18+
Истории о работе, дружбе и любви

Бесплатный фрагмент - Истории о работе, дружбе и любви

Введите сумму не менее null ₽, если хотите поддержать автора, или скачайте книгу бесплатно.Подробнее

Объем: 106 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

СОДЕРЖАНИЕ

Перья 4

Крепость 12

Неслучайное 26

Недопустимая самооборона 33

Невеста 38

Ромашки 42

Про карандаш 47

Молитва 53

Жил-был город 56

Пелена 66

Конец детства 72

Дезертир 76

My Personal Faust 82

Варвар 86

Дух музыки 95

Идеальный чайник 98

Перья

I

Мужчины носят нож на поясе. Авторучку — у сердца. Не путайте.

И то и другое по-своему перо. Как минимум в русском языке, в некоторых его регистрах.

А птичьи перья носят на шапке. Лучше всего на шляпе. И обязательно слева — не путайте.

Нож за голенищем или под одеждой — к вероломству и предательству.

Неснятая (своя) или сорванная (чужая) шапка — неуважение.

Авторучка в кармане штанов (да, бывает и такое) — тоже неуважение. Но уже к себе, к своему слову. Нет нагрудного кармана — зацепите за ворот или запа́х, но лучше просто держите в руке.

Сложно представить себе сколько-нибудь развитую культуру, которая бы не знала ножа. Перья на голову тоже почти все цепляли — это естественный знак неба, возвышенности, устремленности вверх. А вот бесписьменных и при этом развитых культур предостаточно.

Перо на голове — чистый символ. Головной убор в целом — один из самых функционально необязательных предметов одежды. Еще более необязателен разве что галстук.

Нож и авторучка в первую очередь инструменты.

Нож режет, разделяет. Он может разъять, очистить, высвободить задуманную форму. Но соединять он не в силах. Сам по себе нож — чистая аналитика. Ставший афоризмом принцип Уильяма из Оккама — одна из самых известных философских проекций ножа.

С помощью авторучки называют, то есть выхватывают именуемое из окружающей действительности. Что в некотором смысле тоже разделение и очищение. Слитное бытие разнимается на дробные слова и высказывания, не просто речевые — устная речь пластичная и текучая, — но жестко зафиксированные на бумаге. Потому выражение единства не под силу ни одному перу. Тем не менее авторучка может быть инструментом синтеза. Как минимум реконфигурации.

И рез, и речь (особенно почерк) сугубо индивидуальны, поэтому зачастую легко узнаваемы. И рез, и речь выделяют требуемое — указывают, вытесывают из монолитно-целостной действительности, оставляя все прочее счищенным, соструганным, неназванным. Потому и нож, и авторучка — инструментальное воплощение принципа избирательности.

В повседневной жизни ножами мы пользуемся все реже. Ножи де-факто запрещены в публичных пространствах: их будто боятся, сторонятся, стесняются. Ну, за исключением столовых. Чаще всего за работой ножи встретишь, пожалуй, на кухне, да и там дел им достается все меньше: сыр и тот теперь продают нарезанным.

Авторучка — анахронизм. Нынче принято пользоваться шаблонными буквами. Да что там буквами — слова, фразы и целые сообщения приготовлены заранее; только начни набирать — и «нужное» скажется само.

Вот и шляп теперь почти не носят. А уж с перьями и подавно.

II

Завидую музыкантам: у них есть свои специфические инструменты. Даже у вокалистов. Музыкант всегда может предъявить орудие труда, продемонстрировать мастерство владения им. И тем самым заявить свое право на профессию, подтверждая цеховую принадлежность.

Высокое мастерство музыканта объяснения не требует. Какая виртуозность — восторг! Восхищение! Обожание! Но могут и проклясть: человеческим рукам такое не под силу, не иначе он вступил в сделку с дьяволом!

Ну а звукозапись? Вы видели, как много там задействовано оборудования, таинственного и чудодейственного? Умеющий с ним обращаться точно чародей. И, бесспорно, профессионал.

