История чудовища

Предисловие

Что делает мужчину, женщину или старика человеком? Чем люди отличаются от чудовищ? Возможностью выбора? А может, нет никакого разделения? Может, человек и есть самое страшное чудовище на свете? Убивает ли оборотень из зависти? Нет, он убивает, потому что его природа такова. Способен зверь ненавидеть? Он лишен этого чувства, а человек им наделен. Я кое-чего повидал.

Я видел, как охотники затаскивали в город привязанные за ноги к телеге окровавленные тела: мужчины, женщины и дитя. Они были абсолютно голыми и десятки стрел пронзали их безвольно хлюпающие в грязи тела. Это была часть стаи оборотней, что жила в округе. Я видел, как люди подвешивают их за ноги над городскими воротами, и чувствовал, как на следующий день меня провожают из города три пары пустых глазниц — работа ворон.

Я был свидетелем сожжения ведьмы. Специально сложенный для нее костер из сырого дерева, который больше тлеет и дымит, а не горит, возвышался в самом центре площади. Я смотрел на то, как ее ноги и руки разбивались в кровь в надежде зацепиться за камни, по которым ее за волосы тащили к костру. Я слышал ее долгий, пронзительный крик, а после — чувствовал тошнотворную вонь горящего мяса.

Я пытался остановить толпу, забивающую уродливого горбуна, попытавшегося украсть с прилавка кусок мяса. Я чувствовал на разбитых губах вкус меди, когда не смог ему помочь и с ужасом следил за методичными ударами лавочников. Я с болью в сердце ощущал легкость горбуна, укладывая его тело в могилу.

Я чувствовал исходящий от толпы жар ненависти и отворачивался, когда горожане убивали мать, вставшую на защиту своего сына, обвиненного без суда в убийстве. Я плакал от счастья, узнав, что ему удалось сбежать. Я пал на колени перед изувеченным телом его матери.

Я путешествовал всюду и всюду натыкался на жестокость человеческую. Я видел кровь и обугленные до черноты ночи тела. Сострадал рыдающим над уродливыми телами детей матерям и презирал стоящих рядом, тяжело дышащих убийц с яркими от крови кулаками.

Я сдерживал рвотные позывы, видя неистово жрущих все, что попадет под руку, зрителей, сидящих на казни и с чувством экстаза на лицах наблюдающих за смертью приговоренного. Во время отрубания головы, когда кровь тугой струей бьет из артерии, зрители получали высшее наслаждение не имеющее аналогов, некоторые от удовольствия теряли сознание.

Я все это видел. Я — человек, решивший покорить мир и воспеть в стихах геройские поступки богатырей. Я — тот, кто мечтал описать красоту городов в песнях! Я увидел мир и мир оказался не таким, каким представлялся ранее… Он вовсе не полнится героями. Он переполнен жестокостью, которая позволяет человеку выживать в мире, где он слабее кровососа, где он глупее ведьмы, где он медленнее оборотня.

Человек должен быть жестоким, иначе он не выживет и падет! Я же не хочу быть жестоким и, если эти строки читает кто-то, то я наконец-то перестал быть человеком и стал чем-то большим, покинув этот зиждущийся на убиении всего необычного мир. И помните: прощаясь с ним, я улыбался.

Федор из Глушно

Сын печально известного вора и убийцы Владислава

Глава 1
Вонь котла

Черный ворон, часто взмахивая крыльями, взмыл над городом, носящим название Медов, и устремился на север, в сторону лесной чащи, что точно страж, охраняла уходящие к небу горы. Крылья ворона разрезали влажный, но теплый летний воздух, а с затянутого серыми тучами неба на него изредка попадали лучи выглядывающего солнца.

Если бы кто разбирался в полете птицы и следил бы за вороном в данный момент, хоть бы и из рубленой церкви, что молниеносно исчезла под черными крыльями, то наверняка бы заключил, что эта птица спешит. Но, никто не следил. Люди занимались своими делами, и рассматривать ворон им хотелось меньше всего. Кому-то этим утром нужно было поспеть на рынок, что раскинулся круглым построением лавок на площади. Кто-то спешил к колодцам постирать одежду и набрать воды. Кто-то поправлял на голове шлем и крепче сжимал еще не окрепшими после сна пальцами древко бердыша, широко позевывая на посту. Город Медов проснулся и по мощеным камнем улочкам стучали копыта лошадей, тянущих телеги, загруженные овечьей шерстью, мясом или бочонками с медом — всем тем, что Медов производил и выращивал.

Ворон набрал высоту, возвышаясь над дымящими то там, то тут трубами городских построек. Он стрелой пролетел над деревянной стеной, защищающей город в форме неправильного круга чередой частокола. Птица покинула пределы Медова, набрав высоту. Летела в сторону гор, проносясь над пастбищами, отделяющими городок Медов от лесной гущи на юге тремя милями зеленых просторов и сотнями белеющих и блеющих овец.

Ворон спешил, но поверни он черную голову на запад, то увидел бы, как процессия людей в серых одеяниях следует за медленно тянущей повозку с гробом лошадью. Им предстояло преодолеть еще около мили, чтобы добраться до расположившегося на западе от города кладбища. Но птица не повернула голову и на восток, где по земляной дороге рыбаки возвращались после утреннего клева с разлива реки Глубоководницы, напоминающей ужа, проглотившего каравай. Именно этим караваем и был разлив.

