Бесплатный фрагмент - Из жизни гражданского летчика

Документальная повесть о жизни гражданского

лётчика. Книга первая. Часть первая.

В начале 1945 года, незадолго до окончания Великой Отечественной войны, приказом главнокомандующего почти все лётчики истребители, в том числе и мой отец Баршт Абрек Аркадьевич, Герой Советского Союза, Гвардии майор авиации, были отозваны с фронта. Германского Люфтваффе уже не существовало и у истребителей совсем не стало работы. К сожалению, им, как победителям, не пришлось застать окончание войны в Берлине и они вернулись в свои авиационные части в тылу.

Командование военно-воздушных сил, заботясь о дальнейшем развитии и укреплении нашей авиации, организовало массовый призыв лётчиков, соответствующих определённым требованиям, в высшие авиационные учебные заведения. По частям была разослана разнарядка и многие смогли воспользоваться этой возможностью. Мой отец написал рапорт на поступление в Военно-воздушную академию имени профессора Жуковского, она находилась в посёлке Монино под Москвой. Рапорт удовлетворили, отец стал слушателем командного факультета академии. Фронтовиков принимали без экзаменов. Была организована особая группа слушателей, в которой был трижды Герой Советского Союза Кожедуб Иван Никитович, два дважды Героя и остальные просто обыкновенные Герои, среди которых оказался и мой отец. Иван Никитович, не страдая особыми комплексами, иногда шутил: «Какие вы герои, вот я настоящий герой».

Отец был участником исторического Парада Победы 24

июня 1945 года на Красной площади в Москве. Этим воинам, сумевшим пройти горнила тяжелейшей войны и чудом оставшимся в живых, досталась вся слава победителей.

Ликование народа после Победы над фашистской Германией продолжалось ещё долго после 9 мая. Фронтовику нельзя было спокойно пройти по улицам Москвы, бывало, что встретив военного увешанного наградами, а тем более Героя Советского Союза, его окружали, приветствовали, обнимали и даже качали, подбрасывая в воздух.

Примерно в это время они и познакомились, моя мама красавица, студентка факультета иностранных языков Московского педагогического института, которой был двадцать один год и отец двадцатишестилетний майор, Герой Советского Союза, лётчик фронтовик. Как было не влюбиться друг в друга, ведь была весна 1945 года. Летом они поженились, а через девять месяцев, согласно всем законам природы, родился сын небольшого веса, слабенький, ведь послевоенные годы были ещё голодные, но, слава богу, здоровый, его назвали Володя, который сейчас спустя многие годы пишет это повествование. Мама продолжала учиться и растить сына, ей помогала её мать, моя бабушка Мария Павловна, а папа в то время участия в этом практически не принимал, так как Академия учебное заведение закрытое, и виделся он с семьёй только по выходным и то не всегда.

Закончили учиться мои родители в сорок девятом году

почти одновременно и отца определили командиром авиаполка, в то время новейших самолётов МиГ-15 в город Станислав, на западной Украине, сейчас он называется Ивано-Франковск. Мама забрала меня и поехала вместе с отцом. Жили мы в казённой квартире в центре города, аэродром находился недалеко на окраине Станислава, и отец всё время проводил на полётах или учениях. В то время западная Украина была очень неспокойным местом, в лесах прятались недобитые бандеровские фашисты, они совершали диверсии, охотились на советских офицеров, терроризировали местное население, поэтому все военнослужащие были вооружены личным оружием, а офицеры ходили под охраной двух солдат. Жёнам офицеров вообще нельзя было выходить на улицу без охраны, да мама и не выходила никуда одна.

У нас была домработница из местных, очень хорошая добрая женщина она покупала всё на рынке и помогала маме по хозяйству. К тому времени мне исполнилось четыре года, и я уже кое-что начал понимать и поэтому помню некоторые эпизоды той жизни.

Примерно к пятьдесят третьему году с этими бандеровскими недобитками было практически покончено, однако, потом Никита Хрущёв по амнистии 1955 года выпустил на свободу «граждан сотрудничавших с оккупантами в период Великой отечественной войны», то есть полицаев, бандеровцев, власовцев, предателей и прочих коллаборационистов. Они расползлись и затаились на своих местах, а сейчас, видно опять настало их время, и на свет в наших бывших Советских, как говорили «братских», республиках повылезали их внуки и правнуки, которых они тихо воспитывали в лютой ненависти к России.

В 1950 году летом наша семья выросла, родился мой брат Костя, в дальнейшем он не пошёл по стопам отца, как я, он добился прекрасных результатов в совершенно другой области. Сейчас он известный учёный, доктор филологических наук, профессор, ведущий научный сотрудник Института русской литературы Российской Академии Наук. Так что в свидетельстве о рождении у него написано, что он родился в городе Станислав, теперь этого города уже нет, да и Ивано-Франковск тоже за границей.

В конце 1952 года мы находились в Москве, отец готовился к переводу на службу в Китайскую народную республику, в город Дальний, сейчас Далянь, совсем рядом с Дальним находился известный Порт Артур. Наши лётчики направлялись для помощи Китайским лётчикам в Корейской войне. Китай и СССР были на стороне Северной Кореи, а США на стороне Южной, то есть фактически, мы воевали с американцами, и эта война была в самом разгаре. В то время было заключено соглашение с КНР о совместном использовании этого района войсками обеих стан.

Только в 1955 году, когда Хрущёв окончательно испортил отношения с Китаем наши войска ушли оттуда навсегда, оставив Порт Артур, прекрасную военно-морскую базу Тихоокеанского флота, которая существовала ещё с 1898 года в Российской Империи.

Отец уже собирал чемодан, чтобы отбыть к новому месту службы, мы с мамой пока оставались в Москве и жили вместе бабушкой в небольшой комнате в коммунальной квартире на улице Горького, Дегтярный переулок, дом 2, это дом, где я родился. Здание не сохранилось, сейчас там построены какие-то офисы, потом, правда, бабушка в середине пятидесятых переехала в дом 5, напротив, он и сейчас существует, в нашей квартире, теперь тоже офис какой-то фирмы. Но папе пришлось задержаться с отъездом, потому что произошло трагическое событие, потрясшее всю страну.

Москва. С бабушкой Марией Павловной и мамой на нашей квартире в Дегтярном переулке дом 2. После переезда из города Станислав.

Сталин умер пятого марта 1953 года, это событие мне, тогда уже шестилетнему ребёнку врезалось в память так, что

хотя и прошло столько времени, я помню очень подробно каждую деталь этих дней. Гроб с телом Сталина находился в Колонном зале Дома Союзов и потоки людей со всей Москвы стремились туда, чтобы проститься с «вождём всех народов». Улица Горького, и все другие улицы, ведущие в центр города, были полностью заполнены людьми просто не представлявшими себе дальнейшую жизнь без «великого вождя» с именем которого страна жила столько лет. Многие и мужчины и женщины искренне плакали, не сдерживая слёз. Основные улицы, ведущие к центру, на каждом перекрёстке были перегорожены военными грузовиками, стояли цепи солдат, которые пропускали народ группами, чтобы от огромной, надвигающейся толпы никто не пострадал. Всё равно жертв не удалось избежать и много людей получили травмы, были и те, кого затоптали в толпе насмерть. Кто-то чтобы обойти кордоны пробирался проходными дворами, по крышам домов, любыми способами стремясь к цели.

Я всё это видел своими глазами, потому что сидел на

плечах отца, и держался за его фуражку, он решил взять меня с собой, хотя мама возражала, волнуясь, что с нами что-нибудь случится. От Дегтярного переулка, где мы жили, это между площадью Маяковского и площадью Пушкина до Дома Союзов двадцать минут ходу, в этот раз получилось намного дольше. Отца, как Героя, на всех кордонах пропускали без задержки, и мы добрались до Дома Союзов, за два с лишним часа. На подходе к Дому Союзов уже не было давки и поток медленно продвигался ко входу. Отец снял меня с плеч, и я пошёл с ним рядом, держась за руку. Внутри люди проходили по двое, так что он опять взял меня на руки, чтобы мне было всё видно. Сталин лежал в гробу в маршальском мундире и показался мне неестественно огромным. Рядом стоял почётный караул из членов правительства. Многие люди не сдерживались и плакали, мне кажется, что у меня тоже тогда, как у всех, потекли слёзы.

После похорон был четырёхдневный траур. Не работали

заводы, фабрики, учреждения, не ходил городской транспорт. Улицы были пустые, дворники тоже не работали, хорошо помню, что везде валялись галоши, поломанные зонтики, перчатки и другие утерянные вещи. Я тогда ещё многого не знал и не понимал, и не мог предположить, что не все плакали от горя и, что были люди, у которых текли слёзы радости.

Траур закончился, и отец улетел к месту нового расположения. Из Москвы до Владивостока можно было ехать и поездом, но это заняло бы одиннадцать дней, а на новейшем тогда транспортном самолёте ИЛ-12, примерно, двое суток или чуть меньше, правда, с множеством посадок для заправки и смены экипажей, многое зависело от погоды по маршруту и в аэропортах. Из Владивостока уже на военном транспортном Ил-12 или Ли-2 до города Дальний на территории Китая. С самого начала мама хотела поехать вместе с отцом к месту его новой службы, но он не согласился, ведь нужно было оценить обстановку, более того, необходимо было разрешение командования. Однако, наша мама, как настоящая «жена декабриста» решила следовать за отцом на самый край света за десять тысяч километров от родной Москвы и добилась своего, примерно через полгода было получено разрешение выезжать в Китай. Сказать по правде, это был настоящий поступок, поехать на другой конец света, да еще заграницу, где идёт война, с двумя маленькими детьми. Брату Косте было всего два годика, да и у меня уже такой возраст, что нужен глаз да глаз. Отдельно нужно будет сказать о криминальной обстановке на железной дороге в то послевоенное время.

Прошло немало времени, и многое забылось, но некоторые особенно яркие эпизоды у меня шестилетнего ребёнка врезались в память на всю жизнь. На Ярославском вокзале нас провожала бабушка Мария и папин фронтовой друг, помню только, что его фамилия была Храмов, очень симпатичный человек, который всегда помогал нашей семье. Вещей было немного, всего два чемодана, наверное, только самое необходимое из одежды и для маленького ребёнка. Помню, как поезд отходил и все махали друг другу руками, прощаясь, а бабушка плакала, утирая слёзы.

Замелькали пригороды Москвы, а я долго ещё стоял в проходе напротив нашего купе, прижавшись лбом к прохладному стеклу, и молча, наблюдал, сменяющие друг друга пейзажи, это стало моим любимым занятием на эти одиннадцать дней нашего путешествия через всю страну. Мама оплатила отдельное купе до самого Владивостока, чтобы в течение всей длинной поездки к нам никого не подселяли. Вагон был полностью заполнен, и свободных мест не было, в соседних купе ехали в основном военнослужащие, было много морских офицеров, направлявшихся к месту службы на Дальний восток, некоторые были с семьями. Довольно быстро все познакомились и помогали друг другу, с особым уважением офицеры относились к маме, когда узнали, что она едет к своему мужу в дальний гарнизон за тысячи километров.

Сейчас трудно себе представить, что творилось на железной дороге в то послевоенное время. Если кто помнит

фильм «Холодное лето 1953 года», так это было то самое лето. Амнистия Берия, как и последовавшая сразу за ней амнистия Хрущёва были элементами борьбы за власть и ничего общего с реабилитацией невинно осуждённых не имела. Воровские шайки сопровождали поезда дальнего следования по всему маршруту. Какие-то подозрительные люди проходили по вагонам. Беспризорные дети и подростки ехали на крышах вагонов и в инструментальных ящиках под вагонами, были случаи гибели под колёсами поезда. Почти каждый день проходили слухи, что кого-то ограбили и даже были случаи убийства.

Ещё мне запомнились покалеченные воины без ног и рук, в выгоревших гимнастерках или даже офицерских кителях без погон, но часто с медалями и орденами, которых я видел при остановках поезда на перроне, они не просили, но им подавали, кто сколько мог. Иногда они как-то проникали в поезд, особенно мне запомнился воин-инвалид без обеих ног с обгоревшим лицом, он передвигался, отталкиваясь руками на маленькой платформе с колёсиками, привязанной к остаткам ног.

На его солдатской гимнастёрке было несколько медалей. На груди висела маленькая гармошка, он останавливался и красивым голосом пел военные песни, аккомпанируя себе. Ему подавали деньги, и мама дала мне рубль, чтобы я отдал его несчастному инвалиду. Эти люди потеряли всё: и родных, и близких, и дом, и здоровье, их было много и всё это выглядело как незажившая кровоточащая рана прошедшей ужасной войны.

