Бесплатный фрагмент - Иммортал-сити, Том 1: Когда оковы падут

Иммортал-сити
Том 1: Когда оковы падут
Глава 1

«…и таким образом… Результаты последних разработок в данной области… Позволяют нам надеяться…» — бледный от испуга юноша запинался едва ли не на каждом слове. Отвратительно. Неужели профессор Линдберг не мог прислать кого-то более красноречивого?.. Амари Симон сколько ни пытался вникнуть в сбивчивую речь докладчика, так и не сумел поймать нить его рассказа. Казалось, посланник Бездны бормочет нечто напрочь бессмысленное, будто специально уходя от важных тем. «Кто этот человек?» — чиркнул он на экране блокнота длинным ногтем и пододвинул его соседу справа. «Найджел Киттон, ассистент Линдберга и его ближайшее доверенное лицо» — быстро написал тот и вернул блокнот хозяину. Амари удивлённо поднял бровь: не слишком ли робок этот Киттон для столь блестящей карьеры?..

Впрочем, стоя перед тремя из девяти Верховных — канцлером, министром морали и главнокомандующим армии — кто угодно оробеет. Умников из Бездны не учат произносить красивые речи. На это есть паблик-ораторы с незабвенным Алваро Боэно во главе. Амари покосился вправо: Второй служил его отцу, а до того — деду, но выглядел обманчиво моложаво. В копне смолянисто-чёрных волос, напоминающих львиную гриву, не найти ни единого седого волоса. Кожа похожа на плотную сероватую бумагу, идеально гладкую и сухую… Интересно, сколько ему уже лет? Канцлеры сменяют друг друга, а министр морали остаётся всё тот же. «В этом гадюшнике, — любил повторять Боэно, имея в виду Совет Верховных, — если вы и можете рассчитывать на чью-то преданность, то лишь на мою». Неужели он действительно думает, что Симон настолько глуп?..

Глупость — прерогатива молодости. Амари Симон, сидя между двумя кряжистыми мужчинами зрелых лет, со стороны наверняка смотрелся сущим мальчишкой. Свой пост он занял не столь давно — принял в наследство от погибшего отца. И, надо сказать, несколько тяготился такой ответственной ролью. Ко власти его готовили с рождения. Он знал, что однажды будет управлять городом. Но всё же теперь, день за днём привыкая к бремени руководства, Амари ощущал, что занял должность канцлера слишком рано. Первый боялся совершить ошибку. Боялся, что его подтолкнут к этой ошибке те, кто должен ему служить. Вероятно, это единственное, чего боялся потомок клана Симон — ведь даже малозначительный промах с его стороны привёл бы к фатальным последствиям.

Нет, пожалуй, существует нечто ещё, заставляющее порой нутро Первого сжиматься от леденящего ужаса. Второй. Министр морали, Алваро Боэно. Человек, фактически более могущественный, чем канцлер и все Верховные вместе взятые. Он держит в кулаке нити каждой живой марионетки, населяющей Купол. Его власть безгранична. Его власть — информация.

— …более ста двадцати процентов от нормы. Этот прорыв… — Киттон был белокур, светлокож, синеглаз — редкая нынче масть. Его запястье украшал золотой идентификационный браслет, стандартный опознавательный знак высшего сословия. Вероятно, по происхождению он отпрыск одного из младших домов аристократии Иммортал-сити, и сторонится светского общества? Канцлер был уверен, что не встречал его раньше.

— Молодой человек, — перебил докладчика Амари, изображая подобающую случаю вежливую улыбку, — прошу меня простить, но на сегодня аудиенция окончена, — Симон протестующе поднял ладонь, заметив, что Киттон собирается ему возразить. — И передайте господину Линдбергу, что в следующий раз я ожидаю увидеть с отчётом кого-нибудь… более компетентного. Вы свободны.

Бледность на лице Киттона сменилась ярким румянцем обиды и возмущения. Казалось, он сейчас завопит: «Это я-то некомпетентен?! Да я же личный ассистент самого Папаши, а не какой-то там пошлый лаборантик!». Но докладчик сдержался: дерзить Первому — не самый разумный поступок.

Оба соседа Амари — Второй и Восьмой — никак не прокомментировали решение канцлера прогнать вестника с позором. Боэно наверняка и так знает о делах Бездны больше, чем эта пародия на учёного, отнявшая у Первого целых пятнадцать минут драгоценного времени. Генерал Гаррет по своей солдафонской привычке не раскрывает рта, пока его об этом не попросят. А раз больше высказаться некому, то…

— Позвольте дополнить моего коллегу парой важных слов, — от стены отделилась тень. — Прошу простить его: он взволнован, так как присутствует на столь важном мероприятии впервые. Сэр канцлер, господа Верховные, моё имя Квентин Лонгли, я заведующий химической лабораторией Бездны.

Амари только теперь вспомнил о присутствии ещё одного посетителя: человек в бледно-бежевом костюме во время доклада Киттона неподвижно стоял у того за спиной, кажется, даже не мигая. Так ведут себя хорошо вышколенные Псы, но люди — крайне редко. Разве что прислугу порой обучают делать свою работу незаметно, тенями скользить по дому, не попадаясь на глаза хозяевам… Но этот… как его? Лонгли?.. Этот Лонгли явно гнуть спину не приучен — слишком для этого холёный.

— Что ж, мы слушаем вас, — Симон сложил пальцы домиком, пристально глядя на второго докладчика и демонстративно не замечая, как оживился Боэно с того момента, когда химик заговорил. Они знакомы?.. Возможно. Позже стоит это выяснить.

— Мой коллега в своём отчёте уделил особое внимание работе продовольственной лаборатории и отдела радиационного контроля, но вас едва ли заинтересовала бы подобная информация. Механизм обеспечения города всем необходимым в подобающем количестве работает безупречно с самой зари существования Иммортал-сити и по сей день — вы и сами знаете это не хуже меня. Однако, я полагаю, что кое-какая информация достигает ушей Верховных… — выдержав паузу и сделав пару шагов вперёд, Лонгли продолжил. — С некоторым опозданием.

Киттон, оказавшийся за его спиной, снова побледнел — позеленел даже. Он выглядел напуганным едва ли не до паники.

— Доктор Лонгли, мы не должны разглашать!.. — взволнованно заблеял ассистент, цепляясь за одежду химика, но тот стряхнул его с рукава и подошёл ещё ближе к широкому овальному столу, за которым заседали трое из Девяти. Амари машинально отшатнулся, когда учёный опёрся руками о стол напротив него и уставился прямо в глаза канцлера испытующим взглядом.

— Сэр Киттон, я вынужден повторить: вы свободны. Подождите своего коллегу в приёмной, — канцлер впервые за время принятия делегации из Бездны, почувствовал некое подобие интереса к происходящему. Он подал знак: Пёс, доселе сидевший где-то за его креслом, бесшумно вскочил на ноги и выволок слабо упирающегося учёного за дверь. Вернулся, занял своё место. Лонгли верно истолковал намёк Первого и удалился от стола на почтительное расстояние.

— Теперь вы можете продолжать.

— Благодарю вас, — Лонгли пробежался взглядом по кабинету — видимо, в поисках стула, но сидячие места для посетителей здесь не были предусмотрены. — Вероятно, вы знаете, что мистер Линдберг самолично курирует некоторые проекты Бездны. Он, не побоюсь этого слова, самый выдающийся генетик в истории послевоенного мира. Я не назвал бы ни единого человека, сделавшего за свою жизнь больше для Иммортал-сити, чем он. Однако… — химик выдержал многозначительную паузу и снова приблизился к столу. — Однако главное его открытие ещё впереди.

— Прошу вас, давайте без лишних слов и строго по делу, — Амари поднял руку — Пёс в этот же момент пристальным, немигающим и не сулящим ничего хорошего взглядом уставился на посетителя. Тот отступил назад.

— Как скажете, сэр канцлер. Так вот. По данным экспедиций, организованных отделом радиобиологии, в закупольной Пустоши могли бы снова поселиться люди. Не сейчас. Не через год или десять лет. Но когда-нибудь это станет возможным, и, по мнению профессора Линдберга, лучше бы это произошло раньше, чем позже.

— Утопия! — буркнул Второй с заметным отвращением — будто выплюнул это слово прямо в лицо новому докладчику. — Радиационный фон снаружи в десятки раз превышает допустимые показатели! А климат?! А враждебная к человеку местная фауна?! Там, — Боэно красивым жестом указал куда-то себе за плечо, — ничто не способно выжить, кроме мутировавшего зверья и взбесившейся растительности. Мы потеряли земли за пределами Купола, потеряли окончательно и бесповоротно!

— Я дам вам слово позже, — процедил Амари Симон, не глядя в сторону Второго. История, рассказанная завлабом, всё больше увлекала его, хоть и казалась на первый взгляд совершенно фантастической. — Продолжайте, докладчик.

— Сэр Второй ошибается, — осторожно прошелестел Лонгли, явно опасаясь, что его слова могут оскорбить Боэно. — Увы, он не осведомлён…

— Это я-то не осведомлён, хренов ты умник?! — Боэно вскочил со стула так резко, что тот опрокинулся. — Да я знаю больше тебя о ваших делишках!

— В таком случае… может, вы сами расскажете мне о замыслах Линдберга, Второй? — в тихом, но твёрдом голосе Симона лязгнула сталь. Два взгляда — бледно-серый и вишнёво-чёрный — столкнулись едва ли не со звоном металла о металл. Боэно не выдержал первый и, неловко поставив стул на место, воссел на него обратно.

«Так-то лучше», — читалось в холодных глазах Первого.

«Однажды я спляшу на твоей могиле, как уже делал это на надгробных плитах твоих отца и деда», — не менее красноречиво отвечал ему гневный взгляд Второго.

Лицо генерала Гаррета по-прежнему оставалось бесстрастным. Может, он согласится прояснить некоторые моменты?..

— Восьмой, я хотел бы услышать ваше мнение, — Амари обернулся вполоборота к крупному мужчине в идеально отглаженном кителе, — возможно ли человеческому существу продержаться за Куполом хотя бы несколько дней?

— Вы говорите о людях, я полагаю? — ответил вопросом на вопрос Гаррет, немного подумав. — О нас с вами? О гражданах Иммортал-сити? Тогда мой ответ — нет. Вы не нашли бы под Куполом ни одного человека, который согласится остаться в Пустоши хотя бы на полные сутки. И дело совсем не в радиации и других опасностях, которые вы не способны даже вообразить. Исследователи потерянных земель испытывают ужас перед… Простите, я не нахожу понятных вам слов, чтобы объяснить это.

— Генерал, вы сейчас напоминаете мне бедолагу Киттона, — Амари скривился. Увы, военных тоже не учат риторике. — Просто ответьте на мой вопрос.

— Вы ведь не являетесь поклонником экотуризма, Первый? — Гаррет снова ответил в своей странной манере. — Модное это нынче развлечение, доложу я вам.

— Нет, я никогда не ездил в экотуры, — удивился канцлер, — у меня слишком много работы. Увы, о развлечениях на данный момент приходится забыть.

Разумеется, это не основная причина — на посещение шоу в Колизее, к примеру, Симон всегда находил время. Однако столь экстремальный отдых, как сафари в Пустоши, определённо не для него. Даже при наличии самого передового снаряжения и целого эскорта охраны, это слишком опасно. Первому не пристало рисковать собой и своими людьми забавы ради. «Во имя жизни — всегда на страже», — невпопад вспомнился затёртый до дыр лозунг, повторяемый ежедневно тысячами глоток вслед за безликими голосами видеотерминалов.

— А вы, Второй? — продолжал Гаррет. — Вы ведь бывали в экотурах?

— Бывал. Бываю… — Боэно выглядел предельно взволнованным — казалось, вот-вот снова вскочит и станет орать. Но главнокомандующий — не какой-то там учёнишка, на него повышать голос не позволяют приличия. — Да, бываю! И нахожу это, как вы изволили выразиться, модное развлечение, весьма занятным!

— Вы охотитесь на представителей закупольной фауны, — на этот раз полковник не спросил — сказал утвердительно, бескомпромиссно утвердительно, — на зверей, мутантов… одичалых… И после этого у вас хватает самоуверенности утверждать, что за Куполом не могут жить люди? Да они уже там живут!

В кабинете на несколько секунд повисла тишина. Забытый всеми доктор Лонгли переминался с ноги на ногу, не осмеливаясь вставить ни слова в дискуссию Верховных.

— Простите, как вы сказали?.. Люди? — Второй произнёс это звенящим, почти трагическим шёпотом. — Вероятно, вы никогда не видали этих… «людей»! Это грязные, больные, озлобленные животные, которые сами бросаются под колёса наших квадроциклов в надежде отнять какое-нибудь снаряжение, а если повезёт, то и поживиться куском нашего мяса. Может быть, их предки и были людьми, но они одичалые звери, гниющие заживо от лучевой болезни, каннибалы, трупоеды! Они наверняка уже и речь человеческую позабыли! — Второй улыбнулся, но совсем не весело. Скорее в его оскале читалась издёвка. — Что бы вы сделали, мой дорогой филантроп, если бы во время рейда на вашу колонну напала стая дикарей? Вышли бы к ним с дарами и просьбой не жрать ваших спутников? Нет, вы точно также, как я, встретили бы их автоматной очередью!

— Как много нового я узнал сегодня о своих подчинённых… — глубокомысленно процедил Первый. — И о той части мира, что скрыта от глаз добропорядочного аристократа. Впрочем… экотуризм узаконен моим отцом, и я уверен — он знал, что делает. О моральной стороне вопроса я подумаю позже — сейчас есть более насущная тема. Вернёмся же к нашему разговору, доктор Лонгли.

— Благодарю вас, — тот кивнул и продолжил разоблачать начальство. — Достопочтенные Второй и Восьмой совершенно правы: одичалые потомки людей довоенной эпохи действительно встречаются в окрестностях Купола. Членам радиобиологической экспедиции они тоже попадались: по данным исследований этого феномена выдвинута следующая гипотеза: вероятно, они потомки беженцев из других убежищ. В годы, предшествующие Последней войне, было построено немало подземных бункеров… наспех, больше для успокоения народных масс, нежели для реальной защиты от ядерных атак и их последствий… Ни один не был оборудован для длительного проживания. У людей заканчивались запасы продовольствия, что вынуждало их выходить на поверхность и становиться… теми, о ком упоминал сэр Второй. Но профессор Линдберг говорил совсем не о них, рассуждая о возможности существования вне Купола. Вот уже более тридцати лет он тайно работает над созданием прототипа искусственного человека, устойчивого к воздействию радиации.

Амари едва не воскликнул: «Зачем вы говорите это нам?!» — постепенно осознавая, насколько важные сведения принёс химик. Предоставленной информации уже с головой было достаточно, чтобы привлечь Папашу к ответу. Эксперименты над генным кодом человека без согласования с советом Девяти запрещены и, как Первый полагал до сегодняшнего дня, давно уже не проводились вовсе.

С другой стороны, Лонгли сейчас рыл себе могилу с упорством безумного самоубийцы: на что он рассчитывает, вот так откровенно сдавая своего непосредственного начальника? Ещё и в присутствии его доверенного лица… Он что, глупец?! Или, наоборот, замыслил столь безупречную игру, что совершенно не сомневается в благополучном для себя исходе?..

— Вероятно, я должен спросить вас, насколько продвинулись эксперименты с радиоустойчивыми гомункулами, и кто финансирует данный проект… Но полагаю, нам сейчас важнее узнать иное: мистер Лонгли, скажите-ка на милость, в чём причина вашего бесстрашия? Вы откровенно продемонстрировали Киттону, что собираетесь сдать его покровителя — и теперь он, дожидаясь вас в приёмной, наверняка уже обзванивает все силовые структуры Бездны, требуя вашего задержания.

Доктор улыбнулся:

— Я отвечу на ваш вопрос чуть позже. Вы мудрый человек, Первый, однако упустили самую суть моего повествования. Важно не то, что будет со мной — важно, что станет со всеми нами после того, как подрастающие на данный момент в барокамерах генетической лаборатории гомункулы стройными рядами покинут Купол. Вероятно, первое поколение будет ещё слабо адаптированным к реалиям жизни вовне, но потомки тех, кто сумеет выжить, со временем станут полноправными хозяевами окрестных земель. В то время как наши потомки будут находиться в ловушке Купола, постепенно вырождаясь. Полагаете, что ваш сын или внук, Первый, сумеют удержать власть над вольным народом Пустоши?.. Вы ещё молоды, но наверняка достаточно умны, чтобы ответить мне «нет». Линдберг растит нашего будущего врага. Врага, который, по прогнозам генетиков, будет превосходить нас во всём. Орда искусственных людей однажды решит погубить своих создателей и завладеть их технологиями — это лишь вопрос времени.

— Немыслимо… — Второй выглядел искренне изумлённым. Выходит, не в каждый уголок Иммортал-сити способно заглянуть всевидящее око Алваро Боэно?.. Сомнений нет: он слышит об этом впервые.

— Как далеко зашёл Линдберг в своих исследованиях? — спросил Амари, нацарапав ногтем на экране блокнота: «Принесите нашему гостю стул» — после чего подвинул гаджет Второму. Тот бросил испепеляющий взгляд на юного канцлера, клацнул зубами и встал. На несколько секунд навис над достославным отпрыском династии Симон, а потом пододвинул свой стул химику; сам же бесстыдно расселся прямо на столе, спиной к Первому. Косматый затылок министра морали излучал торжество.

«Вот пройдоха, всегда выкрутится…» — впору признать: этот раунд выиграл Второй.

— Мне известно, — Лонгли сел, благодарно улыбнулся по очереди Первому и Второму, как того требовали приличия, — что на сегодняшний день существует лишь один прототип, хотя бы частично соответствующий возложенным на него надеждам. Профессор активно экспериментирует над усовершенствованием генного кода следующего поколения гомункулов, однако у меня нет данных, насколько удачны его новые разработки — Линдберг не ведёт об этом записей. Понимаете ли… Согласно внутреннему распорядку Бездны, сотрудники обязаны отчитываться о каждом своём действии — даже отлучаясь в уборную, мы ставим свою подпись в журнале коменданта. Закон един для всех и неукоснительно исполняется, но сам Линдберг не оставляет письменных свидетельств о своей работе. Почему? Ответ напрашивается сам: он не желает, чтобы о его проекте знали те, кто может наложить на него вето. Мои слова бездоказательны, вы можете поверить человеку, которого видите впервые, а можете прогнать взашей и тут же забыть о его существовании. Письменные данные — это улика. Но их нет.

— Вы уверены, что они не существуют? Может, профессор просто хорошо их прячет? — задумчиво произнёс Амари, лишь теперь сообразивший, что у него ведь и правда нет никаких оснований верить этому человеку.

— Исключено, — Лонгли отрицательно качнул головой. — Я вхож в круг доверенных лиц профессора. Имею персональный доступ к архиву Бездны. Я неоднократно искал улики в кабинете патрона, проверял все сейфы…

— Я мало смыслю в ваших научных делах, но… — догадка посетила голову Амари так внезапно, что он позволил себе бестактность перебить докладчика. — Разве можно держать в голове столько данных? Научный проект — это цифры, огромные массивы цифр!.. Причём мы ведь не о каких-то пустяках говорим: генетика оперирует сверхмалыми числами, и неточности тут недопустимы. Как Линдбергу удаётся заниматься такой работой, не ведя записей?

Лонгли неопределённо пожал плечами:

— Не знаю, понравится ли вам такой ответ, но сэр Линдберг — гений.

— Злой гений, если верить вашим словам…

— Верить или нет решаете вы. Единственное вещественное доказательство деятельности профессора живёт в одном из модулей генетической лаборатории, переоборудованном в детскую комнату. Гомункул мало чем отличается от обычного десятилетнего ребёнка — лишь тем, что появился на свет в искусственной среде, имитирующей материнское чрево. К сожалению, мне не приходилось присутствовать на экспериментах, во время которых Линдберг подвергает подопытного облучению, но мой осведомитель рассказывает поразительные вещи. Получив сумасшедшую дозу радиации, ткани гомункула регенерируют быстрее, чем их разрушает лучевая болезнь. Возможно… — Лонгли сделал многозначительную паузу, — возможно сэр Киттон рассказал бы подробнее об этих опытах, ведь он присутствовал на каждом из них. Если бы он был так любезен.

«Ах ты хитрый лис!» — Амари едва ли не зааплодировал, поражаясь изяществу игры гостя. Ну конечно он не боится разоблачения! Сейчас сэр Симон отдаст приказ главнокомандующему, а тот — своим бойцам, и Киттона сгноят в застенках, добиваясь от него ответов калёным железом… Дикость какая — неужели эти умники из Бездны действительно считают Верховных тиранами?! Презабавно…

— Ребёнок, похожий на обычного ребёнка… — Первый сделал вид, что пропустил намёк доктора мимо ушей. — Хотелось бы взглянуть на него, но, полагаю, его не выпускают из лаборатории?

— Не совсем верно, господин Первый. Подопытный Линдберга волен перемещаться по всей Бездне — вот и болтается то на одном уровне, то на другом. На поверхность… в силу некоторых обстоятельств… он никогда не поднимается. Впрочем, наземная территория комплекса — сплошь ангары, теплицы да подсобные помещения, едва ли они чем-либо способны заинтересовать десятилетнего мальчишку. Что особенно удивляет — к нему не приставлена охрана. Он питается в общей столовой вместе с персоналом. Одним словом — на первый взгляд самый что ни на есть обычный ребёнок. Если не учесть того факта, что у него нет идентификационного браслета. По статусу он — подопытный раб, а рабы у нас живут в лабораторных модулях и не имеют возможности разгуливать где попало.

«Занятно… Может быть, этот мальчик — попросту бастард Линдберга от какой-нибудь рабыни, вот и получил больше прав, чем другие?.. Надо бы спросить у Боэно, сколько лет профессору. Способен ли ещё Папаша стать отцом?»

Лонгли между тем достал из внутреннего кармана пиджака бумажную тетрадь, порылся в ней, выискивая чистую страницу, а найдя, почиркал винтажной перьевой ручкой, вырвал лист и протянул его Симону. Это была не записка… по крайней мере, не простая записка, не что-то вроде: «Давайте встретимся без свидетелей — и тогда я смогу рассказать вам больше» — а ровный овал, похожий на букву «О». Или на ноль, как уж посмотреть.

— Какую награду вы хотите за ваши сведения? — Амари принял листок и ловко спрятал его за манжету, решив подумать над загадкой доктора на досуге.

— Как я уже говорил, моя цель — не допустить катастрофы. Человечеству и так дорого обошлись бездумные эксперименты моих коллег довоенных поколений: результаты их работы господин Второй видел во время своих экорейдов. Стабильность далась нам большой ценой, но сегодня Иммортал-сити процветает. В то время как человечество стёрто с лица земли, человек продолжает жить. Мы просто не имеем права рисковать безопасностью города, снова играя с тем, что не приемлет нашего вмешательства.

— Одни учёные создали атомное оружие, превратившее всю землю в одну колоссальную Пустошь, а другие спроектировали Купол — самое сложное и совершенное инженерное сооружение довоенного мира, — без спроса заговорил генерал Гаррет. Как это на него не похоже… Амари удивлённо обернулся, но тот продолжал сидеть с каменным лицом, и не заметно было, что собирался что-либо добавить.

— Я запомню ваши слова, мистер Лонгли. Благодарю вас за бдительность, — Первый встал из-за стола и подал руку поднявшемуся навстречу химику. — Продолжайте в том же духе и знайте: вы всегда желанный гость в этих стенах.

— О, непременно, — учёный неприятно улыбнулся, стискивая ладонь Первого чуть сильнее, чем это позволяли приличия. — Во имя жизни — всегда на страже.

— Во имя жизни — всегда на страже, — эхом повторил тот, ответно улыбаясь. — Не смею вас больше задерживать.

Когда посетитель скрылся за дверью, Амари Симон обернулся к Верховным.

— Что скажете, господа?

Второй вскочил со стола, вцепился обеими руками себе в шевелюру и экспрессивно зашагал по кабинету туда-сюда.

— Что сказать на это?! Увы, воспитание не позволяет мне изъяснить свою точку зрения теми словами, которые подошли бы лучше всего!

— И всё же, мне интересно ваше мнение, Второй, — Амари сдерживал улыбку: видеть всемогущего Верховного паблик-оратора в таком смятении было весьма приятно.

— Выражаясь предельно корректно, — Боэно старательно подбирал слова, — Папаша вконец охамел. Зачем городу правительство, если каждый бездновский умник станет гнуть свою линию?! Зачем мы возводили Башню Слоновой Кости на руинах сгоревшего в пламени атомной войны мира? Чтобы какой-то выскочка взял и разрушил её до самого фундамента?! У меня складывается впечатление, Линдберг просто хочет удовлетворить своё любопытство: а что будет, если пошатнуть основы? А давайте возьмём чудом спасшиеся остатки человечества, выставим их из Купола наружу и из своих подземелий станем наблюдать, что из этого выйдет…

— Вы сейчас не на сеансе видеозаписи паблик-обращения к народу, Второй, — внезапно грубо перебил его Гаррет. — Не трудитесь плести словесные кружева, скрывая за ними правду. То, чего вы на самом деле боитесь — что вольному народу Пустоши не нужен будет Совет Девяти. Здесь мы представители влиятельных домов высшей аристократии. Там, за пределами Купола, родословная не будет стоить ничего.

— Делая скидку на вашу контузию, дорогой вы наш Восьмой, я поясню проще. Вероятно, вы отлучались, когда бездновский ренегат объяснял, КТО будет жить за Куполом в относительно скором времени? Не мы, не наши потомки — искусственно созданные существа с искалеченным генным кодом. Если их тела восстанавливаются быстрее, чем гниют от лучевой болезни, то, может быть, и дырки от пуль станут зарастать за считанные секунды? Может, они научатся успешно сопротивляться химическому и бактериологическому оружию? Может, их фантастическая регенерация гарантирует вечную молодость и нечеловечески долгую жизнь? Как прикажете воевать с таким противником?! Модифицированный солдат сможет продолжать бой даже с волочащимися по земле кишками!

Восьмой задумался. Он слишком долго подбирал слова — пауза неприлично затягивалась, а для темпераментной натуры Боэно ожидание было сущей мукой.

— Так вот, если вы хотели услышать моё мнение, — обернулся он к Первому, — Папашу надо поставить на место. Его своенравие может стоить нам слишком дорого. Нам — это значит нам всем. Всему городу. Линдберг и его приспешники служат идее, которая — я в этом даже не сомневаюсь — кажется им благой. Это умнейшие и образованнейшие люди современности… Но их не учили думать о последствиях своих действий. А вот нас с вами учили управлять. То есть, думать за всех. Решать за всех! И любое наше решение должно преследовать всего две цели: безопасность и благополучие нашего народа. Да, я видел, к чему приводят бездумные неконтролируемые действия учёных. Сэр Симон, Первый… Амари… — Боэно шагнул к канцлеру и грубовато стиснул его плечи костлявыми, но на удивление сильными пальцами. — Умоляю вас: поедемте вместе со мной за Купол — и вы сами увидите, чего нам следует опасаться.

Первый на секунду опешил: жест Второго был столь же неприличен, сколь фамильярно и пошло прозвучало его собственное имя в устах Боэно. Министр морали — весьма эксцентричный человек, это все знают… Но такое себе позволять не имеет права даже он! Канцлер высвободился из капкана лапищ Второго и отступил на шаг, испытывая какие-то постыдные чувства — будто нашкодивший ребёнок, получивший взбучку от строгого гувернёра.

— Поставить на место, говорите? — возвращаясь к своему креслу, Амари ощутил жар, подступивший к щекам. Только бы не раскраснеться на потеху провокатору-Второму! — Каким же образом? Полагаю, у вас уже есть пара идей на этот счёт?

— Присоединяюсь к вопросу, — подал голос Восьмой. На его всегда бесстрастном, будто грубо вырубленном из камня лице сейчас явственно читалась тревожная работа мысли.

— Первое, что мы должны сделать, — Боэно снова расселся на столе, но теперь уже вполоборота к канцлеру, глядя на него покровительственно-снисходительным взглядом сверху вниз, — это вызвать Линдберга сюда и потребовать прекратить его сомнительные эксперименты. Под наблюдением ревизоров Министерства морали все материалы, касающиеся несанкционированных генетических разработок, будут изъяты и уничтожены. Вопрос об усилении контроля над деятельностью Бездны мы вынесем на обсуждение Совета Девяти, и в случае одобрения…

— Могу я попросить вас занять своё место? — процедил сквозь зубы Амари Симон, не в состоянии больше выдерживать дерзости Второго. Тот неохотно, но всё же подчинился.

— Вы говорили сейчас о Стивене Линдберге? — генерал провожал Второго осуждающим взглядом. — Боюсь, этот не тот человек, которому мы можем приказывать. Что за профанация, Боэно? Каждый из присутствующих здесь знает, насколько могущественен тот, кого вы насмешливо величаете Папашей.

«Могущественнее чем я… и даже чем Второй, если уж по правде. В его власти системы жизнеобеспечения Купола. Отключи он климат-контроль всего на пару минут — и мы согласимся на любые его условия, если не задохнёмся раньше, — холодок пробежал по затылку Первого. — Неужели может дойти до подобного?.. Нет. Боэно горяч, но он не станет требовать решения проблемы насильственными методами».

— Ваши прогнозы, Восьмой? — Амари знал, что ответит генерал Гаррет ещё до того, как тот заговорил.

— Прольётся кровь. Если дело дойдёт до открытого конфликта между правительством и Бездной — в любом случае прольётся.

— Не в ваши ли обязанности входит недопущение подобных прецедентов? — Второй бросил короткий колкий взгляд на генерала. — Или силовые методы воздействия на потенциально опасных индивидов наша доблестная армия уже не использует?

— Не в этом случае, — Гаррет покачал головой. — Как прикажете воевать с диверсантами, забаррикадировавшимися в подземных бункерах, напичканных передовой техникой? Бездна — неприступная крепость.

— Учёные держат нас за горло… — Амари Симон уронил голову на раскрытые ладони, ощущая отупляющую растерянность. — Мы не допустим вооружённого конфликта. В любом случае и любой ценой. Рубить с плеча сейчас недопустимо — иначе все те закупольные кошмары, о которых так много говорил сегодня Второй, придут к нам гораздо раньше, чем то планирует Линдберг. Сегодня мы получили информацию к размышлению — однако, полагаю, её недостаточно, чтобы принимать какие-либо решения. Действовать незамедлительно у нас нет ни возможности, ни необходимости, поэтому я рекомендую держать сведения о мятеже Бездны в строжайшем секрете до выяснения обстоятельств. На данный момент вы свободны. Благодарю за службу, господа. О следующих заседаниях, посвящённых нашему щекотливому вопросу, вам сообщат лично.

Боэно назидательно поднял вверх палец и открыл рот, чтобы продолжить прерванную на полуслове дискуссию, но в этот момент Пёс канцлера открыл дверь зала заседаний и жестом пригласил министров на выход. Во взгляде его читалась холодная решимость силой выволочь отсюда каждого, кто не выполнит приказ хозяина незамедлительно — будь то Второй, Восьмой или даже его, пёсья, родная мать. Амари обменялся ритуальными рукопожатиями с Верховными. А когда те скрылись за дверью, он подошёл к панорамному окну и прижался горячим лбом к прохладной поверхности стекла. Там, снаружи, жизнь Иммортал-сити протекала по раз и навеки установленным алгоритмам. Вчера, сегодня, завтра, через сто и тысячу лет — по широким площадям Цитадели, по узким улочкам Полиса, должны ходить люди, твёрдо уверенные, что в их жизнь не вторгнется новая техногенная катастрофа. Уверенные, что их есть, кому защищать.

«Но мой отец тоже думал, что находится под надёжной защитой — и прожил гораздо меньше, чем мог бы. Он совершил ошибку, беззаветно доверяя Алваро Боэно… а я её не допущу»

— Стэн, — позвал он Пса. В оконном стекле мутно отражался зал, и Амари, не поворачиваясь, видел, как телохранитель бесшумно подходит. — Один из моих сегодняшних гостей… тот, что со светлыми волосами… Полагаю, он ещё здесь?

Конечно, здесь — ведь канцлер ещё не давал приказа выпустить посетителей из здания ратуши. Оба учёных и двое Верховных сейчас сидят каждый в своей клетушке зала ожидания и покорно ждут, пока за ними не придёт один из питомцев Симона, чтобы проводить к выходу.

— Позаботься о нём, — Амари видел, как отражение Пса коротко кивнуло, ожидая дальнейших указаний, — он не должен пострадать. Но и возвратиться в Бездну я пока не могу ему позволить. У меня… изменились планы на сегодняшний вечер. Я хочу провести его за разговором с не слишком приятным, но, я уверен, весьма полезным собеседником.

Первый ещё не знал, о чём станет говорить с Найджелом Киттоном, ассистентом злого гения Бездны. Лишь интуитивно чувствовал, что это должно произойти не здесь, не в присутствии матёрых лисов Верховных, тянущих одеяло власти каждый в свою сторону. Они побеседуют… просто как два разумных человека. Как равные. Сидя за одним столом и угощаясь кофе. Симону очень хотелось услышать мнение Киттона, его аргументы в пользу сомнительных экспериментов Линдберга — эта информация стала бы последним элементом мозаики, водрузив на место который, можно будет увидеть полную картину происходящего в Бездне и составить об этом своё собственное мнение. А потом уже снова собирать Совет, и сообща думать о благополучном разрешении возможного конфликта.

Во имя жизни — всегда на страже.

Так думал Амари Симон, канцлер Иммортал-сити, ещё не зная, какие последствия повлечёт за собой его приказ задержать Найджела Киттона.

Глава 2

— Единственное оружие солдата, которое не подведёт в бою, не сломается и не затупится — это его Воля. Воля — суть боевого духа. Солдат не должен знать ни страха, ни сострадания. Не должен размышлять над правильностью своих действий: ему достаточно выполнять приказ командира. Я освобождаю вас от сомнений! Во имя жизни — всегда на страже!

И сотня глоток вторила динамикам на разные голоса:

— Во имя жизни — всегда на страже!

Одни — ещё совсем детские, высокие, другие уже ломались и срывались на неровный басок — голоса, тем не менее, звучали слаженно. В строю курсантов не хватало одного, и Том Ли Роджерс от всей души надеялся, что командир этого не заметит. Он крался задворками к плацу, дожёвывая на ходу свой завтрак. Вот уж конфуз так конфуз! В первый же день практики — опоздать на построение!.. Попадётся — накажут. Снова упекут в карцер, а ведь только вчера оттуда выпустили…

Отсидел Роджерс десять суток за драку с другим курсантом: начиналось всё с простого беззлобного пихания — один толкнул другого, второй ответил тем же, а потом горячая кровь ударила в голову… и товарищ Тома Ли отправился в лазарет с поломанной челюстью. В реалиях школы при Службе безопасности — травма не столь уж страшная: на практических занятиях, говорят, случаются вещи и похуже. Тем не менее, в личном деле курсанта Роджерса появилась отметка напротив графы «неконтролируемая агрессия», что в дальнейшем может серьёзно осложнить его карьерный рост. Потеря самообладания недопустима для будущего солдата: чувства должны служить военному, а не наоборот.

— Ярость питает вашу Волю. Сила эмоций, превращённая в поток энергии, заставляющая тело двигаться, выходя за пределы человеческих возможностей. Сила, стоящая на службе покоя Иммортал-сити. Ваша задача, как будущих солдат — закалиться холодной яростью, во много крат усилить свою Волю, научиться максимально эффективно ею пользоваться. Во имя жизни — всегда на страже! — вещал с видеотерминала голос, знакомый каждому горожанину. На огромном экране, висящем над плацем, голова Верховного паблик-оратора в ореоле смоляно-чёрных густых волос старательно выговаривала слова приветственной речи, кривя красивые, мужественно очерченные губы.

— Во имя жизни — всегда на страже! — кричали курсанты. Лишь один не мог вторить общему хору, так как рот его был набит отрубной массой, которую он торопливо выгребал из пакетика пальцами и пытался побыстрее впихнуть в себя, чтобы вовремя, до переклички, занять своё место в строю. Опоздал Том Ли по самой что ни на есть банальной причине: он проспал подъём, так как почти всю ночь провёл за чтением. Не нашёл в себе сил оторваться от книги про чудесное оружие времён Последней войны, способное выжигать целые города за считанные минуты. Сейчас уже такого не делают… Говорят, больше не надо — городов ведь, помимо Иммортал-сити, не осталось.

Дожевав и с трудом протолкнув в горло последний сухой комок отрубной массы, Том Ли выбрался из своего укрытия и шмыгнул в строй. Поискал глазами дежурного офицера — и, обнаружив, что тот, как и все остальные, смотрит не на курсантов, а на экран видеотерминала, расслабился: к счастью, его сегодняшняя оплошность осталась незамеченной.

Когда паблик-обращение подошло к концу, вперёд вышел пожилой офицер, имя которого Роджерс отчего-то забыл, хотя прилежно посещал его лекции дважды в неделю:

— Предстоящие вам практические занятия будут максимально приближены к условиям реального боя, — начал он свою речь перед притихшим строем курсантов. — Оба ваши противника гораздо сильнее любого из вас. Но далеко не всегда результат поединка решает одна только сила. Ваше мастерство владения Волей — вот что поможет победить врага.

Офицер сделал эффектную паузу, прошёлся перед строем, вглядываясь в лица мальчишек, будто проверяя, нигде ли не мелькнёт искажённая плохо скрываемым страхом физиономия. Но если кто-то и боялся, то никогда не подал бы виду. Демонстративное проявление эмоций приравнивается к нарушению устава и также требует соответствующей отметки в личном деле. Несдержанность жестоко карается, в каком бы виде она ни проявлялась. Солдат должен быть спокойным и хладнокровным, как танк… Жаль, танков уже тоже не делают, а единственный экземпляр, доживший до наших дней, бесполезно стоит в музее… Забыть, уничтожить собственное «я», собственное мнение, собственные интересы, и стать винтиком в сложном механизме машины правосудия — вот задача будущего солдата Службы безопасности Иммортал-сити.

— Курсанты, — лектор продолжал, — вы гордость своих родителей и наставников. Ваша служба почётна. Вы избраны стоять на страже мира, закона и покоя. Но только лучшие из вас сумеют дождаться того дня, когда выйдут в свой первый патруль. И сегодняшнее испытание — один из важнейших этапов вашей подготовки. К сожалению, программа обучения не содержит практических занятий, предполагающих летального поединка с людьми — этот опыт вы получите уже на службе. Но вам предоставляется возможность оттачивать своё мастерство, сражаясь со специально обученными собаками и боевыми рабами.

Том Ли увлечённо слушал офицера, ухмыляясь в предвкушении настоящего поединка. Теперь наконец-то настоящего! Спарринг-занятия, во время которых мальчишки оттачивали друг на друге приёмы ведения боя без оружия, были просто игрой: нельзя атаковать всерьёз своих товарищей, будущих сослуживцев. Выпад — на выдох, на вдох — уворот. Так учили курсантов. Чёткий ритм в такт дыханию. Ледяное спокойствие и сосредоточенность: выдох — вдох. Скучно… Одно только в словах офицера показалось Тому Ли непонятным. С кем им, то бишь придётся сражаться?..