Оставив позади блеющие стада овец, ворон долетел до черты леса, тихого и спокойного в это сероватое, безветренное утро. Сосны и ели плотно жались друг к другу, скрывая под игольчатыми кронами густой подлесок орешника и можжевельника. В кроне деревьев пели птицы, летало много ворон, вьющих гнезда в рогатинах могучих ветвей, а также пахло смолой и свежестью. Где-то работал дятел, доставая из-под коры личинок. Но все эти звуки и ароматы едва доносились до ворона, разгоняющего воздух вокруг крыльев до свиста. Он летел над самыми вершинами сосен и стремился к горам.

Земля, расположенная у предгорья, находилась под небольшим наклоном, что особенно чувствовалось по скорому течению ручья, выбивающемуся из-под предгорных глыб. Ручей, пролегающий через лес и пастбище, окаймленный на лугах плакучими ивами, впадал в разлив Глубоководницы. Подлетев к его буйному началу, ворон взлетел вверх над поросшими в иных местах мхом камнями и полетел в сторону одиноко растущей на скале кривой сосны. Подлетая к ней, он начал громко каркать, а как только оказался под ветвями дерева, вцепившегося крючковатыми корнями в камень, то спикировал в расщелину у самых корней, точно ястреб. Он словно не обратил внимания на валящий из дыры в скале вонючий и горячий пар, скрывший его черное тело в белой густоте.

***

Пройдя сквозь пар, ворон расправил крылья и крутанулся в воздухе над самым каменным полом, в мгновение ока перевоплотившись из ворона в нечто иное.

От скорости пикирования ему пришлось упереться косматыми руками в камни, чтобы не проехаться волосатой мордой по гальке, шумно зашипевшей под его крючковатыми пальцами.

— Черт тебя дери! — выругалось небольшое, покрытое короткой, темно-коричневой шерстью существо, выпрямляясь в полный рост.

Если бы кто смотрел со стороны, то увидел бы волосатое создание, с полусогнутыми большими ушами, округлыми, черными глазами и слегка выпирающей нижней челюстью, на которой не имелось зубов от клыка до клыка. Сам по себе он был мускулист. Руки и ноги существа имели внушительные для его роста, а рост его едва дотягивал до колена взрослого человека, мышцы, покрытые, как и все тело, короткой, но плотной шерстью темно-коричневого цвета. Выпрямившись, существо развернулось, осматривая по пути грот.

Это была большая пустота в скале, созданная когда-то давно бурным ручьем, что теперь изменил направление и бежал восточнее от пещеры. Грот имел форму полусферы с отточенными водой стенами и галькой на полу. В том же месте, откуда в гроте появился ворон, находился разлом. Лучи света сочились сквозь иголки кривой сосны, раскинувшей ветви над естественным окном. Около расщелины в потолке грота вниз шла непосредственно сама скала, выраженная монолитной, вертикальной гладью камня. На том месте, куда попадал свет солнца, проходящий ежедневный цикл над расщелиной, она поросла густым, бурым мхом, отлично впитывающим стекающую во время дождя влагу.

Существо покрутило черным носом, точь-в-точь как у собаки, и обратило взгляд темных глаз на источник пара, помешавший ему как следует приземлиться. Как оказалось, источник — это огромный котел, водруженный на два камня, с костром под чугунным основанием. А перед всей этой конструкцией стояло нечто.

— Опять зелье варишь, черт бы тебя побрал! — недовольно рыкнуло мохнатое создание, приближаясь к котлу. Но ответа не прозвучало. — Эй, Виктор! К тебе обращаюсь!

— Не мешай, Тишка! — прозвучал в ответ грубый, рычащий голос существа, склонившегося над чаном. — Здесь нужна точность.

Тишке явно не понравился ответ, но он смолчал, поведя беззубой нижней челюстью и направившись к деревянному бочонку, стоящему рядом с кипящим чаном. Запрыгнув на него и сев, свесив когтистые лапы, он вперил недовольный взгляд в существо, одной рукой мешающее кипящую густую жижу в чане, а второй держа раскрытую книгу за кожаный переплет.

Это был то ли человек, то ли животное: высокий, мускулистый, покрытый бурыми, как мох, волосами, больше похожими на шерсть зверя. Виктор, так обратился к чудовищу Тишка, выглядел отталкивающе: чуть вытянутая вперед челюсть, имеющая ряд острых клыков, маленькие, звериные глаза цвета коры, волосатые, чуть вытянутые уши, широкий нос с высокими ноздрями и шрамы, испещрившие лицо и тело, а на голове копна спутанных бурых волос. Но по комплекции Виктор все же походил на человека, нежели на животное.

Пар продолжал валить вверх густым, белоснежным столбом и Тишка хотел было сказать еще что-то важное, но Виктор поднял ложку со стекающим по ней варевом, прося тишины. Не зная чем себя занять, Тишка, постукивая когтистыми пальцами по бочонку, перевел взгляд на блестящий доспех, который был прислонен к скале, поросшей мхом. Это был полный доспех со шлемом, держащимся на идеально белом черепе и скелете, спрятавшемся внутри. Скелет, сидел у стены, словно пьяница, что перебрал самогона и припал к первому же забору, забывшись пьяным сном, вот только этому бедолаге проснуться не грозило. Около его руки лежал длинный, слегка потемневший от времени полуторный меч, с изысканно выполненной витиеватой гардой.

