Бесплатный фрагмент - Иерусалим, Хайфа — и далее везде

⠀

⠀

⠀

⠀

⠀

⠀

⠀

⠀

⠀

⠀

⠀

⠀

⠀

Моим любимым внукам и внучкам, рожденным в Израиле:

Рону, Йонатану, Наоми, Диане, Мирьям, Даниэлю

и Алону — посвящается.

---

⠀

⠀

⠀

⠀

⠀

⠀

⠀

⠀

⠀

⠀

⠀

Правду следует подавать так, как подают пальто, а не швырять в лицо, как мокрое полотенце.

Марк Твен

Делай что должен и свершится, чему суждено.

Марк Аврелий

Предисловие

Свобода есть право на неравенство.

Николай Бердяев

Израиль — это, пожалуй, самое лучшее, что могло случиться со мной в жизни.

Говорят, что для француза его страна — Прекрасная Франция (Belle France), для англичанина — Старая добрая Англия (Old Merry England), для немца — Старый добрый Фриц (Alter Fritz), а для многих граждан советская Россия не была доброй и любящей мамой. Что же говорить о российских евреях, для которых эта страна была злой «мачехой». Их не считали народом, унижали и притесняли, лишили своей культуры и даже считали «ненадежным контингентом». Чему же удивляться, что мы не любили друг друга. О государственном антисемитизме подробнее рассказано в книге «Гудбай, Россия». Итак, в 1989 году я сдал советский паспорт и уехал с семьей в Израиль. Таким образом я избавился от «мачехи», которую, кстати, вскоре покинули все союзные республики и миллионы граждан. О том, что произошло в стране далеких предков или о жизни «среди своих» и пойдет речь в этой книге.

Эмиграция — это свободное падение головой вниз в «черную дыру», или в культурный шок с крушением профессионального и социального статуса. Тут многое зависит от высоты и глубины падения, а также от самого «прыгуна» и его ментальности. Впрочем, не буду забегать вперед.

Я не случайно стал психиатром, так как мне всегда были интересны люди, здоровые и больные, обычные и выдающиеся, особенно их личные истории и поступки. Я зачитывался до утра мемуарами Ильи Эренбурга, Уинстона Черчилля, Юрия Нагибина, Анатолия Рыбакова, Генри Миллера, Александра Некрича, Шарля де Голля, Василия Аксёнова, Ричарда Фейнмана, Александра Бовина, Виктора Гиндилиса и многих других. Меня волновали их откровения и рассуждения, конфликт и диалог культур, времен и менталитетов. Внутренние «раскопки» привели и меня к экзистенциальным вопросам о религии и философии, свободе, любви и ответственности, врачевании и психиатрии.

Работа над записками для этой книги была не похожа на написание научных статей и монографий прежде всего тем, что воспоминания актуализировали прошлые переживания, связанные с первыми шагами в стране. Я стремился избавиться от политкорректности и самоцензуры, быть честным по отношению к другим людям и особенно к себе, когда мне это не очень нравилось. Как всегда, я «называл кошку кошкой», дурным поступкам давал оценки, не поддаваясь эмоциям. Некоторые из очерков книги более автобиографичны, в других рассказывается о психиатрии, конгрессах, религии и путешествиях. Я приглашу вас, дорогой читатель, в лабиринты науки, в этику соавторства, биологическую психиатрию и антипсихиатрию, что не покажется легкой прогулкой. Читайте только то, что вам интересно.

Редактируя текст книги, я избавлялся от эвфемизмов, двусмысленностей, полуправды и канцеляризмов. Имена моих пациентов, естественно, изменены. Присутствие иврита в книге, как в повседневной русской речи в Израиле, неизбежно. Многие люди — билингвы, свободно говорящие на двух и более языках. Ивритские слова в тексте книги сопровождаются переводом. В конце приведен словарь ивритских слов. Книга, естественно, несвободна от непреднамеренных искажений, связанных с моими заблуждениями или сугубо личной интерпретацией фактов и отношений. Погрешности авторской памяти компенсировались сведениями из личного архива, лекций, публикаций и интернета.

Любые мнения и пожелания читателей, безусловно, приветствуются.

Мой адрес в Сети: ritsnerm@gmail.com.

Михаил С. Рицнер

Тират Кармель

ИЗРАИЛЬ

2019–2021

Благодарности

Я выражаю свою любовь и уважение моим дорогим женам Галине Рицнер и Стелле Люлинской за доброту, понимание и активное участие в наших жизненных планах и проектах. Да простит меня Бог за нанесенные им обиды. Я горжусь и люблю сыновей Эдуарда и Исраэля, их жен Анну и Риту, а также их детей — моих внучек и внуков. Я безмерно благодарен родным сестре и брату Софье Сердце и Вячеславу (Славе) Рицнеру за более чем 70-летнюю братскую любовь, дружбу и понимание.

Судьба была щедра и послала мне замечательных учителей, коллег и друзей: Александра В. Маслова, Евсея Д. Красика и Irving Gottesman, Бориса Альтшулера, Анатолия и Наташу Полищук, Кира Гринберга и Виктора Гиндилиса, Виктора Самохвалова и Николая Корнетова, Евгению Гольцман, Сергея Карася и Бориса Лещинского, Ольгу Ратнер и Анатолия Гибель, Владимира Лернера и Анатолия Крейнина, Анну и Сергея Вьюновых, Ирину и Владимира Либуркиных, Мишу и Ирину Пущанских, Вадима и Катю Певзнер, Анатолия и Елену Голубчик, Татьяну Лишанскую и многих, многих других. Какое счастье, что наши пути пересеклись в этой жизни!

Я хочу выразить глубокую признательность Стелле и ее маме Инне Гатовской за редактирование рукописи. Все ошибки и недочеты, которые еще могут встретиться, исключительно мои.

1. Иерусалим

⠀
Будем знакомы. — Едем в Израиль. — Аэропорт Бен-Гурион. — Ханука. — Стена Плача. — Святой город. — Возвращение народа. — Курьезные ситуации. — Первая квартира. — Рынок Махане Иегуда. — Снег в Иерусалиме. — Иерусалимец. — Теракты. — Расставание с городом.

Восстань, светись, Иерусалим, ибо пришел свет твой, и слава Господня взошла над тобою. … И придут народы к свету твоему, и цари — к восходящему над тобой сиянию.

Исайя (VIII век до нашей эры)

Лента новостей: 1989 год

1 июня СССР объявил о реабилитации жертв сталинских чисток

11 июня Убийство Меира Кахане в США

10 ноября Польша открыла границу с Восточной Германией

12 декабря В СССР осудили пакт Молотова — Риббентропа

Будем знакомы

В своей нобелевской речи израильский писатель Шай Агнон заметил: «Из-за того, что Тит, император римский, разрушил Иерусалим и народ Израиля был изгнан из его Страны, — родился я в одном из городов изгнания». Видите, дорогой читатель, Шай Агнон родился в Галиции, а я — в России, только потому, что римский император разрушил Иерусалим! Вот так понимается история в еврейской традиции. Такая у нее размерность!

Я родился в 1947 году на Дальнем Востоке России. В 1961 году поступил в медицинский колледж (тогда он назывался — техникум) в г. Биробиджане. Старшая сестра его уже окончила и была для меня хорошим примером. Получив диплом фельдшера с отличием, я поступил в 1965 году на лечебный факультет Хабаровского медицинского института (ныне — Дальневосточный государственный медицинский университет). На третьем курсе мединститута я женился на Галине Бекерман, с которой мы подружились еще в колледже, и через год у нас родился мальчик (Эдуард, Эдик), а через шесть лет — еще мальчик (Игорь, Исраэль, Изя). Получил красный диплом врача-лечебника в 1971 году, и меня распределили невропатологом в г. Биробиджан Еврейской автономной области.

В 1975 году я защитил кандидатскую диссертацию, а годом позже меня назначили главным врачом строящейся областной психиатрической больницы. Пять лет я руководил коллективом больницы и с трудом терпел вмешательство партийных органов в работу клиники. В 1981 году я принял приглашение на работу в Академию медицинских наук, создал лабораторию клинической генетики в Томском НИИ психиатрии и руководил ею до декабря 1989 года.

Стремление к личной свободе, независимое поведение и еврейская родословная сильно раздражали мое начальство. Лучшее, что я мог сделать для них и себя, — это эмигрировать в Израиль. Таким образом я решил одни проблемы и обрел другие, о чем и пойдет речь в этой книге. За 30 лет жизни в Израиле, сколько помню, я не просыпался утром с мыслью о том, что мне нечего будет делать.

---

Едем в Израиль

В конце ХХ века начался почти библейский Исход евреев из республик бывшего СССР — в Израиль прибыло более 1,4 млн репатриантов. Так с 1948 года древнейший народ возвращается домой после 2000-летнего изгнания.

По израильской визе некоторые уезжали в США, Австралию и даже в Германию. Эмиграция в США означала замену российского галута на американский, более обустроенный. «В США ведь нет Земли Обетованной», — решил я. Меня манил мистический Израиль — земля далеких предков, куда возвращался из галута тот самый «малый народ». «Миша, ты едешь в страну, окруженную врагами, без признанных границ и с восточной ментальностью», — говорил мой приятель по институту Арик Рабинков, который тоже собирался в Израиль. Возможно, он на мне проверял свои сомнения. Как бы то ни было, Арик четко обозначил главные проблемы Израиля (нет конституции, признанных границ; браки только через раввинат; палестинские арабы и террор), но я не хотел принимать их в расчет. Тогда Израиль представлялся мне еврейской и демократической страной, где каждый гражданин чувствует себя свободным и равноправным, что только частично оказалось правдой.

Я представлял себя израильским врачом и ученым (но был готов делать любую работу), а жену и детей — счастливыми. При этом мои знания о стране и населении, о религии, культуре и жизни людей в Израиле были незначительными, то есть уровень моего авантюризма зашкаливал. Действительно, советские власти позволяли публиковать только злобные антисемитские и антисионистские брошюры и книги, которые разжигали ненависть к евреям, а у последних — желание покинуть несчастную советскую империю. Вместе с тем, здесь я получил атеистическое воспитание, образование и почти лагерный режим вместо личной свободы, а как инородец — еще и поражение в правах в силу государственного антисемитизма. Что я имею ввиду?

1. Атеистическое воспитание внушало веру в коммунистическую религию, а не в Бога, и формировало «совковую» ментальность. К этому следует добавить лживую историю собственной страны, агрессивную и наглую пропаганду несуществующих достижений, преступность режима, чертову цензуру и тайную полицию (КГБ).

2. Второсортное гуманитарное образование не предполагало знания иностранных языков, изучения мировой культуры и истории, религии и философии. Контроль за всеми компонентами культуры и духовной жизни, за тем, что можно народу читать, смотреть или слушать.

3. Второсортность науки. А какой она могла быть в отрыве от мировой науки, когда власти чинили препятствия для публикации статей и книг за рубежом? Писателей и поэтов за подобные деяния судили и наказывали, усматривая в этом антисоветские намерения. Мои научные статьи, опубликованные в советских журналах, никто за рубежом не знал, не знает и не цитирует, то есть они не вовлечены в мировой поток научной информации. С другой стороны, многие достижения мировой науки и культуры считались буржуазными и антисоветскими, выдумывались советские аналоги, авторам которых приписывался приоритет. Слышали, наверное, что Россия — родина слонов.

4. Еще хуже обстояло дело с личной свободой, качеством жизни и работы, государственным антисемитизмом и чувством собственного достоинства.

В Израиле я полагал найти адекватные ответы на все перечисленное. Так ли это оказалось в действительности? Подведу итоги в очерке «Земля Обетованная».

Аэропорт Бен-Гурион

Восьмого ноября 1989 года пала Берлинская стена — символическое событие конца века (спустя много лет я увидел, что от нее осталось). В этот же день мне исполнилось 42 года и у нас были билеты на рейс Москва — Будапешт — Тель-Авив. Мы — это Эдуард, Исраэль (пока еще Игорь), Галина и автор этих строк. Я до сих пор помню волнение, тревоги и надежды тех дней.

Итак, 21 декабря 1989 года, аэропорт Бен-Гурион, Тель-Авив. При выходе из самолета нас встретила теплая израильская зима. В Москве было минус 22 градуса, а в Бен-Гурионе — плюс 18. Скинув пальто и шубы, мы пошли со всеми пассажирами в здание аэропорта. В большом и светлом зале по приему репатриантов звучала веселая и жизнерадостная музыка, танцевали молодые израильтяне, встречая «олим хадашим», то есть новых граждан Израиля. Здесь нам выдали карту репатрианта, или «теудат оле», за номером 299625 и немного денег. Этот день и стал в некотором смысле днем второго рождения, но на этот раз — в правильном месте — среди своих на Святой Земле. Впереди была полная неизвестность, сплошной туман.

Прибывшие олим хадашим направлялись кто в гостиницу, кто к родственникам или знакомым. Д-р Александр Шейнин, с которым я был знаком по переписке, пригласил нас приехать к нему в Иерусалим. Мое семейство было «за», и нас отвезли в квартал Рамот, где мы наконец увиделись с Сашей, его милой женой Мариной и их малышами. Они приняли нас очень тепло, как родные, хотя мы встретились впервые.

Ханука

Мы приехали в Израиль в праздник Хануку — светлый праздник, который отмечает одно впечатляющее событие в еврейской истории и связан с победой маккавеев над греками.

Маккавеи восстали против эдиктов Антиоха Эпифана, направленных на эллинизацию еврейской религиозной жизни и нарушающих религиозную свободу евреев. В 167 году до нашей эры Антиох превратил Иерусалимский храм в святилище Зевса Олимпийского. Апогеем гонений на иудаизм стали языческие жертвоприношения в главной еврейской святыне — Иерусалимском храме. Оскорбленное религиозное чувство иудеев вызвало взрыв негодования в их среде, который вылился в вооруженное восстание в 166 году до нашей эры. При освобождении храма в нем удалось найти лишь один закопанный в землю кувшинчик ритуально чистого, не оскверненного греками масла, которого могло бы хватить только на одну ночь горения меноры (храмового светильника), но произошло чудо: этим маслом зажигали менору восемь дней — пока не было приготовлено новое ритуально чистое масло. В память об этом каждый год эти восемь дней стали днями праздника, и каждую ночь в эти дни евреи зажигают светильники у входа в дома.

В первый праздничный вечер зажигают одну свечу, во второй — две и так далее, так что в восьмой вечер праздника зажигают все восемь свечей в специальном светильнике — «ханукия». Мы впервые зажигали свечи. Сначала зажигают шамаш, то есть главную свечу, а от нее — первую правую. В первую ночь Хануки (с 24-го на 25-е число месяца Кислев) перед тем, как зажечь первый огонек, произносят три благословения: «Благословен… освятивший нас Своими заповедями и повелевший нам зажигать ханукальный огонь», «Благословен… совершивший чудеса для наших отцов в те дни, в это самое время» и «Шеэхеяну». Женщины исполняют свой долг, присутствуя при зажигании огней мужем или отцом и отвечая «амен» на благословения, которые при этом произносятся. Вся процедура зажигания свечей казалась мне сказочной и волшебной. Таковой она и была!

Стена Плача

Первое утро в Иерусалиме забыть невозможно. Я проснулся рано и выглянул в окно. Очень близко к дому подступили легендарные Иудейские горы, забросанные камнями разной величины. Как я узнал позже, среди камней был и мелеке — царский камень, который под солнечными лучами переливался желтоватым, красноватым или слегка золотистым оттенками.

---

Удивительно красивый вид Иудейских гор завораживал меня непостижимой вечностью и отрешенностью от реального мира. Оторвать взгляд от почти сюрреалистической картины Святой Земли было невозможно.

Сыновья выглядели радостно возбужденными, а Галя ходила с мокрыми вопрошающими глазами: «И куда же ты меня завез на этот раз?» После завтрака Саша привел нас в ближайшую синагогу, где жители района устроили нам трогательную встречу. При входе мы с сыновьям покрыли головы кипами. В синагоге нас взяли в круг, получился хоровод. Все пели и приплясывали, давая нам понять, что наш приезд — это очень важное событие. Они имели в виду важность «русской алии» для страны и еврейской истории, а мы с трудом понимали, что с нами происходит. Затем Саша отвез нас в Старый город, к святому для всех евреев месту — к Стене Плача (Котель на иврите).

Стена Плача (Western Wall) является остатками укрепляющих конструкций, которые были возведены Иродом Великим рядом с Храмовой горой в Иерусалиме. Длина Стены Плача составляет 57 метров, высота — 32 метра. Из них над землей находится 19 метров, остальное — подземная часть. Образуют Стену 45 слоев камня, первые 7 выложены еще при царе Ироде. Самый большой камень весит 570 тонн. Женщины и мужчины молятся у Стены Плача с разных сторон: женщины — с правой стороны, а мужчины — с левой. На Храмовой горе располагался Второй Иерусалимский храм, в 70 году нашей эры его разрушили римляне. Наиболее ранний источник, который связывает иудеев со Стеной, относится к IV веку.

Для иудеев Стена Плача по-настоящему священное место. Тут проходят главные религиозные и иные праздники. Оказавшись впервые у Стены Плача, я осторожно коснулся ее. В расщелинах между огромными камнями было много записок. Ощущение было сюрреалистическим, похожим на какой-то чудный сон. В Старом городе нам встречались улыбающиеся люди вместо привычных хмурых и озабоченных лиц в России. Первый день закончился зажиганием очередной ханукальной свечи и вкусным ужином в доме Саши и Марины. Они помогли нам сделать первые шаги в Израиле. Мы этого им не забудем!

Святой город

Возраст Иерусалима исчисляется со дня его основания царем Давидом. Я никогда ранее не видел города, которому более 3000 лет. Такое даже трудно себе представить. Перенеся Ковчег Завета — символ присутствия Бога — в Иерусалим, царь Давид тем самым превратил свою столицу в Святой город, вокруг которого концентрировалась религиозная жизнь всех двенадцати колен Израиля.

Библия говорит: «И построил он себе дома в городе Давидовом, и приготовил место для Ковчега Божия, и устроил для него скинию». Городом трех религий Иерусалим стал на тысячу лет позже, поскольку христианству и иудаизму около двух тысяч лет, исламу около полутора тысяч лет. Поэтому христианам и мусульманам следует умерить свои притязания на Иерусалим!

Авторитетный саудовский журналист, юрист и богослов Усама Ямани пришел к выводу о том, что мечеть Аль-Акса, которую узрел в навеянном Аллахом видении Магомет, находится не в Иерусалиме, а в Джиаране — деревушке под Меккой, где Магомет иногда ночевал и молился на пути в Таиф, называя ту мечеть «дальней», в отличие от «ближней», которая находилась в самой Мекке. Следовательно, на территории Израиля нет значимых для мусульман святых мест, что лишает палестинских арабов статуса «хранителей» главной исламской святыни, а арабо-израильский конфликт — религиозной составляющей.

История Иерусалима действительно богата

событиями

• X век до нашей эры — царь Соломон, сын царя Давида, построил Первый Иерусалимский храм.

• В 586 году до нашей эры вавилоняне ограбили храм, сожгли его и увели значительную часть населения в Вавилонию.

• В начале 538 года до нашей эры царь Кир издал декрет, разрешавший изгнанникам возвратиться в Иудею и восстановить Иерусалимский храм — Второй храм.

• В 70 году нашей эры был разрушен Второй храм римлянами во главе с Титом. От Второго храма до наших дней осталась только Стена Плача (Котель ха-Маарави) — фрагмент западной стены Храмовой горы.

• В 135 году нашей эры евреи принудительно оказались за пределами своей родины.

Пророчество гласит: когда придет Машиах (Мессия), будет построен Третий храм, который уже не разрушить.

Как-то Наполеон посетил синагогу в России в канун поста Тиша бе-Ав — дня разрушения Храма. Увидев при свечах скорбящих евреев, сидящих на полу и согнувшихся в горестной молитве, Наполеон спросил своих советников: «Почему эти евреи так горюют?», на что они ответили: «Евреи скорбят об уничтоженном храме». Тогда Наполеон спросил: «Когда их храм был разрушен?», а советники ответили ему: «Это произошло 1700 лет тому назад». Тогда Наполеон сказал: «Если эти люди до сих пор скорбят по храму, который был разрушен еще 1700 лет назад, то это очень сильный народ, их земли и храм еще будут восстановлены».

То, что Наполеон понял тогда, еще не дошло до арабских соседей Израиля, решивших террором победить иудеев, с Библии которых они списывали ислам. Интересно, что культовые памятники Иерусалима, относящиеся к персонажам еврейской Торы, почитаемы исламом под измененными именами: библейский Авраам стал в исламе Ибрахимом, Давид — Даудом, Соломон — Сулейманом, Моисей — Мусой и т. д. Если это не плагиат, то что это?

Иерусалим годами управлялся арабами, турками и контролировался Британским мандатом в Палестине. В 1950 году Трансиордания в одностороннем порядке аннексировала территорию Восточного Иерусалима. По результатам Шестидневной войны 1967 года Израиль вернул Иерусалим под свой контроль.

В 1980 году Кнессет провозгласил Иерусалим столицей Израиля. В Иерусалиме расположены Кнессет, резиденция премьер-министра и президента, а 14 мая 2018 года Соединенные Штаты провели церемонию открытия собственного дипломатического представительства в Иерусалиме.

Сегодня Иерусалим делится на Старый и Новый города. Старый город окружен стеной и разделен на четыре квартала: еврейский, армянский, христианский и мусульманский. В 2018 году Иерусалим насчитывал более 900 тысяч жителей, среди них иудеи — 65%, мусульмане — 32%, христиане — 2%, другие — 1%.

Наоми Шемер написала самую популярную израильскую песню — «Золотой Иерусалим».

Золотой Иерусалим

Прохладен воздух пред закатом,

Прозрачен, как вино,

Дыханье сосен ароматных

И звон колоколов.

В дремоте дерева и камня,

весь в дымке золотой,

Стоит мой город одиноко —

Он разделен стеной.

Мой город светлый и святой,

Иерушалаим золотой,

Я лишь струна в твоем кинноре,

Я отзвук твой.

Иерусалим мой золотой,

Из меди, камня и лучей.

Я буду арфой всех напевов

Красы твоей.

Иссохли древние истоки,

И рынок опустел,

И не идут на холм высокий,

Где древний Храм истлел <…>.

Спустя несколько недель после исполнения этoй песни разразилась Шестидневная война (1967). За одну неделю Египт, Сирия, Иордания, Ирак и Алжир были побеждены, а Восточный Иерусалим освобожден от иорданской оккупации. Эту песню поют и сегодня, особенно в торжественные дни.

Возвращение народа

Существует некая земля без народа, существует некий народ без земли. Отдайте землю без народа народу без земли.

Теодор Герцль

В 1896 году Теодор Герцль (1860–1904) опубликовал свою книгу «Еврейское государство», и в ней содержались обоснования создания еврейского государства в Палестине. Он также инициировал создание и созыв Сионистского конгресса, состоявшего из представителей еврейского народа в различных странах.

Герцль предполагал, что еврейское государство возникнет через полвека, и это произошло в 1948 году. В ноябре 1948 года в Израиле проживали около 873 тысяч человек, 82,1% евреев и 17,9% арабов. За первые четыре года существования государства его население удвоилось, достигнув 1,3 миллиона. В 2020 году население Израиля превысило 9,2 миллиона человек. Что же произошло в стране за 72 года? Замечательно на этот вопрос ответил профессор Пинхас Лапиде в цюрихской лекции «Четыре чуда в Израиле».

Первое чудо — это воскрешение иврита. Прибывающие в Израиль репатрианты из 121 страны разговаривали на более чем 70 языках. Сегодня все говорят на иврите, а школьники, осматривая в музее библейские рукописи, найденные у Мертвого моря, читают их, как газеты. Так возродился иврит, что признается одним из чудес современности. Подробнее — в очерке «Дабэр иврит».

