Господа офицеры

Смех — одно из самых сильных орудий против всего, что отжило

(Александр Герцен).

Память покрывает трупы поступков ворохом мертвых листьев, из-под которых они уже только смутно тревожат наши чувства

(Джон Голсуорси).

Правдивой страницы лишь тот и боится, кто вынужден правду скрывать

(Роберт Бёрнс).

Настоящий полковник

Полковник Митрошкин, для которого честь русского офицера превыше всего, на редкость честен, поэтому среди дружков закадычных слывет рубахой-парнем, а среди подчиненных — крутым отцом-командиром. Я, говорит он, — не дипломат и, говорит, всяким там подтанцовкам либо расшаркиваниям не обучен; я, говорит, — обычный русский вояка, пропитанный огнем и порохом, и потому, добавляет, рублю матку-правду в глаза.

В самом деле, Митрошкин блюдёт офицерскую честь как ничто другое, блюдёт даже в мелочах, блюдёт до того, что корпусной генерал обычно при встрече похохатывает и снисходительно похлопывает по широченной спине. Быть тебе, говорит, генералом, если, добавляет, опять же похохатывая, меня переживешь.

— Как, переживешь? — спрашивает ласково полковника.

Тот вытягивается в струнку, так вытягивается, что даже начавшее расти брюшко куда-то пропадает, а лысина на затылке запотевает и от того на солнце начинает поблексивать.

— Никак нет! — гаркает Митрошкин и добавляет. — Ваша жизнь, товарищ генерал, вечна и для российской армии бесценна.

Командир корпуса тычет жирным кулаком в то место, где только что у командира бригады был животик, и ласково говорит:

— Так держать!

Ну, он так и держит уже несколько лет подчиненное ему воинство. Воспитывает во всяком исполнительность. Крут, конечно, иногда, но в российской армии без требовательности — никуда.

Вот и сегодня… Вышел по утру на крыльцо штаба бригады, потянулся до хруста в мощных суставах, оглянулся и что видит? А непорядок видит. И по гарнизону несется его оглушающий рык:

— Где эта рыжая харя?! Сюда его!

И не надо лишних слов: все знают, о ком речь. Через минуту перед ним столбом вырастает «начхоз», то есть заместитель по этой вот самой части. Объяснений для него не требуется: знает загодя, что будет жарко, а потому загодя вытащил носовой платок.

Полковник долго и пристально смотрит на трепещущего майора, до того долго, что у виновника члены начинают затекать. Невмоготу уже, но крепится и молчит, потому как не хочет раздражать командира — себе дороже.

Наконец, полковник цедит сквозь плотно сжатые зубы:

— Почему, моченая рожа, приказание не исполнил, а? — Пугающе ласков Митрошкин. Лучше бы, по мнению, «начхоза», — сразу и в рожу. Куда было б определеннее, а то стой тут дурак дураком и соображай (этим, кстати говоря, заниматься для майора смерти подобно), ищи причину командирского гнева. Полковник широким жестом обводит газоны, что справа и слева от штабного крыльца. — Ты почему, подлая морда, до сих пор не покрасил? Сегодня — пятница, а в понедельник — из округа прибудет инспекторская проверка. Чуешь?

— Так точно, товарищ полковник! Отлично чую!

— Не я ли тебе говорил, что прибывающий генерал терпеть не может несвежих газонов?

— Так точно, говорили!

— Ну и?..

— Я, товарищ полковник…

— Хочешь подставить своего благодетеля? — Он говорит совсем уже тихо, чем приводит в полное отчаяние «начхоза». Куда привычнее, если бы обложил крепенько так со всех сторон. — А знаешь, на что ты годен без меня? Выведешь из себя, а тогда… Метлу в руки и айда подметать дорожки.

Майор пробует объяснить в очередной раз:

— Я, товарищ полковник, хотел как лучше…

— И, — полковник переходит на шепот, — что дальше?

— В хозчасти, товарищ полковник, не оказалось приличной краски. Сегодня доставил с главной базы. Отличная краска, товарищ полковник, можно сказать, высший сорт, эмаль импортная. Нежно-зеленого цвета — то, что надо. И к тому же, товарищ полковник, пришел к выводу, что прежде чем красить, надобно пройтись газонокосилкой.

— Это еще зачем?

— Краска ровнее ляжет, товарищ полковник.

Митрошкин обожает инициативных подчиненных, поэтому морщины на лице разглаживаются.

