Бесплатный фрагмент - Глубинка

ГЛУБИНКА

Пять

Приключенческих

Правдивых

Провинциальных

Повестей

Все пять произведений, собранных здесь, имеют реальный информационный повод, а у главных героев повестей есть конкретные прототипы, о которых рассказано в послесловиях.

Повесть первая

ДАУНШИФТЕРЫ
Из ниоткуда в никуда

…Они упали в какую-то яму, вжались во влажный мох. Наверное, когда-то это был партизанский блиндаж. Еще два громких хлопка — теперь уже издалека — и тишина. Более менее отдышавшись, он спросил:

— Тебя как звать-то?

— А… ах, разве… уф-ф-ф, это… эх-х-х… аф-ф-ф… важно?

Она еще задыхалась, ведь бежали они долго и безумно — как зайцы. Женщина, лет двадцати семи, смотрела на него изучающе. Хотя — чего смотреть? Он хотя бы аутентичен лесу: плотные джинсы, кроссовки, толстовка. А женщина — вообще полный абсурд ходячий: ее тело, с намеком на полноту, уже начинающее утрачивать обаяние пышущей флюидами юности, упаковано в синее длинное вечернее платье, с идиотским декольте и нелепыми рюшками на плечах и груди. Собственно, это вся верхняя одежда, она даже босиком — верно, туфли скинула, когда бежали. Ноги жестоко ободраны в кровь, колготки в нескольких местах разъехались… Ей стало неловко оттого, что он на нее пялится, она одернула изрядно загрязнившееся, все в приставших рыжих сосновых иглах, платье (тогда чего сама-то его глазами обыскивала…). Он снял толстовку, подал спутнице:

— На. Замерзнешь.

— Даже не надейся… — Ответила она резко.

Тем не менее толстовку взяла, прикрыла ею плечи. Наконец, и она уняла дыхание, но ей стало зябко, она задробила зубами. Наверное, нервная дрожь, отходняк.

— Меня Егором зовут. — Он соврал. Сам не понял, почему.

— Ну, коли так… мужчинка. Тогда я Элеонора.

— С чего взяла, что я не Егор?

— Дак, у тебя на лбу написано. А ну-ка…

Женщина протянула руку, старательно вытерла его лоб:

— Испачкал, чудак. Какая фиг разница, как нас зовут. Все одним миром… мазаны.

Когда она двинула голой рукой, от нее пахнуло духами. Такими терпкими, резкими, немного отталкивающими. Эдаким амбрэ себя окропляют молодящиеся старухи. К бальзаковскому аромату подмешивался кислый запах женского пота. Он вгляделся в круглое, почти детское лицо. Курносая, дивчина с раскосыми зенками, эдакая аппетитная баба, блондинка угро-финского происхождения, с трудом скрывающая при помощи косметики свой простецко-деревенский тип. Ну, явно «не его» формат — на улице даже не глянул бы.

— И что делать будем? — Спросил он, отведя глаза к небу.

— А что надо?

— Ну, как… наверное, надо, что ли куда-то идти. К людям.

— К людям, говоришь… а надо?

— И куда же еще?

— В никуда.

— В никуда из ниоткуда?

— Ну, типа того.

— Ты уверена, что они отъе… — он произнес нехорошее слово.

— Уверенны только мудаки. А ты, чаем, не мудак?

— А что — похож?

Она прищурилась, ухмыльнулась:

— Да нет. Не очень.

— А ты похожа.

— На дуру?

— Нет. На жертву капитализма.

— Хорошо.

— Что — хорошо?

— Что не на жертву аборта. Хотя… У тебя деньги есть?

Он пошарил по карманам. Улыбнулся почему-то, как блаженный:

— А ведь все отобрали, с-скоты. — Он обратил внимание, что на указательном пальце правой руки у нее перстенек, а на шее тонкая золотая цепочка с блестящим камушком. — Зато у нас есть брулики.

— У нас? Ты перегибаешь. Покурить бы, блин. Ты, небось, спортсмен — не куришь…

— Почти угадала. Не спортсмен, а не курю. Бросил. И тебе советую.

