Бесплатный фрагмент - Голодранец

Дом

В стране угрюмых быков

С копытами, как камень

И голодных вечно волков

С зубами, что острее скал,

Найти так трудно то,

Что так давно искал.

В стране мрака и грязи,

Где снег выедает белки глаз.

Здесь никто не сказал мне,

Что никто здесь никого за все время не спас.

На улицах снуют туда-сюда

Системные трутни.

Улей. Шумно. Душно.

Тяжело найти улыбку,

Но я нашел

И я нашел в ней рассвет и утро.

Шторы. Столик. Книги. Дом.

И это все в стране угрюмейших быков, свиней,

Голоднейших волков.

Ты тот дом,

Что я так давно искал,

И тот тихий вечер,

Что никак не наступал.

Живи

Сволочь, я тебя ненавижу.

Посмотри мне в глаза, посмотри!

Я так не хотела этого видеть,

Но снова вижу.

И сын видит…

Где ты был, скотина, говори же, говори!

Что?

…прости?

Ты это говоришь, придя под утро.

Пересохшие лишь губы твои

Твердят прости,

Но взгляд мутный…

Молчит.

Уходи.

* * *

Ты оставишь сына без отца?

А ты вырастишь его одна?

Сможешь сама?

Да что ты?

Да кто ты без меня?

Кем бы ты была без меня?

Я поднял и создал тебя!

Это мой дом, моя жизнь, моё утро,

Мне плевать. Взгляд мутный?

Знай место своё,

Не судья мне, лишь супруга.

Ты не стала мне другом

И в горести утонула,

Мечтая в счастье плыть.

Ну чего ты ревешь? Опять заныла.

Даже не думай, не куплюсь,

Очередной пузырь мыльный.

Уходить? Я сам ухожу.

А ты всю решила перебить посуду?

Сын? Сынок, подойди.

Подойди!

Я твой отец, щенок,

И я тебя, мать твою, зову!

Осколки собери.

Оставайся с ней, а я ухожу.

Одумаешься — знаешь, где меня найти.

И все же, милая, наша встреча ошибка,

Вон, в пижаме сидит.

Хоть и губами, прости…

* * *

Хочешь чаю? Садись, расскажи,

Как вы там с ней?

А помнишь, сколько после его ухода, пришлось разгрести?

Я так много дать тебе не смогла, сынок, прости.

Но все же, вырастила, чёрт возьми!

Вырастила одна…

А, не тревожься, сентиментальные старческие слёзы.

Не бойся слез, когда она одна.

Ты был таким маленьким, но таким сильным, когда он ушёл.

Мой мужчинка.

Что-то мне все чаще не хорошо…

Спасибо, что на чай зашёл…

* * *

Тварь. Я тебе верила, да как ты мог,

С этой шлюхой, урод?

Весь в отца своего, но он был умнее и сам ушёл.

П��шёл вон!

Это я-то? На себя посмотри.

Адекватный день через три.

Ах, ну да, виновата работа.

Что? А, моя излишняя забота.

Да она была тяжелее всех твоих работ!

Чертов ублюдок, лучшие годы

Вложила в тебя.

Я ненавижу, слышишь?

Я ненавижу тебя!

Хоть мать тебя не видит, не дожила…

Брось нож.

Брось!

Отпусти!

Я ненавижу…

Тебя…

* * *

Она ненавидела меня…

Как и мать отца…

Их всех нет теперь,

Теперь я ненавижу себя…

Да некого жалеть, себя чтоль…

Господи, я так глупо…

Прожил эту роль.

Прими мою душу и грех отпусти.

Хотя, я, наверное, бездушен,

Раз этим же ножом решил себе отомстить…

Символично. Нельзя без любви жить.

Прощай и

Прости…

Есенин

И спустя века

Пронесется громогласным гулом правда.

Поникла златовласая поэта голова

И не поднимет больше взора

Ясного учитель неоправданный…

Злато влас,

Горящее на солнце по утру,

Сиянье чистых глаз,

Наполненных тем высшим светом

И ведущих к бытию.

Многим приходился по душе и по нутру

Златовлас…

Из-за одной партийной системы

До сих пор неприкаянный пиит горит.

Пока меньшинство не улетело с ветром,

А большинство, прогнив внутри,

Не сагитировало перемены,

И все излецемерив,

Не поставило для всех примером

Насилия, убийства и грабёж,

Пока все не стали слышать:

Шепот, дверной скрип, приговор-донос.

