Игра в бисер
Мы — лишь рисунки на чужой картинке.
Идёт тысячелетняя война,
А мы играем в бисер — по старинке,
Как в глупые былые времена.
В каком мы были созданы капризе,
Какому богу вгрезились во сны?
Нас веселит игра в бессмертный бисер
На пепле после ядерной войны.
Наш бог убог, жилище наше — нище,
Лишь счётчик Гейгера свистит скворцом,
И смотрит с атомного пепелища
Свинья, но с человеческим лицом.
Мы смотрим, как легко в гнетущих высях
Кружатся свиньи с крыльями орлов, —
И рассыпаем безупречный бисер
Красивых теорем, мелодий, слов.
Да, нас в пробирках создала наука,
И зелена у нас слепая кровь…
Нам только бисер разгоняет скуку
И тешит зренье яркою искрой.
Когда сойдут пришельцы с синих высей,
Они найдут в огнеупорной мгле
Лишь наши трупы — и бессмертный бисер
На осквернённой играми земле.
Но зря над нами небосвод смеётся!
Нам с нашею игрою повезло:
Уходят свиньи.
Бисер — остаётся!
Над всем в насмешку
и всему назло.
Бесы
Мчатся тучи, вьются тучи,
Пляшут быстрые лучи.
Небо бьётся, как в падучей,
Звёзды — как огни в печи.
Мчатся бесы, вьются бесы,
Пляшут, мечутся, плюют…
Сани по Руси небесной
Тело Пушкина везут.
Мимо площади Сенатской,
Мимо высей Машука
Мчится конь наш залихватский
Сквозь эпохи и века.
Буря мглою небо кроет,
Все дороги замело…
— Что вы, барин? — Бог с тобою!
Просто сердцу тяжело.
Громко цокот раздаётся,
Будто всё кругом мертво…
Конь летит, бубенчик бьётся
По-над холкою его…
— Скоро ль дом? — Не знаем сами!
— Ждут ли нас? — Должно быть, ждут!
Вечно по России сани
Тело Пушкина везут.
Гулко цокают копыта
По теченью наших спин…
И молчат, во тьме забыты,
Мёртвый дом и Сахалин.
Вся земля дрожит от гула,
У коня горит зрачок…
Вон Астапово мелькнуло,
Знать, конец уж недалёк…
Ни огня, ни слёз, ни веры, —
Крики, брань, кабацкий мрак…
Только возле «Англетера»
Спотыкнётся вдруг рысак…
— Скоро ль, братец? — Недалечко!
Только выедем с земли…
Лишь мелькнёт Вторая Речка
Там, за вечностью, вдали…
Больше нет на белом свете
Ни чудес, ни естества:
Наша жизнь — огонь да ветер,
Да слова, слова, слова!
Скачка, скачка без запинки,
Без кнута, без шенкелей…
Пушкин… Лёгкая пушинка,
Что небес потяжелей!
— Ждут нас? — Барин, всё в порядке!
Ждут покойнички гостей,
Всё отдавши без остатку
Да раздевшись до костей.
Плачут, пьют, тревожат бога,
Огоньки в глазах горят…
Бесконечная дорога
В рай бежит сквозь самый ад!
И ни песенки, ни сказки…
Мчатся кони день за днём…
— Я устал от этой тряски…
Скоро ль, братец, отдохнём?
…Полузвери, полубоги,
Мчатся тени — их не счесть…
— Скоро ли конец дороге?
— Барин, не серчай! Бог весть!
Козырев — Кутилову
Кутилов —
глазища
тусклые.
Бродячая
правда
русская.
Смешная
гордыня
детская —
И красная
кровь
поэтская.
Солдатская
прямость
честная,
нахлебникам
неизвестная.
Сапсанья
повадка
хищная,
для воина
не излишняя…
Ни серости,
ни ребячества —
Прочтёшь
две строки —
и плачется…
Кровь снова
стихами
мается…
— Кутилов! —
и речь
срывается.
…Кутилов!
Рисунки
пёстрые.
И скифские
скулы
острые.
Не пасквилем,
не пародией —
Ходил
сквозняком
по Родине.
Сквозняк
всей Руси
космической —
Сибирский
поэт
трагический!
Ты в небе
зарыт
без надобы —
— Земли тебе было
мало бы!
Сияет
зарёю
гордою
Твой волчий
прищур
над городом.