— Хорошо, — говорит он и напоминает. — Чтоб завтра же исполнить.

— Слушаюсь!

Полковник, потянувшись еще раз и широко зевнув, поворачивается к подчиненному спиной, но, вспомнив что-то, возвращается в исходное положение.

— Краска-то, говоришь, импортная?

— Так точно, товарищ полковник! Отличная краска!

— Ага… Ну, да… Хорошо… Супружница на днях высказалась… В том смысле, что на даче забор требуется подновить… Так ты, голубчик…

— Понял, товарищ полковник! Будет сделано, товарищ полковник! Сейчас же откомандирую в распоряжение вашей супруги двух солдатиков, и ваш заборчик заблестит.

Митрошкину нравится понимание задач и услужливость майора.

— Только, — предостерегающе грозит-таки своим толстым пальцем, — не в ущерб качеству газонов.

— Никакого ущерба не будет. Краски на всё хватит.

— Ну и ладно… Иди, майор, исполняй.

Митрошкин поворачивается и скрывается в штабе.

Полковник понимает, что, несмотря на услужливость, подчиненные могут и подкузьмить ведь.

Пару деньков назад командир бригады заглянул на склад, чтобы лично убедиться, насколько хороши продукты для солдатской кухни и вдоволь ли их. Сделав для порядка пару замечаний старшему сержанту-сверхсрочнику, хотел было убыть, но начальник склада вдруг остановил.

— Товарищ полковник, — зная чрезвычайную щепетильность командира, осторожно начал старший сержант Курочкин, — только что привез ягненочка… Лично для вас… Мясо нежное-нежное, так что рагу получится… Во рту растает… Сейчас заберете или?..

Складские стены заходили волнами от грозного рыка командира.

— Провоцируешь, Курочкин?! Чтобы я!.. Чтобы российский офицер об это руки пачкал?! В своем ли уме, подлец?

Старшего сержанта бросило в дрожь, а на лбу выступила испарина.

— Виноват, товарищ полковник! Я не так выразился… Извините… Сейчас же… Лично отвезу тушку ягненочка вашей супруге.

Митрошкин, довольно хмыкнув, покинул подконтрольный ему объект.

Должность у старшего офицера уж больно хлопотная: особо не расслабишься. Подчиненные офицеры вечно стараются зазвать к себе в гости комбрига. Комбриг не кобенится, но долго в гостях не засиживается: пригубит рюмочку коньячка и спешит восвояси. Зная, понимая и принимая такое трепетное отношение своего командира к офицерской чести, принимающая сторона заранее комплектует скромный пакетик, ну, значит, своего рода боекомплектик, содержащий в себе пару бутылок армянского коньячка, свежей осетринки или балычка, икорки, шоколада и прочего. Комбриг, уезжая из гостей, даже не подозревает, что за его спиной, на заднем сидении джипа трясется «боекомплект», ну, то есть тот самый пакетик. Мелочь, а, я почему-то уверен, приятна Митрошкину. Столь ненавязчивый «презент» сослуживца дорогого стоит.

Митрошкин — кремень, а и он подвержен отдельным слабостям. По женской части, например. Но и тут не теряет офицерской чести. К бабе в мундире? Ни-ни! Только в цивильном. Конечно, для Нюрки-любовницы он предпочтительнее, так сказать, при параде, ну, то есть при погонах и при блестящем «иконостасе», однако, извините… Не два же горошка на ложку! Стало быть, мундир Митрошкина по-ангельски чист и свеж: ни пятнышка, ни соринки, ни пылинки.

Оставив в стороне ложную скромность, скажу: Митрошкин — настоящий полковник, типичный представитель российского воинства, краса и гордость армии, ее ум, честь и совесть.

С таким-то защитником Отечества не стыдно, более того, престижно прошвырнуться даже по Елисейским полям… Если, конечно, сподобится.

Реформатор

Главный армейский генерал, обуянный реформаторским зудом, сидит на новом месте и ёрзает, ёрзает. Что-то ему покоя не дает. Сидит и думает. Над чем? Ну, например, над вопросом, чем бы этаким заняться, чтобы народ подивить. Ага, идея! И в духе времени.

Приказывает созвать к нему всех младших генералов. Стоят младшие генералы, трусовато поглядывают на гневом полыхающее лицо главного армейского генерала, животики утягивают и думают: «Не избежать, кажись, пиздулей». Короче, ждут своего, положенного по армейскому статусу.

