Бесплатный фрагмент - Глухая секвойя

Всё в этом мире свершается ради любви… Строятся города, создаются шедевры искусства и архитектура…. Но любовь эта бывает разной природы и качества. У кого-то это любовь к ближнему, у кого-то к власти и признанию, а у кого-то к самому себе. Эту книгу я посвящаю любви к близким, к людям, которые несмотря ни на что любят и остаются рядом; любви, которая живет в моём сердце, и дай Бог всегда останется там не смотря на то, кто будет со мной и с кем буду я…

Введение

Глухая секвойя — это сборник из разных произведений разных стилей и концепций. Нет нечего конкретного, так как времени просто не существует; есть лишь механизмы, отмеряющие часы и секунды, есть моменты, есть истории и есть много судьб и много разных ролей, которые бы могла сыграть или прожить любая женщина за свою яркую жизнь. Здесь жгучая страстная сеньора, здесь скучающая дама, оплакивающая свою любовь, просто любящая и любимая женщина; здесь все женщины, которыми бы могла быть Я, но не стала по той или иной причине. Здесь Я, вся Я, до последней капли, здесь живёт мой внутренний мир, так как я устала его держать в себе и быть такой большой, чтоб вмещать всё, что во мне накопилось.

Я не ищу признания как писатель-драматург, а просто делюсь всем что у меня есть, делюсь безвозмездно и меня радует то, что я делаю.

Спасибо вам, что вы есть у меня.

Лягушачьи лапки (Cuisses de grenouille)

«Ла Скала» — мировой центр оперной культуры. Находится недалеко от Соборной площади в Милане (Piazza del Duomo). Оперный зал имел форму подковы длиной 100 метров и шириной 38 метров. Ложи располагались в виде 5 ярусов. Построен в 1778 году, когда на его сцене была поставлена опера Сальери «Признанная Европа». С тех пор Ла Скала пользуется непревзойденной популярностью среди всех ценителей оперного искусства.

Вы когда-нибудь слышали, как поют лягушки? Да-да именно поют, а не квакают. Кваканье лягушек в городе вы вряд ли сможете услышать: только если неподалёку пруд или ручей, а вот далеко за городом, в походе или на даче вероятность очень велика. Возможно, вы услышите кваканье в гостях у родственников: в деревне, далеко-далеко возле границы России, Белоруссии и Украины, — именно там можно услышать настоящее пение лягушек.

Конечно, в пении лягушек нет ничего особенного, а кто-то скажет, что они вообще не музыкальны, и у них совершенно нет чувства ритма, а о слухе вообще нельзя заводить речь. Но если вы когда-нибудь подкрадетесь к болоту или маленькому, затянутому ряской пруду после заката солнца, следуя четко на пенье-кваканье лягушек, — то непременно, эти, на мой взгляд, достаточно интересные создания исполнят хором вам такие арии и оперы, что вы точно не останетесь равнодушным.

И как только они услышат, что кто-то приближается к их дому, они обязательно тут же притихнут. Но ощутив, что в вас нет никакой угрозы, и более того, точно определив, где вы стоите, — они напрямик, да ещё и наперегонки будут плыть к вам ближе, а после выстроятся в хор и начнут громогласное выступление. Не верите? А вы попробуйте, обязательно попробуйте…

— Мама, смотри — лягушка, она мне поёт? — звонким и весёлым голосом прокричала Аннета, прыгая вслед за ускользающей от неё лягушкой.

— Не трогай их Аннета, они мерзкие и скользкие, а ещё говорят от них на руках появляются бородавки! — сказала мама. А сама подумала: какие ещё бородавки? Ведь нас тоже в детстве пугали, что появятся бородавки, а они так и не появлялись. А некоторые дети специально только для этого брали зелёных болотных лягушат в руки, чтобы потом посмотреть: какая она эта бородавка, и что же она всё-таки из себя представляет. И всё потому, как все родители только и говорили про эти странные бородавки… которые, разумеется, никто никогда не показывал.

— Мама, а ты в детстве брала лягушат в руки? — спросила девочка.

— Да, конечно, мы все брали лягушек в руки, именно здесь на этом пруду. А вон там, — показав рукой на противоположный берег, на котором красовалась огромная плакучая ива, — на том берегу мы строили для них домики, чтобы они ходили друг другу в гости.

— Тогда, где твои бородавки? — улыбнувшись произнесла Аннета.

Мама сразу же засмеялась, погладив дочку по голове и взяв во внимание свою ностальгию по прошлому и здешним местам, ответила:

— Играй сколько хочешь, милая, только не навреди этим странным зелёным существам…

Семья Рерих эмигрировала в Германию на свою этническую родину ещё до того, как родилась Аннета. Дедушка Аннеты был чистым немцем, рождённым в Бёрне, а бабушка слегка помешанной брестской немкой. Детей они вырастили в глубокой деревне, куда сами попали по независящим от них причинам. Дедушка Мартин Рерих был хорошим ремесленником. Он любил дерево, и быстро построил дом своей семье, и ещё многим другим, попавшим в такие же трудные условия. Несмотря на то, что семья Рерих очень полюбила Германию, каждый год они все вместе приезжали в тот самый, построенный их дедушкой, отцом мамы Аннеты, загородный дом. Приезжали они на своей машине в августе, чтобы погреться и покушать вкусных плодов лета: ягод, грибов, разных фруктов и овощей. Да и просто погулять по лесу в прохладе, особенно когда в городах пыльно и тесно.

