Из Петербурга в Петербург

Это было, было и прошло…

Посвящается моей жене

Покровской Алле Ивановне

(1940 — 1994)

Это было, было и прошло.

Что прошло, то вьюгой замело…»

Александр Вертинский, Раиса Блох

«Почему я пишу?

Потому…»

Блэз Сандрар, 1924 г.

Глава 1. ИСТОРИЯ ОДНОЙ ПЕТЕРБУРГСКОЙ СЕМЬИ

А почему Я пишу?

Все проходит, все канет в лету. Сколько людей прожило жизнь, а от них не осталось ничего. По дням и часам восстанавливается жизнь А.С.Пушкина или М. А. Булгакова. Но ведь эпоху составляют и люди никому неизвестные. Если от былых времен осталось хоть какое-то эпистолярное наследство, то в настоящее время, в большинстве своем после смерти остаются квитанции об оплате за квартиру, почетные грамоты, да множество никому не нужных справок — памятник бюрократии. Однако, в домашних архивах пока еще имеются документы эпохи (письма, записки).

В Рождество 2005, находясь в гостях у приятеля, я к слову рассказал о своей жизни. Несмотря на то, что он меня знает очень давно, он настолько удивился, что настойчиво попросил, чтобы я об этом написал. А поскольку и у меня были такие мысли, да я и делал кое-какие заметки, то я решил, не спеша, заняться этим.

Счастливое детство

Я — потомственный петербуржец, знаю свои корни с конца XIX в. Правда, знаю их очень плохо. В детстве я часто просил маму рассказать о своем детстве, так не похожем на мое. К сожалению, мама не оставила никаких воспоминаний, а я не удосужился записать то, что она мне тогда рассказывала.

В начале XIX в. в Санкт-Петербурге на на М. Конюшенной ул жила простая трудовая семья: отец — солист Придворного симфонического оркестра, его жена и пятеро детей.

Итак, мой дед, Жиряков Александр Николаевич (30.08.1874 — 4.07.1918) был сиротой. Кто были его родители, я не знаю. По-видимому, государство дало ему музыкальное образование за свой счет. Он был солистом Придворного симфонического оркестра, играл на контрабасе (владел и какими-то еще духовыми инструментами). Кстати, его контрабас отличался грифом, который представлял собой не завиток, а львиную голову. Этот инструмент до сих пор находится в оркестре Филармонии. Кроме того, мой дед преподавал в бесплатной музыкальной школе, организованной Н.А.Римским-Корсаковым, в Капелле.

Деду было пожаловано звание «личный дворянин», что означает дворянство, которое не передается по наследству.

У него был брат, о котором в семье никогда не говорили (запрещенная в семье тема) и никогда его не видели. Возможно, он был каким-нибудь революционером.

Я нашел в справочниках «Весь Петербургъ» за 1910 — 1914 г.г. следующее упоминание о своем деде:

Жиряков Алдръ Никл. арт. М Конюшенная 4.

Именно по этому адресу провела свои детские годы моя мама (Евгения Александровна Жирякова-Покровская, 24.12.1902 — 27.10.1985). Этот дом был предназначен для музыкантов Придворного симфонического оркестра.

Бабушка, Жирякова (Васильева) Евдокия Ивановна (? — 1942), происходила из мещанской (я так думаю) семьи, живущей в Старой деревне г. Петербурга. Как я понимаю, это была дружная большая семья. Некоторых из старшего поколения этой семьи я застал еще в живых после войны. Кое-кто сразу после революции эмигрировал в Калифорнию (США). У нас даже остались фотографии двух маленьких девочек-близнецов, родившихся там.

После II мировой войны родственные связи разорвались, более молодое поколение деградировало, генеалогическое дерево, которое хранилось у старшего поколения, пропало.

Я не знаю, какое образование было у бабушки. Думаю, что высшего не было, но она обладала внутренней культурой, музыкальностью, прекрасно пела, играла на фортепьяно, говорила по-французски.

