Бесплатный фрагмент - Голоса Стамбула

Инесса Барра. ГОРОД, Я ТЕБЯ ВИЖУ

— Сорри, я вас не заметил! — пробормотал Эмре по-английски. Французского он не знал, а извиняться на турецком, надеясь, что девушка его понимает, было бы слишком самонадеянно. В его голосе слышалось смущение.

— Ничего, так бывает, — спокойно ответила незнакомка. Она едва повернула голову и незаметно улыбнулась его неуклюжести.

Эмре уже два часа бродил по бесконечным залам Лувра и, заметив боковым зрением скамейку, решил немного отдохнуть. Продолжая рассматривать великие полотна, он попятился и чуть не сел девушке на колени. Извинения были приняты.

Эмре опустился на соседнюю лавочку. Незнакомка сидела неподвижно напротив одной из картин. И все бы ничего, если бы не темные очки на лице. Молодой человек, хоть и чувствовал себя неловко, украдкой поглядывал в ее сторону. Его распирало любопытство, от которого он не мог избавиться. Когда он наконец решился задать вопрос, то не успел этого сделать. Девушка поднялась, поправила лямки своего небольшого рюкзака, взяла тонкую белую трость и медленно двинулась по залу в сторону выхода.

Эмре был потрясен и не сводил глаз, пока она удалялась. Он рисковал потерять ее из-за появившейся внезапно группы школьников с преподавателем. Мужчина вскочил и последовал за незнакомкой.

— Экскьюз ми, как ваше имя? Я — Эмре. Вы же говорите по-английски? Могу я вас проводить или чем-то помочь?

— Элоди. Помощь не нужна, я хорошо знаю дорогу домой. Спасибо, вы очень милый.

От молодого человека шел одновременно свежий и глубокий смолистый аромат, смешанный с сандалом, кардамоном и тонкой лавандовой нотой.

— Элоди, я не покажусь слишком настойчивым, если предложу вам встретиться сегодня вечером?

— О, это свидание? — девушка звонко рассмеялась и, не дав молодому человеку времени на ответ, сказала. — С удовольствием, но, увы, сегодня вечером я работаю, — подумав секунду, добавила. — А приходите ко мне на работу! Вот адрес.

Она на ощупь достала из кармашка рюкзака визитку и вложила ему в руку. Пока Эмре рассматривал черную картонку с координатами ресторана, девушка уже уверенно шла по пешеходному переходу. Он крикнул ей вслед:

— До встречи сегодня вечером, Элоди!

***

Пилот самолета объявил посадку в новом аэропорту Стамбула. Элоди услышала, как стюардесса назвала ее имя:

— Мадам Дюмон, прошу вас подождать, пока выйдут все пассажиры. Потом я провожу вас до выхода, хорошо?

Девушку охватило легкое волнение, которое бывает перед встречей с чем-то новым. На мгновение показалось, что свидание с этой «новизной» вот-вот принесет в ее жизнь чудесные перемены.

Если вы думаете, что все аэропорты похожи, то это не так. В каждом своя атмосфера, объем воздуха, ритм, запахи. Несомненно, впечатление от места связано еще и с предстоящими событиями, особенно, когда речь идет о встрече мужчины и женщины.

Едва ступив на движущуюся дорожку, Элоди почувствовала запах кофе. Он доносился издалека и не был похож на знакомый ей парижский. Она улыбнулась, уловив нотки хвои, и мгновенно расслабилась. Вдруг вспомнились каникулы на побережье Средиземного моря. Там было много сосен, и этот запах отдаленно напомнил ей радостные дни детства, наполненные беззаботным цветным счастьем. Запел телефон.

— Элоди? Жду тебя на выдаче багажа. Все будет хорошо, не переживай, — Эмре был возбужден и выпалил слова на одном дыхании.

— Я не переживаю. Наоборот, рада, что мы совсем скоро увидимся. Знаешь, здесь такой необычный запах кофе. Что вы туда добавляете? Я очень хочу попробовать.

— Да, обязательно, это мастика. Предлагаю тебе продегустировать его по всем правилам, а начинаются они с приготовления. И это не какая-то кофейная машина!

Увидев Элоди издалека, он окликнул ее, торопливо подошел и обнял. А после расцеловал на французский манер.

— В своем городе ты по-другому пахнешь, — заметила девушка, — но основные твои ароматы я узнаю.

— Это влияние Стамбула! Дай мне руку.

— Ты улыбаешься. Я счастлива и хочу поскорее увидеть твой Стамбул, — она вложила свою руку в его теплую ладонь, и они направились на парковку.

— Сейчас ночь, Элоди, но я знаю, что тебе это не мешает.

В такси они расположились на мягких сиденьях. В салоне витали запахи новой кожи и средств для чистки стекла и пластика. Не ощущалось ни одной пылинки. Водитель был крайне аккуратен и вежлив. Эмре назвал адрес, и они двинулись в путь.

Выйдя из машины, девушка ощутила теплый ветерок. До нее донеслись разговоры на турецком, аромат лепешек и моря. «Неужели отель на побережье?!» — промелькнула мысль.

Эмре отнес ее чемодан в апартаменты и вернулся.

— Ну что, ты не устала, готова идти гулять?

— Конечно, с удовольствием. Весь полет я проспала, у меня достаточно бодрости для прогулки.

— Хорошо, куда бы ты хотела пойти? — Эмре понимал, что он сам должен предложить, но все же задал вопрос.

— А море далеко? Кажется, я слышу плеск волн. Или это мое воображение?

— Не близко и не далеко. Дойдем.

Они медленно пошли по темным улочкам. Кое-где в домах горел свет. Жильцы, высунувшись из окон, с любопытством всматривались в эту пару. Эмре рассказывал, что после окончания практики всерьез задумался о собственном деле и сейчас ищет помещение для ресторана. Элоди с интересом слушала его идеи для первого собственного меню, в котором он хотел смешать турецкую и французскую кухни. Она сразу включилась в разговор и предложила варианты по обустройству и декору зала. После мастер-классов у именитых шефов Парижа Эмре влюбился в местную гастрономию. Но теперь не только кулинария увлекала его.

Когда пара прогуливалась по одной из улиц, Эмре заметил, что в кафе все еще горит свет. На цепях мерно покачивалась вывеска с буйволом, будто танцующим на поверхности кофейной чашки. Они зашли в помещение и присели за непокрытый деревянный стол. Даже в кафе, казалось, витал легкий, едва уловимый запах моря. Как только хозяин открыл пакет с кофейными зернами, воздух стал многомерным, он наполнился нотами кардамона и душистого перца.

— Я угощу вас кофе по собственному рецепту, но секретных ингредиентов не выдам, — владелец кафе широко улыбнулся. Элоди тоже улыбнулась, узнав по растворенным в воздухе ароматам все секретные составляющие.

— Вот как готовят у нас! — Эмре обратил ее внимание на процесс приготовления напитка.

Раскаленный песок едва слышно потрескивал под джезвой. Запахи становились все ярче и острее. Легкое мягкое прикосновение в районе щиколотки оказалось внезапным. Девушка опустила руку и наткнулась на мокрый нос. Пушистая кошка по-свойски потерлась, а затем улеглась прямо на ноги Элоди и начала мурлыкать.

— О, какая нежная и приветливая!

— Знаете, кто истинные хозяева Стамбула? — спросил владелец кофейни. И сам же ответил: — Кошки!

Стакан ледяной, чуть сладковатой воды и обжигающий кофе они выпили в тишине. Элоди впитывала вкусы, ароматы и все время улыбалась. Она чувствовала себя спокойно и уютно. Кофе отдавал запахом дыма. А еще почему-то напоминал шоколад, который Элоди покупала себе по пятницам в лавке Стефана.

Эмре откровенно любовался девушкой и мечтал обнять ее, как только они спустятся к морю.

— Ellerinize sağlık! — сказал Эмре.

— Что это значит? — поинтересовалась Элоди.

— Можно перевести как пожелание здравия рукам того, кто приготовил что-то вкусное.

— Это очень необычно, но логично. Мы во Франции так не говорим.

Попрощавшись с хозяином, они продолжили свой спуск к причалу. Когда проходили неподалеку от Галатской башни, Эмре вновь восхитился ее величием и красотой. Она мерцала цветными огнями — оранжево-красным светились своды стрельчатых окон, а серые холодные камни эффектно выделялись сине-фиолетовым светом. Шпиль короновал башню, связывая два мира — небесный и земной. Ему очень захотелось, чтобы Элоди смогла это увидеть, поэтому он начал подробно описывать каждую деталь. Девушка внимательно слушала, а потом вдруг остановилась и сказала:

— Это удивительно, но проходя по некоторым улочкам, я чувствую, что город говорит со мной, он рассказывает свои истории. Прямо как ты сейчас легенду об ученом, который совершил свой полет с башни через Босфор. Только истории улиц не такие складные, я слышу их обрывками: то звуки копыт, то говор, то крики, то кожей ощущаю плавное движение воздуха, то внезапный порыв мятного ветра… Со мной такое впервые, Эмре.

— Не знаю, как объяснить, но мне кажется, что это хороший знак. Сначала кошка, которая тебя приняла, а теперь и улочки. Думаю, город рад тебе, как и я.

***

На пристани Каракёй, несмотря на позднее время, еще гуляли люди. Эмре и Элоди присели на лавочку у самой кромки воды. Девушка вдохнула воздух с запахом морской соли, рыбьей чешуи, а еще с легким привкусом металла и солярки. Это был аромат путешествий и свободы. Скромный ветерок блуждал в волосах и деревьях. Стамбул с первой ночи начал завораживать ее и влюблять в себя.

— А у меня вот что есть, — сказал Эмре.

Руки Элоди сперва ощутили его гладкие мягкие пальцы, а затем жестковатую шершавую кожу граната.

— Это что-то съедобное, да?

— Точно! Сейчас я дам тебе попробовать, подожди, — он ловко разломил гранат.

Элоди нашла руки Эмре и взяла маленькие зерна прямо с его ладони. Она ощутила во рту будто крошечные граненые рубины, плотные, гладкие, хрупкие. Но стоило им попасть на зуб, как они брызгали сладким соком, который смешивался с терпкой горчинкой косточки.

— Ммм… как вкусно! — с наслаждением протянула девушка.

— Хочу использовать гранат во всех блюдах моего меню, — признался Эмре. — И не только в виде классического гранатового соуса. Что думаешь?

— Оригинально! Я верю, что у тебя получится! С удовольствием попробовала бы твои блюда.

Послышались протяжные звуки азана. Наступало утро, и пришла пора возвращаться, чтобы немного отдохнуть.

— Я приготовил для тебя сюрприз, — сказал Эмре. — Знаешь, когда к нам приезжают туристы, они первым делом бегут на пляжи или на экскурсии. Даже не подозревают, что главная ценность нашей страны — кухня! В блюда мы вкладываем не просто продукты, а весь многовековой опыт, культуру, любовь, душу. Вот поэтому завтра мы будем… есть! Готова?

***

На следующее утро они поехали в гости к Селиму, брату Эмре.

— Я никогда не спрашивал тебя… — начал Эмре, но Элоди его прервала.

— На самом деле все банально. Автомобильная авария. Выжила только я, родители погибли. Затем госпиталь и… совсем новая жизнь: одна и в темноте, — Элоди сделала глубокий вдох. — Пока была студенткой высшей школы дизайна интерьера, я мечтала работать по профессии, но… Мне пришлось привыкать жить по-другому и учиться видеть уже не глазами. Да ты и сам теперь знаешь, каково это поначалу.