Пока Русь, Русь деревянная,

Русь в избах, ризах, образах

Не разорвали в клочья

Когти пролетарских страж,

Покуда не умылись кровью, не упоились алкоголем,

Пока на улицах не воцарился смрад

Разложившихся былых порядков покойников,

Когда в подвалах не пытался страхом страх,

Тогда и пел, свиристелем, хулиган и златовлас…

За спину заходили паршивые партийные скоты,

Как только где-то гаснул свет.

И где же были все, идейные, вы,

Когда просил о помощи поэт?

Предатели, бандиты, воры,

Растащили по кускам страну, себя, части души.

То, что он восхвалял, заставили сгнить

И по гною наверх залезли, слова им не скажи

И коль вокруг и воздух не красный, то и им не дыши,

Дух в тебе иначе как не пролетарский.

В Рязани, в крестьянском сердце страны

Родился, желтоволосой, с голубыми глазами.

Быть может, были вы правы,

Но не было правды за вами.

А он родину любил, душою, не лозунгами и словами,

Душою, не красной тряпкой и голубыми глазами…

И с полыхающими черепами

Вы внизу теперь маршируете в суете

Меж идеологическими речами,

Меж их столпами,

А, вернее, оставшимися от них камнями.

Нестройный, уродливый шепот

Проникает сюда, все гаснет и меркнет.

Беззастенчивый, лживый ропот

Волною морской пенится и шепчет,

Покуда мирик дремлет…

И волосы дыбом,

И сухо во рту.

Огромная белая глыба

Растёт! А не тает… В моём личном аду.

Как ты мог, как ты мог…

Оседлав совесть, её же погонять.

Как мог ты, как ты мог!

Писать ту чёрную повесть,

Пока мог себя защищать…

Ну и поэт…

Ну и хулиган!

Встать наперекор аппарату!

На перепутье дорог

Кровавого триумвирата,

Посеяв вокруг правдивый обман,

Каков скандалист,

Каков же смутьян!

Ты слышал их,

Когда сапоги их шли тебя умерщвлять?

Свою песнь сгнусавил над тобой, над усопшим, твой монах…

Авантюрист!

Ты так и не смог убить…

Чёрного короля.

И на поругань идёшь, златовлас.

Прости, да простит твой гений, но вина не их,

Что были возле тебя,

Вина твоя,

Что не было…

Рядом других.

Пробегут года, пролетят разномастные лета,

Пронесется громогласным, эхом раскатистым, правда.

И не поднимет больше взора

Поникшая поэта голова,

И не улыбнётся…

Наш учитель неоправданный…

В плену

Знаешь, в чем твоя проблема?

Ты, наивный, хочешь быть

Понятным всем

И вместе с тем,

Понятным хочешь быть

Только мне.

Ты выбрался из собственного плена.

В одном наручнике,

Выкованном в том же плену своими руками.

Но мы оба знаем, сколь счастлив бы ты не был,

Ты, герой, хочешь обратно в плен,

В сырую яму.

Где среди гадов ползучих, грязи и всемирного кала,

В маске, изрисованой больным оскалом

Строить хотел бы снова

Хореи и ямбы.

И в этой же пленной яме,

Из грязи и кала,

Хореев и ямб,

Строил бы, как тогда, свои оригами.

Помнишь?

По исписанной бумаге,

Проведя пальцем по линии изгиба

Линией искрошенного ногтя,

Подбросил бы свой рваный самолёт

Чуть выше и вперёд,

Полетел бы чудо-птицей…

Ты же знаешь, нельзя выше и вперёд…

Налево, вниз, направо, вверх, вперёд,

Нельзя на взлет.

Стены — чёрный острый лёд.

Такие стены.

Не взлететь ни ямбу, ни хорею,

Лёд Гипербореев заполнил яму.

Такие ямы — грязь и змеи,

И такой вот лед,

Не берет ни рука, ни пламень.

О, да я смотрю, мы не рады свободе,

Ведь на свободе ты один.

А что же мы не пишем?

А что же мы молчим?

А, копим злость и во сне, в постелях потом кричим.

Одно слово… «Герой из плена»,

Ты, пожалуй, не герой, ты в лёгком эмфизема.

С тобою вроде можно жить,

Но нельзя дышать.

И что же, трупом живым слыть?

От себя не убежать.

Ты говоришь мне, что моя проблема,

Цитирую, быть

Понятным всем

И вместе с тем —

Понятным быть

Тебе.

Разочарую, о, дитя!

Дитятко пера и мягкого подручного листа!

