Плавное и аккуратное, но неумолимо стремительное движение кончика золотого пера, оставлявшего за собой на изумительно белой бумаге замысловатые символы черного цвета, было неуважительно прервано голосом, в котором слышались дерзкие ноты с явной насмешкой над сидевшим за столом.

— Новый шедевр? Или просто гениальное творение, созданное под покровом ночи.

Словно задумавшись на мгновение, зависшее в воздухе перо,

так же с лёгкостью опустилось на бумагу и с ещё большей аккуратностью оставив чернильный след длинной в несколько слов поставило точку.

— Нет, всего лишь мысли, утеря которых не желательна.

Ухмыльнувшись стоявший рядом пролистнул большим пальцем лежавшую на столе стопочку бумаги и с ещё более ехидной улыбкой произнёс:

— Ого! мыслей, неужели все так генеальны?

Надев на перо колпачок, и аккуратно положив его на стол, зевая и потягиваясь, что свидетельствовало не об одном часе работы проведённым за столом, его хозяин откинулся на спинку кресла и видимо хоть и уставший, но довольный объемом проделанной работы, спокойно и немного с надеждой ответил:

— Ну, гениальны или нет, покажет время.

— Хм? Не переставая насмехаться, фыркнул стоявший рядом,

Время то может быть и покажет, но я лично считаю, что все гениальное должно быть просто. Смог бы ты вложить весь смыл написанного тобой в этой стопке, например, в десяти строках?

Сидевшего в кресле это немного удивило, но врятли застало врасплох, удивление быстро сменила улыбка, он затушил сигарету и потянулся за чистым листом бумаги всем своим видом показывая, что нет ничего проще.

Сняв колпачок с пера и прикрыв рукой лист, он принялся писать, ни на секунду, не останавливая скольжения золотого кончика по листу, он словно выстрелил, казалось давно известный ему текст.

Потом, перевернув лист и написав последнюю строчку, он с очень довольным видом перевернул лист обратно и протянул его собеседнику, перед которым предстал следующий текст:

Эта первая строчка ляжет в основу следующих далее,

но написав об этом я уже задействовал три из отведённых

мне из десяти.

В оставшихся семи мне предстоит выложить некий

гениальный смысл, повествующий о споре, возникшем по

поводу него, а также связать во едино данный текст

который позже, возможно назовут ни чем иным, как

десять гениальных строк, но написав об этом, я уже

использовал девять из десяти и так у меня остаётся одна:

Державший в руке лист с недоумением посмотрел на сидевшего в кресле и немного задержав время, как бы задумавшись над возможными вариантами последней строчки, перевернул лист. Перед его взором предстала надпись, которая выражала

всю гениальность и широту души русского человека, там была

лишь одна фраза:

— А, ни пошел бы ты на х..!

Если не будет большего безумия,

чем-то, что постигло

твоё сознание, значит оно

гениально.

Психопат
(трагикомедийная пьеса)

Открыв глаза сидевший в кресле качалке, медленно поднял откинутую на спинку голову и взглядом, сползающим с потолка, осмотрел обстановку вокруг, это была серая, пыльная комната в которую вот уже несколько лет никто не входил. В ней всё находилось в идеальной симметрии, тысячи и тысячи раз просчитанной до мелочей, каждый предмет стоял на своём месте с точностью до миллиметра, каждый шаг, который делался в этой комнате, имел заранее определённую траекторию, даже дыхание здесь имело своё время и место.

Идеальный мир, порождённый жаждой овладения искусства создания иллюзии. Свет, как скуден он здесь был и, как много он нёс в себе, если одиночество и имело когда-нибудь краски, то врятли они могли быть другими. Помешательство на идеи, что в идеале минимум должен нести в себе максимум оставило здесь лишь несколько предметов, каждый из которых в руках мастера нёс в себе определённую психологию, постепенно уводя человека в нужное мировосприятие.

Плед, укрывавший его ноги — это ассоциация со старостью, а старость, как известно связанно с одиночеством. Календарь на стене — это мера времени, оторванные листы из которого это символ ожидания, а ожидание связанно с надеждой, чем дольше надежда, тем больше печаль, ну где печаль там и вино.

Всё просто, но в сумме, это довольно сложная форма страха, по крайней мере, так думал тот, кто это создал. Конечно всё это лишь мелочь и долнение к главному оружию: зеркало — самое совершенное творение лжи, оно играло особую роль, связывая во едино бессмысленную без него кучку предметов.

Его место выбиралось с особой тщательностью, оно строго смотрело в зал, отражая в себе всё его одиночество, когда он пуст, и все его чувства, когда он полон. Как часто этот безумец часами смотрел в него, сидя в разных концах пустого зрительного зала и не менее часто оно меняло своё место на сцене, пока не были найдены идеальные формы декораций, для создания идеальной иллюзии.

