Гроздь рябиновых ягод

Посвящается памяти Халевиной Анастасии Павловны, моей бабушки, человека, достойно прошедшего свой долгий, нелегкий жизненный путь.

Глава 1. Сватовство

Совсем недавно отгремели в Вятской губернии бои Гражданской войны. Привычный уклад жизни был разрушен, власть менялась как погода весной: то белые, то красные, то бунт в Уржуме, то колчаковцы в Ижевске и Елабуге. Крестьяне не знали, кого больше бояться и на кого уповать. Потом голод накрыл черной тенью всю губернию, а следом по городам и селам поползла эпидемия тифа. Слухи, один страшнее другого, будоражили село Пустынники, затерянное в лесах и болотах Вятчины. Но вот года два уже, как беда миновала. И люди, как птицы ранней весной, радовались, что выжили, что год выдался урожайным, что не бродят больше по лесам банды.

Ласковое августовское солнышко согрело каждую травинку на лесной опушке. Удивительно теплый для короткого северного лета день клонился к вечеру. Воздух был наполнен ароматами нагретой земли, полыни, свежескошенной травы. Словно стайка птах, расположилась отдохнуть у тропинки под рябинами возвращавшаяся с дальнего покоса компания подружек.

Настенька, тоненькая невысокая девушка лет двадцати, отмахнулась недоплетенным венком от надоедливой пчелы, прислушалась к разговору подружек. Анюта пересказывала то, что узнала от своего ухажера Мишки-комсомольца о том, какая жизнь начнется скоро в их селе.

— Ну, хорошо, скотину заберут в общий хлев, на подворьях горбатиться не будем, а кто же за ней ходить-то будет? — спросила Нюра.

— Кто-кто, мы, все вместе. Кто-то пасет скотину, кто-то доит, кто-то чистит хлев, кто-то сено возит. Всем работы хватит, — горячилась Анюта.

— Да работы-то всегда хватит, да чем детей кормить будем без скотины на подворье? — подала голос Маша. — Как жить без своего молочка, без яиц, без птицы, без огорода?

— Не помрешь, не боись. Каждому будут давать все, что хошь и сколько хошь. Только трудись — не ленись.

— Я не понимаю, зачем же, с темна до темна, бросив дом, работать на общем подворье? Чтобы мне там дали продукты, которые у меня сейчас свои есть? И просить ни у кого не надо.

— Ну какие вы несознательные, — всплеснула руками Анюта, — нельзя же только о себе думать, рабочих в городе тоже кормить надо. Они вон заводы для всей страны строят. Забыли, как в городах люди от голода на улицах мёрли?

— Забудешь тут… Амбары в селе подчистую вымели… Ладно, скотину успели в лесу схоронить.

— А кто не успел, тот потом лебеду да крапиву ел, — вздохнула Акулина.

Настя, склонив русую головку над венком, думала о своем. Ей было не до колхозов. Перед глазами стоял черноглазый парень, гармонист Георгий из соседнего села. От его улыбки, от его взгляда у нее кружилась голова. Вспомнила, как, спрыгнув сегодня со стога, угодила прямо ему в руки.

— Попалась, птаха? — усмехнулся Георгий, — не выпущу!

Настя вырвалась и убежала поближе к бабам. А самой так хотелось прижаться к его груди и затихнуть в его объятиях…

— Ой, девоньки, глядите, едет кто-то, — вскочила на ноги Акулина.

С пригорка, на котором расположились девушки, родные Пустынники и дорога были видны, как на ладони. По дороге действительно пылила телега.

— Так это Крестьяниновы едут, — вглядываясь из-под руки, сказала Нюра.

— Вон Егор, вон тетка Марфа и дядя Терентий. Принаряженны… никак свататься едут!

Девушки, побросав венки, напряженно вглядывались, в чей двор свернет телега. Акулина от волнения теребила тесемку. Егор ей нравился — хороший парень, молчаливый, работящий. Да и жили Крестьяниновы крепко, ей за счастье было попасть в такой дом из своей избушки, где семеро по лавкам. Но телега проехала мимо ее двора на околице, миновала второй двор, третий…

— Ой, смотрите, к Шиляевым свернули! Настя, за тобой! — всплеснула руками Маша.

Настя выронила только что сплетенный венок, кинулась в деревню, не разбирая дороги, словно что-то могла еще изменить, завернуть эту телегу в другой двор. Запыхавшись, влетела в родительский дом. Гости уже расположились на почетном месте под образами. Марфа встретила девушку ласковой улыбкой. Она давно присмотрела Настю, дочку подружки своей юности, себе в невестки. Марфа с Евдокией Агеевой вместе росли, вместе на посиделки бегали, делились своими девичьими секретами, в одно лето замуж собирались, в один год детей рожали.

Евдокия родила Павлу троих детей: Паню, Настю и Сережу, да вот вырастить их не довелось. Ранней весной 1911 года пошла на реку полоскать белье к знакомой полынье. Но солнышко пригрело, лед подтаял, кромка и обломилась. Дело было у берега, утонуть-то она не утонула, промокла только. Пока белье дополоскала, совсем застыла. К вечеру начался жар. Местный фельдшер только руками разводил: «Уж что Бог даст, баба молодая, может и встанет…» Не встала. И остался Павел с тремя детьми мал мала меньше. Средней дочке всего десять годков исполнилось, не под силу ей было тащить на себе дом, хозяйство. Тогда-то и появилась в их жизни Татьяна, молодая вдова с двумя дочерьми. Соседи сосватали.