Моя проблема — не быть понятным всем,

Даже не непонятым по миру плыть,

Моя проблема, в общем-то, быть.

Ведь ты… Или я?

Лишь образ, рисованный с образа холста.

Выходит, ты, а может, я

Лишь копия некоего тебя?

Ну нет. Совсем какой-то алогичный бред.

Ведь мы виделись буквально вчера.

Помнишь?

Твой развязался шнурок у края лужи,

А я увидел брошенный сверху канат,

Ты сделал вид, что я тебе не нужен,

А я, что не помню,

Но я запомнил этот взгляд.

Ну, положим, ты чудесный поэт.

Но друг, поверь,

Ты всего лишь своих отцов рудимент.

Такой же, как и вся сущность меня — абсурдный бред!

А может, то было не вчера, а раньше?

Когда ты, посмотрев направо, пришёл в смятение,

Потеряв отражение.

Ну прости, был занят, искал пути спасения!

Я слагал дифирамбы,

Не находя выхода из чертовой ямы,

Пока ты гулял меж бедер разных дам,

Ища выход там!

А знаешь, прости.

Я сам виноват.

Помнишь постулат…

Что-то там и живя умри?

Так далее, в аду сгори,

На небо следом вознесись, друг мой.

О, мой друг, дружище, я и есть твой ад.

Не стоило тебе тогда драться с тенью.

Тихая улица, разбитый фонарь,

Лихой в спину удар

И ты на коленях.

Ты же знал, что живу я там, среди мрака и тени.

Дошло?

Момент осознания?

О, чудо, ну созерцай, созерцай,

Несмышленная жертва душевных стенаний.

Я твоего Бога превознес и его же обрушил.

И вера пала,

И горели костры.

А она кричала,

Я был для неё одной глухим.

И Его я убил.

Труп Господень не отличить было от трупов мёртвых давно скотин.

И да, её я тоже убил.

Я один весь мир, твой ли? разрушил…

Спроси теперь, кто я и я ли не ты?

И почему твоя любовь у меня?

Почему мы гуляем по нескошенным лугам.

А ты в ямбе, окутанный хореем

Со взглядом пустым…

Когда-то, на рассвете мироздания, в твоей голове,

Пока плененный тобой нарочно,

Я ушёл в вечную стужу, а ты к ним, наружу…

Пир тут был и там

И гуляли мы череслами меж ног многих дам, да?

Я погуляю с ней и тут, и там,

И по нескошенным лугам.

И обязательно пред зеркалом в ночь лунную,

Чтобы ты, сукин сын, видел, скажу, как люблю её,

А она будет говорить,

Как мы любим друг друга,

Она думает, что ты — это я,

А любит, выходит, вовсе не тебя,

И не замечает, что каждый раз

Ухмыляюсь я,

Когда она говорит тебе-мне о любви и

Когда в истоме её плоть горит.

И это все тогда, когда ты стал добряком,

Но я то знаю, что вовсе не пиит,

А адский светоч зорь в тебе говорит.

Ведь мы так похожи,

С одним мы началом, я такой же.

Остальное вздор!

Ну ну, не плачь.

Безысходность?

Как там у людей? Лиха беда начала?

Прости, что всю жизнь твою молчал я.

Простишь меня? Прощай.

А я тебя нет.

Ведь, тварь, помню твой тот взгляд.

Полный, вроде, отвращения к самому себе,

Он смотрел только в меня и обращён был ко мне!

Да, тебе было больно, а мне больнее.

Ты мог дать сдачи, сбежать, а я лишь смотреть!

Боль от этого вдвойне, втройне сильнее.

И, как ненависти апогей,

Во льду, средь грязи и камней…

Нельзя ни сгореть, ни умереть,

Что с честью, что без ней.

В то время, как ты…

Ты горел среди людей!

Чтобы стало яснее, представь Колизей,

Где один гладиатор и сотни теней.

И вот, в бою

Он убивает тень свою…

И так каждый раз, мы лишаем себя тёмной стороны,

Делая из себя добродетелей все более злых.

Но тени сущность не умрёт,

Пока она не сможет жить.

Тень и мрак у нас в глазах самих.

Такой самозабвенный теневой суицид.

* * *

Знаешь, в чем вся проблема?

Ты, наивный, хочешь быть

Понятым всеми

И вопреки этому —

Так же непонятым быть,

Но на ряду с этим и с тем,

Не можешь понятным быть,

Ни мне, ни самому себе.