— Простите, сэр, — Роджерс вышел из строя. — Разрешите обратиться? Когда говорят о боевых рабах, то уточняют, что они не вполне люди. Не могли бы вы пояснить, что это значит?

Лектор пару секунд буравил удивлённым взглядом выскочку-курсанта, будто силясь понять, шутит тот или правда не знает такой простой вещи. Но, мысленно склонившись ко второму варианту, всё же ответил:

— Рабы — это преступники, лишившиеся статуса и права носить идентификационный браслет. Как вы должны понимать, они уже не являются полноправными членами общества Иммортал-сити, а поэтому не могут считаться людьми. Вы удовлетворены ответом, молодой человек?

Том Ли неуверенно кивнул и встал на место. Дальше он не мог слушать лекцию, объяснение лектора заставило его глубоко задуматься.

«То есть… они отличаются от нас только тем, что не имеют идентификационного браслета? Но как же рассказы, передающиеся среди курсантов шёпотом, о том, что боевые рабы — ужасные чудовища в десять футов высотой? Неужели ложь?..»

— Я освобождаю вас от сомнений. Во имя жизни — всегда на страже! — снова знакомый лозунг, знаменующий завершение вступительной лекции. Теперь по уставу нужно выпрямить спину, надеть на лицо бесстрастное выражение и крикнуть в ответ:

— Во имя жизни — всегда на страже! — сотня голосов сливается в один.

— Во имя жизни — всегда на страже! — будто в забытьи, будто в трансе. Глотка орёт сама, не ожидая команды мозга. Зачем думать, о чём размышлять, если ты солдат? Слушайся приказов — и твои наставники будут гордиться тобой.

— Во имя жизни — всегда на страже!!!

Теперь — бегом в тренировочные залы. В первый день практики проводят занятия с использованием натасканных на людей волкодавов. Эта мысль казалась Тому Ли столь волнительной, что он едва не выскакивал из строя товарищей, с трудом сдерживаясь, чтобы не пуститься вприпрыжку. Ему всегда нравились собаки: большие и маленькие, косматые и гладкошёрстные — все они смотрели умными, почти человеческими глазами… В детстве Роджерс даже мечтал завести щенка, но его родителям такая роскошь была не по карману. Удастся ли вспомнить о давних грёзах, встретившись лицом к… морде со злющей тварью, знающей вкус людской крови?.. В крохотной комнатке, где окажутся вместе запертыми человек и зверь, к концу поединка останется в живых кто-то один.

«Поединок должен быть завершён быстро — иначе закончиться он может не в вашу пользу», — говорил лектор на теоретических занятиях. В данной ситуации это стопроцентно верно: курсантам не дают никакого оружия и средств защиты. Валить насмерть с одного удара — единственная возможность победить собаку. Том Ли вдруг ощутил, что очень хочет жить… Осознание того, что никто не придёт на помощь, что дверь не откроют, даже если псина начнёт жрать его плоть, не потрудившись перед этим умертвить, вызвала странные чувства. Постыдный, незаконный страх пополам с пьяным азартом… Кулаки сжимаются сами, требуя обрушить силу холодной ярости на голову противника, сколь бы грозным он ни оказался. Зачем солдату оружие, если его задача — максимально эффективно использовать Волю?! Горячая кровь — так говорят о курсанте Роджерсе. Может, это и не лучшее качество для солдата, но зато оно помогает не дрожать сейчас в тревожном ожидании, а идти на бой с уверенностью в своих силах.

Как только тяжёлая металлическая дверь захлопнулась за Томом Ли, свет в тренировочном зале померк. Собаки отлично видят в полутьме, человек же при таком скудном освещении почти слеп. Об этом курсантов не предупреждали, но теперь не время думать о подобных мелочах. Сердце скачет, припадочно колотясь о рёбра, тело рефлекторно принимает боевую стойку и замирает, готовясь отразить атаку невидимого во мраке зверя, в ушах грохочет кровь… но где же противник? Том скользнул взглядом по комнате: никого. Тишина. Пустые неоштукатуренные стены. В противоположном конце комнаты — дверка не более полуметра высотой. Собаку выпустят оттуда?.. Юноша сконцентрировался на этой маленькой двери: как только заслонка дёрнется вверх, нужно быть готовым атаковать. Секунды тянутся невыносимо долго. Ничего не происходит. Нервное и мышечное напряжение почти предельны… и тут откуда-то сбоку к курсанту бесшумно метнулась серая тень.

Оттолкнувшись крепкими лапами от пола, зверь прыгнул, целясь пастью человеку в горло, но тот отвёл его в сторону мягким блоком, подставляя навстречу кулак свободной руки. Налетев на внезапное препятствие, собака, взвизгнув, рухнула к ногам Тома — и уже не смогла подняться. Кулак пробил броню крепких мышц, раздробил грудину и мягкие ткани под ней. Курсант только теперь получил возможность не спеша осмотреть животное: таких крупных собак он не видал никогда. Не меньше трёх футов в холке, а в длину — и все пять! Ладно, пяти, может и нет — но четыре наберётся уж точно. Из оскаленной пасти торчат крепкие белые зубы… и раздаётся жалобный визг. Зверь пока ещё жив, но умирает.

Том Ли только теперь осознал, насколько быстро закончился поединок. Всего один точный удар, атака на звук по невидимому в полутьме противнику… можно даже сказать, зверь сам убил себя о кулак человека. Всё, что требовалось — использовать силу врага против него же самого. Так учили на теоретических занятиях. Это и есть управление Волей: на короткое время боя нужно максимально взвинтить нервные реакции, чтобы выйти за пределы возможностей своего тела, но при этом не терять контроля над собой ни на долю секунды. Соображаешь в такой момент будь здоров: просчитываешь траекторию атаки врага, находишь уязвимости в его обороне, чтобы сделать один точный смертоносный выпад. В голове при этом — кристальная прохладная ясность. Время будто перестаёт существовать: есть только бесконечное здесь-и-сейчас, и ощущение собственного могущества, почти всесилия…

Кровь перестала кипеть жаждой битвы, будто из неё враз исчез весь адреналин. Поединок окончен, теперь нужно расслабиться. Тело солдата в состоянии покоя должно быть расслаблено — чтобы стать максимально жёстким, когда это потребуется снова. Курсант Том Ли Роджерс знал, однажды из него выйдет отличный солдат: сегодня он доказал, что умеет применять теоретические знания на практике.

В собачьих глазах — совершенно человеческая боль. Том Ли представил, как лежал бы точно также, захлёбываясь кровью, если бы оказался чуть менее проворным. И точно также скалился на противника, мечтая хоть на последнем дыхании дотянуться до его плоти. Бой выигран, а теперь, вероятно, стоит облегчить страдания псине, которая вовсе не выбирала такую судьбу — быть тренажёром для курсантов… Но Том медлил, застыв в постыдной растерянности. Нужен всего один крепкий удар в височную кость, чтобы прервать агонию. Почему же вскинутый кулак не может опуститься на голову животного с достаточной силой, норовит ударить мимо, в пол?..

Собака затихла и уставилась в потолок стекленеющими глазами. Том Ли присел на корточки перед поверженным зверем, провёл ладонью по густой жёсткой шерсти:

— Прости… Я не хотел твоей смерти, честно… мне приказали… — голос его дрожал.

Пёс поднял морду, встретившись взглядом с человеком. Тоска в собачьих глазах была отчаянной, пронзительной, и от этого сделалось по-настоящему жутко. Волкодав лизнул ладонь и снова уронил голову на пол. Не дышит. Всё.

Том Ли ощущал мерзкий ком в горле. Нельзя испытывать жалость, это запрещено уставом! Сейчас дверь отопрут, и если офицер увидит, что курсант скорбит над трупом собаки…

— Эй, открывайте, я закончил! — Том Ли резко встал и грохнул кулаком в дверь. Ему открыли, и юноша вышел в коридор. Учитель осмотрел картину побоища, коротко кивнул и поставил галочку в ведомости — «зачёт».

Оказавшись в коридоре перед тренировочными залами, Том окончательно расслабился. Мимо него проходили другие курсанты — кое-кто из них морщился, зажимая раны, чьи-то глаза блестели шальным огоньком, но большинство всё же никак не выказывали эмоций от пережитого. Парни молча шли мимо — кто в душ, кто в лазарет… Двери почти всех залов были уже открыты. Если присмотреться, всего штук семь… ну, может десять или двенадцать дверей оставались до сих пор запертыми. Офицеры открывали их с осторожностью и тут же стреляли, не входя в комнату. Убивали собак — иначе не удалось бы забрать останки побеждённых курсантов. Вон уже выносят тела: странные чувства испытываешь, когда глядишь на эти растерзанные куски мяса — те, кто полчаса назад бежал с Томом Ли в одном строю на своё первое испытание, больше никуда не побегут… Позже утащат трупы собак. А ещё позже — отдраят полы и стены залов до блеска.

— Чем любуешься? — повернулся к Роджерсу один из офицеров. — Иди мыться и приводить в порядок форму: ты испачкался в крови.

Том Ли кивнул, но почему-то остался. Ощущал он себя теперь каким-то… уж слишком спокойным — видимо, сказывался пережитый стресс. Пришли уборщики. Стаскивают человеческие и собачьи тела в одну кучу, чтобы потом без сортировки сложить в большой пластиковый контейнер на колёсах и отвезти в крематорий. Где-то в конце коридора натужно кричит офицер. Отчитывает кого-то?.. Интересно. Роджерс прошмыгнул между уборщиками и подошёл ближе, несмело заглядывая в зал, возле которого надрывался тот самый седой лектор, который давал напутствие курсантам перед началом практики:

— …не потому, что мне так хочется, а потому что таковы требования учебной программы: ты должен закончить поединок — иначе зачёт я тебе не поставлю!

— Я победил. Этого достаточно, — твёрдо и сухо ответил ему чей-то голос. Тому пришлось заглянуть в комнату едва ли не через плечо лектору, чтобы увидеть, кто там осмелился спорить с офицером.

На полу, привалившись к стене спиной, сидел курсант, зажимая сочащуюся кровью рваную рану на плече. В метре от него лежала на боку собака, тяжело дыша и подёргивая лапами. Если оба противника ранены, но живы — непонятно, кому засчитать победу… Гнев офицера вполне обоснован — а парень (Том Ли старался, но отчего-то никак не мог вспомнить имени, хотя и ежедневно встречал его на занятиях) чего упрямится? Может, у него сил не хватает встать и закончить дело?..

Или, может быть, он жалеет собаку?.. Том Ли вспомнил свои чувства к моменту окончания поединка и подумал: как же всё-таки здорово, что зверь издох сам. Прикончить раненное беспомощное животное гораздо сложнее, чем кровожадную тварь, метящую пастью тебе в горло. Но не настолько же, чтобы перечить учителю?!

— Я не давал приказа оглушить врага — я приказал его убить!!! — офицер стал густо-красным от крика, парень же, наоборот, бледнел на глазах от кровопотери. Но смотрел исподлобья, упрямо кусая губы от боли.

— В этом нет никакой необходимости, — прошелестел он. — Я и так победил.

— Извините, что вмешиваюсь… — Том Ли осмелился подать голос. — Разрешите обратиться? Сэр, вы можете не ставить ему зачёт, но, если прямо сейчас не отпустите в лазарет, никаких зачётов ему больше не понадобится.

Офицер смерил Тома гневным взглядом, но его правоту всё же не признать не мог:

— Исчезните оба с моих глаз. Роджерс, помоги Гаррету дойти до медблока. С формальностями разберёмся позже.

— Так точно, сэр! — Том Ли прошмыгнул в камеру, осторожно поднял однокурсника на ноги, закинул его руку себе на плечо и потащил того к выходу. Парень, названный Гарретом, доверчиво обвис в его руках — кажется, силы окончательно покинули беднягу. На свежевымытом полу за курсантами тянулись две цепочки кровавых следов. Позади послышался выстрел: офицер добил собаку сам. Значит ли это, что он всё-таки не зачтёт Гаррету победу?.. Тому Ли не казалось это важным — жизнь важнее какого-то там зачёта. И так слишком много ребят погибло дурной смертью. А этот… как его там?.. Роджерс снова забыл его имя, хотя только что вроде бы помнил… Этого в больничке подштопают, да и отправят в бессрочное увольнение до завершения разбирательств. Может быть, его исключат — и правильно сделают, кстати: для солдата он слишком своенравен. Или даже понизят в статусе — ничего, в Гетто тоже как-то живут люди. Ведя его в лазарет, Том Ли Роджерс ещё не знал, какие катастрофические последствия для него самого и всего города повлечёт за собой решение заступиться за раненного товарища.

Глава 3

Клетка с вопящей от ужаса птицей рухнула на пол и, гремя, покатилась к ногам доктора Стоуна. Тут же завозилась в своём углу встревоженная дикарка. Механик замер, выставив вперёд руки в нелепом защитном жесте — будто боясь, что Стоун ударит его… но тот даже не изменился в лице.

— Юноша!.. Это же выпь. Мы привезли её из-за купола. Второго экземпляра в Иммортал-сити нет! Вы осознаёте, что жизнь этого существа в разы дороже вашей собственной?!

Тот нервно закивал, не опуская рук. На лице бедняги читался едва ли не благоговейный ужас. Выпь билась о прутья и кричала жутким голосом, напуганная дикарка стала подвывать, постукивая рукой по защитному экрану своего бокса. Доктор наклонился, чтобы поднять клетку. Та была тяжёлой, неудобной, но Стоун всё же донёс её до своего рабочего стола и водрузил на безупречно отполированную поверхность. Стащил халат и набросил его сверху, прикрывая птицу от яркого света. Выпь затихла почти сразу — то ли полумрак успокоил её, то ли признала закупольная тварь защитника в этом человеке, но кричать перестала. Дикарка же, наоборот, страшно взвизгнув, принялась колотиться об экран. Сухонькие, будто детские, ручки мелькали в воздухе, бессильно тычась в упругий стеклопластик. Но она не сможет навредить себе. Доктор об этом позаботился.

— Вон, — коротко бросил он механику, и тот смылся в мгновение ока. Кажется, впопыхах даже забыл в кабинете что-то из своих инструментов — и, конечно же, не потрудился поставить на место открученную крышку криокамеры.

Пускай. Доктор Стоун может и позже подумать над тем, какого наказания заслуживает неуклюжий ремонтник, столкнувший с тумбы клетку с ценным представителем закупольной фауны. Нужно утихомирить подопытную. Дикарка — увы, не птица. Наброшенная на экран тряпка её не успокоит.

— Лана, — Стоун подошёл к вольеру. За тонкой перегородкой бесновалась маленькая женщина. С того дня как во время экспедиции радиобиологи раздобыли её в пустоши, она ни разу не приняла предложенную пищу и даже почти не пила. За три недели заточения от пленницы остались одни кости, обтянутые смуглой кожей, да пара огромных, едва ли не в пол-лица испуганных глаз. Всё, что видела дикарка в Бездне, вызывало у неё панику: люди, гудящая на разные лады аппаратура и даже этот плексигласовый куб, в который её заточили. Единственный, к кому она по какой-то неизъяснимой причине прониклась тенью доверия — заведующий радиобиологическим отделом доктор Герхард Стоун.

Мужчина приложил ладонь к гибкой поверхности экрана — и тут же по ту сторону легла дрожащая крошечная ладошка. Пленница, не переставая подвывать, с отчаянной мольбой смотрела на своего пленителя, перебирала тонкими пальцами, будто пытаясь взять его за руку, но не понимая, почему ей это не удаётся.

— Ты хочешь пить, Лана?

Дикарка неопределённо засопела.

— Или, может, попробуешь поесть?

Одичалым из Пустоши неведома человеческая речь. От зверей они отличаются разве что способностью к прямохождению. Жрут всё, что удаётся разгрызть; плодятся без меры; носят на шкуре и в кишечнике целые колонии паразитов; живут мало, но умирают чаще всего не от лучевой болезни, как ранее предполагали учёные, а от того, что стирают зубы о грубую пищу и больше не могут жевать. Издохнуть от голода среди буйных даров природы, какая ирония…

Живьём одичалых изловить до недавнего времени не удавалось. Экспедиции, возглавленной лично Стоуном, фантастически повезло найти спящую, но ещё способную дышать особь в цветке росянки. Герхард назвал её Ланой, хотя подопытных зверей в общем-то обычно никак не называют. Впрочем, и у выпи было имя — Гретта. И у других животных доктора: ужика он называл Сабрина, лисицу — Офелия, крупную, в две ладони длиной рогатую жужелицу — Юки. Наверное, он и сам не смог бы объяснить, почему считает забавным давать зверюшкам красивые женские имена. Но если в чём-то Герхард и был сентиментален, так в отношении к своей уникальной коллекции.

Конечно, дикарка не могла ответить, хочет ли она есть или пить. В её огромных чёрных глазах явственно читалось одно сумасшедшее желание: на волю! Прочь из пугающего незнакомого мира!.. Однако этого доктор ей не предлагал. Он протолкнул в отверстие внизу экрана две бутылки: одну с водой, другую с питательной смесью. Лана подхватила первую и присосалась к горлышку, жадно глотая. Зубы на месте, отметил про себя Стоун. Значит, должна прожить ещё долго. Хорошие, крепкие зубы. Если такие вонзятся в плоть человека — разорвут до самой кости… Чего лаборантам стоило отмыть и обстричь дикарку, страшно даже себе представить.

Ожил телефон внутренней связи:

— Сэр Стоун, вас просит профессор Линдберг.

— Уже иду, — Герхард оставил обе бутылочки с угощением на дне вольера, хоть и знал, что Лана выпьет воду, но к еде не притронется. Позже можно будет как обычно сделать ей инъекцию глюкозы — а теперь придётся поторопиться, начальство ждать не любит. Натягивая на ходу форменный белый халат научного сотрудника Бездны, Герхард Стоун покинул кабинет.

***

— Доктор Стоун, ведь Найджел Киттон — ваш кузен, я ничего не путаю?

Папаша определённо не из приятных людей. Великий учёный, талантливый управленец — но человек всё же неприятный. Сложно объяснить, что именно в нём отвращает. Суров не более, чем положено руководителю. Немолод, лыс, сутул — впрочем, личности, столь выдающейся, отнюдь не нужно быть красавцем, чтобы оставить своё имя в истории. Вероятно, всё дело в гадкой привычке Линдберга смотреть на собеседника, не мигая. Неподвижные, будто бы неживые глаза, полуприкрытые тяжёлыми шторами век без единой реснички, пугали практикантов до икоты. Стоун не первый год работал под руководством Папаши, но до сих пор ощущал постыдное желание отвести взгляд, столкнувшись со взглядом профессора.

— Всё верно. Но с чем связан ваш интерес к моему родственнику?

— Насколько хорошо вы его знаете? — Линдберг проигнорировал вопрос подчинённого.

— Насколько?.. — Герхард удивился. — Пожалуй, очень хорошо. Найджел осиротел в пять лет, и мои родители давали ему кров до самого совершеннолетия. Думаю, он считал меня кем-то вроде старшего брата. В детстве у него не было от меня тайн.

— Но вы оба уже не дети, — сухо заметил профессор.

— Это верно. В последнее время мы мало общались — работа не оставляет времени для чаепитий в семейном кругу. — Герхард позволил себе лёгкую иронию. — С тех пор, как Найджелу посчастливилось стать вашим ассистентом, кажется, он без вести пропал в генетической лаборатории.

Но Линдберг не только не улыбнулся, как требуют того приличия — он заметно напрягся и отчеканил, повысив тон:

— Как вы считаете, Киттон — ответственный человек?

— Вы шутите, профессор? — Герхард Стоун во второй раз не смог скрыть удивления. — Найджел — самый ответственный человек из всех, кого я знаю. Полагаю, именно это помогло ему сделать карьеру в столь молодом возрасте. Только мгновенная смерть способна остановить его в стремлении безупречно выполнить свои обязанности. Но я не понимаю, о чём…

— Найджел Киттон, мой ассистент, — перебил его Линдберг, — моё доверенное лицо, вчера покинул Бездну по моему поручению. Отчёт о результатах миссии он должен был предоставить мне ещё вчера, но на территории комплекса так и не появился. Сегодня — не вышел на работу. Мгновенная смерть, говорите?.. Или вы утверждаете, что мне стоило бы получше поискать его в лаборатории, где он якобы «пропал без вести»?

— Найджел — мой кузен, но не мой слуга. Я не обязан быть в курсе его перемещений, — Герхард нахмурился. Где-то на границе сознания и подсознания зародился неприятный зуд: малыш Найдж определённо не из тех, кто убегает гулять, не отпросившись. В детстве он был послушным ребёнком. А сейчас?.. Стоун поймал себя на мысли, что до странного мало знает о том человеке, которым стал его кузен, вступив в самостоятельную жизнь.

— В последний раз его видели выходящим из Цитадели. Киттон направлялся к ближайшей станции трамвая, чтобы вернуться в Бездну, но так и не добрался сюда. Что это может значить? Поймите меня правильно, Стоун: на данный момент вы единственный, к кому я могу обратиться.

— Обратитесь в справочную, — буркнул Герхард, нисколько не беспокоясь, что такой ответ может быть расценен как недостаточно уважительный. Разговор приобретал всё более личный характер, и субординацией Стоун, как человек более высокого сословия, вправе был пренебречь.

— Я уверен, что обратился к кому следует, — отрезал профессор и замолчал, о чём-то размышляя и не сводя немигающего взгляда с доктора Стоуна. — А вы с Киттоном похожи, хоть и не родные братья, — невпопад произнёс он.

— Похожи?! Нет!.. — доктор протестующе вскинул руки. — Разве что волосы?.. Мы оба светловолосы, но это единственное наше сходство. Киттоны — младшая ветвь дома Стоун. Найджел не унаследовал фамильных черт моей семьи, да и не мог: мы состоим в весьма дальнем родстве.

Ледяной принц — так родители шутя величали наследника дома Стоун, не по годам рассудительного и серьёзного, не умеющего ни смеяться, ни плакать. А сиротку-воспитанника, малыша Найджа, звали Искоркой. Он тёплый, этот Найджел. Он пережил потерю самых близких людей — отца и матери — в столь юном возрасте, когда даже само слово «смерть» знать ребёнку ещё рано. Но горе не сделало его ни озлобленным, ни чёрствым. Мальчишка с солнечной улыбкой, так искренне стремящийся всем угодить, всем понравиться… Наверное, он страдал от недостатка любви — потому и старался заслужить хотя бы благодарность. Тётка, дядька и кузен были добры к нему, но… Герхард, лишь став взрослым, сумел понять это: никто из семейства Стоун не любил Найджа по-настоящему. Как и положено истинным аристократам, они помогли осиротевшему отпрыску младшей ветви своего дома встать на ноги, но не более того.

Стоун не вспоминал об этом с тех самых пор, как четырнадцатилетний Найджел поступил в университет и переехал жить в студгородок… Но кузен всегда относился к Ледяному принцу Герхарду с благоговением. Вероятно, потому малыш Найдж так бредил Бездной, что там работал его неродной, но всё же старший брат. С маниакальным упорством он готовился к тестам на профориентацию, чтобы получить заветное распределение в легендарный научный комплекс — и когда Киттон получил его…

«Герхард, это… я даже мечтать не смел! Мы будем постоянно вместе!» — Стоун никогда не видел родственника столь же счастливым и гордым собой, как в тот день.

Мечтать он не смел, верно… Искорка из того сорта людей, которые не мечтают. Они ставят перед собой цель и работают, не щадя себя, до достижения результата. Впрочем, Герхард Стоун пошёл по стезе радиобиологии, а Киттона распределили на факультет генетики, так что пересекаться по работе им удавалось весьма нечасто. В неформальной обстановке — и того реже. Скучал ли Ледяной принц по кузену Искорке? Пожалуй, нет: закупольные птицы, звери и растения для Стоуна куда как важнее и занятнее, чем бедные родственники. Единственный вопрос занимал его все эти годы: почему в радиоактивной пустоши прекрасно чувствуют себя все формы жизни… кроме человека?.. А Найджел… Да что Найджел?! Просто парень, с которым Герхард когда-то обитал под одной крышей.

И вот он пропал. При весьма и весьма странных обстоятельствах.

— Профессор, но я действительно ума не приложу, чем могу быть вам полезен. Если Найджел не сумел выполнить ваше поручение, значит, что-то… или кто-то помешал ему. Причина должна быть достаточно серьёзной. Я уверен в этом.

— Вы не правы, Стоун. Вы мне очень помогли, — Линдберг протянул руку для рукопожатия, знаменующего окончание разговора. И Герхард поспешил обратно в лабораторию, к своим драгоценным зверям, на ходу пытаясь понять, что за неприятный осадок оставила в его душе беседа с Папашей. Доктор Герхард Стоун ещё не знал, какие катастрофические последствия для него самого и всего города повлечёт за собой его ответ на последний вопрос профессора.

Глава 4

Поместье Симон было слишком велико для одного человека. Велико, разумеется, по меркам Иммортал-сити: под Куполом даже Первая семья среди Верховных не имеет возможности приобрести лишнего дюйма драгоценной земли — попросту потому, что она не продаётся. В этом городе так легко купить все сорта запретных плодов, чтобы наесться ими отвала, до тошноты, пресытиться ими раньше, чем придёт осознание тщетности поиска мимолётных удовольствий. Но власть и деньги не открывают всех дверей… Закон здесь превыше власти.

Цитадель — кольцо не более мили в диаметре, в центре которого на холме гордо вздымает башни белокаменная ратуша. Амари заметил скрытый неизвестным ему архитектором символизм ещё в детстве: закон превыше тех, кто создаёт законы. Ровный ряд особняков, окружённых миниатюрными ухоженными садиками, повёрнутых воротами к подножью холма. От жилища до места работы — лестница в сто ступеней. По задумке того же многомудрого архитектора, подъём не оснащён площадками, на которых можно перевести дух. Здесь нет даже перил. Канцлер Амари Симон, молодой и стройный, взбегает по ступенькам, не запыхавшись — но он помнит, с каким трудом взбирался по ним отец.

Блез Симон был тучен и слаб сердцем. Каждый подъём оказывался для него испытанием. Вероятно, именно поэтому Амари с детства уяснил: следить за своей формой для политика жизненно необходимо. И ещё кое-что: власть — это бремя. Делая первый шаг на лестницу, ведущую к белым башням, ты больше себе не принадлежишь.

Мать Амари опередила мужа на целых одиннадцать лет: лейкемия. Канцлер помнил её плохо — он рос в обществе няньки, гувернёра и пары Псов. Позже у него появились ещё двое питомцев, уже после вступления в должность канцлера… Отец бы не одобрил. Блез Симон никогда не имел телохранителей, до последнего дня своей жизни пребывая в уверенности, что у него нет врагов. Он ошибался, и заплатил за свою доверчивость. Амари очень не хватало отца. Тот был его кумиром: двенадцать коротких лет правления Блеза Симона оказались для Иммортал-сити самыми благодатными. Именно при нём город вошёл в эпоху стабильности. Ужасы войны и тяжбы послевоенных лет, пришедшиеся на годы правления деда Амари, остались далеко позади, и теперь каждый живущий под Куполом обеспечен всем необходимым согласно статусу.

Однако Первому приходится быть отцом для всего города, оставляя собственной семье жалкие крохи своего времени. Насколько много работают Верховные, Амари понял, лишь став одним из них.

***

— Прошу, поймите правильно: вы не похищены, вы у меня в гостях. Я всего лишь задам вам несколько вопросов и крайне рассчитываю получить на них ответы. Я не враг ни вам лично, ни вашему патрону, однако вчера прозвучал тревожный звоночек, и мне нельзя его игнорировать.

Амари Симон не счёл нужным связывать папашиного подпевалу: за спиной Киттона безмолвными тенями маячили два Пса, ещё один стоял у двери, и четвёртый — за дверью. Канцлер чувствовал себя в безопасности. Он дома, в окружении своих преданных питомцев. Он оказал гостю достойный приём и ни в чём не откажет впредь — так есть ли резон ассистенту Линдберга желать Первому зла?..

Найджел Киттон, нервно застывший в кресле напротив, был похож на дурно сшитую тряпичную куклу. Красный от волнения, нелепо взъерошенный — конечно же, он изо всех сил старался не показать, насколько напуган. Между его неуклюжих ладоней была зажата чашка с недопитым кофе. Чёрная поверхность слегка рябила, выдавая дрожь. Под не очень-то чистыми манжетами виднелась полоска кровоподтёка. Кажется, Стэн слегка перестарался, усмиряя посланника Бездны, ни в какую не желающего быть удостоенным личной аудиенции с Первым в поместье Симон… Его не били. Нет. Амари не давал такого приказа, а Псы не способны действовать по собственной инициативе. Но отметина на запястье Киттона… Сказать по правде, Первый действительно ума не мог приложить, откуда она.

— Меня уверяли, что эксперименты Линдберга могут оказаться… опасными. Согласитесь, даже тот факт, что он проводит их в тайне, настораживает сам по себе. Однако я, признаться, ничего не смыслю в делах Бездны, потому мне интересно узнать ваше мнение. Скажите, Киттон… Что думаете о проекте своего патрона вы? Вы лично. Представляет ли угрозу данная разработка?

Юноша поднял глаза, и Первому показалось, что в них на краткий миг вспыхнул огонёк гнева. Показалось?.. Нет. Псы тоже заметили перемену и подступили ближе.

— Очень жаль, что вы… ничего не смыслите, — буркнул гость, ёжась. Теперь он снова разглядывал собственные колени и чашку с недопитым кофе на них и выглядел… просто усталым смущённым недотёпой, как и минутой раньше. — Но так уж устроена наша система образования, что каждый получает лишь те знания, которые необходимы ему для выполнения рабочих обязанностей. Вас не учили разгадывать тайны генного кода человека, меня — складно врать.

— По-вашему, я лжец? — Амари немало удивился. — Почему же?

— Потому что с вашего дозволения, под вашим руководством, работает эта большая дробилка, которую вы называете Иммортал-сити! — выпалил Киттон, неловко дёрнув руками, отчего пролил немного кофе на штаны. Выпалил — как выплюнул, и в его словах слышалась самая настоящая ненависть.

«Ненависть?..»

Амари Симон растерялся окончательно. Он не понимал, чем могла его персона вызвать столь неподобающие чувства. Правил городом он совсем недолго, к любому решению подходил с осторожностью, вдумчиво, согласовывая свои действия с Советом Девяти и во всём стараясь продолжать линию отца. Блез Симон пользовался огромной популярностью в народе, его все любили — и Амари искренне надеялся, что, поступая так, как поступил бы отец, в великом и малом, он сохранит и приумножит благоденствие города. Амари верил… да что там верил — знал, твёрдо знал, что он достойная смена на должности Первого. И вдруг… лжец?.. Ненавистный лжец?..

— Что вы себе позволяете?! Вы… — Амари задыхался от возмущения и незаслуженной обиды, он не находил подходящих слов… Разговаривать с наглецами всегда так сложно. — Не забывайтесь! — голос его сорвался на зловещий шёпот.

— Сэр Линдберг предупреждал меня, что рано или поздно такое может произойти, — Киттон будто сбросил неуютную личину косноязычного олуха, и заговорил вполне внятно. Первый мог бы поклясться, что слышит теперь в его голосе лязг стали. — Что даже среди круга его ближайших доверенных лиц может скрываться предатель. Лонгли!.. Метил в преемники Линдберга, да вот незадача — я оказался более подходящим кандидатом на должность нового главы Научного совета Бездны. Подозреваю, профессор навязал мне общество Лонгли именно для того, чтобы проверить его…

— Иными словами, Папаша попросту пожертвовал вами, чтобы выяснить, верен ли ему Лонгли, — с каким-то постыдным злорадством отметил Амари Симон, — и в придачу — секретностью своих разработок. Прямо скажем, интриган профессор так себе… Полагаю, мне стоит расценивать ваши слова как чистосердечное признание во всём, в чём обвинял Линдберга доктор Лонгли?

— Зачем вы спрашиваете, если и так поверили ему?

— Отнюдь. Да поймите же наконец! Вы здесь для того, чтобы сказать своё слово в защиту Линдберга! Объясните мне его мотивы. Я отказываюсь верить, что Папаша закрутил всю эту канитель с радиоустойчивыми гомункулами из чисто научного интереса. Но также не хочу считать, что он заведомо желает человечеству гибели.

Глаза Киттона вспыхнули непокорным синим огнём. Ноздри гневно затрепетали, а брови, белёсые и невыразительные, изогнулись суровой дугой под наморщенным и влажным от испарины лбом. Красиво… да, этого человека, который только что выглядел нелепым олухом, теперь вполне можно было назвать привлекательным. Ярким и стремительным, будто искра во тьме.

— Да не гибели он желает, а наоборот!.. От успешности проведения его экспериментов зависит, будет ли жить человечество в долгосрочной перспективе! — Киттон уже кричал, размахивая чашкой, и нисколько не заботясь, что пачкает остатками кофе свою одежду и обивку кресла. — Долго ли вы намереваетесь удерживать людей под Куполом? На сколько лет хватит ещё ресурсов? Через сколько поколений скажутся признаки вырождения?.. Исход наружу — это цель, величие которой вы, разумеется, не способны постигнуть. Гибель человечества в том виде, в котором оно существует сейчас, предрешена. Нам нужно двигаться дальше. Стремиться! Двигаться! Дальше!.. — он на миг замялся. — Профессор стар. И едва ли он успеет довести свой труд до конца. Полагаю… эта судьба была уготована мне… но теперь… Сэр Симон, окажите любезность. Вы уже услышали от меня всё, что я мог бы вам сказать. Теперь прикажите… казнить меня как можно скорей. Ожидание смерти хуже самой смерти.

Снова бредит. Да какую же ересь внушает Папаша своим приспешникам, если они уверены, что Первый готов казнить каждого, уличённого в инакомыслии?! Может, когда-то — во времена правления деда Амари, Шарля Симона по прозвищу Стальной канцлер — так и было, но в последние десятилетия нравы стали куда как свободнее…

— Можете быть уверены: я не собирался никого… «казнить», как вы изволили выражаться. И мне пока далеко не всё понятно. Скажем, этот символ, — Амари протянул Киттону записку Лонгли, — вам о чём-нибудь говорит?

Ассистент бросил на бумажку короткий взгляд:

— Ноль? Нет.

— Не наводит ни на какие мысли?

— Нет, сказал же! — что-то в глазах учёного заставило Амари заподозрить, что тот лжёт. Загадка химика, увы, пока остаётся без решения.

— А ваш подопытный… мальчик без идентификационного браслета… — канцлер так старательно перебирал в голове реплики Лонгли, касающиеся профессорского гомункула, что даже не сразу заметил, как от его слов обмер в тихой панике Найджел Киттон.

— Убейте меня, — беззвучно, одними губами прошелестел он. — Пожалуйста…

— Да прекратите вы! Я же предупреждал: разговор будет длинным и едва ли приятным. Но мой долг — разобраться в нашей непростой ситуации, а не карать бездумно всех причастных. Пока у меня нет ни малейшего повода желать вам зла и тем более вас убивать…

— Повода нет?! — Киттон упруго вскочил на ноги. — Так сейчас будет!!! — его неуклюжая рука дернулась вперёд так неожиданно, что даже Псы не успели отреагировать. Пустая чашка, перекувыркнувшись в воздухе, ударила канцлера точно в лоб, после чего упала ему на колени, а дальше на пол и покатилась по паласу… За то время, пока фарфоровая ёмкость совершала свой полёт, гость оказался уже скручен, уложен на пол с заломленными за спину руками, и теперь бешено извивался, придавленный сверху двумя телохранителями. Третья, женщина-Пёс, осторожно смахнула капельку кофе со щеки своего хозяина.

— Убейте меня! Да, убейте!!! Я напал на канцлера, и у вас теперь есть отличный повод меня казнить!!! — бесновался Киттон, бесполезно пытаясь освободиться. — Убейте же меня, ну!

— Прочь его. Запереть. Сторожить, — выдавил Первый, постепенно приходя в себя от шока. Сказать, что поступок гостя его испугал — это не сказать ничего… На какую-то долю секунды Амари показалось, будто он разучился дышать — теперь же воздух спёртой горечью врывался в лёгкие, царапая горло. Всего лишь чашка… Всего лишь ополоумевший ассистентик… безоружный, слабый… Он не способен причинить канцлеру никакого вреда — да и была ли у него таковая цель? О, нет. Киттон пытался погибнуть непокорённым, унеся в могилу секреты своего патрона. Спровоцировать Первого, вызвать его гнев, чтобы умереть раньше, чем Псы вытрясли бы из упрямца удовлетворяющие Симона ответы.

— Мика, что я делаю не так? — Амари подобрал чашку и завертел её перед глазами, проверяя, не треснул ли тонкий фарфор. — Почему Киттон упорно видит во мне врага?

Узкая женская ладонь с извилистыми дорожками выступающих жил легла ему на плечо. Мика — единственная из Псов, кому дозволено прикасаться к хозяину и говорить в его присутствии. Впрочем, говорить охранница не спешила. Что могла она ответить, если Псов учат лишь подчиняться хозяину и сражаться за него?.. Разбираться в тонкостях межличностных коммуникаций — прерогатива паблик-ораторов. Но не посылать же за Боэно, чтобы обсудить с ним сегодняшний инцидент…

— Полагаю, комнату нужно проветрить, — Амари устало откинулся на спинку кресла. — Открой окно, будь добра.

Мика скользнула в сторону окна, ловко отключила механизм запора, распахнула ставни навстречу потоку свежего воздуха… и тут же беззвучно сползла на пол. На левой стороне груди женщины быстро расползалось влажное тёмное пятно.

Глава 5

Раненный парень, которому Том Ли помог добраться до лазарета после экзамена, появился на занятиях уже на следующий день. К удивлению Роджерса, его не только не отчислили, но и поставили зачёт, хотя по всему выходило, что задание непокорный курсант провалил. Молодой человек был бледен, странно сутулился, правое плечо его опоясывала широкая повязка — и в общем-то не нужно было слыть мудрецом, чтобы понять: лучше бы он полежал в больничке ещё пару дней. Чтобы организм быстро справился с последствиями кровопотери, необходим покой и постельный режим — это все знают. Однако парень, доблестно превозмогая боль и слабость, исправно посещал все лекции. Курсант Роджерс теперь частенько ловил себя на том, что украдкой разглядывает нового знакомца. Чем-то он отличался от остальных курсантов, но вот чем… так сразу и не скажешь. Обычное лицо, обычные руки, обычные ноги, и форма сидит на нём совершенно обычно. Стандартная короткая стрижка. Но остальные ребята слушают лекторов и тренеров с интересом, в то время как этот (ну как же его фамилия?.. Том забыл и не мог вспомнить) вечно стоит в стороне со скучающим видом. Ребятам нравится совершенствовать своё тело и оттачивать Волю, а он сдаёт нормативы хуже всех, но это, кажется, нисколько его не волнует. Он избегает участвовать в учебных поединках. У него нет друзей — по крайней мере, среди однокурсников. Создаётся впечатление, что другие курсанты сторонятся его, также чувствуя, что он чем-то «не такой». Странно. «Не таких» в стенах школы быть не может. Для воинской службы ребят отбирают по определённым, очень узким параметрам: тот, кто им хоть на полшага не соответствует, даже учебку не сможет закончить.

