Изматывающее испытание

Наш небольшой отряд из шести человек, включая меня, продвигался на гусеничном вездеходе по одной из диких достаточно широких долин, промытой речкой, летом почти пересохшей, усыпанной галькой, ограниченной сглаженными веками дикими сопками, когда я заметил странное существо, отползавшее от ручья. Это случилось в полдень примерно часа через три после того, как мы свернули с трассы, соединяющий Колымский край с Якутией. Трассу проложили в сталинские времена, по ней гоняли осужденных — и уголовников, и политических, всяких, — в дальние лагеря, где заставляли работать на рудниках, в шахтах

Сидевший рядом со мной начальник тоже слепым не был, заинтересовался. Раненный горный баран? Правда, он тут же засомневался, вспомнив — охота сейчас запрещена, браконьеры вряд ли забираются в эту отдалённую от цивилизации, гибельную местность. Хотя я сбавил скорость вездехода, гусеницы тише лязгали по гальке, всё равно Петухову приходилось наклоняться ко мне и кричать чуть ли не в самое ухо, иначе я плохо слышал. Главный недостаток гусеничной техники — грохочет при движении по твёрдому грунту. Спасая уши, я пробовал затыкать их ватой, мало помогало.

Вскоре мы поняли: на гальке человек, даже не полз, слабо шевелил парализованными конечностями, как покалеченный червяк, почти не передвигаясь. Когда я остановил вездеход метрах в десяти от него, он вообще вытянулся и затих.

Выпрыгнувший из кабины начальник поспешил подойти к незнакомцу.

Тот не сразу, и с усилием, все же приподнял голову. Свалявшаяся мокрая бородка затопляла его физиономию, рыжеватые волосы на голове хотя и жидкие, но длинные, спереди неровно спадали на лоб до глаз, закрывали уши, возраст не разобрать. Наряд на его теле одеждой назвать нельзя: липла к телу облезлая фуфайка, изношенные штаны непонятного цвета рваные, тоже мокрые, незадолго до нашего появления бродяга переползал ручей. На его левой ноге красовался старый ботинок с отрывавшейся сзади подошвой, второго ботинка вообще не было, голая израненная ступня слабо кровоточила лишь потому, что в теле дядьки крови, вероятно, почти не оставалось. Хотя я не подходил к бродяге, тоже выбравшись из кабины, но казалось, даже на расстоянии улавливал исходивший от него тлетворный, помойный запах. Неудивительно, что Петухов трогал бродягу за плечо осторожно — возможно опасался подцепить заразу или боялся, что тот, чего доброго, даже от лёгкого сотрясения умрёт, однако считал — не должен быть сторонним наблюдателем, не забывал — он начальник, обязан разобраться в ситуации.

Чем бродяга питался? Ни рюкзака у него, где держал хотя бы котелок, ни оружия самого простейшего — ножа. Ягод нет, орех на кедровом стланике пока не уродился, не травой же питался. И пробивающаяся среди камней травка на Колыме уже в начале августа неполноценная, выжигается солнцем, корова и та такую пищу не осилит. Колыма — это безбрежный океан каменистых сопок разных цветов из-за неодинаковости пород, растительность лишь у подножия, где на склонах среди сплошного камня умудряется жить кедровый стланик, в самых низинах местах встретишь лиственницы, невысокие и хилые из-за недостатка питания и сурового климата, резко континентального — зимой жгучие морозы, летом жара.

Бродяга теперь пытался приподнять голову, издавал хрипящие звуки, закатывал глаза, оголяя белки, открывал рот, перекашивая на бок, как выброшенная на сушу дохнущая рыба, дышать толком уже неспособная, многие передние зубы у него выбиты, уцелевшие желтые, гнилые. Уронив голову, он ударился о гальку щекой и затих.

Команды не было, однако люди отряда покидали крытый кузов, удивившись непредвиденной остановке.

С бродягой стала возиться лишь геолог Ольга, хотя наверняка такая работа ей радость не доставляла, судя по выражению лица, — полные губы помимо желания слегка кривила, будто возилась с испорченным продуктом, усилием воли ей приходилось заставлять себя неприятным делом заниматься. Она возилась и потому, что была женщиной деятельной, сидеть, сложа руки, не любила, и хотя начальником отряда считался Петухов, фактически нами командовала она, к тому же сейчас понимала — люди отряда предпочтут оставаться сторонними наблюдателями. Да она справлялась одна, женщина повыше меня, природа наградила крутыми неженскими плечами, мощная женщина, могла бы занимать таким видом спорта, как штанга, в сравнении с ней многие мужчины чувствовали себя неполноценными, я уверен в этом, неудивительно, что оставалась холостой, хотя ей тридцать пять. Сейчас она без особого труда перевернула бродягу, снова уткнувшегося лицом в гальку, убедилась — сердце билось.

Раз за дело взялась Ольга, то Петухов теперь стоял в стороне и только наблюдал.

Наш второй геолог, Мальчик, — так в отряде звали Юрия Борисовича за маленький рост, — даже не стремился скрывать свои чувства, жёг найденного неприязненным взглядом, не подходя близко. Впрочем, он имел привычку нехорошо смотреть и на работников отряда.

