Бесплатный фрагмент - …и кажется, что вот-вот выйдешь к морю

Предисловие

Когда я пошла в школу, одновременно с зеркалом и письменным столом мне купили большую политическую карту мира. Карту и зеркало повесили рядом. Чтобы карта не деформировалась, к верхнему и нижнему краю плотного глянцевого листа прибили деревянные планочки. Выглядело это очень солидно.

Если со столом и зеркалом всё понятно — стол нужен для учёбы, а без зеркала в комнате женщины, пусть и маленькой, вообще невозможно, — то смысл покупки карты от меня ускользает. А спросить уже некого.

Эта карта жила в моей комнате все 10 школьных лет. А может, и дольше. В детстве я часто её рассматривала, и потом взгляд постоянно упирался в неё. Но она была для меня некой вещью в себе, совершенно самостоятельной и никак с моей жизнью не связанной. Она не пробуждала во мне желания куда-то поехать — в соседнюю страну или на другой материк. Ни приключенческие романы, которые я обожала и поглощала один за другим, ни скучные уроки географии не наводили меня на мысль о том, что я тоже могу путешествовать. Всё это было слишком абстрактно для меня, слишком далеко и нереально.

Мы никогда никуда не ездили. Может, поэтому я подсознательно запретила себе об этом мечтать, а карта так и осталось просто картинкой на стене, мозаикой из ярких квадратов-стран.

Но детство, слава Богу, конечно: начав работать, я стала и путешествовать. Сейчас, когда я пишу этот текст, мой багаж — 17 стран. Не очень много. На то были причины.

Герои рассказов, собранных в этой книге, тоже куда-нибудь едут, откуда-нибудь возвращаются, переезжают, или что-нибудь важное происходит с ними не дома. Но, как бы я ни любила путешествия, для меня и моих героев они — фон жизни, а не её суть.

А в чём же суть?

В отношениях. Мои рассказы больше всего об этом. Именно тема отношений кажется мне самой интересной. Я не запускаю своих героев в космос, не отправляю в прошлое, будущее или в магические миры. Отношения моих героев с собой и другими порой настолько запутаны, драматичны и сложны, что пусть уж разбираются с ними в реальности. Для начала. Когда разберутся, может, я придумаю им задание посложнее.

Здесь 15 рассказов, написанных в 2018–2021 годах. Если вы читаете эту книгу, потому что знакомы со мной, то в каждом или почти в каждом рассказе увидите меня. И чем ближе мы знакомы, тем яснее вы увидите.

Меня это немного смущает. Раньше больше смущало, но потом я прочла у Алексея Сальникова в романе «Опосредованно», как

«его герои тащили всё в койку и в стихи»

и аж рассмеялась от облегчения. Ну, конечно! О ком же ещё писать, как не о себе? Но не волнуйтесь, это не автобиография. И нет, не все рассказы грустные.

Если мы незнакомы, и вы взяли эту книгу случайно или по совету кого-нибудь из друзей, то предлагаю вам такую игру: попытайтесь узнать не меня, но себя в героях. Представьте, что всё это случилось с вами. Что бы вы делали, как повели себя? Писатель — хитрец и провокатор, не даёт ответы, а только ставит вопросы. Ответ у каждого будет свой.

Пятница

Купить билет в Киев и всю неделю мысленно напевать: «Пятница, 12 — поезд, пятница, 12 — поезд!». В четверг вечером завести будильник на 9.00.

Утром в пятницу выключить будильник и проснуться в 10.50.

Пописать, впрыгнуть в сарафан, лихорадочно глотнуть воды. Возблагодарить мужа за нудные уговоры — мол, собери всё заранее. Нестись две трамвайные остановки, обгоняя пробки. Мчаться по эскалатору вниз. Нервно притопывать в вагоне метро. Взвиться молнией наверх. Выскочить к тупикам, пытаясь понять, куда дальше. Изумиться пустоте.

И осознать: пятница — завтра!

Ночь в поезде

Как и на чём куда-то доехать — этим всегда занимался муж. В этот раз я тоже не вмешивалась и только на платформе узнала, что поезд у нас проходящий. Долгая, минут сорок, стоянка, пассажиров немного, наше купе ближайшее к проводникам и туалету. Но я всё равно была недовольна.

Полночь. Два места в купе заняты. Почему-то я сразу поняла, что эти люди вместе. С верхней полки на меня смотрел волосатый живот, нависающий над брючным ремнём. Внизу кто-то тихонько возился, то и дело подтягивая сползающее одеяло.

Муж включил ночник и начал пристраивать под нижней полкой наши чемоданы. Он двигал их туда-сюда, менял местами, как будто играл в гигантские пятнашки с всего-то двумя фишками. Почему он так долго копается? Мне казалось, мы разбудили того, кто спал на нижней полке, и хотелось быстрее устроиться. Не было никакого шанса вести себя бесшумно с двумя чемоданами в узком пространстве купе, но с каждым движением мужа я всё больше раздражалась.

Наконец чемоданы удалось уместить. Я взялась за пакет с постельным бельём, который оглушительно шуршал, но муж сказал: «Подожди, зай. Тут что-то с полкой не так. Она слишком узкая». Он давил на полку с разных сторон, дёргать её, а я шипела ему в ухо: «Что ты делаешь? Зачем это? Объясни мне! Оставь всё как было!» Он молчал, я злилась, а на соседней нижней полке по-прежнему кто-то возился.

В итоге муж нашёл какой-то рычаг и опустил мягкую спинку. Полка перестала выглядеть уютным диваном, зато теперь её ширины было достаточно для моего немаленького тела. Это ведь только муж не замечает 20 килограммов, набранных за годы жизни с ним.

Мы быстро справились с бельём, по очереди сходили в туалет и улеглись, пожелав друг другу спокойной ночи. Я погасила свет.

Не прошло и двух минут, как с нижней полки вскочила — теперь это стало очевидно — женщина. По той ярости, с которой она метала наверх свои вещи, я поняла, что она уже несколько часов пыталась уснуть на узкой неразобранной полке. Поэтому у неё всё время сползало одеяло — ему просто не было места.

Чтобы помочь ей, я включила свет.

Моя ровесница. Длинные чёрные волосы, тонкие руки, узкие щиколотки и мягкое, рыхлое тело, которое эти тонкие птичьи косточки защищает. Тело, которое и обнимать-то страшно: ещё сломаешь что-нибудь.

— Как вы это сделали? — она тут же обернулась ко мне. — Я так мучаюсь! Я не знала, что…

Мой муж свесил ноги с верхней полки.

— Нет, не вставайте! Только скажите, как сделать.

— Вон там кулачок, поверните.

Она проследила за рукой мужа, нашла механизм, мгновение — и её полка стала такой же широкой, как моя.