Тому очень, просто до одури хотелось узнать побольше о человеке, которого недавно спас. Но так как наблюдения со стороны нисколько не приоткрывали завесу тайны, а объект его внимания после экзамена принялся упорно делать вид, что ребята не знакомы, Роджерс решился однажды сам начать разговор.

— Как твоя рука? — спросил он у парня, столкнувшись с ним в коридоре. — Болит?

— Почти нет… — молодой человек выглядел то ли удивлённым, то ли смущённым внезапным вниманием Тома Ли. — Я спешу, извини.

Он робко улыбнулся Роджерсу и пошлёпал дальше, по-прежнему кособочась. На разговоры раненый явно был не настроен.

— Эй, подожди! — Том догнал его. — Я просто хотел спросить… тебе ведь тогда поставили зачёт? Ну… поставили, даже несмотря на то, что ты ослушался офицера?

— Да, всё в порядке, — парень опустил глаза и заковылял быстрее. Но потом вдруг остановился, обернулся. — Кажется, я забыл поблагодарить тебя. Прости, пожалуйста. Спасибо за то, что вступился. Ты правда здорово мне помог.

Слова парня были вроде бы вежливыми и правильными, но отчего-то Роджерсу почудилась в них ирония. Или даже… издёвка? Том ускорил шаг, чтобы поспевать за товарищем.

— А я удивился, что тебя не отчислили! Я думал…

Раненый остановился резко — так, что Том по инерции обогнал его шага на четыре. Обернувшись, Роджерс увидел на лице собеседника уже неприкрытое раздражение.

— Моё имя — Остин Гаррет. Не наводит ни на какие мысли? Да скорее Купол рухнет, чем меня освободят из этой живодёрни! — увидев непонимание, отразившееся на лице Тома, парень подковылял к стене и ткнул в один из портретов, украшавших холл.

— «Генерал Говард Гаррет, главнокомандующий армии Иммортал-сити», — прочитал Том Ли, по-прежнему ничего не понимая.

— Это мой отец. А я его наследник и приемник. Когда-нибудь мне придётся сменить его на посту главнокомандующего, но для этого необходимо закончить учебку при Службе безопасности, — Остин уколол Тома насмешливым взглядом. — Теперь понятно?

— Ага, — Том улыбнулся, радуясь своей догадливости, — ты Гаррет, и он Гаррет — значит, вы родственники. А ещё это значит, что ты из аристократов. Верно?

Парень издал сухой смешок.

— Ты поразительно умён. Даже догадался, что я аристократ, — Гаррет повертел у носа Роджерса кистью правой руки, на запястье которой сверкнул золотой идентификационный браслет — стандартный опознавательный знак высшего сословия.

«Браслет… — Том мысленно шлёпнул себя по лбу. — Посмотреть внимательнее на его браслет мне и в голову не пришло! Если пришло бы, я б и раньше всё понял!»

— Я думал, в армию попадают только ребята из Полиса, — на запястье Тома Ли тоже красовался идентификационный браслет с персональным номером, но серебряный. Такой же, как и у остальных мальчишек-курсантов.

— О, если бы… — Гаррет вздохнул. — Слушай, мне ещё тяжело долго находиться на ногах — если ты намерен и дальше приставать ко мне с расспросами, идём куда-нибудь присядем.

Том кивнул и предложил высокородному товарищу сходить в буфет: курсанты во время обучения должны исправно прибавлять в весе согласно графику, а для этого нужно обильно питаться. Ребята заняли свободный столик и получили от буфетчицы по порции жареной лапши. Роджерс тут же с аппетитом набросился на угощение, а Гаррет, лишь слегка поковыряв его вилкой, отставил миску в сторону.

— Отцу нужно, чтобы я прошёл учебку, как все. Даже несмотря на то, что для выполнения обязанностей командующего эти глупости, которым нас учат, совершенно не понадобятся. Штабная работа — она чисто административная. Слушай доклады да раздавай приказы… Старшие офицеры никогда не носятся по городу, вынюхивая правонарушения — для этого есть такие, как ты — безотказные пешки с интеллектом чуть выше, чем у амёбы. Но сколько я ни пытался объясниться с отцом, он стоит на своём. Дескать, никаких поблажек моё происхождение мне не даёт. Живи в казарме с подлым плебсом, жри помои да помалкивай…

— Выходит, тебе не нравится тут учиться? — Том Ли уминал жареную лапшу, не очень-то внимательно вслушиваясь в слова своего нового друга.

— Издеваешься?! — Остин вскинул брови. — Что мне может здесь нравиться?! Муштра с утра до ночи? Навязшие в зубах речовки? Просмотр одних и тех же паблик-обращений? Вот этот тип с экрана — Боэно — он заходит в гости к моему отцу на чай по субботам, и его болтовня меня с самого детства раздражала. Отвратительный тип… Никудышные манеры… А кроме того, именно он поспособствовал тому, что меня упекли в эту школу.

— Что значит «упекли»? Правильно говорить «распределили», — Том уже доел свою лапшу и насухо вытер миску куском хлеба. Встал было, чтобы взять добавки, но Остин молча пододвинул ему свою тарелку, почти нетронутую. — Никто не решает сам, где учиться. Направление выдают по результатам тестов на профориентацию, исходя из персональных талантов и наклонностей учащегося, — отчеканил он накрепко заученную реплику из ежедневного паблик-обращения министра морали к курсантам.

— Только не в моём случае, — Гаррет отмахнулся. — Отцу нужно было, чтобы я поступил — и меня «поступили». Я вообще не проходил тесты. Мне просто выдали сертификат с результатами, приемлемыми для воинской службы. Папа дёрнул за связи в Министерстве морали, а уж прохиндею Боэно не составило труда подстроить фальсификацию.

Том поднял глаза от тарелки и непонимающе уставился на собеседника. Впрочем, не переставая жевать.

— Как ше так? — прошамкал он с набитым ртом. — Выходит, што твой шертификат ненастояшший? — а потом, прожевав и проглотив лапшу, добавил. — И ты так спокойно об этом говоришь?! Да если кто-то из офицеров узнает, тебя тут же отчислят! Я не донесу, не думай… но мы ведь тут не одни: вдруг кто-то слышал твои слова? — Том покосился на парней за соседним столиком.

— Меня не отчислят, даже если я спляшу голым на столе и помочусь ректору в чай, — устало пробормотал Остин. — Проверено. И мне всё-таки придётся закончить школу, кое-как сдать экзамены, получить все зачёты, научиться хоть чему-нибудь из того, что должен знать и уметь приличный солдат. Но я никогда не стану одним из вас. Ты сам видел: я отказался добить псину, но мне сошло это с рук. Это недостойно человека моего происхождения — самолично пачкаться в чьей-то крови, — он опустил глаза, разглядывая свои растопыренные пальцы. — Но меня не накажут. Потому что преподаватели — подчинённые моего отца, и расстраивать патрона жалобами на меня никто не решится. Послезавтра новое практическое занятие. На этот раз нам подсунут плохоньких боевых рабов, больных или покалеченных — таких, которых не жаль отдать на растерзание курсантам. Задание даже легче, чем предыдущее. Или сложнее, как уж посмотреть… Ты сильнее раба, и победить его труда не составит — а вот убить… Убить того, кто будет вопить и захлёбываться слезами, умоляя о пощаде — это, приятель, непросто. Непросто и низко. Но всё равно желаю тебе удачи на зачёте! — Остин встал, кривясь от боли и баюкая раненную руку. — А я ещё на больничном после ранения, и от зачёта освобождён. Однако, уверен, пересдавать мне ничего не придётся: в метрике сама собой появится галочка напротив моей фамилии… Пожалуй, быть сыном генерала вовсе не так плохо, как мне порой кажется.

Он, не попрощавшись, направился к выходу — и лишь уже в дверях обернулся, чтобы бросить через плечо:

— Всего доброго, одноклеточное!

— Выздоравливай! — Том Ли помахал Остину на прощание вилкой, а потом задумался: «Что это значит — одноклеточное?». Наверное, бедолага Остин так ослаб от своей раны, что заговаривается. А может, и про поддельный сертификат — неправда? Наверняка неправда же: стал бы человек в здравом уме рассказывать такое… Минуточку. Гаррет упоминал, что новое практическое занятие уже послезавтра? Вот здорово! Интересно, с кем придётся сражаться на этот раз?.. Кажется, Остин говорил, с кем, но Том Ли забыл. Зато имя нового знакомца теперь он запомнил крепко. И имя, и фамилию — Остин Гаррет! И то, что он сын портрета, который висит в холле. То есть не портрета, конечно, — человека, изображённого на картине. Хороший парень, этот Гаррет… уступил свою порцию лапши, как только заметил, что Том голоден. Настоящий друг.

«Точно. Я буду с ним дружить. Не знаю уж, почему остальные ребята с ним не дружат, но я буду!»

Глава 6

— Анжелина Альба, для друзей просто Энжи, — девушка хихикнула и протянула ладошку для рукопожатия. — Я ваш новый механик. Что нужно починить?

Гостья совсем не была похожа на механика. Девочки с такими кукольными мордашками, с такими рыжими кудрями, по-детски собранными в две косички, с такими тонкими пальчиками и прелестными румяными щёчками могут быть кем угодно, но только не механиками. Да совершеннолетняя ли она?.. Роста в ней, кажется, не больше пяти футов… И разве носят взрослые женщины такие пронзительно-розовые кеды?.. Герхард смущённо косился на протянутую ему руку и не находил в себе решимости пожать её, как того требуют приличия.

— Вам кого… мисс?

Вместо ответа гостья решительно протянула Герхарду сопроводительный лист из Бюро трудовых ресурсов. Учёный бегло пробежал взглядом по строчкам. «Механик вышей категории Анжелина Альба, гражданка Иммортал-сити, направлена для прохождения практики…». Ошибки быть не может — это чудо в кедах действительно прислали вместо уволенного недавно механика. И, как доподлинно известно доктору Стоуну, в Бездну кого попало не распределяют: если сия девица здесь, значит, она подаёт большие надежды. Но как-то очень уж не вяжется её экстравагантный вид с характеристиками, данными Бюро трудовых ресурсов…

— Вы уже закончили Политех, я полагаю?

— С отличием, сэр! — Альба широко улыбнулась, сбросила с плеча цветастый рюкзачок и принялась усердно копаться в нём. — Сейчас, минутку… найду диплом…

— Не стоит. Как давно вы окончили обучение?

— Позавчера, сэр, — но, заметив хмурую тень, скользнувшую по лицу будущего патрона, поспешила добавить, — Это моё первое распределение, и вы, конечно, вправе смотреть на меня букой. Вы вправе даже прогнать меня прямо сейчас! Однако поверьте, если всё же не прогоните… сэр Стоун, уверяю! Я не дам вам ни единого повода об этом пожалеть. Да, я молода. Хуже того — я женщина. И хотя с последним обстоятельством сделать ничего нельзя, отсутствие практического опыта я с лихвой компенсирую сумасшедшим усердием, безоговорочной преданностью нашему общему делу и вам лично! Прошу вас, сэр Стоун, дайте мне шанс! — тараторила она, не позволяя Герхарду вставить и слова в свой пылкий монолог. Слова девушка сопровождала отчаянной жестикуляцией, отчего доктору вдруг сделалось тесно в собственном кабинете. Прямо удивительно, сколько экспрессии в таком маленьком существе…

Без объективной причины прогнать её прямо сейчас нельзя. Мордашкой не вышла? Это не причина, если Бюро трудовых ресурсов признала Альбу пригодной для работы в Бездне. Конечно, доктор Стоун на должности механика предпочёл бы видеть кого-то постарше, поопытнее и… не такого шумного. И, пожалуй, тот факт, что мисс Анжелина — женщина, тоже немного смущал. Профессия механика предполагает чисто технический склад ума, отсутствие боязни испачкать руки или испортить маникюр… наличие физической силы, наконец… Альба не выглядела сильной. С трудом верилось, что она способна выполнять ремонт и пуско-наладочные работы. Да где были глаза у чиновников из Бюро, когда они выбирали механика для радиобиологического отдела? Здесь не самые благоприятные условия труда для женщин фертильного возраста. Здесь радиация! И что теперь делать с этой рыжей барышней — дать ей ветошку и отправить полировать корпуса дозиметров?..

— Вы знаете, за что был уволен ваш предшественник? — грубо прервал её Герхард.

— Кажется… мне говорили… он уронил какую-то клетку, — девушка сбавила обороты, и даже немного стушевалась.

— Он неаккуратно махал руками в этом кабинете. Прямо как вы сейчас. А потому, если не хотите быть уволенной в первый же день своей практики, ведите себя более пристойно.

— Значит, я принята?! Уи-и-и!!! — девчонка взвизгнула от радости и прыгнула, дважды щёлкнув пятками в подскоке. — Сэр Стоун, вы просто душка!!!

— Не фамильярничайте, пожалуйста. Даю неделю испытательного срока. Если сумеете ничего здесь не опрокинуть и не разбить, возможно, мы сработаемся. Главное правило, которое вам следует запомнить: ни в коем случае не подходите к виварию, даже не дышите в его сторону! Мои животные бесценны. И я уничтожу каждого, кто будет представлять для них угрозу. Вы усвоили… Энжи?

— Не сомневайтесь, сэр! — девушка уже раскладывала инструменты, стоя на коленях у обезглавленной криокамеры. — Моё дело — всё, что металлическое и с винтиками. А в том, что мохнатое и с лапками, я ничего не смыслю.

— Как оригинально вы завернули… — Герхард позволил себе оценить остроумие новой сотрудницы. — Даже я не выразился бы точнее. Понятливым и расторопным везде рады… — он взглянул на часы. — Я планирую немного перекусить. Вы закончите к тому моменту, когда я вернусь?

— Это зависит от того, как много вы кушаете, — насмешливо протянула девушка и покосилась озорным глазом на патрона — но поняв, что тот не оценил шутку, уже серьёзнее добавила. — Думаю, мне понадобится минут пятнадцать.

— Отлично, — доктор Стоун встал из-за своего стола, и уже на ходу напомнил, — к виварию не подходить!

И как вы думаете — что обнаружил Стоун, вернувшись в свой кабинет? Механик Анжелина Альба сидела на корточках рядом с боксом Ланы, и её мордашка светилась настоящим восторгом. Девушка водила пальцем по толстому пластику заграждения, выписывая какие-то одной ей известные знаки, а дикарка пыталась поймать её руку, шаря крошечными ладошками по поверхности экрана со своей стороны. Увлечённая игрой с новой гостьей, Лана даже не заметила возвращения хозяина. Она выглядела… пожалуй, дикарка выглядела в этот момент довольно бодрой как для умирающего от голода животного.

— Смешная у вас обезьянка, — хихикнула Альба. — Только очень худая. Вы её что, не кормите? А можно я дам ей яблочко? Оно мытое, мне утром мама в карман сунула, чтобы я не бегала до вечера голодной. Но мне не жалко, правда! — девушка показала Лане язык.

— Отойдите немедленно! — в ужасе просипел Герхард. — Прочь! Вон! Быстро! Забирайте свой сопроводительный лист, и чтоб больше я вас на территории Бездны не видел! — и, вдохнув поглубже, уже более твёрдым голосом. — Вы уволены!!!

— Но за что?! — Альба удивлённо вскинула брови. — Я починила вашу криокамеру, не извольте жаловаться…

— Я же сказал, — доктор Стоун хватил её за шиворот и буквально выволок в коридор. — Я же сказал! К виварию не подходить! Эта «обезьянка» — единственный в городе экземпляр одичалого человека. Такая находка бесценна для науки! Лана… — голос Герхарда снова срывался, — то существо… она очень пугливая. Она боится всего на свете. Вы могли причинить ей вред, даже просто пройдя мимо её бокса!

— Да ничего подобного! — вопила Альба, отчаянно вырываясь из рук теперь уже бывшего патрона… а раз он бывший, то и голос на него повысить не зазорно. — Я никому не причинила вреда, мы всего лишь играли! Эта ваша Лана — просто пусичка, а вы бессердечный тип! Заперли бедняжку в пластиковом кубе… — на её кукольном личике негодование внезапно сменилось растерянностью. — Как вы сказали… она человек? А почему тогда она такая… — Анжелина задумалась, силясь подобрать подходящее слово.

— Маленькая? Дикая?.. — третий участник разговора появился так внезапно, что Герхард нервно вздрогнул, а Анжелина Альба, окончательно потеряв нить своей гневной тирады, так и осталась стоять с открытым ртом. — Там, за куполом, мир сошёл с ума. Их предки были людьми, а сами они уже что-то другое. Вирт, — он, улыбаясь, протянул руку Альбе, и девушка несмело приняла её, с опозданием поняв, что это молодой человек представился. — Ганс Вирт, я работаю под началом этого ужасного человека. Я его персональный мальчик на побегушках… или мальчик для битья, если хотите. Поздравляю с новым назначением! Вы очень своевременно появились, у нас как раз сломалась кофемолка. А вы всегда так шумите, когда вас принимают на работу?

— Опоздали с поздравлениями… — Альба по-детски надула щёки. — Меня уже увольняют.

— Как так? — Вирт развёл руками и покосился на патрона. — А как теперь быть с кофемолкой? Сэр Стоун, меня дамочки из лаборатории живьём съедят, если я не напою их чем-нибудь тонизирующим!

— Я, между прочим, всю бытовую технику дома сама чиню с девяти лет! — вставила реплику надувшаяся от обиды Альба. — Давайте уж свою кофемолку — посмотрю, что там можно сделать… а потом уйду, раз вашему патрону так не хочется меня здесь видеть.

— Док? — Вирт виновато улыбнулся. Славный он парень, этот Вирт… только очень уж доверчивый. А доверчивость граничит с халатностью, если речь идёт о столь серьёзной работе.

— Под твою ответственность, — буркнул Стоун уже через плечо, поспешно удаляясь. Надо посмотреть, как чувствует себя Лана… и, может, снова попытаться покормить её?

Лана умирает. С этим фактом так или иначе придётся смириться. Далеко не все существа, привезённые из-за Купола, способны жить в неволе… Наверное, стоило просто её отпустить. Неделю или две назад, когда уже было ясно, что дикарка не сумеет привыкнуть к новым для себя условиям. Но терять такой ценный для науки объект!.. Этого Стоун, как учёный, позволить себе не мог. Научный интерес боролся в нём с обыкновенным человеческим состраданием, не давая принять окончательного решения. Впрочем, теперь уже поздно: Лана слишком истощена, чтобы передвигаться без посторонней помощи. Для дальнейших исследований он сохранит её тело в формалине — увы, это единственное, на что годны пойманные одичалые.

— Без изменений? — Вирт семенил следом за патроном.

Стоун лишь коротко мотнул головой и прибавил шаг. Без изменений. Ежедневные инъекции глюкозы лишь оттягивают неминуемый конец. Если Лана не начнёт есть самостоятельно, она обречена. «Несчастная моя девочка…»

Лана лежала на боку, подтянув тощие колени к подбородку. На её спине отчётливо выступали острые косточки позвонков. Герхард Стоун рад был бы кормить любимицу хоть пирожными с кремом, если бы она только их ела… Он опустился на колени у бокса и прижался лбом к прохладной поверхности пластика. Доктор мысленно уже попрощался с дикаркой, и теперь всем сердцем молил древних богов забрать её душу без страданий. Глупость какая-то… Молитва? В наше-то время, когда все молитвы, мантры, все священные тексты давно позабыты, а вся религиозная литература уничтожена! Ему совсем не хотелось, чтобы подчинённые стали свидетелями этой нелепой сцены… но Вирт и грубиянка Альба постоянно крутились где-то рядом.

Подумать только, когда эти двое успели подружиться?!

— Если Лана действительно человек, то что же с ней произошло? — кокетливо растягивая гласные, вопрошала девица.

— Эволюция сочла, что именно в таком виде людям проще всего адаптироваться к жизни в закупольных землях, — начал было Вирт тоном университетского профессора, но тут же сбавил обороты — видимо, заметив, что собеседница не поняла и половины произнесённых им слов.

— Только объясните попроще… а то я в ваших научных терминах ничего не смыслю! — подтвердила догадку Герхарда Альба. Лучше бы чинила молча да проваливала, раз не получила в своём Политехе даже базовых знаний в области биологии.

— Видите ли, мир за пределами города… он огромен, и необычайно красив, и полон удивительных тайн…

Опасная тема. Как бы простодушный сотрудник не сболтнул ничего лишнего… Обсуждение работы радиобиологического отдела с посторонними не приветствуется. Да и что нужно знать плебсу о мире за Куполом, кроме того, что он непригоден для жизни?

— Вы только вообразите себе: дремучий лес от горизонта до горизонта! Буйная зелень уже почти поглотила руины старых городов — лишь кое-где над чащей торчат остовы многоэтажек, заводских труб и уже никому не понятного назначения металлоконструкций… Лес появился всего-то лет тридцать назад и за это время успел подняться едва ли не до небес. В Пустошь вернулись животные — некоторые из них биологам хорошо знакомы по научной литературе довоенного времени, а другие…

— Г-хм, — громко кашлянул Стоун, намекая Вирту попридержать язык.

— Но вы же должны понимать, что новые виды не появляются за столь короткий период времени! — увлёкшись собственной лекцией, тот, кажется, не заметил намёка. — Изучая этот феномен, мы осмелились предположить, что перед нами результат мутаций, вызванных повышением радиоактивного фона после бомбёжек, но вскоре вынуждены были отказаться от данной гипотезы. Радиоактивные мутанты, попадавшиеся в Пустоши в первые десятилетия после войны, в большинстве случаев были нежизнеспособны, и практически всегда стерильны. Они… ошибка природы, понимаете? Уродцы! А существа, встреченные нами в последние годы…

— Ганс.

— Они прекрасны!

— Ганс, будьте добры…

— Ну, то есть, вы, возможно, не сочли бы их симпатичными и дружелюбными, но биологи не руководствуются столь приземлёнными категориями!

— Ганс!!! — доктор Стоун ненавидел повышать голос, но подчинённый наговорил уже достаточно.

— Сэр? — наконец откликнулся тот. — Звали?

— Будьте добры заткнуться, молодой человек. Мисс Альба не является сотрудником нашего отдела.

— Не напрягайтесь, я всё равно ничего не поняла, — хмуро буркнула скандалистка. — Я про Лану спросила — а он мне рассказывает про каких-то мутантов… уж не знаю, человек она или мутант, но что она повежливее некоторых, это точно.

Вирт пристыженно засопел. Неужели он всем своим подружкам рассказывает о закупольных чудесах? Вне коллектива отдела радиобиологии слишком мало людей, способных понять и тем более разделить его пылкую любовь к Пустоши. Сам Герхард, конечно же, её и понимал, и разделял — но, чтобы осознать величие, то запредельное величие Мира-Под-Небом, нужно хоть раз побывать в нём. Фантазия человека, всю жизнь просуществовавшего в плену плексигласового пузыря, не способна нарисовать даже жалкое его подобие. Так зачем дразнить плебс недосягаемым торжеством восстающего из пепла постъядерного мира, если этот мир никогда не впустит в себя остатки уцелевшего человечества?..

«Наше время ушло. Теперь их время…» — Герхард с горечью посмотрел на истощённую дикарку. «Их мир также непригоден для нас, как и наш — для них»

Нет, они не мутанты. Они просто другие. Мир изменился — и всему живому пришлось меняться вместе с ним, чтобы адаптироваться к новым климатическим условиям. Четыре года ядерной зимы. Четыре года без солнца. На четыре долгих года чёрный снег укрыл землю… До восьмидесяти процентов флоры и фауны не пережили глобальной катастрофы. Исчезли целые виды. Но эволюция — дьявольски упрямая штука. Те, кому удалось дождаться весны, восстали из небытия сильными, свирепыми, всеядными. Естественный отбор уничтожил слабых и вручил новый мир тем отчаянным борцам за жизнь, что смогли приспособиться к морозу и бескормице. Теперь же, когда зима отступила, отравленная радиацией земля постепенно залечивает раны. Герхард видел это своими глазами. И мог бы чем угодно поклясться, что этот новый, в муках нарождающийся новый мир прекрасен. Вирт всё верно сказал.

У одичалых длинные крепкие руки, при помощи которых люди Пустоши ловко лазают по деревьям — спасаются там от хищников и добывают себе пропитание. Их большие глаза способны различать малейшее движение даже в темноте. Они могут повернуть голову на 270 градусов. А их уши!.. Это же чудо природы! Регрессивные особи слышат в пятьдесят раз лучше, чем подкупольные люди. Они умеют скрываться, маскируя себя мхом и листьями. Одичалые — очень, очень осторожные существа. Они так хитро и умело обходят расставленные учёными ловушки, что невольно закрадываются сомнения — а действительно ли люди Пустоши так уж сильно деградировали?.. Они разумны! Не так разумны, как их предки Homo Sapiens… по-другому. Они достаточно умны, чтобы стать доминирующим видом в своей экологической нише. При этом регрессивный человек придерживается полностью вегетарианского способа питания. Homo Regressus — не охотник, а собиратель: он питается плодами, ягодами, кореньями. Хотя логично предположить, что ещё в годы ядерной зимы первые поколения одичалых промышляли охотой, и, может быть, даже ели себе подобных.

Но что по-настоящему удивительно — регрессивным людям Пустоши не страшна радиация. Герхард Стоун не первый год бился над этим феноменом… однако так и не мог дать точный ответ, почему. Оставалось лишь строить предположения. Возможно, эволюция наделила своих излюбленных чад каким-то особым чутьём, позволяющим обходить стороной зоны, где фон достигает опасных показателей?.. Отчасти данная гипотеза была подтверждена опытами: поднося к боксу Ланы фонящий сапог, покрытый пылью Пустоши, Герхард замечал, как паникует пленница… Впрочем, в те дни она постоянно паниковала. А облучать умирающую дикарку дополнительно учёный не решался.

— А почему у неё такие большие глаза? — расслышал он шепоток Альбы из соседней комнаты.

— Чтобы лучше видеть, разумеется. В сумраке, в тумане, даже ночью, — так же шёпотом ответил ей Вирт.

— А почему у неё такие большие уши?

Да когда уже угомонятся эти двое?! Герхард с трудом подавил желание вышвырнуть болтунов за дверь, а любопытную мисс ещё и тумаком отоварить, чтобы не задавала больше вопросов.

— Энжи, но они ведь не просто большие! Они ещё и подвижные! Вот вы умеете шевелить ушами? Нет? А Лана умеет. Патрон просто без ума от её ушек, скажу я вам по секрету… — ассистент запнулся. Кажется, сам понял, что наговорил достаточно.

— А что Лана кушает?

Вот ведь неугомонная… Ганс Вирт горестно вздохнул:

— Увы, нам пока ещё ни разу не удалось её накормить. Предлагали органические смеси — не ест. Давали и углеводные, и белковые, и спирулину — ничего не берёт. Так что пока ограничиваемся водой и питательными инъекциями…

— Но голодать — это же очень вредно! — возмутилась Альба уже в голос. — Вы что — живодёры?! — ещё громче. — Моя мама всегда говорит: если заводишь животное, то заботься о нём как следует… У-у-у, а ещё учёными называетесь!

— Потише, патрон в соседней комнате! — пытался осадить её Ганс, но Альба завелась ещё сильнее.

— Вот и отлично! Мне есть, что сказать этому вашему сухарю!!!

Дверь в виварий распахнулась в тот же миг — так резко, что Герхарду даже показалось, будто Альба открыла её пинком ноги.

— Когда я в детстве попросила родителей купить мне котёнка, мама предупредила: «Животное мы заведём только при одном условии: если ты, Энжи, будешь сама за ним ухаживать», — пигалица грозно сжала кулаки. — И я согласилась! Потому что это правильно и справедливо, когда владелец зверюшки полностью за неё отвечает! Сам её кормит, сам за ней убирает. Сам лечит, если она заболела. И если возникают какие-то непредвиденные проблемы, прилагает усилия для их разрешения. Это называется от-вет-ственн-ность!!!

— Хватит шуметь! — Герхард двинулся навстречу, полный решимости выставить Альбу вон — если понадобится, даже применив силу. Не в его характере разрешать конфликты рукоприкладством, но плебейка слишком обнаглела, и поставить её на место иначе Стоун уже не представлял возможным. — Я вас уволил, не заставляйте повторять дважды: пошла вон!

— Можете увольнять сколько угодно, но перед этим я скажу: вы преступно безответственный человек! — в её руке будто невзначай оказался большой и увесистый гаечный ключ — и отчего-то Герхарду показалось, что девица не постесняется пустить его в ход, стоит только подойти ближе. — И ничего не знаете о том, как ухаживать за животными! А раз не знаете, то будьте добры послушать моего совета. Когда я покупаю какой-нибудь новый сорт корма для своего Фанни, а тот отказывается его есть, я просто пересыпаю корм обратно в пакет и отношу в магазин, меняю на другой — из тех, которые Фанни уже распробовал. Животные не любят пищевых экспериментов — они предпочитают знакомую еду. И если Лана отказывается от ваших органических смесей, просто дайте ей то, чем она питалась на воле!

— Что?! Да как ты смеешь указывать мне?! — взбешённый биолог замахнулся было, чтобы отвесить девушке пощёчину… но вдруг его осенило. — Как высказали, мисс Альба? Привычный рацион?.. К сожалению, мы не располагаем полным набором образцов закупольной флоры, однако… — он задумался. — Ганс, будьте добры срезать побег Hipophae.

Ассистент, рассеянно ухмыляясь и ещё не до конца понимая замысла патрона, протянул ему короткую веточку, густо покрытую крошечными ярко-жёлтыми ягодами. Тот, не скрывая волнения, просунул побег в щель под боксом Ланы — дикарка, враз оживившись, схватила подарок и целиком запихнула его в рот, принялась усердно жевать.

— Ну вот, я же говорила! — Анжелина Альба, важно подбоченившись, с видом абсолютного превосходства взирала на Герхарда. Мда, это ещё надо уметь — смотреть сверху вниз на человека, который едва ли не на два фута выше ростом, вдвое старше, а главное — принадлежит, в отличие от неё, к благородному сословию. В иной ситуации Стоун крепко рассердился бы, но теперь… почему такое простое решение не пришло ему в голову раньше? Другие животные из-за Купола охотно едят сублиматы, никаких проблем с их кормлением не возникало. Отсутствие аппетита у Ланы учёный был склонен списывать на стресс… но может просто дело в том, что Лана — не животное?.. Ведь, в сущности, подкупольные Homo Sapiens так мало знают о способе питания своих вольных собратьев…

Выходит, органические смеси для дикарки оказались попросту несъедобными. Как просто.

— Мисс Альба… я хочу вам сказать… — изумлённый внезапным открытием, Герхард не сразу нашёл нужные слова.

— …что уже уволили меня, и не видите смысла больше задерживать, — закончила за него девушка, пряча ключ в карман на бедре. — Не буду врать, что приятно было познакомиться, но, тем не менее, всего доброго.

Она развернулась и мрачно пошлёпала прочь из вивария.

— Минуточку… — Герхард успел схватить её за рукав. — Я хочу сказать, что вы… действительно очень нам помогли.

Ганс Вирт серьёзно кивнул, подтверждая слова патрона. На его лице блуждала блаженная улыбка — как у студента, которому наконец далась задача, ранее казавшаяся неразрешимой.

— И… я буду вовсе не против, если вы останетесь с нами в качестве штатного механика, — уже с меньшей уверенностью добавил Герхард Стоун. Как бы не пожалеть об этих словах?.. Впрочем, даже такие вот шумные и беспардонные личности, как эта Альба, могут быть полезны, если хоть иногда демонстрируют рациональное мышление.

— Уи-и-и! — взвизгнула рыжая бестия. — Сэр Стоун, вы просто прелесть! И-и-и, я теперь сотрудник Бездны!!! Мамочка будет довольна! — Альба пустилась в пляс.

Покосившись на ассистента, Герхард понял, что Вирт целиком и полностью одобряет его решение. Г-хм… надо бы намекнуть парню, что, если он вознамерится приударить за новой коллегой, пусть уж делает это в нерабочее время — а подобные намерения сейчас так явственно читались на его простодушном лице, что даже мисс Альба не могла этого не заметить. Кокетливо подмигнув Гансу (о, боги!..) и получив заветную подпись в своём сопроводительном листе, она унеслась куда-то по коридору — наверное, звонить своей многомудрой мамаше…

Глава 7

Женщины-Псы — редкий товар, статусный. Достаточно дорогой, чтобы позволить себе такое приобретение могли лишь избранные. Девчонки плохо переносят дрессировку, большинство погибает ещё на начальных её этапах от физического и нервного истощения. А из тех, кто выжил, предельно трудно вытравить ненависть к мучителям. Перед теми же рабынями, кому и это удалось, предстаёт третья, самая трудная задача: выдрать с мясом из собственной души остатки человеческого и покорно влезть в тесную собачью шкуру. Мика — из тех великолепных творений живодёров Псарни, стоимость которых превышает даже цену лучших гладиаторов Колизея. Одна из немногих, кто справился со всеми испытаниями, чтобы стать несокрушимым щитом для будущего хозяина.

Мика — первый питомец, который появился у Амари: её подарил отец на день совершеннолетия. Просто в качестве шикарной игрушки на зависть сверстникам. О том, что Пёс должен выполнять функцию охранника, Блез Симон не думал… Ну что может угрожать наследнику Первого клана среди Верховных?.. А вот живая гуттаперчевая кукла, умеющая выгибать конечности под самыми немыслимыми углами, ходить колесом и стоять на голове — это воистину стильная вещица, которой не стыдно похвастать перед гостями. Рослая, поджарая, с ёжиком непослушных коротких волос и исполосованными шрамами жилистыми руками, Мика всегда носила чёрное и избегала смотреть кому бы то ни было в глаза. К своей новой участи — быть бесполезной игрушкой титулованного подростка — девушка относилась с тем же равнодушием, с каким и ко всему, что происходило в те годы в поместье Симон. Бархатный канцлер, гедонист до мозга костей, был охоч черпать из реки жизни полными пригоршнями. Жадность, с которой он поглощал запретные поды всех сортов, и щедрость, с которой он угощал ими своих подданных, могли бы погубить его раньше срока… но то произошло по иной причине. Весельчак Блез Симон позволил себе роскошь доверия — а уж этого канцлер, желающий прожить подольше, должен всячески остерегаться.

Возможно, потому Амари выделял Мику среди других своих питомцев, что она была подарком отца. Одним из множества, — и, конечно же, не самым дорогим — но ценность дара измеряется отнюдь не только деньгами. Мог ли предугадать Блез Симон, что бесполезная игрушка однажды сослужит ту службу, для которой её готовили — закроет хозяина от пули своим телом?.. То, что пуля предназначалась не ей, а Первому, вполне очевидно: кому принесла бы пользу гибель какой-то рабыни… Амари Симон выжил только потому, что верная Мика была рядом. Как и положено Псу. И, как положено Псу, в момент опасности она ни на секунду не задумалась о цене собственной жизни.

Для Пса собственная жизнь нисколько не ценна. Да и хозяева к своим элитным питомцам обычно не питают глубоких чувств: глупо привязываться к тому, кто в любой момент может погибнуть, защищая тебя. И всё же Мика слишком долго была рядом с Амари — достаточно долго, чтобы стать привычной частью его мира. Будто ребёнок, с бессильной яростью цепляющийся за любимую игрушку, которую чья-то крепкая, взрослая рука пытается отнять, канцлер готов был бороться до победного конца.

Мика ещё жива. Пуля, пройдя прямо под сердцем, ушла навылет. Лучшие врачи Гражданского госпиталя делают всё от них зависящее для спасения охранницы Первого. Насколько Амари известно, в этих стенах никто и никогда не лечил раненных Псов: любому владельцу проще, а, возможно, и дешевле, купить себе нового питомца. Кроме того, доктора не дают гарантии, что Мика сможет и дальше справляться с обязанностями телохранителя, даже если им удастся вырвать её из лап смерти. Но канцлер никого не хотел слушать. Для охраны у него есть Стэн, Крис и Эрик, а Мика — это Мика. Она уже выполнила свой долг перед хозяином. Сможет ли продолжать — не суть важно. Главное, чтобы жила.

А ещё заботы о пострадавшей охраннице отвлекали Первого от мысли, насколько близок он сам был к смерти. И ещё о том, что покушение может повториться. Но кому это нужно?.. Амари Симон слишком мало провёл в должности канцлера, чтобы успеть заслужить чью-то ненависть.

Ненависть.

Её он видел вчера в глазах посланника Бездны. Ненависть фанатичную, горячечную, способную испепелить — и по-прежнему не понимал её причины. Впрочем… стоит ли думать об этом сейчас, когда верная Мика лежит перед хозяином совершенно беспомощная, подключённая к аппарату искусственной вентиляции лёгких?.. Уже почти сутки, как она не приходила в сознание. Глаза закрыты, лицо спокойное. Бледные губы вытянуты в одну напряжённую линию. Слышала ли она, находясь между миром живых и бесконечной пустотой смерти, как Амари Симон суетился над её бездыханным телом, пока не приехала реанимационная бригада?..

Тихонько скрипнул порог.

— Вы? — не нужно было оборачиваться, чтобы узнать, кто стоит за спиной. Странно даже, что он не объявился раньше…

— Я, — согласился Алваро Боэно. — Не трудитесь указывать мне на дверь, Первый — я здесь лишь для того, чтобы сообщить: все необходимые меры по сокрытию покушения от общественности выполнены. На сим, — в его голосе зазвучал нисколько не скрываемый сарказм, — больше не смею мешать вам предаваться безудержной меланхолии.

— Постойте, Второй… — хотя Амари и не горел желанием видеть Боэно у постели Мики, но вездесущий и всезнающий Верховный паблик-оратор вполне мог бы с большой долей достоверности подтвердить или опровергнуть его догадки. — Вы тоже считаете, что это было покушение?

— Как ясный день, мой мальчик, — Боэно, сочтя слова патрона приглашением, бесшумно скользнул в палату и притворил за собой дверь. — Как ясный день, — повторил он со значением и фамильярно хлопнул ладонью по плечу канцлера, отчего тот непроизвольно дёрнулся и шикнул.

— Мы не на работе, но всё же прошу вас соблюдать приличия, — с раздражением процедил Первый, и тотчас же устыдившись столь откровенного выражения эмоций, вернулся к светскому тону беседы. — Присаживайтесь, пожалуйста. Мне хотелось бы поговорить с вами об этом… щекотливом деле.

— О, вы можете не предлагать мне стул — сам найду, куда пристроить зад, — Боэно элегантно опустился в кресло сиделки. — О чае тоже не беспокойтесь: я уже распорядился, сейчас нам принесут всё, что необходимо для приятной беседы, — он покосился на лежащую Мику. — Пациентка немного портит картину, а так — почти что светский салон.