— Страна советов. Ладно. Пошли, что ль…

— И ты знаешь, куда?

— Ну, сказано же: в никуда.

К лесу задом

Егор и Эля (условимся, что их все же зовут Егором и Элеонорой) тащились по лесу часа три — очень осторожно, прислушиваясь во всякому звуку. Женщина отказалась одеть любезно предложенные мужчиной кроссовки, гордо ступала босиком. Впрочем, по ее поступи было заметно, что опыт хождения без обуви по пересеченной местности у нее таки есть.

Вообще, Егор не без удовольствия отметил, что она не капризная, какими обычно бывают огламуренные фифочки. Да и пацанов таких немало… инфантов. По Элиному поведению совсем не было заметно, что ночью они пережили тако-о-ой стресс, что не приведи Боже. Ведь еще относительно недавно эта женщина — да и он, впрочем, тоже — скользила на грани жизни и смерти. А судьба, однако, к ним пока что благоволит… Идти, может, было не так тяжело, но с каждым новым шагом все больше хотелось жрать. Сейчас середина августа, хорошо еще, не жарко, да и комарье не донимает. Но ведь ночью придет холод, ночь под открытым небом — это совсем не в кайф.

У женщины были несколько иные мысли: «Блин, как достали все эти самцы! Сказать бы этому… чтоб уматывал своей дорожкой. Так небось обидится, каз-зёл. Одежду бы нормальную раздобыть, да сколько-то денег. Уф, я б щас душ приняла, а то чумазая как Гаврош. Не-е-ет, в цивилизацию сейчас нельзя. ОНИ найдут, сволочье эдакое, и все конечности поотрывают. А потом в землю зароют. Живьем — с них станется. Найти бы такое место, где можно пересидеть. А этот… он, если отвертеться от него, попадется, блин, и заложит — как пить дать. Тут надо хитрее…»

Егор по мере захвата желудком мысленной деятельности становился все злее и раздраженнее. В сущности, он совершенно случайно встал на защиту это дуры, за что и пострадал. Еще вчера вечером у него была обычная жизнь. Да, его занятие не слишком дружит с законом, но до сей ночи жизни его никто не угрожал. Все изменилось в одночасье. Всегда говорится: не рыпайся, не делай резких движений — и все у тебя будет чики-чики. Выпендрился тут… пожалел бабу. Если бы ЭТИ спустили собак — они бы вдвоем давно уже превратились бы в кормовую базу. Но ОНИ почему-то собак не спустили.

Эля шикнула на него, они пригнулись — и тут же провалились в папоротники. Почти тут же послышались шаги. Шли несколько человек, метрах, наверное, в семидесяти. Люди, мужчины, тихо между собой разговаривали. Расслышать можно было только отдельные фразы: «Достало… придет смена, наконец… а какая фиг разница… шлепнуть на месте — а потом сказать: необходимая оборона… не заливай… не, не уйдут…» Ну, и мат, конечно. Тут кто-то из них воскликнул приказным тоном: «Следы!» Они остановились, затихли. Из папоротников ничего не видно, и пауза длилась слишком долго — почти бесконечность.

Наконец, один из них произнес: «Может, грибники…» — «Ну-ка…» Послышался металлический лязг — и тишину предосеннего леса пронзили щелчки. Тут же по папоротникам заполосили, сшибая ветви, горячие волны. Эля, вжавшись в землю, смотрела на Егора умоляюще. Что-то пронзило землю возле лица мужчины, вздыбилась земля, комки ударили по лицу Егора. И тишина…

«Так, на всякий пожарный…» Произнес мягкий голос. Спутники выругались матом — каждый постарался выстроить побольше этажей, а смысл обращения был прост: «Патроны надо беречь, придурок — мы за них отчитываемся…» И шаги стали удаляться. Егор выковырял из земли горячую еще пулю — блестящую, будто новенькую. Задумчиво вертел ее пальцами. Эля прижала палец к губам, давая знак: «Молчи…» И тут Егор чихнул! Звонко, смачно. Земля, попавшая в ноздрю, вызвала нормальную реакцию. Эля в ужасе округлила глаза. Конечно, они все превратились в слух…