И вот аккуратно откинув плед, укрывавший его ноги, человек поднимается из кресла. Его вид был усталым и не опрятным, растрёпанные волосы, впадины под глазами, недельная щетина. Не менее указывающие факторы на особенности жизни были чёрная майка, неряшливо заправленная в спортивные домашние штаны, отсуцтвие тапочек и потёртая клетчатая рубашка, которая врятли когда-нибудь застёгивалась даже на рукавах.

Глядя по сторонам, он понимает, что нет никакой сцены, и нет больше никакого зрительного зала. Эта комната и есть его реальность, серая, одинокая и холодная. В ней нет места никому кроме него, так надо. Но кому и зачем? А может самому себе? Он задавал себе эти вопросы каждое утро, и каждое утро он пытался выйти из комнаты, но вот уже третий год оставался без ответа, так же, как и возможности покинуть своё мрачное убежище. Боязнь открытого пространства. Диагноз, который он однажды получил от врачей, открыв глаза на больничной койке. С тех пор эта комната, из которой ни на шаг, тюрьма без решеток на окнах и замков на дверях, что может быть смешнее. И смешно было, порой даже очень. Потихоньку сходя с ума,

в совсем не гордом одиночестве, наедине со своими юношескими мечтами играть на сцене театра, он писал свои пьесы, над которыми смеялся и плакал. Каждый образ, созданный им он переживал десятки, а то и сотни раз. Пока не смог отличить роль от реальности. И одна из его пьес рассказала миру о больном, который боялся открытого пространства.

ההה

— Значит все, чем я живу лишь иллюзия? Мечта? И я просто

годами двигаю мебель в своей квартире?

Его глаза смотрят куда-то в даль, и опять он на миг возвращается в полный до отказа зрительный зал с прикованными к себе взглядами. Моментом его глаза синхронно с грудью, вдохнувшей столь желанный воздух свободы восторженно расширяются, и также быстро мимолётная радость уходит с воздухом из лёгких, обратно становясь жестокой реальностью в виде серой стены пред его лицом.

Осматриваясь по сторонам, он останавливается напротив календаря, погружаясь в образ печали и воспоминаний. Не обрывая цепочки кадров из прошлого, рука тянется за вином, в голове рождается мысль, что чувство данного спокойствия это лишь эволюционировавшее в нём чувство безысходности.

И снова, видимо подчиняясь некой закономерности по мере того, как дно стакана удаляется под струящимся вином, стены комнаты раздвигаются до масштабов концертного зала. Зал полон до отказа, но в нём царит тишина. Ощутив на своей спине взгляды сотен людей, он чувствует, как все чего-то ожидают от него, не поворачиваясь к ним, он поднимает голову

в последний раз, представляя себе возможный конец пьесы.

Неуверенно держась за стол и смотря в неизбежность, он беззвучно, твердит себе под нос, как молитву:

— Если хочешь заставить людей во, что-то поверить — поверь в это сам.

Медленно с тем — же безумным взглядом, не обращая на зал никакого внимания, он несмело поворачивает голову в сторону зеркала, тыча в него дрожащей рукой он издаёт подобно умирающему в постели звуки:

— Это ты…

— Ты во всём виноват…

Слегка пригнувшись, он подкрадывается к нему, пытаясь заглянуть в него так, чтобы не спугнуть отражение, что вызывает в зале лёгкий смех.

— С днём рождения! — улыбаясь, говорит оно ему. Теперь это совсем другая личность, она также держит в руках стакан с вином, но настолько самоуверенно и помпезно, что даже одежда выглядит более опрятной. Благодаря расправленной груди и высоко поднятого подбородка он выглядит уже совсем не жалким, а даже немного величественным на его лице лукавая улыбка и глаза, восхищённые своим создателем.

Здесь начинается самый трудный психологический приём искусство перевоплощения, игра в раздвоение личности, когда сидящие в зале должны поверить, в иллюзию диалога с личностью из зазеркалья.

— Скорее с днём смерти? — тихо отвечает ему измученный хозяин, медленно уводя взгляд от зеркала. Не смея смотреть себе в глаза, он, будто случайно отворачиваясь, делает едва заметное движение в сторону, ровно настолько, что б отражение исчезло из вида сидевших в зале. Теперь, когда объектом их внимания снова становится жалкий сумасшедший, снова сгорбленный и слабый он начинает вводить людей восприятие двух противоположных личностей. Стоя к зеркалу спиной он опускается на колено, словно роясь в голове в поисках нужных воспоминаний ему вырисовуется тот самый первый день, когда, однажды подойдя к зеркалу побриться, взяв в руки бритву в тебе, навсегда остаётся желание перерезать себе горло, а точнее тому, кто смотрит на тебя от туда. Игра без слов, каменный взгляд, смотрящий сквозь людей на проектор собственных иллюзий. Дойдя в своей голове до определённого момента своих иллюзорных воспоминаний, которые являются отличной мерой времени для данной тактической паузы, не возвращаясь из них его высохшие губы, издают хриплый тон:

— Сколько ночей…

— Сколько сигарет…

Растирая при этом руками голову, будто выдавливая из себя последние мысли и корча, уродливые, словно от боли гримасы, он не перестает, не замечая зала причитать:

— И всё ради чего? Ради этой чёртовой пьесы?

