Предисловие
Телевизор я смотрю редко. Ибо в своём жилище телеприёмника давно уже не имею. Будучи в гостях могу глянуть, что включат хозяева дома. Но новости и аналитику до меня доносят мои давние знакомцы.
С большинством из них я познакомился в послеолимпийской Москве в пивном баре «Ладья», что успешно функционировал в подвале дома на углу Петровки и Столешникова переулка.
Сам я впервые его обнаружил, когда активно интересовался историей архитектуры Москвы и в одной прогулке вспомнился Маяковский: «Люблю Кузнецкий, простите грешного, ещё Петровку, затем Столешников…»
Кузнецкий — это отдельная тема. «А всё — Кузнецкий мост и вечные французы…» Он и теперь и в дни века двадцатого не растерял модного лоска. А Петровка и Столешников — объекты разноплановые. Всем сословиям москвичей и приезжих тут находился интерес. Вот и «Ладья» привечала всех, кто готов был постоять в очереди или как постоянный и почётный гость проникнуть с ходу. Приблатнённая молодёжь именовала её — «Яма», а люди посолиднее говорили «пойдём к себе» или что-то в этом духе. И если за тесным столиком познакомился с человеком, то свидевшись тут второй раз, встречаешься как со старинным приятелем. Со временем это перерастало в дружбу, ибо люди тут раскрывались собеседнику и если возникала симпатия, то она сближала, люди обменивались адресами-телефонами и общались уже в повседневной жизни. Хотелось вспомнить: «… в наш тесный круг не каждый попадал…» Но это — не круг. Скорее веер. Большинство моих тамошних приятелей друг с другом не знакомы. Я как гвоздик веера соединил этих разных людей, каждый из которых — личность самодостаточная, а я интересен им тем, что умею, не перебивая, слушать с искренним интересом.
Некоторые их рассказы я записываю. Поделюсь с Вами, уважаемый читатель, несколькими из них, записанными из встреч уже на грани второго-третьего десятилетия двадцать первого века.
Владимир Барабин
август 2021 года
Игра инфоповодов
Григорич, как только я недавно у него на пороге: «Какая нафик „Игра престолов“, все, мол, глядят, хотят продолжений, ругают сценаристов, что всех порешили. Вот у меня — игра инфоповодов, её и наблюдаю».
Он, чисто рентген, все звучные новости видит насквозь. Только попади к нему — он давай их наизнанку вертеть. Вот историю с двумя футболистами он так рисует — «Это чисто ремейк или синквел приключений Петрова и Васечкина». Григорич не всегда знает точно значение разных англоязычных слов, но по интонации можно понять, что он имеет в виду. «Вот — было замелькала история Петрова и Непетрова. Про аглицкий город Солсбери. Где — собор. Просто они гуляли там. Или не просто. Дискуссия. Кому-то она надоела и скоро нашли замену — этих двух футболистов. Тем более, что и засветились они как-то раньше в новостях. И фамилии легко запомнить. Слоги повторяются. Чисто Баден-Баден. Чтоб в офисах народ легко вспомнил, даже которые футбол не глядят. И обсуждал бы. Так-то проще, чтобы все — в курсе. Драк то на Москве всякий день немало. Кто про них обсуждает. А тут — прям шум до потолка. И приняли. И посадили. И то сё. Эти двое и заместили тех Петрова и Непетрова и в обсуждениях заштатных анализаторов и многих граждан, на работе и в быту.» Так, обычно, толкует Григорич появление или исчезновение инфоповодов и их отражение в медийном пространстве.
«Ты вот знаешь про стоп-листы в редакциях ТВ?», — вместо «Здравствуй» он говорит в другой раз. «Дак и противоположные есть листы — где надо, кровь из носа, инфу добыть и поставить в эфир. Вот рассказывал мне знающий человек, что губернатор Краснодарский платил, до четырнадцатого ещё года, телеканалам, что ежли прошла новость негативная про краснодарский берег, то в тот же выпуск надо дать негативную инфу и про крымский берег. Чтоб и на трассе „Дон“, народ едущий, в правильную сторону повернул и те кто ещё чемодан пакуют правильно решили. Мягкая такая форма правды. Стоп-листы — то — это, верно, головная боль этих, выпускающих редакторов. Теленовости-то почему всё меньше глядят? Там — редакция, начальники, выпускающие, все ж опасаются — как бы чего не вышло не то. И репортеры — вместо чтоб своих источников сканировать, листают сайты. Потому-то человек если просто прогноз погоды зашёл глянуть в инет, то новостной заголовок всё равно увидит, а телевизор мож только завтра-послезавтра это подаст в новостях или аналитике.»
