Горгиппия — русская Атлантида: её давно не существует, но мы ходим по осколкам её легендарной земли, дышим её мифическим воздухом, греко-русские китежане. Мы живём под вековой водой, в мире, которого не существует.
Сложная простота
Не прекращается спор между «простой поэзией» («традиционной поэзией») и «сложной поэзией». Замечательная краснодарская поэтесса Татьяна Половинкина, вроде бы, принадлежит к стану «сложных поэтов». Это так. Но есть сложность и сложность. Существуют две разные «поэтические сложности» (со своими разными культурными генезисами).
Есть более распространённая сложность, идущая от образного строя стиха. В начале ХХ века в русской поэзии произошла маленькая революция: означающее слово оторвалось от означаемого предмета. Начали этот процесс символисты, в текстах которых образ мог означать всё что угодно, то есть, не означать ничего. «Прекрасная Дама» Александра Блока — это не Любочка Менделеева; и вообще Прекрасная Дама не ездит на пароходе. В современной «сложной поэзии» такого типа связей между словами и предметами почти нет; «рыбы» в этой поэзии никогда не означают реальных рыб, а «птицы» — подлинных птиц. Но все эти слова могут нести в себе какой угодно смысл. Такие стихи надо расшифровывать как кроссворды, прилагая к тому или иному образу определённый культурный код.
Но есть иная сложность, идущая от языка поэзии. Это когда стихотворение в своей содержательной основе вполне традиционно, но усложнён способ транслирования этой основы. Такая сложность берёт начало в ранней лирике Бориса Пастернака. До поры для того, чтобы описать весну или осень, было достаточно взвихренных лирических штампов пейзажной лирики XIX века или точного в гиперреализме слова Ивана Бунина. Конечно, Фет пытался сказать о вёснах по-своему. Он изменил план поэтического высказывания, но оставил неизменным язык высказывания. А у Пастернака иным стал язык, превратившись в безудержный ливень поразительных образов, редких слов и взволнованных обмолвок. Однако мы понимаем, что в его сложных стихах речь ведётся не о горних символах и не о переплетении культурных напоминаний, а о реальной весне и о натуральной осени. Постепенно пастернаковский язык вошёл в плоть и кровь советской поэзии. Я не оговорился — именно советской поэзии, в которой «теснота стихового ряда» даже не считалась «модернизмом». Импрессионистически сдвигали семантические характеристики не только диссиденты (такие, как Леонид Губанов), но и вполне почвеннические советские поэтессы и поэты — Татьяна Реброва, Татьяна Смертина, Мария Аввакумова, Светлана Кузнецова, Борис Примеров.
Стихи Татьяны Половинкиной — это традиционные стихи. Пейзажная лирика, поэзия о любви, произведения о процессе творчества, тексты о состоянии собственной души. Но какой яркой, чистой, свежей радостью видятся эти стихи! Словно бы помутневшие общелирические темы промыли родниковой водой, и они засияли всеми красками. Чудесный родник Татьяны Половинкиной — необычные слова, сложные синтаксические конструкции, индивидуальные, неповторимые авторские интонации.
Вот как сказано об осени (обычнейшая поэтическая тема):
Где в синеве осенний зов,
Станицы туч идут на нерест.
В сосновых рощах рдеет вереск,
Предвестник журавлиных снов.
Блестят, как косяки хамсы,
Дождя уклончивые струи,
Летя в распоротость сырую,
В осоловелые овсы…
И никакой «осени-просини» и «сентябрьской грусти». Хотя «журавлиные сны» есть.
Вот опять осень, но другая, поздняя…
Сникают изветшалых листьев кипы,
И высь строга, как скол совиных скул.
Там поездов затравленные хрипы
И над стрехой ветров хоральный гул.
Под рубищем тумана стынут сопки,
И рощи тлеют грудами тряпья.
Сквозь лязг флюгарки, жалостный и знобкий,
Утешной грусти исполняюсь я.
А вот — весна…
Весна владычествует без затей,
Вонзая в землю поросли стрекала.
Я перестала свято ждать вестей,
Быть чьим-то терпким вымыслом устала.
Накрытый домотканым рушником,
Доходит день на жостовском подносе.
И рот мой горький больше ни о ком
Отчаянных молитв не произносит.
И, да — в этих необыкновенно зорких к миру вовне стихах есть-таки лирический герой. Точнее, лирическая героиня. Сильная, гордая, дерзкая, чувственная — но и целомудренная, молчаливая, не расплёскивающая себя. Старообрядческая послушница. Есть и скупые, поданные одним штрихом лирические сюжеты. Есть и «ты»…
Где ты будешь, чем ты станешь,
Я тебя не повторю —
Капля каменная капищ,
Пригвождённая к огню.
Но эти сюжеты — не эпические, а лирические; они выражаются не в событиях («полюбил-разлюбил»), а в тончайших движениях и изменениях состояния «я». В сущности, события неважны (рефреном повторяется «я умру и с тобой, и врозь»).