— Да! Я создал шедевр, но…

— Но всё ради чего?

Словно обращаясь к залу, и понимая непонимание окружающих, по его лицу пробегает лёгкая ухмылка над самим собой и мгновенно лицо становится удивлённым и скорее даже недоумевающим от новой мысли:

— Я не помню? Для чего, я её создал?

— Как странно? Не важно, что я сейчас на это отвечу, важно, что я скажу в конце, а это значит, что стоя перед многочисленной толпой, я могу сейчас делать, всё что хочу, и всё равно потом они будут считать меня гением?

— Я наверно сейчас немного посмеюсь над вами.

Это был наверно самый дерзкий удар по зрителю за всю историю существования театра. Конечно, возможно на сцене происходили вещи и по наглее, но не при данных обстоятельствах. И как, не странно эта последняя сказанная им фраза его и рассмешила.

Десятки проштудированных учебников по психологии сделали своё дело, его лицо словно из пластилина отображало за короткие промежутки времени, довольно противоположные чувства. Первый признак не устойчивой психики.

Не принуждённо он начал смеяться над присуцтвующими. Вот так просто стал, и начал смеяться, глядя то на одного, то на другого. Глядя в недоумённые лица первых рядов, ему становилось ещё смешнее, и чем сильнее он начинал смеяться, тем более недоумевающими они выглядели. Уловив эту закономерность, да ещё прикинув, что весь зал сидит и в полной тишине на него смотрит пока он тут с них тащится, у него началась истерика. Так продолжалось с минуту, пока где-то треть зала, также осознав тупость сложившийся ситуации уже начала присоединятся к нему. Честно говоря, так, как сейчас он ещё никогда не смеялся, но если б он знал, как ему предстоит смеяться через мгновение, то наверно избрал бы другую тактику.

— Я понял, ради чего всё это! — зал в ожидании чуда притих, как бы ожидая объяснений происходящего. Все замерли, и он так медленно, почти по слогам произнёс:

— Ради смысла, которого никто не поймёт, заключённого в том, чтобы его не поняли? — А потом, как заорёт на весь зал.

— А-а-а-а-а…!

Именно здесь он впервые увидел сущность своей пьесы, что и стало причиной того, чего он сам не ожидал. Банальность созданного им образа казалась ему настолько не сопоставимой, что смех вдруг начал обретать не здоровые ноты. Подобно снежному кому, перерастая в лавину, сползающую с горы, пока одна половина зала обдумывала, что он сказал, а другая вообще обалдела от происходящего в этом здании, он доводит себя до такой истерики, после которой у него ещё полгода были приступы смеха по ночам. Теперь, просто держась руками то за живот, то за голову не зная за, что схватится со звериными выкриками, глядя в зал, он просто орёт. Уже не в силах остановиться его действия превращаются, во, что угодно, но уже не в смех то в беззвучное шипение, то в нечеловеческий вопль, за кулисами уже начали подумывать, что парень и вправду сошёл с ума, но выйти на сцену к психу, никто не решился. Дошло до того, что он упал на пол и начал по нему валяться уже ни у кого не вызывая сомнения, что болен. В зале по-разному реагировали на данную ситуацию, у кого-то это вызвало по началу смех, но таких было не много, и они быстро притихли, у кого-то особенно из первых рядов это вызвало страх понятно почему.

Спасительной фразой для него стало с первого ряда:

— Что за бред?

Услышав это, он словно вернулся обратно на сцену, смех прекратился, сквозь кашель, захлёбываясь в слезах, соплях и чуть ли не в собственной блевотине, он начинает подниматься. Опираясь на руки, он был настолько изнеможен, что подобно утопленнику, которого только, что вернули с того света, еле встав на колени, произнёс сквозь кашель охрипшим голосом:

— Бред?…

— А, разве речь психа должна быть связанной?

— Роль есть роль, и будь ты шут или король, не доигравши до конца, уйдёшь в обличии глупца.

— Зачем ты пришёл в мой мир? — осознав для себя особую важность этого вопроса, он истерично поворачивается к залу спиной, немного оставаясь в стороне так, что — бы не заслонять зрителям отражение своего лица.