Завидую художникам с их мастерскими, киношникам, радийщикам. У них, помимо собственно инструментария, есть еще и свое специальное место — студия. Сакральное пространство, где вершится профессиональное чудо: из небытия рождается творение.

Мы, пишущие, всем этим обделены. Тетрадка, авторучки, текстовый редактор — разве это оборудование? Как застолбить профессионализм? Где завораживающая виртуозность? Русский и литературу в школе все изучали, курсовые, рефераты и дипломы тоже все писали — как отделить себя от профана? Что ты такое умеешь, что побьет «Да у моей дочки всегда пятерка за сочинения, я ее попрошу — она напишет»? Акулы пера — ну-ну, рыбешки в перьях.

Есть, конечно, и специальные писательские приемы, и редакторские методики, и правила верстки, и типографика, но разве все это так же реально и весомо, как, скажем, роскошный лакированный (и очень дорогой) рояль?

Нам ведь с этим куцым инструментарием и специальное место не нужно: сунуть блокнот и компьютер в сумку — секунды, а разложиться для работы можно где угодно. Сиди, пиши.

Мы на птичьих правах.

III

Без хозяина нет инструмента. Речь не о частной собственности; подлинное орудие внутри границ личности, это продолжение руки мастера, в нем живет душа владельца.

Раньше, в золотой век мастеров, каждый сам делал себе инструмент. Если он выходил ладным, им легко работалось, дело спорилось, то его украшали. Награда должна быть заслуженной: расписывать сразу во время производства — серьезный (оправданный ли?) аванс.

Оттого инструмент не крадут: в нем живет душа настоящего владельца, чужаку такой будет только вредить. Оттого не бывает и инструмента коллективного пользования, такой лишь пустая оболочка, внешнее подобие, и ничего подлинного он не породит.

Уходит хозяин — умирает его инструмент. На одном заводе рассказывали: был у них карусельный станок — огромный, старый, немецкий, еще 30-х годов. Под конец станок совсем капризный стал, нормально обращаться с ним умел только один токарь. Тоже старый и капризный, одинокий мужик, запойный пьяница. Бывало, придет он, похмельный, лицо серое, руки трясутся, встанет к станку — и ведь ровнехонько режет! А потом опять неделю его нет. Молодежь — здоровые парни — как ни пытались со станком совладать, а все вкривь да вкось выходит. Уж сколько раз за Палычем начальник цеха ездил: надо выйти, Палыч, ну никак без тебя, очухивайся давай! Наконец приводили токаря, еле на ногах держался, а резал как надо (все свои пальцы, кстати, сохранил). И вот не стало Палыча. Тогда и станок включать перестали. Но так и не демонтировали. Почему? Без него, говорят, цех опустеет.

IV

Древние уральские металлурги почитали дневных хищных птиц — орла, коршуна, сокола. Они летают выше всех, ближе всех к солнцу и небесному огню — самому жаркому, который так нужен в плавильном горне. Не спустят ли они небесный огонь, чтобы мастера могли выплавить медь? Об этом их просили металлурги. Пернатых хищников охотно изображали — в стремительном полете, с отведенными назад маховыми перьями — отливали обереги из меди и бронзы. Небольшие фигурки нашивали на одежду прославленные мастера и главы кланов. Фигурки побольше помогали во время ритуальной плавки. Считалось, что после смерти душа литейщика-металлурга отлетает в виде сокола.

Меха для раздува древние уральцы не использовали, полагались на естественный ветер. Чтобы его поймать, плавильные площадки устраивали на горе — на плоской верхней плите или продуваемом уступе. Самые сильные ветры на Среднем Урале — западные, особенно те, что дуют весной и осенью. Поэтому работали сессиями в межсезонье.