Элоди улыбнулась, вспомнив удивление в голосе Эмре при входе в тот парижский ресторан. Внутри царила кромешная тьма. Вокруг стола сидели люди, но никто не мог видеть ничего вокруг.

— Да, это было незабываемо. Я по-новому открыл для себя знакомые запахи и вкусы. Даже ощущение самого себя меняется, когда не видишь ни собственных рук, ни ног, ни окружающих предметов. В какой-то момент показалось, что у меня нет тела. Это было странно, нелогично, ведь именно оно помогает мне чувствовать вкусы, ароматы, прикосновения. Но тогда эта привычка — обращать внимание в первую очередь на форму — вместе со светом куда-то испарилась. И казалось, мы общались душами… — Эмре взглянул на Элоди. — Ты очень сильная! Благодарю за новые впечатления. Кажется, теперь и ты видишься мне иначе.

— А я тебя сразу увидела. Четко и объемно, во всех красках. Не улыбайся, это серьезно. У меня теперь есть способность видеть людей иначе. Поэтому и доверилась тебе.

— İyi günler! Добрый день! — донеслось до них, как только они вышли из машины и ступили на усыпанную шуршащим гравием дорожку. — Добро пожаловать! Я — Селим, а это моя жена, Нурай. Эмре много рассказывал о тебе.

Элоди услышала улыбки в приветствии и почувствовала волну домашнего уютного тепла, по которому так скучала все эти годы. С первых минут ее окружили особым вниманием и заботой.

Все сели за стол. Обилие запахов, которые смешивались друг с другом в сумасшедший танец, говорило о количестве разнообразных блюд. С этого момента началось ее по-настоящему полное погружение в самое сердце турецкой культуры.

— Afiyet olsun! Приятного аппетита! — зазвучало со всех сторон.

— Бон аппети, — ответила Элоди.

— Осторожно, горячо! — предупредил Эмре, когда был подан чечевичный суп.

От блюда поднимались ароматные пары хорошо разваренной чечевицы и чего-то еще.

— Я предупредил, чтобы Нурай не добавляла слишком много специй, турки едят очень острые блюда. Традиция. — Эмре следил за выражением лица Элоди и пытался понять, понравится ли ей его любимый суп.

Вкус интриговал: с одной стороны, он показался знакомым, но девушка никак не могла определить, что же в нем необычного. Когда Нурай, описывая рецепт, сказала, что в суп обязательно нужно положить хороший пучок мяты, но только листья следует отделить от стеблей, Элоди просияла: «Вот она, едва уловимая тень мятного вкуса!»

Блюда сменялись одно другим. Элоди пробовала и всевозможные овощи, которые ей показались более яркими и насыщенными по вкусу, такими ароматными и отличными от привычных; и местный табуле, который назывался кысыр, и мясные котлетки кёфте, и воздушный мягкий белый хлеб, и, конечно, знаменитые восточные сладости, их полагалось запивать чаем. Крошечные стаканчики отличались элегантным изгибом, напоминавшим изящную девичью талию, и тонким орнаментом, ощутимым подушечками пальцев.

Когда Эмре поднес гостье пахлаву, она уловила сладкий медово-ореховый аромат.

— Попробуй! Такой пахлавы ты точно никогда не ела. Ее готовил я.

Тончайшее тесто, пропитанное медовым сиропом, начало таять прямо на губах Элоди. Это было похоже на долгожданный поцелуй. Такой нежный, мягкий вкус… Кажется, это любовь.

***

Когда позже они прогуливались вдоль виноградников, с губ Элоди не сходила улыбка. Она ощущала себя здесь так, будто вернулась домой. Это было странное чувство для человека, впервые приехавшего в новое место, где нет знакомых и родных, и красоту которого даже нет возможности созерцать. Однако все ли можно увидеть глазами?

Девушка была настолько расслаблена, что ей казалось, будто она плывет в потоке теплого воздуха, который перелетает от лоз к верхушкам сосен. Они шли в полном молчании, наслаждаясь той легкостью, которая возникает только между близкими людьми.

На обратном пути Эмре снова заговорил:

— Не знаю, что скажешь, но у меня есть мысль, которую я давно обдумываю, и хочу… — он сделал паузу. — Я хочу предложить тебе остаться.

— Знаю, — коротко ответила Элоди. — Я согласна.

Она почувствовала, как Эмре с легким удивлением смотрел прямо на нее, и произнесла:

— Как писал французский поэт Альфонс де Ламартин: «Si je n’avais qu’un seul regard à poser sur le monde, ce serait sur Istanbul». Этот город украл мое сердце, и я этому так рада.

***

Через год в Стамбуле новый семейный ресторан открыл свои двери. На кухне заправлял Эмре, а персоналом руководила Элоди. Они любили вместе придумывать новые рецепты блюд, добавляя к ним неожиданные ароматические акценты. Все, кто желал получить уникальный опыт дегустации в абсолютной темноте, заглядывали в их ресторан. Ведь это необычное состояние — чувствовать мир и людей по-другому.

Закройте глаза, и вам откроется много удивительного.

Екатерина Чудинова. ЖИВОЙ

Мария снова вытерла руки, хотя они уже были сухими. Морщинки, будто паутина, обволокли ее тонкие пальцы и с каждым днем отвоевывали все больше места на теле. Она вытащила из кастрюли курицу. Кошка, сидевшая на кухонной столешнице, внимательно следила за ней. Быстрыми и точными движениями, словно фармацевт в аптеке, Мария взвесила мясо. Она делала это каждый день, следуя своему рецепту против медленно умирающей радости жизни. Пыталась залечить свои раны, ухаживая за кошками. В надежде на то, что когда-нибудь встретит его снова. И раны исцелятся. Мария сделала радиоприемник тише, и Клод Франсуа едва слышно напел ей:

«Le temps a passé

Les choses ont changé

Et je ne sais plus très bien

Où j’en suis aujourd’hui…»

— Юля, подойди сюда! — Мария выглянула в окно, где играла с кошками ее внучка. Девочка подняла голову, махнула в ответ, взяла одну из кошек на руки и побежала в дом.

— Бабушка, не Юля, а Жюли, — сказала девочка, войдя на кухню.

Мария покачала головой, но ничего не ответила. Мерная ложка в ее руке опустилась в глубокую кастрюлю:

— Давай, дорогая, помоги мне, пожалуйста, разложить корм.

Она знала, что девочке нравится ухаживать за кошками. Юлия росла, становилась старше. Как она была похожа на нее в детстве! Те же зеленые глаза, острый подбородок, доставшийся Марии от отца, офицера лейб-гвардии. Та же любовь к учебе. Мария вспомнила свой первый и единственный класс в женской гимназии. На следующий год гимназию ликвидировали.

— Бабуля, ты лишнюю ложку положила.

— Спасибо, дорогая! Что бы я делала без такой помощницы!

— А у меня никогда не будет кошки, — вздохнула Юля. — Родители не хотят видеть животных в доме. Этим моим кузенам уже и собаку взяли. Ну и за что? Они же бездельники. А я хочу вот такую серенькую, я буду о ней заботиться. И стану хорошей хозяйкой, — девочка прижала к себе кошку, которую держала на руках.

Мария покачала головой:

— У кошки нет хозяина. Она сама выбирает людей. Единственное, что можешь сделать ты — это установить с ней связь. Кошка запомнит тебя.

— Бабуля, но у тебя двадцать кошек, и что же, ты им не хозяйка?

— Я друг. Они могут приходить ко мне. Могут уходить. Я не держу их взаперти. Хотя здесь, в Париже, такое отношение кажется немного странным. А вот в Константинополе никто не запрещал кошкам бродить, где вздумается.

— В Константинополе? Это где?

— Так называли Стамбул, город в Турции, когда много-много лет назад я приехала туда.

— Ты ездила туда на каникулы, в путешествие? Ты не говорила раньше. Расскажи, бабуля!

— В путешествие… Именно так, дорогая, — Мария поцеловала внучку, потрепала ее пушистую подопечную по голове и посмотрела в окно. — Юля, похоже, собирается гроза. Беги, отнеси еду во двор, а потом я расскажу.

Девочка кивнула, взяла поднос и поспешила на улицу. Мария еще раз выглянула в окно. Пересчитала подбежавших к мискам кошек. Не хватало одной, и Мария начала искать ее глазами. Прийти она могла только с той стороны забора, которая ближе к Булонскому лесу. Там эта рыжая тихоня и оказалась. Спала, свернувшись клубочком под кустом у изгороди. Взгляд Марии, теперь свободный от тревог, остановился на большом кучерявом облаке, нависшем над лесом. Она хорошо запомнила такие облака. Еще в Крыму. До отъезда в Константинополь. И воспоминания молниями засверкали в ее памяти.

***

Вот она, еще девчонка, идет за родителями по длинной каменной лестнице, не отставая ни на шаг, пока те не ответят, кто такие мордосы и почему из-за них не придет корабль. А вот и он. Мать, протолкнувшись сквозь плотные ряды спящих сидя людей, протягивает ей третий раз за день миску с бобами и парой тонко нарезанных ломтиков картошки.

Вот немногим позже Мария крепко держит медальон и сжимает так, что круглые ограненные края врезаются в кожу до крови. Двое суток прошло с тех пор, как отец снял его с себя и вложил ей в руку. К вечеру отца уже похоронили. Или следующим утром. Мария не запомнила.

Отец Георгий отпевал умерших на Лемносе так часто, что дни сливались в один бесконечно долгий черно-белый фильм. До тех пор, пока они с матерью снова не сели на корабль и сквозь голубоватую дымку не проступили сотни огней, мерцающих, словно звезды над городом из сказок «Тысячи и одной ночи». Показавшийся на горизонте берег был похож на пеструю игольницу, унизанную иглами минаретов. Но в то утро они так и не сошли с корабля. И на следующее тоже. А когда это наконец произошло, Мария уже бросила счет времени. Они устроились в тесной комнатушке гнилого барака еще с десятью беженцами. И вновь потянулась череда черно-белых дней.

Мать с самого утра уходила продавать то, что еще у них осталось. Ее тонкая фигурка в черном газовом шарфике была одной из многих, что шагали в сторону Гранд-базара. Последнюю неделю она возвращалась все раньше и подолгу лежала на тюфяке, отвернувшись к стене.

Мать разрешила Марии выходить в город за водой: своей в бараке не было. Притащив пару курдюков, девочка шла прогуляться у берега. Морской воздух прочищал нос от барачной пыли, но играть ей было не с кем. Ее сверстники по Лемносу остались там, под деревянными крестами или каменными плитами. А со взрослыми разговор был один: о горестях эмигрантства.

Галатский мост утопал в разноцветье английских, французских, итальянских и индийских флагов. Было в нем что-то знакомое, петербургское. Море порой превращалось в Неву, а Константинополь в город детства — Петербург. Там у моста она и увидела его.

Однажды утром около одной из лодок собрались рыбаки, но вместо привычной шумной турецкой болтовни Марию встретила тишина. Мужчины молча присаживались на корточки, качали головой и уходили. Мария встала поодаль. Она боялась подойти ближе. Только когда у лодки остановилась девочка ростом с нее, Мария решилась. Один из рыбаков сказал, обращаясь к ней:

— Джанлы, — и кивнул в сторону маленького котенка, неподвижно лежащего на земле.

Девочка тоже что-то начала быстро говорить Марии, и та ответила, как учили в гимназии:

— Пурье ву парле муан вит?

— Живой. Его подрали кошки, — ответила новая знакомая по-французски. Софие, так ее звали, стала первым собеседником Марии за месяц с небольшим, что та жила в Константинополе.