Решил тут недавно его опередить в разговоре — «Вот ты знаешь, что военные всегда готовятся к прошлой войне? В академиях изучают. В начале Отечественной и кавалерия была у нас и винтовка трёхлинейка, да вроде и тачанки. А ворог — попёр моторизованный. У него в прошлую войну были и танки и пушки-самоходки. И сейчас пушек-танков-снарядов наделали немало. Хранить негде. Рвутся. И мобилизационное управление есть, генералы сидят, чего-то планируют. Это — чтоб в „партизаны“ штатских при надобности забрать и технику гражданскую? Что сам думаешь?» Но Григорьича сбить трудно. «Дак, борцы с террором тож борются с прошлым веком. А террор теперь уже другой. Если удалось пару самосвалов шин колесных со свалки в людное место подвезти, да поджечь, то и сотню телекамер, тем паче телеавтобусов ждать не надо. Сотни смартфонов тут же разошлют всем видео чёрного дыма закрывшего парадные фасады. Резонанс не меньше чем от атаки небоскребов. Создать негативный инфоповод — главная задача сегодняшних революционеров. А народ пугать пакетами оставленными — только пациентов психиатрам создавать.»
«Ну и что ты предлагаешь?» — спросил его. «Предлагать — это не по моим доходам. Вон сколько всяких специально обученных людей. И в парламентах и институтах-комиссиях. А думаю — как-то надо перебороть тезис сиэнэновский — „хорошая новость — не новость“. Больше положительных инфоповодов создавать. Жизнь человеческая не так длинна, чтоб её в страхах и тревогах прожить.»
13 августа 2019 года
Разоблачитель госбанка
Есть у меня один знакомец. И есть у него одна особенность — он любит деньги. Любителей денег вокруг немало, у кого-то любовь эта — взаимная, а у кого-то безответная. Их любят многие, они — немногих. У моего знакомца, зовут его Михалыч, эта любовь специфична. Он любит разглядывать монеты. И не какие-нибудь редкие, а те, что у него в кошельке.
Началось это в году десятом, этого уже, 21 века. Сыпанул он на стол, где ремонтировал радиоприемник, мелочь из кошелька, а пятачок один, шустрый, покатился да и прилип к динамику приемника. «Ишь-чо!» — воскликнул Михалыч. Как-то не видел такого эффекта раньше.
Мужчина он уже взрослый. Можно сказать — в годах, помнит и те деньги, что были до года полёта Гагарина. Тогда ещё — копейки, двушки и трояки, те, дополётные, оставили в обороте. И те копейки стали в один день в десять раз дороже. Многие локти кусали, что не запасли ведро трояков, лезли в подпол — собрать медяки, заткнутые в щели меж досок пола ушлыми детишками.
Те копейки, которые новые появились, были, что твои гирьки-разновесы — копейка в один грамм, две — в два, три — в три, а пятак — в пять грамм. Были они из какого-то медного сплава и, понятное дело, к магнитам не липли. А гривенники — десятикопеешные, двадцатик и полтинник были белые и сказано было, что в их медно-никелевом сплаве более никеля, чем меди. Ну, в ту пору если у маленького Михалыча заводился «десятик», от школьных завтраков заначенный, то он в воскресенье бежал на него в кино. Так стоил детский билет. А если уж два трояка ещё остались, то можно и на троллейбусе — в парк. Там-то есть чем заняться. И детский городок с горками-качелями-каруселями. И другой раз одинокий гость парка попросит на водном велосипеде подсобить, по прудам прокатиться. Прокат-то даёт катамаран, а второго педальщика — нет. А один — только по кругу вокруг себя может. Раздельные педали были. Теперь-то понятна эта логика. Можно остановиться с девушкой, кружить вокруг неё, а она сидит, не крутит, отдыхает.