— Ну всё, выключайте, — повернулась она ко мне. — Спасибо вам огромное!

Только тут я заметила, что мы всё время говорили шёпотом. По инерции, наверное: ночь, темнота. Её мужа мы трое не побеспокоили: всё происходило под аккомпанемент его храпа.

В половине седьмого я проснулась и решила, пока все спят, почистить зубы и умыться. А вернувшись, почувствовала, как душно у нас в купе. Вышла в коридор, поскреблась к проводникам и попросила чаю, пообещав заплатить попозже. Пристроилась у окна, поставила стакан в фирменном подстаканнике на перила, но держала его — перила-то круглые.

Пожалела, что оставила телефон в купе: хорошее фото можно было сделать на фоне лугов за окном. Ведь что нас привлекает в чае в поезде? Антураж! Муж бы надо мной опять поржал. Ой, ну что всё муж да муж!

Тут из купе вышла наша соседка. В длинной юбке и трикотажной майке — похоже, она в них и спала; непричёсанная. Встала рядом.

— У вас такой заботливый муж! А мой даже не проснулся. Никакой помощи, никогда.

Я открыла рот, чтобы сказать что-нибудь подобающее. Например, что мужа можно и попросить. Но она продолжала:

— Двадцать лет вместе, и каждый сам по себе. У нас очень интересная жизнь! Но у каждого своя.

— Ну, сейчас-то вы вместе.

— Вместе? Что вы! Мы просто едем в одном купе.

Она что-то ещё говорила. Я поняла, что мне необязательно отвечать: ей нужен был слушатель, а не собеседник. Под её щебетание я погрузилась в собственные мысли и вынырнула, только услышав:

— … а ваш такой молодец, сначала о вас подумал!

Сказать ей, что в этой поездке мы приняли решение развестись?

Чудо

С самого утра Сергей засобирался на родительскую дачу. Надо, мол, забор достраивать. «Много вы сделаете в такой дождь!» — проворчала Нина, но муж только буркнул что-то в ответ и почти выбежал из квартиры.

Сергей почти все летние выходные проторчал на даче — ставил новый забор. Так бывало и раньше — стоило матери позвонить и с трагическим придыханием попросить его приехать, он тут же всё бросал и мчался к ним: помогать по хозяйству, что-то или кого-то перевозить, разрешать её споры с отцом. Раньше Нина из-за этого злилась на мужа. Отчаянно злилась, но молчала. Потом ей стало всё равно: уехал, и ладно. А потом появилось желание больше его не видеть. Пусть бы уже уехал и не возвращался. Исчез куда-нибудь. И опять она молчала, и опять злилась.

В какой момент это случилось? Когда их отношения, дружеские, весёлые и нежные, растворились? Не вспомнить. Все говорили Нине, что пора завести детей. Раньше Нина не торопилась, а теперь не верила, что дети что-то изменят. Может, всё-таки стоило попробовать?

К обеду весь дождь вылился, тучи растащило, вышло солнце. Нина распахнуло окно — как тихо! И такой тёплый воздух, но почему-то тревожно. Позвонила Сергею узнать, когда будет дома. Не берёт трубку. Подождала, позвонила ещё раз. Молчит. Позвонила матери Сергея, отцу — никто не отвечает.

Нечего паниковать: они, когда работают, на телефон не реагируют. Такое случалось постоянно. И всё-таки странно, могли уже перезвонить, хоть кто-то. Тревога росла. Через два часа Нина села в машину и поехала на дачу.

Уже темнело. Нина сосредоточилась на дороге, чтобы страшные предположения не лезли в голову. Но они всё равно её атаковали. А вдруг с Сергеем что-то случилось? Вдруг это она накликала беду? Хотела же, чтобы он исчез.

Калитка была заперта, на даче — ни звука. Непохоже, чтобы сегодня сюда кто-нибудь приезжал. Нина давила и давила на звонок, а по спине текла холодная струйка пота. Что происходит? Где Сергей? Все телефоны по-прежнему молчали. Нина вернулась в машину и поехала к свёкрам домой.

«Господи, — думала Нина, не отводя стекленеющего взгляда от дороги, — сотвори чудо. Пусть с ним ничего не случится. Я же не всерьёз говорила об исчезновении! Пожалуйста, пожалуйста-пожалуйста, пусть всё будет хорошо, Господи!»

На полдороге, наконец, завибрировал телефон. Звонила Маша, младшая сестра Сергея: «Тебе уже сообщили? Сергей попал в аварию, он в больнице. Я еду, сейчас скину тебе адрес. Нет, не знаю, как он. Мать рыдает, я ничего не добилась».

К зданию больницы Нина и Маша подъехали одновременно. Поднялись по обшарпанной лестнице на второй этаж. В коридоре их встретила врач — высокая, сухая и тонкогубая женщина лет 60. «Вы кто? Сестра. А вы? Жена? Если вы жена, то кто в палате? Только не верещите, ради Бога. Сотрясение мозга и перелом левой руки. Перелом несложный. Но из-за сотрясения…»

Но Нина уже вошла в палату. Рядом с Сергеем на кровати сидела какая-то девушка и держала его за руку. Маленькая, бесцветная, с жидкими прядками волос. Пухленькая, или… Беременная? Она одна смотрела на Нину — смело, с вызовом. Муж и свёкры, которые перешёптывались у окна, старались не встречаться с ней глазами.

А на даче ведь нет никакого нового забора, поняла вдруг Нина.

В больничном дворе её догнала Маша. «Я хотела тебе рассказать! Но как такое расскажешь?» Она что-то ещё говорила, а Нина вспоминала, как делала Маше причёску на выпускной, как пекла вместе со свекровью «Наполеон», а со свёкром ходила за грибами…

В машине на неё навалилась усталость. Вроде ей полагалось рыдать, причитать, возмущаться. Но сил не было. И никак не получалось обозначить чувства словами. Потом и слова появились: боль и свобода. Как будто ей удалили зуб, который не поддавался лечению, и растревоженная десна болит, ноет. Но скоро всё пройдёт.

Нина потихоньку вырулила на шоссе. Полились слёзы — тихие, без рыданий. Спасибо, Господи, за два чуда подряд!

У окна

— Горь-ко! Горь-ко!

Он прижал свои сомкнутые губы к ее губам и досчитал до десяти. Чокнулись, выпили. Он переждал аплодисменты и пьяные крики гостей, коснулся её плеча: «Выйду, покурю».

Эта серебряная свадьба ему была не нужна. Но жена очень хотела. Именно так: в ресторане, чтобы гостей много, музыканты. Вечернее платье купила — длинное, а на спине глубокий вырез. Разве вырез не должен быть спереди? Неважно, её фигура позволяет и не такое. На неё до сих пор заглядываются.