Твой чёрт
над судьбой
богатырскою
Метелью
метёт
сибирскою:
«Сгоришь
в цвету,
не состаришься…»
А где ты
сейчас
мытаришься?
Не в адской ли чаше
с серою?
— Кутилов
воскресе!
— Верую!
Ты можешь
отчалить
в смерть, но я —
Твоя
правота
посмертная.
Хмельная,
босая,
вешняя —
Держава
твоя
нездешняя,
Козырная
и кутящая —
Русь-матушка
настоящая!
И отдано
Богу —
богово,
и отдано
волку —
логово.
Стихи
не горят,
поэтому —
Поэту
дано
поэтово.
Мона Лиза
Я трижды умер, но лишь раз воскрес.
Свой сон земной пройдя до половины,
Я вдруг проснулся в пустоте небес
У вкрадчиво светящейся картины.
Ты, ставшая в веках моей женой,
Здесь в красках, что обманчиво-невинны,
Одна, как перст, за синей тишиной
Сидишь, и над Тобой клубится зыбко
Рассеянный в пространстве голос мой,
И, отражаясь в зеркале улыбки,
Моя душа, из жизни в жизнь бредя,
Припоминает прежние ошибки.
А над Тобою — город из дождя:
Дворцы, холмы, колонны в синей дымке
Меня так манят, сердце бередя,
Стать тенью человека-невидимки,
Пройти сквозь воздух, синий и немой,
Не оставляя следа, без запинки,
И в нежном лимбе, полном тишиной,
До боли, до горячих слёз правдиво
Припомнить всё, что было не со мной.
Тончайший хмель воздушной перспективы
Пьянит, дурманит, будит в нас мечты…
А помнишь, мы когда-то были живы,
Тебе дарил я синие цветы,
И Ты смеялась весело и лживо…
Теперь я хладнокровный, как и Ты,
И полон мир Твоей негорделивой
Посмертной и бессмертной красоты.
Я — вечный отзвук Твоего мотива,
Который по векам скользит, как тень,
Шурша, как звук небесного прилива,
И небо скрытно, словно в Судный день,
И счастье отстрадавших молчаливо.
Кружится в небе шестикрылый свет,
Прозрачный, но вещественный на диво,
И вижу я, что нас на свете нет,
А старость, смерть и горе отменили.
А тонкий яд в сиреневом вине
Воздушной дымки возрастает в силе,
И так жесток чарующий наркоз,
Который будит чувства и в могиле,
Что сладок вкус моих фантомных слёз,
Что боль прошла до нервных окончаний,
Да! — до ресниц, до кончиков волос.
В Твоих глазах — сто лет моих скитаний,
В Твоей улыбке — вечный мой ночлег…
Я стал тончайшим из Твоих сияний!
В Твой золотой и в мой хрустальный век
Нам пишет Бог-Творец из ниоткуда,
Что в нас течёт водой небесных рек
Любовь, обыкновенная, как чудо.
Горькие сонеты
* * *
Моей работой стало — вспоминать
Слова, поступки, облики и лица…
И я, листая старую тетрадь,
Склонюсь над пожелтевшею страницей.
Я вспоминаю то, чего не знал.
Я с памятью живу одной судьбою.
Я в прошлое спускаюсь, как в подвал,
Мысль, как свечу, держа перед собою.
Где ты сейчас? Увы, ответа нет.
Но вспоминать — вот высшее искусство!
От бега неподвластных людям лет
Бумага пожелтеет — но не чувство.
Коль чувство наше настоящим было,
Оно не станет прошлым, друг мой милый!
* * *
Всё стало ясно. Да, я не любим.
Ты камень, а не хлеб, мне подарила.
Но этот камень сердцем был твоим —
Холодным, гордым, полным твёрдой силы.
Но верю я, что холод этот — ложь.
В тебе живёт неистовое пламя:
Ты по сердцам, как по камням, идёшь
И камни жжёшь горячими стопами!
Как много надо было мне огня,
Чтоб понял я, о боли не жалея:
Да, ты сильна. Да, ты сильней меня.
Склонись же перед слабостью моею!
Но все же — как несхожи мы с тобой:
Твоя любовь — скала, моя — прибой!
* * *
Твоя любовь — светла, моя — темна,
Ведь ей в твоей тени стоять приятно.
Меня чаруют тайна и луна,
Тебя — сиянье дня, где всё понятно.
