Калужские очерки

ВВЕДЕНИЕ

Калуга… Небольшой провинциальный город в Центральном районе России. Его население по последним подсчётам, которым, надо признаться, можно доверять лишь частично, составляет не более чем 300 тысяч человек. Для нашей страны, с её мегаполисами — «миллионниками» — это весьма средний городишко, который иногда даже забывают упомянуть в общей статистике. То далеко не Нижний Новгород, Воронеж, Ростов-на-Дону, Екатеринбург или Новосибирск.

Калуга в прежние времена была городом, населённым, в основном, рабочими местных предприятий, квалифицированными специалистами из научно-исследовательских институтов, служащими учреждений бюджетного профиля, конструкторских бюро и т. д. Но к настоящему моменту, в связи с крахом социалистической модели управления страной, контингент жителей существенно изменился. Бурное развитие торговых отношений привлекло в Калугу множество переселенцев из бывших советских республик, а ныне независимых государств из Средней Азии и Закавказья. И значительное количество этих мигрантов сумело быстро адаптироваться к новым условиям жизни, обзавестись семьями и, так сказать, «пустить корни на русской земле».

С другой стороны, отнюдь не самая мудрая реформаторская политика, проводимая в 1990-е годы, заставила в поисках работы и лучших условий перебраться в Калугу и активную часть населения более мелких городов, расположенных в границах области, а также с соседних территорий — Брянщины или Орловщины. Естественно, что чем ближе к Москве, тем больше возможностей найти себе достойное применение, избежать бедного прозябания в глухой провинции — с развалившимися колхозами, обанкротившимися предприятиями и непригодной к функционированию сферой ЖКХ. Некоторые из этих людей, продав часть своего былого имущества, сумели купить новые квартиры в Калуге, а другие — просто ограничились арендой жилья, доступного им по своей стоимости.

А что же стало, хочется спросить, с теми самыми коренными жителями Калуги, которые родились и выросли в этом городе на берегу Оки?

Кто-то из них состарился, уйдя на пенсию, и замкнулся в пространстве своих небольших и не самых комфортабельных квартир. Прочие горожане, ещё продолжают работать на старых заводах, или, освоив новые специальности, трудиться в корпусах «Самсунг электроникс», в цехах концернов «Рено» и «Вольво», начавших производство некоторых моделей автомобилей на калужской земле. Есть и такие, которые не гнушаются запаха резины, часами не отходят от конвейеров, ежедневно выпускающих качественные шины марки «Континенталь».

Определённые группы людей, конечно, выбрали для себя и более приятное занятие — службу в административно-бюрократических учреждениях, заметно «расплодившихся» в начале 2000-х годов. А кому-то, не мудрствуя лукаво, пришлось встать за прилавки магазинов, «сесть за баранки» машин, доставляющих товары в торговые предприятия, устроиться водителями автобусов, троллейбусов и такси.

Молодёжь… Она ещё осталась в Калуге. Благо, что здесь сохранилось достаточное количество учебных заведений, обеспечивающих образование на вполне достойном, по российским меркам, уровне. Некоторые из них сумели, если можно так выразиться, перепрофилироваться, начать готовить и выпускать специалистов по современным профессиям, востребованным на сегодняшний день — экономистов, юристов, банковских служащих, менеджеров и бухгалтеров.

Однако, вся ли эта молодёжь остаётся работать в Калуге? Конечно, нет. Большинство из них затем «переманивает» к себе Москва. Более высокая шкала доходов — весьма серьёзный аргумент, с которым трудно поспорить. Впрочем, многие из этих молодых людей и сами хорошо понимают, что гораздо лучше заработать приличные деньги в Москве, чтобы затем их с пользой потратить у себя на родине. От богатой столицы до Калуги, как говорится, «рукой подать». Каких-то 170 или 180 километров! Разве это дистанция для необъятной России?! Быстроходный поезд-экспресс, с мягкими сидениями и кондиционерами, легко преодолевает её чуть более чем за два половиной часа.