«Такая рефлексия над мыслями,

С последующими дифференцированными субъектами событий,

Неизменно приводит к разности мнений

Субъектов и их позиций

Ведь первый хочет творить и жить,

А второй — гнобить и жить, преисполненный амбиций.

И в перекрёстке этих векторных,

Изначально параллельных, линий

Случается подмена, когда мнений,

Когда жизней.

И всегда почти первый встаёт на место второго.

Но не его позиций.

Важно найти строгую дефиницию

Таким печальным событиям.

И никогда это не было

Т.н. шизофренией,

Потому что…»

* * *

Потому что, когда ты, сукин сын,

Смотрел на меня сверху вниз,

На яму-лужу, я стоял поникший,

Преисполненный горя бренного моря!

Но теперь, мы разобрались,

Кто должен стоять пред стенами

Душевных темниц,

А кто, с оскалом, плыть в потоке серых лиц…

И да, помни, пленный.

В яме, будь любезен, что на ямбе,

Что под хореем,

Что самолёт твой вверх нос задрал, что пикирует вниз,

И в грязи, и в змеях,

Моё милое отражение,

На колени…

Человек

Дождь пронзает лицо иголками

И они растекаются по коже холодным металлом.

Замерзая, разбиваются на осколки

И воспаряют туманом над мертвым асфальтом.

Люди, люди, люди…

Дома — бетонные коробки,

Были, есть и будут.

Люди ели и есть друг друга будут.

Каким бы ни был Бог,

Дождя осколком

Или рисунком из охры,

Меняется лишь цвет этих коробок.

Человек, по сути, робок,

Человек всего боится.

Он всего лишь повелитель коробок,

Он всего лишь… Бога Зеница.

Человек человеку человек.

И «человек» здесь — человекозверь.

Выйди и захлопни дверь.

Звон тишины разорвет в клочья стекла.

Вакуум темноты заглушит вопль человека.

Свет пустоты даст веру в нечто,

В нечто, во что верят только пустоверы.

Осознанные сны

Неосознанной реальности

Как памятник странности

Человеческому постулату:

«Не живя живи, а зажив — умри»

Человек человеку Бог.

Завещает, рождает и убивает.

Никогда, из века в век, из года в год,

Человекобог ничего о себе не узнает.

Человек человеку волк.

Вместе — жесток, силён и опасен.

Один — забит, одинок и жалок.

Человековолк в лунном свете прекрасен.

Но только в свете лунном,

В ином же — отвратен,

Безобразен и безумен.

Угловат, с клыками и со стекающими по пасти, слюнями,

Что тянут морду всегда к краю земли,

А как к верху поднял он тяжёлый лик,

Так в сумрачном свете и шерсти нет,

И сама его сущность уснула,

Исчез циничный хищный оскал,

Взгляд безумный угас.

Зверь пропал…

Так помните, во времена все, эпохи света лунного,

Что в мире этом, бренном, подлунном,

Человек человеку тварь.

Демоны

Сон сняло как рукой.

В спину ударила крупная дрожь,

По шее — мороз.

При мысли, что там, где мой покой,

На дыбы встали всадники волос.

Я не один…

Там, где и стены, и мрак окна дырой пустой зиял,

На меня смотрел кто-то пристально, выжидал…

Я закрываю глаза и пытаюсь забыться,

Но открываю, как скрипнет совсем рядом половица…

И так несколько раз, один сценарий мрачной пьесы.

Я просыпаюсь не то от вздоха, не то от взмаха рядом и глаз блеска.

Я так больше не могу,

Спасите, спасите,

Спасите…

Я по улице иду и ощущаю —

Спину сверлит, буравит взгляд.

За мной следят, я это знаю,

Ждут, пока останусь один,

Но… Я всегда один.

Просыпаюсь один и один засыпаю.

Мне страшно.

Я Бога сокрушал и превозносил,

Не считая его чем-то далеким, заветным, чужим,

А вполне ощутимым эволюционным витком,

Но сейчас я, изменяя себе, молюсь,

За спасение и тут же,

За упокой.

Выхожу на улицу и боюсь.

Что есть люди, «человек»

И что стоит за ним?

А если эти самые «они»

До меня добрались?

Я не могу, спаси меня, спаси,

Спаси!

Я читаю толпе стихи и

Чувствую их…

И этот стих, первый, не для глаз их.

Чёрт возьми, спаси!

Рука судорожно выводит каракули.

Вы когда-нибудь от страха плакали?

Не тот страх, который видите вы,

А тот страх, который вы слышите.