Питаться в пути можно было в вагоне-ресторане, но ходить туда нам не было возможности. По вагонам ходили громкоголосые тёти от ресторана в белых фартуках с огромной корзиной в одной руке, в которой была свежая выпечка, пирожки с разной начинкой и много чего ещё, а в другой руке были судки с горячими первыми и вторыми блюдами, был даже компот или кисель. Всё это издавало такой аромат, что мне сразу хотелось есть. Поезд, делал много остановок в пути на станциях и полустанках там, где он стоял несколько минут, можно было сбегать в станционный буфет и что-то купить. В то время на всех остановках к поезду подходили местные жители, предлагая всякую еду, что могли предложить по сезону. Например, горячую отварную картошечку, отварную курицу, вяленную и копчёную рыбу, яйца, молочные продукты, квашеную капусту, солёные огурцы, помидоры и многое другое. Мама иногда просила кого-нибудь из попутчиков, чтобы они купили необходимые продукты, например, молоко или творог для ребёнка. В районе Байкала к вагонам приносили омуля холодного и горячего копчения, а так же отварного и жареного только что приготовленного ещё тёплого. Для того чтобы описать это путешествие которое отложилось в моей памяти на всю жизнь, нужна, наверное, целая книга, но у меня совсем другая задача, поэтому я рассказываю только о некоторых, на мой взгляд, самых интересных эпизодах.

Поезд проходил через множество туннелей вдоль озера Байкал, слева раскинулась необозримая гладь великого озера, справа крутой обрывистый берег. В одном месте он сильно сбавил ход и по местному радио объявили, что с правой

стороны пассажиры могут увидеть памятник Иосифу Виссарионовичу Сталину вырубленный из скалы. Я его хорошо разглядел, он произвёл на меня большое впечатление своим огромным размером. Об авторах монумента тогда ничего не говорили. Как стало потом известно, его делали двое заключённых, которые после окончания работы получили свободу. Памятник потом разрушили, как все памятники вождю народов после, так называемого, разоблачения Хрущёвым культа личности Сталина.

Помню, как переправлялись через Амур в районе Хабаровска на пароме, железнодорожного моста тогда не было, состав частями по рельсам завели на паром, переправа заняла несколько часов. Такой широкой реки как Амур, я ещё никогда не видел, казалось, что это море, да и огромное судно под названием паром я видел впервые. Оставалось совсем немного, около суток пути до Владивостока. Наконец, закончился первый этап этого путешествия через всю страну, во Владивостоке нас встречали папины школьные друзья, ведь он когда-то учился и оканчивал школу №1 в этом городе, кстати, в музее школы и сейчас есть стенд посвящённый отцу. Остановились мы у дяди Юры Сидорова, лучшего папиного школьного друга, а через два дня уже уходил наш поезд, следовавший в город Дальний, сейчас он по-китайски называется Далянь. Дорога до города Дальнего почему-то совсем мне не запомнилась, хотя она заняла больше суток, по территории Китая, помню только, само прибытие на место.

Папа встречал нас на перроне, в стороне стояли два

солдата, видимо, чтобы грузить багаж, но багажа было немного, они подхватили два наших чемодана и куда-то понесли. Мы обнимались и радовались встрече, ведь все успели очень соскучиться. Отец взял нас с Костей на руки и понес к машине, мама шла рядом, держа отца под руку. Машина стояла недалеко от платформы, это был американский военный Додж «три четверти», оборудованный под пассажирский вариант с брезентовым верхом, так что все прекрасно разместились, отец сам сел за руль.

Доехали быстро, я даже не заметил как, потому что смотрел по сторонам, разглядывая красивые пейзажи, сопки покрытые лесом похожие на картинки в книжках про Китай.

Гарнизон был расположен недалеко от аэродрома, с другой стороны взлётной полосы маленькая древня, несколько настоящих китайских жилищ, которые называются фанзами. Гарнизон — это десяток стандартных щитовых домов. Домик состоял из двух квартир, в каждой по две комнаты с кухней и верандой с отдельным входом. Здесь жили офицеры, в основном холостяки по двое в квартире и те, к кому приехали семьи, но таких было немного. Штаб полка и казармы для солдат находились ближе к аэродрому. В одном из домиков мы и поселились всей семьёй.

Отец уже был подполковником командиром полка, то есть, старшим офицером гарнизона и на его плечах была вся жизнь подразделения, не только полёты, но и всё остальное, что касается быта. Хотя мы жили все вместе, папу мы видели редко, он всё время пропадал на работе, не всегда даже приходил домой ночевать, оставаясь на аэродроме. Несколько раз он брал меня с собой, и я здесь впервые близко познакомился с работой лётчиков, смотрел, как взлетают и садятся самолёты, обедал вместе со всеми в офицерской столовой и, может быть, именно тогда подсознательно у меня зародились первые мечты самому стать лётчиком.

Редко, когда у него выдавались выходные, отец бывал дома, и мы проводили время вместе. Запомнились поездки в такие дни в город Дальний по магазинам и на вещевой рынок. Уже тогда в Китае можно было купить всё что угодно, правда, в основном ручной работы, но высокого качества. У мамы долгое время ещё сохранялись красивые платья и изящные туфельки, купленные там. На вещевом рынке, когда мама с папой делали покупки, собиралась огромная толпа китайцев, чтобы поглазеть на нас. Мама покупала дорогие вещи, которые были недоступны простому китайцу, не торгуясь с продавцом, ведь советские люди не умели торговаться, в нашей стране были фиксированные государственные цены.

Правда, и китайцы из уважения не обманывали наших людей. Мы ездили на военной американской машине Виллис с открытым верхом, отец всегда был за рулём сам. Один раз мы все вместе ездили в Порт Артур. Эта поездка особенно запомнилась мне шестилетнему послевоенному ребёнку, которому было всё интересно, что связано с войной, а там было всего этого больше чем достаточно. Береговая черта была укреплена бетонными дзотами со стенами трёхметровой толщины, стояли огромные береговые орудия со стволами такого диаметра, что я свободно смог бы влезть в него. Близлежащие сопки характерной конусообразной формы тоже были укреплены. Вокруг сопки спиралью шла дорога наверх, а на склонах, обращённых к морю, стояли орудия, а на самом верху мощный ДОТ с главным орудием из которого простреливалась вся бухта.

Особо нужно отметить отношение китайского населения к

нашим военнослужащим, тем более к офицерам. Даже при встрече на улице китаец, как правило, останавливался и кланялся до тех пор, пока русские не пройдут, и только потом шёл своей дорогой. Китайцы хорошо понимали, что делают здесь советские офицеры и какую помощь они оказывают их стране, они знали, сколько Советских воинов положили свои головы, освобождая Китай от японской оккупации при разгроме миллионной Квантунской армии. Отец, вспоминая о тех временах, рассказал один интересный эпизод. Когда поступили МиГ-15, необходимо было удлинить взлётную полосу на четыреста метров для безопасного взлёта и посадки реактивных самолётов, но в конце полосы было небольшое возвышение, которое нужно было убрать, чтобы взлётная полоса была ровной. Тракторов и грейдеров не было, никто не представлял, как это можно сделать без техники. Китайские товарищи обратились к населению ближайшей деревни. Они в течение трёх дней непрерывной работы убрали этот холм, вынося грунт в плетённых из прутьев корзинах, по две корзины на коромысле, ловко загружая в них землю обыкновенными лопатами.

Работали и женщины и мужчины наравне, работа прекращалась только в тёмное время суток. Через три дня на полосу уложили специальное металлическое покрытие, и аэродром был готов для эксплуатации новой техники.

И ещё был один случай, характеризующий отношение простых китайцев к Советским людям. Моя мама обронила золотые часики с наборным золотым браслетом, дорогая вещь, которую отец подарил ей на годовщину свадьбы, расстегнулся замок на браслете и они упали где-то, когда мама прогуливалась с братом Костей. Мы все долго искали вещицу, но так и не нашли и уже смирились с потерей. Недели через две в гарнизон пришёл пожилой китаец и, обратившись к первому встретившемуся офицеру, показал находку и на чистом китайском языке с примесью отдельных откуда-то известных ему русских слов, и при помощи жестов объяснил, что кто-то из русских женщин, наверное, потерял эти часы. Ведь никто из местных не мог позволить себе такую дорогую вещь. Все в гарнизоне знали, что часы потеряла моя мама, и китаец вручил их лично ей, при этом кланяясь и что-то бормоча на своём языке. Мама в благодарность предлагала ему деньги, но он наотрез отказался взять. Всё-таки, на прощание удалось уговорить его взять несколько банок советской тушёнки, которой нас щедро снабжали. Для него это было огромное богатство, ведь жили они впроголодь, питаясь только рисом, которого тоже не всегда хватало.

Корейская война, начавшаяся в 1950 году, закончилась летом 1953 года разделением полуострова на почти равные

части, северную и южную по тридцать восьмой параллели, хотя официального окончания войны объявлено не было. На стороне Северной Кореи воевали китайские добровольцы. Уже в 1950 году в Китай прибыла авиационная дивизия, состоящая из двух полков по тридцать МиГ-15 в каждом, под командованием трижды Героя Советского Союза, тогда ещё полковника Ивана Никитича Кожедуба. Все лётчики под видом китайских народных добровольцев, были переодеты в китайскую форму, имели специальные китайские псевдонимы.

На самолёты были нанесены опознавательные знаки Народно-освободительной армии Кореи. В дальнейшем группировка значительно увеличилась. Всего за период конфликта наши летчики в воздушных боях сбили более 1300 американских самолётов, потеряв при этом 355 наших самолётов, причём более половины лётчиков спаслись, выпрыгнув с парашютом, погибли 120 пилотов. Советское руководство прекрасно понимало, что такими силами завоевать и удержать господство в воздухе невозможно, однако дальнейшей эскалации конфликта Сталин не хотел, это могло спровоцировать третью мировую войну. Мы прибыли к месту службы, когда уже было заключено перемирие, и воевать в Корее отцу не пришлось, наши летчики только патрулировали территорию КНР для предотвращения возможных провокаций.

Поскольку военные действия прекратились, наши военнослужащие стали разъезжаться по своим частям и к новым местам службы. Отец получил новое назначение, это был город Советская Гавань. Так что он прослужил в Китае всего около года, а мы с мамой пробыли и того меньше около трёх месяцев и, уже на новое место. Опять мы вернулись во Владивосток.

Отец полетел в Советскую гавань, нужно было заступать на должность командира полка новейших истребителей МиГ-17 и устраивать жильё для семьи, которая пока осталась во Владивостоке, ожидая от него вызова, когда всё будет готово. Времени оставалось мало, первого сентября я должен был пойти в школу в первый класс, ведь мне уже исполнилось семь лет. Мы временно разместились в военной гостинице в самом центре Владивостока, город располагался на невысоких холмах на берегу моря. Мы жили недалеко от центральной площади, на которой установлен большой памятник Борцам за власть Советов. Площадь, кажется, так и называлась и совсем рядом море, бухта Золотой Рог. Прямо здесь в центре города, была купальня с деревянными кабинками, где можно было переодеться и искупаться, вода тогда везде была ещё чистой и прозрачной.

Мы проводили время с дядей Юрой Сидоровым папиным лучшим другом, с которым он учился в школе и его сыном — моим ровесником, они показывали нам город, стояли тёплые дни, и мы даже смогли искупаться в море.

И вот, наконец, недели через две пришла телеграмма, можно выезжать. Поезд отходил рано утром, несмотря на это, Сидоровы пришли провожать нас всей семьёй, мы опять ехали в неизвестность. Никто и предположить не мог, сколько ещё таких переездов по Дальнему Востоку будет в нашей жизни.

Советская Гавань, город, расположенный на берегу одноимённого залива, на западном берегу Татарского пролива, очень удобная во все времена естественная гавань для всех типов судов при всех направлениях ветров. Раньше это место называлось Гавань Императора Николая Первого, но после Гражданской войны в 23 году переименована и носит теперешнее название. Чуть севернее находится известный порт Ванино, крупнейший порт Хабаровского края и, в то время, всего Дальнего Востока. Это место печально известно нам так же из зэковской песни,

«Я помню тот Ванинский порт

И крик парохода угрюмый,

Как шли мы по трапу на борт

В холодные, мрачные трюмы…»

Поезд шёл очень медленно, останавливаясь на каждом полустанке, и почти через двое суток мы были на месте, отец как всегда встречал нас на вокзале. На этот раз мы поселились в центре города, если это можно было назвать городом, в каменном трёхэтажном доме на втором этаже в двухкомнатной квартире. Таких добротных домов в центре было несколько, они очень выделялись на фоне окружавших их в основном деревянных построек. Во всех этих домах в большинстве своём жили военнослужащие с семьями.

В доме было три подъезда по две квартиры на каждом этаже, со всеми удобствами и центральным отоплением, правда, воду для душа и ванной нужно было греть при помощи титана, который топился дровами. Квартира была обставлена казенной мебелью, так что почти ничего покупать было не нужно. В такой шикарной квартире мы ещё никогда не жили.

Школа находилась совсем рядом в соседнем двухэтажном каменном здании. Отличная школа с просторными классами и спортивным залом. Поэтому, уже первого сентября я с букетом цветов стоял вместе с другими первоклашками на утренней линейке во дворе школы, где подняли красный флаг, играл оркестр и после торжественной речи директора школы прозвенел мой Первый звонок.

