Бесплатный фрагмент - Как Алиса в Москву приехала. Из романа «Из жизни фотомодели Зингер»

Ольга Ильинская

КАК АЛИСА В МОСКВУ ПРИЕХАЛА

(из романа «Из жизни фотомодели Зингер»).

Содержание

— Потомственная крестьянка.

— Бабушкина тайна.

— В Москву!

— Москва. Начало.

— Волшебное слово «портфолио».

— Первые съёмки в притоне.

— Будничные разочарования.

ПОТОМСТВЕННАЯ КРЕСТЬЯНКА

Алиса не понаслышке знала, что такое покос. Это очень тяжёлая работа, изнурительная донельзя, все жилы вытягивающая, но она к ней была приучена с детства, поэтому никогда не ныла и не причитала. На покос брали с собой бидончик квасу, огурцы, варёной картошки и зелёного лука с петрушкой. В перекур, прямо в поле, делали окрошку, разливали по железным мискам и ели, причмокивая, потому как что может быть вкуснее настоящей крестьянской окрошки, терпкой, сладковатой и всегда чуть тёплой, так как некуда спрятать бидон, который нагревается даже в тени.

С покоса возвращались чуть живые. Но никто никогда не жаловался, не отлынивал и не ныл. Считалось, что луг у них маленький, и дел-то там с рыбью ногу: на два-три дня от силы, потерпеть всего-ничего. Так, в принципе, и получалось.

Заготовленного сена всегда не хватало, и папка выписывал по самой дешёвой цене дополнительно ещё несколько рулонов. А ещё комбикорм нужен, питание ведь должно быть сбалансировано, а иначе какое молоко будет? «Дело — дрянь» не иначе.

Папка сердился, когда много корма приходилось закупать. Всё прикидывал, как можно обойтись своими силами, чтобы не производить лишних трат. Иначе скотина золотой выходила, дешевле мясо с молоком на базаре купить. Дебет с кредитом у папки не сходились, и он продолжал настаивать на необходимости обрабатывать собственные картофельное поле, огородище, лужок для сена.

Однажды весной, когда сажали картошку, не хватило семенника, и почти сотка земли оказалась пустой. Папка так устал, что махнул рукой. А Алиса нашла в кармане куртки пакетик с семенами кормовой свёклы и ради озорства начала втыкать их в землю на полагающемся расстоянии, а когда надоело, то стала, как зёрна пшеницы, рассеивать их на последних вершках. Сделала и забыла. Но пришла пора окучивания, и тут у всех глаза на лоб. Ботва свёклы выросла на редкость высокая и жирная. Удивились. Свёклу выпололи и оставили до осени. А в сентябре сняли такой урожай, какой не видывали, наверное, с царских времён! Свёклу, как в сказке про репку, пришлось из земли тащить всем миром. Здоровая выросла, крепкая, жирная. Папка ходил потом и всем соседям свёклу демонстрировал, вот чудо так чудо. Ему объяснили, что земля добрая, с навозом, с чернозёмом. А папка сказал, что это у Алисы рука лёгкая, для хозяйства пригодная.

А она вправду хозяйственная была. И доить умела, и туши свежевать, и птицу ощипывать. Не белоручка, всем работницам работница! Горы картофеля перебирала, чтобы бурёнке в похлёбку не дай-бог зелёная-недозрелая не попалась, иначе заболеет. В сене в холода копалась и заплесневелые травинки выбирала. Скотина — нежная тварь. Попробуй-ка, вырасти «своё мясо»! И потом хлопот не оберёшься.

Свинью режут, кто тушёнку варит? Алиса! Сначала только помогала бабушкам, а потом всё сама. И при том, что ей не было и пятнадцати.

БАБУШКИНА ТАЙНА

Сейчас, на верхотуре у бабушки Гизелы, Алиса ждала выволочки. Она готовилась мужественно пережить бурю, сотканную из нравоучений и высокопарных слов, но неожиданно бабушку понесло в другую сторону.

Она достала из сундука старые выцветшие фото, на которых проглядывал силуэт дамы неопределённого возраста.

— Это мама моя, — ткнула пальцем в одну из них бабушка Гизела, — твоя прабабушка.

Алиса без всякого интереса посмотрела на девушку в смешной шляпке с зайцем на тулье.

— Видишь, какая шляпка? — важно спросила Бабушка.

— Ужасная! — непроизвольно вырвалось у Алисы.

И бабушка Гизела с досадой ткнула её пальцем в лоб.

— Произведение искусства! — воскликнула она. — Шляпка от самой мадам Колчиной!

— Подумаешь, — презрительно фыркнула Алиса. — Ничего особенного, такое срамное и я сошью.

Гизела достала другие фото и веером разложила их на столе.

— Это мама в девятнадцатом году. А это — в двадцатом. Она работала манекеном.

— Манекенщицей! — поправила Алиса.

— А у нас говорили: «Манекен», — отрезала бабушка.