Естественно там чертовски спокойная и самоуверенная личность с уже удивлённо-наглой улыбкой и изменившейся интонацией:

— А ты разве ещё не понял? Я не прихожу к тем, кто меня не зовёт!

Здесь эффект перехода личностей остаётся на зеркале. Резко слёзы, огибая контуры окаменевшего облика, смывают уже не понятную для себя радость, человек съёживается и закрывает лицо ладонями. Рыдая и захлёбываясь, он спускается на колени:

— Отпусти меня, я два года не общался с людьми!

Величественно и не спеша ладони сползают с лица, не оставляя на нём ни следа от прежних слабостей, вытягивая за собой опять восхищённое удивление:

— Отпустить!? — отражение развело руки, изгибаясь в поклоне и ещё больше восхищаясь собственным безумием, — разве двери этой комнаты закрыты, разве на окнах есть решетки, а на дверях замки? И разве два года одиночества не пошли тебе на пользу, ты ведь создал, как тебе кажется гениальную пьесу.

По залу пробегают новые насмешки и вот кто-то выкрикивает:

— Да он издевается над нами, единственное, чем он болен так это манией собственного величия.

Вот именно к этому состоянию и требовалось довести зал. Выставляя себя полным дураком перед такой массой людей, он продолжает ещё больше вводить зал в заблуждение о собственно безвыходности. Стоя к залу спиной и смотря на него через отражение в зеркале, он продолжает свою игру:

— Говоришь гениальное? Почему же они смеются надо мной?

Не отрывая глаз от зеркала, показал пальцем в зрительный зал. В обществе всегда найдётся умник способный, что-нибудь крикнуть с последнего ряда, сейчас он был, как нельзя, кстати, поскольку в зале преимущественно находились студенты, то и фраза, была соотвецтвующая данному поколению:

— Во типу баню отстегнуло. Зал понесло. Стоявший на сцене сам едва сдержался от смеха, понимая ситуацию, в которой оказался, чтобы не выдать своих истинных чувств, пришлось даже закрыть лицо руками, показывая, будто он в ужасе от произошедшего, но на самом деле очень доволен произошедшим, видя, как каждая пешка идеально выполняет свой ход в партии короля. Стоя на сцене спиной к залу, облокотившись на зеркало с закрытым руками лицом, теперь он создавал образ настолько жалкого и беспомощного человека, что у большинства уже вызывал даже сочувствие. Дав залу, немного разрядится, он мгновенно, как и подобает королю, усмиряет ничего не подозревающую толпу пусть немного и с истерическим криком:

— Заткнитесь все-е-е!!!

Сжимая, что есть сил кулаки, его дикие глаза бегают по зрительному залу, словно готовый растерзать того, кто смеет над ним смеяться, как ни странно, но это заставляет зал резко замолчать.

Это последний раз, когда он отворачивается от зеркала, движение при этом также имеет новые координаты теперь на столько, что бы в зеркале он чётко был виден со спины.

Его рука достаёт из кармана пистолет, и именно в это мгновение пусть не на долго, но спокойно он объявляет:

— Кульминация дамы и господа.

Дрожа, разгибаются пальцы его второй ладони, на ней шесть холостых патронов, он медленно заряжает ими барабан, по его полному безразличию к миру лицу стекают последние солёные капли, глаза наливаются ещё большей злостью, дыхание становиться очень быстрым и прерывистым, голос ещё раздражительней, но уже с призрением:

— Жалкие дилетанты, вы навсегда запомните этот день, и пусть говорят, что весь мир лишь иллюзия, но я ведь сказал, что завтра обо мне напишут в газетах, ибо психов много, но гений всегда один.

Мокрые и безнадёжные, глаза медленно опустились на дуло приближавшегося ко рту пистолета. И не было больше ничего, лишь мгновение, пронзившее и без того гробовую тишину зала. Не дав никому, опомнится, неся с собой запах пороха и дыма, отражение кровавых брызг разлетевшегося затылка в зеркале ледяной волной парализовало сознание сидевших в зале. Парень замертво упал, его дыхание остановилось, забрав с собой дыхание остальных. Время остановилось, остановив с собой все вокруг кроме одного, говорят, что в тот момент даже на последних рядах слышали, как по сцене катилась дымящаяся гильза, взгляды сотен людей были прикованы к зеркалу, по которому ярким цветом стекали остатки разума этого не состоявшегося актёра. Это мгновение в зеркале навсегда впилось в сознание присуцтвующих, многим, из которых после этого пришлось обратиться к психологу. Не мыслимой ценой им было остановлено время вокруг, но самым дорогим было то, что за кулисами стояла его девушка, которая естественно не знала конца этой пьесы, её нечеловеческий вопль словно стал вторым выстрелом, опять запустившим маятник времени.

