Камень богов

1

Милена проснулась ещё до восхода солнца. Некоторое время лежала неподвижно, пытаясь понять, что же заставило её открыть глаза так рано. Из неплотно зашторенного окна ощутимо тянуло холодом, как и всегда в предутренние часы. В дальнем углу заворочалась на своём тощем тюфячке служанка, тихонько, с подвыванием застонала во сне. Тут же проснулась, и стала испуганно вглядываться в полумрак, опасаясь, что разбудила хозяйку.

Девку можно было бы и ругнуть, для порядка, но начинать день с наказания слуг не хотелось, а слушать извинения с оправданиями и подавно. Милена шумно протяжно вздохнула, несколько раз перевернулась с боку на бок и затихла. Служанка, с пару минут, таращила глаза в сторону кровати госпожи, затем успокоилась и засопела громко и размеренно.

Решив, что больше заснуть не удастся, она выскользнула из-под одеяла, стараясь не шуметь, подошла к окну, и выглянула наружу. Из сплошной пелены тумана, кое-где проглядывали очертания построек, со всех сторон стиснувших центральную площадь. Собор был заметен вполне отчётливо, его треугольный фронтон с распростёртыми крыльями ни с чем другим нельзя было спутать. Туман поглотил весь первый этаж гостиницы, и высокие стрельчатые окна, казалось, висели прямо в воздухе. А уж казармы на дальнем краю площади и вовсе углядеть мог лишь тот, кто хорошо знал здешние места. Набирающий силу ветер только-только начал разбираться с туманом, осторожно перекатывая волны этой огромной лохматой шкуры, укутавшей озябший городок.

Рассвет приближался. Солнце, ещё не показавшись, уже позолотило вершины пиков горного хребта, именуемого Объятиями Ангела. Сияние над острыми зубьями скал разгоралось всё ярче с каждым мгновением. Вот первые лучи восходящего светила неумолимо вонзились в почти целое туманное покрывало, с которым пока не смог справиться ветер. Туман жадно впитал солнечный свет, заискрился, вспыхнул яркими красками и стал таять. В прорехи уже переставшей быть плотной туманной завесы, напоминавшей, скорее, кружевную занавеску, стало видно мостовую, а затем и дальний край площади.

Утренняя смена караула показалась из дверей казарм и неторопливо двинулась к дворцу. Маршировать никто из них и не пытался. Вояки зевали, ёжились от холода, но, нет-нет, да и поглядывали на закрытые окна баронской опочивальни — не ровен час вздумает их милость подняться ни свет ни заря и устроить строевой смотр.

Когда караул проходил под окном Милены, девушка услышала, как один из часовых, обернувшись к идущему следом за ним, сказал:

— День, похоже, будет сегодня ясным. Не повезло нам со сменой. Отдохнуть, точно, не дадут.

— Это почему же? — Негодующе воскликнул замыкающий колонну солдат.

— Сатанинское отродье солнышка не любит и в такие дни сидит тихо. А нас на плацу гонять будут.

— Эй, охвостье! — Зашипел разводящий. — Пасть заткни. Смирн-а!

Стражники вздрогнули, и, смешно вскидывая ноги, перешли на строевой шаг. Подкованные сапоги дружно впечатались в мостовую. Эхо шагов метнулось вслед за уходящим караулом, но быстро растворилось в пронзительной тишине наступившего утра.

Милена продрогла. Задёрнув тяжёлую штору, она вернулась к кровати и с удовольствием укрылась тёплым одеялом. Тишина стала постепенно наполняться звуками: по коридору лёгкими шагами пробежал кто-то из слуг, из поварской послышался звон посуды, тяжело громыхнула катящаяся по мостовой бочка. Под одеялом было тепло, и вставать совсем не хотелось. Монотонное сопение служанки, казалось, уплотняло воздух в комнате, делало его густым и вязким, как кисель.

Мама присела на край кровати, поправила одеяло, сказала что-то неразборчивое тихим голосом.

«Странно, — подумала Милена, — и когда успела войти?»

Она попыталась сесть, но тело не слушалось. Мама покачала головой, улыбнулась, встала и направилась к двери.

— Мама, постой, не оставляй меня! — Закричала девушка. — Я с тобой! — Она заплакала от бессилия, не понимая, что её так держит и не даёт вскочить, догнать…

— Госпожа…

Прохладная рука, едва коснувшаяся лба девушки, придала, наконец, ей силы — Милена вскочила с кровати, едва не сбив с ног перепуганную служанку.

— Это был сон, госпожа, успокойтесь.

— Сон… да… конечно… — она откинула с разгорячённого лба влажную прядь волос, неловко присела на край кровати, но, в следующий миг, вскочила снова — только что на этом месте сидела мама… Как живая.

Колокол на соборе Всех Верных прозвонил малую побудку. Три коротких удара оповестили население небольшого пограничного городка Кифернвальд, что новый трудовой день наступил.

— Ещё очень рано, госпожа, прилягте. А я сейчас пошлю за лекарем.

— Бригита, или, как тебя там…

— Сабина, с вашего позволения.

— Сабина… Не нужно звать лекаря. Принеси, лучше, что-нибудь попить.

Служанка метнулась к двери и, вскоре, возвратилась с кувшином. С каждым глотком холодный мятный напиток возвращал ясность мысли, исчезала нервная дрожь, и сердце уже не рвалось наружу из груди.

