но и принадлежности к нему, вручённой как величайший дар. Он любил эту музыку, потому что само Вечное Сияние звучало в ней, указывая путь к бесконечному свету.

Он вздохнул ещё раз, и гул стал немного тише. Постепенно он вновь почувствовал себя прежним ― обычным человеком, твёрдо стоящим на земле. Иногда ему удавалось пребывать в состоянии такой отрешённости довольно долго, но сейчас ему вдруг показалось, что на него словно кто-то смотрит, и он обернулся.

Он подумал, что ему померещилось. Но так ласково смотрели на него синие глаза, так много знакомого было в этом лице и в этом силуэте, будто освещённом невидимым источником света, что он готов был плакать и смеяться одновременно, но лишь улыбнулся, и эта улыбка показалась Гектору Фосиди удивительно мягкой ― так улыбались лишь те, кто видели звёзды.

― А ты стал сдержаннее, мой мальчик, ― он улыбнулся ему в ответ. ― И всё же по глазам я вижу, что ты всё тот же Люк Рэдиент, который бороздил океан и беззаветно искал самого себя.

― Гектор, ― он почти выдохнул имя учителя, и перемена произошла в нём за секунду, глаза вспыхнули и засияли, а тихая улыбка звёздного странника сменилась таким земным, таким обычным и радостным смехом, когда он бросился обнять своего наставника, что и самому Гектору хотелось смеяться вместе с ним.

― Вот теперь узнаю своего юного друга, ― улыбаясь, проговорил он. ― Сущий мальчишка, сколько бы тебе ни было лет!

― Гектор, ― повторил Люк, даже не пытаясь скрыть своего восторга. Впрочем, все эмоции открыто читались на его счастливом лице. ― Как я ждал этой встречи! Я боялся, мы больше не увидимся…

― Я же говорил тебе, что всё возвращается когда-то. Мы встретились, раз должны были встретиться.

― Да… конечно. Вы давно здесь?

― Я наблюдал за тобой недолго. Нехорошо мешать человеку, когда он разговаривает со звёздами. Кажется, у тебя неплохо получается, а?

― Лучше, чем раньше. Но до совершенства мне ещё далеко.

― О каком совершенстве ты говоришь, Люк? Совершенство ― то, что происходит сейчас. Оно совершается, извини за каламбур. И будет совершаться постоянно, каждый день, каждое мгновение твоей жизни. Оно уже здесь. Хотя, конечно, оно и не здесь тоже. Но, в таком случае, оно там, куда ты придёшь.

Некоторое время оба молчали.

― Как странно вот так снова говорить с вами, Гектор… Странно и радостно. После ваших слов всё сложное становится проще. Пусть и не сразу.

― Всё сложное действительно очень просто. Мы сами строим себе лабиринты и сажаем в них минотавров. Но на самом деле можно легко обойтись без них.

Люк задумчиво вертел в руках фуражку. Фраза учителя натолкнула его на мысль. Минотавры… А ведь у каждого и правда есть свои минотавры…

― Кто был моим минотавром, Гектор?

Он не собирался задавать этот вопрос, он вылетел неожиданно для него самого и прозвучал словно со стороны. Гектор внимательно посмотрел на него.

― Это метафора, Люк. Но, пожалуй, минотавры выходят из тени.

― Из тени?

Тень. Это слово почему-то преследовало его в последнее время. Он думал о неких тенях, размышляя о сыне и о себе самом. Тени были тем, что рождали сомнения и вызывали штормы в душе, но, кажется, они же были и тем, что не позволяло остановиться на половине пути…

― Да, из тени. Тёмной, неисследованной стороны души.

Вот оно что.

― Тёмной значит… плохой?

Гектор усмехнулся.

― Нет. Я сказал, неисследованной. Всё то, что ты прячешь от других и, самое главное, от себя. Страхи, переживания, сомнения. Желания, которые ты не можешь утолить. Злоба обида, боль, даже скука.

Люк смотрел на него недоверчиво, но Гектора это не смутило.

― Но не только это. Твои мечты, возможности, силы ― это тоже тень, если ты прячешь их в себе, не даёшь им реализоваться, не признаёшь их собой. Даже любовь была твоей тенью до тех пор, пока ты не позволил себе любить. Тень ― это неотъемлемая часть тебя, которая помогает идти вперёд и понимать, чего ты хочешь. Он не опасна, как многие думают. Больше того, без тени мы бы не видели свет, потому что тень даёт право выбора. Она словно спрашивает тебя: «То, что я выбрал, действительно то, что я хочу выбирать?». Но это происходит тогда, когда ты признал свою тень, подружился с ней. А иначе появляются минотавры.

― Почему они появляются?