Котенок был жив. Его животик, почти прилипший к ребрам, слегка колыхался при дыхании. На боку было четыре рыжих пятна, словно мама-кошка коснулась его лапкой. Левое ухо наполовину оторвано. Девочки уселись рядом, гладя его по очереди. Разговор с Софие зажег в Марии давно забытое желание общаться. И не только с людьми. Мария вдруг сказала Софие, что хочет забрать котенка себе.

— Нельзя, — коротко ответила та. — Кошки сами выбирают людей. Они свободные и живут, где хотят. Но ты можешь установить с ними связь. Он запомнит. Ухаживай за котенком, корми, и он будет с тобой. Но не требуй ничего взамен.

«А ведь мне и самой нечего есть», — огорчилась Мария, но ей было неловко говорить об этом Софие. Она просто кивнула и подняла взгляд к небу, чтобы сдержать слезы.

— Я буду ухаживать за ним.

Софие рассказала, что учится в частной школе Богоматери в Сионе, оттуда и знает французский. Узнав, что Мария русская, она подсказала, где можно получить еду.

Чтобы найти это место, нужно было подняться на Галатский мост и перейти на другую сторону Золотого Рога. Дойдя до моста, Мария в нерешительности остановилась. Высокий турок загораживал проход и с громким звоном отправлял в сумку монеты, которых у нее не было. Она хотела уже повернуть назад, но увидела в очереди офицера с корабля с черепом и костями на погонах. Девочка протиснулась через толпу, встав позади него. Но бояться оказалось нечего. Турок глянул на офицера и плетущуюся за ним Марию:

— Урус? — спросил он и, получив в ответ утвердительный кивок, пропустил обоих.

Мария держалась офицера, чтобы не потеряться в этом потоке экипажей и пешеходов, спешивших по своим делам. Она старалась не заглядываться на витрины, ломившиеся от сладостей, выпечки и фруктов. Поспешно проходила мимо чистильщиков обуви, стыдясь своих рваных башмачков. Уже сходя моста, она увидела среди мусора, валявшегося у обочины, целый апельсин и, воровато озираясь, спрятала его в карман. Но никто не обратил внимания на маленькую девочку в черном платье с заплатками — прохожие шли своей дорогой и никому не было до нее дела.

Дойдя до Гран-Рю-де-Пера, Мария уже успела привыкнуть к шуму города, к сверкающим на солнце стеклам трамваев и людям в фесках. Она быстро добралась до столовой с красным крестом на вывеске. Во дворе особняка полная дама в широкополой шляпе, усыпанной свежесрезанными розами, подала ей небольшой сверток. Отойдя в сторону, Мария развернула его. Там были какао, бисквиты, молоко, морковь и пара картофелин. Целое богатство. А от аромата еще горячей лепешки у Марии закружилась голова.

Она поспешила обратно. Сперва заглянула на пристань к своему котенку. Он все так же лежал ничком под обломками бочки, из которых Софие и Мария соорудили домик. Она оставила ему молока с кусочками лепешки. Осторожно провела пальчиком по лапке, которая была тоньше, чем ее мизинец. Ей показалось, что котенок моргнул в ответ. В мечети неподалеку муэдзин начал читать азан. Мария прикоснулась к своему крестику и тоже зашептала молитву. Она благодарила Бога за этот день, за Софие, за выжившего котенка, за еду, которой им с матерью хватит на неделю.

Теперь нужно возвращаться в барак, где ее ждали душная комнатушка и худой тюфяк. Но она больше не заметит этого. Воздух вокруг наполняется жизнью. Она несет для них с мамой еду. Много еды. К тому же та дама в шляпе с цветами сказала, что можно приходить каждую неделю.

Мария долетела до барака, словно легкое облачко, гонимое ветром. В дверях она столкнулась с незнакомым мужчиной в треснувшем пенсне, а в их комнате было темно от толпы незнакомых людей. Мать лежала на дырявом тюфяке, точь-в-точь как ее котенок утром. Мария все крепче сжимала в руках свой драгоценный кулек, а мимо проносились слова соседей об обмороке, свежем воздухе и гриппе. И зря она шептала по ночам, что им теперь будет что есть. Зря отдала врачу в обмен на лекарства какао и бисквиты. Зря бегала за водой каждые два часа. Мать сгорела от болезни еще быстрее отца, оставив на память лишь холодные объятия.

Последнее имущество — серебряный крестик, ушло на похороны. Мария не хотела расставаться с ним и сперва подала пришедшему на помощь с погребением священнику отцовский медальон. Но тот повертел его в руках, оценивая, и ответил, что медальон не золотой и ничего не стоит. За свою работу он не брал платы, но место на кладбище просто так не давали. Через пару лет она узнала, что священник ошибся. Или же намеренно сказал неправду, чтобы сохранить ей память об отце и матери. Но тогда Мария поверила ему и вместо медальона попрощалась со своим крестиком. От ее веры больше ничего не осталось.

Та ночь стала последней в бараке, куда они приехали с матерью. Оставаться там Мария не хотела да и не могла. А потому пошла на берег, где ее ждал единственный друг — потрепанный котенок. Пока мать болела, Мария ненадолго прибегала к лодкам и оставляла ему то немного молока, то кусочек лепешки. Она все делила поровну — на троих. Малыш поправился уже на второй день. Бегал среди лодок, играл с ящерицами, призывно урчал, когда девочка начинала его гладить. Он таскал мелкую рыбешку с лодок, легко уворачиваясь от летящих вслед за ним чаек. Рыбаки прозвали его Гамсис — беззаботный. Неприятности были ему нипочем.

Однако, придя вечером к мосту, Мария не нашла там котенка. В одиночестве она расстелила свой тюфяк, укрылась маминым черным газовым шарфом, сжимая в руке отцовский медальон. А утром проснулась от резкого запаха рыбы и громкого урчания. Перед ней сидел Гамсис. Рядом лежала серебристая, как ее крестик, рыба и пучок белых перышек. Мария провела рукой по шерсти кота. Тот изогнул спину и поднял голову, жмурясь то ли от удовольствия, то ли от солнца.

— Ты мне принес? — спросила она. Кот приподнял хвост кверху и мяукнул. Уголки ее губ дрогнули, но улыбки не получилось.

***

— Бабуля, ты что? Все хорошо? — Юля теребила Марию за рукав. — Я всех накормила. Гроза так и не началась. Первый раз ты ошиблась. Теперь рассказывай про Константинополь.

— Конечно, дорогая, — женщина снова погрузилась в воспоминания. Она рассказала внучке о том, как выглядел Стамбул. Сколько она видела там разных кошек: персидских, сиамских, гладкошерстных и лохматых, даже трехцветных «черепаховых». И как Гамсис помог ей.

***

Мария приняла дар Гамсиса — рыбешку, которой она не знала. Решила довериться котенку. Тем более что живот уже не только урчал, но и болел. Мария побродила по пристани и, соорудив из камней горку, вполне годную для жарки рыбы, приготовила себе завтрак. Не зная, чем еще заняться, она решила пойти в свой старый барак. Чистая вода была нужна людям. Они, возможно, сжалятся и дадут ей за работу пол-лиры.

Когда она шла по улице, на дереве кто-то мяукнул. Это оказался Гамсис. Он спрыгнул с дерева и побежал в переулок. Мария бросилась за ним. Он вскочил на скамейку под окнами небольшого особнячка. Мария присела рядом и услышала из открытого окна:

— Хорошо тем, кто знает языки или умеет рисовать.

— Да, вы правы. Нам же приходится довольствоваться этими цветами.

— А их и так стали продавать все.

— Что может быть проще? Свежие цветы украшают шляпки. Они быстро увядают, а потому дамы испытывают в них ежедневную необходимость.

— Вот только несчастных девушек, которым нужно как-то выживать, теперь становится все больше. То малое из драгоценностей, что им удалось сохранить при столь спешном отъезде, уже продано. Чтобы выручить достаточно денег на пропитание, нужно торговать в пассаже до позднего вечера.

— Я недавно стояла до последнего цветка, и ко мне уже стали подходить мужчины. Пришлось прятаться от этих назойливых ухажеров. Но позже один господин сжалился надо мной и показал путь через черный ход. Возвращалась уже в темноте, по каким-то грязным закоулкам. Не приведи господь.

— Но что возможно придумать еще?

— Я хотела предложить цветы из бумаги, но они недолговечны и мало интересны здесь. Из чего же еще их можно сделать?

Гамсис, уже задремавший на коленях Марии, вдруг открыл глаза, замяукал и стал тереться о карман платья девочки.

— Гамсис, куда ты? — Мария испугалась, что котенок снова захочет убежать, и она останется одна в незнакомом районе. Но тот не убегал. Он сунул нос ей в карман, и из него вылезла кучка перышек, принесенных им утром.

— Ты же просто умница! Ну конечно, как я не догадалась сама! Цветы из перьев! Я сейчас же пойду к ним, а ты сиди здесь и не вздумай убегать! — она строго посмотрела на котенка, взяла находку в руку и постучала в дверь.

***

Мария замолкла на секунду. Пряный аромат пирога из духовки наполнил кухню и пытался вырваться на улицу.

— Что же, бабуля? Что было дальше? Он убежал? Бросил тебя? — тут же спросила Юля.

— Нет, дорогая. Он дождался меня. Я предложила тем дамам создавать цветы из перьев. Сказала, что смогу доставать их. Так и договорились. Каждый день я бегала по пристани в поисках. Лазила на чердаки и под мостами. Гамсис мне помогал. Необычные украшения завоевали сердца американок и француженок. Дела наши поправились, и дамы выделили мне угол в доме, а вскоре одна из них взяла меня с собой во Францию.

— А что Гамсис? Что с ним стало?

— Я видела его последний раз перед отъездом. Пришла покормить. Он долго крутился рядом, терся о мои ноги. Я сказала, что уезжаю из Константинополя. Навсегда. И что мы больше никогда не увидимся. Но я буду помнить и любить его всю жизнь. Ведь в те дни он помог мне. Открыл глаза моего сердца, когда я думала, что оно больше не сможет любить. Потом Гамсис долго сидел на одном месте и смотрел мне вслед. Это была наша последняя встреча. Но надеюсь, что он…

— Живой! Упал с крыши, а мы нашли его, — раздался громкий крик с улицы, и скоро два запыхавшихся мальчика, кузены Юлии, остановились в дверях кухни. В руках у них был маленький котенок.

Светлана Громович. МЕЛОДИИ СУДЕБ

Посвящается моей дорогой маме.

— Что слышишь? — спросила Мерткан.

— Благоухание Стамбула и его голоса, — ответила Севжи, прикрыв глаза и разглаживая складки своего нежно-зеленого искрящегося платья.

Босфор поблескивал и дарил приятную прохладу. Со всех сторон доносились запахи и звуки: терпкие ароматы чая и кофе, смешанный букет специй и жареной рыбы, сладость сахарной ваты пишмание, шелест крыльев пролетающих чаек, сигналы приплывающих пароходов, звонкий детский смех, восторженные возгласы жителей и гостей города. Стамбул гудел от многообразия.

Они решили провести здесь немного времени, но это был далеко не первый их визит в многомиллионный город, раскинутый, подобно Риму, на холмах. У каждой из них на эти мгновения имелся четкий план.

— Какие они? — Мерткан, одетая в строгое темно-синее платье с воротником-стойкой и шляпу с вуалью, выдернула Севжи из мечтательного состояния.