— Мама тогда в Москве жила. Стояла однажды в очереди за картошкой, тут её мадам Колчина и увидела. Ты, говорит, длинная…

— Высокая! — наставительно вновь поправила Алиса.

— Не перебивай старших! — бабушка стукнула кулаком по крышке сундука. — Безобразничаешь, словно не моя ты. А ты моя!

— А то чья? — улыбнулась Алиса.

— У нас говорили: «Манекен». В манекены набирали длинных и худых. Чтобы одёжа, что маститые портнихи шьют, подошла. И чтобы манекенов при показе далеко видно было. Предпочтение, конечно, отдавали красивеньким. Чтоб смазливые на лицо были. Кому охота смотреть на страшненьких? Так вот. Прабабушку твою сразу взяли. Она стала одёжу показывать на показах.

— По подиуму ходила? — с удивлением спросила Алиса.

— Чего-чего? — переспросила бабушка.

— Ладно, проехали, на показах показывала показуху, — сказала Алиса и захохотала.

Бабушка щёлкнула её по лбу.

— Она красиво ходить умела. И на фотографиях красиво получалась. Её даже в кино приглашали сняться. Но она замуж собралась, поэтому отказалась. А была бы, может, не хуже, чем Целиковская.

— А почему она после смерти прадедушки так ни разу замуж не вышла? — вдруг спросила Алиса.

— По кочану, — угрюмо ответила бабушка.

— Но, раз, она такая интересная, то ведь за ней же ухаживали потом мужчины?

— Она не позволяла! — строго заметила бабушка.

— Может, второй муж помог бы вам, не мучились бы так после войны, — осторожно предположила Алиса.

— Может, помог бы, а может, и нет.

Бабушка помолчала. Она разглядывала фотографии, силясь что-то вспомнить.

— Я ведь отца своего не помню. Но по отдельным рассказам мамы знаю, что с ним мало кто мог сравниться.

Алиса оживилась.

— А его фотки есть? Хоть одна?

— Нет.

— Красивый был?

— Не знаю.

— А в чем с ним не могли сравниться? — не унималась Алиса.

— Не знаю. Мама любила его. Очень, — тихо сказала бабушка. — Этим всё сказано! Помнишь?

Алиса кивнула:

— Помню. Ты говорила мне, что любят не за, а несмотря на.

Она хотела было расспросить Гизелу, любила ли она деда, но постеснялась. Ведь это очень личное! Деда она помнила. Безжалостный молчаливый матершинник. Его ругательства всегда были крепкими и точными, оскорбляющими до глубины души, задевающие самое дорогое. Что говорить, все в семье боялись попасться ему под горячую руку. И властная бабушка Берта Тимофеевна боялась, и бабушка Гизела, и отец, а про мать и сестру с братьями даже заикаться не стоит, те обходили сквернослова за три версты. Но несмотря на суровый нрав, его очень ценили и прощали все его жестокие выходки. Такого трудоголика следовало ещё поискать! Встаёт до первых петухов: навоз выгребет, корову выдоит — чтобы разлюбезной Гизеле меньше работы досталось — огород окучит, а зимой двор и дорогу возле дома расчистит, дорогу снова заметёт, а он вновь за лопату и ну, чистить. Если не любить, то не уважать такого просто было невозможно! Бабушка Гизела почитала деда чуть ли не за святого. Но Алиса подозревала, что в её душе ещё пряталось нечто неподвластное разуму — сильная и неукротимая любовь к другому, о котором Гизела никогда не рассказывала и о котором, похоже, знал дед, негласно наложивший на эту тему табу. Что мелочиться? Он не мелочный. Дед и вальяжную Берту Тимофеевну никогда не попрекал за то, что её не касалась грязная тяжёлая работа. Да, именно так, не касалась ни в огороде, ни в конюшне, ни в курятнике. И воды она в дом не нашивала из колодца. Ведь скважину пробурили и насос в доме поставили поздно, аж далеко «за миллениум»! Экономили. А так, всё вручную, по старинке. Отец приговаривал: «Не развалимся». Но когда насос поставили, да канализацию провели, прыгал до потолка от радости на потеху всей семье.

Сейчас бабушке Гизеле хотелось, вспомнив те далёкие годы, прикоснуться к чему-то светлому и мучительно сладкому. Она, в скупых штрихах обрисовывая свою юную мать, рисовала пастельными красками таинственный и волнующий мир, где есть место подлинной красоте и изысканности, где мужчины влюбляются в женщин и совершают ради них благородные поступки.

После того, как Алиса прославилась на весь район, появившись на страницах местной газетёнки, её разыскал один странный тип. Подозрительный! «Из Москвы!» (он так сказал). Ещё сказал, что он какой-то скаут и что набирают девушек в модельное агентство и что девочка вот эта вот на фото могла бы попробоваться, вроде она ничего.

Алиса — к папке. Папка — к типу, к хлыщу этому заезжему. «Ты что моей дочке предложил?» — зарычал папка, и в шею его! Летел проходимец, как Икар.