И — о, ужас! — послышались приближающиеся шаги. Егор изготовился к прыжку — ведь и через ветви уже можно было различить фигуру, одетую в черное. Оставалось ему, наверное шагов пять… «Ну, чё там?» — это разведчика окликнул другой бандит. Тот остановился: «Да хер его знает… может, выпь?» — «Заколебал. Выпь ночная птица. Пошли нах — те чё, больше всех надо?» — «А вдруг уйдут?» — «От нас не уходят. Чудак, это Раша, отсюда выход только на тот свет…» — «И для тебя?» — «Для меня — тем более». Шаги начали удаляться.

Между тем, Егор, зажав ноздри, едва сдерживал новый порыв чиха. Выждав минуты две, беглецы ринулись в сторону, обратную той, куда удалились люди в черном. Они бежали, наверное, с два километра. На поляне они бросились в высокую траву. Егор все же чихнул. Элеонора противно, по-поросячьи залилась смехом. Она каталась по траве, покраснев. Это была обычная бабья истерика. Егор, глядя на нее, тоже расхохотался.

Вскоре они вышли на опушку леса. Перед ними простиралась тихая деревня, растянувшаяся вдоль озера, которое в отраженном свете походило на светящегося змея.

— Ну, что — будем рисковать? — Спросил он.

— Надо что-то придумать…

— Да как обычно: шли, заблудились. Ну, или нас ограбили разбойники.

— Не сдадут?

— Ну, тогда давай мы будем разбойниками и наведем здесь свои порядки.

— А вдруг здесь живут гренадеры?

— Ну так — пойдем и увидим. А к людям хотя бы где-то выходить все равно придется.

История Новой Москвы (неподлинная)

Собственно, достоверной истории деревни не существует — есть собрание мифов, анекдотов и тостов. Такова, если судить здраво, история всего государства Российского. Более-менее достоверную информацию могли бы передать былины, но сказители вымерли аки динозавры, а те поэтические фантазии, которые содержатся в литературных мифах, имеют авторство, причем, создатели бессмертных творений свое вдохновение черпали в личных амбициях, а вовсе не из фольклора, который суть есть поэтизированная народная мудрость. О, как я витиевато написал… надо бы упростить: никто не знает истины, а она в том, что все мы умрем. Все… упростил.

Принято считать, что Новую Москву основали москвичи, которым посчастливилось мужественно бежать из Москвы Старой в годину первого монгольского нашествия. Если это так, Новой Москве не меньше 860 лет от роду. Солидный срок, хотя в масштабах человечества — мгновение.

Теперь, когда в живых не осталось ни одного старого москвича Новой Москвы, можно предположить любой закивок истории. А, положа руку на сердце, началась новая, неведомая еще история Новой Москвы, которая к ее старой истории не имеет ровно никакого отношения. В улье сменился пчелиный рой — и это уже са-а-авсем другой улей, ибо традиция прервалась. Первые поселенцы из нынешних дауншифтеров еще общались со старухами, которых позже своими руками снесли на погост, то есть, с НОСИТЕЛЯМИ ПРАВДЫ, и кой-чего знают. Например, о том, что Новая Москва никогда не знала рабства, здесь не было барина и крепостного права. Из-за того что новые москвичи являлись государственными крестьянами, жили здесь бедно, но гордо. Оно конечно, ежели был бы барин или спонсор, может, и разжились бы — и хрен с ней, с волей. Но такая выдалась Новой Москве планида: во глубине Валдайских лесов хранить гордое терпенье, веками борясь со стихиями за право существовать в принципе.

Лучшая жизнь Новой Москвы совпала с советской властью. Поскольку народ здесь был сплошь голытьба, революцию новые москвичи приняли радостно, и одними из первых в губернии создали коммуну, а после — колхоз, название которого не менялось ни разу: «Красная Москва». В колхозе были стадо, пашня и выгон. А главное достояние — прекрасные луга у озера. Затеяны были клуб, изба-читальня, почта, медпункт, магазин. Теперь всего это нет — добро разбирается на дрова.

