Бесплатный фрагмент - Как изменить философию к лучшему

На обложке: картина Валерия Каптерева:

«Восточные мудрецы, рассуждающие о вреде атома».

Предисловие

Хотя я давно хотел выразить своё отношение к современному состоянию философии как части общечеловеческой культуры, но не думал, что буду специально писать об этом. Мне казалось достаточным выражать собственные философские представления и дать им самим выяснять отношение к общепринятой философии.

Но неожиданно мне пришёл вызов, который я не мог не принять. Это было некоторое побуждение от моего друга, профессора философии, принять участие в конкурсе, объявленном Институтом философии Российской академии наук. Ни в каких конкурсах я никогда не участвовал, но тут неожиданная тема этого конкурса показалась мне возможность высказать накипевшее.

Результат участия в конкурсе был для меня в любом случае выигрышным. Либо на мою работу обратят внимание (что было бы настолько забавно-парадоксальным, что оправдывало бы все затраченные усилия), либо её полностью проигнорируют (что, с моей точки зрения, очевидным образом подтверждало бы изложенное здесь восприятие современной философии). Надо ли уточнять, что результат оказался выигрышным именно во втором смысле!..

Теперь я могу опубликовать представленную работу просто как самостоятельную книгу — в надежде, что вне академических философских рамок она рано или поздно найдёт читателей, которым изложенные здесь позиции будут близки или просто любопытны.

Далее привожу текст, представленный на конкурс.

Как изменить философию
к лучшему

Вступление

«О пользе и вреде философии для жизни»… Что-то похожее на конкурс дижонской академии «Содействовало ли возрождение наук и художеств очищению нравов», положивший начало активной философской деятельности для его победителя: ещё неизвестного тогда Жан-Жака Руссо.

Тема, невозможная у нас ещё тридцать лет назад. Может быть, лет через тридцать такие темы станут обычными для поступающих в институт — причём на любую специальность. Ну, если не через тридцать, то хотя бы через триста…

Наверное, размышления о пользе и вреде философии для жизни могут многое дать сегодняшней философии. Спасибо инициаторам конкурса за эту смелую попытку!

Необходимое уточнение темы

Чтобы не уклоняться от предложенной темы, но вместе с тем придать ей более созидательное звучание, можно было бы сформулировать название этой работы примерно так: «Какой должна быть философия, чтобы приносить больше пользы и меньше вреда?». Но ещё конструктивнее будет следующая формулировка: «Как изменить философию, чтобы пользы от неё было больше, а вреда меньше.

Вместе с тем необходимо ещё одно уточнение, относящееся к целевой аудитории философской деятельности: «Как изменить философию, чтобы от неё было больше пользы и меньше вреда для обычного конкретного человека». Эпитет «конкретный» позволяет нам ориентироваться на реальных людей, а не на абстрактного «человека как представителя человечества». Эпитет «обычный» подчёркивает уход от того, чтобы польза и вред оценивались только для представителей сложившегося философского сообщества. В этом случае критерии были бы несколько иными, затрудняющими свободный подход к роли философии для общечеловеческой культуры.

Принимая во внимание все эти пояснения, можно использовать и более краткое название: «Как изменить философию к лучшему».

Раздел 1 Основные беды философии

Рискованно говорить о недостаточно продуктивных для человечества путях философии как о её бедах. Это не совсем справедливо, потому что даже не слишком плодотворные направления мысли — это результат необходимой для мышления поисковой активности.

Такая сознательно обострённая формулировка названия раздела выбрана здесь лишь как способ сигнализации о проблемных свойствах современной философии, которые вредят и ей самой, и человечеству, к которому она обращается.

То, что названо бедами, можно было бы назвать вполне обтекаемо: проблемами. Но как тогда отличать их от тех содержательных проблем, которые призвана решать философия?

При всей личной приверженности к философии как к сокровищнице смыслов, к оживлённой человеческой ярмарке идей, как к деятельности по увязыванию фактов с их первоосновой, как к работе по миросозерцанию и миропониманию, создающей мировоззрение, — автор считает необходимым высказать некоторые критические замечания в адрес современной философской парадигмы.