— Живые, непредсказуемые, бархатистые, обволакивающие, — нараспев отвечала та. — Они играют по-особенному, в каждом аккорде заложена история. Истории никогда не заканчиваются, зевнул — и уже следующая.

Сидя на скамейке возле мечети в районе Ортакёй, дамы вели размеренную беседу, которая имела смысл только для них. А еще для тех, кого они сегодня коснутся. Ни один человек не мог заметить их присутствия, однако всякому суждено их почувствовать.

В туманной дымке разливался пламенный закат. Блеск догорающего солнца играл бликами на мечети Меджидие. В стеклах собора, как в зеркалах, плескалась вода, над которой с шумом пролетали белокрылые птицы. Когда-то это место, где сейчас стоит святыня, называли «ключом от Босфора».

— Чем они наполнены? — послышался глубокий, чуть хриплый голос Мерткан.

Тем временем из дверей мечети вышла темноволосая девушка и направилась в сторону причала. Проходя мимо скамейки, она остановилась, приложила руку к сердцу и пристально посмотрела на пустое сиденье, будто что-то заметила.

— Теплом, рассветом, предвкушением, волнением, смехом, счастьем… — Севжи вздохнула, наблюдая за той, из-за которой они сегодня здесь. — Но, к сожалению, и горечью, поражением, тревогой, тоской, безысходностью, последним взмахом ресниц, скатившейся по щеке слезой… И моим дыханием.

— Этим ты всех спасаешь. Даже когда нет никакой надежды, — произнесла Мерткан.

— По-другому не может быть, — Севжи посмотрела на собеседницу. — Иначе ты возьмешь верх, не оставляя выбора и посыпая пеплом все вокруг. Порой совсем несвоевременно.

— Таков закон. Когда ты исчезаешь — приходит мой черед. У кого-то я вынуждена забирать все живое, а у кого-то и саму жизнь. Однако я не всегда сурова, ты знаешь. Иногда случаются удивительные вещи, и я на время отступаю. Как с нашей Акгюль, — заключила Мерткан и кивнула в сторону миниатюрной девушки.

Севжи рассмеялась:

— Она научилась с тобой договариваться и держаться на расстоянии. Еще до рождения Акгюль показала, что способна бороться вопреки всему. Непревзойденная воительница.

— Да, Севжи, — голос Мерткан стал еще более глубоким, — девочку спасла ее мама, беззаветно полюбив свою дочь с самого зачатия. Она была готова отречься от всего, лишь бы та появилась на свет. Ты победила.

— Каждый раз эта девочка превосходит саму себя, — в голосе Севжи слышались гордые нотки.

— Если у любого другого человека будет хотя бы четверть ее стремления жить, то я стану нечастой гостьей в домах, — Мерткан сосредоточенно смотрела вдаль на противоположный берег Босфора. Ничто не укрывалось от ее всевидящего взора. В азиатской части раскинулись изумрудные владения района Ускюдар. С набережной Саладжак до нее долетал манящий запах хрустящего симита как символ возвращения к повседневной жизни.

***

Надвигались сумерки. Глаза Мерткан потемнели, почти слились с ее туманно-синим платьем, словно своим взглядом она была способна поглотить заходящее солнце и накрыть город траурным покрывалом. Навсегда. Она повела носом.

— Что чувствуешь? — поинтересовалась Севжи.

— Насыщенные ароматы пряностей. Они передают состояние души и близость конца. Шафран — горячий, пленительный, чувственный, он кружит голову и пробуждает желание. Обжигающая горечь красного перца, она по-особенному раскрывается, когда людей мучает совесть или жажда мести. Куркума — ее сладость и терпкость вселяет веру и приносит покой, когда люди расстаются. Только в Стамбуле удается услышать самую суть. Город пропитан страстью, завоеванием, борьбой, освобождением, любовью. Его дух до сих пор хранит память былых империй. Атмосфера так и притягивает к себе.

— Я слышу, как из района Бебек доносится немой крик и бешеный ритм зажатого в тиски сердца, оно вот-вот разорвется от горя, — произнесла Севжи. — Может, сегодня не стоило забирать у нее дитя? Мне с такими исходами никогда не смириться. Что испытывает мать, когда у нее умирает ребенок?

— Боль потери парализует тело, разъедающая соленая испарина покрывает каждый его миллиметр. Она задыхается от раздирающих горло слез, от нее тянет сладковатым молоком и прелой полынью, — перечислила Мерткан сухо. — Мы сами видели, с каким пренебрежением эта женщина относилась к своему здоровью и здоровью будущего ребенка. Не познав сейчас этой муки, она не станет любящей матерью. Тогда мне пришлось бы забрать и ее. Вскоре ты позаботишься о ней и спасешь от утраты.

— Ты жестока, — бросила с укоризной Севжи.

— Не тебе говорить о жестокости, милая, — усмехнулась Мерткан. — Порой и ты бываешь несправедлива к тем, кто искренне любит, разводя их навсегда. В те минуты наступает маленькая смерть. Мне приходится с корнем вырывать остатки надежды, затуманивая на время разочарованные души, лишь бы только они выжили. А затем все повторяется снова: загорается искра, воспламеняется новое чувство, вспыхивает взаимное влечение, и ты вступаешь в свои права.

— Человеческая любовь связана с потерями, как ни крути, — произнесла Севжи. — Для кого-то они незначительные и проходят бесследно, а кому-то разбивают сердца. Однако не лишившись, человек никогда не поймет истинную ценность любви.

— Ты строга и с нашей Акгюль. Прямо сейчас ты могла бы поселиться в ее сердце. Тогда в аэропорту, несколько месяцев назад, их встреча не была случайной. Мимолетной, однако хорошо спланированной тобой, — произнесла Мерткан, вспомнив, как почувствовала огонь, который вспыхнул между молодыми.

— Ты тоже приложила к этому свою руку. Тот мужчина познал горечь предательства. А она — вновь испытала на себе твою близость, — Севжи знала, что раньше Акгюль не верила в такие случайности, к тому же, до сих пор предпочитала быть одна. Много раз она зажигала маленькую искорку в душе девушки, но безрезультатно, до сего дня Севжи не могла на нее повлиять.

— Одиночество является испытанием человека в этом мире. Он либо сам выбирает, либо к этому приводят его поступки, — произнесла Мерткан. — Но ведь только ты решаешь, к кому прийти, а кого покинуть. Человеку не под силу по щелчку присвоить себе любовь, ее не купить, не продать и не подарить. Только от тебя зависит, кого и когда ты настигнешь.

— Акгюль не похожа на остальных, — вздохнула Севжи. — Она убедила меня, что наконец-то готова открыть свое сердце.

— Сегодня должна состояться их встреча, ты обещала. Он прилетел всего на один день и остановился в соседнем квартале. Или мне придется вмешаться и навсегда потушить их огонь. Он не может гореть вечно, ничем не поддерживаясь.

— Всему свое время, тебе ли не знать?! Даже догорающие угольки в определенный момент вспыхивают с новой страстью и дают много жара. Подожди. Для них это единственная возможность испытать на себе всю красоту взаимной любви. И в данном случае крепкая выдержка только на пользу. Тем выше будет ценность их отношений.

— Что слышишь? — вновь спросила Мерткан.

— Великолепный шелест, доносящийся издалека. Муж развязывает алую ленту на платье своей жены. Сегодня их первая ночь. Они влюблены и счастливы, — ответила Севжи.

— Однако их счастье не продлится долго, я заберу ее от него навсегда ровно через год, — предупредила Мерткан.

— Он все равно продолжит любить, не виня тебя. Это будет придавать ему силы в воспитании их сына, — сказала Севжи.

***

Небо было покрыто ярким звездным ковром. Оставались считанные минуты до того, как дамы покинут это место.

Мерткан снова легонько повела носом. Она уже почувствовала приятный древесный аромат. Мужчина шел по площади Ортакёй в направлении причала возле мечети. Рядом с дамами на скамеечке сидела Акгюль, ни о чем не подозревая, и, подняв голову, разглядывала мерцающий небосвод. Она испытывала приятное волнение, в груди что-то закручивалось как по спирали и трепетало.

— Ты готова? — спросила Мерткан у Севжи, и та загадочно улыбнулась. Сейчас, как никогда, она слышала запах свежих цветов, пачули и сандала, исходящий от девушки.

Подул легкий ветерок. «Леванте», — подумала Акгюль и поднялась со скамейки, погруженная в свои мысли.

— Осторожно, я поддержу, — мужчина вовремя успел протянуть руку и подхватить темноволосую девушку. — Всегда, — добавил он, узнав в ней ту, которая несколько месяцев назад всколыхнула его сердце.

Севжи по-детски рассмеялась. Мерткан поняла, чья проделка камень, попавший под ногу Акгюль. И почему та споткнулась и упала прямо в руки к мужчине, о котором грезила со встречи в аэропорту.

— Стамбул… — с удовлетворением шепнула Мерткан и сделала глубокий вдох. — Постоянно меняющийся и расцветающий, таинственный и гостеприимный в одно и то же время.

— Прекрасная обитель, куда мы заглянем еще не раз, — вторила Севжи. — Закроешь глаза? Может, теперь и ты услышишь мелодии судеб…

— И их благоухание, — только и ответила Мерткан.

На горизонте уже разгоралась новая заря, украшая солнечной пылью воды пролива.

Севжи и Мерткан всегда есть и их нет. Путешествуя по разным местам и одновременно находясь везде, они день и ночь вместе, но никогда не держатся за руки. Как два течения Босфора, соприкасаясь на одно лишь мгновение, каждая идет в своем направлении.

Зульфия Штрак. КАМНИ

— Пора спать, джаным, завтра будет новый день, — мама наклонилась, чтобы поцеловать Мерием. Та надула щеки, с головой укрылась и отвернулась к стене. Малышка Эсин хотела повторить то же самое за старшей сестрой, но в последний момент развернулась, крепко обняла маму и через несколько минут уже спала.

На следующий день к ним в гости зашел любимый дядя Аяз, живший на соседней улице.

— Ты знаешь, который час? — спросил он у Мерием.

Та стушевалась.

— Не умеешь определять время? — Аяз удивленно посмотрел на девочку. А потом за пару минут научил.

— Возьми! — он протянул ей синий амулет в форме глаза. — Это Назар. Береги его, он приносит удачу.

От радости всегда сдержанная Мерием приняла участие в концерте, который затеяла младшая сестра Эсин. Вертелась на одном месте, голова кружилась, и почему-то было немного стыдно, но она уже вошла в раж — как же трудно остановиться! Отсюда и разногласия с мамой. Спать не хотелось, за дверью слышны голоса папы и дяди Аяза…

Тук-тук, тук, тук, тук. Мерием открыла глаза, не сразу сообразив, откуда идет звук. Тук-тук — стучали колеса поезда Измир-Эскишехир, в котором она ехала на встречу с Эсин по пути в Стамбул.

Ей часто снился этот звук и темнота. Однажды, заснув обиженной девочкой в своей комнате, она проснулась в каменном мешке. Мерием теперь уже не помнит, откуда ей было известно, что нужно беречь силы и не стоит кричать, и как удалось уговорить не плакать восьмилетнюю Эсин. Слышала ли она этот звук рядом или сама догадалась — стучать синим стеклянным камнем по нависшей над ними плитой, чтобы их услышали. Правой ногой старалась удержать панель — казалось, она вот-вот опустится на них. Когда рука и нога затекали, Мерием просила сестру немного пошуметь, затем все повторялось снова.