Так и случилось этим летом. Недалеко от дома было озеро, но со временем оно заболотилось и стало прудом, покрытым ряской — редким деликатесом для уток, живущих во дворах местных жителей. Каждый день к восьми утра, после затяжного пения петухов, утиная стая дружно собиралась в большом количестве на том самом озере. Как говорила мама Аннеты, когда дочка была совсем маленькой, она многого не замечала, а этим летом в первый же день приезда, ложась спать, она услышала, как особенно поют лягушки.

— Мама. Это кто? Лягушки? — спросила удивленно Аннета, уже лежа в своей постели после долгой дороги.

— Да, моя крошка. А раньше ты их не слышала? — сказала в ответ мама.

— Раньше я была маленькой и не обращала внимания, — зевая ответила Аннета.

— Засыпай, моя принцесса, засыпай. Завтра пойдем и посмотрим, — наклонившись и поцеловав в щеку, сказала мама.

— Хорошо, спокойной ночи, мама.

Аннета проснулась по первому крику петухов, ещё до того, как встало солнце. Но увидев, что за окном совсем темно, постаралась продолжить спать. Мысль о лягушках не давала покоя и сна, и твердо засела в её голове. Но быть гостьей этих краев ей предстояло еще целые две недели, поэтому она быстро нашла компромисс, и отбросив лишние думы, заснула.

— Вставай, моя хорошая, хватит спать! Ты поедешь со мной в город или останешься с папой? Папе надо наколоть дров для печи и затопить баню, — улыбаясь, одетая в свое прекрасное белоснежно-васильковое платье, заранее зная, что Аннета не поедет в город, а останется изучать здешние места, — ведь ей это было сейчас так интересно, — сказала мама.

— А как же лягушки, которые ты должна мне показать?! — закричала во весь голос Аннета.

— О лягушки! Лягушки вечером. Днём они спят, — ответила мама, взяв сумку и ключи от машины.

— Но, мама, — расстроившись, сложив руки на груди протянула Аннета.

— Ве-че-ро-м! — уходя, протяжно сказала в ответ мама.

— Па-па! — слёзы брызнули по её щекам.

Девочка подскочила с кровати и побежала к папе, точно зная, что он ещё лежит в постели и отдыхает. Папа уже распахнул одеяло и встретил как всегда обиженную дочурку. Малышка прижалась к отцу и сквозь слезы начала говорить про то, что мама ей обещала показать лягушек, и что из-за этого, она никак не могла дождаться утра и даже просыпалась, когда кричали петухи, а на улице было совсем темно. Папа обнял её крепко-крепко, погладил по голове и сказал:

— Вечером пойдем, моя доча, вечером. Лягушки сейчас спят!

— Нет, папа, не спят, я же не сплю, — шмыгая носом говорила Аннета.

— Нет, они спят, они же всю ночь пели, а сейчас отдыхают. Они ложатся спать, когда кричит первый петушок. Вот ты, когда проснулась, слышала, что лягушки поют? — спросил отец.

— Нет, не слышала, — похлипывая ответила девочка.

— Ну видишь! Они легли спать, а вечером они проснутся и с новыми силами начнут исполнять свои арии и оперы, — ответил отец, подхватив её на руки над собой.

— Аааа! — рассмеялась Анетта, ей было щекотно и очень приятно, что папа играет с ней в самолётик.

— А что такое дрова? — неожиданно спросила Анетта.

— О, я сейчас тебе покажу… вот только пойдем умоемся, почистим зубы и позавтракаем! — вставая с постели, держа на руках Анетту, — сказал папа.

Позже они провели вместе утренний туалет, позавтракали и стали заниматься подготовкой дров для печи и бани. Анетта, как хвостик следовала везде за отцом, чтобы не упустить ничего из виду. Спустя час приехала мама и привезла разные вкусности, которых они никогда не видели в Германии. Что-то было совсем новым, что-то Анетта запомнила с прошлого приезда, а некоторые сладости привозили друзья, заезжающие к ним в гости по пути во Флоренцию. Мама очень радовалась и друзьям, и вкусным сладостям. Варила ароматное кофе, запах которого распространялся по всей квартире, садилась в своё любимое кресло и маленькими кусочками вкушала заветное лакомство, рассказывая о переменах, и о том, как насыщенно пролетел очередной год.

— Мама, когда мы пойдем смотреть лягушек? — спросила Аннета.

— Сейчас, — ответила мама, — я только переоденусь.