Под надоедливым дождем и пронизывающим ветром мастера поднимались на площадку — их там долго не было. Волнительно, даже страшно. Сооружали ритуальный горн, рядом втыкали фигурки птиц-покровителей, ставили на хвост, устремленными в небо. Старший надевал шаманскую шапку с орлиными перьями, и начинали первую плавку. Ждали. Когда подходило время и горн остывал, разбивали тигель. Старший его молча осматривал и решал, удалась ли плавка. Если да, то первый слиток вместе с медными птицами относили к святилищу, и начиналась работа. Но бывало, что первая плавка не удавалась. Тогда наказывали фигурки покровителей за то, что не сумели добыть с неба огонь для горна: виновным гнули и прокалывали крылья, могли и голову открутить. Затем выбирали новых медных помощников и повторяли ритуальную плавку. Когда же через пару недель мастера завершали работы и собирались возвращаться на поселение, старший металлург собирал всех медных птиц-помощников (и заслуженных, и провинившихся), заворачивал в бересту и укладывал под камень на вершине горы.

Впрочем, это лишь вольная реконструкция, ни у одной из уральских культур письменности не было, сведений о них дошло немного.

Пик древней уральской металлургии — с VII по III век до нашей эры. А потом этот очаг металлоносной культуры вмиг погас. Мастера-литейщики будто испарились — археологи не нашли следов сражений, насилия или миграции. А медные птицы так и остались лежать завернутыми в бересту — больше некому пригласить их к ритуальному горну, некому послать на небо за солнечным жаром.

V

Учитель однажды сказал:

— Что ж вы все тревожитесь о грядущем? Мол, будет ли что есть и что пить и что же нам надеть. Зачем бежите взглядом в завтрашний день, когда и сегодняшнего не видите? Не о будущем достатке радейте, но об Истине. А Она предвечная, и не бывает ни вчерашней истины, ни завтрашней. И искать ее надо не взглядом, но сердцем, и не в будущем, а только здесь и сейчас. Взгляните на птиц вокруг: ремеслу не обучены и дел не имеют, не поспешают, но радуются жизни и поют хвалу Отцу Небесному, и Он питает их вдоволь. Чем вы лучше их перед Отцом вашим?

Сам же Учитель был плотником. Умело обращался с топорами, рубанками, стамесками, резцами. Строгал, точил, отсекал лишнее, шлифовал нужное, конструировал задуманное.

Но книг не писал.

И кто б узнал, что говорил Учитель, не потрудись владеющий пером?

Крепость

Это было на типичной выездной программе по обмену опытом и повышению квалификации. Очередной день: с утра наша группа побывала в местном колледже, где учат на журналистов; мы пообщались со студентами, разглагольствовали о профессиональной этике, объективности, беспристрастности, добросовестности, проверке-перепроверке фактов и о том, как же сложно приходится работать в современном информационно-сумасшедшем мире. (А разве когда-то было легко? Однако об этом не спросили.) Потом заехали в офис большого медиахолдинга — там дружные ламентации: рынок сжимается, бумажные тиражи под угрозой исчезновения, интернет-проекты мечутся между моделями монетизации (но все напрасно), аудитория расползается по соцсетям. Повздыхали. И можно бы уже направиться в гостиницу и объявить свободное время, ан нет, говорят, что хотят показать нам еще какую-то радиостанцию. Нас погрузили в микроавтобус и повезли на другой конец города.

Отдаленный район. Спальные кварталы. Рядом с новым большим жилым комплексом — старое краснокирпичное здание. Напоминает конструктивизм, но отдаленно. По облику видно, что раньше здесь было что-то промышленное, но теперь на фасаде светилась радийная вывеска. Приехали. Нас встретил дядька лет шестидесяти в уютной мягкой рубахе, джинсах и плюсовых очках. Как вскоре выяснилось, это глава станции, хотя походил он скорее на директора школы, а не радио.

— Устали уже, поди? Вы проходите, проходите, не стесняйтесь и не толпитесь, места у нас тут много, — а голос у него все же дикторский, хотя учителю такой тоже не повредил бы. — Чай-кофе будете? Там в конце коридора, слева у нас кухня оборудована, идемте-ка сначала туда. Да, вот здесь налево, размещайтесь.

В центре большого кухонного стола стояла огромная, чуть початая банка вишневого варенья, рядом на блюдечке лежал черпак.