Татьяна оказалась хорошей хозяйкой, в доме опять запахло пирогами, дети были ухожены. Но материнской ласки от нее пасынки, конечно же, не увидели. И то сказать, в доме семь ртов, да скотина какая-никакая на подворье, не до нежностей. Вот и росла Настя не избалованной, ко всякой работе приученной. Такая невестка и нужна была Марфе. А Егора уговорить не составило труда: Настя с ее неброской северной красотой давно приглянулась ему. Только не смотрела она в его сторону… «И хорошо, — убеждала его мать, — девушка скромная, на парней не заглядывается, а ты не зевай, а то уведут».

Сам хозяин, Павел Яковлевич, крепкий коренастый мужик с окладистой русой бородой «лопатой», сидел во главе стола. Татьяна, сухая, подвижная баба, с узловатыми от нескончаемой работы руками, суетилась, накрывая на стол.

— Давай-ка, подсоби мне, — позвала Настю в сени. — Ты чего такая растрепанная прилетела? Иди быстро ополосни лицо, причешись, потом возьми вот это блюдо с шанежками и отнеси гостям.

«Шанежки напекла, значит знала. А меня не спросили…» — с горечью подумала Настя. Пока умывалась, причесывалась — успокоилась, приняла решение и в горницу вошла уже спокойно. Села к столу напротив гостей.

— Вот, Настенька, Бог к тебе милостив, хорошие люди сватать тебя приехали, в хорошую семью пойдешь, — ласково улыбнулся ей отец. Он любил свою дочку больше, чем других детей, очень уж напоминала Настьюшка ему первую жену Евдокию: тот же взгляд голубых, как ясное небушко, глаз, тот же нежный профиль, те же тонкие гибкие руки. На такие ручки колечки бы да браслетики надевать, а не белье ими в проруби полоскать да снопы вязать. И откуда у простой крестьянской девушки такой стройный стан, правильные черты лица — один Бог знает. Павел Яковлевич искренне радовался, что дочку сватают хорошие люди, что жить ей в достатке со спокойным добрым мужем. И совсем неожиданным для него оказался ее ответ:

— За Егора я замуж не пойду.

В горнице стало так тихо, что слышно было, как муха бьется об оконное стекло.

— Как это не пойдешь? — переспросил отец.

— За Егора я замуж не выйду, — негромко, но твердо повторила Настя, — не люб он мне.

— Эка невидаль, «не люб», замуж выйдешь — полюбишь, — развел руками отец.

— Никогда не полюблю, — глянув прямо в глаза Егору, ответила дочь.

Егор, голубоглазый белотелый парень с уже появившимся брюшком, вскочил, помялся, подбирая слова, махнул рукой и вышел из дома. Мать бросилась за ним. Мачеха, охнув, осела на лавку. Дядя Терентий растерянно почесал затылок:

— Ну, прощевайте, коли так, — и, потоптавшись на пороге, тоже вышел вон.

Глава 2. Отцовское поучение

Солнечный луч, пробившийся в щель между досками сарая, дополз до русой головки спящей на земляном полу Насти. Где-то совсем рядом заквохтала курица, захлопала крыльями. Девушка открыла глаза. Минуту наблюдала за пляшущими в луче света золотистыми пылинками. Окончательно проснувшись, села и тут же застонала от боли. Сильно ныла спина. Сквозь порванную на плече рубаху багровел след от вожжей.

Впервые испробовала Настя отцовский гнев на себе. До этого случая ну разве что отшлепает Павел Яковлевич слегка свою любимицу по мягкому месту, да и то редко. Росла Настенька трудолюбивой, сноровистой, неперечливой, главной помощницей в семье, была нянькой для младших и отцу, сельскому портному, помогала. Потому таким неожиданным для него был ее решительный отказ подчиниться родительской воле. Павел Яковлевич, радея о будущем дочки, радовался, что все складывается, как задумывали они с Евдокией, когда Настенька с Егоркой еще под столом с чурочками играли.

— Да в чем дело-то, с чего ты взбрыкнула? Не чужим людям тебя отдаю, ты ж Егора с малолетства знаешь! Марфа, крестная твоя, к тебе как к дочке относится.

— Нелюб он мне, замуж за него не пойду, — упрямо твердила дочь, — на Акулине пускай женится, она давно с Егора глаз не сводит.

— Постой, может, и ты с кого глаз не сводишь? — догадался отец.

Настя еще ниже опустила голову, теребя сарафан.

— И кто ж это тебе в душу запал?

— Георгий, гармонист… — чуть слышно промолвила дочь.

— Халевин? Этот босяк с гармошкой?! Да он же сирота бездомный! Сам у родственников из милости живет! — отец аж задохнулся от возмущения. — Куда ж он тебя приведет? Али ко мне в примаки нацелился? Так мне такой не надобен, без его гармошки обойдусь. Дуреха, своей головы не имеешь, на родительскую уповай! Как я сказал, так и будет!

— За Егора не пойду, другого люблю, — вскочила с лавки дочь.

— Пойдешь, еще мне в ножки поклонишься! Я те покажу, как за моей спиной женихаться! — отец сорвал со стены вожжи.

Услышав отчаянные крики Насти, в горницу вбежала Татьяна, кинулась между мужем и падчерицей:

— Стой, Паша, стой! Охолонись, запорешь девку! В сарай ее запрем и будет с нее, посидит — одумается.

Отец, весь красный, швырнул вожжи в угол, схватил дочь за косу и поволок в сарай.

— Через неделю свадьба. А пока здесь посидишь, мать вспомнишь, ее воля была за Егора тебя отдать.

Павел Яковлевич толкнул дочь внутрь, запер дверь. Сам в изнеможении опустился на крыльцо. Руки его дрожали, голова гудела. Испуганная Татьяна принесла мужу ковшик кваса, присела рядом. Никогда она не видела его таким. Павел не был ни драчливым, ни гневливым, но никто и не испытывал его терпения в семье. Он был хозяином, кормильцем своей большой семьи, и потому его слово было законом в доме.