Второе чудо — создание класса земледельцев. Две тысячи лет практически не существовало евреев-крестьян. Сейчас в Израиле миллион земледельцев, они отличаются от крестьян других стран тем, что обычно имеют высшее образование. Израильское сельское хозяйство не только полностью обеспечивает страну продуктами питания, но и экспортирует их.

Третье чудо — воскрешение нации. Еврейское общество объединяют религия, историческая память и национальная сплоченность, которые помогают ему преодолевать все внешние и внутренние угрозы. Правда, до полной интеграции еще очень далеко.

Четвертое чудо — Армия обороны Израиля (ЦАХАЛ на иврите), основанная в 1948 году; считается одной из наиболее закаленных в боях армий мира. Юноши и девушки призываются в возрасте 18 лет. После окончания обязательной службы все солдаты и офицеры переводятся в резервистские подразделения и могут призываться на резервистскую службу, пока им не исполнится 40 лет.

Однако пора вернуться к нашим первым шагам в Израиле.

Курьезные ситуации

Прилетев в Израиль, мы не только попали из зимы в лето, но и оказались в другой культурной среде, среди людей с иной ментальностью и новыми для нас правилами поведения и религиозной жизни. Нам предстояло пройти серьезную ресоциализацию потому, что, продолжая по инерции вести себя привычным образом, мы неизбежно попадали в курьезные ситуации. Например, я привычно пытался здороваться за руку с женщинами, но моя рука зависала в воздухе. Оказывается, мужчина здесь может протянуть руку женщине, но должен быть готовым, что ее не станут пожимать, а только вежливо кивнут в ответ. Религиозная дама не протягивает руку для пожатия, и ничего страшного, если встреча произойдет без этой традиции.

И еще мы с женой, благодарные за гостеприимство, купили на рынке красивые фрукты и овощи, принесли в дом и передали Саше и Марине. Они переглянулись и молча взяли наши покупки. На следующий день я случайно увидел наши фрукты и овощи в мусорном баке в той же упаковке. Саша и Марина строго соблюдали кашрут и, следовательно, не могли употреблять в пищу фрукты и овощи, купленные не в кошерных магазинах. Так мы приобретали опыт.

Первая квартира

Нам не хотелось обременять гостеприимных друзей, поэтому мы хотели поскорее найти квартиру на съем. Саша порекомендовал нам посредника, который быстро нашел нам квартиру в Неве-Яакове — северном квартале Иерусалима. Посредник прочитал договор на иврите, перевел на русский, и я его подписал. Тепло поблагодарив Сашу и Марину, мы переехали в свой «первый дом» в Иерусалиме.

Трехкомнатная квартира на третьем этаже была почти пустой, и ее надо было обживать. Денег, полученных от Министерства абсорбции, хватило на покупку холодильника, газовой плиты и телевизора, постельного белья и посуды. Галя пыталась возражать против покупки стиральной машины, но через месяц сдалась. Банк «Игуд» представлял льготные ссуды на покупку простой мебели. Так у нас появились кровати — топчаны с тонкими матрацами. Первую неделю мы спали на них без подушек, так как не знали, как спросить на иврите и где их купить. Взяв ссуду в банке «Игуд», мы становились «невыездными» из страны (банк блокировал паспорта), пока не вернем долг или полученную мебель. Свобода здесь имела финансовый эквивалент. При первой же возможности я вернул все долги банку, и мы вновь обрели независимость и возможность выехать за границу.

Рынок Махане Иегуда

Итак, первой задачей было научиться жить в новой среде обитания, где, как нам казалось, никому до нас не было дела. Сняв жилье, мы записались в школу для изучения иврита («ульпан»); оформились в Министерстве абсорбции («мисрад клита»), где первый год нам полагалась денежная помощь; открыли счет в банке; оформили медицинскую страховку (в «купат холим») и сделали многое другое.

Одновременно мы шаг за шагом знакомились с Иерусалимом. Запахи города были непривычно ароматными. Воздух манил запахами фруктов, вина, хумуса, фалафеля и свежими питами. Пита — это круглая лепешка с кармашком, куда можно положить хумус, тхину, фалафель, шуарму, салаты и многое другое. Приходилось привыкать к изобилию солнца, тепла и света. У меня долго оставалось ощущение жизни в сказке или в другом измерении.

Продукты мы покупали на рынке Махане Иегуда, который считается одной из визитных карточек города. Иерусалимцы называют его просто «шук» (иврит). Здесь рыбные, овощные и мясные лавки перемежаются с гурманскими ресторанами и кафе и бутиками с модной одеждой, а металлические ставни магазинов покрыты произведениями спрей-арта уличных художников. Запахи пряностей, звуки и крики еврейских и арабских торговцев, изобилие всего на свете — все это невозможно описать, это нужно видеть. Отношения на «шуке» отличаются от привычных нам в России. Например, однажды накануне субботы я выбрал мясо в лавке и не нашел в кармане наличных денег, кошелек остался дома.

— Ты можешь заплатить пятьдесят шекелей, когда будешь здeсь в следующий раз, — сказал вполне обыденно молодой продавец, видя мои затруднения.

Я последовал его совету и взял покупку. Такого приключения в моей жизни еще не было. Приехав домой, я рассказал, что случилось, и долго не мог успокоиться.

— Ты загипнотизировал его, папа, — догадался младший сын Изя.

— Нет, у нас папа просто вызывает доверие, — откликнулась жена.

— А я уверен, что этот продавец не совсем нормальный, — предположил Эдик.

Я был взволнован до тех пор, пока через пару дней, вновь идя из ульпана через рынок, я не нашел хозяина мясной лавки.

— Ты меня помнишь? Вот твои пятьдесят шекелей за мясо, — протянул я купюру, почувствовав облегчение за спасенную репутацию.

— А я ни на минуту не сомневался получить их, — сказал продавец, взяв деньги и хитровато улыбнувшись.

Психологию этот парень не изучал, но простым доверием заполучил постоянного покупателя. Я, право, не знаю, как часто такое случается на рынке.

Если мы не делали покупки на рынке, то не отказывались пройтись по центральной улице Яффо — от рынка до Старого города. По дороге есть примечательный перекресток улиц Яффо — Кинг Джордж — Штраус. В народе его прозвали «еврейским», так как переходить его можно во всех направлениях. Во время прогулки у меня было ощущение, что идешь по залам музея: по обеим сторонам улицы прилепились магазинчики, кафе и старые постройки со своими историями.

Снег в Иерусалиме

Зимы в Израиле дождливые. Иногда сильные ливни переполняют реки водой, они выходят из берегов и заливают дороги страны. Иногда температура падает ниже нуля, и тогда мокрые дороги подмерзают, покрываясь льдом, а дождь становится снегом. Так случилось в феврале 1992 года — температура в Иерусалиме упала до семи градусов ниже нуля по Цельсию. Снег падал хлопьями, и его было много, от 50 до 70 сантиметров. На зеленых ветках деревьев образовались снежные шапки — эта картина радовала глаз. Снег стал главной новостью, в городе был создан чрезвычайный штаб. Жизнь практически остановилась, отменили занятия в школах, закрыли детские сады. Коренные израильтяне в такую погоду на работу на машинах не ездят — опасно. Для них снег — это экзотика, они ведут себя как дети, играют в снежки и лепят снеговиков.

Я еще ощущал себя сибиряком, имел большой опыт вождения машины по снегу и льду, и из-за снега я не мог оставить моих пациентов без помощи. Так я думал в то утро, стряхивая снег с окон машины. От дома до клиники «Тальбие» было около 12 километров, 20–25 минут езды с утренними пробками. Машина завелась легко, я прогрел двигатель и поехал… Это была роковая ошибка! То, что я увидел, было поразительным. Дороги превратились в ледяной каток — сплошной гололед. Наивные водители машин сильно давили на педаль газа, их авто скользили и двигались боком, ударялись о другие машины, создавая аварии и заторы. Повернуть назад я не мог; уклоняясь от других скользящих машин, я добрался до клиники за два с половиной часа! Когда я пришел в свое отделение, медсестры на меня смотрели как на пришельца и дружно апплодировали. На работу приехали два дежурных врача, остальные доктора остались дома и радовались снегу. Дорога домой была столь же долгой и сложной. Движение было практически парализовано два-три дня — расчищали только основные магистрали и дороги, которые ведут к больницам. Мое появление на работе в тот день стало в больнице притчей во языцех и поводом для разных шуток в последующие снежные годы. Больше в снег я не садился в машину, а брал, как и все, отпуск и наблюдал за разгулом стихии по телевидению и в интернете.

Иерусалимец

Если забуду тебя, Иерусалим, пусть забудет меня правая рука моя, язык мой прилипнет к нёбу, если не вспомню я, если не поставлю Иерусалим во главу веселья моего.

Теилим, 137

В Иерусалиме у нас появились первый компьютер, первая работа, первая машина «Дайхатсу Апплауз», первая собственная квартира; здесь мы пережили Войну в Заливе и стали чувствовать себя израильтянами. Мы жили обычной жизнью города, учились и работали, страдали от пробок на дорогах, ходили в магазины и на рынок, проводили праздники с друзьями, встречали приезжающих родственников и гостей, с радостью возвращались из зарубежных поездок. Иерусалимцем я остался навсегда, хотя жил там всего восемь лет.

Однажды, вернувшись после трехнедельного тура в Испанию, я взглянул глазами туриста на Иерусалим и понял, что плохо знаю этот уникальный по своей истории город. Здесь важнейшую роль играет особая святость Иерусалима, его связь с Богом и пророками. В течение последующего года мы с Галиной стали систематически совершать пешие экскурсии по шаббатам по городу, с гидом или с Сузи и Даном Девисами. В последнем случае мы выбирали какой-либо район города, строили маршрут длиной 8–12 километров, ехали к его началу на двух машинах (одну из них оставляли в конечной точке) и проходили машрут, погружаясь в удивительные истории и легенды. У каждого человека есть свой любимый город, а в нем свои любимые места. Вот некоторые из тех, где мы любили бывать.

Это прежде всего Старый город, его ворота и узкие улочки, Стена Плача, Виа Долороза, Башня Давида с музем истории, арки и бойницы стены. Внутрь Старого города ведут сегодня семь ворот. Масличная гора — возвышенность, расположенная к востоку от Иерусалима, тянущаяся с севера на юг против восточной стены Старого города, по другую сторону Кедронской долины. На склонах Масличной горы много священных мест и захоронений.

Недалеко от «еврейского» перекрестка, на улице Кинг Джордж, расположен торговый центр «Машбир ле-Цархан» с небольшим сквером, на котором хранятся остатки здания приюта «Талита куми». Это типичное место встреч в центре города. Под «Машбиром» расположился небольшой ресторан с вкусной едой, где мы не раз отмечали дни рождения.

Пешеходная улица Бен-Йехуда, или «мидрехов» (иврит), соединяет улицы Кинг Джордж и Яффо. Она закрыта для движения транспорта. Здесь всегда людно, много туристов и магазинчиков, играют уличные музыканты, пишут свои картины художники. Случается услышать паломника с иерусалимским синдромом — психическим расстройством, навеянным «божественными силами» Иерусалима.

От Старого города хорошо пройти в район Ямин Моше — это первый еврейский квартал, построенный за пределами стен Иерусалима. Из него открывается прекрасный вид на Старый город. Ямин Моше известен ветряной мельницей сэра Мозеса (Моше) Монтефиоре и коммунальным жилым комплексом Мишкенот Шаананим, где масса зелени и цветов. Если спускаться вниз по лестнице от мельницы, то справа сначала будет винная биржа, а еще ниже — такой длинный дом с множеством дверей. Это вообще первый дом, построенный за пределами стен Старого города. Кроме того, этот район славится зелеными парками, музыкальным центром, зданием Христианской ассоциации молодых людей (YMCA) и гостиницей «Царь Давид». Мы любили бывать и отдыхать здесь!

Целью другой нашей прогулки нередко был променад Армон ха-Нацив с одной из красивейших обзорных площадок в Иерусалиме, что южнее Старого города. Согласно Торе, отсюда Авраам увидел холм Мория (Храмовую Гору), на котором должен был принести в жертву своего сына Исаака. Здесь есть беседки и каменные скамейки, множество оливковых и рожковых деревьев, цветов, кустов и кипарисов.

На седьмом году жизни в Иерусалиме я решился пойти в Яд ва-Шем — мемориальный комплекс, посвященный Холокосту, или шести миллионам евреев, убитых нацистами и их союзниками. Яд ва-Шем состоит из зала Памяти, Детского мемориала, Исторического и Художественного музеев и архива материалов. Детский мемориал — это пещера, памятник полутора миллионам еврейских детей, уничтоженных во время Катастрофы.

В пещере нет света. Ты идешь, идешь, не зная куда идешь, похоже, что идешь в НИКУДА. В самом центре кромешной темноты пещеры горят и мерцают миллионы свечей. На самом деле горит одна-единственная свеча, она мерцает и подрагивает, но не гаснет, отражаясь в зеркалах. Жуткое зрелище дополняется голосом под сводами мемориала. Слышатся имена детей, возраст и место рождения каждого… имя, возраст и место рождения, … имя, возраст и место рождения.

Эти звуки и миллионы огоньков долго преследовали меня, не давая покоя. У меня не было более сильного потрясения в жизни.

Район Тальбие. Происхождение названия «Тальбие» мне неизвестно. Датой основания района Тальбие принято считать 1922 год, когда Греческая православная церковь была вынуждена сдать в концессию огромные земельные наделы в тогдашних окрестностях Иерусалима. Среди отданных в аренду были участки в районе музея Израиля и Кнессета, железнодорожного вокзала, треугольник между улицами Яффо, Бен-Йехуда и Кинг Джордж, значительная часть нынешних Рехавии и Тальбие. Во времена британского мандата англичане на месте монастыря устроили тюрьму, а после создания государства Израиль здесь открыли психиатрическую больницу «Тальбие». Расположить психиатрическую больницу в монастыре в центре Иерусалима по улице Бенджамина Дизраэли, 18 было вынужденной мерой — не нашли ничего лучшего. От моего дома до больницы я ехал на машине 20–25 минут (12 километров), а от торгового центра «Машбир ле-Цархан» можно было дойти пешком за 19 минут (1,9 километра). В больнице «Тальбие» я проработал восемь лет, о чем расскажу в другом очерке.

Нашим любимым музеем Иерусалима был Музей Израиля, где хранится коллекция произведений искусства, археологических находок и иудаики. Изюминка комплекса — Храм Книги с множеством древних рукописей, в том числе свитки Мертвого моря. Мы любили Сад искусств, где демонстрируется развитие западной скульптуры на протяжении многих веков, Музей изобразительных искусств, Археологический музей им. Рокфеллера и макет Иерусалима времен Второго храма. Макет представляет Иерусалим, каким он был до 66 года нашей эры, когда разразилось Великое восстание против римлян, после которого и город, и Храм были разрушены.

В Иерусалиме есть места, куда мы заходили очень редко, например Меа Шеарим — анклав ультраортодоксальных евреев по образу еврейских кварталов Западной Европы XVIII века. Ортодоксальные евреи носят длинные черные пальто, черные меховые шапки и чулки. Здесь все пропитано религиозной жизнью. Магазины торгуют только кошерными продуктами, традиционной одеждой, а в местных парикмахерских бреют голову, оставляя на висках длинные пейсы. Женщины заняты домом, кухней и детьми, а мужчины проводят время в молитвах и духовных беседах. Обычно религиозные евреи имеют большие многодетные семьи и очень любят своих детей. Жители района не приветствуют чужаков, на субботы и праздники проезд через район перекрыт.

Теракты

В 1993 году премьер-министр Ицхак Рабин подписал с арабами несчастное Соглашение в Осло. Левые активисты — антисионисты поддержали это соглашение, в то время как правые подвергли его резкой критике. Рабина осуждали за то, что он отказался от части исторической родины еврейского народа и нанес удар по безопасности Израиля и его граждан. Это соглашение основывалось на иллюзии о мирных намерениях арабов, и как результат страна получила тяжелые теракты, приведшие к большому количеству убитых и раненых. Теракты в автобусах, на остановках и станциях, направленные против гражданского населения, — это особый почерк палестинских террористов. Примеры не нуждаются в комментариях.

Автобусные теракты в Иерусалиме, 1995–2004 годы

19.05.1995 — Теракт-самоубийство в автобусе; 50 раненых.

21.08.1995 — Теракт-самоубийство в автобусе; 4 убитых, 50 раненых.

25.02.1996 — Теракт-самоубийство в автобусе; 26 убитых, 60 раненых.

03.03.1996 — Теракт-самоубийство в автобусе;19 убитых, 50 раненых.

25.11.1996 — Теракт-самоубийство в автобусе; 23 убитых, 50 раненых.

27.03.2001 — Теракт-самоубийство в автобусе; 30 раненых.

17.03.2002 — Теракт-самоубийство на остановке; 30 раненых.

12.04.2002 — Теракт-самоубийство на остановке; 6 убитых, 100 раненых.

18.06.2002 — Теракт-самоубийство в автобусе; 19 убитых, свыше 70 раненых.

19.06.2002 — Теракт-самоубийство на остановке; 7 убитых, 50 раненых.

21.11.2002 — Теракт-самоубийство в автобусе; 11 убитых, свыше 70 раненых.

18.05.2003 — Теракт-самоубийство в автобусе; 7 убитых, около 80 раненых.

11.06.2003 — Теракт-самоубийство в автобусе; 17 убитых, свыше 60 раненых.

19.08.2003 — Теракт-самоубийство в автобусе; 23 убитых, свыше 100 раненых.

29.01.2004 — Теракт-самоубийство в автобусе; 11 убитых, около 50 раненых.

22.02.2004 — Теракт-самоубийство в автобусе; 8 убитых, свыше 60 раненых.

В разгар волны террора Ицхак Рабин, Шимон Перес и Ясир Арафат стали лауреатами Нобелевской премии мира. Абсурд, и позор на их головы!

В обществе нарастало чувство безысходности. Власти и пресса много говорили о мире, а число жертв угрожающе росло. Левые пропагандисты утверждали, что жертвы терактов — это «жертвы во имя мира», а политические оппоненты — что «препятствие на пути к миру». Народу прочищали мозги: «мир заключают с врагами», а «террор возрастает по мере продвижения к миру». Как же это похоже на идею Сталина об «усилении классовой борьбы по мере строительства социализма и коммунизма».

«Преступление Осло» — самое страшное из всех преступлений, совершенных против еврейского народа со времен Холокоста. Премьер-министр Ицхак Рабин, который не увидел море крови своего народа, был убит 4 ноября 1995 года. За что его убили, окончательно неизвестно до сих пор: то ли за то, что он хотел продолжать бороться за свой мир с арабами, то ли за намерение остановить его.

Будучи психиатром в столичной больнице, я встречался с жертвами террора в приемном отделении и в частной клинике. Улица Бен-Йехуда в центре города часто привлекала террористов. Вот один пример.

Особенно мне запомнилась Яэль — женщина 29 лет, которая, проходя по улице Бен-Йехуда на работу, оказалась недалеко от места взрыва террориста-самоубийцы. На следующий день Яэль обратилась в мою клинику и, плача, рассказала о перенесенном ужасе. Она работала бухгалтером в частной фирме, жила с мамой и не была замужем. На ее лице и руках виднелись царапины — следы разбитых в соседних домах окон. Яэль испытывала страхи, настроение было понижено, аффект тревожный, не спала всю ночь. В последующие дни появились и другие симптомы посттравматического синдрома: мысли Яэль все время возвращались к взрыву террориста, возникли так называемые флешбэки — яркие мгновенные воспоминания травматического события; она испытывала мучительное онемение чувств, была легковозбудимой и даже истеричной. Она рассказала, что платье, в котором она была в тот день, лежит в шкафу и она боится его открывать, на работу ходить не может, много плачет вопреки ее желанию. Диагноз был ясен, и я предложил ей курс (12 сеансов) когнитивно-поведенческой терапии. Встречались мы раз в неделю. После трех встреч я начал давать небольшие домашние задания: работу над расслаблением, ведение дневника мыслей и эмоций, прочтение книги по психической травме. После восьмой встречи Яэль смогла вынуть из шкафа платье, бывшее на ней в день взрыва, и показать его мне; надевать его она отказалась. Далось ей это нелегко. На работу Яэль ходила окружным путем, избегая приближаться к улице Бен-Йехуда. На последнюю встречу Яэль пришла в том самом платье, и мы вместе пошли прогуляться по улице Бен-Йехуда, посидели в кафе и поговорили о том, как она выздоровела от перенесенной травмы. Больше мы не встречались.

---

Расставание с городом

В 1998 году мне сделали предложение, от которого я не смог отказаться: должность заведующего отделением в самом большом центре психического здоровья «Шаар Менаше» и профессура на кафедре психиатрии Израильского технологического института — Техниона. Проблема была в том, что центр «Шаар Менаше» находился в 12 километрах от города Хадера, а Технион — в Хайфе. Другими словами, я должен был с женой уехать жить на север Израиля, то есть расстаться с Иерусалимом.

К тому времени я чувствовал себя иерусалимцем, и сама мысль жить в другом месте казалась мне невыносимой. Расставание с городом длилось почти год. Первого марта 1998 года я начал работать в центре «Шаар Менаше». Моим временным жильем стала небольшая квартира в домике на територии больницы. В конце недели я возвращался домой, в Иерусалим (125 километров). К концу года больница предоставила мне квартиру в городе Хадера, куда и перехала Галина. Ей пришлось уволиться и начать работу в моем центре. Даже после этого раз в пару месяцев мы приезжали в Иерусалим подышать привычным воздухом, походить по любимым местам. Я до сих пор тоскую по этому городу, хотя он очень изменился, и периодически бываю там по делам и просто так.

2. Дабэр иврит

⠀
Иврит. — Ульпан. — Сленг и ляпы. — Рабочий иврит. — Доклады.

Дабэр иврит — говори на иврите.

Лента новостей: 1990 год

12 января Румыния запретила коммунистическую партию

1 февраля В Чехословакии упразднена политическая полиция

14 марта Премьер-министр Ицхак Шамир отстранил от должности Шимона Переса

15 апреля СССР признал ответственность за Катынский расстрел

Иврит

Мог ли я когда-нибудь представить, что буду однажды говорить, писать и даже думать на иврите? Стоит вам, уважаемый читатель, только взглянуть на ивритские буквы, и сразу станет ясно, что только чрезвычайные обстоятельства могут усадить взрослого человека за изучение языка Библии. Это именно то, что произошло со мной, как и с миллионами других репатриантов.

В течение долгого времени иврит называли святым, мертвым или исключительно книжным языком. Он ожил благодаря усилиям Элиэзера Бен-Йегуды (1858–1922). Его настоящее имя — Ицхак Перлман Элиэзер, место рождения — Белоруссия, Российская империя. В 1881 году Элиэзер эмигрировал в Палестину и решил превратить иврит в язык повседневного общения. Дома с женой они перешли на иврит. Со своим первенцем Бен-Ционом родители общались только на иврите. Когда не хватало слов что-то выразить, то Элиэзер их создавал. Бен-Йегуда был автором первого словаря иврита. В Иерусалиме именем Бен-Йегуды назван пешеходный бульвар, расположенный в центре города. Сегодня в Израиле иврит используется всеми жителями страны, говорящими на 39 языках.

В Советском Союзе иврит был строго запрещен в 1926 году. Подумать только! Большевики лишили целый народ родного языка и культуры. После Шестидневной войны в 1967 году и разрыва советско-израильских отношений преподавателей иврита и их учеников приравняли к сионистам, то есть к «предателям советской родины». Советская паранойя по назначению «предателей родины» была основным инструментом социальной политики режима против населения. Купить легально учебник иврита было невозможно. Мне все-таки удалось в московском метро купить из-под полы самоучитель иврита Баруха Подольского для начинающих: «Практическая грамматика языка иврит». Книжка вызывала у меня любопытство, тревогу и беспокойство одновременно. Я ее бережно брал в руки, с опаской листал и откладывал в сторону. Это была «терра инкогнита» — неизвестная земля. Галина и сыновья пытались разобраться с первыми уроками самоучителя, я же был занят организацией и логистикой выезда из страны. «Вот выберемся отсюда, а там займусь и ивритом», — мотивировал я свое прохладное участие в самостоятельных домашних занятиях. Но в самом деле было в этом лишь желание отложить на потом неизбежное — выучить иврит до уровня рабочего языка. К приезду в Израиль мой словарный запас иврита состоял из нескольких слов: «Иерушалаим, тода раба, рехов, матара и мишпаха», что в переводе означало «Иерусалим, большое спасибо, улица, цель и семья» соответственно.