Приятель нашего начальника — Николай Николаевич, тоже заботиться о бродяге не собирался, о чём-то заговорил с Петуховым, поглядывал на бродягу морщась, словно ему в рот попало кислятина, и ясно — жалость в его душе не пробуждалась. Он человек с жёстким характером, тем более привык командовать. В отряде он числился лаборантом, работал же главным технологом на крупном строительном комбинате. Он самый старый кадр в отряде, ему за шестьдесят, поехал в экспедицию, используя накопленный за несколько лет отпуск, решил вспомнить молодость, романтику, так объяснял своё желание. Будучи студентом, он ездил в студенческие каникулы на стоившийся при социализме БАМ, бывал и на геологических полевых работах подобных нашим. На его строительном комбинате как раз при изготовлении легких бетонов применяли перлиты — вулканическое стекло. Ради разведывания новых мест наличия перлитов и была организована экспедиция, так считал наш наивный начальник, не догадывался, что наши спонсоры, давшие деньги, — совсем не те люди, за которых себя выдавали, намеревались использовать экспедицию в преступных целях, вскоре людям отряда придётся думать об одном — остаться бы живыми.

Не собирался приближаться к бродяге и Молодой, так мы звали, не таясь, самый молодой наш кадр, имевший имя Анатолий. Судя по презрительной усмешке на его губах, он издевался над теми, кто тревожился за судьбу бомжа. Тогда никто не знал, зачем юнец завербовался в отряд, едва окончив школу и получив аттестат зрелости. Он сынок бизнесменов родителей или больших чиновников. Чтоб это понять, и анкету изучать не надо. В отряде всем выдавали рабочую одежду — штормовку, сапоги, он же решил, что и в безлюдной Колыме можно прогуливаться в шортах, одеваться так, будто он на одном из популярных у богачей дорогих курортах. Правда, в таком виде этот типичный представитель современной золотой молодёжи красовался пока не начал работать, изодрал голые ноги, лазая в маршруте по обросшим кедровым стлаником сопкам, измучился, опрыскивая обнаженные участки тела жидкостью от комаров, они и в жару полностью не исчезали, и понял — здесь всё же не курорт.

Ольга продолжала возиться с найденным бродягой, остальные люди отряда по-прежнему наблюдали.

Наблюдал и я, оставаясь возле вездехода, причём наблюдал безразлично, спокойно.

Солнце в тот день хотя и поднялось как всегда над горизонтом невысоко, а забыло, что здесь не юг, разомлевший ветерок лишь изредка ласкал лицо, ничто не предвещало беду.

И вдруг меня запоздало осенила пугающая догадка: эта личность оказалась здесь не случайно. Бандитский резидент?

Конечно же!

Вот только вид у него для резидента неподходящий: не брился несколько месяцев, можно подумать — действительно давно скитался по дикой местности.

Так усы, бородка у него наверняка наклеены!

Подойти к нему, за бородку дернуть и убедиться, что мои предположения верны?

Но мне разоблачать резидента нельзя.

Похоже, публика, с которой мне пришлось общаться в поселке семь дней тому назад, придумала хитрость — с помощью этого типа остановили вездеход, сейчас могло начаться такое, о чём и подумать страшно. Покатые склоны долины затоплял низкорослый кедровый стланик, в нём легко затаиться, расстреляют нас без труда из нарезного оружия, даже не имеющего оптических прицелов. Если кто-то из геологов сообразит упасть на гальку, с ним расправятся чуть позднее, из зарослей выбравшись. Оказать сопротивление геологи не могут, у них лишь охотничьи ружья, к тому же оставлены в кузове вездехода.

Забывая обо всём остальном, я теперь, вглядываясь и напрягшись, старался разглядеть затаившихся в кедровом стланике боевиков на ближнем к нам склоне, бессознательно мял пальцами материю штанов возле карманов, выдавая этим своё нервное состояние, захотелось закричать:

— Скорее садитесь в машину! И убираемся отсюда, если не хотим оказаться на том свете!

Только какой толк от такого предупреждения? Кто оценит мой поступок? Спастись всё равно никому не удастся. Если мой крик услышат боевики, то наверняка расправятся и со мной, с купленным ими шофёром.

И я вспомнил: руководитель, франт, при общении со мной сказал, что постарается оставить людей отряда живыми, поставив при этом одно условие — я не нарушу навязанную мне договорённость, никому не говорю ни слова, и буду выполнять то, что мне прикажут. Если стану делать не то, что нужно, то распрощаюсь с жизнью не только я, подобная же участь ждёт жену, сынишку, так что паниковать не стоило.

Все же на всякий случай я спустился к ручью, вдруг все же начнут стрелять — меня не заденут, хотя понимал, что поступаю позорно, как шкурник, не хотелось глупо погибнуть, даже не разум руководил мною, а инстинкт самосохранения.

Чтоб стала понятной причина охватившего меня волнения, я расскажу события недельной давности.