Под примирительное бормотание жены Павел Яковлевич успокоился.

— Ладно, пока не стемнело, съезжу к Крестьяниновым, насчет свадьбы договариваться надо, ежели не передумали…

И уже выводя мерина Гнедко со двора:

— Ты того, бунтовщицу покорми, с утра ведь не евши…

— Покормлю, Паша, покормлю.

Проводив мужа, Татьяна принялась за нескончаемые домашние хлопоты, обдумывая ситуацию, пока руки привычно делали свое дело. Она тоже переживала за исход сватовства. Старший пасынок уже женился, отделился, подался с молодой женой в уездный город. Теперь бы Настю в хорошую семью пристроить, с достатком, чтобы с отца не тянула. Все бы ей, Татьяне, легче. Не молоденькая ведь уже, изробилась за эти годы пока детей поднимали. Оно конечно, Настя ее первой помощницей была, но ведь и своя старшенькая подросла, есть кем Настю заменить в хозяйстве. А, не дай бог, этого голоштанника в дом приведет? Опять лишний рот в доме… Заладила, дуреха: люб, не люб. Это барыньки только могут по любви замуж идти, а нам, простым бабам, надо мужа с хозяйством каким-никаким выбирать, чтоб детей прокормить мог. Вот она замуж за Павла разве по любви пошла? Намыкалась одна с двумя девчонками, вот и пошла. И ничего, и живут, дай бог каждой так жить. Надо растолковать девке, что удача сама к ней в руки идет, грех отказываться. Отец плохого не посоветует.

Проснувшись поутру в сарае, Настя огляделась, ополоснула лицо водой из кадки. Шанежки и квас, оставленные мачехой вечером, ночью Настя все же съела, голод не тетка. Переживания — переживаниями, но молодость брала свое, организм требовал пищи.

Скрипнула дверь, в щель бочком протиснулась Уля, младшая дочь Татьяны.

— Няня, я тебе поесть принесла, — девочка поставила на чурбачок кружку с молоком, накрыла краюшкой хлеба. Достала из кармана склянку с мазью.

— Вот, мама сказала смазать, где болит. Скидывай рубаху, я помажу тебя, — и ойкнула, зажав рот ладошкой, увидев исполосованную спину сводной сестры.

Целую неделю продержали Настю в сарае. А потом запрягли в телегу Гнедко, украсили его гриву лентами и бумажными цветами, поставили на дно телеги сундук с Настиным приданым: вышитыми ее руками полотенцами, скатертью, рубахами, новым салопом, нарядили зареванную Настю в светлое ситцевое платье с оборочками и вывезли с родного двора. За воротами ждала уже повозка Крестьяниновых. На соломенной подстилке, покрытой ярким лоскутным одеялом, сидели Егор в новой косоворотке и будущие свекор со свекровью. На улице собрались соседи, судачили меж собой. Вон вчерашние подружки щебечут что птахи. Вон выглядывает из своих покосившихся ворот заплаканная Акулина. На околице стоит у плетня Георгий. Картуз на затылке, травинку покусывает, а из-под вьющегося смоляного чуба глаза так и жгут Настю, так и буравят. Настя за сундук схватилась, чтобы не упасть. Отец, сидящий на козлах, обернулся, кнутом Насте погрозил, потом Георгию кнут показал. И покатили телеги дальше в соседнее село, в сельсовет.

Глава 3. Мужняя жена

Сельсовет помещался в просторной избе с широким крыльцом. Раньше в этой избе была церковно-приходская школа, все четыре класса которой закончили Настя и Егор. Она вслед за отцом поднялась по скрипучим ступенькам. Сухонький старичок в круглых очках и рыжих сатиновых нарукавниках, узнав, зачем пришли посетители, отложил конторскую книгу и полез в шкаф с папками и бумагами. Настя сквозь засиженное мухами окошко с тоской смотрела на зеленую лужайку. Давно ли они с подружками резвились здесь на переменах? Теперь лужайка заросла крапивой и репейником.

Наконец старичок отыскал нужный талмуд, что-то там записал. Ткнул желтым от махорки пальцем в страницу:

— Грамотные? Расписывайтесь здесь и здесь.

Отец подтолкнул Настю к столу, она вывела свою фамилию рядом с подписью Егора. Потом подождали, пока письмоводитель заполнит официальную бумагу и тиснет на нее жирную лиловую печать.

Саму свадьбу решено было играть осенью, по окончании работ в поле, а пока просто посидели у Крестьяниновых по-семейному да и уехали Шиляевы, оставив Настю в чужом доме.

Молодым отвели пристрой к избе, как это было принято в северных деревнях. Стены плели из ивняка, обмазывали глиной. Окон, как правило, не делали, только дверь. Пол земляной для тепла застилали соломой. У Крестьяниновых в пристрое стояла широкая лавка с настоящей периной, застеленной лоскутным одеялом, и подушками в ситцевых наволочках. На стене висел старый овчинный тулуп — укрыться в холодные ночи. Сюда же занесли сундук с Настиным приданым и поставили под иконку в правый угол. На сундуке молодым оставили полкаравая хлеба да крынку с водой.

У Насти кусок в горло не лез. Она старалась держаться как можно дальше от Егора. Еще в избе ей удалось стащить со стола нож и спрятать его под подолом, засунув за подвязку чулка. Егор, наевшись, шагнул было к Насте, забившейся в угол, но у той в руке блеснул нож.

— Лучше не подходи, живой не дамся!

— Тю, скаженная… Ну, не хочешь, не трону…, сильничать не буду.

Егор потоптался, почесал белобрысый затылок и улегся на лавку.

— Да иди, ложись, супротив воли не трону, сказал.