В лесу дров ныне не возьмешь, ибо леса прихватизированы. Москвичам доступна только полоска земли вдоль озера, которое почему-то имеет название «Китежское». Одну половину леса некий хозяин, которого в народе обзывают «Буржуин», огородил колючей проволокой. Говорят, у Буржуина там охотничьи угодья. Другая лесная половина, которую заграбастал хозяин с кличкой «Генерал», ничем не огорожена, но москвачи туда не ходят, ибо по периметру курсируют вооруженные охранники и отгоняют население предупредительными выстрелами. Что там, в собственных лесах делает Генерал, никто не знает. Ходят всякие слухи, вплоть до живодерских, но все они являются лишь поэтическими фольклорными фантазиями.

А при коммунистах леса все же являлись общедоступными. Спасибо, что покамест озеро никто не прихватизировал. Хотя, может быть, до этого и дойдут — тенденция налицо. И дорога, связывающая Новую Москву с Большим миром, не перекрыли. А то ведь могли и это… приграбастать. С них, Буржуинов и Генералов станется. А это — дорога жизни во всех смыслах, ибо других путей из Новой Москвы нет — кругом чащобы да болота.

Старые обитатели Новой Москвы вымерли вот, почему: когда развалился Советский Союз, в первую руку подсуетились злодеи: сняли со столбов все провода, несколько десятков километров. И деревня осталась без света и связи. Настал капец колхозу, а это ведь прежде всего рабочие места. Если кто-то заболевал — снаряжали гонца на лошедЕ — и он мчался в рай… центр. Ежели в рай… больнице имелся запас горючего, в Новую Москву выползала скорая. Как правило, даже если обстоятельства складывались удачным образом и медики таки добирались до Китежского озера, больной уже отдавал душу Господу. Старики, вымирали, а их дети и внуки, давно обосновавшиеся в городах, продавали по сходной цене дома москвичам из Старой Москвы. Почему-то потомки новых москвичей не испытывали нежных чувств к своей малой родине и от отчих гнезд избавлялись с легкостию. Это странная загадка — должно же быть хотя бы какая-то… любовь к отеческим гробам.

Вот, не знаю, как и назвать-то нынешних обитателей Новой Москвы. Они же все из Старой Москвы, и «новыми москвичами» их вряд ли обзовешь. Тем паче, связи своей с родиной они не рвут, регулярно туда катаются, причем, на личных авто — получать квартплату за сданное жилье. Да и прописаны они в Первопрестольной, а посему имеют все столичные льготы. А пожалуй что, они «москвичи в квадрате». Но я хочу их назвать «мАсквачами», и вот, почему: сам я родился и провел лучшую часть своей жизни в Старой Москве, причем, в ее историческом центре. В те времена еще не были в ходу слова «гастарбайтер» и «мигрант»; зато, имелись все же приезжие, так называемая лимита. Старые москвичи пришельцев именовали «мАсквАчами». Это звучало приблизительно как «дЯрёвня». Нынешние жители Новой Москвы по сути — пришельцы. Вот такая… формальная логика. Но мистическая связь между прежними новыми москвичами и нынешними масквачами все же есть: как тогда бежали от ига, так и ныне бегут от такового. Древняя беда называлась «татарьем», а вот современную напасть трудно одним словом-то обозвать. Если люди бегут из Старой Москвы, значит, какое-то иго все же есть.

Все нынешние старые-новые масквачи обеспечили личную энергонезависимость, установив солнечные электростанции. Да и вообще этот анклав у озера Китежского — своеобразная маленькая страна, население которой гордиться своими стабильностью и спокоем. Да, ареал их обитания узок, но ведь у дауншифтеров есть преимущество: экономическая независимость и личная свобода. С тем и живут. Все — доклад об истории Новой Москвы окончен.

Заливают

— ..Это ж главная прелесть нашей деревни — что у нас нет ни мобильной связи, ни тырнета, да и вообще никакой связи нет. Меньше знаешь — лучше спишь. Неужто прям с неба в наши благословенные края?