— Нужно обязательно… — Милена попыталась вспомнить поручение, которое собиралась дать прислуге, но идея, внезапно возникшая в голове, показалась более удачной. — Скажи мне… Сабина, а кто из слуг умеет толковать сны?

— Аделинда — сестра повара Джакоба, — не раздумывая, ответила служанка.

— Хорошо. Пришли её ко мне после… — она представила вдруг лицо дворецкого Ортвина, когда ему сообщат, что сестра повара испрашивает аудиенции у дочери барона Трогота. — Нет, лучше скажи ей, чтоб ждала меня после полудня в «Кривом Дубе».

— Слушаюсь, госпожа. Прикажете не беспокоить до завтрака?

— Нет. Одеваться, и побыстрей.

Пока пара дворовых девок растирала влажными горячими полотенцами нежное тело госпожи, расчёсывали и заплетали роскошные золотистые волосы в сложную причёску, Милена размышляла о только что принятом решении посоветоваться с толковательницей снов. Правильно ли она поступит, доверив незнакомой женщине глубоко личные переживания. Мама, в таких случаях, всегда ходила в церковь на исповедь, и дочери настоятельно рекомендовала. Правда, молва утверждала, что преподобный отец Иаков больше интересуется историей прелюбодеяний прихожанок, нежели их душевным состоянием.

Она вспомнила, как сама последний раз была на исповеди — отец Иаков без всякого интереса выслушал сбивчивый рассказ о незаслуженно наказанной служанке, занудно процитировал что-то из священного писания, предложив искупить грех пожертвованием на богоугодные цели. Милена отчётливо представила себя на исповеди — в полуметре от невыразительного лица, главным украшением которого были пучки сизых волос, обильно растущих из чуть вздёрнутых ноздрей. Догадаться, что он может сказать своим гнусавым тягучим голосом, было совсем не трудно: «Сие, дочь моя, есть смятение разума, утомлённого сатанинскими устремлениями, насылаемыми врагом рода человеческого на нетвёрдых в истинной вере, не почитающих церковь и пастырей её…» Может, конечно, он и не так скажет, но то, что всё это будет длинно и непонятно, она не сомневалась.

Наверное, стоило пообщаться с Кирсой, ставшей для Милены, пожалуй, самым близким человеком за последние два длинных сезона. К ней можно было прийти в любое время, спокойно выплакаться в жилетку, не рискуя нарваться на нравоучительное наставление, а то и просто посидеть рядом с хорошим человеком, который всегда тебя поймёт и поддержит. Но… Сегодня нужна была не поддержка. Она чувствовала, что мама хотела о чём-то предупредить, предостеречь. В течение всего длинного сезона со дня смерти мамы, Милена ложилась спать, молясь о том, чтобы увидеть во сне дорогого ей человека, и ни разу этому не суждено было сбыться. А сегодня, так неожиданно… Она, вдруг, поймала себя на мысли, что её родной отец не вошёл в перечень тех, с кем можно было посоветоваться. Многие считали сеньора Трогота бессердечным человеком, не способным на проявление чувств, и, даже то, что после окончания положенного траура по жене, он не сочетался повторным браком, выглядело в глазах народа подтверждением его высокомерия и чёрствости, нежели верностью почившей супруге. Дочь думала по-другому. Отец никогда не тратил эмоции на людей, не включённых им в свой ближний круг, в который, помимо родственников, входило несколько преданных слуг. В последнее время, он всё чаще говорил о том, что дочь не должна повторить участи его несчастной жены. Милена не понимала, о чём идёт речь, но догадывалась, что наступит момент, который изменит её судьбу, и согласия на это никто не спросит.

Прислуга закончила утренний туалет госпожи, облачив её в роскошное, не только по здешним меркам, платье солнечно-жёлтого цвета. Она мельком взглянула в зеркало, убедилась, что выглядит безупречно и небрежным жестом отпустила прислугу. Служанки просияли, ведь госпожа с утра была не в духе и, даже, книксенов сделали больше, чем положено, пока пятились к выходу. Через мгновение после их ухода, в дверном проёме возник молодой офицер в парадном мундире. «Кажется, кто-то из порученцев отца», — попыталась вспомнить Милена. Она, даже, не успела смутиться по поводу бесцеремонного вторжения в спальню, как офицер, отсалютовав ей, словно, старшему по званию, сообщил, что благородный сеньор Трогот спешно покинул свою резиденцию по безотлагательной важности государственному делу, но планирует возвратиться ещё до захода солнца. Дочери господина барона предписывается лично присутствовать на утренней службе в соборе Всех Верных в качестве законной представительницы власти, а, также, сделать выбор в пользу кого-либо из благородных дам, числом не менее трёх, коим надлежит разделить с госпожой Миленой завтрак, а также обеденное вкушение пищи, если на то будет её соизволение. Следом офицер стал рапортовать о наличном составе войск, числе припасов, запасах провианта. Далее пошёл перечень подразделений, заступающих в передовой дозор, точек их дислокации, маршрутов следования, вариантов взаимодействия. Затем…