Но Настя села на пол, не выпуская нож.

Егор поворочался, поворочался на лавке, потом встал, снял со стены тулуп и бросил его жене:

— На, завернись, застудишься еще.

Наутро на немой вопрос матери Егор только головой помотал.

— Ну ничего, скромная девушка, боязно ей. Ничего, обвыкнется, все само и получиться.

Так и потянулись дни и ночи их семейной жизни. Днем Настя ни от какой работы не отказывалась, все так и спорилось в ее руках, Марфу с Тимофеем мамой да тятей звала, а они ее дочкой. А как ночь — Егор на лавку, а Настя в угол на тулуп, ни на какие уговоры не шла. И нож всегда при ней был.

Егор похудел, с лица спал, Марфа с Тимофеем запечалились. Марфа уж к бабке-знахарке сходила, десяток яиц ей отнесла. Та заговоренной золы дала, велела молодым в еду подмешивать. Но Настя, догадавшись, что за зола в узелке за кувшином припрятана, развеяла ее по ветру и тряпицу выкинула. Марфа долго потом недоумевала, куда узелок тот засунула.

Как-то осенним вечером послали Настю в баню огурчиков соленых из кадки принести. А баня на отшибе от дома стояла, у самого плетня, за которым лес начинался. Показалось ей, что в кустах за плетнем кто-то есть. Уж не волк ли? Испуганная девушка затаилась у стены, готовая юркнуть назад в баню.

— Настя, не бойся, это я, — услышала знакомый голос.

Миг — и Георгий, перемахнув через плетень, оказался рядом.

— Ну, здравствуй, птаха моя. Вот, решил узнать, как живешь с молодым мужем. Забыла друга сердешного?

Настя рассказала, как ей живется, показала припрятанный нож.

— Настенька, милая моя, мне ж без тебя жизни нет! Извелся весь. За тобой я, украсть тебя хочу, раз добром не отдают. Давай сбежим, уедем куда-нито, где нас никто не знает. Двое молодых, здоровых, работящих — не пропадем. А врозь нам не жить. Бежим прямо сейчас!

— Нет, что ты! Не могу я так с хорошими людьми, они ж мне ничего плохого не сделали. А я их ославлю на всё село! Нет, любимый, ты ступай сейчас, я сама от Егора уйду, в родительский дом вернусь. А там, как Егор со мной разведется, приходи за мной, уеду за тобой хоть куда. Но чужой женой, невенчанная, к тебе не пойду.

В избе хлопнула дверь.

— Настя, ты куда запропастилась? — раздался обеспокоенный голос Марфы.

Георгий вжался в спасительную тень стены.

— Иду, мама. Темно в бане, ногу зашибла маленько.

Настя заторопилась в дом.

— Ты скорей уходи от Егора, не могу я без тебя, — раздался шепот ей вслед.

Глава 4. Побег

Прошла неделя. Терпение у Егора кончилось, и он решил действовать силой. Ему ничего не стоило вырвать у хрупкой Насти нож из рук, но девушка так отчаянно царапалась, изворачивалась, что он растерялся, ослабил хватку. Она тут же вывернулась, выбежала из пристроя, убежала со двора на улицу. Спустя несколько минут Егор вышел за ней, набросил на плечи озябшей жены теплый платок.

— Идем в дом, неча людям глаза мозолить… Да не трону я тебя!

Понурые, молча вернулись в пристрой.

— И долго ты будешь надо мною так-то измываться? Всю душу ты мне вымотала!

Егор сел на лавку, обхватив голову руками.

— Егорушка, миленький, ну разведись ты со мной, я ведь сразу сказала, что не люб ты мне! Ведь знал ты, что силой меня за тебя выдали!

— Развестись? Ишь, чего удумала! Ничего, стерпится — слюбится. Я добьюсь, что люб стану.

— Сбегу я от тебя… — с тоской сказала Настя.

— Я те сбегу! — вскинулся муж. — Я те так сбегу! Догоню, убить — не убью, но покалечу! Сбежит она… Ишь какая… И думать забудь!

Он вышел, хлопнув дверью так, что глина посыпалась. Ночевать Егор не пришел.

Спустя пару дней повез он Марфу в Суну, за покупками да и родню навестить. Тимофей по настоянию сына остался за домом и за Настей приглядеть. Под вечер, прознав, что Марфы нет в избе, заглянул к свекру сосед, дед Степан. Мужики отправили Настю в баню за припрятанной там четвертушкой самогона. Настя по пути заглянула в пристрой, быстро собрала узелок, сунула его в кусты возле бани. Принесла бутыль мужикам, собрала кое-какую закуску на стол.

— Ой, а капустку-то съели, — сказала, убирая миску с квашеной капустой подальше на печку, — сейчас сбегаю за ней.

И пока мужики наливали да выпивали, Настя натянула шерстяные чулки, новые калоши, накинула платок, теплый кафтан и побежала к бане. В сумерках нашла свой узелок, перелезла через плетень — и только ее и видели!

Бежать в родные Пустынники решила по лесной тропке, так короче, чем по тракту. А пуще всего боялась, что Егор, вернувшись из райцентра, кинется вдогонку. Разве ей убежать от коня? А ну как, в самом деле, покалечит сгоряча?

Летом парни и девчата из соседних деревень часто хаживали по этой тропинке за рыжиками, Настя дорогу хорошо знала, но осенними сумерками лес выглядел совсем иначе, чем летним днем. Девушка шла быстро, почти бежала, внимательно вглядываясь в тропку. Она боялась сбиться с дороги, заблудиться и оказаться на болоте, в трясине которого не раз гибли отбившиеся от стада коровы.