1.1. Представление о разуме

Самая неприметная из бед, наверное, — это неустоявшееся отношение философии к разуму. К тому, чем ей самой неминуемо приходится пользоваться.

Может быть, философия должна не осмысливать разум путём построения тех или иных теорий его происхождения и функционирования, а признать его как единственный способ осмысления всего, с чем мы имеем дело. Как главное средство, которое можно использовать для постижения жизни.

Многие другие реалии человеческого сознания, относящиеся к восприятию как внутреннего, так и внешнего мира, снабжают нас богатым и разнообразным материалом, но всё философское осмысление жизни осуществляется только разумом.

Поэтому важно осознавать, что представление о разуме должно учитывать наличие двух основных составляющих мышления как функций разума, принципиально отличающихся друг от друга. С одной стороны, это рационально-логическое, аналитическое, выстраивающее мышление, а с другой — мышление интуитивно-образное, символическое, улавливающее. Для простоты будем говорить сокращённо о выстраивающей и улавливающей сторонах мышления.

К сожалению, неустоявшееся отношение к разуму чаще всего проявляется в преимущественном внимании к выстраивающему мышлению, тогда как улавливающее остаётся его бедным родственником. Его порою даже не относят к самому разуму, дробя на различные дополнительные свойства сознания.

Но прислушаемся к Мартину Хайдеггеру:

«Чего только не доказывали и не выдавали за доказанное в философии — и что же? Как вообще обстоит дело с доказательством? Что, собственно, доказуемо? Возможно, доказуемо всегда по существу только маловажное. Возможно, то, что поддаётся и соответственно подлежит доказательству, мало чего стоит» ([8], стр. 337).

Вместе с тем отдельные проявления разума часто отождествляют с ним самим. Так бывает с представлениями об интеллекте (аналитической способности видеть и показывать взаимозависимость фактов, основанной на памяти и эрудиции), о рассудке (естественной способности понимать то, что тебя касается), об уме (мышлении, направленном на определённую тематику проблем или на конкретную сферу существования), о здравом смысле (житейски-прагматичном приложении разума), о логике (использованию в рассуждениях особых критериев убедительности, соответствующих окружению и эпохе).

Каждый из таких «синонимов» разума может принести как пользу (если применять его уместным образом), так и вред (если отождествлять его с разумом в целом).

1.2. Любовь к мудрости
и научная философия

Серьёзная и довольно очевидная беда: стремление философии уподобиться науке.

Оценить эту беду можно и с точки зрения неофита, не забывшего ещё зов того изначального смысла, который сберегла для нас этимология слова «философия», и с точки зрения обычного человека, пугающегося и сторонящегося современных «философских наук», и с точки зрения профессионального философа, нашедшего мужество взглянуть на современную философскую стилистику непредвзятым взглядом.

Вот что говорит об этом Николай Бердяев:

«Не во тьме мы поднимаемся по лестнице познания. Научное познание поднимается по тёмной лестнице и освещает постепенно каждую ступень. Оно не знает, к чему придёт на вершине лестницы, в нём нет солнечного света, смысла, Логоса, освещающего путь сверху» ([1], стр. 42).

«Наука — предмет вечного вожделения философии. Философы не смеют быть самими собою, они хотят во всём походить на учёных, во всём подражать учёным. Философы верят в науку больше, чем в философию, сомневаются в себе и в своём деле, и сомнения эти возводят в принцип. Философы верят в познание лишь потому, что существует факт науки: по аналогии с наукой готовы они верить и в философское познание» ([1], стр. 47).

«Философское сознание вечно замутнено и закутано ложным, призрачным стремлением к научности, к идеалам и критериям области, чуждой философии, — этим вековым рабством философии у чужого господина». ([1], стр. 48).