Освоение иврита стало главным моим проектом в первые три года жизни в Израиле. И не потому, что он очень сложный или трудный. Скорее, наоборот. Для работы психиатром мне требовалось разбираться в деталях языка, сленге и контексте выражений людей с разным уровнем образования. Выжить без иврита в Израиле в последние 10 лет нет никаких проблем, но не так было в 1990 году. Каждый, кто учил иврит, может рассказать свою историю. Я поделюсь своей.

Ульпан

Январь — май 1990 года

Приятная эйфория первых месяцев была недолгой. Русский язык был бесполезен в общении с людьми. Выйдя из квартиры, я оказывался в океане без лодки, меня не понимали, и я ничего не понимал. Нет-нет, органы чувств все воспринимали: запахи, цвета, голоса и музыку, шум и тепло, но понимание того, о чем говорят и что происходит, отсутствовало. Речь — это важнейший источник информации. Мой мозг перестал получать вербальную информацию. Для выживания здесь нужен был иврит, знание ментальности, религии и культуры живущего здесь народа. К этому я еще вернусь, но сначала — ИВРИТ.

«Вам надо выбрать ульпан и записаться на курс иврита», — сказали мне в Министерстве абсорбции. Ульпан — это школа иврита для новых граждан — эмигрантов и репатриантов. Начальный курс иврита проходят за пять месяцев. За обучение платит государство. Мы выбрали ульпан в культурном центре «Жерар Бехар» в центре Иерусалима и стали ездить сюда ежедневно, как на работу. Через месяц появилось чувство, что мы не туристы, а просто живем здесь. Но как научиться говорить на языке Библии? Одна мысль об этом казалась мистической и портила настроение. «Как бы хорошо было бы здесь жить, если бы не иврит?» — фантазировал я, отгоняя маниловские мысли прочь.

Занятия в ульпане проходили в небольшой комнате со столами, расставленными буквой «П». В группе было 18–20 человек разного возраста и из разных стран. Учительница, полноватая брюнетка 38–40 лет, знала только иврит, что затрудняло наше обучение. Однако она обладала живой мимикой и артистическими навыками, чем успешно пользовалась, объясняя жестами значение слов. Мы с Галей присоединились к группе, которая начала занятия на месяц раньше, и нам пришлось догонять.

С учебой в ульпане наша жизнь приобрела некоторую определенность: в 6:00 — подъем, легкий завтрак и кофе, поездка автобусом до центра города в ульпан (20–25 минут). Учимся до 13:00. В конце урока голова переполнена, а глаголы путаются с существительными. Возвращаемся домой через рынок Маханей Иуда, где покупаем продукты, едем голодные домой. Обедаем, немного отдыхаем, учим иврит, учим иврит, … все время учим иврит. И это не обсессия, а просто тяжелая работа, сходная с изучением анатомии на первом курсе медицинского института: 270 костей, 640 мышц, сосуды, нервы и многое другое. И все это надо было просто запомнить, удержать и сохранить в памяти. На первом этапе изучения иврита тоже надо было ежедневно запоминать десятки слов и правил.

Ну и как вам, дорогой читатель, такая жизнь в первые пять месяцев? Правильно, на пикник не похоже! Дальше будет еще интересней.

В иврите всего 22 согласные буквы, гласных нет, все буквы строчные, а текст читается справа налево. Вы таки будете смеяться, но у меня были тайные надежды, что не все буквы могут мне понадобиться (!), — они, увы, не оправдались. Правда, элегантность и логика грамматики иврита вызывали у меня восхищение, хотя некоторым она казалась абракадаброй. Постепенно мои когнитивные способности стали работать по полной. Остервенело учу глаголы, таблицы спряжения и много новых слов. Память стала их удерживать. Уровень раздражения и злости на иврит заметно снизился, а интерес к языку — повысился. Словами наполняю маленькие блокноты, по 20–30 слов ежедневно. Память наполняется правилами и словами, которые в предложения никак не складываются! Ну никак! Тогда я стал запоминать слова-связки, фразы и обороты речи. Пытаюсь заменить ивритом русские слова в простых, обиходных предложениях, делаю много ошибок. А что делать с моим русским акцентом? Я его не замечаю, но он есть. Израильтяне терпеливы и доброжелательны, они скорее догадываются, чем понимают мою речь. Набираюсь наглости и пытаюсь перевести анекдот с русского на иврит — редкий смех бывал мне наградой. Гуляя по городу, читаю вывески и все, что попало. Стал что-то понимать, узнавать и перестал этому удивляться. Невероятно! Язык Библии можно понимать.

Предполагалось, что, закончив курс ульпана, «оле хадаш», репатриант сможет как-то объясниться на иврите. Эта приятная иллюзия разрушилась, не успев родиться. Необходимость читать, говорить, понимать приходившие по почте официальные письма и счета приводила меня в ужас и вгоняла в кататонический ступор. Помогал словарь, но им надо было еще знать, как пользоваться. А для этого надо было знать иврит, точнее — корни ивритских слов. Круг замкнулся. К концу учебы в ульпане я стоял перед дилеммой. На чем сконцентрироваться? Стараться говорить на иврите грамматически правильно, не обращая внимания на акцент, или говорить «как получится», но без акцента? Достичь того и другого одновременно мне казалось нереальным. Выбор был сделан в пользу первого. Поэтому я до сих пор говорю с «русским» акцентом, но зато — грамматически правильно, с редкими ошибками.

Страх сказать что-то неправильно «затыкал кляпом» мой рот. Фразовая речь у меня появилась на втором году жизни, и до 42 лет я был весьма вербальным человеком. А тут я замолчал! И я молчал как рыба почти год! На построение в голове правильной фразы уходило много времени, а когда она была готова, то уже не было необходимости ее произносить вслух. Я постоянно опаздывал. Курс иврита в ульпане закончился, но я оставался «собакой»: преданно смотрел в глаза говорящего, понимал отдельные слова, но не смысл, и ничего вразумительного сказать не мог. Местным жителям мое состояние было хорошо известно по собственному опыту, они улыбались и подбадривали, похлопывая по плечу. А у меня впереди была стажировка в больнице. Читатель, безусловно, понимает, что психиатр, в отличие от, например, хирурга или рентгенолога, на работе должен слушать, понимать, разговаривать, убеждать, читать и писать, то есть коммуницировать. «Психиатры больше ничего не делают» (ха-ха, шутка). Кто-нибудь встречал в жизни немого психиатра? Нет? Я тоже не встречал. Мой стресс все нарастал и становился чрезмерным.

Сленг и ляпы

Положительные эмоции — это эмоции, которые возникают, если на все положить.

Михаил Жванецкий

Следующий этап погружения в иврит наступил с началом работы в больнице, о чем будет рассказано в другом очерке. Поскольку библейский иврит был хорош в описании обрядов и молитв, но абсолютно неприспособлен к повседневному использованию, пришлось придумывать буквально тысячи новых слов, а с ними родился и сленг. Понимание сленга чрезвычайно важно, если вы пытаетесь понять культуру народа и страны.

Иврит богат сленгом и словами, перешедшими из русского, английского, арабского и идиша. Например, в иврите есть русизмы, причем не только расхожее ругательство «лехкибенимат» («иди к такой-то маме»). Оно произносится одним словом. На остановке автобуса можно услышать: «Эйфо хаотобус хамехурбан?» «Мехурбан» — это сленг. На русский фраза переводится: «Где этот сраный автобус?» «Сабаба» (араб.) — отлично, все хорошо, согласен, приемлемо. «Халас!» — выражение недовольства; хватит, прекрати, надоело. Среди студентов популярны неологизмы «леитпахмель» — опохмелиться и «леистагрем» — принять сто грамм. «Чик-чак» — быстро, легко, не напрягаясь; «стам» — просто так, даром, зря.

Знание этих и сотен других слов и поговорок на иврите помогает лучше общаться с израильтянами, понимать контекст и смысл услышанного. Эта тема интересна, но она неисчерпаема.

Хотя израильтяне очень толерантны к языковым ошибкам, некоторые мои ляпсусы были анекдотичными и весьма неприличными. Например, представляя новую пациентку на утренней планерке, я хотел сказать, что планирую стабилизировать («леазен») ее душевное состояние, но ошибочно сказал «лезаен». Глаголы звучат очень похоже, но смысл драматически отличается. Все доктора гомерически смеялись, до слез! Я недоумевал и смущался, не понимая, в чем дело, а когда мне объяснили, то было не до смеха. Опубликовано много подобных казусов на эту тему.

Рабочий иврит

В 1991 году я начал работать старшим врачом в Центре психического здоровья «Тальбие» и продолжал погружаться в иврит: учил слова, читал и писал истории болезни. Главный врач профессор Игаль Гинат разрешил мне дежурства по больнице, а позднее — в приемном отделении. Дежурить я хотел для того, чтобы понять изнутри, как работает больница. Это было правильно, но при моем знании иврита дежурства превратились в безумство, похожее на самоубийство. Судите сами. Однажды во время ночного дежурства больной упал с кровати и повредил себе бровь. Надо было наложить три-четыре шва, что технически не составляло для меня проблемы. Однако я не знал, как попросить медсестру на иврите дать мне все необходимое (иглы, нитки, зажим) для этой процедуры. В ульпане такие слова не учили. Выручил второй дежурный врач, медсестра принесла все необходимое, и бровь была зашита. Но чего это мне стоило? Лучше и не вспоминать.

Другим тестом на выживание был прием больного в больницу. Если бы пациенты знали, когда я дежурил в приемном отделении, они бы не приходили. Но они не знали, и как назло именно в дни моего дежурства им нужна была помощь в нашей больнице. Так мне казалось. Я в тот период понимал не более 20% из рассказа и интервью пациента, обратившегося за помощью в приемное отделение. Мне охотно помогали дежурные медсестры, переводя многие слова на «легкий иврит». Как же я им был благодарен! Я очень полагался на невербальное поведение пациента, его жесты, поведение, мимику и т.д., по которым оценивал тяжесть психического расстройства. Если же надо было госпитализировать пациента, то до утра я писал и переписывал его историю болезни. Мне было стыдно и больно за мои истории болезни, но выхода не было. А на следующий день после дежурства надо было продолжать работать в своем отделении. После обеда наваливалась усталость и усиливалось желание поспать, но до конца рабочего дня (в 16 часов) было далеко. И таких дежурств было четыре — шесть в месяц. Я прекратил дежурить только через два года.

Медленно, но мой иврит улучшался. Параллельно русская речь ухудшалась, она стала включать ивритские слова, как, впрочем, и текст этой книги. Этим грешили все репатрианты. Русский язык, естественно, оставался родным языком, и дома мы говорили по-русски, но с ивритскими добавками и интонациями. Есть слова, которые употреблялись повседневно даже теми, кто не знал иврит: «мазган» — кондиционер, «шмира» — работа охранником, «никайон» — уборка, «мисрад» — кабинет, «хешбон» — счет, «ирия» — муниципалитет и многие другие.

Особенно полезными были психотерапевтические беседы с пациентами — носителями языка. Одна из моих частных пациенток Хана стала моим лучшим учителем. Мы встречались еженедельно в клинике и беседовали в течение часа. У нее было право поправлять меня, что доставляло ей особое удовольствие. Задавая ей вопросы, я пытался понять ответы как можно точнее. Приходилось преодолевать стеснительность и многократно переспрашивать. Другого способа овладеть ивритом для работы я не находил. Польза была взаимной. Хана страдала от шизоаффективного заболевания и часто госпитализировалась. Изменив ей лечение и ее отношение к себе, мне удалось научить ее «жить с болезнью». Она перестала нуждаться в госпитализации, а мелодия моего иврита постепенно приобретала характерное звучание иврита израильтян. Хана опубликовала и подарила мне сборник своих стихов на иврите, которые я читал ей вслух. Она наблюдалась у меня много лет, даже тогда, когда я уже не жил в Иерусалиме.

Доклады

Пытаться думать на иврите я начал незаметно для себя к концу третьего года жизни в стране. Этому способствовала научная работа и презентации результатов исследований в больницах и университетах. Надо отдать должное профессору Игалю Гинату, который предложил следующий метод совместных докладов. Я, с точки зрения иврита, представлял самую легкую часть доклада — результаты исследования, а Игаль — все остальное: введение, методы, обсуждение и заключение. Затем ко мне перешли методы исследования, позднее — введение и в конце — обсуждение и заключение. Продолжалась такая практика не менее года, после чего Игаль сказал, что теперь я могу делать доклады без его помощи. Услышать такое от Гината — дорогого стоит!

Стресс, связанный с ивритом, совсем покинул мою голову где-то на пятом году жизни в стране. Мои собеседники стали обращать внимание, что я перехожу с иврита на русский и обратно, не замечая этого. Это означало, что мне стало легко переключать регистры языков в голове. Другим маркером было то, что в первые дни пребывания в англоязычной стране в моей голове включался английский язык с ивритскими, а не русскими словами. Сегодня, после 30 лет жизни в Израиле, могу сказать, что мой иврит еще не достиг высокого академического уровня: для этого тут надо было родиться, окончить школу и университет. Таким ивритом обладают или будут обладать мои внуки и внучки. Вместе с тем уровень моего иврита далеко не «рыночный», он позволяет мне спокойно излагать свои мысли и понимать других, работать, общаться, преподавать и учиться новому без каких-либо ограничений и трудностей. Я достиг своей цели, хотя библейский язык Торы для меня загадка. Однако дело тут вовсе не в языке, а в содержании и интерпретациях.

Изучение иврита и сопутствующий стресс тех лет так крепко запали в память, что я чувствую волнение даже при чтении очерка. Это невозможно забыть или скрыть! Мое восхищение ивритом трудно выразить словами. Из мертвого языка он превратился в современный, став важным фактором коммуникации и национального возрождения. В нем нет строгого порядка слов, как в английском, и этим он похож на русский. Словарный запас современного иврита достигает 120 тысяч слов. Начиная с 1953 года Академия иврита дополняет язык новыми словами и разрабатывает научную терминологию.

Израиль — это место, где самые безумные идеи становятся реальностью.

3. Абсорбция

⠀
После приземления. — Среда обитания. — Первый компьютер. — Встреча с «домом». — Неврология или психиатрия? — Совет кибуцев. — Новые знакомые. — Первое лето. — Покупка авто. — «Русские» пришли.

Прямая абсорбция — это программа помощи новым репатриантам, которые получают материальную помощь от государства, арендуют квартиры на частном рынке, изучают иврит в ульпанах и устраиваются на работу.

Лента новостей: 1991 год

15 января Война в Персидском заливе

30 марта Премию «Оскар» получил фильм «Молчание ягнят»

23 апреля В Ново-Огарёве подписан новый союзный договор

11 июня США выделили СССР кредит $ 1,5 млрд

После приземления

В Израиль ежегодно прибывают тысячи репатриантов. Все они проходят процесс адаптации, или абсорбции, как здесь любят говорить, включающий знакомство с культурой и страной, поиск жилья и работы и т. д. Не все успешно адаптируются, о чем будет рассказано в отдельном очерке. Министерство абсорбции призвано помочь репатриантам начать новую жизнь в стране. Первые шесть месяцев Министерство абсорбции выдавало нам деньги чеками на жизнь, оплату квартиры и электротовары (холодильник, плита, телевизор и стиральная машина). За чеками надо было туда ходить раз в неделю. На транспорт и еду нам вполне хватало. В настоящее время репатрианты получают «корзину абсорбции» («саль клита», иврит) — денежную субсидию на период обучения в ульпане, на аренду жилья в первый год жизни, на приобретение электротоваров, питание и т. д. Этот денежный подарок не надо возвращать государству.

Министерство внутренних дел (МВД) выдало нам удостоверение личности («теудат зеут») с номером, который надо было знать наизусть. Это номер социального страхования, под которым гражданин страны известен таким системам, как банки, медицинские кассы, министерства, страховые компании и т. д. Обращение к этим системам требует терпения, что на иврите звучит как «савланут», определенных знаний и опыта. В повседневной жизни используется удостоверение личности («теудат зеут») или водительские права.

Среда обитания

Израиль — это единственная страна, в которой большинство ее жителей не в состоянии объяснить, почему они живут именно здесь, но у них есть тысяча объяснений, почему невозможно жить ни в одном другом месте.

Эфраим Кишон

Уклад жизни в Израиле очень отличается от такового в бывшем СССР и нынешней России: здесь другие социальные условия жизни и работы, иные взаимоотношения с работодателем, другая медицина, банковская система, кредиты и страхование, социальное обеспечение, язык и климат, наконец.

Так чем же конкретно жизнь в Израиле отличалась от советской? Начну с того, что хронология года здесь совсем другая. Например, суббота, или шаббат, — нерабочий день, когда почти нет общественного транспорта и закрыты магазины. Шаббат начинается в пятницу вечером с наступлением темноты и заканчивается через сутки (на иврите говорят «шаббат заходит» и «выходит»). Как правило, все закрывается за два-три часа до начала субботы. Хорошо это или плохо? Это данность. К такому режиму легко привыкаешь: все покупки делаются заранее или до обеда пятницы. В христианских и мусульманских кварталах жизнь в шаббат протекает по их традициям. Труднее всего нам было привыкнуть к жаркому климату, восточной музыке, менталитету, многообразию людей и культур.

Праздники в стране светские и религиозные, основанные на очень давних событиях, мифах или легендах, описанных в священных иудейских, христианских и мусульманских книгах.

Цикл еврейских праздников, или особых дней, начинается осенью с Рош Ха-Шана, или еврейского Нового года (сентябрь-октябрь), затем приходят Ханука (декабрь), Пурим (март), Пейсах (март-апрель), Шавуот (дарование Торы на горе Синай; май-июнь), и заканчивается год Суккотом (праздник урожая; осень). Осенью отмечается Йом-Киппур, он же Судный День (сентябрь-октябрь). Традиции религиозных праздников: во время Пасхи (Песах) едят мацу (пресные лепешки), в Хануку зажигают ханукальные девятисвечники (ханукии). Йом-Киппур — день поста, покаяния и отпущения грехов; не используется общественный и личный транспорт, магазины и кафе не работают, шоссе и дороги оккупированы детьми с велосипедами и самокатами. Большинство израильтян ведут двойную жизнь, активно участвуя как в светской, так и в религиозной ее части.

Не библейскими являются три особых дня: День памяти жертв Холокоста, День памяти павших и День независимости. Первые два особых дня печальные, без «бессмертного полка» и «если надо — повторим», а третий — веселый и радостный. Мы не были знакомы с этими аспектами жизни. Помогало то, что помимо изучения иврита в ульпане нас знакомили с израильской культурой, с базисными знаниями об иудаизме и еврейских праздниках, истории народа, сионизме, и это не было пропагандой ни по форме, ни по сути. На пропаганду у меня аллергия.

Израильтяне — открытые, словоохотливые и общительные люди. Так они воспринимались нами в первые годы жизни. Затем их усредненный портрет конкретизировался: многие из них очень экспансивные и шумные люди, тихо говорить не умеют. Я даже думал, что у них плохо со слухом, ну как у подвыпивших людей. Так нет же, пьют немного и пьяных не видно. Нередко их желание помочь принимает форму вмешательства в чужие дела и может быть воспринято как бесцеремонность. Мне не нравились необязательность и непунктуальность, опоздания на встречу, заседание; бесцеремонность, беспардонность и даже наглость, особенно когда они за рулем. Но это вовсе не означает, что они плохие люди. Напротив, израильтяне излучают приветливость, искреннее желание прийти на помощь, объяснить и поддержать. Порядочность — характерная черта израильского предпринимателя. Все мои оценки надо воспринимать как усредненные. Признаюсь, что с годами мне стали присущи некоторые черты поведения израильтян, но далеко не все.

Многие израильтяне вооружены, и не только служебным оружием. Солдаты и солдатки ходят везде с оружием и выглядят красивыми. При необходимости они пускают его в ход. Перед каждым торговым центром (каньоном), госучреждением, перед входом в школы и университеты стоит рамка металлоискателя и один-два сотрудника службы безопасности. Первое время это бросается в глаза, но потом привыкаешь.

Климат Израиля жаркий, чрезвычайно сухой, на побережье — влажный и без привычной сезонности. Тяжело переносятся хамсины — сухие горячие ветра, которые приносят с собой пыль и песок. Длится хамсин несколько дней, в такие дни надо пить больше воды. Страна оборудована для такой жизни — «мазганы», или кондиционеры, есть везде: дома, на работе, в транспорте, магазинах, кафе и т. д. Зима на привычную нам зиму не похожа. Она дождливая, а в Иерусалиме — еще холодная. Холод в Иерусалиме несопоставим с зимним холодом в Томске, где в домах есть центральное отопление и всегда тепло. Такого отопления в Израиле нет. Мы купили обогреватели, но бетонные стены не держали тепло как следует.

Многие израильтяне не снимают в квартирах обувь, хотя ходят в ней по улицам. Дети и солдаты любят сидеть прямо на асфальте и в проходах поезда или автобуса, забираться с ногами на сиденья. Я до сих пор не могу к этому привыкнуть. Все ходят с телефонами и разговаривают, невзирая на окружающих, посвящая их таким образом в подробности личной жизни или бизнеса. У меня нет шансов привыкнуть к этому. Где в этом отношении рай на Земле? Только в Японии!

Кухня очень разнообразная. Здесь мы впервые попробовали хумус (закуска из нутового пюре), фалафель, или обжаренные во фритюре шарики, и разнообразные фрукты и прянности. Система пищеварения тоже нуждалась в адаптации. Нам же хотелось привычного черного хлеба, который появился только через пару лет, когда в стране стали открываться «русские бизнесы»: магазины, пекарни, рестораны и т. д. Борщ особенно нравился нашим израильским друзьям, и Галя готовила его по их просьбам. Наш рацион постепенно превращался в средиземноморский: оливковое масло и оливки, помидоры, баклажаны, болгарский перец, цуккини, чеснок, лук, рыба и морепродукты, зелень (тимьян, розмарин, орегано и базилик), сыр, бобовые, орехи, паста, рис, хорошее красное и белое вино.

Помимо уроков иврита, ульпан организовывал экскурсионные поездки по стране, что способствовало культурной и социальной абсорбции. Мы познакомились со Средиземным морем. Я, Галина и сыновья как могли старались привыкнуть к жизни в новой стране, но культурный шок не обошел нас стороной. Наиболее тяжелым было второе полугодие 1990 года.

Еще будучи в ульпане, я заинтересовался исследованием психологической адаптации репатриантов. Разработав специальный опросник и сделав несколько десятков копий за свои деньги, я стал раздавать анкеты в том же самом ульпане. Так начинался мой первый научный проект, который стал впоследствии национальным (смотри отдельный очерк).

Первый компьютер

Наше финансовое положение в первый год жизни зависело не только от помощи государства. Выезд в Израиль на постоянное место жительства в 1989 году был сопряжен с немалыми личными затратами на покупку билетов, отправку багажа и отказ от гражданства. Еврейское агентство (Сохнут) в Израиле вернуло нам стоимость этих расходов. С 1990 года все расходы репатриантов Сохнут оплачивал до репатриации. Таким образом мы неожиданно оказались обладателями немалого состояния. Поэтому первое, что пришло мне в голову, — купить персональный компьютер. Мальчики были в восторге от такой идеи. Мир стоял на пороге дигитальной революции. Примерно за два года до репатриации я получил для своей лаборатории персональный компьютер. Освоив работу на нем, мы стали развивать медицинские экспертные системы. Сыновья прилипли к компьютеру с первого раза и надолго.