Жизнь моя в Советской Гавани была насыщена событиями значительными для ребёнка. Главная достопримечательность для мальчишек был морской залив, который все называли бухтой, до берега было совсем близко, метров четыреста и, как только появлялась возможность, мы все мчались гулять «на бухту». В том месте, где мы обычно обитали, берег был крутой, обрывистый, а внизу крупные камни и разбросанные двухметровые бетонные пирамиды, чтобы не размывало берег прибойной волной. Здесь же был заброшенный бетонный пирс, куда когда-то могли причаливать небольшие суда.

Мы ловили рыбу, рыбалка была очень простая, на леске только крючок и грузило, вместо грузила можно было привязать гайку или камешек, на крючок для начала насаживался кусочек хлеба, а на следующий заброс уже кусочек пойманной рыбки. Снасть забрасывалась с пирса метров на пять в воду, и почти каждый заброс был с уловом. Здесь у берега ловилась небольшая рыбка, грамм по 150—200, названий не помню, но иногда попадались и больше — до килограмма, но это если повезёт.

В Китае. Гарнизон. На прогулке всей семьёй в воскресенье.

Особенно интересно было ловить «чилимов», так на местном языке называются креветки. Для этого мы мастерили большой сачок из марлевой ткани на обыкновенной палке около двух метров длинной. Внутри сачка к палке крепилась лампочка, от неё шел провод метров пять по ручке сачка на берег к сухой батарее на пирсе. Места контактов обматывались изоляционной лентой и замазывались пластилином, чтобы не попадала морская вода. Лампочки, провода, батареи, всё это и многое другое можно было в изобилии найти на свалке возле военной части, находящейся поблизости. И вот, как только начинало темнеть, можно было приступать к этой охоте. Зажигалась лампочка, сачок опускали в воду, креветки, привлекаемые светом, сами попадали в сачок, оставалось только их вытаскивать. Каждый подъём десять-пятнадцать штук, так что через полчаса уже набиралось целое ведро. Креветки в тех местах крупные, сейчас такие называют «королевскими», а тогда вполне обычные.

Часто мы разводили костер на берегу, варили их в ведре и объедались так, что придя домой, совсем не хотели ничего есть, за что мама всегда меня ругала, правда, я иногда приносил домой улов и тогда меня не так сильно ругали.

Родители не любили, когда мы ещё маленькие дети убегали на бухту, ведь это было довольно опасное место, очень мощные отливы и приливы на два-три метра обнажали морское дно и там, в ямах оставались крабы, медузы, креветки, рыба и прочая живность, при этом был соблазн туда залезть. Это категорически запрещалось, дно было топкое и неровное, а вода как стремительно уходила, так же стремительно и возвращалась обратно но, слава Богу, ничего плохого с нами не произошло.

Я очень любил, когда папа во время каникул в школе или в выходные брал меня с собой на аэродром, там всё было интересно. Отец на работе был всегда занят. В лётные дни он, обычно, руководил полётами из мобильного командного пункта, установленного на специальном грузовике. На нём вместо кузова оборудовано помещение с прозрачной крышей, чтобы руководителю всё было видно, что происходит на аэродроме и в воздухе над ним, там же находились пеленгатор и радиостанция для связи с самолётами. Часто отец летал сам, иногда на учебном самолёте со спаренной кабиной для инструктора, называемой в авиации «спаркой» с проверкой кого-нибудь из рядовых лётчиков. Папа поручал меня авиаинженеру, который знал меня, был нашим соседом по дому, звали его, по-моему, дядя Коля и он разрешал мне всё. Я лазил в кабину самолётов, стоящих на регламентных работах в ангаре, держался за все ручки управления самолётом и узнал названия приборов, их назначение, разбирался, где рычаги выпуска шасси и закрылков, где «сектор газа», то есть управление двигателем. Было и ещё одно интересное занятие, которое, когда не было полётов, иногда разрешал мне отец. Здесь у него в личном распоряжении тоже был американский автомобиль Виллис с открытым верхом, а на зиму эта машина закрывалась специальной брезентовой крышей.

Уже в семь лет я научился ездить на ней, правда, едва доставал до педалей, так что, чтобы выжать сцепление или нажать на тормоз приходилось привставать с сиденья, крепко держась за руль. Я гонял по рулёжным дорожкам и по лётному полю на краю аэродрома. Но в один прекрасный день я заехал на стоянку самолетов и, не рассчитав торможение, случайно задел руль высоты стоявшего там самолёта ЛИ-2. Повреждение было незначительное и его быстро устранили, но мне после этого было запрещено кататься. Отец никогда не повышал голос на меня, в этот раз, как обычно в подобных случаях, он крепко сжал мою руку в запястье и твёрдо сказал: «К машине больше не подходить». Этого было достаточно, чтобы я всё понял и к этому вопросу больше не возвращался.

Долго на одном месте в то время военные не задерживались, их перебрасывали с одного места на другое по необходимости. И эта необходимость была основным фактором, всё остальное было вторично и не бралось в расчёт, поэтому, уже через год мы всей семьёй переехали в город Корсаков, расположенный на самом юге острова Сахалин, на берегу Анивского залива. В ясную погоду с Анивской косы, то есть, того самого «рыбьего хвоста» острова, через пролив Лаперуза отлично видно вулканы японского острова Хоккайдо.

Запомнился переезд на остров. Отец, как всегда, улетел на место первым, а мы с мамой плыли на пароходе, кажется, он назывался «Якутия», это был немецкий транспорт, полученный после войны по репарации от побеждённой Германии. Пароход по тем временам был отлично оборудован. У нас была уютная каюта со всеми удобствами, отделанная деревом, с туалетом и душевой кабиной.

Правда, всё впечатление испортил сильный шторм, который застал нас в море. Все болели морской болезнью и, даже некоторые моряки, поэтому почти всё время мы провели, не выходя из каюты. Только уже к концу перехода море успокоилось, и можно было выйти на палубу подышать свежим морским воздухом.

Мы поселились в военном гарнизоне недалеко от аэродрома, где располагалась наша часть. Это южнее города в низине, а сам город расположился немного выше. От нашего дома до центра города можно было дойти за полчаса быстрым шагом. Меня пришлось устраивать в новую школу, здесь была только начальная школа и располагалась она в одноэтажном здании барачного типа. Почти все ученики были детьми военнослужащих гарнизона, да и многие учителя тоже были жёнами военных. Я ещё не знал тогда, как много школ мне придётся поменять с этими переездами с одного места службы отца на другое, и это, конечно, сказывалось на качестве моей учёбы.

В Корсакове мы прожили недолго, но в моей детской памяти отложились некоторые особенно яркие эпизоды этого периода. Помню, что зимой с Японского моря пришёл тайфун, сила ветра была такая, что дрожали стены дома. Продолжался он трое суток, и никто не выходил на улицу, а когда закончился, то оказалось, что наш дом занесён снегом по самую крышу, и выйти на улицу невозможно. Нас снаружи откапывали солдаты гарнизона, чтобы открыть двери. В гарнизоне у нескольких складских зданий снесло крыши, они улетели на несколько сот метров, повалило заборы и мы, мальчишки, в общей неразберихе смогли попасть на территорию склада, где набрали специальных авиационных заклёпок, которые взрывались при ударе молотком, они применялись для клёпки на авиационной технике в плохо доступных местах. Поэтому после тайфуна очень долго по всему гарнизону раздавались выстрелы, вся ребятня ходила с молотками и заклёпками. Тут я отличился больше всех, додумался кидать заклёпки в печку и, когда родителей не было дома, мне надоело кидать по одной, я кинул в печку небольшой мешочек с этими заклёпками и закрыл дверцу. Через секунду произошёл взрыв, дверца вылетела, чуть не убив меня, всё в дыму и содержимое печки оказалось на полу. Я, правда, не растерялся и не дал возникнуть пожару, загасив тлевшие угли и поленья. Когда пришла мама, она была в ужасе от того, что произошло, к приходу отца

постарались прибраться, но скрыть следы преступления совсем было невозможно. Я получил серьёзный нагоняй и мне целую неделю не разрешали выходить гулять на улицу. У мальчишек в гарнизоне отобрали остатки злосчастных заклёпок и на этом, наконец, всё закончилось.

Моими обязанностями по хозяйству было ходить за хлебом в гарнизонную пекарню. В пекарне работали солдаты и пекли хлеб для всего личного состава части и членов их семей, в месяц на семью выдавали определённое количество талонов. Примерно через день мама давала мне два талона на буханку белого и буханку черного хлеба, и я шёл в пекарню, это около километра от дома. Обычно, ходил не один, а с кем-нибудь из своих сверстников, которым давали такое же задание. Как сейчас помню тот неповторимый запах свежеиспечённого хлеба. Почти всегда не хватало терпения, мы отламывали от буханки хрустящую свежую корочку ещё горячего хлеба, которая казалась вкуснее любого пирожного. Мама, конечно, ругала меня за это, но не строго, понимая, что удержаться, чтобы не полакомиться было очень трудно. А вообще, верхом блаженства был кусок ещё тёплого душистого белого хлеба намазанного настоящим ароматным сливочным маслом и густо посыпанного сахарным песком.

Ещё, иногда мне давали рубль и посылали на городской

рынок за крабами. Помню, что идти по дороге до города нужно было километра два, потом дорога уходила куда-то вправо в объезд, а дальше нужно было подниматься по крутым деревянным ступенькам вверх, довольно высоко и, здесь, находился этот базар. На базаре торговали рыбой в основном корейцы, а один из них, кроме рыбы, ещё продавал и крабов, когда-то я приходил сюда вместе с отцом и он меня запомнил. Крабы для рыбаков были врагами, ведь когда какой-то краб случайно попадал в сеть, то он настолько запутывал её, что практически распутать, не испортив снасть, было невозможно. А крабы были крупные, ноги с полметра и больше длиной и клешни с мужской кулак, откусить палец — нечего делать. Так вот, у этого корейца всегда копошилось в большой деревянной

клетке несколько крабов. Рядом стоял огромный котёл, примерно метр в диаметре, в котором кипела вода уже подсоленная, а может, это была просто морская вода, не знаю. Он постоянно подкидывал хворост, поддерживая кипение.

Я давал ему рубль, а он багром зацеплял выбранного мной краба и отправлял его в котёл, через несколько секунд краб становился абсолютно красного цвета, а через минут пять он уже вынимал его, всё было готово. Минут пятнадцать нужно было ждать, чтобы он остыл, тогда кореец ловко отделял от него всё съедобное, то есть шесть ног и две клешни, правая обычно большая, а левая поменьше. Всё это он скреплял верёвкой, и получалась своеобразная вязанка, весом килограмм пять, а может и больше, которую я ещё тёплую перекидывал через плечо и шагал домой. Дома предстояло разделывать краба, разрезая ноги вдоль большими ножницами и извлекая ароматное мясо. Мама делала салаты и просто подавала к столу чистое мясо, поначалу мы с удовольствием всё это ели, но уже дня через два почему-то не хотелось.

Вообще, природа Сахалина очень богата и разнообразна.

Остров вытянулся с севера на юг почти на тысячу километров и, поэтому погодные условия здесь очень различаются. На севере суровые условия тундры, а на юге более мягкие, поэтому растительность на территории южного Сахалина удивительная: здесь в лесу можно встретить заросли тропического бамбука, деревья обвитые лианами, дикий виноград и даже разновидность грецкого ореха. Огромное количество диких ягод, все известные виды можно встретить здесь. Особенно удивляет гигантская трава до двух метров высотой, в этой траве ребёнку можно было легко заблудиться как в лесу. Помню огромные лопухи выше человеческого роста, под которыми свободно можно было спрятаться от дождя. На острове произрастает более двухсот видов деревьев и кустарников и сахалинская тайга по праву считается богатейшей в России.

Животный мир тоже очень богат. Северный олень, кабарга,

занесённая в красную книгу, пушной зверь и царь зверей медведь. К сожалению, вмешательство человека сильно обеднило фауну острова, некогда здесь прыгали пятнистые олени и оглашали своим криком окрестные леса дикие кабаны, водились лоси и изюбры, дикие соболя и енотовидные собаки, даже волки истреблены полностью. Но человек не только истреблял, интересно, что именно здесь была выведена сахалинская хаски — порода голубоглазых собак, отличающаяся высоким интеллектом и безграничной преданностью хозяину.

Морская фауна исключительно богата, здесь расположено крупнейшее в мире лежбище морских котиков. Водятся сивучи, каланы, несколько видов нерпы, заплывают кашалоты, касатки, белухи и даже синие киты. Отдельно нужно сказать о рыбном богатстве острова. В реки Сахалина на нерест идут все виды лососевых рыб, какие только существуют на Дальнем востоке, в таком изобилии, что иногда даже войти в реку невозможно, вода кипит, будто в котле от огромного количества рыбы, стремящейся на нерест к верховью рек. К сожалению, изменение экологической обстановки и хищнический неконтролируемый вылов рыбы привёл к уменьшению её количества, а некоторые виды сейчас вообще почти исчезли.