А главный армейский генерал, тем временем, топнув ногой, начинает речь.

— Вы, — кричит, — вконец обрюхатились на казенных-то харчах! В мундиры, — кричит, — уже не влазите! Ну, — грозит кулаком, — покажу вам, научу справному несению службы родимому отечеству!

Младшие генералы стоят смирнёхонько — и ни гу-гу: привычные к разносам, знают, как в таких моментах себя вести. Высунешься — запросто получишь по сусалам.

Шеф же, окончательно войдя в раж, продолжает речь.

— Поглядите, — кричит, — в окно, что на дворе-то?!

Один из смельчаков, из придворных, видать, решился на ответ.

— На дворе, товарищ главный армейский генерал, солнце, тепло, сухо — благодать.

— Благодать, тупица ты этакий? Я те покажу благодать… Запомнишь на всю оставшуюся жизнь!

— Виноват, товарищ…

Товарищ обрывает по-товарищески:

— Закрой хайло, когда старший по званию говорит!

— Слушаюсь!

— То-то же! На дворе, безмозглые твари, не семнадцатый век, а, учтите, двадцать первый. А в армии что, толстопузые вы мои? — Не дождавшись реакции, сам же и отвечает. — В армии — дремучая старина, — младшие генералы переглядываются, понять ничего не могут, куда клонит шеф, на что намекает. — Вот, допустим, солдатские обмотки…

Кто-то (из тех, что поближе к выходу) тихо бурчит:

— Не обмотки, а портянки…

— Разговорчики в строю! — обрывает шеф поползновения в сторону демократии, однако поправляется. — Портянки в наше время для солдатика — это все равно, что лапти для суворовской армии, — младшие генералы согласно кивают и одобрительно гудят. — Приказываю: отныне солдат должен носить носки.

И уходит в войска соответствующая директива. Шла она, шла, в конце концов, достигла солдатика, получившего, вместо портянок, носки. Крутит их солдатик перед собой, разглядывая, хмыкает.

— Побегаю, — рассуждает он, — денек по плацу и что будет? Ремок! А после? — солдатик чешет затылок. — Разве что босиком… Для армейского бюджета, — практично считает он, — какая экономия! И сапоги целы, и носки чисты. Чего с ногами случится? Для их же пользы… Древние люди тыщи вёрст босыми хаживали и ничего… — оптимистично заканчивает служивый свой монолог.

…И завершился долгий век русской портянки. Помянем ее!

Опять нажрались…

Подполковник Варивода достал из кармана форменных брюк клетчатый платок, вытер им лысину на затылке, встал, вышел из-за стола, подошел к окну и шумно раскрыл одну из створок.

— Сдохнуть можно, — ворчит он вслух. — Какую неделю — жарит и жарит… Спасу нет… Ящик, — это он про кондиционер, — и тот не справляется с поставленной задачей. Двинуть домой, что ли, и принять чего-нибудь этакого… холодненького? Пожалуй…

Тут он напрягается, так как из окна доносится ядреный мужской ржачь. Он укладывает на подоконник пухленький животик и высовывается наружу. Вертит головой. Влево смотрит: всё в полном аккурате, то есть ни единой живой души. Смотрит вправо… Определяет, что шумно в одной из комнат, самовольно превращенной молодыми офицерами в курилку.

— Ну, ясно…

Варивода возвращается за стол, аккуратно устраивается в кресле и лишь потом жмет на кнопку. Входит лейтенант Серегин, порученец и, уставившись, ждет распоряжений.

— Сбегай-ка, голубчик, — следует кивок в сторону, — глянь, чем там офицеры занимаются… Уж больно веселы…

Через минуту порученец вернулся.

— Ну и?..

— Трепотня одна, товарищ подполковник… Не берите в голову…

— То есть?

— Хвастаются друг перед другом..

— На тему?

— Чья любовница проворнее в постели.

— Это хорошо, — Варивода хмыкает. — Свободен.

Порученец уходит. Через полчаса подполковник вновь высовывается в окно и убеждается: в курилке пуще прежнего гогочут.

— Непорядок, — грозно сдвинув брови, говорит он и нажимает на кнопку.

Появляется порученец.

— Они, — Варивода куда-то кивает, — по-прежнему ржут… Сходи и узнай, в чем теперь дело.