Я возвращался с автозаправочного пункта. По середине дороги стояла «Лада», мешая проезду, пришлось остановиться. Из машины выбрался рослый малый спортивного телосложения, безрукавка обтягивала тугую грудь, позволяла рассмотреть татуировку: ниже правого и левого плеча красовались распустившиеся тюльпаны, в центре которых змеиная голова, возможно, на спине и груди парня были и другие эффектные наколки скрытые одеждой. Он уголовник? В местах лишения свободы любят разукрашивать свои тела, это знаю, сам был осужден и два года провел в зоне, рабски работал на лесоповале под наблюдением стражей порядка с собаками. Вот почему в той встрече для меня не имело значения, кто малый — на самом деле бывший зэк или обыкновенный смертный. Я предположил: у него заглохла машина, намеревается просить помощь.

— В чём проблема? Хотя я сейчас водитель вездехода, а, вообще-то, занимаюсь ремонтом машин, мой бизнес, способен помочь. Но долго возиться не могу, отпустили с базы только для того, чтоб заправился горючкой, не вернусь в нужное время — получу нагоняй от начальника.

Правда, на расстроенного водителя, у которого вышла из строя машина, малый не был похож — хитровато прищуривался, губы растягивал в улыбке, будто намеревался шутить, и вообще походил на человека, привыкшего к беззаботному и веселому образу жизни, рукой привычно пригладил уложенные в парикмахерской волосы.

— Когда узнаешь, какие блага тебя ждут, то забудешь о своих начальников, — вот какой я получил ответ.

Он продолжал улыбаться, держался так, словно мы виделись с ним не первый раз и отношения между нами дружественные.

Как раз из-за игравшей на его лице подкупающей улыбки, из-за умения представит себя «своим парнем», я не сразу обратил внимания на его глаза — малоподвижные, хуже того, походили на ледышки, не знающие, что существует тепло, леденящим был и взгляд. И позже, вспомнив ту встречу, я отмечу: его губы улыбались, однако, если приглядеться, то можно уловить — в улыбке таилось что-то скрытное, говорившее малоприятную правду об этом человеке.

— Тебе не доводилось обклеивать стены комнат вместо обоев долларовыми купюрами? Обклеивать не в здешних балках, которые на неделю передали вашему отряду, а в своей московской квартире на Одиннадцатой Парковой улице. Теперь у тебя появится такая возможность. Кроме того, наша организация поможет договориться с типами, тебя шантажирующими. До сих пор ты исправно платил им мзду, чтоб не мешали твоему бизнесу, теперь возник нешуточный конфликт, пришлось бежать от них сюда, на Колыму. Благодаря нам, ты в скором времени заживёшь в своё удовольствие, вернёшь сынишку и жену из Белоруссии, — и их пришлось прятать, — уже этой осенью сможешь махнуть со всем семейством на любой заграничный курорт.

Откуда незнакомый малый знал, где я проживаю, и причину, заставившую меня срочно покинуть Москву, семью спасать, отправив на Белоруссию к тёще? Я впился в его лицо тревожным взглядом, сердце так гулко заколотилось, что казалось — способно грудь продавить и наружу вывалиться.

— Тебя здорово напугали в столице, — насмешливо проговорил малый. Моя растерянность, даже испуг, казалось, развеселили его больше прежнего, во всяком случае, он веселость умело изобразил. — Пожалуй, до курорта тебе вначале придётся подлечить нервишки. Наш босс поможет и в этом, поместит тебя в одну из всемирно известных психлечебниц. Я немного успокою тебя: к московской братии, которая утверждает, что спасает бизнесменов от других нахлебников и сейчас беспардонно требует от тебя плату за эту услугу мы не имеем никакого отношения. Я сотрудник другой организации, очень добропорядочной, занимающейся в основном благотворительной деятельностью, остановил тебя для того, чтоб сообщить: наш босс хочет лицезреть твой мужественный лик. Я жду тебя сегодня в четыре дня возле здешнего клуба, оттуда к боссу доставлю. Босс просил передать: заплатит тебе двадцать пять тысяч баксов, если станешь выполнять то, что он скажет. Будешь стараться — получишь премию на такую же сумму. Язык не распускай, разговор должен остаться между нами, в противном случае придётся подбирать для твоего рта замок, тогда тебе не позавидует даже подыхающий от голода бомж. Всё уяснил?

— Что за босс? — вымолвил я и, помнится, облизал начавшие пересыхать губы, так разволновался, хотя считал себя человеком с крепкими нервами.

— Фигура мирового масштаба. Лично знаком с министром финансов, в дружеских отношениях с советником президента по экономическим вопросам, консультирует тузов с запада, втолковывает им, как честным путём и в кратчайший срок стать миллиардером у нас в России, — объяснил малый.

Сказав это, он выглянул на ручные часы.

— Мы заболтались. Увидимся в четыре. Учти, наш босс любит точность.

— А… а что придётся делать? Не за красивые же глаза мне намереваются дать баксы, — всё же спросил я, и снова нервно облизал губы.

— Дело интереснейшее, сможешь потом сочинить мемуары, в которых будешь главным действующим героем. Как нам удалось узнать, когда тебя при социализме посадили, провалялся несколько месяцев в лазарете уголовной колонии, покалечившись на лесозаготовке, страдая от скуки, ты порядочно читал, пополнил своё образование, стал почти просвещённым человек, а после освобождения из лагеря попытался описать впечатления, полученные в местах лишения свободы, надеялся прославиться. Да в издательствах твоё творчество по заслугам не оценили. Если надумаешь повторить попытку, то учти, я подсказал эту идею, часть гонорара отдашь мне. Отвечая на твой вопрос, вот что скажу: к сожалению, я с министром финансов не встречаюсь, тузов с запада не консультирую, об этом только мечтаю. И не имею мандата, позволяющего в деталях рассказать, чем ты займешься, объяснит при встрече босс, наберись терпения.