В то время персональный компьютер простейшей конфигурации с твердым диском в 20 Мгб (сейчас это смешно!) стоил порядка 4000 шекелей (около $ 1500). Решено — сделано. Через несколько дней новенький компьютер красовался у нас дома, став первым положительным фактором против многих стрессогенных. Мы с сыновьями быстро освоили его, что всем помогло в дальнейшем трудоустройстве. Эдик углубился в программирование, став впоследствии хорошим специалистом. Исраэль не остался в стороне и впоследствии выбрал электронику. Я освоил пакет программ для статистического анализа данных научных исследований. Таким образом, вложив средства в наше образование, мы получили хорошие дивиденды.

Встреча с «домом»

В мае 1990 года, когда мы закончили курс ульпана, пришел контейнер с нашим багажом, отправленным восемь месяцев тому назад. Вещи оказались подмоченными при транспортировке морем, но мы были им очень рады. Чего там только не было: альбомы и ящики с книгами, постель и посуда, домашняя утварь, шахматы, одеяла, оконный кондиционер (?!), мебельный гарнитур и даже ботинки с коньками. Было ощущение, что часть нашего дома догнала нас, напомнив о непрерывности жизни. Это было что-то с чем-то, как любит восклицать мой друг Владимир Либуркин. Все домочадцы воспрянули. Квартира приняла обжитой и знакомый нам вид. Однако к исходу первого года аренды хозяин продал ее, и мы переехали в другую квартиру, в соседнем районе — Писгат Зеев, взяв «наш дом» с собой. Но не буду забегать так далеко.

Неврология или психиатрия?

Перед началом поиска работы мне надо было выбрать медицинскую специализацию. Для многих врачей это может показаться странным, но не для меня. Дело в том, что моя врачебная практика и научная работа были связаны семь лет с невропатологией, а последующие 13 лет — с клинической психиатрией и психиатрической генетикой. Опубликованные статьи были посвящены как проблемам невропатологии, так и психиатрии. Обе мои диссертации выполнены по темам биологической психиатрии. Таким образом, в свои 42 года я мог работать в любой из этих областей. Разумеется, я собирался многому поучиться, предполагая, что медицина в Израиле опережала советскую медицину. Я имею в виду методы диагностики, лекарственные средства, программы реабилитации и законы.

Решив проверить все возможности, я разослал свою биографическую справку (curriculum vitaе — CV), где был представлен обзор практических навыков, клинического и научного опыта в неврологии и психиатрии. Первым пришел ответ из отделения неврологии под руководством профессора Амоса Корчина из медицинского центра Тель-Авива «Сураски» (знаменитая больница «Ихилов»). В согласованное время я открыл двери его клиники. Меня встретил ординатор, который провел обзорную экскурсию по отделению и лабораториям. Первое, что бросилось в глаза: весь коридор был заставлен диагностическим оборудованием и научными приборами. В отделении было всего 20 больных, но восемь врачей и профессор. С Амосом мы быстро нашли общий язык, хотя мой английский был много хуже его. Врачи здесь не пользовались неврологическими молоточками за ненадобностью. Зато с разными приборами они управлялись виртуозно. В конце беседы Амос предложил мне пройти полную специализацию в его отделении (4,5 года и два экзамена), сказав, что я смогу заниматься и научными исследованиями. Я поблагодарил его. Психологически я не был готов положить на специализацию почти пять лет.

Следующее приглашение поступило из хайфского центра «Рамбам», где было несколько психиатрических отделений и поликлиника, которые оказывали помощь населению крупного города и северным районам страны. Все отделения были открытыми и очень похожими на клиники Томского НИИ психиатрии. После знакомства и беседы мне предложили частичную специализацию: два года вместо четырех с половиной лет и сдать устный экзамен. Хотя предложение было справедливым, учиться «на психиатра» мне тоже не хотелось. Я надеялся пополнить свои знания в условиях «делюкс», то есть работая психиатром. Вполне возможно, что я переоценивал свои знания и опыт, но знать наверняка я этого не мог.

Через пару месяцев я все-таки выбрал психиатрию. Для начала мне предстояло пройти стажировку («истаклют», иврит) в психиатрической больнице и подтвердить свою квалификацию врача-специалиста. В противном случае надо будет проходить специализацию и сдавать экзамены. Решает это специальная комиссия профсоюза врачей, но больницу для прохождения стажировки надо было искать самому. Я понятия не имел, как это здесь делается, но помог счастливый случай (смотри следующий очерк).

Совет кибуцев

Совершенно неожиданно я познакомился с кибуцным движением страны. Получив информацию о моем опыте исследований в области эпидемиологии и психиатрии, кибуцники предложили мне подготовить проект с целью оценки эмоционального состояния подростков-кибуцев страны. Два лидера кибуцного движения приехали за мной 6 февраля 1990 года и повезли в кибуц в центре страны. Я попросил подробно рассказать о кибуце, образе жизни и проблемах с подростками.

Кибуц — это понятие восходит к ивритскому слову «квуца» (группа) — представлял собой изначально сельское поселение, организованное как социалистическое производственное товарищество. В настоящее время имеется около 260 такого рода коммун, это примерно 115 тысяч человек (от 100 до 2000 в каждой), что составляет менее 2% еврейского населения Израиля. Однако вклад кибуцев в сельское хозяйство и производство промышленной продукции значительно выше: в 1998 году он составлял 33% и 8% соответственно.

У новых репатриантов из России, имевших за плечами опыт «реального социализма», эксперименты типа кибуца не вызвали особого интереса, скорее — наоборот.

В кибуце я провел два дня и очень впечатлился. В центре кибуца была общественная зона (столовая, кинозал, бассейн, библиотека и т.п.) с красивыми лужайками, цветами и зеленью. Не менее ухоженной и зеленой была жилая зона из одноэтажных и двухэтажных домов, а далее — блоки хозяйственных построек, сады, поля и пруды. Сельский рай, так не похожий на советские колхозы. Несмотря на всю красоту, молодежь покидает кибуцы, переселяясь в города, получая престижную работу и независимость. Индивидуализм берет свое. Мне заказали проект исследования 500–600 подростков нескольких кибуцев. Для этого была нужна анкета для подростков. Я попросил месяц для ее составления и написания проекта.

В перерывах между учебой в ульпане я посмотрел литературу по кибуцному движению, идеологии, методам воспитания детей и психологическим проблемам. Разработка анкеты для подростков заняла больше времени. Мы встретились в том же кибуце через два месяца. Я представил наброски проекта и анкету. Примерно час мне задавали вопросы. Меня тепло поблагодарили и отвезли домой, в Иерусалим. Ответ я получил через неделю. Функционеры кибуцного движения решили не проводить предложенное исследование. Они предпочли лучше не знать, что происходит в среде их подростков, подозревая неблагоприятные выводы. В дальновидности им не откажешь.

Новые знакомые

В 1990 году эйфорию испытывали не только новые репатрианты, но и израильтяне. Мне не приходилось видеть такого массового добровольного желания граждан страны помочь незнакомым людям — новым репатриантам. Энтузиасты приходили к нам домой и в ульпан, предлагали помощь, приносили корзины с фруктами, отвозили нас на шаббат или конец недели к себе домой, знакомили с еврейскими традициями и религией, страной и ее историей. И все это делалось ими с удовольствием. Такого отношения к себе мы раньше не встречали, и его трудно переоценить. Расскажу только о двух семьях, с которыми мы подружились на годы.

В первые полгода мы познакомились с Мишей и Симой Векслер через общих друзей в России. Миша работал инженером на заводе, а Сима — переводчицей. Они приехали на 10 лет раньше, жили в Неве Яакове и чувствовали себя в стране как рыба в воде. Мы часто и много гуляли вместе, разговаривали, перенимали их опыт и надеялись, что через 10 лет станем такими же «рыбами в воде». Но пока это были лишь мечты. Однажды, когда мы были у них дома, Миша включил новости на иврите по ТВ, а я, о ужас, почти ничего не понял. Н-и-ч-е-г-о! Миша и Сима помогли нам понять многие практические вещи вплоть до того, как надо выбирать продукты, как за них расплачиваться кредитной карточкой (которой у нас еще не было), и многое другое. Спасибо им!

Знакомство с другой семьей было необычным. Как-то мы с Галей пришли с вечерней прогулки, а в гостиной сидел на диване младший сын Изя с бутылкой хорошего вина на журнальном столике.

— Пришли женщина и мужчина, они спросили тебя, папа, — рассказал Изя. — Они оставили вино и сказали, что зайдут позднее.

Примерно через час мы познакомились с Даном и Сузи Девис. Оказывается, Министерство абсорбции передало адреса репатриантов в университет, где они и получили наш адрес. Профессор Дан Девис заведовал кафедрой образования в Иерусалимском университете, а Сузи работала акушеркой. Они были старше нас, родились в США. Дан родился евреем, Сузи прошла гиюр, они живут с двумя сыновьями в Израиле много лет. У них родным языком был английский, у нас — русский, но мы обнаружили много общего в ментальности при больших различиях в политической ориентации (поэтому о политике почти не говорили). Надо отдать им должное: Дан и Сузи очень помогли нам не только в самом начале жизни в Иерусалиме. Мы много гуляли вместе, они познакомили нас с городом и страной, повезли в Эйлат на несколько дней (у них там была дачная квартира), в Эйн-Геди, на пикники и в другие места. Наша тесная дружба с Даном и Сузи продолжалась примерно 15 лет, однако мы реже встречались с тех пор, как уехали из Иерусалима. Дан и Сузи уже не работают, мы виделись последний раз, к сожалению, давно, но моя благодарность им не знает срока давности.

Первое лето

Пролетели шесть месяцев первого года жизни в Израиле. Наши сыновья адаптировались успешно, но каждый по-своему. Игорь, узнав, что назван по первой букве в честь дедушки Израила (отца Гали), по своей инициативе пошел в МВД и поменял себе имя на Исраэль (дома мы его звали Изя). Он три месяца учил иврит в другом ульпане, затем пошел в школу, молча переживая свои психологические трудности. Изя много часов возлежал на диване напротив ТВ и смотрел мультики на иврите, «схватил» язык и овладел им, как родным! Таким же образом он выучил и английский. Эдик тоже не окончил ульпан, подрабатывал где только мог и, по своей инициативе, призвался в армию. Там он обучал офицеров компьютерной грамоте.

Труднее всех было Галине: иврит давался ей с трудом, и ей предстояло сдавать экзамен на врачебную лицензию. Она самоотверженно готовилась, но экзамен никак «не сдавался» — ей не хватало пары баллов. Галя очень переживала, и мы с ней. Много лет спустя я узнал, что все дело было в профсоюзе врачей страны. Приезд тысяч врачей-репатриантов породил среди местных врачей серьезные опасения из-за будущей конкуренции, и как следствие был введен трудный экзамен на лицензию, которого не было в 80-е годы. Поэтому около половины бывших советских врачей — репатриантов 90-х годов не смогли сдать экзамен на лицензию.

Галина решила реализовать свой диплом акушерки, став здесь медсестрой. Для этого она пошла на курсы медсестер, где местные медсестры враждебно относились к бывшим врачам, переходящим в медсестры. Им ставили палки в колеса где только могли, а возможности у них были безграничны. Галина пробилась в медсестры с большим трудом.

Покупка авто

Мой любимый герой Остап Бендер утверждал, что «машина не роскошь, а средство передвижения». И он был абсолютно прав. Для покупки машины нам надо было прежде всего выбрать модель. Когда приятели сказали нам, что выбор модели — это трудная задача, мы не поверили и даже посмеялись. Мы с сыновьями принялись знакомиться с рынком автомобилей, переходя от магазина к магазину. Благо, что эти магазины сконцентрированы в промышленной зоне. В каждом магазине выставлены от четырех до семи новеньких машин с разными характеристиками и, естественно, ценами. После третьего магазина нам стало грустно, глаза и желания разбегались. Я уже не говорю о разных предпочтениях и расхождениях между мной и сыновьями. Вспомнилось предупреждение приятелей на этот счет! Когда же наши желания совпали, выбранной машиной оказался «Дайхатсу Апплауз», модель 1990 года, белого цвета. Первую машину репатрианту продавали с большой скидкой, но даже тогда у меня не хватало денег. Чтобы оформить кредит, нужны гаранты и ссуда. Я обратился в банк, и русскоговорящий клерк заполнил бланк-просьбу на небольшой кредит в 5000 шекелей. Бланк я подписал, но деньги в кредит брать не стал.

Забегая вперед, скажу, что клерк оказался проходимцем. Он оформил на неполученную ссуду банковский залог на машину. Это выяснилось пять лет спустя, когда я решил продать машину. Отдел автотранспорта Министерства внутренних дел потребовал освободить машину от залога в банке, где никакого залога не было. Я пригрозил им обоим опубликовать эту историю, и они нашли бюрократическое решение, а машина перешла к новому владельцу.

Ссуду я не взял «по вине» наших друзей Дана и Сузи Девис, которые ссудили нам недостающие деньги, и мы смогли заказать вожделенный автомобиль. Не прошло и месяца, как мне позвонил Эдик и сказал, что он едет домой на новой машине! Я вышел во двор и через 10 минут увидел довольного сына и белый «Дайхатсу Апплауз». Коробка передач была автоматической. Эдик рассказал, как ею пользоваться. Езда на машине была для меня чистым блаженством. Занятые деньги мы с благодарностью вернули Девисам через год. Выбор машины оказался удачным.

К сожалению, через четыре года арабы подожгли все машины на стоянке в нашем дворе. Это случилось ночью. Некоторые машины сгорели полностью, но моя подлежала ремонту. Оплатило ремонт государство. Из ремонта машина вернулась как новая, но с потерей стоимости. Через год я продал «Дайхатсу Апплауз» и купил другую машину — «Крайслер Неон» (Chrysler Neon), с которой не расставался почти 10 лет.

«Русские» пришли

В 1989 году мы покидали СССР, прощаясь с «первой жизнью» навсегда и со всем, что в ней было, — тоже навсегда. В 90-е годы ситуация в России изменилась и покидающие страну люди «врагами народа» уже не считались. С приездом большого числа граждан из бывшего СССР появились русскоязычные газеты и партии, радиостанция и девятый телеканал ТВ, продуктовые и книжные магазины. «Русские» партии я не поддерживаю, газеты не читаю, радио не слушаю и ТВ не смотрю: они для тех, кто, живя в Израиле, головой и сердцем остался там, в России или в бывших Республиках. Это сложная проблема самоидентификации.

Социализм, который процветал в Израиле еще 30 лет тому назад, лишился человеческой поддержки благодаря «Большой алии», состоявшей из людей, насытившихся им по горло. Став все более рыночной, экономика страны получила такой сильный импульс от знаний, опыта и активности бывших советских граждан, что до сих пор показывает устойчивый рост. Хотя «стеклянный потолок», безусловно, существует, но он вполне проницаем. Можно преодолеть его, просто придется постараться немного больше, чем родившимся в Израиле сабрам.

4. Стажировка

⠀
Стать доктором. — Врач-репатриант. — Доктор Ицхак Левав. — Больница «Эйтаним». — «Аутодафе». — Бэседер. — Будни в «Эйтаним». — Специалист. — Профессор Белмекер. — Штатная ставка.

С точки зрения биологии и физиологии мы не так уж сильно отличаемся друг от друга, но во времени — в непрерывном времени Судьбы — каждый из нас уникален.

Оливер Сакс

Лента новостей: 1990 год

1990 За год прибыло более 200 тысяч репатриантов из СССР

30 марта Эстония отменила у себя Конституцию СССР

12 июня Ицхак Шамир формирует коалиционное правительство

4 августа Ирак собирает армию на границе с Саудовской Аравией

Стать доктором

Профессия врача считается одной из самых престижных в мире. В СССР студент, окончивший медицинский институт и сдавший государственные экзамены, получал диплом врача и на следующий день мог работать по любой специальности без каких-либо лицензий. Это безответственная практика, но именно так было в 1971 году, когда я получил диплом врача. Позднее врачи стали проходить краткий курс специализации в какой-либо области или годовую интернатуру, что было стыдливым шагом вперед на пути к западной системе подготовки врачей-специалистов. Следующих шагов не последовало, и уровень специализированной медицинской помощи в СССР остался низким, что не исключало появления талантливых и опытных врачей.

Стать врачом в Израиле, как и в западных странах, — дело многотрудное, требующее высокой мотивации, немалых способностей и многоэтапного обучения. По большому счету, врачи учатся всю жизнь. Начну с того, что для поступления на медицинской факультет университета требуется очень хороший «багрут» (аттестат зрелости) и высокий психотест — порядка 750 баллов. Вступительных экзаменов в университет нет, только собеседование при наличии подходящего психотеста и «багрута». Кто не может получить 750 баллов, но хочет стать врачом, может учиться за границей. Но в таком случае молодой врач с иностранным дипломом должен будет пройти в Израиле особую процедуру для получения лицензии (смотри ниже).

На вторую степень — «доктора медицины» (MD) — надо учиться шесть лет, седьмой год — стажировка с ротацией в разных клиниках, и еще требуется выполнить научное исследование в качестве дипломной работы. Только тогда можно получить временную лицензию Министерства здравоохранения и начать искать работу. Права такого врача очень ограничены, но они дают возможность перейти на следующий этап — пройти специализацию, или итмахут (иврит), в одной из лучших клиник страны, отвечающей критериям Научного совета Израильскoй медицинской ассоциации (ИМА). Кстати, от имени врачей ИМА заключает коллективный договор с правительством об условиях работы врачей страны. Этот договор пересматривается каждые 10–15 лет. Если правительство и профсоюз не могут договориться, то объявляется забастовка.

Закончив учебу на медицинском факультете одного из университетов и годовую стажировку, молодой врач выбирает специализацию («итмахут», иврит) по одной из медицинских профессий. Специализация длится от 4,5 до 6 лет. Например, врач-стажер должен учится психиатрии 4,5 года. Программа включает 1 год в поликлинике, 6 месяцев в отделении невропатологии, 2,5 года — в разных психиатрических отделениях, и 6 месяцев выделяется на научную работу. Без прохождения специализации врач считается недоучившимся.

Для каждой врачебной специализации существует подробная программа знаний и навыков, которыми должен овладеть врач-стажер («митмахэ», иврит). Программа включает два трудных экзамена: уровни «алеф» и «бет». Каждый экзамен с первого раза сдают только 50–60% врачей. Тот, кто прошел успешно специализацию и сдал оба экзамена, получает диплом врача-специалиста. У каждого врача есть личная печать с номером его лицензии и номером диплома врача-специалиста. Этой печатью врач заверяет свою подпись на рецептах и других документах. Наиболее амбициозные врачи проходят дополнительную двухгодичную подготовку в Израиле, США, Канаде или Европе, специализируясь в одной из узких областей выбранной ими профессии.

Врач-специалист («мумхэ», иврит) может работать старшим врачом и заведующим отделением (после трех лет стажа), давать заключения в суде и открыть собственную клинику. Таким образом, только закончив многогодовую профессиональную подготовку, которая длится от 13 до 15 лет, врач становится высококвалифицированным специалистом. Многие врачи участвуют в научных исследованиях, делают академическую карьеру — преподают в университетах, становятся доцентами и профессорами.

Врач-репатриант

Репатриант должен подтвердить медицинский диплом, полученный в другой стране. Для этого надо сдать письменный экзамен и пройти шестимесячную стажировку, или «истаклют» (иврит), для получения постоянной врачебной лицензии. Государственный экзамен включает 220 вопросов по всем дисциплинам. Необходимо ответить на не менее 60% вопросов по американской системе (пять вариантов ответа на вопрос). Сдавать его можно даже на русском языке; экзамен можно пересдавать.

Врачи-репатрианты подразделяются на три категории: без стажа, со стажем до 14 лет и со стажем более 14 лет. Врач, получивший образование за границей, занимавшийся клинической медициной 14 лет и более, освобождается от письменного экзамена на получение временной лицензии. Следующий этап — стажировка, то есть работа под наблюдением шесть месяцев в признанном отделении для получения характеристики с оценкой клинических навыков. Затем специальная комиссия профсоюза врачей, рассмотрев документы, определяет продолжительность специализации (полная или частичная) либо решает выдать диплом врача-специалиста без дополнительного обучения. Обойти эту процедуру невозможно. Тот, кто успешно прошел стажировку и специализацию, навсегда запомнит эти тяжелые годы работы и учебы.

Будучи врачом-репатриантом и узнав, что меня ждет на пути к врачеванию, я испытал шок и растерянность. Я имел стаж клинической и научной работы более 14 лет, что освобождало меня от письменного экзамена для получения временной лицензии, необходимой для прохождения стажировки. Я подал свои документы в Научный совет профсоюза врачей и нетерпеливо ждал их решения.

Доктор Ицхак Левав

Научный совет профсоюза врачей сократил мне стажировку (итстаклют) с шести до трех месяцев, чему я совершенно напрасно радовался. Теперь мне надо было найти психиатрическую больницу, готовую принять меня на эти три месяца. Медленно тянулись дни июня 1990 года, даже в Иерусалиме выматывала жара. Учить иврит не было сил. Наконец моя временная лицензия пришла по почте. Нам редко кто звонил, поэтому телефонный звонок вечером ударил по ушам.

— Михаэль, — послышался женский голос на ломаном языке с характерным картавым акцентом, — это Мира. — Как твои дела? Ты нашел место на итстаклют? Я думаю, что могу тебе немножко помочь. (Здесь и далее я стараюсь воспроизвести ее речь, понимая, что это невозможно.)

— Шалом, Мира. Пока ничего не нашел и буду рад любой помощи.

Мира, худощавая симпатичная брюнетка неопределенного возраста, опекала нашу семью уже несколько месяцев. Она добровольно помогала новым репатриантам, видя в них будущее страны. Будучи состоятельной, она жила в большой вилле в элитном районе Иерусалима. Мира нигде не работала, располагала широкими связями и свободным временем. Когда она впервые появилась у нас дома с большой корзиной фруктов, то попросила рассказать, что такое борщ. В следующий визит Галина накормила ее вкусным борщом. Восторгам не было предела; надо было слышать, как она выговаривала это слово: «борщщщ». Ее история не была безоблачной: она потеряла взрослого сына на войне в Йом-Киппур в 1973 году.

— Послюшай, Мишя, в Израиль приходит Левав. Он будет здесь мало дней. Ты хочешь говорить с доктор Левав? Я скажу ему помогать тебе. Это хорошо?

— Замечательно, Мира. Спасибо. Где и когда мы сможем встретиться?

— Я тебе буду звонить завтра. Бэседер? (хорошо; иврит).

Д-р Ицхак Левав (Itzhak Levav) — израильтянин; он жил в США, будучи международно признанным экспертом по охране психического здоровья Всемирной организации здравоохранения. Ицхак Левав имел обширный опыт в реорганизации служб и политики охраны психического здоровья и их развития в Северной и Южной Америках. Он был автором серьезных публикаций в области эпидемиологии психических заболеваний.

Д-р Левав был проездом в Иерусалиме. Через пару дней мы встретились в гостинице «Хилтон». На смеси английского и иврита я рассказал ему коротко о себе и попросил совета.

— Майкл, тебе нужен не я, а доктор Арье Левитин, он заведует острым отделением в больнице «Эйтаним», — сказал он, набирая номер телефона д-ра Левитина.

Среднего роста, улыбчивый 50-летний смуглый мужчина, Ицхак быстро схватил суть моей просьбы. Я молча наблюдал за тем, как здесь делаются дела. Кто-то ответил ему на другом конце телефонной линии.

— Шалом, Арье, надеюсь, что у тебя все хорошо, — Левав говорил на хорошем иврите, который я понимал с большим трудом. — Я завтра улетаю в Вашингтон, но рядом со мной стоит молодой психиатр — оле хадаш из России. Он ищет место для истаклюта и удивительно хорошо знает русский. (Хохочет над собственной шуткой.) Возьми его к себе, и договоритесь сами. Ты еще помнишь русский? — спросил он, посмеиваясь и передавая трубку мне.