Порученец уходит и тотчас же возвращается.

— О чем сейчас? — интересуется подполковник.

Порученец ухмыляется.

— О чем могут мужики трепаться в час досуга, если не о бабах?

Проходит еще полчаса. Варивода продолжает прислушиваться и замечает, что голоса офицеров стали приглушённее. Настораживается и посылает вновь порученца узнать, в чем дело.

Порученец, вернувшись, докладывает:

— С баб, товарищ подполковник, перешли к службе.

— А точнее?

— Про вас злословят… Костерят, на чем свет стоит.

Подполковник вскакивает.

— Вот, свиньи!.. Ничего не соображают… Опять нажрались до поросячьего визга!..

Отпуск, ура!

Штаб полка. В своем кабинете, развалясь и почесывая пузо, сидит командир. Скучающим взглядом лениво водит по потолку и стенам.

Входит Иванишин.

— Товарищ подполковник, по вашему приказанию старший лейтенант… прибыл!

— Слушай, ротный, ты, говорят, в отпуск намыливаешься? — спрашивает комполка и продолжает чесать свою любимую часть тела, то есть пузо.

— Так точно, товарищ подполковник! — Иванишин не смеет присесть, а потому по-прежнему стоит перед своим отцом-командиром.

— Похвальное желание, ротный, но прежде ты должен пройти тестирование, ну, значит, правильно ответить на вопросы.

— Слушаюсь, товарищ подполковник… Разрешите идти?

— Это куда?

— К психологу… наверное…

— Ха-ха-ха!.. Я тебе буду вместо психолога.

Иванишин молчит, так как ничего не понимает.

— У меня, ротный, будет всего два вопроса.

— Слушаю…

— Какое пиво больше всего тебе нравится, теплое или холодное?

— Холодное, товарищ подполковник.

— Так… понятно. А… потных баб любишь?

— Никак нет, товарищ подполковник.

— Что ж, ротный, в отпуск пойдешь в январе — это твой выбор, и я его уважаю.

— Но…

— Можешь быть свободен, ротный.

Ротный уходит, а комполка продолжает чесать пузо.

Морские волки

1

На атомной подводной лодке, несущей боевое дежурство, производится пуск баллистических ракет.

…Две ракеты летят рядом, хотя цели у них разнонаправленные. Одна такая ракета спрашивает другую:

— Ты куда летишь?

— В Америку, — отвечает та и тоже интересуется. — А ты куда?

— Да, вот решила на Урал смотаться. Заскучала. Родина у меня там.

Стрельбы закончены. Результат, якобы, отличный. Подлодка, боевая единица военно-морского флота, возвращается из дальнего похода. После всплытия и перед заходом в базу командир приказывает:

— Произвести салют наций!

— Зачем? — удивляется старший помощник капитана.

— А вдруг территория базы обрела независимость и теперь уже является суверенным государством?

На утреннем построении экипажа подлодки установлено: отсутствуют три матроса — русский, украинец и белорус.

Командир корабля нахмурился.

— Где?

Боцман стал оправдываться. Но командир не слушает.

— Накажите, — говорит он, — эту «Беловежскую пущу», чтобы не забывали свое место в общем строю.

2

Прошла неделя. На территорию базы атомных подлодок прибыл главком ВМФ. Отличившиеся в боевой и политической подготовке экипажи построены.

Главком подходит к экипажу подлодки, справившимся с пусками баллистических ракет на «отлично». Осматривает матросов и остается доволен. Потом говорит командиру подлодки:

— Благодарю, капитан.

— Служу России, товарищ адмирал! — бодро ответствует командир подлодки и добавляет. — Только это не моя заслуга.

— А чья же? — удивленно спрашивает главком.

— Мичмана Пилипенко. Он — молодец: весь экипаж в своих руках держит.

— А, ну, давай его ко мне!

Командир поворачивается к экипажу и кричит:

— Пилипенко, к адмиралу!

Мичман, печатая шаг и держа руку у козырька, подошел к адмиралу.

— Застэбнись! — неожиданно рявкнул мичман.

Адмирал не понял, к кому относится команда. И тогда прапорщик рявкает во второй раз:

— Застэбнись, кому гуторю!

Главком поворачивается к командиру экипажа подлодки.

— В чем дело?