В лесу быстро темнело. Низкие тучи заволокли осеннее небо, не пропуская свет луны. Где-то над головой заухал филин. От неожиданности и испуга Настя присела. Вспомнила рассказы односельчан о встречах с волками, водившимися в этих лесах. Как большинство молодежи в те годы, она не очень-то верила в Бога, в церковь не ходила, но сейчас слова молитвы «Отче наш» всплыли в памяти, и она непрестанно снова и снова повторяла их.

Тропинка казалась бесконечной, темные ели все плотнее обступали ее, голые ветки кустарников цеплялись за одежду. Ветер донес откуда-то издалека волчий вой. Перепуганная Настя бросилась бежать. Ветви деревьев хлестали по лицу. Она спотыкалась о корни, падала, в кровь расцарапывая руки, вскакивала и снова бежала. Тропинки под ногами больше не было. И снова раздался волчий вой, теперь с другой стороны и гораздо ближе.

— Пресвятая Богородица, спаси меня! — взмолилась Настя. И тут в просвет между тучами вынырнула полная луна, осветив лес. Настя увидела, что опушка совсем близко, справа, а там, за лугом, родное село. И Настя полетела к избам, словно крылья за спиной выросли. У крайних огородов оглянулась. За ней по лугу неслись темные тени. Единым махом перескочила она через забор, понеслась по грядкам. Еще один плетень, и еще один. Сзади подняли лай собаки. Вот и знакомое крыльцо. Настя, что есть силы, забарабанила кулачками в дверь:

— Отворите, отворите скорей, волки!

Ей показалось, что прошла целая вечность, пока в сенях раздались шаги, лязгнул засов, и дверь, наконец, отворилась. На пороге стоял отец с керосиновой лампой в руках. Настя пронеслась мимо него и влетела в горницу. Татьяна убирала со стола посуду. Увидев растрепанную, исцарапанную в кровь падчерицу, выронила тарелку из рук, ахнула:

— Никак от мужа сбежала?

С печки свесились любопытные головки сводных сестер Маши и Ули. Из-за занавески выглянул младший брат Сергей. Настя обвела всех глазами, потом лица родных закружились вокруг нее, сливаясь в светлый хоровод, в ушах зазвенело, и она медленно осела на пол, теряя сознание.

Очнулась Настя от холодной воды. Увидела над собой перепуганные лица отца, мачехи и… Егора.

— Ну вот, кажись, приходит в себя.

Она села, превозмогая тошноту и головокружение.

— Как ты тут оказался, Егор?

— За тобой приехал. Не дури, Настёна, поехали домой, пока никто ничего не знает. Обещаю, пальцем тебя не трону, только вернись, а?

— Егорушка, миленький, ну не выйдет у нас с тобой ничего путного. Разведись ты со мной и женись на Акулине Шапошниковой. Сохнет по тебе девка. Да и тебе она по нраву, я же видела, как вы с ней на посиделках хороводились. Ну и что ж, что бесприданница, а женой тебе будет ласковой да послушной, не то, что я.

Глаза Егора стали колючими.

— Эх, всю душу ты мне наизнанку вывернула. Да пошла ты к лешему!

Хлопнул в сердцах дверью, загремел ведрами в темных сенях, выбежал во двор. Еле уговорил его Павел Яковлевич, не ехать на ночь глядя, а переночевать на сеновале.

— Неровён час, волки задерут тебя вместе с конем. Да и утро вечера мудренее. Глядишь, к утру успокоится Настя, одумается.

Всю ночь прокрутился Егор на сене, под теплым тулупом, без сна, а на рассвете уехал, не заходя в избу и ни с кем не попрощавшись.

Глава 5. Георгий

В середине осени, накануне Покрова, случаются холодные, но удивительно ясные дни. Солнце светит совсем неярко, а воздух так прозрачен, так по-особому чист, что видно далеко вокруг. Рощи с поредевшей листвой не скрывают больше дали. Тихо. Улетели птицы. В этой тишине любой звук становится звонче, разносится дальше. Во всем чувствуется приближение зимы, вот-вот ударят заморозки, ветки, пожухлая трава покроются к утру инеем, и закружит первая пороша. Крестьяне торопятся управиться до снега с работой в поле, на огороде, на подворье, чтобы долгая, холодная северная зима не застала врасплох.

Георгий, как только рассвело, взялся с дядькой Еремеем за починку сарая. Давно надо подлатать крышу, заменить прогнившие доски, но летом все недосуг было. Тётка Пелагея рубила последние кочаны капусты на огороде. Они с Саней, младшей сестрой Георгия, с утра затеяли квасить капусту.

Геша (так звали его домашние) с сестрой рано остались круглыми сиротами. Ему было лет шесть, а Сане и вовсе два или три годочка, когда родители их отправились по первому снегу в саму Вятку на ярмарку, да так и не вернулись. Были они молодые, работящие, жили дружно, справно. Без дела не сидели. Осип пимы катал, Прасковья, управившись с хозяйством, ему помогала. Старались на совесть, потому и покупателей хватало. А тут корову решили купить, вот и подались в город на ярмарку, хорошие деньги надеялись выручить за свой товар. Детишек оставили на сестру Осипа, Пелагею. Она тогда только-только замуж вышла. Да, видно, не в добрый час поехали. Неделю их не было. Потом прискакал в Халевинцы урядник, увез Пелагею в город, на опознание. Там узнала она, что нашли в лесу под Вяткой рядом с трактом распряженные сани, закиданные еловым лапником, а в них двух убиенных. Ни денег, ни товара, ни тулупов при них не было, лошадь тоже пропала. Среди полицейских оказался один, накануне купивший у Осипа на ярмарке пимы, он и опознал трупы. Убийц так и не нашли. Может, выследили удачливых торговцев лихие люди, а может случайные разбойники подкараулили путников — ищи волков в лесу! А только лишились малыши обоих родителей в один день.