Склонившись над ним и держа его голову на коленях вся в крови, она кричала, не понимая абсурдности собственных слов:

— Почему вы сидите?!

— Помогите ему! Кто ни будь!? Пожа-лу-й-ста!

Как и было рассчитано, сама того не понимая, она сыграла свою роль безупречно.

Будучи шокированным, зал молчал, молчала сцена и кулисы, казалось даже свет стал мрачнее.

Очнувшись от шока, с первого ряда вскочил на сцену ректор.

Склонившись над ним на колено, он пальцами попытался нащупать пульс в районе сонной артерии. И тут этот мерзавец, открывает глаза и так себе преспокойно говорит:

— Сядьте, спектакль ещё не окончен.

Ректор вместе с залом был сильно удивлен дважды, рукой он нащупал на затылке накладку парика, под которой был пакетик с кровью и петардой, от которой шли два провода в карман брюк.

Заикаться ректор стал почему-то не много позже, но тогда он проглотил ком стоявший в горле и глубоко с облегчением выдохнул:

— Фу-у-у! Пацан, забирай свой диплом и вали от сюда к ебене матери, и чтоб мы тебя тут больше не видели!

Это был единственный случай, когда в здании МГУ на театральном факультете диплом был получен экстерном.

Ещё одно не сыгранная пьеса…

Имея хоть какую-то

собственность,

человек не может быть

полностью свободен.

Теория анархии.

Жизнь бомжа

(Рассказ основан на реальных событиях)

Как и каждого романтика в душе, меня всегда привлекали путешествия. Новые города, интересные люди, иные обычаи и конечно чувства, пережитые во время всего этого. В общем, всё то, что на языке туристов, да и вообще общества в целом называется бродяжничество. Но, будучи воспитанным, так, как я воспитан и наметив определённые планы в жизни, имея хорошее образование, приличную работу я просто не мог себе этого позволить в той мере, о которой часто просто мечтал. И поэтому я расскажу историю одного человека, который оказался более свободолюбив, чем я.

Сава Голиков, человек, глядя на жизнь которого, для большинства людей она была бы просто маленькой и серой. Но как мне показалось, достаточно интересна, чтобы заполнить пустоту бумаги. Мы познакомились с ним на море в Крыму, когда он попросил у меня немного мелочи. Его внешний вид сразу заинтересовал меня, и я как, всегда не упуская возможности познакомиться с интересными людьми, просто не смог удержатся, чтобы не завести разговор.

Купив в двадцати метрах пару, хот-догов и предложив ему, я сел с ним рядом, как и он, по-турецки скрестив ноги. Тот в свою очередь поблагодарил и принялся за его уничтожение.

Я решил сразу не напрягать его расспросами и дать спокойно перекусить не только ему, но и себе. На вид Савве было около двадцати пяти, чёрные, заросшие волосы, худощавый, сильно загоревший, с щетиной, уже начавшей перерастать в бороду, грязь под длинными ногтями на руках и ногах, из одежды только светлые джинсы исскустно порванные на коленях и в районе задних карманов, из чего было видно, что под джинсами так же ничего нет. Короче вылитый Иисус Христос, только в джинсах. Всё указывало на то, что он настоящий бродяга, живущий здесь не первую неделю. Хочу обратить внимание, что меня по большей мере интересовал не просто бомж, а именно бродяга, кочевник никогда по долгу не задерживающийся на одном месте. И к большому везению мои надежды полностью оправдались. Первые же минуты общения с этим человеком доказали его не ординарность. И так рассевшись по среди пляжа и решив дать, ему спокойно позавтракать я засмотрелся на двух проходящих мимо нас девчонок в купальниках, которые теперь шьют наверно по пятьдесят штук с одного бабушкиного. Пока я пускал слюни, мой новый знакомый, держа в руке половину хот — дога, а другую не прожеванную во рту обратил на себя их внимание:

— Девшонки? Оштавьте водишки запить?

Те, надо отдать им должное! Глядя на Голикова с набитым ртом, мило рассмеялись и протянули ему бутылку с остатками напитка. Меня это тоже рассмешило, но Савва, преспокойно запив булку, протянул бутылку мне, отвечая взаимностью на мои угощения. Что бы не показаться странным со своими расспросами, я сразу рассказал о своём увлечении, писать рассказы про жизнь не обычных людей, и что по духу в плане путешествий так же сильно не равнодушен. Определение себя к типу не обычных людей, Голиков воспринял, как комплимент и приняв меня за журналиста, пишущего для одной из столичных газет довольно охотно продолжил со мной общение. Оказалось, что он из Питера и довольно благополучной семьи, с которой где-то раз в году даже видится. А история его бродяжничества началась с военкомата, где возмущённый скотским обращением к себе, не только, со стороны врачей и военных в кабинете у полковника на вопрос:

