⠀
⠀
⠀
⠀
⠀
⠀
Памяти моего отца
Ивана Коротенко
Пролог.
Сапоги Меншикова
В коллекции британского музея Национальной армии имеется необычный экспонат: пара старых ношеных кожаных сапог. Подпись под экспонатом гласит: «Это сапоги князя Александра Сергеевича Меншикова, командующего русскими войсками в битве при Альме 20 сентября 1854 года. Предположительно, они взяты из его кареты, которая была захвачена после битвы».
Возможно, размещая эти сапоги в коллекции музея, британцы намеревались вложить в них определённый смысл. К примеру, продемонстрировать: смотрите, русские та́к убегали с Альмы, что у их командующего даже пятки сверкали.
Сейчас сражение на Альме действительно считается проигранным русской армией. При этом русские в самом деле отступили с поля боя; однако после отступления они остановились в пределах прямой видимости от противника и оставались на том же месте до следующего полудня — что, согласитесь, для бегущей армии выглядело бы нетипично.
В музее сапогам присвоен регистрационный номер: NAM.1995-02-17-1. Собственно, сам музей появился в 1960 году, поэтому некоторые экспонаты имеют регистрационные номера начиная с 1960, а другие — далее по возрастающей. Отсюда можно сделать вывод, что наш экспонат появился в экспозиции музея в 1995 году.
В таком случае возникает вопрос: где же эти сапоги находились с 1854 по 1995 год? Если, к примеру, они были получены музеем из какой-либо частной коллекции, то как они попали в эту коллекцию? И каким, интересно, образом частный коллекционер в 1995 году подтвердил музею, что это именно настоящие сапоги Меншикова? Неужели у него имелся какой-либо сертификат от каких-нибудь экспертов по ношеным сапогам? Или же Меншиков по армейской привычке в своё время на всякий случай подписал свою обувь своей фамилией?
Кстати, обратим внимание, что никаких других предметов из захваченной кареты Меншикова в экспозиции музея Британской национальной армии не представлено. А это значит, что сапоги в карете Меншикова были каким-то особенным предметом. Например, они могли оказаться самым дорогим из всех предметов в этой карете — по этой причине к ним и относились бережно, чистили-смазывали, благодаря чему они чудесно выглядят даже спустя более чем 150 лет. Или, например, они могли оказаться вообще единственным предметом в карете — по этой причине к ним относились бережно, и так далее. Однако на самом деле в исторической литературе при желании можно найти перечень предметов, обнаруженных в карете Меншикова.
Британский писатель и профессор истории Орландо Файджес в своей книге «Крым. Последний Крестовый поход» утверждает, что французы, захватившие эту карету, обнаружили там
«…полевую кухню, письма от царя, 50 000 франков, французские порнографические романы, генеральские сапоги и несколько штук дамского исподнего».
Наш современник Орландо Файджес (дай бог ему здоровья) взял эту информацию, разумеется, не из своих фантазий, так как в его книге даже имеется ссылка на источники: 1) изданный в 1900 году трёхтомник Николая Дубровина «История Крымской войны» и 2) появившийся в 1856 году английский перевод двухтомника «Крымская экспедиция вплоть до взятия Севастополя» Сезара де Безанкура.
Впрочем, если из вредности или по дотошности всё-таки обратиться к этим источникам, то внезапно окажется, что в них почему-то отсутствуют какие-либо упоминания о генеральских сапогах, взятых в качестве трофея.
Дубровин, например, про карету Меншикова вообще ничего не сообщает. Безанкур действительно со слов одного французского артиллериста рассказывает историю о том, как в самом конце Альминского сражения на французскую батарею по ошибке приехала русская карета, которая тут же была захвачена в плен. Однако же о сапогах или о порнографии с дамским исподним артиллерист также почему-то умалчивает:
«…карета принадлежала самому князю Меншикову и содержала несколько любопытных бумаг».
Впрочем, Сомерсет Гоф-Калторп, адъютант командующего британскими войсками в Крыму генерала Реглана, уверяет нас, что ничего особенно интересного в тех бумагах не было, да и принадлежность кареты русскому командующему также вызывала у него сомнения:
«Французы взяли гражданскую карету, которая, по их словам, принадлежала князю Менчикову. В этой карете было найдено некоторое количество бумаг, но, судя по последнему сообщению, которое я услышал из штаба маршала [Сент-Арно], они не имеют той важности, какая представлялась изначально.
На самом деле очень сомнительно, действительно ли это была карета Менчикова; гораздо более вероятно, что она принадлежала одному из его слуг, так как это самая убогая повозка, которая нам когда-либо встречалась, и она ничуть не похожа на большие, тяжёлые, неуклюжие, хотя и удобные экипажи, в которых, как я видел, путешествуют представители высшего общества России».
Что характерно, слова адъютанта британского командующего коррелируются со словами адъютанта командующего русского.
Аркадий Александрович Панаев, один из пяти адъютантов Меншикова в Крыму, утверждает, что при нём служил писарем некий Яковлев, который, кстати, «обладал дарованием, свойственным большинству наших полковых писарей, а именно: умел переписывать бумаги совершенно машинально, не понимая их содержания».
И вот во время Альминского сражения Меншиков зачем-то отправил этого Яковлева на обычной бричке в Севастополь с какими-то письмами, а тот, уже будучи далеко от места сражения, нарвался на каких-то французов и был ими пленён. По словам Панаева, «…в переписке, которую везли в захваченном фургоне, не было ничего такого важного, чем бы неприятели могли воспользоваться. Опрашивая писаря, они, благодаря непонятливости переводчика, переименовали писаря в секретаря князя Меншикова, срочную переписку — в депеши, а самый фургон — в карету светлейшего».
В общем, получается так, что уважаемый британский профессор-историк всё-таки про сапоги Меншикова просто-напросто солгал, причём свою ложь ещё и ложными ссылками на источники попытался прикрыть.
Однако если доверять больше не Файджесу, а Безанкуру, Гоф-Калторпу и Панаеву, то выставленные в британском музее старые сапоги вполне могли бы принадлежать писарю Яковлеву, не так ли? И в таком случае смотрителям музея достаточно просто поменять в подписи к экспонату должность и фамилию бывшего владельца сапог, чтобы продолжать радовать своим трофеем взоры любопытных посетителей.
Впрочем, так называемые сапоги Меншикова вряд ли принадлежали даже и писарю Яковлеву.
Из вредности или по дотошности, но, образно говоря, следы этих сапог можно обнаружить в знаменитом французском «Жюрналь де Дам эт де Мод», то есть в дамском модном журнале, который издавался в Париже с 1797 по 1839 год. Сапоги точно такого же фасона, хорошо узнаваемые по двухцветному окрасу голенища и характерным хлястикам, впервые появляются на страницах журнала, если автор не ошибается, в 1802 году и продолжают постоянно присутствовать примерно до 1816 года, после чего уступают место другим моделям мужской обуви.
Короче говоря, сапоги, принадлежавшие то ли Меншикову, то ли Яковлеву, считались писком парижской моды во времена Наполеона Бонапарта, то есть примерно за четыре десятка лет до Крымской войны.
Разумеется, аргументация со ссылкой на моду обладает минимальною убедительною силою, и сапоги фасона сорокалетней давности вполне могли бы присутствовать в гардеробе то ли писаря, то ли командующего. Однако если бы, например, во времена Гагарина какие-нибудь советские военные по моде 1920-х годов носили штиблеты с пуговицами, а сверху них ещё и кожаные гетры, то, согласитесь, выглядело бы это несколько неожиданным.
Расположенный практически в самом центре Лондона Музей британской армии демонстрирует в качестве трофеев Крымской войны русские пушки, русские ружья и сапоги русского командующего. У русских тоже есть трофейные британские ружья и пушки времён Крымской войны, — однако у них нет ни одной личной вещи, принадлежавшей британскому командующему.
Получается, что сапоги Меншикова являются главным британским трофеем Крымской войны 1854–1856 годов. И этот главный британский трофей, судя по всему, на самом деле принадлежал какому-то неизвестному стиляге времён Бонапарта.
В принципе это всё, что можно было бы сказать о результатах Крымской войны конкретно для Британии.
В таком случае, однако, возникает закономерный вопрос: зачем же Британия объявила войну России в 1854 году, если всё, чего Британия добилась, — это какие-то сомнительные сапоги? К тому же, как всем до сих пор известно, для Британии эта война была победной. Что же это за победа такая, которую даже в музее приходится изображать топорно состряпанной подделкой?
Для ответа на этот вопрос проще всего было бы, конечно, обратиться к школьным учебникам — ведь информация, вкладываемая в девственно-чистые детские умы государственными школами, по идее, должна максимально соответствовать действительности.
Однако для желающих освежиться школьными истинами эта задача может оказаться не такой уж и простой: на самом деле очень мало говорится о Крымской войне в современных школьных учебниках стран — основных участников этой войны.
О том, что такая война вообще была, не знают, например, французские или итальянские школьники.
А вот в британском учебнике Крымской войне посвящается целый абзац:
«Российская опасность затронула также Южную Европу и Ближний Восток. Британия опасалась, что Россия уничтожит слабую Османскую империю, которая контролировала Турцию и арабские страны. Это изменило бы баланс сил в Европе и создало бы опасность для морских и сухопутных путей Великобритании в Индию. Когда Россия и Османская Турция вступили в войну, Британия присоединилась к туркам против России в Крыму в 1854 году, чтобы остановить российскую экспансию в Азиатскую Турцию в районе Чёрного моря».