Я не услышал ответ Левитина и дрожащей рукой прижал переданную трубку телефона к уху. Набрав полную грудь воздуха, я застыл в ожидании чего-то невероятного. Наконец трубка заговорила по-русски шипящим противным голосом.

— Шалом, у вас уже есть временная лицензия? — спросил грубовато и без предисловия д-р Левитин.

— Да, конечно, есть, — ответил я не своим голосом.

— И сколько времени вы в стране? — продолжал допрос доктор.

— Уже полгода.

— А как иврит?

— Окончил ульпан, но до хорошего далеко.

— А почему нас знакомит Левав, причем здесь он? — раздражался Левитин.

— Меня с Левавом познакомила общая знакомая, — ответил я, не вдаваясь в подробности. — Что-то с ним не так?

Ему казалось, что он достаточно известная в Израиле личность и не нуждается в посредниках, а русскоговорящие психиатры просто обязаны слышать и знать д-ра Левитина. А тут какой-то Левав вдруг знакомит нас. Я, конечно, не мог думать об этом во время нашего первого разговора, но при последующем знакомстве Левитин сам мне объяснил причину своего недовольства. Однако он быстро совладал с собой:

— Нет-нет, ничего. Приезжайте послезавтра в «Эйтаним», в отделение «алеф», и захватите все свои документы. Найдете больницу?

— Надеюсь, что найду. Спасибо.

— Тогда до встречи.

Я был рад, что этот разговор закончился приглашением в «Эйтаним», и испытывал признательность Ицхаку за его участие, хотя не мог ее выразить красивыми словами. Я повторял, как мне казалось, с глуповатой улыбкой «тода раба, раба» и «thank you so much». Ицхак все понял и после чашки кофе растаял в толпе гостей столицы.

Нам суждено было встретиться еще не раз. Тремя годами позже мы столкнулись нос к носу в пригороде Вашингтона. Языковых проблем уже не было. Обнимались, как старые друзья. Ицхак организовал мне приглашение на работу в Колумбийский университет Нью-Йорка, в отделе профессорa Мирны Вейцман на очень хороших условиях. Однако мне пришлось отказаться от ее приглашения. Мирна хотела заключить со мной договор на пять лет, а я был готов на один-два года. Наш младший сын Изя призывался в армию, и мы с женой не могли оставить его одного. В последние годы д-р Левав вернулся в Иерусалим, работает советником по научным исследованиям Министерства здравоохранения. Иногда мы разговариваем по телефону и обмениваемся своими книгами и статьями.

Больница «Эйтаним»

Первая встреча с д-ром Левитиным была такой же прохладной, как и беседа по телефону. Однако письмо с согласием принять меня на стажировку он подписал у главного врача. Итак, 19 июня 1990 года я начал трехмесячную стажировку в «Эйтаним». Это был и смех и грех, но главным образом безумный стресс!

«Эйтаним» — маленькая психиатрическая больница (около 100 коек), что находится в 23 километрах от Иерусалима в удивительно красивом месте в горах, окруженная лесами. Главный врач — д-р Яков Лернер. В больнице есть закрытое и открытое отделения для взрослых, отделение для детей и подростков, приемный покой. В 2005 году психиатрические больницы «Эйтаним» и «Кфар-Шауль» объединились в Иерусалимский центр психического здоровья.

Д-р Арье Левитин заведовал первым закрытым отделением. Он приехал в Израиль из Ленинграда более 20 лет тому назад, имел третью степень (к.м.н.), был среднего роста, тучным 60-летним мужчиной с блуждающей сардонической улыбкой и говорил сквозь зубы, как бы цедил слова. В его отделении работали старшие врачи Белла Ханин, Хаим Кноблер и Яков Марголин, а также два «митмахим», или специализирующихся врача. Левитин представил меня на планерке, нарочито строго запретил всем разговаривать со мной по-русски. Правда, его не послушались. По-русски со мной все-таки говорили д-р Белла Ханин, медсестры да и сам Левитин. Белла любезно подвозила меня в больницу первый месяц, затем я купил машину.

Когда д-р Левитин увидел длинный список моих научных публикаций, он стал дразнить меня «профессором» и систематически подначивал: «Ну-ка, скажи, что здесь за случай, профессор»; «А в этом случае что ты будешь делать? Это тебе не Россия, и ты здесь пока не босс!» Были реплики и покрепче, на матерном русском, и со смехом-гоготом! Арье изгалялся по полной программе, и я терпел изо всех сил, так как мне нужна была его положительная рекомендация для комиссии профсоюза врачей. Психиатром Левитин остался «питерским», то есть неплохим клиницистом. Другое дело Хаим Кноблер и Яков Марголин — оба сабры, русского языка они не знали, но с ними мне было интересно обсуждать любые проблемы психиатрии и страны.

«Аутодафе»

В кличе «д-р Рицнер, к телефону» мне слышалось приглашение на аутодафе. Кричали так медсестры, когда родственники искали врача по телефону на их посту. Я с трудом понимал, о чем говорили на утренних планерках и клинических разборах больных, но старательно записывал на слух новые слова. Затем находил их написание на иврите, переводил со словарем и старался запомнить. И так изо дня в день. Когда ко мне обращались, то пытался что-то понять и даже ответить. Лучше не вспоминать.

Моя первая больная Дана, 22 лет, страдала умственной отсталостью с двигательной расторможенностью. Она была гиперактивна, дралась с родственниками дома и ломала мебель, что и послужило основанием для ее госпитализации в наше отделение. Говорила Дана плохо, ее словарный запас был очень ограниченным. Д-р Левитин, давая мне ее для курации (лечения/ведения больного), иронически заметил: «У вас с ней примерно одинаковый уровень иврита». Он был недалек от истины, но меня это скорее порадовало, чем обидело, правда ненадолго. Дана действительно с трудом объяснялась, но, к моему несчастью, у нее было много добросердечных родственников с хорошим ивритом. Они часто звонили и интересовались ее здоровьем. Поэтому клич кого-нибудь из сотрудников: «д-р Рицнер, к телефону» — остался в моей памяти как приглашение на корриду или на бой с чемпионом по боксу. Как же я ненавидел телефон в то время!

Реагировал я не сразу, в надежде, что на том конце трубки устанут ждать. Когда это не срабатывало, я бодро отвечал заученной фразой, что душевное состояние Даны стабилизируется. А когда меня спрашивали о чем-то непонятном, я отвечал, что передам заведующему отделением все их вопросы и просьбы. День без телефонных звонков воспринимался мной как подарок судьбы! «Синдром телефон-зависимого стресса» — так я обозначал свое состояние в то время — до сих пор никем не опубликован. Он вспоминался каждый раз, когда в отделение, где я был уже заведующим, приходил на стажировку врач-репатриант с плохим ивритом. Подобно д-ру Левитину, я тоже запрещал говорить с ним по-русски, но никогда не иронизировал на эту тему, скорее наоборот — не упускал случая рассказать о своих подобных переживаниях и ляпах, дабы поддержать его (или ее). Дану выписали домой через месяц, и я стал получать других больных, в том числе с острым психозом. Серьезные неприятности не заставили себя долго ждать.

Бэседер

Когда вербальная коммуникация недостаточна, включается невербальная. Именно в этот период я усовершенствовался в «невербальной психиатрии», пытаясь оценить психическое состояние пациента по его движениям, экспрессии речи, мимике и глазам. Будучи вынужденным больше молчать и слушать, я вызывал тем самым симпатии у пациентов, они просились ко мне на беседу и рассказывали, рассказывали… Если бы они знали, как мало я понимал их речи, жалобы и переживания. Но на моем лице читалось искреннее сочувствие, как к больному, так, по-видимому, и к самому себе. Желая хоть как-то поучаствовать в беседе, я поддакивал, используя такие слова, как «ОК» или «бэседер» (иврит), то есть «все в порядке». Так продолжалось какое-то время, точнее, до одного болезненного урока, который я получил и крепко запомнил.

Все дело было в простом вопросе на иврите («зиянта эт ишти?»), перевода которого на русский («ты трахал мою жену?») я еще не знал. В ульпане ПРО ЭТО не говорили и такой лексике не учили. Задал мне этот вопрос новый пациент, назовем его Моше. Это был рослый мужчина марокканского происхождения, 40 лет, он был женат и имел четверых детей. У Моше было обострение параноидной шизофрении с бредом ревности, он преследовал соседских мужчин и угрожал им, поэтому его госпитализация была принудительной. Понимания болезни у него не было, а бредовые мысли и переживания он воспринимал как реальные, без каких-либо сомнений. Моше был очень озабочен «супружеской неверностью» своей жены и искал ее любовника, дабы преподать ему урок. Жена свое уже получила. Как-то, прогуливаясь в лобби отделения, Моше задавал свой больной вопрос («зиянта эт ишти?») встречным больным и медработникам. Никто не признавался в содеянном, и он переходил к следующему. Когда я попался ему на глаза, он задал мне тот же вопрос. Ничего не поняв, я дружелюбно и с обаятельной улыбкой ответил ему привычным: «ОК! Бэседер! Все в порядке». Его реакция была ужасной: Моше разъярился и, к моему удивлению, стал наносить мне удары кулаками в грудь и живот. Я инстинктивно защищался: схватил его за кисти рук мертвой хваткой, он крутанулся и, как потом выяснилось, сломал себе палец. Нас растащили санитары. Все мое тело сильно болело.

Причина его атаки стала мне известна позднее. На свою беду, я подтвердил его бредовые подозрения о моих отношениях с его супругой, на что он отреагировал как настоящий мужчина. Моше наложили шину на кисть, у меня же остались синяки на теле.

Первую неделю после его атаки мне было страшно приходить в отделение, где Моше выискивал и выглядывал меня. Санитары оберегали меня и не подпускали Моше ко мне. Через пару недель состояние его начало улучшаться, а через месяц его выписали. С тех пор я не открывал рта, если чего-то не понимал. В последующие 30 лет работы психиатром больные на меня не нападали, хотя острых больных и сложных ситуаций хватало. Помогали клинический опыт, знание иврита, уверенность в себе и ближайшие сотрудники.

Будни в «Эйтаним»

Трудно назвать буднями мою работу в «Эйтаним»: я ехал в клинику как на войну, где был обороняющейся стороной без оружия и окопов. Мне надо было изучить, понять и запомнить закон о психиатрии и все о принудительном лечении, выучить новые лекарства, докладывать о пациентах на клинических обходах заведующего отделения, писать дневники и выписные эпикризы, встречаться с родственниками больных, с социальными работниками и выполнять научные исследования и многое другое. Спасали безумная трудоспособность и желание не утонуть.

Рабочий день начинался утром в 8:00 с доклада-отчета дежурного врача больницы в присутствии всех врачей и главного врача, затем планерка в отделении, курация своих больных и групповая терапия. Многое в лечении больных для меня было новым и полезным. Именно в «Эйтаним» я настолько увлекся групповой терапией, что в последующие годы, специально изучив теорию и практику разных типов групп, широко применял их в своей работе. Когда же я стал заведовать отделением, групповая терапия стала важной частью программы лечения и реабилитации. В ней принимали участие как врачи и психологи, так и медсестры, социальные работники и трудотерапевты. Подробней я расскажу об этом в другом очерке. А пока я учился не только говорить на иврите, но и разным психологическим подходам к терапии душевных расстройств, которые очень развиты и обязательны в Израиле.

Особенно трудно было читать истории болезни, написанные от руки, ну и самому писать истории болезни. Я долго с этим мучился, использовал разные приемы, чтобы освоить медицинскую лексику на иврите. Например, обложившись несколькими историями болезни, я выписывал из них часто встречающиеся фразы. Таких фраз набралось около сотни. Я их выучил или подглядывал в блокнот, когда сам должен был что-то написать. Как же это все было трудно понимать и делать! На то, на что должны были уходить минуты, мне требовались часы.

Один раз в месяц проходили врачебные конференции больницы, где кто-либо из врачей «Эйтаним» или другой больницы делал доклад (на иврите или по-английски). Когда пришла моя очередь, я сделал доклад на тему «Генетика шизофрении». Мне помогали с переводом. Лекция вызвала интерес у коллег, а я впервые почувствовал уважение к себе.

Ничего удивительного в том, что в результате эмоционального стресса у меня развилась острая язва желудка с сильными голодными болями. Лечиться и обследоваться было некогда. Меня спасла перловая каша, которую готовила Галя, а также свежие фрукты. Через полтора месяца боли прошли, и я забыл о них до неприятного случая в горах Давоса (Швейцария). Но об этом расскажу в свое время.

Специалист

Незадолго до окончания трехмесячного срока моей стажировки д-р Левитин с явным неудовольствием написал мне характеристику-рекомендацию, которую директор больницы д-р Яков Лернер не хотел подписывать. «Он же не знает иврита», — справедливо утверждал директор.

Д-р Яков Лернер — человек, лишенный какой-либо харизмы, родом из Австрии, выглядел лет на пятьдесят, средней комплекции. Правильные черты его лица практически не участвовали в мимической игре, говорил он малосложно и часто неопределенно, или так мне казалось. За три месяца стажировки мы встретились у него в кабинете дважды и говорили в общей сложности не более 10 минут. Какой он клиницист, я не понял, но законы Яков знал хорошо. Его научные интересы были в области адаптации репатриантов, эпидемиологии и внебольничной помощи больным. В исследованиях ему помогала Нелли Зильбер.

Врачи больницы дружно просили его за меня, и он в конце концов согласился подписать, но сказал, что ни за что не оставит меня в больнице. Вопреки всем ожиданиям, комиссия профсоюза врачей нашла достаточным мой клинический опыт, впечатлилась от научных достижений и признала меня израильским специалистом в области психиатрии, освободив от каких-либо экзаменов. Я не верил своим глазам, читая их решение. Однако моя радость быстро улетучилась от одной мысли: «Как же я смогу работать врачом-специалистом?» Вот тут я горько пожалел, что мне сократили стажировку с шести до трех месяцев. На ставку в «Эйтаним» я не мог рассчитывать, о чем д-р Лернер говорил не раз. Впрочем, отношение д-ра Лернера ко мне как специалисту драматически изменилось после следующего события.

Профессор Белмекер

Делать было нечего, и я стал искать работу, посылая свои документы в крупные больницы страны. Меня стали приглашать на интервью. В сентябре 1990 года я получил приглашение на встречу с заместителем директора Беэр-Шевской психиатрической больницы профессором Хаимом Белмекером — ученым с мировым именем в области биологической психиатрии.

Хаим Белмекер (Robert Belmaker) учился в Гарвардском и Дюкском университетах, получил вторую степень (MD) в 1971 году, проходил стаж в Центре психического здоровья в Бетезде. С 1974 года он живет и работает в Израиле. Профессор Белмекер — пионер в развитии биологической психиатрии в Израиле; его научные интересы включают биполярные расстройства, их лечение, биохимические механизмы и генетику психических заболеваний. Хаим имел репутацию талантливого ученого и получил много международных премий и поощрений.

На встречу я поехал вместе с Галиной. Секретарь провела нас в большой кабинет. Профессор был выше среднего роста, подтянутым, носил полную бороду с усами в стиле Шона Коннери, за очками с тонкой оправой блестели умные глаза. Просмотрев мои документы и абстракты статей по-английски, Хаим сказал:

— Ты проделал по генетической эпидемиологии шизофрении примерно то, что сделали американские клинические генетики.

Такая похвала из уст Белмекера дорогого стоила! Он вальяжно сидел в хорошем кресле, излучал уверенность и эмпатию. Не давая мне открыть рот, Хаим тут же добавил:

— Я приглашаю тебя заведовать клиническим отделением в нашей больнице. Это лучшая позиция для врача.

Я онемел; мне показалось, что это шутка, но он повторил медленно свое предложение, расчитывая, что я его пойму правильно.

— Заведовать отделением? — переспросил я. — А как же мой иврит? Еще не прошел даже год, как я в стране, — я не верил своим ушам и вложил в вопрос все свои страхи.

— Иврит у тебя будет, — уверенно возразил Хаим. — Хороший иврит есть у многих врачей, а такие научные результаты в твои годы я вижу впервые.

Он встал с кресла и стал ходить вокруг нас с Галиной, сидящих у стола.

— Но для заведования надо иметь диплом врача-специалиста с опытом не менее трех лет, — не унимался я, вспомнив, что где-то это слышал.

— Ничего страшного, — продолжал Белмекер невозмутимо из-за моей спины, — мы попросим комиссию профсоюза врачей признать тебя специалистом задним числом, то есть на три года раньше. Я напишу им просьбу от нашего центра (что, кстати, он и сделал в скором времени).

— Ну я не знаю, — вымолвил я в ответ и тоже встал со стула.

Я не был готов к такой беседе. Крыть было больше нечем, как, впрочем, и минимальной уверенности, чтобы дать согласие на авантюру, я тоже не чувствовал. Галя сидела молча и наблюдала за невероятной мизансценой: мне предлагали должность завотделением, а я искал аргументы для отказа от нее. Однако профессора это не смущало, и он гнул свое:

— Майкл, пойми, через пару лет ты будешь читать лекции в университете на иврите, — продолжал он. — В нашей стране через такие трудности прошли многие. Я напишу тебе рекомендацию, возвращайся в Иерусалим и готовься к конкурсу, — заключил он почти безаппеляционно.

Хаим вернулся в свое кресло и принялся писать от руки письмо-приглашение мне на работу. Мы с Галиной молча переглядывались, с трудом веря в происходящее. Передав мне письмо, Хаим провел с нами интересную экскурсию по университету Бен-Гуриона. Атмосфера университета не зависит от страны, и для меня она была вроде кислородной подушки. Затем мы вместе пообедали в университетском кафе, посмотрели его лабораторию и разъехались. Профессор Белмекер был очень любезен и, что удивительно, оказался прав в своих прогнозах. Я ему до сих пор благодарен за рекомендации и поддержку тогда, когда я в ней действительно нуждался. Читатель еще встретится с ним на страницах этой книги. Решение комиссии профсоюза врачей и встреча с профессором Белмекером были ключевыми в моей профессиональной карьере в Израиле.

Третьим игроком на этом поле, если можно так сказать, оказался профессор Игаль Гинат, о котором еще пойдет речь.

Штатная ставка

Вернувшись в «Эйтаним», я молча показал д-ру Левитину рекомендательное письмо профессора Белмекера. Он внимательно его прочитал не менее двух раз, нервно помял его в руках и сдавленно произнес:

— Так Хаим Белмекер не говорил ни об одном психиатре в Израиле.

Репутация Белмекера была такой высокой в стране, а в письме говорилось обо мне как об известном ученом, достойном должности заведующего отделением. Д-р Левитин выглядел изумленным. Он, более ничего не говоря, засунул письмо в карман и пошел обедать в столовую. Там письмо пошло по рукам других врачей. Горячая новость произвела на них шоковый эффект. Кто-то передал эту новость директору больницы. Через два дня меня пригласил д-р Лернер и попросил показать рекомендацию Белмекера. Пробежав глазами письмо и ничего мне не говоря, он позвонил в отдел кадров и распорядился оформить меня на полную штатную ставку старшего врача, в чем отказал мне еще пару недель тому назад.

— Ты хотел бы остаться у Левитина в отделении? — спросил директор.

Он выглядел сам не свой и вымученно улыбался, что было совершенно чуждо его лицу.

— Но это зависит от д-ра Левитина, — ответил я.

— Он просил меня об этом сегодня, — сообщил д-р Лернер.

— Тогда я согласен, — просто сказал я, желая быстрее закончить нашу встречу. Яков впервые протянул мне свою директорскую длань, пожав которую я покинул нелюбимый кабинет.

Меня все поздравляли: врачи, медсестры и секретари. Некоторые радовались такому повороту событий еще и потому, что директор вынужден был принять старшим врачом нового репатрианта, за которого они безуспешно ходатайствовали совсем недавно. Однако с д-ром Яковом Лернером мы часто пересекались в последующие годы, конкурируя публикациями в области исследования психологической адаптации новых репатриантов, а также на научных конференциях. Он всегда любезно улыбался, а я чувствовал, что был ему некоторым укором.

Профессор Хаим Белмекер оказался весьма серьезно настроен заполучить меня в «Беэр-Шеву», так как 19 октября 1990 года я получил официальное письмо об аттестации меня в качестве специалиста по психиатрии начиная с 1987 года, то есть за три года до того, как я приехал в Израиль. Выходило, что у меня уже есть три года стажа, и это открывало мне возможность участвовать в конкурсе на должность заведующего отделением. Но у Судьбы на меня были другие планы, и в «Этаним» я задержался не надолго.

5. Переход в «Тальбие»

⠀
Доктор Карни Рубин. — Профессор Гинат. — Конкурс в Беэр-Шеве. — Война 1991 года. — Первые презентации.

Что может быть логичнее безумной, красивой, абсолютно неправдоподобной случайности?

Сергей Довлатов

Лента новостей: 1991 год

15 января Америка начала операцию «Буря в пустыне»

18 января Ирак обстрелял территорию Израиля ракетами

20 мая Новый либеральный закон о выезде из СССР

1 июля Варшавский договор распущен

21 августа Путч в СССР заканчивается провалом

Доктор Карни Рубин

Мой первый год жизни в Израиле заканчивался неожиданно успешно в профессиональном плане: позади были ульпан и стажировка, получены лицензия на работу врачом и диплом специалиста по психиатрии, меня приняли старшим врачом на ставку в больнице «Эйтаним». Об этом я не мог даже мечтать. Но на этом неожиданности не закончились. Профессор Игаль Гинат, член комиссии профсоюза врачей, положил глаз на мои документы со списком опубликованных работ. Об этом мне стало известно из телефонного звонка женщины, говорившей картавя на ломаном русском языке:

— Шалом, Миша, послюшай, это Карни. Я звонью тебе по просьбе профессор Игаль Гинат. Гинат — директор больницы «Тальбие» (Talbieh Mental Health Center, Jerusalem), и он хочет встретиться и говорить. Он сказал меня найти тебя, что было непросто.

— Шалом, Карни, а о чем хочет говорить профессор? — спросил я.

— Гинат ищет всегда умных мальчик, он видел твои бумаги на комиссии в профсоюзе врачей, и ему захотел поговорить о твоей работе у нас, в «Тальбие». Это будет тебе хорошо, не бойся, Миша.

— Хорошо, я приеду. Где и когда? — поинтересовался я, хотя никогда не слышал ни о «Тальбие», ни о ее директоре, что не было удивительным.

— Тебе будет говорить секретарь Илана. До встречи, Миша. Рада познакомиться.

— Я тоже. Спасибо за звонок. Пока.

Я не знал, как мне к этому относиться. Работу я не искал, а впереди еще был конкурс на должность заведующего отделением в Беэр-Шеве. Не слишком ли я разбрасываюсь?

Прошло несколько дней, и я стал забывать о разговоре с Карни. Как-то вечером позвонила секретарь Гината и на красивом иврите согласовала максимально удобный для меня день и час визита в «Тальбие». Утром 29 октября 1990 года я припарковался у ворот «Тальбие», где меня встретила Карни, невысокая полноватая женщина с живым симпатичным лицом. На вид она была моей ровесницей — может, чуть старше. Д-р Карни Рубин-Жаботински родилась в Нью-Йорке в 1943 году, репатриировалась в Израиль в 1945-м. Карни закончила Еврейский университет в Иерусалиме, имеет вторую степень по биохимии, работала в психиатрическом отделении больницы «Адасса», с 1989 года она — старший врач закрытого отделения в «Тальбие». Карни была внучкой того самого Зеева (Владимира) Жаботинского (1880–1940), знаменитого сионистского лидера, основателя движения «Бейтар», писателя, журналиста и переводчика.

Жаботинский родился в Одессе, в возрасте 18 лет отправился в Италию и Швейцарию изучать юриспруденцию. Работал корреспондентом известных русских газет в этих странах. Жаботинский противился социализму, считая его противоречащим человеческой натуре. Государства Израиль могло и не быть, если бы не настойчивость Зеева Жаботинского, который был создателем регулярных вооруженных сил.