— Так, — проговорил наконец Виктор, вычитывая рецепт, и голос его больше походил на хрип раненого зверя. — Добавить чуть-чуть чертополоха и перемешать.

Он закрыл книгу и положил ее на большую стопку собратьев разных толщины и размеров, с разными обложками из дерева и кожи. Была в куче книг и пара свитков.

— Все должно быть готово, — с замиранием проговорил Виктор, подчерпнув со дна котелка густую, вязкую жижу, схожую на вид с болотной трясиной, от которой жутко воняло кислятиной. Повернувшись к Тишке, он расплылся в пугающей улыбке, оголившей мощные, желтоватые клыки. — Пробую!

— Пусть тебе повезет, — фыркнул Тишка, скептически оценивая приготовленный отвар.

Виктор, не подув, отправил горячую болотную жижу, обладающую запахом скисшего молока, себе в пасть. Он не поморщился, сглатывая и выпуская через широкие ноздри пар. Прошла минута, во время которой оба существа молчали, ожидая эффекта. Тишка внимательно смотрел на Виктора, а тот рассматривал покрытые шерстью руки, в надежде что-то на них увидеть.

— Не сработало! — прорычало чудовище, разочаровавшись в приготовленном зелье и отправляя ложку броском в котел. — Все-таки нужна слюнная железа кровососа!

— Может и так, — согласился Тишка, вскакивая на бочонке, — но я бы посоветовал тебе задуматься о более насущной проблеме.

— Что там? — недовольно рыкнул Виктор, подходя к скелету в панцире и присаживаясь рядом с ним, отчего череп того чуть подпрыгнул.

— На этот раз богатырь, — раздраженно заявил Тишка. — Этот градоначальник не успокоится, пока твою башку не увидит на пике! Он, сукин сын, все беды на домовых, на оборотней, кровососов, на леших и водяных валит! Рыбы нет — водяной виноват! В лесу грибов нет — леший, черт горбатый, их сожрал! Баба к соседу — домовой, тварь такая, не уследил! Вот ведь су…

— Погоди-ка, — остановил Виктор разошедшегося на бочонке Тишку. — Богатырь, говоришь? Может, договориться с ним, а? Богатыри слывут тем, что грамоте обучены и стереотипы в их головах укрепились не так уж сильно, нежели у крестьянина.

Тишка на пару секунд прекратил скалить маленькие, острые зубы от злобы на градоначальника и приоткрыл рот от удивления, но взяв себя в руки, заговорил строго:

— Погляди на себя, Виктор. Кто с тобой будет разговаривать? Ты — чудовище! Когда-то ты был человеком, но теперь ты на него лишь отдаленно похож. Люди, увидев тебя, убегут врассыпную, а если же их будет много, то попытаются тебя прибить… Уж я-то знаю. Градоначальник так задурил люду мозги насчет страшной твари, которая людей по ночам в клочья дерет, что тебя сначала угостят сталью в брюхо, нежели твои речи слушать станут, а потом удивленно скажут: «Говорящая, сука, чудовища была!»

— Это тот вурдалак Сима их по ночам рвет! — зарычал Виктор, оголяя желтые клыки. — Надо с ним кончать…

— Кончай, если жизнь не дорога, — фыркнул Тишка. — Я, конечно, тоже вурдалаков не жалую, да вот только они уж куда получше людей. А то, что он пьянь грызет, а все на тебя кривят, так это полностью твоя беда. Разве не тебя ночью заметили, когда ты этот чан из города упер? Разве не на тебя собак спустили, когда ты у торговца дом растормошил ради книг бестолковых…

— Толковые они, — буркнул в ответ Виктор, переведя взгляд на стоящие на каменном полу фолианты.

— Может, и так, — вздохнул Тишка, продолжая стоять на бочонке, словно оратор на сцене, — но что ты с этого получил? Пока, кроме преследований и еще нескольких шрамов на харе — ничего. Я все-таки домовой и живу в доме градоначальника, если ты позабыл, увлеченный варкой своих зелий человечности. И я прекрасно слышал, как Вячеслав обещал богатырю все, что тот пожелает, за твою башку, лишь бы избавиться от твари. Видимо, ему даже ворованных у горожан денег в уплату не жаль. Хоть я в этом и сомневаюсь.

— Предлагаешь убить его? Ну, того богатыря? — спросил Виктор, беря рукой запыленный меч скелета, лежащего справа.

— А что ж еще с ним делать? — развел домовой в сторону жилистые лапы и вопросительно посмотрел на чудовище черными глазками. — Что у тебя на щеке? — указал он пальцем, увенчанным острым когтем, на морду чудовища.

Виктор нехотя провел рукой по белой полосе свежего шрама на небритой щеке, что остался в память после встречи с охотником.

— Ты разве не пытался поговорить с тем охотником? — задал вопрос Тишка. — Может, ты не пытался воззвать к его глубокомыслию и теплоте душевной? Может, надеялся, что в его голове нет стереотипов? Но ни один человек, запомни, не станет тебя слушать. Ты — чудовище, и, видя тебя, они хотят уничтожить опасность. И я не могу понять, зачем ты стремишься вернуться к ним? Зачем тебе вновь становиться человеком?

— А ты? — положив меч обратно скелету в стальную перчатку, спросил Виктор голосом грубым, но грубым от изменений его лица, похожего чем-то на медвежью морду. — Почему ты, так ненавидя человека, постоянно возвращаешься в дом градоначальника, чьи моральные и этические нормы далеки от совершенства?