― Может, потому что, если ты не сделал тень своим другом, она станет твои врагом. И вот тогда жажда самореализации превращается в зависть, любовь ― в ревность, осознание своей боли и последующее за ним прощение ― в обиду и месть. Кажется, что и здесь есть свобода выбора, но на самом деле это уже ловушка. Минотавр заманил тебя в свой лабиринт, а ты загоняешь его всё глубже и глубже, надеясь там победить. Но чем дальше, тем сильнее он становится. Продолжая отвергать тень, ты всё больше плутаешь в лабиринте, пока однажды не поймёшь, что заблудился окончательно. Впрочем, может быть, и тогда выход есть. Но только если вывести минотавра на свет и получше разглядеть его. Позволить ему снова стать тенью. Нормальной частью тебя… Ты спросил, кто был твоим минотавром. Пожалуй, твой страх, Люк. Твоя неуверенность в собственном свете ― том, который горит в ладонях. Твой страх самого себя и своих чувств. Но, кажется, ты неплохо справился с ним. Думаю, тебе вполне удалось подружиться со своей тенью.

Люк вздохнул.

― Пожалуй. Но сейчас меня волнует ещё один человек. Я знаю, что у него тоже есть свои тени, в которых ему пока может быть сложно разобраться, как мне когда-то. Но я не могу ему помочь, я по себе знаю: здесь можно справиться только самому.

― Ты прав, Люк, ― тихо ответил Гектор. ― Ты можешь только быть рядом и дать совет, когда он будет нужен. А главное ― поддерживать и любить. Это то, что больше всего нужно твоему сыну. Остальное он найдёт сам.

― Я знал, что вы поймёте, о ком я говорю, учитель. Ник говорит, что он слишком похож на меня…

― Разве для отца это не повод для гордости?

― Я горжусь им, Гектор. Но и боюсь за него. На этом пути слишком много штормов.

― Буря пройдёт, но море останется, Люк. Когда тучи разойдутся, звёзды покажутся ярче. Все мы ― капитаны своих кораблей, вести которые приходится в непогоду и в штиль. Из вашего с Мэри сына выйдет хороший капитан. Я верю в это.

― Спасибо, Гектор, ― Люк улыбнулся, и его улыбка была такой же светлой и немного грустной, как много лет назад.

IV

Он снова не выспался и во время занятий с отцом был невнимателен и никак не мог сосредоточиться. Дело даже было не в усталости, а в бесконечных мыслях о корабле из сна. Ему по-прежнему казалось, что такие сны не приходят просто так.

Когда Люк спросил, в чём дело, мальчик ответил, что плохо спал ночью и у него сильно болит голова. Отчасти это было правдой. Он думал, что отец не станет прерываться, но тот лишь вздохнул и отправил его отдохнуть. Артуру ужасно не хотелось его разочаровывать, но в голове и правда всё гудело, поэтому он кивнул и пошёл к себе.

Но на полпути к каюте Артур передумал и решил отправиться на верхнюю палубу. У него был свой уголок, где он мог побыть в одиночестве, и именно там мальчик любил предаваться своим мыслям и мечтам, не боясь, что кто-то отвлечёт его от этого занятия.

Он долго смотрел на волны, пытаясь прийти в себя. Обычно созерцание моря приносило ему успокоение. Можно было, конечно, сходить к маме и попросить дать ему настойки, которую она готовила по рецепту бабушки Кэтрин, или к дяде Нику, у которого тоже всегда было в запасе какое-нибудь лекарственное средство, но почему-то Артур подозревал, что это ему сейчас не поможет.

Он не хотел расстраивать отца, хотя знал, что он его поймёт. В последнее время Люк часто пытался расспросить его о том сне, но мальчику было нечего прибавить к тому, что он уже рассказывал. Да и его собственные чувства были так непонятны ему самому, что он не смог бы ни дать им какого-либо названия, ни описать. Почему-то на ум сразу приходило слово «тени», и больше ничего. Раньше оно означало всего лишь тёмный силуэт на земле в солнечный день. А теперь приобрело какие-то расплывчатые черты и вмещало в себя и сомнения, и страхи, и неявные надежды на что-то.

Постепенно Артур перестал опасаться этого сна. Больше того, сейчас он видел в нём что-то вроде предстоящего приключения. Может быть, не сейчас, но немного позже, когда он всему научится, когда сможет стать настоящим моряком, как отец, как дядя Ник и дядя Дик, как тётя Джесси. Когда он сможет стать настоящим капитаном.

Иногда ему казалось, что о море он знал ещё до своего рождения. Знал так, как можно знать о существовании рядом верного, надёжного друга. Море всегда было его лучшим другом. И, пожалуй, единственным.

Их жизнь не располагала к тому, чтобы у мальчика могли появиться постоянные друзья. Долгие плавания и странствия, переезды с места на место, месяцы в море, остановки в разных городах, где они могли остаться на день, а могли ― на несколько недель, бесконечный круговорот путешествий в погоне за ветром, или, может быть, вместе с ним… К одиннадцати годам Артур видел старые города Европы и шумные порты Латинской Америки, колоритные базары Востока и острова в океанах, подобные раю на Земле. Его друзьями на короткий срок становились бродячие музыканты и художники, торговцы, продающие диковинные украшения и экзотические фрукты, и дети, с которыми ему порой удавалось находить общий язык, даже не зная местного наречия. Но потом на «Рассвете» снова поднимали паруса, и он вновь шёл за горизонт, и страны и континенты снова мелькали перед глазами Артура, а в вышине безмятежно сияли звёзды, из года в год освещающие их странный, нескончаемый путь.