Милена слушала всё это краем уха, пытаясь решить для себя первоочередные вопросы: Почему отец, сосредоточив в её руках всю власть, вплоть до командования войсками, внезапно исчез? Не грозит ли ему опасность? Вернётся ли он вообще? На первый вопрос ответ, какой-никакой, но был — государственное дело. Бывало, что отец уезжал на несколько дней, даже декад, но, при этом светская власть формально передавалась выборному старшине, а военная — начальнику гарнизона. И никогда такое бремя не взваливалось на молодую девушку, почти ребёнка. Отец всегда был лоялен к властям. Никакой крамолы. Никакой поддержки неблагонадёжным фрондерствующим личностям, всегда встречающимся в офицерской среде, он не давал. «Неужели был донос? Говорят, что герцог в последнее время чересчур подозрителен. Возможно, его выманили из города для ареста», — с ужасом подумала она, представив, что больше никогда не увидит… Какой-то непонятный ритмичный гулкий шум не давал сосредоточиться, стало тяжело дышать, офицер вдруг скорчил отвратительную гримасу, а потом и вовсе прыгнул на стену…

Отвратительная гадость обожгла губы, а через мгновение горло заполыхало, как лесной пожар. И дыму, похоже, от него было много, потому что глаза заволокло слезами, а в носу стоял ужасающий запах. Хватая ртом воздух, она попыталась закричать, но кроме хрипения ничего не вышло. Откуда — то взявшийся мятный напиток прохладной рекой полился в горло. Вытянутые руки нащупали перед собой кувшин и вцепились в него, как в спасительную путеводную нить. Непрерывно тёкшие по щекам слёзы вливались в мятную реку отдельной солёной струёй. Пожар утихал и мятный напиток, победивший огонь, уносил с собой его последние горячие волны. Милена с трудом разлепила глаза и, прямо перед собой, увидела стоящего на задних лапах красного дракона с большущим, высунутым из пасти языком и огромными когтями. Дрожащей рукой она попыталась погладить его. Протянутая рука всё уменьшалась и уменьшалась, пока не превратилась в руку трёхлетней девочки, сидящей на коленях у большого мужчины в латах. Маленькая ладошка коснулась дракона, пальчики старательно обвели диковинного зверя по контуру, спотыкаясь о неровности доспехов. Девочка улыбнулась мужчине и сказала: «Папа, привези мне маленького живого дракона. Я буду с ним играть!» …Впитавшая в себя огонь мятная река не смогла найти успокоения в желудке. Несколько раз, сильно толкнувшись изнутри, она неудержимо ринулась наружу…

…Холодный компресс приятно освежил лоб, заставив непроизвольно застонать от удовольствия. Она не стала открывать глаза, боясь, что головокружение усилится. Судя по ощущениям — Милена лежала на кровати. Шнуровка платья была распущена, и дышать было легко. Сильный запах ароматических масел наполнял комнату. Рядом с кроватью она услышала какое-то шуршание — явно возили по полу тряпкой. Поток воздуха со стороны окна донёс звуки нескольких голосов: один из голосов был женским, другой мужским. Женщина говорила очень быстро, хриплым шёпотом, с надрывом. Слов почти нельзя было разобрать, кроме часто повторяемых «идиот» и «бедная девочка». Мужчина говорил мало, односложно, иногда вставляя реплики в нескончаемый женский монолог. Внятно он произнёс только одну фразу: «в бою помогает», после чего женский шёпот стал напоминать визгливое рычание.

Милена рискнула открыть глаза, несколько мгновений изучала балдахин над своей кроватью, а, убедившись, что голова уже почти не кружится, села на постели. Женщина, оказавшаяся служанкой по имени Бригита, продолжала распекать офицера, не видя, что делается у неё за спиной. Милена повернула голову к другому источнику шума, и встретилась взглядом с испуганной плачущей Сабиной.

— Госпожа, вы нездоровы, лежите! — отбросив тряпку, она наскоро вытерла руки о передник и попыталась уложить её обратно. С другой стороны подбежала Бригита. Вдвоём они мягко, но настойчиво взялись переводить госпожу в горизонтальное положение.

— Представляете, — зашептала на ухо Бригита, — этот солдафон запретил вызвать лекаря Питера, сказав, что командующего может осматривать только армейский врач. А что эти коновалы понимают в женском организме, скажите на милость? Я обязательно пожалуюсь господину барону, потому что…

Милена вдруг вспомнила, о чём думала перед тем, как… как всё это случилось. С трудом вырвавшись из рук служанок, она повернулась к порученцу. Тот стоял посреди комнаты, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Желваки нервно метались по щекам, цветом почти не отличавшимся от вышитого на левой стороне мундира дракона. Суд над собой он, по-видимому, уже совершил и окончательный приговор вынес. Служанки защебетали про покой, и опять попытались уложить.

— Пошли вон обе, — устало произнесла она, и, не дожидаясь, пока те удалятся, обратилась к офицеру:

— Доложить обстановку!

Порученец вздрогнул, недоверчиво посмотрел на неё, затем принял стойку «смирно» и отрапортовал:

— Произошло непредвиденное снижение боеспособности старшего командного состава. Действовал по ситуации. Применил, — тут он слегка запнулся, — подручные средства, доказавшие свою эффективность в бою, — и, вздохнув, добавил, — готов понести наказание.