По мнению Жаботинского, борьба с арабами не противоречит требованиям морали, так как арабы имеют множество стран и государств, евреи же народ без страны и национального государства — следовательно, создание еврейского государства в Палестине справедливо вне зависимости от того, выгодно или невыгодно осуществление этой справедливости арабам. При этом Жаботинский выступал за предоставление арабам полного равноправия, но как национальному меньшинству в еврейском государстве и после того, как они согласятся с фактом существования этого государства. Кстати, до сих пор арабы на это не согласны. Родство с Зеевом Жаботинским придавало Карни особую значительность, которая, однако, быстро улетучивалась в результате неформального и живого общения.

Профессор Гинат

В приемной директора восседала Илана — крупная женщина примерно 40 лет с красивым смуглым лицом и обаятельной улыбкой. Илана провела меня в средних размеров малопривлекательный мрачноватый кабинет. Он вмещал квадратный стол с десятком стульев вокруг. Профессор Игаль Гинат выглядел среднего роста грузным мужчиной с крупной головой на короткой шее, лет на десять старше меня. Его живые глаза, коротко подстриженные усы и лицо светились приветливой дежурной улыбкой. Игаль был немногословен, не задавал много вопросов, очевидно зная обо мне все, что ему было нужно, говорил тихо, но на вполне понятном мне иврите.

— В больнице есть свободная ставка старшего врача, на которую уже есть один кандидат, — сообщил Гинат после обмена приветствиями, нарочито медленно выговаривая слова. — Я хочу пригласить тебя участвовать в нашем неформальном конкурсе. Врачи больницы хотят выбрать одного из двух кандидатов после того, как вы прочитаете свои лекции.

Гинат сделал паузу, давая время переварить сказанное, посмотрел на меня оценивающим взглядом психиатра и продолжил:

— Нам нужен доктор, который смог бы оживить научную работу в клинике. Я впечатлен внушительным списком твоих публикаций. А каковы твои планы?

— Я привык сочетать клиническую работу с научными исследованиями и преподаванием в университете, но пока я не знаю, как у меня здесь получится, — ответил я, наблюдая за маловыразительным лицом Гината.

— Это не сложно, если есть подходящие научные идеи и квалификация, — резонно заметил директор.

— В таком случае я могу прочитать лекцию, если Карни будет переводить меня с русского языка. Желательно донести содержание лекции, а не смущать врачей легким ивритом, — сказал я, вернув беседу к главной теме.

— А о чем будет лекция?

— Например, о генетике шизофрении и биполярного заболевания. Моя лаборатория занималась этой темой последние десять лет. В лекции будут представлены неопубликованные данные, ну и обзор литературы, естественно. Надеюсь, что докторам будет интересно.

— Безусловно. Так и договоримся, — сказал Игаль, удовлетворенно улыбаясь в свои усы. — Если у тебя есть время, Карни покажет тебе нашу больницу.

— Спасибо, с удовольствием посмотрю.

Игаль Гинат (Yigal Ginath) родился в Хайфе в 1936 году. В 1954 году он вступил в бригаду «Нахаль» и был одним из десантников, легко раненных во время боевых действий. Во время Шестидневной войны Игаль был врачом и лечил раненых солдат. Во время войны Йом-Киппур он командовал полковой медицинской ротой. Игаль окончил специализацию по психиатрии в больнице «Тальбие», где работал стажером, завотделением, а затем директором больницы. Десять лет (с 1978 по 1988 год) он руководил Центром психического здоровья в Беэр-Шеве. В «Тальбие» он создал отделение реабилитации, старался связать динамическую психиатрию с научной медициной. Став пенсионером, он делит свое время между реабилитацией больных, психиатрической практикой, психотерапией и преподаванием в Еврейском университете.

Предварительные сведения о «Тальбие» мне определенно понравились: больница принадлежала больничной кассе «Клалит» и находилась в центре города, в 15 минутах езды от моего дома. «Тальбие» была известна своим высоким академическим уровнем, на ее клинические конференции по средам приходили многие психиатры Иерусалима из других больниц. «Почему бы не попробовать, ведь я уже имею штатную ставку», — подумал я про себя. Действительно, терять мне было нечего.

Первым прочитал лекцию мой конкурент — иерусалимский д-р Барух Шапиро. Я на ней не присутствовал. Через неделю была моя очередь: лекция содержала основные результаты докторской диссертации и идеи для молекулярно-генетических исследований. Она продолжалась 55 минут с переводом, хотя временами я переходил на английский; затем было много вопросов. В зале присутствовало более 40 врачей, и судя по вопросам, они были весьма осведомленными в проблеме.

Я не знаю, каким образом выбирали между нами, но две недели спустя пришло официальное письмо о приеме меня на работу старшим врачом в «Тальбие». Я вновь встретился с Гинатом и дал согласие принять предложенную ставку, чему способствовали два обстоятельства: высокий авторитет больницы и ее близость к дому. К моему удивлению, Игаль предложил мне свободный режим работы на первые полгода: приходить в больницу два-три раза в неделю, поработать в университетской библиотеке и дома над научным проектом. Я вежливо отказался, сказав, что сначала надо стать старшим врачом, а затем — все остальное. От меня не укрылось, что профессору понравился ответ и мое намерение подтвердить клиническую квалификацию врача-психиатра.

Психиатрическая больница «Тальбие» была маленькой, всего 130 коек, она имела приемное отделение, поликлинику и несколько стационарных отделений: острое, или закрытое; психогериатрическое; подростковое и реабилитационное; дневной стационар и «хроническое» отделение. Директор направил меня в закрытое отделение, которым заведовала д-р Римона Дурст, там же работала и д-р Карни Рубин. Именно в этом самом активном отделении больницы можно было с равной вероятностью себя показать либо провалиться.

Конкурс в Беэр-Шеве

В «Тальбие» меня приняли без формального конкурса. Хлопоты, связанные с переходом в «Тальбие» и переездом на новую квартиру, оттеснили в моей голове будущее участие в конкурсе на должность заведующего отделением в психиатрической больнице Беэр-Шевы. Участие в конкурсе с легким ивритом казалось мне авантюрой. Я полюбил Иерусалим и не хотел его оставлять. Однако я обещал профессору Белмекеру, и было бы недостойно «заболеть» и не участвовать. Все эти мысли актуализировались с получением письма — приглашения на конкурс государственной комиссии 26 декабря 1990 года.

Я рассказал Игалю Гинату про мою «головную боль» в надежде, что он поможет мне от нее избавиться без поездки в Беэр-Шеву, но он, привычно пошевелив своими усами, промолвил, что ехать надо, чтобы не портить свою репутацию. После чего телеграфно добавил:

— Я был там главным врачом десять лет. Желающих на должность завотделением всегда много, и победить тебе будет сложно. Получишь полезный опыт.

Он был очень спокоен и в мою победу, как и я, не верил. Автобус привез меня в Беэр-Шеву утром. Комиссия начала работу в 10 часов утра в Центре психического здоровья. Преодолевая стресс, я нашел эту больницу и дверь, за которой заседала комиссия из трех человек: два заведующих отделениями из других больниц и представитель профсоюза врачей данной больницы. Перед дверью топталось несколько человек, и кто-то уже был внутри. Надо сказать, что сведения о вакансиях и конкурсах публикуются заранее и любой гражданин страны с соответствующим образованием может принять участие.

Время тянулось медленно, на меня косо посматривали другие доктора («Что за гусь залетный?»), и только через пару часов позвали меня. Члены комиссии полистали худую папку с документами и стали задавать привычные вопросы: «Откуда приехал? Когда? Кто жена по профессии? Как дети?» Затем они перешли к психиатрии и пытались понять, чем советская психиатрия отличается от израильской. С этим у меня тоже не было проблем, хотя о местной психиатрии я знал весьма немного. Увидев внушительный список научных публикаций, один член комиссии перешел на английский язык и попросил копию какой-либо работы. Я совершенно неслучайно захватил несколько статей и протянул их любопытному коллеге. Далее пошли вопросы по статьям. Мой стресс почти улетучился. Самыми сложными оказались последние два вопроса:

— Доктор Рицнер, нам известно, что вы участвуете в конкурсе по инициативе руководства центра, а это значит, что здесь хотят видеть вас избранным по конкурсу. А как вы сами думаете, можете ли вы руководить психиатрическим отделением и что нового вы хотели бы привнести в его работу?

Эти вопросы били ниже пояса. Мне как бы предлагали самому сообщить комиссии о моей профессиональной пригодности или непригодности. Я без них был полон сомнений, за пару дней до конкурса проснулся в холодном поту из-за сна: Первый день. Я прихожу в отделение, которым назначен руководить. Собираются все врачи и старшая медсестра. Я открываю рот, чтобы рассказать всем о своих планах и начать рабочий день, но… не могу произнести ни звука — моторная афазия. Все трое членов комиссии и секретарь оторвались от бумаг и стали буквально пялиться на меня.

— Это хороший вопрос, — начал я медленно. — Несмотря на мой врачебный и научный опыт в психиатрии, у меня весьма легкий иврит и я недостаточно знаком с особенностями культуры разных жителей страны. Хотя я успешно прошел стажировку и сейчас работаю старшим врачом в «Тальбие», я всего только год в стране и мне нужен дополнительный опыт работы для того, чтобы руководить отделением.

— Спасибо за сотрудничество, подождите, пожалуста, мы вас пригласим, — произнес с облегчением председатель.

Комиссия может «завалить» кандидата больницы, но очень аргументированно. Похоже, что своим ответом я помог им принять правильное решение, не портя свою репутацию.

— Спасибо, — я с большим облегчением покинул кабинет.

За дверью было четверо врачей-конкурентов. Примерно через полчаса секретарь стала приглашать по одному участников конкурса. Они заходили и через пару минут выходили. Когда пришла моя очередь, мне сообщили «приговор»:

— Комиссия решила оставить должность завотделением вакантной, — сказал председатель. — Если за первый год в стране вы успели сделать так много, то мы уверены, что через год любая комиссия предпочтет вас другим кандидатам. Вам не надо вновь подавать документы, вас пригласят. Желаем вам успехов!

Я чувствовал себя счастливым потому, что прошел этот конкурс, не победил в нем и мне не надо покидать Иерусалим и не надо ничего менять в своей жизни. Я впервые в жизни искренне радовался тому, что не победил! В Иерусалиме мою радость разделили жена, дети и… Игаль Гинат! По прошествии 10 месяцев я получил письмо с предложением принять участие в конкурсе на ту же должность. Но мне такое уже не могло прийти в голову.

Война 1991 года

Писгат Зеев. В конце ноября 1990 года мы переехали на новую квартиру по улице Моше Даян, 22/7, Иерусалим. Место было хорошее, и квартира сдавалась на много лет. Начался 1991 год, мы понемногу привыкали, Галя проходила курсы медсестер, что было очень непросто. Окончание моей стажировки решено было отметить 17 января 1991 года, пригласив новых друзей и д-ра Левитина к нам домой на ужин. Галя, как всегда, приготовила много вкусных блюд, все это оценили. Во время застолья по ТВ сообщили о начале войны в Персидском заливе между многонациональными силами во главе с США и Ираком (Gulf war; 17 января — 28 февраля 1991).

Начало войне положил захват Кувейта иракскими войсками. В ответ 16 января 1991 года началась операция под названием «Щит пустыни». В свою очередь, Ирак объявил, что если его будут атаковать, то он сожжет пол-Израиля ракетами «Скад». Уже на следующую ночь, 17 января, иракцы выпустили первые ракеты по Тель-Авиву и Хайфе. Премьер-министр Израиля Ицхак Шамир принял решение не атаковать Ирак по просьбе США.

Ирак угрожал химической ракетной атакой. Населению Израиля были розданы противогазы. Первая сирена воздушной тревоги испугала нас. Эдика звонком ночью вызвали на военную базу. По ночам спали с включенным радиоприемником, и при каждой тревоге надо было перейти в специальную комнату в квартире с особыми стенами («комната безопасности») и загерметизировать ее. Старожилы приносили нам пленку, ленту, продукты питания, приемники, переводили объявления. Боясь, что мы что-нибудь не услышим или не поймем, Карни и Векслеры звонили нам по телефону! Спасибо им за трогательную заботу.

Психологическая атмосфера в стране моментально изменилась. Политики перестали скандалить и поливать друг друга грязью. Во время сирены городские дороги пустели, проносились единичные машины. Кто просил, получал «тремп» (что обычно не наблюдается). Однажды я был «конаном» больницы (дежурным старшим врачом на дому). Когда поздно вечером завыла тревога, я поехал в больницу по безлюдному городу. Было страшновато ехать. Через 12 минут я был в отделении. Всех больных подняли, дали им противогазы, что заметно повысило уровень беспокойства как больных, так и самих сотрудников. Больные немного успокоились, когда им раздали по кусочку хлеба, который седативно подействовал и на медсестер, и на меня. Через 30–40 минут дали отбой воздушной тревоги, но я остался в больнице до утра… Так продолжалось 10 дней.

В результате атаки на Тель-Авив были раненые, разрушения, но отравляющие вещества не использовались — иракцев предупредили о плачевных последствиях. Арабы на территориях плясали на крышах и кричали «Аллах акбар» («Аллах велик»), когда на Тель-Авив летели ракеты, но когда иракцы пару раз промахнулись и ракеты упали в их краях, они поутихли. По этому поводу в газете была карикатура.

Два старых еврея сидят в противогазах: «Айзек, ракета упала на арабов». — «Шмулик, как сказать на идише „Аллах акбар“?»

Окончание войны совпало с еврейским праздником Пурим — праздником освобождения от злодея Амана. Все высыпали на улицу без противогазов, а дети — в маскарадных костюмах. Так мы пережили здесь первую «нашу войну», но не последнюю. Израильтяне пережили много войн, не потеряв веру в себя и «свою правду». Теперь и мы стали в этом смысле израильтянами.

Первые презентации

Кроме клинической работы я искал пути возобновить и академические занятия. Первое, что можно было сделать в моей ситуации, это рассказать о результатах моих исследований на каком-либо симпозиуме, коих в Израиле проходило много. Когда я увидел информацию о Британо-израильском симпозиуме по молекулярной генетике в Иерусалиме, я загорелся сделать сообщение по генетике шизофрении. «Каков нахал»?!» — так бы я сказал сегодня. Это был бы верный диагноз: так я стремился адаптироваться в новой стране, используя все возможности. Текст по-русски я написал за пару часов: «Исследование сцепления при шизофрении: генетико-эпидемиологическая стратегия». Перевод на английский мне помогла сделать Карни, у которой английский был родным:

Ritsner M.S. Linkage Studies of Schizophrenia: A Genetic Epidemiological Strategy. Presentation in UK-Israel Binational Symposium on Molecular Genetics and Neuropsychiatric Disorders. Israel, 1991.

Я выучил доклад, оставалось решить проблему вопросов и ответов. Шансы, что я пойму вопрос из зала и отвечу на него, я расценил как равные нулю. Что же делать? Отказаться?

— Хорошо, — сказала Карни, — я тебя понимаю. Твои данные очень интересны, и никто их пока не имеет. Их должны услышать.

— Так что же мне делать? До симпозиума осталось три недели, и я не смогу улучшить мой английский за это время, — повторял огорченный докладчик.

— Миша, у меня есть хороший идея. Я буду стоять с тобой перед всеми и переводить тебе вопросы, а им — твои ответы. Что скажешь?

— Что тут скажешь? А так можно? — недоумевал я.

— Здесь Израиль, Миша, ты можешь вести себя свободно.

— Хорошо, спасибо за идею и за помощь. Давай попробуем.

Карни послушала мою презентацию пару раз, что вселило в меня некоторую уверенность. Симпозиум проходил в небольшом зале, где сидело 55–60 участников — ученых двух стран. Когда объявили мой доклад, я пошел к трибуне и сказал пару первых выученных фраз. Пульс зашкаливал, ладони рук были мокрыми, я что-то говорил по тексту, но плохо слышал сам себя. Когда я замолчал, рядом со мной оказалась Карни и что-то произнесла по-английски. Это меня успокоило, но я был готов к худшему. Председатель предложил задавать вопросы три раза. Вопросов не было. Все молчали. Потом вдруг зааплодировали, и я вернулся на свое спасительное место вместе с Карни. Были еще доклады, круглый стол, упоминали мою фамилию и работу. Я не понял, в каком контексте. Симпозиум закончился ланчем в соседнем кафе.

Я был обескуражен и доволен одновременно. Бывает же такое? Впервые мой доклад не был похож на те многие доклады, которые я делал по-русски. Отсутствие вопросов, возможно, объяснялось просто вежливостью публики, для которой мои языковые трудности не остались секретом. Вместе с тем я был рад, что сделал это, преодолел страхи и стресс, без чего нельзя продвинуться к своей цели — заниматься наукой и стать ученым здесь, в стране предков.

— Ты молодец, Миша, — сказала Карни, прервав мои печальные размышления. — Я никого не знаю, кто бы пришел в Израиль из России и так сразу решился на такое в первый год жизни. Вот увидишь, ты будешь скоро это делать хорошо и красиво. Я была рада тебе помочь.

— Спасибо тебе много раз, Карни! Я не знал, что могу быть таким авантюристом.

— Это смелость, Миша. Израиль любит таких! Ты достигнешь здесь всего, что хочешь.

Я впервые услышал такое о себе в Израиле от Карни и не мог принять это всерьез. Я утратил привычную уверенность в себе, став эмигрантом. Факт, что мои далекие предки жили здесь, создавали и воевали, боролись и проиграли, но не покорились, согревал душу, но не помогал мне найти себя сегодня в стране, окруженной врагами.

Менее драматичным был мой опыт участия в VII Конференции Израильской психиатрической ассоциации (7th National Conference of Israel Psychiatric Association, 1991). Конференция проходила в Иерусалиме, доклады делались на иврите. Были приглашенные ученые из США и из стран Европы, которые читали лекции по-английски. Кстати, в Израиле никто не переводит английский, который понятен всем специалистам и широкой публике. Я подготовил сообщение на тему «Генетическое исследование в зоне обслуживания психиатрической больницы „Эйтаним“: предварительные результаты». Как видно из названия, данные собирались в Израиле. Соавторы помогли мне перевести его на иврит. Затем они же прочитали мне текст на иврите пару раз, и я записал то, что услышал, русскими буквами. Да-да, дорогой читатель, вы не ошиблись — кириллицей! После чего я этот текст выучил наизусть. А что мне было делать? Свободно проговорить на иврите научный текст я еще не мог. Прочитать его бегло без гласных букв, коих нет в иврите, я тоже не мог. Содержание мне было вполне понятно, и вопросов из зала я не боялся, как в случае с английским симпозиумом. Надо было брать эту высоту.

Конференция мне понравилась. Я кое-что понимал из научных докладов. Атмосфера была свободной и похожей на Международный генетический конгресс в Москве (1978), в котором я принимал участие, будучи совсем молодым человеком. Свой доклад я спокойно прочитал «по бумажке», удивляясь тому, как звучат мои мысли по генетике шизофрении на библейском языке. Мне задали пару простых вопросов, и я дал пару простых ответов. На этот раз никто рядом со мной не стоял. Надо сказать, что в 1991 году специалистов по генетике психических заболеваний в Израиле почти не было. Может быть, поэтому мое сообщение привлекло к себе внимание на конференции и после нее.

Мои первые научные презентации были важнее для меня, чем для науки и слушателей. Я как-то преодолел в себе стеснительность и страхи, согласился с неудовлетворительной формой моих сообщений и остался довольным только самим фактом происшедшего. В последующие годы мои доклады и лекции постепенно достигли международных стандартов, и я не только не боялся выходить к трибуне, но и получал удовольствие от общения с коллегами в аудитории симпозиума или конгресса. В 1991 году такое казалось мне просто фантастичным.

6. Старший врач

⠀
Острое отделение. — «Кибуц» врачей. — Руководство Каплана и Сэдока. — Иерусалимский синдром. — «Русские» митмахим. — Поликлиника. — Доктор А. Понизовский. — Библия. — Танах. — Визит Кабанова. — Своя квартира.

Сумасшествие — это как будто ты в чужой стране: все видишь, понимаешь, что вокруг тебя происходит, но не понимаешь языка, на котором там говорят.

Пауло Коэльо

Лента новостей: 1992 год

7 января Югославская война

20 марта Создана армия Республики Беларусь

6 апреля Скончался Айзек Азимов, писатель, популяризатор науки

13 июля Ицхак Рабин стал премьер-министром Израиля

В «Тальбие» я был старшим врачом острого отделения (1990–1995), и.о. заведующего реабилитационным отделением (1995–1996), руководителем центра в Кирьят Йовель (1996–1998) и руководителем научной группы (1992–1998).

Острое отделение

Главный врач определил меня старшим врачом в отделение острых состояний. Острое, или закрытое, отделение предназначено для лечения психически больных, опасных для себя или окружающих вследствие психотических расстройств (бреда, галлюцинаций). Речь идет также о пациентах с маниакальными и тяжелыми депрессивными состояниями с агрессивным поведением или намерением покончить с собой (суицид). В таком отделении все наружные двери закрыты и пациент не может покинуть отделение по своему желанию. С точки зрения прав человека, часть таких пациентов госпитализируется вопреки их желанию на основании Закона о лечении лиц, страдающих психическими заболеваниями. В остром отделении находилось 24 больных. Отделение располагалось в приспособленном помещении монастыря капуцинов.

Заведовала отделением д-р Римона Дурст (Rimona Durst), специалист-психиатр с большим клиническим опытом. Римона казалась чрезмерно уверенной в себе женщиной среднего роста, она выглядела старше своих 46 лет, обладала красивым, выразительным лицом и полноватой фигурой. Кроме опыта, уверенность в себе ей придавал ореол мужа — профессора хирургии Арье Дурста (Arie Durst). Супруги Дурст принадлежали к медицинской элите Израиля. Другим старшим врачом отделения была уже известная читателю д-р Карни Рубин. Карни и Римона были подругами, правда строго соблюдающими субординацию.

Позиция «старший врач» — лучшая для клинициста на пути к заведованию отделением. Естественно, что не все старшие врачи становятся завотделениями, а только те, у которых есть своя программа и тема для научных исследований, а также протекция. Многие заведующие отделениями в Израиле являются международно известными учеными и профессорами университетов. Я не мог тогда и мечтать о таком.

Эмиграция понижает не только социальный статус, но часто самооценку (self-esteem) и чувство собственного достоинства (self-respect). Возможно, мне показалось, но «подруги» приняли меня несколько настороженно, хотя вполне доброжелательно. В проницательности им не откажешь — было почему насторожиться. Судите сами: по инициативе главного врача появляется новый доктор-репатриант, и уже израильский специалист-психиатр, с жутким ивритом, с российским клиническим опытом и длинным списком научных публикаций. Я упоминаю о списке моих публикаций только потому, что на него обратили внимание все, кто видел мои документы.

Справедливо возникали вопросы: «Что такой эрзац-специалист реально может делать в отделении? И чего от него ожидать?» Ответов на них не было не только у «подруг», но и у меня. Когда я вошел в отделение, мне предложили сесть за стол в кабинете заведующей и принять участие в «коллективном лечении» больных. Да, да — в коллективном обсуждении и лечении больных. Лучше расскажу об этом по порядку.

«Кибуц» врачей

Кабинет Римоны был маленьким и тесным. Порядок работы врачей отделения был для меня непривычным. Все крутилось вокруг заведующей отделением и происходило в ее кабинете, куда приходили утром все врачи (старшие и стажеры), старшая медсестра, социальный работник, психолог и трудотерапевт. Сюда же приводили новых больных. Карни читала вслух записи в истории болезни, а Римона интервьюировала пациента (пациентку). Мне нравилось, как она это делала, — профессионально и психологически щадящим образом. Однако даже такое интервью в комнатке, набитой людьми, не казалось мне оправданным. Присутствующие, естественно, задавали вопросы. Когда пациент уходил в отделение, давалась оценка его психического состояния и обсуждались диагноз, программа лечения и реабилитации. Каждый из присутствующих сообщал о своем участии в программе лечения. Карни либо врач-стажер записывали в истории болезни принятые решения (компьютерную историю болезни внедрили в больнице через несколько лет). Работа выглядела коллективной, а атмосфера — дружелюбной, но вряд ли это нравилось больным. Я не хотел бы быть на их месте. Через несколько недель я незаметно для себя включился в эту «игру». Ко мне возвращались уверенность в себе, желание привнести что-то полезное в работу отделения и в лечение конкретных больных. Когда заканчивались новые больные, переходили к пациентам с нестабильным состоянием и поведением. В таком стиле мы работали примерно с 8 до 12 часов дня, то есть до перерыва на обед.