Семья жила так, как жили тогда семьи трудовой интеллигенции (см., например, «Воспоминания» Анастасии Цветаевой и др.).

Работал один дедушка, причем много работал. В семье было пятеро детей (старшие две девочки — Ксения и Евгения и три мальчика — Михаил, Александр и Георгий) и еще жили какие-то родственники.

Как это часто бывало в то время, семья не была религиозной (мама всегда была атеисткой), в церковь ходили, но все это носило больше светский характер.

Дом был хлебосольным, в нем всегда царил дух доброты, благожелательности и веселья. Всей семьей вместе с друзьями весело праздновали Рождество, Пасху и другие праздники. Устраивали розыгрыши, шарады. В веселье участвовали как взрослые, так и дети. Жили очень дружно, весело, часто бывали гости (в том числе и ровесник дедушки, в будущем известный контрабасист и дирижер Сергей Кусевицкий (1874—1951), который в 1920 г. эмигрировал из России.

Другом дедушки был и Палладий Андреевич Богданов (1881 — 1971), который много лет был главным дирижером хора мальчиков Капеллы. Один раз я даже с ним встречался, когда мама хотела, чтобы я учился в Капелле. Запомнилась его фраза: «Очень рано ушел от нас Саша».

Дедушка был из простой семьи, но его приглашали играть в квартетах с членами царской семьи, м.б. поэтому ему и присвоили дворянское звание, которое ничего не добавило.

Летом обычно отдыхали в Финляндии — в Перки-ярви (сейчас Кирилловское), иногда в Петергофе. Там у какого-то символического шлагбаума стоял на посту отец моей бабушки — старый солдат, георгиевский кавалер.

Дети гуляли в парке, часто видели прогуливающуюся царскую семью. Это было естественно, никакой заметной охраны не было.

Первый удар. Конец счастливого времени

С началом Первой мировой войны жизнь усложнилась, но мама ничего об этом не рассказывала, т.к. была далека от быта — в это время она жила и училась в Хореографическом училище и приезжала домой только на выходные.

Осталось только воспоминание о том, что музыкантов оркестра Императорского оркестра вырядили в полувоенную форму, которую дедушка очень не любил, да еще, что когда дедушка сбрил свои бороду и усы и пришел домой, то бабушка его не узнала.

Зато я очень любил, когда мама рассказывала об очень строгой жизни в Хореографическом училище. Об этом написано очень много воспоминаний, поэтому я на этом не буду останавливаться. Это были самые счастливые дни из долгой жизни мамы.

И вот наступил октябрьский переворот 1917 г. Жизнь резко покатилась вниз. Настали голодные дни, разруха, безденежье. Семья была далека от политики. Мама говорила, что она с бабушкой ехала на трамвае мимо дворца Кшесинской, когда там был митинг.

— Кто это выступает? — спросила бабушка.

— Да, какой-то Ленин, — ответили ей.

7 июля 1918 г. дедушка, еле волоча ноги, пришел домой, сел в кресло, сказал: «Как я устал» и умер. Моя бабушка осталась одна с пятью детьми без средств к существованию. Маме пришлось уйти из Хореографического училища, не получив свидетельства об его окончании. Больше она на сцену никогда не вернулась, хотя любила балет до последних дней.

Какие-то «добрые» люди посоветовали бабушке, чтобы самой и детям не умереть с голоду, уехать на Украину. У дедушки был служитель Захаров, который возил на концерты контрабас (теперь музыканты возят инструменты сами). Этот Захаров сказал, что он присмотрит за квартирой. И когда через несколько лет бабушка вернулась в Ленинград, то Захаров ее не пустил и дал только взять что-то из мелочи. Бабушка не была борцом, и в результате она и ее дети оказались без жилплощади. Вплоть до своей смерти в 1985 г. мама больше никогда не жила в отдельной квартире.

От того времени у нас не осталось ничего, кроме нескольких семейных фотографий, да фотографий с автографами — Ф. Шаляпина, польского скрипача и дирижера — Яна Кубелика, дирижера Артура Никиша.