— Вы уж, товарищ адмирал, застегните воротник. Пилипенко обычно приказания не повторяет, а заезжает сразу в харю. Учтите: лишь для вас он сделал сегодня исключение. А мог ведь и…

Кружки его члена

1

Сидит на берегу речки заместитель министра внутренних дел СССР Чурбанов, зять Брежнева. Рыбу удит. Мимо его проплывает говно.

— Привет, коллеге! — кричит говно.

— Ну, вот еще! Какой же я тебе, говно, коллега? — Сердито спрашивает генерал-полковник Чурбанов и презрительно сплевывает под ноги.

— Что, не признал? Неужто мы с тобой так изменились?

— С какой стати я должен признать? Знать — не знаю и знать не хочу.

— Э, вот этого не надо, голубчик! И ты, и я — оба мы из внутренних органов. Значит, что? Самые что ни на есть коллеги…

2

…Метрах в пятидесяти — генерал армии Щелоков, еще один обожатель рыбалки. Сидит Николай Анисимович на бережку подмосковной речушки и нервничает: у него — тишина полная, ни единой поклевки, а его друг Чурбанов рыбёху таскает одну за другой.

Подходит к нему адъютант. Смотрит на поплавок, долго смотрит. Он готов помочь генералу, но как? Мог бы, конечно, подослать специалистов подводного плавания, чтобы те рыбок цепляли на крючок, но остерегается: не по нутру его шефу, в отличие опять же от генерала Чурбанова, всякая разная искусственность. Ничего умного не находит адъютант, как спросить:

— Что, товарищ генерал, клюет?

Щелоков морщится и с затаенным сарказмом отвечает:

— Да, есть, но…

— Что, мелочь? — продолжает сочувственно интересоваться адъютант

— Совсем не мелочь, с тебя будет. Но я поймал и в реку бросил, — ответил министр внутренних дел и коротко хохотнул..

— Неужели? — удивился адъютант.

— Да.

— Но почему?

— Потому что, как и ты, приставал с теми же вопросами.

3

Щелоков, что-то вспомнив, ухмыльнулся.

— Послушай лучше, капитан, мою новую байку.

Адъютант наперед знает, что байка будет с длиннющей бородой, ибо его шеф других не знает, но… Шеф есть шеф.

— Слушаю, товарищ генерал.

— Чурбанов и Галина вышли вечерком на улицу, чтобы перед сном прогуляться. Идут, значит, по Кутузовскому. Навстречу — молодой парень и раскланивается с Галиной. Потом — второй, третий, десятый. Муженек обидчиво спрашивает: «Кто такие?» Галина отвечает: «Это всё члены моего кружка».

Щелоков сделал паузу.

— И все? — спросил адъютант.

— Нет… На другой день эта же пара — вновь на моционе. Навстречу теперь попадаются красивые и молоденькие девахи. И каждая, раскланиваясь и стреляя глазками, говорит: «Добрый вечер, товарищ генерал!» Галина, ревнуя, интересуется: «Кто такие?» Чурбанов машет рукой: «А… Это — кружки моего члена».

Щелоков хохочет, а вместе с ним, чтобы поддержать шефа, и адъютант. Ему совсем не смешно. Ему страшно. «А что, если услышит? — Косясь в сторону Чурбанова, думает он и мысленно резюмирует. — С говном ведь смешает, не смотря на благоволение министра».

Служака, каких мало

1

Служит Родине прапорщик Оноприенко верой и правдой почти двадцать лет. Почитают его отцы-командиры, любят солдатушки.

Вот, например, сегодня. Прапорщику встречается рядовой Петров.

— Слышь-ка, Петров, — спрашивает Оноприенко, — отчего грустишь? Не полагается… по уставу… Солдат должен всегда быть здоров, бодр, оптимистичен.

— Ну… так… это самое…

— Рядовой Петров! Не куксись! Отвечай, как полагается!

— Письмо из дома получил. Пишут, что моя девушка замуж вышла.

— У меня — тоже… когда-то, — тяжело и с сочувствием вздохнув, признается прапорщик. — Век не прощу ей.

— Что? — Петров таращит глаза. — И у вас?.. Тоже ваша девушка замуж вышла за вашего друга?

— Если бы! Она, стерва этакая, за меня замуж вышла.

2

Проходит два часа. Стрельбище. Идет занятие по огневой подготовке. Оноприенко спрашивает рядового Мамедова, который уж слишком долго прицеливается:

— Скажи-ка, Мамедов, где на стрельбище самое безопасное место?