— Я хотел бы…

Он перебил:

— Свои пожелания сообщишь в завещании, босс предоставит тебе такую возможность, выделит дополнительные деньги, чтоб ты мог заранее заказать для себя подходящий памятник и место на кладбище.

Малый забрался в машину и укатил, я же какое-то время сидел в кабине вездехода, глядя через стекло перед собой, ничего не замечая, прибитый неожиданно свалившейся на меня новостью, все еще ошарашенный, и пытался уяснить, как действовать. Возможность заработать обещанные баксы совершенно не радовала, сомневался — стоило ли с боссом из этой «добропорядочной организации» встречаться. Но встретиться придется, публика, судя по всему, серьезная, нельзя изображать — мне на эту публику наплевать.

У бомжа, так в основном стану называть найденного дядьку, даже не было вещмешка, ничего не было кроме надетого на тело тряпья. Тощий дылда ростом под два метра с узкими плечами. Ольге удалось его посадить. Лицо у бомжа тоже худое, но не как у человека истощенного — не обтянутый кожей череп, глаза проваливаются в пустые глазницы. Его губы, проступавшие среди подмоченной свалявшейся бородки и усов, даже выглядели полными, нос больше нужного размера, и не закрытые волосом щеки не похоронно бледные, не прозрачные, тронуты загаром. Ольга возилась с дядькой и потому, что женщины более жалостливые, если сравнивать их с нами, с представителями сильного пола.

Я, наконец, перестал опасаться, что нас перестреляют, — хотели бы, то уже перестреляли бы, — вернулся к вездеходу.

Ольга же и поила бродягу из фляги, опустившись на колени, одной рукой поддерживала спину дядьки, другой подносила флягу к его губам. После первого же глотка тот потянулся губами к горлышку, забоявшись — больше не дадут. Он пил спирт как воду, даже не закашлялся, а алкоголь в девяносто шесть градусов должен был обжечь горло, если дядька давно не брал пищу в рот.

Дядька всех умело дурачил, ни Ольга, ни начальник этого, похоже, не замечали, понимал только я.

Петухов снова вспомнил, что он считается в отряде начальником, пытался выяснить, как найденный оказался в глухомани. Вместо ответа тот теперь издавал звуки, походившие на коровье мычание, его глазки теперь неспокойно двигались, явный признак того, что опасался — разоблачат, не поверят, что он бродяга, по велению судьбы оказался в этой дикой не посещаемой людьми местности.

Ему велели вымыться, дали мыло, полотенце, произносить слова уже мог, стянул с себя тряпье. Тело у него не скелет, мускулы тощие, были. Ручей почти пересох из-за продолжительного отсутствия дождей, но промоины похожие на мелкие озерки встречались, к одной из них и подполз бродяга, вода на солнце подогрелась.

И новую одежду, найденную для него из взятых про запас вещей, бомж надевал без посторонней помощи, мог уже стоять. Одежда оказалась для его длинных рук и ног коротковатой, другой не было. Разве способен человек, не питавшийся хотя бы несколько дней, почти сразу ожить, едва его нашли? Всё равно скоропостижное выздоровление мнимого калеки не настораживало начальника.

Подобранный бродяга — бандитский резидент, у меня пропали последние сомнения. Его заблаговременно привели сюда, зная, что геологический отряд поедет по этой долине, надели на него тряпьё, он мастерски исполнил порученную ему роль. Недаром бандитский главарь, франт, говорил: в отряде за каждым моим шагом станет наблюдать его человек. А наблюдение мне совершенно не нужно, я пытался верить, что удастся из скверной истории выпутаться, получу от бандитов деньги, люди отряда останутся живыми, только не исключал, что мне придется хитрить. Хитрить, если за тобой следят, сложнее.

Я надеялся, мнимому бродяге объяснят, что он в отряде лишний, снабдят продуктами, покажут, как выбраться на трассу, с ним распрощаются.

Нет, сердобольный начальник повёл найденного к вездеходу, хотя Николай Николаевич перед этим отводил его в сторону и призывал сделать как раз то, о чем мечтал я, судя по тому, что эмоционально жестикулировал руками, неприязненно посматривая при этом на «новый кадр».

Ольга помогла бродяге забраться в кузов вездехода через единственную заднюю дверцу, имелась металлическая ступенька в форме скобы.

Ближе к вечеру остановились на ночлег, то дядька изображать калеку полностью перестал, помогал ставить палатки, всеми силами стремясь показать, какой он ценный кадр, с готовностью забирался в росший на склонах кедровый стланик, — и приказывать ему не надо, — топориком довольно ловко рубил сухие ветки для костра.

Я на какое-то время забирался в свою индивидуальную палатку, полежал, отдыхая, а когда выбрался их нее, то с удивлением обнаружил — бомж без бороды и усов, и волосы на голове укоротил, теперь можно было определить его возраст — за пятьдесят, как и мне.

— Ты что, побывал в парикмахерской? — поинтересовался я, к нему подойдя.