Спиной слышите

И впервые за жизнь

За спиной нет защиты…

К стене прижался, задался в угол,

Как вдруг, этот угол

За сотни тысяч миль стал отсюда.

И я остался один.

Они танцуют вокруг меня,

Кричат и смеются,

Демоны, черти —

Архангелы.

Дьяволо-ангелы,

Я не знаю, кто,

Но я их боюсь,

Я впервые боюсь!

Хочу бежать хоть с крыши, хоть вперёд.

Я молюсь,

Молюсь отчаяннее, чем Иисус Христос!

Я так больше не могу,

Который день без сна,

Наверное, совсем скоро умру,

Я не хочу,

Я молю,

Спаси меня!

Спаси от них, забери!

Они не в моей голове, они здесь!

Вокруг…

Ну вот, опять, дьявольский танец, они в круг,

В круг меня зовут!

Черти, издеваются.

Я боюсь и плачу,

Плачу и молюсь.

Снова сегодня не смогу уснуть.

Слёзы капают на пол и… Вот,

Снова этот звук —

Стон половицы.

Я боюсь обернуться и увидеть не лицо, а лица…

Дрожь, больной озноб,

Мурашки, я в комнате один.

Ложится

Чья-то рука на плечо,

Но ведь я один!

Это за грехи мои?

Меня хотят убить.

Или с ума свести?

Почему никто не видит их?

Неужели из всех больных

На мне сошёлся клин?

А если я не болен,

То все за одно с ними.

Ветер завоет

Свою мертвую песню.

«Оно» оскалится, покажет уродливую пасть.

Неужели суждено мне так пропасть?

С мёртвой песней ветра вместе…

Я так больше не могу,

Спаси, спаси, спаси,

Спаси меня от них!

Пока я просить могу…

Я один.

Никто не поймёт,

Никто не примет,

Никто на помощь не придёт,

Никто моего страха не видит,

Никто…

Никто не спасёт…

Шрамы

У всех есть шрамы.

У кого-то забытые, зашитые,

У кого-то рваные и страшные,

Душевные раны.

У всех есть шрамы, мой друг,

У всех есть шрамы.

Страдания, терзания,

Копания в себе —

Лишь показатель глубины тех ран,

Что глубоко лежат в тебе.

Люди с ними притягательнее других,

Они, со шрамами, не похожи на других.

Какой-то сокрытый от чужих глаз

В их глазах целый мир.

«Gib mir deine Augen,

Gib mir…

Им не ведом страх,

А если и ведом,

То не тот, что ведом нам.

Рано ли, поздно ли,

Они боятся того, что внутри,

Что где-то там,

Внутри них самих.

Я смотрел в такие глаза,

В них страшно смотреть.

Каждый, со шрамом в глазах,

Готов со страхом и без умереть.

Глаза — зеркала души,

Бездонные озёра.

В них страшно смотреть,

В это мрачное море,

В отражения,

В зеркалах…

Там, где воскресает Луна

Там, где воскресает Луна,

Там, где умирает свет далеких окон,

Там всегда буду я,

Завернутый в ветра кокон.

Там, где воскресает Луна,

Ты ищешь, родная, меня,

Наверное…

Я не знаю, где моя судьба

И куда сейчас бредет она.

А есть ли? Наверное.

Куря, стою на балконе

И ловлю капли звёзд ладонью.

Разбит и болен,

Давно утонул океан мой

В твоём море.

Наши воды сошлись в неравном поединке,

Кипящие и холодные,

Бурные течения и течения покойные

И, о странно, мой бой был проигран

И тот же, выигран тобою

Я так далеко и удивительно близко,

Что вижу озёрных глаз твоих блики.

Великие идеи и планы

Рушатся о самодовольные лики безликие.

Безлик ли я,

Чей слышу крик?

Но на то они и великие,

Что не умирают, не умирает моё феникса пламя.

Меня разорвет ветра волна

И останки

Никто не найдёт.

Там, где воскреснет Луна,

Свет далекого окна неизбежно умрёт.

Пройдут стремительно года,

Потухнут уличные звезды и заржавеют поезда.

Быть может, мы не пробьем

Тёмного света светом друг друга

Без проблем, но не умрем,

Как окна.

Зима ли моя подруга…

Знай же, всегда я

Буду там,

Где воскресает Луна,

А ты, наверное, где свет далёких окон прошлого

Уходит, не прощаясь, внезапно, страшно, безропотно…

Плащ гниющих листьев

Плащ гниющих листьев,

Как плач кричащих мыслей,

Обнимают асфальт,

Палача правды и вымысла.