В школу ни Артур, ни Рози с Лили, разумеется, не ходили: Мэри обучала их чтению, письму и счёту, а Люк давал сыну уроки морского дела. Маленький мир семьи и команды «Рассвета» заменял Артуру всё остальное, хотя мальчик мог поклясться, что ни один из его ровесников не знал стольких людей и не видел столько удивительных мест, сколько знал и видел он.

Иногда он задавался вопросом, почему они живут так, а не иначе, почему не остаются на одном месте, почему он с сёстрами не посещает школу, как другие дети. Но одного взгляда на своих родителей ему было достаточно, чтобы получить ответ: его мать и отец просто не смогли бы по-другому. Дядя Ник, возможно, когда-нибудь и переменит свою жизнь; его с тётей Джесси и девочками Артур вполне мог бы представить живущими в красивом уютном доме где-нибудь на побережье, как дядя Дик, который, женившись, в море стал выходить значительно реже. Но своего отца ― нет.

Люк был для Артура примером во всём. С детства он любил его так, как ребёнок любит своих родителей, но, становясь старше, Артур замечал в нём то, чего не видел, когда был совсем маленьким. Он отмечал, как в его отце удивительным образом смелость и мужество сочетались с эмоциональностью и чуткостью. Конечно, он не всегда показывал свои чувства, но по одному взгляду Артур мог понять, что происходит в его душе, и знал, что так, как может понять его отец, не может понять никто. Такой человек, как Люк, никогда бы не смог слишком долго оставаться на одном месте, и Артур понял это в тот день, когда они вдвоём стояли на палубе и смотрели на горизонт. Тогда-то он и заметил что-то странное в его глазах, и он знал, что именно это «что-то» без остановки влекло его вдаль.

Мэри была такой же. Артур ещё не очень хорошо разбирался в отношениях взрослых, но у него не возникало даже сомнения в том, что его мать может хотеть другой жизни. Да и откуда было взяться этим сомнениям? Само собой, иногда он видел маму и уставшей, и чем-то расстроенной, но видел он и то, как она улыбается в объятиях отца, как немного смущается, когда он «слишком долго» целует её при детях, как сияют её глаза, когда она смотрит на море или пишет акварелью очередной пейзаж. И откуда она брала эти восхитительные сюжеты? Глядя на картины матери, Артур думал, что он где-то видел эти берега, словно нарисованные цветными красками грёз, но не мог вспомнить, ни где, ни когда это было.

Он и сам пробовал рисовать, и выходило неплохо. В путешествиях он часто делал зарисовки домов и кораблей, стоявших на рейде в портах, любил рисовать море, но больше всего ему нравилось делать портреты людей ― незнакомых или тех, с кем он заводил дружбу в разных концах света. Многим из них он оставлял рисунки на память, но нередко писал и для себя, складывая законченные работы в большую коробку, хранящуюся в каюте, которую он делил с Лили и Рози.

Он не очень любил говорить о своём увлечении. Не то чтобы стеснялся его, но… Оно было для него чем-то очень личным, сокровенным. Рисование стало его способом говорить с людьми на языке, не требующим толкования и перевода, языке, способным выразить его признательность и дружеские чувства или сказать о чём-то необъяснимом, но важном. О чём-то таком, о чём, он был уверен, хочет сказать и мама, когда садится за свой маленький дорожный мольберт.

В портретах людей Артур видел какую-то особую магию. Ему казалось, что через взгляд человека, его наклон головы, форму бровей, подбородка и носа можно передать частичку его внутренней сущности. Внешность обманчива, но всё же… Взгляд старого торговца смотрел чуть лукаво, а улыбка его маленькой внучки выдавала в ней живого и непоседливого ребёнка. Поворот головы красивой молодой девушки, прислуживающей в портовой таверне, сразу говорил о том, что она ― кокетка, а вот хозяин таверны был суров и мрачен, о чём сразу сообщали его нахмуренные брови и поджатые губы. Такой ни за что бы не согласился позировать ему, и Артур рисовал его украдкой, незаметно наблюдая за его работой.

Год за годом таких портретов скопился у мальчика не один десяток. Он любил рассматривать их, вспоминая места, где встречал всех этих людей. Ему нравилось думать, что кто-то из его знакомых на другом конце света, может быть, тоже иногда бросает взгляд на портрет, написанный им, и вспоминает мальчугана, чьим домом был целый мир.

Он редко мог что-то узнать о судьбе тех людей, с которыми его сводила жизнь. У него не было возможности даже отправить им письма: зачастую они были такими же вечными странниками, как Артур и его семья. Дружба с ними длилась недолго, но этого времени Артуру было достаточно для того чтобы многое узнать об их жизни и вложить капельку этого знания в очередной рисунок.

Интересно, как, например, поживает тот художник из Рима, с которым они познакомились год назад? Он был беден, но очень талантлив и даже поделился с Артуром некоторыми секретами своего мастерства. Он мечтал накопить денег, чтобы жениться на любимой девушке, но его ремесло не приносило дохода. Художник подрабатывал где мог, и наконец ему удалось накопить более-менее приличную сумму. В их последнюю встречу художник сообщил Артуру, что он сделал предложение любимой, и она ответила согласием. Мальчик очень надеялся, что у них всё сложилось хорошо.