Вообще она молодец, двух сыновей вырастила. Она, она! Пока он дело своё растил. Только с институтом сыновьям помог. А детские сады, поликлиники, кружки эти, репетиторы — всем она занималась, он ни к чему не касался. И она его ни разу не упрекнула. И детям объясняла: папа работает. Они его до сих пор уважают. Советуются.

А познакомились-то случайно, в компании одной. За пару часов до Нового года он приятеля на улице встретил, тот и позвал его. Сначала отнекивался: настроение на нуле. А потом пошёл.

У него была тогда девушка. Соня. Из армии его ждала. Ему отпуск дали на неделю. Дома как всегда — отец пьёт, мать плачет. Он у Лёхи чирик занял, купил бутылку шампанского и поехал к Соне. У самого её дома поскользнулся, грохнулся, бутылку разбил. Единственные джинсы все в сладкой жиже, руки липкие. В таком виде да без подарка нельзя идти к любимой девушке. Сунул руки в карманы поглубже и домой. Телефонов не было, да и не позвонил бы — стыдно такое рассказывать.

Перед отпуском Соня написала ему, что любит. Он так подпрыгнул, что головой чуть не вышиб верхнюю койку. В армии другой радости не было, кроме этих весточек от неё. После случая с бутылкой он много раз садился за письмо: то хотел ей во всём признаться, то сочинить какую-нибудь историю, лишь бы прервать молчание, прорваться сквозь этот туман. Не получалось. Ну, а потом… Потом ему стало казаться, что это судьба.

Соня, Соня… Было бы здесь окно, взял бы и вышел.

*

— Горь-ко! Горь-ко!

Всё! Дочь замужем, можно, наконец, полностью собой заняться. Собой — значит, новой книгой. Хватит перебиваться рассказами, у неё на полке уже пять сборников стоит. Пора написать что-то большое. Роман! И сюжет уже есть.

Хорошо-хорошо, не весь сюжет, но начало точно есть: перед Новым годом парень едет к невесте, но поскальзывается на льду у подъезда, падает, разбивает бутылку шампанского. Как в таком виде ей на глаза показаться? Он уходит. И больше не пишет ей — не знает, как оправдаться, что не пришёл, как объясниться. Не знает, что она в окно всё видела.

Она видела, как Саша упал и облился. Как застыл на несколько секунд. И не позвала — не хотела ставить его в неловкое положение. Ждала, что он вернётся. Потом ждала, что напишет. А потом с другим познакомилась, и вдруг так быстро всё — вот она и замужем, а вот и беременна. И всё у неё есть, наконец-то о деньгах думать не надо. Диплом кое-как написала, пока няня в соседней комнате с дочкой. А потом и книжки пошли. Стало казаться, что это судьба.

Сейчас бы к тому окну! Взять да и выйти. А то какой-то скучный у неё роман.

Венец безбрачия

— Тань, представляешь, Светка сбежала из дома! Удрала от мужа своего ненормального. Босиком, в одной ночнушке. Таксист её пожалел, бесплатно ко мне привёз. Пусть она у тебя поживёт, а? А то у меня даже спать негде, а у тебя всё-таки две комнаты.

У меня две комнаты и телефон со слишком громким динамиком. Я вижу, как Лёня открывает рот, словно собирается задать вопрос, и тут же его закрывает. Как он подходит к двери в мамину комнату, толкает её. Как я подлетаю, захлопываю дверь, приваливаюсь к ней спиной. Как будто в этой комнате с нами что-то может случиться.

И случается: Лёня срывается с места, не прощаясь. Секунда, и я уже слышу его быстрый топот на лестнице.

Он знал, что я живу одна с тех пор, как умерла мама. Но о том, что мамина комната закрыта, не знал никто. Лёня думал, это дверь в кладовку. Когда-нибудь я бы ему рассказала.

Мы как раз обсуждали совместную жизнь. Он предлагал варианты, я в ответ мычала невнятицу, рассчитывая, что если не очень поддерживать разговор, то он скорее закончится. Обычно так и бывало, но в этот раз Лёня, видимо, решил обязательно добиться ответа. Любого. Не помню его таким настойчивым. Мы планировали съехаться, но решили, что вдвоём в однушке тесно, невозможно уединиться. А вот если каждый сдаст свою квартиру, говорил он, мы сможем снять двушку. В этот момент и позвонила Ирка.

А следующим вечером я получаю сообщение в личку Фейсбука.

*

Он читал, что некоторых людей накануне дня рождения, как говорит молодёжь, «колбасит», и теперь сразу узнал это ощущение: тоску о том, чего уже не получить, перемешанную с надеждой на то немногое, что ещё возможно. 60 лет — не старость, бодрился он, я здоров, могу работать, могу ещё многое создать!

Работать — вот что ему всегда удавалось. А ещё?

Эти пейзажи за окном и в юности нагоняли тоску, а уж теперь… Электричка пустела, с каждой станцией в вагоне становилось тише. Ноябрь не подходит для поездок на дачу, но он не собирался ждать лета и возиться с ней — сдавать, как ему советовали. Хотелось быстрее разделаться с этой частью жизни. Избавиться от дачи, продать хоть по цене земли. Он не чувствовал тяги к природе. Ему нужен был город!

Он не был здесь больше 30 лет. В Москву приезжал, конечно, на научные конференции, но редко оказывался за пределами кольца. Давно обосновался в Питере — тогда ещё Ленинграде, туда же перевёз родителей. До этого пожил в Киеве, до Киева — в Ярославле. Он любил Москву, но всё больше её забывал.

Он похоронил отца, через год — мать. У него не было ни сестёр, ни братьев, а стало быть, и племянников. Первая жена не смогла иметь детей, вторая не захотела. У неё уже были две дочери. Эти девочки не стали ему родными, и с женой он вскоре разошёлся.

Возможно, он плохо старался? Он часто об этом размышлял и не находил ответа. И не находил ни одного шанса попробовать снова. 60 лет! Нет, это не время создавать семью. Оставалось работать.

— Лёша? — Ему в лицо заглядывала какая-то женщина. Он повернул голову в её сторону, выпрямился, подобрался. Кто она? Память ничего не подсказывала.

— Не узнаёшь? А я тебя сразу узнала! Ты совсем не изменился, только поседел. Я Оля, подруга Марианны. Помнишь её?

Он помнил. Он ещё жил в Москве, встречался с ней несколько месяцев, и ему даже казалось, что это любовь. Потом его перевели в Ярославль, Марианна не отвечала на письма, и постепенно всё забылось.

Женщина устроилась напротив.

— А с Таней ты общаешься?

— С кем?