— Готов ли он служить? — он поджёг паспорт и со словами:

— Служат только собаки! Вот ты палкан ты и служи! Был таков. Окончательно обидевшись, как он выразился на систему и осознав, что теперь абсолютно свободен он решил, что в восемнадцать лет гораздо лучше купаться в море чем не понятно с какой стати выполнять чьи-то приказы. Вот так шесть лет назад описав в письме своё решение по отношению к жизни, он отправил его родителям уже из Крыма, куда и теперь приезжает каждое лето. Тогда я задал ему самый банальный вопрос:

— Ну, а вот когда ты уходил из дома, ты же думал где будешь жить и что будешь, есть? — на этот, что я получил просто колоссальный ответ.

— Это ты живёшь, чтобы есть! А я ем, чтобы жить! — при этом он уже лихо расправился со своих хот — догом и начал искоса посматривать на мой. Пока я обдумывал эту глубоко философскую мысль Голиков мгновенно среагировал на проходящего мимо курильщика и поскольку на море редко курят дешевые сигареты, то он уже довольный развалился на песке наслаждаясь облегчённым Marlboro. Сделав, пару затяжек Савва сам помог мне продолжить тему:

— Сколько ты видишь пустых бутылок?

Хорошенько окинув взглядом окружающую нас окрестность, я сказал, что как минимум две. На, что Голиков поморщился и приподнявшись на локоть, чтобы убедиться в своих расчётах, даже не посмотрев по сторонам, снова бухнулся на песок:

— Девять.

Глядя на мою бессмысленную попытку отыскать названное им количество, он добавил:

— Без закрытых.

Логика бродяги: недопитая, потенциально пустая!

Так я узнал, что, не особо напрягаясь всегда можно найти на буханочку хлеба и консервы, если конечно порешить вопросы с другими бездомными. Ну, на счёт еды я расскажу немного позже потому, как эта тема требует особого описания, добавлю только лишь слова Голикова по этому поводу: может идеи и рождаются в голове, но движет ими желудок. А ведь он бал прав, лучшее, что было изобретено человечеством, придумали голодные, а сытые превратили это в оружие. Я счёл нужным записать в блокнот это изречение под заглавием: Логика бродяги, чтобы, как можно подробней описать не только быт, но и мысли человека, чей адрес ни дом и не улица. В дальнейшем я буду вставлять по тексту некоторые из своих записей, там, где они были произнесены. Пока Савва закинув руки за голову, совершенно беззаботно любовался чайками, я пытался найти более подходящие вопросы с той точки зрения, как будто бы, сам собирался по бродить по свету.

— А вот, когда ты ушёл? С чем ты в начале встретился трудным, или точнее неприятным?

Савва не много задумался, потом засмеялся от мысли, пришедшей ему в голову и ответил так, будто я спросил дважды два:

— С чем?! С чем?! С расстройством желудка! Потому, что жрёшь, что придётся. Но это в начале, потом привыкаешь, да и еду начинаешь по лучше пробивать.

— Ну, а менты как? Сильно достают?

— А то! У- у — у, каналья! Сущая бестия! Но, впрочем, это тоже пока петь не научишься по первой, а потом… Зимой пару раз так жрать хотел! Пришлось на рожон идти.

— Как это?

— Хм… Как? Задержали, накормили, пальчики откатали, в картотеке не числюсь, куда меня потом? Пинком под зад назад на улицу! Правда, всё равно хотят с начала фигню всякую повесить, раз так насели, что пришлось домашний адрес вспомнить. А там мама в трубку:

— Дорогой ты слышал! Наш, Савочка удачно пересёк границу с Украиной! И спасибо им конечно начинает:

— Мол, я того куку и справка есть, с военкомата, наверное, прислали. Еду от тётки домой и т. д. и если они меня не отпустят, то она щас в министерство позвонит. Я до сих пор помню, как эта история подняла мне настроение и даже заставила забыть о том, что мой отпуск подходит к концу. Вообще Голиков поражал своей простотой, что очень сильно располагало к нему людей. Видимо этот талант очень сильно и помогал ему путешествовать. Согласитесь, ездить просто так по стране, без денег и документов, находить еду и жильё в совершенно не знакомых местах? Впрочем, что он сразу же и доказал.

Например, на счёт одежды. Одеться можно, зайдя в любой second hand особенно в большом городе. Достаточно просто сказать, что ты бродяжничаешь по свету и спросить, не найдётся ли у них не нужных, завалявшихся штанов? Глядя на голодного, худого бродягу, стоящего возле нескольких тон тряпья больше чем в пятидесяти процентах случаях, говорят: — Пацан, пойди, оденься нормально, или за помощь в качестве грузчика, можно порывшись одеться так, что тебя в провинции ещё и за фраера посчитают.