Другая история, которую он часто вспоминал, была не такой счастливой. В одной рыбацкой деревушке он встретил больного старика, много лет назад потерявшего свою жену и троих детей. Долгие годы он хранил в своём сердце память о горькой утрате, но она не давала ему покоя и точила изнутри его душу и тело. Старик сразу привязался к Артуру и каждый раз повторял, что он напоминает ему его младшего сына. Накануне дня отплытия Артур зашёл попрощаться, но соседка сообщила ему, что несчастный старик умер. Для мальчика это стало настоящим потрясением; никогда ещё отъезд не казался ему таким печальным и одновременно желанным: оставаться дольше в этом месте у него бы просто не хватило сил.

Таких историй было множество. Радостных и грустных, обыденных и необыкновенных. Дети и взрослые, мужчины и женщины, обделённые и счастливые ― ему удавалось находить общий язык практически с каждым. Кому-то было необходимо выговориться, а кто-то с интересом готов был послушать и его самого, узнав, как много стран и городов он повидал. Артур писал портреты и оставлял их новым друзьям, а те в свою очередь дарили что-то ему. Это могла быть самодельная игрушечная лодка, или деревянный амулет, или горсть спелых фиников с тонким ароматом Востока. Но не всегда подарки были материальными. Однажды молодой музыкант из Амстердама посвятил ему мелодию, а в другой раз одна бразильская танцовщица с яркими цветами в чёрных волосах одарила его порывистым поцелуем в щёку. Артур принимал все эти маленькие проявления дружбы как величайшие дары королей и каждое берёг в своём сердце, как иные дети берегут любимые игрушки или яркие обёртки от конфет.

Но бывали встречи и сами по себе особенные. Такие можно было бы считать подарками от самой судьбы. Артур пока не знал, верит ли он в судьбу, но он явно почувствовал что-то совершенно необыкновенное в том человеке на берегу одного из средиземноморских островов.

V

Это было месяцев семь или восемь назад. Стоял жаркий полдень, большинство местных жителей укрылись в своих домах, и берег был почти пуст. Только чайки, перекрикиваясь, носились туда-сюда, да и те вскоре затихли, а потом и вовсе исчезли.

Артур прогуливался вдоль кромки воды, обмахиваясь своей светлой панамой. Он хорошо переносил жару, и терять время на просиживание в четырёх стенах ему совсем не хотелось.

Он обогнул невысокую прибрежную скалу и вдруг увидел сидящего за ней человека. Он находился в тени, но голова его была непокрыта, и его, как и Артура, кажется, совсем не смущала жара. Мальчик обрадовался возможности поговорить с кем-нибудь и приблизился к незнакомцу.

― Здравствуйте! Меня зовут Артур, ― сразу представился он. ― Похоже, мы с вами единственные бодрствующие люди на острове.

― Здравствуй, дружок. Да, похоже, что так, ― человек ласково посмотрел на него, но представляться не стал. ― Садись рядом. Хочешь попить?

В руках у него откуда не возьмись появилась фляга, и Артур вдруг почувствовал, что у него действительно пересохло во рту.

― Да, пожалуй… Спасибо, ― он сделал несколько глотков и вернул флягу незнакомцу. ― А что это? На обычную воду не похоже…

― Это и есть обычная вода, только с лимонным соком. Отлично утоляет жажду, ― человек тоже отпил немного и повернулся к Артуру. ― Где ты живёшь, дружок?

― Там, ― Артур махнул рукой в сторону домов, в одном из которых они жили.

― Но ты не местный, верно? Думаю, ты с одного из тех кораблей, что стоят на рейде в нашем порту.

Артур удивлённо взглянул на него.

― Как вы узнали?

― Очень просто. Говоришь не по-здешнему, значит, приезжий. Расклешённые брюки ― стало быть, моряк. Угадал?

Мальчик кивнул.

―Угадали.

― Тебе лет одиннадцать-двенадцать, верно? Юнгой служишь?

― И да, и нет. Мой отец ― капитан, он меня и приобщает к морскому делу.

― Капитан «Рассвета», должно быть?

― Откуда..?

― Я слышал, капитан «Рассвета» стал им в довольно юном возрасте. Да и ты, я вижу, времени даром не теряешь. Я просто предположил ― буквально пару дней назад видел эту шхуну в порту. Кажется, попал в самую точку?

― Угу.

Артуру вдруг стало не по себе. Этот незнакомец расспрашивал его так внимательно, и словно бы даже не совсем расспрашивал, а уточнял то, что ему и так было известно. А его глаза так странно блестели…

― Слушай, я вдруг подумал, ― немного помолчав, заговорил собеседник. ― Ты ведь рисуешь, так? Может, покажешь мне что-нибудь из своих работ?

Артур окончательно растерялся и оторопело взглянул на незнакомца. Ладно «Рассвет», он стоит у всех на виду, но то, что он рисует… Как этот человек догадался? Но тот лишь улыбнулся в ответ, и эта тёплая, искренняя улыбка сразу развеяла сомнения мальчика.