На проводах мечты повис я

И не смогу ничего более сказать.

Перекрёсток в перспективу сомнет меня,

Разобьет капли дождя, дождь я.

Мою плоть разрывает в клочья

Крупным калибром светофорного огня.

Под взглядом стража пятнадцатитонной жестянки,

Кондуктора железной коробки,

Испуганным и робким,

Разлетятся на части разные участки меня.

Врозь, по ветру, на куски и останки.

Окутает нитями свет светофорного огня, меня пленя.

Здесь и останусь…

Между дрожащим и громким

Бетонным гробом

И свинцового неба громом.

Закрытые двери

Закрываются двери

Чаще, чем открываются.

Крошатся обитые пороги.

Кто их крошит и закрывает? Боги?

Кому здесь верить,

Кому не верить здесь?

Тем, кого исправила могила?

Им нет смысла врать,

Тем, кого давили,

Не давая слов сказать,

Тем, кого сбивали, не позволяя встать.

Верить тем лишь, кто давно в могиле.

Кто раздавлен был, кого убили.

Каждый первый наркоман — политик.

Отрок двух отцов, будь не первый, так второй здесь критик.

И только последняя самая шлюха, не иначе, как богиня.

Они диктуют вам невольно

Подневольные доктрины,

Незаметно для всех.

Сегодня вера — больший грех,

Чем неверие.

«Веруешь ли ты?

Не верю я»

Экзистенциальные пустоты доверия,

Плавают тут и там, в нашем море,

Как после хорошего шторма

Мачты и гроты.

Извечные вопросы

Изувечены.

Кому верить?

Почему закрыты все предо мною двери?

Привыкать ко всему трудно,

Но возможно.

Не представляется возможным возможность

Залезть в свое нутро, естество,

Как угодно, душу,

Чтобы найти то веселое, доброе, светлое,

Наверное, из детства,

Из вечного лета,

Где всё и все были на своём месте.

А теперь же,

Даже деревья

Источают запах трупов,

Охраняя тропы трудные,

И ты по ним идёшь,

Идёшь и дышишь,

Идёшь и слышишь.

Так тихо, что ты слышишь павший лист,

Павший лист и шорох

Чей-то, где-то скрип,

Ветки перелом,

Хруст костей и чей-то крик,

Не крик, а визг,

Визг и плач навзрыд,

Души надрыв, излом.

Вперёд бежишь, громко дышишь,

На прорыв и напролом,

В толпе голов, по головам,

От голов, за головами,

Но всё же, ты дышишь.

Трупов запах,

Вокруг трупов

Трупов страх.

Страшно?

Умыться страхом тех, кто давно в могиле,

Но еще ходят и что-то говорят,

Лишь тлеют, даже не горят.

Наркоманы-политики жертвуют свой опиум

Для гомокритиков социума,

Видимость биполярного мира,

«Оппозиции» в прямых эфирах,

И только те самые богини,

Иронично находясь ближе к могиле,

Будучи самыми неисправимыми,

Живут дольше всего поправимого.

Заполняют пустоты доверия,

Слепо следуя к предназначению

Всех неверных.

От того и богини,

Подолимпийское общество,

Что делают тождеством

Аналог веры — неверие?

Наверное.

Наверное, закрыты двери,

Потому что не были никогда открыты

И в это верую, слепо следуя.

Скажешь что-нибудь?

Опровергни.

Вырву глотку, сломаю хребет,

В агонию ввергну естество твоё, мсье червь.

Дерзко? Пафосно? Мерзко?

Думаете все, что каждый первый

Был тут первым

И говорил что-то резкое.

Я складирую эти мнения,

Стопка за стопкой, трамбую не веру, а поверья.

Без сомнения. Ко всем без доверия.

Битый много раз,

Будет каждый раз

Бить, как в первый раз,

И с остервенением, будто бы удар — последний шанс.

Ему не доказать безосновательно,

Не обосновать, хоть и стараетесь старательно

Аккуратно экспансировать свою точку зрения.

Да с вашим-то рвением

Скакать в Средневековье,

Где каждое не репрессируемое мнение

Было заточено в оковы.

Невозможно спорить и чего-то ждать

От того, кого никто не ждёт,

Кто не знает слова дом,

Кто не знает всех основ,

Кто на потом

Откладывает реальность,

Для кого мечты — сакральность.

Для того, кто знает, что умрёт,

Кого никто, если и захочет, не спасёт.

Кто никого не поймёт

И кого не поймут.