Тишка нервно заходил по бочонку, скрестив мускулистые и кривые лапы на груди. Молчал он недолго, с минуту, после чего остановился и ответил:

— Природа такова. Ничего с собой поделать не могу. Я домовой и должен помогать хозяину дома защищать его владения от нечисти. Это часть меня, но другая часть знает, что творит человек, и знает также, что если Вячеслав поймает меня в моем обличии, то прибьет с радостью голыми руками. Так он, черт, ненавидит все, что считает чуждым человеку.

— Вот и я к людям хочу, — ответил Виктор, улыбнувшись своей страшной, клыкастой пастью, — потому как природа такова.

— Нет! — запротестовал Тишка, топнув лапой по бочонку. — Ты — не они. Вместо того чтобы убить опасность, ты стремишься сохранить ей жизнь, думая, что у тебя что-то выйдет, а люди убивают не раздумывая. Они жестоки.

— Так и я того охотника не по спине погладил! — резко ответил Виктор. — Ты видел его? Я ему спину сломал, а затем грудь когтями раскрыл, словно баба кошель перед лавкой торговца. Я помню, как на моих глазах его сердце пару раз дернулось и застыло.

— Ты был в обличии медвежьем! — отрицательно замотал головой домовой. — Ты защищался после того, как он тебя стрелой ранил! Все было так!

— Эх, — поднялся Виктор. — Из-за своей ненависти к людям ты не видишь многого.

— Но при этом вижу достаточно, — закончил Тишка. — Давай закончим эти препирания и сосредоточимся на том, что к тебе скоро пожалует богатырь с мечом, и он вряд ли станет слушать тебя.

— Можно отсидеться, — предложил Виктор, подходя к книгам и складывая их в стопки. — Вход в грот я завалил дубовыми бревнами, которые сам едва поднимаю, а уж какому-то богатырю их точно не сдвинуть.

— Он ведь не дурак! — разозленно бросил Тишка, оскалив острые зубы. — А ты, как я вижу, зелий перепил и теперь у тебя в башке жижа болотная вместо мозгов, если надеешься отсидеться здесь. Он, может, бревна-то не выбьет, но логово твое найдет, а потом придет сюда со всей деревней и уж толпой-то они тебя достанут, Виктор, будь уверен. Ты, видать, богатырей плохо знаешь.

— С чего ты взял? — удивился Виктор, подходя к тлеющему костерку. Зелье уже перестало бурлить. Невзирая на все еще сильный жар, он взял чугунную емкость за уши и понес в противоположную от костра сторону грота.

— А с того, — спрыгнул Тишка с бочонка и пошел рядом с чудовищем, — что ты явно не знаешь, что у богатырей всего два предназначения: защищать границы и округу от бандитов и убивать чудовищ типа тебя, что людей косят…

— Я медовчан не трогал! — напомнил Виктор голосом грубым и резким, отскочившим от округлых стен грота, и на громкость которых Тишка не обратил никакого внимания. — Это тварь могильная Сима их рвет.

— Знаю, знаю, — ответил Тишка, останавливаясь около темной дыры в камнях, куда Виктор одним движением перевернул чан с воняющим кислятиной зельем, которое не вернуло ему былого человеческого обличия. — Но и ты пойми, что весь город думает, будто это ты их убиваешь, и потому для богатыря твоя смерть — дело чести. Вряд ли его поймут, вернись он и скажи, что монстр вовсе не чудовищный человек-медведь, а вурдалак, живущий на кладбище и по ночам убивающий запоздалых гуляк. Да и с пустыми руками он не вернется. Будет тебя гонять, пока не прижмет. Может, день, а может, и десять, но все равно найдет и тогда…

— Понял я тебя, понял, — встряхнув пару раз чан, чтобы остатки жижи шмякнулись на камни, ответил Виктор. — Когда его ждать?

— К полудню, пожалуй, может, чуть позже, — призадумался Тишка, наморщив волосатый лоб. — Он говорил, времени зря терять не станет и разберется с тобой до вечера, чтобы ты еще кого не убил.

Виктор на этот раз не стал говорить, что не его рук убийства в городе. Перевернув чан, он оставил его, чтобы остатки зелья стекли в яму, а сам направился к костру, а точнее — кострищу с тлеющими и светящимися ярко-желтым углями.

— Давай-ка выпьем, Тишка, — предложило чудовище, останавливаясь около деревянного бочонка, на котором только что пламенно выступал домовой. — А то с зельем не вышло, да еще богатырь этот… Погано что-то.

— Не забывай, что тебе его еще прибить надо будет, — не унимался домовой, взяв стоящие около бочки кружки.

— Оттого и пью, — буркнул Виктор, держа бочонок одной рукой, а второй выдергивая пробку с характерным звуком «чпок». — Чтоб смелости хватило.

Запах ядреного самогона моментально взвился из бочонка, ударяя существам в чувствительные носы. Виктор наполнил подставляемые домовым кружки: свою до краев, Тишкину до середины и, закупорив бочонок, поставил его на место.

— Ну, давай, — приподнял Виктор деревянную кружку в воздухе, на что Тишка ответил тем же жестом, после чего оба опрокинули содержимое в разинутые пасти.

Пару секунд молчали, не в силах ничего сказать от крепости самогона, огненным потоком обрушившегося по глотке в желудок. Первым нарушил тишину Виктор, громко выдохнув пары алкоголя.