— Ну, да. Попали в слой атмосферы с активным движением потока — и понесло. Тащило всю ночь, а, когда снизились, наконец, корзина-то чирк-чирк по кронам, перевернулась — мы выпали. Это ж как балласта лишиться — шар опять взмыл… и ку-ку. Ну, а нам повезло: листва смягчила падение.

Это Егор выдумал такую легенду про воздушный шар. Якобы он инструктор, Эля — пассажирка. Мужик (представился Мишей) смотрел на парочку иронично — то ли изображал недоверие, то ли у него манера такая. Он выдал Эле тапочки, халат, она уже умылась, привела себя в порядок, обработала ссадины на ногах. Как минимум женщина уже на благоухала столь отвратительно, а смотрелась как обыкновенная деревенская молодуха — такая, пышущая здоровьем и излучающая флюиды. Михал Сергеич Путин их (не флюиды, конечно, а гостей, хотя…) накормил, отпоил чаем. Вообще говоря, он был рад новым людям — все же какое-то развлечение. Масквачи здесь уже порядком поднадоели, все с заморочками и вообще — зануды. Выражая живое участие в судьбе парочки, попавшей в беду, Путин предлагал даже отвезти на станцию. Эля отвертывалась:

— Ой, нам бы хоть денек отдохнуть — так, блин, измотались, что аж мочи нет. А там уже и дальше двинемся. Если все будет нормально. Ну, куда я такая исполосанная, — женщина кивнула на свои ноги, — стыдоба…

Миша задумчиво посмотрел на ноги, выразил сомнение:

— Ну, так ведь о вас беспокоятся, небось. Ищут.

— И пускай поищут, — парировал Егор, — сами виноваты, что страховку не привязали. Им же урок, в следующие разы тщательнее будут.

Беглецы зашли не в первый, крайний двор деревни, а третий, который выглядел менее ухоженно и богато. Это закон жизни: богатые — вредный народ, они-то как раз сдадут с наибольшей вероятностью. Бедные — тоже говно, а лучшие люди — середняки. Они надежные. Вот и угодили к Путиным. Надеюсь, им повезло.

Михал Сергеич, внимательно изучив сладкую парочку, ёрнически вопросил:

— Вам вместе постелить — или как?

— Или как! — резко ответила Эля.

— Ну, как знаете…

От предложенной платы в виде золотой цепочки хозяин, изобразив обиду, отказался. Все-таки, их запустили в одну комнату, а не развели по разным. Две скрипучих железных кровати по сторонам узенького пенала — промежуток не больше метра. Зато, мягкие перины и пышные подушки. И он, и она не могли заснуть. Эля в наглую курила, лежа — выпросила сигареты у хозяина. Все не могла насытиться никотином… Разговор подогревала она:

— Долго мы так протянем-то?

— До утра. Потом надо отбрёхиваться.

— Ладно. Отбрехаемся. Странный какой-то хозяин. Не деревенский.

— Я заметил. Дачник.

— Слушай, а если мы… — Эля оглянулась на мужчину. Он вовсю, сладко сопел. Вот тебе и «если». Женщина вертелась и никак не могла расслабиться, чтобы заснуть. Избяной запах — пересохшей хвои, мышиного помета, мха, ладана, прелого пера — хорошо ей знаком, он почти что пьянит. Но как давно все это было! Уже ничего не вернуть, да и смысла нет. Та жизнь канула в пустоту, в иное измерение.

Эля встала, нерешительно вышла в сени. Дверь наружу была раскрыта. Хозяин, небритый мужик вида рассеянного, потерянный какой-то, но с хитринкой, сидел на ступеньке покосившегося крыльца и курил, держа в левой руке пепельницу — консервную банку. Эля присела рядом, поежилась. Тоже закурила, зачала беседу, стараясь говорить как можно ласковее:

— Чудная ваша деревня. Не пойму, отчего, но как будто чего-то не хватает.

— Не спится? — Будто не слыша, спросил хозяин.

— Ну, да.

— Чудная, говоришь… Ты же городская.

— И что?

— Откуда тебе знать сельскую местность, чтобы судить, что чудное, а что нет?