Слова — кнут,

Бог — шут, шутка, плут,

Человек — сплошь и рядом блуд.

Нет рая, нет в раю людей,

Ад поднялся выше всех религий и основ, выше низших всех низов.

Выше, чем мог представить самый ярый богослов.

К людям. К мертвецам ходячим, живым трупам.

Снова ночь и снова то же утро,

Где цивилизация не засыпавшая живёт бездушно.

Строит стены с закрытыми дверями.

Фонари лишь с темными горят огнями.

Детей едят интернет и мишки Гамми,

Перевозят в медведях граммы.

Штамповано сие чьими же руками?

Продозированные политиканы

На этом отмывают зелёные хрустящие оригами

За закрытыми дверями.

За истоптанными порогами,

Стертыми в кровь ногами,

За мертвыми деревьями и трупными тропами,

За пустынными гротами

И экзистенциальными пустотами

Прячутся уроды.

Наркоманы, геи, шлюхи,

А для остальных-то?

Политики, критики, боги.

Потому что двери закрыты,

Потому что для остальных-то

Вершина социума никогда не будет открытой…

Они не узнают

«Бога нет,

Бог умер где-то

В своём сне…»

Дым в потолок.

Разрывают части одни на часть других частей

Этот мир вещей.

Закрыты чертоги на один большой замок

И никому не будут открыты.

Мир мыслей и идей,

Где все и всё давно убито,

Закрыт на один увесисистый засов.

Мой заслон здесь

Сон.

В дыму сигаретном,

В мире без ветра,

Священно

Нарекаю себя беззаветным

Безбожным

Художником живых зим и падших лет,

Апостолом без рожи,

Уникальным в своём роде.

Безродным.

Царь и бог в голове

Из яви лезут к жизни во сне,

Кровавые следы остались наяву

В бледно-сером как небо снегу.

Жизнь станет сном,

А сон явью,

Когда подниму засов

И миру это явлю.

Я сплю…

Дым в потолок,

Что сказать могу?

Ничего.

Пред сынами рая,

Открывая замок,

Ад выпуская,

Главное — помнить —

Они твоего Ада не знали

И никогда

Не

Узнают.

Эта ночь

Я хочу разложить эту ночь на тысячи тысяч частей,

Чтобы бесконечностью стала лунная тень,

Чтобы вечность была рядом с ней.

Рядом с ней,

С ней рядом…

Рядом с весенней влагой,

Подальше от дневного знойного ада,

Рядом

С любовью из рая…

Светом рая изранен,

Слишком это было рано.

Воздух обжигает естество,

Но ты беги,

Беги, не смотря ни на что,

Беги, не сгорай только, гори.

Беги среди них,

Беги за ними,

Чтобы быть впереди,

Чтобы рвать и метать, чтобы…

Чем-то большим в этом мире

Подлунном стать.

Чтобы разложить ночь на сотни частей,

Быть вдвоём, в рае, без людей.

В рае без солнца, где только нас будет обнимать

Лунная тень.

Вечно. Быть. Рядом. С ней.

Если вся жизнь идёт по кругу,

Я хочу, чтобы он катился рядом с ней.

Они все смеются друг над другом,

Сто сорок ложных солнц сжигают им глаза,

А их небо их же душит.

Ими правил и править будет страх

И все они бездушны,

В страстях своих — безумцы,

Хотят что-то найти и так же — потерять.

Не надо мне той сотни солнц, и даже одного,

Ночь бы с ней,

А не одному,

И больше — ничего.

Я разложил бы ту ночь на тысячи частей.

И если так ужасен солнца день,

То пусть меня обнимает лунная тень.

Меня в обнимку с ней…

***

Разрежь мои вены

И вылей всю кровь.

Окропи ею стены

И причини мне боль

Вновь.

Разбей моё лицо

И я улыбнусь в ответ.

Брось меня в огонь

Или выкинь в лес

И я улыбнусь в ответ.

Ты мне теперь никто,

Меня для тебя больше нет.

И меркнет свет

В моих глазах,

Но мне не ведом страх,

Меня здесь больше нет.

Загорается где-то рассвет,

Первый луч озарит мои раны.

Закрываются ворота рая,

Бога больше нет.

Есть лишь безбожие.

Не был ни на кого похожим,

За то и был гоним похожими

Я.

Лица мёртвые прохожих

На них же гниют.

У тебя же нет лица,

Лишь тень, лишь мрак,

Лишь смерть и то,

Что очи твои льют.

Льется кнут.