Не менее критично относится к обозначенной беде и Хайдеггер:

«Философия гонима страхом потерять престиж и уважение, если она не будет наукой… Люди подходят к мысли с негодной для неё меркой. Мерить ею — всё равно что пытаться понять природу и способности рыбы судя по тому, сколько времени она в состоянии прожить на суше. Давно уже, слишком давно мысль сидит на сухой отмели. Уместно ли тогда называть „иррационализмом“ попытки снова вернуть мысль её стихии?». ([2], стр. 193).

Философское наукообразие оказывает своего рода минерализующее воздействие на живые, по сути, открытия мыслителей прошлого. Эти открытия превращаются в некие артефакты, в клише, которыми удобно пользоваться, не совершая вместе с автором непростого путешествия в неизведанные ещё смысловые лабиринты. Жонглируя этими клише в своих рассужденческих целях, можно забыть о той творческой отваге, которая требуется сегодня от тебя, чтобы совершать собственные открытия, рискуя потерпеть неудачу.

Эта беда философии вредна не сама по себе, а тем, что пригашает её стремление к дерзновенным поискам и находкам, которые прежде всего и имеют ценность для развития человека и человечества.

1.3. Все ли философы — мыслители?

Считать ли конкретного философа мыслителем зависит от того, кого так называть. С философским профессионализмом проще: его принято удостоверять дипломами, званиями, публикациями, индексами цитируемости и т.п., а вот «мыслитель» понятие расплывчатое, с точки зрения философского сообщества. Можно считать, что мыслитель — просто почётное звание для авторитета, упроченного в общественном мнении. Но даже в этом понимании не каждый философ-по-профессии окажется мыслителем. Если же считать (и это естественнее), что мыслитель — это человек-прожектор, высвечивающий для себя и для человечества наиболее важные постижения… Увы, тогда доля философов, к которым это применимо, вообще окажется довольно мала.

Стилистика подражания науке соблазняет философов, не расположенных к прорывному мировоззренческому мышлению, делать карьеру в философской области за счёт использования методов, принятых в науке. Такие методы, вполне пригодные для научных исследований, если применить их к анализу не самых главных проблем человеческой жизни (потому что самые главные таким путём не решить), если подкрепить выводы ссылками на авторитетные источники, а также соблюдать другие правила игры, выглядят достаточно респектабельно. Они могут успешно вписываться в «научно-философскую» деятельность, несмотря на отсутствие особых поводов называть того, кто их использует, самобытным мыслителем.

Быть философом и не быть мыслителем — в этом нет ничего парадоксального или унизительного. Философ может быть систематизатором, популяризатором, историком, педагогом, психологом, не обязательно выходя на прорывные для философского мышления открытия. Каждый на своём месте может способствовать развитию философии.

Однако, если говорить о философии как сфере культуры человечества, то она нуждается, прежде всего, именно в мыслителях, способных на проницательную интуицию, на свободное осмысливание жизни и на мужественное отстаивание того, что считаешь подлинно истинным. Именно мыслитель будет наилучшим примером стремления к философскому постижению мира. Именно мыслителей философия должна воспитывать и поддерживать в первую очередь.

1.4. Все ли мыслители — философы?

Парадоксальная беда сегодняшней философии в том, что она пренебрежительно относится ко многим мыслителям, которых гораздо больше, чем принято думать. Так было всегда. Надо ли напоминать про шлифовщика линз Спинозу, про сапожника Бёме, про великих писателей, мыслящих ситуациями и персонажами, про великих поэтов, мыслящих образами?.. Но для теперешней философии важнее не сегодняшние мыслители, а их принадлежность к узаконенным философским авторитетам.

Наверное, каждому из нас встречался в жизни (или хотя бы в художественном произведении) человек, да и не один, воспринимаемый как философ в этимологическом смысле слова: любящий мудрость. Он может сказать нечто заставляющее задуматься, побуждающее переосмыслить что-то привычное. Его изречения, а точнее содержащиеся в них мысли, порою могут соперничать с уцелевшими оборванными фрагментами признанных античных философов. Но сейчас нас куда больше, чем в античные времена, и самое большее, что может случиться с таким мыслителем, — это то, что он станет прообразом какого-нибудь колоритного персонажа в произведении познакомившегося с ним писателя. Вряд ли он будет востребован в современной философской профессии.