Долго на одном месте мы не жили, уже, примерно, через год отца перевели в другой гарнизон — это здесь же на Сахалине только севернее, недалеко от города Долинск. Место называлось посёлок Возвращение, это авиационная часть расположенная недалеко от железнодорожной станции с одноимённым названием. Вдоль всего острова Сахалин тянется узкоколейная железная дорога, построенная японцами. Когда японцы уходили с острова, они портили пути и взрывали мосты. Дорога была в ужасном состоянии, всё пришлось восстанавливать. Ещё они выжигали леса, поэтому пейзаж в некоторых местах был удручающий, одни пни и обгорелые чёрные стволы деревьев. Кстати, аэродром с бетонной полосой в посёлке Возвращение был искусно замаскирован японцами, вся полоса и рулёжные дорожки были

закрыты дёрном так, что ничего не было заметно, просто поле.

Нашли его совершенно случайно, пастух обнаружил бетон и сообщил. Сначала не знали, что это, а когда начали снимать

дёрн, оказался первоклассный по тем временам аэродром с длинной взлётной полосой и отличной дренажной системой. Видимо, японцы не хотели портить такое прекрасное строение, надеялись, что когда-нибудь вернутся, впрочем, и сейчас продолжают надеяться.

Поселили нас в одноэтажном, типовом щитовом домике для комсостава на две семьи с отдельными входами с разных сторон, таких домов было около десятка. Квартира была двухкомнатная с кухней, ещё были просторные сени с кладовкой. Был туалет, как говорят, «типа сортир». Мебель стандартная казённая, как везде в гарнизонах. Были ещё многоквартирные дома барачного типа, там размещался весь остальной постоянный состав части. Здесь я опять пошёл в новую школу, новые товарищи и новые учителя, нужно привыкать к новой обстановке. Школа была семилетка. Хотя я был и неглупый парень, всё это, конечно, сказалось на качестве моей учебы и на отметках. В табеле было достаточно троек. Мама потом стала преподавать в нашей школе английский язык. У неё ведь было педагогическое образование, она с отличием окончила Московский институт иностранных языков. Основной язык у неё был английский. Нужна была практика, ведь уже несколько лет она не работала по специальности, а язык забывается очень быстро.

Гарнизон был большой по сравнению с другими, где приходилось бывать, но и более удалённый от цивилизации, чем в Корсакове. Несмотря на это, снабжение было налажено хорошо и недостатка в продуктах не было. По-моему, два раза в месяц со склада каждая семья, в зависимости от количества детей, получала соответствующий паёк: это картошка, крупы, макароны, различные консервы, рыбные, мясные, фруктовые и овощные, были так же китайские яблоки в специальных деревянных ящиках, пересыпанные тонкой стружкой, которые очень хорошо хранились в любое время года. Было очень приятно, особенно зимой, пошарить в ящике и вытащить

красивое румяное яблочко. За хлебом ходили в пекарню, это, как и раньше, поручали мне. Помню, как-то зимой нам привезли часть огромной замороженной рыбины, думаю, это была «белуга» из породы осетровых, кусок был длиной около метра и диаметром сантиметров около тридцати. Наверное, вся рыбина была когда-то размером более двух метров. Она хранилась в сенях, где температура была как на улице, холодильников тогда не было, иногда мама просила меня отпилить ножовкой от этой туши кусок сантиметров десять, чтобы можно было приготовить и первое, и второе и заливное. Пилить приходилось довольно долго, она трудно поддавалась, и на это уходило около часа, ещё я носил воду из колодца, правда, небольшими ведрами по восемь литров, носить дрова из сарая тоже входило в мои обязанности. Выполняя все эти и другие задания, помогая маме, я чувствовал себя взрослым, ведь на её плечи ложилась почти вся тяжёлая работа по дому, папа всё время был на службе и не мог уделять дому достаточно времени.

В это время отец был на должности начальника отдела боевой подготовки дивизии. Ходил он в морской форме, так как считался морским лётчиком, капитаном первого ранга, у него даже был кортик для парадной формы. Кортик — это особый шик и давался тогда только морским офицерам. Занимался он подготовкой лётчиков, сюда входила как боевая подготовка и тактика воздушного боя, так и полёты в сложных метеоусловиях.

На Сахалине в то время было много действующих аэродромов и везде стояли самолёты ПВО, в памяти даже остались названия пунктов: Смирных, Сокол, Матросово, (что-то наверняка забыл) а также, конечно, Корсаков и Южно-Сахалинск. Отцу по службе приходилось бывать на всех этих аэродромах, где базировались самолёты дивизии, чтобы проводить тренировки лётного состава. Для этого в его распоряжении даже был самолёт ЯК- 12, на котором он мог в любое время по необходимости летать на подведомственные аэродромы.

Сахалин. Отец на мобильном командном пункте, руководит полётами.

Один раз он взял меня с собой, это было летом во время каникул. Я получил незабываемые впечатления, ведь я впервые побывал в кабине самолёта в воздухе во время полёта. Была небольшая болтанка и меня слегка укачало. Отец рассказывал и объяснял мне, что он делает, управляя этим маленьким лёгким самолётом, дал мне даже подержаться за ручку управления. Конечно, невозможно сравнить кабину этого самолёта с кабиной истребителя, всё равно для меня это было настолько интересно, что я запомнил этот полёт на всю жизнь.

Я сейчас понимаю, что отец, конечно, в душе мечтал, что его сын тоже станет когда-нибудь лётчиком. Он показывал и рассказывал мне всё, что считал нужным, чтобы я потом самостоятельно принял решение, кем я буду, когда вырасту и, думаю, он поступал очень мудро. Прошло немного времени и, конечно, я просил отца, чтобы он слетал со мной ещё, но как то, видимо, не получалось.

Наконец, в один прекрасный день он взял меня с собой на аэродром. Я пока не понимал, что они собираются делать, авиатехник усадил меня на парашют в заднюю кабину истребителя МИГ-17 «спарка», подложив что-то под заднее место, чтобы было повыше, надел на меня шлемофон, который был велик и съезжал на глаза, пристегнул всеми ремнями и сказал, чтобы я ничего не трогал. Я уже начал догадываться, что, наверное, мы полетим, но еще не верил в такое счастье. Но вот уже отец на крыле самолёта заглянул ко мне в кабину, сказал: «Володька, ничего не трогай, можешь держаться за ручку управления, но не очень крепко на ручке кнопки не нажимай, слушай, что я тебе буду говорить», закрыл мой фонарь и сел в переднюю кабину. Дальше всё было, как во сне. Самолёт задрожал, видимо, запустился двигатель, мы начали рулить и вот мы уже на полосе. Я слышал переговоры с руководителем полётов, нам разрешили взлёт. Взревел двигатель, мы взлетаем, меня прижало к спинке сиденья, не хватало сил дотянуться до ручки управления, а до педалей я и так не доставал, оставалось только смотреть по сторонам. Мы уже были в воздухе, самолёт быстро набирал высоту, и у меня заложило уши. Отец по внутренней связи рассказывал мне что-то, но я ничего не помню, помню только, что высота две тысячи метров. Выше он подниматься не стал, наверное, потому что не было кислородных масок.

Полёт длился, наверное, минут пятнадцать, а я не чувствовал как летит время, папа сделал пару не очень крутых виражей влево и вправо, небольшую горку. Я двумя руками держался за ручку управления. Вот мы уже снижаемся, делаем круг, заходим на посадку и садимся. Кто-то открыл фонарь, меня вытащили на крыло, отец был уже внизу на земле и принял меня у авиатехника с рук на руки. Поставил на землю. Все вокруг поздравляли меня с «боевым» крещением. Ноги у меня были как ватные, уши заложены, голова кружилась, и соображал я плохо. Меня, конечно, укачало, а потом меня стошнило, только успел отбежать за самолёт от такого позора.

Отец сказал мне, что ничего страшного в этом нет, такое бывает в первый раз практически со всеми и чтобы я не переживал и, действительно, в дальнейшем, сколько мне пришлось летать, ни разу такое не случалось. Мне кажется, что этот полёт стал переломным в моей жизни, правда, я ещё это не осознавал и никому ничего не говорил, но судьба моя уже определилась. Спасибо отцу за этот полёт, он, конечно, сознательно шёл на все нарушения, но он был, как говорится, царь и бог на аэродроме и мог себе это позволить, а подчиненные его очень любили и уважали, поэтому всегда понимали и помогали.

Школа в посёлке Возвращение была километра полтора от дома, ходили пешком, дорога пролегала вдоль речки, которая весной сильно разливалась и превращалась в бурный поток. Везде в гарнизоне и по дороге в школу были сделаны дощатые тротуары, по которым ходить было удобно. Речка была рыбная, почти все мальчишки много времени проводили там, ловили форель, грамм по сто пятьдесят и называлась она «пеструшка», которая, как сумасшедшая, клевала на всё, что угодно, что можно насадить на крючок, даже на кусочек яркой материи, иногда приходилось незаметно отрывать маленький кусочек от пионерского галстука. А осенью в речку на нерест приходила красная рыба: кета, нерка, кумжа. Это уже была совсем другая рыбалка.

Зимой дороги чистили специальные шнекороторные

машины, которые выбрасывали снег в сторону. Снега зимой всегда было очень много, сугробы были высотой до двух метров, так что край дороги часто был выше головы, поэтому малыши по одному в школу не ходили, мы собирались и шли по несколько человек, часто в сопровождении какой-то учительницы, которая тоже жила в гарнизоне. Здесь на Возвращении я доучился до пятого класса, а мой брат Костя пошел в первый класс. Я считался уже взрослым и ходил один или на пару с кем-нибудь из одноклассников. В школе появилось много друзей и товарищей, здесь я познакомился с Семёном Левитанусом и мы подружились.

Наша дружба продолжается до сих пор. Сеня тоже стал лётчиком, правда, военным, дослужился до полковника, летал на самых современных истребителях своего времени, мы оба теперь на пенсии, живём в Санкт-Петербурге и поддерживаем связь. Его отец Александр Семёнович, военный лётчик, служил вместе с моим отцом, они дружили семьями, дружба продолжалась, когда мы все вместе оказались в Ленинграде, мы часто бывали друг у друга в гостях.

Гарнизон Возвращение, мой брат Костя на прогулке после школы.

Я уже говорил, что моя мама преподавала в нашей школе английский язык. Однако, кроме этого, Елена Мариановна оказалась незаурядным организатором, ведь она неплохо играла на пианино и прекрасно танцевала. Когда-то, ещё школьницей в Москве была отличницей, учась в небезызвестной школе №175 в Старопименском переулке, занималась в балетных классах, это помогло ей создать в школе танцевальный кружок, и она сама аккомпанировала детям на пианино.

Мама организовывала все торжественные мероприятия, вообще, вся самодеятельность не только в школе, но и в гарнизоне, держалась на ней. Иногда, когда отцу давали отпуск, мы всей семьёй ездили на материк, сначала в Москву, где нас с братом обычно оставляли бабушкам, а родители уезжали в военный санаторий, отцу с мамой полагалась бесплатная путёвка, дорога всей семье тоже оплачивалась государством и не засчитывалась в отпускное время.

Мы с бабушкой Марией любили гулять по старой Москве, обычно шли от нашего дома вниз до Пушкинской площади к памятнику Александру Сергеевичу, «дяде Пупе», как я его называл ещё совсем ребёнком. Этот прекрасный памятник, кажется, в пятидесятом году перенесли с Тверского бульвара, напротив, на новое место, где раньше стоял Страстной монастырь, разрушенный ещё в тридцать седьмом году. Потом шли дальше до памятника Юрию Долгорукому, затем налево по Столешникову переулку и направо на Большую Дмитровку, спускались к Театральной площади, затем мимо Большого театра шли на Красную Площадь. Иногда заходили в Детский Мир, ЦУМ или ГУМ и, наконец, обратно, вверх по Улице Горького до самого нашего дома, часто по пути заходили в Елисеевский магазин купить что-нибудь вкусненькое. Это был любимый маршрут, но ходили и в другие места, Сад Эрмитаж, где давали концерты, был недалеко от нашего дома. Посещали музеи, которых в центре огромное количество. Музей Революции, ныне Музей современной истории России, в красивом здании со львами у фасада, до революции бывший Московский Английский клуб, находился совсем рядом с нашим домом, напротив, через улицу Горького, сейчас она опять Тверская. Как и все дети, я очень любил бывать в Театре Кукол, имени Образцова, тогда он находился на Площади Маяковского, это тоже совсем рядом. И вообще, гуляли везде, поэтому я неплохо ещё в детстве знал Москву, особенно в пределах Садового кольца.

Всегда, будучи в Москве, отец заходил к своим знакомым авиаторам и часто брал меня с собой. Папа дружил с Маресьевым.