Она сняла своё васильковое платье, повесив его на вешалку в шкаф. Надела футболку и шорты, попшикала кожу средством от комаров, попутно рассказывая Аннете, о том, что основной едой лягушек, как раз и являются те самые комары и мошки, которые нам порой мешают ночью уснуть. И те самые зудящие красные пятнышки, которые мы обнаруживаем под утро, как раз от них.

— А папу? Папу тоже нужно попишикать? — спросила Анетта.

— А папа у нас толстокожий, ему не надо, у него так не чешутся укусы, как у нас девочек, — ответила мама.

Все были готовы и двинулись в путь. Идти пришлось недолго, метров двести, и спустя пять минут семейство уже было на месте. Солнце подползало к горизонту, и они дружно, тихонько подходили к пруду. Как вдруг Анетта увидела лягушку и поскакала за ней, имитируя всем своим телом, что она тоже лягушонок. Лягушки начали квакать. Кваканье раздавалось с противоположной стороны пруда, там где росла могучая ива. Семья притихла, и папа скомандовал никому не двигаться: молчать и наблюдать. Постепенно лягушки с противоположного берега придвинулись ближе к семейству Рерих. Одна за другой, будто перед зрителем на сцене, они усаживались кто где мог, и тут же начинали квакать.

Лягушек было очень и очень много, но исключительность происходящего заключалась в том, что все лягушки этого пруда подбирались поближе к приходящим людям. Уютно усаживались и начинали квакать. Родители Анетты находились в восторженном состоянии, и переглядываясь друг с дружкой, сообща наблюдали за неподдельной радостью дочери. Спустя мгновением Аннета сказала:

— Смотрите, смотрите вот ещё одна, и вот! Ой, а это такая большая…

— Наверное это солистка, — хихикали родители.

Лягушек становилось все больше и больше. И спустя какое-то время, они попросту перестали подплывать, а просто сидели и пели хором свою арию «Ква-Ква». Одна из лягушек сидела ближе всех. И как показалось Анетте, старалась больше всех. Девочка сразу заметила её и сказала, что возьмет её себе и построит ей домик под ивой. Так и случилось. Анетта попросила папу поймать ей эту лягушку, напомнив, что бородавки — это всё выдумки. Папа тут же исполнил просьбу дочери, да и лягушка на его удивление, как-то не стала противиться. В тот момент, когда отец наклонился, и большинство лягушат в рассыпную поспешили удалиться, эта лягушка осталась на месте и практически сама пошла к нему на руку.

— Какая ты зеленая, — удивляясь, сказала Анетта, — пойдем я построю тебе домик!

Пруд был невелик, всего десять метров в диаметре, и от того Анетта пошла вдоль воды по берегу, зашла под иву, села на колени и посадила лягушку на торчащий корень. И погрозив ей пальцем, сказала:

— Сиди здесь, пока я строю тебе домик, и никуда не убегай!

По интонации и твердости в мнении, лягушка сразу её поняла, и оставшееся время, покорно исполняя просьбу девочки, сидела без движения, молча наблюдая за Аннетой: маленькой девочкой, смастерившей ей убежище из коры, веток и мха.

— Вот какая ты умница, ты очень хорошая! Подожди, вот ещё постельку надо сделать, и пойти сорвать вон тот цветочек, чтобы у тебя здесь было красиво, — ты же девочка, — сказала Анетта, и пошла на другой берег за красивейшим цветком ириса.

Сорвав цветок, вернувшись назад, она застала лягушку на том же месте.

— Вот, какая ты! Нравится тебе твой домик? Ну вот и готово. — взяв лягушку в ручки, и посадив на пушистый мох, Анетта добавила — сейчас ты, конечно, не будешь спать, еще рано… ты пойдешь петь, но извини, мне уже пора! Не скучай…

Солнце уходило в закат.

— Утром я приду навестить тебя, а сейчас иди петь, а после ложись спать. А завтра я обязательно к тебе вернусь. Днём я не буду тревожить твой сон.

— Пора домой, сегодня у нас баня! — обратился к Аннете отец.

— Ура! — прокричала девочка, забираясь к отцу на ручки, и махая рукой в сторону ивы сказала, — пока-пока моя лягушка, пой красиво, я буду ложиться спать и обязательно тебя услышу!

— Мама! Слышишь, слышишь, это моя лягушка поёт так громко, что я её услышала, — уже в постели, уловив лягушачье кваканье, — воскликнула Аннета.

— Конечно, слышу! Непременно это твоя лягушка, ведь ты ей построила такой чудесный домик, и она тебя благодарит, — ответила мама, не отрываясь от книги. Давай завтра ты сыграешь им на скрипке, они, я думаю, будут крайне удивлены! Да и вряд ли они слышали когда-нибудь скрипку в этих местах.

Не сказать, что это была четко продуманная тактика мамы, чтобы девочка и в отпуске продолжала заниматься скрипкой, но эта идея пришла маме в голову ещё по пути в город в тот момент, когда она с лёгкостью вела своё авто по серпантину извилистой дороги.