И слышит бодрый ответ:

— За той самой мишенью, товарищ прапорщик, в которую я целюсь сейчас.

3

В воскресенье Оноприенко повел свой взвод в зоологический музей на экскурсию. Пришли. Солдатушки с интересом разглядывают экспонаты. Сзади идет прапорщик. Он постоянно тяжело вздыхает. Рядовой Иванов, замыкавший группу экскурсантов-военнослужащих, обернулся.

— Товарищ прапорщик, вы заболели?

— У меня сердце кровью обливается, — грустно признается Оноприенко, — когда вижу этих заспиртованных животных.

— Подумаешь, каких-то три лягушки, — пытается успокоить солдат.

Оноприенко в сердцах бросает:

— Вот именно: всего три лягушки! А спирта-то там не меньше десяти литров! — и добавляет. — Какое богатство тратится впустую… У-у-у, твари…

4

Вечер уже. И тут видит прапорщик, что входит в казарму командир части. Похоже, с внезапной проверкой: уж больно тот любит порядок во всем.

Идет, значит, командир, а следом семенит Оноприенко. Командир, кажется, хорош, а потому пребывает в благодушном настроении. Он, всхохотнув, спрашивает с подковыркой:

— Скажи, Оноприенко: прапорщик — это должность, звание или профессия?

— И не должность, и не звание, и не профессия.

— А что?

— Прапорщик — это привилегия!

— Вот как?… Может, ты и прав.

Тут зоркий глаз командира, несмотря ни на что, то есть на недавно принятое, замечает: на полу — «бычок». Командир гаркает:

— Прапорщик!

Оноприенко тут как тут.

— Слушаю, товарищ подполковник!

— Чей «бычок»?!

— Ничей, товарищ подполковник. Курите на здоровье!

Командир сердито вращает зрачками, но приличных слов не находит. А привычные, то есть неприличные, почему-то в этот раз не пускает в ход.

5

Слава Богу, ночь. Тишина. К Оноприенко подвалил прапорщик Варивода из соседней казармы.

Хлопнув по полстакана, Оноприенко интересуется у товарища:

— Как служба?

— Отлично! — зажёвывая выпитое, отвечает тот. И хвастливо добавляет. — Во время утренней побудки мои солдаты встают в строй за две секунды.

— Не может этого быть! — Оноприенко не верит, а потому крутит головой. — За две секунды дай Бог портянки намотать.

Варивода поправляет:

— Портянки, во-первых, отменены.

— Верно, — соглашается Оноприенко.

— А поскольку, кроме портянок, у них ничего не было и нет, то…

После второй дозы Оноприенко спрашивает:

— С портянками ясно, а где всё остальное?

— Продал и пропил… Заодно с отмененными, но вышедшими из употребления, солдатскими портянками.

Чудики в тельняшках

В штаб флота прибыл капитан первого ранга Чудинов. Прибыл, чтобы предстать перед главным адмиралом. Зачем? Может, услышать о новом назначении? Чудинов сильно сомневается. Почему? Не он ли верой и правдой служит столько лет Отечеству? Чудинов нутром чувствует, что будет у адмирала жарко. И интуиция его не подвела.

Когда вошел капитан первого ранга, адмирал сидел, нахохлившись и сверкая глазами. Чудинов доложил. Честь честью. Как полагается. Грозу флота даже товарищем назвал. Чудинову показалось, что после слова «товарищ» адресат того пуще раскраснелся и того безжалостнее стал гвоздить глазами.

— Ну, чудик, — начал тихо-тихо адмирал, — докладывай.

Чудинов бодро стал рапортовать:

— Корабль содержится в отличном состоянии, экипаж здоров и выполняет поставленные перед ним боевые задачи. Если командование прикажет, то…

Адмирал прервал:

— И, — тише прежнего спрашивает он, — что за задачу вчера ты выполнял?

— Где, товарищ адмирал?

Лицо адмирала передернулось от того, что услышал вновь слово «товарищ».

— Например, на пляже, неподалеку от Балтийска.

Чудинов смутился, но лишь на секунду.

— Подразделение отрабатывало возможность высадки на берег морского десанта.

— И… Каковы успехи? — загадочно прищурившись, тише прежнего спросил адмирал.

— Учебная задача выполнена!

— Молодцы.

— Рады стараться, товарищ адмирал!

Адмирала будто кто-то подбросил в кресле. Он вскочил.