Сейчас может кто-то и не помнит, но это тот самый герой-лётчик, который в бою, прикрывая наши бомбардировщики, был подбит, но, дотянув до нашей территории, совершил вынужденную посадку на лес. Раненый, восемнадцать суток один он ползком через леса и болота выбирался к своим. Алексей Петрович из-за начавшейся гангрены потерял обе ноги, но после госпиталя продолжил летать и бить фашистов уже на протезах. О его подвиге писателем Борисом Полевым написана книга «Повесть о настоящем человеке». Они вместе с моим отцом учились в Читинской лётной школе, которую в тридцать восьмом году перевели в Батайск, закончив её, остались там инструкторами вплоть до начала Великой Отечественной Войны. Помню, они сидели за столом и вспоминали жизнь в лётной школе и на фронте, а я слушал их рассказы, и мне всё было интересно. У Алексея Петровича был сын Виктор, мой ровесник, мы иногда вместе проводили время, пока наши отцы общались. В дальнейшем я с ним никогда не встречался, но слышал, что он стал инженером-автомобилистом.

Ещё пару раз отец брал меня в гости к Галлаю Марку

Лазаревичу. Они были знакомы с сорок девятого года, когда отец, окончив академию, собирался работать в Летно-испытательном институте имени Громова под руководством Марка Лазаревича. К сожалению, в связи с начавшейся «борьбой с космополитизмом» Галлая уволили из института, а отца отправили в Западную Украину.

Марк Лазаревич всё равно продолжал работу испытателем в Конструкторском бюро Мясищева, в дальнейшем получил звание Героя Советского Союза за мужество и героизм при испытании новой авиационной техники. Галлай — интереснейший человек, он написал несколько книг посвященных авиации и множество научных работ. У меня есть его книга с автографом, подаренная лично. Там написано: «Владимиру Баршту, третьему лётчику в семье, сыну настоящего Героя Советского Союза от автора этой книги». Почему «третьему», я узнал позже. Я бережно храню эту книгу и очень горжусь тем, что она у меня есть.

Теперь опять вернусь на Сахалин. Летом, когда были

в школе, меня иногда отправляли в пионерский лагерь, это было прекрасное время. Лагерь находился недалеко от города Долинск, ближе к морскому побережью. Казалось, вроде Охотское море, однако летом было очень тепло и нам, когда море было спокойно, даже разрешали купаться, конечно, под бдительным присмотром пионервожатых. Берег здесь песчаный и совсем неглубоко, дальше от берега начинались дюны и сосновый лес. Прекрасные места, если не знаешь, то можно подумать, что где-то в Крыму на Чёрном море.

Сахалинские дороги зимой.

Было одно интересное занятие, многие мальчишки, в том числе и я, увлекались сбором стеклянных шаров, которые применялись для рыболовных сетей. Эти шары волны выбрасывали на берег, они были разных размеров и разных цветов. Совсем небольшие шары, с крупное яблоко до размера футбольного мяча, и даже больше, зелёные, красные, оранжевые, жёлтые, на них были надписи на английском, но больше всего с иероглифами, китайскими, корейскими и японскими Мы собирали коллекцию, каждый свою.

Складывали её на берегу в укромном месте, у меня было, наверное, штук пятьдесят различных шаров. Правда, в один прекрасный день разразился большой шторм, и всё наше богатство волнами опять смыло в море.

Одно необычное событие запомнилось мне на всю жизнь. Это произошло в том самом пионерском лагере. Однажды, это было в середине лета в теплый солнечный день над лагерем, вдруг, низко пролетел истребитель МИГ-17, затем пролетел ещё раз совсем низко, так, что можно было даже разглядеть пилота в кабине самолёта. После этого он начал выполнять всевозможные фигуры высшего пилотажа. Весь лагерь высыпал смотреть на это захватывающее зрелище, уверен, что большинство находившихся здесь, да и я тоже, никогда ничего подобного не видели. Самолёт то взмывал вверх с восходящими бочками, превращаясь в точку, то возвращался, чтобы сделать «мертвую» петлю или боевой разворот, то проходил над самой землёй, делая несколько бочек подряд, и, наконец, исчез так же неожиданно, как и появился. Как очень скоро выяснилось, в один из дней, когда папа с мамой навещали меня в пионерском лагере, старшая пионервожатая лагеря уговорила отца полетать над нашим лагерем, чтобы порадовать ребят необычным зрелищем. После этого случая все ещё очень долго с восторгом обсуждали этот полёт, а когда выяснилось, что лётчик в самолёте был мой отец, я стал ещё больше им гордиться.

Переезд в Южно-Сахалинск оказался последним в череде

наших бесконечных переездов на Дальнем востоке. Южно- Сахалинск в то время быстро развивался, строились новые дома, дороги и остальная городская инфраструктура. Нас поселили в хорошем четырёхэтажном кирпичном доме со всеми удобствами недалеко от центра города. Школа была совсем рядом. Настоящая городская школа десятилетка с просторными светлыми классами и всем тем, чему полагается быть в нормальной по тому времени современной школе. Здесь я пошёл в шестой класс, а Костя во второй. Папа по роду своей деятельности продолжал летать по всему Дальнему востоку, но основной был аэродром совместного базирования Хомутово недалеко от города.

Запомнился не очень давно построенный кинотеатр «Совкино», в самом центре города на улице Ленина, мы иногда всей семьёй ходили туда смотреть какой-нибудь новый фильм. Был в городе этнографический музей, располагавшийся в уникальном здании, построенном ещё японцами в национальном стиле, напоминающем, как нам казалось, дворец японского императора. И на самом деле, до сих пор это здание единственная в своём роде постройка на территории СССР и современной России.

Уже в то время в Южно-Сахалинске был создан известный горнолыжный центр «Горный воздух» с лыжными трассами и стометровым трамплином. Сюда приезжали на соревнования даже японские спортсмены. Я впервые встал на горные лыжи именно здесь и поныне это мой любимый вид спорта. Мне довелось недолго ходить в детскую школу прыгунов с трамплина, но в этом виде спорта я не преуспел. В Южно-Сахалинске я закончил седьмой класс, и вот, наконец, нас перевели на материк и не куда-нибудь, а в Ленинград.

Это было в начале лета 1960 года, ещё не зная нового места службы, мы прибыли в Москву и жили у бабушки совсем недолго. Вскоре отец получил назначение на должность старшего инспектора авиации армии ПВО северо-запада, штаб армии находился в Ленинграде на Дворцовой площади. И вот мы уже в Ленинграде. Нашу семью временно разместили в маневренном фонде для военнослужащих в ожидании получения квартиры. Это была огромная коммунальная квартира в историческом районе Ленинграда в Басковом переулке, номер дома я не помню, по-моему, четыре, в старинном здании дореволюционной постройки, да там все дома были старинные. Кстати, я недавно узнал, что в то же время, совсем рядом, в доме двенадцать по Баскову переулку жил озорной мальчик Володя Путин, в том году он, наверное, только пошёл в первый класс.

У нас было две смежные комнаты, примерно по двадцать

квадратных метров каждая, окна выходили во двор-колодец,

туалет, ванная комната и кухня были общие, на пять семей,

проживавших в квартире. Особенно запомнилась ванная,

это была комната примерно тридцать квадратных метров с двумя большими чугунными ваннами на изогнутых ножках с красивыми старинными бронзовыми кранами. Ванны стояли посередине на расстоянии около двух метров друг от друга. В изголовье каждой ванны у стены был установлен умывальник, выполненный в том же стиле с такими же кранами. На противоположной стене были два окна необычной овальной формы. В углу стояла красивая старинная изразцовая печь, её ещё не успели сломать, она не топилась и стояла просто для красоты. В доме было сделано центральное отопление. Судя по батареям и по тому, как они были смонтированы, было понятно, что их устанавливали позже, а раньше во всём доме было печное отопление. Вся эта красота осталась ещё с дореволюционных времён, думаю, что вскоре из этой ванной сделали жилую комнату, чтобы не пропадала полезная площадь, но к тому времени мы уже уехали в новую квартиру.

В конце лета мы, наконец, получили долгожданную квартиру. Новый дом, построенный на месте снесённого старого ветхого дореволюционного дома по проспекту Стачек дом номер один рядом с Кировским универмагом у Нарвских Ворот. Это были первые хрущёвские дома, четырёхкомнатная квартира, всего пятьдесят два квадратных метра, маленькие комнаты, маленькая кухня, маленькая прихожая и сидячая ванна, но зато теперь у каждого был свой уголок, у папы — кабинет, у мамы — спальня, у нас с братом отдельная комната и общая гостиная, где собирались вечерами все вместе. В тесноте да не в обиде. Мы были очень довольны, ведь ничего подобного у нас никогда ещё не было.

Наступала осень, и нужно было готовиться к учёбе. Костю определили в школу совсем рядом в доме номер пять по проспекту Стачек, эта школа считалась очень престижной, одна из первых образцовых школ, построенных в двадцать седьмом году, приурочена к десятилетию Советской власти, построена в духе советского конструктивизма. Сверху она выглядит в форме серпа и молота.

В подобном стиле выполнено здание администрации Кировского района, Кировский универмаг и дворец Культуры имени Горького. Меня взяли в 264 школу на улице Шкапина, до неё от дома пешком пятнадцать минут. Так оказалось, что и тут я попал под хрущёвский эксперимент, с этого года все школы десятилетки, кроме вечерних школ, перевели на одиннадцатилетнее обучение. Последний год считался годом производственного обучения.

В моей школе специальность была радиомонтажник, и мы весь этот год ходили на Завод РТИ (радиотехнических изделий) недалеко на Обводном канале. Я неплохо научился припаивать провода и радиодетали. В приложении к аттестату зрелости потом было написано, что я радиомонтажник, но я никогда не хотел быть радиомонтажником, уже тогда твёрдо решил, что буду лётчиком. Поэтому, это был потерянный год. Кстати, по-моему, вообще, никто из нашего класса не пошёл по этой специальности, а когда Хрущёва сняли, то этот, мягко говоря, неудачный эксперимент отменили.

Район, где находилась моя школа, был особенный, сейчас его можно было бы назвать не совсем благополучным. На улице Шкапина через каждые сто метров стоял пивной ларёк или находилась рюмочная, где постоянно, особенно в вечернее время, обитали желающие промочить горло, в основном рабочие с окрестных заводов и фабрик, которых в этом районе было предостаточно. Была и другая особенная публика, ведь рядом находился Балтийский вокзал, который славился своей криминальной историей, здесь всегда терлись какие-то тёмные личности, процветало воровство, проституция, торговля анашой, которую везли из южных районов СССР, тогда её называли «план», в общем, полный букет. Большинство домов были старой дореволюционной постройки, только некоторые были построены или восстановлены после войны на месте разрушенных бомбами и артобстрелами во время блокады Ленинграда, в том числе и наша школа, ведь линия фронта некоторое время проходила совсем рядом примерно в пяти километрах у границ Кировского завода.

То было время, когда только начали по-настоящему наводить порядок в городе и чистить его от этой грязи, которой он был наводнён после войны. К середине шестидесятых обстановка стала намного лучше. А недавно я был в этих местах, не осталось ни одного старого дома, всё полностью снесено и школу нашу тоже снесли. Теперь там построены несколько новых кварталов современных красивых домов со всей необходимой инфраструктурой и, слава богу, что таких мест в Петербурге уже не осталось, хотя, конечно, немного жалко, это была настоящая экзотика, которую увидишь теперь только, наверное, в кино.

Учился я посредственно, больше из-за того, что поведение у меня было плохое, и я прогуливал занятия, особенно уже в одиннадцатом классе, из-за чего неоднократно в школу вызывали родителей и со мной проводилась воспитательная работа. Оказывается, я легко подвергался отрицательному влиянию улицы. И, действительно, у родителей не всегда было время заниматься нами, ведь они работали, поэтому у меня было достаточно времени для общения с друзьями во дворе. Несмотря на это, мама делала всё возможное для нашего с братом нормального воспитания, я успевал ходить в музыкальную школу, учился играть на аккордеоне. Музыкальную школу я закончить не успел, однако, то, что успел получить за время обучения, в дальнейшем очень пригодилось. Но главное, за что я ещё очень благодарен своим родителям, это то, что они с самого детства привили мне любовь к чтению. У нас была прекрасная библиотека, и я до окончания школы успел прочитать многих классиков, как отечественных, так и зарубежных, которых в то время издавали у нас.