Твоя любовь беспечна и легка,
Как бабочки крылатой трепетанье…
Моя — в раздумьях, и она горька, —
Моя награда, подвиг, наказанье.
Твою любовь постигнет разум мой,
Ты не поймёшь мои живые строки…
Но мы бредем тропинкою одной
И вместе учим горькие уроки.
Я верю: рождены с тобой мы были,
Чтоб день и ночь друг друга полюбили.
* * *
Да, ты любима. Но… ты не бессмертна.
Чем жизнь короче, тем длиннее миг.
Ты хочешь жизнь измерить мерой верной
И ищешь смысл в реченьях пыльных книг.
Бессмертие — нет тяжелей загадки!
Его мы ищем каждый день и час.
Как поиск горек, а находки — сладки!
А я бессмертье вижу без прикрас:
Оно — не счастье, но и не страданье.
Оно — в продленье нас за гранью дней
Словами, кистью и воспоминаньем,
А также — вечной красотой твоей.
Ты можешь в сердце у меня прочесть:
«Ты будешь, ты была, ты вечно — есть!»
По небу полуночи
По небу полуночи ангел летел
Из мира — в последний предел;
Он сахарный палец держал на губах,
Молча о любви и грехах.
Он певчую душу с земли забирал,
На Суд её нес, и сиял, и молчал,
Но пела о жизни своей, чуть дыша,
Певица, бродяжка, душа.
По небу полуночи отзвук летел,
Пьянил, будоражил, тревожил, звенел,
По небу полуночи песня плыла,
И сахарно таяла мгла.
Хмелён был напев, сочинённый людьми,
Был полон ошибок, прозрений, любви,
Но в ангельском сердце, не тронутом злом,
Остался незримый надлом.
И перенял ангел, как птица, напев,
Что только окреп, в небесах отзвенев, —
И райские гимны ему не смогли
Затмить многозвучья земли.
И сахарный ангел растаял от чувств,
От ангела в небе осталось чуть-чуть —
Лишь нимб фосфорический, градины звёзд
Да лужица сахарных слёз.
Луна пучеглазо смотрела во тьму,
Понятную сердцу, чужую уму,
И запах медовый сквозь время летел
От рая — в последний предел,
Где ангелы меряют жизни на вес,
Где падают мёртвые птицы с небес,
И к нам сквозь пространство исходит тепло —
Холодным светилам назло.
Другу стихотворцу
Арист, ты говоришь, что стих — твоё спасенье,
Превыше всех трудов, превыше всех наград,
Терновый твой венец, и крест, и воскресенье,
И суд, и сад, и ад.
Ты памятник себе воздвиг огнеупорный
Из слухов, хитрой лжи, хвалы и клеветы,
И если кто-то мог писать о ясном спорно,
То это — только ты.
Высокопарный вздор комедий и трагедий
Ты претворил в судьбу, и в ней тебе везло:
Так! — Ты умеешь всех презрительней на свете
Встречать добро и зло.
И твой любимый бес, сухой и моложавый,
Непринуждённость в хитрой выдумке любя,
Всё ходит за тобой, как арендатор славы,
И мучает тебя.
И долго будешь тем известен ты народу,
Что всех изысканней язык ты исказил.
У музы у твоей всё ярче год от году
Блеск стрекозиных крыл.
Господь тебя слепил из глины мокро-зыбкой,
Чтоб научился ты, презрительность любя,
По-чаадаевски, с язвительной улыбкой
Плыть поперёк себя.
…Не тот поэт, Арист, кто рифмы плесть умеет,
Кто в словоблудии сумел достигнуть дна,
А тот, кто, став бессмертным, не жалеет,
Что жизнь — всего одна.
* * *
Поэзия! Обман, соблазн и прелесть
Почувствовать — рвануться — пасть — взлететь!
Мне слышится бумаги белый шелест —
И мне нельзя ни жить, ни умереть.
Смертельней смерти и живей живого
Тончайший яд нерукотворных строк.
И, нежно распелёнывая Слово
Из белого бумажного покрова,
Я вижу в нём бессмертия залог…
И что мне мудрость всех Экклезиастов:
Рай — для рабов, а ад — для гордецов…
Мне дан словесный рай, живое Завтра,
Ценней богатств из тысячи ларцов!
И что мне обречённость человека
На пресмыкание в земной пыли!
Лишь на поэтов действует от века
Закон непритяжения земли!
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.