Конечно, есть и те, кто перестаёт часто ездить в Калугу, привыкнув к своему арендуемому жилью, воскресному «шопингу» и культурно-развлекательным мероприятиям в столице. Для наиболее удачливых из них Москва становится «новым жизненным трамплином», открывающим далёкие перспективы развития в будущем…

А теперь, как выразился бы наш уважаемый и незабвенный Михаил Сергеевич Горбачёв, будем «итожить». Получается, что ответить на вопрос, сколько людей ныне постоянно проживает в Калуге довольно сложно. Можно только сказать, что количество населения в городе варьирует в зависимости от будничных и выходных дней, а также фактора сезонности. Зимой в Калуге, как мне самому пришлось однажды убедиться, царит спокойная и умиротворяющая тишина.

Природное окружение кажется созвучным неприметному, но уютному и отчасти меланхолическому городскому ландшафту. В Калуге не так много ярких достопримечательностей. Это не Владимир, Ярославль или Смоленск, с их древними историческими памятниками. Музеи Калуги куда скромнее, они не столь богаты ценными экспонатами или всякого рода интересными раритетами. Но здесь, между тем, жил и работал Эдуард Циолковский — замечательный учёный и мыслитель, предсказавший создание летательного аппарата, способного вывести человека на околоземную орбиту. Память о нём и поныне продолжает жить в сердцах калужан. Поэтому в городе в советские годы был специально построен замечательный Музей космонавтики, в своём роде уникальный для России. Хранящимися в нём моделями звёздных кораблей, сооружёнными талантливыми конструкторами, луноходами можно поистине любоваться не один раз. Думаю, они, наверняка, понравятся или даже вызовут искреннее чувство восторга не только у знатоков современных научных достижений, но и не искушённых в этих вопросах широких масс любознательной публики.

Калугу, в советское время, очень полюбили кинематографисты. Трудно сказать почему, но, может быть, причиной тому стал естественный всхолмлённый ландшафт, придающий местным улицам какую-то удивительную живописность. Те панорамные виды, которые открываются с отдельных калужских перекрёстков, сами по себе подобны сценическим площадкам. Да и купеческая архитектура в Старом городе сохранилась до наших дней в относительной сохранности, не утратив своего былого очарования.

Ещё в сталинские годы в Калуге снимали «Бесприданницу» по одноимённой пьесе прославленного русского драматурга А.Н.Островского. На этой киноплёнке сохранились редкие кадры, демонстрирующие то, как город выглядел в далёкие 1930-е годы. Но всем нам, родившимся в середине и третьей четверти прошлого столетия, наверное, более памятна двухсерийная комедийная лента «Карнавал», с талантливой актрисой Ириной Муравьёвой в главной роли. Её отдельные эпизоды также снимали в Калуге. И как тут не вспомнить коронную фразу героини фильма, тщетно пытавшейся научиться кататься на роликовых коньках. «Ну что за город, одни горы да пригорки!» — так, кажется, дословно, сокрушалась она, пытаясь удержать зыбкое и хрупкое равновесие на наклонных тротуарах.

В Калуге чувствуешь себя как-то легко и раскованно. Иногда, в тёплую пору, так приятно подышать влажным «приокским» воздухом. И разве можно отказать себе в желании совершить длительную пешую прогулку по улицам и небольшим переулкам в центральной части города. А потом, заметно устав от ходьбы, отыскать уединённую скамейку в тенистом зелёном парке или сквере, чтобы немного передохнуть, уйти от посторонних взглядов и предаться собственным размышлениям.