— Да, да это было бы очень здорово! Я каждый день буду ходить на пруд и играть им. Наверное, нужно выучить что-то новое. А! У меня же есть новая пьеса, которую мне дала Фрау Кирса… надо только её поискать, — взволновано сказала Анетта.

— Завтра, моя дорогая, всё завтра… закрывай глазки, уже поздно, — с чувством исполненного долга и особой внутренней радости за то, что ребёнка не надо заставлять заниматься музыкой, — сказала, не отпуская мысль, мама. Ведь малышка сама с особым рвением будет играть на скрипке, и наконец спокойно сдаст свой технический зачет в сентябре.

Родители Анны никогда не заставляли ее заниматься музыкой, она сама решила, что пойдет в музыкальную школу. Сама в магазине выбрала скрипку, и сама играла, видя, как мама радуется тому, что у неё получается. А папа ходил на её отчётные концерты, и всегда дарил букет цветов, обнимая, говорил ей, что она самая талантливая и красивая, любимая на свете девочка. Его дочка.

С самого утра Анетта достала инструмент, папку с нотами и выставила пюпитр по высоте. Натерев канифолью смычок, она стала играть. Родители едва не упали с кровати, услышав с первыми лучами солнца то, как их дочурка отрабатывает гаммы.

— Готовишься к концерту? — в один голос сказали родители.

— Да, пальцы совсем забыли струны, — прекратив играть, сказала Анетта, — но это недолго, сейчас все получится.

— Конечно получится, ведь лягушки будут очень рады тому, что ты им покажешь, — сказала мама, собирая с пола повсюду разбросанные листы с нотами.

— Ты нашла пьесу Фрау Кирсы?

— Да-да, вот она, здесь…

Вечером, придя на пруд, под иву на свое удивление и радость родителей, Аннета обнаружила там того самого лягушонка, сидящего возле цветка ириса, воткнутого между корнями дерева.

— Привет моя хорошая! Любуешься цветком? А я к вам с сюрпризом, — и положила футляр на траву.

Постепенно лягушки подплывали с разных сторон, усаживаясь вдоль берега. В один момент какая-то лягушка начала квакать, и все остальные дружно в такт подхватили её пение. Аннета достала инструмент, и обратилась к лягушачьему хору:

— А теперь моя очередь. Выступает Анетта Рерих с произведением Михаила Глинки «Мазурка» — и заиграла.

Лягушки тут же замолчали и стали слушать. Родители обнялись, а в конце мини представления дочери аплодировали как никогда. Аннета сыграла, поклонилась и не скрывая чувств, разулыбалась. Сложила инструмент в футляр, и поспешно принялась прибираться у лягушки в домике, перекладывая палочки, попутно меняя вчерашний мох на свежий. Лягушки какое-то время не было, но потом она снова появилась, и уселась на то место, на которое вчера её посадила Аннета.

— Ты тоже ходила репетировать? Правильно, надо каждый день репетировать и тогда все получится, — сказала девочка, — так говорит моя Фрау. Мне иногда правда не хочется, но тогда пальцы деревенеют; а у вас, наверное, горлышко. Поэтому пой, моя хорошая, пой и у тебя тоже всё получится! Я тебе тут нашла телевизор, — и достала из кармана календарик с фотографией оперы Ла Скала. Вот это будет стоять здесь. Можешь смотреть телевизор, мама сказала, что это то самое место, где поют оперы. Мы поедем туда этой осенью. Если честно, мама очень переживала, что ей не достанется билета… но как-то все сложилось. И если ты будешь себя хорошо вести, то я возьму тебя с собой. Слышишь?

Так и прошли летние каникулы Аннеты. Днем она была увлечена разными делами, походами в гости, поездками к родственникам, а каждый вечер она играла на скрипке своим лягушатам. Та лягушка, особенная, которую она поселила в домике, построенном под ивой, так и приходила ночевать на постель из мха, любуясь открыткой с изображением зала оперы. По всей видимости её по-лягушачьи удивляла красота красного бархата и позолоченной краски. Лягушка ждала, когда же придет Аннета и заберет её, чтобы повезти в обещанное путешествие, — туда, где пели и поют величайшие певцы всех времен. На фоне этого лягушка старательно распевалась, не щадя свои связки, и уже давно перепела всех на болоте. Вероятно, она успела рассказать всем и о том, что больше не будет здесь жить, что уедет далеко-далеко… туда, где люди будут слышать и слушать её, как артистку. Но лягушата только смеялись ей вслед, а она, не теряя надежды, приходила каждый день в домик под ивой и ждала свою девочку.

— Мамочка, надо купить маленький аквариум! — обратилась за день до отъезда Аннета к матери.

— Зачем тебе аквариум, дорогая? — удивленно спросила мама.

— Как же зачем? Мне надо забрать свою лягушку, ей же где-то надо ехать, не буду же я ее везти в руках. Мне нужен маленький аквариум! — решительно произнесла Аннета.

— Ну значит надо его купить, — расхохоталась мама, — собирайся, поедем в город.