Ей стоило усилий не засмеяться, услышав о «непредвиденном снижении боеспособности». Офицер не был похож на придворного льстеца, коих дочь барона, несмотря на юный возраст, повидала немало и могла отделить истинные чувства от хорошо поданной постановки. В то же время, Милена знала, с какой гордостью, молодые, едва поступившие на службу офицеры, говорят, что их приняли в армейское братство. Это честь, которую они заслужили, став своими среди своих. Об этом не пишут в уставах и наставлениях по боевой подготовке, но кодекс поведения члена армейского братства строг и не допускает двойного толкования сложных ситуаций. Офицер поступил с ней не как с «гражданской», будь она хоть дочкой барона, а, как со «своей», сделав для неё то, что сделал бы для любого другого боевого товарища.

— Благодарю за службу. — Она постаралась, чтобы голос звучал твёрдо и уверенно, невольно скопировав интонации отца.

Порученец вскинул подбородок и на выдохе рявкнул:

— Верны присяге!

— Офицер? — наморщив лоб, изобразила, что пытается вспомнить его имя.

— Кремер. Младший адъютант Кремер… — он неловко замолчал, пытаясь подобрать нужные слова, — госпожа… командующий.

— Мой… Нет, не так. У господина барона не было никаких других посланий для меня? —

Осторожно спросила Милена, почувствовав, что прежние её страхи возвращаются вновь.

Кремер на мгновение задержал выдох, впервые отвёл глаза от начальства — стало заметно, что он обдумывает ответ.

— Господин барон иногда шутит в присутствии подчинённых. — Совсем другим голосом сказал порученец. — Я не уверен, что было послание. Я не получал прямого приказа запомнить и передать. Я вообще не получал никакого приказа относительно…

— Кремер! — В другой ситуации ей стало бы стыдно за свою резкость, но воспоминания о недавнем обмороке и так отзывались неприятным эхом, а постоянно находиться в глупом положении Милена не привыкла. — Я приказываю сообщить всё, что вам известно!

— Слушаюсь! — Немедленно отреагировал офицер, чем вызвал у неё мысль, что только так и возможно общаться с такого рода людьми. — Господин барон, в шутливой форме, не прибегая к уставным оборотам речи, не используя интонационные формы приказа… — он внезапно замолчал, и Милена поняла, какое слово он не может выговорить. Если сказать «велел» — значит, приказ всё же был, а если не сказать, то, как сформулировать послание? Порученец колебался недолго:

— Дословно было сказано следующее: «можешь сказать, что теперь она получит своего дракона». В данном случае предполагалось, что у меня остаётся право выбора, но прямых обязательств на меня наложено не было. Смысл фразы не понятен, возможно, я что-то упустил или прослушал, — он разнервничался, показав, что считает это проступком.

— Достаточно. — Милена остановила мешающий сосредоточиться поток оправданий. Она была ошеломлена услышанным, так точно совпавшим с недавним видением-воспоминанием. Отец говорил «привезти дракона» в том случае, когда хотел сообщить о подарке, или о завершении очень удачного дела. Но, в любом случае, это никогда не предназначалось для посторонних ушей. «Он знал, что я буду волноваться, но напрямую успокоить меня не мог, — размышляла она, пытаясь постигнуть логику отца, — поэтому, он нашел исполнительного служаку, которому, как бы невзначай, скормил ничего не значащую фразу, будучи уверенным, что тот запомнит всё до единого слова».

Послание, хоть и переданное таким необычным образом, разрушило все чёрные цепи страха, которыми опутала свой разум Милена. Совершенно забыв про младшего адъютанта Кремера, она вскочила с кровати, едва не угодив в оставленное Сабиной ведро. Служанки, похоже, далеко не отлучались, поэтому вошли сразу, едва она позвонила в колокольчик.

— Переодеваться! И, на этот раз подыщите что-нибудь посвободнее! — Приказала она, небрежно дёрнув за шнуровку корсета. Глаза у Сабины округлились, она часто-часто заморгала, но не двинулась с места. Более смелая Бригита сделала книксен и осведомилась:

— Вы изволите одеваться при нём?

Милена только сейчас вспомнила о порученце, но настроение, поднятое хорошими вестями, располагало немного пошалить. Не глядя на Кремера, она с серьёзным видом сообщила прислуге:

— Да! С сегодняшнего дня младший адъютант инспектирует степень натяжения шнуровки на платьях всех благородных дам, — заметив изменившееся выражение лица Сабины, из вредности, добавила, — и их служанок.

Бригита, покосившись на абсолютно невозмутимого офицера, еле уловимо пожала плечами и, кивком указав напарнице, с какой стороны ей следует зайти, взялась за шнуровку платья госпожи. Роль нужно было отыгрывать до конца. Слегка повернув голову к порученцу, Милена небрежно сказала:

— Благодарю за службу, вы свободны.

Дождавшись, когда он сообщит, что по-прежнему верен присяге, она, борясь со смехом, добавила:

— К новым обязанностям приступите после отдельного распоряжения.

— Осмелюсь напомнить о необходимости пригласить на завтрак несколько благородных дам.

— Ах, да… Совсем забыла. Ответ необходимо дать сейчас? Да подождите вы, — отмахнулась она от служанок, действительно принявшихся снимать с неё платье.

— Так точно. — Ответил порученец.