Российский же учебник по истории косвенно подтверждает правоту британского:
«Активная внешняя политика России, с одной стороны, расширяла границы империи и способствовала росту её влияния в различных районах мира, а с другой — вызывала желание крупнейших европейских держав ограничить пределы этого влияния. В этих условиях их открытое столкновение с Россией становилось неизбежным».
Таким образом, для российских и британских школьников причина Крымской войны заключается в «активной внешней политике России», или же Russian expansion, а результатом этой войны является, соответственно, «ограничение пределов», то есть stop expansion. Ну, ещё и сапоги Меншикова в качестве французского трофея, экспонирующегося в британском музее.
Однако иногда общепринятая история на самом деле не совсем корректно отображает историческую действительность. Например, в предыдущей книге «Явное становится тайным» из серии «Миростолкновение» автор с помощью подтверждений от различных авторитетных источников указывает на ошибки общепринятой истории в том, что, дескать, целью Крестовых походов являлся Иерусалим, или что Великая французская революция 1789 года свергла феодализм, или что причиной индустриализации Британии были изобретения станков и либеральная система, а в Сибири когда-то давным-давно обитали страусы.
Кроме того, автор утверждает, что все эти ошибки общепринятой истории не возникли случайно, а являются результатом постоянной и кропотливой работы целых поколений высокопрофессиональных специалистов, которые методично год за годом, столетие за столетием занимаются одним-единственным делом: создают возможную, то есть виртуальную реальность. Эта реальность столь же возможна, как и сапоги Меншикова. Её действительно можно видеть, трогать, рассказывать о ней. Без преувеличения, эта созданная специалистами рукотворная реальность окружает всех нас повсеместно.
Единственное, чего нельзя делать в этой реальности, — сомневаться, потому что сомнения рано или поздно обязательно раскрывают секреты фокусов, на которых, собственно, и зиждется эта сотворённая реальность. И тогда становится понятным, что вся гигантская планомерная работа по созданию общепринятой возможной реальности проводилась (и по сей день проводится) исключительно для того, чтобы скрыть от общественного внимания некую сравнительно немногочисленную группу частных лиц, которые в настоящее время владеют привилегией контролировать выпуск практически всех денег в нашем мире — за исключением разве что кубинского песо и северокорейской воны.
Таким образом, сейчас в руках этой сравнительно немногочисленной группы частных лиц сосредоточена практически вся власть на планете Земля. Причём эта власть имеется у них по одной причине: она перешла им по праву крови, то есть по наследству. Однако предкам этих частных лиц в своё время пришлось столкнуться с другой, на тот момент ещё не принадлежавшей им властью — российской.
Вот тогда и началась Крымская война.
Национального музея армии. Фото: nam.ac.uk
после битвы» (1854). Обратим внимание на «карету
Меншикова» в центре композиции
за 1802 год: Costume Parisien. №418 //
Journal des Dames et des Modes, №3
Глава первая.
Издороваде Ребете
Какой же опасный человеческий резервуар эта Азия. Безопасность Европы возможна только в том случае, если мы продвинем европейскую границу до Урала. К западу от него организованного русского государства больше существовать не должно.
Адольф Гитлер, 25 сентября 1941 г.
Adolf Hitlers Monologe
im Führerhauptquartier, 1980
После того как созданный в 1800 году на обломках государственного банка частный Банк Франции приступил к выпуску бумажных франков, у западноевропейских банкиров больше не оставалось своих внутренних врагов. Собственные суверенные государи были уничтожены, а их потомки, зафиксированные между молотом перманентных революций и наковальней либерализма, послушно исполняли свою роль в образе публичной власти.
Единственной угрозой для элиты западноевропейских посредников, то есть для банкиров, на тот момент оставалась Россия. Причём эта угроза для них была гораздо более опасной, чем может показаться на первый взгляд.
Во-первых, у России был рубль. Все без исключения западноевропейские деньги производились частными банками, которые тесно сотрудничали в рамках ограниченной ответственности и корпоративно формировали публичную политику на подконтрольных им территориях. Главный банк России взаимодействовал с западноевропейскими банками. Однако производитель рубля не входил в состав международной банковской корпорации, так как на 100% принадлежал российскому государству.
Поэтому ни один западноевропейский банкир не имел возможности напрямую посредством рубля влиять на российскую политику. Конкретно таким способом западноевропейская нулевая власть на Россию не распространялась.
Во-вторых, у России были собственные интересы. У каждого государства должны быть собственные интересы. Претворять в жизнь государственные интересы как раз и призвана публичная власть. Поэтому если различные государственные интересы в каком-либо вопросе не совпадают, то между различными публичными властями возникает конфликт.
Однако в условиях, когда публичные власти различных государств подчиняются одной и той же частной банковской корпорации, последнее слово в конфликте публичных властей всегда остаётся за корпорацией. Поэтому, например, объединяя силой оружия разрозненные итальянские государства в единое королевство Италия, Виктор-Эммануил II Савойский «забывает» включить в его состав свои собственные вотчины Савойю и Ниццу, безропотно позволяя Франции забрать их себе.
Российская публичная власть международной частной банковской корпорации не подчинялась в силу пункта первого. Поэтому государственные интересы России вступали в конфликт не с какими-либо иными государствами, а с руководящей этими государствами банковской корпорацией.
И в-третьих, от России до Индии было рукой подать. Напомним, что Индия на тот момент входила в состав Британской империи. Причём не просто входила — основу могущества Британской империи составлял именно индийский рынок, поглощающий львиную долю британских товаров.
Самый сильный в мире британский флот охранял этот рынок от возможных посягательств со стороны любого другого мощного государства. Когда Наполеон отправил свою армию в Индию, британский флот перерезал пути её снабжения и не пропустил французов дальше Сирии.
Единственной страной, от которой в силу её географического расположения британский флот не смог бы защитить Индию, была Россия. Для всех более или менее посвящённых также было очевидно, что при желании изгнание британцев из Индии россияне могли бы устроить без крупномасштабного наступления своих сухопутных войск. Ненависть индусов к заморским обладателям «оптимального сочетания идей, культуры, институтов и технологии» была так велика, что даже сравнительно небольшая инициатива извне могла бы повторить страшный для британцев 1857 год, только в бóльших масштабах с доведением до логического конца.
Как сказал Луи Жаколлио, известный в XIX веке французский писатель, путешественник и общепризнанный знаток Индии:
«В тот день, когда русские, пройдя Афганистан, выйдут в долины Гималаев и Верхней Бенгалии для того, чтобы изгнать англичан из Индостана, они тотчас же найдут на полуострове готовых союзников в количестве 25–30 миллионов мусульман, которые из жажды мести поднимутся по первому сигналу».
Возможность подобной инфильтрации в Индию российского войскового подразделения наглядно продемонстрировала, например, всего лишь одна сотня кубанских казаков 1-го Уманского полка, которая под командованием сотника Василия Даниловича Гамалия весной 1916 года с боями прошла через горы и пустыни занятого турками Луристана и нанесла союзнический визит к британцам в Ираке, а после ещё и вернулась через те же горы обратно.
Между русскими позициями в персидском Керманшахе и британскими позициями в иракском Али-эль-Гарби по прямой было около двухсот километров, так что сотня Гамалия фактически преодолела примерно половину дистанции между, например, российским Термезом и британским Пешаваром.
Впрочем, русская армия совершала и более масштабные рейды по чужой и враждебной горной местности: например, в мае 1915 года конная группа генерала Шерпантье в составе двух драгунских и двух казачьих полков совершила рейд из Тебриза вокруг озера Урмия к озеру Ван — всего около полутора тысяч километров.
Кроме того, из России в Индию можно было пройти не только через Афганистан, но и через Персию, российское влияние в которой неуклонно возрастало начиная с петровского победоносного похода 1722–1723 годов. Кстати, обратим внимание на вполне иллюстративный факт: с 1879 года охрану персидского шаха и его семьи обеспечивала Персидская казачья бригада (в дальнейшем — дивизия) под командованием кадровых российских офицеров.
Очевидно, что в сложившейся стратегической ситуации, когда британцы своим последовательным захватом крайне ценной для них Индии внезапно сделали свою (самую сильную в мире) экономику практически беззащитной перед угрозой возможных активных действий со стороны суверенной России, единственным выходом для западноевропейской нулевой власти было превентивное уничтожение России либо как минимум лишение её суверенитета.
⠀
Первой подобной попыткой была так называемая Русская кампания 1812 года, предпринятая непобедимым Наполеоном Бонапартом совместно с войсками большинства стран континентальной Европы. Огромная, более чем полумиллионная армия, закалённая в многочисленных боях, с запада пересекла российскую границу и вторглась в российские просторы. Полгода спустя всё ещё непобедимый Наполеон пересёк российскую границу с востока — но теперь уже без армии. В течение полугода куда-то исчезла на тот момент, несомненно, самая мощная войсковая группировка в истории человечества.
Даже для русских, которые были вынуждены принимать эту группировку на своей территории и непосредственно способствовать её исчезновению, результат их собственных усилий, по сути, оказался загадкой.
Как сказал поэт:
⠀
«Гроза двенадцатого года
Настала — кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский Бог?»
Просвещённые же европейцы, однако, никакой загадки во всём этом не усмотрели. Например, сам виновник торжества, Наполеон Бонапарт, так объяснял свою неудачу: «Холод, преждевременный холод и сожжение Москвы».
Почему-то на тот момент всех удовлетворило это объяснение — даже с учётом того, что своё отступление из Москвы непобедимый Наполеон начал 19 октября 1812 года. Ведь очевидно же, что октябрь — это самый пик русской зимы! Впрочем, также очевидно, что холода в России губительно действуют на кого угодно, кроме самих русских.
Несмотря на первую неудачу, новое открытое вторжение западноевропейских армий в Россию произошло в 1854 году.