Они съездили в город и купили маленький аквариум, и всё что нужно для того, чтобы лягушка могла жить у них дома.

— Вот твой новый домик, — обращаясь к заждавшейся её подруге, — сказала девочка.

Маленькое зелёное животное так обрадовалось, как будто она была не лягушкой, а человеком. Лягушачий хор запел так сильно, как никогда… ведь ни одна лягушка на этом пруду не верила, что хоть кто-то из них когда-то сможет выбраться отсюда, и этот переезд окажется не в желудке у цапли, а живьем, — да и ещё в заранее приобретенных апартаментах…

В ночь семейство село в машину и поехало домой уже не втроем, а вчетвером — с лягушкой. Радость переполняла и девочку, и лягушку, — она не могла поверить, что такое бывает. Как и не могли поверить её соседи, и родственники по пруду, — но это уже не важно, они там, она здесь. Но, как оказалось, бывает и так. Всё бывает, всё может быть… вопрос лишь в том, что не каждый может дождаться.

Лягушка из глухой деревни, недалеко от границы России, Белоруссии и Украины, ехала, отдалялась прочь от прежнего дома, — с девочкой, которая две недели давала скрипичные концерты для такой весьма странной аудитории. Лягушка еще не знала, что в скором времени в кармане пиджака она попадет в самую известную оперу всего человечества. И будет сидеть на руках у этой самой девочки, и не оставит никаких бородавок; и будет видеть, и слушать оперу «Орфей и Эвридика», и не верить своим ушам.

Лягушка жила у девочки еще несколько месяцев, но, когда Аннета с семьей путешествовала по Франции, она, видя, как влюбленные обнимают друг друга на площади, задумалась о том, что её лягушка совсем, оказывается, одинока. На следующее утро она обратилась к папе с просьбой отпустить лягушку. После чего они поехали к каналу и выпустили маленькую гостью к своим собратьям.

— Ведь в погоне за своим счастьем, я ненароком забыла о том, что могла причинить тем самым дискомфорт кому-то другому, — сказала Аннета.

Девочка помахала ей рукой на прощанье, и сказала, что обязательно будет приезжать. Расставание было не долгим и вполне безболезненным. Дважды девочка приезжала к каналу перед заходом солнца, чтобы сыграть на скрипке, но не одна лягушка так и не подплыла к ней.

— Наверное у неё дела, она подросла и нашла себе любимого лягушонка, и завела деток… и ей теперь совсем некогда петь! — подумала Аннета, вспомнив о том, что именно так некогда поступила её мамочка.

Мать Аннеты в молодости пела и была солисткой одной весьма популярной группы, и очень часто ездила гастролировать. Она постоянно показывала фотографии дочери, на которых молодая, красивая женщина стоит на сцене с микрофоном: в пышном, изящном платье, и модно на тот момент уложенными волосами.

Аннета спрашивала маму, почему она перестала выступать. Мама всегда задумывалась, а потом отвечала, что встретила самого любимого человека в её жизни: её папу, а потом от этой любви появилась самая любимая девочка — она. И у неё совсем не хватало времени ни на репетиции, не тем более на гастроли. Группа же не стала ждать и быстро нашла ей замену. Тогда Аннета обнимала маму и говорила, что раз ты пожертвовала своей карьерой ради меня, то я сделаю всё, чтобы ты мной гордилась. Так и случилось. Когда Анетта подросла и закончила школу, она поступила в консерваторию при театре и играла в оперном оркестре. Мама гордилась ей, её всегда переполняли эмоции и наворачивались слёзы, особенно в те моменты, когда дирижер пожимал руку её дочери в конце выступления, а зал аплодировал стоя. В тот момент она всегда думала о том, что приняла верное решение: пожертвовать своей карьерой ради дочери.

Что касается лягушки, в тот же день, когда девочка выпустила её в канал, ту выловили, и увезли на лягушачью ферму, где первое время ей казалось, что она находится в санатории или на каком-то курорте. Здесь было много воды, еды и красивых лягушек, которые даже квакали как-то по-особенному. У них были красивейшие фигурные лапы, наличию которых и завидовала наша лягушка, так как она была не с крупных особей. Лягушка жила на ферме и радовалась каждому дню. Но она перестала петь, а лишь ела и общалась со своими соседями по ферме, рассказывая о том, как она проделала огромный путь, прежде чем попала сюда. Не интересовало её также и то, куда пропадали некоторые собратья, но она точно знала, что нужно сторониться сачков, ведь ей не хотелось больше никаких переездов и переселений.