В общем, общение с Голиков оставило тогда массу разных впечатлений и продолжалось ещё в парочку пивных бутылок, купленных мною, после которых он с особенным усердием стал посвящать меня в премудрости кочевой жизни. Но как я уже сказал ранее, что мой отпуск заканчивался и уже завтра вечером я должен был помахать Крыму ручкой. Так, что у меня оставался последний вечер, в который мне надо было попрощаться со всеми, с кем я успел здесь познакомиться, как это обычно бывает на море.

Их отпуска, да и деньги так же подходили к концу, и мы решили на последки устроить маленькую вечеринку, я и четыре девушки. Не подумайте ничего такого, просто мы жили по соседству. Вечера проводили каждый по-своему, а вот утро встречали вместе у одного рукомойника, где собственно и сдружились. Поэтому последний решили провести вместе, в прочем он так же остался не забываемым. С окончанием пива я закончил свои записи, с чем и попрощался с Голиковым, больше не надеясь его никогда увидеть.

На следующее утро, а точнее день, плавно переходящий в вечер с небольшой головной болью, всё-таки «немного» перебрав вина, так же, как и все остальные окончательно умудрившись потратить последние деньги, пошарив по карманам, я наскреб на бутылочку пива. Оставалось разве, что на билет назад и на пару булок с чаем в дороге. И наверно эта история так бы и закончилась, если бы не мои весёлые соседки. Это они затащили меня на нудиский пляж, последний раз скупаться в море и подзагореть, как следует.

А я-то всегда думал, чего на них следов от купальников нет.

В прочем я не сильно сопротивлялся. И вот тут передо мной предстала удивительная картина. Представьте, красивые обнажённые девушки у половины, из которых на шеи чуть ли не весь золотой запас России, ребята, тщетно следящие за своей фигурой в спортзале, приезжие и Питера, Москвы Тольятти и просто более или менее обеспеченные люди, которые могут себе позволить выезд в данное место. А по середине бомж. Ай да Савва? Что же мне мешало, вот так же беззаботно в семнадцать лет отдыхать от бетонного порождения цивилизации. Я буду спрашивать себя об этом ещё не однократно. Человек, который в обычном мире мог показаться изгоем, здесь такой же, как и все, дитя природы в своем истинном одеянии. И смею признаться, что впервые понял, почему люди ходят на нудистские пляжи. Наверно потому, что это единственный способ отдохнуть в обществе от самого же общества. Нет на человеке одежды и эмоций сразу по поводу неё нет. Думаю, женский пол меня особенно поймёт. Ну, да ладно, здесь в принципе и начинается самое интересное, увидев нас Савва с улыбкой на лице, в знак приветствия высоко поднял руку с широко растопыренными пальцами. Я в свою очередь только хотел поднять свою, как мои спутницы чуть ли не синхронно сделали это за меня. Ну, думаю пижон!

Подойдя к нему, девчонки тоже немного удивились нашему с ним знакомству. Тут конечно глядя на Голикова я в окружении прекрасных дам, не выдержал и высказался:

— Эх, блин! Забить бы на всё да пожить бы здесь ещё недельку! — и тут Савва произнёс историческую для меня фразу.

— Чувак! Какие проблемы? Оставайся! Заодно и статью свою допишешь.

И тут меня посетила уже вторая историческая мысль:

— Чёрт по бери! А почему бы и нет?! На работу через неделю? Разве, что денег нет… Пока я конечно колебался, Савва подзадоривал меня, как только мог, уж видно очень сильно хотел в газету попасть?

— Не боись! Голодать не будем! Я тебя с такими людьми познакомлю! Да и девчонки, зная Савву гораздо больше моего, внесли свою лепту. В общем остался… И забегу на перёд, что ни капельки не пожалел!

Ещё в школе прочитав рассказ Джека Лондона «Любовь к жизни» я решил, более подробно ознакомится с его творчеством. И наверно именно его рассказы о том, как он бродяжничал, отложили во мне свои далёкие корни. Кроме того, как же я опишу то, чего не прочувствую на своей собственной шкуре. Посадив девчонок на автобус, мы остались с Саввой и первая трезвая мысль, которая меня посетила:

