Бесплатный фрагмент - Грустные стихи

Липа цветёт

Липа цветет. Боже мой! Как же липа цветет

в русской глубинке: в Тарусе, Ельце и Короче…

В летние ночи, безлунные теплые ночи

липовый запах из липовых пазух течет.

Липа цветет. Летний воздух — что липовый мед:

та же густая. янтарная, терпкая масса.

Ложку бери — и на булку намазывай с маслом

или тяни потихонечку прямо из сот.

Липа цветет. Этот праздник — от Божьих щедрот.

Скоро сентябрь раскаленные ночи остудит.

Много еще с нами всякого разного будет…

Это потом… А сегодня — так липа цветет!

Вдруг стало тихо на моём балконе

Вдруг стало тихо на моем балконе.

Взглянул под козырек — гнездо пустое:

Семейку ласточек унес бродяга-ветер.

Я не заметил.

Осенний дождь по окнам барабанит,

Как будто стекла мелкой дробью ранит,

Давно сентябрь — пора забыть о лете.

Я не заметил.

И в доме тихо как-то необычно —

Ни смеха, ни возни такой привычной.

Да, выросли и разлетелись дети —

Я не заметил.

Летят года. Какой-нибудь весною

Придет косая со своей косою.

Вот так усну (еще на этом свете)

И не замечу…

Дожить бы

С годами бедней и обыденней сны,

скромней содержанье желаний заветных:

дожить до рассвета, дожить до весны,

до внуков дожить, что приедут на летних.

Дожить бы до первых осенний грибов!

За белыми в лес с самодельным лукошком

сходить. Подкупить полполенницы дров,

на долгую зиму припасов немножко

сготовить. И снова сквозь зимние сны

под белой метели щемящие звуки

ждать нового утра, и новой весны,

и лета, когда повзрослевшие внуки

нагрянут веселой и шумной гурьбой,

весь мир до краев звонким смехом наполнив.

А прошлое было совсем не со мной,

а с кем-то другим, только с кем — не припомню.

И время протекает сквозь меня…

И выпал снег… Он шел три долгих дня,

но час придет — и он, как сон, растает.

Так время протекает сквозь меня

и сквозь меня куда-то утекает…

А я на перекрестье бытия

стою и каждой клеткой ощущаю:

не время протекает сквозь меня,

а я сквозь время тихо утекаю,

как первый снег, что шел три долгих дня,

как облака, закаты и рассветы…

Как будто вовсе не было меня.

А может был — да позабыл об этом.

Литургия

Я — то язычник, то христианин,

то монархист, то вдруг республиканец.

Я сам себе то раб, то господин,

в родной стране я часто иностранец.

То жизнь моя бессмысленно течёт,

то вдруг в ней цель какая-то забрезжит,

и я бросаю все в водоворот

шальных страстей и призрачной надежды.

Но иногда среди пустых забот,

когда, на грех, полным-полно работы,

на самой глубине сознанья кто-то

невидимый рубильник повернет —

и я внезапной вспышкой ослеплён

вдруг застываю, не закончив бега.

И вижу — почка сделалась листком,

в тени дворов истлели глыбы снега,

проплыли миражи ледовых гор

под Астрахань и там исчезли где-то…

А мир похож на праздничный собор,

весь сотканный из волн живого света.

И я стою, его исполнясь славы,

и осеняю грудь свою крестом,

и бытия органные октавы

гремят в моем сознании пустом.

Моя эсхатология

Нет, не загробного спасенья,

Не отпущения грехов,

Проси у Бога вдохновенья

Для новых песен и стихов.

Когда придет кончина света

Стремительно и огнево,

Проблемно будет непоэтам

Проникнуть в Царствие Его.

Поэтам же — довольно просто,

Ведь с малых лет известен им

Плывущий в небе, словно остров,

Небесный Иерусалим.

Бродя по Киеву, Казани,

Или осеннею Москвой

Они его давно узнали

С его несбыточной красой.

В его небесных переулках

Так хорошо скитаться им!

Звучат шаги светло и гулко

По оснеженным мостовым.

Мы идём

Мы идем, собирая на полы пальто

серо-бурую пыль городских площадей.

Мы стоим, подпирая плечами плато

позабытых романов, стихов и идей.

Мы без стука заходим в проёмы дверей

и без спроса садимся в углу у огня,

треплем за ухом вечно голодных детей,

бубенцами на клоунских шляпах звеня.