В день своего восемнадцатилетия Аннета находилась на гастролях в Париже. Родители приехали к ней, чтобы пригласить юную особу в ресторан под названием Roger la Grenouille на левом берегу Сены. Отец, ознакомившись с меню, предложил заказать Cuisses de grenouille (лягушачьи лапки, традиционное блюдо Франции). Все за столом согласились, не вспоминая про историю, которая произошла в её недавнем детстве. Какова была вероятность того, что именно та лягушка из тысячи особей, находившихся на той ферме, попадёт на стол этой семьи, и её лапки будут съедены той самой девочкой под сливочным соусом, — гадать мы не будем. Но случилось именно так. Вкушая то блюдо, и запивая белым вином, Аннета даже не задумалась о лягушке, её переезде, и о том куда же она пропала на том канале, когда она её отпустила…

Когда отцвели апельсины

«Я любила тебя…»

Солнце подходило медленно к горизонту, и небо окрасилось в сочный оранжевый цвет. Прохладный воздух с моря ощущался все сильнее, как будто он пришёл на встречу к самому солнцу. Остужал его, и медленно накрывая покрывалом сумерек, готовился принять в объятьях и уложить в ложе за горизонтом. Во внутреннем дворе виллы в саду, к дому шла женщина: не спеша переставляя стройные, ухоженные, не совсем молодые, но достаточно привлекательные ноги. Земля излучала тепло знойного дня и воздух над ней был ещё очень горячий. Из сада в дверной проём столовой был виден обеденный стол с разлитым по нему гаспачо, со стекающими ярко-алыми каплями на пол. За столом с мраморным лицом сидел хорошо сложенный мужчина. На вид он был мёртв. За спиной сидящего стояла женщина, медленно положив руку на его плечо, на тончайшем запястье которой сверкнул браслет искрами брильянтового неона. Она заговорила. Голос её слегка дрожал и был очень подавлен и испуган; но в процессе интонация менялась от нежно-мягкого и любящего, до страстного, гордого и жестокого:

Я, любила тебя Алехандро, любила всегда. Любила твоё лицо, твои глаза, твои губы, волосы, руки. Я так любила твои руки, твои пальцы, твои кончики пальцев… о, твои кончики пальцев, — воздыхая произнесла она, и продолжила, — я любила тебя, любила вся, любила и была преданна тебе. Любила твой бычий взгляд, при котором появлялась складочка между бровями, когда ты смотрел на меня так, что ревность растекалась ядом по твоему телу. Любила, когда ты ласкал мою грудь, любила, когда сжимал мои бёдра своими руками, и отдавался страсти со мной. Я любила тебя, мой Алехандро.

Я всегда была только твоя, даже тогда в мае, когда ты оставил меня совсем одну среди этих холодных стен на вилле в Саррии квартала Потралбес в столице Каталонии — Барселоне. Я была там так одинока, и меня совсем не радовал аромат цветущих апельсиновых деревьев в саду. Я скучала и всегда чувствовала, что ты рядом со мной, особенно в те моменты, когда возле бассейна на моё обнаженное тело любовался крепкий, мускулистый загорелый садовник Сантьяго. Я же в свою очередь оставалась совсем невозмутимой. А он так смотрел на меня, так смотрел… и это чувство, что он вот-вот сорвётся с места и набросится на меня как животное, — знай, очень беспокоило меня, и я ещё сильней тосковала по тебе… — её голос дрожал, но она взяла себя в руки и продолжила:

Я любила тебя мой Алехандро всегда, даже тогда, когда ты пахнувший ромом и сигарами засыпал у меня на груди. А я, едва дыша, лежала не шевелясь, чтоб только не разбудить и не потревожить тебя и твой сон. Я любила тебя… — интонация её голоса изменилась, и она, упрекая, с надрывом, не останавливаясь, обращаясь к своему оппоненту, продолжила:

Помнишь ту ночь, когда ты приехал, совсем забыв про меня, с двумя портуамериканскими длинноногими красотками? Я, оттаскав их за волосы, и исцарапав в кровь им в шеи, выкинула их в сад, — туда, где уже отцвели апельсины. Я кричала им в след, надрывая связки, что убью их и вырежу всю семью… если ещё хоть раз они окажутся в обществе моего горячо-любимого Алехандро… Помнишь? Взгляд её заблестел и было видно, как обида начала сочиться в уголках её глаз, но она, не останавливаясь, продолжила:

Я любила тебя, даже после того, как застала с нашим садовником. Я думала, что покину тебя, но ты поехал в Маранелло и привёз мне маленькое 12-ти цилиндровое, 6-ти литровое, цвета апельсинов — Ferrari… к тому же после твоего отъезда мне пришлось познакомить нашего садовника с моим Браунингом в нашем апельсиновом саду и объяснить, что здесь — ты только мой. Сантьяго пропал. Разумеется, ведь он бы никогда не смог любить тебя так как я.

Я любила тебя, мой Алехандро, — с нежностью произнесла она. Даже научилась готовить твоё любимое блюдо гаспачо. А ты так редко его ел, был вечно сыт, приезжая ко мне. Да, — вздохнула она, — ты совсем не баловал меня, мой дорогой, совсем… ты не водил меня за руку по узким улочкам Барселоны, не показывал мне памятники Гауди, и ты совсем не завтракал со мной. После того как ты подарил мне эти апельсиновые сады, я точно поняла, что ты предназначен мне судьбой, и наша встреча на том побережья Индийского океана была неслучайна. К тому же, чтобы туда попасть мне пришлось продать винтажную, старинную, фамильную брошь. И отчаявшись, на все вырученные деньги купить билет и оплатить отель на две недели, чтобы только не вспоминать о Джордже, и его нудных, докучающих меня клеркских разговоров; и совсем не любившим меня и потому, совсем не щедрым ко мне, как ты, мой дорогой Алехандро.