— С Таней, — повторила женщина. — С дочерью.

*

Хорошо, что это сообщение. Что это не визит ко мне домой и не звонок по телефону. Бумажное письмо ещё лучше — разорвать его, спустить в унитаз и сделать вид, что ничего не было. А теперь видно: сообщение прочитали. Теперь придётся ответить.

Он пишет, что узнал обо мне только сегодня — встретил мамину подругу. Что, исходя из даты моего рождения, которую я сама же и указала в профиле Фейсбука, мама уже была мной беременна, когда он уехал из Москвы. Почему-то я сразу верю. И сразу вижу, от кого мне достался такой высокий лоб. Почему же отчество мне досталось не от него?

Мам, почему? Почему ты не сказала ему?! У нас могла бы быть нормальная семья. Ты хоть знаешь, сколько раз меня в саду и в школе спрашивали об отце? А я только по чужим рассказам и знала, как это — жить с отцом. Как помогают с математикой, ходят вместе на лыжах в лес, берут с собой в гараж чинить машину. Я всё детство мечтала, что он когда-нибудь приедет, найдёт меня. Только я рассчитывала, что это случится раньше. Да, раньше! Лет на двадцать.

Ты что, ты тоже верила в этот дурацкий венец безбрачия? Как бабушка и прабабушка? Что судьбу не изменить, на мужа рассчитывать не стоит? А ребёнок да, это можно. Поэтому отцу ничего не сказала? Но это же глупо! Это же просто совпадение!

Или он тебе совсем не нравился? Тогда зачем ты с ним встречалась? Как у вас там всё было? И спросить-то мне некого, мам. Где мне подругу твою встретить?

Мам, посмотри на меня! Ты же видишь оттуда, правда? Мне уже 35. Когда тебе было 35, я оканчивала школу. А я? Единственный человек, который захотел быть со мной, вот-вот меня бросит, потому что я ни на что не могу решиться. Это ты виновата, мама! Ты, ты, это из-за тебя у меня такие проблемы!

Приехала Светка. Я выдаю ей подушку, одеяло и два полотенца и исподтишка наблюдаю за тем, как она раскладывает мамин диван. Не знаю, чего я жду. Что сложится диван и съест её? Что её унесёт на улицу через открытую створку окна? Что комната захлопнется, как ловушка? Похоже, на Светку всё это не действует.

Зато она долго рассматривает фотографии в рамках над маминым столом. Я уже забыла, как много их, цветных и чёрно-белых. Вот бабушка, мама и я между ними. Мы сидим в фотомастерской, я вцепилась в своего игрушечного медведя и так глаза раскрыла, вот-вот выскочат. На всех остальных фотографиях мы с мамой вдвоём. Перед торжественной линейкой в первом классе, в зоопарке, в ГУМе у фонтана, по колено в Средиземном море… А вот выпускной, а рядом — вручение дипломов. Мама не меняется — не полнеет, носит одну и ту же короткую стрижку. Светка знала мою маму. Она поворачивается ко мне, что-то хочет спросить, но у меня вдруг очень горячо становится в глазах, и я прячусь в кухне. Здесь всегда есть что помыть.

Я пишу отцу, что буду рада познакомиться, и приглашаю приходить завтра к 20.00. Пишу сообщение Лёне: «Случилось удивительное: меня нашёл мой отец. Завтра он придёт в гости к 20.00. Пожалуйста, тоже приходи». Через несколько минут высвечивается ответ: «А твоя квартира не маловата для всех? Подруга, которая поссорилась с мужем, отец, который знать тебя не хотел… Зачем ещё и я?»

Я не знаю, как реагировать. У меня нет опыта в таких разговорах, и трудно понять, что он имеет в виду. Он обижен? Расстроен? Может, он уже расстался со мной? Кажется, я должна бороться за своё счастье. Я бы и хотела бороться, но с кем?

Хорошо, что пару дней назад я постирала и погладила все шесть комплектов постельного белья. Я меняю простыню, пододеяльник и наволочку, стою под горячим душем, вытираюсь и заворачиваюсь в одеяло, подоткнув его со всех сторон и наслаждаясь тем, как прохладная ткань прикасается к коже. На несколько минут кажется, что у меня всё как раньше. Даже мама.

Следующим вечером я знакомлюсь с отцом. У Светки аж лицо вытягивается, когда она его видит. Приходится пригласить к столу, чтобы её не разорвало от любопытства. Отец принёс шампанское, и пока он аккуратно его разливает, я представляю их друг другу: Алексей — Светлана.

Мы не успеваем опустить бокалы на стол, как дверной звонок начинает биться в истерике. Муж Светки. Я не хочу пускать его в квартиру, но он видит Светку и бухается на колени прямо на пороге. В разгар этой нелепой сцены в дверях показывается Лёня. Он открывает рот, закрывает, так ничего и не сказав, швыряет букет, резко разворачивается и уходит.

Я выбегаю в подъезд и, прыгая в шлёпанцах через ступеньки, пытаюсь его догнать и объяснить, что происходит, но на площадке между 4 и 3 этажом правый шлёпанец соскальзывает, я спотыкаюсь и падаю. Сдираю кожу на ладонях и больно ушибаю коленку, но рыдаю не из-за этого.

Не знаю, сколько я сижу на ступеньках. Я хочу, чтобы за мной кто-нибудь пришёл. Кто-нибудь из тех людей, которые, кажется, у меня есть. Иначе зачем они?

Когда я поднимаюсь в квартиру, Светки и её ненормального мужа уже нет. Отец стоит у раковины и, закатав до локтя рукава белоснежной рубашки и перекинув галстук через плечо, обрезает под струёй воды длинные стебли роз. Его пиджак висит на спинке стула. Вазу он тоже уже приготовил — достал с верхней полки. Он оборачивается ко мне, улыбается:

— Я подумал: цветы-то причём. А парней вокруг полно, другой найдётся.

Так вот почему, да, мам?

Свадьба

Море здесь холодное. Высокий сезон, середина лета, а купаются единицы. Остальные стоят по щиколотку в воде и делают вид, что именно об этом и мечтали. Пытаются скрыть разочарование: на море ведь приехали!

А сосны горячие. Кажется, прикоснёшься к стволу — обожжёшься. Но Катя знает, что они только так выглядят: солнце как будто отражается в стволах. Особенно вечером, перед закатом.

В этом маленьком балтийском городке Катя была несколько лет назад, задолго до истории со свадьбой. Потерянная, одинокая, она мечтала встретить своего мужчину.

Вернулась в Москву и встретила Костю.