«И этот плут только что уверял меня, что заскочил всего на минуточку — а сам тут давно уже хозяйничает!..»

— Я остался жив благодаря этой женщине, — парировал канцлер. — Примите к сведению данное обстоятельство и проявите к ней хотя бы минимальное уважение.

Но Боэно протестующе замахал руками:

— Уж поверьте, сэр, вчера вам ничего не угрожало!

— Как это — «ничего»?! — Амари почувствовал, что вот-вот снова вспылит. Терпеть издёвки Второго, демонстрируя в ответ истинно аристократичную сдержанность, сегодня было как никогда сложно, — Очевидно же, что пуля предназначалась мне! Сами подумайте, ну кому выгодна смерть простой рабыни?..

— А кому выгодна ваша смерть? — вкрадчиво поинтересовался Второй. Что-то неуловимо изменилось в этот момент в облике Боэно… с него будто бы слетела привычная маска великосветского шута, обнажая пугающую суть. В колючем взгляде Верховного паблик-оратора метались молнии — и столь откровенной, столь неприкрыто вызывающей была эта угроза, что Амари почти физически ощутил холод пальцев Второго у себя на горле.

— Не имею понятия… — канцлер отвёл взгляд, силясь унять участившийся пульс и от всей души надеясь, что собеседник не заметил, какое неизгладимое впечатление он производит. — Я рассчитывал, вы проясните для меня данный вопрос.

В дверь деликатно постучали, прогоняя наваждение. Стюард, извинившись, вкатил в палату тележку с чайным набором. Подождав, пока прислуга покинет помещение, Боэно заговорил. Теперь уже просто старый добрый Алваро Боэно, верный слуга своего государя, его опора и по совместительству его же вечная головная боль.

— У меня есть кое-какие соображения на этот счёт, но выводы делать пока рано, — он небрежно плеснул в чашку густо-янтарную жидкость, исходящую ароматным паром. — Однако я хочу обратить ваше внимание на один важный нюанс… Судя по всему, стрелял снайпер. Дьявольски меткий снайпер — тому свидетельство филигранная точность выстрела: пуля прошла в миллиметре от сердца бесстрашной охранницы. «Почему же стрелок не попал прямо в сердце, раз он так хорош?» — спросите вы. А я отвечу: потому что у него и не было цели убивать вашу рабыню. Никому в этом мире нет дела до чужих рабов! Никому их смерть не приносит выгоды. Зато канцлеры мрут от рук наёмных убийц так часто… на моей памяти подобное случалось аж дважды. Ни старине Блезу, ни его стальному предшественнику не помогла бы и целая армия Псов. Иными словами, если бы снайпер хотел вас убить, эта милая девушка не сумела бы так удачно подставиться под пулю. Он не стрелял бы в канцлерского телохранителя. Он стрелял бы в самого канцлера, улучив момент, когда тот останется в одиночестве и будет беззащитен как младенец. В спальне. В ванной комнате. А ещё лучше — в уборной… Человек наиболее жалок и уязвим именно в тот момент, когда на нём нет штанов. «Почему же я до сих пор жив?» — снова спросите вы. А я отвечу: потому что тот, кто подослал к вам убийцу, и вас не собирался убивать. По крайней мере, пока. Считайте рану своей Псицы… предупреждением. Кому-то вы здорово мешаете дышать полной грудью, дорогой мой Первый. И этот загадочный «кто-то» решил деликатно попросить вас не зарываться.

«Кто-то… для кого я представляю угрозу. Чьим планам я могу помешать осуществиться. Линдберг? Нет, не мог он отреагировать так радикально. Даже если Папаша на старости лет ослеп от собственного величия, он по-прежнему достаточно умён и не стал бы объявлять мне войну без особых причин. Не считать же достаточной причиной тот факт, что я позаимствовал у него ассистента?.. Вряд ли Киттон так незаменим, как ему самому кажется… А кроме того, никто ведь не знает, что он у меня…»

— С этим надо что-то делать, — растерянно произнёс Амари, запутавшись в собственных мыслях. — Вы уже выяснили, из чего был произведён выстрел?

— Нарезная винтовка «кракен», — Боэно уверенно кивнул, — двенадцатый калибр. Хорошая, но довольно старая модель: ни в одном из армейских арсеналов таких уже давно нет, — он доверительно наклонился к самому уху Первого и выдохнул шёпотом, — безопасники вне подозрений.

— А что насчёт арсенала Бездны? — также вполголоса поинтересовался канцлер.

— Увы, не в моей компетенции устроить там качественный обыск прямо сейчас… — Второй выпрямился, шумно хлебнул из своей чашки и уже чуть громче добавил. ­– Но по данным моих осведомителей, «кракенов» нет и там.

«Когда же вы всё успеваете?..»

— А силовики Министерства морали?

— У наших на вооружении только именной огнестрел. Совершать покушение на первое лицо города из персонального оружия стал бы только сумасшедший — а в наших силовых структурах служат бойцы исключительного ума и сообразительности.

Невозмутимость Второго выглядела слегка деланной… однако канцлер, подумав, решил, что тот не врёт.

— Значит, под подозрением остаются лишь частные владельцы. Уверен, таких в Иммортал-сити немного…

— Совсем немного, вы правы. Из тех, кто легально владеет «кракенами» — человек, пожалуй, тридцать. А сколько на руках у наших сограждан нелегального огнестрела, не знаю даже я, — он отставил чашку. — Кого из подозреваемых будем допрашивать первым? Может, меня?

— Вас?! — кажется, Амари выпалил это слишком громко.

— Я, как вы уже знаете, заядлый охотник. И у меня чисто случайно есть нарезной «кракен»… именно такой, как мы ищем. Но вы же не станете всерьёз подозревать старого друга и самого преданного вашего подданного? — верховный паблик-оратор обезоруживающе улыбнулся.

— Не думаю, что я могу доверять вам полностью, — Амари Симон вздохнул. — Однако также пока не вижу оснований обвинять вас в причастности к этому делу. Кроме того… мне кажется… — он запнулся, — первым номером в списке тех, кто желает мне зла, следует обозначить никак не вас… а Линдберга и его приспешников.

С таким трудом высказанное признание, казалось, не произвело на Боэно никакого впечатления.

— Линдберг?.. Да с чего бы?.. — он снова понизил голос. — Уверен, Папаша не видит в вас никакой угрозы своим хтоническим исследованиям. Ведь об утечке информации ему ещё ничего не известно, — Второй вдруг нахмурился. — Или известно? У старого прохиндея тоже везде уши… — он резко вскочил со своего стула и навис над канцлером, гневно сведя густые брови. — Амари, сынок, ведь ты не успел натворить чего-нибудь непоправимого?!

— Я… да нет же!!! — Первый вскочил следом. — Ну что я такого мог натворить?!! — и вдруг сам всё понял.

«Может ли так статься, что Линдберг мстит за похищение своего любимчика?.. Как ни называй это, а задержал я его незаконно… и зря, наверное. Из-за моего любопытства пострадала Мика»

— Может, вы проболтались об откровениях нашего гостя из Бездны… кому-то недостойному?.. Впрочем, нет, — опроверг Боэно сам себя. — Уж в чём, а в излишней болтливости вас трудно упрекнуть… А знаете, Первый? Вот что я вам теперь посоветую в связи с нашей непростой ситуацией.

Он многозначительно замолчал. Пауза неприлично затягивалась.

— Что же? — с раздражением, которое уже устал скрывать, прорычал Амари. Мимолётный порыв желания покаяться Второму в похищении Киттона сам собой сошёл на нет.

— Вам необходимо срочно жениться и родить наследника.

Что угодно готов был услышать Амари… но это?! Какую логическую связь видит Боэно между женитьбой и покушением?..

— Возможно, в скором времени ваш тайный недоброжелатель решит расквитаться с вами окончательно… поверьте, очень плохо будет, если Первый дом полностью прекратит своё существование. Не оставив законного прямого наследника, вы обречёте городскую знать на мучительную междоусобицу. Каждый — уж не сомневайтесь! — каждый из глав восьми Верховных домов будет претендовать на опустевший престол. Даже я. А я уже немолод, и предпочёл бы провести остаток своих дней в покое и благоденствии.

— Насколько мне известно, вы тоже не женаты. И у вас нет наследника, — съязвил канцлер, понимая, но отказываясь принять простую истину: Боэно прав. Прав, как всегда.

— О, вы ошибаетесь. У меня есть наследник. Дочь моей младшей сестры, моя племянница. Очень способная девочка. Когда я решу покинуть свой пост, то уйду, нисколько не сомневаясь, что оставляю Министерство морали в надёжных руках.

— Ваша племянница? — Амари попытался вспомнить, о ком же речь — но тщетно. — Как её имя? Мы знакомы?

— Боюсь, нет. Чезара бесконечно далека от светской жизни. Все её помыслы и устремления отданы исключительно Министерству морали. Кстати, — он многозначительно выгнул бровь, — моя дорогая племянница пока не замужем.

«Намёк предельно ясен, скользкий ты прощелыга… Минуту назад решил меня женить — и вот уже невеста нашлась. Конечно же, твоя родственница — как иначе?».

— Позвольте мне самостоятельно выбрать женщину, которая станет матерью моего наследника, — прошипел Амари, отчего-то ощущая лёгкое удушье.

— Выбирайте, мальчик мой. Выбирайте кого хотите! Но с моей племянницей всё же познакомьтесь. Завтра пополудни вы свободны?

— Что?.. Конечно, нет!

— Свободны. Вот и славно. Я сообщу Чезаре, что вы ожидаете её визита, — Алваро Боэно подмигнул канцлеру левым глазом, и, не дожидаясь категорического отказа, тут же скрылся за дверью.

Глава 8

Остин Гаррет, похоже, всё-таки успел выздороветь к заветной дате. И хотя здоровым по мнению Тома Ли он по-прежнему не выглядел — раз товарищ решился прийти сегодня на практику, значит, рана уже его не беспокоит. Лицо Гаррета было болезненно-бледным, почти серым, но хоть от слабости его теперь не шатало. Приметив приятеля в толпе курсантов, Том хотел поздравить его с выздоровлением, но не успел: началось построение.

— Сегодняшнее практическое задание будет проходить в следующем порядке, — инструктор прошёлся перед строем курсантов, внимательно рассматривая лица каждого из мальчишек. — Тот, чью фамилию я назову, заходит в зал. Там его ждёт боевой раб. Цель: уничтожить противника. Тот, кто справится с задачей, нанеся лишь один удар, получит высший балл.

Вспыхнул экран видеотерминала.

— Проанализировав результаты этого теста предыдущих курсов за период с 2078 по 2083 год, эксперты отдела образования Министерства морали пришли к выводу о целесообразности облегчения задачи курсантам, дабы снизить показатели смертности среди проходящих практические занятия, — вещал незнакомый Тому Ли паблик-оратор. — С этого года поединки с боевыми рабами будут проводиться в изолированных зонах, оборудованных мощными вентиляторами, назначение которых — создавать шумовой фон, препятствующий коммуникациям между курсантами и боевыми рабами.

Том заметил, как серое лицо товарища враз сделалось совсем бесцветным. Брови его поползли на лоб, а в глазах отразилась настоящая обречённость. Остин выглядел… испуганным?! Как ни трудно в это поверить, но, похоже, так и было.

— Дурак, что ли? — прошипел Роджерс, толкнув Гаррета локтем в бок, когда инструктор отвернулся. — Совладай с собой, иначе заметят!

Тот лишь бросил на Тома устало-затравленный взгляд и опустил глаза.

— Члены комиссий прошлых лет неоднократно отмечали снижение боевого духа у курсантов после вербального контакта с рабами, — продолжал человек с экрана. — В надежде спасти свою жизнь, рабы не гнушаются самых низких приёмов, как, например: давление, ложь, попытки вызвать жалость и тем самым получить пощаду… От двух до пятнадцати процентов учащихся ежегодно срезается именно на этом практическом занятии.

— Вентиляторы…

Том Ли обернулся. Да, Гаррет был до смерти напуган, и совершенно не скрывал этого.

— Вентиляторы. Это из-за меня. Чтобы я не… — он запнулся, помолчал пару секунд, напряжённо сдвинув брови, а потом схватил Тома за рукав и потащил в сторону от толпы однокашников. — Роджерс, ты мне друг? Самый лучший, самый верный друг, правда?!

— Ну… наверное, — Том Ли изумлённо обмер, пытаясь понять, чем же вызван этот шквал эмоций.

— В таком случае ты должен мне помочь! — Гаррет вцепился в рукав товарища, будто тонущий за соломинку. — Моя фамилия где-то в начале списка, твоя в конце. Ты успеешь проделать всё и вернуться незамеченным, пока я на практике…

— Проделать что?! Хорошо, я помогу тебе всем, чем смогу — только объясни толком и перестань паниковать! Вон инструктор уже косится в нашу сторону!

Гаррет не без труда заставил себя успокоиться — по крайней мере, его тревога уже не бросалась в глаза.

— Отец… он знает о моей проблеме, но ни дня не дал посидеть в лазарете!.. Дескать, я сам виноват, раз позволил себя ранить — и потому должен заниматься теперь втрое усерднее. Не пропускать ни единого занятия… А что у меня швы расходятся от нагрузок, его не волнует. Роджерс, пойми! Когда ты идёшь в душ после тренировки, я иду в медблок, чтобы меня там заново зашивали!.. Гемоглобин уже ниже некуда. Принимаю препараты железа горстями, вперемешку с обезболивающими — но толку-то, если мне просто не дают выздороветь! И вот теперь… я уверен, что не пройду эту практику — я слишком слаб. Мой собственный отец гонит меня на верную смерть! Я пытался это ему объяснить, но… он не дал мне послабления, а, наоборот, усложнил задачу. Вентиляторы на экзаменационной арене поставили специально для меня!

— И хорошо, что поставили. Сказано же: это чтобы не дать рабам обмануть нас и запутать, — Том Ли не видел в вентиляторах никакой проблемы.

— Да это просто насмешка какая-то! — Гаррет горестно сжал кулаки. — Меня сейчас от лёгкого сквозняка шатает — а мощным потоком воздуха просто снесёт! Я не боюсь принять смерть, раз уж суждено жить и умереть солдатом. Но если придётся погибнуть, то лучше бы стоя на ногах и глядя противнику в лицо, а не барахтаясь на полу и силясь подняться с колен.

Том Ли поймал себя на мысли, что не очень-то хочет, чтобы Остин Гаррет погиб. Да, солдаты иногда погибают, и в этом, в общем-то, нет ничего необычного — но грустно, когда умирает друг. Несомненно, это несправедливо, что Гаррета гонят на бойню, не дав возможность хорошенько восстановить здоровье… Только чем ему помочь, если эксперты из Министерства морали всё уже решили?..

— Мы должны поступить вот как, — прочтя невысказанный вопрос товарища в его глазах, Гаррет решил, что пора перейти к сути, — когда мою фамилию назовут, и я должен буду пройти в зал, ты зайди вон в ту дверь. Это операторская, оттуда управляют всеми инженерными системами здания. Там увидишь тумблеры, кнопки, рычажки… подёргай за них — авось, вентиляторы отключатся. Когда я закончу… вернёшь всё в прежнее положение. Потом возвращайся. Если будешь осторожен, никто ничего не заметит!

Куда-то проникать, что-то отключать — да это же незаконно! Незаконно даже просто покидать эту комнату без спроса, пока проходит экзамен!..

— Гаррет, возьми себя в руки! — зашипел Том, утаскивая товарища из зала по направлению к уборной, чтобы продолжить разговор уже наедине — слишком опасным он становился. — Правила внутреннего распорядка школы не для того писали, чтобы каждый курсант мог менять их по своему усмотрению. Тебе сейчас нужно просто успокоиться, и сам поймёшь: ничего такого страшного тебя не ожидает. Просто обычный боевой раб. Ты сильнее и умелее его даже теперь. Используй Волю, как нас учили! И наплюй на те вентиляторы, просто не замечай их!.. Раз твой отец хочет усложнить тебе задачу, значит, он уверен — ты способен с этим справиться. Он верит в то, в чём ты сам почему-то разуверился. Гаррет, ты солдат! Ты проучился целых два семестра наравне со всеми, не сломался, осилил! Получил те же знания и навыки, что и другие! А значит, и экзамен сдать сможешь! По-честному, как все!

— Я не такой как вы… — также шёпотом ответил Гаррет и рванул ворот форменной рубашки.

Под ней оказалась свежая марлевая повязка, умело наложенная медсестрой из школьного лазарета, имя которой Том Ли почему-то не смог вспомнить, хотя и неоднократно бывал в её кабинете. Остин повёл плечом, и на белой ткани тут же появилось небольшое красное пятнышко. Он поднял руку вверх — пятно стало быстро расползаться. Размахнулся, выбрасывая кулак вперёд — из-под намокшей повязки на бицепс юноши побежала тонкая струйка крови.

— Меня только сегодня утром заново зашили. А потом перебинтовали покрепче, чтобы хоть как-то зафиксировать на месте тот шмат мяса, который вырвала из моего тела тренировочная собака. Но толку-то от всего этого, если я при каждом движении истекаю кровью?.. Я просил отца забрать меня на пару дней в гражданский госпиталь — там оторванный кусок припаяли бы лазером, быстро и аккуратно. Но я же теперь солдат!.. И потому меня штопают-перештопывают, не забывая напоминать каждый раз, что боль закалят.

— Боль закаляет, — согласился Роджерс.

И, подумав, предложил:

— А ты бей левой, — он сам удивился, почему такое простое решение не пришло ему в голову раньше. — Если срубишь врага с одного удара, использовать правую раненную руку уже не понадобится.

— Спасибо, так и сделаю! — прошипел Остин не без сарказма. — Но что насчёт вентиляторов? Я могу на тебя рассчитывать?

— Нет, — ответил Том уверенно. — Прости, но нет.

Остин Гаррет вдруг пошатнулся, подслеповато шаря вокруг себя здоровой рукой, наткнулся на стену и сполз на пол, странно подвывая. Том Ли не сразу разобрал, что это такое происходит с товарищем, а когда понял, изумился до крайности: Гаррет плакал. Рыдал как младенец, всхлипывал и растирал сопли кулаком по лицу, бормоча что-то неразборчивое. Роджерс бросился проверить, плотно ли прикрыта дверь уборной — если кто-то застал бы курсанта Гаррета в таком виде, это грозило бы ему самыми что ни на есть серьёзными неприятностями.

— Ты чего это? — оправившись от шока, Том подпер дверь спиной, чтобы никто не смог резко открыть её с той стороны. Но Гаррет лишь обречённо ревел, сидя на полу. — Прошу тебя. Это эмоции! Нас предупреждали, что такое возможно. Что страх и неуверенность могут дать о себе знать в самый неподходящий момент. Но мы должны противостоять им! Гаррет, умоляю: вспомни, чему тебя учили!!!

Кажется, последнюю фразу Том сказал слишком громко, почти выкрикнул. Звук собственного голоса, той силы, которая в нём слышалась, придал Роджерсу уверенности: он осторожно поднял товарища с пола — так, как уже делал это один раз, после тренировочных поединков с боевыми псами, и поволок в сторону зала ожидания перед ареной. Но тот по-прежнему нисколько не разделял его энтузиазма.

— По всему выходит, что я недостоин быть солдатом, раз не могу совладать со своей сущностью, — прошелестел тот, обмякая в руках Роджерса окончательно. Том осторожно поднял ему голову, чтобы взглянуть в лицо, и нахмурился: кажется, Остин потерял сознание. Ну уж нет, слишком не вовремя это он решил отключиться! Бежать за врачом некогда — скоро Гаррета вызовут на экзамен, потому Том Ли решил самостоятельно оказать ему первую помощь. Он оттащил его обратно в уборную, потом наотмашь шлёпнул обморочного товарища по лицу открытой ладонью, отчего тот моментально пришёл в себя. Отдёрнулся, вскочил на ноги и едва не бросился на Роджерса с кулаками:

— Как ты посмел меня ударить?! Забыл, кто я такой, и кто ты?! Никому из плебса не позволено дотрагиваться до наследника Восьмого дома! — лицо его, всё ещё зарёванное, исказил оскал настоящей ярости пополам с обидой.

— Мне нравится твой боевой настрой, — Том Ли усмехнулся и дружелюбно похлопал товарища по здоровому плечу. — Идём, теперь ты своего раба играючи разорвёшь в клочья.

— Прости… — Остин почему-то снова сник. — Я не должен был говорить, что ты… на самом деле ты славный парень, Роджерс! Хоть и из плебса… И я был уверен, что ты никогда не бросишь меня в беде. Ну что тебе стоит нажать пару кнопок? В знак нашей дружбы! За эту маленькую услугу я отблагодарю тебя ответной преданностью. Дружба со мной может серьёзно повлиять на твою карьеру. Ведь я твой будущий патрон! Вспомни, когда-нибудь я возглавлю армию Иммортал-сити вместо своего отца. Но, как твоего будущего патрона, ты должен чтить меня уже сейчас.

— Гаррет! — раздалось из громкоговорителя приглашение на арену.

Остин с трудом сглотнул колючий ком, образовавшийся в горле от звука его собственной фамилии, и рявкнул прямо в лицо товарищу:

— Пойди в операторскую и отключи грёбаные вентиляторы. Я приказываю! — он толкнул дверь уборной, шагнул в коридор и скрылся из вида.

— Удачи тебе на экзамене… береги руку… — успел лишь побормотать Том Ли ему вслед. Он остался один и в глубочайшем замешательстве. Сегодняшнее поведение Гаррета — его даже странным назвать трудно: оно недопустимое по всем пунктам. Остин ещё ничего не успел сделать, а уже нарушил половину школьного устава. Он позволил себе страх и сомнения, не совладал с эмоциями, подстрекал товарища нарушить распорядок проведения экзамена — оправдывает ли всё это боль и слабость от раны?.. Том Ли Роджерс не знал ответа. Увы, он не был в должной мере умён — солдату не обязательно быть умным, достаточно лишь выполнять приказы.

«В надежде спасти свою жизнь, рабы не гнушаются самыми низкими приёмами, как, например: давление, ложь, попытки вызвать жалость и тем самым получить пощаду…» — невпопад всплыли в памяти слова из сегодняшнего паблик-обращения. Том получил приказ отключить вентиляторы — и, хотя он по-прежнему решительно не понимал, чем это может помочь товарищу, ноги уже несли его к операторской, на дверь которой ранее указал Гаррет.

Внутренне сжимаясь от ужаса осознания того, что нарушает правила, Том Ли Роджерс никоим образом не проявлял этого внешне. Он станет хорошим солдатом, безупречно владеющим своей Волей и чувствами. Он уже хороший солдат! Возможно, лучший из своего потока — или уж точно один из лучших. Не привлекая к себе внимания, Том вернулся в зал ожидания, равнодушно скользнул взглядом по товарищам — одни из них разминались, другие выполняли дыхательные упражнения, третьи просто равнодушно ожидали своей очереди — а потом также незаметно шмыгнул за угол и оказался у порога операторской. Дверь не была заперта, как в тайне надеялся Роджерс, и ему пришлось войти. В комнате находилось множество незнакомой ему техники, но ярко-жёлтый тумблер юноша приметил сразу. Не думать. Выполнять приказ. Рука опустилась на отполированную рукоять и наугад потянула её вниз. Тут же гул за стеной прекратился, и Том различил знакомый голос. Голос Остина Гаррета.

— Так-то лучше, теперь поговорим по душам, — голос звучал твёрдо и уверенно — ни нотки жалобного скуления, ни стона боли, в нём слышно больше не было. — Я предлагаю сделку.

«С кем это он говорит? Неужели с рабом?..» — нервно мечущийся по комнате взгляд Тома Ли упал на небольшой монитор. Включён. На экране — две крохотные фигурки, два человечка по разные стороны арены. Роджерс припал к экрану, силясь рассмотреть лица человечков, чтобы понять, какой из них — Гаррет. Кажется тот, что стоит, кособочась… или нет… у этого лохматые патлы, и одежда явно не форменная. А второй — этот да, в мундире. Рослый, широкоплечий, с идеально ровной осанкой — как и положено солдату. Гаррет?! Что-то он теперь не выглядит больным и ослабевшим…

— Сделку? — каркнул кривой раб. — Мне уже предложили сделку, которую я счёл очень даже привлекательной. Я сейчас выпущу твои щенячьи кишки наружу, и меня отпустят обратно в Гетто, списав все старые прегрешения.

Он сделал осторожный пробный выпад в сторону курсанта — тот отскочил в сторону, даже не пытаясь контратаковать.

— Тебя убьют, не зависимо от исхода поединка. Или я сейчас, или кто-то из офицеров чуть позже, — Гаррет отступил на шаг, почти прижавшись к стене. — Боевые рабы — расходный материал. Их покупают для вполне конкретной цели: отдать курсантам для совершения первого в их жизни убийства. Ты собственность школы, и никто тебя уже никуда не отпустит. А обещают это, чтобы дать надежду и заставить сражаться яростнее. Чтобы был стимул сражаться!

Раб наступал медленно, будто бы неохотно — сложно сказать, произвели ли на него хоть какое-то впечатление слова курсанта. Самому же Гаррету ничего не оставалось, кроме как кружить по залу, пятясь от своего противника, и продолжать заговаривать ему зубы:

— Я же, в отличие от них, действительно могу подарить тебе жизнь. Я наследник одного из Верховных домов, потому ты должен верить моему слову, — он вскинул руку с золотым идентификационным браслетом вверх, не забывая, впрочем, пятиться. — У меня есть деньги и связи, — добавил он, заметив, что предыдущая тирада не впечатлила раба, — и я могу выкупить тебя. А потом отпустить.

— Почему я должен положиться на слово какого-то барчука с золотой побрякушкой? — недоверчиво протянул раб, однако всё же не без интереса.

— А ты рискни! — Гаррет задорно хохотнул и вдруг остановился неподвижно. Если бы раб захотел, лучшего момента для единственной смертельной атаки сложно было бы представить. — Рискни поверить мне — ведь в ином случае у тебя не будет ни единого шанса спастись!

— Что я должен сделать? — кривой опустил руки и тоже остановился.

«Они просто стоят и болтают?! Прямо на экзамене?!!» — Том не мог поверить глазам и ушам.

— Сейчас я пару раз ударю тебя по лицу. Несильно — просто чтобы пустить кровь. Чтобы ты стал похож на труп с разбитой головой. Потом ложись на пол и старайся не шевелиться, пока тебя не увезут в крематорий. Там тебя буду ждать я. Отсыплю дежурному анатому полный карман тугих купюр, и он с радостью согласится выдать мне «тело». После чего помогу добраться до Гетто, или куда сам скажешь.

— Неплохой план… — кривой раб задумчиво почесал шею, и, недолго поразмыслив, согласился, — Бей.

Гаррет напрягся и выбросил вперёд раскрытую левую ладонь. За полсекунды до того, как его рука врезалась в подбородок раба, Том Ли понял, что сейчас произойдёт. Нет, не разбить противнику лицо он задумал, а банально свернуть ему шею. Отчётливо слышимый хруст ломающихся позвонков подтвердил догадку — и кривой человечек на экране камеры слежения, отшатнувшись назад, упал навзничь. Больше он не шевелился.

— Роджерс! — Том непроизвольно дёрнулся, услышав, как Остин Гаррет на арене произнёс его фамилию. — Роджерс, я знаю — ты слышишь меня. Ты всё слышал, а может быть даже и видел. Возможно, ты видел, что я атаковал левой рукой — точно так, как ты сам мне советовал, — он снова неприятно хохотнул, отчего у Тома по загривку пробежал холодок. — А теперь будь хорошим другом и верни ручку переключателя в его предыдущее положение, чтобы никто не догадался о нашей с тобой проделке.

Том метнулся к тумблеру, ощущая немыслимое облегчение от того, что так или иначе всё уже кончено. Что осталось поднять ручку — и можно наконец покинуть это место, вернуться в зал ожидания, и очень, очень постараться потом не думать, не думать, не думать!.. Вентиляторы за стеной не взвыли — запели. От их работы слегка завибрировал пол. Или… не от них? Шаги?!

Кто-то сюда идёт?!

Курсант Том Ли Роджерс беспомощно заметался по комнате, ища запасной выход или хотя бы местечко спрятаться — таким его, растерянным и почти до паники напуганным, и застал дежурный оператор.

Глава 9

— Я снова вынужден просить вас об одной деликатной услуге, — сухо и без приличествующих случаю церемоний прямо с порога заявил профессор, даже не дав Герхарду успеть опуститься в кресло. — Лишившись сэра Киттона, я остался без ценного помощника — и вы могли бы мне его заменить.

Снова Найджел? Найджел… Стоун уже успел забыть о предмете последнего разговора с профессором Линдбергом — а ведь кузен так и не нашёлся. Ни живой, ни мёртвый. Что действительно странно, ведь в этом городе человек просто не может пропасть: Купол не так велик, чтобы под ним потеряться без каких-либо следов. Да уж, малыш Искорка с детства умел совершать невозможное, а теперь просто-таки превзошёл себя…

— Но ведь я не генетик, — резонно возразил он патрону, — и вряд ли сумею быть вам столь же полезным, как мой кузен. К тому же… на каком основании вы готовы доверить мне дело, которое сами определяете как деликатное?

Стивен Линдберг не спешил с ответом. Он долго, не мигая, смотрел на подчинённого и лишь потом, будто невзначай, заметил:

— Вы похожи. Я говорил вам это? Я смотрю на вас, а вижу его. Нет, не возражайте! Это сходство глубже ваших кастовых предрассудков. Вы братья — и то, что Киттон принадлежит к менее влиятельному дому, данного факта не меняет.

— Простите за дерзость, но я возражу, — сухо отрезал Стоун.

— Не нужно. К делу это не относится, — профессор откинулся на спинку кресла, демонстрируя тем самым, что разговор предстоит долгий. — Расскажите лучше, как поживает то существо… человек из Пустоши, о котором вы писали в последнем отчёте.

— Поживает прекрасно, — Герхард пожал плечами. — Что именно вас интересует?

— Насколько вы продвинулись в его адаптации к условиям неволи?

— Полностью ручными Homo Regressus не сделаешь, — туманно сообщил биолог, — но определённые успехи есть.

— Это хорошо. Хорошо, что вам не удалось сделать из дикой зверюшки домашнюю. Навыков выживания во внешней среде она, полагаю, не растеряла?

Странный вопрос. К чему он клонит?

— Полагаю, нет. Но…

— И, стало быть, если выпустить вашу дикарку наружу, она вернётся к своей прежней жизни?

— Гипотетически — да. Но я не имею ни малейшего желания её выпускать. Это ценный экземпляр, изучение которого даёт нам возможность постигнуть тайну происхождения регрессивных людей, лучше понять их способы адаптации к изменившейся внешней среде, чтобы когда-нибудь…

— Чтобы когда-нибудь и самим измениться по их образу и подобию. Выйти во внешний мир, вернуть себе господство над ним, — снова перебил Стоуна профессор. До чего же неприятный тип!

— Я бы не стал строить настолько долгосрочные предположения, — осторожно заметил тот, — но в целом вы правы. Понимая их способы адаптации, мы могли бы почерпнуть что-то полезное и для себя.

— У биологов одни методы, а у генетиков другие. И если вы ожидаете практических результатов своей работы только в долгосрочной перспективе, то мы готовы действовать уже сейчас. Сэр Стоун. То, что я скажу вам, изменит вашу жизнь. Кардинально и бесповоротно — но не просите меня молчать, я всё равно не стану. Потеряв своего помощника, я остро нуждаюсь в его замене, а сотрудничество с вами может быть мне полезным. Не только мне, нам обоим. Считайте это… совместным проектом, от успешной реализации которого зависит будущее человечества.

— Минуточку, я пока не понимаю…

— Вы всё поймёте, — успокоил его Линдберг с почти отеческой улыбкой.

— Есть у меня право голоса в этом кабинете?! Почему вы… — почти вспылил Герхард, но его снова оборвали на полуслове.

— Нет. Пока помолчите и послушайте, — было в его тоне что-то, заставляющее подчиниться. — Как вам наверняка известно, в середине сороковых я работал над проектом, который, несмотря на его многообещающие перспективы, беспардонно закрыли. Тогда вступил в силу закон о запрете на модификации генного кода человека… Подумайте, шутка ли — уже более века мы смело экспериментируем с геномом животных и растений, добиваясь улучшения свойств породы, чтобы разведение их в сельскохозяйственных целях было более продуктивным и менее затратным. Но если поставлена задача улучшить человека… нет. Нельзя. Будто человек и без того совершенен! Мои цели полностью совпадают с вашими: мы оба хотим заново открыть внешний мир, сделать его пригодным для существования людей. И оба понимаем, что на данном этапе развития человечества это невозможно. Что пока не изменится сам человек, в новом мире не найдётся для него места. Но, согласитесь, не эволюционные механизмы, причудливые и почти непрогнозируемые, должны здесь сработать, а акт разумного творения. Нового хозяина Земли должны создать мы сами, — выдержав паузу, он добавил, — я создал его — человека новой формации, способного выжить за Куполом. И пришла пора протестировать результат моей работы в полевых условиях.

«С чего вы взяли, что Земле нужен новый хозяин?» — спросил бы Стоун, но слова ему ещё не давали. По правде сказать, он ожидал услышать что-нибудь более шокирующее — а идеей создания Homo Homunculus и без того больны все генетики. Найджел не исключение — тот тоже, помнится, любил помечтать о колонизации Пустоши посредством заселения её искусственными людьми. Что на практике означает… да ничего это не означает, пустая утопия. Природа мудра, а человек пред ней глуп и бессилен. Земля сама очищается от скверны, сама преображается, и видоизменившиеся дикие собратья, во многом более совершенные, чем наши с ними общие предки, тому прямое доказательство. Вмешательство в эволюционные процессы — дело заведомо бессмысленное, так как никакого вмешательства попросту не требуется… и это хотел бы сказать патрону-мечтателю прагматик до мозга костей Герхард Стоун, но пока вынужден был промолчать.

— Моя креатура продемонстрировала блестящие результаты во время лабораторного тестирования — гораздо лучшие, чем предыдущие прототипы. И я имею основания полагать, что в условиях внешней среды гомункул также не подведёт… но теория должна быть подтверждена экспериментально. И именно для этого вы мне нужны. Вы поможете доставить испытуемого за Купол вместе с проводником, обеспечив всем необходимым и позаботившись об их безопасности.

«Что за чушь!»

— С проводником? — не выдержал Герхард. — Кто согласится на такое?! Пусть у гомункула гипотетически и есть шансы выжить, но обычный человек…

— Не обычный. Дикий. Знающий реалии существования во внешнем мире, привычный к ним. Проводником будет ваш дикарь.

— Вы… и близко не представляете, о чём просите меня, — Герхард бессильно развёл руками. — Лана — не собака-поводырь, она принципиально не способна прислуживать вашему гомункулу. Да она просто сбежит, оказавшись на воле! Или предлагаете посадить её на цепь? Извините за резкость, но ваши замыслы неосуществимы — по крайней мере, в том виде, в котором вы их сейчас озвучили. Я решительно отказываюсь отдавать единственный доступный мне экземпляр регрессивного человека для участия в столь сомнительной авантюре! И, кроме того, сам также не собираюсь в ней участвовать.

— Лана, значит… — произнёс профессор нараспев, смакуя каждый звук. — У дикарки есть имя? У моего творения тоже есть. И он тоже дорог мне, я не горю желанием подвергать Зеро необоснованной опасности. Не спешите отказываться — тем более что отказа я всё равно не приму — уверен, обсудив детали, мы придём к согласию.

«Зеро…», — Герхард определённо слышал это имя. Точно, слышал. И даже видел его обладателя, хотя и предположить не мог, что по Бездне свободно разгуливает не-совсем-человек. Однако смел профессор, если вот так напоказ выставляет свою креатуру, уже один раз получив от правительства вето на эксперименты над людским геномом. Хм… признаться, в облике гомункула всё же чувствуется какая-то лёгкая неестественность. Зная её природу, теперь становится многое понятно. Но…

— Но ведь Зеро альбинос! Вы действительно считаете, что это хорошая идея — выставлять под открытое небо альбиноса?! Он же ослепнет и получит тяжелейшие ожоги: ультрафиолет в больших дозах даже для нас с вами губителен, а Зеро и вовсе беззащитен перед солнечными лучами.

— Разумеется, я учитываю данный фактор, — с тенью раздражения отмахнулся профессор. — Но вы зря беспокоитесь о глазах и коже Зеро. Он гораздо выносливее, чем может показаться — и сейчас вы сами в этом убедитесь.

Глава 10

— Амари, приятель! — Остин Гаррет, лучезарно улыбаясь, протянул канцлеру широкую ладонь, заметно окрепшую и огрубевшую с того самого времени, когда Первый жал её в последний раз. — До чего же я рад тебя видеть! Ты бы знал, как всего этого, — он обвёл рукой веселящуюся толпу, — мне теперь не хватает!..

«А вот я по шумным вечеринкам совершенно не скучал…» — призадумался канцлер, пропуская мимо ушей болтовню Гаррета. В поместье Симон светских приёмов не устраивали со времён смерти его предыдущего владельца. Амари никогда не испытывал страсти к такого рода развлечениям… вероятно, потому что всё его детство прошло в тщетных попытках побега с праздника жизни весельчака Бархатного канцлера. Если играла музыка, а по комнатам шатались пьяные парочки, юному наследнику Первого дома оставалось лишь запереться в своей спальне на все замки. В своей собственной крепости, недоступной тошнотворному угару, царящему снаружи. От шума болела голова. От топота чужих ног вибрировал пол, постоянно напоминая, что дом полон чужих людей. Когда они расходились, на паркете всюду виднелись пятна от пролитого вина, грязь и жир, а воздух был отравлен запахами чужих тел. Незаметные будто тени служанки приберут бардак к полудню… чтобы к вечеру дом снова был готов для приёма гостей.

Однако сегодня канцлеру всё же пришлось устраивать приём в лучших традициях своего отца. Когда Боэно пообещал прислать на смотрины свою наследницу… нет, принимать её тет-а-тет Амари был не готов. Пусть встреча пройдёт в формате светской вечеринки. Пора бы, в конце концов, проявить немного заботы о лучших из своих подданных. Многие из них — как вот, например, Гаррет-младший — заметно скучают по тем временам.

— Спасибо, что навестил, — Амари счёл необходимым вставить хоть пару реплик в поток совершенно не интересной ему информации о тяготах курсантской жизни. — Сказать по правде, я не надеялся увидеть тебя сегодня. Разве школа при Службе безопасности — не закрытое заведение?

— Съел кусок мыла, чтобы попасть в лазарет… — Гаррет лениво отмахнулся. — А там утащил халат у медсестры и улизнул через служебный вход.

— Кусок… мыла?.. — шёпотом повторил Амари, ощущая, как к горлу подступает тошнота. — К чему такие жертвы?