— Мне бритву дали. И ножницы, — похвастал он.

Я хотел спросить: разве у тебя усы и борода были не приклеены? Да вовремя вспомнил — мне разоблачать резидента нельзя.

Со мной он деловой разговор не начинал, значит, выполнял данную ему бандитами инструкцию — я не должен знать, кто он на самом деле, станет за моими действиями скрытно наблюдать, как пообещал главарь банды, франт.

Его расспрашивали в основном после ужина.

До чего же начальник близорукий человек! — я продолжал удивляться.

Так и Ольга, без совета с которой Петухов ничего не предпринимал, дальнозоркостью не отличалась, причину этого я мог объяснить лишь тем, что дядька начал уделять ей повышенное внимание. Хотя резидент носатый, сутулый, а страшным не был, и не старик. И он оказался отличным артистом, догадался нарвать букетик диких цветов и преподнёс даме, при этом галантно расшаркался, говорил комплименты, старался поцеловать даме руку, можно подумать, что перед вами джентльмен, причём позапрошлого века, когда дворяне ради защиты чести, ради женщины стрелялись на дуэли. Ольга хотя бы задала себе вопрос: способен ли на благородные поступки бродяга с пятнадцатилетним стажем, каким он себя рисовал?

Он о себе рассказал: два месяца тому назад покинул Магадан. Большинство бомжей на летний период расползаются по колымскому краю. Зимой он обитал в подвалах городской канализации, осматривал помойки в поисках продуктов и вещей, наверняка воровал, хотя в этом не признался.

После того как Ольга забралась в свою палатку, то дядька поразил всех — исполнил арию из какой-то оперы, встав перед входом в палатку на колено, прижимал руку к груди, как настоящий выступающий на сцене артист, изображающий безумно влюбленного, готового ради своей возлюбленной на подвиги и любые жертвы. Он признался: прежде занимался в вокальном кружке при заводском клубе. Ему советовали поступать в музыкальное училище, да… Он не один раз изображал смущение.

Тридцатипятилетней женщине ухаживание нравилось, появился кавалер, не отходивший от неё ни на шаг. Вообще-то, хотя она была женщиной строгой, волевой, однако была способна и подурачиться, посмеяться, тогда её серые большие глаза становились веселыми, теплыми, улыбка красила лицо. Иной раз она боролась с рабочими — с Сергеем и Константином. Парни шаловливые, в головах ветер, так о таких людях говорят, жили сегодняшним днем, приставали к даме ради развлечения, играючи. Их же она по утрам вытаскивала за ноги из палатки и обливала водой, и поступала так не только для того чтоб быстрее поднять лежебок, из-за озорства. Эти парни были членами банды, как я стал тогда догадываться. Их арестовали за четыре дня до нашего отъезда из поселка, теперь сидели в камере отделения поселковой полиции, должны отправить в Магадан, где и будет решаться судьба, вот почему в отряде осталось только шесть душ.

Разговор начальника и Николая Николаевича я подслушал случайно, как раз в тот вечер, после ужина покинув лагерь. Лоток для промывания золота не захватил, как делал обычно, хотелось лишний раз обдумать ситуацию, и чтоб этому не мешали, и надеялся, хотя и слабо — бандиты где-то рядом, по каким-то причинам пока ничего не предпринимают, выйдут ко мне, что-то сообщат, тогда мне станет понятнее, как лучше действовать.

Я уже возвращался, примерно полчаса спустя, когда увидел — приятели направлялись из лагеря по долине в мою сторону. Встречаться с ними не было ни малейшего желания. Я опустился на коленки, заполз за ближайшие кусты кедрового стланика.

И надо же такому случаться, они остановились недалеко от меня.

Как я и предполагал, старик считал: найденного дядьку нужно снабдить продуктами и отпустить на все четыре стороны. Либеральный же начальник говорил: так поступать бесчеловечно. В ответ услышал: нормальный человек в такую глушь не заберётся, хорошо, если бомж только сворует и сбежит, либерализм может нам дорого стоить. Петухов продолжал не соглашаться, вспомнил рассказа Джека Лондона «Любовь к жизни» — человек пытался выбраться к людям, вокруг глушь, тундра. Он так же сказал, что после ареста наших рабочих — Сергея, Константина и Клавдии народу осталось всего шесть душ, в маршруты обязаны ходить парами, не хватает как раз одного человека… Работяг и повариху арестовали за четыре дня до нашего отъезда из поселка, как я начал догадываться, парни были членами банды, теперь сидели в камере поселковой милиции, отправят в Магадан… Начальник сказал, что ему и прежде доводилось принимать на работу бомжей, которые не имели и паспортов. Старик не соглашался, говорил, что Петухову до сих пор везло, бродяги оказывались только пьяницами, может попасться и убийца, с найденного придется не спускать глаз. Беда нашего поколения в том, что многие из нас многие из нас до сих пор не могут вжиться в теперешнюю действительность, Петухов один из таких. Нас учили: мы не должны забывать о долге, о человек, о моральных принципах. Кто их сейчас придерживается? О них говорят политики, и то не часто.

Мне хотелось подняться в рост, не очень прилично, если эти двое обнаружат меня, вот только выдавать свое местонахождение нужно было раньше.