Когда я впервые посетил Калугу? …Припоминаю, что это было уже достаточно давно. А если точнее, то где-то в самом конце 1980-х годов…

Глава I. Когда я впервые приехал в Калугу

В юности я никогда не покидал Москву надолго. Можно сказать, что мне нравилось почти безвыездно сидеть дома и только в летние месяцы выбираться на отдых к Чёрному морю. Однако, необходимость службы в рядах Советской Армии всё же заставила меня в один «прекрасный» день расстаться на определённый период времени с привычным существованием и родными улицами столицы.

…Через два года оказавшись вновь в Москве, я будто ощутил прилив сил и энергии. Мне словно вернули то, что у меня насильно забрали и никак не хотели возвращать. Я заметил, как изменился город за двадцать пять долгих и томительных месяцев моего отсутствия. Жизнь в Москве стала быстрее и наполнилась динамизмом.

Во всей стране в ту пору широко пропагандировали новую политику — так называемую «перестройку». Эту глобальную реформу затеял и стал активно проводить в СССР недавно избранный Генеральный секретарь Компартии — Михаил Сергеевич Горбачёв. И его смелые новаторские идеи, связанные с демократизацией в обществе, гласностью и отказом от преследования людей с альтернативными взглядами, уже вскоре дали некоторые положительные результаты.

Люди всё больше начинали мыслить самостоятельно, без посторонней помощи выбирать для себя жизненные приоритеты. Реабилитация жертв «сталинских» репрессий, громкое озвучивание ранее сокрытых чудовищных фактов из советской истории заставили критически взглянуть на своё недавнее прошлое даже закоренелых обывателей и ретроградов.

В 1987 году я поступил на исторический факультет МГУ и стал официально числиться студентом дневного отделения при кафедре «Истории и теории русского и зарубежного искусства». Экзамены прошли для меня, так сказать, «с большим напряжением». Дали о себе знать месяцы, проведённые в Армии, без книг и учебников. Но как бы то ни было, я справился с нелёгким испытанием. Конечно, мои будущие коллеги — сокурсники (преимущественно, женского пола) — были подготовлены значительно лучше меня. Кто-то до поступления в университет посещал кружки в музеях, другие — целенаправленно занимались с репетиторами. И что, пожалуй, самое главное — они располагали достаточным запасом времени для самосовершенствования. Мне же, волею обстоятельств, пришлось наполняться знаниями в предельно сжатые сроки.

Разумеется, о шедеврах архитектуры в русской провинции абитуриенты, успешно дошедшие вместе со мной до последнего экзамена (а конкурс в тот год был 9—10 человек на место), имели достаточно полное и ясное представление. Красоты Суздаля, Ростова Великого, Углича и Переславля-Залесского им уже приходилось видеть собственными глазами. Я же, как не стыдно теперь признаться, к тому моменту ещё ни разу так и не успел побывать на легендарной Владимирской и Ярославской земле.

«Новое мышление» быстро проникло в стены учебных заведений Москвы и, в частности, отразилось на характере деятельности подлинного храма науки — Московского университета на Ленинских горах. Парткомы утратили своё былое влияние и теперь уже не столь активно вмешивались в организацию учебного процесса, а также научно-исследовательскую деятельность молодых специалистов. Заметно расширился и круг тем, допустимых для защиты дипломов и кандидатских диссертаций. Но, пожалуй, лучшим достижением этого времени стало то, что у нас, как и, наверное, на других факультетах прославленного ВУЗа, сложилась удивительная обстановка доверия и взаимопонимания между ещё совсем юными студентами и опытными, хорошо знающими своё дело, преподавателями. «Воздух свободы», о котором долго мечтал почти каждый из лекторов МГУ, как бы заставил педагогов сразу же стать более добродушными и открытыми к публике. Былые страхи за свою будущую научную карьеру перестали довлеть над мыслящими людьми. И многие из них стали говорить о том, что прежде умалчивали или даже утаивали. Если всему советскому ранее, буквально, поклонялись, то отныне по этому поводу уже всё больше иронизировали. «Старый мир», можно сказать, ломался прямо у нас на глазах. Всё вокруг будто переворачивалось с ног на голову. И кто мог тогда подумать о том, что спустя десятилетия кое-кому из нас придётся не один раз пожалеть об этом!