Сейчас это событие известно широким слоям населения, как Крымская война (она же — Восточная, она же — Русская). Также широким слоям населения известно, что в ходе этой войны англо-французские войска осадили и в конце концов захватили Севастополь.
Падение Севастополя фактически означало поражение России. После захвата города русским был предъявлен ультиматум о прекращении сопротивления, который они были вынуждены с унижением принять. После этого воюющие стороны подписали в Париже мирный договор на условиях победителей.
Для нашего читателя, знакомого с предыдущей книгой из серии «Миростолкновение», вероятно, не окажется неожиданным утверждение, что абсолютно всё сказанное выше о Крымской войне — полнейший бред.
Вопреки общеизвестным фактам, Севастополь, например, не был захвачен французами и британцами. Кроме того, тактическое поражение русской армии на Малаховом кургане никак не повлияло на условия Парижского мирного договора, которым эта война завершилась.
Для сторонних наблюдателей на момент окончания войны Россия явно не считалась проигравшей стороной, ибо, как сказано в одной грузинской летописи, современной описываемым событиям, «четыре государя вместе ополчились против великого царя Николая и три года воевали, но никакого ущерба не могли причинить, а он взял Карс».
Очевидно, что общепринятое восприятие Крымской войны, на самом деле в корне не соответствующее действительности, формировалось и укреплялось с вполне определёнными целями.
В эпоху большевиков в России было выгодно на примере якобы проигранной войны показать неэффективность и отсталость царской власти. Французам и англичанам было по умолчанию выгодно представлять себя доблестными победителями.
Для реальных инициаторов этой войны любая её мифологизация не только выгодна, но и непременно необходима: чем больше описание события не соответствует происходившему, тем меньше вероятность обнаружить в нём действительные мотивы и руководящие силы.
Ведь, как мы уже выяснили, неизвестность — первая и главнейшая заповедь власти номер ноль.
Таким образом, ни в коем случае не претендуя на истину в последней инстанции, однако доверяя собственным умозаключениям больше, чем общепринятым стереотипам, автор этой книги предлагает к сведению уважаемого читателя иную трактовку событий, связанных со второй западноевропейско-русской войной.
А начиналась эта война задолго до 1854 года и очень далеко от Крыма.
Однажды в 1798 году некий албанец Мехмет Али, торговец табаком из северогреческого города Кавала, по зову Блистательной Порты во главе небольшого отряда ополчения прибыл в Египет воевать против французского экспедиционного корпуса, который в то время пытался пробиться посуху в Индию. На следующий год в сражении при Абукире новоиспечённый командир вроде бы даже проявил себя, чуть не погиб вместе с большинством участвовавших в этом бою турок, но благополучно нашёл спасение на британском корабле. Однако, судя по всему, Мехмету Али в Египте понравилось, и он решает стать местным политиком.
На тот момент политическая борьба в турецких провинциях обычно проходила в формате массовой резни оппонентов, в чём Мехмет Али с помощью своих земляков весьма преуспел. Кроме того, на честолюбивого албанца обратили внимание французы, которые к тому времени по договорённости с британцами уже покинули Египет. В общем, в один прекрасный момент у Мехмета Али совершенно кстати оказались лишние семь с половиной миллионов франков, которых в аккурат хватило, чтобы наконец-то купить должность египетского наместника.
Что характерно, новый глава местной власти при этом начинает активно препятствовать проникновению в Египет британцев, и наносит поражение бывшим своим спасителям, в 1807 году дерзнувшим высадиться на его территории.
Пока Мехмет Али с помощью денег европейцев занимался укреплением своей власти в египетском пашалыке, произошло ещё несколько знаковых событий.
В 1809 году британцы заключили соглашение с персидским шахом, согласно которому Персия обязалась не пропускать через свою территорию какие-либо иностранные (читай — русские) войска в сторону Индии. Взамен британцы обещали ежегодно выплачивать шаху солидную денежную субсидию, а также снабжать его армию вооружением и военными специалистами. Более того, они даже убедили шаха напасть на Россию, и летом 1812 года персидская армия, подкреплённая британскими офицерами и британским оружием, захватывает Ленкорань и Аркиван.
Однако русские, несмотря на происходящее в это же время вторжение Наполеона (злейшего врага британцев, кстати), находят силы для контрнаступления, разбивают шахскую армию при Асландузе, пленяют британских офицеров, после чего штурмуют Ленкорань и, наконец, в карабахском селении Гюлистан заключают мир, по которому к России присоединяется всё Закавказье: Дагестан, Картли, Кахетия, Мегрелия, Имеретия, Гурия, Абхазия, а также азербайджанские ханства — Бакинское, Карабахское, Гянджинское, Ширванское, Шекинское, Дербентское, Кубинское и часть Талышского.
Но, как говорится, урок оказался не впрок: вновь подкреплённая британским оружием и офицерами персидская армия летом 1826 года (то есть через полгода после провальной попытки мятежа так называемых декабристов) без объявления войны опять вторгается в российское Закавказье, по пути вырезая армянские селения.
Однако вскоре опять начинается контрнаступление русской армии, которое завершается взятием персидского Тебриза. В начале 1828 года в окрестностях этого города был подписан мирный договор, устанавливающий новую русско-персидскую границу теперь уже по реке Аракс.
Одновременно с этим Турция под давлением французов также начинает войну с Россией, для начала перекрывая пролив Босфор для прохода русских кораблей.
На море эта война запомнилась подвигом маленького русского брига «Меркурий», который в одиночку отбился от двух турецких линкоров. На суше русская армия после трёхдневной осады берёт штурмом крепость Карс в азиатской части Турции, а в её европейской части занимает Адрианополь, расположенный в 235 километрах от Константинополя. На тот момент Адрианополь официально считался столицей Османской империи. Осенью 1829 года в окрестностях этого города подписывается мирный договор, устанавливающий новую русско-турецкую границу и, кроме прочего, передающий в состав России города Анапа и Поти.
Наступает 1830 год. Во Франции в этом году происходит вооружённый переворот, в результате которого король Карл X бежит из страны, а его место с помощью британцев занимает новый «революционный» король Луи-Филипп I. Свергнутого короля не спасла даже весть о победе французских войск в Алжире, которая была получена в столице за три недели до переворота.
Дело в том, что французское правительство ещё с революционных времён задолжало алжирским купцам семь миллионов франков за поставки продовольствия. Время шло, деньги не возвращались, французский консул вёл себя нагло, и горячий алжирский наместник в конце концов не выдержал и съездил этому консулу по физиономии. Так сказать, начал выбивать долг в буквальном смысле слова.
Франция, естественно, возмутилась и в ожидании сатисфакции направила свой военный флот блокировать алжирское побережье. Однако спустя два года выяснилось, что алжирские пираты и купцы к этой блокаде были совершенно андифера́,, то есть безразличны. Более того, когда французский линкор «Прованс» под парламентёрским флагом привёз алжирскому наместнику ультиматум, алжирец не только выгнал французского посланника, но и приказал обстрелять линкор, на котором тот прибыл.
А дальше произошло нечто весьма любопытное. Вот что рассказывает современник:
«Это оскорбление французского флота, это нарушение международного права не могло остаться не отомщённым. Между тем князь Полиньяк [французский премьер] напал на несчастную мысль доставить удовлетворение французской чести оружием Мегмета-Али, вице-короля египетского. Французское правительство предложило Мегмету-Али овладеть Алжиром и обещало потом признать его законным владетелем. Вице-король был очень склонен принять это предложение. Он требовал от Франции десять миллионов субсидий, которые ему были обещаны, и уже начал свои вооружения, когда Порта узнала о его намерении и расстроила его своим решительным противоречием».
Проще говоря, французы попытались нанять одного турецкого губернатора, чтобы тот в их интересах развязал войну против другого турецкого губернатора. Причём эта сделка, заключённая по обоюдному согласию сторон, в последний момент была сорвана из-за вмешательства третьей стороны.
При этом очевидно, что третьей стороной никак не мог быть упомянутый турецкий султан: во-первых, для Парижа турецкий султан не указ, а скорее наоборот; во-вторых, для египетского наместника турецкий султан тоже был не указ, так как вскоре наместник пойдёт смещать султана с престола. Поэтому мы склонны считать более близкими к истине слова британского консула в египетской Александрии, прозвучавшие в разговоре с российским посланником:
«Когда французы собирались в Алжир, то они предлагали собственно паше [Мехмету Али] предпринять эту экспедицию и покорить Алжир, обещаясь дать ему десять линейных кораблей; после же предложили ему только сумму, равнявшуюся оценке десяти кораблей. Паша отозвался тогда, что он, без согласия Англии, не примет участия в этой войне».
Итак, британцы запретили Мехмету Али совершить поход на Алжир, и поэтому низвергать алжирского дея и заменять его французским губернатором пришлось французам самостоятельно — что, как уже было упомянуто, не помогло королю Франции удержаться на собственном троне.
Следует иметь в виду, что вся известная история Мехмета Али изобилует ситуациями, в которых он поочерёдно выступает то на стороне французов против англичан, то на стороне англичан против французов, то вообще против французов и англичан вместе взятых. При этом костяк армии Мехмета Али составляли французские и британские офицеры, вооружалась и снабжалась эта армия также французами и британцами, а при возникновении какого-либо внешнего конфликта покровителями Мехмета Али неизменно выступали правительства Франции и Британии.
На самом деле в этом нет противоречия: Мехмет Али являлся непосредственным инструментом той же силы, инструментами которой были правительства Франции и Британии. Поэтому, образно говоря, если эти инструменты иногда сцепливались и мешали друг другу, то, как бы это ни выглядело, на самом деле ничего страшного не происходило — все инструменты оставались в одних руках. Главное, чтобы они ни в коем случае не пытались навредить самому хозяину.