— Это нас благодарные слушатели балуют, утром сегодня принесла одна заботливая хозяйка. Угощайтесь, обедом не накормлю, так хоть чаю попьете. Ну! За вами чайники — наполняйте, включайте, варенье нагребайте на блюдца, в чашки, а ложки вон стоят. Кому кружки не хватило, берет пластиковый стакан из этого шкафчика, в голубом ведре печенье — его тоже можно брать сколько угодно. (В углу кухни на табурете действительно стояло большое эмалированное ведро, накрытое полотенцем, ведро было заполнено разномастным печеньем и вафлями.) Кому уже поздно для кофеина, вон на холодильнике банка с растворимым декафом — обычно его только я пью, но сегодня вам тоже можно. Так, ребята, у вас минут десять, чтобы разобраться с чаем и кофемашиной; я пойду поставлю запись в эфир, а потом встретимся в зале — это большое помещение по ту сторону коридора; ушел.

Мы ждали, пока закипит вода, нестройно сплевывали вишневые косточки на блюдца и чувствовали себя престранно: окраина чужого города, старый производственный корпус, школьный учитель в роли директора радио и мы, разодетые в деловые костюмы, кто в туфлях-лодочках, а кто при галстуке. Захихикали.

Зал занимал бо́льшую часть здания. Просторно. По одной стене — высокое ленточное окно; прохладно, но все равно сумрачно. Теперь бывшее производственное помещение было оборудовано, кажется, для музыкального выступления: сцена выстлана коврами, на ней стояли барабанная установка, клавишная консоль на крестовине, микрофонные стойки, шнуры, мониторые колонки; напротив сцены — небольшой микшерный пульт на обычном столе, поодаль слева и справа колонки. Со всем этим хозяйством возился бородатый человек в кепке (картинный звукотехник), на нас внимания он не обращал. По всему помещению были набросаны пластиковые стулья, они же штабелями стояли у глухой стены. Из них по указанию директора мы составили кружок в углу зала (вышло кривенько), наконец, расселись, устроили чашки с напитками и тарелочки со сладостями на полу, кто-то даже блокнот с ручкой достал — приготовились общаться.

— Приветствую вас на нашей станции! Мы — небольшое локальное радио, занимаемся местной жизнью, смотрим, так сказать, под ноги, а не на звезды.

— Ничего себе «небольшое», — иронично заметил кто-то из группы, имея в виду вместительное помещение.

— Это да. Это здание — неотъемлемая часть нашей миссии. Вообще, если по паспорту, то радиостанции уже больше двадцати лет. Периоды у нас в жизни были разные, а современный этап начался как раз с этого самого здания.

— Это бывший цех какой-то?

— Бывшая котельная. Здесь завод был. Вот вы ехали к нам на автобусе из центра: переехали реку, потом съехали с моста направо, и там сначала старая историческая застройка пошла, а потом новый жилой комплекс цветастый, сбоку от которого мы сейчас с вами сидим. Этот квартал раньше был территорией инструментального завода, а наше здание — заводская котельная. Хотя она не только завод обслуживала, но и прилегающий район. Завод небольшой, последние лет двадцать он еле дышал, а котельная, кстати, почти все это время исправно работала. Да и красивая она по-своему — удивительная провинциальная фантазия на тему модернизма и конструктивизма одновременно. Мы, кстати, до сих пор не знаем имени архитектора, но проект точно нетиповой. Остальные корпуса завода были обыкновенные, а это здание почему-то с затеями да и просто большое, для обычной котельной великовато — в общем, странное дело, ответов у меня нет. А потом, как водится, пришел застройщик, остатки заводского оборудования распродали, что-то за город вынесли, цеха — под снос.

И уж не знаю почему, но местное население выступило, мол, не дадим котельную снести. Это наше тепло, сердце нашего района, энергетический центр и всякое такое. К тому моменту она тоже уже не работала, а новые микрорайоны точно бы не потянула. Что с ней делать-то? Корпус старый, нужно ремонтировать. Красивый, да, но ведь охранного статуса нет, это не памятник архитектуры. Далась она им. Но уперлись, и все тут.

— И как отстояли?

— Как-как, терпением. Никаких чудес. Брали в оцепление, по ночам дежурили, против строительной техники выходили и, разумеется, всяческие письма и петиции тоннами писали — и так несколько месяцев. Я, признаться, всего уже и не помню, это было восемь лет назад, даже восемь с половиной.