Свобода слова ещё отнюдь не гарантировала сытой и хорошей жизни. Она лишь вселяла надежду на более светлое будущее для подрастающего в СССР нового поколения. А, между тем, страна приближалась к глубокому кризису и, если даже будет корректным произнести, экономическому краху. Первопричиной тому стало резкое падение на мировых биржах цен на нефть и прочие энергоносители, на то, что, в первую очередь, наполняло скрытые «закрома родины» и гарантировало людям пусть скудный, но достаточно стабильный доход. С полок универсамов всё чаще стали исчезать ранее привычные для населения продукты. Товары потребительского спроса тоже начали превращаться в дефицит, за которым нужно было долго и упорно гоняться.

Однако, всё это было где-то далеко за стенами университета. Здесь же этого почти не замечали или старались не замечать. Преподаватели всецело отдавались избранному ими предмету и всеми силами старались вызвать ответный интерес у слушателей. А студенты, устремлённые к новому знанию, едва поспевали за их мыслью и старательно конспектировали каждую из прочитанных лекций. Иными словами, все продолжали трудиться с не меньшим усердием, «грызть твёрдый гранит науки».

Большинство работающих и учащихся на кафедре искусствоведения объединяла безграничная любовь к произведениям отечественной и зарубежной живописи, желание изучать национальное культурное наследие и памятники архитектуры. Ещё задолго до того, как я оказался на историческом факультете, при вышеназванном отделении, входящем в его состав, была образована самодеятельная организация — так называемое, научно-студенческое общество (сокращенно, его называли просто НСО). Им руководили молодые преподаватели, а также наиболее «продвинутые» студенты третьего или четвёртого курса обучения. Одной из самых важных функций НСО была разработка маршрутов экскурсионных поездок по Подмосковью и близлежащим областям с целью изучения разрушающихся год от года в забытых селениях церквей, остатков или руин, когда-то благоухавших дворянских усадеб. Помимо того, в программу этих «вояжей» могло включаться и посещение более крупных населённых пунктов — городов, интересных своими музеями и образцами старинного русского зодчества.

Путешествия осуществлялись на небольшом автобусе, арендованном в автопарке МГУ на скромные финансовые средства кафедры и добровольные пожертвования студентов и преподавателей. Покрывались, по сути, только расходы на бензин и зарплату водителя. Всё остальное делали избранные для той или иной поездки в качестве гидов представители НСО. Пребывание в гостинице, в случае двухдневных поездок, участники экскурсий оплачивали самостоятельно. Вопросы питания каждый из студентов тоже мог решать так, как ему позволял собственный кошелёк. Кто-то брал с собой в дорогу рюкзак, наполненный разного рода «пожитками» — пакетами с бутербродами, консервами, хлебобулочными изделиями, термосами с чаем, эмалированной посудой и кипятильниками. А кому-то всё это собирать в дорогу было просто лень, и он питался так называемым «подножным кормом» — пользовался вежливым угощением друзей или забегал в придорожные кафе во время кратких стоянок по пути следования автобуса.

Не могу сказать, что я был заядлым любителем этих поездок. В них собиралась уж слишком культурная и благопристойная группа людей — энтузиастов своей профессии. Их одержимость научным знанием была тогда мне не совсем сродни. В запахе предметов старины я ощущал некий привкус нафталина, хотя и смотрел на них внимательным и пытливым взглядом будущего историка. В ту пора моя душа «жаждала» совершенно другого. Мне не хватало какого-то «живого огонька» — того самого, который мог бы разбудить меня после скучной и утомительной рутины двухлетней армейской службы.