— Ну как я мог пропустить это событие?! Приём в честь помолвки Первого! Да здесь сегодня вся Цитадель соберётся, не сомневайся! Кстати… — Остин напряжённо заозирался. — Если приметишь где-нибудь моего отца… Короче, мне с ним тут видеться нельзя никак.

— Хм… — Амари насторожился. — Насчёт помолвки — это ты поспешил. Не торопи события, мы с леди Чезарой пока даже не знакомы.

— Правда? А я уже имел честь быть ей представленным. На удивление милая и благовоспитанная дама — я и вообразить себе не мог, что в клане Боэно могла появиться на свет такая жемчужина. С невестой тебе повезло, я даже немножко завидую… — Гаррет внезапно нахмурился. — Зато, друг, тебе катастрофически не посчастливилось с будущим тестем. Породниться со стариком Боэно… это же как пригласить в свою постель голодного аллигатора!

Не очень вежливое замечание, но Гаррет, увы, прав…

— Выходит, Боэно уже здесь?

— Точно. Оба. Леди Чезара уже успела всех очаровать, так что… ты насчёт преждевременности помолвки особо не болтай — для городской аристократии это уже свершившийся факт.

«Феерично… всего раз решил проявить самостоятельность — и сыграл на руку Боэно. Нет, не стоило делать из нашего знакомства публичный перформанс». Канцлер занервничал. Пора наконец разыскать невесту и познакомиться с ней по всем правилам этикета… Последовав в указанном Гарретом направлении, Амари вышел на открытую террасу.

***

Чезара Боэно производила неизгладимое впечатление. Жгучая брюнетка с пышными фамильными кудрями, кроваво-красным ртом и повадками профессионального паблик-оратора. С первого взгляда заметно: весьма, весьма уверенная в себе особа… Уверенная и властная. Но разве могла наследница Второго дома оказаться иной? В плетёном садовом кресле она восседала как на троне, а вокруг выстроилась целая свора любопытных, за спинами которых серой тенью маячил Алваро Боэно. Близнецы Салливан забавляли почётную гостью беседой, и все трое они выглядели такими увлечёнными друг другом, что Амари даже не хотелось их прерывать. Но стоять на пороге и безмолвствовать попросту неприлично — и канцлер шагнул навстречу своей суженной под бурные аплодисменты присутствующих. Леди Чезара взмахнула умопомрачительно длинными ресницами, их взгляды встретились… и Амари вздрогнул будто от сквозняка. В её больших, кофейно-чёрных глазах не было даже намёка на теплоту — лишь деловитая заинтересованность. Этот взгляд канцлеру хорошо знаком: именно так всегда смотрел на него Второй.

— Приветствую вас, леди Чезара, — Амари присел в полупоклоне и принял руку невесты для поцелуя. — Безумно рад встрече.

Рука её, лёгкая и изящная, была не теплее мрамора. Вот уж интересно, люди или рептилии они, эти Боэно?.. Салливаны деликатно скрылись в толпе гостей, давая хозяину и его прекрасной гостье пообщаться тет-а-тет.

— О, я тоже рада воочию увидеть того, о ком так часто и так много говорит мой дядя… Того, о ком мне самой неоднократно случалось готовить видеоматериалы для паблик-трансляций, — женщина старалась казаться милой, но в её голосе и жестах чувствовалась привычка отдавать приказы. Впервые разговаривая с человеком, которого достославный дядька пророчил ей в женихи, леди Чезара отчаянно играла на публику… И в её лицедействе подспудно угадывалось стремление выдать себя за ту, кем она не является. Не слишком старательно скрытая фальшь сочилась из-под её ресниц, из её уст, ложью было каждое её движение. Кажется, она даже дышала лживо. Вызывающе алый шёлк её платья пылал, будто живое пламя, но не было никакого огня в ней самой. Леди Чезара старательно играла роль невесты — однако делала она это донельзя плохо.

— Надеюсь, вам уже предложили выпить? Вы не скучали? Признаюсь, я не такой мастер устраивать приёмы, как мой отец… — приняв правила игры, Амари нехотя вошёл в роль радушного хозяина.

— Ни в коей мере! Первый дом славится своей гостеприимностью, и смею вас заверить: вы достойный преемник своего отца. Ваши друзья весьма тепло приняли меня — пожалуй, такого количества внимания я не получала с того самого дня, когда впервые выступала с паблик-обращением на центральной площади Полиса. Близнецы Салливан — необычайно обаятельные молодые люди… или леди… — Чезара смущённо хохотнула. — Я, кажется, не уверена в их половой принадлежности.

— Вы и угадали, и ошиблись одновременно. Рей и Ред — двойняшки. В детстве они были так похожи друг на друга, что их даже родители путали… Это было своеобразной игрой: выдавая себя один за другого, они постоянно дурачили домочадцев и прислугу. И даже став взрослыми, Салливаны не оставили старой привычки — хотя теперь для идеального сходства они вынуждены предпринимать кое-какие дополнительные меры. Одинаковая одежда, причёски — это ещё не всё. Дело в том, что Рей Салливан на целый дюйм ниже Реда, а Ред немного более плотного телосложения, чем Рей. Потому Рей носит обувь на толстой подошве, а Ред — корсет. И ещё они оба принимают гормоны, чтобы иметь одинаковые голоса. Видите ли… Рейчел, старшая сестра — девушка. А Редрик, её братец — парень.

Близнецы, лишившись общества леди Чезары, тут же влились в галдящую компанию на другом конце террасы. Амари мог бы поклясться, что прямо сейчас они бурно обсуждают манеры и туалет таинственной гостьи… Сходство двойняшек Салливан было почти мистическим: если бы Первый не знал Рейчел и Реда с самого детства и не был в должной мере наблюдательным человеком, то наверняка не смог бы сейчас с точностью сказать, кто из них кто. Одинаковые улыбки на одинаковых лицах — не мужских и не женских, нежных и хищных одновременно. Одинаковая манера задирать нос и скрещивать руки на груди, нетерпеливо поигрывая пальчиками… пальчики, кстати, тоже совершенно одинаковые — аристократично тонкие и длинные, будто паучьи лапки. На каждом — по остренькому когтю, выкрашенному чёрным лаком. Неестественно яркие огненно-красные космы. Насколько известно Амари, Рей перетягивает грудь бинтами, а Ред никогда не выходит в свет без шарфа, скрывающего кадык.

— Невероятно!.. — Чезара ахнула. — Они брат и сестра, ради глупого маскарада делающие себя андрогинами!..

— У высшего света свои причуды, — дипломатично заметил Амари. — Уверен, близнецы Салливан ещё не раз вас удивят. И не только они. Вот этот человек, — канцлер кивнул в сторону высокого блондина у барной стойки, — доктор Стоун, обитатель мрачных подземелий Бездны. Известен своей любовью к закупольным тварям, один вид которых любого порядочного аристократа должен повергать в трепет. А вон там, — он указал в сторону богато, но безвкусно одетого мужчины, — Майк Лебовски. Тот самый чудак, который выдумал все эти жуткие аттракционы для Колизея.

Что-то недоброе блеснуло в очах гостьи при виде старины Лебовски… Кажется, леди Боэно уже знакома с ним, причём неплохо знакома.

— А вы? — скрывая мстительный огонёк, Чезара томно приспустила длинные ресницы. — Вы тоже чудак? Признаться, я непозволительно мало знаю о вас… не больше, чем можно почерпнуть из общедоступных источников.

«Какая ложь!.. Человек, занимающий высокую должность в Министерстве морали — более того! — доверенное лицо самого Второго, наверняка знает всё обо всех и в мельчайших подробностях. Что ты хочешь услышать, хитрюга? Что ещё?..»

— О, ни в коей мере! Пожалуй, я самый скучный человек во всей Цитадели. Эксцентричность чужда мне как таковая. Знаете, леди Чезара… — он заговорщически склонился к её ушку. — А ведь у нас много общего. Мы оба просто выполняем свою работу, и стараемся делать её хорошо. Не так ли?

— Несомненно… — девушка удивлённо выгнула бровь, ожидая продолжения.

— Устраивать подобные приёмы — тоже часть моей работы. Но это не означает, что светская жизнь доставляет мне хоть малейшее удовольствие.

— И в этом мы также похожи, — призналась собеседница. — Происхождение обязывает меня здесь находиться, но… я предпочла бы встретиться с вами в более уединённом месте. Не уверена, что устроить публичные смотрины было хорошей идеей.

Откровенность слов леди Чезары больно резанула слух. Да уж… пожалуй, дамочки вроде неё предпочитают сами назначать время и место встреч. Но разве она не права? Официальное объявление помолвки — вот как трактовали этот приём лучшие из подданных Амари. Как теперь убедить их, что подобные выводы катастрофически поспешны?.. И как объясниться со Вторым?.. Ведь Алваро Боэно не будет собой, если сейчас упустит возможность выставить всё в выгодном для себя свете.

По происхождению и воспитанию Чезара Боэно, несомненно, подходящая пассия для канцлера Иммортал-сити. Даже несмотря на существенную разницу в возрасте: как успел узнать Амари, племяннице верховного паблик-оратора уже двадцать шесть, что на семь лет больше, чем ему самому. Союз Первого и Второго домов, скреплённый рождением наследника — событие, которое благосклонно встретит вся городская аристократия. Для дома Симон родство с Боэно означает в будущем полную и безоговорочную лояльность Министерства морали, а значит и укрепление авторитета канцлерской власти. Для Боэно брак наследницы клана с действующим канцлером даёт право на привилегированное положение среди других Верховных домов.

Казалось бы, кругом сплошная польза… Но так ли выгоден брак с леди Чезарой для самого Амари? Взяв в жёны племянницу Второго, канцлер вынужден будет фактически отдать бразды правления пройдохе Боэно. Амари Симон, вследствие молодости и неопытности, и так предельно зависим от этого интригана: если уж говорить по существу, ни одного решения на правительственном посту он не принял самостоятельно. Алваро Боэно всегда рядом, всегда готов услужливо помочь советом… и что особенно связывает руки юному канцлеру, так это то, что советы Второго действительно ценные. Пренебрегать ими, жертвуя целесообразностью — лишь чтобы доказать своё право на самостоятельность — глупо. Глупо и опасно. Вездесущий и всезнающий Алваро Боэно весьма полезный царедворец. Можно ненавидеть его, но не признавать этого нельзя.

Вероятно, и с невестой для канцлера он не ошибся. Чезара Боэно, провалившая кастинг на роль невесты, ещё может блестяще справиться с ролью леди Первой. Но как насчёт роли жены?.. Сама мысль о том, что эта особа однажды обоснуется в поместье Симон, вызывала у Амари отвращение. Можно ли делить супружеское ложе с женщиной, очи которой также черны, а разум также холоден, как и у её интригана-дядьки?..

— Вероятно, вы правы. В следующий раз я не допущу подобной оплошности… — Амари поймал себя на мысли, что хотел сказать что-то другое. Начать оправдываться заставила его старая привычка — привычка во всём соглашаться с Боэно. Привычка бояться Боэно. Леди Чезара — не Второй, но как же сложно совладать с собой, когда в чёрных испанских глазах этой женщины так явственно читается снисходительная насмешка… такая знакомая, такая ненавистная. — Ещё вина? — Первый поспешил перевести разговор в более нейтральное русло. Он подхватил два бокала с подноса проходящего мимо стюарда и протянул один из них уже тысячу раз мысленно отвергнутой невесте.

— Нет.

— Что ж, тогда я тоже не буду, — Амари поставил свой бокал на подлокотник кресла.

— Вы не так поняли, — леди Чезара приняла подношение и, пригубив, продолжила, — от вина я не отказываюсь. Отличное вино, между прочим. Я о следующей встрече. Её не будет. Не думаю, что союз с Первым домом перспективен для меня. Для моего клана — возможно. Но никак не для меня лично.

Вот так номер. Она… что, простите? Она отказывается от замужества с канцлером? Сама отказывается?!

— Как так… Когда вы успели решить, что… — Амари стушевался. Леди Чезара озвучила его собственные мысли — казалось бы, тот факт, что и с её стороны брак нежелателен, должен упрощать ситуацию. Но… она отказала канцлеру?.. Да что эта дамочка о себе возомнила?!

— Сэр Симон, мы с вами взрослые люди — так давайте прекратим жеманничать и поговорим, наконец, по существу. Мой дядя мечтает видеть меня леди Первой и Верховным паблик-оратором в одном лице. Вы знаете его, он самый амбициозный человек во всём мире… Мои же собственные амбиции гораздо скромнее. Я привыкла соизмерять свои желания со своими возможностями. Я возглавляю отдел пропаганды в нашем ведомстве. Вы представить себе не можете, насколько это важная и ответственная должность. Это — вся моя жизнь. Простите уж за откровенность, но мой мозг принесёт городу больше пользы, чем моя матка. Наследника правильного происхождения вам способна родить женщина из любого клана, а я не имею права тратить время и силы на выполнение обязанностей Первой, жены и матери. Видите ли… Иммортал-сити — идеально сбалансированная система, но этот баланс так хрупок! Благоденствие города держится на плечах не мифических атлантов, а людей вроде меня и моего дяди. Мы нередко вынуждены приносить в жертву собственные интересы, чтобы каждый человек под Куполом мог без страха смотреть в завтрашний день. В том числе и вы, сэр Симон. Мы ваши верные слуги — так дайте нам возможность делать то, что мы должны. Во имя жизни — всегда на страже.

— Во имя жизни — всегда… Хм. Благодарю за откровенность, — добавить Амари было нечего. Наверное, стоит попрощаться и уйти. Постараться ускользнуть незамеченным… впрочем, глупые надежды! Как только он шагнёт за порог, гости тут же примутся судачить о позорном побеге жениха с собственной помолвки. «Какой же я идиот!» Таким растерянным, одураченным и униженным канцлер не чувствовал себя ни разу в жизни до этого дня. Глупо, глупо! Впрочем… похоже, никто и не смотрит в сторону неудавшейся парочки. Все гости уставились на неловко пляшущего посреди зала Остина Гаррета. Кажется, мальчишка пьян… безобразно пьян, если уж начистоту. Или он успел принять чего-то покрепче алкоголя?.. На его шёлковой, некогда белоснежной, а теперь бурой от пота рубашке не хватало двух или трёх пуговиц. Таким же бурым, нездорово опухшим, было и его лицо. Парня шатало, он никак не мог справиться со своими ногами, подгибающимися при каждом шаге, но упорно продолжал выполнять пассы и па какого-то диковатого танца. Пока наконец не споткнулся о ловко подставленную Редом Салливаном подножку и не свалился ничком под дружный хохот гостей.

— Приятель, ты просто фееричен! Пляши ещё! — Ред Салливан запустил в Гаррета недоеденным пирожным.

Тот с трудом поднялся на четвереньки, смешно отставив зад. Под шквал аплодисментов близнецы помогли Гаррету принять вертикальное положение — но как только ему удалось кое-как восстановить равновесие, точный и умелый пинок в голень снова отправил парня на пол. Рейчел мастерица подобных шалостей… Как опасны женщины, ставящие собственные прихоти выше приличий!.. Бедняга Остин теперь лежал в неестественной позе, странно подогнув под себя одну ногу, и самозабвенно блевал на туфли какого-то господина. Гости веселились от души.

«Как же удачно ты напился, Остин! Теперь все будут судачить не о моём, а о твоём конфузе», — Канцлер почти уже было решился на побег, но…

— Амари!.. — Гаррет, разобравшись со своими непослушными конечностями, как-то умудрился подняться сам. — Амари, это самый счастливый день в твоей жизни! Конец твоим холост… холостяческим мытарствам, с чем тебя от всей души и позд… равляю! — он, широко раскинув руки, двинулся в сторону канцлера, будто собираясь его обнять. Симон в ужасе отшатнулся. — Так давайте же выпьем за рождение новой семьи! Горька-а-а! — заметив бокал вина, забытый Первым на подлокотнике кресла, Остин Гаррет подхватил его, плеснул себе в рот благородного напитка… и тут же упал без чувств.

Снова раздался смех. Не смеялся, кажется, только Амари. Он единственный, кто понял, что сейчас произошло на самом деле. «Это же был мой бокал… Вино, которое принесли для меня… В нём был яд! Да что же вы все ржёте?! Мальчишка не пьяным свалился, он мёртв!!!»

— Врача… — просипел канцлер. — Врача, врача!!!

Глава 11

— Томас Роджерс… — задумчиво протянул декан, не отрывая взгляда от бумаг.

— Томас Ли Роджерс, — механически поправил его Том. — Моя мама советовала мне всегда называть своё второе имя, когда я кому-нибудь представляюсь. Это чтобы я его не забыл…

Декан поднял на него удивлённый взгляд, покачал головой и снова уставился в бумаги.

— Ты знаешь, в чём тебя обвиняют, Томас Ли?

Юноша молча кивнул.

— Знаешь, какое наказание тебе полагается?

Том Ли кивнул снова — на этот раз неуверенно.

— Скажи мне, сынок, — мужчина напротив отложил наконец бумаги и посмотрел курсанту в глаза. — Не для протокола. Просто удовлетвори моё любопытство: за каким лешим тебя занесло в операторскую накануне самого важного в текущем семестре экзамена, и что побудило играть там с аппаратурой?

Том Ли, пристыженно ссутулившись, разглядывал свои колени и пытался подобрать нужные для оправданий слова, но мысли путались, а осознание неминуемой расплаты за непослушание лишало всяческой возможности собрать их вместе, чтобы дать внятный ответ.

— Гаррет… мой товарищ… — Том прокашлялся. — Парень с нашего потока… он попросил меня отключить вентиляторы на время его экзаменационного поединка.

Декан переваривал услышанное долго. Секунд пять… а может десять, или даже все двенадцать, он просто молча смотрел на Тома Ли, пока наконец не смог выдавить из себя:

— Он попросил… и ты?

— И я выключил, — вздохнул парень.

— Ты в своём уме, юноша?! — прошипел декан, имя которого Том Ли, конечно же, не помнил — хотя вроде бы только что имел возможность прочесть его на табличке у двери. В голосе его слышалась крайняя степень изумления. Похоже, подобные нарушения правил внутреннего распорядка — большая редкость в школе при Службе безопасности Иммортал-Сити… — Разных простаков к нам распределяют учиться, но чтоб вот таких… Гхм. Мне жаль, но чистосердечное признание едва ли хоть чем-то тебе поможет. Скорее уж наоборот… Молчал бы ты — глядишь, отделался бы простым отчислением из школы. Но раз уж подтвердил показания Гаррета… — он посмотрел на часы. — Конвоиры из Министерства морали уже в пути. Идентификационный браслет сдашь им. Форму — в прачечную. Обувь и предметы гигиены — в отдел снабжения.

Мужчина шлёпнул большую круглую печать на папку с личным делом курсанта Роджерса. «Отчислен» теперь красовалось на ней чуть левее фото, прямо поверх графы с именем и фамилией. Том невзначай отметил, что за последний год (а именно год назад была сделана эта фотография), он здорово возмужал. Куда делись по-детски круглые, румяные щёки?.. Теперь его скулы стали жёстче, нижняя челюсть массивнее, и даже надбровные дуги как-то выдвинулись вперёд — прямо как у памятника неизвестному герою Последней войны, что стоит во дворе школы.

Неужели… ни этого памятника, ни самой школы, Том Ли Роджерс скоро больше не увидит?..

— Я должен был стать солдатом… а теперь кем я стану? — в носу неприятно защипало.

— Уж не знаю, сынок, — декан бросил папку с личным делом Роджерса в стол и откинулся на спинку кресла. — Представители Министерства морали решат твою судьбу. Одно скажу точно: статуса гражданина ты лишишься. Главнокомандующий лично на этом настоял.

«Главнокомандующий… это кто? Разве мы с ним знакомы? А если нет, то почему он…» — вопросы роились в голове Тома Ли, порождая тупую ноющую боль. Пожалуй, так много думать, как сегодня, бывшему курсанту ещё ни разу в жизни не приходилось. «Гаррет…» — вдруг догадался он. «Гаррет — главнокомандующий с портрета, отец Остина Гаррета!»

А ведь Остин тоже наверняка наказан… Он никак не меньше, а даже больше смухлевал на экзамене, чем помогающий ему Том.

— Гаррета тоже исключат? — решился спросить Роджерс. — И тоже лишат браслета?.. Знаете, это нечестно. Ведь он был ранен на последнем практическом занятии, и до сих пор чувствует себя плохо… Вы не думайте, я не потому его выгораживаю, что он мой друг — просто это правда несправедливо, когда человека гонят на бой, не дав восстановить силы.

Декан слушал его монолог, явно сдерживая совершенно не приличествующую случаю ухмылку, но, когда Том Ли закончил, расхохотался в голос.

— Роджерс, ты просто король идиотов! Нет, всё же хорошо, что тебя вовремя отчислили — нам настолько глупые солдаты не нужны. Кто ж сынка главнокомандующего из школы-то попрёт?! Всё у него нормально, будет ходить на занятия в прежнем порядке. Да и обвинить его формально не в чем. Не он же с баловался аппаратурой! — декан раскрыл блокнот, ткнул пару раз пальцем в слабо мерцающий экранчик и сунул его юноше под нос. — Хочешь посмотреть видео с его допроса? Хорошо врёт, шельмец! Складно и ладно! Тебе бы так уметь — глядишь, и не пропал бы. Сейчас, погоди… вот мой любимый момент его выступления. Хах, артист хренов… не при батюшке его будь сказано…

На экране Том Ли увидел своего уже бывшего однокашника Остина Гаррета, сидящего, кажется, в этом же кабинете… и может быть даже на этом же стуле, на котором сейчас сидит Роджерс. Гаррет снова сутулился и кособочился, баюкая раненное предплечье, перетянутое окровавленными бинтами. И быстро-быстро тараторил каким-то не своим, плаксивым голосом:

«…говорю же вам, этот псих давно меня травит! Я не мог признаться… он угрожал мне… обещал…» — окончание фразы потонуло в горестном всхлипе. — «Не только он — другие ребята тоже ненавидят меня за то, что я из благородного дома… за то, что я не такой как все! Но только этот… отморозок… простите, сэр Баранофф, за грубое слово… только он позволял себе выражать свою ненависть так откровенно».

— О ком это он говорит? — насторожился Роджерс, пытаясь припомнить, кто же из курсантов выражал Гаррету неприязнь. Да вроде никто… Ребята не стремились с ним подружиться — это да, но и вражды между Остином и остальными Том Ли никогда не замечал.

— А ты слушай дальше — сам поймёшь, — ректор снова неприятно ухмылялся.

«И я далеко не первая его жертва, — скорбно продолжал Гаррет на экране. — Вспомните: вначале месяца он сломал Джонсу челюсть! Я уж не знаю, с чего там началась их потасовка… но ребята говорили, Роджерс с самого начала семестра проходу ему не давал. А теперь вот я… с того дня, когда меня ранили… он почувствовал, что я долгое время теперь не смогу дать достойный отпор…» — и снова всхлипы.

Том Ли приостановил запись. Вернул бегунок на десять секунд назад и вдумчиво пересмотрел снова:

«Роджерс с самого начала семестра проходу ему не давал. А теперь вот я…»

И ещё раз:

«Роджерс с самого начала…»

Он поднял изумлённые глаза на ректора — тот с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться в голос.

— Почему он говорит обо мне плохо? — выдавил из себя Том Ли, силясь понять — но отчаянно не понимая.

— Потому что этот избалованный сучёныш — не при батюшке его будь сказано — хочет выйти чистеньким из очень грязной истории. А единственный способ для него не измараться — втоптать в грязь тебя. Дескать, ты решил в очередной раз поиздеваться над ним — вот и вырубил вентиляторы во время его экзаменационного поединка.

— Но ведь Гаррет сам попросил меня…

— Ты солдат!!! — рявкнул в ответ ректор, хлопнув ладонью по столу. — Для тебя нет такого понятия, как просьба. Есть только приказы вышестоящего командования. И только приказы ты должен выполнять… был, — и уже тише добавил, — должен был, пока был солдатом. А теперь отправишься в Гетто — и это, заметь, в лучшем случае. В то время как твой высокородный дружок будет забираться на вершину карьерной лестницы по головам таких вот наивных дуралеев, как ты, — он помолчал пару секунд, подбирая слова. — И я очень надеюсь успеть выйти на пенсию раньше, чем Гаррет-младший станет во главе армии. Хуже патрона, чем этот скользкий мальчишка, и не придумаешь… — и снова напряжённая пауза. — Попомни мои слова, сынок. Иммортал-сити ожидают тяжёлые времена, если городу предстоит оказаться под властью такого человека.

— Сэр… — Том Ли Роджерс бессильно уронил голову на грудь. — Вы правы, я не слишком умён. И я многого не запомню из того, что вы говорите… но… как же так получается… если вы сами понимаете, что Гаррет попросту оболгал меня, почему наказан я? Почему я, а не он?!

Ответить ректор не успел. В кабинет без стука вошли конвоиры Министерства морали. Один из них молча шагнул к бывшему курсанту школы при Службе безопасности, и Том Ли без слов понял, что должен сделать. Протянул руку. Конвоир коснулся магнитным ключом застёжки идентификационного браслета, снял его и сделал пометку в какой-то ведомости. Теперь Тому должны выдать новый браслет. Стальной. Стандартный опознавательный знак тех, кто лишён гражданства. Но вместо этого посланник Министерства морали с силой надавил ему на затылок, чтобы наклонить голову, и, дёрнув за воротник вниз, обнажил шею. После чего другой конвоир шлёпнул на загривок Тома Ли несмываемую пигментную печать.

«Собственность Колизея», — значилось на ней. Но Том Ли, конечно же, не мог этого прочесть. Однако всё понял. Понял за долю секунды до того, как печать коснулась его кожи. Сколь бы ни был глуп бывший курсант Роджерс, однако догадаться здесь немудрено: если преступнику не достался идентификационный браслет негражданина, значит — так уж тому и быть — он получает клеймо раба.

***

Когда дверь за конвоирами закрылась, декан школы при Службе безопасности, полковник Баранофф, достал из ящика стола початую бутылку дорогого виски. Плеснул в кружку, не потрудившись вылить из неё остатки остывшего чая, и выпил залпом, не ощущая вкуса. Со стороны могло показаться, что офицер отмечает какое-то знаменательное событие, но исключение курсанта Роджерса, конечно же, плохой повод для празднования. Полковник Баранофф отнюдь не был провидцем, но с совершенной уверенностью мог бы сказать: этот глуповатый мальчишка — лишь первая жертва на пути вероломного ублюдка, сынка главнокомандующего. Человек, с такой поразительной лёгкостью отдающий на заклание своего товарища по учебке, точно также будет поступать и с подчинёнными, когда вступит в должность.

Он подтянул блокнот к себе и возобновил воспроизведение ровно с того места, на котором остановил запись Роджерс.

«…семестра проходу ему не давал. А теперь вот я… с того самого дня, когда меня ранили… он почувствовал, что я долгое время теперь не смогу дать достойный отпор…»

«Достаточно», — прозвучал ещё один голос — голос человека, стоявшего за кадром. — «Противно слушать. Баранофф, выключайте камеру. Показания потерпевшего вполне однозначны. А теперь я хотел бы поговорить со своим сыном наедине»

«Как прикажете, шеф», — декан нажал одну из кнопок коммуникатора, встал из-за стола и вышел, оставив собственный кабинет в распоряжении главнокомандующего Гаррета. То, что камера продолжила запись — случайность, или может быть он оставил её включённой нарочно?.. Полковник Баранофф едва ли поделится с кем-нибудь этим секретом.

«Снимай это», — снова раздался голос невидимого генерала.

Курсант Гаррет лишь недовольно покосился куда-то в сторону — вероятно туда, где за пределами кадра находился главнокомандующий. Весь его вид в этот момент выражал решимость не подчиняться.

«Снимай свои бинты, сосунок!» — голос стал громче, нетерпеливее. — «Пока вместо твоих фальшивых ран я не наградил тебя настоящими. Своих наставников тебе удалось провести, но меня — никогда. Снимай немедленно!!!» — последние слова он уже прокричал.

Наследник дома Гаррет по-прежнему сидел неподвижно и молчал, гордо задрав подбородок. Кажется, он готов стерпеть любые оскорбления, любые угрозы — даже если отец сейчас стащил бы с него штаны и хорошенько отхлестал ремнём, курсант не проронил бы и слова. Но генерал не собирался тратить время на воспитательные экзекуции: шагнув в кадр с офицерским кортиком в руке, главнокомандующий быстро и ловко разрезал бинты, и, сорвав их с плеча сына, бросил в мусорную корзину. Перед глазом камеры мелькнула чистая здоровая кожа, прочерченная длинным, но давно уже зарубцевавшимся розовым шрамом.

Полковник Баранофф ухмыльнулся: жаль, этого фрагмента видео Роджерс не успел просмотреть — вот бы рожа у него вытянулась-то!..

— Симулянт хренов, — пробормотал ректор себе под нос, а на экране в то же время курсант Гаррет невозмутимо застегнул рубашку.

«Я могу идти, сэр главнокомандующий?» — бесстрастно спросил он.

«Иди уж… позорище», — ответил ему голос генерала Гаррета снова откуда-то из-за кадра. Курсант выскользнул из кабинета, а следом покинул его и второй гость.

Тут видео обрезано — дальше нет ничего интересного. Однако и этот фрагмент длиной всего-то в семь минут — бесценен. Копии записи допроса уже лежат в надёжных местах… вместе с записью экзаменационного поединка мальчишки Гаррета, дополняющей картину его аферы. А повязка со вшитым внутри мешочком для бутафорской крови спрятана ещё надёжнее. Пусть лежат… Ректор Баранофф отнюдь не был провидцем — но и дураком он не был. И как любой здравомыслящий человек, он отлично понимал: чтобы в будущем обезопасить себя от вероломства нового патрона, действовать нужно уже сейчас. Возможно, однажды настанет время этим материалам выстрелить. А выстрел из прошлого порой не менее смертоносен, чем пуля в лоб с трёх шагов.

Глава 12

За стеной из толстого стекла бесновался привязанный мальчик. Ремни, крепко охватившие его запястья и лодыжки, натягивались так сильно, что казалось, вот-вот порвутся. Белая кожа подопытного становилась всё красней, покрывалась волдырями и слезала с его тела, будто старые лохмотья. Он кричал. Его голос не пробивался сквозь защитную стену, но Герхарду было страшно от этих безмолвных криков.

— Даже не представляю, почему я здесь… — пробормотал учёный с отвращением. Вид оголявшейся плоти вызывал у него тупую боль в желудке.

— Вы здесь, потому что сами так решили, — невозмутимо ответил профессор Линдберг. Кажется, его страдания подопытного нисколько не трогали — и это возмущало Герхарда больше всего. Если б на месте мальчишки оказалась Лана… даже представить такое невозможно! Стоун никогда не согласился бы отдать любимицу на столь бесчеловечные опыты… Линдберг же напрочь не склонен церемониться со своим Зеро, хотя совсем недавно и утверждал, что питает к нему подобие привязанности.

И нет. Это не было его самостоятельным решением. Герхард Стоун отнюдь не горел желанием наблюдать за экспериментом, но сегодня, как доктор знал, тот устроили специально для него. Чтобы продемонстрировать, как Homo Homunculus справляется с облучением ультрафиолетом. Честно сказать, хвастовство профессора явно было пока преждевременным… С подопытным происходило именно то, что должно происходить в подобных условиях: ожог второй степени, перегрев, обезвоживание, тепловой удар — и Зеро, только что барахтавшийся в своих путах, теперь уже лежал без сознания.

— –Если ему не оказать помощь, он умрёт, — забеспокоился Стоун, но владелец альбиноса оставался невозмутим.

— Раз теперь вы мой ученик, усвойте первый урок: не нужно ничего мне советовать, если я того не прошу.

Исчерпывающе. Теперь Стоун понимал, насколько наивны слухи о том, что белый мальчишка — незаконный сын профессора. Со своим ребёнком подобного не сотворишь… да Линдберг же высушил его, будто кусок мяса в коптильне! Может, гомункул и не вполне человек, но ни одно живое существо не заслуживает такой жестокости.

— Остудите его, дайте попить — ну какая вам польза от мёртвого ребёнка?!

— Никакой, вы правы. Но я уже говорил, Зеро весьма живуч, — Линдберг дал знак отключить ультрафиолетовые лампы.

Поразительно, но подопытный тут же пришёл в себя. Заёрзал, мучительно кривя обожжённое лицо. Слепо нащупал губами слева от своей головы тонкий резиновый шланг и, вцепившись в него, принялся жадно сосать. Он действовал так уверено, что не оставалось сомнений — ультрафиолетовому облучению альбинос подвергнут далеко не в первый раз. Кажется, мальчик что-то пил — долго, не отрываясь, глубокими глотками… и из-под лоскутов обгоревшего до самого мяса эпидермиса начала проступать тонкая, нездорово розовая кожа. Гомункул неправдоподобно быстро обрастал новой шкурой, и в этот момент он очень мало был похож на человека. Искусственный… искусственность чувствовалась во всём. Совершенно нечеловеческими были бледно-розовые слезящиеся глаза — такие прозрачные, что казалось — загляни в них, и увидишь то, что находится у подопытного внутри черепной коробки. В этих глазах не было ни мысли, ни чувств. Только жажда жизни — инстинкт, присущий любому биологическому виду, независимо от нюансов его происхождения. Это существо отчаянно хотело жить — и потому пило, пило, пило…

— Смотрите внимательно, сейчас будет самое интересное. В воду подмешана радиоактивная пыль. В количестве, способном убить нас с вами — но не его.

Стоун недоверчиво покосился на профессора, а вернув взгляд к объекту наблюдения, обнаружил, что того тошнит. Только что выпитая вода льётся по его груди и подбородку, вперемешку с кровью и чем-то совсем уж на вид отвратительным. Кажется, среди жидкой слизи показался выпавший зуб… точно, вот ещё один. А новенькая розовая кожа на шее и подбородке подопытного снова пузырится от ожогов. Слезает. Плоть под ней густо-сизая, почти чёрная.

Это так похоже на документальные кадры хроник времён Последней войны… километровые траншеи братских могил с громоздящимися в них изуродованными радиацией телами… лазареты, переполненные умирающими людьми, которых пламя атомного ада лишь едва коснулось… казалось, всё это в прошлом. В тёмном прошлом, ошибок которого клянётся не повторить каждый, кому повезло выжить по эту сторону плексигласовых стен. В тесном, но неприступном и монументально-надёжном мирке Иммортал-сити. Возможно ли, чтобы здесь, прямо здесь, в сердце Бездны кто-то снова страдал от ужасных последствий радиоактивного заражения?!

«Чудовище…»

Профессор Линдберг чудовище. Он и сам не вполне человек, если по его приказу здесь проводятся такие бесчеловечные эксперименты!

«Во что же он втягивает меня…»

Стоит уйти прямо сейчас. Подать в отставку. Забрать своих зверей и уйти. Забрать Лану, спрятать её, скрыть — а лучше выпустить на волю, чтобы уж точно этот нелюдь до неё не дотянулся. Пусть… зато будет жива и свободна. Лана вернётся домой… к своему обычному существованию, и может быть, она даже когда-нибудь забудет плен тесного короба в виварии отдела радиобиологии. Нет. Нет, нет, нет! Пусть это будет стоить ему карьеры, но на профессорской живодёрне Стоун больше не задержится. В конце концов, его семья — не последняя среди городской аристократии, и с трудоустройством вне Бездны Герхарду, как наследнику Четвёртого дома, помогут. Мучительно жаль бросать всё так внезапно… но, увы, Линдберг — не из тех, кто достойно принимает отказ. Затравит. Уничтожит. На памяти учёного такое уже случалось.

«Однако странно, что Найджел, добряк Найджел, так охотно работает под началом у этого нелюдя… Чего я ещё не знал раньше о своём кузене?»

Решительно развернувшись, Герхард было шагнул к двери, но с изумлением обнаружил, что путь ему преграждают двое охранников.

— Как невежливо с вашей стороны уходить, не попрощавшись, — на бесстрастно-каменном лице профессора появилась издевательская ухмылка. — Неужели вам в самом деле не понравилось у нас в гостях?.. Но эксперимент не окончен. И я требую, чтобы вы остались… потрудитесь досмотреть представление до самого финала, тем более он уже близок.

По ту сторону защитной стены что-то сверкнуло, неумолимо привлекая внимание — и стерильная белизна камеры окрасилась густо-багряным. За стеклом снова орал и корчился ребёнок, а левая рука его, отрубленная по запястье, лежала рядом с кушеткой в натёкшей лужице крови.

— Вам мало издевательств?! — прошипел Герхард, холодея. — Нужно было ещё и зарезать его ради драматического эффекта?! Всё, что предшествовало этому, по-вашему, было недостаточно трагичным?..

— Эмоции, Стоун. Как для учёного, вы слишком эмоциональны, — невозмутимо констатировал генетик. — И этим невыгодно отличаетесь от своего кузена. Впрочем… уже время обеда, вы так не считаете? Предлагаю прерваться на полчаса, выпить по чашке чаю с булочками, отдохнуть. Вам полезно будет немного расслабиться.

«Безумец…»

Чего точно не нужно было сейчас Герхарду, так это расслабляться — он и без того чувствовал себя слишком слабым. Ему многое случалось повидать, и по ту сторону Купола, и по эту, но сегодняшний эксперимент — определённо самое дикое и жуткое, что можно только себе представить. Ужасала бессмысленность устроенной профессором бойни. Мальчишка поджарен и высушен, облучён и обескровлен, он умирает в муках… зачем? Этого науке не нужно. Это просто жестокое убийство! Убийство, которое Герхард Стоун не мог предотвратить, хотя всё происходило прямо на его глазах. А патрон ведёт себя так, будто ничего особенного не случилось… к столу приглашает… да найдётся ли под Куполом человек, способный жрать булки после увиденного?! От одной мысли о еде Стоуна мутило. Кружилась голова. А его куда-то вели, потом кое-как усадили перед таймером, ведущим обратный отсчёт тридцати минут — и каждая секунда будто била по затылку тупой болью.

Напротив Стивен Линдберг невозмутимо пил чай.

— Время, — заметил тот, когда таймер обнулился. — Нам пора.

Один из охранников деликатно подтолкнул в спину. Что ж, пора так пора… Герхард безвольно пошлёпал вслед за патроном. Наверняка ничего шокирующего ему уже не покажут — разве что истерзанный труп, но трупов биолог и без того видел предостаточно.

— Отец! — навстречу им выскочил мальчик. — Отец, они снова делали мне больно! — малыш крепко-крепко обнял профессора, уткнувшись лицом в его халат.

Весь бело-розовый… Зеро? Не может быть. Подопытный давно уже должен был умереть. Выходит, у профессора есть два гомункула-альбиноса. Или даже больше — что стоит генетикам вырастить целое стадо бесцветных детей на убой? Но Линдберг со значением смотрел на Герхарда, будто ожидал от него каких-то слов.

— Почему… это существо называет вас отцом? — пауза неприлично затягивалась, и Стоун спросил первое, что пришло в голову.

— А как ему ещё называть своего создателя? Я дал Зеро жизнь и вскоре подарю целый мир. Тот самый мир, который, как вы считаете, для человечества уже потерян.