Зачастую сам стиль мышления мыслителя-нефилософа не проходят фильтр профессионального философского восприятия, хотя может иметь большое значение для философа-мыслителя. Философ-мыслитель относится как к равным — к тем, кто наряду с ним остро воспринимает отдельные фрагменты и ракурсы осмысленности бытия. Он не пренебрегает обращением к творчеству писателей-мыслителей, цитатами из поэтов-мыслителей, ссылками на композиторов-мыслителей, на произведения художников-мыслителей.

Обращать внимание на результаты поисков и находок всех мыслителей — особая забота философии, которой пока не уделяется особого внимания. Пока философское сообщество схоже с гильдией, заботливо охраняющей от посторонних своё право на профессиональное занятие философским ремеслом.

Отчасти это можно понять.

Как пишет Карл Ясперс:

«Философ — человек единичный, он живет на свой страх и риск из собственных истоков». Это вполне можно применить к философу-мыслителю. Однако продолжение этой мысли точнее отнести к философу как члену гильдии: «Но как человек, он член целого, и его философствование с самого начала зависит от этого» [3].

Впрочем, эта проблема тесно связана и с представлением о разуме (см. пункт 1.1). С тем, что мыслителю, опирающемуся на обе стороны мышления или склонному к мышлению улавливающему, не так-то просто вписаться в традицию преимущественно выстраивающего мышления.

1.5. Пугающий характер
современной философии

Нефилософские люди могут философию уважать, но даже в этом случае они побаиваются и сторонятся её как чего-то чуждого, заумного, невнятного, или даже чем-то угрожающего нормальному существованию. Рядом с профессиональным философом обычный человек выглядит неполноценным, невежественным, не имеющим представления о каких-то важных вещах, а о каких именно даже толком сказать невозможно.

Хотя оба они, философ и нефилософ, — homo sapiens. Причём обычный человек, в простоте душевной, порою лучше представляет себе самые главные вещи, чем философ, специализирующийся на рафинированных, но, по сути, второстепенных изысканиях.

Философу, знакомому со многотысячелетним осмыслением жизни в разных странах и в разные эпохи, ценящему тех мыслителей, которые ему дороги, умеющему восхищаться красотой и глубиной размышлений и полемических поединков, — ему, может быть, нелегко представить отторжение от философских материй, возникающее у стороннего человека. Не всегда обычному человеку дано понять, зачем громоздить друг на друга все эти бесконечные рассуждения, занудные и самодовольные, когда жизнь вот она — прекрасная и ужасная, доказывающая всё, что надо, самим своим течением?.. Зачем нужна эта мудрствующая «фи», если всегда найдётся по-настоящему мудрый человек, к которому и стоит обратиться в затруднительной ситуации?.. Такой человек разъяснит что к чему без утомительных ссылок на тех, кто жил в другие времена и при других обстоятельствах, без малопонятных терминов и прочих умозрительных заморочек?..

Философия отгораживает от посторонних свои интеллектуально-эзотерические знания терминологией, замысловатыми теориями и прочими наукообразными атрибутами. Хотя, наверное, должна была бы стремиться к популяризации и пропаганде необходимых всему человечеству философских достижений, тем более что эти достижения должны относиться к самым главным для любого человека вещам.

Такая отторгающая ограда вредна и философии в целом, и множеству тех людей, которые могли бы получить от неё огромную пользу, пользуясь разнообразным философским потенциалом, помогающим ориентироваться в жизни и формировать своё мировоззрение. Обретение философией «человеческого лица», то есть направленности на обычного человека, достойно особой заботы.

Не дожидаясь будущего глобального изменения философского сообщества, каждому отдельному философу уже сейчас, не откладывая, стоило бы позаботиться о доступности и популяризации своих идей и взглядов, имеющих общечеловеческое значение.

1.6. Отделить философию от философоведения

Было бы вполне естественно, чтобы наряду с самой философией существовало философоведение — подобно литературоведению или искусствоведению. Ясно, что оно существует и сейчас, но маскируется, стараясь остаться органической частью философии: это придаёт ему более высокий статус.