При этом очевидно, что Мехмету Али пришлось отказаться от возможности заработать на алжирской войне по той причине, что хозяева Мехмета Али на тот момент имели для него другое, более ответственное задание.
Примерно в то же самое время, когда алжирские пушки стреляли по линкору «Прованс», озадачивая французов, русская армия генерала Дибича перешагнула через Балканы и уже приближалась к турецкой столице, принуждая султана к заключению мирного договора. И это было недопустимо с точки зрения одной крайне влиятельной и заинтересованной стороны. Война против России обязательно должна была продолжаться, поэтому вместо выбывшего из игры турецкого султана на поле выводился запасной игрок — Мехмет Али Египетский.
Следует отметить, что к тому моменту армия и флот наместника по всем статьям превосходили войска его сюзерена. Согласно различным источникам, у Мехмета Али было от 70 до 200 тысяч сухопутных войск и до 60 боевых кораблей. Войска эти имели современное вооружение, командовали ими в основном кадровые европейские офицеры. Причём не только командовали: например, после разгрома русской армией польского мятежа 1830 года множество бежавших из Польши рядовых инсургентов внезапно оказались под египетскими знамёнами.
Осенью 1831 года египетская армия Мехмета Али вторгается в Сирию (на тот момент — турецкую провинцию) и начинает продвигаться в направлении столицы Турции.
В учебниках истории рассказывается, что Мехмет Али выступил против султана якобы с целью получить независимость Египта, чтобы его потомки наследовали власть в этой стране. Однако турецкие провинции, включая Египет, на тот момент уже были фактически независимыми, находясь на полном самообеспечении и поддерживая отношения с метрополией лишь ежегодной передачей в Константинополь определённой денежной суммы. Очевидно, что поход на Константинополь был организован Мехметом Али не для того, чтобы ещё прочнее утвердиться в Египте. Во всяком случае, не для этого западноевропейские правительства вооружали его армию, а главный хозяин пополнял её ряды профессиональными наёмниками с боевым революционным опытом.
После победы над султаном Мехмет Али должен был заняться самым главным делом своей жизни (как это виделось его хозяевам) — воевать против России. Из всех армий, которые западноевропейские банкиры могли бы выставить против суверенного русского царя, армия Мехмета Али на тот момент являлась наиболее боеспособной, и поэтому именно она была направлена в сторону российских границ.
В начале 1830-х годов фронт разгорающейся войны против России простирался от берегов Балтики до берегов Каспия.
На западном участке этой линии противостояния основным застрельщиком традиционно выступала Польша. В конце 1829 года там начинается очередное так называемое «восстание» против русских «поработителей» — тех, кто предоставил полякам наибольшие во всей Российской империи политические и экономические свободы.
Между прочим, одним из признаков этих свобод был Банк Польский, основанный указом императора Николая I в начале 1828 года. Банк был, естественно, государственным, уставной фонд получил из средств российской казны, однако выпускал в обращение не российские рубли, а польские злотые. Кроме того, польские управляющие этого банка подчинялись не российскому наместнику, а польскому Сейму.
Всего на момент упомянутого «восстания» Банком Польским было эмитировано 36 миллионов злотых в монетах и ассигнациях. Из этого количества непосредственно мятежникам было передано 7 миллионов злотых.
Кроме собственных денег, польский банк в распоряжение мятежников передал ещё 160 миллионов злотых (4 миллиона фунтов стерлингов по курсу), полученных из Британии. Таким образом, британцы «одолжили» полякам денег почти что в пять раз (!) больше, чем поляки даже теоретически когда-либо могли бы вернуть. И конечно же, не может быть никаких сомнений, что это была чисто коммерческая сделка, а не финансирование антироссийского мятежа.
Кроме поляков и одновременно с ними резко активизировались черкесы на черноморском побережье Кавказа и начали массово нападать на русские крепости.
Тогда же имам Гази-Мухаммад поднял против русских знамя газавата в Дагестане.
В самой России также внезапно стало неспокойно: начались холерные бунты.
Первый такой бунт случился 3 июня 1830 года, что характерно, на главной базе Черноморского флота — в Севастополе. К тому времени в городе в течение двух лет действовал противочумный карантин, и это доставляло массу неудобств населению города. Кроме того, причиной для недовольства были различные злоупотребления военных и гражданских чиновников, в частности — коррупция и казнокрадство. В конце концов жители одного из окраинных районов города, Корабельной слободки, собрались в три боевых отряда, несколько дней учились ходить строем и обращаться с оружием, а потом с разных направлений вошли в центр города и убили генерал-губернатора Сталыпина.
И если покажется, что происшедшее выглядит скорее как организованная диверсия, а не стихийный бунт, то действительно «какая-то определённая группа, именовавшая себя „Доброй партией“, существовала и играла руководящую роль в подготовке и проведении Севастопольского восстания».
Обратим внимание на то, какими именно словами эти «добрые партийцы» уговаривали севастопольцев примкнуть к организованной ими провокации:
«Жители Корабельной слободки умирают с голода, всех их хотят истребить или сослать в Сибирь, и поэтому они решили взбунтоваться, что, как возмущение начнётся, в нём примут участие татары и арнауты (балаклавские греки) и, кроме того, турки пришлют из Константинополя свой флот, о чём им в своё время дано знать».
В общем, всё как обычно: «заграница нам поможет».
Похожие волнения произошли в Тамбове, Старой Руссе и даже в Санкт-Петербурге:
«…возбуждённые толпы громили полицейские управления и казённые больницы, убивали чиновников, офицеров, дворян-помещиков».
Однако вернёмся к Мехмету Али. Пройдя с боями через Сирию, его армия вторглась в турецкую Анатолию, где в конце декабря 1832 года разгромила войска султана. Путь на Константинополь был открыт, и в скором его падении уже никто не сомневался.
Вместе с тем в российской столице прекрасно понимали, что произойдёт далее. Как сказал император Николай I,
«…с завоеванием Царьграда мы будем иметь в соседстве гнездо всех людей бесприютных, без отечества, изгнанных всеми благоустроенными обществами. Люди сия не могут остаться в покое; они ныне окружают Мегмед-Али-пашу, наполняют флот и армию его… Мои крымские татары, доселе всегда спокойные, ныне тревожатся; между ними распущены песни с пророчествами о скором прибытии Мегмед-Али-паши, как заступника православных мусульман. Я прежде обходился шестью батальонами в Крыму, теперь же этого мало».
Западноевропейская пресса деятельность Мехмета Али тогда скромно именовала «революцией в Египте». Очевидно, российские власти прекрасно были осведомлены, кем на самом деле являлись «революционеры» в армии Мехмета Али.
В том, что являлось конечной целью для этой армии, также не было сомнений: начиная с осени 1832 года египетские эмиссары зачастили в Крым.
Вместе с тем крымские татары начали массово скупать оружие и порох. На всех крымских базарах и в мечетях бесплатно раздавались специальные песенники, в которых героический египетский наместник «содействием Господним сего москова завладею».
Особая роль в подготовке мятежа в Крыму отводилась местному мусульманскому духовенству, которое должно было выступить в качестве агитаторов и организаторов боевых отрядов крымских татар. При этом вербовка будущих крымско-татарских повстанцев проводилась старым проверенным способом — своевременным и достаточным финансированием. Как сказал один мулла, «Мегмет Али паша скоро будет в Крыму… Мегмет Мурза, Адиль Бей… все согласны и рады сему случаю и приходу Мегмета Али паши… Хотя с татарами трудно будет, но деньгами можно всё делать».
В общем, получалась любопытная ситуация: турецкому султану, который ввиду недавней русско-турецкой войны никак не мог считаться союзником России, угрожал египетский паша, чьи интересы с российскими вроде бы вообще не пересекались. При этом сам конфликт между пашой и султаном выглядел как борьба за власть внутри Блистательной Порты. Однако было очевидно, что после захвата Константинополя египетский паша станет проблемой уже непосредственно для России, причём эта проблема окажется гораздо опаснее, чем турецкий султан.
Поэтому россияне, дабы не воевать с более эффективным противником, решили поддержать менее эффективного.
Первого января 1833 года в порту Александрии, без салюта флагу наместника, бросает якорь русский фрегат, на котором в египетскую столицу прибывает специальный представитель Николая I. Этот представитель получает аудиенцию у Мехмета Али и на словах передаёт ему послание от императора: «Государь желает, чтобы вы немедленно прекратили кровопролитие и покорились султану».
Мехмет Али, недолго думая (а точнее, будучи лишённым этим визитом возможности манёвра), тут же при российском посланнике отправляет приказ своим войскам в Турции: прекратить дальнейшее продвижение на Константинополь. И его войска действительно остановились. То, чего не могла добиться вся султанская рать, свершилось после одной только фразы, произнесённой от имени императора России.
Однако в Санкт-Петербурге прекрасно понимали, что Мехмет Али в своих начинаниях всего лишь пешка, исполнитель чужой воли. Поэтому было необходимо, чтобы египетский наместник не получил от своих хозяев нового указания возобновить наступление. И тогда произошло следующее:
«Из-за горы, закрывающей верхнюю часть [Босфорского] пролива, явился в заливе Беюг-дэре величественный корабль с русским флагом. Вслед за ним плыл другой, там третий, и в самое короткое время залив покрылся военными судами, которые бросили якорь перед нашим дворцом [посольством России], в виду французской и английской миссий… Внезапное появление наших судов крайне поразило турок, и недружелюбные нам миссии едва верили тому, что у них перед глазами происходило».