Мальчик повернул голову, сверкнув своими нечеловеческими прозрачными глазами.

— У вас красивые волосы, — сказал он Герхарду, непринуждённо улыбнувшись.

Стоун машинально отбросил пряди за спину, будто стыдясь их. Странное чувство…

— Этот господин — наш новый друг, — Линдберг поспешил представить его своей креатуре. — Доктор Стоун. Он поможет тебе выбраться наружу.

— Здорово! — малыш всплеснул ладошками. — А можно я буду называть вас просто Док?

Его руки… Герхард не запомнил, какой руки лишился тот Зеро в финале эксперимента, но у этого обе были целы. Белые. С крохотными розовыми ноготками. Левая чуть меньше правой, если присмотреться… как, собственно, и у многих людей.

— Его волосы как у Найджела! Правда, пап? — гомункул, отлипнув от профессорского халата, попытался дотянуться до волос Герхарда, но тот брезгливо отпрянул. — А братик Найджел скоро вернётся? Я соскучился. Он так давно не приходит… Он забыл про меня?

— Ты задаёшь слишком много вопросов, — Линдберг благодушно потрепал его по голове, покрытой редким бесцветным пушком. — Я велел передать тебе книги сегодня утром. Иди-ка почитай их.

— Хорошо, пап, — и Герхарду, — до свидания, Док! Приходите к нам ещё!

— Как видите, вы зря опасались за жизнь Зеро. Всего полчаса ему понадобилось, чтобы полностью регенерировать повреждённые ткани. Разве это не чудо? — и, не дожидаясь комментариев, сам ответил. — Нет! Это не чудо, а результат большого труда. Зеро — немного рептилия, чуточку насекомое, и даже самую малость — растение. В его геноме я собрал всё, что необходимо ему для выживания в условиях Пустоши. Но как существу, геном которого состоит из фрагментов генных кодов самых разных форм жизни, всё равно оставаться человеком? Вот это самое интересное. С ранними прототипами Зеро я ошибся… я дал им совершенное тело, и считал, что только лишь на этом основании Homo Homunculus станут властителями сущего. А получил в итоге просто стаю озлобленных зверят, коих не имел никакой возможности контролировать, и потому вынужден был уничтожить. Человека создаёт общество. Вам ведь знаком термин «социализация»? Разумеется, знаком. Ребёнок никогда не остаётся один — он постоянно учится чему-то у взрослых, копируя их, формируя собственную личность по образу и подобию своей социальной группы. Человеку нужно объяснить, что он — человек. Показать ему место в иерархии, обозначить его статус. Дать право быть полезным обществу. Именно это делает нас людьми. Люди — функции, а не мясо на костях. Потому нового Зеро я ращу, как обычного ребёнка. Он не испытывает дефицита в общении, он учится… иногда мы даже поручаем ему выполнять кое-какую несложную работу. У него есть семья, членом которой только что стали и вы. Есть у Зеро даже питомец — обычная белая мышь, но мальчик очень трепетно о ней заботится. Зеро любит читать про Пустошь. Ваши доклады всегда читает… он знает, что однажды ему суждено покинуть нас и уйти туда насовсем. И немного грустит, осознавая, что будет там один. По крайней мере, пока не подрастёт новое поколение гомункулов. И, думаю, мой мальчик будет рад узнать, что мы нашли ему проводника — пусть это всего лишь деградант, бессловесный дикарь, но зато он отлично ориентируется в закупольных джунглях, сможет защищать Зеро и находить ему пропитание.

«Деградант?.. Вы понятия не имеете, о чём говорите, профессор…»

В самом деле, ну что даёт Линдбергу основание считать людей Пустоши упростившимися по сравнению с Homo Sapiens? Пусть с точки зрения эволюции социума они регрессивны, но по адаптационным способностям — гораздо, гораздо более совершенны. Да и утверждение, что наши вольные собратья за время долгой атомной зимы лишились разумности — это пока лишь гипотеза, которую ещё предстоит доказать. Или опровергнуть. И Герхард Стоун именно этим собирался заниматься в ближайшие годы… если, конечно, ему удастся сохранить рабочее место и право на исследовательскую деятельность.

— Ваша авантюра утопична. От начала и до конца. Вы так воодушевлены мимолётным успехом, что не понимаете, насколько он незначителен. Вы сделали идеального ребёнка. Но создать приемлемые условия для его проживания за Куполом не просто сложно — невозможно, — Стоун вздохнул. — Я был там. Знаю о Пустоши больше, чем кто бы то ни было. И, тем не менее, я ничего о ней не знаю. Понимаете, сэр? Я не смогу защитить Зеро от опасностей, которых прямо сейчас даже не способен заподозрить! Пустошь огромна. Исследована лишь мизерная её часть. И… мир за пределами Купола меняется так стремительно, что спрогнозировать, каким он будет через год или десять лет, не рискнёт никто. Я не знаю, какие ещё аргументы нужны… если хотите мнение специалиста, нам ещё рано покидать Купол. Я в этом полностью уверен. Внешний мир нас не примет.

«После того, что наши предшественники с ним сделали», — добавил Герхард мысленно. Вслух в подобном контексте говорить об этом не принято. С каждого видеотерминала паблик-ораторы вещают так складно и красноречиво: в техногенной катастрофе, ставшей гибелью человеческой цивилизации, виноваты зарвавшиеся политиканы, ненасытные капиталисты… те, кто отдал приказ нажать Большую Красную Кнопку, обезумев в противостоянии за власть и ресурсы. Но любому разумному человеку, привыкшему хоть сколько-то фильтровать насильно льющуюся в уши информацию, понятно: чтобы Большая Красная Кнопка сработала, сначала нужно создать совершенное сверхоружие. Кто занимался этим? Нет, не погрязшая в пороке элита. Инженеры, физики, химики — учёные довоенного поколения. Не злодеи, не маньяки — просто люди. Вероятно, также как и Герхард, они любили свою работу… и были уверены, что результат их труда послужит благу. Вооружая армию, они надеялись помочь тем самым предотвратить войну. Какая ирония!.. Готовясь к общечеловеческой бойне, жаждать мира с искренностью несмышлёного ребёнка.

Они ошиблись. Что, впрочем, нисколько не умаляет их вину.

Виноват тот, кто создал сверхоружие. И тот, кто его применил. И тот, кто отдал приказ его применить. И все те миллиарды людей, с молчаливого согласия которых произошла фатальная битва. Те, что жили и сгинули, так и не придя в сознание. Те, что исправно платили налоги и бездумно приобретали ненужные им товары, наполняя карманы элит. «С высоты нашего просвещённого века таким горьким и нелепым кажется тот факт, что человечество само же финансировало свою погибель!»

Виноваты все. И расплата никого не миновала. Пощадил атомный Армагеддон только один город — и то лишь потому, что к моменту ядерной дуэли он уже не принадлежал этому миру. Иммортал-сити на две трети находится под землёй, а наземная его часть надёжно защищена Куполом. Полностью автономное убежище, спроектированное для долгосрочного проживания в нём одновременно десяти тысяч человек. Имеющее полностью замкнутый цикл производства — без отходов, которые нельзя переработать и использовать снова. Находят применение даже нечистоты, трупы людей и животных… Иммортал-сити — поистине вершина научной мысли. Самое совершенное творение человечества. И тем, кому повезло укрыться под спасительной дланью Купола, даден второй шанс. Этот дар столь щедр… что, пожалуй, не все его заслуживают. «Но как бы то ни было, именно мы — последний оплот цивилизации. Наш долг — не повторить ошибок предков. Не допустить, чтобы новое сверхоружие однажды было изобретено. И нам не нужно наружу. Не сейчас. Может быть, никогда. Только здесь мы в безопасности от самих себя»

Профессор глубокий старик. Очевидно, что гражданином Иммортал-сити он стал уже в сознательном возрасте. А до этого — ведь он жил среди тех, кто ковал атомный меч Последней Войны… как Линдберг сам не пришёл к выводам, столь очевидным для Герхарда Стоуна, родившегося уже в послевоенные годы и выросшего под Куполом?

— Здесь слишком тесно. И душно, — произнёс в этот момент профессор, и Герхард вздрогнул — биологу показалось, что патрон прочёл его мысли и ответил на непроизнесённый вопрос. На самом же деле слова были адресованы лаборанту, замешкавшемуся в узком проходе — тот всё понял правильно и юркнул в стенную нишу, пропуская профессора вперёд. Стивен Линдберг уходил, так и не удостоив притихшего Стоуна какого-либо ответа.

«Мой отказ не принят. Впрочем, он предупреждал меня об этом».

Глава 13

— Вынужден констатировать прискорбный факт: вы паникёр, милый мой мальчик. Впрочем… если вашей целью было сделать сегодняшний вечер незабываемым, вам с лихвой это удалось. Будьте уверены: канцлерской помолвки теперь долго не забудут.

Гости уже разошлись — остался только Боэно. Наследника Восьмого дома увёз санитарный автобус, и Амари Симон от всей души надеялся, что парню ещё не поздно помочь.

— Никакой помолвки. Никакой свадьбы. Леди Чезара мне отказала, — Амари с трудом сглотнул ком в горле. — Что с Гарретом?

— Спит, я полагаю.

— То есть как… он жив?

— Насколько мне известно, от хорошего вина не умирают.

— А яд?

— Яд существовал только в вашем воображении. Парень просто сгоряча хватанул лишку — вот и отключился в самый разгар веселья. Много ли надо, чтобы срубить пятнадцатилетнего охламона? Старине Восьмому стоило лучше следить за своим отпрыском… Но, если вы опасаетесь отравителей, мне следует подыскать для вас дегустатора. Помнится, ваш дед всегда давал повару попробовать от каждого блюда, прежде чем приступить к трапезе самому.

— Но это в конечном счёте не спасло его от кинжала в спину. Убийца так и не был найден. Достаточно ли вы сделали для его поисков?

— Я сделал всё возможное, и даже больше. Мой государь прожил долгую и несомненно достойную жизнь… но успел нажить слишком много врагов, — уклончиво ответил Боэно.

— Теперь я ваш государь. И вы должны разобраться с моими врагами до того, как убийца настигнет меня.

— Полагаю, мне придётся подойти к этой задаче вплотную прямо сейчас, раз рождение наследника дома Симон пока откладывается… Но позвольте спросить, чем же вы так не угодили моей девочке?

— Спросите лучше у неё. Я не уверен, что правильно понял мотивы леди Чезары, — Амари вздохнул. — На сегодня вы свободны. Я устал и хочу побыть один.

— Всё же рискну отнять у вас ещё несколько минут. Я покопался в биографиях наших бездновских друзей, Лонгли и Киттона… и нашёл кое-то занимательное. Оба метят в преемники Линдберга — потому вполне вероятно, что откровения Лонгли — блеф от первого и до последнего слова. Если он таким образом попросту решил избавиться от соперника… За неимением более ценной информации, я принимаю это в качестве рабочей версии.

— Как по мне, не очень-то убедительно.

— Не спешите с выводами. Слушайте дальше, сейчас будет ещё интереснее, — Второй со значением поднял вверх указательный палец. — Как выяснилось, Киттон — племянник леди Зельды.

Амари эта информация нисколько не показалась шокирующей. В облике Киттона подспудно угадывается благородная кровь — на это он обратил внимание ещё при первой встрече с посланником Бездны. Светлые волосы — фамильная черта Четвёртого дома. Кроме того, аристократическим происхождением легко объяснялся не по годам и заслугам высокий статус учёного. Заведено считать, что руководство легендарного научного комплекса не принимает во внимание родословную своих подчинённых: и простой гражданин, и аристократ, имеют равные шансы преуспеть в науке, если в должной мере проявляют усердие для пользы общего дела. Однако самые престижные должности всё же занимают выходцы из высшего сословия — и было бы легкомыслием считать, что это случайность.

— Стоуны — верные подданные. Полагаю, родство с ними также говорит в пользу невиновности Киттона?

— Возможно. Но, видите ли, мой юный государь… Порой и благородные семьи производят на свет выродков. Наглядный пример тому — сынок бедолаги Восьмого… ну да речь, впрочем, не о нём. Версию причастности Стоунов к бездновскому заговору также следует проработать. Мы уже внедрили своих осведомителей в окружение леди Четвёртой, её благородного супруга и их отпрыска. Последний, кстати, весьма нетривиальная личность.

— Герхард? Да уж, он большой оригинал.

— По долгу службы этот ваш оригинал часто бывает за Куполом и знает о мире снаружи больше кого бы то ни было. Если Линдберг не привлёк ещё в свою авантюру такого ценного человека, то он просто старый осёл!

— Стоун-младший немного чудаковат… но в то, что он предатель, мне верится с трудом. Какая ему выгода пособничать врагу правительства? Леди Зельда — Четвёртая среди Верховных, неужели Герхард стал бы вредить собственной матери?.. Нет, не думаю.

— Думайте что хотите, а я лучше проверю.

— У вас всё? Сэр Второй, прошу прощения… но я правда очень устал. Давайте поговорим об этом завтра.

— Ещё немного. Киттон пропал.

— К… куда пропал? — с трудом выдавил из себя Амари, силясь унять нарождающуюся дрожь в коленях.

— Хотелось бы мне знать… Доподлинно известно одно: после визита в Ратушу его никто не видел. Дома он не появлялся, на работе тоже, родственникам о его местоположении ничего не известно. Вот вам задачка для размышлений. Приятной бессонницы, ваше величество! — на сим Второй всё же изволил удалиться, громко топая по коридору своими великолепными туфлями, на которые даже пылинки оседать не смели. Властный и грозный, всевидящий и всеведущий… Но откуда бы Алваро Боэно знать, что прямо под тем местом, где он только что стоял, в винном погребе поместья Симон томится похищенный Найджел Киттон?.. Амари не виделся с Киттоном с того самого дня, когда кофейная чашка, брошенная неуклюжей рукой учёного, ударила его в лоб. События, предшествующие покушению, уже слегка размылись в памяти, однако найти в себе силы снова попытаться поговорить с пленником или просто отпустить его, канцлер никак не мог. Лучше завтра… да, может быть завтра вечером. Слишком много теперь других дел, более приоритетных. Слишком много тревог и мучительных размышлений. Расследование, Мика, предстоящая женитьба… Нет, не на леди Чезаре, разумеется. Теперь уже точно не на ней.

«Быть канцлером в этом городе очень опасно для жизни…» — вздохнул Амари Симон, и, вспоминая последние слова Второго, с щемящей тоской отметил: да уж, сегодня он вряд ли сумеет уснуть. Если бы Мика была рядом… Если бы она просто посидела у изголовья постели — неподвижная, тихая, как всегда… Тогда канцлер смог бы подремать без терзающих голову мыслей. Мика. Просто поразительно, сколь мало мы ценим привычные вещи — и как горько оплакиваем их утрату. А ведь нет в жизни человека ничего более важного и желанного, чем ощущение контроля над происходящим вокруг. Потому что, когда какие-либо непредвиденные обстоятельства вышибают твёрдую почву из-под ног, приходит страх. Леденящий ужас перед неизвестностью. И так жутко остаться с этим ужасом один на один, в огромном пустом доме, где каждый угол хранит воспоминания о былых днях. Память о мертвецах. Отец, дед, мама… Что бы они сказали, узнав, что их уже взрослый потомок замер в ужасе пред неминуемо надвигающейся гибелью, и ничего толком не предпринимает для своего спасения?.. В каком из тёмных углов скрывается враг? Там, или, может, вон там, где тени зловеще сгустились, сгорбились, подобно готовящейся к прыжку уродливой химере?.. Нет в углах никаких химер! Все они внутри. Бьются под черепом, колотятся и вопят, требуя воли.

Воли!

Воли!

Воли!!!

Так душно среди призраков, уродов, демонов, невидимых врагов и лживых друзей, под ежедневным грузом решений. Так хочется открыть окно и орать в пустоту: «Воли!!! Воли!!!». Орать, пока не охрипнешь. Пока страх сам не убежит в ужасе, прихватив с собой тревоги, неуверенность, боязнь не оправдать чьих-то ожиданий… Но канцлер не найдёт в себе смелости даже подойти к хрупкому стеклопакету. Там, снаружи, летают пули. Здесь, внутри, подают отравленное вино. Нигде нет спасенья, если приговор тебе уже вынесен.

— Мика… Мика, мне так тебя не хватает… — простонал Амари, до боли сжимая кулак. Там, где по моде длинные ногти впились в кожу, крохотные вмятинки на ладони покраснели от капель выступающей крови.

«Приятной бессонницы, ваше величество!» — хохотал в пустоте призрак Алваро Боэно.

«Лжец, ненавистный лжец!» — вопил из подвала призрак Найджела Киттона.

«Вы тоже чудак?!» — насмехался призрак леди Чезары.

— Мика, ну что же ты?! Где ты?! Мика-а-а!!! — канцлер рыдал, уткнувшись лицом в колени.

В дверном проёме мелькнула безмолвная тень. Кристофер, Пёс… Пришёл проверить, что тут за шум. Крис — превосходный боец, но с призраками сражаться он не умеет. А Мика разогнала бы их одним взмахом ресниц… как всегда. Одним своим присутствием.

— Разбуди шофёра, — буркнул Амари, вытирая глаза манжетой, — я еду в госпиталь. Я хочу её видеть.

Глава 14

— Новая партия смертников… — женщина в мундире обвела мрачным взглядом строй новоприбывших. — Что ж, добро пожаловать на Скотобойню.

Она прошла вдоль строя, выдерживая многозначительную паузу, и будто бы невзначай поглаживая эфес шок-дубинки, висящей на поясе. Тому Ли было знакомо это приспособление. Оружие такого типа — всегда именное. Работает оно только в руках своего хозяина: сенсорная рукоять считывает индивидуальный рисунок на коже ладони, и только тогда шок-дубинка переходит в боевой режим. Если кому-то взбредёт в голову отобрать её у законного владельца, этот кто-то получил бы просто бесполезную игрушку. Зато в руке того, на кого она настроена, дубинка становится по-настоящему опасной. Электрический удар мощностью в двести пятьдесят пять ватт запросто парализует противника, а в пятьсот — испепеляет на месте. Том Ли от всей души позавидовал женщине-офицеру, обладающей столь замечательной штукой.

Стоп. Женщине? Офицеру?..

— Моё имя Катрин Джагер. Для вас — капитан Джагер, и никак иначе. Я шеф охраны Колизея. И моя задача — своевременно отбивать у вас желание совершать неразумные поступки. Глупостей, полагаю, в своей прошлой жизни вы наделали с избытком. Потому каждый из вас и оказался тут… — она иронично прищурилась. — Без идентификационного браслета, но с клеймом раба.

Она вдруг резко выхватила свою чудесную дубинку и с силой ткнула в живот одному из парней в строю. Тот сдавленно вскрикнул — но судя по тому, что характерного электрического щелчка не последовало и озоном в воздухе не запахло, шокер женщина-офицер не применила — просто припугнула для острастки.

— Кем ты был раньше? — прошипела женщина-офицер по имени Катрин Джагер прямо в скривившееся от ужаса лицо напротив.

— В… вором, — простонал тот.

— А теперь ты кто? — полные губы капитана скривились в хищном оскале.

— Гладиатор?.. — неуверенно предположил раб.

Женщина громко хохотнула:

— Гладиатор?! Ты?! Да чтоб ты знал, гладиаторами среди вашего брата способны стать единицы. А остальные — просто куски поганого мяса, которые никогда не увидят Арены, — она отступила на пару шагов, чтобы весь строй видел её хорошо. — Повторюсь: это не Лудус, это Скотобойня. И вы почти все тут бесславно сгинете, я гарантирую. Но, — шок-дубинка вернулась на место, в кобуру на офицерском ремне — Том Ли в этот момент явственно услышал в строю пять или шесть вздохов облегчения, — те, кому удастся здесь выжить, получат перевод в Лудус и всё, о чём только могли мечтать. Всё, что можно купить за деньги — и даже немного больше. Вопросы?..

— У меня вопрос, мэм, — подал голос Том Ли, не в состоянии сдержаться. — Ведь вы офицер? Настоящий офицер?.. Простите, это глупый вопрос — да и сам я, как говорят, не очень умён… Но я в прошлом — курсант школы при Службе безопасности… почему я никогда раньше не видел женщин среди военных?

Да, капитан Катрин Джагер производила сильное впечатление — почти такое же сильное, как её восхитительная шок-дубинка. Роста в ней было никак не меньше шести футов и двух дюймов. Под мундиром угадывалось не по-женски крепкое тело. Однако заметно также было, что форма сшита под заказ: несмотря на атлетическое телосложение, шеф охраны была поуже в плечах и пошире в бёдрах, чем любой другой офицер. Кроме того, капитан Джагер обладала достаточно пышным бюстом, что делало решительно невозможным ношение стандартного мундира.

Капитан Джагер удивлённо выгнула бровь, будто бы решая, рассердиться ей на такой бестактный вопрос или милостиво пропустить его мимо ушей, а потом хмуро ответила:

— Пусть я единственная женщина-военный в этом городе… — она невесело ухмыльнулась, — но если ты думаешь, что я не смогу свернуть тебя в морской узел своими женскими руками, то рискни ещё раз усомниться в том, что я НАСТОЯЩИЙ офицер.

Сможет, конечно… Том Ли вздохнул: была бы у него такая превосходная шок-дубинка, он тоже ходил бы гоголем, грозясь всех в морской узел свернуть. Только боевому рабу, коим стал Роджерс после лишения статуса гражданина, шок-дубинок выдавать не положено. И никогда уже он не будет солдатом… Осознание этого по-прежнему точит изнутри, отзываясь где-то под рёбрами тупой болью. Уже два дня прошло после оглашения приговора, а смириться и свыкнуться всё никак не получается. Школа, тренировки и лекции — всё в прошлом. Том Ли вдруг похолодел от ужаса запоздалого осознания: а ведь родителей он теперь тоже никогда не увидит!..

«Как же так получилось, что все эти два дня я так горестно переживал исключение из школы, а про маму с папой вспомнил только сейчас?! Глупый я, глупый!.. Наверное, им уже сообщили о моём позоре… Как же они переживут новость о том, что я теперь раб?! Ужасно…»

Ему вдруг захотелось сесть и заплакать, но сделать это, не нарушив строй, он не мог, а потому остался стоять. Лишь опустил глаза, пытаясь отвлечься на изучение соринок на полу. Единственный сын четы добропорядочных граждан оказался преступником!.. С мамой на работе, наверное, коллеги здороваться перестанут… Том Ли представил себе, как она одиноко примостилась на неудобном откидном стуле в столовой у себя на заводе, и, опустив глаза, быстро поглощает свой паёк, а другие рабочие спешно проходят мимо, выискивая свободные сидения подальше от опозоренной миссис Роджерс.

«Прости меня, мама… прости, пожалуйста! Я ведь совсем не хотел сделать тебе больно!..» — мысленно умолял Том Ли, хоть и осознавал всю глубину бессмысленности этой мольбы. Теперь он и родители — в разных мирах, по разные стороны высоких стен Колизея. И потеря связи с семьёй вдруг показалась Тому даже большей утратой, чем исключение из школы при Службе безопасности.

— Эй, заснул, что ли?! — кто-то грубо толкнул Тома Ли в бок. Он вскинул голову и обнаружил, что капитана Джагер в комнате уже нет, а вместо неё деловито суетятся какие-то другие солдаты. Они осматривали и ощупывали новоприбывших, некоторым приказывали раздеться, показать зубы, заглядывали им в уши и перебирали волосы, мимоходом делая какие-то заметки в блокнотах.

— Задери рубашку.

Том молча подчинился. Солдат придирчиво осмотрел его, кивнул:

— Теперь спину покажи.

Едва оголив поясницу, Роджерс ощутил на ней неприятно холодную ладонь.

— А теперь спускай штаны.

— Штаны, простите? — бывший курсант очень надеялся, что это ему послышалось. Раньше, в школе, он без стеснения посещал общие душевые — при товарищах обнажаться совсем не стыдно. А здесь, перед чужими людьми…

— Живо, сопляк! — солдат пнул его под колено, отчего Том Ли пошатнулся. До чего же кулаки чешутся дать сдачи!.. Но лимит необдуманных поступков Роджерс в этом месяце уже успел превысить, и потому ему не оставалось ничего другого, кроме как покорно спустить брюки.

Том не видел, что происходит за его спиной — но отчего-то был уверен, что его рассматривают. Внимательно, не спеша — как делала мама, выбирая индейку к праздничному ужину. Не выдержав, он, наконец, спросил:

— Теперь я могу одеться?

— Нихрена ты не можешь без моего приказа, — услышал он голос за спиной. — А теперь наклонись и раздвинь ягодицы.

Вот это уже слишком. Резкий разворот с выпадом — наугад, на звук. Был бы на месте солдата обычный человек, он бы уже хлюпал разбитым носом. Но увы, Тому, не сумевшему окончить и второго семестра учебки, нечего было противопоставить опытному военному: его неумелая атака так и не достигла цели. Кулак провалился в пустоту, а следом за ним и всё тело рухнуло на пол под громкий хохот охраны.

— Спокойно, дружок. Это просто медосмотр, стандартная процедура, — солдат усмехнулся, и уже дружелюбнее продолжил. — Ты только что применил Волю?

— Я… — Том Ли неловко встал, путаясь в спущенных брюках. — Ну… меня учили этому.

— Плохо учили. Ты неуклюжий как младенец, — солдат что-то записал в своём блокноте и сунул его в нагрудный карман. — Но если ты прошёл хотя бы базовый курс учебки, значит, в разы превосходишь всё то отребье, что нам сюда привозят из Гетто. Эти шакалы только и умеют, что заточкой колоть из-за угла, а в честном поединке сразу падают на лопатки. Одевайся, — он достал бейдж на длинном шнурке, что-то нацарапал на нём и украдкой всунул в ладонь недоумевающему Тому Ли. — Погуляй тут немного, а я переговорю кое с кем насчёт тебя. Думаю, на Скотобойне ты долго не задержишься.

«Не опасен» — прочёл на бейдже Том Ли и удивлённо посмотрел в удаляющуюся спину своего нового знакомца. Что всё это значит? Это нужно носить?.. На всякий случай Роджерс надел бейдж на шею. Парней, с которыми он прибыл сюда, всех куда-то увели, и он остался в комнате один. Дверь не заперта: раз солдат приказал погулять, вероятно, Тому стоит немного пройтись?.. Заодно и узнать, что же это за место такое — Скотобойня… Он толкнул дверь и оказался в просторном холле.

С обоих сторон широкого коридора Том Ли Роджерс увидел прозрачные стены из толстого пластика. За одной из них находилось помещение, выполняющее на Скотобойне, видимо, функцию казармы. Однако вместо единой общей комнаты, как это было в школе, здесь пространство делилось на множество крохотных клетушек с низким потолком и подобием узкой, неудобной лежанки: в каждой из камер мог поместиться только один человек. Перегородки между ними также прозрачны. «Это для того, чтобы охране было проще присматривать за боевыми рабами», — догадался Том. По другую сторону от холла находился тренировочный зал. Не меньше сотни людей синхронно колотили кулаками резиновые манекены — перед ними на стене видеотерминал транслировал запись поединка двух звероподобных чудищ. Что эти существа всё же относятся к роду человеческому, Том Ли понял не сразу: их тела целиком состояли из странных, непропорциональных бугров, и блестели они так, будто были натёрты маслом.

За тренировочным залом — ещё один. Здесь то же самое: сто боевых рабов колотят манекены, а перед ними на широком экране видеотерминала сражаются бугристые уродцы. Следующий зал — и здесь та же картина. И в следующем. Том Ли ощутил подкатывающую к горлу панику: он сам не понимал почему, но вид синхронно машущей кулаками толпы пугал его до икоты. Ничего подобного он не ощущал перед тренировочным поединком с боевой собакой, и даже в тесном плену операторской, где его застигли на месте преступления, но сейчас его душил непонятный, иррациональный страх. Да, курсантов школы при Службе безопасности тоже учили двигаться синхронно: этот навык необходим для слаженности действий. Но их на курсе было всего-то восемьдесят восемь человек — а здесь сотни. Сотни, сотни, сотни…

Том Ли сам не заметил, как перешёл с шага на бег. В холле помимо него находились ещё несколько человек с такими же, как у бывшего курсанта Роджерса, бейджами «Не опасен». Каждый занимался своим делом, и на бегущего новичка никто не обращал внимания. А за прозрачной стеной справа мелькали новые и новые тренировочные залы, и в каждом из них с ужасающей точностью повторялась одна и та же картина: кулаки с яростью обрушиваются на манекены, выбивая чёткий ритм. Слева же тянулась бесконечная вереница пустых клетушек-камер.

— О, вот ты где! — услышал Том Ли за миг до того, как налететь на неожиданную преграду. — Ты всегда бегаешь, не глядя перед собой?

Перед ним стоял уже знакомый солдат, потирая ушибленную ключицу.

— Там… — Роджерсу на миг показалось, что он забыл все слова, которые только знал. — Там…

— Бесконечное количество одинаковых площадок, — усмехнулся солдат, — и персональных боксов. Все, кто попадает сюда в первый раз, недоумевают… Но, на самом деле, ты просто бегал кругами. Это же Колизей, тут всё круглое. Даже подземные уровни… Тренировочных площадок у нас всего четыре. Персональных боксов — пять сотен. Совсем не так много, как тебе показалось?

Том несмело кивнул.

— Идём, я покажу тебя верховному инструктору. Если ты ему понравишься, для тебя составят индивидуальную программу тренировок, и уже через месяц-другой будешь готов для своего первого поединка на Арене, — солдат улыбнулся. — Моя фамилия Блэквуд. Запомнишь?

— Я не всегда запоминаю имена и фамилии людей с первого раза, но… — Том Ли замялся. — Постараюсь.

— Если сумеешь попасть в верхние позиции рейтинга Арены, тебя всякими ништяками просто завалят. Вот тогда и вспомни простого охранника Блэквуда со Скотобойни, который помог получить тебе путёвку в жизнь.

— Я понял, — впрочем, Роджерс не был уверен, что понял правильно. — Я должен буду в знак благодарности поделиться с тобой этими… как ты сказал… ништяками?

— Кинь кость со своего стола старому другу, — в голосе Блэквуда послышалась какая-то заискивающая, но в то же время ироничная интонация, — типа того.

Он провёл бывшего курсанта Роджерса в боковое ответвление коридора, невидимое из холла из-за ряда колонн, и подтолкнул к первой двери.

«Блэквуд ведь гражданин… каких таких благ он ждёт от меня, если я теперь без статуса?.. Даже если я стану гладиатором: гладиатор — это ведь тоже боевой раб, только обученный по особой программе», — с такой мыслью Том Ли перешагнул порог, а когда его нога коснулась ковра, расстеленного на полу в кабинете, он решил про себя, что позже стоит расспросить нового знакомца подробнее. И лишь после этого юноша осмотрелся, пытаясь сообразить, куда же он попал.

Помещение оказалось довольно большим, но при этом ужасно тесным, так как едва ли не до потолка было завалено какими-то железяками. Некоторые из них покоились в стеклянных ящиках, на бархате, и каждый такой ящик слегка светился таинственным голубоватым светом. Другие железяки просто стояли кое-как в чугунных подставках, нагромождаясь друг на друга. Даже на полу что-то валялось — громоздкое и непонятное. Среди этого хаоса Том Ли не сразу разглядел деревянный сервант — он выглядел таким ветхим и старомодным, что вполне сгодился бы для музея. А в нём… Роджерс даже сперва не поверил своим глазам: книги! Бумажные книги!.. Что делает такое сокровище среди всего этого хлама?.. Каждая из них наверняка стоит целое состояние, ведь в Иммортал-сити на бумаге давно не печатают. Ладно бы старинные фолианты лежали теперь в стеклянных ящиках с подсветкой вместо чудастых железяк, но на полках ветхого шкафа им явно не место.

— Сколько тебе лет? — послышалось откуда-то из-за серванта. Голос был, кажется, мужским.

— Пятнадцать… сэр, — Том Ли обошёл книгохранилище, стараясь даже не дышать в сторону драгоценных фолиантов, и увидел человека, сидящего за письменным столом. Стол выглядел таким же допотопным, как и шкаф. Да и человек за ним был весьма и весьма немолод.

— Ты выглядишь гораздо старше пятнадцати, — констатировал он, рассматривая юношу поверх очков.

«Очки?! Их до сих пор кто-то носит?!» — ещё одно открытие.

— Я много ел и усердно работал над своей формой, когда был курсантом школы при Службе безопасности. А ещё, как говорит моя мама, у меня кость широкая, — простодушно сообщил Том Ли, но потом вдруг подумал, что стоило бы придерживаться официального тона беседы. Ведь человек перед ним — это, вероятно, и есть верховный инструктор Скотобойни. — Простите, сэр. Я, вероятно, говорю глупости…

— Ничуть, — отрезал старик и кивнул куда-то в угол. — Видишь вон ту штуку? Принеси, пожалуйста, её сюда.

Том повернул голову в указанном направлении и обнаружил у стены длинный шест с металлическим навершием причудливой формы: влево смотрел массивный клюв, вправо — шипастый набалдашник, а вверх — острый штык. Экая загогулина! Одной рукой держать неудобно, потому Роджерс взвалил её на плечо и вернулся к столу старика, раздумывая, куда бы её поставить.

— Что ты знаешь об оружии? — спросил инструктор, почему-то не сказав, что делать Роджерсу с его ношей дальше.

— Всё, сэр! — Том Ли гордо приосанился. — Я перечитал на эту тему всё, что было в электронной библиотеке нашей школы. И про современное, и про оружие времён Последней войны, и про инновационные разработки, которые ещё только предстоит внедрить в производство… У меня не очень хорошая память, сэр — порой я забываю даже имена людей, с которыми встречаюсь каждый день… но все существовавшие когда-либо модели танков и военных самолётов я вам хоть сейчас перечислю без запинки!

— Вот как… — старик многозначительно поднял бровь. — А как насчёт холодного оружия?

— Конечно, сэр! Любое холодное оружие, использующееся в армии Иммортал-сити. Не только названия, но и характеристики могу перечислить! — Том Ли так увлёкся, что даже позабыл о непонятной штуке, по-прежнему покоящейся у него на плече.

— В армии своё оружие, а у нас, в Колизее — своё. Историческое, — произнёс старик со значением и обвёл комнату красивым широким жестом. — Почти всё, что находится тут — точные реконструкции оружия разных стран и эпох. У тебя в руках люцернский молот. Пятнадцатый-семнадцатый век, Европа. Увесистый, но такому крепышу как ты — в самый раз.

Том Ли недоверчиво покосился на железяку, венчавшую шест. Это оружие? Как же оно применялось?.. Пожалуй, вот этим штыком можно колоть, а тупой стороной бить с размаха… Юноша осторожно рубанул молотом воздух перед собой, и тот завибрировал, запел, блик света скользнул по отполированному стальному клюву — красиво. Деревянная рукоять под ладонями стала чуть влажной — или, может, это кожа покрылась испариной, как бывает, когда человек всем своим существом ощущает волнительный трепет перед чем-то прекрасным, совершенным…

— Вы научите меня владеть… этим? — прошептал Том Ли, не отводя глаз от великолепного молота.

— Не я, — инструктор жестом приказал вернуть оружие на место, в пыльный угол, где оно стояло прежде. — И не сейчас.

Том долго смотрел то на свои опустевшие руки, то на люцернский молот, оставшийся вновь без хозяина. За эти несколько минут, что юному боевому рабу было позволено владеть им, Роджерс всей душой успел полюбить его грозную, упругую силу, тепло дерева и холод стали, все его линии и изгибы — а главное, ту великую тайну из глубины веков, что таит это древнее оружие. Древнее же?.. Пятнадцатый-семнадцатый век — это когда? Понятно, что когда-то до Последней войны, но задолго ли…

— Вижу, тебе понравился этот экспонат моей коллекции, — старик понимающе улыбнулся. — Не расстраивайся: ты расстаёшься с ним ненадолго. Как только приведёшь себя в форму, я назначу тебе тренера, и будешь осваивать искусство фехтования боевым молотом.

— В форму, вы сказали? Простите… Разве моя форма плоха? — Том Ли всегда считал, что отлично сложён, и развивается в соответствии с графиком прироста массы, составленным для первого курса учебки… Ах, да — он уже не курсант. А для боевых рабов, наверное, графики другие.

— Для военных большой вес тела — это полезно. Солдат должен быть готов сдерживать разъярённую толпу, если случатся какие-либо массовые беспорядки. Лёгкий человек с такой задачей не справился бы, потому вас и откармливали белково-углеводными смесями, будто бройлеров. А гладиаторы всегда сражаются один на один: в условиях Арены избыточный вес скорее мешает, чем помогает. Поджарый боец всегда быстрее и ловчее тяжёлого силача, и потому исход поединка складывается не в пользу последнего. Это не аксиома, конечно. Но всё же я полагаю, что тебе необходимо слегка похудеть. Две недели интенсивной сушки тела — и, обещаю, молот твой.

— Отличный стимул, сэр! — воскликнул Том Ли, ни капельки пока ещё не понимая, что его ждёт в ближайшие две недели.

Глава 15

В отделе в последнее время стало слишком шумно. Беспардонная Альба влилась в коллектив как-то очень уж специфически: всегда серьёзные и сосредоточенные сотрудники будто заразились говорливостью от нового механика. Болтовня и смех теперь звучали почти без остановки и сопровождали любое дело. Вон Альба судачит с Долорес Стокворт, пока та возится в теплице. Вон она же флиртует с Виртом, пока тот пытается писать отчёт… уже не сложно представить, какую белиберду потом придётся читать Стоуну, когда Ганс предоставит ему свои каракули. Вон неугомонная «можно просто Энжи» клянчит у кого-то мелочь возле кофейного аппарата. А вот она же бежит со стаканчиком к компании практикантов, устроивших себе неурочный обеденный перерыв в комнате отдыха. Эта Альба имеет удивительный талант быть везде одновременно! И будто бы постоянно бездельничает, но всю свою работу успевает сделать вовремя, не к чему даже придраться.

Единственный островок покоя, который Герхард (не без серьёзных усилий) сумел сохранить — виварий. Сюда Альбу не допускали ни под каким предлогом. Только здесь учёный мог побыть наедине со своими мыслями и драгоценными животными, не натыкаясь постоянно на эту надоедливую девчонку. Право же, в компании бессловесной Ланы работать куда как приятнее. Тем более что любимица активно прибавляла в весе и становилась всё энергичнее. Правда, на прокорм дикарке уходила существенная часть бюджета лаборатории — пожалуй, сам канцлер не питается так роскошно, как Лана. Её рацион составляли только свежие фрукты, овощи и злаки: под Куполом, где большинство людей питается продуктами биотехнологий, натуральная еда баснословно дорога. Позволить себе настоящую морковь или виноград могут далеко не все. Но если придётся, Герхард готов оплачивать корм даже из собственного кармана — как наследник Четвёртого дома, он мог себе это позволить.