Итак, семья отправилась на Украину и закрепилась в г. Кролевец, недалеко от Полтавы. Об этом времени я знаю очень мало.

Семья либо поселилась в семье священника Данилевского, либо они дружили с этой семьей. Старшая сестра Ксения и мама сразу пошли работать. Мама — секретарем в какое-то учреждение. Когда у власти были красные, маму приняли в партию. Она в этом ничего не понимала. Но когда она принесла домой партийный билет, бабушка его уничтожила. Власти же в городе все время менялась — то красные, то белые, то зеленые и прочие банды.

Маминой подругой стала дочь священника Маруся Данилевская и ее брат, который интересовался астрономией, философией. В общем, образовалась хорошая интересная компания. О тяготах того времени мама ничего не рассказывала.

Дальше в моих знаниях наступает пробел.

Старшая сестра Ксения (20.11.1900 — 23.03.1979) стала работать бухгалтером, затем вышла замуж за Михаила Александровича Кастальского (кажется, сына царского генерала и дальнего родственника композитора Александра Дмитриевича Кастальского (1856—1926) — известного русского духовного композитора). Михаил Кастальский, как большинство бывших военных, стал работать бухгалтером. Он вернулся в Петроград и вызвал туда Ксению. К этому времени у них родился сын Сережа. И вот Ксения с большими сложностями с больным сыном отправилась, с пересадками, в теплушках в Петроград. По дороге Сережа умер, и Ксения везла мертвого сына, делая вид, что он живой, иначе бы ее высадили.

Следующий сын, тоже Сережа, был болезненным и, как говорили, очень умненьким мальчиком, философски понимающим, что он долго не проживет — он умер в возрасте 5 — 6 лет. И только третий сын — Евгений (19.02.1925 — 30.09.1980) мой двоюродный брат, выжил, прошел солдатом всю войну, был ранен, дошел до Берлина, потом окончил МГУ и стал геологом. Умер от рака горла в возрасте 54 лет в Москве.

Михаил Кастальский умер во время блокады, Ксения уехала в эвакуацию в Ташкент, всю войну и до выхода на пенсию (в 1955 г.) проработала главным бухгалтером на различных крупных предприятиях Средней Азии, включая урановый завод в Таджикистане. Выйдя на пенсию, она уехала к сыну в Москву, где и умерла от рака молочной железы в 1979 году.

Вернувшись в Петроград (Ленинград), Кастальские жили вместе с моей бабушкой на ул. Римского-Корсакова (второй дом от Садовой) в большой комнате коммунальной квартиры, находящейся на втором этаже. Перед самой войной я бывал в этой квартире. У меня осталось отрывочное воспоминание, как я лежу на широком подоконнике и смотрю на улицу — жду, когда за мной придет с работы мама.

Михаил Кастальский («дядя-папа», как я называл его — ведь Женя называл его папой) был очень веселым остроумным человеком, и я любил бывать у них.

Но вернемся к моей маме. Тут у меня опять пробелы.

Как-то она оказалась в Средней Азии. Ехала в теплушках, на крыше вагона поезда.

В 1927 г., живя в Узбекистане, Евгения познакомилась с молодым инженером (тогда еще звание инженера было высоким) Владимиром Павловичем Покровским, окончившим институт гражданских инженеров в Ленинграде, и через некоторое время вышла за него замуж.

(Владимир Павлович Покровский (1893 — 1973) — окончил Тенишевское училище (1911) и Институт гражданских инженеров (1914); в 1914 — 1917 годах — поручик лейб-гвардии конно-гренадерского полка. В 1920-х годах — инженер завода «Гидравлика». Арестован 19 февраля 1931 года по делу контрреволюционной группы бывших офицеров царской армии, приговорен к 10 годам лагерей; 25 августа 1932 года освобожден условно и назначен на работу в Особый гидротехнический отдел Техотдела ОГПУ в Москве. (М. Кузмин. Дневник 1934 года. Изд-во Ивана Лимбаха С.-Петербург, 2007, с. 357—358)

Владимир Павлович Покровский (если я не ошибаюсь) был племянником жены А.В.Ливеровского, бывшего Министра железнодорожного транспорта Временного правительства. Жила мама в Самарканде, Ташкенте. В.П. часто ездил на строительные объекты Узбекистана и, уезжая в командировки писал ей ироничные, заботливые письма. Я знаю об этом, т.к. мама сохранила его письма, которые в 1992 г. я расшифровал, напечатал и передал в рукописный отдел Публичной библиотеки — как документы эпохи.