Такого серьёзного, основательного. Он говорил, что как только её увидел, понял: Катя — его будущая жена. Это казалось Кате очень романтичным. Никакой другой романтики, впрочем, не было. Они встречались, как все — ходили в кино, гуляли, ездили на дачу к его родителям. Они и жить-то вместе стали, потому что вести общий бюджет выгоднее.

Костино объяснение в любви напоминало билль о намерениях. Но Кате всё это нравилось. Наконец-то о ней кто-то заботился. Наконец-то жизнь стала ясной, стабильной. А что не романтик — ну, что ж. Зато надёжный. И у них всё по-взрослому.

Мать Кости торопила со свадьбой. У неё был свой интерес — внуки. Думала, стоит сыну жениться, как невестка тут же бросится рожать. Но Костя купил машину, они сидели в долгах, какая свадьба? Она даже денег им предложила: чего ждать? Возраст же! Но Катя с Костей три года только отшучивались.

Потом всё-таки решили пожениться. Катя решила. Ей просто нравилось слово «муж». В русском языке для предыдущих стадий и слов-то нормальных нет. Опереточное «жених»? Молодой человек? Сожитель? Или вот это — мой парень. Выбрали дату и стали ждать лета.

Но тут её накрыло. Появилась навязчивая мысль, что всё в её жизни предопределено. Вот её мужчина, выйдет замуж — и навсегда. Ничего нового, захватывающего её уже не ждёт.

И Катя погрузилась в воспоминания. Их было много, в основном, о невзаимных влюблённостях, об отношениях, которые не сложились. Она этими воспоминаниями прямо жила, все они казались романтическими, а из-за скорой потери свободы у них появился дополнительный флёр. Она нашла коробку с письмами и записками, которые хранила ещё со школьных лет, и каждый день их перечитывала. И, конечно, она ничего не говорила Косте. Да и вообще никому.

И тут появился Андрей.

С Андреем Катя встречалась в институте. Любила его как сумасшедшая, даже думала, как было бы здорово от него родить. Ей всё время казалось, что с Андреем может что-то случится. Вдруг его не станет, а у неё ребёнок — частичка его.

С ним было ярко, дерзко, нервно! Интересно. Он читал ей наизусть целые страницы из Довлатова. Когда он что-то рассказывал, Катя не понимала, где правда, а где вымысел, и спрашивать было бесполезно. Они ходили на рок-концерты, до ночи слонялись по Москве, а потом искали, где переночевать. Иногда не находили: однажды спали на вокзале, в другой раз приехали к его сестре, а она их выгнала. А Катю ещё и шлюхой назвала. Иногда Андрей пропадал. Она волновалась, тосковала. Потом он возвращался, и Катя забывала все обиды и недоразумения.

Он стал говорить о свадьбе: мол, женюсь на тебе, чтобы ты от меня никуда не делась. Катя хихикала — ей было приятно. Потом Андрей уехал работать куда-то на Урал. Они переписывались, но её это стало тяготить. Катя вымучивала, выжимала из себя каждое письмо и всё яснее понимала, что больше Андрея не любит.

И вот он снова появился.

Приехал из Рыбинска. Сказал, что обосновался там. И как будто всё воскресло — трепет внутри, ощущение полёта, сбивающееся дыхание, туман в голове… Кате казалось, что он вытащил её из болота. А они-то с Костей уже заявление подали. За дверью свадебное платье в чехле висит.

Андрей предложил попробовать ещё раз. Я, говорит, до сих пор тебя люблю. Хочешь замуж? Нет проблем, в Рыбинске распишемся. У меня знакомая в ЗАГСе работает.

За три дня до свадьбы с Костей Катя сложила в пакет свадебное платье, взяла сумочку с документами и поехала на вокзал. В метро получила от Андрея сообщение: «Можешь мне рублей 100 на телефон кинуть?» Туман в её голове начал рассеиваться. Она зашла в туалет на вокзале, открыла кран и сунула руки под холодную воду. Приложила мокрые руки ко лбу и попыталась сравнить варианты.

Выйти замуж за Костю — значит, быть обыкновенной скучной тёткой. Работать, откладывать деньги на отпуск, вязать перед телевизором, ездить на дачу.

Уехать с Андреем — значит, обсуждать с ним книги, петь под гитару, гулять до рассвета. Денег, правда, ждать не стоит, он и деньги несовместимы. А вот с алкоголем он очень даже совместим, да и на девушек других посмотреть не прочь.

Катя закрыла кран, кое-как вытерла туалетной бумагой окоченевшие руки, вышла в зал. Люди сновали туда-сюда, а она застыла. Что делать-то? Может, замужество вообще не для неё?

Вдруг телефон завибрировал. Сообщение от Кости: «Кать, ты где? Ужинать пора». И тут же Андрей звонит. Я, говорит, забыл тебе сказать, что мы сразу пожениться не сможем. Мне развестись сначала надо.

Катя отключила телефон, нашла на вокзале камеру хранения, сдала пакет с платьем и приехала сюда. Любуется горячими соснами и холодным морем. Здесь хорошо, спокойно, и за несколько лет вроде ничего не изменилось.

Катя мечтает встретить своего мужчину. У неё и билет обратный есть.

Трудный год любви и дружбы

Могут ли женщина и мужчина быть друзьями? Раньше я считала, что могут. Кажется, и Денис так думал. Но есть другое мнение: если женщина и мужчина дружат, то кто-то из них наверняка хочет большего. А ещё есть такая точка зрения: любовь начинается с дружбы, и не надо с первой минуты строить отношения; просто общайтесь, узнавайте друг друга, привыкайте…

Я запуталась. Вспоминая прошлый год, я думаю, что не справилась. Не разобралась. Мне не хватило мозгов. Сил. Терпения.

Правда, Екатерина, мой психолог, говорит, что я очень сильная. Что я сделала лучшее из возможного. Ну, не знаю. Мы с ней только месяц встречаемся.

Январь

Прошлый год начинался трудно. Мама заболела, слегла. Мне пришлось вернуться к ней и подвести Тамару, с которой мы вместе снимали квартиру. Правда, квартиру эту я и так едва тянула: деньги, которые получила при сокращении, закончились, и на отдельное жильё, даже такое непритязательное, мне, как оказалось, не хватало. Мама смотрела на меня так же, как годом раньше, когда я вернулась домой после развода: одновременно жалостливо и презрительно.

Новая работа ожиданий не оправдала. Хотя нет, у меня ведь только одно ожидание было: зарплата не меньше прежней. Зарплату побольше я получила, а вместе с ней — кучу сложностей: все процессы нужно было налаживать с нуля, а помогать или хотя бы что-то объяснять никто не рвался. Ладно, если честно, было ещё одно ожидание: с кем-нибудь познакомиться, коллектив-то мужской. Но все оказались женаты.