— Я тут читал учение Григория из Дубовска, — подходя к стопке книг и вытягивая из них одну в темной кожаной обложке, проговорил он. — Вот, прочти-ка здесь.

С этими словами он вручил Тишке раскрытый фолиант с пожелтевшими от времени страницами и красивым почерком писаря, выводившего каждую букву с изысканным упорством художника.

Григорий из Дубовска

Проклятья и передаваемые по мужской и женской линии мутации

Рассматривать проклятья стоит с ракурса научного, так как черная магия хоть и творит с объектом проклятым превращения разнообразные, но осуществима становится лишь в том случае, когда есть прядь волос или кольцо с пальца или, простите, исподние проклинаемого. Лишь в этом случае возможно сотворение черной магии. Ежели так пытаться проклятье сотворить — без части того человека, коего проклинают, — то проклятье едино в самого сотворившего попасть может, так как цели у него конкретной нет.

Говоря о мутациях, которые передаются через третье, а то и пятое колено, стоит обратить внимание на то, что мутация будет от того зависеть, чья натура сильнее. Из опыта, описываемого чародеем Андером Громовым в своем научном труде «Чем чревато слияние с оборотнем!», можно понять, что дитя, рожденное от столь необычного и природе неестественного слияния, может быть полностью человеком иль полностью оборотнем. Если же человеком родится дитя, то, считай, натура человечья сильней была в слиянии том. Но внутри младенца остается где-то зачаток той мутации волчьей и несется оно из поколения в поколение, пока натура волка не окажется сильнее и не родится дитя с искажениями. Может он поначалу выглядеть, словно нормальный человек, но после созревания полового начнутся изменения и оборотень наружу полезет, а в полнолуние, если не контролировать данного мутанта, он и родную кровь загрызть может. Потому как зверем становится и подавляет человека внутри.

— Практически твой случай, — дочитав до конца, пробубнил Тишка, поводив беззубой нижней челюстью. — Только ты в полнолуние таким же и остаешься, сохранив разум, если такое можно сказать о том, кто вновь возжелал стать человеком.

Виктор пропустил мимо ушей колкость, забрав книгу и бережно положив на стопку остальных.

— Практически, — согласилось чудовище, вновь присаживаясь рядом со скелетом в полном латном доспехе. — Вот только Григорий из Дубовска писал не только об оборотнях, но и о мутациях, встречающихся у друидов…

— О! — произнес Тишка, ловко запрыгнув на бочонок с самогоном. — Это-то точно про тебя. Ты ж друид и есть.

— Не совсем, — покачал косматой головой Виктор, смотря в темноту грота карими, медвежьими глазами. — Любой друид может без последствий менять свой облик на звериный и обратно на человечий. Моя же мутация, со слов Григория Дубовского, — это редкое исключение, которое прогрессирует с каждой новой трансмутацией в зверя.

— Что-то не пойму я тебя, — наморщил лоб Тишка. — Я книг не ворую, в отличие от тебя, и тем более их не читаю. Половины слов не понимаю.

— После каждого превращения я становлюсь все больше зверем, нежели человеком, — терпеливо ответил Виктор, но в голосе его чувствовалась злость или горечь, определить было сложно.

— Так оно и к лучшему! — вскочил на ноги счастливый домовой, оскалив клыкастую пасть в улыбке. — Ты уж лучше таким оставайся! Я только рад, честно!

— Эх, Тишка! — резко поднялся Виктор, подходя к бочонку и сгоняя с него домового, после чего вновь наполнил кружку и осушил ее одним махом.

— Ты пей, но меру-то не потеряй, — предостерег Тишка, усаживаясь теперь около дотлевающего костра на пару толстых веток, служащих дровами для растопки. — Вряд ли богатырь тебя поймет и в другой раз придет.

— Нельзя мне в медведя оборачиваться, — наплевав на предосторожности, сказало чудовище. — Посмотри, на кого я похож! Я стал похож на какую-то тварь…

Домовой глубоко вздохнул, словно услышал несусветную глупость, и продолжил ковыряться в углях прутиком, который нашел у ног. В это время Виктор уселся рядом, положив руки, покрытые бурыми, плотно прижатыми к телу волосами, на колени согнутых ног и опустил голову на грудь.

Ну, не скажи, — через какое-то время нарушил молчание домовой, следя темными глазами за раскаленным добела кончиком прута. — Благодаря своей мутации, как вы изволите выражаться с Григорием из Дуба…

— Из Дубовска, — подсказал Виктор.

— Да мне хоть из зада чертова, — сплюнул Тишка и продолжил: — Так вот, твои изменения сделали тебя сильнее, быстрее, ловчее. Твое обоняние стало острее, крепости тела позавидовали бы кузнецы… только что волосатый малость, но зато зимой не замерзнешь. Твои уши слышат дальше, а при необходимости ты способен превратиться в самого настоящего зверя, причем ни в какого-нибудь зайчишку, а в грозного медведя. Разве можно мечтать о чем-то большем?

— Можно, — не поворачивая косматой головы к домовому, ответило чудовище.

— И о чем же?

— Чтобы всего этого не было.

— Свыкнешься, — протянул Тишка, дуя от безделья на прут. — Сколько лет ты уже не с людьми-то?

— Полтора года, — едва слышно ответил Виктор, продолжая смотреть себе под ноги.