— Чёрт! А где мы будем жить? Пройдя около километра, мы подошли к заброшенному одноэтажному домику стоявшего не много в стороне от основного поселения. Поднявшись по лестнице на чердак, я увидел своё новое жилище и скажу, что оно было не просто не хуже того сарая, который я снимал до этого, а даже имело свои, довольно особые краски, изучению которых я уделил, по меньшей мере несколько часов. А прикол был в следующем. Вместе с Саввой жили ещё два человека, один из которых был художником вот он и расписал весь чердак, что именно было нарисовано на стенах, я думаю, вы поймёте сами по образу жизни этих людей. Позже, разглядывая рисунки по подробней, я понял, что они были ничем иным, как историей этого чердака в очень интересной форме. В углу был натянут гамак, судя по внешнему виду сплетённый собственноручно кем-то из его обитателей. У стены стояла гитара расписанной в стиле, что-то вроде цивилизации майя, над ней полка с двумя десятками книг, хоть и сильно замусоленных, но довольно интересных писателей. Все они были подарены отдыхающими, когда-либо посещавшими это место, бравшими их с собой для чтения в поезде. На полу лежало пару матрасов. Ещё в одном углу, удивительное количество пластиковых бутылок из-под пива. А под потолком сушилось большое количество каких-то трав, что придавало всему помещению довольно приятный запах. В принципе чердак был довольно просторным только не много не убранным. В центре всей комнаты из красного кирпича было выложено интересное подобие печки, на огне которой стоял котелок. Над ним, не обращая на нас никакого внимания, закутанный по-гречески в простыни, шаманил один из обитателей чердака. Запах, от которого, свидетельствовал о скором приготовления пищи. Голиков вдохнул его поглубже и радостно потирая ладошки, заглянул в котелок:

— Так, что тут у нас сегодня? А-а-а! Чаечка!

— Да знакомься, это Диоген. Он философ, вообще-то он на этой неделе философ, а завтра перемкнёт…

— Знаешь, кем он только не был? На самом деле он артист театра. Гм… Будущий. И сюда приезжает разные образы переживать. Вон, даже бочку припёр! И вправду, в самом конце комнаты на боку лежала бочка с занавесками на входе.

— Прикольно! — прокомментировал я.

— Прикольно было, когда он образ Полиграфа Шарикова переживал. Посадил себя на цепь и жил в будке, от блох чухался, жрал с мыски на полу, да лаял по ночам. Слава богу, не долго, а то до того в образ вошёл, что кусаться гад начал. Одну девицу, так цапнул, что мы её даже догнать не пытались!

— Да, как же за такую задницу, было не укусить!!! — выступил в свою защиту Диоген. Хотя мог и не укусить? А почему я укусил именно в это место? После этой фразы, он погрузился в глубочайшие раздумья и уставился в котёл. Через несколько секунд последовал вывод в виде вопроса:

— А, как связано данное место с самим укусом?

— О! Видал! Крышу рвёт! Но ты не обращай внимание, через пару дней кем-то другим будет, и шепотом добавил:

— Главное, что б в Борьку Моисеева не превратился! А то на улице спать придётся!

— Ладно! Где наш Пикассо, а то есть охота! — при этом Савва

поднял с пола пустую пачку и принялся набивать ее сигаретами, доставая из карманов дневной улов.

Эти двое жильцов чердака в отличии от Голикова жили по большей мере обычной жизнью и приезжали сюда лишь летом в поисках вдохновения. Диоген действительно учился в МГУ на театральном, а Пикассо работал в одной из чайных лавок тоже в Москве. Вскоре подоспел и он с пакетом набитым фруктами. Его содержимое составляло пару треснувших арбузов и дынь с рынка, которые уже знакомые торговцы давали каждый день совершенно бесплатно, виноград, абрикосы персики и яблоки всё это росло совсем не по далеко, достаточно было лишь сходить и нарвать. От нас с Саввой был хлеб, две банки шпрот и полторы пачки сигарет. Вы пробовали, когда-нибудь суп из чайки? Поверьте, на слово птица, которая лает многие километры и питается рыбой в море, далеко не похожа на курицу и требует особых навыков приготовления, в наличии которых у философа я очень быстро убедился. Пока я дул на мыску с супом остужая до селя невиданный деликатес, Савва рассказал, что ел много разных птиц, конечно больше всего голубей, шашлык из воробьёв, а однажды даже павлина, который каким-то образом очутился на краю дендрария в сочи. Закончив с супом, закусив фруктами, которых осталось больше половины, котелок был наполнен водой для чая. Ожидая пока закипит вода, взяв блокнот, я решил сделать несколько заметок о нашей трапезе. На улице начало темнеть и в низу послышался какой-то шум, Голиков посмотрел в щель на полу и спросил:

— Пароль!

— Миру — мир! — послышалось с низу.

— А! Это вы дети природы! — после чего принялся спускать им лестницу. Это были первые гости, которые, как обычно по вечерам собирались здесь к чаю. К нам поднялось трое хиппи приехавших из Самары. Две девчонки, обвешанные разноцветными финечками и какой-то лысый Кришнаит, завёрнутый в оранжевые простыни, с бусами на шеи из можжевельника, и барабаном под мышкой. Вода в котелке начала по не многу закипать, и Савва кинул в него первую порцию листьев, из трав, сушившихся под потолком.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.