― У тебя пятно краски на носу. Наверняка увлёкся и забыл умыться.

И правда. Он рисовал сегодня утром, вполне мог запачкаться. Может быть, зря он фантазирует, и незнакомец просто руководствуется обычным здравым смыслом.

― Да, рисую. Могу написать ваш портрет, если хотите.

― Было бы замечательно, дружок.

― Тогда я сбегаю за бумагой и карандашом. Я быстро, ― пообещал мальчик, поднялся и побежал к дому.

Артур и сам не знал, что влекло его к этому человеку. Сначала он действительно несколько насторожился, но теперь понял, что незнакомец просто умеет подмечать детали. Очень полезное качество, между прочим.

Мальчик проскользнул в комнату, взял всё необходимое и уже собирался бежать обратно, но остановился и взглянул в зеркало. Пятно на носу действительно было. Артур торопливо умылся и вновь отправился на берег.

Незнакомец ждал его на том же месте.

― А ты быстро бегаешь, дружок! Ну что, приступим? Мне не терпится увидеть, что получится.

Артур оглядел его, выбирая подходящий ракурс. Он уже начал входить во вкус, мгновенно погрузившись в любимое занятие. Несколько минут спустя он уже вовсю делал набросок.

Незнакомец с лёгкой полуулыбкой наблюдал за юным художником. Прядь волос упала мальчику на лицо, но он словно не замечал её. В его детских чертах вдруг появилась какая-то взрослая одухотворённость, а в синих глазах ― едва заметная светлая дымка. В своей увлечённости работой Артур почти не разговаривал с незнакомцем. Но через некоторое время он отвлёкся и поднял на него взгляд. Светлая дымка тут же исчезла.

― Почему вы так смотрите на меня? ― спросил он.

― Так, вспомнил кое-что. Не обращай внимания, дружок. Ты ещё не закончил?

― Ещё нет… Но скоро будет готово.

Артур снова склонился над бумагой. Ему почему-то хотелось, чтобы этот рисунок особенно удался. Чтобы получилось передать этот необыкновенный блеск в глазах, эту мягкую полуулыбку, эти черты, за которыми он видел человека твёрдого и умного. Ещё через полчаса мальчик снова заговорил.

― Теперь всё.

Кажется, портрет и правда удался. Незнакомец с улыбкой смотрел на своего нарисованного двойника.

― Как живой, ― довольно отметил он. ― Можно даже зеркало не носить.

― Вам нравится? ― с надеждой спросил Артур.

― Очень, мой мальчик, очень нравится. Что бы ты хотел получить взамен?

Артур неловко пожал плечами.

― Ничего. Это подарок.

― Хорошо, давай я спрошу по-другому. О чём ты мечтаешь?

Мечтает… Артур имел всё, о чём можно мечтать: семью, путешествия, любимое занятие. Его мечта не была предметной, она была эфемерной и странной.

― Так что, дружок? Скажи мне.

Артур глубоко вздохнул. Даже если этот человек посмеётся над ним, что ж, они видятся в последний раз. Можно и сказать. Он вздохнул ещё раз, собираясь с мыслями.

― Я мечтаю научиться разговаривать с морем.

Незнакомец поднял бровь. Артур уже ждал, что он усмехнётся, но этого не случилось.

― Расскажи подробнее, что ты имеешь в виду.

Артур и сам не знал, что он имеет в виду, но неожиданно его мысли сами начали складываться в слова. Он вдруг почувствовал себя так, словно находился во сне.

― Мой отец говорил мне, что можно разговаривать с морем. И с ветром, и со звёздами тоже. Я раньше думал, что это такая игра или сказки… Но потом я и сам это почувствовал. Но я пока не могу объяснить, это лишь время от времени случается. А я хочу по-настоящему этому научиться… Я непонятно говорю, да?

― Вполне понятно, дружок. У тебя очень хорошая мечта.

― Правда? ― мальчик недоверчиво посмотрел на собеседника.

― Конечно, правда. Пока я могу подарить тебе только одно: маленький совет. Никогда не переставай слушать, и тогда ты услышишь. Запомнил?

― Запомнил, ― Артур задумчиво кивнул, всё ещё пребывая в странном ощущении полузабытья.

― Хорошо, ― незнакомец улыбнулся. ― А теперь беги домой, тебя уже, наверное, ищут.

Они попрощались. Артур уже направился к дому, как вдруг что-то заставило его остановиться.

― Скажите, ― проговорил он, ― а как всё-таки вас зовут?

Незнакомец почти с нежностью взглянул на него. Он долго молчал, но всё же ответил.

― Меня зовут Гектор, дружок.

***

Эта встреча была одной из тех, которые особенно запомнились Артуру. Он нередко вспоминал этого удивительного человека с лучистыми синими глазами и чёрными волосами до плеч, человека, которому он открыл самое сокровенное, о чём мог говорить лишь с самыми близкими. Артур старался слушать, следуя совету Гектора, и иногда ему действительно удавалось услышать.