Резкий свет на несколько секунд ослепил ее, а потом она увидела плачущих людей. Мерием обняла Эсин и вдруг заметила рядом с ней любимый мамин цветок — адлай. Обрушились стены, плиты, перекрытия, а его колосовидная кисть и корни не пострадали, разбился только горшок. Так, в обнимку с этим цветком, и забрала их к себе в Стамбул бабушка Акджан.

Чуть позже Мерием узнала, что их Измитское землетрясение унесло больше семнадцати тысяч жизней, что там погибли родители и семья дяди Аяза, что их спасли соседи. Не дожидаясь техники, те вручную разбирали разрушенные дома, сбивая руки в кровь. Оказалось, что они просидели под завалами девять часов, а маленький камень спас им жизнь. Теперь он стерся, осталась только кисточка и узкая полоска синего стекла.

Правая нога ныла, пришлось снять сапог и приложить ее к холодному полу. Боль немного утихла. Тук-тук, тук-тук. Поезд продолжал уносить Мерием в далекий детский Стамбул.

Бабушка Акджан жила на Истикляль. Тогда, в конце девяностых, улица отстраивалась заново, постепенно приобретая черты, знакомые сегодня. По ней уже ездил красный трамвайчик, собирая на подножку чумазых местных детишек. Узкие соседние улочки, цветы в горшках, пальмы с попугаями, лавки с коврами, сладостями и специями, море кафе и ресторанов с приставучими зазывалами.

Акджан устроила девочек в Галатасарайский лицей. «Если бы у меня была возможность учиться, — постоянно говорила она, — я бы сделала сто шагов вместо одного».

Бабушка часто готовила манты и яблочный чай. Иногда во время Рамадана, накрывая стол впопыхах, она спрашивала:

— Мне показалось, или я отхлебнула немного чая?

— Нет, нет, — отвечали девочки, — мы ничего не видели.

После вечернего намаза бабушка открывала маленькую зеленую тетрадку, в которой писала грустные истории в стихах. Она начинала протяжно их напевать. Песни получались длинные, и девчонки засыпали, не дождавшись конца.

Нене выводила слова на арабском языке справа налево. Мерием всегда удивлялась, когда Акджан просила ее заполнить адрес на конверте для письма сестре в Измир: «Как можно не уметь писать на турецком, освоив такую вязь?!»

Со временем тетрадь затерялась.

— Ах, как жаль, что она не сохранилась! — сокрушалась Мерием. — Выучив арабский, я могла бы прочитать ее баллады!

Адлай, мамин цветок, прижился на новом месте. Девчонки радовались каждой его бусинке и, наконец, набрав тридцать три штуки, сделали бабушке четки-теспи. Они бережно прокалывали каждую горошинку горячей иглой, раскаленной над огнем. К четкам Мерием привязала кисточку от своего оберега, который носила на тонкой шнуровке вместо подвески.

— Маш Аллах! — удивилась Акджан, увидев подарок.

Она берегла четки до самого конца и всегда пользовалась только ими.

Мерием любила смотреть на камни. Даже сейчас она не смогла бы объяснить себе, чем ее привлекал Милий — столб, выставленный напоказ во дворе собора Святой Софии. Ведь вокруг столько колоритных мечетей, храмов и музеев! Ей же почему-то нравились именно руины. Она могла часами бродить у церкви Святой Троицы. Эсин часто увязывалась за ней. Однажды, чтобы спокойно посидеть возле разрушенных стен, Мерием построила из песка маленькую квартирку со столом, стульями и кроватью. Она украсила ее цветами и выдавила аккуратные, едва заметные следы, сказав, что тут живут крошечные человечки. Если не шевелиться и сидеть бесшумно, они появятся. Сестры тихо провели полдня среди древних камней и почерневшего дерева.

Мерием всегда нравилась красота разбитого источника, полуразрушенного деревянного особняка столетней давности, изъеденная временем стена мечети, затейливое переплетение чинар — красота случайная и поэтому настоящая.

— Нене, почему разрушили церковь? — спрашивала она у Акджан.

— Великий город потерял свои краски, потерял свой голос, — с горечью отвечала бабушка, вспоминая Стамбульский погром пятьдесят пятого года. Ее муж Азат стоял тогда перед мятежниками, с удивительным мужеством защищая соседа грека, и говорил толпе: «Уходите отсюда! Они живут здесь шесть поколений. У вас нет права их беспокоить!»

Эти слова были последними в его жизни. Акджан и дети спрятались в углу, поэтому и выжили.

Бабушка умерла восемь лет назад, когда девчонки уже оперились. Мерием стала археологом. Теперь она живет в Измире и занимается любимыми камнями на центральной площади древней Смирны. Эсин — медсестра. Она растит двух дочерей: худую и строгую, как Мерием, и веселую кругленькую, как сама.

— Поехали в Стамбул! Пройдемся по Истикляль, — недавно предложила Эсин, позвонив сестре. — Поставим фонтанчик с водой для нене рядом с родительским. Прохожие попьют из него и помолятся. Наверху все будет зачтено.

Мерием согласилась. «Хорошо, что едем в марте», — подумала она.

Ей нравился Стамбул в холодную погоду, когда город из терра-сиенны превращался в серебристо-голубой, а народу становилось меньше. Она вспомнила свое первое впечатление: как вышли из поезда на перрон и очутились в центре людского потока. Тогда ее поразило, что практически все женщины были одеты в темные абаи и паранджу. До сих пор картинка перед глазами — черная толпа.

«Люблю ли я этот город? — в каждый свой приезд пыталась разобраться она. — Стамбул с первых моментов поражает и не отпускает до самого отъезда».

Эти три дня обещали быть особенно хорошими. Мерием уже видела, как вместе с сестрой сидит на траве в парке и любуется красивой магнолией, как не спеша поднимается на Галатскую башню с фиолетовой подсветкой. Она вспоминала, какой вид открывается со смотровой площадки: на переднем плане Галатский мост и пролив Золотой Рог, за ним — Новая мечеть, Святая София и Дворец Топкапы. Вдали виднеется Мраморное море. Через пролив с разной скоростью проплывает множество суденышек и пароходов, а ночью, укрывшись одним одеялом на двоих, можно, как в детстве, болтать до самого утра.

Нога успокоилась окончательно, поезд прибыл в Эскишехир, за окном мелькнула Эсин. Мерием улыбалась и шептала их детскую клятву: «Привет, родная! Мы с тобой одной крови».

Алёна Стимитс. ФИАСКО

Суббота, 22 мая

Сегодня я опять его выследил. Мерзавец преспокойно ехал в метро, делая вид, что меня не замечает. Корчит из себя порядочного: тут подвинулся, там уступил место. Блеф! Уж я-то знаю его гнусную натуру! Такие бьют исподтишка — сначала входят в доверие, честно смотрят в глаза и только потом, усыпив бдительность, показывают свою истинную сущность.

Я вышел на площади Таксим и пошел по направлению к Тарлабаши. Специально выехал пораньше, чтобы успеть до наплыва людей. Рынок люблю, а вот туристов не жалую. Не мотался бы, да больно уж вкусный у них тулум. Лучший сыр в городе, так я вам скажу.

Пятница, 4 июня

День как день, а вот вечер полностью испорчен. Открываю газету, и — что вы думаете — его харя красуется аж на первой полосе! И куда только катится мир?!

А я? Я даже носа сегодня не высунул. Стамбул задыхается от жары. Спасаюсь почти ледяным айраном. Сначала, как в детстве, ложкой подцепляю соленую пенку. Держу ее во рту, нёбом ощущая кисловатый привкус. Потом медленно тяну все содержимое бокала. И вот ведь что интересно: рот горит от холода, а в голове пульсирует, жаром отдает одна и та же мысль — скоро, скоро я с ним расквитаюсь. Найду способ. Вы не думайте, я не бездействую. Мне нужно лишь немного времени.

Понедельник, 21 июня

Сегодня произошло кое-что из ряда вон выходящее. Я решил поехать в Кадыкёй — побродить по букинистическим лавкам и антикварным магазинам. В прошлый раз видел там пару интересных вещиц и вот уже неделю раздумываю, купить ли. Нарды, конечно, знатные: мозаика, перламутр, ручная работа. Но с ними можно и повременить. В конце концов, такие иногда встречаются и на других рынках. А вот подсвечник никак не выходит у меня из головы… Я даже хокку сочинил:

Черная кошка игриво спинку прогнула,

глядя на чашу.

Достать лапой пытается…

Изящная работа, что и говорить. Но не это меня зацепило, не это. Поза ли, взгляд… Озорная красавица уж слишком напоминает мне Айше. Она бы и сейчас крутилась рядом. Ластилась у ног, обволакивая все вокруг своим присутствием. Заполняя собою пространство. Приветствуя мое появление мягким воркующим напевом. Вопрошающе заглядывая в глаза… Ах, если б только не тот злосчастный день!

Впрочем, я отвлекся. Начал-то про поездку. Вы не хуже меня знаете, что в Кадыкёй ходят паромы. Я сел на один из них и уставился в окно. Погода великолепнейшая. Волны Босфора задорно бьют о борта трамвайчика. Я поворачиваю голову, чтобы убедиться, что остальным пассажирам так же хорошо, как мне, и… Угадайте, кого я вижу? Его! Рядом, на соседнем сиденье. Тут же накатывает тошнота. Подступает к горлу, почти выплескивается наружу. Я теряю контроль. Еще чуть-чуть — и залуплю! Заеду по его бесстыжей глумливой физиономии! Но нет, нет… нужно остыть… не здесь и не сейчас. Слишком много свидетелей.

Словно догадываясь о том, что он находится в опасной близости, жалкий трус вскакивает и исчезает. Но лишь для того, чтобы через пару секунд материализоваться в другом конце салона, представляете?

Причалили. Вместо привычного маршрута я последовал за ним, но он быстро смешался с толпой и растворился. Какой уж тут подсвечник! Вернулся домой ни с чем.

Среда, 7 июля

Когда Хатидже была жива, она частенько повторяла: «Терпеливый дервиш добился желаемого». Вот так и я — потихоньку иду к своей цели. Теперь мне известно, где он живет.

Суббота, 7 августа

Ну и дела! Пока я мотался в Измир по делам фирмы, мерзавец завел твиттер. Постит фоточки: отдых у пролива, ланч на Истикляль… Еще и кучи восторженных отзывов собирает. Народ, похоже, просто помешался. Я разбавил их щенячий восторг ложкой дегтя — накинулись, как коршуны. Что ж, посмотрим, чья возьмет. Мой план почти готов. Остались детали.

Воскресенье, 8 августа

Я таки купил подсвечник. Представляете, столько времени прошло, а он все стоял и ждал меня! Я уж и не надеялся. Ходил-высматривал что-нибудь интересненькое и вдруг вижу — кошка эта выглядывает из-за угла. Словно зовет.

Притащив трофей домой, я долго искал ему место. Верите ли, у меня вся квартира заставлена разного рода вещицами, в основном старинными. В них теплится энергия многих людей, живет дух времени. Когда пустота перестает кричать, уже не так грустно возвращаться в дом, так ведь?

Я водрузил хвостатую проказницу на полочку в прихожей. Будет меня встречать.

Хатидже, конечно, посмеялась бы. «Если время с тобой не ладит, ты поладь с временем», — так, кажется, она говорила. Но мне и время не в силах помочь, так что ладить с ним проку нет. Ах, если б только не тот злосчастный день!

Суббота, 14 августа

А он не промах! Скорешился с каким-то миллионером. Якобы тот подарил ему автомобиль. Личный водитель, кожаный салон, мини-бар… Брешут, конечно, но на всякий случай надо поторопиться. И знаете, я готов.

Завтра решающий день. А сейчас пойду выпью бозы, соберусь с мыслями.