Я приведу несколько отрывков из его писем.

5.08.1927.

…Это письмо обгонит меня на день, самое большее на два. Но мне все-таки хочется сообщить Вам главное. Работа по отоплению Дома Правления Узбекхлопка идет не худо. Делается это по проекту инженера Покровского, если я не путаю фамилию. Как будто бы он же и руководит работами по сборке этой системы центрального водяного отопления. Я много раз встречал его на работе. В основных вопросах он разбирается бойко и на вопросы слесарей он отвечает быстро, когда дело идет об установке радиатора, об его размере, также об размерах труб. Но его неопытность по сборке новых систем центрального отопления (мне очевидно, да, кажется, он это и не скрывает от своих ближайших друзей) сказалась. Он не выписал некоторых мелких частей и это создает в работе некоторые затруднения. Опытному глазу заметно, что не все детали в завинчивании пробок, контргаек и тому подобных частей ему известны недостаточно. Но это в общем дело не сложное, и я надеюсь за него, что на этой работе он свои пробелы исправит. По отношению к нему слесарей я замечаю, что крупно он еще ни разу не сел в калошу (т.е. когда ему давали гайки <?> с левой резьбой, он не приказывал их завора­чивать направо). Все-таки надо отметить большие надежные уровни наших специалистов. В 34 года человек в инженерном смысле все еще недоросль. Что же он собирается к 40 годам, что ли, окончательно делаться человеком.

Я пишу Вам так подробно о нем потому, что мне кажется, что Вы с ним встречались в Ташкенте…

Мама не имела высшего образования, очень переживала по этому поводу, а В.П. очень хотел, чтобы она училась дальше. Наконец, появилась возможность вернуться в Ленинград.

11.09.1927

…Сегодня мне стало еще веселее от вашего письма. А был весел вот почему. Сюда пришло мне письмо от моего хоро­шего приятеля, служащего на «Гидравлике». «Гидравлика» — это тот завод, про который я Вам говорил, на котором служат наши профессора и на котором мне очень хочется служить. Ссылаясь на слова директора завода, этот приятель пишет, что там обо мне помнят и желают меня иметь. Он советует поскорее возвращаться и, во всяком случае, немедленно начать списываться. Я, разумеется, это исполню. Среди инженеров вентиляторщиков «Гидравлика» считается чем-то вроде высшей академии. И я буду совершенным ослом, если откажусь во второй раз от работы там. Третьего случая уже не будет.

Очень и очень хорошо, что Вы занимаетесь. Будет хорошо очень, очень и очень, если Вы купите программу вступительных экзаменов или курса II ступени. С программой в руках сразу на­чинаешь делать отбор — что просто прочитать, а что выучить…

17.09.1927

Самарканд Ха, ха, ха — ха, ха, ха (Слава богу, что не гы, гы, гы).

Только бессердечные люди, сударыня, смеются над несчастьем. Человека вполне взрослого я бы осудил. Но, принимая во внима­ние… отчасти я Вас извиняю. Но только отчасти и накладываю наказанье. Я Вам запрещаю показываться нашим инженерным <нрзб> до моего приезда. Когда я вернусь, то посмотрю, можно ли Вас извинить вовсе.