Но отстоять-то отстояли, а что дальше делать — непонятно. Под офисы сдавать неудобно — планировка у промышленного здания совсем неподходящая. Отдавать под склад или автомойку жалко, мол, не для этого геройствовали. Одно время кафешка какая-то с того боку примерялась — в целом, по-моему, это неплохая была идея, может, стоит еще разок попробовать, но в то время новое жилье еще не было сдано, зато кругом строительная грязь по колено, и кофе пить сюда мало кто заходил — закрылись они. В общем, долго ли, коротко ли, въехали сюда мы, взвалив на себя кучу обязательств по ремонту и содержанию здания.

— А к противостоянию с застройщиком ваша радиостанция отношение имела?

— Имела, да, хотя не сразу, мы втянулись почти случайно. Станция тогда была обычным коммерческим радио, мы сидели в центре города, в том же здании, где областное телевидение, и никак с этой историей связаны не были. Разве что в Заречье жила одна наша обозревательница, и, когда вся эта заваруха с застройщиком началась, Лена подалась в активистки спасения котельной. Стала в своей программе недвусмысленные заявления выдавать, мол, город, пора бы тебе объединиться и дать отпор ненасытному капитализму, и всякое такое; других активистов в студию водить стала. Мне поначалу, если честно, это все очень не нравилось. Во-первых, я никак не мог понять, из-за чего весь сыр-бор, не люблю ажиотаж на пустом месте, лишь бы покричать. Во-вторых, подобная протестная активность, сами понимаете, плохо сказывается на рекламодателях. А мы тогда, да как и все в городе, крутили рекламу от того самого застройщика — компания большая, жилья возводит много. Разумеется, Ленкино поведение в эфире им совсем не нравилось.

Но, черт возьми, Лене как-то удалось всех нас убедить в правоте возмутившихся заречинцев, и в какой-то момент мы уже всем коллективом ввязались в эту бучу. А под конец вообще стали главной медийной площадкой «котельного» сопротивления, воспели нашу теплушку, так сказать, как символ народного самоуправления и гражданской солидарности. Думаю, это было нужно: когда стало ясно, что одним рывком дела не решить и процесс превращается в долгое гражданское стояние, то понятно, что стало необходимо людей систематически подбадривать, поддерживать их эмоциональный фон. И вроде бы нам это удалось. Правда, тогда мы растеряли многих рекламодателей, да и с администрацией города отношения напрягались. И вот мы решили: была не была — переезжаем сюда, в Заречье, и переоформляемся как некоммерческая организация.

— И откуда доходы?

— Пожертвования. Каждые 20 минут в эфире, слышите, спасибо такому-то и такому-то за доверие и посильную помощь, слушайте нашу волну, поддерживайте, мы без вас никак. Ну, и гранты, конечно, сейчас с ними полегче стало, в том числе от того же фонда, что и ваша поездка сделана.

— Никогда не встречали подобного.

— Да я тоже не верил сначала, но вот девятый год как-то держимся, не шикуем, конечно, зато живем с глубоким осознанием своей общественной значимости. Оттого посещение нашей станции и включили в программу вашего семинара, мол, смотрите, как бывает. Кто нам десятку перечислит, кто сотню, а кто и тысячу. Если не живыми деньгами, так с ремонтом помогают — рабочими руками, оборудованием, стройматериалами; хозяйство тут большое. Помогают кто как может — варенье вы сами только что ели. Так что жить можно, сами видите.

— Вы вещаете только на город? Или на весь регион?

— Мы вещаем на город и на пригороды, но наш целевой район — Заречье, то есть правобережная часть города и два небольших города-спутника на западе.

— Негусто.

— Ну, знаете ли! Само Заречье — это тысяч сто пятьдесят, плюс агломерация — итого двести тысяч человек точно. Район патриотичный стал, слушают нас здесь многие, особенно по утрам. Да и остальной город слушает — разве мы плохую музыку играем? Очень даже неплохую. К тому же у нас общественная работа постоянно; например, этот зал редко пустует, мы тут и концерты устраиваем — когда по билетам, а когда и бесплатно, — и всяческие праздники проводим, а то и просто собрания кондоминиумов. Так что аудитория у нас верная, преданная, работаем мы с ней, как теперь говорят, в плотном контакте.