Дикарка постепенно привыкала к неволе. Её уже не пугали люди — по крайней мере, если они не разговаривали громко и не махали руками прямо перед защитным экраном. Пожалуй, пора перевести её в вольер побольше. Дать каких-нибудь игрушек, повесить лесенки, качели… Вчера Герхард показал ей зеркало. Лана сперва насторожилась, увидев своё отражение — смешно набычилась, подкрадываясь к зазеркальной «незнакомке», но вскоре «подружилась» с ней, мимикой и жестами что-то пытаясь разъяснить. Но руки её натыкались на твёрдую поверхность экрана, отчего мордашка дикарки становилась растерянной и смущённой. Кажется, увидев своё отражение и приняв его за другую особь Homo Regressus, Лана совсем забыла, что находится в неволе. А когда хозяин убрал зеркало, бедняжка долго плакала. Да, как и любые иные социальные существа, одичалые люди тоже страдают от одиночества, если лишены общества себе подобных.

— Подожди, малышка. Скоро у тебя появится новый друг.

«Хотя я бы левую руку без сожалений отдал за то, чтоб Зеро никогда не переступил порог моего вивария»

Но это уже вопрос решённый. Несмотря на активный протест со стороны Герхарда Стоуна, Линдберг силой вменил ему обязанность участвовать в подготовке Зеро к исходу. Нет, точнее к Исходу — только так, с ноткой отчаянного пафоса, следует теперь называть финальный этап заведомо провального эксперимента генетиков. Хотя сами они, конечно, в провал не верят. Не допускают такой вероятности — у них всё просчитано, и шансы на успех, по их мнению, оптимистично высоки. Верит в Исход и кое-кто за пределами генетического отдела: как с изумлением обнаружил Герхард, «свои люди» у профессора имеются едва ли не в каждом кабинете Бездны. В проект «Зеро» вовлечено непомерно много сотрудников самого разного профиля — кое-кто добровольно, а на большинство же, как и на самого Герхарда, было со стороны руководства оказано серьёзное давление.

До каких пределов ему придётся прогибаться, Герхард Стоун представлял слабо. Пока ему просто поручили «познакомить» Зеро с Ланой — читай, дать дикарке возможность привыкнуть к обществу гомункула. Сколько «свиданий» для этого понадобится? Как много Герхард готов позволить бесцветному существу, которое немного рептилия, чуточку насекомое, и даже самую малость — растение? И Лана, и Зеро — не обычные люди, и именно это, по мнение Линдберга, их должно сблизить… но ведь «не люди» они совершенно по-разному! Пусть дикарка и чужая в подкупольном мире, пусть ей нет в нём подходящего места, но таких генномодифицированных креатур как Зеро вообще не должно существовать. Им нет места нигде. Природа не терпит уродства. Уроды не выживают — факт, известный любому биологу.

Но Линдберг очень узкий специалист, он далёк от обобщений. И это проблема. Потому что фундаментальные законы работают, даже если их игнорировать. Герхард не терял надежды достучаться до упёртого патрона, но уже осознавал, что седины эта борьба добавит ему немало. Благо, в платиновых волосах учёного поседевшие пряди будут практически незаметны…

В древности воины, идя на бой, надевали красные одежды — на них не видно пятен крови. Для людей нордического типа внешняя безмятежность — тоже своего рода маскировка. Ничто не выдаст в нём волнения, которое порой граничит со хтоническим ужасом перед новой угрозой, нависшей над остатками человечества. Пока призрачной, но уже вполне осязаемой. Что-то сдвинулось, мир дал трещину. Её ещё никто не видит, однако раз Герхарду выпала доля быть единственным зрячим среди толпы слепцов, именно ему предстоит заглянуть в этот разлом. Понять, насколько он глубок. И хорошенько поразмыслить, как остановить новую катастрофу.

«Кто, если не я?..»

Размышления прервал сигнал мессенджера. Открыв блокнот, Герхард прочёл:

«Прошу о встрече. К.Л.»

От кого это? Тайная поклонница? Стоун мысленно перебрал имена всех знакомых ему женщин — никому инициалы не подходили. Может, кто-то из университетских или школьных приятелей? Давно же Герхард с ними не виделся… как-то не было желания, да и сейчас нет. На приглашение на светский раут записка тоже не походила. Вообще, единственный знакомый Стоуну К. Л. — Квентин Лонгли из отдела органической химии и фармакологии, но вряд ли он стал бы отправлять таинственные послания. Просто пришёл бы сам, раз уж ему что-то нужно. Тихий, малозаметный человечек низкого происхождения — несмотря на то, что начал он свою карьеру в Бездне лет на пятнадцать раньше Герхарда, ни одного серьёзного научного труда так и не опубликовавший. Посредственный учёный. Но, кажется, неплохой администратор — вроде бы недавно получил повышение. За всё время их шапочного знакомства, Стоун и Лонгли перекинулись в лучшем случае десятком слов, в остальное время просто здоровались друг с другом при случайной встрече, как полагается сотрудникам одного предприятия. Что же ему понадобилось теперь? Странно. Впрочем… почему бы и нет? Рабочий день всё равно подошёл к концу — на часах уже четверть восьмого.

«Через двадцать минут на КПП» — отправил Герхард ответ таинственному К. Л. Если это Лонгли, ему не составит труда явиться — химик, как и все остальные сотрудники Бездны, тоже в это время должен уходить домой.

Неотложные дела окончены, на столе порядок, Лана и зверушки сыты. Осталось лишь проверить сейфы — не забыл ли Вирт запереть их на ночь? У него сейчас из-за Альбы не мозги в голове, а каша с сиропом… Бродя по отделу, Герхард заметил, что в одном из складских боксов горит лампа. Нужно выключить — всё равно сотрудники уже разошлись, и свет никому не нужен. Но заглянув внутрь, Стоун обнаружил, что бокс не пуст. Сложив мешки с грунтом на манер диванчика, мисс Анжелина возлежала на них, одновременно поедая большое зелёное яблоко и читая какие-то инструкции — да ещё так увлечённо, будто это приключенческий роман.

— Не сидели бы вы здесь. В мешках почва из-за купола, и она фонит.

— Ой! — пискнула Альба, вскакивая и поспешно отряхивая комбинезон. — Я умру?

— Несомненно, — отрезал Стоун с напускной серьёзностью. Но, насладившись произведённым эффектом, тут же позволил себе улыбнуться. — Лет через пятьдесят. От старости. И только при условии, что за это время не будет изобретён эликсир бессмертия. А фон от грунта — в пределах допустимого, иначе мы не хранили бы его вот так на виду. Тем не менее, без нужды находиться рядом с ним не следует, — а после добавил. — Идите домой, Энжи. Задерживаться на работе после окончания смены — прерогатива зануд вроде меня, не знающих, чем занять себя по вечерам. А у вас наверняка есть ещё какие-то планы.

— Ужин с родителями, — Альба пожала плечами. — Ничего особенного, я каждый вечер провожу именно так.

Споро расправившись со своим яблоком, девушка выбросила огрызок в контейнер для пищевых отходов и принялась собирать инструменты. Хм… интересно, какое жалование получают механики? За последнее время Герхард уже второй раз видит у Альбы в руках фрукты, из чего напрашивается закономерный вывод: питается мисс определённо не по средствам. Может, родители ещё помогают ей материально?

— А кем работают ваши родители?

— Мама дантист, папа ментор, — нехотя протянула девушка, возясь с молнией своего рюкзака.

Типичный средний класс. Если вы не имеете других пристрастий кроме обжорства, на деликатесы жалования вроде бы должно хватать.

— Интеллигентная семейная пара. Да, они определённо не из тех, кто пачкает руки в машинном масле, — со значением заметил Герхард. — Может, это не моё дело… но ваши родители были не слишком расстроены, что их дочери досталась рабочая специальность?

— Моя специальность самая важная! — Альба гордо задрала нос. — Если б не мы, ремонтники, в городе всё давно развалилось бы! — и, накинув лямку своего рюкзака на плечо, мисс Энжи выскочила прочь.

Обиделась? Но в Иммортал-сити даже последний поломойка считает, что именно его специальность самая важная. И что, если он не будет с должным усердием натирать вверенный ему коридор, кругом наступит кромешный хаос. Было бы смешно, но это тоже результат умелой пропаганды Министерства морали. Никто из рождённых под Куполом не выбирает себе ремесло: чтобы граждане однажды не задумались — а справедливо ли поступило с ними Бюро трудовых ресурсов, сделав сей выбор за них, во время обучения в младшей, средней и старшей школе такие вот менторы, как отец Энжи, старательно внушают им, что отсутствие альтернатив и права решать за себя и есть абсолютное благо.

«На самом-то деле, самая важная специальность — моя, — отметил Герхард не без удовлетворения. — Ведь если не изучать мир за пределами Купола… он так и останется для нас потерянным навеки»

Внешний мир огромен и непостижим. И не то чтобы Герхард Стоун принципиально не верил в реальность Исхода… нет, точнее будет сказать, что он не верил в скорый Исход. А сама мысль о путешествии гомункула вовне была противна биологу безо всяких на то рациональных причин.

«Они хотят отнять у меня Лану! Разве нужны ещё какие-то причины?!»

Отвращение Герхарда ко всему связанному с проектом «Зеро», было скорее интуитивным, чем строго рациональным. Будучи естественником как по образованию, так и по натуре, он не мог принять противоестественное. И… конечно же, Лана. Да, впору признать: именно в ней основная причина. Герхард не может отдать её. И не отдаст.

Так в тяжёлых размышлениях доктор дошёл до контрольно-пропускного пункта, ведущего в город. Привычно черкнул идентификационным браслетом по сканеру, отмечая свой уход, и покинул Бездну. За воротами его уже ждали. Впору похвалить себя за проницательность: Квентин Лонгли собственной персоной.

— Вас подвезти? — без особого воодушевления Герхард принял протянутую ему руку.

— Это было бы очень кстати, — согласился химик, неприятно улыбаясь.

Наблюдая краем глаза, как Лонгли молча семенит следом, Стоун прошёл к своему электрокару. Раз химик не начинает разговор на улице, значит, беседа не предназначена для чужих ушей. Где-то в подкорке зашевелилось любопытство. И… тревога. Да, пожалуй, тревоги в этом чувстве было больше, чем любопытства. Герхард и так по горло увяз в чужих тайнах — влезать в них ещё глубже вовсе не хотелось. Но определённо придётся. Единственное, что могло связывать радиобиолога и химика, а также ещё сотню специалистов самого разного профиля в стенах Бездны — проект «Исход». О чём пойдёт разговор, Стоун догадался за полсекунды до того, как его визави открыл рот.

— Исход, — произнёс Лонгли на выдохе будто пароль, когда пассажирская дверь электрокара захлопнулась за ним, и владелец авто завёл мотор. «Это катастрофа!» — читалось в глазах отрёкшегося от анонимности К.Л., на что Герхард мог лишь понимающе кивнуть.

Впрочем, рано ещё выдавать свои настроения. Следует сперва прощупать позицию Лонгли.

— Выходит, вы тоже участвуете в этом?

— Я был вынужден, — согласился тот без охоты, — как и многие другие. Как и вы.

Отрицать бессмысленно.

— В случае согласия мне было обещано повышение и… ещё некоторые привилегии, — продолжил пассажир. — В случае отказа… вы же знаете, что отказов он не принимает. А, потеряв вакансию в Бездне, я уже нигде не получу работу по специальности. Я лишусь статуса. У меня семья… я был вынужден! — повторил он с нажимом. — Вы должны понять.

— Я понимаю. Профессор умеет быть предельно убедительным.

— Но я не хочу для своей семьи того будущего, которое он для нас готовит! — выпалил химик. Однако, смутившись, замялся. — Вы… вы же как никто другой должны понимать, каковы перспективы этого проекта.

— Я знаю о нём лишь в общих чертах, — осторожно заметил Стоун, — но у меня есть основания не питать ложных иллюзий по поводу успешного завершения проекта. Вы имеете иные сведения?

Лонгли глубоко вздохнул, помолчал немного, подбирая слова, и, наконец, прошептал:

— Вы ничего не знаете, сэр Стоун.

Этот шёпот, едва различимый из-за шума мотора, звучал почти зловеще. Тревога, мизерным червячком скребущая внутри, усилилась до явственного зуда. «Тогда я хочу продолжить ничего не знать!» — едва не гаркнул Герхард в серое лицо собеседника, но обстоятельства требовали сдержать малодушные порывы. Пилюля будет горькой. Раз всё равно требуется проглотить её, придётся сделать это, не морщась.

— Говорите, — твёрдо отпечатал он.

И Лонгли говорил.

Глава 16

Мика пришла в сознание к утру. Хозяин звал её. Звал всю ночь. Приказывал открыть глаза, потом умолял, после просто сидел у постели раненной Псицы, держа за руку, ни на миг не желая отпустить. Эта ночь выдалась для Амари невероятно тяжёлой, но ещё тяжелей было бы, останься он дома. Мика возвращалась в мир живых тяжело и мучительно: канцлер видел это по её лицу. Нет, оно не искажалось страданием — Псы не умеют управлять своей мимикой. Но глубокие тени в уголках глаз говорили о боли красноречивее слов. Амари хорошо помнил этот цвет — чернильно-сизый, густой как сажа… Он видел эти тени в первые дни пребывания Мики в поместье Симон, сразу после Псарни. Что же там делали с ней, чем ранили, если эта боль сопоставима с той, которую любимица канцлера ощущает сейчас?.. Но худшее позади. Мика жива, а Амари уж позаботится, чтобы её поскорей поставили на ноги.

— Ты вернулась…

Измождённая женщина чуть приподняла и тут же опустила тяжёлые веки. Вместо приветствия. Этого достаточно.

— Мика, веришь, мне очень тебя не хватало. Без тебя дома… всё не так.

Тонкие пальцы охватили ладонь канцлера в слабом рукопожатии. Она слышит! Она поймёт… Амари чувствовал, как стальные когти тревоги отпускают его горло. Теперь всё будет хорошо. Мика рядом.

— Мика, поговори со мной, Мика! Поговори со мной, пожалуйста! — он мог бы приказать, но сейчас просто просил.

— Мне снился сон, — женщина с трудом разлепила сухие губы, — про отца.

Признаться, Амари был несколько удивлён. Во-первых, доселе он не знал, что Псам тоже снятся сны. Во-вторых… почему отец? Почему Блез Симон, а не он сам?

— Про моего отца? — переспросил он, недоумевая.

— Нет… про моего. Я не видела его уже очень давно, и… он не из тех людей, о которых приятно вспоминать. Но в моём сне он был добрым, а я была маленькой.

— Вот как… — странно, но Амари как-то раньше не удосужился узнать, где жила его питомица до того, как попасть на Псарню. Кто её родители, и как так получилось, что Мика оказалась лишена идентификационного браслета. Удобно ли спрашивать теперь?..

— Он был картёжником и пьяницей и продал меня на Псарню за долги. В Гетто многие так делают, если возникают проблемы, неразрешимые иным способом, — будто прочитав мысли хозяина, призналась Мика.

— Был? Его уже нет в живых?

— Я не знаю. Но такие как мой отец редко доживают до глубокой старости. Пожалуй… — она задумалась. — Пожалуй, мне проще считать, что отец умер. Иначе вряд ли я смогла бы избавиться от мыслей о мести.

Псы не мстят. Псы существуют, чтобы выполнять приказы хозяина, а личных счётов ни с кем у них вроде и быть не может… Амари поймал себя на мысли, что за последние пять минут узнал о Мике больше, чем за все пять лет сосуществования бок о бок. Странное ощущение. Если вот так послушать, начинает казаться, что не всё человеческое из неё вытравили в годы обучения на Псарне. Мика мало говорила о себе. Если точней, никогда о себе не говорила, а Симон, впрочем, и не спрашивал. О Псе, который в любой момент может погибнуть, защищая тебя, проще думать как о вещи без чувств и эмоций. Но сейчас Амари, истосковавшийся по обществу верной охранницы, почему-то хотел знать больше. Хотел в том числе знать и о её чувствах. И поэтому решился спросить:

— Что происходит с рабами, которые попадают на Псарню? Как именно их обучают?

— Вам лучше не знать, — прошелестела Мика в ответ. В её слабом голосе послышалась неожиданная твёрдость.

— Почему же? — удивился Амари. — Но я хочу!

— Нет.

Что-то неприятно шевельнулось в ворохе воспоминаний о вчерашнем вечере. Кроваво-красные губы леди Чезары, произносящие то же самое слово: «нет». Не слишком ли часто канцлер Иммортал-сити слышит его от женщин?! Волна былой обиды накатила с новой силой. Не на Мику, конечно. На эту министерскую выскочку, возомнившую, что вот так просто способна отвергнуть Первого на глазах у всей Цитадели! Ящерица холодноглазая… Да кто кроме Боэно посмел бы опозорить государя?! Бессовестная семейка, и Чезара ничем не краше своего дядьки. К лучшему, что так получилось.

К лучшему.

— Мика. Я приказываю. Отвечай, — может и не стоило так давить на Псицу, ведь она ещё слаба после ранения… но униженное достоинство канцлера требовало компенсации, и глас разума не способен был ему противостоять.

— Псов поначалу вообще ничему не обучают, — вздохнула Мика, вынужденная подчиниться. — Просто держат в одиночных клетках на цепи, прибитой к полу. Такой короткой, что невозможно встать в полный рост — приходится всё время сидеть или ползать на четвереньках. Заклеивают рот скотчем и жестоко наказывают, если снял его без разрешения. Чтоб не разговаривали. Забыли человеческую речь и побыстрей перестали быть людьми… всего за три-четыре месяца плена многие действительно забывают. Снимать скотч можно только во время кормёжки. Иногда мне давали собачьи консервы и наливали немного воды в грязную миску. Иногда и вовсе ничего не давали. Без пищи можно долго держаться. А вот без воды плохо… Уже через сутки кажется, что готов убить за право слизать пару капель влаги с чьего-нибудь сапога. На прутьях клетки по утрам образовывался конденсат, и я сосала эти прутья, а у них был вкус ржавчины. Когда моё тело становилось совсем сухим от обезвоживания, приходил дрессировщик и поил меня вином прямо из ладоней. И кормил. А потом трахал. Мне было всё равно. Мне просто хотелось пить. И жить. И я была слишком истощена, чтобы оказать сопротивление… Впрочем, однажды я пыталась сбежать: утащила булавку у сторожа в надежде открыть ею замок на дверце клетки — тщетно. Но тогда мне впервые за полгода было позволено встать в полный рост. Меня подвели к воротам Псарни… хочешь — уходи. Беги! Вон она свобода — за порогом. А я не смогла сделать и шага: за время сидения на цепи мышцы атрофировались, и мне не удалось совладать с собственными ногами. Тогда мои ладони прибили к воротам гвоздями и оставили висеть так до самого вечера. Больше я бежать, конечно же, не пыталась. В тот день я стала Псом, чтобы служить вам, хозяин.

Определённо, это совсем не то, что хотел услышать канцлер. Он и раньше знал, что методы дрессуры Псов отличаются жестокостью… но рассказ Мики, полный шокирующих деталей и подробностей, оставлял сильное впечатление.

— Когда они добились от меня безоговорочной покорности, условия содержания стали… более приемлемыми. Мне делали массаж и кололи инъекции витаминов, чтобы оживить усохшие мышцы. Давали вдоволь воды. Пищу. По-прежнему консервы, но к тому времени я уже успела полюбить эту солёную жижу с растворённым в ней органическим сублиматом. Когда я смогла стоять и ходить, меня начали обучать приёмам обороны, а потом представили будущему покупателю. Он приказал стерилизовать меня, так как хотел купить Пса для своего сына-подростка, и боялся, что я могу его соблазнить.

Вот это новость. Отец действительно так считал? Что Мика… но какой в этом смысл? Винные бокалы существуют, чтобы пить из них вино, коньячные — для коньяка. Женщины для секса, Псы для охраны. Зачем использовать вещи не по назначению?.. Амари и в голову бы не пришло переспать с Микой — ну, просто потому, что это Мика! Минуточку… что приказал отец?

— Стерилизовать — это как?

— Рабыням вырезают матку, удаляют вагину, половые губы, клитор и молочные железы, чтобы сделать их непригодными для секса… если только секс не входит в их непосредственные обязанности. Ведь, сделав рабыню своей любовницей, аристократ опорочит свою честь привязанностью к женщине, неподходящей ему по статусу.

Амари с трудом сглотнул ком.

— Отец приказал… и?

Мика решительно откинула одеяло и приподняла подол рубашки. Амари самую малость не успел отвести взгляд — и то, что увидел Первый, шокировало его гораздо больше всего услышанного ранее. В области промежности не было и дюйма здоровой кожи — только уродливая рубцовая ткань, бело-розовая, так некстати напоминающая зефир. Грубый шов поперёк живота… «Вырезали все женские органы, чтобы я не смог заняться с ней сексом!..»

Но Амари действительно никогда не думал о Мике как о женщине. Эта жертва была полностью напрасной. Какое варварство… И особенно неприятно кололо осознание, что стерилизация была проведена по инициативе отца. Блез Симон был добр ко всем своим подданным — просто не верилось, что он мог приказать заживо кого-то выпотрошить. Но Псы не умеют лгать. В этом насквозь лживом мире только они всегда говорят правду… и только когда им позволено говорить. Пожалуй, хватит на сегодня. Амари и так услышал и увидел слишком много, больше, чем собирался. Да и Мике пора отдыхать.

— Мне… жаль, что так получилось, — и это тоже была правда, — я ничего не знал о планах отца, — Амари опустил глаза, ощущая жгучий стыд. — А если знал бы, нашёл бы способ предотвратить стерилизацию и… всё остальное.

Стыд за чужой поступок — разве так бывает?..

Мика слабо улыбнулась:

— Тогда я не смогла бы стать вашим Псом.

— Мика… — Амари тяжело было спрашивать, но он должен был. — Ты ненавидишь меня? Скажи правду, какой бы она ни была!

— Вас — нет. А кого стоило бы, те уже мертвы.

Это прозвучало… нет, не угрожающе. Не более угрожающе, чем могло прозвучать в устах обессилевшего от ран раба. И тем не менее, Амари снова ощутил, как по загривку, впиваясь в кожу стальными коготками, карабкается тревога. Мика — его любимый питомец. Она не может представлять опасности для своего хозяина. И не испытывает к нему ненависти. И свою преданность Псица уже доказала. Как глупо даже мысль допускать, что Мика… нет, нет, Псы не умеют быть коварными и годами вынашивать планы мести! Да к тому же… Если бы Мика имела какой-либо злой умысел, у неё была уже тысяча возможностей осуществить его. Она постоянно рядом с Амари. Когда он спит. Когда ест. Когда принимает ванну и посещает уборную — а если верить Алваро Боэно, именно в такие моменты человек наиболее уязвим.

Человек без штанов… Да что там, Мика видела его не только без штанов! Мика видела его растерянным и слабым, плачущим над прахом отца. Больным, пьяным. Под действием мощных антидепрессантов. Не способным заснуть без снотворного. Полностью беспомощным, когда случайно принял больше положенной дозировки. Да если бы Мика хотела отомстить Амари за свои увечья, она давно бы это сделала!.. Нет, напрасные сомнения. Если уж на кого и можно положиться в этом лживом мире, то только на своих Псов.

Глава 17

Чуть ниже надписи «Не опасен» на бейдже Тома Ли появилась ещё одна: «Не кормить!». Это означало, что в пищеблоке Скотобойни он не имел права получать сверх своей суточной нормы пищи — крошечной мисочки генномодифицированного обогащённого белком риса и кружки зелёного чая с молоком. Прошли времена, когда курсант Роджерс в любую удобную для себя минуту мог взять в буфете школы порцию ароматной жареной лапши, пару отрубных гренок и пакетик протеинового сублимата. Теперь, таская по кругу тяжеленный бетонный блок, он с такой нежностью вспоминал это… В буфете всегда пахло свежим хлебом, а повариха на раздаче улыбалась голодным мальчишкам, подкладывая побольше гарнира каждому, кто её об этом просил. Том Ли вспоминал, как здорово было уплетать отварные овощи, которые давали курсантам по пятницам. Какой вкусной была рыба — она появлялась в школьном буфете каждый четверг. Том помнил, каковы были орехи, которые родители прислали ему на день пятнадцатилетия. Он ел их по чуть-чуть, жевал долго-долго, стараясь растянуть удовольствие… в казарме, после отбоя, укрывшись с головой одеялом… Нет, курсант Роджерс не был жадиной, и в иной ситуации, конечно, поделился бы с товарищами — но ведь то был ЕГО подарок на ЕГО День рождения. А значит, орехи должны принадлежать только ЕМУ — все до последнего.

…чего бы только ни отдал Том Ли сейчас за горсть орехов!..

Он был зверски голоден. Потерял счёт дням, проведённым в изнурительных силовых тренировках. Разве его не должны были учить сражаться, раз сделали боевым рабом?! Вместо освоения новых техник боя, Том Ли Роджерс час за часом, день за днём, таскал привязанный к спине бетонный блок. От тяжести болел позвоночник, ныли суставы, но всё это — ерунда: голод изматывал куда сильней бессмысленной работы. Иногда приходил тренер… как же его фамилия?.. впрочем, Том не очень-то старался её запомнить. Тренер залезал на блок и сидел там, пока его подопечный скрипел зубами и обливался потом, таская удвоенную тяжесть. В школе при службе безопасности инструкторы всегда сопровождали тренировки устными разъяснениями — как применяется тот или иной приём, и как лучше защититься, если его используют против тебя… Этот же ни слова пока ещё не сказал новому ученику. Впрочем, нет. В первый день процедил сквозь зубы целых пять слов: «Жрать не дам, не проси». Ах, вот ещё во второй день: «Подбери слюни, сказал же — жрать не дам!». И, кажется, в третий: «Недоволен калорийностью своего пайка? Будешь выёживаться — и того не получишь». Да, точно. В третий день тренер был непривычно разговорчив.

Это сладкое слово «паёк»… Крохотная мисочка отварного риса. Такая маленькая, что она полностью помещается в одной ладони. И кружка чая. Зелёного. С молоком. Раньше Том Ли не любил молоко — теперь же почитал его за лакомство. Паёк дают пополудни — между первой и второй тренировкой. На перекус и отдых отводится час. За это время можно слопать целых пятьдесят таких пайков!.. Ой-ой-ой, не думать о еде, больше не думать! От таких мыслей есть хочется ещё сильнее…

Вот это и значит «сушка тела» — полная выкладка и минимум питания. Жир плавится и вытекает с потом, обнажая мышцы. Они проступают под кожей рельефным узором — по стандартам Арены, именно так должен выглядеть гладиатор: рельефным и сушёным. Верховный инструктор говорит, что это красиво, а гладиатору обязательно нужно быть красивым, чтобы нравиться публике. Теперь Том Ли иногда заходит по вечерам к старику, чтобы хоть издали полюбоваться обещанным молотом, а заодно послушать что-нибудь об историческом оружии — хозяин чудесной коллекции был совсем не прочь поболтать. Искренний интерес юного боевого раба, кажется, даже льстил ему.

От него Роджерс узнал, что историческое оружие во всём, ну буквально во всём уступает тому, что имеется на вооружении армии Иммортал-сити сейчас. Слишком мир изменился с тех пор, как оно было изобретено… К примеру, тот же люцернский молот предназначался для боя с противниками в полном доспехе: клюв запросто пробивал сталь, сминая тело под ним, будто салфетку. Если же ударить обратной стороной, на доспехе образовывалась глубокая вмятина… а на теле — жуткая травма: мягкие ткани буквально превращались в фарш, кости добились на мелкие осколки, и выжить после такого шансов практически не было. Штык же ещё больше увеличивал функционал великолепного оружия: благодаря ему молот можно было использовать как копьё.

Но теперь тяжёлой стальной брони в Иммортал-сити не производят. И люцернский молот нецелесообразно применять по прямому назначению: оружие с длинной рукоятью требует широкого размаха, потому решительно не может быть использовано в помещениях и на узких улочках города. К тому же, если правонарушитель отнимет молот у солдата, то станет ещё опаснее — потому рядовых патрульных и охранников вообще ничем не вооружают. Их учат пользоваться Волей. Воля — единственное оружие, которое никогда не подведёт в бою, и владеющий этой техникой солдат во много крат эффективнее, чем вооружённый преступник с нераскрытым боевым потенциалом. Офицерам положено носить именное шоковое и холодное оружие. Огнестрел выдают исключительно в чрезвычайных ситуациях. Политика разоружения, популяризированная ещё задолго до рождения Тома Ли, во времена правления Стального канцлера, до сих пор является основной парадигмой, коей руководствуются при выборе средств обороны. Внешнего врага у города-убежища Иммортал-сити нет, ведь нет больше за пределами Купола других людей — а для регулирования внутреннего порядка много оружия не нужно. Ограниченность средств обороны — залог того, что они никогда не попадут в руки людей, которые могли бы использовать их во зло.

Иными словами, чтобы бывшему курсанту Тому Ли победить противника, необученного искусству владения Волей, отнюдь не нужен молот. Солдат учат убивать с одного удара, но для Арены эта техника совсем не подходит. Гладиатор — и боец, и артист одновременно. В его задачи входит не только победить в поединке, но и сделать это красиво, эффектно, чтобы гости Колизея остались довольны устроенным для них шоу. Спешка здесь ни к чему! Обычно поединок длится семь-десять минут, и заканчивается далеко не всегда гибелью одного из противников. Хорошие гладиаторы — слишком дорогой товар, чтобы так легко пускать их в расход. Обычно либо слабейший сдаётся, когда его жизнь оказывается под угрозой, либо поединок завершает арбитр, если один из гладиаторов серьёзно ранен и не может сам объявить о своём поражении.

Количество побед, а также число и суммы ставок на того или иного гладиатора в тотализаторе Колизея, определяют его рейтинг. Чем рейтинг выше, тем больший кредит получает боец для покупки всего, что ему нужно. Кредит — это безналичный эквивалент денег, ведь настоящих денег рабам иметь не положено. Успешный гладиатор может позволить себе нанять персонального тренера, стилиста, врача, массажиста, купить улучшенную экипировку, а также — старик подчеркнул это с особой значительностью — приобретать всевозможные приятные мелочи для тех, кто помог ему попасть на Арену. «Мои бывшие ученики знают, что я падок до антиквариата… Вся мебель здесь, книги и кое-что из оружия — их подарки», — повторял верховный инструктор так часто, что Том Ли начал догадываться: старик намекает, что Роджерсу тоже следует пополнить чем-то его коллекцию, когда представится такая возможность. Том был совсем не против порадовать наставника… а ещё надо не забыть охранника Блэквуда… кстати, он тоже любит предметы старины? «Блэквуд-то?.. Хах. Купи ему лучше абонемент в бордель», — ответил старик с ехидной усмешкой. Том Ли был удивлён, но переспросить постеснялся.

Ни старик-наставник, ни Блэквуд также не соизволили облегчить Роджерсу мук голода, хотя тот неоднократно приставал к ним с просьбой чем-нибудь покормить его сверх пайка. Нельзя. Никак нельзя — иначе все старания насмарку. Но голод измотал Тома Ли до предела: во сне он видел булочки, индейку в горячей подливе, сандвичи с тунцом… и ещё десерты, целые горы десертов, громоздящиеся на огромных тарелках… всё это проплывало мимо него, но дотянуться до чудесных яств юноша никак не мог. Они ускользали, будто дым сквозь пальцы, и просыпался Том Ли каждое утро в злых слезах. По команде охранника вылезал из бокса и плёлся в хмурой толпе других узников в свой тренировочный зал. Сколько дней он уже здесь… или сколько лет?.. Роджерс не мог сосчитать: голод не давал сосредоточиться ни на чём, кроме грёз о еде.

Чтобы схарчить крошечный паёк, надо всего полминуты. Остальные пятьдесят девять минут тридцать секунд перерыва бедняга Том слонялся по пищеблоку, разглядывая рабов и содержимое их тарелок. А вдруг кто-то оставит свою порцию недоеденной? Ну, а вдруг?.. Увы, такого на памяти Роджерса не случалось. Тут у всех пайки скудные — и у тех, кого «сушат», и у тех, кто уже «сушёный».

Попытка стащить отрубную булочку с подноса буфетчика также не увенчалась успехом:

— А ну-ка иди прочь, надоел! — тот замахнулась на него половником, и тут же один из дежурных охранников выставил Роджерса вон из пищеблока.

Время до начала тренировки ещё есть. Куда бы пока податься?.. Том Ли задумался: по идее, бейдж «Не опасен» даёт ему право гулять по всему Колизею, так почему бы не побродить за пределами Скотобойни? Может, где-то там найдётся добрый человек, который его накормит?.. Эта мысль так вдохновила юношу, что он пустился бегом к лифту для персонала.

Войдя внутрь сверкающей хромом кабины, Том Ли растерялся: на пульте управления лифтом было не меньше двух дюжин кнопок — причём ни одна из них не подписана. Как этим пользуются? Может, просто ткнуть наугад?..

— Посторонись, пожалуйста, — вошедший следом парень оттеснил Роджерса и нажал на одну из кнопок.

Дверь бесшумно затворилась, и лифт поплыл куда-то вниз. Плыл он долго, а так как заняться во время вертикального перемещения Тому Ли было нечем, он принялся рассматривать попутчика. Идентификационного браслета не видно — значит, раб Колизея. Боевой раб? Не похоже… Молодой человек был явно старше Тома, но гораздо ниже его и намного тоньше. Сперва показалось, что он хорошо «просушен», однако, нет: похоже, парню просто не повезло с конституцией. Маленькие и изящные, почти что девичьи кисти рук выдавали в нём астеника, а этот тип телосложения наименее подходит для бойца. Не растут мышцы на таких тонких костях, что ты с ними ни делай! Между тем, над узкими плечами попутчика высилась рукоять какого-то древкового оружия… Том Ли аж вспотел от неожиданности: а вдруг это люцернский молот?! Но как может такой доходяга управляться с ним?..

— А что это у тебя?! — тут же без обиняков выпалил Том Ли. — Покажи!

Что говорить с незнакомцем в подобном тоне неприлично, до Роджерса дошло с опозданием. Однако парень лишь удивлённо повёл бровью и сбросил с плеча какой-то ремешок — тут же ему в руки будто само по себе прыгнуло оружие: там, где у молота бывает тройное навершие, здесь торчало длинное гибкое лезвие, у основания украшенное стальными кольцами.

— Гуань дао, — произнёс он. — Интересуешься?

— Ага, — кивнул Том, не отводя взгляда от оружия со странным названием. — Оно на глефу похоже…

— Это и есть глефа, только китайская. Легендарное оружие, высоко почитаемое моим народом.

«Китаец…» — Том Ли поёжился и инстинктивно отступил на шаг назад. Он неоднократно слышал о них, но живого китайца видел впервые. До Последней войны меж людьми не было согласия: мир был раздроблен на отдельные государства, населённые народами и народностями, и каждый народец считал себя лучше других. Одни хвастали экономическими достижениями, другие богатыми недрами, третьи культурным достоянием, и кто-то, ослеплённый своей национальной гордыней, первым нажал на Большую Красную Кнопку. Полетели ракеты — им в ответ тоже полетели… Потом атомная зима, и целый мир стал Пустошью. А горстка выживших, укрывшихся под Куполом, порешила между собой, что каждый человек должен забыть, к какому роду-племени принадлежит. Никаких национальностей — все единый народ. И только китайцы до сих пор хранят самобытность. Болтают меж собой на каком-то чирикающем языке, а в разговорах с чужими никогда не преминут напомнить, что они особенные.

— Не болтал бы ты о таком… национализм порицаем и преступен, — пробурчал Том Ли, отодвигаясь к самой стене, чтобы, как только створки распахнуться, тут же выскочить наружу. Нечего больше разговаривать с этим типом. Как-то даже противно, что в одном лифте с ним оказался.

— Порицаем и преступен, — согласился китаец, невесело усмехнувшись. — Потому я и оказался здесь, что открыто говорил о принадлежности к своему народу. А теперь уж терять нечего. И, между прочим, — юноша встал в причудливую боевую стойку, — то, что однажды погубило меня, теперь сделало фаворитом Арены.

— Врёшь! — снова не сдержался Том Ли, хотя только что сам себе пообещал не разговаривать с китайцем больше. Вот этот хиляк — фаворит Арены? То есть, он занимает одну из верхних позиций рейтинга?.. Хах, ищи дурака…

— Не вру! — в лад ему ответил незнакомец. — Зрители обожают ненавидеть меня. Я выхожу на Арену в национальной одежде и сражаюсь, используя кунг-фу… возможно, я последний носитель этого знания во всём мире. И многотысячелетнее достояние моего народа умрёт однажды вместе со мной. Но в глазах добропорядочных граждан я просто преступник, ничего другого не заслуживающий, кроме как сдохнуть на песке Арены с выпущенными кишками, — он покосился на бейдж Тома. — Как и ты, кстати. И все, кто оказался здесь с печатью на загривке. Просто преступники, смертная казнь которых отложена на неопределённый срок.

— Я знаю, что такое кунг-фу, — Том насупился. — Эта система давно своё отжила. Ей на смену пришли более эффективные — не требующие ни долгих лет тренировок, ни изучения духовных практик. Пожалуй, только для Арены теперь твоё «достояние» и годится… А если нужно просто обезвредить противника, прыжки и пассы ничем не помогут, — Роджерс задумался. Хотелось добавить ещё кое-что, хлёсткое и обидное, но с незнакомцами разговаривать в таком тоне неприлично… впрочем, это же китаец! Чего церемонится?.. — Ты, может, и гладиатор, но никак не боец!

Парень в ответ лишь сдержанно улыбнулся, щуря узкие глаза, утопающие в створках тяжёлых век. А потом и вовсе отвёл взгляд, показывая тем самым, что не намерен спорить. Его лицо было каким-то… не то чтобы некрасивым, но определённо неприятным. Лифт остановился. Китаец шмыгнул наружу, зашагал по длинному коридору, и его глефа, древко которой возвышалось над плечом, покачивалась в такт его движениям. Плавно и ритмично, будто молодой человек не шёл, а скользил по льду. Одно слово — китаец!.. Даже ходит не по-людски…

Глядеть в удаляющуюся спину — не самое интересное занятие. Том Ли вспомнил, что собирался поискать съестного… А где это он, кстати? Спросить не у кого, остаётся только семенить вслед за китайцем: может, там, куда идёт этот тип, есть и другие люди? Нормальные?.. За поворотом оказалось просторное и богато обставленное помещение. Мрамор, ковры и гобелены, сверкающий хрусталь и мелодичное журчание воды в фонтанах, уютные красные диванчики, притаившиеся в глубоких нишах, и рядом с каждым — по стюарду, неподвижно замершему в ожидании приказа. Всё это было похоже на гостиную… или, может, ресторан?.. Но никто из людей, находящихся здесь, не ел. Большинство — молодые мужчины, реже — женщины, мускулистые и свирепые, они просто сидели здесь, не глядя друг на друга.

Гладиаторы?