Он никому не говорил об этой встрече, но, наверное, очень бы удивился, если бы узнал, что всего несколько дней назад его странный знакомый стоял на палубе «Рассвета» и его собственный отец разговаривал с ним как с давним хорошим другом.

VI

Удивился бы и Ник, если бы узнал, что с его племянником произошла почти такая же история, как с ним самим много лет назад. Тогда встреча с Гектором Фосиди показалась ему не менее необыкновенной, чем Артуру, и стала для него началом долгого пути. Пусть он был не так близок с наставником, как Люк, но именно благодаря Гектору Ник нашёл себя в изучении химии и искусства врачевания, не раз выручавших его самого и помогавших дорогим ему людям.

«Твой поиск ― поиск решительных действий». Эти слова Гектора надолго засели в памяти Ника. Пусть он не умел разговаривать с морем и ветром, как его брат, пусть лишь смутно мог понять странную тоску Люка по Недостижимому и не всегда был в состоянии различить тонкие, расплывчатые контуры между светом и тенью, живущие в каждой душе, он, тем не менее, обладал неплохой интуицией, благодаря которой почти всегда мог найти подходящее лекарство для больного или проложить курс судна.

Когда-то, прощаясь на берегу, они с братом признались, что оба хотели быть похожими друг на друга. Сейчас Ник понимал: выбрать собственную дорогу не значит отказаться от тех, кого любишь. Они с Люком всегда были разными, и внутренняя сила у каждого тоже была своя. А пытаться стать тем, кем ты не был, было бессмысленно, да и незачем.

Ему нравилось быть тем, кто он есть, ― Ником Рэдиентом, химиком и врачом (Сумасшедшим Химиком его теперь называли редко, но всё же он любил это старое прозвище, которое ему дали Мэри и Дик Камала), вторым капитаном «Рассвета», отцом двух замечательных дочек. Он нежно любил Рози и Лили, хотя поведение последней вызывало у него определённое беспокойство: у его младшей дочери и племянника, так похожего на Люка, словно была какая-то общая тайна, которой, однако, они не делились и друг с другом, как если бы сами не были уверены в том, что знали.

Ник пытался поговорить об этом с Джессикой, но жена считала, что дети просто становятся старше и нужно дать им время на то, чтобы разобраться в себе. «Сейчас им просто важно знать, что мы рядом, ― часто повторяла она, ― и что мы всегда готовы их поддержать». Ник соглашался с ней, но в глубине души всё же испытывал чувство какой-то лёгкой горечи: ему ужасно не хотелось, чтобы дочери быстро взрослели и отдалялись от него и Джесси.

В жене Ника по-прежнему восхищали её прямолинейность и практичность, а ещё он просто обожал те дни, которые Джессика проводила на камбузе: готовила она по-прежнему превосходно. Время от времени он ловил себя на мысли, что из жены получилась бы неплохая хозяйка уютного домика на побережье. В отличие от брата, которому никогда не надоедали бесконечные странствия, Ник начинал чувствовать потребность в периодических остановках и более спокойной, размеренной жизни. Он мог бы заняться частной врачебной практикой или научными исследованиями, Джесси вела бы хозяйство, а девочки до поры до времени были бы под его присмотром, пока им не придёт время выходить замуж ― разумеется, за очень достойных молодых людей… Впрочем, Ник предпочитал пока об этом не думать.

Ему, как и раньше, нравилось путешествовать, и он не собирался полностью отказываться от выходов в море. Но в этой мысли о постоянном доме было что-то притягательное, манящее и одновременно простое и необходимое ― как солнечный свет утром, как свежевыстиранное бельё или кусок горячего хлеба, который он бы, кстати, с удовольствием съел вместо надоевших сухарей… Как цветы на окнах, треск дров в камине и что-то ещё ― возможно, то, что называется домашним уютом.

Что ж, может быть, когда-нибудь…

***

Люк стоял в каюте и молча смотрел в иллюминатор на море. Спускалась ночь, и тёмные волны тихо бились о борт судна. Люк вслушивался в тишину, пытаясь различить сквозь неё далёкий гул звёзд, но мысли путались и мешали сосредоточиться.

Мэри так же молча сидела рядом и незаметно наблюдала за мужем. Со стороны он мог показаться умиротворённым и спокойным, но Мэри знала, что за прошедшие годы он нисколько не изменился: его сдержанность была лишь внешней оболочкой, за которой скрывалась всё та же мятущаяся, пламенная душа, душа безбрежных морей, время от времени оказывающихся в самом центре сильного шторма.

Он повернулся, и от колышущегося огонька свечи по стенам двинулись тени. Полутёмный силуэт высокой и крепкой фигуры мужа и странный блеск в его голубых глазах невольно напомнили Мэри о том юноше, которого она когда-то встретила на берегах Сияющего мира, и о том мальчишке, который являлся ей в снах за много лет до этого. Не выдержав, она заговорила.

― Тебя что-то беспокоит, Люк.

Её голос ласково коснулся его слуха, он вздрогнул, словно пробудившись от сна, и посмотрел на Мэри. Ещё секунду назад ему казалось, что он не хочет обременять жену своими мыслями, но теперь он понимал, что только она ― как и всегда ― может дать ему успокоение.