Милена задумалась. Разумеется, ни Кирсу, ни сестру повара Джакоба внести в список приглашённых никто не позволит. Большинство здешних благородных дам представляло собой

любительниц перемывать кости друг другу, разделённых на несколько враждующих лагерей,

состав которых менялся, чуть ли не ежедневно, в зависимости от настроений возглавлявших их особ, числившихся главными сплетницами Кифернвальда. Нечего было и думать о том, чтобы свести вместе кого-либо из враждующих сторон. Откровенно говоря, Милена не особенно представляла, кто с кем приятельствует или ссорится на данный момент, так как сама, по примеру покойной матери, всегда держалась в стороне от подобных кланов. Необходимость принять быстрое решение в такой непростой ситуации угнетала, развеивая, едва установившееся хорошее настроение.

— Кого бы вы могли мне посоветовать? — Обратилась она к офицеру, решив, что искать выход из создавшегося положения должен тот, кто заставляет делать сложный выбор.

К её удивлению, Кремер, ничуть не смутившись, с ходу назвал два имени, и Милена вынуждена была признать, что эти дамы в реестр закоренелых сплетниц не входят и не чураются общества друг друга. Более того, они были из числа немногих, кого неплохо знающая человеческую натуру Кирса считала приличными людьми. Вспомнив характеристики, которые она давала обитательницам городка, Милена сама без труда смогла назвать ещё одно имя.

Колокол зазвонил, собирая прихожан на утреннее богослужение. Милена поторопила служанок с выбором одежды. Те вернулись в сопровождении портнихи и с целым ворохом платьев, отличавшихся цветом, фасоном, материалом, и каждое из них имело утягивающую шнуровку. Портниха, видя неудовольствие госпожи, деликатно намекнула, что ношение одежды свободного покроя незамужней девушкой благородного происхождения способно вызвать двусмысленные разговоры в обществе и повредить репутации, но можно выбрать платье с минимальным количеством вставок в корсете, ибо юной госпоже совсем не требуется моделирование фигуры. На том и сошлись. Выбранное платье было нежно-зелёным с красными вставками — геральдическими цветами барона Трогота.

Милена не особо жаловала церковные службы. Отчасти из-за впечатления, которое на неё производил преподобный отец Иаков, отчасти… Хотя, нет, именно эта причина была на первом месте, как бы она ни старалась отгонять от себя эту мысль. Смерть матери перевернула её веру в могущество высших сил. Декаду провела Милена в соборе, перед алтарём Двуединого, читая наспех сочинённые молитвы о том, чтобы мечущаяся в лихорадке мама выздоровела. Она молилась и Великой Матери и Несотворённому Отцу в отдельности, принесла в качестве пожертвования всё, чем можно было бы одарить милосердных богов. И роковое известие она получила в соборе, где продолжала взывать к высшим силам, до последнего надеясь, что будет услышана. Но, мама покинула этот мир, а вместе с ней Милена утратила веру.

В Соборе Всех Верных наставляли на путь истинный солдат местного гарнизона и новобранцев из учебной роты, расквартированной за пределами крепости. Вояки никогда не были ни особенно ревностными верующими, ни особо щедрыми жертвователями, поэтому наиболее проникновенные проповеди преподобный отец Иаков приберегал для гражданского населения, состоявшего из семей офицеров, небольшого числа мастеровых, прислуги и заезжих торговцев.

Дар красноречия прорезывался у преподобного в момент открывания крышки ящичка для сбора пожертвований, который носила по рядам какая-нибудь миловидная девчушка в костюме ангела. Под звон сыпавшегося серебра, отец Иаков проникновенно взывал к чувствам верующих, предавал анафеме нечестивых горцев, называя их служителями сатаны, доставалось и самому врагу рода человеческого, равно как и всем демонам и прочим бесовским тварям. Всем же истинно верующим обещалась милость Великой Матери и содействие Несотворённого Отца в жизни мирской и деле ратном.

Почти у каждой из прихожанок был повод беспокоиться за мужа, сына или брата, нёсущих службу на границе Союза Верных. Женщины слушали священника, плакали, кидали монетки в ненасытное чрево ящика, надеясь, что высшие силы отведут беду от их близких. Бывало, что по пути из таверны забредал какой-нибудь отставной военный, доживающий свой век при гарнизонном госпитале, да и то, с целью подремать немного на дальних рядах, пока из головы немного выветрится хмель, и можно будет, не особо спотыкаясь, добраться до своей койки. От ветеранов священник никогда не получил ни одной монеты, но умудрялся извлекать выгоду от одного их присутствия, приводя в пример остальным, как «верных заветам Двуединого, выживших в кровавой схватке со злом, только благодаря заступничеству милостивых Богов».

Однажды, невесть как попавший в собор чиновник из столицы Восточного герцогства, назвал отца Иакова «демагогом». Милена никогда не слышала такого странного выражения, долго боролась с искушением спросить у кого-нибудь из взрослых, но поразмыслив, пришла к выводу, что это понятие заменяет образованным людям слово «пустобрёх», которым преподобного называла никогда не посещавшая богослужения Кирса.