Т.к. по своей мягкой, гуманной, сердечной и деликатной натуре я не мщу, а стараюсь исправлять, чтобы Вы лучше поняли свою ошибку, и чтобы Вам стало стыдно, вот Вам цитата из письма Савицкого к Якушеву — «Всю ночь здесь лил дождь, и у меня сердце болело за серого, который остался под карагачем. Надеюсь, что м.б. у вас лучше. Мыслями не могу оторваться от по­строек и от своей женитьбы, в которую все еще не могу пове­рить. Все ли еще Володька ходит грустный». Учитесь, Евгения Александровна, беззаветной любви мужчин. Вот это друг. Рас­терзанный, истекая кровью, он скорбит за своего друга и за­бывает о собственных ранах. Учитесь, сударыня, дружбе, учитесь алгебре и физике. Когда вся зима впереди, потерять вечер и неделю не жалко, а перед экзаменом думаешь — хорошо бы еще дней 10 для занятий. Надо бы составить приблизительное рас­писание. К 1-му ноября кончить начерно алгебру и физику. К 15­му — геометрию. С 15-го ноября начать геометрию и химию. И т. д. И непременно с программой. Без программы занятия всегда превращаются в простое чтение. За это время мне пришла в го­лову такая мысль. Как Вы насчет рисования и нашего института думаете. Все-таки знакомое учреждение и есть знакомые. Но университет представляется мне более интересным и более научным…

26.09.1927

«Потерянное время смерти безвозвратной подобно». Слова Петра Великого. Евгения Александровна, я боюсь, что они под­ходят не только ко мне, но и к Вам. Когда вернулся Савицкий, то сказал, со слов Багракова вероятно, никого другого он не видал, что Вы худеете. Зачем это? Если Вы сегодня не съели Ваш обед, завтра Вам его также не съесть. Завтра Вы будете есть завтрашний, а сегодняшний так уже и пропадет навсегда. Потеря безвозвратная. Это первая Ваша потеря времени. А вторая ­занимаетесь Вы или нет? Вы прекрасно написали, что сперва Вам мешал заниматься ремонт у меня, а потом ремонт у Вас. Ремонт у меня, это я понимаю. Но, может быть, Вы будете так добры и объясните мне, как это ремонт у Вас мешал Вам заниматься на расстоянии полутора верст, а может даже и две найдется, в моей комнате.

Это ужасное советское время. Какое падение квалификации труда. Раньше, бывало, наклеивают маляры обои, а в соседней комнате живут, можно было даже уроки учить. Я помню, я гото­вился к конкурсным экзаменам в институт как раз вовремя ре­монта нашей квартиры. И не очень мешали. Правда, это было в довоенное время. А теперь ремонтируют квартиру, и за две вер­сты кругом вся жизнь должна замереть. Прямо ужас берет. Не скоро мы обгоним Европу.

Итак, в 1928 г. они вернулись в Ленинград. Всю жизнь до глубокой старости мама была очень стройной, мало ела. Ее худоба очень беспокоила В.П., поэтому в своих письмах он уделял этому много внимания. В.П. с мамой самостоятельно изучали английский язык, сохранилось несколько долагерных писем, написанных по-английски. Часть писем В.П. подписывал именем «Ловдий», от английского «Love Dear».

Где в это время были мамины братья, я не знаю. Известно только, что все трое стали военными.

Забегая вперед, скажу об их судьбе.

Михаил (… — 1950) — профессиональный военный. Участник Великой Отечественной войны. Много раз был ранен, умер от рака желудка. У него была жена — Мария Васильевна, сын Владимир (военный инженер — умер 33 лет) и дочь Галина, жившая в Ростове на Дону.

Сразу после войны в 1945 г. он с семьей (до своего нового назначения) приезжал на несколько месяцев в Ленинград. Жили они сперва в классе военного училища (спали на столах), пока не начались занятия, затем переселились в полуподвальную комнатку. Я с удовольствием вспоминаю ту веселую, дружескую обстановку, которая была в их семье, несмотря на тяжелую жизнь. Мало что я помню, но смех, шутки, радость от встречи и окончания войны помню.

Затем его направили служить в станицу Тихорецкую, затем куда-то на Украину. Мне кажется, что он еще один раз приезжал в Ленинград в командировку, но я не уверен.