«Философоведение» — всего лишь неологизм для более точного описания фактического положения дел в философии. Само по себе философоведение — это важная и полезная область знания, но её значение искажается, когда она старается подменить собой философию, выдавая себя за неё. Кстати, в философоведческом изучении философий и философов гораздо уместнее научный подход, чем в самой философии. Ведь речь идёт об изучении личностных мировоззренческих открытий с помощью общих категорий, об их анализе и классификации. Однако философии здесь надо быть очень осторожной, избегая классификации личностных мировоззренческих открытий посредством таких обобщений.

Знание истории философии — замечательная и питательная сторона профессиональной культуры философа. Но это часть его внутренней культуры. Когда историческую эрудицию превращают в общепринятую демонстрацию профессионализма, она начинает играть сдерживающую для творчества роль. От современного философа ожидается одновременно и подкрепление изложения своих мыслей авторитетами прошлого, и соответствующая «работа над их ошибками», показывающая его собственное продвижение вперёд по сравнению с сонмом великих предшественников. На эту двойственную позицию уходит немало энергии, тормозящей творческое осмысление.

Что касается философской терминологии, она трудна даже не самими формулировками, а теми корнями и стеблями реминисценций, которые тянутся от каждого слова в глубины философоведения. Продираться через эти экзотические заросли можно, при достаточном усердии, но смысловая сторона постепенно всё больше уступает место стороне чисто интеллектуальной. Философ-профессионал овладевает терминологией и начинает сам активно применять её при формулировании мыслей, но для обычного человека она является серьёзным препятствием, будучи далеко не всегда оправданной по существу.

Таким образом, загвоздка не в самом философоведении, вполне достойном самостоятельного существования, а в его претензии считаться неотъемлемой составляющей философствования, превращаясь в искусство рассуждать, ссылаясь на тех, кто рассуждал об этом раньше, стараясь вывести новую мысль из старых.

Можно было бы, конечно, считать, что нет никакого философоведения, как не существует Бабая, которым когда-то пугали детей. Но оно растворено в философии, подменяя её тут и там. Из-за этого философия имеет совсем не тот облик, которого заслуживает. Отчасти поэтому она недоступна большинству людей, хотя в ней нуждается каждый.

И здесь тоже нужно иметь в виду, что каждому философу, не дожидаясь, пока разделение философии и философоведения выйдет на институциональный уровень, стоит помнить об их различии, чтобы представлять, с чем в данный момент он имеет дело.

1.7. Притормаживающие свойства авторитетов

Историческая память, традиция и преемственность весьма значительны для человека и человечества в целом. Но философия должна особенно тщательно следить за тем, чтобы авторитетное прошлое не способствовало застаиванию мысли. Даже самое глубокое уважение к предшественникам не должно способствовать предпочтению накатанных путей философствования — в ущерб стремлению к поиску принципиально новых разворотов мышления.

Среди наследия прошлого — давнего или недавнего — всегда можно найти много такого, что дожидается внимательного взгляда, способного оценить содержащуюся в нём потенциальную новизну. Важно лишь, чтобы вчерашний авторитет работал именно на обновление мысли, а не притягивал нас своей значимостью к пройденным этапам мышления.

Среди авторитетных современников тоже всегда есть кому быть благодарным за первые шаги в том направлении, куда движешься сам. Но подчеркнуть преемственность ещё не значит использовать известное имя как защитное средство для собственных размышлений, которым непременно должна быть свойственна не только солидарность с найденным прежде, но и расставание с ним ради новых открытий.

Да, тот или иной философский авторитет может стать поначалу идейной опорой и даже, в какой-то степени, площадкой для подражания. Всё дело в том, чтобы из этого образовалась твоя стартовая площадка — начало пути к собственным открытиям. Но когда цитата, освящённая авторитетным именем, становится всего лишь оружием против оппонента, которого трудно одолеть собственным мнением, — кому на пользу такие поединки?..