У меня были знакомые ребята, как в школе так и во дворе,

но самым близким моим другом на всё время учёбы и жизни в Ленинграде был Саша Лосев. Мы познакомились в начале учебного года в 1961 году. Он учился в параллельном восьмом классе «В», у них иностранный язык был французский, а я в «Б», у нас — английский. Жили мы недалеко друг от друга, он жил в коммуналке в старом дореволюционном доме в самом

начале проспекта Газа (сейчас Старопетергофский проспект), это тоже возле Нарвских ворот. Между нашими домами было пять минут пешком, поэтому в школу и из школы домой мы часто ходили вместе. Саша ничем внешне не отличался от других ребят, но это был настоящий гений. Нам было по пятнадцать лет, а он практически как родным владел французским языком. Его мама была простая учительница французского, и у него дома было много литературы на французском языке, достаточно сказать, что он свободно читал Виктора Гюго и Оноре де Бальзака в подлиннике. Помню, прихожу к нему домой как-то после школы, чтобы пойти погулять на улицу, а он сидит на диване, в руках мандолина, играет какую-то популярную мелодию и одновременно читает французскую книжку, время от времени отправляя в рот кусочки сахара из сахарницы, стоящей тут же. Это было его любимым занятием. В школе учительница иногда даже просила Сашу помочь ей вести урок. Не знаю, как он смог так освоить иностранный язык, ведь мама его особенно ничему не учила, он достиг всего самостоятельно. У меня мама тоже была учительницей английского, но мой английский язык всегда был на уровне ниже среднего. Просто у Саши были необыкновенные способности к языкам, в дальнейшем, после окончания университета, он свободно говорил ещё и на английском немецком и шведском, а так же некоторых других европейских языках. Вообще, он как любой талантливый человек, был талантлив во всём.

Всё свободное время, особенно когда учились в десятом и

одиннадцатом классах, мы проводили вместе. Сашина бабушка работала в билетной кассе Дворца культуры имени Горького, что у Нарвских ворот, поэтому у нас всегда были бесплатные билеты или контрамарки на любые спектакли не только здесь, но она могла достать нам контрамарки в большинство театров города. И мы посещали почти все театры и концертные залы Ленинграда, в общем, стали заядлыми театралами. Мы обошли все музеи Ленинграда. Кунсткамера, Эрмитаж и Русский Музей были особенно любимы.

Русский Музей до сих пор я посещаю при каждом удобном случае, его шедевры можно смотреть бесконечное количество раз. Всё это не мешало нам, как и большинству ребят в этом возрасте, начать курить и выпивать, чтобы чувствовать себя совсем взрослыми. В то время Куба стала поставлять нам Гаванские сигары, помню название «Ромео и Джульетта» и «Хупман», стоила сигара один рубль, это дорого, но зато надолго хватало, и какой шик! Сигары очень крепкие, даже слёзы текли, но, что не сделаешь, чтобы показать, что ты уже настоящий мужчина. А выпивали самые популярные тогда портвейны «777», «33», или, иногда, пробовали модные ликёры «Шартрез» или «Бенедиктин», теперь всё это настоящая экзотика, а в то время продавалось в каждом винном магазине.

Ещё в десятом классе я влюбился в девочку из своего класса, звали её Жанна, она была очень красивая, и я пытался за ней ухаживать, но не добился успеха, она интересовалась парнями постарше, а я для неё был совсем мальчишкой, да и выглядел я ещё моложе своих лет. В общем, первый любовный опыт оказался неудачным, да я и не слишком расстроился, ведь в юности живёшь мечтами, которые не всегда сбываются, а затем возникают новые мечты. Больше и вспомнить особо нечего, время тогда текло ужасно медленно, хотелось быстрее окончить школу, мы не знали тогда ещё, как неудержимо быстро побежит время потом, особенно сейчас, когда оборачиваясь назад, вспоминаешь прошлое. В одиннадцатом классе у меня состоялся серьёзный разговор с отцом о моей дальнейшей судьбе после окончания школы. Я твёрдо желал поступать в военное лётное училище. Отец, как человек, отдавший всю свою жизнь авиации и познавший все трудности армейской гарнизонной службы, не очень хотел, чтобы его сын, который не понаслышке это знает и прошёл вместе со всей нашей семьёй эти годы, повторил всё сначала. И он ненавязчиво напомнил, что есть ещё и гражданская авиация и что очень здорово летать на больших пассажирских лайнерах. Этот разговор заставил меня задуматься, и я ещё долго колебался в выборе своего пути, ведь я очень хотел быть похожим на отца.

Однако, уже после окончания школы, когда нужно было принимать решение, чаша весов склонилась к Аэрофлоту. Для поступления не нужно было никуда ехать, экзамены и медкомиссию проходили в Пулково в авиагородке.

Встреча с героями в Ленинградском Дворце пионеров. Справа налево космонавты Герман Титов, был вторым в космосе после Гагарина, Владимир Комаров, трагически погиб при возвращении на землю, Абрек Баршт. 1963 год.

Я начал серьёзно готовиться к поступлению особенно подтянул математику, так как нужно было сдавать математику письменно и устно, и сочинение, три экзамена. Но экзамены не самое главное, самое сложное пройти медкомиссию. Конкурс до прохождения медкомиссии был больше пятидесяти человек на место. На медкомиссии резали безбожно, придирались к любой мелочи и безоговорочно признавали негодным.

У меня тоже не всё прошло гладко. На моей голове был небольшой шрам, который я заработал ещё, когда мне было лет десять, мы играли в войну и камень, прилетевший со стороны противника, ранил бойца в голову. Я про него и забыл совсем, но невропатолог на ВЛЭК (врачебно-лётная экспертная комиссия),

врач Климова, кстати, мама Володи Климова с которым мы вместе учились в летном училище, подружились, и, в дальнейшем, летали в одной эскадрилье на ИЛ-86, нашла в моей густой шевелюре этот шрам и написала, что я не годен. Я пошёл к начальнику ВЛЭК, его фамилия была Мельцер, симпатичный добрый пожилой доктор и спросил, что мне делать, ведь я абсолютно здоров, только этот проклятый шрам вызывает подозрение у невропатолога, что я, возможно, терял сознание, и у меня не всё нормально с мозгами. Оказалось, что есть такое указание не допускать со шрамами, ведь и без шрамов желающих достаточно и, что ничем помочь нельзя, нужно специальное медицинское обследование. Я вежливо спросил, где можно проверить, что у меня всё нормально с головой. Доктор сказал, что нужно пройти РЭГ (радио энцефалограмму) головного мозга, это есть только в Москве и в Ленинграде в Военно-медицинской Академии, но я вряд ли смогу это сделать, ведь попасть туда очень трудно, а у меня осталось мало времени, поскольку комиссия закрывается через неделю.

Я приехал домой совершенно расстроенный, понимая, что

всё кончено и в этом году я уже не успеваю поступить в лётное училище. Отец как раз был дома, и я всё ему рассказал. Папа ничего не сказал, он вообще всегда был немногословен и вышел в другую комнату, прикрыв за собой дверь, я только слышал, что он с кем-то говорит по телефону. Через несколько минут он вошел и спокойным голосом сообщил, что завтра к десяти утра я должен быть в Военно-медицинской академии, на улице Академика Лебедева, это возле метро Площадь Ленина (Финляндский вокзал), несколько остановок от нашей станции метро Нарвская без пересадок. Как я потом узнал, у отца был знакомый военврач, который когда-то служил у него в полку на Дальнем Востоке, а сейчас работал в Военно-медицинской Академии, был уже профессором и заведовал кафедрой.

На следующий день, как штык, ровно в десять я уже был

перед дверью кабинета или лучше сказать лаборатории. Спустя минут пять, вышел человек в белом халате и, спросив

мою фамилию, пригласил внутрь. Сказать по правде, такого испытания я не проходил больше никогда в жизни. Меня поместили в слабо освещённую комнату, полностью отделанную звукоизоляционным материалом, в удобное кресло-кровать, в положение, полулёжа, предварительно смочив мою голову какой-то жидкостью и закрепив на ней около тридцати контактов с целой косой проводов, уходящих к большому прибору. Была абсолютная тишина, казалось, я слышу удары собственного сердца, доктор оставался снаружи и общался со мной через громкоговоритель. В руки мне дали что-то напоминающее резиновые груши, которые я должен был нажимать, выполняя заданные команды, например: загорается красный свет — правую, зелёный — левую, синий — обе сразу. Иногда при полной темноте вдруг загорался очень яркий свет или вдруг громко завывала сирена. Эти тесты на скорость и избирательность моей реакции на все эти раздражители продолжались чуть более получаса, но показались мне вечностью. Наконец, загорелся нормальный мягкий свет, зашёл доктор снял с меня провода и сказал, чтобы я подождал в коридоре.

Через десять минут мне вынесли заключение на двух листах

с подписью профессора и с круглой печатью. Там много чего было написано медицинским языком, но главное, что было совершенно понятно, что с головой у меня всё нормально. Как я впоследствии узнал, почти такой же контроль на этом приборе проходили наши первые космонавты. Это была пятница, а уже в понедельник я был в медсанчасти авиагородка у начальника ВЛЭК со своим заключением, который был немало удивлён. Доктор Мельцер вызвал к себе невропатолога и сказал, что необходимо переписать медицинское заключение, и что я годен к лётной работе по всем параметрам.

Теперь я допускался к экзаменам, которые начинались через несколько дней и проходили в здании УТО (учебно-тренировочного отряда) в авиагородке возле Штаба Ленинградского Объединённого Авиаотряда. Все дни после прохождения медкомиссии я сидел и готовился к экзаменам,

в результате, математику я сдал на пятёрки, а сочинение на четыре, где-то не поставил необходимые запятые, набрав четырнадцать баллов из пятнадцати возможных, и был принят в Сасовское имени Героя Советского Союза Таран, лётное училище Гражданской авиации. Исполнилась мечта, казалось, что теперь я буду лётчиком, но я и предположить тогда не мог, насколько тернист будет этот путь, сколько испытаний и трудностей придётся ещё пройти, чтобы это произошло.

К первому сентября нужно явиться в город Сасово Рязанской области в расположение Лётного училища, а сейчас ещё чуть больше двух недель свободного времени, чтобы собраться в дорогу, отметить поступление с друзьями и близкими. Кстати, Саша Лосев мой лучший друг без труда поступил в Ленинградский университет на Факультет иностранных языков.

Сасовское лётное училище Гражданской авиации.

Билет купили на вечернюю Красную стрелу, отъезд 29 августа, поезд приходил в Москву утром на Ленинградский вокзал, и нужно было перейти Комсомольскую площадь, или, как её называют москвичи, площадь трёх вокзалов, чтобы попасть на Казанский вокзал. Там уже в общем вагоне часов семь до самого Сасово, поезд шёл медленно, останавливаясь на каждой станции, рассчитали так, чтобы не опоздать к первому сентября, об этом предупреждали строго. Провожали меня всей семьёй, папа, мама и брат Костя. Я пока ещё не мог осознать, да и не думал о том, что покидаю родительский дом навсегда. Мне исполнилось восемнадцать лет, и я вступал в самостоятельную жизнь.

Оказалось, что в поезде до города Сасово ехали такие же как я ребята из Ленинграда, Москвы и других мест. Со мной в вагоне ехал парень из московской области Саша Андреев, с которым я там и познакомился, в дальнейшем, мы попали с ним в один отряд.

Вот уже тот самый город Сасово, платформа, типовой вокзал, как во всех провинциальных городках того времени. Нам сказали, что училище находится на той стороне реки Цна и здесь выходить рано, а нужно проехать ещё одну остановку через мост. Миновали мост, поезд остановился, платформы не было, и мы сошли прямо на землю. На этом поезде нас приехало человек пятнадцать, и вся эта разношёрстная компания двинулась к проходной, которая была метрах в трёхстах от железной дороги.

Над входом на территорию, огороженную невысоким забором, было написано «Сасовское лётное училище Гражданской авиации им. Героя Советского Союза Таран». Сокращённо «СЛУ ГА». Нас встретил дежурный по училищу инструктор и всех проводил в авиагородок, в специальное деревянное одноэтажное здание барачного типа, где временно собирали и размещали всех вновь прибывших. Это недалеко от здания УЛО (Учебно-лётного отдела), справа и слева от которого симметрично расположились, казармы, штаб и санчасть. Все здания были двухэтажные кирпичные, оштукатурены и окрашены в светло-жёлтый цвет, поэтому выглядели очень солидно, а в центре, как обычно, на небольшой площади стоял памятник Ленину и показывал рукой в сторону УЛО. Дежурный сказал, что пока не соберутся все поступившие, до распределения по ротам будете жить в «бухенвальде». Так называли здесь этот барак, а на самом деле это был клуб, где в другое время могли проходить мероприятия, танцы и концерты самодеятельности. В большом зале разместилось, наверное, больше сотни коек, на которых были матрасы с подушками, белья не было. Там собралось уже довольно много народу, места ещё оставались и мы заняли свободные. Все собирались группами, москвичи, ленинградцы, ребята с Кавказа и республик Средней Азии. Их уже подстригли наголо и выглядели они довольно дико, нас тоже сразу подстригли, усадив по очереди на табуретку посередине зала, и наши вихры трагически беззвучно падали на пол. Оказалось, что всем вновь прибывшим, необходимо повторно

пройти медкомиссию, на каждого заводилась медицинская книжка, на всё время обучения. Комиссия была уже не такая строгая, как дома, однако, помнится, что у кого-то всё же были проблемы и даже кого-то отправили домой. Выходить из барака не разрешалось, в столовую водили строем большими группами. Мы ещё не получили обмундирование и, действительно, были похожи на пленных или, в лучшем случае, на зэков, одетые кто во что горазд. Постепенно нас начинали приучать к дисциплине.