— Тоже правильно.

— Деревня как деревня. Красивая только.

— А я поняла, в чем дело.

— То есть?

— Уже утро кончилось, а жизни нет. Никто не работает. А ведь дома по виду — жилые. Чё — все дачники — и съехали?

— Да нет… в основном, спят. Здесь обычай полуночничать, а утром отсыпаться.

— Круто. Бомонд, что ль?

— Да нет. Болтологи.

— Не поняла…

— Ну, болтологией занимаются. Философы.

— Да, блин. Попали.

— Это точно.

— И вы — тоже?

— А куды денешься. С волками жить… по ихним правилам выть.

— Прям волки.

— В каком-то смысле — да. И здесь тоже человек человеку — волк. Так — случайность собрала в одном месте разный сброд — вот и…

— Случайного в мире не бывает. Да вы и не похожи. На волка-то.

— А на кого — тогда?

— Думаю, на человека все же.

Михал Сергеич

Семья Путиных — песня, конечно, своеобразная. Особо, конечно, досталось по жизни Михаилу Сергеичу. Когда он еще был относительно молод, пришел к власти последний генсек, двойной тезка Путина, Горбачев. Ну, и Миша (все же будем его звать так) выслушивал. В смысле, разные мнения. У нас почему-то имя очень много значит, и на тезок и однофамильцев знаменитостей переносят все свои… чувства. На первом этапе деятельности первого и последнего президента эсэсэсэра Миша выслушивал эдакие пожелания: «Давай, Михал Сергеич — сломай всю эту систему, даешь перестройку, гласность, новое мЫшление и все такое!» Но, по мере исчезновения продуктов и промтоваров из советских магазинов тон обращений менялся. Все больше Миша принимал на себя гневных отповедей типа: «С-сука, если сделаешь по восемь — все равно мы пить не бросим, если будет двадцать пять — будем Зимний брать опять!» Он понимал, конечно, что является всего лишь громоотводом. Но легче от этого не становилось.

Душой отдохнул в эпоху Ельцина. Оно конечно, НИИ проблемфутбола (так в шутку именовали научно-исследовательское учреждение сами сотрудники — на самом деле оно именовалось НИИ классификации информации и кодирования) гикнулось при Борисе Николаиче медным тазом. Мишин отдел занимался разработкой технологии микрофильмирования. Так бы и возились с пленками, но грянула цифровая эпоха — и микрофильмирование выродилось в мертвую ветвь научно-технического прогресса. Получилось, полжизни Миша Путин отдал пустоте. А ведь он кандидат наук, доцент кафедры обработки информации и все такое. Теперь в здании НИИ проблемфутбола с одного боку ресторан, с другого — прачечная, а по центру — коммерческий банк.

Когда пришел к рулю униженной и оскорбленной державы Вова Путин (кстати, Мишин ровесник), Миша тоже выслушивал слова одобрения и голоса надежды. Эдак похлопывали по плечу и напутствовали: «Давай, Владимир Владимирыч — сломай всех этих Абрамовичей и Вексельбергов, не дай державе впасть в жидомасонское иго!» По мере развития президентской карьеры Вовы Путина характер обращений к Мише Путину несколько менялся. Миша слушал всякое: «Чечню замирил — молодец! Но зачем, скотина Кавказ кормишь — ни же ненасытные!» — «Вот, ты типа патриот и все такое… А почему твои дочери в Италии живут?» — «Ты тут звездоболишь про подъем экономики, а заводы у нас закрываются. Хватит губить страну!» — «Правда, ты Саакашвили мстишь за то, что он тебя обозвал карликом?»

Ну, и все такое в подобном роде. Миша не карлик, он самого что ни на есть среднего росту. Дочь у него есть, она замужем за военным и сейчас чадо на Северном Урале. Та комната, в которую заселили наших беглецов, предназначена для дочери и зятя. Но они все не едут, не едут.