Авторитет должен убеждать своей теперешней выразительностью мысли, когда чувствуешь, что она удивительно созвучна твоему собственному сегодняшнему пониманию, ведущему к новым открытиям в том направлении, которое задаёт эта мысль. Это нечто противоположное тем сверкающим цепочкам начётничества, которыми иногда щеголяет философия.

Надо понимать, что когда-нибудь и современная философия отойдёт в прошлое, уступив место новым взглядам на мир и на жизнь в нём. Что вчерашние и сегодняшние учения станут достоянием истории философии, а не её сущностью. Значит, нам надо работать на это будущее обновление мысли, участвовать в нём, приближать его, а не усиливать инертность философского мышления перегруженностью авторитетами древности. Пусть даже это золотой запас мудрости прежних столетий.

1.8. Инерция образовательной системы

Та часть проблемы образовательной системы, которая непосредственно касается философии, имеет два аспекта:

— Во-первых, это проблема чисто философского образования, способствующего сохранению статус кво и тем самым затрудняющего обновление философской парадигмы.

— Во-вторых, эта проблема неправильно построенного общего образования, которое не обращает внимания на приоритетность мировоззренческих знаний перед всеми остальными (об этом пойдёт речь ниже, в пункте 4.5).

Разумеется, каждый человек, обладающий достаточной внутренней активностью, может относиться к своему философскому образованию как к формированию собственной культуры с помощью культуры человечества. Тогда он будет сам искать, чему, как и у кого хотел бы научиться. Ведь для него это вопрос обзаведения личностным внутренним инструментарием. Но если говорить об образовательной системе в сфере философии, то она остаётся заботой самих философов — организаторов такой системы и педагогов.

Основной недостаток той или иной образовательной системы воспроизведения философской культуры не только в конкретных методах передачи знаний и пробуждения самостоятельного мышления. Их плодотворность зависит, прежде всего, от таланта педагога и от его собственного понимания смысла философствования.

Дело в том, что развитие общей структуры принципов философии тормозится самим её воспроизведением, самой общепринятой эстафетой передачи философских знаний. Это предпочтение общепризнанных авторитетных источников вместо внимания к живым взглядам философа-человека. Это приверженность к классификациям философов по школам. Это минерализующее свойство научной философии: превращение живого в окаменевшее изображение живого. Это неявные старания современной философии отгородиться от нужд обычного человека, вести свои дискуссии лишь в кругу «специалистов», хотя эти дискуссии зачастую ведут к обезжизниванию самих предметов обсуждения. Это нередкая подмена философии философоведением, а личностных исканий — наукообразными разработками. Это рациональные конструкции, представляющие собой такие же игрушки для взрослых, как автомобили, ноутбуки и прочие достижения цивилизации. Это, как уже говорилось, пренебрежение улавливающей стороной мышления…

Не утратили актуальности слова Бердяева о профессиональном философском образовании:

«Создание школьных философских систем уже предполагает нарушение жизненного питания философии и замену его книжным питанием. Цель философии — не создание системы, а творческий познавательный акт в мире. Философия совсем и не должна быть систематической. В систематичности есть всегда экономическое приспособление к необходимости, систематичность противоположна творческой интуиции» ([1], стр. 75).

1.9. Профессоризм

Проблему самовоспроизводимости системы философского образования и преподавания философских дисциплин в установившихся рамках можно условно назвать профессоризмом. Поскольку это слово звучит довольно вызывающе, необходимо пояснить, к чему оно относится. Это просто знаковый термин, предостерегающий от одной стилистики философского обучения и призывающий к другой. Он призывает взглянуть, прежде всего, на способ передачи узаконенных обществом знаний в целом, опирающийся на опосредованную, институционализированную систему просвещения. Взглянуть на требования этой системы к преподаванию. Ведь само звание профессора — это официально утверждённое право учить, неминуемо основанное на предполагаемом соблюдении установленных правил обучения.

При этом невозможно принижать само звание профессора философии. Многим замечательным философам-профессорам удавалось и удаётся вести плодотворную педагогическую деятельность. Обучение у них становится важной страницей жизни для стремящихся к профессионализации в этой области.