Татьяна Половинкина — безусловный лирик. Бывают поэты-лирики, в чьих стихах совсем нет природы — только чувства и быт. Мне такие поэты не нравятся. Отключённость от природы — разрыв очень важного канала с Бытием; а связь с природой — залог мощного действия этого канала. В стихах Татьяны Половинкиной так много трав, полевых цветов, деревьев, таинственных озёр, холмов, снегопадов и листопадов, что кажется, будто вся эта флора и синоптика диктует её строки, предъявляет-дарит поэтессе то или иное уникально-неповторимое сложное слово. Не автор пишет стихотворения о природе, а природа сама создаёт их, проходя через душу и дух автора. Оттого эти «модернистские» стихи выглядят так реалистично. Это не холодные «записки фенолога», а звёзды, вётлы, вёсны, грозы, пригорки и ложбины, черёмухи и осоки, овсы и багульники, ставшие поэзией. Летние стихи Татьяны Половинкиной — интонационно само лето, а зимние — говорят так, как говорила бы русская зима. И даже «культурные», «богемные» образы (которых в этой книге немало) продиктованы силами природы. «Гжель и палех» — это «дым и чернозём», которые напитали простой одуванчик; и само стихотворение, словно бы подсказано этим одуванчиком. А как трогательно и незабываемо лето, которое «обратилось в бегство, лапотками наследив»!
Не всё в этой книге ровно: встречается недостаточная отшлифованность языка, бывают несостыковки слов, иногда появляются точечные стилистические срывы в чрезмерность, жеманные гламурности («постмортемы» и «бонеты»), не всегда «переварены» чужие слова (строка «где по ногам взбегают травы» повторяет Юрия Кузнецова, а стихотворение «Рыбы» полностью зависимо от интонаций и образов мандельштамовской «Мастерицы виноватых взоров»; также налицо влияния Бориса Пастернака и Марины Цветаевой). Но всё живое, настоящее, растущее и развивающееся неотделимо от таких непростых моментов.
А поэзия Татьяны Половинкиной — настоящая. И эта книга безусловно знакомит нас с подлинным Поэтом с большой буквы.
Кирилл Анкудинов,
кандидат филологических наук,
член Союза Писателей России
Полночные стихи
Поэзия Татьяны Половинкиной, возникнув для меня однажды, продолжает возникать всякий раз, как я с ней сталкиваюсь. Даже нет, не сталкиваюсь — падаю в неё, как в только что собранную душистую скирду сена, ещё не обмятую, не осевшую под воздействием гравитации, ещё только-только из космоса. Это фантастическое, пьянящее сочетание — космоса и самой что ни на есть Земли — каждый раз ошарашивает меня в поэзии Татьяны. Поэзии, существующей на стыке волшебства и подлинности.
Автор, она же лирическая героиня, является неотделимой частью этой магически заряженной экосистемы, кем-то вроде наяды или русалки, да при этом ещё пишущей стихи!
Если у других между автором и «средой» сохраняется дистанция, необходимая для наблюдения и рефлексии, то здесь её нет и быть не может. Татьяна купается в этом открытом космосе Природы, она в нём просто растворена. Она знает множество названий растений и трав, какие-то особые полушаманские, архаические словечки, как бы из самых недр языка добытые, и до чего естественно, уместно они в её поэзии звучат! Это единственный автор, читая стихи которого, я готова заглядывать в Яндекс сколько угодно раз, ища то или иное слово, и не испытывать при этом ни малейшего неудовольствия. Даже наоборот.
Лирическая героиня Татьяны Половинкиной напоминает мне эскимоса, знающего четыреста наименований снега. Только «снегом» в её случае является травяное и древесное, почвяное, речное, лунное, росное, ветряное…
В представленной книге есть и городские стихи. Город у Татьяны — это тоже часть «круга магии», ареал обитания черёмух, дождей и голубей. И космос, здесь тоже есть космос:
Лоскуты кинолент на осколках-бобинах,
как седые савраскины космы комет.
Как-то в одном из стихов Татьяны мне встретился образ: сухие листики, словно морские коньки, запутались в гривах ив. С тех пор моя влюблённость в Танину «пейзажную лирику» всё возрастает и возрастает. А кавычки здесь оттого, что назвать эту лирику просто «пейзажной» — всё равно что о льве сказать «просто кошка».
Петра Калугина,
поэт, писатель, публицист
Мавро
Каждый день вылетать в трубу,
Видеть чёрное даже в белом!
…Словно тот, кто писал судьбу,
карандаш перепутал с мелом.
И. Зеленцов
* * *
Гибельный сад облачён в арлекинову робу.
Ромбы и розы; под кровлей летучая мышь.
Длинным пером ты берёшь из чернильницы пробу
Жидкого шёлка и им тишину ворожишь.
Сад безголосый — ночная вселенская клякса.
В розах и робах загробная зиждется связь.
Ты поклялась или сад тебе розой поклялся,
Что в тишину и шелка кто-то ляжет из вас.
Вот он стоит, как большой эбонитовый слиток –
Ромбы на крышке кондовой – нетронутый гроб.
Город почил, но ты чуешь черниц и улиток,
Робы и розы, и смутного дара озноб.
* * *
Клеймены молчаньем клёны,
Звёзды щурятся востро,
Но поёт чердак смолёный
Про Тавриду и тавро.
Кипятком гремит дворовым
Лай аттический; как встарь,
На щеке мазками крови
Горькой глины киноварь.
Ломче лавра — сердце храбро,
Нити теплятся впотьмах,
Где овец абракадабра
Тонет в чёрных бурунах.
Где под честным взором ночи
Лодки менянной причал,
И большие мыши точат
Ифигении печаль.
* * *
Осовелые веки овеяны
Безответным кюветным теплом,
И в глазницах лежат можжевелины —
Два живых огонька в нежилом.
Под тоскливую сказку казацкую
Ты набряк сентябрём в казино,
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.