Тем не менее, я не хотел показаться «белой вороной» среди моих новых коллег. И время от времени мне было приятно провести выходные в компании со студентами с разных курсов, в интересном и зачастую откровенно полезном общении. Оно не только устраняло «пробелы» в моём знании, но и расширяло кругозор, позволяло отыскать для себя определённые направления для интеллектуального развития в будущем. Я не был хорошим знатоком, но чувствовал в себе большой потенциал для совершенствования.

Вот, собственно, так мне и довелось побывать в первый раз в Калуге. Если бы не любезное приглашение от коллег из НСО, то я, наверное, ещё долго ничего бы не знал об этом симпатичном провинциальном городе, недалеко отстоящем чуть к юго-западу от Москвы.

Хорошо помню, что эта экскурсия в Калугу состоялась в канун празднования очередной годовщины Великой Октябрьской социалистической революции и была двухдневной. В прежние времена дата 7 ноября была отмечена красным цветом на всех календарях. Для жителей СССР это был один из самых памятных дней в году. Его любили и порою отмечали с широким размахом. У большинства населения городов провинциальной России день по традиции начинался с телевизионной трансляции с Красной площади — военного парада, с проходом торжественным маршем лучших войсковых соединений и последующим движением стройными рядами эффектных образцов военной техники отечественного производства. Народу как бы давали понять, что Советская власть прочна и нерушима, Армия надёжно защищает и хранит завоевания социализма. В распоряжении её находится серьёзное боевое оружие. Или, как говорится более простым языком, «броня крепка и танки наши быстры».

После просмотра военного парада люди обычно начинали готовиться к праздничному столу. Его неизменными атрибутами были крепкие спиртные напитки и столь любимый на просторах нашей необъятной родины салат-оливье, в приготовлении которого каждая из хозяек по-своему изощрялась.

День 7 ноября служил также в некотором роде «разминкой» перед новогодним гулянием. Трудовой народ как бы получал возможность немного расслабиться после череды хмурых осенних дней, порадоваться первому снегу и приходу в наши края пусть холодной, но столь желанной зимы — с её лыжными прогулками, ледяными катками и весёлым катанием с гор. До Нового Года было, конечно, ещё достаточно далеко, но люди уже как бы предчувствовали это событие.

8 ноября, если случайно не выпадало на выходной, считалось уже обыкновенным рабочим днём. Подавляющее число людей, после праздничного стола, обычно снова включало телевизор с целью увидеть интересный фильм или концертную программу. Однако, у определённых групп населения, по большей части молодого возраста, эта череда развлечений продолжалась и в тёмное время суток. Кому-то не нужно было рано утром вставать на работу, а учёбу, в случае необходимости, просто игнорировали. Недостаточный запас спиртного за ужином заставлял тех, кто не мог остановиться, выбираться из своих жилищ на холодные улицы в поисках дополнительных порций горячительных напитков. Дальше, как нетрудно догадаться, всё перетекало в своём роде «вакханалию». Люди неожиданно становились агрессивными и в них будто просыпались ранее сокрытые языческие инстинкты. Вольно или невольно они втягивались в совершенно ненужные им конфликты и, проще говоря, «наживали себе лишние проблемы». Кто-то появлялся на следующий день на публике с заметными следами вчерашнего веселья — с синяками под глазами или ссадинами на лбу и щеках, а некоторые просыпались утром в «обезьянниках» местных отделений милиции. И революция, тут была уже вовсе не причём. «Бунтари» полностью забывали о том, что они так бесшабашно отмечали накануне.

Что же касается доблестной советской милиции, то для неё 7 ноября зачастую был тревожным и напряжённым днём, совсем не похожим праздник. Некоторые из рядовых сотрудников, после дежурства, буквально, валились с ног от усталости.

…Мы приехали в Калугу около полудня. Автобус притормозил возле центральной гостиницы города, расположенной на улице Кирова (это название я мимоходом прочитал на табличке, красовавшейся на торцевой стене).