— Ну, еще пару годков и совсем свыкнешься, — добродушно заявил домовой, выбрасывая прут в угли.

Виктор поднял голову и посмотрел на Тишку так, словно тот плюнул ему в бородатую морду и сказал, что так куда лучше. После чего он поднялся на ноги и пошел в сторону приваленных к стене пещеры бревен, напоследок сказав:

— Говно из тебя утешитель, Тишка!

— Говорю, как есть! — ответил тот, направляясь за Виктором, уже обхватывающим ствол дерева.

Дубовые бревна были чем-то вроде двери, коими чудовище закрывало вход, чтобы ни дикий зверь, ни какой заблудившийся лесник или охотник не потревожили его в пещере. Сейчас же Виктор обхватил сильными руками одно из бревен, что лежало на другом горизонтально и, кряхтя, сдвинул его в сторону, после чего отодвинул и второе. Чтобы выйти из грота, Виктору приходилось сильно наклоняться и работать плечами, чтобы не застрять меж камней. Домовому же не стоило труда протиснуться и в десять раз меньший ход.

Выбравшись из каменных тисков, чудовище выпрямило спину, громко хрустнув парой спинных позвонков. Его косматая голова поднялась к небу, по-прежнему серому и по-прежнему недождливому. Тучи стояли высоко и, объединившись, образовывали вязанный из серой шерсти ковер, который тянулся до самого горизонта. Выйдя из-за растущих у входа в пещеру молодых елочек, великолепно маскирующих черную шахту, ведущую в грот, Виктор и Тишка оказались меж двумя гигантами: спереди рос плотный лес, состоящий из осин, елок и сосен, а сзади вздымалась могучая гряда гор, уходящая вверх непреступными и острыми точно пики копий, вершинами.

— Я полечу до города, — вдохнув полной грудью свежий летний воздух, сказал Тишка, словно сегодня был обычный, заправский день. — Перехвачу того богатыря по дороге к лесу, а ты жди меня около поваленной сосны. Я как только найду его, так сразу тебя к нему выведу, а там уж ты знаешь, чего делать, верно? Не церемонься с ним, богатыри опасны.

Виктор долгое время молчал, чем заметно нервировал Тишку, водящего беззубой нижней челюстью из стороны в сторону и смотрящего черными глазами так, словно ждал он не минуту, а, как минимум, час и был готов взорваться. Но наконец-то прозвучал грубый, пугающий голос.

— Знаешь, в чем парадокс, Тишка? — спросил он, растягивая слова и переведя взгляд ярко коричневых глаз на мелкого товарища.

— Ну и в чем же? — запрыгнув на ближайший валун, спросил домовой, явно не желающий слышать ответ, так как считал подобные изречения приятеля ни чем иным, как бесполезной тратой времени.

— А в том, что я, пытаясь вернуть человечность внешнюю, становлюсь все большим зверем. И сегодня мне вновь предстоит совершить бесчеловечный поступок.

— Жди у поваленной сосны! — раздраженно рыкнул Тишка, подпрыгнув на камне и в мгновение ока превратившись в воздухе в большого черного ворона.

Ворон громко каркнул в лицо Виктору, после чего оттолкнулся лапами от булыжника и, замахав крыльями, взлетел над лесом, летя на юг, в сторону города Медова.

Глава 2
Богатырь

Поваленная сосна находилась к западу от грота, в котором и обитал Виктор уже целый год. Идти до нее было около получаса и Виктор, не теряя времени, отправился к месту встречи, пробираясь сквозь подлесок из орешника, кустов можжевельника и различной поросли, которая в летнее время буйно разрасталась в лесу. Перед лицом жужжали надоедливые комары, мимо пролетали слепни, за которыми охотилась армия мелких пташек, снующая в подлеске. Виктор же, покрытый плотной шерстью, доходящей ему на спине до затылка, а на груди до подбородка, проблем с насекомыми не испытывал, лишь изредка отгонял их от лица ленивым движением руки.

Весь он был поглощен мыслями предстоящей встречей с богатырем, вознамерившимся убить его ради спасения жителей города. Да, Тишка советовал не мешкая прикончить его — и дело с концом. Но Тишка был домовым, к тому же, ненавидящим людей из-за их фальши, жестокости и неестественности поведения, и ему представлялось, что убить того, кто хочет убить тебя — это дело справедливое и даже благородное. Виктор это прекрасно понимал, продолжая пробираться сквозь густой подлесок, но также он понимал и богатыря, который выполнял свой долг. Он шел навстречу чудищу, по словам градоначальника, убившему не менее десяти пьяниц в ночное время. Шел совсем один, готовый сразить монстра не из-за славы, а ради справедливости и безопасности граждан Медова.

Виктор вдруг понял, что восхищается смелостью и настоящей человечностью богатыря. Теперь-то он строго решил для себя не убивать его, и на то были веские причины. Во-первых, чем чаще оборачивался он в медведя, тем более зверской становилась внешность, все больше напоминающая медведя: вытянутая челюсть, крепчающие клыки, некогда голубые глаза стали ярко карими, покрытое густой шерстью тело. Во-вторых, Виктор понял, что не может убивать богатыря лишь за то, что тот выполняет свой долг.

— Нужно постараться его убедить, — пробубнил он себе под нос, продолжая двигаться сквозь лес к поваленной сосне.