— А новостями занимаетесь? Трамп, Путин, Макрон, Украина, Сирия?..

— Это все очень важно, конечно… только очень далеко. Ни Путин, ни Макрон в Заречье, кажется, ни разу не бывали. Как приедут, обязательно ими займемся, а издалека-то чего попусту болтать. Но небольшой новостной отдел у нас все же есть. Аня с утра была, свое уже записала, сейчас домой отчалила, а Лёшка после обеда сорвался сову спасать.

— Сову спасать?

— Ага. Это у нас новая героиня, смотрю, вырисовывается. Пострадавшая. Сегодня тут неподалеку стая ворон загнала сову. Как она, бедняга, в центре города очутилась — бог ее знает, но местные вороны на нее, говорят, целой тучей набросились. И заклевали бы, наверное, насмерть, если бы вся эта эскадрилья не рухнула на школьный двор. А там дети шум подняли: увидали неравную схватку — и всё, уроки кончились, целой школой выскочили спасать совушку. Разумеется, стали снимать, фоткать, постить кто куда может. Кто и вовсе давай родителям названивать, мол, мама-папа, тут сову убивают, приезжайте спасать скорее; двое перепуганных родичей аж нам звонили, мол, что это у вас там происходит — не знаю, говорю, сейчас будем разбираться. Ворон отогнали, а лететь сова не может: то ли вороны потрепали ее сильно, то ли со страху; там же толпа детей со всех сторон, они ее сами чуть не затоптали. Но в любом случае надо с ней что-то делать: пока она во дворе, детей в классы не загнать — дежурят, чтоб вороны не накинулись опять. Стали обзванивать зоопарк, ветеринаров. Вот Алексей пошел разбираться…

— Ну да, где сова, а где Трамп…

— Вы зря иронизируете, там, судя по фоткам, неясыть бородатая — это большущая птица, не сычик какой-нибудь, такую в городе сложно не заметить. Как ее вороны одолели — не понимаю, может, раненая или ослабленная. Вот Лёша вернется — расскажет. Ну и потом, эта птица уже всполошила несколько сотен человек у меня под боком, о ней так или иначе куча народу вечером за ужином сплетничать будет — как же нам о ней молчать? Расскажем обязательно! И еще проследим, чтобы вылечилась, а потом устроилась как следует. В крайнем случае к себе возьмем сторожем работать.

— Слушайте, это действительно мило, но ведь вы же понимаете, что это все равно из рубрики «Ребятам о зверятах», это несерьезно.

— Видите ли, для стороннего поверхностного взгляда, если это не чудо и не катастрофа, все будет казаться мелким, смешным или обыденным и недостойным. Но если ты в этом живешь, то и эти события для тебя важные, серьезные и осмысленные. Вся наша жизнь, если вдуматься, состоит из банальностей, но если относиться к ним внимательно, с чувством, то можно и в них разглядеть индивидуальность, свою увлекательную историю. Иначе ведь тоскливо жить будет.

Вот вы говорите — Трамп. Я уже сказал, что мы стараемся смотреть под ноги, а не на звезды, это ведь не просто так. Дело в том, что у себя под ногами ты можешь прибраться, как-то обустроить свою жизнь и помочь своему соседу, а звездам твоя помощь не нужна. Что для меня важно в случае с этой неясытью или кто она там? Дети ведь не просто из окон снимали, как перья разлетаются, они выбежали во двор и стали разгонять ворон. Что-то я сомневаюсь, что это с подачи учителей произошло. А самое главное, они не отступились от этой совы, они фактически вынудили взрослых обзванивать ветеринаров. Ведь как просто сказать, мол, ну не может лететь, пусть посидит отдохнет, потом улетит — там-то бы ее вороны и докончили. Или вообще отвернуться — мало ли этих птиц в городе, вон голубей на помойках сколько, постоянно их трупики во дворах валяются, подумаешь. Но ведь так нельзя жить! Нельзя отворачиваться, нельзя бросать, нужно помогать, поддерживать и доводить до конца.