К старшим классам — там уж, если полтинник — удалось, то тут в парке и стакан портвейна «Двенадцатого» можно было получить. Автомат, как с газировкой, но берёт не трояки, а полтинники, монеты в пятьдесят копеек. Ну, это-то не частый пир. С друзьями в важное событие только.
Таки, Михалыч вспоминал как-то историю с металлическими рублями в его городе в начале шестидесятых годов. Рубли тоже стали чеканить. Белый сплав. Но ободок монеты, гурт зовётся, кажется, был, как и у прочих монет с насечкой рёбрышками. Таксебешный. И вот — на заводе, в городе, где проживал Михалыч, ушлые работяги, вместо, чтоб клепать запчасти к комбайнам-тракторам, приспособили станок клепать металлические рубли. Понятно — в ночную смену. Возили, молва твердила, самосвалами. Та верёвочка вилась недолго. Кто успел — съел. Но рубли года с шестьдесят четвёртого пошли — прям картинка. И на гурте этом — по ребру, звёздочки и надпись «один рубль». Чтоб уж сомненьев не было.
Но это-то всё — дела минувших дней. В разные посиделки с Михалычем услышанные. Потом ещё много было разных денег-монет. И бумажки в пятьсот тысяч рублей случались. И монеты — в середине один колор, по краю — другой. Что Союз, что Россия — страна весёлая, деньгам скучать не даёт. То крупные купюры изымут, то три ноля уберут. То за рубль — шестьдесят три цента, но менять негде, да и нельзя — статья. А то — стало можно и даже было, что за бумажку в пятьсот рублей разменник больше ста долларов давал. Сотку с бледно-зелёным боком и ещё мелких бумажек с портретами в овалах. Потом, лет за восемь — изменилось. И ежли захотелось сотенную американов, то уже с десяток-дюжину тех пятисоток надо — в обменник. Тут-то и вспомнится год шестьдесят первый.
Так вот — про удивление Михалыча и его любовь. Стал он с той поры читать монеты, что заводились в его кошельке. И магнитом трогать. И информации почерпнул, коей и в многих книгах не сыскать.
Монетки-то росейские на вид с девяносто седьмого года не поменялись. Стабильность, вроде. Хоть и поменьше на них теперь дадут в торговых-то местах. Но понял Михалыч, читая обороты монет, реверсы, вроде, зовутся, что и чеканят их в разных местах по разному, и с годами металл в них — меняется. Вот и к магниту стали липнуть и птица гербовая стала вычурней. Ну, чеканят-то только в двух местах. Это в девятнадцатом веке и ранее, было, чеканили монету и в Сибири и на Урале. Чтоб не тащить медь, серебро, да и золото, тут добытое, до столиц, а потом монету обратно везти. Продуманная логистика была — сказали б нынешние знатоки дел. А теперь — под левой лапой того орла — значок малозаметный дворов монетных — в Москве, да в Питере. Как-то гулял там у Петропавловки, ещё в восьмидесятых, гляжу — забор и здание. Лето — окна открыты и слышен металлический шорох-звон. Понял. Монеты тут чеканят. И видно с конвейерной ленты сыпятся в ёмкости. Постоял, послушал. Забавно.
Порассказал, как-то сидели у него, Михалыч, чего он поразглядел в тех монетах. Что до года девятого они не липнут к магниту. Стал быть — из меди-никеля. И птица та двуглавая с года четырнадцатого упаковалась в три короны и в лапы получила скипетр и державу. И щитом с Георгием-победоносцем прикрылась. И весу в монете меньше стало. Михалыч даже показал. Весов аптекарских нет у него. Просто линейку деревянную на карандаш положил, уравновесил. А потом положил две монетки по самым краям линейки. Да, монетка девяносто восьмого потяжелее монетки пятнадцатого. И всё казалось — не договаривает Михалыч чего-то.