― Что-то будет, Мэри. Наш сын ещё недавно был совсем ребёнком. Но с каждым днём я вижу, как что-то меняется в нём. Однажды ему захочется большего, ― Люк невольно отметил про себя, что когда-то так говорили о нём самом. ― И это не остановить.

― А разве тебя что-то могло остановить тогда, когда ты искал Тот Берег, Люк? И хотел бы ты, чтобы что-то тебя останавливало?

Он вздохнул.

― Нет.

Мэри помолчала, потом заговорила тише.

― Сказать, что я очень люблю нашего мальчика, ― ничего не сказать. Но я всегда видела, что характером он пошёл в отца. ― Мэри посмотрела в глаза Люку. ― И я горжусь этим.

― Ох, Мэри… ― проговорил он и больше ничего не ответил.

Мэри долго молчала, но внезапная мысль промелькнула в её голове. Сначала она отмахнулась от неё, но внутреннее чувство подсказало ей, что сейчас это единственное средство помочь мужу.

― Люк… Может, это не вовремя, но… Могу я попросить тебя?

― Да?

― Сыграй что-нибудь.

Он удивлённо посмотрел на неё, не предполагая такой просьбы. Но неожиданно почувствовал, что и ему самому этого хочется.

― Хорошо.

Со странным волнением Мэри следила за тем, как он достал скрипку, встал лицом к иллюминатору и вскинул смычок. Сколько раз за эти годы она слышала его игру, но так, как он играл сейчас, он не играл никогда. Столько силы, надежды и боли было в этой музыке, что весь мир вдруг подёрнулся дымкой и исчез за ней, и для Мэри остались только эти звуки, море, звёзды и силуэт музыканта.

Когда он закончил играть ― казалось, прошла целая вечность и в то же время она была подобна мгновению, ― Мэри встала, потушила свечу и молча приблизилась к Люку. В темноте она обнимала его напряжённые плечи, зарывалась пальцами в его мягкие волосы, и какая-то волна поднималась в ней, и слёзы наворачивались на глаза от осознания чего-то бесконечно большого и связанного только с ним, с ним одним.

Некоторое время он просто стоял, глядя в морскую даль. Потом отложил скрипку и резко повернулся к Мэри, сразу найдя губами её губы. Его рука нежно, но настойчиво скользнула к шнуровке на её платье, и дальнейшие разговоры были прекращены до следующего дня.

VII

Солнечный луч пробежал по стенам и полу, ненадолго задержался на краю белой простыни, легонько коснулся вытянутой руки молодой женщины и остановился на её щеке, обрамлённой вьющимися каштановыми волосами. В полусне она улыбнулась, ресницы её дрогнули. В этом едва заметном движении совершилась неуловимая перемена её состояния: только что всё спало в ней, но вот она открыла глаза, и, словно в волшебной сказке про спящую принцессу, пробуждающее дыхание жизни начало медленно заполнять пространство вокруг неё, окончательно превращая прошедшую ночь в наступающий день.

Мэри потянулась и приподнялась на локте. Ощущение чего-то глубокого и чистого в её душе проснулось ещё раньше неё и было первым, что она почувствовала, даже не осознавая причин, вызвавших это ощущение. Она зажмурилась от солнечного света, но луч уже скользнул ниже, и она перевела взгляд на мужа.

Каждое такое утро она встречала как впервые. Когда-то ей казалось, что высшая радость, какая может быть в мире, ― окунаться в сияние его чистых голубых глаз в ночной темноте, взлетая вместе с ним в звёздном океане. Но однажды она поняла, что есть радость ещё большая, чем эта, ― просыпаться рядом с ним, не боясь, что его образ растает, как грёзы, слышать его дыхание, видеть его, любить и желать ― в жизни, а не в мечтах.

Обычно он вставал раньше неё, но ей не хотелось его будить. Его широкая обнажённая грудь спокойно вздымалась во сне, но Мэри знала, сколько душевных порывов и бурь, сколько пылкости, силы и света было в этой груди, и от осознания этого с каждым днём любила его всё сильнее, хотя казалось, что сильнее любить уже нельзя. Она любила его и любила их жизнь ― странную жизнь кочевников, путешествующих по свету, любила «Рассвет» и их маленькую каюту, единственным украшением которой были акварельные пейзажи Мэри, но и этого ей было достаточно для их общего счастья. Да и как могло быть иначе, если днём он дарил ей целый мир, а ночью ― необъятную Вселенную?..

Волосы Люка, как всегда, растрепались, как у мальчишки. Не сдержавшись, Мэри осторожно коснулась их, отвела со лба светло-русые пряди. Он вздохнул и повернулся во сне. На его спине, ближе к плечу, были едва заметны два шрама. Видя их, Мэри каждый раз думала о том дне, когда Люк второй раз вернулся к ней. Даже от мысли о том, что всё могло быть иначе, у неё перехватывало дыхание и сердце на мгновение замирало и пропускало удар. Если бы она тогда потеряла его, мир бы не рухнул, нет.

Но в этом мире для неё навсегда бы погасли все звёзды.