Прибытие в Константинополь отряда военных кораблей Черноморского флота было изящной и многогранной акцией.
Во-первых, этим демонстрировалось намерение России силою оружия защищать турецкого султана от египетского паши. Один только этот факт являлся бы мощным аргументом в любых дальнейших переговорах между Санкт-Петербургом и Константинополем.
Во-вторых, для Мехмета Али было создано весомое обоснование оставаться в бездействии, если его будут понуждать к наступлению.
И в-третьих, военное присутствие русских на Босфоре предположительно могло вызвать какие-либо ответные шаги со стороны западных европейцев и тем самым обнаружить их непосредственную причастность к попытке свержения султана.
Этот план отлично сработал по всем направлениям. Мехмет Али вскоре вообще прекратил воевать. Он получил Сирию и Палестину под своё управление вместе с гарантиями перехода власти в Египте его потомкам, после чего продолжил карьеру наместника в Османской империи.
Любопытно получилось с западными европейцами. Вначале турецкий премьер (не султан) стал требовать, чтобы отряд русских кораблей ушёл из Константинополя в болгарские порты: дескать, если египтяне всё-таки перейдут в наступление, то русский флот успеет вернуться оттуда. Начальник отряда адмирал Лазарев, однако, отказался уходить, сославшись на сильный встречный северный ветер. Потом выяснилось, что на самом деле убрать флот требовали англичане и французы, которым для этого пришлось раскрыть свои карты перед турками:
«Вице-адмирал Руссен [французский посол] грозился им [турецкому правительству], что если они примут наше содействие, то он подвигнет Ибрагим-пашу [командующего египетскими войсками в Турции] к новым наступательным движениям… Ветер всё дул с севера, эскадра не трогалась».
В общем, после такого каминаута турки перестали пропускать французские корабли в Босфор, отгоняя их выстрелами своих береговых батарей.
И самое главное: вскоре между Россией и Турцией был заключён союзный оборонительный договор — так называемый Ункяр-Искелесийский.
Здесь необходима небольшая ремарка относительно того, почему мы используем уточнение «так называемый».
Дело в том, что этот договор с султаном был подписан в Константинополе специально прибывшим российским представителем — графом Орловым, имевшим широчайшие полномочия. Очевидно, что в соответствии с общепринятой практикой это международное соглашение в средствах массовой информации, учебниках и прочих источниках должно именоваться Константинопольским.
Что же касается собственно топонима Ункяр-Искелеси (Султанская Пристань) — так называлась местность на азиатском берегу близ Константинополя, где с 1 апреля по 28 июня 1833 года располагался лагерь российских войск, прибывших для защиты султанской столицы от Мехмета Али. Причём случилось подобное уже не в первый раз:
«Долина сия… памятна ещё тем, что в 1799 году стоял на ней лагерем С.-Петербургский гренадерский полк генерала Бехметьева. Полк сей был в числе десантных войск, ходивших тогда в Средиземное море на судах адмирала Ушакова».
Кроме прочего, достоинством этого месторасположения было то, что лагерь находился как раз напротив резиденций французского и английского послов, расположенных в Бююкдере, местечке на противоположном берегу Босфора:
«Прибыл второй десантный отряд, состоявший из 3-й бригады 26-й пехотной дивизии. Войска прибыли на военных кораблях, составлявших третью эскадру Черноморского флота, под командою контр-адмирала Стожевского. Огромный трёхдечный корабль „Париж“, на коем находился адмирал, случайно бросил якорь против самых окон дома французской миссии. Войска второго отряда приняты султаном с тем же дружелюбием, как и предшествовавшие».
Вопреки распространённому мнению (повторённому, кстати, и в «Большой советской энциклопедии»), в Ункяр-Искелеси дворца султана (в котором якобы и был подписан договор) не было. Однако султан Махмуд II приезжал в Ункяр-Искелеси, чтобы посетить лагерь русских войск, причём дважды — как по прибытии десанта, так и на прощание. На первом смотре он даже поприветствовал стройные ряды солдат на чистом русском языке: «Издороваде ребете!»
⠀
Заключённый между Россией и Турцией оборонительный договор стал называться Ункяр-Искелесийским (а не Константинопольским) с подачи тогдашней западноевропейской прессы — таким образом намекалось, что договор, дескать, был подписан турками исключительно под угрозой штыков русских войск (которые, кстати, в момент заключения договора грузились на корабли для возвращения домой). К сожалению, этот пропагандистский ход оказался успешным, и название прижилось даже в русскоязычной традиции.
Российско-турецкий договор 1833 года являлся для России обязательством в случае обращения Турции предоставлять ей военную помощь. Взамен Турция обязалась по требованию России закрыть Дарданельский пролив для военных кораблей любой иностранной державы.
На сегодняшний день это соглашение является, по сути, высшим достижением российской дипломатии относительно статуса Черноморских проливов. Причём, как отметил очевидец событий 1833 года, «мы распространяли влияние своё — без кровопролития, и овладевали проливами — без победы».
Оборонительный союз России и Турции был заключён на восемь лет, до 1841 года. Впрочем, предусматривалось продление действия договора (ст. V): «Обе стороны до истечения означенного срока войдут во взаимные переговоры относительно возобновления сего Трактата сообразно положению дел того времени».
Однако положение дел со временем изменилось: в 1839 году скончался заключивший договор султан Махмуд II. Вскоре после этого новый султан Абдул-Меджид I начинает войну с Мехметом Али и при помощи подразделений британской армии вытесняет египтян из Сирии. Судя по всему, хозяева слили несостоявшегося завоевателя Крыма в обмен на восстановление лояльности султана.
В общем, взамен утратившего силу русско-турецкого договора в 1841 году Россией, Англией, Францией, Австрией, Пруссией и Турцией была подписана Лондонская конвенция о проливах, согласно которой в мирное время Босфор и Дарданеллы объявлялись закрытыми для прохода военных кораблей уже всех держав (включая и Россию).
В принципе, для России это соглашение продолжало оставаться выгодным, так как гарантировало безопасность её южных границ от нападения со стороны Британии и Франции, имевших сильные флоты.
К сожалению, как показали дальнейшие события, эти гарантии оказались сугубо формальными.
«Опрос Мехмета Али в его дворце в Александрии» (1849)
на берегу Босфора, поставленный в 1833 году в честь
присутствия русской армии и флота. Был сброшен в залив в 1914 году в начале Первой мировой войны
Глава вторая.
Русофобская
Мы лжём на словах, лжём движениями, лжём из учтивости, лжём из добродетели, лжём из порочности; лганье это, конечно, много способствует к растлению, к нравственному бессилию, в котором родятся и умирают целые поколения, в каком-то чаду и тумане проходящие по земле.
Александр Герцен. Дневник 1842 г.
Итак, вторая фаза тотальной войны западноевропейской банкирской корпорации против российского государства началась в 1830 году.
Удары по России тогда были нанесены сразу с нескольких направлений, причём ни на одном из них атакующим не удалось добиться своих целей: русские выстояли в Польше, успешно обучались штурмовать укреплённые аулы на Кавказе, а весьма перспективного Мехмета Али Египетского вообще не подпустили к своим границам. Была ещё Средняя Азия, но это отдельная увлекательная история.
Русские не просто выдержали нанесённые удары, но действия, направленные против себя, сумели использовать для собственного продвижения вперёд. Причём это продвижение оказалось весьма болезненным для противника — как, например, в случае с Турцией.
Очевидно, что на фоне происходящего центр принятия решений международной банковской корпорации пришёл к выводу, что настало время атаковать Россию всей доступной военной мощью — то есть не одними только диверсантами и местными мятежниками, но и регулярными армиями подчинённых им западноевропейских государств.
Правда, была небольшая проблема с реализацией подобного плана: западноевропейские правительства ещё не успели забыть о том, что случилось с Наполеоном Бонапартом в 1812 году. Вертикаль нулевой власти, очевидно, была всё-таки не настолько явна и прямолинейна, чтобы требовать от европейских правительств немедленного исполнения такого серьёзного задания. Поэтому понадобилось некоторое время для создания условий, в которых даже для сверхосторожных западноевропейских государей не осталось бы ни единой возможности для отказа от нападения на Россию.
Так в европейской культуре появился феномен, который современные исследователи называют russophobia.
В принципе, целенаправленное внедрение в сознание европейцев образа (лютого) врага в виде русских начал ещё Наполеон Бонапарт. Именно при нём в массовой культуре получила развитие тенденция говорить о России либо плохо, либо ничего.
Так, в книге Шарля Франсуа Филибера Массона «Секретные воспоминания о России», изданной в 1800 году, правление Екатерины II было представлено исключительно как её непрестанное увлечение любовниками, из которых каждый следующий непременно убивал предыдущего. Ужасы сибирской каторги красочно описывались в двух романах, появившихся в 1806 году: «Елизавета, или Сосланные в Сибирь» Софи-Ристо Коттен и «Русский курьер, или Корнели де Жюсталь» Аделаиды Шемен. Россия в этих произведениях представлялась страной, в которой всё «мрачно, как солнце в этих краях, и тоскливо, как их климат», причём подавляющую часть территории страны составляли сибирская каторга и пустынные степи, по которым носились орды cosaques, bachkirs, kalmouks, tartares.
В 1807 году, спустя 16 лет после смерти Клода Карломана де Рюльера, был издан его четырёхтомник «История анархии в Польше и разделения этой республики, с анекдотами того же автора о революции в России 1762 года». Интерес представляют описанные в книге «нравы московитов», которым было отведено почти десяток страниц. Из наиболее характерных черт этих нравов отмечались природная ненависть ко всем иностранцам, а также приверженность неправильной религии, которая появилась исключительно вследствие перевода на славянский язык священных книг иудеев.