Ну, родственники понаехали из соседних деревень, попричитали, как водится, похоронили Осипа с Прасковьей. После поминок пошумели, деля добро, потом сговорились, дом продали, деньги, скотину поделили да и уехали восвояси. А детишки так и остались у Пелагеи с Еремеем.

Жили трудно, не везло им, как ни старались. То корова в болоте утонет, то козу волки порвут, то лиса в курятник повадится. Двор их крайним от леса был. Своих детей Бог не дал, вырастили племянников как родных. Ну и те их почитали как отца с матерью.

Геша смышленым ребенком рос, пел хорошо, на гармошке сам играть выучился, да так, что его сызмальства на все застолья, посиделки, гулянки приглашали. Платили кто чем мог: то десяток яиц дадут, то крынку молока, то кусок пирога, то каравай — он все в дом нес.

Веселый, бесшабашный парнишка нравился многим девушкам, и он не прочь был поозорничать с ними, пока не углядел Настю. Гибкая голубоглазая девушка с тонкими запястьями и пушистым завитком над нежным ушком запала в душу. Она выглядела совсем девочкой, хотя оказалась старше Георгия на два года. Встречаться толком не встречались, больше переглядывались да перешучивались на посиделках. Провожал Настю с гулянок, но не одну, с подружкой. Сговориться не успели, не думал Георгий, что ее так неожиданно замуж отдадут. И только потеряв девушку, понял, что ему лишь она одна нужна. Ему не елось, не спалось, не пелось, работой старался заглушить тоску.

Сидя на крыше сарая Геша пилил доску, звук пилы разносился далеко в стылом воздухе. Березовая роща, отгораживающая Халевинцы от Пустынников, почти облетела, и ему с крыши была хорошо видна тропинка между селом и родной деревней. По тропинке в его сторону бежала девочка в ладном кафтанчике и теплом платке. Там, где тропинка раздваивалась, девочка свернула в сторону их двора. Геша вгляделся из-под руки, чья такая? Никак Уля, сводная сестренка Насти! Он спрыгнул с крыши и поспешил ей навстречу.

— Что стряслося, Уля?

— Вот хорошо, что я вас встретила, дядя Георгий. Меня Настя к вам послала сказать, что она домой вернулась, сбежала от Егора. Ой, чё было! За ней волки гнались! А следом Егор приехал. Только она вернуться отказалась. А маменька всю Настину одежду отобрала и в сундук заперла. И не выпущает ее никуда! А Настя плачет. А давеча в обморок упала, я думала — померла няня! Но ничего, очухалась. Вот. Я обратно побежала, пока маменька не хватилась.

— Погоди, погоди, я с тобой пойду.

— Куда? К нам? Тятенька вас кнутом встретит!

— Я за банькой спрячусь, там Настю подожду.

— Так ей не в чем выйти, в одной рубахе дома сидит, маменька с нее глаз не спускает.

— Как же быть…? Ты скажи ей, как свечереет, буду ждать ее за банькой. Каждый вечер ждать буду, пока совсем не стемнеет. Авось найдет способ выбежать хоть на минуту.

— Ладно, передам, — уже на бегу ответила девочка и, как козочка перепрыгивая через корни, понеслась домой.

Георгий вернулся в свой двор в полном смятении чувств. Радость, тревога, волнение захватили его душу. Мысли, планы метались в голове, как растревоженные кони.

— Что случилось? На тебе лица нет, — ахнула Саня, когда он вошел в избу.

Брат с сестрой с детства были очень дружны, и секретов друг от друга у них почти не было.

— Ульяна Шиляева прибегала, говорит, Настя от мужа сбежала, домой вернулась.

— Батюшки, — всплеснула руками Саня, — что же теперь будет?

— Что-что, жениться хочу, как только бумажку о разводе получит.

— Павел Яковлевич своего согласия не даст. Он мужик с характером, не любит, когда супротив его воли идут.

— То-то и оно! Не даст согласия, так сбежим с Настёной.

— Кто это куда бежать собрался? — в избу вошел дядька Еремей. — Вы чего тут лясы точите, от работы отлыниваете? Осенний день короток.

Узнав в чем дело, Еремей кликнул на совет жену. Пелагея схватилась за сердце, запричитала:

— Ой, Геша, ну на что тебе эта Настя сдалася? Мало тебе девок в округе? Или вон Наталья-вдова. Дом, хозяйство справное. И сама как пава, не то, что худышка эта. Ей хозяин в дом ох как нужен, привередничать не будет. А Шиляева девка с норовом, как и отец ее. Это ж надо, от мужа сбежала! Слыханное ли дело! Намучаешься с такой. Послушай нас с Еремеем, мы плохого не посоветуем. Присмотрись к Наталье. А то повремени с женитьбой, молод еще. Погуляй, пока молодой, успеешь хомут на шею надеть.

Она оглянулась на мужа, ища поддержки.

— Права тётушка, Геша, права! Правильно тебе советует. Жениться — это тебе не игрушки, какова жена, такова и судьба. Тут десять раз подумать надо! — погрозил пальцем Еремей.

— Ой, а то вы больно думали, когда женились! Мне вон тётя рассказывала, как вы сговорились, — вступилась за брата Саня.

— Так молодые были, глупые, кровь взыграла, — начал было дядя.

— Чего?! — тётя уперла руки в бока. — А сейчас поумнел что ли?!

— Чего вы на него напали? Какая еще Наталья? Она стара для Геши. Настя из-за Гешки от Егора сбежала, любовь у них, понимаете?

Георгий, выслушав всех, хлопнул ладонью по столу.