***

Он открыл глаза, чувствуя, как какая-то полнота и лёгкость наполняют его душу. Ему вдруг показалось, что он проспал, но погода была ясной, за дверью каюты было тихо, и он решил, что ничего страшного не случится, если сегодня он появится немного позже.

Люк повернулся к иллюминатору и долго смотрел на силуэт жены в солнечных лучах. Мэри стояла спиной к нему, глядя на море, совсем как он сам накануне. Она была босиком, и под ночной рубашкой слегка проступали контуры её изящной фигуры, почти не изменившийся после рождения сына. Она ещё не успела расчесать волосы, и солнечный свет играл в их каштановых волнах, создавая вокруг неё сверкающий золотистый ореол. Люку вспомнилось, как он смотрел на неё на берегу в тот день, когда они встретились в Сияющем мире. Тот лотос, который он тогда подарил ей, всё ещё цвёл и не увядал, как и обещал Люк.

Ему казалось, что он может смотреть на это вечно. Но вот Мэри обернулась и посмотрела на него с той особенной улыбкой, которая ― он знал это! ― предназначалась лишь для него одного.

― Доброе утро, мой капитан.

И такие знакомые ей, такие любимые ею искорки тысячи солнц вспыхнули в его глазах.

***

Хотя она и пыталась успокоить Люка, на душе у неё временами тоже бывало тревожно. Одиннадцать лет ― не так уж и много; Артур, по сути, ещё ребёнок. Но Люк был прав: каждый день в мальчике что-то менялось, и порой Мэри ловила себя на мысли, что взгляд сына кажется ей взглядом взрослого человека.

Не всегда, конечно. Артур не был тем, про кого говорят «маленький взрослый». Он любил играть с двоюродными сёстрами, легко сходился с ровесниками и с людьми постарше, какой бы они ни были национальности. Мэри часто думала, что мальчик растёт гораздо более общительным и открытым, чем она сама, да и чем Люк, пожалуй, тоже.

Но была у него и какая-то другая сторона. Когда она брала верх, Артур мог часами оставаться в одиночестве, и тогда его обществом становились морские волны или кисти с красками. Мэри знала о том уголке, где сын любил проводить время, но никогда не заглядывала туда, если знала, что Артур там. Шхуна сама по себе была в какой-то степени замкнутым пространством, поэтому оказаться в одиночестве на ней нередко было затруднительно. А Мэри как никто понимала, как много значит иногда бывать с собой один на один, прислушиваясь к тому, что многие называют внутренним голосом, а её муж и его брат ― компасом.

Артур постепенно учится слушать его, а это знание, накапливаемое годами, никогда не приходит сразу. Ему ещё только предстоит делать маленькие, но важные открытия, узнавать и принимать себя. У мальчика ещё столько времени впереди, а одиннадцать лет ― это не так уж и много… Но не так уж и мало.

Одиннадцать лет прошло со дня его рождения и чуть больше ― со дня их первой встречи. Мэри никогда не рассказывала сыну о Белом зале в Облачном городе, о королеве Мирабель и о мальчике с синими глазами, который мечтал увидеть море. Она показала его Артуру, когда ему было всего несколько дней отроду: ей было очень хорошо известно, как долго он ждал этой встречи.

Шли годы, и воспоминания о Сияющем мире стали светлыми грёзами, порой приходящими в снах. Когда это случалось, Мэри просыпалась в каком-то особенном расположении духа, каждый предмет казался ей наполненным солнечным светом, а в душе что-то трепетало и пело, словно в предвкушении праздника. И тогда она доставала бумагу и акварель, и перед ней вновь оживали берега, где сам воздух казался живым, берега, где можно летать наяву.

Вечное Сияние навсегда осталось там, на сказочной благодатной земле, на которой ей однажды посчастливилось побывать. Но какая-то его часть осталась и с ней. Больше того, Мэри осознала, что она была с ней всегда.

Вечное Сияние можно было увидеть в лазурных волнах моря или в первой вечерней звезде. В распустившемся цветке или в фонарях города, на который спустилась ночь. В страстном танго или в печальной мелодии скрипки. Во всём.

Оно было тем, что пребывало с тобой всегда, но только если у тебя было достаточно смелости, чтобы это признать. Достаточно смелости, чтобы жить так, как ты хочешь, и верить в то, во что ты по-настоящему веришь.

Такой верой для Мэри были компас, «Рассвет», море под звёздами и тёплый ветер. Они шли за горизонт не ради поиска того, что лежало за ним, но ради самого путешествия. Жизнь в нескончаемом пути имела свои трудности и неудобства, но все они меркли перед радостью, которые дарила дорога: лететь на всех парусах и наблюдать за дельфинами, иногда целыми стаями сопровождавшими шхуну; ступать по твёрдой земле после долгого плавания и вновь выходить в море на закате; гулять по городам в самых разных частях света, осознавая при этом, что ты ― всего лишь гость, вечный странник, который исчезнет отсюда, когда переменится ветер. Ради всего этого стоило переживать те сложности, которых Мэри никогда бы не знала, если бы не выбрала такую жизнь. Но именно она была тем, во что Мэри по-настоящему верила.