Мамка тоже возмущаться: «Сбивает девку с пути истинного. Ишь, чего захотел! В модели!!! А что это значит? Грязная жизнь у девчонки будет, вот что это значит!» Модный мир — соблазны кругом. Модный мир — это разврат, прикрытый глянцевыми страницами журналов. Мамка грамотная, сколько читала про этих моделей, ни одной нормальной судьбы не увидела. Пишут только, что вышла замуж — развелась, вышла замуж — развелась. Так конечно! Если голышом фотографируются! Никакой благопристойности. Какой мужик с этим мириться будет?

Кока, двоюродная сестра мамкина, тоже давай поддакивать, да по-поэтессному: «Модель — всегда бордель!» А сеструха Кира рот от удивления отрыла: «Алиску в модели? Да у неё ж ни кожи ни рожи. Во сне приснится — одеяло разорвёшь». Алиса, как услышала, вскипела, и надавала Кирюхе тумаков, мол, говори, да заговаривайся, на себя посмотри, мол, тоже костлявая и длинная, только к ней, к Алиске, хлыщ столичный подкатил, а к ней, к Кирюхе, нет, вот и завидует. Только пусть завидует молча!

А бабушки ничего не сказали. Берта Тимофеевна жалела Алису. И Гизела… Вот сейчас бабушка Гизела тыкала ей под нос старыми снимками и вкрадчиво убеждала Алису, что у неё талант («Москва обратила на тебя внимание!»), что Алиса — красавица, и фигура у неё — отпад. Ну, это она загнула, конечно. Какая у Алисы фигура, было известно всем. В школе смеялись: «Жирафа!», и ещё: «Доска — два соска!» На дискотеках она стенки подпирала, никто из парней особо не рвался её приглашать. Но всё равно Алисе хотелось верить, что она неотразимая! А какой девушке не хочется в это верить?

И когда бабушка Гизела сказала: «Поедем в Москву! Всем утрём нос!» Алиса самонадеянно поддакнула: «Поедем!»

И они поехали.

2

В МОСКВУ!

Легко сказать — «поехали»… Где Сосновка и где Москва? А если учесть ещё, что в Москве не были ни разу, знакомых никого, то остаётся только посочувствовать столь неразумному решению.

Алисин отец Михаил Петрович встал на дыбы! Ну, ладно у малолетки ветер в голове, но старая карга куда лезет? Старческий маразм, ни дать ни взять!

Бабушка Гизела выслушала спокойно, а потом резюмирует: «Так мы вернёмся, если что. Неужто родной дом не примет? Где родился, там и пригодился». Это было убедительно. И отец дал добро. Мама, в принципе, тоже. Не одна же дочь едет, а с родной бабушкой. Какой-никакой, а глаз есть. И деньжат бабушка скопила, она всегда бережливая до скупости была. И на первое время хватит и на билеты обратные. (Вернутся ведь, к гадалке не ходи).

Короче, отпустили с Богом.

Бабушка Гизела с Алисой к сборам подошли со всей серьёзностью. Еды набрали с собой — корзинищу, корзину и корзинку. Греча, мука, сахар, соль. Консервы: сайра, килька, сельдь. Сухари от сушек до галет. Своя домашняя колбаса (но её немного, только чтоб в поезде перекусить, хранить-то негде). Курица собственного копчения. (Дядька коптил). Сухое картофельное пюре в пластмассовых банках. Конфеты «на посошок», шоколадные и монпасье.

Из вещей бабушка взяла лишь самое необходимое. А Алиса попыталась запихнуть в баул весь свой гардероб. Никакие увещевания на неё не действовали! Должны быть разные юбки и блузки. И джинсы тоже разные! Чтобы не подумали там, в белокаменной, что она тупая деревенщина, у которой платья переменить нет. Вон сколько! Она, Алиса, можно сказать, богачка! И пусть никто из родичей не смеет трогать баул! Пусть он набит до отказа, но Алиса сама его понесёт (своя ноша не тянет).

Алиса выкаблучивалась и до последнего держала оборону; отец махнул рукой, мать повздыхала и тоже уплелась восвояси, а бабушка Берта Тимофеевна подошла, ручищей своей огромной отодвинула внучку и давай баул потрошить. «Это тебе уже маловато, это тебе лишнее, в этом стыдно в наше сельпо зайти, не то что на Красную площадь», — приговаривает властная Берта и вытаскивает одну шмотку за другой. И так деловито, безапелляционно.

— Вот это оставь, вот это и это! — подытожила Берта Тимофеевна и застегнула баул. — Всё!

Баульчик сразу стал худеньким и лёгоньким, а Алиса несчастненькой и слезливенькой. Опозорится, как пить дать, опозорится в этой Москве, где все поголовно красивые и элегантные.

Алиса собралась закатить истерику и постараться часть вытащенных вещей запихнуть обратно, но тут увидела бабушку Гизелу. Нет слов!