Воскресенье, 15 августа

Ликую! Все прошло как нельзя лучше! Наконец-то он получил сполна. Впрочем, давайте расскажу по порядку.

Почти неделю я наблюдал за его передвижением. Он часто выбирает зеленую ветку и едет от площади Таксим до Еникапы. Оттуда — на морском трамвае в Кадыкёй или Бостанджи. Бывает, что берет и паром до Ялова. Путешествует чаще утром, когда в метро нет толкучки.

Выследив его в центре, я сел в тот же вагон. Незаметно достал камеру и сфотографировал. Он заметил. Повернулся и некоторое время изучающе меня рассматривал.

В этой части вагона людей почти не было. Я достал пакет и быстро осуществил задуманное. Тут уж паршивец почуял неладное — вскочил и направился к дверям. Оттуда укоризненно на меня пялился, словно пристыдить хотел.

На первой же остановке он вышел. Что ж, мне даже на руку. Я еще раз сделал пару фотографий и тоже двинулся к выходу.

Суббота, 21 августа, газета «Star», Стамбул:

Жители Стамбула возмущены: любимую собаку незаслуженно обвинили

В июле мы уже рассказывали вам про бездомного пса по кличке Боджи, который самостоятельно передвигается по городу: в метро, на автобусах и даже на морском трамвае. Четвероногий путешественник без проблем поднимается по эскалатору, любезно пропускает выходящих пассажиров, уступает место детям и женщинам и покидает вагон на нужной станции.

Долгое время стамбульцы были уверены: у Боджи есть хозяин. Затем выяснилось, что пес — всего лишь бездомный турист. Власти города взяли его под свою опеку. Так Боджи обзавелся ошейником с GPS-датчиком, который помог установить, что собака за день проезжает около тридцати километров. Пес даже получил почетное звание официального талисмана стамбульского метро и обзавелся аккаунтом в соцсетях.

И все бы хорошо, но на прошлой неделе один из недоброжелателей решил подставить всеобщего любимца, подкинув собачьи экскременты прямо в вагон, где в тот момент находился пес. А чуть позже в сети появились посты в стиле: «Какой нехороший Боджи, наделал кучу прямо на сиденье». Стамбульцы тут же возмутились:

«Наглая провокация…»

«Просим наказать вредителей…»

«Боджи, мы не дадим тебя в обиду!»

Уже обнародована запись, на которой отчетливо видно, как некий мужчина вытряхивает собачьи фекалии рядом с миролюбивым псом.

А что же Боджи? Он, кажется, только выиграл от чудовищного поступка своего недоброжелателя. Кое-кто из меценатов обещает взять собаку под свое покровительство. Будем следить за дальнейшими событиями!

Воскресенье, 22 августа

О, как всполошились жалкие писаки! А ведь все беды из-за бездомных собак!

В тот солнечный день мы ехали на машине. Хатидже на соседнем сиденье. Что-то напевает, поглаживая Айше. Нежные руки. Чарующий голос. Смех… Какой-то бродячий пес вдруг выскочил на трассу.

Я вывернул руль, и машину понесло в сторону, прямо на фуру, стоявшую на обочине…

Примечание автора: пес Боджи действительно живет в Стамбуле и путешествует по городу самостоятельно. О его передвижениях рассказывают многие газеты мира. На сегодняшний момент в Стамбуле обитает около 255 тысяч бродячих собак, и их количество постоянно растет. Турецкое общество раскололось на защитников и противников бездомных животных, и они никак не могут прийти к консенсусу.

Татьяна Парамонова. НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ДО ОСЕНИ

В прощальные дни лета солнце низкое. Смотрю в маленькое зеркальце — лучи падают на лицо под прямым углом и подчеркивают, выделяют черты, наполняя их легким золотистым цветом, навевая воспоминания.

Лет пятнадцать назад, за несколько дней до сентября, я тоже поймала свой взгляд в зеркале. Стрижка, потерявшая форму, совсем мне не шла, как и цвет волос «зимний каштан», с отросшими корнями, в которых блестела ранняя седина. Очки. Их пора было заменить — выглядели несовременно, единственный плюс — отблеском маскировали усталый взгляд.

Однако это все мелочи по сравнению с россыпью крупных красноватых прыщей, которые плотной стайкой начинались слева на носу, спускались на губу и тянулись вниз до подбородка, постепенно сходя на нет. Некоторые уже чуть подсохли, а большинство — свежие, будто только что распустились. На правой стороне тоже есть, но поменьше. У подростков считается обычным делом, а вот в сорок пять?!

Но даже такая малоприятная картина не портила мне настроения — проблемы и неприятности этого лета остались позади. На работе завершилась серьезная проверка, и, главное, сын зачислен в вожделенный институт. Да, в конце августа. Во втором потоке, потому что в первом срезался по глупой случайности.

В начале июля, когда он не поступил, мне казалось, что мир рухнул. Ночью накрывала бессонница, сердце билось, не хватало воздуха… Муж почему-то не разделял моей паники: «Поступит через год, прекрати нервничать, на тебе лица нет!»

Успокоиться я не могла, и как результат появился то ли нервный дерматит, то ли нейродермит, а может что-то другое, не знаю. К врачу не пошла, просто купила мазь с салициловой кислотой, чтобы хоть что-то сделать, и, вполне ожидаемо, она мне не помогала. Я старалась меньше на себя смотреть, лишь изредка то мазать, то припудривать прыщи, хотелось вообще о них не думать — мне было совершенно не до красоты.

К счастью, выяснилось, что в институте существует второй поток, и сын, быстро повзрослевший после первой неудачи, взял себя в руки и блестяще сдал все экзамены. И вот сегодня, в пятницу, вывешен приказ о зачислении. А в среду — первое сентября.

Я смотрела на себя в зеркало и понимала, что надо как-то сбросить напряжение этого летнего марафона, постараться успеть отдохнуть. Необходимо переключиться. И мне, и ребенку.

— Поезжайте в Турцию, в Анталью хотя бы на несколько дней. Успеете искупаться, позагорать, — предложил муж.

— А что, это идея!

Через час мы с сыном уже сидели в ближайшем туристическом бюро, которых тогда было множество по всей Москве.

— На четыре дня в Анталью? Можно. Когда вам удобнее — с третьего сентября или с пятого? — спросил консультант.

— Нам надо завтра, двадцать восьмого августа, — сказал сын, заметив, что я молчу в замешательстве.

— К сожалению, не получится, не раньше третьего… — консультант все еще смотрел в монитор. — А не хотите тур в Стамбул? Как раз — день приезда и день отъезда — самостоятельно, и два дня экскурсионного обслуживания в группе. Есть горящие путевки со скидкой. Вылет завтра утром. Оформляем?

То, что надо! Совсем скоро я буду ходить в толпе соотечественников по городу, в котором никогда не была! И плевать на прыщи, все равно в Стамбуле меня никто не знает.

Сын обрадовался даже больше меня. Пляжный отдых его особо не привлекал, а вот Османская империя и все, что с ней связано — другое дело. Поэтому, пока я собирала чемоданы, он съездил в книжный, купил подробный путеводитель и улегся с ним на диван.

***

В самолете сын тоже не выпускал из рук путеводитель и карту:

— Смотри, если мы быстро заселимся, то успеем в Военный музей, кассы до пяти. Мы же в районе Султанахмет? — он взглянул на меня. — Давай проложим кратчайший маршрут…

— Хорошо, наверное, постараемся… Маршрут ты сам, ладно? — я ответила с трудом, мозг уже сутки предпочитал ни о чем не думать и ничего не решать, отходил от стресса.

Меня военная тематика совершенно не интересовала, но пройти мимо точно не получилось бы. Мой сын — ярый пацифист, что не мешает ему постоянно носить камуфляжные футболки и изучать историю войн. Куда бы ни поехали, первое место для посещения — музей, связанный с этой темой.

***

В огромном аэропорту Стамбула мы легко нашли встречающего с табличкой турфирмы. Оказалось, группа у нас немаленькая. Я присматривалась к тем, с кем завтра начнется совместное путешествие. Все среднего возраста, все без детей.

Начался развоз по гостиницам. Меня немного удивил выбор отелей — люди выходили из автобуса в районе, больше похожем на современный спальный, с той только разницей, что во всех открытых дверях подъездов и в окнах развевались на ветру платья, куртки и прочие разнообразные товары — ярко украшенные, часто с блестками, с крупными металлическими деталями, шнуровками и бахромой.

Наконец мы остались в автобусе одни, и он повез нас в исторический центр: замелькали мечети, открылся вид на какой-то невероятный мост, пейзаж становился все более восточным и сказочным.

Остановились у небольшой гостиницы, расположенной в старинном доме. Сопровождающий на прощанье сказал, что завтра в девять начало экскурсии и попросил спуститься вниз без опозданий.

— Здесь круто! — восхитился сын, открывая витиеватую решетку, заменяющую дверь лифта. — Интересно, почему почти все вышли в том ужасном районе?

— Не знаю… Наверное, там дешевле, — я помнила, что вчера в турбюро была немного не в себе — сын сам выбирал отель — и теперь радовалась, что оказалась именно здесь.

Через полчаса мы уже двигались в сторону Военного музея, сверяясь с бумажной картой — навигаторов в то время еще не было. Но, оказалось, всепросто: надо перейти Галатский мост, дойти до старинного фуникулера, подняться на нем к площади Таксим, а там уже недалеко. Мы взяли направление строго на север. Закатное солнце светило слева и помогало ориентироваться.

Я старалась не отставать от сына, который стремительно шел вверх по крутой улочке. Мне казалось, что наш торопливый шаг привлекал внимание прохожих, особенно местных жителей. Сын, поглощенный поиском фуникулера, этого не замечал.

— Где-то здесь должен быть вход на подъемник, — он забирал все выше, маневрируя влево-вправо, поглядывая во все переулки и подворотни.

— Давай спросим кого-нибудь? — хотелось передохнуть, солнце било в левый глаз и мучила жажда, но раз уж обещала, старалась не жаловаться.

— Вот он, вход на фуникулер! Мам, погоди, это уже Галатская башня! Значит, первую остановку мы прошли пешком?!

— Ну ладно, хоть другую проедем, так будет быстрее, — я обрадовалась, что наконец-то окажемся в тени.

Удалось быстро купить билет и запрыгнуть в вагончик, посадка заканчивалась. И тут что-то пошло не так: фуникулер внезапно поехал не вверх, а вниз, и вскоре снова оказался у подножия холма. Теперь мы знали, как выглядит начальная станция. А время стремительно таяло, пришлось снова покупать билет, ждать пока соберется достаточно пассажиров… Стамбул словно не давал нам успеть вовремя.

Когда мы подбежали к музею, было ровно пять часов. В фойе — никого, и окошко закрыто.

— Не расстраивайся, — сказала я сыну, — может быть, этот музей входит в программу нашего тура…

Весь вечер мы бродили по городу, впитывали запах моря и жареной на пришвартованных корабликах скумбрии, ели этот балык-экмек, пробовали какие-то мокрые булочки с котлетами и томатным соусом, пили чай с липкой пахлавой прямо на улице в последних лучах заходящего солнца. Чтобы не заблудиться, старались держаться широких проездов и не уходить в переулки и подворотни.

— Ты заметила, здесь есть особая порода людей — не похожих на турков, со светлыми волосами? — спросил сын. — Уверен, они сохранили корни со времен Византии. Я думаю, это потомки древних римлян!

— Ты ничего не путаешь? С четвертого века? С закладки Константинополя?! — мне не верилось в очередную теорию, которую он с таким увлечением излагал.