Больница «Тальбие» славилась хорошей столовой, где вкусно кормили за небольшую плату. Сначала я сидел в столовой один за столом. Через пару месяцев, когда стали приезжать тысячи репатриантов из бывшего СССР, ко мне стали подсаживаться разные люди (врачи, медсестры, санитары) и рассказывать про свои русские корни, пытаться говорить по-русски, выражать всяческий ко мне интерес и предлагать любую помощь. Это было очень волнительно. Позднее, когда стало много «русских» стажеров, мы садились за общий стол и по-русски обсуждали свои проблемы.

После обеда старший врач обычно участвовал в групповой психотерапии, преподавал студентам университета или врачам-резидентам (митмахим, иврит). Странно, но больные не были закреплены за врачами, то есть «своих» больных у врачей отделения не было: «все лечили всех». Постепенно я привык к рутинной клинической работе, научился проводить интервью на иврите (сегодня я не смогу уже сделать это так же хорошо по-русски) и освоил все новые лекарственные препараты. Этому помогали представители фармакологических компаний: они снабжали нас образцами новых лекарств и информационными материалами. Мой иврит быстро улучшался и незаметно стал вполне рабочим языком.

В «Тальбие» было отделение трудотерапии с компьютерами и программами реабилитации. За компьютерами сидели больные из разных отделений. С ними работали инструкторы по трудотерапии и трудотерапевты с университетским образованием. Здесь проводилась диагностика трудовых интересов, реальных возможностей пациента и составлялась программа трудотерапии. Мне нравилось бывать в этом отделении и наблюдать, как все здесь работало.

Израильские социальные работники не были похожи на советских коллег. Во-первых, их было много, в каждом отделении по одному или более. В больнице был заведующий сектором социальных работников. Во-вторых, они участвовали в лечении и психотерапии наравне с врачами и психологами. В-третьих, они заботились о правах больных и их семьях, реально помогая им решать финансовые, личные и семейные проблемы. Мне повезло работать с одной из лучших социальных работников — с Пазит Кальян. Она была просто «родным» человеком для больных, отдавая им много личного времени и добиваясь любой помощи. Годы работы с Пазит стали для меня хорошей школой, я многое узнал о социальной помощи нашим пациентам. Постепенное освоение новых знаний и навыков в диагностике, терапии и реабилитации больных повышало мой профессиональный уровень и уверенность в себе.

Клинические психологи — это самостоятельная группа специалистов и резидентов, которыми руководит главный психолог больницы. Психологи работают в больнице только на 0,5 ставки за сравнительно небольшую зарплату, остальное время они проводят в своих частных клиниках, где зарабатывают на жизнь. В отделении они проводят разнообразные тесты и участвуют в индивидуальной, групповой и семейной психотерапии.

Вернусь в свое отделение. Освоившись в отделении, я начал выражать вслух свое неудовольствие отсутствием персональной ответственности врача за «своих» больных (эмиграция кардинально не меняет характер человека!). Кроме двух старших врачей в нашем отделении работали два-три врача-резидента. Когда я предложил обсудить модель «все лечат всех», Римона отреагировала с удивлением и сказала, как отрезала: «У нас так принято». Тогда я попросил выделить мне несколько больных для курации, что и было ею сделано исключительно из желания не начинать конфликт. Некоторое время прежняя технология работы в отделении поддерживалась без изменений, кроме одного: я докладывал о своих больных и сам делал им необходимые назначения, советуясь только тогда, когда находил нужным. И все было бы хорошо, если бы не произошел неизбежный инцидент.

Однажды в мое отсутствие в отделении Римона с Карни изменили лечение моему больному без моего участия (с этим у меня не было проблем), в чем не было никакой срочности. Назавтра, не найдя их аргументацию убедительной, я попросил впредь такое не делать без срочной надобности. Моя просьба, отвечающая принципу персональной ответственности врача за пациента, была воспринята как вызывающее требование. В тот момент я не брал в расчет персональную ответственность заведующей за всех пациентов отделения, с чем я столкнулся и осознал, когда сам стал заведующим отделением.

Пару недель в нашем отделении чувствовалось напряжение вследствие размолвки, что не осталось секретом в маленькой больнице с «семейной» атмосферой. Об этом доложили и директору, который не счел уместным пригласить меня на беседу (Гинат в таких случаях часто бросал: «Сами разбирайтесь»). К чести Римоны, она вскоре разделила всех больных между врачами отделения и поделилась с нами своей ответственностью за лечение больных. С тех пор у нас не стало «посиделок» с 8 до 12 часов, каждый врач представлял заведующей своих пациентов и внимал ее полезным рекомендациям. Раз в неделю был общий обход, когда все «смотрели» всех больных отделения. Когда я стал заведующим отделением, до меня дошла вся мера личной ответственности Римоны за решения врачей отделения, и я лучше стал понимать ее потребность контролировать лечебный процесс. Однако, и в этом я был уверен, его можно осуществлять без долгих посиделок в кабинете заведующего.

Руководство Каплана и Сэдока

Как читатель уже знает, я не проходил в Израиле полной специализации (итмахут) по психиатрии и не сдавал два обязательных экзамена. Однако это не освобождало меня от необходимости знать предмет на уровне признанного в стране врача-специалиста. Следовательно, я должен был самостоятельно проработать основное учебное пособие по психиатрии, без знания которого невозможно сдать успешно обязательные экзамены на диплом специалиста. Речь идет об американском учебнике по психиатрии Г. И. Каплана и Б. Дж. Сэдока. С сожалением должен отметить, что руководство по психиатрии (1999) под редакцией А. С. Тиганова и более позднее издание (2018) под редакцией Ю. А. Александровского и Н. Г. Незнанова не идут ни в какое сравнение по всем параметрам с руководством Каплана и Сэдока.

Студенты-медики и врачи в Израиле учатся по лучшим учебникам на английском языке. Никто их здесь не переводит. Имеются, естественно, хорошие книги и на иврите. Вместе с тем знание предмета в объеме руководства, используемого в западных университетах, не только обеспечивает высокий научный уровень получаемых знаний, но и представляет международный стандарт и необходимую платформу для общения врачей разных стран. В книге Каплана и Сэдока четко и без ущерба для точности описаны клиника, диагностика и лечение, биологические и психологические основы всех психических расстройств; она также включает главы по методам обследования, экстренной и судебной психиатрии, этике и паллиативной помощи. В течение года я проработал это руководство, отличающееся доказательным характером материала, высоким научным уровнем и ясностью изложения. Это был полезный вклад в мои теоретические знания психиатрии и нейробиологии.

Иерусалимский синдром

Однажды в наше отделение поступил турист из Канады сорока пяти лет с неизвестным мне расстройством. Он вел себя неадекватно и представлял опасность для окружающих, поэтому неудивительно, что полиция доставила его в приемный покой. Опытный дежурный врач без больших колебаний распознал иерусалимский синдром, который впервые был описан в 1930-х годах израильским психиатром Хайнцем Германом. Это относительно редкое психическое расстройство, вид мании величия, при котором турист или паломник, проникнувшись святостью здешних мест, впадает в состояние сильной экзальтации, воображает и чувствует, что он владеет пророческими силами и как будто является воплощением определенного библейского героя, на которого возложена миссия по спасению мира. А вообще иерусалимский синдром в той или иной степени поражает всех, кто оказался в этом великом городе. Трепет, волнение и приток благодатных сил оттого, что библейские легенды начинают оживать, испытывает, пожалуй, каждый. Иерусалимский синдром является аналогом наблюдаемого во Флоренции синдрома Стендаля, которому подвержены там туристы.

Другой турист из Америки вообразил по приезде на Святую Землю, что он библейский Самсон — тот самый, который однажды разорвал пасть льву. Кто бывал в Петергофе, наверняка помнит знаменитый фонтан, отображающий это драматическое событие. Так вот, американский турист, возомнивший себя легендарным Самсоном, тоже был очень силен. Решив немного поразмяться, а заодно «навести порядок» у Стены Плача, он принялся упорно и методично двигать каменные блоки, которые «неправильно» стояли. Турист-Самсон был госпитализирован, излечен и отправлен на родину.

Одна польская супружеская пара срочно вернулась домой из Израиля, когда жена перестала спать, стала маниакально наводить вокруг порядок, лизать пол в гостинице и раздавать прохожим на улице воду, говоря, что она превратилась в вино. Женщина практически не выходила из церкви и одержимо молилась. Госпитализация продолжалась около месяца. Выписываясь из больницы, пациентка заявила, что больше никогда не поедет на Святую Землю. Лучшее лекарство от иерусалимского синдрома — это просто уехать из Иерусалима. Начиная работать в «Тальбие», я ничего такого не знал.

«Русские» митмахим

Среди сотен тысяч репатриантов из советской империи прибыли тысячи врачей, в том числе психиатры и те, кто хотел ими стать. В израильском обществе чувствовалась эйфория от долго ожидаемой алии, что подогревало желание помочь новым гражданам хорошо устроиться. К таким израильтянинам относился и профессор Игаль Гинат. Он часто приглашал меня к себе после обеда и просил рассказать о медицине и психиатрии в Советском Союзе. Я, в свою очередь, спрашивал о том же в Израиле. Со временем эти беседы переросли в нечто большее — в тесное сотрудничество и дружбу. Встречались мы и семьями.

Когда первые вновь прибывшие врачи закончили ульпан и получили временную лицензию на врачевание, они, как я когда-то, начинали активно искать себе место для стажировки и специализации. Все желающие врачи приглашались на собеседование с профессором Гинатом, который звал меня в этом участвовать. Его интересовало мое мнение о кандидате, иногда я помогал в качестве переводчика. Первым из большой когорты будущих митмахим «Тальбие» был Алекс Тейтельбаум, затем — Яна Умански, Ирена Финкельштейн, Татьяна Ойстачер, Игорь Кальман, Ольга (Яэль) Ратнер и другие. Это был золотой дождь в Израиле!

Алекс Тейтельбаум — симпатичный парень чуть старше 30 лет — до приезда в Израиль успел поработать заведующим отделением областной больницы, поступил в аспирантуру и работал наркологом где-то в Белоруссии. Не захотел ждать защиты кандидатской диссертации и уехал в Израиль. Мы познакомились в кабинете Гината.

— Я уже получил согласие на специализацию в другой психиатрической больнице Иерусалима и пришел к вам, так как слышал много хорошего о «Тальбие», — объяснил Алекс причину своего визита, держась нарочито самоуверенно для нового репатрианта.

Я тоже побывал в этом кабинете, уже имея ставку в «Эйтаниме».

— Хорошо, расскажите о себе и своем опыте, — попросил Гинат, пристально рассматривая кандидата.

— Ничего особенного: учился, работал, и вот я приехал, хочу стать психиатром в Израиле, и я им стану.

Это было очень характерно для Алекса. Его самооценка зашкаливала, как и моя когда-то, что в некоторых случаях решает все проблемы.

— А почему психиатром?

— Выбор сделан уже давно, — уклонился Алекс от ответа.

— Понятно. К сожалению, в больнице нет открытой врачебной ставки. Для решения этого вопроса понадобится время, затем надо будет пройти по конкурсу, — в директоре говорил медицинский бюрократ.

Гинат «нарисовал» принятую бюрократическую процедуру, из чего следовало, что специальных усилий в случае Алекса он предпринимать не намерен. Однако молодой доктор не был простачком.

— К сожалению, — заметил Алекс, — я через два дня должен начать работать в другой больнице. Я могу потерять ставку там и не получить ее здесь, — резонно пояснил Алекс стоящую перед ним дилемму.

Он перебросил мяч Гинату и предложил ему второй сет.

— Увы, но я ничего не могу поделать в таком случае, — буркнул Гинат и дал понять, что беседа закончена.

Я до сих пор молча наблюдал за происходящим, но был не готов играть эту роль и дальше.

— Доктор Тейтельбаум, будьте добры, подождите в приемной, — вмешался я неожиданно для самого себя.

— Что не так? — спросил Игаль, глядя удивленно на меня после того, как Алекс вышел. Он вернулся в реальный мир и был удивлен тому, что услышал.

— Все так, да не так, — ответил я. — Мне кажется, что такого парня нельзя упускать. Он производит впечатление человека с неожиданно сохранной самооценкой и, возможно, с большим потенциалом. Примешь его — за ним придут другие, лучшие из лучших. Ты ведь можешь взять его на какую-либо ставку временно и без конкурса, но сегодня?

Во мне заговорил бывший главный врач: «если нельзя, но очень хочется, то можно». Я рассказал Гинату, как, руководствуясь этой формулой, я, будучи главным врачом, нарушал бюрократические правила и получал желаемое в интересах больницы и коллектива, как, впрочем, получал и выговоры. Игаль обладал редким для израильтянина свойством — умел слушать других. Он молча меня выслушал, посмотрел на часы, снял трубку и куда-то позвонил. Беседа была короткой. Вторым звонком он попросил Илану вернуть д-ра Тейтельбаума в кабинет.

— Вы можете завтра начать у нас работать, — сказал Гинат как-то обыденно и даже скучно, когда Алекс вошел. — Зайдите утром в отдел кадров и заполните все бумаги. Желаю успехов.

Я был удивлен не меньше, чем претендент на итмахут.

— Спасибо, я так и сделаю, — в тон ему односложно ответил новый доктор «Тальбие», не очень-то понимая, что здесь решилась его судьба, не только врачебная, но и личная…

Алекс успешно закончил специализацию, стал грамотным психиатром, нашел среди врачей свою вторую половину и ныне работает заместителем главного врача психиатрической больницы «Кфар-Шауль» в Иерусалиме. Меня это почему-то не удивляет.

В дальнейшем Игаль Гинат стал практиковать следующую процедуру приема «русских» врачей на специализацию: он посылал их на собеседование ко мне, затем мы встречались у него в кабинете, и в большинстве случаев он доставал ставку и принимал врача в больницу. Профессор Гинат принял много «русских» врачей на специализацию в «Тальбие», чем помог как врачам, так и тысячам их будущих пациентов.

Однажды Гинату сообщили, что в больнице пару месяцев работает уборщиком новый репатриант — психиатр по специальности. Принимали его на работу в отделе кадров, минуя главного врача. Многие медсестры и врачи испытывали неудобства морального свойства, когда встречались с ним. Гинат был очень возмущен, что такое оказалось возможным в «Тальбие», и позвал его на беседу. Доктор-уборщик был старше меня, и я переводил его беседу с директором. Факты, как говорится, подтвердились. Гинат перевел его в санитары. Впоследствии он окончил курсы медсестер и работал медбратом.

Игаль Гинат был психиатром с психодинамической ориентацией, а я — с клинико-биологической. Мы просиживали вместе часами, обучая друг друга и работая над совместными научными статьями. Игаль также способствовал реализации «Психологического проекта» Сионистского форума, о чем речь впереди. Желая понять, «как работает эта больница», я попросил разрешение дежурить по больнице и приемному отделению, хотя как врач-специалист не был обязан это делать. Два года я делал дежурства, совершал всевозможные ошибки, зарабатывал дополнительный стресс и получил бесценный опыт.

Поликлиника

С целью улучшить связь между поликлиникой и стационарными отделениями всех заведующих и старших врачей больницы обязали пару дней в месяц принимать больных в поликлинике. Вначале я воспринимал это как наказание или принудительную нагрузку, но вскоре изменил отношение к приему там больных. На прием мне подбирали более сложных в смысле диагностики больных либо резистентных к лечению. Среди моих пациентов было много русскоговорящих, так как «русских» психиатров было еще мало. Из множества больных приведу один характерный случай.

Обратилась женщина лет тридцати со множеством жалоб на боли в руках и ногах, затрудненное дыхание, боли в сердце, тревогу, плохой сон, тошноту и похудание. Считает себя больной в течение года после выкидыша и ссоры с мужем. Она положила мне на стол пластиковый пакет с документами — результатами обследований и множеством лекарств. Чего там только не было! Я перечитал все бумаги — она была здоровее меня. Все анализы в норме. Ревматолог, гинеколог, невропатолог, семейный врач и эндокринолог находили ее здоровой женщиной. Надо было слышать, что она говорила мне о врачах! Другими словами, речь шла о несоответствии жалоб больной данным объективного обследования. Мне не надо было напрягаться — у больной была скрытая депрессия (ее еще называют маскированной), когда на первый план выступают соматические (телесные) симптомы, «маскирующие» собственно депрессию и тревогу. В ряде случаев при этом отсутствуют жалобы на сниженное настроение, а чаще выявляются возбудимость и тревожность. Маскированная депрессия не всегда заметна посторонним, но нередко проявляется в слезах или срывах больного. Для лечения скрытых депрессий используются антидепрессанты и психотерапия. Среди ее таблеток было что угодно, но только не то, что надо. Я выписал ей антидепрессант и пригласил на проверку через месяц. Она пришла через два месяца с цветами, и больше ее в поликлинике не видели. Было много других случаев, как правило с невротическими расстройствами. Через три года поликлинические приемы неожиданно отменили.

Доктор А. Понизовский

Как-то в 1991 году меня попросили срочно прийти к директору. Сбоку от Гината сидел малоприметный в больнице д-р Элиэзер Перл, заведующий отделением хронических больных. Он редко в чем-либо участвовал, не проявлял инициативу и говорил тихим боязливым голосом.

— Михаэль, ты знаком с доктором Понизовским? — спросил Игаль, кивком пригласив меня садиться.

— Нет, но видел нового стажера с кипой в столовой. Может быть, это он?

— Да. Я послал его на стажировку к доктору Перлу. Пришло время написать доктору Понизовскому рекомендацию для получения постоянной лицензии, а Элиэзер категорически отказывается.

— Я бы с удовольствием написал, но не знаю, что … — подал голос д-р Перл. — Он ничего не делал в отделении, иврита не знает, молчит, я его не понимаю, а он меня не понимает. При всем желании мне нечего написать о том, какой он психиатр.

Отказ Элиэзера сопровождался оживленной мимикой, которую редко кто видел на его округлом лице. Гинат вопросом остановил его праведный монолог.

— Ты Михаэля знаешь? — спросил Игаль, посмотрев в мою сторону, а затем как бы соединил нас взглядом. — Ты ему доверяешь?

— Доверяю… — протянул встревоженно Перл, не понимая, к чему клонит босс.

С д-ром Перлом мы пересекались редко, разве что на заседаниях заведующих отделениями, куда меня стали недавно приглашать по распоряжению директора. Элиэзер потихоньку занимался исследованиями и обрабатывал свои данные с помощью статистического пакета NCSS (США). Однажды он показал мне возможности этого пакета, и я заказал его новую версию для психологического проекта.

— Вот и хорошо. Давай попросим Михаэля поговорить по-русски с Понизовским, оценить его подготовку и написать рекомендацию, если ты согласен?

— Но я один ее подписать не могу, я ведь не знаю… — продолжал упираться д-р Перл, но Гинат не дал ему договорить:

— Подпишите рекомендацию оба, договорились? Спасибо вам обоим, — сказал директор и кивнул головой в знак того, что мы можем заниматься дальше своими делами. Он был рад избавиться от Перла и его проблем.

Мы познакомились через пару дней. Александр Михайлович Понизовский, кандидат медицинских наук (третья степень, PhD), ранее работал в Институте психиатрии Минздрава, что на улице Потешной в Москве. Будучи ровесниками, мы сразу перешли на «ты». Саша был выше среднего роста, с вязаной кипой на голове, плотного телосложения, с очень грустными глазами на печальном лице. Его растерянность и подавленность меня ничуть не удивили — я не так давно сам был таким. Объяснив ему свою миссию и выслушав его профессиональную историю, я не стал затягивать дело и сказал, что он получит положительную рекомендацию. На какое-то время Саша исчез из моего поля зрения. Я не знал, кто он и что он знает и умеет. Мне думалось, что любой приехавший в Израиль врач и ученый имеет право начать свою карьеру с хорошего уровня, даже если он и не соответствует ему. Далее — все будет в его руках. Так все и произошло.

Если мне память не изменяет, в 1992 году он обратился ко мне с просьбой. Дело в том, что после получения врачебной лицензии надо было пройти специализацию, на что, однако, он не решился. Как обладатель третьей степени он мог рассчитывать на так называемую стипендию Шапиро — денежную помощь от Министерства абсорбции сроком на три года. Но для ее получения какое-либо учреждение (больница, институт) должно было согласиться взять такого работника. Саша знал о «Психологическом проекте» и попросил взять его в свою команду. Решал не я, надо было убедить в этом профессора Гината. «А почему бы нет?» — подумал я и пообещал поговорить с директором.

— А он тебе нужен? — спросил Игаль.

— Попробуем — узнаем, — был мой ответ, который прозвучал как девиз.

— И что он будет делать?

— Анкетировать репатриантов, вводить данные в компьютер, ну и так далее.

— Он умеет это делать?

— Научится, у него третья степень.

— Хорошо, под твою ответственность. Пусть принесет документы для оформления стипендии.

— Мне понадобится комната для него и компьютер, — заметил я.

— Найди подходящую комнату в больнице и покажи мне ее, — был ответ.

Все оказалось не так сложно. Так было положено начало моей научной группе, а Саша стал ее штатным научным сотрудником. Он включался в работу с большим трудом и медленно, что характерно для него. Компьютер ему давался неохотно, особенно манипуляции с файлами данных, которые постоянно терялись, а потом как-то находились или набирались заново. Статистику он знал из рук вон плохо, как и большинство врачей. Дистресс мешал ему использовать те когнитивные ресурсы, коими он обладал. Саша не работал клиническим психиатром, а только исследователем. Через пару лет Саша стал вполне приличным помощником: собирал данные, вводил их в базу данных, читал статьи, я делал расчеты и анализ данных, мы их обсуждали, писали и публиковали статьи по моим проектам. Его вклад в публикации нашей научной группы был существенным. Саша прошел полный путь ученого-репатрианта, прибывшего в страну в составе большой алии: он последовательно получал стипендии Шапиро, Гилади и Камея, отчитываясь нашими совместными публикациями. У меня же кроме научных проектов была клиническая ответственность в качестве старшего врача на полную ставку в закрытом, а потом в реабилитационном отделении и в центре «Кирьят Йовель».

Библия

Психиатр в Израиле должен знать не только клинику, фармакологию и биологические основы заболеваний, но и особенности их проявлений в культурном, в том числе в религиозном, аспекте. Пациенты нашего отделения принадлежали к трем религиям: иудаизму, христианству и исламу. Так как минимальное религиозное образование было просто необходимо, мне не избежать небольшого экскурса в историю еврейского народа, которая насчитывает 35 веков.

Родившись в советской империи, я не получил еврейского образования и воспитания, которые власти называли сионистскими. Другими словами, мне были неизвестны еврейские традиции, история моего народа и религия — иудаизм. Какую-то отрывочную информацию я смог почерпнуть из рассказов отца и чтения книг Лиона Фейхтвангера: «Испанская баллада», «Еврей Зюсс» и «Иудейская война». Кроме того, в медицинском колледже был курс атеизма и читал его писатель и педагог Гессель (Григорий) Рабинков, отец моего знакомого по мединституту Арика Рабинкова. Такого предмета, как основы религии, не существовало. Однако в курсе атеизма Григорий Рабинков, знаток в области религиозного образования и культуры, интересно рассказывал о сути иудаизма и христианства. Это были настоящие лекции, и они частично удовлетворили подростковое любопытство. Обсуждая услышанное с моим отцом, я с удовольствием обнаруживал познания, которых он не мог от меня ожидать, что побуждало его рассказывать мне много нового о Торе и об истории народа.