Рука интуитивно поднялась к лицу и погладила шрам, тянущийся по всей правой щеке. Тогда охотник не послушал его убеждений и вместо ответа угостил стрелой. Чудовищу лишь благодаря обострившимся рефлексам удалось увести голову в сторону от смертельной опасности, и наконечник вспорол только щеку, распалив приступом боли ярость.

Помотав головой, Виктор отогнал прочь подобные воспоминания и зашагал более свободно по усыпанной сосновыми иголками земле, выбравшись наконец из густого орешника. Небо над головой чуть посветлело, и сквозь ветви проливались тонкие лучи летнего солнца, близящегося к зениту. Настроение от такой погоды чуть поправилось, и Виктор прибавил шагу.

***

Место встречи — поваленная сосна, представляло собой довольно большое поле без живых деревьев. Размашистая поляна в виде следа великана, который когда-то проходил в этих краях и подмял под стопу огромную сосну, лежащую теперь на боку с выставленной напоказ корневой системой, по-прежнему держащей внушительный пласт земли. Дерево было свалено довольно давно, чтобы успеть превратиться в иных местах, где отсутствовала кора, в белое подобие обглоданной кости. Зелени на поверженном гиганте не было вовсе, если не считать мха, обнявшего нижние ветви, и пары лиственных деревьев, которые пробивались из ствола могучего дерева, словно наглядно показывая, что там, где заканчивается одна жизнь, возникает другая.

Подойдя к сосне, Виктор оттолкнулся мощными ногами от земли, поросшей высокой травой и, помогая себе руками, уселся около большой ветви дерева, похожей на костлявую руку. Прислонившись спиной к ветви, он смотрел в небо, ожидая появления Тишки.

Ожидание затянулось, и Виктор, прикрыв глаза, продолжал размышлять над тем, какие слова подобрать, чтобы не испугать богатыря, а сделать его своим союзником и рассказать о том, что он вовсе не убийца невинных пьяниц Медова. Но все те фразы, что витали в голове, казались глупыми и неубедительными. Чудище это прекрасно понимало и столь же ясным для него было то, что пара неподходящих фраз — и богатырь достанет меч и прольется кровь, и пострадает невинный.

Сражаться с богатырями Виктору не приходилось, но он слышал и видел, когда был еще обыкновенным мальчуганом и жил в городе Листвицы, как богатыри ловко орудуют мечами, щитами и копьями. Видел он все это на турнире, объявленном в городе в честь празднества — дня рождения градоначальника. Тогда-то Виктор из Листвицы и увидел одетых в кольчуги, шлемы, наплечники и наколенники богатырей. Все они были крепки телом, так как такую тяжесть, защищающую их от меча, но в то же время и давящую на плечи, носить было непросто, а воевать представлялось еще сложней. Но те воины еще как ловко охаживали друг друга тупыми мечами и пускали в ход щиты и кулаки. Тогда-то юный Виктор впервые восхитился их умением сражаться. Это были сильные и благородные воины. С одним из них ему предстояла встреча совсем скоро, и Виктор всецело надеялся, что богатырь не только хороший воин, но еще и рассудительный человек, способный прислушаться к голосу истины.

Из размышлений и детских воспоминаний Виктора вырвало громкое карканье ворона, представшего перед глазами летящим над высокими деревьями. Спикировав на торчащие из земли корни поверженного гиганта, он крутанулся в воздухе и обернулся в домового, крепко схватившегося за толстый корень.

— Сюда скачет! — запыхавшись от полета, сообщил Тишка. — Скоро на поляне будет! Будь осторожен, Виктор… Вместо плаща этот убийца носит волчью шкуру. Это не простой богатырь, мать его ети. Не играйся с ним, а кончай сразу.

— Улетай, — выслушав Тишку, ответил Виктор и перебрался к возвышающимся корням поваленной сосны, являющимся отличным наблюдательным пунктом.

— Убей его, — повторил домовой, и голос его был сух и строг. Сказав, он спрыгнул с корней и, превратившись в ворона, взлетел и сел на ближайшую ветвь сосны, растущую в сотне шагов от поваленного гиганта.

Виктор проводил домового взглядом, чувствуя заполняющее тело волнение. Слова Тишки ничего конкретного или нового не преподнесли, но звериное чутье, что теперь было в сто крат сильнее, чем раньше, начало подзуживать в желудке и ничего хорошего не обещало. Но Виктор вновь отогнал от себя навязанные мысли прочь и отказываться от плана убедить воина в своей невиновности не собирался. Взгляд ярко карих, едва не светящихся звериных глаз уставился меж корней на поляну, откуда и должен был появиться богатырь, движущийся из Медова.

***

Время текло невероятно медленно, а от ожидания и вовсе превращалось в подобие дегтя, едва тянущегося, намеревающегося и вовсе застыть.

Виктор безотрывно наблюдал за поляной в виде великаньего следа, ногтем превращая в труху уже третий корешок, но богатыря все не было. Внутренности Виктора сворачивало то ли от голода, то ли от сильного волнения, то ли от выпитого самогона и бесполезного зелья, а может, и от всего сразу. Понять он не мог, да и времени на это не было вовсе. Раздалось громкое карканье, и глаза чудовища впились в появляющуюся на коне из подлеска фигуру человека.