Ну, а сам смысл переселения в глушь… В общем, достало все это Мишу — в смысле, гибель российской науки и техники, переставление страны на рельсы наживы — и он отчаялся. Был период глубокой депрессии и даже длительного запоя. Практически, спасли Новая Москва и жена Маша. Деревню нашла Мария Антоновна. Да, домик старый, построенный еще при Сталине (тогда Новая Москва зажила — и всем колхозом, помочами, ставили новые дома, по всей грамоте, с нижними венцами из лиственницы, как говорится, на века), но прочный — и наверняка Путиных переживет.

Если бы не Маша, Миша спился бы и здесь — потому что ничего не хочется делать, а паузы чем-то надо заполнять. Ну, хотя бы в глуши мало поводов для расстройства. В настоящий момент, когда Миша с неожиданной гостьей беседуют на крыльце, Маша отсутствует: она в гостях у Ксении, здешней товарки. Мария, чувствуя особую свою миссию, старается поддерживать оставшуюся одинокой женщину. Такая она… миссионерша.

Капкан

Элеонора ушла в дом. Егор все так же дрых — и впрямь без задних ног (и почему так говорится?). Она повертелась, повертелась — и сама не заметила как провалилась в дрему. Если бы кто-то увидел, как она нервно подергивается во время сна, насколько разнообразна мимика спящей женщины, наверняка подумал бы: совесть явно не чиста. Но никто не глядел на двух спящих людей, по которым гуляли солнечные зайчики.

Между тем к дому Путиных тихонько подъехала ярко-красная мазда третья, эдакий помидор на колесах. Умеют эти азиатские товарищи делать бесшумные движки. Из машины вышел невысокий поджарый чернявый мужчина среднего возраста. Он не церемонясь открыл калитку, быстрым шагом дошел до крыльца и обратился к Мише Путину:

— Слушай, тут вот, какое дело… дай закурить.

— Ты ж не куришь, Ашотик…

— Щас… надо сосредоточиться. Закуришь тут! — Чернявый сделал несколько затяжек, сел, вскочил, совершил по двору несколько кругов… какой-то, понимаешь, холерик. — Не знаю, как и сказать… В общем, мы тут в мешке. И мешок веревочкой-то взяли — и перевязали.

— Ты сам-то понял, чё сказал?

Чернявый кинул окурок, растоптал, бросил пылающий взор на Путина, и, жестикулируя, продолжил свой бред:

— Да я-то понял, а ты пока что не понимаешь и это беда. Закрыли нас — вот ведь как.

— Кто?

— А вот этого я не понял. Вот, смотри. — Чернявый приподнял голову, показав на шее синяк. — Я пытался проехать, мне надо очень, а они меня, вишь, лупанули, не знаю, сколько провалялся-то.

— Ладно, понятно, что ничего не понятно, Ашот. Валяй-ка, все по порядку выкладывай…

И Ашот рассказал. На дороге жизни есть такой участок, где насыпь на болоте (говорят, ее сотни лет отсыпали — каждый едущий в Новую Москву брал с собою камень и укреплял дамбу), и там Ашота остановили вооруженные люди в черном, человек пять или семь. Масквачи наслышаны о людях Генерала (но на относительные свободы масквачей Генерал никогда не покушался, и серьезных конфликтов не было) и вышел спросить: «Какие проблемы, мужики?» А один из них, одетый во все черное, сказал: «Мы не мужики тебе, и вообще вертай назад и своим скажи: дорога заблокирована. Проезда нет».

Ашот полез в бутылку: «Мы же в свободной стране, у нас свобода передвижения и как бы не имеете права…» Один из боевиков и сказанул: «Послушай, черножопый, не вякай о правах. Сказано: проезд и проход закрыт. Вали отсюда взад» — «Но я же по делам еду, и вообще… кто вы такие, чтобы…» Договорить не успел. Удар в шею вырубил гордого масквача. Когда очнулся, людей в черном не было, из машины исчез только мобильный телефон (по нему Ашот связывается с нужными людьми, когда попадает в зону видимости сети). Бандиты пропали. Он не решился продолжать путь, вернулся в деревню.

— …Задачка… — Неопределенным тоном протянул Миша. — У тебя версии есть?