Я любила тебя, мой неповторимый и прекрасный Алехандро, любила, несмотря ни на что. Я любила тебя, даже тогда, когда ты всякий раз оставлял меня одну и не брал с собой в Женеву на приёмы в честь проведения аукционов Christie’s, а по возвращению ты дарил мне эти большие, блестящие и холодные камни, никак не заменяющие мне тебя и твою любовь.

Я любила тебя мой Алехандро, любила так, как только может любить женщина в свои 30, и отдавалась тебе — вся без остатка, до последней капли, жертвуя всем ради тебя. Я любила тебя, мой хороший Алехандро, и делила тебя только с твоей женой, проживающей на южном берегу Иберийского полуострова. И мне ничуть было не грустно от того, что ты не только мой, но и её, — только наш с ней и ничей больше. Несомненно, мы знали друг о друге, но никогда не встречались. И ни одна из нас не решалась пойти к другой и заявить права на тебя. Мы любили тебя, о наш Алехандро, любили поровну, любили каждая своё и не мешали друг другу. Любили трепетно и так жарко, как полуденное солнце в фиесте, когда все мускулистые и загорелые мужчины томятся на своих террасах. Любила так, как только могла…

Любила, даже тогда, когда после разговора с сеньорой Альмадорас была в отчаянье от услышанного. Она, моя прекрасная София, поведала мне, что у тебя есть другая женщина — продавщица цветов на центральной площади Барселоны. Я непременно поспешила посмотреть в глаза своему несчастью, о мой Алехандро. Это была маленького роста, аппетитных форм женщина, лет 35-ти с короткой стрижкой, но с ярко-голубыми глазами, и на редкость мраморно-белой кожей. Она? Боже она! Совсем непохожа не на меня, ни на госпожу Софию. О мой Алехандро, она была так проста, так проста, о мой Алехандро. Я никак не могла поверить, что ты наряду со мной и дорогой, и глубокоуважаемой сеньорой Софи, согреваешь своими руками знойными вечерами её, — простую аппетитную цветочницу. Я любила тебя, мой дорогой Алехандро, но я не могла делить тебя ни с кем, кроме госпожи Софии Альмадорас. Да и она бы больше не потерпела никого кроме меня. Мы были очень близки с твоей супругой в тайне от тебя, мой дорогой Алехандро. Мы познакомились совсем случайно, и сразу почувствовали, что мы чем-то связаны друг с другом.

Тёплым апрельским утром я спешила по узким улочкам на La Rambla de Sant Josep (центральный овощной рынок Барселоны), чтобы купить свежих овощей для приготовления твоего любимого Гаспачо. При выборе плодов томата для тебя, мой любимый Алехандро, моя рука ненароком коснулась руки прекрасной дамы с длинными и тонкими пальцами, как у пианистки. И какая-то нежная дрожь пробежала по моему телу. Она была изыскана и очень красива в свои два раза по двадцать пять. А её былые зубы сверкали нитью жемчуга. Она поздоровалась и обратилась ко мне сразу по имени. Мы говорили и не могли наговориться. Сначала про то, какой сорт помидор лучше подходит для Гаспачо, позже просто про кулинарные изыски, про моду, про искусство, про всё, о чём могут разговаривать родственные души. Мне было так тепло и спокойно с ней, как было только с тобой, о мой Алехандро.

Позже она предложила побывать в её мастерской, окна которой выходили на центральную площадь. София часто смотрела на приезжающих из разных уголков мира людей, и вдохновлялась на создание скульптур из камня. Долгими одинокими вечерами ваяла их в одиночестве и тоске по тебе, о мой прекрасный Алехандро.

Задыхаясь от одиночества, я стала часто бывать с ней. Встречаясь с госпожой Софией поздней ночью, я не могла ей напиться. Она стала для меня воздухом, и я признаюсь, что никак не могла надышаться ей. Я любила тебя, о мой мужественный Алехандро. Даже тогда, когда я бежала сентябрьским вечером по бульвару Рамбла в аптеку волос, чтобы по выписанному рецепту знакомым провизором донны Софии, — получить cianuro di potassio (цианистый калий) …и непременно поспешить домой; успеть к ужину, чтобы утолить твой голод, о мой жгучий Алехандро…

Ужин был готов. Ты был как никогда вовремя, такой прекрасный и умиротворённый, ты был так голоден, что съел не одну, а даже две порции своего любимого гаспачо. Я смотрела на тебя, мой дорогой Алехандро, мы смотрели на тебя. София была в этот момент рядом, она не смогла оставить в эту нелёгкую минуту ни тебя, ни меня, мой дорогой Алехандро. Ты даже не встал из-за стола, ты улыбался, а твоё лицо излучало любовь; ты не злился и всё понял, когда увидел на нашем крыльце госпожу Софи. Ты понял, и я почувствовала это сразу. Ты был готов, но складывалось впечатление, что ты устал.