Самой главной национальной особенностью русских Рюльер считал их раболепие: «Нация рабов, которая не только была порабощена, но и рождена для рабства!» Русские настолько рабы, что, если умирает их хозяин, они тут же продают себя другому хозяину, потому что не понимают, что им делать со своею свободою. Русские женщины, вышедшие замуж за иностранцев, начинают считать себя нелюбимыми и неинтересными, если их не избивают мужья. Кроме того, в русском языке слова «раб» и «человек» — синонимы.
Вот поэтому, делает вывод Рюльер, русские и не свергают своего царя.
Шедевром наполеоновской пропагандистской кампании против России стало сочинение Шарля-Луи Лезюра «Возрастание русского могущества с самого начала его и до XIX века». Первое издание в 1807 году было полностью отозвано из продажи в связи с заключением Тильзитского союзного договора между Францией и Россией, поэтому сейчас в основном известно второе издание, вышедшее накануне войны 1812 года.
В этой книге впервые появляется «завещание Петра Великого», якобы добытое в 1757 году французской разведкой. По завету Петра, главной целью русских являлся захват всей Европы (за исключением Англии), а также Турции, Персии, Индии и Леванта. При этом всех французов, испанцев и итальянцев российский император будто бы наказывал своим потомкам переселить в Сибирь. Миссия же Франции и её императора заключалась в том, чтобы остановить русское нашествие и не допустить порабощения европейцев.
Как известно, Наполеон Бонапарт эту миссию успешно выполнил, порабощения европейцев русскими не допустил, с чем и отправился коротать остаток своих дней на одиноком острове, расположенном между Бразилией и Анголой.
После отъезда Наполеона знамя священной информационной войны против России было подхвачено ещё и британцами.
Пробой британского пера на русофобском поприще можно считать книгу Роберта Томаса Вильсона «Очерк военной и политической силы России: в 1817 году». В первый год публикации эта книга выдержала четыре издания в Британии и как минимум одно в США.
Впрочем, объективности ради следует отметить, что сочинение Вильсона очень сильно отличается от остальных антирусских поделок: в нём практически нет ненависти к России. Даже, наоборот, есть нескрываемые уважение и симпатия к её властителям.
Вот одно из высказываний Вильсона об императоре Александре I: «Он лелеял всеобщее процветание государства, приспособленного к нуждам всех и каждого». Немного неожиданно узнать такое про русского царя из уст иностранца, не правда ли?
Особенно впечатлили Вильсона достижения русских в освоении причерноморской Пустоши:
«Земля, на которой ныне стоит город Одесса, не содержала в 1794 году ни одного дома или жителя; теперь здесь тысяча каменных домов и свыше сорока тысяч жителей; из порта ежегодно отплывают восемьсот кораблей и вывозится такое количество зерна, что эта часть света, как и во времена греков и римлян, обещает быть главным зернохранилищем Средиземноморья».
Вообще, книгу Вильсона можно назвать хрестоматией разрушенных русофобских стереотипов. Судите сами:
«Наполеон был неточно информирован по нескольким вопросам, касающимся России.
Три его главные ошибки заключались в следующем: вера в то, что хороших дорог нет, а поверхность покрыта затвердевшим снегом; земледелие заброшено; население рассеяно.
Он нашел, однако, такие же прекрасные и действительно более широкие дороги, чем во Франции, ибо пушки могли двигаться по три в ряд со значительным промежутком между ними…
Он также видел, что крестьянство лучше устроено, лучше снабжено топливом, лучше одето и, согласно их привычкам, лучше накормлено, чем любое крестьянство на континенте или любое крестьянство в современной Англии!»
В своей книге британский генерал рассказал о России столько хорошего, сколько сейчас хватило бы, наверное, на сотню российских книг.
А после всего этого Вильсон переходит к главному:
«Может ли Россия, которая в 1799 году располагала армией только в пятьдесят тысяч человек, в 1807 году — не более восьмидесяти тысяч для защиты обеих столиц, а в 1813 году — всего лишь триста тысяч на всей своей территории… может ли она, несмотря на разрушительное вторжение и войны столь больших потерь и расходов, собрать и перевооружить армию, достаточную для защиты своих приобретений и улучшения своих преимуществ?
Ответ таков: она может; и Европа, и Азия должны признать истинность этого утверждения: ибо обе части земного шара затмеваются массой в шестьсот сорок тысяч человек, которые превратятся в один миллион двести тысяч в боевом порядке, исключая ополчение, татарскую кавалерию и т. д.».
Несомненно, британский генерал видел огромную опасность для всего цивилизованного мира, исходившую от непонятной страны, которая в морозной Сибири и жаркой Дикой Степи строила красивые богатые города и принимала к себе различные народы в их самобытности, при этом превращая в верных подданных; страны, чьи правители по странной прихоти стремились к её процветанию и дальнейшему величию. Поэтому британский генерал вопрошал:
«Неужели Европа, Азия и Америка… не предпримут никаких усилий для сохранения своей независимости? Должен ли указ Александра быть всеобщим законом?»
Очевидно, этот вопрос представлялся генералу сугубо риторическим, поэтому завершающую часть своей книги он посвятил теме создания военного союза в составе Британии, Франции и Австрии, направленного против России. При этом обратим внимание, что никаких иных комбинаций Вильсон в своей книге даже не рассматривал. То есть на одной стороне противостояния была однозначно указана только Россия, и for the restoration of the balance of power («для восстановления баланса сил») именно против России должен был объединиться весь остальной мир.
Любопытно, что при этом сам же Вильсон привёл пример практически идеального отношения русских к недавно поверженной Франции в сравнении с другими участниками европейской коалиции:
«Александр, пользуясь невоздержанным и неблагоразумным поведением своих союзников, снова попытался снискать расположение французского народа. Его армии поддерживали строгую дисциплину. Его воззвания, отказ от контрибуций и раздача щедрых даров жителям, пострадавшим от прохода союзных войск, распространялись с большим усердием; и его открытое противодействие планам Австрии, Пруссии и Голландии по расчленению Франции дало ему много приверженцев…»
То есть после оккупации Франции русские почему-то не только не стремились навредить этой стране, но ещё и защищали бывшего противника от посягательств со стороны его западноевропейских соседей. И тем не менее британский генерал всё-таки настоятельно рекомендовал Франции объединиться с этими самыми западноевропейскими соседями именно против России.
Для обоснования своей рекомендации генерал никаких иных доводов, кроме того, что Россия — сильная держава, не приводил.
С другой стороны, замечательное обоснование для нападения на Россию было дано известным экономистом Карлом Генрихом Марксом буквально перед самым началом Крымской войны.
В своей статье для «Нью-Йорк трибюн», написанной в апреле 1853 года, он объясняет: для Британии критически важно увеличивать продажи её товаров, и именно поэтому она вынуждена вторгаться на чужие рынки, в частности — на традиционные российские рынки в Азии. Однако, продолжает Маркс, в условиях, когда две трети британских товаров во Внутреннюю Азию шли через Дунай и черноморские порты, Россия, получив полный контроль над Чёрным морем, смогла бы эффективно защитить свою торговлю.
Несомненно, Карл Генрих Маркс был достаточно продвинутым экономистом, чтобы определить истинное содержание так называемого «Восточного вопроса». При этом ярый русофоб Маркс не только не упоминает (в отличие от современных российских учебников по истории) русскую экспансию в качестве причины Крымской войны, но также и не стесняется упомянуть фактор экспансии британской.
Кроме прочего, Маркс являлся ещё и мировым лидером профессиональных революционеров, для которых работодателем уже была обозначена цель №1 — суверенная Россия. Поэтому Маркс не мог не попытаться перевести свои, по сути, разумные выводы — в идейно правильную патетику:
«Россия — определенно завоевательная нация, и так было в течение целого столетия, пока великое движение 1789 года не вызвало к мощной активности её антагониста грозной природы. Мы имеем в виду Европейскую Революцию, взрывную силу демократических идей и врожденную жажду свободы человека. С той поры на европейском континенте существовали в действительности только две державы — Россия с её абсолютизмом и Революция с демократией».
Соответственно, все европейские революционеры в грядущей войне становились естественными союзниками Британии:
«Если Россия овладеет Турцией, то её сила увеличится почти вдвое, и она станет превосходить всю остальную Европу вместе взятую. Такое событие было бы невыразимым бедствием для революционного дела. Сохранение турецкой независимости или, в случае возможного распада Османской империи, препятствие российской схеме аннексии — это вопрос высочайшего момента. В данном случае интересы революционной демократии и Англии идут рука об руку».
Как говорится: ни убавить, ни прибавить.
Подобная обработка общественного мнения Европы в духе нетерпимости к России постоянно набирала обороты и вскоре достигла огромных масштабов. На этой волне в 1843 году появляется, пожалуй, наиболее известное из наиболее русофобских произведений — книга «Россия в 1839 году» авторства французского маркиза де Кюстина.
Астольф Луи Леонор де Кюстин к тому времени был известен в Европе в основном своими гомосексуальными скандалами, и в гораздо меньшей степени своей единственной книгой с описанием путешествия по Испании.
В России он находился с июня по сентябрь 1839 года, посетив за это время несколько городов, включая Санкт-Петербург, Москву и Ярославль. Кроме того, Кюстин попал на аудиенцию к Николаю I — по легенде, благодаря своему аристократическому происхождению.
Однако его дедушка, граф Адам-Филипп де Кюстин, был командующим французской революционной Рейнской армией, которого отправили на гильотину после нескольких проигранных сражений. Отец Франсуа де Кюстин был революционным дипломатом, также гильотинированным соратниками, — в общем, причина присутствия Астольфа де Кюстина на высочайшем официальном приёме в России остаётся вопросом открытым.