— Горожане против застройщиков, дети против учителей — разжигаете?

— Вот-вот-вот. Про Трампа, мол, не рассказываете, а народ баламутите. Именно так нас беспрестанно обвиняют неусыпные «стражи» общественного порядка. Я в ответ постоянно твержу: никакой агитацией и уж тем более политикой мы никогда не занимались и не собираемся, мы никого никуда не ведем и не указуем светлый путь. Мы — связующее, мы помогаем людям жить вместе. Мы стремимся, чтобы общество стало здоровым единым организмом, сознательным и сочувствующим. Деятельным, а не апатичным. И история с совой и детьми — замечательный пример такого деятельного сочувствия.

Вот вам еще недавняя история, уже из разряда локальных катастроф. Приключилась авария на газопроводе. Труханули мы тогда сильно, спасатели чуть не со всего региона слетелись. И новостники тоже. Все, слава богу, обошлось без взрывов и жертв. Какие-то первичные работы провели, и все разъехались. Но в итоге одна улица без газа осталась. Ну, как улица — так, переулок, шесть старых домов. И ни туда, и ни сюда: да, мол, скоро пустим, да, надо бы баллоны подвезти, подождите-де еще немного. Короче говоря, все замялось, затормозилось, а ведь люди без газа сидят.

— О! Коррупция в ЖКХ, — оживился вдруг кто-то из группы. — Вы провели собственное расследование, раз вы всех здесь знаете?!

— Помилуйте, мы ж не прокуратура! Мы договорились с местным ретейлером бытовой техники, ребята подвезли в эти старые дома всяческие новомодные электрические и индуктивные плитки, варочные панели и выдали народу во временное пользование. С условием, что те будут вести дневник наблюдений: что понравилось в работе, что нет, какая эффективность, чем эти плитки в выгодную сторону отличаются от газовых плит и так далее. Обстоятельные отзывы им напишут, короче говоря. А мы это все по мере сил освещали. И очень здорово вышло! Во-первых, тема домов без газа оставалась в эфире — мы их не бросали, а во-вторых, народ неожиданно втянулся в эту игру: стали активно обсуждать, какие блюда как лучше готовить — что на газу, что на плитке, что в микроволновке, что в пароварке. Мы под это дело у себя мастер-класс устроили: пригласили шеф-повара, он рассказывал про особенности приготовления и температурные режимы, показывал, как можно выкручиваться на разных конфорках. Заметьте, никаких конфликтов, всё по любви.

Нас, правда, в какой-то момент — видимо, кто-то из магазинов-конкурентов науськал — стали прессовать, мол, это мы завуалированную рекламу того ретейлера проталкиваем в эфире. А мы ж некоммерческие, нам рекламу ставить нельзя. Но разобрались быстро: доказали, что никакого дохода у нас не возникает, никакого вознаграждения от этого магазина мы не имеем. А вообще, эта электро-кулинарная тема длилась даже тогда, когда газ в те дома уже пустили.

— А развиваться вы как-то собираетесь?

— Есть кое-какие планы, да. Мы ведь изначально музыкальная станция. Вообще, музыка — очень мощное общественное связующее. Мы не просто ставим песенки в эфир, мы и сами концерты устраиваем и не только на собственной площадке. Частенько у нас разные ребята репетируют. Мы, правда, строгие: репетиции должны по делу быть, а не оборачиваться пьянкой. Это, оказывается, серьезный фильтр. Короче говоря, всячески поддерживаем молодых — а в особенности местных — музыкантов. И знаменитостей по возможности приглашаем. У нас и в штате есть пара профессиональных музыкантов. А раз тут в котельной места много, мы хотим в одном из залов оборудовать полноценную звукозаписывающую студию. Чтобы она работала сама по себе, как самостоятельная организация, может, свой штат для нее в пару человек наймем. У нас уже есть кое-какое оборудование, и вроде бы заинтересованный партнер нашелся. Так что, думаю, студию мы в течение года устроим.