Наряду с ними, однако, существуют также профессора, их немало, склонные к конформистскому сотрудничеству с существующими обыкновениями образовательной системы и не проявляющие какой бы то ни было личной инициативы для изменения положения дел. Это бывает во всех профессиях, но особенно чувствительно для философии, которая напрямую связана с мировоззрением человека, с культурой его развития.

Если философ-педагог придерживается приоритета авторитетов перед самостоятельным мышлением, если старается спрятаться в нажитую эрудицию, уклоняясь от всякого вызова, брошенного новой мыслью, если поддаётся соблазну учить традиции, а не стремлению к первооткрывательству, если он видит оптимальную форму учительства в поучительстве — то да, в этом случае слово «профессоризм» окажется подходящим.

У высшей школы свои особенности. Это уже не изначальная передача базовых знаний и навыков, запасённых человечеством, а раскрытие человека к творческому овладению профессией. И тут для философии особенно важно не заглушить студента авторитетами, не погасить в нём стремление к личностному философствованию, заменив его той или другой колеёй, то есть «школой», узаконенной профессиональным философским сообществом.

Философия не становится тоньше и глубже, когда уходит от жизненных реалий человеческой жизни и её восприятия — в умозрительные эмпиреи. Нередко она становится при этом лишь изощрённей и самодовольней. И философский профессоризм, в условно принятом здесь значении, преодолевается, прежде всего, не институционально, а индивидуально. Дело не в том, чтобы отказываться от профессорской должности или пренебрегать званием профессора. Это вопрос педагогического и философского мировоззрения каждого человека из этой сферы, а также вытекающего отсюда поведения. Лишь со временем усилия отдельных людей могут сказаться на развитии устоявшейся системы, в которую они входят.

Не будем недооценивать положительные стороны преподавания философии творческим педагогом и его умение обойти общепринятые устои. Иногда для преодоления философского профессоризма достаточно даже просто желания вникнуть в суть предмета преподавания, в историю и многообразие форм философствования.

Раздел 2
Что нужно признать, чтобы мыслить свободно

Не всегда свобода ждёт нас за той перегородкой, которую мы стараемся разрушить. Там может оказаться губительный обрыв или заманчивый простор, ведущий в никуда. Поэтому особого внимания требуют некоторые, так сказать, гигиенические принципы, необходимые для свободного развития философии. Нет смысла называть их аксиомами или постулатами — это подчёркивало бы их обязательность, которая вовсе не подразумевается.

Напротив, пусть всё будет на пользу — и соблюдение того или иного из этих принципов, и отказ от него, показывающий непредвзятому взгляду, что философия может легко перестать приносить ту пользу, на которую способна, и даже может в чём-то повредить человеческому мировоззрению.

Признание этих основных принципов, достаточно очевидных, но не всегда входящих в круг философских идей, необходимо, прежде всего, как ответственность философии перед человечеством, перед каждым из составляющих его людей. Разумеется, для многих философов те или иные положения, о которых пойдёт речь, вполне органичны. Наверное, эти философы и приближают время обновления философии в целом.

2.1. Осмысленность мироустройства

Необходимо различать понимание осмысленности мира, заложенной в самом его существовании независимо от работы нашего мышления, и возможность его осмысливания человеческим разумом. Не стоит принимать сопоставление этих двух принципиально важных представлений за игру словами.

Внутренняя осмысленность мира, его пронизанность смыслом — это факт, который необходимо признать для того, чтобы было возможно его осмысление. Это единственная гарантия того, что работа разума не иллюзорна, а реальна.

Как пишет Александр Круглов:

«Ища смысл, мы утверждаем, что он существует» ([7], стр. 125).

Осмысление (как результат процесса осмысливания) — это очередной уровень нашего понимания, который на сегодня представляется итоговым. Однако это не только обнаружение смысла, но утверждение его среди людей, что и является, собственно, философской работой. Осмысливать жизнь — значит помнить об изначальной осмысленности мира и стремиться понять или угадать те ракурсы бытия, которые связаны с нашим участием в нём.