— Молчать, скотина! Ты за кого меня принимаешь?! Ты управляешь рыбацкой шхуной или крейсером на воздушной подушке при полном вооружении, объектом повышенной секретности?

— Простите… Не понимаю…

— Говори правду… Или… Или я тебя… Ну, ты знаешь…

— Ну, если не для печати, то…

— То «что»?

— Понимаете… Плывем, значит… Слева, вижу, берег… Дикий нудистский пляж… И усеян… Ну, мужики кверху задницами. И…. В общем… Голые бабёнки… Их много-много.

Адмирал, фыркнув, сел. Он, похоже, стал успокаиваться.

— Ничего?

— Мужики или бабы?

— Не понял?

— Обалденные, товарищ адмирал… Загляденье… Видели бы вы… Какие попки! Какие грудки! А ножки, ножки! С ума сойти.

— Об этом — хватит… — адмирал заёрзал в кресле. — Что было дальше?

— Виноват, товарищ адмирал… Приказал подойти поближе к берегу.

— Зачем?

— Чтобы вблизи полюбоваться этакой-то красотищей. Поймите: мы же так давно не видели…

— Дальше! — скомандовал адмирал.

— Сели, короче, на мель.

— Реакция отдыхающих?

— Разная: голожопые мужики даже не шелохнулись — ни ухом, ни рылом; девки — в визг… Считаю, от удовольствия… Им было на что посмотреть… Мои матросики, сами знаете… Возбудились, короче, девки… И бросились к нам. Я ведь что? Реально оценил обстановку. Опасно: явно девки-то собираются штурмовать боевую единицу военно-морского флота России. Видно же: несдобровать экипажу; мы — голодны, а девки, пожалуй, не меньше нашего.

— Какие меры предпринял в этой, прямо скажу, непростой ситуации?

— Пришлось, товарищ адмирал, выставить боевое охранение.

Адмирал хохотнул.

— Так ведь охранение-то тоже… ну, того… Могло не устоять.

— Я действовал расчетливо.

— Это еще что такое?

— В составе охранения были лишь те, которые накануне вернулись из увольнения и поэтому не успели проголодаться.

— Рассчитал, подлец, — почти ласково сказал адмирал, но, заметив на лице командира корабля, самодовольную ухмылку, сменил милость на суровость. — Впредь — смотри: чудачеств — ни-ни. А то, сам знаешь, что будет. Военно-морской флот, особенно крейсер — не место для вольностей.

Беда на двоих одна

Лейтенант Захваткин измучился весь. Ну, просто беда… Не иначе, как наваждение, насланное нехорошим человеком, возможно, самим Сатаной. С кем посоветоваться? Пойти в храм и с настоятелем?.. Совестно как-то… Да и грех, пожалуй, идти с этим в дом божий. Так что ничего ему не оставалось, как пойти на «исповедь» к главному воспитателю воинской части, к самому, можно сказать, душевному командиру.

— Товарищ майор, подскажите, как мне быть? — начал Захваткин с порога.

— Что случилось?

Лейтенант потупился, а лицо окрасилось румянцем.

— Беда, товарищ майор, — сказал тихо он.

Чтобы раскрепостить мужика и расположить к откровенности, майор решил пошутить.

— Может, — майор хитро подмигнул лейтенанту, — не знаешь, как половчее с любовницей управиться?

— Нет, — лейтенант категорически замотал головой, — у меня с этим все в порядке. От меня еще ни одна не отвертелась.

— Тогда — в чем беда?

— По ночам эротические сны одолевают. Не знаю, как мне быть. Перепробовал все: и прогулки перед сном и холодный душ — эффект нулевой, товарищ майор.

— Да, — майор покачал головой, — плохи твои дела, лейтенант.

— Вы… так считаете?

— Ну, конечно!

— И… что?..

— Слушай мою команду.

— Слушаю, товарищ майор.

— Когда увидишь снова такой сон, встань и начинай отжиматься от пола.

— А… сколько?

— До ста раз и хватит.

На другой день Захваткин снова пришел.

— Не помогает, товарищ майор, — огорченно признался он.

— Продолжай отжиматься, но теперь — до двухсот раз.

На третий день Захваткин был опять в кабинете главного воспитателя.

— Не помогает, — грустно и с печалью в глазах вновь признался он.

— Продолжай дальше отжиматься.

— Но сколько же можно?!