Первого сентября всех принятых в лётное училище курсантов распределили по ротам, первая рота в казарме на первом этаже, вторая рота на втором, каждая рота делилась на два отряда, около ста человек в каждом, отряд в свою очередь делился на три отделения. Я попал на второй этаж во вторую роту третий отряд третье отделение. На каждом этаже разместилось примерно по двести человек. Койки были двухэтажные, мне досталось место наверху. В нашей казарме оказалось народу даже больше, так как потом к нам подселили ещё тридцать человек, спецнабор. Это ребята после аэроклуба, они учились всего девять месяцев. Двухэтажные койки находились справа и слева, а посредине оставалось место для построения на утреннюю и вечернюю поверки. Не каждый сможет представить себе, какой свежести был воздух внутри казармы, особенно зимой, когда окна были закрыты.

Назначили старшин отрядов и отделений из курсантов,

служивших в армии. Нашей ротой командовал майор Левицкий, у него не было левой руки по локоть, и он носил протез. Никто не знал, где он потерял руку, но злые языки за глаза шутили, что ему оторвали руку, когда тащили на фронт. А, на самом деле, это был хороший человек, относился к курсантам как к своим детям, кстати, его сын учился вместе с нами. Он просто был требователен и по-армейски строг со всеми одинаково, чтобы закалить и подготовить молодняк к новой жизни для нашей же пользы, ведь большинство, в том числе и я, были после школы ещё зелёные, как говорят в армии, «салаги», которых оторвали от маминой юбки.

Самое главное, нам выдали полное обмундирование. Это армейское нижнее бельё, китель, брюки, шинель, фуражку, зимнюю шапку и кирзовые ботинки, которые назывались «гады» или просто «говнодавы». Всё как в армии, только форма тёмно-синего цвета. Все собственные пожитки мы сдали на вечное хранение в каптёрку, разрешалось оставить только предметы личной гигиены. Конечно, было трудно сразу подобрать всё каждому по размеру и на это ушло немало времени, поэтому многие, в том числе и я, выглядели забавно, будто надели одежду с чужого плеча. Старшины сразу научили нас пришивать белые подворотнички на китель и следили, чтобы они всегда были свежими. Всё это, к нашему сожалению, совсем не напоминало лётное училище, а больше было похоже на настоящую учебную роту в армии.

Утром подъём в семь часов и на зарядку в любую погоду по пояс голые, нижнюю рубашку одевали только осенью

ближе к нулю градусов, при минус десять разрешалось одевать наш авиационный свитер. Кросс три километра, упражнения на специальной площадке возле казармы, затем туалет, личная гигиена, приборка спального места. Койка должна была быть застелена идеально ровно и красиво, этому придавалось особенное значение. В течение дня на неё нельзя было ложиться и даже присаживаться, это каралось нарядом вне очереди, старшины следили строго.

Кстати, эта зарядка и кросс, на которые нас выгоняли, дали такую закалку, что после училища я двадцать пять лет вообще не болел простудными заболеваниями и до сих пор сохраняется иммунитет, полученный тогда. Затем построение на утреннюю поверку по всей форме и строем в столовую. На еду отпускалось пятнадцать минут, так что не расслабишься, если не успел доесть, пеняй на себя. Следовала команда «встать и на выход строиться», с собой ничего брать нельзя, если заметит старшина, опять наряд вне очереди. Приходилось успевать, чтобы не остаться голодным, эта привычка быстро есть сохранилась до сих пор, не могу от неё никак избавиться, стараюсь сдерживать себя, но плохо получается.

После завтрака в казарму, пятнадцать минут на сборы и строем на занятия в УЛО. Три пары, затем обед, после обеда час свободного времени, затем два часа самоподготовка в классах здания УЛО. В семь часов ужин, затем свободное время, или мероприятие, организованное замполитом, в десять вечерняя поверка, в одиннадцать отбой и выключался свет. Уставшие до койки добирались и спали, как убитые, а утром опять «Рота подъём!!!». Только в воскресенье занятий не было и все отдыхали, или занимались своими делами, кто-то в спортивном зале или на футбольном поле, зимой на лыжах, кто-то читал или писал письма, кто-то просто бездельничал, на койки в воскресенье можно было садиться. Почти каждое воскресенье в УЛО показывали какой-нибудь фильм или был концерт приглашённых артистов.

Вот так началась учёба в лётном училище. Занятия проходили по программе среднего технического образования и плюс множество предметов связанных с авиацией. Сюда входили сопротивление материалов, теоретическая механика, основы электро-радио техники, и, конечно, политэкономия и История КПСС. Ещё были добавлены специальные предметы такие, как общая теория и конструкции двигателей и самолётов, метеорология, аэродинамика или, как её тогда называли, теория полёта, руководящие авиационные документы, а так же конструкция самолёта, винта и оборудования ЯК-18, на котором нам на следующее лето предстояло летать. Во всём остальном это была настоящая армейская жизнь. За дисциплиной строго следили наши старшины, которые иногда делали это с излишним рвением, наказывая рядовых курсантов за малейшее нарушение нарядами на различные работы. Замечу, что в то время практически вся хозяйственная и не только деятельность производилась руками, как нас называли, переменного состава. Были даже шутки на эту тему, например, если требуется экскаватор, а его нет, то не беда, можно прислать четырех курсантов, к тому же это намного дешевле.

Наряды были абсолютно разные, можно было попасть на

разгрузку вагонов с углём или цементом, рытьё канавы, да всё что угодно, даже просто уборка казармы или туалетных помещений, это чаще всего доставалось злостным нарушителям. Были наряды, на которые многие стремились попасть, и их назначали уже не за нарушение, а в виде поощрения. Например, наряд на кухню, попав на кухню, курсант и сам мог хорошо подкормиться, а ночью мог нажарить огромную сковороду картошки, даже бывало с печёнкой или мясом и пригласить всё своё отделение, чтобы полакомиться блюдом. Ночью после отбоя, можно было небольшими группами украдкой пробраться в столовую к своему дежурному и отведать приготовленное угощенье. Работники пищеблока, смотрели на всё это сквозь пальцы и даже помогали. Отдельно, скажу, что нам постоянно хотелось есть, ведь мы были совсем молодые, растущие и набирающиеся сил, а кормили нас в тот год очень плохо.

Как шутили, на первое капуста с водой, на второе капуста без воды и на третье вода без капусты. Это были годы очередных экспериментов «дорогого Никиты Сергеевича» в сельском хозяйстве, в результате которого выросла только кукуруза и то не везде, почему-то в Архангельске она совсем не созрела. Недостаток традиционных зерновых сказался на всём сельском хозяйстве, сократилось производство мяса, птицы, молока.

Ещё был наряд, попасть на который многие стремились.

Это поездка на лошади, запряжённой в телегу, на которой была установлена небольшая цистерна литров на четыреста, за молоком в соседний совхоз, с которым у училища был заключён договор. В поездку отправлялись вдвоём, чаще всего, курсанты старших курсов, но бывало, что брали и первокурсников. На обратном пути можно было вдоволь попить вкуснейшего молока и ещё старшие научили нас одной хитрости, на суровую нитку привязывался небольшой грузик, это мог быть помытый небольшой камешек, плотно завёрнутый в бумагу.

Вся эта заранее приготовленная конструкция опускалась в бочку и болталась в молоке полтора часа обратной дороги. В результате, к концу все путешествия за нитку из бочки вынимался большой, около килограмма ком ароматного желтоватого сливочного масла, которым вечером будет лакомиться всё отделение, намазывая его толстым слоем на свежий хлеб, купленный в буфете для постоянного состава. В этот год в наше училище, чтобы получить профессию лётчика приехали, как их называли, студенты из Алжира, только ещё недавно в 1962 году освободившегося от Французской колониальной зависимости, всего пятнадцать человек. Жили они, на нашем этаже для них было выделено три отдельные комнаты. Так как основной язык у них был французский, то они прошли ускоренные курсы русского языка, ведь преподавание для них велось на русском, хотя и переводчик постоянно присутствовал на всякий случай. Всего алжирцев было пятнадцать, и хотя они жили по пять человек в комнате, условия их проживания разительно отличались от наших. В свободное от занятий время они занимались, чем хотели и могли свободно покидать расположение училища. Питались иностранцы в отдельном зале столовой, кормили их как в хорошем ресторане и мы, которые не видели ничего кроме гороховой, перловой и в лучшем случае гречневой каши, где вместо мяса можно было найти только куски свиного жира, конечно, завидовали им, но за их обучение платили валютой и этим всё сказано. Внешне они были довольно симпатичные ребята, мулаты, почти все из благородных и зажиточных семей, был даже один принц. За время учебы многие успели познакомиться с местными девчатами и даже двое женились и увезли с собой в Алжир наших Рязанских красавиц.

Все молодые курсанты, с самого первого дня прибытия

на учёбу старались держаться своими группами. Наше училище считалось придворным, потому что больше всего было ребят из Москвы, Ленинграда, Киева, Прибалтики, и немного из Краснодарского края, Кавказа и республик Средней Азии.

Из других регионов было совсем мало поступивших, так как Краснокутское и Бугурусланское училища, набирали

курсантов из остальных регионов страны. Все быстро познакомились со своими земляками старших курсов, и они взяли негласное шефство над нами, помогая приспособиться к трудностям курсантской жизни. Самое главное они защищали нас от старшин, которые особенно усердствовали в своих издевательствах, а таких было достаточно, как ни странно, но чаще всего они были из западной Украины. Кто-нибудь из «старичков» приходил и объяснял зарвавшемуся старшине, как правильно себя вести, если он не понимал с первого раза, то следовали другие методы разъяснения. Например, такой, провинившегося вечером вызывают по телефону в казарму старшего курса, якобы по приказу командира роты. Там уже всё подготовлено к экзекуции, весь курс в казарме и ждёт зрелища. На полу в проходе, из грязных портянок выложено посадочное « Т», то есть место приземления. Обучаемого берут четыре человека за руки и за ноги, лицом вниз и под одобрительный рёв толпы проносят над знаками, показывая высоту один метр, затем пару раз показывают само приземление, проводя носом по портянкам с уходом на второй круг после касания, ещё показывают «козла» тыкая носом в несвежие «посадочные знаки».

После таких своеобразных испытаний любой облечённый властью, обычно, становился нормальным человеком. Очень медленно тянулось время на первом курсе, суровая, почти армейская жизнь не давала возможности расслабиться. Все ждали лета и начала полётов на ЯК-18, то ради чего мы все сюда приехали. Были сданы зачёты и экзамены за первый курс, и уже в конце мая месяца началась наземная подготовка к полётам. Сначала она проходила в классах, а когда потеплело в специальном городке, где в беседках как раз помещались лётные группы со своими инструкторами. Наше отделение стало называться звеном, его разделили на четыре лётные группы по восемь человек у каждого инструктора, я попал в четвёртую к инструктору Тихомирову Виктору Ивановичу.

С инструктором нам очень повезло, Виктор Иванович, удивительно спокойный доброжелательный и вежливый, а так же очень грамотный человек, все эти качества вместе не часто встречаются в его профессии.

Наземная подготовка заключается в изучении Воздушного

Кодекса СССР, Наставления по производству полётов (НПП), особенно, в части нас касающейся, Правил визуального полёта (ПВП), а так же Руководства по производству полетов на самолёте ЯК-18, иначе КУЛП, Курс учебно-лётной подготовки.

Ещё, подробнейшим образом на память каждый курсант должен был знать район полётов в радиусе примерно сто пятьдесят километров, это названия и расположение аэродромов, посадочных площадок, городов и более мелких населённых пунктов, рек, озёр, различных визуальных ориентиров, железных и автомобильных дорог, а так же правила ведения радиосвязи. Для этого мы все завели Рабочие книжки курсанта, куда записывались задания, и была графа о выполнении, в которой расписывался инструктор, командир звена или эскадрильи после проверки его выполнения.

В июне месяце, когда уехали выпускники, освободились казармы и нас перевели на новое место, где мы будем находиться до самого окончания учёбы. Теперь мы стали шестой эскадрильей третьего отряда, нас было около ста человек. В этой же казарме, напротив, оставались ребята пятой эскадрильи, которые будут выпускаться на следующий год. Остальные триста человек тоже переехали в освободившиеся помещения в других трёх отрядах.

Подготовка к выполнению полётов продолжалась, тренажёров у нас не было, поэтому все действия от взлёта, полёта по кругу и захода на посадку выучивались так, чтобы можно было без запинки пересказать весь полёт, представляя его выполнение, многие просто ходили по «коробочке», проговаривая все действия до полного автоматизма.

Сасовское имени Героя Советского Союза Таран училище ГА.

1965 год. Учебный самолёт ЯК-18.