Огромный, черный, словно ночь, боевой конь с короткой, лоснящейся гривой, мощной грудью и подрезанными ушами, медленно ступал по поляне шагах в двухстах от укрытия Виктора. Он вез наездника, столь же крепкого, широкоплечего, с черной бородой, уходящей клином к груди и закрывающей сильную шею. Облачен ездок был вовсе не в глухую сталь, а в кожаный доспех. На голове сидела легкая шапка, едва скрывающая буйно растущие черные волосы. С плеча же ощерено смотрела волчья морда, угрожая всякому желтыми клыками.

Виктору показалось очень странным ношение шкуры на спине, особенно в летнее время. Конечно, погода с утра выдалась пасмурной, но сейчас, ближе к полудню, чуть развеялась. Боевой рысак продолжал медленно приближаться, уверенно ступая по достающей ему до середины ног траве. Чернобородый же богатырь внимательно осматривал округу, направляя коня к поваленной сосне. Виктор смотрел и ждал, ему казалось, что крикни он сейчас, то воин услышит лишь его рычащий голос и может принять это за акт агрессии и тогда кто-то пострадает. И, возможно, пострадает он сам. До этого момента чудовище не предполагало, что ему стоит бояться оппонента, но сейчас, глядя на широко расправленные плечи, мощную, но по ощущению гибкую фактуру тела и горделивую осанку, он почувствовал задатки страха. Тот, прошлый охотник, был тощеват и когда Виктор его разорвал, то отчетливо почувствовал запах алкоголя. Этот же воин был полной противоположностью: смел, уверен в себе и силен.

До корней поваленной сосны осталось не более пятидесяти шагов, когда рысак вдруг встал на месте и начал топтать копытами высокую траву, отказываясь идти вперед. Наездник немедля выхватил притороченный к седлу лук и за мгновение приложил к тетиве стрелу. Его цепкий глаз уставился на корни дерева, за которыми сердце в груди Виктора начало бешено стучать. Все планы, которые кипели в голове, вдруг испарились, точно капля воды на палящем солнце, и он, взглянув на сидящего на ветвях ворона, выкрикнул и голос сорвался на рев зверя:

— Стой! Ни шагу дальше!

Тетива лука звучно натянулась и стрела, засвистев в воздухе, пронзила корни дерева с пластом сухой земли и вылетела рядом с косматой головой чудовища. Все планы рухнули, и чудовище в два рывка спрыгнуло со ствола дерева, ногтями, больше походящими на когти, вырывая оставшуюся кору и прячась за могучим стволом, где стрелы его пока достать не могли.

— Стой! — вновь заревел Виктор, не зная, что еще сказать, чтобы потушить возникший пожар. — Я не хочу воевать!

Прошло какое-то время. Стрелы больше не летели, да и топота рысака слышно не было. Это могло значить, что воин либо обходит Виктора, либо прозвучавшие слова заставили его опустить оружие. Виктор с колотящимся сердцем, вжимаясь в ствол дерева покрытой шерстью спиной, аккуратно переставлял ноги, двигаясь к корням, чтобы выглянуть и узнать, что предпринял богатырь. Странным делом, чудовище не чувствовало того страха, охватившего его в самом начале. Животная натура уже плотно сидела в нем и когда наступала опасность, то инстинкты зверя и охотника особенно резко просыпались. Лишь разум оставался тем мостом человечности, не позволяющим Виктору превратиться в медведя и, не взирая на стрелы, несущие смертельную опасность, смять чернобородого рыцаря вместе с его боевым рысаком. Человечность — все, что осталось у Виктора и все, к чему он стремился последние полтора года блужданий по лесам и полям.

Подойдя к корням, он медленно выглянул из-за них, увидев фыркающего все на том же месте коня. Вот только всадника в седле не было. В этот же момент раздалось громкое карканье, и инстинкты зверя заставили Виктора отскочить в сторону. Краем глаза он заметил блеск стали и почувствовал острую боль, скользнувшую по всей спине ледяным касанием. Зарычав от боли, Виктор вновь оттолкнулся от земли, видя, как ловко выворачивается воин и делает два шага для нанесения окончательного, смертельного удара, целясь в грудь одноручным мечом с изысканно выкованной гардой, напоминающей двух стройных дев. Реакция чудовища была инстинктивной. Уйдя от тычка в грудь, он ударил кулаком по пальцам воина так, что те захрустели, а их хозяин болезненно взвыл, выронив меч. Но потеря меча не стала для него поводом отступить, и он крутанулся, с размаху въехав Виктору в ухо тыльной стороной кулака.

Перед глазами помутнело, а в голове раздался колокольный звон, постепенно переходящий в тонкий писк. Богатырь вложил в удар весь вес и всю энергию резкого поворота, нанеся точный и ошеломляющий контрвыпад. Возможно, обычного человека он вывел бы из равновесия или вовсе лишил сознания, но Виктор лишь отступил назад, пошатываясь и тряся косматой головой, в то время как воин бросился искать свой меч.

— Стой! — проревело чудовище, выставляя руки ладонями вперед. — Не нужно проливать кровь.

Но кровь уже бежала и бежала хлестко из широкого рассечения на спине, идущего от лопатки до поясницы. Кровь, не прекращая, лилась из раны, и Виктор чувствовал ужасную боль и подступающую слабость. Богатырь же уже стоял с мечом в руке. В стороне валялась его шкура волка с ощерившейся пастью. Было видно, что меч воину держать очень больно, из-за пары сломанных Виктором пальцев, налитых под кожей кровью. В левую руку он выхватил из-за голенища нож с загнутым лезвием и теперь стоял в боевой стойке на согнутых в коленях ногах.