Наши руки срослись с рычагами машин,

наши нервы сплелись с паутиной антенн,

мы спустились с заоблачных горных вершин

в мир убогих дворов и расписанных стен.

Миллионами душ, миллионами мяс

мы вросли в эту землю снаружи и под.

Миллионами рук, миллионами глаз

мы ее запустили в смертельный полёт.

И летит наша лодка с названьем «Земля»

среди дыр и квазаров, светил и планет…

Мы стоим у руля своего корабля,

уповая на Бога, которого нет.

Пробужденный

Бывает, выйдешь за портвейном

до магазина на углу —

и в ужасе благоговейном

вдруг потеряешься в снегу.

Надежная броня привычки

ничем не в силах мне помочь.

Кричат о чем-то стаи птичьи.

На город наступает ночь.

Я странником завороженным

в чужом неведомом краю

брожу под небом оснежённым

и ничего не узнаю.

Вот здесь была когда-то школа,

вон там торчал киоск «Табак»…

Теперь один кустарник голый

да своры уличных собак

в мистическом пространстве ночи

меня встречают за углом.

Роятся полутени строчек

в моем сознании больном…

И пробужденный ото сна

мир предстает в заветной сути,

где тема жизни с темой жути

незримо переплетена.

Ах, как когда-то!

Ах, как когда-то вино меня веселило!

Особенно из винограда крымских отборных сортов.

Вместе с мускатом меня наполняла сила

и уносила в Питер или Ростов.

Ах, как когда-то любовь меня окрыляла,

впрыскивая мне в вены терпкий адреналин!

Ради смазливой девчонки с самым могучим амбалом

я мог подраться один на один.

Ах, как когда-то в дали меня тянуло:

кинул рюкзак за плечи — и на поляну в лес!

Дома — голые стены, кровать да четыре стула,

зато за городом так много обжитых мест!

Ах, как когда-то сердце моё звенело,

помните, у Баха — хорошо темперированный клавир?

Не барахлило и не болело тело,

а оголтело впитывало весь мир.

Ах, как когда-то… Кончились наши годы.

Ветер свободы выпорхнул и затих…

Мы неугодны. Мы из другой породы —

мы из породы что-это-там-за-псих?

В добрый путь!

Как наши знания неточны!

Как наши здания непрочны!

Как мы бессильны и порочны,

с отчаяньем обручены!

Как наши ценности случайны,

плохи дела, убоги тайны,

но мы цепляемся отчаянно

за то, на что обречены,

приговорённые бессрочно…

Но я недавно понял вот что:

от предков в будущее почта —

вот кто мы в самом деле есть.

И пусть газеты злы и лживы,

акулы пухнут от наживы,

но мы должны, пока мы живы,

нести порученную весть

и донести её потомкам.

И ненавязчиво, тихонько

на ушко спящему ребёнку

безлунной полночью шепнуть.

Кому дано — тот всё услышит,

пускай он спит и ровно дышит

под мерный стук дождя по крыше —

ему на утро в долгий путь.

Переулок

Весь переулок был в нашем распоряжении —

от Пролетарской до Народного Ополчения:

десяток домов, кусты сирени,

да будка непонятного предназначения.

Мы — это я, мой брат Серёга,

Валерка Косой, да Вовка Рыжий.

Было ещё девчонок немного.

Одну дразнили Танькой Бесстыжей,

другая была болтушка та ещё —

лапшу развешивала по полной программе

о куклах, говорящих и всё понимающих,

о живущих в Эстонии папе и маме.

Мы этой болтушке охотно верили,

потому что жили в ожидании чуда.

Эстония была для нас чем-то вроде Америки —

экзотическая, как фарфоровая посуда

дома у Алика с Народного Ополчения.

Он жил не в бараке, не в частном секторе,

а в огромной квартире с паровым отоплением

и высокими потолками, «не то что некоторые».

«Некоторые» — это я, мой брат Серёга,

Валерка Косой, Володька Рыжий,

Юлька — болтушка из двадцать седьмого,

да Танька, прозванная Бесстыжей.

Кстати, за что её так прозвали?

Точно сейчас навряд ли вспомнится —

говорили о каком-то полуподвале,

о собрании в школе, о Детской Комнате…

Слухи разные вокруг Таньки ходили,

но она вышагивала походкой царской,

и мы её звали Красоткой Дилли,

и дрались за неё со шпаной с Пролетарской.

Святая пора! Целый мир безвестный.

Сказочный. Сгинувший, как Атлантида.

Нет переулка. На этом месте

стоит супермаркет безобразного вида.