Милена вошла в распахнутые двери с последним ударом колокола. Сегодня ей не удастся отсидеться на любимом местечке — за колонной в предпоследнем ряду — придётся сесть впереди всех и ответить на ритуальный вопрос священника: «Все ли верные собрались в доме божием?» Несмотря на количество людей, присутствующих в соборе, надлежало ответить: «Все, кто верен». К утренней службе никогда не собиралось большого числа прихожан. Женщины были заняты хозяйством, из прислуги никто раньше полудня свободного времени не имел, а ветераны, в столь ранний час, даже в таверне не появлялись. Вот и сегодня, двигаясь по центральному проходу в сторону алтаря, Милена смогла насчитать всего восемь человек.

Меж тем восходящее солнце уже заглянуло внутрь здания через огромный круглый витраж, с изображением Несотворённого Отца, на восточной стене. Озарённые ярким светом распахнутые руки божества, казалось, устремились вперёд, обнимая собравшихся в соборе людей. Светлый лик засиял неземной красотой, устремив взор свой на противоположную стену, где лучей заходящего солнца дожидался витраж с Великой Матерью. Глаза всех присутствующих были обращены на восток, наблюдая, как Несотворённый Отец, вместе с солнцем стремится запечатлеть поцелуй на устах своей божественной супруги.

Отец Иаков представлял собой довольно комичное зрелище — вытянув худую шею и нахмурив кустистые брови, он напряжённо всматривался вдаль, словно жаждал увидеть нечто новое в ежедневно повторяющемся действе. В момент кульминации он задержал дыхание, о чём моментально известили — перестав шевелиться — растущие из ноздрей волосы, после шумно выдохнул, смиренно склонил голову и упёрся взглядом в Милену, сидевшую в первом ряду, напротив алтаря. Несколько мгновений преподобный подслеповато щурился, быстро стрельнул глазами вправо, затем влево и, не заметив больше никого из наделённых властью, приблизился к девушке. Та, хоть и смотрела в сторону священника, но мысленно репетировала свой ответ на ритуальный вопрос, опасаясь подвести доверившего ей это дело отца. Она напряжённо ждала. Пауза затягивалась. Вся, обратившись в слух, чтобы ненароком не пропустить вопрос, она услышала, даже, как на последних рядах забулькала жидкость, переливающаяся из фляжки в чьё-то горло.

Поймав пристальный взгляд священника, Милена тут же лишилась всей своей сосредоточенности и, ясно осознавая нелепость ситуации, неуверенно пробормотала:

— Меня послали сказать… Верные собрались…

Отец Иаков посмотрел в сторону дверей и осведомился:

— Господин барон не удостоит нас своим присутствием?

— Отец отбыл рано утром, прислал порученца с указаниями, — начала было рассказывать она, но быстро поняла, что детали преподобного не заинтересовали. Кадык на тощей шее дёрнулся вверх-вниз, глаза сузились и уставились в одну точку. Трудно было ожидать, что известие об отъезде сеньора Трогота может вызвать такой эффект. Внезапно преподобный вышел из ступора, схватил девушку за руку и прошептал:

— Скажи мне, собирался ли он вернуться сегодня?

Милена несколько раз мелко кивнула, ошеломлённая таким поведением священника. Тут Отец Иаков и вовсе сделал совсем не свойственную ему вещь — растянул губы в некое подобие улыбки. Отступив на шаг назад, он воздел обе руки и провозгласил:

— Мир вам, верные завету Двуединого!

Это означало, что служба закончилась. Возможно, кто-то из прихожан и удивился такому повороту событий, но вида не подал. Две женщины задержались возле алтаря, с явным намерением пообщаться со священником, остальные же двинулись к выходу. Милена присоединилась к ним, справедливо рассудив, что поручение отца, так или иначе, выполнено, а больше ей здесь делать нечего. Уже в дверях она заметила отсутствие на поясе кошелька для раздачи милостыни, запоздало вспомнив, что перебирая наряды, совсем о нём забыла. Размышляя о том, кем прослыть лучше — растяпой или жестокосердной гордячкой — Милена вышла из собора, но не увидела никого из нищих на обычных местах.

«Едва ли они догадывались о намерениях преподобного провести столь короткую службу, и, наверняка, околачиваются возле таверны», — подумала она, торопливо пересекая площадь.

— Постойте, юная леди, мне вас не догнать! — Раздалось у неё за спиной.

Это оказался лекарь Питер, с трудом поспевавший за девушкой на своих коротких ногах. Любовь к тёмным сортам пива, способствовала приобретению фигурой лекаря избыточной дородности. Что и говорить — скороход из Питера был никакой.

— Как ваше здоровье, добрая госпожа? — С одышкой проговорил лекарь, держась за левый бок. — До меня дошли слухи…

«Уже разнесли по округе», — с неудовольствием подумала Милена, а вслух сказала:

— Не извольте беспокоиться, со мной всё в порядке.

Питер приблизился и, окинув девушку строгим взглядом, сказал:

— Это хорошо. Выглядите неплохо. Я смотрю, отвар из ромашки по моей рецептуре, помог вашим чудесным волосам.

— Да, большое спасибо, — Милена не любила вспоминать свою неудачную попытку изменить цвет волос при помощи снадобья, купленного у заезжего торговца.

— Тогда не смею задерживать, юная леди, — Питер поклонился, смешно растопырив руки.