Наконец настало то счастливое время, которого мы все так ждали, начались полёты. Нам выдали удобные не стесняющие движений лётные куртки и брюки синего цвета с множеством карманов. Наш третий и четвёртый отряд базировались на аэродроме лётного училища совсем рядом пять минут пешком, а первый и второй отряды выезжали во временные лагеря на аэродром Просандеевка по названию ближайшего населённого пункта, примерно сорок километров от училища, все с любовью называли его Прохиндеевка. Делалось это, потому что все одновременно не хватало места на одном аэродроме, так нас было много. Полёты обычно назначались три раза в неделю, остальные дни проводилась наземная подготовка, многое зависело от погоды, ведь для начального обучения курсанта погода должна быть хорошей, видимость, ветер и все остальные параметры должны быть не хуже установленных. В дни полётов нам был положен стартовый завтрак. На лётное поле в квадрат, где находились курсанты, ожидающие своей очереди на полёт, привозили большой двадцатилитровый термос с какао галеты, печенье, хлеб, масло, сыр. Всё это называлось лётная норма и очень поддерживало наши вечно голодные молодые растущие организмы.

Прежде чем начать полёты на самолёте ЯК-18, нужно было

совершить два прыжка с парашютом, ведь это спортивный пилотажный самолёт, где пилот летал с парашютом и должен был уметь им пользоваться. Сначала нас научили их укладывать, затем мы тренировались на специально оборудованной вышке, с которой прыгали, как учили, во всех лямках и ремнях соблюдая все правила приземления, с высоты около семи метров и проблем ни у кого не было.

Проблемы начались неожиданно, когда настало время настоящих прыжков. Бросали нас с самолёта АН-2, с таким расчётом, чтобы все приземлились на лётное поле. В самолёт брали десять человек в полном снаряжении с парашютами, прыгали с высоты шестьсот метров, сначала пять человек, а затем, самолёт делал круг и прыгали ещё пять, так как если пойдут все сразу, то разброс будет большой и не все смогут попасть на лётное поле. Фал раскрытия основного парашюта цеплялся карабином за трос натянутый в фюзеляже самолёта, так что он открывался принудительно, только запасной парашют нужно было открывать самому, но это только в случае если не раскрылся основной, что маловероятно. Однако были случаи, что перехлёстывались стропы основного, и скорость падения была такой, что возникала необходимость выкинуть ещё и запасной парашют. Так вот оказалось, что не каждый может выпрыгнуть из самолёта, когда открывается дверь, животный страх сковывает человека, и он мёртвой хваткой цепляется за всё, что попало. Некоторых удавалось выкинуть насильно, однако из четырех сотен, нашлось человек пять, которые так и не смогли прыгнуть, их, конечно, списали и они не смогли продолжать обучение и это правильно, ведь что за лётчик мог получиться из такого человека. Второй раз неофициально можно было не прыгать если найдёшь вместо себя кого-нибудь, кто согласится, и поэтому мне и моему приятелю Юре Скорину повезло мы прыгнули по шесть раз, что называется за того парня. Вывозная программа до первого самостоятельного полёта была около пятнадцати часов, если инструктор видит, что один курсант уже готов к самостоятельному полёту, а другой не укладывается в отведённое время, он может дать дополнительные полёты отстающему за счёт того кто успешно освоил программу. Летал отстающий, а время всё равно записывалось тому, у кого его позаимствовали. Забегая вперёд, скажу, что я освоил программу примерно за тринадцать часов и инструктор использовал около двух моих сэкономленных часов на других ребят, которым не хватило времени, чтобы уверенно освоить вывозную программу. Были случаи, когда некоторые ребята не смогли усвоить программу и их, в конце концов, отчисляли по «нелётной», такой парень, к сожалению, оказался и в нашей лётной группе. А ещё нам дали одного из тех самых алжирцев, которых равномерно распределили по всем лётным группам отряда, звали его Гизири, хороший парень уже неплохо говорил по-русски, однако у него были серьёзные проблемы и он налетал примерно часов двадцать, за счёт нас, прежде чем инструктор решился выпустить его самостоятельно. Если бы он был не иностранцем, его бы точно отчислили. На самостоятельный полёт к нему в заднюю кабину посадили крепкого курсанта, который уже летал самостоятельно, он выполнил один полёт самостоятельно и все с облегчением выдохнули. Нужно сказать, что почти все остальные алжирцы летали хорошо и успешно закончили программу.

Первый полёт был ознакомительный, всё делал инструктор, а курсант пилотировал, мягко держась за управление. Только в горизонтальном полёте инструктор отпускал управление, чтобы обучаемый мог почувствовать, что он управляет самолётом самостоятельно. Несколько очень важных полётов выполнялось для показа курсанту высоты начала выравнивания, высоты выдерживания перед приземлением, для этого инструктор проходил над лётным полем на высоте три метра, а затем на высоте около метра, затем курсант должен был самостоятельно показать, что он

видит эту высоту и может уверенно её выдерживать.

Это было самым ответственным и трудным элементом обучения, без твёрдого и уверенного освоения которого, научиться производить нормальную посадку невозможно. Очень важно научиться правильному распределению внимания на приборы в кабине, авиагоризонт, указатель скорости, высотомер, вариометр, указатель курса, а так же параметры работы двигателя, обороты, шаг винта, температуры цилиндров и масла, и при этом выполнять пилотирование самолёта. С первых полётов большое значение придавалось осмотрительности и ориентировке на местности, чтобы не заблудиться даже в районе аэродрома, а случаи такие были. В последующих полётах инструктор постепенно отрабатывал с курсантом отдельные элементы полёта по кругу до тех пор, пока он не осваивал весь полёт от взлёта до приземления. В рабочей книжке записывалось задание на каждый полёт и упражнение, которое необходимо отработать, а после полёта инструктор оценивал выполнение, вносил замечания и ошибки в специальную графу и расписывался. Таким образом, отрабатывалась вся программа. На всё это уходило примерно около месяца, если всё шло нормально. Затем выполнялся контрольный полёт с командиром звена или эскадрильи, который окончательно определял готовность к самостоятельному полёту.

Выполнялось два самостоятельных полёта, сзади сидел уже не инструктор, а такой же курсант из твоей лётной группы, который не вмешивался в управление самолётом. После приземления и заруливания на стоянку тебя встречали товарищи, обнимали и сердечно поздравляли с первым в твоей жизни самостоятельным полётом на самолёте. Однако это только начало, вся программа обучения на ЯК-18 была рассчитана на сорок пять часов, из них семь часов тридцать минут самостоятельно. Это полёты по маршруту и полёты в зону для выполнения фигур высшего пилотажа, сначала с инструктором, а затем и самостоятельно, но всему этому нужно было научиться за оставшееся время, на что отводилось около тридцати часов.

Курсант Баршт готовится к полёту. Сасово 1965 год.

На самолёте со счастливым номером 888.

Мой самостоятельный вылет состоялся 26 июня 1965 года, инструктор, как положено, накануне сделал со мной два контрольных полёта и доложил командиру эскадрильи, что я готов к самостоятельному полёту. День выдался хороший, на небе ни облачка и ветра с утра почти не было. Я, конечно, очень волновался, ведь перед самостоятельным полётом ещё одна последняя проверка с командиром звена, который даёт окончательное разрешение.

Виктор Иванович, напоследок сказал, чтобы я успокоился, забыл о начальстве, находящемся во второй кабине, и делал всё, как обычно. И вот мы уже в воздухе, я выполнил два полёта по кругу с посадками. Проверяющий командир вообще не трогал управление. Зарулили на стоянку, я выключил двигатель, и открыл фонарь кабины, настала тишина, только слышно было, как жаворонки поют где-то в вышине. «Ну что готов к самостоятельному полёту?» спросил командир звена, и я чётким и твёрдым командным голосом, как учили, ответил «Готов!».

Я даже не покидал кабину и вместо инструктора назад сел курсант из нашей лётной группы, Володя Хижняков. Я дал команду «От винта», запустил двигатель, запросил выруливание на старт. Руководитель полётов разрешил взлёт, я перевёл винт на малый шаг и дал взлётный режим, взлетаем! Я до сих пор очень подробно всё помню и мог бы повторить сейчас все действия, так врезался в память мне мой первый полёт, который для любого лётчика является тем самым главным в жизни моментом, когда он понимает, что впервые овладел крылатой машиной. Володя Хижняков не забыл взять с собой в воздух фотоаппарат и пару раз щёлкнул меня в полёте на память.

Мы выполнили два полёта по кругу, на земле меня встречали и поздравляли курсанты и инструктор, которому я согласно старой традиции вручил пачку папирос «Казбек», заранее купленную в буфете для постоянного состава. Впереди ещё было целое лето полётов и главное высший пилотаж, которого я с нетерпением ждал. Мне очень хотелось научиться выполнять бочку боевой разворот, петлю Нестерова, а так же всем известный коварный «штопор». Всё это было впереди. Появилось больше свободного времени, и многие нашли себе занятие по душе, кто-то занимался спортом, кто-то участвовал в самодеятельности, кто-то мастерил модели самолётов из плексигласа, тогда это было очень модно.

Первый самостоятельный полёт на самолёте ЯК-18. Снято из задней кабины. 26.06.1965.

Я тоже нашёл себе занятие. В училище был очень хороший джазовый оркестр достаточно перечислить состав инструментов, фортепиано, аккордеон, три трубы, два тромбона, два саксофона и кларнет, ударник, контрабас, электрогитара. Руководил всем этим коллективом Барилов Дима из пятой эскадрильи на курс старше, они жили в нашей же казарме напротив. Дима Барилов был удивительно способный музыкант, он спокойно расписывал партитуру для всех музыкальных инструментов оркестра, и сам профессионально играл на всех клавишных инструментах. Поскольку третий курс только что разъехался после выпуска, образовалось несколько вакантных мест в оркестре и Дима Барилов, присматривал подходящие кандидатуры среди нашего потока.

Мне очень нравилось ходить на их репетиции, которые

обычно проходили вечерами в клубе, как мы говорили в «бухенвальде». Я познакомился со всеми и сам попробовал пару раз взять гитару в руки, хотя, как говориться знал

всего три аккорда, достаточных, чтобы спеть блатную песенку. Меня заметил гитарист Юра Путилов, сам он прекрасно играл на гитаре, знал музыкальную грамоту и с одобрения Димы Барилова начал учить меня по настоящему играть на гитаре, таким образом, рассчитывал подготовить себе смену. Он показал мне правильную постановку пальцев, что очень важно, так как без этого не возможно было взять те сложные аккорды, которым он меня учил. Со временем я начал нормально аккомпанировать в любой тональности, помогли знания, приобретённые в музыкальной школе, в которой меня когда-то заставляла учиться мама, но соло исполнять я так и не научился. Мне иногда давали возможность тренироваться на репетициях. Наш оркестр в сокращённом составе играл на танцах, которые по воскресеньям организовывали в клубе и вскоре Юра начал ставить меня вместо себя, чтобы я набирался опыта.

Ещё в училище был духовой оркестр, который мог играть

на парадах и похоронах, ведь в городе Сасово своего оркестра не было и на все важные похороны они просили музыкантов у Наприенко, начальника нашего училища. Многие ребята играли в обоих оркестрах, и даже мне пришлось играть на похоронах, как говорят музыканты «тащить жмура», то есть идти за гробом, играя похоронные марши. Получилось это так, одного из курсантов, который играл на тарелках, отчислили из училища, тут как раз нужно было хоронить кого-то в городе Сасово, ведь люди умирают обычно неожиданно. Замены не было, и Дима Барилов сказал, что на тарелках буду играть я. Никогда в жизни я не брал в руки этот инструмент и понимал, что играть на нём не так просто, как это кажется на первый взгляд, ведь не умея можно испортить всю музыку. Я пытался что-то возражать, но Дима был непреклонен, сказал, что Виталий Бушуев, который играл соло на трубе, будет левой рукой показывать мне, когда вступать и вообще смотреть на него он всё подскажет. Вот мы на похоронах, нас заставили выпить по стакану самогона, отказываться было не принято, не поймут.

Я «лабал» почти без «лажи», попадал в такт и всё делал как нужно, но пару раз всё-таки сыграл не в такт, заметили только свои, а другим было всё равно. Так я стал штатным музыкантом оркестра и вскоре научился играть все похоронные марши. Музыканты пользовались определёнными льготами, например, нас освобождали от нарядов и не посылали на работы, а так же мы пользовались специальным помещением, в котором хранились музыкальные инструменты и мы могли там репетировать. Такая комната на всякий случай оборудованная диваном называлась «химак», находилась в клубе, и кроме нас никто не имел туда допуск. Это помещение часто использовалось и не по назначению, там можно было отметить какое-то событие, с употреблением запрещённых напитков и даже пригласить девушку после танцев. В наш клуб на танцы приходили девчата из Сасово и окрестных населённых пунктов. По правилам они должны были покидать территорию, но это не всегда получалось.

Малый оркестр. Зыль Боря, Толстобров, Вартанян, Баршт, Бушуев Виталий, Ларионов Юра-ударник, Елезаров Женя.