— Столько, сколько потребуется… Другого лекарства наука не придумала.

— Товарищ майор, а вы… ну… это самое… с этим сами не сталкивались?

— Ха! — коротко хохотнул майор. — Эта беда мне известна.

— Ну… и тоже отжимаетесь?

— Естественно, лейтенант.

— При скольких отжиманиях к вам приходит покойный сон?

— По-разному… Иногда… Вот, например, прошлой ночью отжался тысячу раз. Лег. Задремал. И вновь вижу сон, будто вот на этом самом столе лежит голая (красивая, чертовка) вольнонаемная Марфина. И я ее… Только так! Только так!

Ух, братец ты мой, как ее жарил!

Взбучка

Капитан Изгоев прибыл в штаб.

— Товарищ подполковник, — рапортует он, — капитан…

— Вижу, — сердито хмурясь, прерывает командир части. — Ты что же, голубчик, а? — Изгоев не понимает, в чем его вина, а поэтому стоит и таращит глаза. — Почему с учебной атакой вчера задержался? И, я тебе скажу, на сорок восемь секунд опоздал твой батальон. Представляешь, что может быть в боевых условиях?

— Так точно, представляю!

— Доложи, в чем проблема?

— Докладываю… Значит, так… Командую: «Орлы, вперед, за мной, солдатушки!»

— И что дальше? — язвит командир части.

— Ну… это… поднялись… Но не все. Гляжу: двое представителей определенной национальности, как ни в чем не бывало, продолжают сидеть на дне окопа. Я — к ним. Спрашиваю: «Команду не слышали?» Отвечают: «Слышали, товарищ капитан, да только, — говорят, — мы — не орлы; мы, — говорят, — львы; один — Лев Моисеевич, другой — Лев Маркович». Уж извините, товарищ подполковник, пришлось применить спецсредство.

— Это еще что?

— После хорошего поджопника и львы поскакали. Но… Время было упущено…

Командир, перестав хмуриться, коротко всхохотнул.

— Ха! Как я тебя понимаю! Лет пятнадцать назад, когда командовал ротой, тоже… Окружные учения, значит. Пришло наше время идти в бой. Командую: вперед! Гляжу, а один солдат (той же самой национальности), выскочив из окопа, бежит не вперед, а назад. Останавливаю. Спрашиваю: «Команду не слышал; русского языка не понимаешь?» Понял, отвечает, но, объясняет, я решил проявить хитрость и врагу с тыла зайти. Да, — подполковник сочувственно качает головой, — народ своеобразный. Но, — добавляет, — взбучки ты все равно заслуживаешь.

Изгоев удивлен.

— За что, товарищ подполковник?

— А за то, что при работе с личным составом не учитываешь национальные особенности вверенных тебе людей.

Командирское занятие

Гарнизон. Периферия. Глухомань такая, что с тоски волком завоешь.

Из округа прибыл с инспекторской проверкой майор Дикой. Прибыл — неожиданно, без предупреждения. Вроде как инкогнито.

Заходит на КПП. И видит: сидит сержант с повязкой на рукаве, смотрит в окно и сладко зевает. На вошедшего — ноль внимания.

Дикой занервничал.

— Встать, — кричит он, — когда перед тобой старший офицер!

Сержант встал. Почесывая волосатую грудь, спросил:

— Что надо?

— Командир части на месте?

— Нет.

— Где он? Доложите, что…

— Доложить не могу, потому что не любит, когда от этого любимого занятия его отрывают.

— Чем занят?

Сержант кивнул в сторону окна:

— Он — се… ет.

Дикой подошел к окну. Посмотрел. Там — плац и никакого сеятеля. «Чудак, — подумал он про себя, — откуда в январе может взяться сеятель?» Он посмотрел на странного сержанта, покрутил у виска и вышел.

Стоит у шлагбаума, ждет, когда появится кто-нибудь из нормальных. Видит: идет солдатик.

— Ко мне! — командует Дикой.

Солдатик подходит:

— Скажи, где командир части?

— Военная тайна, товарищ майор.

— Молчать, олух!

— Слушаюсь!

С минуту они смотрят друг на друга и молчат.

— Чего молчишь, солдат?

— Приказание выполняю.

— Ладно, не придуривайся… Где все-таки командир? Сержант, — Дикой кивнул в сторону КПП, — сказал, что сеет. Похоже, сбрендил. Какой сев в январе?