Старик не первый раз высказывался не лучшим образом о теперешней действительности. Похоже, он понимал: в нашем обществе произошли изменения и с этими изменениями нужно мириться, их придерживаться, даже если они не нравятся, неудивительно, что он критиковал своего консервативного дружка. Понимать-то он понимал, а сам…

Расскажу, как между мной и стариком установились не лучшие отношения, с первой же нашей с ним встречей.

Он прилетел к нам позднее, отряд уже работал, в местах не диких, меня послали на вездеходе за ним на Магаданский аэропорт. Я купил десяток бутылок водки.

— Алкоголик? — спросил старик, наблюдая, как я помещаю бутылки под водительское сидение.

Мне захотелось послать его куда подальше. Однако решил лишь слегка пошутить.

— До сих пор алкоголиком меня никто не считал… Этот продукт можно выгодно продать, когда будем проезжать мимо всеми забытого посёлка.

На самом же деле несколько бутылок попросила купить Ольга — будем отмечать дань рождения начальника, и заберёмся в дикие места, самому пригодятся.

— Значит, вы спекулянт.

Голос резкий, слова не говорил — рубил, и продолжал глядеть на меня как на преступника.

Я и на этот раз постарался скрыть возникшие к старику чувства. Но с какой стати он меня учит!

— Вы, похоже, отстали от жизни. Это прежде такая деятельность считалась спекуляцией, преследовалась, теперь наоборот всячески приветствуется, называется бизнесом. Любой торговец продает не то, что сам производит. Купил товар и я, почему бы не продать, не получить прибыль.

Старик промолчал, от машины отошёл, враждебно сжимая губы, будто ему даже находиться со мной противно. В кабину рядом со мной не сел, демонстративно забрался в кузов.

Несколько дней спустя мы задержись на сутки в посёлке, двое молодых местных жителей — молодожёны, — упросили перевезти холодильник, диван из одного дома в другой, устраивали себе гнездо. Старик застал меня за этим занятием.

— Как вы смеете использовать неличный транспорт, зарабатывать для себя деньги в рабочее время!

— Откуда вы знаете, что я зарабатываю?

— Такие, как вы, только и стараетесь этим заниматься.

На этот раз я не сдержался:

— Да пошёл ты куда подальше!.. Если уж очень хотите, то расход бензина могу оплатить из своего кармана…

Я и старик по-разному смотрели на жизнь.

А вот неприязненное отношение к подобранному бродяге и желание от него избавиться у меня и старика совпадали, хотя он не мог даже предположить, кто этот тип на самом деле.

Я собирался идти на встречу с незнакомым мне бандитским боссом.

Подвёл начальник — заставил нас заниматься наведением порядка в нежилом доме, самом крайнем в посёлке, в котором нам разрешила на неделю поселиться местная власть

Знакомого малого я заметил около восьми. Он издали поманил меня пальцем, подзывая. Работу закончили, я мог отлучиться.

Подойдя к малому, я извинился, сказал, что постараюсь встретиться с боссом завтра, пускай назначит время.

— Ты, видимо, плохо меня понял. Сегодня наш босс может и простит тебя, в следующий раз даст команду, и мы напомним — ты не из железа, человеческие кости легко ломаются. Следуй за мной.

Мне угрожали, что не понравилось. Однако я не забывал, с кем имею дело, лучше поберечь свои эмоции для более подходящего раза.

Малый подвёл меня к известной мне «Ладе». Намереваясь в неё забраться, я нагнул голову и замер, разглядев: на заднем сидении возвышался громила с аршинными плечищами, с малоподвижными и мелкими глазками на широком, как суповая тарелка, лице. Подбородок у боевика массивный, губы сжаты, как у быка, всегда готового к бою, коротко подстриженные волосы усугубляли впечатление, что лобовая кость удивительно крепкая, пуля от нее отскочит, за костью пустота.

Мне разом расхотелось куда-либо ехать. Правда, я сообразил, что лучше проявить вежливость.

— Знаешь, я всё же встречу перенесу, есть срочное дело.

— Свои пожелания будешь высказывать на том свете в окружении ангелов, если тебе всевышний предоставит такую возможность, не сразу упечёт в ад. — Он не забывал улыбаться, пригласил: — Прошу, пан, садитесь.

Видя, что я колеблюсь и не двигаюсь с места, он уговаривать не стал — неожиданно ударил кулаком меня в солнечное сплетение. От резкой боли меня перегнуло пополам, придти в себя не успел, мою руку ловко скрути за спину, с силой толкнули в спину — я ввалился в машину головой вперёд, задев плечом дверной косяк. Громила с мрачной наружностью обхватил меня за печи и втащил в кабину.

Это слишком! Забываясь, я сгоряча намеревался отбиваться кулаками, да тесно, не размахнуться. К тому же, вовремя опомнился, вспомнив, с кем имею дело, мою отвагу оценить будет некому.

Отодвинувшись от громилы подальше, я застывшим взглядом смотрел на затылок сидевшего за рулём малого, с агрессивным желанием не распрощался, так сжимал напрягшиеся пальцы, что отросшие ногти до боли вминались в мякоть ладоней.