— Ну допустим с пятнадцатого, со времени захвата турками… О! Давай посмотрим, что там, — он внезапно прервал свою речь и увлек меня в узкий живописный проулок, где играла восточная музыка и мелькали огоньки в быстро сгустившемся вечернем сумраке.

Мы успели сделать всего несколько шагов. Нас быстро настигли трое «потомков древних римлян». Они буквально за руки вывели нас снова на широкую улицу и на хорошем английском сказали, что никогда не стоит сворачивать в такие места. Убедившись, что мы их поняли, помахали на прощанье и отправились по своим делам. А я решила, что пора возвращаться в отель, на сегодня впечатлений хватило.

***

На следующее утро оказалось, что прогулка под вечерним стамбульским солнцем не осталась безнаказанной. Моя левая рука резко отличалась цветом от правой, особенно сгоревшее плечо, которое так болело, что не прикоснуться, а ведь солнышко казалось нежным и ласковым, когда светило с запада. С ужасом взглянула в зеркало. Мой левый нейродермит тоже полыхал алым цветом, лицо, поджаренное с одной стороны, выглядело комично.

Что делать? И мазь я забыла дома… Стала покрывать прыщи тональником, уговаривая себя не переживать. Кому какое дело? На экскурсии все будут осматривать город, а не меня.

Сын выглядел намного лучше: смуглый в отца, он не обгорал так быстро, к тому же его защитная футболка, закрывала руки почти до локтей. Сегодня он тоже надел камуфляжную, немного посветлее.

Ровно в девять мы вышли на улицу. Автобуса не видно. Около входа стоял только белый минивэн «мерседес». Из него вышел мужчина в белоснежной рубашке и произнес название нашей турфирмы, это прозвучало как пароль — боковая дверь «мерседеса» откатилась, и мы заняли места у окон в абсолютно пустом салоне.

— Добро пожаловать в Стамбул! Меня зовут Омер, я буду вашим гидом в эти два дня, — сказал мужчина на чистом русском языке. Он и выглядел как русский, по крайней мере в Москве я приняла бы его за нашего.

«Как неудачно, — подумала я, когда он занял место рядом со мной, — не мог сесть с другой стороны?!» Пришлось отвернуться и слегка прикрыть лицо левой ладонью. Гид что-то сказал водителю, и мы тронулись.

— А где наша группа? Мы едем к ним? — я не могла понять, что происходит.

— Больше никого не будет. Остальные приехали за товаром, — он улыбнулся, заметив мое непонимание. — Как это у вас называется — челноки, коммерсанты? Они часто используют такие недорогие туры, чтобы сделать закупки, на экскурсии не ходят.

Теперь все стало ясно. Вот почему соотечественники показались мне слишком деловыми, без эмоций. Ну что ж, начало века, люди заняты бизнесом. Итак, мы — единственные туристы, и Омер будет два дня сопровождать только нас одних.

Сын сразу этим воспользовался, стал выяснять, что увидим сегодня и можно ли вносить пожелания. Омер не возражал, но все же первую половину дня мы следовали его программе — мечети и дворцы. Во время обеда в уличной закусочной гид уточнил, что бы мы хотели еще посетить сегодня.

— Давайте в Военный музей! — воодушевленно сказал сын.

— Похоже, ты милитарист? — в словах Омера не было иронии, он как будто хотел прояснить что-то для себя.

— Совсем наоборот! Просто люблю историю, а вся она заключается именно в истории войн, — сын сел на любимого конька. Мне хотелось остановить его, подростковый гонор казался неуместным.

— Разве? — удивился Омер. — А как же культура — духовная, материальная? Как же символическая составляющая? Взять хотя бы одежду. Ты ведь не случайно носишь такое?

— А вас это шокирует? Я вижу, как на меня поглядывают. Из-за футболки! — с вызовом сказал сын.

— Ты и правда бросаешься в глаза. Люди тебя замечают, стараются понять культурный код, который ты демонстрируешь, вот и все.

— Да меня просто еще и история камуфляжа интересует, начиная с первой мировой! — сын понемногу успокаивался. — И я уже заметил, ваша армия не носит такую одежду, она у других…

Омер молча кивнул, в его глазах пряталась улыбка. Я воспользовалась паузой и немного сменила тему:

— А что вы скажете насчет потомков древних римлян? Как они уцелели в Османской империи? Да еще и такими большими диаспорами?

Омер не понял, о чем речь, и я пересказала ему вчерашние предположения сына, показав рукой на группу молодых людей, как раз проходивших мимо столиков. Наш гид сдержанно ответил:

— Это беженцы. Из Сербии. Мусульмане.

Неожиданно. Красивая теория рассыпалась в одно мгновение. Но сын, как любой подросток, стремился оставить последнее слово за собой:

— Ну, вот видите, Омер! История — это история войн!

— У войны всегда две стороны. По крайней мере две. И когда ты носишь такую форму, невольно даешь ей оправдание… — сказал гид. Было видно, что он не хочет продолжать разговор.

***

На следующий день сын выудил из чемодана простую черную футболку, хотя запас камуфляжных еще не кончился.

Нам предстояло путешествие на корабле по Босфору. Водитель с утра отвез нас на пристань, а встретить должен был в конце прогулки, в азиатской части города. Я заметила, что в его отсутствие Омер чувствовал себя намного свободнее и успевал не только вести экскурсию: с самого утра он незаметно перешел на ты и при каждом удобном случае расспрашивал про Москву. А еще много вспоминал Питер, где восемь лет учился. Он стал врачом и работает вполне успешно, но пару раз в месяц берет группу русских туристов. Скучает по России и не хочет забывать язык.

— А какой твой любимый советский фильм? — спросил меня Омер.

— Именно старый советский? Не знаю! Как можно выбрать один?

— А у меня их два — «Белое солнце пустыни» и «Осенний марафон».

Ну ничего себе! Особенно удивил фильм Данелии. Он очень питерский и про очень русский менталитет. Об этом я и сказала нашему гиду.

— Ты правильно уловила, — тихо сказал Омер, — когда первый раз посмотрел, подумал, что за неудачник?! А сейчас часто пересматриваю, у меня есть запись. Кажется, я понимаю героя…

Омер вытащил из сумки бинокль, дал сыну. Стал рассказывать об усадьбах турецкой знати, построенных пару веков назад, мимо которых мы как раз проплывали. Потом протянул бинокль мне.

— Не хочу, не удобно, я в очках, — постаралась отказаться, отвернуться, он стоял слева от меня, и солнце снова предательски облизывало мое лицо.

Но Омер снял мои очки, положил их на широкий бортик, помог отрегулировать окуляры, и я залюбовалась открывшейся картиной. Теперь уже вдоль канала тянулись утопающие в зелени современные дачи, не менее роскошные, чем исторические здания. Сын, пожав плечами, ушел на корму. Было немного неловко, но я позволила себе провести этот час рядом с человеком, которого знала лишь второй день, а казалось, что знаю сто лет.

И только когда мы сели в минивэн, я поняла, что мои очки уплывают на бортике корабля дальше по Босфору. Омер расстроился:

— Моя вина!

Он что-то сказал водителю по-турецки, и вскоре мы остановились около аптеки. Омер, не слушая никаких возражений, повел меня туда. Аптека оказалась более современной, чем выглядела снаружи. Мне предложили много оправ на выбор и проверили зрение. Потом Омер велел идти в машину, а сам остался ждать и оплачивать заказ.

— Вот твои новые очки — стекла «хамелеон», супертонкие. Так будет комфортнее. В конце августа солнце низкое…

Я с трудом узнала себя в зеркальце. Только рука снова привычно коснулась лица слева.

— И перестань закрываться, убери руку. Через пару дней все пройдет бесследно!

— Откуда ты знаешь? Это уже два месяца…

— Ну я же врач, просто поверь.

Вечером пришло время расставаться с Омером. Было грустно. Казалось, он стал очень близким за эти долгие два дня, и что у нас много общего и много недосказанного. Удивляло, насколько больше он походил на русского, чем целый десяток соотечественников, приехавших в Стамбул по торговым делам.

— А знаете, если вы не против, я завтра тоже приду, продолжим экскурсию, в клинику мне только вечером. У вас же будет время, по крайней мере до обеда, — Омер хорошо знал наш график.

В душе я обрадовалась этому предложению, я даже ждала его, но, услышав, отрицательно покачала головой. Сын некоторое время стоял молча и вдруг повернулся в сторону сувенирной лавочки:

— Мам, там футболки продаются, я схожу, куплю отцу?! Может и себе заодно…

Когда он отошел, Омер быстро продолжил:

— Соглашайся! Смогу показать то, что не входит в обычный тур… А еще можно продлить поездку на день, я договорюсь, с билетами и гостиницей проблем не возникнет…

— Тридцать второго августа не бывает… — сказала я, справляясь с волнением.

Действительно, пора было прощаться.

***

Поздно вечером накануне первого сентября муж встречал нас в Домодедово.

— Вас не узнать, загорели! — он похлопал сына по плечу. — Не ожидал тебя увидеть в такой яркой футболке, полная смена имиджа, наконец-то!

Потом посмотрел на меня:

— Ты какая-то другая, очки купила красивые и, надо же, лицо в порядке, все прошло! А говорила — мазь не помогает!

Юна Трейстер. ТАМАРА НИКИТИЧНА

«Стамбул. Тридцать одна тысяча рублей — пять ночей. Не подходит. Двадцать четыре тысячи — на три ночи, уже интересней. Три звезды, все включено. Отзывы: ужасное место, не приезжайте в отель, есть нечего, гости травятся, бассейн цветет, горничные убираются в сейфах…»

— Роман Николаевич, сделка на тридцать семь единиц техники готова, — помощница с договором поднялась в кабинет.

— Отлично, закрывайте, — хозяин завода всматривался в картинки номеров, не отрываясь от монитора.

«Продолжим: плесень, плесень, разбитое окно, опять плесень. Вырванные розетки. Ободранные стены, — он просматривал фото постояльцев. — Ну, хуже не найду, отличный вариант. Забронировать».

Роман Николаевич Орлов искал такой отель весь год, шесть раз ему казалось, что кандидат был найден, но появлялся положительный отзыв, и поиски начинались заново.

— Настя, забеги на минуту, — он нажал на кнопку телефона, и она замигала красным огоньком.

— Слушаю? — фигуристая блондинка в открытом сарафане миндального цвета твердо держалась на черных шпильках перед его столом.

— Я улетаю завтра. Мой костюм из ателье готов?

— Роман Николаевич, костюм, галстук, запонки по индивидуальному заказу, обувь ручной работы — да, все готово. Я вечером заберу и доставлю в пентхаус.

— С кем я сегодня ужинаю?

— Министр экономики, министр транспорта, замминистра торговли ждут вас в резиденции Кремля.

«Еще одна встреча натянутых улыбок, и я свободен», — совладелец Северной башни Москва-Сити посмотрел в окно с двадцать седьмого этажа.

***

Костюм выглядел великолепно. Белая рубашка, синие брюки высокой посадки. Отглаженные стрелки задавали направление. Бизнесмен прошел стойку регистрации в аэропорту. Обед в вип-зале. Полет бизнес-классом в худший отель Стамбула наконец совершился.

Садясь в арендованный мерседес, где остывал ледяной Moёt, Рома задержал взгляд на юнце в синих шортах и белой майке. Мальчик, схватив бабушку за руку и вертя головой, следовал в автобус. Владелец завода вспомнил свою бабушку — Тамару Никитичну, которая так же тащила его за собой, только на электричку в Туапсе. Он сжал губы и отвернулся.