И вот, надысь, заглянул вечерком к Михалычу. Сидит один, с литровой бутылкой белой, наполовину уже спитой. Присел я на стул, напротив его дивана. Налил он мне и себе. Выпили. «Слыш чо» говорит, «штоли опять Польшу покорять — царство Польское имать? Как в тыща шестьсот двенадцатом. Дак, пойдут ли мужики?». Михалыч склонился к диванной подушке и вскоре тревожно заснул.
8 августа 2019 года
Конверсия бизнеса в карантин
Звонит тут Трофимыч.
— Ты, намедни собирался, не ходи. Я самоизолировался. Денег мне племяш на телефон положил. Говорит — будь на связи. Потрещал с ним. Он две свои кафешки закрыл, сижу, грит, убытки считаю. Дурак я, грит, был, что не открыл как тот — первый советский миллионер, который потом всё бросил и подался в гробовщики. Щас — вон всё рекламное пространство забито этим делом. Конкуренция у них тож. Или, грит, реклама подешевела, меж выборов всяких, или спрос вырос.
— Сам то, спрашиваю — как?
— Норм, грит. То маленько в телеке, а то и в инете. Ты бы, грит, как знаменитый писатель на заборе, смеётся, чо нить пояснил тем, кто регулирует эти показы-передачки.
Вот — пандемия. Карантин. Ну, ладно — про чумные бараки и прочие напасти, помнится, что слышал или читал. И что количество наших пра-пращуров поуменьшилось. И мы произошли от тех, кто миновал сии беды или даже переболел и выжил. Народ, конешно, переживает. И за себя и за близких-родных. Как бы не вышло чего. И даже понимает, что лучше в одной комнате сидя, стоит переждать. Чем загреметь в тот «чумной барак». А кто-то и впрямь бережёт окружающих незнакомых людей.
В телеке есть канал, где уже учат снять стресс. И лучше — без алкоголя, мол там надо повторять часто, чтоб эффект был. А кошелёк и печень такого выдержать не могут. Дак, хотелось бы и не растить тот стресс, дак нет — вот и племяш приметил. И я ещё до этой канители стал примечать. То Баннер у шоссе — «искусство прощания», то в метро — вдоль эскалатора вместо прежних афиш оперного театра — реклама погребальной конторы. И в телеке — круглосуточная справочная по организации похорон, в перемешку с рекламой налоговой, где первый аргумент для обращения через инет — не вздрагивать от каждого чиха в маршрутке. Человек может и не вздрагивал. А — станет. А симптомы, кстати этой новой инфекции — тока температура и сухой кашель, медики пишут. А бедные аллергики теперь — чисто враги. Это всё — я называю социальная энтропия.
И если эту энтропию не снижать, а продолжать как велено или придумано — две трети или больше в телеке — фильмы о войне. Реклама похорон. Громкие чихи и кашли в рекламных роликах, кстати в нарушение закона о рекламе — в два-три раза громче, чем основная передача. То понятно, что станет больше бытовых преступлений и суицидов. Я, грешным делом зашёл в госстат. Глянул, как мы живём и умираем. Дак из двух миллионов россиян, умирающих ежегодно (плюс-минус двести тысяч) — убитых около процента, а самоубитых — в два-три раза больше.
Потому, думаю, грит, раз уж сумели позакрыть торговые центры, бани, зоопарки, дак и рекламу болезней и смерти тож не грех хоть на пока -запретить. «Мименто мори» — это хорошо помнить когда всё хорошо.
— Вот так, мил человек! Присел я тебе на уши? Давай… Будь здоров!
Я отключился и долго приходил в себя. Что он от меня хотел? Написать воззвания? Заявления? Письма в редакции? Думаю пьесы и романы еще многие напишут. Не стану, пока, изображать мессию. Просто запишу наш разговор.
04 апреля 2020 года
О медицине и пандемии
«Ты помнишь историю про падишаха, который платил своему лекарю только за дни, когда был здоров и бодр?» — Михалыч, стоило мне ему позвонить, сразу после приветствия выдал мне вопрос.
— Это, говорю, ты зачем интересуешься? Да, припоминаю такую байку.
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.