Мы любили тебя о наш Алехандро, мы любили тебя так, как только могли женщины в пятьдесят и тридцать любить своего мужчину. Любили честно и страстно, любили всегда, любили даже тогда, когда ты был не с нами. Любили трепетно и чисто, любили так, как никто другой не любил тебя, о наш Алехандро…

Из показаний госпожи Елены фон Потралбес

по делу №11/52 от 11.09.1999 г.

убийстве господина Алехадро Альмадороса.

12.09.1999г.

Клёст (Luxia scotica)

Шотландский клёст (лат. Loxia scotica) — небольшая лесная птица длиной 15—17 с массой около 50 грамм из семейства вьюрковых (Fringillidae), отряда воробьинообразных (Passeriformes). Характеризуется мощным загнутым клювом с перекрещивающимися кончиками и питанием семенами ели, и других хвойных деревьев. Гнездится в основном на сосне обыкновенной (Pinus sylvestris), но может строить гнездо и на несвойственных Шотландии на хвойных деревьях. Самка откладывает 2—5 яиц. Количество особей оценивается менее, чем в 2000 птиц.

— Ммм, ты сегодня готовишь самый вкусный суп в мире, — заходя на кухню произнес Аодхен, — знаешь, мама, я обязательно женюсь на той, кто сможет точно также вкусно приготовить Cock-a-leekie, как ты, — улыбаясь и целуя в щеку, обратился юноша к своей маме.

Одной рукой он прижал её к себе, а другой потянулся в корзинку за печеньем.

Аодхен был крепкий, красивый и достаточно обаятельный молодой человек. Наружность его была яркой, хотя подобных ему внешне молодых людей в Шотландии можно было встретить довольно-таки часто. Ярко-рыжие волосы, зеленые глаза и широкие плечи делали его настоящим представителем своей древней Кельтской крови. В школе его иногда пытались дразнить, но больше, наверное, из-за зависти. Так как обладать такой ярко-рыжей шевелюрой, Аодхен носил средней длины волосы до пятого класса, мог отнюдь не каждый коренной житель города Данбар на берегу Северного моря.

Аодхен любил море и плавать. Он занимался плаваньем с раннего детства вместе со своим лучшим другом Браином. Между мальчиками сразу сложилась какая-то здоровая конкуренция, где один старался достигнуть больше, чем другой — по очереди занимая первые места по плаванию в различных соревнованиях, на которые они часто выезжали.

В день восемнадцатилетия Браина, молодые люди с друзьями были на берегу моря. Они веселились, отмечая праздник. Как бывало не раз, Браин и Аодхен стали соревноваться: кто заплывет дальше и выиграет это состязание, которое они проводили между собой любой день или погоду, если вдруг оба оказались на море.

Но на этот раз все кончилось плачевно. Аодхен остановился, чувствуя, что вода слишком холодна, а справляться с течением у него уже не было сил. Но вдруг Браин его обогнал, и смеясь поплыл дальше. Аодхен крикнул ему вслед, что пора бы остановиться, что Браин и так уже выиграл. Юноша, остановившись в воде, прокричал лишь о том, что сегодня его день, что даже море ему покорилось. Тут большая волна накрыла Браина, и его несколько секунд не было видно. Аодхен испугался. Не видя друга, он стал нырять во вспененную мутную воду, но никого не обнаружил. А увидев его на поверхности, тут же подхватил и поплыл к берегу.

Делая искусственное дыхание и массаж сердца, наблюдая как синеют губы друга, в голове у Аодхена нарастало комом чувство вины.

Вокруг все стали кричать, чтоб он остановился, что уже поздно, но Аодхен не останавливался, а еще сильнее начал бить кулаком по груди бездыханного Браина, чтобы запустить сердце, но ничего не выходило.

Спасатели прибыли достаточно быстро, но было поздно, констатируя смерть на месте.

Друзья стали расходиться со словами, что его нельзя оставлять одного. Но он отправил всех по домам и пошел к морю. Подойдя ближе к воде, Аодхен упал на колени, опустил голову и заплакал.

Боль, которую испытал Аодхен осталась в его душе на долгие годы. Он винил себя в смерти приятеля, так как он знал, что Браин был слегка слабее его. И все разы, когда его товарищ получал первое место, Аодхен играл в поддавки, чтобы увидеть радость и гордость его настоящего близкого друга. Ведь тогда, в тот день, он мог просто его остановить, сразу же поплыть за ним. Но дав ему волю и удовлетворённость жаждой первенства, он собственной рукой подтолкнул друга к смерти. Если бы он знал тогда, что все приведет к такой потере, то никогда бы не поддавался ему; и возможно, тогда бы Браин остался жить и женился; и у него бы появились дети и внуки. Но нет. Своей благостью он отдал его в руки смерти…