Здание представляло собой характерный образец невыразительной архитектуры «хрущёвско-брежневской поры». Плоский фасад, заметно, вытянутый по горизонтали и лишённый, так сказать, всякого рода архитектурных излишеств. Бетонные панели светло-серого цвета в сочетании с широкими ленточными окнами. Достаточно безвкусно оформленный козырёк над лестницей, ведущей к входным дверям. Как, наверное, выразился бы, не лишённый чувства юмора интеллигент или острый на язык журналист «одна из последних отрыжек советского конструктивизма».

Мы прошли в просторный вестибюль, взяли у администратора стопку бланков для оформления и начали заполнять их небрежным и корявым почерком. В одном из разделов документа, под надписью «цель приезда» я нацарапал шариковой ручкой слово «туризм». Закончив всю эту несложную процедуру, мы получили карточки гостей, ключи и быстро разошлись по закреплённым за нами номерам. Кто-то попросту бросил сумку с вещами, а иные даже успели выпить кружку горячего чая, воспользовавшись привезённым из Москвы электрокипятильником. Все знали цену времени. Осенью сумерки наступали достаточно рано, а кому не хотелось полюбоваться городскими достопримечательностями ещё при свете дня. Поэтому каких-то 20—30 минут спустя, наша группа вновь в полном составе собралась в автобусе. Водитель нажал на педали, и мы, наполненные приятными ожиданиями, тронулись в путь.

Как и во многих других городах СССР, в Калуге тоже была площадь Ленина. У её подножия, с одной стороны, стояло железобетонное здание местного Горкома и неизменная скульптура бессмертного вождя пролетариата. Прямо сказать, не радующая глаз картина! Однако, на противоположной стороне площади, я вдруг увидел нечто оригинальное — то, что искренне поразило меня как прирождённого любителя архитектуры.

— Перед нами Гостиный двор, — услышал я слова одного из студентов, который вызвался быть гидом на нашей экскурсии.

«Какая красота! — кажется, мысленно произнёс я. — Настоящая псевдоготика!»

Этот оригинальный архитектурный стиль глубоко полюбился мне вычурностью своих деталей ещё в Петербурге, при посещении капеллы в Петергофе, а затем уже в Москве, при осмотре костёла, находящегося где-то неподалёку от метро «Краснопресненская». Однако то были образцы типичного западного вкуса, воссозданные по специальному заказу в русских столицах. Здесь же, в Калуге, перед моими глазами открылось то, что, скорее, больше напоминало ту «ложную готику», которой иногда следовали в своих проектах выдающиеся московские зодчие — В. Баженов и М. Казаков. У меня в памяти сразу же всплыл образ Путевого дворца на Ленинградском шоссе, фигурный мост и павильоны в недостроенном парке-усадьбе «Царицыно». Внешне, это больше ассоциировалось с древнерусской архитектурой, частично дополненной элементами из западноевропейского «художественного арсенала».

Между тем, наш доморощенный гид всё более конкретизировал:

— Проект Гостиного двора в Калуге разработал в 1780-х годах московский зодчий Пётр Никитин. Столь необычный выбор архитектурных форм и мотивов был связан с весьма конкретным обстоятельством. Существует предание, что первый калужский наместник и фаворит русской императрицы Екатерины Великой Михаил Кречетников располагал некоторыми чертежами оригинального «царицынского» дворца в предместьях Москвы, который сооружал, но так и не сумел полностью осуществить прославленный мастер Василий Баженов. Наместник, якобы, однажды и передал эти графические листы Никитину, чтобы дать ему возможность ознакомиться с теми новшествами, которыми придворный зодчий хотел удивить царицу. Тот же, в свою очередь, глубоко проникся новыми архитектурными идеями и творчески «переработал» замысел В. Баженова, введя в свой будущий проект ряд элементов из древнерусского зодчества и «нарышкинского» барокко. Так, например, характерные столбы-кубышки, поддерживающие арки сводов в обходных галереях, можно рассматривать в качестве «реплики» на аналогичные декоративные мотивы в двух известных калужских постройках более ранней поры — палатах Коробова и храме Покрова «на Рву». Мы их ещё увидим сегодня. А вообще, этот архитектурный стиль можно определить как «псевдоготику». В России, насколько известно, не были распространены формы готической архитектуры. Этот стиль возник и успешно развивался в европейских странах, напрямую связанных с католицизмом. Здесь же речь может идти только о заимствовании отдельных приёмов или мотивов. У нас понятие «готики» долгое время трактовалось достаточно широко. В конце ХVIII столетия оно, по сути, включало в себя всё, что было так или иначе связано с допетровским зодчеством, эпохой Средневековья в целом. Поэтому и ассортимент форм, в определённом смысле, ничем не ограничивался. Зодчие могли достаточно свободно экспериментировать».