Остряк снова начал шутить:

— В священном писании сказано: ударили по правой щеке — подставь щеку левую…

В центре колымского поселка меня заставили вылезти из машины и повели — один бандит впереди, другой, громила, сзади. Посёлок такой, что усиливал охватывавшие меня негативные чувства, — многие дома в два этажа, если их и ремонтировали, то во времена социализма, вид имели неприглядный, наверняка жившие в них последним словом ругали местную власть. И кругом ни одного посаженного деревца, пыльно, голо, словно посёлок строили для заключенных, не для нормальных людей, только забыли окружить колючей проволокой. Сказывалось, что посёлок находился на шестьдесят второй северной параллели, Колыма, зимой зверские холода, лето короткое и неустойчивое, не до красоты, не до благоустройства территории.

Перед дверью нужной квартиры на втором этаже малый обыскал меня, прощупав всего. Я и эту выходку стерпел.

Открыл мужчина лет сорока с хорошей спортивной фигурой, с модно уложенными русыми волосами. Судя по уверенному и внимательному взгляду, он знал себе цену и не глупый. На мужчине белоснежная безрукавка, короткие шорты тоже светлые, благодаря ним выделялись стройные загорелые ноги, такое впечатление, что он недавно прилетел с Итальянской Ривьеры или с Канарских островов, где не один час провёл на пляже.

— Проходите, — вежливо пригласил франт.

И он рукой подал знак своим молодцам, чтоб заходили тоже.

Квартирка двухкомнатная, малогабаритная, на окнах простенькие занавески, мебель обывательская. Судя по всему, квартира принадлежала людям среднего достатка, уехали куда-то, «добропорядочная организация» арендовала помещение.

— Жаль, что вы не пришли ко времени, как я просил. Или вас плохо информировали?

Задав такой вопрос, босс посмотрел на малого. Тот нисколько не смутился, сказал: сделал так, как ему велели, и об этом докладывал.

У меня настроение оставалось прежним, не мог простить насилия над собой, даже на босса поглядывал враждебно, не имел ни малейшего желания оправдываться, тем более не собирался лебезить, пускай франт видит — перед ним не собираются ползать на коленках, по своему жизненному опыту знаю — волевые люди уважают такого же противника.

— Мне известно о вас все, как и обстоятельства, заставившие бежать из столицы. Буду краток: вы нужны мне, кое-что хочу вывезти, не из этого посёлка, из мест, куда как раз направится ваш отряд.

После испытанного насилия, я окончательно понял — нужно отказаться от заготовленного для меня бандитами предложения, только не стоило говорить об этом сразу, открыто.

— В отряде есть начальники, толкуйте с ними… Вот если вам необходимо отремонтировать машину, любой марки — я готов, работаю быстро и качественно. Правда, аппаратуры у меня здесь нет, провожусь дольше обычного, но сделаю… Я частный предприниматель, работаю по вызову, жена диспетчер, сидит на телефоне. У кого-то в дороге отказал двигатель, сам не справляется, звонит мне на квартиру, жена сообщает, немедленно выезжаю. Бывает, вызывают и на место аварии. Свой бизнес рекламирую по Интернету. Кое-кто по Интернету же объявляет мне благодарность, служит для меня рекламой. Клиентов хватает.

— Ремонтировать машины нам не надо.

— Обращайтесь к начальникам, я повторяю снова.

— Договариваться с вашим Петуховым бесполезно. О нём можно сказать — человек из прошлого, положительный во всём: хороший семьянин — имеет четверых детей, — политика его не интересует, за деньгами не гоняется. А вы… Подходящая для нас кандидатура — во времена социализма сидели, в девяностые годы, когда развалился Советский Союз, были в банде.

— Ну, не в банде, — я даже слегка сконфузился и непроизвольно начал тереть ладонями бока штанов, — организация занималась не совсем законной деятельностью, так правильнее сказать… Работал автомехаником в таксопарке, платить перестали, кругом развал, в зоне, где сидел, я подружился с одним, разыскал меня, взял в свою команду. Я был у него личным водителем, и автомехаником, если надо.

— Не прибедняйтесь, вы участвовали и в основных делах команды — запугивание клиентов, борьба с конкурентами, отношения выясняли и с применением оружия. То время называют бандитским капитализмом… Между прочим, водитель, который должен был работать в отряде, мой человек. Я позволил вам занять его место только потому, что не сомневался — с вами договорюсь. Помимо вашего прошлого мне понравилась и ваша предприимчивость. Вам необходимо было из Москвы исчезнуть и этого добились, применив, между прочим, по отношению к моему водителю недозволенный метод.

Я снова слегка смутился, заюли глазами.

— Так получилось. Этого не хотел.

— Короче, вы станете выполнять то, что прикажут мои люди. Операция будет протекать так, что никто не сможет вам мешать, в том числе и начальники.

Мне захотелось спросить: как вы намереваетесь это организовать — отправите всех людей отряда на тот свет? Тогда, извините, я тем более не с ними. Но говорить такое не следовало. Всё ещё надеясь — удастся не работать на бандитов — я решил проявить дипломатию.

— Мы заберёмся в глухомань, где обитают лишь горные бараны, может медведи. Откуда там взяться вашим людям?