Кстати, сегодня вечером у нас должен быть интересный концерт — оставайтесь! Поздно, правда, думаю, начнем только ближе к десяти. Зато народу, должно быть, немного набьется. Вы не думайте, это не местечковая самодеятельность. По городу видели афиши N-ского филармонического оркестра? Оказалось, что одна тамошняя скрипачка родом из нашего города, уехала она отсюда давно, а вот ее брат до сих пор здесь живет и как раз у нас в Заречье. Более того, он один из самых преданных наших слушателей, регулярнее всех, пожалуй, пожертвования шлет. Как про гастроли стало известно, он сестре на мозги стал капать, мол, есть у нас такая радиостанция, давай мастер-класс, что ли, там устроим или хотя бы встречу с поклонниками. А она прониклась и, в свою очередь, сгоношила троих своих коллег по оркестру — они, видимо, часто так играют, — и мы договорились, что они нам самостоятельный концерт исполнят. Только раз вне плана да еще и в ночь, то-де, значит, надо что-то драйвовое замутить, не все же Пьера Булеза играть. Барабанная установка у вас есть, спрашивает. Есть, говорю. Очень мне любопытно, что же они такое выдадут. Оставайтесь! Бесплатно вас пустим!

Остаться нам очень хотелось, честно, но организаторы семинара не разрешили — было уже поздно, а нам еще надо было подготовиться: на следующий день нам предстояло участвовать в дебатах по вопросам глобального потепления и международной экологической политики, так что пришлось вернуться в нашу тоскливую неприкаянную обыденность.

Неслучайное

В самом начале июня я узнал, что мой любимый чайный магазин закрывается. Узнал случайно: в приступе безделья серфил в социальных сетях, забрел на их страничку полистать умиротворяющие фотки, а там наверху закрепленный пост: мы-де закрываемся, распродаем все, что сможете унести. Ни черта себе! Серьезно?! Совсем и навсегда?! Почему? Ведь столько лет работали… Полез в комментарии, но содержательных ответов на свои вопросы не нашел, лишь многочисленные тоскующие открывающие скобки. Открутил ленту новостей ниже — впервые о закрытии было сказано еще в мае. В голове заерзали две мысли и стали поочередно меня грызть. Что ты за преданный клиент, если узнаешь такие новости с опозданием в полторы недели? С друзьями так не поступают. Ты что, их ленту не читаешь? Ах, так ты даже в официальной группе не состоял?! Думал, заспамят до смерти? Ну-ну, вот и получай теперь. И вторая: черт-черт-черт, если они о скидках так давно протрубили, там, поди, уже все самое вкусное расхватали! Эх, такую возможность проворонил… После пары минут кататонического оцепенения я наконец снял с колен компьютер, наскоро оделся, схватил рюкзак и выкатил свой тяжелый велосипед из квартиры.

Еду. Расположены они не в центре. Точнее, как бы в центре, на самой вершинке того квадрата улиц, который у нас принято считать центральной частью города. С ближайшего перекрестка, что в пятидесяти метрах от входа в магазин, начинаются две большие трассы, ведущие из города. Район там суровый: большой продуктовый рынок с его грубой и грязной инфраструктурой, по округе щедро натыканы точки продаж разливного пива и нонеймовой одежды, недалеко ж/д станция. Каждый раз удивляюсь, как чайная лавка с тончайшей организацией ци выживала в таком окружении? На дверях магазина регулярно повисали предостерегающие объявления, мол, в обслуживании может быть отказано, если посетитель пьян, грязен, вонюч, хамоват и прочее, или без объяснений вообще, если персонал так сочтет. Причины появления таких бумаг я хорошо представляю, рассказывали мне о них не раз: чайная работает допоздна, а по солидарному мнению аборигенов района, в любом заведении общепита обязательно должны подавать пиво. Под вечер эта убежденность местных особенно крепнет, и хрупким чайным феям становится совсем непросто.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.

Введите сумму не менее null ₽, если хотите поддержать автора, или скачайте книгу бесплатно.Подробнее