Кстати, несложно обнаружить, что маркизом Астольф де Кюстин также не был — на самом деле Кюстины утратили этот титул ещё в 1757 году.
Спустя три года после возвращения из России этот французский радужный лжемаркиз внезапно созревает для изложения своих воспоминаний на бумагу, а получившаяся в результате этого книга так же внезапно становится супер-мега-макси-поп-бестселлером: в короткий период с 1843 по 1847 год она была издана шесть раз в Бельгии, три раза — в Германии и два раза — в Британии, кроме пяти изданий в самой Франции. Общий же тираж «России в 1839 году» за это время достиг 200 тысяч экземпляров. Для середины XIX века такое количество было невероятным: книг Кюстина было примерно столько же, сколько выпускалось экземпляров лондонской ежедневной газеты «Таймс» за целый месяц.
Что же поведал Кюстин в своей книге о России настолько сенсационного и интересного? По сути, основными впечатлениями, привезёнными им из путешествия по России, были претензии. Одна из претензий предъявлена уже в предисловии:
«Я желал бы послать в Россию всех христиан, не принадлежащих к католической церкви, дабы они увидели, во что превращается наша религия, когда её проповедует национальное духовенство в национальном храме».
Превращается она, по мнению Кюстина, в нечто крайне неправильное. Такой же неправильной, ужасной и бессмысленной увидел француз тогдашнюю российскую столицу:
«Подплывать к Петербургу с восхищением может лишь тот, кто не подплывал по Темзе к Лондону: там царит жизнь, здесь — смерть».
Впрочем, как не единожды в своей книге, в дальнейшем Кюстин сам же себе противоречил:
«…Этот могущественный город, одержавший победу над льдами и болотами, дабы впоследствии одержать победу над миром, потрясает».
Большие претензии были у лжемаркиза и к жителям страны, чьим гостем он был:
«Русские по большей части издают неприятный запах, который ощущается даже издали».
Этих же вонючих русских он упрямо отказывался признать за нацию, постоянно именуя то белокурыми арабами, то переряженными китайцами, в лучшем же случае — северными римлянами. И конечно же, с французами они и рядом не стояли:
«Прежде чем сравнивать наши два народа, подождите, пока ваш появится на свет».
Но сильнее всего не устраивал Кюстина местный политический строй:
«Я ехал в Россию, дабы отыскать там доводы против представительного правления, я возвращаюсь сторонником конституций».
Полагая российского императора деспотом и тираном, его очевидную популярность в народе Кюстин объяснял всего лишь природной склонностью русских к рабству:
«Да и что такое, в конце концов, эта толпа, которую окрестили народом и которую Европа почитает своим долгом простодушно расхваливать за её почтительную короткость в обращении к своим государям? не обольщайтесь — это рабы рабов».
Одной из колоритных фигур, описанию которой в книге отведено довольно-таки много места, выводился некий «русский князь-либерал К», который проявил особенное рвение, дабы рассказать французскому гостю как можно больше гадостей о России и русских. Сам князь, по всей видимости, крайне стыдился своей национальной принадлежности:
«Откровенность его суждений об отечестве доказывает мне, что и в России находятся люди, осмеливающиеся бесстрашно высказывать собственное мнение. Когда я поделился с ним этой мыслью, он отвечал мне: „Я не русский!!!“»
Устами этого же князя-либерала Кюстин приводил пояснение причин, по которым Россия является такой, какая она есть:
«…Я хочу дать вам ключ ко всему, что вы увидите в России. Имея дело с этим азиатским народом, никогда не упускайте из виду, что он не испытал на себе влияния рыцарского и католического; более того, он яростно противостоял этому влиянию».
В общем, виноватыми во всём оказались Александр Невский и лёд Чудского озера.
В аннотации к американскому изданию «России в 1839 году», вышедшему в 1987 году, Збигнев Бжезинский написал:
«Ни один советолог ещё ничего не добавил к прозрениям де Кюстина в том, что касается русского характера и византийской природы русской политической системы. В самом деле, чтобы понять современные советско-американские отношения во всех их сложных политических и культурных нюансах, нужно прочитать всего лишь две книги: „О демократии в Америке“ де Токвиля и кюстинскую „Ля Рюсси“».
Как можно видеть, сочинение, заказанное третьеразрядному литератору-горемыке из увядающего аристократического рода, использовалось в качестве оружия не только против Российской империи, но после ещё и против Советского Союза, и до сих пор продолжает использоваться против России, о чём говорят издания этой книги на русском языке в 1996, 2000, 2003, 2006 и 2008 годах (к тому же в 2009 году была выпущена аудиокнига).
Судя по всему, кем-то однозначно было принято решение, что русофобская писанина середины XIX века должна быть так же массово прочитана россиянами сейчас, как когда-то западными европейцами.
Между книгами Вильсона и Кюстина временной промежуток в 26 лет. Все эти годы общественное мнение в странах Западной Европы активно подготавливалось к осознанию необходимости войны против России. В 1817 году жители этих стран хорошо помнили русских, и воспоминания эти вызывали у них скорее симпатию, чем ненависть. Спустя три десятка лет после нескончаемого водопада антирусских карикатур в парижском «Ле Шаривари» и лондонском «Панче», статеек в ведущих европейских газетах, многочисленных памфлетов и публичных выступлений русофобских активистов типа Дэвида Аркарта и апофеозной «России в 1839 году» с её буйнопомешанными умозаключениями и такими же буйнопомешанными тиражами — общественное мнение Западной Европы сдалось.
Общественное мнение убедили, что общественное мнение верит, что Россия вызывает у общественного мнения одновременно чувства презрения, страха и ненависти.
Исходя из этого, общественное мнение стало настоятельно требовать окончательного решения русского вопроса — провозглашения ведущими странами Западной Европы скорейшей войны против России.
Глава третья.
Святые образы и винтовые обрезы
Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни бог войны, они стрелять не годятся.
И с этою верностью левша перекрестился и помер.
Николай Лесков. Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе (1881)
Сейчас учебники истории рассказывают нам, что Британия и Франция решились начать войну в 1854 году исключительно с целью защитить Турцию от российского вторжения: дескать, в случае победы России над турками был бы нарушен европейский баланс сил, поэтому англо-французские войска воевали против русских сугубо ради сохранения европейского равновесия.
Естественно, никто и никогда даже не пытался расшифровать, что же именно подразумевалось под этим мифическим европейским балансом сил.
Напомним, что за шесть лет до Крымской войны, а именно в 1848 году, из-за так называемой «венгерской революции» на грани распада и исчезновения оказалась одна из мощнейших на тот момент европейских держав — Австрийская империя. Однако ни Британия, ни Франция тогда палец о палец не ударили, чтобы сохранить равновесие в Европе.
Но стоило России в 1853 году ввести войска в Придунайские княжества (Молдавию и Валахию), как Британия и Франция вдруг обеспокоились возможным распадом Османской империи и грудью своих солдат встали на её защиту. Причём британо-французская коалиция начала вести боевые действия против России уже после того, как русская армия по собственному решению покинула территорию княжеств.
Ещё больше абсурда к общепринятой «причине» Крымской войны добавляет такой факт: когда турки после ухода русских сами вошли в Придунайские княжества, союзники тут же «попросили» их оттуда, чтобы уступить это место австрийцам.
Тем не менее некоторый осадок во всей этой истории всё-таки оставляет появление русских войск в Молдавии и Валахии. На тот момент эти формально независимые княжества фактически находились под совместным протекторатом Турции и России; русские войска входили без боестолкновений; местные жители отнеслись к их появлению скорее с симпатией, чем с равнодушием, — но не займи Россия правый берег Дуная, может, и войны бы не было?
Здесь необходимо сделать небольшое отступление и рассказать о событиях, произошедших незадолго до того в Палестине, — событиях, из-за которых Россия направила свои войска в Придунайские княжества, что в общепринятой трактовке Крымской войны якобы послужило причиной нападения западноевропейцев на Россию.
Дело в том, что Палестина вместе с расположенными там христианскими святыми местами на момент описываемых событий находились под контролем мусульманской Турции. Турки, следует отдать им должное, достаточно терпимо относились к палестинским христианам: позволяли им содержать свои храмы и монастыри, не препятствовали в проведении религиозных служб и обрядов.
Христиане же являлись приверженцами в основном трёх церквей: православной (греки), католической (франки) и армянской (армяне). И чтобы не ущемлять права какой-либо из христианских конфессий, турецкие гражданские власти особыми фирманами (указами) устанавливали порядок отправления служб в каждом из христианских храмов, предоставляя возможность поочерёдно совершать её представителям всех церквей. Другими словами, почти во всех палестинских христианских храмах, хотя и в разных пропорциях, присутствовали и православные, и католики, и армяне.
Следует также отметить, что большинство из этих храмов были построены православными ещё во времена Византии, непременно захватывались католиками в ходе Крестовых походов (греки при этом изгонялись), а армяне получили к ним доступ уже при власти турок и в основном за деньги.
Из всего этого можно представить, какое существовало (и, кстати, существует до сих пор) противостояние между конфессиями в храмах святых мест:
«За каждый повешенный там или в другом месте образ, за каждую лампадку либо другую самую малейшую вещь представители каждого вероисповедания должны были вести с другими ожесточённый бой; особенно же приходится иметь осторожность против постепенного присвоения мест; сначала вобьют где-нибудь гвоздь, и если та сторона, которой принадлежит это место, не вступится за это, тогда спустя некоторое время вешают образ, а там мало-помалу присваивают и всё место».