Мне бы уволиться, найти что-то другое. Но на поиск обычно уходит месяца два, а мне и за институт платить, и за йогу, и жить на что-то… Да и вообще, так скакать — плохо для резюме.

Ещё и йога-студия в январе переехала, обосновалась в старом особнячке в переулке, в районе Мясницкой. С новой работы в новую студию приходилось почти час добираться на метро, а не 10 минут по парку, как раньше, и подниматься пешком на последний этаж — третий по порядку, а по высоте — пятый или шестой; все тогда шутили, что это вместо разминки. Но мне казалось, йога — последнее, что осталось стабильного в моей жизни, и я крепко держалась за эти ощущения. А чтобы держаться, нужно было ходить на занятия. И я ходила. Дважды в неделю: понедельник, четверг, 19.30.

В нашей группе каждый день появлялись на пробном занятии новые люди. Я раздражалась: у нас что, перевалочный пункт, зал ожидания? За этим мельтешением я не заметила Дениса. Но к концу месяца всё как-то устаканилось, и с нами остались четверо новеньких — две девушки и два парня. Денис был одним из оставшихся.

Постепенно я всех выучила по именам и понемногу искала к каждому свой подход.

А вот к Денису никакой особый подход был не нужен, мы как-то сразу поладили. Первый раз мы разговорились перед занятием в самом конце месяца. Он напоминал воробья-переростка, который выпал из гнезда и не хочет, чтобы кто-то наблюдал за его неловкими попытками летать. Обычно таких людей называют стеснительными. Мне его поведение казалось трогательным и хотелось помочь адаптироваться — может, ещё и потому, что я сама только начала привыкать к новому месту и новым людям.

Февраль

Чем беспомощнее становилась мама, тем больше она капризничала. Одно и то же блюдо сегодня нравилось ей, завтра — нет. Она жаловалась, что я её плохо кормлю, и что она вообще-то всё делала для меня, а я не могу для неё что-то приготовить. Я злилась и иногда даже кричала, но весь мой гнев рассыпался о её безразличное молчание. Случалось и по-другому: она начинала плакать и просить оставить её в покое; чего, мол, я хочу от неё, она уже старая женщина, и если я считаю, что это она во всём виновата, то ради Бога.

Я не понимала, как разговаривать с ней, а главное — не понимала, кто из нас прав. Что мне делать, просить прощения или что-то доказывать? Ведь она вырастила меня одна, я должна быть благодарна! Я и была. Я чувствовала благодарность, но вместе с ней и вину, и гнев… Всё вместе.

Но больше всего пугало не это, в конце концов, мама никогда не была милой и доброй. Хуже было то, что она реально сдавала, силы её оставляли. К 23 февраля, когда выпало три выходных подряд, она сказала, что и в туалет вставать больше не может.

Я не представляла, что с моей матерью — деятельной, сильной, даже грозной — случится такое. Да что с матерью — со мной-то как это случилось? Я вдруг осознала, что привязана к ней и к дому, что не могу поехать в отпуск и даже в гости с ночёвкой.

В институте и преподаватели, и девочки из группы, когда узнали, начали смотреть на меня с сочувствием. Но домашние задания делать всё равно было нужно, а идея бросить всё на 4 курсе казалась невероятно глупой.

Тем не менее, эта идея мне приходила не раз. Совмещать работу с учёбой и до этого было непросто, а ещё ухаживать за вечно недовольной мамой… И не только еду готовить, но и мыть её, выносить судно, ох, ну, что говорить… Кто этого не пережил, всё равно не поймёт, не почувствует.

Я стала погружаться в тоску. Говорят, человек может выдержать любое испытание, если знает, когда оно закончится. Но я не знала. Я не понимала, выздоровеет мама, или… Об «или» даже думать было страшно, не то что вслух произносить; и когда эти мысли меня одолевали, я мотала головой туда-сюда, отбрасывая их.

И начинала думать о Денисе.

К тому времени я не очень много узнала о нём, хотя теперь мы болтали перед каждым занятием: и он, и я приезжали за полчаса до начала. Он переодевался, здоровался с теми, кто уже пришёл, и подсаживался ко мне с неизменным картонным стаканом сладкого растворимого кофе, который так не вязался с эстетикой йоги.

Разговаривали мы в основном о работе, делились проблемами. Можно даже сказать, жаловались друг другу. Он работал системным администратором в небольшой компании, которая делала ремонты. Иногда он чуть-чуть рассказывал о себе. Я узнала, что он фанат велосипеда и даже когда-то участвовал в соревнованиях. Узнала, что тоже, как и я, живёт с родителями, тоже читает романы, а на йогу пришёл из-за проблем со спиной. А ещё — что он на три года младше и на два сантиметра ниже меня.

Три года и два сантиметра не могли мешать нашей дружбе.

Март

Но я уже хотела не только дружбы.

Ну да, да! Где-то между гендерными праздниками я поймала себя на фантазиях о Денисе и о том, что мы вместе. Фантазии были похожи на абстрактные акварели — очень размытые, неконкретные. Некоторое время я ждала, что он проявит инициативу, но в нашем общении ничего не менялось. Тогда я решила: раз он стесняется, попробую сама.

Почему я считала, что он чувствует то же, что и я? Не знаю. Может, мне просто этого очень хотелось? Мне казалось, что я значу для него больше, чем… Чем кто, другие ребята и девчонки из группы, раз уж он проводил со мной больше времени, чем с ними? Да-да, те самые полчаса два раза в неделю. Или потому, что он всегда начинал разговор с вопроса о моих делах, самочувствии, новостях? Что иногда присылал мне в WhatsApp смешные картинки? Да и в WhatsApp-то я ему первая написала! На новом месте у нас появилось правило: в день занятия в общем чате писать, придём или нет, чтобы администраторам точнее распределить залы. Так я и нашла его контакт.

Но тогда я об этом не думала! Я видела лишь его интерес, внимание, заботу, сочувствие. Это ведь дружба, да? Но так легко принять желаемое за действительное, а дружбу — за любовь. Принять легко, а обратно — трудно, даже слова такого нет, распринять, что ли? Перепринять? Ерунда какая-то.

Поговорить с Денисом лично, напрямую было очень страшно, и я написала сообщение. Не помню дословно, что-то вроде «мне кажется, нам хорошо вместе, давай попробуем стать ближе». Мне хотелось быть откровенной, показать, что я настроена серьёзно. Может, нужно было вести себя как герои американских фильмов: просто пригласить куда-нибудь без лишних расшаркиваний? Но я никогда не была такой лёгкой, «просто пригласить» было для меня непросто.

Ответ я получила только на следующий день по пути на работу, пока ехала вверх на эскалаторе. Денис называл меня хорошим человечком и сообщал, что он однажды пробовал сблизиться, но девушка его оставила, а никакую другую он не хочет. У меня голова закружилась, я схватилась за поручень, вцепилась в него, чтобы не упасть.