Далее наш докладчик позволил себе сделать небольшую паузу, дабы заглянуть в тетрадку с собственными записями. Вскоре он продолжил:

— В 1778 году, по указу Екатерины II, было решено снести деревянные торговые лавки и на их месте построить каменный Гостиный двор. Специально для этого в Калуге было образовано коммерческое финансовое товарищество, в которое вошли наиболее видные в городе купцы, располагавшие весьма солидными по тем временам капиталами. У всех на устах были фамилии Золотарёвых, Макаровых, Антипиных, Билибиных и Фалеевых. Именно они взяли на себя бремя основных расходов.

Первоначально, зодчий Пётр Никитин предполагал возвести 20 корпусов, частично украшенных остроконечными «готическими» башенками. Строительный участок должен был быть поделён на четыре части, в каждую из которых вошли бы по пять корпусов, разделённых между собой перпендикулярными проездами. В плане ансамбль тяготел к классической форме прямоугольника, вытянутого по линии север-юг. Со всех сторон корпуса построек должна была окружать мощная аркада с двумя воротами, украшенными в завершении фигурными готическими щипцами.

Однако, при жизни Пётр Никитин успел отстроить лишь два южных павильона. Они датируются периодом 1784 — 1789 гг. В 1796 г., по планам зодчего, возвели ещё два северных и один юго-восточный корпус.

Гид указал на эти постройки жестом, чтобы позволить нам лучше сориентироваться на местности и обратить внимание на сохранившиеся, наиболее старые части торгового сооружения. Я тоже решил полюбоваться архитектурным памятником более пристально. На фоне «охристого» цвета штукатурки эффектно выделялись массивные белые столбы, через которые были изящно перекинуты высокие стрельчатые арки. Здание явно требовало ремонта. Штукатурка была заметно «обшарпана», а местами попросту осыпалась. Тем не менее, это ничуть не умаляло достоинства оригинального сооружения, которое, словно, «дышало стариной», демонстрировало образец тонкого художественного вкуса.

— В начале XIX века экономическая ситуация в России изменилась не в лучшую сторону, — продолжил наш экскурсовод. — Купцы стали более прижимистыми и начали удерживать деньги, необходимые для строительства каменных торговых лавок. Кого-то из них смущала только дороговизна предстоящих работ, а кто-то сетовал ещё и на то, что проходы между корпусами, дескать, слишком узкие для того, чтобы обеспечить беспрепятственный подвоз и разгрузку товаров.

И всё-таки компромиссное решение было найдено. Новый калужский губернский архитектор Иван Ясныгин отозвался на справедливые замечания и просьбы купцов. Он несколько уменьшил на плане ширину строений, увеличив тем самым ширину проходов. Более того, архитектор заметно сократил финансовые траты за счёт того, что вместо 20 ранее задуманных ограничился возведением лишь 14 торговых корпусов.