— Тётушка, дядюшка, вы нам как отец и мать. Спасибо за советы, но это моя жизнь, значит, мне и решать. Поможете нам — всю жизнь благодарны вам будем. Откажете — уедем, куда глаза глядят. Но я Настёну ни за что не брошу. Вот вам мое слово.

А на противоположном конце села Пустынники еще один человек не находил себе места от волнения в этот беспокойный день. Как ни старались Шиляевы скрыть от соседей возвращение Насти в надежде, что все как-нибудь утрясется, молва о её побеге со скоростью пожара облетела село. Долетела она и до двора Акулины. Бросив стирку, помчалась она к подруге, невольно ставшей соперницей.

Татьяна встретила ее неласково:

— А ты чего пришла? Чего надо?

— Так я того, за солью. Одолжите маленько? — нашлась Акулина, зыркая глазами по избе.

— Самим покупать надо, нам она тоже не с неба падает, — недовольно ответила Татьяна, но соли в узелок отсыпала.

— Так я пошла за солью, а лавка закрыта чтой-то, а у меня картошка в печке. А вы чего не в настроении? Случилось чего?

— Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. Ступай уже.

— Я слыхала, Настя вернулась? — спросила Акулина «в лоб».

— Нет. Ты за солью пришла? Вот тебе соль, вот Бог, а вот порог. Иди-иди, а то картошка твоя сгорит.

Но Акулина успела заметить, как дрогнула занавеска на полатях, и мелькнуло за ней заплаканное лицо подруги.

Домой она летела, как на крыльях. Надежда вновь ожила в ее сердце.

Глава 6. Сладкая ягода

Ночью выпал снег и выбелил всю округу. Даже небо посветлело, стало жемчужно-серым. Георгий, посвистывая, быстро шел по тропке через лес, и снежок весело поскрипывал под сапогами. Он пошел дальней дорожкой, чтобы выйти к огороду Шиляевых незамеченным. В кармане кафтана была припрятана краюшка хлеба, натертая кусочком сала для рыжего пса Гусара, охраняющего Настин двор. Геша по очереди согревал дыханием замерзшие руки и думал о том, что пора уж доставать тулуп и пимы, а пимы бы ещё надобно подшить.

Черные ветви деревьев, опушенные нежно-белым инеем, сплетались в причудливое кружево на фоне серых, словно размытых, облаков. Стайка снегирей вспорхнула с ближней рябины. Вокруг ствола на белом снегу, словно капельки крови, были разбрызганы склёванные ягоды. А на ветвях краснели тяжёлые гроздья, посеребренные инеем. Георгий невольно залюбовался такой красотой, потом осторожно, стараясь не стряхнуть изморозь, сломил несколько веточек. Получился нарядный букет для птахи. Только бы она пришла сегодня за баньку!

Начинало смеркаться, когда он дошел до условленного места. Быстро привыкший к ежевечернему угощению Гусар уже ждал Гешу, дружелюбно виляя пушистым хвостом. Уже несколько вечеров до темноты коротали они время вместе, а Насти все не было. Но вот хлопнула тихонько дверь, заскрипел снежок под быстрыми ножками. Настенька в наброшенном на плечи детском тулупчике сестренки и в чунях на босу ногу бросилась на шею милому.

— Насилу убежала! Тятенька в город уехал да, видать, заночует там. Татьяна прихворнула, в баньке попарилась и на печке заснула. Маша на посиделки пошла, Ульяне поручила за мной приглядывать. Ну а с Улей мы заединщицы. Вот, тулупчик мне свой дала.

— А я тут который вечер тебя поджидаю. Смотри-ко, что я тебе принес, — и Георгий протянул Насте рябиновый букет.

— Ой, красота какая, Геша!

— А ты попробуй ягодки, какие вкусные! И полезные — страсть!

— Так рябина ж горькая.

— Это она до мороза горькая, а как морозцем прихватит, так еще какая сладкая становится!

Настя прихватила губами ягодку и засмеялась:

— Правда, сладкая. Но с горчинкой. М-м-м… зимой и рябина — ягода.

Смеясь и дурачась, ели они алые ягоды с одной ветки.

— Холодно, однако, — поежилась Настя. — А давай в баньке посидим, её ж сегодня топили.

В бане действительно было тепло, но темно. Настя стала нашаривать свечку, но Георгий обнял её, начал целовать сладко-горькими губами, шепча ласковые слова. У девушки закружилась голова, ноги стали ватными и она тихо опустилась на лавку…

Потом они сидели, прижавшись друг к дружке. Геша гладил русую головку, косу, плечи своей птахи.

— Завтра сватать тебя приду, Настёна.

— Да какой сватать?! Бумаги о разводе-то у меня нет. Да и тятенька на тебя взъелся, слышать о тебе не желает. Боится, что ты на его добро заришься.

— Мне ты нужна, а не его добро. Увезу тебя и все. Ты жена мне теперь. К нам в избу пойдешь?

— Да лишь бы с тобой! Бумажек только дождемся, чтобы позору не было.

Со двора раздался шум, залаял Гусар, заскрипели ворота.

— Кажись, тятенька вернулся, — и Настя вспугнутой птицей выпорхнула из бани.

Ей удалось незамеченной шмыгнуть в дом, пока отец распрягал Гнедко. Но Павел Яковлевич услыхал, как Геша скрипнул дверью баньки. Оглянувшись, заметил цепочку следов на свежем снегу до бани и обратно, а возле бани увидел оброненную ветку рябины на притоптанном снегу. В дом вошёл хмурый, глянул на зардевшуюся дочку, на остатки снега на чунях, всё понял, но промолчал.