Ни сразу, ни позже я не нашла, что ответить. Весь день я спорила с Денисом внутри своей головы, а когда прекращала, то погружалась в тоску. Я хотела сказать ему, что одна неудачная попытка — это не повод отказаться от любви, что я пережила измену, развод и всё-таки надеюсь на счастье… Но ничего не говорила, а только горевала. Я застыла в непонимании, что делать дальше.

А через пару дней Денис вдруг позвонил и предложил Восьмого марта пойти в кино. Сказал, что заедет за мной, тогда и выберем кинотеатр и фильм. Я согласилась и, конечно, ни о чём его не спросила и ничего не сказала, да и он тоже. Как будто не было никакой переписки. Попрощавшись с ним, я открыла вино, которое купила, чтобы отметить с мамой Женский день. Я кружила по кухне, подливая себе из бутылки, и представляла, как всё будет, до тех пор, пока мама не крикнула мне из своей комнаты:

— С кем ты там разговариваешь?

Восьмое марта началось многообещающе: мне позвонил курьер из доставки цветов и сообщил, что у него для меня букет, и ему нужен мой адрес. От кого букет, он не сказал. Я продиктовала адрес и попросила приехать до обеда, ведь потом я буду с Денисом в кино. Предупредила маму, что во второй половине дня уеду, и начала готовиться.

Договорённость у нас была не очень чёткая — он позвонит где-то в середине дня, приедет… Но мне казалось, что договорённость всё-таки есть. Поэтому часов с 12 я начала нервничать, что ничего не происходит. К двум часам у меня появилось тоскливое ощущение, что ждать уже нечего. Но ведь букет от Дениса? Наверняка! А значит, он может приехать и без звонка, ведь теперь у него есть мой адрес.

Но всё-таки я привыкла опираться на логику, и когда в три часа ситуация не изменилась, позвонила Денису. Его телефон молчал. Минут через десять я попробовала ещё раз с тем же успехом. А ещё через некоторое время получила сообщение: «Тань, с 8 Марта! Прости, мать на дачу захотела поехать, так что я не смогу сегодня».

Я цеплялась взглядом за текст сообщения и никак не могла связать между собой все слова. Мать, дача… И тут позвонили в домофон. Ну, хотя бы цветы у меня будут от него.

Но цветы оказались не от Дениса, а от Мишки, бывшего парня моей подруги Наташи. Я мало с ним общалась, да и с Наташей они недавно расстались, но он успел узнать о моей ситуации с мамой. Какой-то жест благотворительности и жалости, подумала я тогда.

Я показала маме букет, который совсем меня не обрадовал.

— Ты же куда-то собиралась. Что, сорвалось? — мама сжала губы и опять смотрела на меня с жалостью и презрением.

«Мать на дачу захотела поехать…» Что, если у Дениса тоже сложные отношения с матерью? Я изо всех сил искала объяснение, оправдание. Изо всех сил старалась перестать плакать.

Первая йога после Восьмого марта прошла для меня странно.

Я ждала Дениса, хотела посмотреть, как он будет себя со мной вести. Я не знала, что буду делать и говорить сама, решила, что сориентируюсь по ходу. Импровизация, однако, никогда не была моей сильной стороной, и я очень нервничала. Но Денис пришёл не в обычное время, а когда мы уже сидели на ковриках, расположился в противоположном от меня углу, слегка кивнул мне, а после занятия вылетел из зала так быстро, как мог.

Я удивилась и расстроилась. У меня было два предположения: что он ещё раз извинится, расскажет подробности и предложит встретиться в другой день или что он будет разговаривать со мной как ни в чём не бывало. Но что он будет избегать меня и разговора — такого я и представить не могла. Может, у него что-то своё, не связанное со мной?

На следующем занятии ситуация повторилась. И на следующем тоже.

Мы больше не разговаривали, не переписывались. Я поняла, что скучаю, тоскую по нему, и решила сделать шаг навстречу. Поскольку поймать его на йоге я не успевала, да и не хотела на виду у всей группы что-то такое делать, я написала сообщение. Ничего серьёзного: как дела, как на работе, и ни слова о его странном поведении и о том, почему он меня избегает.

Денис ответил — тоже очень поверхностно, словно у нас и не было никаких более глубоких разговоров. Я проглотила это, хотя и было болезненно. Зато постепенно общение наладилось, он снова стал приезжать пораньше и усаживаться рядом со мной со своим кофе.

Так прошли весь март и Апрель.

Май

Все майские праздники йога-студия работала, но Денис сказал, что уедет на дачу к другу, и я решила тоже не ходить, а посидеть дома и подтянуть институтские дела. Но вместо этого я только и делала, что мечтала о Денисе и представляла себе наше счастливое совместное будущее. Кажется, сейчас я рассказываю об этом с иронией, но в прошлом году никакой иронии не было и в помине.

Говорят, в праздники одинокие люди ощущают своё одиночество гораздо сильнее. И вот вроде Первое мая и День победы — праздники не личные, и вроде меня тоже звали на дачу, и даже не на одну, просто я поехать не могла из-за мамы… А всё равно тосковала я сильно. Десять дней — это много, когда тебе не пишут даже «привет, как дела».

А мне не писали. Денис молчал. Я иногда заходила в WhatsApp и смотрела, когда он там был последний раз. Ждала, ждала… Когда ждать стало невыносимо, когда он не появлялся в WhatsApp уже сутки, я не выдержала и написала. Те самые «привет, как дела».

И в первый рабочий день получила ответ, довольно сухой и краткий, похожий на отписку, когда совсем не ответить — невежливо. Но постепенно, когда мы снова начали видеться на занятиях, отношения наладились, потеплели.

Отношения? Странное слово. Раньше я считала, что отношения — это когда люди вместе живут или встречаются, когда у них общие интересы, секс, любовь. Но Екатерина, мой психолог, говорит, что и это тоже отношения. Я пока не до конца разобралась и не знаю, что думать.

Пожалуй, в мае я впервые осознала: моё настроение делает up and down, как синусоида, вслед за общением с Денисом. Вот он прислал мне утром забавную картинку, и я целый день летаю, смеюсь, всё получается. Пусть картинка не очень смешная — неважно, он обо мне подумал, позаботился. А если молчит, отвечает односложно, то я вяну, всё раздражает, я то и дело хватаюсь за телефон — вдруг что-то пришло от него.

Вывод из этого наблюдения я сделала один: я влюблена. А может даже и так — люблю. Взаимно ли? Это было не так очевидно. Мне казалось, ну, или я хотела так думать, что Денис тоже неравнодушен ко мне — да, я тогда использовала это слово, но из-за своей душевной травмы пока не может решиться быть со мной.