Естественно, между представителями христианских конфессий периодически разгорались настоящие сражения, и даже со смертельным исходом, — турецкие полицейские, конечно же, вмешивались в эти монашеские битвы, но не всегда вовремя.
Если рассматривать фактическую сторону дела, то непосредственной искрой, из которой разгорелся пожар Крымской войны, стали события вокруг Вифлеемского храма (базилики) Рождества, расположенного над пещерой, в которой родился Иисус Христос.
Вифлеемский храм Рождества в христианском мире считается вторым по значимости после храма Гроба Господнего в Иерусалиме. Его строительство было начато св. Еленой, матерью Флавия Валерия Аврелия Константина, более известного как император Константин Великий, который в 330 году перенёс столицу Римской империи в город своего имени.
Спустя семь столетий храм был захвачен крестоносцами, после их изгнания мусульманами был возвращён грекам и в дальнейшем ещё несколько раз переходил от конфессии к конфессии, пока решением турецких чиновников не был разделён между христианами: главный алтарь и главные врата базилики достались грекам, а придел Яслей Христовых (вместе с яслями) был передан католикам.
В описываемый период неоднократно происходили столкновения греков, католиков и армян за контроль над храмом Рождества. Однако каждый из подобных конфликтов оставался внутрихрамовой разборкой: его участниками были в основном священники храма Рождества, а результат конфликта отражался на престиже этих же священников.
Но всё кардинально изменилось в конце 1852 года, когда по требованию императора Франции турецкие власти издали фирман, согласно которому ключи от главного входа в базилику Рождества передавались католикам, — а ведь тот, кто контролировал вход в здание, мог контролировать и всё здание.
Поясним суть этого события: непосредственным участником конфликта вокруг палестинского храма впервые выступило Французское государство в лице своего императора. Именно Франция потребовала ключи от входа в храм забрать у православных и передать их католикам. Таким образом, в 1852 году внутрихрамовая проблема присутствия разных христианских конфессий в базилике Рождества внезапно превратилась в проблему международную.
На тот момент Франция традиционно считалась покровительницей католиков во всём мире, у православных же во всём мире также был свой традиционный покровитель — Россия. В результате конфликт отражался не на престиже греческого или католического настоятелей храма Рождества, а на престиже Франции как покровительницы католиков и престиже России как покровительницы православных.
Турция, судя по всему, должна была бы проигнорировать требование французского императора. Во-первых, принадлежность ключей от входа в Вифлеемскую базилику была сугубо внутренним вопросом Турции, так как храм находился на её территории, а не на территории Франции. Во-вторых, какие-либо межконфессиональные разногласия не попадали под юрисдикцию светского лица, коим являлся император Франции. В-третьих, даже с учётом признанного покровительства императора Франции над католиками, правительство Турции могло переадресовать французские претензии непосредственно императору России: дескать, нам, мусульманам, вообще всё равно, чей настоятель будет главным в Вифлеемском храме, так что разбирайтесь между собою сами.
Впрочем, в действительности турецкое правительство попыталось дистанцироваться от участия в решении проблемы храма Рождества. Однако император Франции проявил настойчивость и очередное своё требование к туркам подкрепил отправкой в Константинополь новейшего французского линкора «Шарлемань».
В конце концов турки согласились отобрать ключи у православного епископа.
Как должна была поступить Россия в этой ситуации? Не обратить внимания на вбитый гвоздь? Согласиться с тем, что в результате один католический паломник становится выше по статусу, чем тысяча православных?
Тогда в Константинополь срочно прибыл специальный российский посланник князь Меншиков, который потребовал от турецкого правительства восстановления status quo. Султан вроде бы прислушался к пожеланию России и отправил в Иерусалим новый фирман, возвращающий грекам ключи от храма. Но внезапно оказалось, что местные власти игнорируют султанский указ, и ключи по-прежнему остаются у католиков.
По логике российского правительства, если в столь важном вопросе, который из-за французского императора приобрёл международное значение, не работают турецкие фирманы, то вместо них должен начать работать международный договор. Поэтому турецкому правительству было предложено заключить конвенцию, согласно которой подтверждалось бы право российского правительства ходатайствовать в пользу православной церкви на территории Турции, а соблюдение status quo палестинских храмов становилось бы для Турции межгосударственным обязательством.
Турция на это ответила категорическим отказом, усмотрев в российском предложении грубейшее нарушение своего суверенитета.
Только тогда, чтобы добиться сговорчивости от османов, император Николай I отдал приказ своим войскам вступить на территорию независимых придунайских княжеств, на тот момент находившихся, как уже упоминалось, под совместным российско-турецким протекторатом.
В настоящее время общепринятая история Крымской войны рассказывает, что все участники антирусской коалиции попали в неё чуть ли не случайно, по стечению обстоятельств.
Турция якобы стремилась защитить свой суверенитет от российских притязаний; Франция оказалась во власти амбиций Луи-Наполеона, который после провозглашения себя императором нуждался в каком-либо крупном международном успехе; Британия всего лишь защищала свои торговые интересы; Сардиния поспешила примкнуть к победителям, чтобы поднять свой международный авторитет и заодно получить что-нибудь в свою пользу на Парижской мирной конференции. Даже войска Мехмета Али Египетского прибыли в Крым исключительно потому, что Мехмет Али, как оказалось, всегда считал себя верноподданным слугой султана.
На самом же деле несложно обнаружить, что все действия будущих коалициантов координировались задолго до начала войны, и общей целью этих действий было оказание тотального прессинга в отношении России.
Даже упомянутый визит линкора «Шарлемань» в Константинополь был устроен не для того, чтобы заставить турок передать католикам ключи от какого-то там Вифлеемского храма. Примерно в это же самое время в подвластной османам Черногории начались волнения, султан направил туда 50 тысяч войск и тут же отозвал их обратно — потому что из Вены примчался спецпосланник австрийского императора, который потребовал не кошмарить Черногорию. При этом гордые турки даже не заикнулись о своём суверенитете, и австрийцы вполне обошлись без отправки военного корабля под окна султанского дворца. Так что визит «Шарлеманя» имел совершенно иную цель. Ведь он по сути являлся двойным нарушением Лондонской конвенции 1841 года: Франция как её подписант не имела права направлять свой военный корабль для прохода через Дарданеллы в мирное время; Турция, со своей стороны, обязана была не пропускать его. Поэтому свободный пассаж французского линкора через закрытый конвенцией пролив являлся всего лишь открытой демонстрацией того, что никакие международные соглашения не обязательны и не будут соблюдаться, если это необходимо для нанесения ущерба конкретно России.
По сути, вступление русской армии в Придунайские княжества было предсказуемым вариантом ответа на провокации западноевропейцев. Но даже если бы Россия «проглотила» инцидент с Вифлеемским храмом и вообще никак на него не отреагировала, война всё равно началась бы.
Общеевропейское равновесие — это такая сложная штука, что при желании разглядеть его нарушение можно практически в чём угодно. Или же не рассматривать вообще. Во всяком случае, британскому адмиралу Прайсу и французскому адмиралу Феврье-Депуансу приказ действовать против русских на Тихом океане был отправлен ещё до того, как парламенты их стран проголосовали за объявление России войны.
20 и 24 августа 1854 года объединённая англо-французская эскадра под командованием Прайса и Феврье-Депуанса совершила попытку захвата русского порта Петропавловск, расположенного на Камчатке. Союзники привели шесть боевых кораблей, на которых, по некоторым данным, было 3200 человек экипажа (включая десантников) и 212 пушек.
У русских было чуть менее тысячи человек гарнизона, два военных корабля и 67 пушек.
В ходе нападения союзники дважды бомбардировали петропавловские батареи с последующей высадкой десанта. Дважды русские с разбомбленных батарей штыками загоняли десантников обратно в море.
В конце концов потеряв более 200 человек убитыми и ранеными, эскадра союзников уплыла в Сан-Франциско зализывать раны. Причём её первый командующий адмирал Прайс перед самым началом сражения вообще застрелился в своей каюте.
В этой истории бесславного для союзников штурма Петропавловска определённый интерес вызывают обстоятельства, ему предшествовавшие.
16 октября 1853 года Османская империя официально объявила войну России, и на Дунае начались боевые действия.
12 марта 1854 года в Константинополе был заключён договор между Великобританией, Францией и Турцией о предоставлении Турции военной помощи.
27/28 марта 1854 года Британия и Франция практически одновременно декларировали войну против России.
10 апреля 1854 года в Лондоне дополнительно была заключена англо-французская конвенция «О предоставлении военной помощи Турции», статья 5 которой приглашала присоединиться к этому военному союзу все европейские государства.
А в это самое время на другом конце планеты, в перуанском порту Кальяо, встретились вместе корабли трёх враждующих наций: 24 апреля 1854 года российский фрегат «Аврора» под командованием капитан-лейтенанта Ивана Изыльметьева после перехода из Кронштадта зашёл в порт пополнить запасы, когда там находились на стоянке британский фрегат «Президент» под командой контр-адмирала Дэвида Прайса, а также французские фрегат «Форт» и бриг «Облигадо» контр-адмирала Огюста Феврье-Депуанс.
«Аврора» не стала задерживаться в Кальяо, сразу после пополнения запасов вышла в открытое море и взяла курс на Петропавловск. Согласно некоторым источникам, во время её стоянки адмирал Прайс предлагал-таки атаковать русский фрегат, но Феврье-Депуанс отговорил коллегу, сославшись на то, что у них на руках нет ещё документа, подтверждающего состояние войны между Британией, Францией и Россией.
Депеша с сообщением о начале войны будет получена в Кальяо только 7 мая 1854 года. Её доставит британский вооружённый пароход «Вираго», который специально ожидал в Панаме прибытия почты.
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.