Двумя днями позже поехал Павел Яковлевич в соседнее село к Крестьяниновым, долго разговаривали с Егором, с Терентием, выпили пол-литровую бутыль самогону и разошлись по-хорошему. Сундук с приданым так и остался у Крестьяниновых, зато увез Павел Яковлевич бумагу с печатями о разводе.

На обратном пути повстречался ему на околице села Георгий. Тот с гармошкой на плече шел на бабьи посиделки.

— Эй, гармонист, погодь-ка!

Георгий остановился, поджидая, пока отец Насти слезет с передка телеги и, путаясь в полах расстегнутого тулупа, подойдет к нему.

— Что, баб идёшь ублажать? — кивнул Павел Яковлевич на гармонь.

— А чего? Всё лучше, чем на печи лежать. Мукой рассчитаться обещали, а она в хозяйстве лишней не будет.

— Ишь ты. Легко тебе хлебушек достаётся. На гармошке играть — это тебе не землю пахать.

— Да я и пахать могу, когда время настаёт, а зимой кто пашет-то? А хотите, заместо меня на посиделки сходите? Я гармошку одолжу, ваша мука будет, — усмехнулся Георгий.

— Ну, ты нахал!

Павел Яковлевич потоптался, почесал окладистую бороду, сделал ещё шаг в сторону Георгия. Тот на всякий случай оглянулся, плетень был рядом.

— А скажи ко мне вот что, тока честно, что, Настя моя… девка али баба?

— Ну-у… была девка, а теперь уж баба.

— Ах ты, шкодник! — вскипел Павел Яковлевич, замахнулся кнутом на парня, но тот в мгновение ока перемахнул через плетень и остановился на безопасном расстоянии. Отец Насти, хоть и был еще мужиком крепким, но выпитая самогонка и длинный, тяжелый тулуп делали его неповоротливым, а корячиться через плетень на глазах у шустрого парня не хотелось. Поэтому он только погрозил ему кнутом:

— Ещё раз на своём дворе замечу, башку оторву! Обоим!

Дома Павел Яковлевич, никому ничего не сказав, спрятал бумагу с печатями за образа. Решил не торопить события, авось чего и переменится. Но в ближайшее же воскресение соседка принесла весть, что Егор посватался к Акулине, и дело у них сладилось. Новость быстро облетела село. Тут уж пришлось отцу сказать Насте о бумаге. Еще засветло Улечка, добрая душа, отпросившись погулять с подружками, побежала в Халевинцы к Георгию, а там уже кипели страсти.

— Скажи Насте, завтра поутру приеду за ней, — объявил Георгий в присутствии пригорюнившихся Пелагеи и Еремея.

Глава 7. Совет да любовь

Всю ночь снег падал и падал, укрывая тропинки, а к утру еще и подморозило. Георгий встал рано, вышел на крыльцо. Едва дверь открыл — столько снегу навалило. Пришлось прежде всего за лопату браться. Когда закончил чистить двор, уже совсем рассвело. Над заснеженными избами поднимались в морозное небо столбики дыма, словно пушистые кошачьи хвосты, — к морозам.

Геша выволок из сарая сани. Пока чистил их да запрягал старушку Маньку, солнце поднялось уж высоко, и снег заискрился по-праздничному весело. Из избы выскочила Санька с охапкой одежды.

— Вот, захвати-ка мой тулуп, пимы да шаль, а то, говорят, Татьяна одёжу Настину заперла. Вдруг не отдаст. Не лето, чай!

— И то верно. Спасибо, сестренка. Беги в избу, простынешь.

Георгий выехал со двора в радужном настроении, но чем ближе подъезжал к дому Шиляевых, тем беспокойнее становилось на душе. Ворота оказались на запоре. Георгий постучал кнутовищем. В ответ только собачий лай. Наконец скрипнула дверь.

— Кого леший принес? Чего надо? — раздался недовольный голос.

— Неприветливо гостей встречаете, Павел Яковлевич. А я ведь к вам с добрым разговором приехал!

— Тоже мне, гость, — проворчал хозяин, но ворота всё же отпер, — неча для соседей спектаклю устраивать, в избу проходь.

Татьяна тоже встретила гостя хмуро, руки спрятала под фартук. К столу не позвали, сесть не предложили.

— С чем пожаловал, гармонист? У нас посиделок нету.

— Свататься приехал, Павел Яковлевич, к дочке вашей, Настеньке.

— Ишь ты, жених! Хозяйством справным обзаведись, тогда и свататься приходи. Не пойдет Настя в вашу избушку.

Из соседней горницы выскользнула Настя в одной рубахе.

— Пойду, тятенька! За ним хоть куда пойду!

— Не пущу! — вдруг выступила вперед мачеха. — Сбежала от мужа, опозорила на все село, сиди теперь соломенной вдовой. У меня две дочери, кто их возьмет, с такой-то славой?! Вот их выдам, тогда делайте, что хотите.

Ульяна бросилась к матери:

— Матушка, отпусти няню, лучше я никогда замуж не пойду, с тобою останусь!

Маша вышла из-за занавески и встала рядом с матерью. Павел Яковлевич тяжело поднялся с лавки, достал из-за образов заветную бумагу с печатью, молча положил на стол и ушел в горницу. Георгий не стал мешкать, подхватил Настю на руки, долгожданную бумагу в карман спрятал. Татьяна заголосила, кинулась к двери, раскинула руки. Но куда там! Георгий оттёр её плечом и вон из избы. В санях завернул любимую в сестрин тулуп, сунул босые ножки в пимы, накинул платок, сам вскочил на передок саней, развернул лошадь и повез Настю с родного подворья. Они не заметили, как из окна провожает их тоскливым взглядом Павел Яковлевич.

— Прости меня, Евдокиюшка! Не такую судьбу для дочки мы загадывали, да, видать, эта дорога ей суждена, что ж поделаешь… — шептали его губы.