Конец месяца помню как один длинный день, который я с утра до ночи просидела за курсовой и другими институтскими долгами. Кое-что сдала, при этом и работала, и йогу пропустила только раз, когда пришлось на работе задержаться из-за месячного отчёта. И именно в тот вечер, когда с отчётом всё уже почти получилось, и я встала со стула, чтобы размять ноги и спину, позвонила мама.

Голос у неё срывался то в крик, то в плач, и я запаниковала прежде, чем поняла, что у неё случилось. Оказалось, она упала и не может встать. Я никак не могла уяснить, как это вышло, ведь она уже пару месяцев не вставала с кровати. Бросив всё и даже не выключив компьютер, я рванула домой. И уже по дороге к метро поняла, что одной мне маму не поднять.

Я позвонила Денису, объяснила ситуацию и спросила, может ли он приехать. О том, что мама не ходит, я ему как-то уже рассказывала, так что он не удивился. И сразу же согласился. Я отправила ему сообщением свой адрес, он перезвонил и сказал, что разворачивается ко мне, но вряд ли доедет быстро из-за пробок.

Я очень волновалась: как это всё пройдёт? Мы никогда не виделись вне йога-студии, а тут сразу полное погружение в мою жизнь! Как мама его воспримет, не начнёт ли сразу что-то спрашивать, не напугает ли? Сможем ли мы поднять маму, не случится ли чего-нибудь неприятного? Вопросы разрывали мою бедную голову. Когда я уже была в электричке, позвонил Денис и сказал, что едет. Но медленно. Но обязательно приедет.

Я приехала первая. Открыла дверь, захлопнула её за собой, не глядя, сбросила туфли и сумку в коридоре и босиком метнулась в мамину комнату. Начала что-то говорить.

Мама, взлохмаченная, но совершенно спокойная, полулежала-полусидела в кровати. На полу было что-то разлито, валялась чашка и ложечка.

— Сама справилась. Пока тебя дождёшься…

Её голос звучал совершенно по-другому, чем полтора часа назад, когда она позвонила: привычное брюзжание, ворчание, недовольство. Я успокоилась и возмутилась одновременно.

— А почему ты не позвонила, не сказала, что уже всё нормально?

— Зачем? Ты же всё равно домой едешь.

— Мам, я волновалась!

— Ну всё, можешь больше не волноваться.

В этот момент мне показалось, что мне на плечи опустили бетонную плиту. Сил спорить не было. Хорошо хоть, делать ничего не надо, только пол вытереть да посуду собрать, а это я и так делаю каждый день, какая разница, откуда, с пола или со стола. Я вышла из комнаты и позвонила Денису. Сказала, что помощь уже не нужна, мама сама как-то справилась, да, она у меня сильная, огромное тебе спасибо за готовность помочь… И что-то ещё говорила, помню только, что едва шевелила языком, а попрощавшись, прилегла на диван и сразу уснула.

Убирала я в маминой комнате уже утром и, на удивление, не услышала от неё ни одного едкого слова. Потом я обнаружила, что только захлопнула, но не заперла дверь, и всю ночь мы провели без защиты наших трёх замков. Внутренне содрогнулась, но маме говорить не стала. Потом написал Денису и ещё раз поблагодарила. Оказалось, вчера, когда я позвонила, ему оставался ещё час езды до меня.

Настроение в то утро было приподнятое: Денис бросился на помощь по первому зову, а это значит что? Что он неравнодушен ко мне! Правда, и друзья поступают так. Но я отмахнулась от этой мысли.

Июнь

В июне начались каникулы в институте, и я немного выдохнула. Хоть и не успела всё сдать, но надеялась за лето потихоньку доделать, и перерыв воспринимала как огромное благо. На работе мне предложили выбрать время отпуска: две недели мне уже были положены, и я взяла вторую половину июля. Никуда поехать мне не светило, но я решила, что хотя бы в свой день рождения буду отдыхать.

Весь месяц было тепло, иногда даже жарко. Мама, которая и раньше не любила лето, стала просто невыносимой — всё время жаловалась, что ей душно и некомфортно. Даже приезжая домой после йоги, когда дневная жара уже отступила, я выслушивала, как нехорошо ей было весь день.

Я пробовала и сочувствовать ей, и жаловаться в ответ, и молчать, и объяснять, что не могу ничего с этим сделать, и однажды даже накричала на неё. Ничего не помогало. Тогда я стала уходить вечером из дома на пару часов, чтобы просто её не слышать. Я брала с собой книжку и шла в какой-нибудь из скверов поблизости.

Правда, читала я редко. Иногда наблюдала за другими людьми, а чаще мечтала. Да, о Денисе. Мои мечты оставались всё такими же неконкретными; пожалуй, только одно в них было чётко и ясно — в итоге мы были вместе. Когда наступит это «в итоге» и сколько нужно ждать, я не знала. А стоит ли ждать — такой вопрос у меня просто не возникал.

Эти мечты утешали меня. Сейчас я думаю, что, наверное, не провалилась бы так глубоко, будь в моей тогдашней жизни хоть что-то хорошее. Но я крутилась между работой, учёбой и больной мамой, и везде мне было трудно. Везде от меня что-то требовали, а я не только не всегда могла это сделать — я даже не всегда понимала, что от меня нужно.

Как-то вечером, когда я сидела на лавочке напротив фонтана и смотрела, как женщины пытаются разными способами уберечь своих детей от купания в нём, позвонил Денис и сказал, что у него есть билеты в театр Оперетты. Он не помнит название спектакля, билеты покупали родители, но они пойти не могут, поэтому, может, я хочу?

Я хотела. С ним мне вообще всё равно было, куда, театр так театр. Денису я этого, конечно, не сказала, но и изображать радость мне не пришлось — у меня её было много, настоящей! К тому же по сбивчивости его голоса, по желанию быстрее всё сказать я поняла, что вести такие разговоры ему трудно, а может, и страшно. Меня это растрогало и укрепило в мысли: он неравнодушен ко мне.

Разговаривали мы в пятницу, в театр должны были идти в воскресенье. В субботу Денис написал мне: спросил, всё ли у нас в силе, и подтвердил, что сам за мной приедет, тем более, адрес у него уже есть. Надо выехать пораньше, писал он, потому что в воскресенье на дорогах много дачников, возвращающихся в Москву.

Мне казалось, в этот раз всё более чем конкретно. Я помнила, чем закончилась наша первая попытка куда-то вместе сходить, но отгоняла от себя все подозрения. Пережить такое томительное ожидание и такой жёсткий облом ещё раз? Ну уж нет, я просто не выдержу.