Дворецкий Ортвин был душой родового гнезда баронов фон Кифернвальд. Если бы кто-нибудь вдруг вздумал сказать ему, что он всего лишь прислуга, то Ортвин бы, наверняка, оскорбился. Он начал служить отцу сеньора Трогота в те времена, когда распри между герцогствами, ныне объединившимися в Союз Верных, достигли критической точки, доведя их до невиданного упадка. А отец Трауда служил прадеду и деду нынешнего владельца титула. Как то дворецкий обмолвился, что его предок был среди тех, кто начинал осваивать эти земли, и строил собор Всех Верных. Глядя на старинное величественное здание, трудно было предположить, насколько далёкие времена имелись в виду. Но слова эти никто под сомнение не ставил, зная его исключительную честность и отменную память.

Несмотря на свой почтенный возраст, Ортвин передвигался по дому бодро, без всякого намёка на старческое шарканье, и лишнего шума тоже не издавал. Поэтому Милена почти не удивилась, внезапно обнаружив его прямо перед собой. Почти, потому что вместо традиционной серебристо-серой ливреи с красными галунами и зелёным позументом, на старом слуге была надета ливрея парадная — зелёная, расшитая золотыми нитками, с пуговицами в виде золотых сосновых шишек. Ортвин изящно поклонился и сказал:

— Приглашённые ждут в малой гостиной, ваша милость.

Она оглянулась, решив, что дворецкий обращается к внезапно возвратившемуся отцу, но никого не обнаружила. Ортвин был единственным из слуг, кому позволялось обращаться к дочери барона по имени, называя «госпожой Миленой», а в беседе с другими людьми, он упоминал её, как «молодую госпожу».

«Не зря, видимо болтают дворовые, что старик, временами, бывает не в себе, — подумала она и не стала перечить, — похоже, спутал меня с мамой». Дворецкий направился в сторону малой гостиной, и Милене ничего не оставалось, как идти следом.

«Интересно, — размышляла она, держась, однако, на расстоянии более почтительном, нежели предписанное этикетом, — а если слуга сошёл с ума, то его же больше нельзя держать в замке, вдруг учудит что-нибудь невероятное, или кусаться начнёт».

Последнее предположение было вызвано воспоминаниями о событиях, произошедших четыре длинных сезона тому назад, когда один из местных бездельников, всегда ошивавшихся возле таверны, до того упился дешёвым шнапсом, что лаял на посетителей, а кого-то пытался ухватить за ногу остатками гнилых зубов. Почему вдруг вспомнился этот случай, Милена едва ли смогла бы объяснить, но воображение уже рисовало, как одетый в парадную ливрею Ортвин, грациозной походкой… именно походкой — потому что представить его передвигающимся другим способом, даже фантазируя, было невозможно — подходит к жертве, элегантно берёт её под локоть и говорит: «Ваша милость, не соизволите ли подвергнуться покусанию?»

Развеселившись от собственных мыслей, она не заметила, как дворецкий, отворив двери, объявил:

— Баронесса фон Кифернвальд!

Присутствовавшие в малой гостиной дамы разом поднялись со своих мест, сделали почтительный книксен, и, не очень дружно, произнесли:

— Доброго здоровья вашей милости.

Представить, что кусать её начнут прямо сейчас и все четверо сразу, включая Ортвина, Милена уже не смогла. Наполнявшее девушку веселье хлынуло через край, заставив её, сначала прыснуть в ладошку, а потом неудержимо расхохотаться. Дамы смутились, приняв это на свой счёт, стали торопливо поправлять платья, причёски, драгоценности, чем вызвали новый приступ смеха. Впрочем, стоило «их милости» взглянуть на сервированный стол, веселье пропало само собой. Утро выдалось богатым на события, и, сейчас, Милена чувствовала, прямо-таки зверский аппетит.

— Умираю с голоду, — простонала она и решительно прервала процесс прихорашивания приглашённых на завтрак женщин: — Катарина! Хильда! Люси! Прекращайте это немедленно! С вами всё в порядке, и выглядите вы замечательно. Пойдёмте, скорее, за стол!

— Как будет угодно вашей милости, — ответила за всех самая старшая из приглашённых, вдова полковника Пфальца — Катарина — дама, уважаемая всеми без исключения офицерами гарнизона и большинством их жён. Хильда была женой управляющего поместьем и лично занималась поставками фруктов для дворцовой кухни. Люси — молодая женщина, ненамного старше хозяйки званого завтрака, была замужем за лесничим Генрихом. Именно её имя назвала сама Милена.

Повара постарались на славу. Хрустящие блинчики с вишнёвым мармеладом служили украшением стола недолго, горка из свежеиспечённых булочек превратилась сначала в холмик, а затем и вовсе исчезла. К варёным яйцам едва притронулись, а ветчина и сыр, хоть и убывали, лишь стараниями одной Катарины, заметно уменьшились в объёме. Хильда очень хвалила мёд, обильно сдабривая им всё, на что нацеливались её острые зубки, а не слишком привычная ко второму — господскому — завтраку Люси, отщипывала по одной ягоды от большой грозди винограда. Перепробовав всего понемногу, Милена предпочла бодрящий травяной чай молоку и подслащённому пиву, так понравившемуся всем трём приглашённым дамам без исключения. Этот напиток и помог завязать беседу, коснувшуюся сначала таких животрепещущих тем, как праздник урожая и ярмарка, новые фасоны платьев, присланные из Остгренца, а уж затем, плавно перешедшую к интересующим Милену вопросам.