Микроавтобус вез олигарха по разогретому асфальту ночного Стамбула. Город не спал, его изнуряли туристы, местные торгаши, кошки, собаки, разноцветные огни и жаркий ветер Босфора. Оставив тридцать долларов на чай, он отпустил водителя и взглянул на отель глазами туриста:

«Ужасное место — люди не врут».

Сонный администратор, просканировав гостя, медленно опустил нижнюю челюсть:

— Сэр, чем могу помочь?

— Это «Рука Стамбула»? Я вчера оставил у вас бронь.

— Это мы. Но вы?! — сонный юноша с желтым пятном на футболке и надписью «one life — one spark» не мог принять реальность.

— Будьте добры, мне ключи от номера, — вежливо настоял Роман Николаевич.

— Э, да, конечно. Извините, сэр, только у нас правила: никаких проституток, мужчин легкого поведения, вечеринок, оружия, наркотиков, пыток, трупов, нудистских наклонностей!

— А собаку можно?

— Собаку? Какую собаку?

— Лохматую.

— Лохматую собаку можно. Ой, любую собаку можно, и лохматую тоже. Но я не вижу ее с вами.

— Я пошутил! Парень, выдохни, — Роман по-детски улыбнулся.

— Конечно, сэр. Извините, — смутившись, юноша засуетился, подбирая гостю номер.

***

Рома в детстве производил впечатление интеллигентного ребенка из семьи высокого достатка. Однажды, свесив ноги с лавки и облизывая мороженое, он ждал бабушку с рынка. Одетая в красный сарафан своей молодости, лодочки на босу ногу под цвет кожаной черной сумочки, которая висела на плече, бабуля несла авоську, словно ведро с водой.

— Ромочка, сладкий, ты откуда мороженое взял?

— Вон из того ларька, мне его тетя-продавщица дала.

— А откуда у тебя деньги?

— У меня их и нет. Я попросил в долг, а когда заработаю свой первый миллион, отдам с процентами.

— И она поверила?

— Конечно! Я ж ей не врал.

— Вот ты, прохиндей маленький. Держи сумку, нам еще за маслом к Тоне надо.

— Бабушка, а почему люди врут?

— Боятся, милый. От правды убегают. Или потому что злодеи.

— А ты мне врешь про родителей?

— Ну как я могу? Твои мама с папой были уважаемые люди нашего края. Ты потомственный дворянин в четвертом поколении. Ты что ж, не помнишь, как тебя няньки растили, пока ко мне не попал?

— Не помню. Хочешь, я и тебе мороженое попрошу, знаю, что сама не купишь.

— Пошли, милый. Вечереет. Вот-вот комарье налетит.

***

Роман Николаевич повернул круглую ручку и толкнул дверь. Номер давно умер, а его прах забыли развеять над заливом. Поморщившись от запечатанной сырости, он перепрыгнул через грязный ковер, боясь испачкать кожаные лоферы.

Миллионер зашел в уборную.

«Так, посмотрим…» — он достал туалетные принадлежности и осмотрелся. Наличие ванны было обязательным. Затертое до ржавчины дно, отколотая плитка, разукрашенные плесенью стены.

— Как чудесно! — улыбнулся Роман и достал бритвенный станок. Вытащив из него лезвие, не разуваясь, лег в пустую ванну. Оголив левую руку до локтя, выбирал место для пореза, чтобы наверняка, чтобы без медиков. Без пятнадцати минут мертвец поднял голову и уставился в зеркальный потолок…

***

— Ох, милок, смотри, сколько банок закатали в этом году! Теперь зимой хоть каждый вечер чай с вареньем пить будем. Один день вишневое, другой клубничное, в третий — абрикос откроем.

— Ба, я банки сейчас в погреб снесу, потом в лото сыграем?

— Сделал дело — играй в лото. Конечно, сынок. Я чаю с мятой заварю.

— А можно я сегодня с тобой спать буду?

— Ох, ребенок, я раньше часа ночи не лягу. Отчего такая просьба?

— Я бабая боюсь. Он под кроватью прячется.

— Бабай, говоришь, ах он бездельник какой! Мы с тобой, значит, полы моем, есть готовим, на базар ходим, а он наши труды пожинает. Нечего лоботрясу крышу над головой иметь, в доме палец о палец не ударит, а в тепле живет. Еще внука моего пугает. Пойдем, закатим ему взбучку!

Тамара Никитична взяла швабру, забежала в комнату и давай под кроватью деревяшкой тыкать, приговаривая:

— А ну пошел отсюда, лентяй бессовестный! Эвон ты спрятался, думал, тебя Ромка не найдет?! Нашел, подлеца такого! А ну, кыш, кыш, говорю!

— Бабушка, не надо так сильно, ему больно! Он ведь один там! Может, он тоже боится кого, поэтому и спрятался?

— Верно думаешь, малыш! Малой такой, а вон какие мысли выговариваешь. Ты, Ромка, ничего не бойся. Даже когда я умру, я тебе швабру свою оставлю. Она, знаешь, скольких бабаев из этого дома выгоняла?! Лентяев, воров, пьяниц, деда твоего!

— Ба, а если бы мы богатые были, бабай бы к нам не пробрался?

— С чего ты взял?

— Ну, у нас охрана была бы. Она бы комнату мою стерегла.

— Нет, чернявенький. Деньгами бабаев не напугаешь. Наоборот, чем больше денег, тем и страхов больше. Вот мы с тобой живем — я хлеб с утра испеку. Пока ты спишь, на рынок сбегаю, творогу с молоком возьму. К чаю сухарей захвачу. Ты глазки откроешь, а я уже состряпала. Покормлю тебя, и радость на сердце. А деньги такое не умеют. Бывает, денег много, а готовить некому, понимаешь?

— Ба, я когда миллионером стану, я все равно с тобой жить буду, чтобы ты всегда мне готовила. Радовалась. Сердце свое грела.

— Договорились, Ромка. Или как там тебя звать будут? Роман Николаевич?

— Для тебя я — прохиндей. Мне слово нравится. Ба, давай я половики выбью и пыль вытру. Чтоб бабаю приятно было в чистой комнате прятаться.

— Ты что ж, уже не боишься?

— Нет, жалко мне его стало. Боится всех, вот и прячется. Можно миску молока ему поставлю? Пусть поест.

— Мы так всех бабаев в округе привадим. Но один раз можно.

***

Роман Николаевич посмотрел на задранный рукав и вернулся в реальность. Указательный с большим сжимали лезвие.

— Правило с трупом придется нарушить. Извините, отель «Рука Стамбула», — он надавил острым ребром на вену.

— Merhaba! — в номер зашел женский голос.

Роман не успел спрятать острие и подняться, как в двери появилась молодая турчанка.

— Ты что!? Идиот!

Покрытая голова, рукава длинного синего платья касались ее кистей. Глаза в черной подводке, смуглая кожа. Она закричала на весь отель.

— Не надо так орать!

— Да вы больной! Такой костюм, обувь!? Почему не разделись и не повесили все? — горничная указала на шкаф.

— Я в рубашке хочу!

— Если зальешь пол кровью, я лично тебя прикончу! Ведро, щетки, хлорка. День потрачу, чтобы смыть тебя. Только не в мою смену!

— Дорогуша, вышла из моего номера! Я дверь забыл закрыть.

— Сегодня не умрешь! Только не на моем дежурстве! Слышишь?!

— Я позвоню на ресепшен и вызову охрану, марш отсюда!

— А я позвоню в психушку, там у меня брат работает, он тебя быстро оформит.

— Так, стоп! Хорошо! Вот, я уже вылезаю, — Роман Николаевич с поднятыми руками перешагнул через бортик ванны и приземлился на полу. Больше всего ему не хотелось огласки.

— Бритву мне! Немедленно! — она открыла ладонь.

— Вот, — повинуясь и опасаясь поранить смуглые ладони непрошенной гостьи, он положил лезвие.

— Идиот! — горничная захлопнула за собой дверь.

***

Роман Николаевич взглянул в зеркало. Оно отразило растерянного юношу, которого только что застукали. Как в детстве, когда Тамара Никитична нашла пачку сигарет:

— Рома, а ну поди сюда! — голос бабушки вытащил его из учебника по физике и не сулил ничего хорошего.

— Ба, это не мои. Я нашел, — он бросил взгляд на пачку Kent, которую она мяла в руке.

— Ты мне врать осмеливаешься?! Взрослым стал? Пятнадцать стукнуло — привет, крутой пацан! Да?!

— Да… Нет… — он стыдливо опустил голову.

— Так в жизни не работает. Сигареты не сделают тебя взрослее. Надо быть взрослым, а не вести себя, как взрослый. Это не одно и то же. Хочешь курить — кури, но врать мне не смей, еще труса в доме не хватало!

— Прости, ба. Ты права. Сиги мои.

— При мне курить не сметь! А там, дело твое. На следующий год все равно поступать уедешь.

***

Кондиционер бастовал дуть прохладой. Бизнесмен вышел на балкон. Стамбульский вечер переливался синими, желтыми, красными огоньками. Такси, мотоциклы стояли в пробке, время от времени сигналя перебегающим дорогу пешеходам.

Рома навалился на перила:

«Можно и отсюда. Если головой сразу…»

— Что, решил вниз башкой сигануть? — горничная появилась за его спиной.

— В ванне же нельзя. Про балкон не говорила, — всматриваясь в дорогу, он не обернулся.

— Я сказала, что в мою смену нельзя! Что непонятного?

— Не переживай. Асфальт коммунальные службы уберут.

— Ага, как же! Возле нашего отеля приземлишься, меня и погонят отмывать. Давай ты таблеточки свои примешь и успокоишься.

— Я не пью никаких таблеток! — Рома оскорбился.

— Тогда, может, с них начать, а потом нырять с балкона?

— Разве разговоры с гостями входят в твои обязанности?! Вон из моего номера! — Роман Николаевич указал на дверь, жалея, что рядом не было Паши из охраны.

— А то что? Охрану свою позовешь? — она опять считала его мысли.

«Как это у нее выходит?» — он уставился на девушку, ища ответ. Кареглазая уборщица фыркнула и покинула номер.

Роман растянулся в пластиковом кресле. Закрыв глаза, медленно вдохнул аромат жареных каштанов и юга.

***

— Ромка, у меня руки сдают, не держат совсем. Приедь, сынок, надо в курятнике убрать, траву скосить. Дров на зиму заготовить. Помидоры, огурцы поспели. В банки закатаем. Из яблок и сливы компот сварим. В крыше протечь заделаем. Дел много, сама не справлюсь, — Тамара Никитична разговаривала с внуком по телефону.

— Конечно, ба. Я как раз машину купил, теперь не на автобусе приеду, оценишь.

Каждое лето Рома приезжал к бабушке и помогал по хозяйству. Старушка плохо видела, ходила с тростью. Ему нравилось помогать. Чувствовал себя нужным, наполненным. Работал на участке руками и понимал, зачем живет.

— Ба, готово. Два слоя рубероида уложил, сверху черепицей закрыл. Дождь, снег — теперь не проблема, — он отхлебнул вишневого компота и развалился в гамаке.

— Закончил? Спасибо, сынок. Свой дом в старости тяжело иметь, но уехать — земля не пускает. Я, наверное, этой зимой умру. Ты меня в гроб не клади. Я по ветру хочу… А то камни бездушные натыкают, а потом родня мучается, по кладбищу скитается. Отпустить покойных не может. Обещай, что не закопаешь?

— Ба, ты что такое говоришь? А я?