Александр (… — 1943) — профессиональный военный. Участник Финской и Великой Отечественной войн. Умер от ран в блокадном Ленинграде. Что стало с его женой и дочерью, неизвестно.

Мне запомнились проводы его на Финскую войну на Финляндском вокзале. Я на руках у мамы, толпы людей, слезы, поцелуи.

Другое воспоминание — я в госпитале, сижу у его постели, разговариваю с ранеными, читаю им стихи.

А вот стихотворение, которое мама написала во время войны.

РАНЕНОМУ БРАТУ

Брат мой милый, родной,

Мой боец дорогой!

Наш защитник и мститель — герой!

Ты страдаешь от ран,

Изнывая в тоске

По любимой далекой семье.

Успокойся, родной,

Постарайся заснуть,

Отойти своей мыслью больной —

От назойливых дум, что пора тебе в путь

­И во сне с облегченьем вздохнуть.

Тебе можно вздремнуть —

Ты ведь слабый, больной.

Как окрепнешь, так двинешься в путь…

Сон поможет тебе гнет тяжелый стряхнуть…

Спи, мой милый, любимый, родной.

Потерпи, не волнуйся, любимый мой брат.

Ведь не вечны страданья, война.

Ведь не вечно злодейство. Уж кончить пора.

Задремли… Под защитой страна.

1943 г.

Георгий — любимый младший сын в семье, профессиональный военный, в тридцатые годы ХХ века служил на Дальнем Востоке. Покончил жизнь самоубийством еще до 1937 г. Причина неизвестна. По-видимому, поскольку он был очень благородным человеком, то не мог участвовать в оговорах своих сослуживцев, во время сталинских репрессий. У него остались жена и дочь, но нам о них ничего не известно.

Интересная личная жизнь на фоне тоталитаризма

Возвращаюсь опять к воспоминаниям моей мамы. Мама любила В.П.Покровского всю жизнь, но жизнь их развела.

Сделаем экскурс в историю — среда, в которой вращался В.П.

Семья Дармалатовых — Радловых

Дармолатов Дмитрий Иванович (? — 1914) — член правления Азовско-Донского коммерческого банка;

Дармолатова Мария Николаевна (? –1942), его жена.

Радлова (Дармолатова) Анна Дмитриевна (1891 — 1949) — поэтесса, переводчица; близкая подруга мамы,

Лебедева (Дармолатова) Сарра Дмитриевна (1892 — 1967) — скульптор;

Дармолатова Вера Дмитриевна (1895? — 1919);

Мандельштам (Дармолатова) Надежда Дмитриевна (1895? — 1922).

Из воспоминаний Евгения Эмильевича Мандельштама (1898 — 1979, брата поэта Осипа Мандельштама (Опубликовано в журнале: «Новый Мир» 1995, №10).

У Дармолатовых было четыре дочери. Старшая, Анна Дмитриевна, вышла замуж за режиссера Сергея Радлова. Она была поэтом и переводчицей (особенную известность получил ее перевод «Отелло» Шекспира). Вторая дочь, Сарра Дмитриевна, видный скульптор-портретист, стала женой известного художника В. В. Лебедева, работавшего постоянно в содружестве с Маршаком. К его иллюстрациям книг этого писателя обращаются и по сей день.

Вот, что пишет Анатолий Мариенгоф в повести «Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги», откуда произошло имя Сарра у Сарры Лебедевой (Дармалатовой). Кстати, я видел ее в 50-е годы, это была полная, очень суровая женщина. Но общаться с ней мне не привелось.

«…Бабушка у Лебедевой донского казацкого рода, не знала грамоты и была ярой антисемиткой, а отец тонким интеллигентом. Вот он, в назидание своей мамаше, и назвал дочку Саррой. В православных святцах имеется это имя (в переводе на русский — знатная).»

Кстати, Сарра Лебедева делала контррельеф на надгробье Б. Пастернака на кладбище в Переделкино.

Наконец, сестры-близнецы Вера и Надя. Обе красивые, всегда неразлучные. В детстве они были так похожи друг на друга, что мать различала их главным образом по цвету ленточек, вплетенных им в косы.