Так вот, иудаизм — это народо- и государствообразующий фактор. Если вывести иудаизм за скобки, то исчезнет национальный дом еврейского народа. Иудаизм придает особое значение связи еврейского народа, потомков библейских патриархов Авраама, Исаака и Иакова с Эрец-Исраэль. Юдофобство и антисемитизм вызвали к жизни сионизм — еврейское национальное движение, ставящее своей целью возрождение еврейского государства на его исторической родине — в Эрец-Исраэль. Проблеме иудаизма и сионизма посвящена обширная литература, которой я касаться не буду. С еврейской Библией (Танахом) я смог познакомиться только в Израиле, причем относительно поверхностно. В ешивах ее изучают годами. Без знания Танаха не понять ни еврейский народ, ни его государство, да и еврейским психиатром не станешь.

Танах

ТАНАХ — это сокращение, обозначающее: Тора (Пятикнижие, Хумаш), Нэвиим (Пророки), Ктувим (Писания). Ветхий Завет — это христианское наименование Танаха. Танах — это целая библиотека, состоящая из 24 книг, подразделяемых на три группы:

1. Тора — центральный документ иудаизма, продиктована Моисею Богом вскоре после исхода из Египта;

2. Невиим, или Пророки — книги Иисуса Навина, Судей, Самуила и Царей; книги пророков Исаии, Иеремии и Иезекииля и «малых пророков»;

3. Ктувим, или Писания — произведения мудрецов Израиля, молитвенная поэзия, книги Песнь песней, Руфь, Плач Иеремии, Екклесиаст и Есфирь.

Так, наряду с историей праотцев Танах содержит 613 заповедей и основу еврейского права. Талмуд является основой еврейского Закона во всех областях жизни. Просто прочитать библиотеку этих книг недостаточно, нужны учитель-рав, комментарии и размышления. Религиозным человеком в Израиле я не стал и не соблюдаю все 613 заповедей, а только основные традиции по своему выбору.

Христианство зародилось в иудаизме как одна из многих еврейских сект. Христианам-антисемитам было бы неплохо знать, что все первые христиане считали себя евреями и были ими. Великий раскол между христианами и иудаизмом произошел не ранее 50 года нашей эры и совершен евреем, который и стал подлинным основателем христианской церкви. Этим человеком был Саул из города Тарса, которого христиане называют апостолом Павлом. Он был маленького роста, кривоног, слеп на один глаз, и тело его, по всей видимости, было искривлено. Павел был гражданином Рима и никогда не встречался с Иисусом. Всю свою жизнь он был одержим всепоглощающим чувством собственной греховности и вины. Живи Павел сегодня, он бы, пожалуй, кончил свои дни в психиатрической больнице — у него были галлюцинации и эпилептические припадки. На пути в Дамаск Павлу явилось его знаменитое видение Христа — очередная галлюцинация. Фактом является то, что в течение двух тысяч лет этот рассказ об обращении Павла играл решающую роль в христианской религии.

Павел облегчил язычникам вступление в христианскую секту, отбросив еврейские законы о разрешенной и запрещенной пище, а также обряд обрезания. Он поставил Христа на место Торы, что было самым главным его нововведением.

Оно привело к окончательному разрыву между религиями Отца и Сына. Иудаизм подчеркивает Единство Бога и отвергает христианскую концепцию Триединого Бога: Отец, Сын и Святой Дух. Иудаизм, в свою очередь, отвергает все утверждения о том, что христианский Новый Завет аннулирует Тору. Поэтому так же, как христианство не признает, что закон Моисея имеет религиозную власть над христианами, иудаизм не признает, что Новый Завет имеет какую-либо власть над евреями.

Евреи в массе своей не приняли христианство. На чужбине (в галуте) еврейские общины группировались вокруг синагог, раввинов и ученых; читались молитвы, и изучалась Библия на иврите. Тогда, как и сейчас, иудеи верили, что человек может познать Бога только через Его Слово, каким оно явлено в Торе. Доктрина Павла гласила, напротив, что человек может познать Бога только через Христа. Противоположность между иудаизмом и христианством стала абсолютной. Не мне судить о верности утверждений такого рода. В историческом контексте иудеи никогда не преследовали христиан, зато христиане веками издевались на иудеями. Ислам стал противником иудаизма с 622 года, когда евреи в Медине не пожелали признать Магомета пророком. Кстати, арабы завоевали Палестину только в VII веке, а те арабы, которые сегодня живут в Палестине, на 75% состоят из пришельцев.

Участие психопатологических расстройств в появлении религиозных идей и систем всегда представлялось мне существенным. Основанием были наблюдения за моими многочисленными пациентами, уверенными и ощущавшими себя пророками и мессиями, что формировало их поведение, похожее на описанное в Библиях. Понятно, что мои наблюдения и ассоциации не могут быть доказательными.

Каковы основные даты и исторические события еврейского народа? Они делятся на четыре периода:

• библейский период (д.н.э. — до нашей эры);

• период Второго храма;

• эпоха чужеземного правления;

• государство Израиль.

Кроме Торы, я прочитал популярные книги: Макса И. Даймонта «Евреи, Бог и история» и Джона Лофтуса, Марка Ааронса «Тайная война против евреев». Но даже после этого я пользовался консультациями специалистов и раввинов, когда у меня появлялись пациенты с бредом религиозного содержания.

Тексты Нового Завета или христианской Библии я читал, знакомясь со святыми местами Иерусалима: Храмом Гроба Господня, Гефсиманским садом с Церковью Страстей Господних, Храмом Успения Богородицы, в котором погребена Богоматерь, Горницей Тайной Вечери — местом проведения Пасхальной вечери. Я прошел по Виа Долороза — пути Скорби, пяти последних остановок Христа до места его распятия, смерти и воскреcения.

Будучи воспитанным в советском атеистическом обществе, я, как и весь «советский народ», был отлучен от религии и связанной с ней культуры. Особенно мне этого не хватало при осмотре картинных галерей, полных замечательных работ на библейские темы, которых я не понимал. Я совершенно не знал, откуда художники брали библейские сюжеты. Только знакомство с Торой и христианской Библией буквально открыло мне глаза на истоки произведений искусства и культуры. Творчество знаменитых художников и скульпторов посвящено библейским сюжетам: Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэля, Эль Греко, Рембрандта, Рубенса, Родена. То же можно сказать и о композиторах (Бах, Гайдн, Моцарт, Бетховен, Чайковский, Рахманинов) и о литераторах (Данте Алигьери, Гёте, Байрон, Пушкин, Булгаков, Пастернак, Бродский и другие). Таким образом, только в Израиле мне удалось восполнить серьезные пробелы в моем базисном образовании.

Визит Кабанова

— Знаешь ли ты профессора Кабанова? — как-то спросил меня Гинат.

— Он директор психоневрологического института в Ленинграде и один из ведущих российских психиатров. Кабанов бывал у нас в Томском научном центре. А в чем дело?

— Он планирует приехать в Иерусалим и хочет посмотреть нашу клинику. Что ты про это думаешь?

— Его следует принять как почетного гостя.

— Кабанов знает какой-либо язык кроме русского?

— Скорее всего нет, но русский у него хороший.

— Ха-ха, — Гинат улыбнулся, — тогда ты будешь нам переводить.

— Бэседер (хорошо), буду переводить!

Профессор Модест Кабанов (1926–2013) возглавлял Психоневрологический институт им. В. М. Бехтерева в Ленинграде. В 1949 году был арестован по обвинению в антисоветской агитации, 22 месяца провел в одиночной камере и 3 года в лагере в Красноярском крае, где работал психиатром. В 1954 году реабилитирован. Развивал реабилитационный подход к лечению психически больных. В 1992 году, в ходе последней посмертной экспертизы генерала Петра Григоренко, где Модест Михайлович председательствовал, он не дал представителям Института им. Сербского завуалировать заказной характер двух основных экспертиз генерала в этом учреждении и «спасти честь мундира».

Летом 1992 года в нашей больнице появился ожидаемый гость. Модест Михайлович узнал меня, когда я вошел в кабинет Гината, хотя мы не были очень близко знакомы. Я переводил их беседу и рассказ Игаля о больнице и об организации психиатрической помощи в стране. Затем мы прошлись по нескольким отделениям, которые выглядели не так привлекательно, как в Институте Бехтерева. Пообедали в нашей столовой и затем поехали в Старый город.

— Сколько лет Иерусалиму? — спросил Модест Михайлович, восхищаясь древностью и историчностью увиденного.

— Более двух тысяч лет, — ответил Гинат. — А сколько лет Ленинграду?

— Порядка трехсот лет, — был ответ.

— Почти одно и то же, — заметил на иврите Гинат с иронической усмешкой.

Я не стал переводить его реплику. Визит Кабанова занял почти весь день, за что он был искренне благодарен. Через несколько лет Гинат побывал на конференции в Ленинграде — Санкт-Петербурге. Он рассказал мне, что Модест Михайлович принял его в Институте Бехтерева и был очень гостеприимен. «Русские вообще очень гостеприимны», — напомнил я ему хорошо известную истину. Оба профессора остались довольны друг другом, а я — своим скромным вкладом в дружбу наших народов!

Своя квартира

Отсутствие собственной квартиры переживалось нами как серьезное неудобство, хорошо знакомое со студенческих времен, когда мы скитались по съемным квартирам. Для покупки квартиры требовались не только деньги, но и знание, «как это делается». Я стал собирать информацию. Новые слова пугали: банки, ипотечная ссуда, или машканта (иврит), выдаваемая под залог недвижимости на 20–30 лет, разного рода проценты, адвокаты, гаранты, месячные платежи и многое другое. Размер ипотечной ссуды зависел от месячных доходов, и банк тщательно проверял способность клиента выплачивать долги.

Когда мы с Галиной собрали небольшую сумму, я стал искать проекты строящихся домов с пятью комнатами в Иерусалиме. В это время в стране начался строительный бум под все увеличивающийся поток новых граждан. Недалеко от нашей съемной квартиры, на большом пустыре, вырастал новый район — Писгат Зеев. Однако деньги, что у нас были, вместе с ссудами никак не позволяли купить нужную квартиру. Не хватало около 50 тысяч шекелей.

Как-то мне попался на глаза новый проект в районе Писгат Зеев маарав, где застройщик (каблан; иврит) предлагал дополнительную ссуду в 50 тысяч шекелей. Это была находка. Мы поехали смотреть дом, и, на удивление, в нем уже велись внутренние работы. Покупать квартиру «на бумаге» было боязно. По договору каблан обещал передать ключи через полгода. Квартира была на третьем этаже, 115 м2, с хорошей планировкой, но без балкона. На следующий день мы подписали договор, а через 12 дней банк дал нам требуемую ссуду. Это было экстраординарное событие. Ключи мы получили почти в срок. Перед этим мы внесли последний платеж, и когда переехали, наш счет в банке был нулевым! Это не могло омрачить наше настроение. Так мы купили свою первую квартиру на родине по адресу: ул. Шмуэль Тамир, 32/7, Иерусалим. Теперь мы жили в своем доме и были, безусловно, рады этому!

7. Культурный шок

⠀
Конфликт культур. — Аккультурация. — Изучаем конфликт. — Пилотное исследование. — Психологический проект. — Приложение.

Будь собой, остальные роли заняты.

Оскар Уайльд

Лента новостей: 1992 год

9 марта Скончался Менахем Бегин в возрасте 79 лет

25 июля В Барселоне открываются XXV Олимпийские игры

16 декабря Израиль депортирует в Ливан 415 палестинцев

16 декабря Принята конституция новой Чешской Республики

Конфликт культур

Мы привезли в Израиль восемь чемоданов, по два у каждого, наполненные одеждой и разными вещами. В моем чемодане, например, были папки, ручки, скрепки и бумага, о чем сейчас смешно вспоминать. Интересно, что привезенную новую одежду мы практически не носили, так как она была непохожа на ту, что носили здесь. Сыновья выбрали то, что им понравилось, на специальном складе, а все содержимое своих чемоданов отнесли на тот же склад. Это только маленький пример, как новая среда может влиять на поведение человека.

Однако самое важное эмигранты привозят не в чемоданах, a в головах, которые никто не досматривает на таможне. Речь идет о знаниях и навыках, русско-советской культуре в самом широком смысле слова (язык и сленг, мифы, проза и поэзия, музыка), о кодах общения и нормах поведения, о ментальности и многом другом. Так вот, содержимое моей головы, полностью или по отдельности, вовлекалось в неизбежный конфликт с израильской культурой. Только не подумайте, что одна культура лучше или хуже другой. Нет, конечно нет! Просто они разные, и то, что я привез в голове, не совпадало с «правилами игры» здесь. Возникали, повторюсь, неизбежные конфликты. Например, мне не нравилась восточная музыка, но в компании сефардских евреев не стоило об этом говорить вслух — можно было нарваться на грубость. Сегодня эта музыка меня уже не раздражает.

В Израиле совершенно другие праздники и скорбные дни, основанные на Торе и истории страны. Израильтяне более эмоциональные и экспрессивные, говорят громко, часто не слушая собеседника; «русские израильтяне», напротив, более сдержанны в речи и поведении. Левантийская ментальность коренных израильтян значительно отличается, а порой и прямо противоположна нашей — «европейской» ментальности. Опять-таки я не говорю о том, что лучше. Средний израильтянин за рулем машины не любит свою полосу движения, чаще всего едет по середине и не показывает свои намерения другим водителям. Иногда я ловлю себя на том, что тоже воспринял такой стиль вождения.

Собрания и совещания почти никогда не начинаются в назначенное время — опоздание на 15 минут почти норма. Я же по привычке приходил за пять минут до начала. Опоздавшие свободно входили и выходили в зал или комнату, и никто им за это не выговаривал. Привыкнуть мне к такому поведению было трудно, но когда привык, понял, насколько это удобно и никого не напрягает. Исключением я считал клинический разбор больных — опоздавшие к началу презентации больного в моем отделении не могли войти и участвовать в обсуждении.

По традиции коренное население плохо относится к эмигрантам во всех странах, а те им платят той же монетой. Эфраим Кишон, популярный писатель, так определил отношение к алии в израильском обществе: «Мы любим алию, но не олим». Израильтяне также уверены, что мы — «русские» — никогда не мерзнем, все время пьем чай, держим дома котов и любим вешать на стены ковры. А еще в морозильнике у нас всегда припасена бутылка водки. Вместе с тем в Израиле потенциал мультикультурализма объективно высокий. «Русские» не поспешили растворяться в израильском «плавильном котле», они преуспевали в точных науках и играли на музыкальных инструментах. Здесь даже бытует выражение: «если русский репатриант идет без скрипки в руках, значит, он пианист». Эта тема — источник обид и юмора, она бесконечна. Короче, новым репатриантам надо было либо оставаться такими, какими приехали, либо как-то изменяться и приспосабливаться к новой среде обитания. В самом деле вариантов больше, чем упомянутые два крайних; большинство взрослых репатриантов сохранило лучшее от прежней культуры и добровольно восприняло много полезного от новой культуры. Происходит это медленно и часто болезненно в процессе аккультурации, или взаимного влияния различных культур, при котором люди одной культуры перенимают нормы, правила, ценности и традиции другой культуры.

Аккультурация

Этот научный термин мне не нравится — он оставляет ощущение, как будто «кто-то кого-то аккультуривает», хотя это совершенно не так. В процессе аккультурации каждый человек решает две проблемы: сохранения своей культурной идентичности и восприятия новой культуры. Здесь-то и возникает кросс-культурный конфликт, который характеризуется (1) нарушением кросс-культурных коммуникаций; (2) столкновением поведенческих стереотипов и (3) оборонительно-агрессивными реакциями.

По нашим данным (2007), при ответе на вопрос «Насколько вы чувствуете себя частью израильского общества?» 43% из 3757 репатриантов заявили, что ощущают себя «частью русскоязычной общины Израиля», 36% ответили, что чувствуют себя «неотъемлемой частью израильского общества», и 13% участников опроса чувствовало себя «абсолютно чужими» в стране. Неудивительно, что психологическое состояние этих трех групп новых граждан страны также различалось. Каждый репатриант адаптируется, испытывая разной степени интенсивности стресс и дискомфорт. На адаптацию уходят первые, самые трудные годы жизни в стране. Можно ли измерить и управлять процессом аккультурации и как помочь людям преодолеть многие затруднения? Меня эти вопросы интересовали как исследователя и как нового репатрианта. Для поиска ответа было предпринято десятилетнее исследование, в котором приняли участие многие специалисты (смотри ниже о «Психологическом проекте»).

Изучаем конфликт

Эмиграция — это похороны, после которых жизнь продолжается дальше.

Тадеуш Котарбиньский

В конце 1992 года меня пригласили участвовать в семинаре, организованном школой для социальных работников Иерусалимского университета. В письме говорилось о 10 встречах группы ранее незнакомых психологов, социальных работников и психиатров разного возраста, представляющих как новых граждан (олим хадашим, или репатриантов), так и «цабров», то есть рожденных в Израиле. Цель семинара — обсудить кросс-культурные проблемы в рамках психоаналитической группы с двумя ведущими-руководителями.

В психоаналитической группе предполагалось моделировать кросс-культурный конфликт. Каждый участник приносит в такую группу свои привычки, предпочтения, оценки и пытается занять в ней определенное место. Члены группы не знают достоинств и недостатков друг друга, поэтому часто возникают конфликты, которые группа пытается разрешить. Предполагалось, что в ходе семинара участники группы получат возможность понять, почему они ведут себя так, а не иначе, откуда взялись их привычки, которые мешают им стать более успешными и эффективными. Результатом группового анализа может стать то, что человек начинает легче взаимодействовать с окружающим миром, налаживаются его межличностные отношения, появляется чувство опоры и стабильности в жизни. Мне все это было очень интересно, но были и сомнения: «А пойму ли я, о чем там будет речь?» Однако любопытство взяло верх над сомнениями, и я дал согласие на участие в семинаре. С каждым кандидатом в группу состоялось предварительное собеседование. Руководители отобрали 12 человек, и я попал в их число.

Семинар проходил в кампусе на горе Скопус (Хар-а-Цофим). Первая встреча состоялась в большой комнате университета в конце января 1993 года, а затем раз в неделю с 18:00 до 20:00. Гора Скопус была недалеко от моего дома. Участники группы сидели на стульях, образующих круг, и каждый немного рассказал о себе. Оказалось совсем непросто вести беседу в незнакомой группе, и поначалу ничего не получалось. Руководители умело подбрасывали темы о проблемах отношений в обществе, подогревали нас, и участники постепенно разговорились, негодуя по поводу существующих проблем. Через четыре-пять встреч руководители стали давать группе задачки, имитирующие кросс-культурные конфликты.

Приведу пример одной из них. Нам предложили разделиться случайным образом на две равные подгруппы и стать друг против друга. Началась естественная суета, но вскоре образовалась моя группа «А» и вторая — «Б», по шесть человек в каждой.

Первое задание было: представить свою группу, то есть «своих». Через 10 минут каждая группа восторженно рассказала, какие они хорошие, умные, справедливые и т. д. Атмосфера была теплой и восторженной.

Следующее задание руководителей («Представьте чужую группу») круто изменило атмосферу на враждебную. Как мы только не обзывали «чужих», а они — нас. Другими словами, каждая группа сплотилась через противопоставление «своих» с «чужими», которым приписывалась роль источника всех наших проблем и бед.

Все, что произошло в нашем конфликте, происходило спонтанно, без подготовки и совершенно искренне. Мы распалились не на шутку, и это нас даже напугало — как быстро МЫ ВСЕ вовлеклись в этот конфликт. При последующем обсуждении говорилось, что в такой ситуации в нашем сознании возникают мнимые и зловещие «чужие», на которых взваливается ответственность за все беды. Мнимые «чужие» участвуют в формировании определенных социальных групп и поведенческих установок.

Десять встреч были очень интересными и полезными для меня. Неожиданно для себя я активно участвовал в обсуждениях и с интересом внимал суждениям других. В последующие годы я обучился техникам групповой психотерапии и в течение многих лет применял ее для лечения больных. Семинар состоялся в период моей работы в центре «Тальбие» и в разгар выполнения моего первого научного проекта в Израиле. Попробую рассказать о нем и его участниках, не излагая подробно сами результаты, с тем чтобы не превращать этот текст в научный отчет. Идея проекта родилась у меня в ульпане, то есть в первые месяцы жизни в стране.

Пилотное исследование

Итак, посещая ульпан первую половину 1990 года, я испытывал типичные для новых репатриантов симптомы эмоционального дистресса: напряжение, тревоги о будущем, чувствовал себя не в своей тарелке (термин «дистресс» принадлежит канадскому ученому Гансу Селье). Занятия ивритом очень утомляли и не могли занять все мои мысли. С другой стороны, мои мозги, привычные к исследованиям, требовали «пищи для ума». «Почему бы не померить количественно дистресс у репатриантов и не сравнить данные с местным населением?» — спрашивал я себя. Что-нибудь посчитать или померить было моим любимым занятием еще с детства. «Можно ли по повторным измерениям (оценкам) проследить за ходом психологической адаптации репатриантов к новой культурной среде? Наверняка делались попытки оценить дистресс в разных группах и странах», — говорил я себе. Эти и другие вопросы оживили во мне инстинкт охотника за знаниями.

С чего начать, не было секретом: надо прочитать про предыдущие исследования и найти подходящие анкеты для опроса людей. Я просмотрел публикации из стран с высокой долей эмигрантов: США, Канады и Австралии. Применительно к эмиграции эмоциональный дистресс обозначали термином «культурный шок». Другими словами, дистресс, или культурный шок, — это психологический ответ на культурную новизну.

Американский антрополог Калерво Оберг, например, выделил четыре стадии адаптации, известные как «U-кривая адаптации»:

1. туристический этап, или «медовый месяц»;

2. разочарование, отсутствие чувства «дома»;

3. приспособление, или частичная адаптация;

4. полная адаптация — «бикультурализм».

Какова длительность каждого из этапов? — вопрос сугубо индивидуальный. Средний срок адаптации от двух до пяти лет, но каждый человек проходит процесс адаптации по-разному. Итак, надо бы провести пилотное, или пробное, исследование и получить предварительные данные, необходимые для планирования большого проекта. Его задача была очевидной: изучение тяжести психологического дистресса у репатриантов (эмигрантов) и оценка факторов, влияющих на дистресс. Составив специальный опросник (DPSI) и сделав 40 копий за свои деньги, я стал раздавать анкеты в ульпане, где сам учил иврит. Галя мне помогала в этом.

Так начинался мой первый научный проект, который стал впоследствии национальным. После анкетирования своей группы пришла очередь других групп, в коих не было недостатка. Мое настроение заметно улучшилось, но копии анкеты быстро закончились, а лишних собственных денег на копирование не было. Где и как получить помощь? — вот это был вопрос.

---

Психологический проект

Мне отказали в нескольких местах, пока я не пришел в Сионистский форум русскоязычных репатриантов (далее — Форум). Сионистский форум — это общественная некоммерческая организация, созданная в 1988 году по инициативе русскоязычных репатриантов во главе с Натаном Щаранским.

Натан Щаранский — человек-легенда, государственный и политический деятель Израиля. В 70-е годы он принимал активное участие в еврейском национальном движении в Советском Союзе, в том числе в демонстрациях и голодовках протеста, за что был приговорен к 13 годам лишения свободы. Он не сломался и не изменил своим убеждениям. Щаранского освободили из тюрьмы в 1986 году, обменяв на советского шпиона, арестованного американцами.

Форум предоставлял различные услуги репатриантам в рамках следующих программ: «спорт против наркотиков»; «культурные проекты»; «информационная и юридическая помощь». После моего сообщения руководству Форума о цели и задачах исследования я получил сотню копий анкеты и продолжил сбор данных, привлекая к этому других энтузиастов. После нескольких встреч с Натаном Щаранским, Юлием Эдельштейном, Яковом Шульцем и исполнительным директором Форума идея психологического проекта была одобрена и получила финансирование.