Докладчик слегка поперхнулся. Затем, он перевёл дыхание и уверенно закончил свой короткий рассказ:

— Самые последние три корпуса Гостиного двора достраивал уже в 1824 году архитектор Николай Соколов. Полностью отстроенное здание, по большей части, отошло во владение калужского купечества. Лавки и помещения в нём начали передаваться по наследству. Но что-то, на благотворительных началах, было выделено и под нужды городского общества. Насколько известно, самым крупным в калужском Гостином дворе стал магазин купца Антипина, с книжной и писчебумажной продукцией.

— Хочу ещё немного добавить к сказанному, — неожиданно произнесла одна из девушек. Имени её я тогда не знал и, честно говоря, не вспомню и сейчас. — Эти торговые ряды посещал ни кто иной, как писатель Николай Васильевич Гоголь.

— Да ну, — ответил кто-то невпопад.

— Каким ветром его могло занести в эту глухую провинцию? — подхватил другой голос.

— Он вроде бы был родом с юга, из Малороссии. А так жил в Петербурге, — заметил один из студентов, с оттенком некоторого сарказма в голосе.

— А вот и нет, — ничуть не смутилась девица в куртке неброского зеленоватого цвета. — Он приезжал в Калугу по приглашению А. О. Смирновой-Россет — своей давней подруги и на некотором этапе супруги калужского губернатора. Из воспоминаний отдельных лиц, можно узнать, что Гоголь иногда целыми днями бродил по городу, всматриваясь в фасады городских домов, внимательно изучал быт и нравы местного населения, выискивал среди людей наиболее интересные типажи. Краеведы поговаривают, что именно в Калуге Николай Васильевич вёл активную работу по написанию второго тома «Мёртвых душ», и в доме у Смирновой-Россет, в узком кругу лиц, однажды состоялось прочтение нескольких глав его будущей книги.

— Понятно. Но какое отношение всё это имеет к торговым рядам? — поспешил кто-то из студентов с вопросом.

— Гоголь частенько заглядывал и сюда, — пояснила девушка. — Смирнова-Россет писала в своих мемуарах, что он перезнакомился в Гостином дворе со всеми купцами и лавочниками. У некоторых из них он даже подолгу засиживался за партиями в шашки. Гоголь любил заходить в книжные лавки Грудакова и Антипина, просматривая новые поступления книг и журналов. И вот тут-то однажды с ним и приключилась весьма забавная история. Если хотите, расскажу…

Многие утвердительно закивали головами.

— Так вот, — продолжила рассказчица, — Николаю Васильевичу очень нравилось облачаться в белую пуховую шляпу. По ней его легко узнавали калужане. Но в один из дней приключился нелепый конфуз. Сильным порывом ветра шляпу сбросило с головы писателя и, словно по закону подлости, она оказалась в грязной луже. Не желая долго оставаться без головного убора, Гоголь поспешил зайти в ближайший магазин Почапина, чтобы купить себе новую шляпу. Старую же, испачканную в грязи, он тоже захватил с собой. А уже потом, по своему обыкновению нанося визит в магазин Антипина, позабыл её там. Трудно сказать, быль это или легенда, но по свидетельству некоторых калужан эта шляпа бережно хранилась в кладовой у Антипиных, пока окончательно не истлела от сырости. А кто-то поговаривал даже, что купец на протяжении ряда лет специально держал эту шляпу в витрине своего магазина ради того, чтобы завлечь к себе как можно больше покупателей. Такие уж забавные истории могли случаться в маленьких провинциальных городах…

Все посмотрели друг на друга и весело улыбнулись, а затем поблагодарили рассказчицу за то, что она привела столь интересные подробности, никому ранее не известные. Окончательно заинтригованные, теперь мы просто не могли отказать себе в удовольствии немного погулять по обширному внутреннему пространству калужского Гостиного двора, заглянуть в ещё функционировавшие накануне праздника магазинчики, побродить под красивыми сводчатыми конструкциями обходных галерей, чтобы, так сказать, «ощутить фибрами своей души чарующий аромат давно ушедшей в небытие эпохи».