Все сестры получили отличное домашнее образование, а в школе только держали экзамены на аттестат зрелости. Все они отлично знали языки, были очень начитанны. За долгую свою жизнь я, пожалуй, не встречал второй такой семьи. Духовность и душевность по отношению друг к другу и к людям отличала этот дом. Мария Николаевна, мать Нади, была верующей христианкой в самом высоком смысле этого слова. Терпимость и какое-то удивительное сочетание демократизма с крепкими устоями чувствовались во всем.

До революции каждый год Дмитрий Иванович увозил всю семью за границу. Франция, Италия, Австрия, Германия, Швейцария широко распахнули двери всемирных музеев, открыли девочкам замечательные творения зодчих. Красота прославленных мест Европы, быт и культура ее народов формировали вкусы и сознание сестер.

Дмитрий Иванович умер в 1914 году. Его вдова переехала на новую квартиру на Васильевском острове. Старшие дочери вышли замуж, а с матерью остались Вера и Надя. Дом Радловых на 1-й линии был хорошо известен петербургской интеллигенции: отец Сергея, Эрнест Леопольдович, которого я еще застал в живых, был крупным философом, другом Вл. Соловьева. Он много лет занимал должность директора Публичной библиотеки. У Анны и Сергея Радловых, очень популярных в среде петроградской интеллигенции, образовался своего рода литературный салон. Здесь бывали писатели, поэты, художники, ученые. Большой известностью в первые послеоктябрьские годы пользовались театральные зрелища, которые ставил Радлов у портала Фондовой биржи с участием тысяч исполнителей. Всегда был переполнен созданный им Театр народной комедии, дававший спектакли в Железном зале Народного дома. Видную роль играли Радловы и в ТЕО Наркомпроса, который возглавляла М. Ф. Андреева. Все начинания Радлова поддерживал М. Горький, у которого и Анна и Сергей часто бывали. В 30-е годы С. Радлов получил особую известность как постановщик Шекспира. Он ставил английского драматурга не только в собственном театре и в Петрограде, но также и в Москве: такие широко прославившиеся спектакли, как «Король Лир» с Михоэлсом в заглавной роли в Еврейском театре и «Отелло» в Малом театре с Остужевым.

…Но чуть ли не в первый день по прибытии в Харьков пришла из Петрограда телеграмма от Сергея Радлова о страшном несчастье: сестра Надюши, Вера, выбросилась из окна пятого этажа квартиры на Васильевском острове. Напомню, что сестры были близнецами и за всю жизнь они расстались впервые. Надя была человеком исключительного мужества и самообладания. Она просила только об одном — сделать все возможное, чтобы вернуться домой.

В семье Дармолатовых, большой и дружной, была принята удивительная сдержанность в отношениях, ничего кричащего, показного в выражении своих чувств. Мария Николаевна тяжко переживала трагическую гибель дочери. Несмотря на уже сложившееся доброжелательное принятие меня, она ни разу не говорила со мной о возможных причинах самоубийства Веры. От жены я узнал, что какого-то внешнего, большого и неожиданного толчка и не было. Тонкость духовной структуры, легкая ранимость нервной системы, неверие в будущее личной жизни — все по совокупности повлияло на Веру. Инженер Владимир Павлович Покровский, в прошлом офицер, считался ее женихом. Никто не знает, что стояло между ними, мешало осуществиться этому браку. Теперь, по прошествии полувека, думается, что для Веры травмой было и расставание с любимой сестрой Надей, наш брак с ней. Но об этом мы никогда друг с другом не говорили. Покровский после смерти Веры очень сблизился с Марией Николаевной и много лет приходил к ней, обычно с цветами, каждую неделю, и они часами сидели и беседовали в ее комнате 30.

У Владимира Покровского был брат Корнилий, тоже служивший в армии до революции офицером. Он учился с Сергеем Радловым вместе в университете, стал близким другом Сергея и его жены Анны Радловой. Эти отношения приняли сложные, уродливые формы и привели Корнилия к самоубийству.