Это — настоящие гладиаторы?.. Сердце Тома Ли пропустило удар. Это — Лудус?!! Роскошно… Здесь живут и проходят обучение самые лучшие, самые дорогие рабы Иммортал-сити. А покушать тут дают? Взгляд Роджерса нервно забегал по залу. Китаец с древком глефы за плечами прошёл в самый конец, к барной стойке, и стюард молча подал ему небольшую мисочку какой-то снеди. Это, кажется… кажется, это… орехи!!!

— Дай! Дай, пожалуйста! Дай мне!!! — Том вприпрыжку помчался к китайцу, позабыв о приличиях и не замечая осуждающих (а кое-где и вовсе откровенно враждебных) взглядов других посетителей. — Умоляю, дай! Я очень, очень хочу есть!!!

Парень удивлённо пожал плечами и без возражений высыпал орехи в подставленную ладонь, после чего нарушитель спокойствия смылся также быстро и неожиданно, как и появился. Том улепётывал из Лудуса со слезами счастья на глазах. Орехи! Жареный фундук, покрытый белыми кристалликами соли… ну разве есть на свете что-то вкуснее?.. Найдя в коридоре самый тёмный и уединённый уголок, юноша с благоговением попробовал первый орешек, второй, третий… божественно! Желудок его довольно заурчал, требуя ещё. Четвёртый… ай, ладно! Высыпав в рот всю горсть, Том зажмурился от удовольствия и принялся тщательно работать челюстями. Никогда, ни разу в жизни он не был так счастлив!..

— Вообще-то мне не стоило этого делать, — послышался голос китайца за его спиной. Том был так увлечён уничтожением лакомства, что даже не заметил, как тот подошёл. — Ты, как я понял, на сушке?

— Угу… — уныло согласился Роджерс, старательно слизывая соль с ладони.

— Просто никому не говори. Оставим это в тайне. И… пожалуйста, больше не приходи тут побираться, — парень опустил глаза. — У меня могут быть из-за этого проблемы.

— Как скажешь… — Том вздохнул. — Кажется, я забыл поблагодарить тебя? Это было очень великодушно с твоей стороны — уступить мне свой паёк.

— Не стоит. Здесь я могу брать столько еды, сколько мне потребуется. Давай я тебя провожу… Боюсь, ты сам не найдёшь дорогу на Скотобойню.

Как же не хочется туда возвращаться… снова таскать тяжести и голодать! Но, похоже, это единственный способ однажды переехать в Лудус насовсем. Том Ли решил про себя, что воспоминания об орехах от доброго китайца помогут ему справиться со всеми испытаниями. Теперь Том и его должник. И обязательно вернёт долг, когда сможет! Только…

— Как твоё имя? Понимаешь, я… — он запнулся, пытаясь подобрать удачные слова.

— Лу Ксинг, — улыбнулся новый знакомец, пропуская Роджерса в лифт, — но здесь все кличут меня Кулином. Шестой номер общего рейтинга Арены, — он нажал на какую-то кнопку, створки захлопнулись и лифт тронулся вверх.

— Кулин. Шестой номер, — шёпотом повторил Том Ли, оставшись один в стальном коробе кабины. — Шестой номер. Кулин. Лу Ксинг. Я запомню.

Глава 18

«Я пытался… безысходность подтолкнула меня к этому шагу, заставив рискнуть всем… но для них я никто. Моё слово или моё молчание, само моё существование для них — ничто. Я никто. Но вы! Вы, сэр Стоун! Вы носите фамилию Четвёртого дома, к вашим словам они должны прислушаться! Кто, если не вы?! Если не вы… у нас просто не будет иного шанса остановить это»

Слова Лонгли стучали в висках тупой болью. Всё не так, как казалось изначально. Увы, совсем не так… Серый человечек из отдела органической химии вчера молил его о помощи, о защите, в надежде на власть и могущество дома Стоун. Просил донести до Верховных свои опасения касаемо возможности скорого и успешного Исхода: пусть золото говорит с золотом, раз гласу серебра элитарии не внемлют. И, вероятно, в этом было рациональное зерно… Но, вступая в двойной заговор, Герхард должен будет принести гораздо большую жертву, чем рассчитывал. Не только малышка Лана окажется разменной монетой в игре — угроза нависнет над ним самим, над его семьёй и подчинёнными, и остаться к финалу чистеньким Стоуну вряд ли удастся.

Квентин Лонгли, если верить его словам, был одним из тех, кто стоял у самых истоков проекта «Зеро 0.1». Тогда, в две тысячи пятьдесят первом, тридцать три года назад… и с тех пор он проделал большую работу, чтобы приблизить мечту профессора Линдберга к реальности. Исход близок. Действительно близок. После множества проб и ошибок наращена наконец достаточная материально-технологическая база для финального рывка. Всё спрогнозировано, всё предусмотрено — но целостную картину происходящего осмыслить способны только избранные, имеющие доступ в узкий круг посвящения. Только самые доверенные лица… к которым, впрочем, Лонгли причисляет себя с некоторым сомнением. Прочие же «узкие специалисты» не видят дальше своих непосредственных обязанностей, собственной предметной области, отчего у них и может возникнуть ложная уверенность в неизбежном провале Исхода.

Понимая, что их принудили заниматься совсем не благим делом, сотрудники всегда могут заткнуть этим рот своей совести: ничего не выйдет, независимо от их лояльности или протеста проект будет провален… А оказанное руководством давление заставит их молча продолжать работу. В чём уж точно Лонгли прав, так это в том, что «человек-никто» абсолютно беспомощен перед власть имущими. Патрон для подчинённого — господин. Распоряжаясь маленькими «никто» по своему усмотрению, мимоходом руша судьбы и целые цивилизации, господин остаётся в своём праве.

В годы, предшествующие Последней войне, беспомощный плебс точно также шёл за своими элитариями прямо в погибель. Эпохи сменяют одна другую, но ничего в этом мире не меняется.

Но какая ирония… Лонгли — тот, кто долгие годы точил нож, занесённый над последним оплотом разумной человечности, теперь отчаянно пытается остановить руку палача. А так как сам он бессилен хоть в чём-то повлиять на ситуацию, ничтожный «никто» молит о помощи человека, имеющего пусть очень косвенное, но всё же отношение к правящей элите. Зельда Стоун — министр экологии и глава Четвёртого дома приходится Герхарду родной матерью. Как её наследник, однажды он должен будет занять место родительницы в Совете Девяти, после её смерти или когда та покинет пост добровольно. Но пусть матушка живёт и здравствует как можно дольше! Герхард не имел к административной работе никакой склонности. Он управляет отделом, в котором чуть меньше сорока человек, но это — коллектив, сплочённый единой идеей. В правительстве же, как он знал, каждый за себя. И нужно быть в должной мере авантюристом, в должной мере бессердечным циником, чтобы там просто выжить.

Зельда Стоун была таковой. Герхард — нет. В природе всё просто и логично: потомки наследуют свойства предков… но люди в этом разительно отличаются от любых иных форм жизни. И представителям двух разных поколений порой до невыполнимого трудно найти что-то общее для полноценного вербального контакта. Герхард, несомненно, уважал мать. Любил ли? Звучит нелепо, но он почти её не знал. В этом городе все так заняты своими делами, что на общение с отпрысками совсем не остаётся времени. Потомка дома Стоун воспитали учителя и менторы, а с родителями он встречался только на светских приёмах. Побеседовать с леди Зельдой об Исходе?.. Да, придётся. Но что именно он будет говорить, Герхард пока не знал.

Ещё важный момент. Со слов Лонгли, как минимум трое в Совете Девяти уже знают о проблеме и бездействуют. Канцлер — молодой, нерешительный, даже робкий: от него каких-то конкретных телодвижений Герхард и не ожидал. Восьмой — этот активизируется, только если развязать ему руки приказом. И… Боэно. Вот что самое парадоксальное: ведь в прямые обязанности Министерства морали как раз и входит пресечение заговоров! Если даже Боэно затаился, это что-то да значит. Он определённо не из тех людей, кто по простодушию пропускают тревожные звоночки.

Или…

Возможно ли, что бездействие Верховных — лишь видимость?.. Как всё сложно! Нет, Герхард не был создан для интриг. Он плавает в этих заговорах, не видя дна — а это крайне неприятное ощущение.

Боэно в городе мало кто любит. И тех, кто по праву носит сию благородную фамилию, и тех, кто зовётся другими именами, но также владеет знаками отличия служащих Министерства морали. Ревизоры сущего!.. Их много, но все они подчинены единой воле. Все они в равной степени Боэно. И хотя этнические предрассудки теперь порицаемы и преступны, и подбирать сотрудников по национальному признаку запрещено — случайно ли, что все приспешники Второго дома являются испанцами? Это не афишируется, но любой хоть сколько-то внимательный наблюдатель заметит: привилегию вступить в многочисленный клан Боэно даёт только право крови.

Этнические предрассудки!.. Просто смешно, что именно Боэно так красноречиво осуждают их в каждой своей проповеди, снова и снова промывая и без того кристально пустые мозги плебса. В этом городе, где половина населения уже и не скажет точно, к какому народу принадлежали их предки, понятие национальности почти стёрто, вслух о подобном за пределами семьи не говорят. Этническое самоопределение стало слишком размытой материей, оно не даёт никаких прав и свобод сверх положенных. По крайней мере, официально. Сам Герхард, будучи немцем по матери и англичанином по отцу, никогда не выбирал себе в подчинённые соискателей непременно «правильной», «своей» национальности. Впрочем… случайно ли, что именно немец Ганс Вирт удостоился права стать его правой рукой? Не этнические ли предрассудки стали причиной оказанного ему доверия?

«Нет, не думаю. Вирт — надёжный человек, и он всецело мне предан. Вот что важно»

К тому же, Вирты — младшая ветвь Девятого Верховного дома. А это будет поважнее их национальной принадлежности. Будучи аристократом, пусть и не с самой безупречной родословной, Ганс получил подобающее воспитание. Он вырос в той же среде, что и Герхард. Он вхож в высший свет, что позволяет Стоуну проводить с ним время и вне работы. Не слишком часто… не стоит баловать подчинённого. Но, даже несмотря на значительную разницу в возрасте, Герхард считал Вирта кем-то вроде друга. Чего, конечно же, не удостоился бы ни один сотрудник низкого происхождения.

Однако же забавно, что Вирт увлёкся простолюдинкой Альбой. Юность так неразборчива… молодые нынче совсем не принимают во внимание статусы и фамилии.

Э-э-э, стоп.

Фамилия. Альба — это же испанская фамилия?.. Зуд тревоги, беспокоивший Герхарда со вчерашнего дня, активизировался с утроенной силой. Альба появилась в отделе на удивление вовремя: незадолго до того, как Линдберг посвятил биолога в свой заговор. Её отец — ментор. Менторы осуществляют так называемую ревизию нравственности среди молодёжи, и подчинены непосредственно Министерству Морали. И с первого же дня пребывания в отделе, Альба проявляет довольно-таки подозрительное любопытство ко всему, что здесь происходит. Задаёт вопросы. Суёт нос в помещения, где ей быть не положено. Задерживается на рабочем месте по вечерам. И явно не по средствам питается.

Может ли статься, что кто-то доплачивает ей за наблюдение? Может ли… мисс Энжи тоже Боэно? Внештатный осведомитель Министерства морали? Ах, ну она же с самого начала вызывала подспудные подозрения! Хм-м… если так, то Лонгли зря опасается, что его донос не достиг нужных ушей.

И, в таком случае, Герхард Стоун уже давно находится под подозрением как возможный заговорщик.

Глава 19

Длинные и блестящие багряно-красные волосы сверкают в свете флуоресцентных ламп будто живое пламя. Такие имеются только у двух человек во всём городе. Кого из двоих встретил Амари в коридоре Гражданского госпиталя?..

— Рейчел? — наугад позвал он.

Леди Салливан обернулась на окрик и одарила канцлера ослепительной улыбкой. Яркая женщина. Эта чудачка и развратница — определённо самая яркая личность из всех, кого он знал. Амари покосился на её горло: точно, кадыка нет — значит, Рейчел.

— Амари! Всё нянчишь свою Псицу? Это так мило… и необычно. А я посещала эндокринолога. Ты ведь знаешь о моей маленькой проблеме? — она кокетливо подмигнула.

— Твоя единственная проблема в том, что ты недостаточно похожа на своего брата, — пошутил Первый.

— Недостаточно?! Да он моя копия!!! — девушка притворно надула губы. — Нас не различают даже родители!

— Но я-то различаю, — Амари ухмыльнулся. В обществе этой великосветской сумасбродки он всегда чувствовал себя лёгким, непривычно беззаботным… Как же здорово, что Рей встретилась ему сегодня: после всего того негатива, что вывалила на него Мика, канцлеру просто жизненно необходимо было расслабиться в приятном обществе.

— Просто ты излишне внимательный, — длинный ноготок Рейчел игриво чиркнул Амари по подбородку. Она привычным жестом поправила ему галстук, будто бы невзначай касаясь локтями груди канцлера и благоухая на него терпким парфюмом. Не женским и не мужским, сладким с ноткой горечи. — Тяжёлая выдалась ночка?

— И не говори… Если сейчас не выпью кофе, просто умру на месте, — Амари деликатно отстранился. Не то чтобы внимание подруги было ему неприятно — просто сейчас не самое подходящее время для флирта. Он действительно сильно устал.

— Присядь, я сгоняю за стюардом, — Рей махнула рукой в сторону зоны ожидания.

Стоило Амари опуститься в глубокое мягкое кресло, как он тут же чуть не отключился: кажется, вся усталость бессонной ночи навалилась ему на виски неподъёмным грузом. И лишь легонький щелчок по носу заставил его открыть глаза. Ухмыляющаяся Рейчел. С двумя чашками кофе.

Она просто прелесть!

— Может, чего-то ещё? Перекусить? Хотя, признаться, кормят в этом клоповнике отвратительно, — девушка присела напротив, элегантно закинув ногу на ногу. Внутри массивных мужских ботинок, как знал Амари, скрываются миниатюрные ступни с крохотными розовыми пальчиками. Рей не любит модельной обуви. Пожалуй, если встретишь кого-то из близнецов в сверкающих лаком туфлях, это скорее будет Ред, чем его сестричка. Впрочем, нельзя сказать, чтоб Рейчел не была женственной: сколь ни наряжайся парнем и не бинтуй грудь, женственность — она где-то глубже. Она в глазах, в словах, в жестах… Можно обмануть своё тело, пичкая его гормонами, но душа, самая её суть, останется неизменной.

— Я не голоден, — тепло чашки приятно согревало руки. — Всё, что мне нужно сейчас — немного кофеина и приятный собеседник. Рей, будь другом, составь мне компанию! Поехали ко мне! Поиграем в нарды как в детстве. Может, выпьем чего-нибудь покрепче или просто поболтаем… — потом, поразмыслив, добавил, — Рей, мне правда сейчас трудно быть одному.

Амари очень боялся услышать «нет». До дрожи боялся — и не то чтобы у Рейчел были очевидные причины для отказа… но слишком уж часто ему в последнее время отказывают без каких-либо очевидных причин. Однако Рей Салливан улыбнулась и с решимостью кивнула:

— А я как раз сама хотела предложить посудачить где-нибудь в более уютном месте. О твоей избраннице, — улыбка Рейчел померкла, а лицо сделалось непривычно серьёзным. — Мне не кажется, что это хороший выбор.

«И я полностью с тобой солидарен, подруга…» — Амари вздохнул и дал Крису знак распорядиться подготовить машину к отъезду.

— Прямо здесь ни слова не скажу, — Рей Салливан гордо вздёрнула подбородок. — Слишком много ушей. А мне проблем с Боэно не надо.

— Как тебе угодно, — согласился Амари. Вряд ли Рейчел скажет ему о леди Чезаре что-то новое, а великосветские сплетни Первого мало интересовали… но пусть лучше плюётся ядом в ненавистную соперницу, чем просто ушла бы, оставив канцлера один на один со своими тревогами.

Да, что Рей Салливан давно и страстно желает оказаться в поместье Симон в качестве леди Первой, факт общеизвестный. А не женой канцлера, так хоть любовницей. И, сказать по правде, Амари в какой-то мере питал к Рейчел ответную симпатию: эксцентричность подруги, её пылкий нрав и яркая внешность привлекали его, как манит усталого путника ясное пламя костра в ночи. Но Салливаны — всего лишь побочная ветвь Шестого дома. Они не влиятельны, не богаты, и известны в высшем свете разве что своими чудаковатыми выходками. Репутация Рейчел далека от безупречной. Она рядовой дизайнер-декоратор в архитектурном бюро, без особых амбиций и перспектив. Тратит непомерно много времени на развлечения, творчество и мимолётные романы с мужчинами явно ниже себя по статусу. С богемным отребьем, если начистоту. Любовная связь, и уж тем более брак с такой женщиной для Амари означает потерю авторитета дома Симон среди других Верховных. И неминуемое возвышение Второго дома.

«Ну, Боэно, ну, прохвост! Он окажется в выигрыше независимо от того, состоялась бы моя свадьба с леди Чезарой или нет!..»

Рей Салливан — друг. Близкий друг, и этого достаточно. Но, чтобы сохранить дистанцию, Амари с каждым годом приходится прикладывать всё больше усилий. Нет, она никогда не навязывалась. Не предлагала себя — будучи истинной леди, Рейчел не пошла бы на такое бесчестие. Однако страсть так явственно читалась в её медовых глазах, когда она смотрела на отпрыска дома Симон, так ласкова и учтива становилась эта бестия в его присутствии, что ошибки быть не могло: Рей Салливан влюблена, как мартовская кошка. Не воспримет ли она визит в поместье Первого как приглашение к близости?.. Влюблённые женщины так часто принимают обычную галантность за флирт…

***

— Твои розы ужасны! — возмущалась Рейчел, возясь в цветнике. — Как ты умудрился так их запустить?

Ножницы, будто живые, порхали в её руках над клумбой, отсекая всё, что Рей Салливан сочла лишним: прошлогодние листья, сухие побеги, отцветшие бутоны…

— Совершенно нет времени на садоводство, — Амари пожал плечами. По правде сказать, он не бывал в собственном розарии уже месяц или два, и попросту забыл о цветах.

— Но их так любила твоя мать! Береги эти розы… хотя бы в память о ней, — «клац-клац-клац», — недовольно щёлкали садовые ножницы, будто ворча на нерадивого хозяина.

Впрочем, кто-то из слуг их всё же поливал: земля под неопрятно разросшимися кустами была влажной. Мелкие кроваво-красные бутоны беспокойно покачивались каждый раз, когда рука Рейчел отсекала очередной засохший лист.

— Я часто вспоминаю леди Эльвиру… — вздохнула Рей. — Она была так добра к нам с братом. И так несчастна!

— Моя мать тяжело болела — как тут быть счастливой?..

Эльвира Симон умирала долго и тяжело. Рак постепенно съедал её, разрушал её тело, лишал сил. Последние дни жизни мать и вовсе провела, накачанная обезболивающими препаратами до состояния полной беспомощности… В памяти Амари не сохранилось ни единого случая, когда мать играла бы с ним или хотя бы улыбалась ему. А близнецы? Когда это они успели познакомиться с леди Эльвирой и оценить её доброту?!

— Благодаря твоей маме Ред до сих пор жив, — девушка с вызовом посмотрела на Первого. — Ты не знал? Амари, ты такой глупый! Разве есть в Цитадели другая семья, кроме Салливанов, имеющая больше одного потомка?!

— Нет и быть не может, — Первый покачал головой. — Политика контроля наследования титулов строго запрещает это.

— А мы с Редом родились вместе, и ни у кого не спрашивали разрешения. Близнецы появляются на свет очень редко, и наш случай на тот момент не имел прецедентов, — её голос наполнился горькой иронией. — Два наследника?! Немыслимо!!! Да как же они поделят титул главы дома, недвижимость и прочее имущество после смерти родителей? А вдруг их конфликт выплеснется за пределы семьи, и в городе начнутся волнения? А вдруг иные благородные дома также захотят иметь по два ребёнка?! Здесь, под Куполом, очень опасно быть хоть в чём-то не такими как все. Особенно опасно это было во времена правления Шарля Симона. Прости уж, что я так говорю о твоём деде, но он был жестоким человеком, привыкшим бороться со смутой самыми циничными способами… Да ещё его вечный подпевала Боэно науськивал избавить нашу семью от второго ребёнка. Ред был вторым. И его убили бы, если б не вмешалась леди Эльвира. Почему-то Стальной канцлер прислушался к мольбам невестки, и моего брата пощадили. С условием, что я, как старшая сестра, остаюсь единственной наследницей дома Салливан, а Ред никаких юридических прав на титул не имеет. С тех пор он носит серебряный браслет гражданина, единственный во всей Цитадели.

«Клац! Клац! Клац!» — гневно звякали ножницы, выдавая возбуждение девушки.

— Теперь ты понимаешь, почему я ненавижу Алваро Боэно и всё его семейство? Ред мог быть убит по воле Второго, задушен в колыбели! Мы так близки, что, если его не стало бы… меня бы не стало тоже! Я очень его люблю. У нас одинаковые мысли, чувства, мы полностью одинаковые! Так почему кто-то посторонний должен решать, кому из нас жить, а кому нет?! Кому носить титул, а кто этого недостоин?!

Она распалялась всё больше, и Амари счёл разумным забрать ножницы из её нервно дёргающихся рук. Вдруг поранится? Ему не хотелось видеть кровь подруги и её страдания. Чтобы отвлечь разбушевавшуюся девушку от неприятных воспоминаний, канцлер выбрал самый крупный бутон, осторожно отделил его от куста и, срезав шипы, вонзил багряный цветок в волосы Рей Салливан.

— Красный тебе к лицу, — сдержанно улыбнулся он, отмечая, что этот жест заставил девушку смущённо охнуть от неожиданности. — Поверь уж, не только тебе есть что поставить в вину Алваро Боэно. Но Ред жив, и ему теперь ничего не угрожает. И… пожалуй, я даже немного завидую тому, что у него такая замечательная сестра.

— Амари… — она несмело дотронулась до розы. — Как это мило с твоей стороны… — когда Рей Салливан смущена, она становится особенно красивой. — А помнишь?..

Канцлер кивнул. Конечно же, он помнил тот первый и единственный поцелуй, который когда-то подарил Рей. Ему было восемь, ей — девять. Долговязая девчонка с глазами цвета верескового мёда. Тогда её волосы были ещё не красными, а такого уютного медно-каштанового оттенка… Красным было её платье и лента в волосах — она всегда считала этот цвет особенным. Хохотушка Рейчел, болтушка Рейчел, она так любила играть в этом розарии, она говорила с цветами и пела для них своим звонким высоким голоском. Амари нравилось наблюдать за подругой, порхающей между клумбами, будто беспечная стрекоза. Рейчел красавица, Рейчел фантазёрка, упрямая бунтарка, готовая с кулаками отстаивать своё право делать и говорить, что ей хочется. В её обществе и юный Симон чувствовал себя раскованнее, смелее… и когда ему однажды взбрело в голову поцеловать прелестную подружку, он не стал сдерживать этот порыв. Девочка была немного выше его, и Амари пришлось подняться на цыпочки. Её губы пахли карамелью… и на вкус, кажется, были как карамель. Мягкие и тёплые, так доверчиво раскрывшиеся навстречу.

Теперь её голос стал грубым и резким от гормонов. Рейчел по-прежнему любит красный цвет, но давно не носит платьев и не говорит с цветами. Однако отчего-то Амари был уверен, что, если ему теперь снова захотелось бы её поцеловать, он снова ощутил бы вкус карамели. Или нет?.. Какова на вкус взрослая Рей Салливан?.. Ответ не заставил долго ждать. Теперь, очарованная магией роз и сентиментальных воспоминаний, девушка сама потянулась к его губам, но, лишь чуть коснувшись, отпрянула, обожжённая холодным взглядом канцлера.

— Рей… я почти женат, — напомнил он.

Нет, не карамель. Каркаде. Или, может быть, малиновый чай. Так или иначе, но даже в этом подруга детства безвозвратно изменилась.

— На ней?! На Боэно?! — Рейчел легонько стукнула Амари кулачком в грудь. — Чезара сожрёт тебя и не поморщится! Она бессовестная хищница, как и все в их семейке! А ты… ты нет, — она опустила глаза, подыскивая правильное слово, — ты мягкий и ранимый. Впустив в Первый дом такую женщину, ты сам всегда будешь на вторых ролях.

— В Цитадели не так уж много девушек, подходящих мне по статусу и возрасту, — дипломатично заметил Амари, решив не посвящать Рейчел в подробности неудавшейся помолвки.

— А я?.. — отчаянно краснея, точно в тон своих ярких волос, чуть слышно прошептала Рей. — Или я недостаточно для тебя благородна? Недостаточно хороша?

Что тут ответишь?..

— Или, может, тебе больше нравится Ред?! — не унималась она.

— Что?! Нет!

— Или ты считаешь меня уродиной из-за этих бинтов?! — девушка дёрнула ворот блузки, обнажая правую ключицу. Всё, что ниже неё, было скрыто умело наложенной повязкой. — Так я могу их и снять! — она потянула повязку вниз, и из-под бинтов выпрыгнули две небольшие, но прелестные грудки, изумительно правильной формы, увенчанные парой крошечных розовых сосков.

— Рейчел, у тебя есть грудь?! — шокированный эксцентричным поступком подруги, Амари ляпнул совсем не то, что собирался сказать.

— Ну, разумеется, есть! — фыркнула она. — Я ведь женщина! — Рей смущённо прикрылась ладошками. — И прекрати уже пялиться, это неприлично!

— Кто бы говорил о приличиях… — с трудом отведя глаза, он тут же поймал смачную оплеуху. — Эй, ну хватит меня бить! — отмахиваясь сквозь смех от шустрых кулачков Рейчел, Амари подумал, что не так уж сильно изменилась она со времён их детства. Ну кто ещё кроме этой сумасбродки осмелился бы, даже в шутку, поднять руку на канцлера?.. Первый сам не понял, как так получилось, что пойманная в замахе девичья рука неожиданно крепко сомкнулась на его ладони и с силой дёрнула на себя, лишая равновесия и возможности сопротивляться. Падение было мягким: парочка свалилась прямо на зелёный газон, продолжая бороться и хохотать, но постепенно их борьба всё больше походила на объятия.

Глава 20

Тело Тома Ли полегчало фунтов на сорок… а, может, и на все пятьдесят. Юноша становился на весы каждое утро под прицельным взглядом тренера, но почему-то каждый раз тут же забывал заветные цифры. Однако то, что вес уменьшился существенно, Роджерс ощущал по своей динамике: как и полагал старик, сушка позволила ему стать гибче и ловчее. Теперь, когда в строгой диете отпала необходимость, а с бейджа исчезла ужасная пометка «Не кормить!», Тому разрешили принимать пищу дважды в день. Белковый сублимат после первой тренировки и… белковый сублимат после второй. Ко второй порции также прилагался ломоть отрубного хлеба — такой вкусный, что юноша жевал свою краюху до самого отбоя, отщипывая от неё по крошке и тем самым растягивая удовольствие.

Унылые тренировки с бетонным блоком также позади. Как и обещал старик (впрочем, почему «старик»? Ведь у него же есть имя — Карло Фальконе! Сложное, не с первого раза запомнишь, ну да и Том на Скотобойне гостит не первый день), ровно через две недели мытарств Роджерс получил заветный молот… почему-то обвязанный мягкой резиной. «Это гуманизатор» — Фальконе со значением постучал пальцем по спелёнутому клюву. А позже пояснил, что новичкам боевое оружие выдавать не положено — только гуманизированное. То есть такое, которым нельзя нанести летальные увечья противнику во время спарринга. Том Ли робко возразил, что, к примеру, сабля с обвязанным лезвием — это да, это уже никакое не оружие. То ли дело молот! Им при желании можно не только изувечить, но и убить противника одной удачной атакой, и резина удар существенно не смягчит. «Значит, учись контролировать себя», — отрезал наставник. Как Тому уже было известно, затраты на лечение покалеченных рабов записывают победителю в счёт долга. За убитых могут наказать и похуже. А наживать себе ещё больше проблем, чем он уже получил, бывшему курсанту Роджерсу совсем не хотелось.

Базовые приёмы фехтования молотом Том Ли освоил легко, но половину из них применять в спаррингах побаивался. Атаковал в основном в ноги: они ведь далеко от головы — значит, случайно расколоть кому-то черепушку шанс невелик. А удачно клюнув под колено тяжёлым навершием, можешь радоваться очередной победе: одноногий противник — уже не боец. Нет, нога-то останется при нём… но ушибленные сухожилия — это, во-первых, очень больно, во-вторых, подвижность к суставу возвращается не сразу. Положить подранка на лопатки становится совсем простым делом.

Умелых, по-настоящему интересных противников Тому Ли пока не попадалось. Парни из Гетто, как и говорил Блэквуд, были лихими, нахальными, но очень посредственными бойцами. Выходя на спарринг, они бездумно бросались в атаку… и на этом поединок обычно заканчивался. Роджерс никак не мог понять, почему рабы — даже те, кто не первый месяц обретаются на Скотобойне — так и не сумели научиться здесь ничему полезному. Нападение в лоб — всегда проигрышная стратегия, если противник видит тебя и готов отразить удар. Медли, ищи бреши в его защите, улавливай каждое его движение, слушай его дыхание… Думай и оставайся спокоен. Контролируй. Так учили Тома, когда он был курсантом.

Иногда на тренировках присутствовал и сам Карло Фальконе: Том Ли сражался в эти дни особенно прилежно — так он надеялся быстрей получить путёвку в Лудус. Но старик пока помалкивал о переводе. Просто сидел в стороне и безмолвно наблюдал, поглаживая лежащую на его коленях шок-дубинку. Такие же дубинки были и у дежурных охранников: если кто-то из бойцов разбушуется до потери самоконтроля, солдаты всегда готовы охладить его пыл порцией электричества. Как ни удивительно, но случалось подобное часто. Том Ли недоумевал: неужели эти геттовские ребята настолько тупы, что наказания ничему их не учат?.. Нехотя выполняют команды, огрызаются… будто это хоть немного способно облегчить их участь! Один даже умудрился замахнуться гуманизированным кинжалом на охранника — вот же балбес! Человек, прошедший обучение в школе при Службе безопасности, и голыми руками способен обезвредить десяток таких как он. А если ещё и с шок-дубинкой… Палёная плоть пахнет очень неприятно. И орут рабы, получившие максимальный разряд, просто душераздирающе, но недолго. Ровно до момента, когда пятьсот вольт достигнут сердечной мышцы и остановят пульс.

***

— Роджерс.

Кажется, сегодня Фальконе подал голос впервые. Хороший знак!

— Да, сэр? — Том подбежал к нему, предчувствуя отличные новости.

— Тебе тут не скучно? Некогда скучать? — старик усмехнулся.

— Что вы, тут очень интересно! — и, демонстративно не замечая неодобрительного улюлюканья за своей спиной, добавил. — Я счастлив получить новые навыки боя. А когда учишься тому, для чего предназначен, нужно отдаваться делу всей душой. Как тут соскучишься?..

Теперь не только рабы, но и даже охранники принялись ворчать что-то насмешливое. Но они не в счёт — Роджерс был уверен, что наставник поймёт его правильно.

— Вот как? — тот улыбался вроде бы вполне дружелюбно. — Значит, ты решил остаться с нами насовсем?

— Нет! То есть… — Том смутился. Кажется, он опять ляпнул что-то не то.

— Я сейчас выберу тебе трёх противников. Если выстоишь против них, будем говорить о твоём переводе в Лудус.

«Ура!»

— Ты и ты, выходите на ковёр, — Фальконе наугад ткнул в сторону двух мужчин.

— А третий? — удивился Том Ли.

— А третьим буду я, — верховный инструктор Скотобойни отложил в сторону свою дубинку, встал и забрал у одного из рабов гуманизированный меч. Немного подумав, сорвал с него резиновую обмотку. Элегантно отсалютовал и тоже встал на ковёр.

Вот так поворот… Том Ли вдруг поймал себя на мысли, что до этого дня всегда видел наставника только сидящим, а теперь оказалось, что он довольно-таки высок и, не смотря на почтенный возраст, умудрился сохранить стать профессионального бойца. Безупречно ровная спина, безмятежно расслабленные плечи — он уж точно не из тех, кого слепая ярость способна лишить разума. И… меч. Полуторный фламберг с узким волнообразным клинком и длинной гардой. Настоящий боевой меч, острый, негуманизированный. В умелых руках — опасное оружие. Хах, вот это интересно! За возможность посмотреть на мастерство опытного фехтовальщика в деле, и пара-тройка ран — невелика плата!

— Я готов, сэр, — Том Ли глубоко вдохнул, чтобы вернуть ритм пульса в норму, и вышел перед своими противниками.

Слева раб с тяжёлыми нунтяку, справа — с волчаткой. Оба оружия — ударно-дробящего типа, как и молот Тома Ли. Гуманизируются резиновой обмоткой довольно-таки условно, и по убойности вполне сопоставимы. Молот имеет перед ними всего одно преимущество: длинное древко, позволяющее не подпускать противника вплотную. Лезвие фламберга, впрочем, тоже длинное, но старик вряд ли первым кинется в бой. Опасаясь оказаться на линии атаки своих союзников, он, скорее всего, будет оставаться на шаг-два позади них или попробует обойти Роджерса со спины. Держать круговую оборону в этом случае станет сложновато — лучше уж постараться такого манёвра не допустить. Всё это пронеслось в голове Тома Ли за долю секунды между свистком тренера и одновременным, на удивление слаженным ударом всех трёх противников. О грамотной контратаке в первые секунды боя не могло быть и речи: молотобойцу оставалось лишь сдерживать напор атакующих, уворачиваясь и блокируя удары со всех сторон разом. И всё-таки один из противников оказался за его спиной — но не старый мечник, а раб с волчаткой. Неловко раскрывшись, он тут же получил тычок в солнечное сплетение тупым концом древка, замешкался, силясь справиться с болью, и следующий удар в горло отправил его на ковёр.

Стоило бы проверить, не разбил ли Том ему кадык, но нет времени. Цепь нунтяку захлестнулась вокруг клевца, однако вырвать молот из рук бывшего курсанта рабу не удалось. Нет уж, Роджерс охотнее с собственной головой расстанется, чем с молотом! Рывок — и нунтяку отлетели куда-то за пределы ковра. Обезоруженный противник отступил… и вот Том один на один со своим учителем. Старик Фальконе добродушно усмехается, целя прямо в грудь ученика смертоносной сталью. Быстрый и неожиданно сильный выпад Роджерсу с трудом удалось отвести в сторону ценой потери равновесия. Он припал на одно колено, тут же ловко вскочил, уходя от следующего удара. Попытался подрубить наставнику ноги, как делал это сотни раз на тренировках, но тот изящно отступил, пропуская навершие молота мимо себя.

— Рановато меня списывать со счетов, верно? — недоуменное выражение, возникшее на лице юного раба, явно веселило Фальконе.

— Вы великолепны… — прошептал тот, переходя в режим применения Воли.

Быстрые рубящие удары слева, справа, сверху, снизу — отчего-то Том был уверен, что ни один из них не достигнет цели, что навершие молота не увязнет в плоти учителя. Карло Фальконе хорош в обороне, необычайно хорош! Однако под напором молотобойца ему приходится отступать. Шаг, ещё шаг. До края ковра осталось всего-то пять шагов или шесть… ну, может быть, восемь. Вытеснив его, Том Ли получит вожделенный перевод в Лудус и новый статус. Гладиатор! Как звучит-то!.. Гладиатор…

Внезапная боль обожгла рёбра. Как так получилось?! Изогнутое лезвие серебристой змеёй ужалив исподтишка, оставило после себя рваную рану в ладонь длиной. Хитрый, практически незаметный выпад… По боку обильно заструилась кровь. Теперь счёт пошёл на секунды: если Тому не удастся одолеть учителя в сей же миг, вскоре он ослабеет от кровопотери и проиграет поединок. Пара отчаянных тычков куда-то в пустоту, размах… всё. Боевой раб Роджерс рухнул на ковёр во весь свой рост, и уже даже не пытался подняться.

— Мне нужна перевязка, — натужно выдохнул он, зажимая рану ладонью. — Простите меня. Я был недостаточно прилежен и пока недостоин стать гладиатором.

— Увы, — согласился старик. И кому-то в сторону: «Вызовите медика».

Холодно и хочется пить.

— Не отвечают, сэр.

Больно. Но боль — не проблема. Боль закаляет. А вот накатывающаяся слабость раздражает по-настоящему. Отвратительное ощущение…

— Как так? Хм… ну, тогда сам метнись в медблок.

Повернув голову на звук, Том Ли увидел, как один из охранников отпер дверь, но не успел шагнуть за порог, как ввалился обратно с пробитой головой. Помещение внезапно наполнилось людьми. Кто они такие?.. Кажется, ребята из соседнего зала. Одни вооружены историческим холодняком с сорванными гуманизаторами, у других шок-дубинки… как шок-дубинки?! Они же не работают в чужих руках! Да как они вообще попали в чужие руки?..

Охранники среагировали раньше, чем ослабевший от раны Том Ли успел додумать эту мысль. Треск электричества потонул в воплях горящих заживо людей, но численный перевес был явно не на стороне солдат, и задавить бунт в зародыше им не удалось. Завязалась потасовка. Да что там потасовка — настоящая бойня! Озверевшие от ярости люди, не жалея себя, бросались под смертоносное шоковое оружие, чтобы получить хоть малейший шанс дотянуться сталью до ненавистных надсмотрщиков. Трупы павших топтали ногами, перепрыгивали через них, бесстрашно напирая на охранников Скотобойни, и где-то в этой вакханалии — Том Ли мог бы поклясться, что это ему не показалось! — ясным бликом сверкнул клинок Карло Фальконе.

Том Ли Роджерс сам не понял, как оказался на ногах. Он не видел людей перед собой — он видел цели. Мишени, которые следует поразить быстро и точно. Атакуй и убивай с одного удара — получишь высший бал в этом зачёте! Руки, привыкшие к тяжести люцернского молота, теперь почти не чувствовали его веса, упругое древко срослось с ладонями, а клевец, обагрённый кровью, летал над побоищем, гвоздя чьи-то головы, шеи, тела, превращая плоть в багряное месиво. Холодная ярость солдата против беснующейся орды, в которой где-то там, за лицами, спинами — учитель. Жив ли ещё?.. Старик Фальконе не из тех, кто легко даст себя убить. Хочется верить. Вера даёт силы поднимать и опускать молот, снова и снова, позабыв о собственных ранах. Он будет сражаться, пока сам не упадёт мёртвым, пока последняя капля крови не вытечет из жил — так учили курсанта Роджерса, а у него ни разу в жизни не было причин усомниться в мудрости руководства и святости приказа. Его воспитали для этой битвы — ведь, лишившись браслета гражданина, Том Ли Роджерс не перестал быть солдатом.

Подмога пришла, когда её уже не ждали. В поредевшую толпу бунтарей мощным клином врубился новый отряд охраны, играючи сминая сопротивление. Мундир капитана Джагер, густо забрызганный кровью — это последнее, что видел Том Ли перед тем, как свет померк в его глазах.

Глава 21