Писания все лгут,

Такое не могли создать

Даже при желании.

Я слышу снова этот звук…

Небо, не дай мне упасть

Под его ударами.

Я слышу постоянно их страдания.

Не много ли страдал ли я,

Не мало ли сказал им я,

Ангелам в изгнании…

Уничтожь меня,

Мне разные части наносят ужасную боль.

И делят ваши на два

Вновь.

Я ничего не могу сделать с тобой,

Убей меня, заслони солнце собой.

Когда закончится судный насмерть бой,

Надеюсь, ангелы ада заберут тебя с собой,

На закате времён,

Когда солнце пустит кровь

Вновь.

Тебя для меня больше нет

И на просьбы спасти

Я лишь

Улыбнусь в ответ…

Корабли

Наши взгляды разминутся,

Как в море корабли

И больше не сойдутся,

Как фарватеров двух линии.

Слушай это, слушай и прости.

Прости, но слишком уж не горит

Здесь в топке корабля, нет хватает соли,

Не хватает перца,

Ты говоришь без цели,

Льется слово в моё море,

За словом снова льется слово,

А я смеюсь без интереса.

Каждую ночь гляжу в ночь и вперёд.

Там мой горизонт

Упирается в мой исписанный блокнот,

Давно здесь нет на строках места,

Давно здесь нет мне места.

Наши взгляды порежут друг друга,

Или проколют осколком обиды,

Пришпорив к стене,

У небесного круга,

С благоговейным видом

Моё облако растеклось во мне.

И тем самым, мы нарушаем грань,

Но если разбился краеугольный камень,

То его ж осколком

Рань.

Наши взгляды разойдутся,

Как в море корабли.

И если твой летит,

То мой — горит.

Он ведь что-то значит?

Взгляд.

Он важен?

Ад.

Райский сад.

Обман и ложь, и смерть, и яд.

Для меня лишь важно,

Что не могу объять,

Всецело поглотить

И до капельки впитать.

Лишь то, что не могу узнать,

Лишь то, что тайною своей

Не даёт себя познать,

Лишь то, что не могу сорвать,

Лишь то…

Что не могу обнять.

Мы просто будем

Стоять.

Мы просто будем

Молчать.

Твой корабль начал говорить,

Моё море

Пенится, кипит, шипит,

Мой корабль вновь горит!

Мы будем молчать,

Как два корабля в открытом пространстве моря.

Какое же большое и горящее горе,

Когда кораблям двум друг другу

Нечего

Сказать…

Её холодные пальцы

Её холодные пальцы

Набирали мой номер.

Её холодные пальцы

Помнят.

Холод. Всегда и во всем.

Её холодные пальцы

Встречали мои руки на остановке.

Как много подводных камней

И подсенных иголок

В нашем мире, шатком и ломком.

Она замыкала пальцы на мне.

В сомнениях ломая пальцы,

Она отметала вопрос главный иными вопросами,

Но оставалась бесстрашной

И волосы обнимали её плечи,

Как ветер обрамляет нив колосья,

Но труднее было оттого, что правда оказалась легче.

В темноте подъездной

Её холодные пальцы вот-вот встретят мои,

Но они не будут вместе,

Даже если и есть что-то внутри.

Её холодные пальцы

Согревали бы мои,

Наверное.

«А все ли, что ты делаешь, правильно и верно?

Себе не ври»

Тлеть не хочет тот,

Кто тлеет всю жизнь,

Гореть не хочет тот,

Кто давно сгорает внутри.

Её холодные пальцы

Были так близки.

Не было ни поцелуев в спальне,

Ни прогулок в зимнем парке,

Были лишь её холодные пальцы,

Вроде, на расстоянии вытянутой руки,

Но вместе с тем, так далеки.

Все, что мне когда-то было нужно,

Я оставил где-то там.

И с криком в пару мощных октав

Полечу с крыши стремительно вниз,

Но никогда я не коснусь земли.

Незавершённость.

Неопределённость.

Сомнения? Влюбленность.

В её холодные пальцы,

В застенчивый, но звонкий смех.

Она неуверенным шагом подходит к окну,

За которым нас ласково обнимал бы

Первый волшебный снег.

Тихо, почти полушепотом, я подойду

И все, что когда-то было нужно,

Оставлю на потом.

Я за своим кораблем

Который год уж плыву,

Но, наверное, лишь тогда улыбнусь,

Когда взойду на берег, где высокие пальмы

Затмят моё солнце,

Как её холодные пальцы

Непреклонно