— В нужнее время узнаете, — объяснил франт, моему вопросу не удивившись, — отказываться не пытайтесь. И предупреждаю: мои люди будут следить за каждым вашим шагом. Если начнёте лукавить — не позавидую вам, теперь вы кое-что знаете, и расставаться с вами, дружественно пожав руку, было бы легкомысленно. И не забывайте: у вас семья — жена, сынишка, должны думать, чтоб с ними ничего не случилось. Могу только сказать: я заинтересован, чтоб сотрудники отряда вернулись из экспедиции целыми и невредимыми, кровь мне не нужна и, надеюсь, так и случится. Это будет зависеть и от вас, от вашего поведения, выполняйте то, что вам скажут… Михаил, доставь его на их базу, — приказал он своему бандиту.

И он прошел в смежную комнату, показывая, что кончает разговор со мной.

Малый, бандит, открыл дверь и ждал, когда я покину квартиру.

Франт прилетел из Москвы, мне окончательно стало ясно, банда не местная, московская. Судя по манерам этого человека, как культурно разговаривал, обучался в университетах, может законам права, сейчас как раз такие чаще всего и возглавляют «добропорядочные организации», не воры в законе, как прежде, приветливо улыбается, голос вкрадчивый, наверняка сердце изо льда. И стало так же ясно: попал в скверную историю, придется смириться, иначе…

— Вот на тебя посмотреть, внешность такая, что кажется — создан для великих свершений, боец, а внешность вещь обманчивая, на самом деле ты обычный обыватель, и работу выбрал цивилизованную — ремонтируешь автомашины. Тебя босс взял не только потому, что ты сидел, в девяностые годы был в организации занимавшейся и нелегальной деятельностью, учел так же и твой обывательский недостаток — ты же струсил, из организации своего друга сбежал. Исходя из этого, босс предполагает: сейчас не решишься своевольничать, будешь действовать так, как велит он, — заметил малый, ведя меня к своей «Ладе». — Хотя в те годы и правоохранительные органы захромали, всё равно кое-кого ловили, судили, сажали. И приходилось то и дело хоронить кого-то из своих бойцов, ты побоялся — могла дойти очередь и до тебя. Ведь так?

— Ну, не струсил, а… голову на плечах имел, не хотелось голову терять, называй обывательщиной или как хочешь. И минули годы застоя, можно было иметь нормальную работу.

— Сейчас со своим другом встречаешься?

— Приглашает меня на свой день рождения.

— Отмечает его в шикарном холле. Так?.. А каким образом ты влип, что пришлось бежать сюда, на Колыму? И откупиться не смог.

Оказывается, завербовавшим меня не всё было известно. Однако я не собирался рассказывать, как меня посетил представитель банды, занимавшейся обиранием и некрупных бизнесменов.

На следующее утро долговязый дядька не ухаживал джентельменски за Ольгой, как накануне, теперь к ней настойчиво приставал, вместо того чтоб готовить завтрак. Его в тот день назначили дежурным.

После ареста в поселке и поварихи Клавдии и неудачной попытки завербовать повариху из жителей местных готовить еду хотели поручить мне, обещали дополнительно платить. Я отказался, сославшись на то, что никогда не занимался кулинарными занятиями, мою стряпню вряд ли кто-то станет кушать. В результате главным поваром пришлось стать Ольге, для остальных людей отряда, кроме начальника, установили график дежурства. Ольга до того деятельная женщина, что согласилась с новыми, дополнительными для неё обязанностями. И вот в то утро дежурным назначили «новый кадр».

Вместо того чтоб помогать Ольге, дядька при любой возможности хватал женщину за руку, пробовал обнимать, что-то говорил, возможно, признавался в неожиданно вспыхнувшей любви. Даже казалось, он готов оттащить Ольгу от лагеря и изнасиловать, раз она от его притязаний отказывалась, хотя, конечно, попытка окончилась бы для него позором, он только длинный, похвастать силой не мог, тем более имел дело с физически мощной женщиной. Это видели все. Не вмешивался и начальник, хотя обязан был навести порядок. Он имел привычку ходить вблизи лагеря с отсутствующим взглядом — слегка тронувшийся из-за любви к своей профессии, так о нём можно сказать, — и в то утро до завтрака вышагивал туда и обратно в стороне от палаток, никого не замечая, обдумывал и решал геологические проблемы.

Ольга привыкла, чтоб считались с её интересами и желаниями, тут вдруг без стеснения добивались близости с ней, причём в присутствии людей отряда. Только вначале она думала — кавалер шутил, затем стала бить распоясавшегося ухажера по рукам, отталкивала и всё больше раздражалась. Наверняка она запоздало сожалела, что вчера чуть ли не заигрывала с дядькой. Наконец, когда насильник попытался обнять её в очередной раз, она, окончательно рассердившись, с такой силой толкнула наглеца, — это сделать могла, — что тот беспомощно замахал руками, пятясь задом, не устоял на ногах, плашмя повалился на куст кедрового стланика, рассёк о ветки щеку.

Какое-то время дядька не поднимался на ноги, только сполз с куста, болезненно морщился и осторожно прикасался пальцами к повреждённому месту, затем пригрозил:

— Всё равно будешь моей.

— Тебе только вначале придётся меня убить.

Ольга молодец, ответила достойно, и хотя с неприязнью смотрела на ухажера, а пошутила, даже изобразила на лице усмешку.

— И убьём.