— Ваша милость, должно быть, догадывается, — издалека начала Катарина, дождавшись паузы в разговоре, — что наше присутствие здесь связано с определённым поручением…

Ответом ей был едва уловимый кивок.

— …выполнить его сеньор Трогот попросил меня, в присутствии двух незаинтересованных свидетелей.

— Стоп. Разве мог отец знать заранее, что ты будешь приглашена?

— Господин барон мудр, — улыбнулась Катарина, — он хорошо знает людей и легко может влиять на будущие события, помогая в принятии решения.

Теперь Милена поняла, что её затруднения с выбором кандидатур, были заранее предсказаны, подсказки заготовлены и в нужный момент, аккуратно и без нажима поданы, заменив её собственное мнение.

«Мне уже исполнилось шестнадцать длинных сезонов, — с грустью подумала она, — но считать меня неразумным ребёнком, не перестали. Да, я послушная дочь, но, означает ли это отсутствие самостоятельности? Да, я не настолько проницательна, чтобы разглядеть истинные мотивы, движущие людьми, но, разве с этим качеством рождаются? Да, мне не хватает знаний и опыта, но разве можно получить их, послушно проглатывая заранее припасённую подачку?»

Ощущение неловкости, которое она так ненавидела, стало потихоньку раздувать пока ещё слабый огонёк раздражения. На языке вертелись не вполне оформившиеся колкости, которые хотелось высказать вслух этим самодовольным кукловодам. Резко отставив от себя кружку с остывшим чаем, Милена уже собралась озвучить накопившиеся обиды, как вдруг её внимание привлекла Люси, которая скорчив уморительную гримасу, пыталась отгрызть кожицу у засахаренного яблока. Фрукт оказался упорным и не поддавался. Люси нахмурилась, неодобрительно фыркнула и повторила попытку. Похоже, что она переоценила свои возможности по поводу пива. Милена нашла взглядом стоявшего наготове лакея, кивком головы указала на жену лесничего, и несколько мгновений пыталась вспомнить, что же хотела сказать. Когда вспомнила, в очередной раз стало стыдно.

«Бедняжка Люси и не догадывается, что не дала мне совершить глупость. Надо учиться владеть собой», — подумала она, и, вопросительно взглянув на Катарину, сказала:

— Так на чём мы остановились?

Катарина отхлебнула из своей кружки, едва уловимо скривила угол рта:

— Ваш чай тоже совсем остыл, не прикажете ли заварить свежий?

Сказано было дружелюбно и без всякого намёка на снисходительность. Стараясь загладить свой промах, Милена искренне улыбнулась и, глядя в глаза собеседнице, сказала:

— Разумеется. Для моих гостей только самое лучшее.

— Ой, спасибо! Как вкусно! — Это был возглас Люси, которой лакей подал тарелку с аккуратно нарезанными плодами.

Чай был обжигающе хорош. Катарина восторженно причмокивала губами, через каждые несколько глотков нахваливая напиток. Хильда, с видом знатока, объясняла, какие травки придают столь утончённый вкус, и советовала сдобрить настой мёдом. Удалось убедить Люси, что чай ей совсем не помешает, и, вскоре, к ней стала возвращаться ясность мысли. Милена осторожно тянула губами терпкую, чуть горьковатую жидкость с запахом полевых цветов, казавшуюся сейчас невообразимо вкусной и без всякого мёда.

Разговор возобновился легко, свернув сразу же на кулинарные рецепты и способы заготовки овощей. Теперь Катарине стоило усилий переключить собравшихся на нужную тему.

— Хватит, хватит про кабачки! Об этом можно поговорить и в следующий раз! Итак! В присутствии свидетелей я уполномочена заявить, что сеньор Трогот больше не намерен вступать в брак, и, не имея законно признанных потомков мужского пола, объявляет наследницей титула свою единственную дочь. — Произнесено было с чувством, но без подобострастия. Свидетели дружно вскочили со своих мест и восторженно захлопали в ладоши. Катарина искоса взглянула на аплодирующих и сдержанно улыбнулась. Милена стала гораздо лучше понимать её и догадалась, что заранее отрепетированное действие дало сбой.

— Вы, как будто и не удивлены?

— Не удивлена. Я всегда знала, что рано или поздно такое случится. Не скрою, я это представляла себе совсем по-другому.

— Разумеется! — Катарина засмеялась. — Торжественное объявление ещё впереди. Господин барон вернётся в сопровождении высокопоставленного лица, которое и засвидетельствует это важнейшее событие.

— Ой, а кто приедет? — Вмешалась Люси. — Неужели сам герцог? Вот бы посмотреть.

— Опомнись, Люси! — назидательным тоном произнесла Хильда. — Конечно же, сеньор Трогот уважаемый человек, достойный такой чести. Но, сама посуди — куда бы мы дели герцогскую свиту, которая превышает всё население нашего городка.

— Их действительно так много?

— Ещё бы! Ты помнишь, как твой муж устраивал охоту для сыновей графа Этьена?

— Помню. — Люси закатила глаза и покачала головой. — Приехало столько народа, что загонщикам в лесу было тесно.

— Так вот, свита герцога Гедеона гораздо больше. — Убедительно сказала Хильда, пресекая все попытки к дальнейшему развитию темы.

Милена вспомнила выражение лица священника и внезапно закончившуюся службу.