— Может, какая спецоперция? Беглых преступников, например, ищут…

— Беглых, думаешь… — Путин не стал говорить о своих гостях. Надо сообразить, вообще говоря, что за ситуация такая. Вроде парочка на криминальную не похожа. — А если они и сами — банда какая-нибудь? Или диверсанты…

М-м-мда… жили себе мирно — никого не трогали. А тут — бац! — два странных события. Пришла беда — отворяй ворота?

— Когда выезжал и деревни, две фигурки в лесу мелькнули. — Ашот остыл, сел рядом с крыльцом в позе хача (еле зека), — может, к нам приблудились — а?

Вообще, в Новую Москву нередко забредают. Или заезжают. Думают: дорога сквозная. Ради них Дуся даже указатель поставил на въезде:

«Поселение Новая Москва. Край Света, дороги дальше нет»

Путин уже не один раз пожалел, что принял парочку. Скучно было — хотелось общения со свежими людьми. Надо было сразу сказать, что здесь тупик. У Миши тоже есть машина, шевроле-нива. Он ее бережет, в сарае, переделанном под гараж держит. Вот, повез бы сейчас, нарвались бы на заставу (ну, вряд ли Ашотик сочиняет) — тогда досталось бы, может, и ему. То место, где Ашота грубо завернули, специфическое: такая топь, что и пешком мимо дамбы не пройдешь. Если бы Миша захотел бы заблокировать деревню, он дозор выставил бы именно там.

Миша сторонник спокойной жизни, ему не надо на жопу приключений. Случись что — он парочку бы сдал. Был такой случай года три назад: забрел в Новую Москву мужичок, так здешние его не приняли, сказали: «А вдруг ты беглый…» И впрямь: с зоны откинулся. Его очень быстро менты потом повязали. Чуть собаки не разодрали мужичка. А здесь… с панталыку сбило красивое платье женщины. Здесь, вообще говоря, таких молодых нет — приятно, что в доме красавица. По возрасту, кстати, почти Мишина дочь.

— …Понятно… Ты какой-то другой стал, Ашот.

— Станешь тут. Позарез надо в город, а тут… ну, ладно. Ты понял? Пойду, другим скажу…

И энергичный маленький человек ускакал со двора. В калитке чуть не столкнулся с Машей, только успел выпалить скороговоркой: «Михал Сергеич все скажет…»

Ашот, хохлокавказец

Ну, совершенно странная фигура. Начать с того, что непонятной национальности; по виду типа южанин с гор, но утверждает, что на Кавказе не бывал никогда. Фамилия у Ашота явно не кавказская: Мелько. В Новой Москве давно, один из первых масквачей. Одинокий — и неизвестно, была ли у него жена и есть ли дети. Часто надолго пропадает — на неделю, а то и на две. Исчезает внезапно, объявляется неожиданно.

Очень набожный — вплоть до того, что у себя в огороде часовню выстроил. Христианин, но непонятно, какого толка. Явно не католик, не православный и не протестант. Вероятно (так думают все масквачи) сектант. Никто не видел его молящимся или хотя бы крестящемся. Фанатик таинственного покроя. Хотя, довольно общительный и темпераментный. Любит отвлеченно говорить о Боге и о страхе Божьем. Но в его пламенных речах больше философии или поэзии, нежели веры.

О себе рассказывает обильно, но путано, из-за чего совершенно невозможно нарисовать картину его судьбы. Из прошлого ясно только, что Ашот был когда-то образованным человеком, чуть не профессором. Именно потому, кстати, в дружбе с Михалилом Сергеичем — ведь оба бывшие ученые мужи. Теперь у него в доме нет ни одной нерелигиозной книги. Как-то в его речах проскочило, что из науки и высшей школы ушел после того как в его ВУЗе технической направленности открылась кафедра теологии. Смешение естественной науки и веры чем-то задело профессорскую душу — и Ашот посчитал себя оскорбленным.

Но вот парадокс: до «оскорбления» Ашот являлся атеистом. Невоинствующим, скорее, классическим ученым скептиком. После такового — превратился в религиозного фанатика.

Вот, я написал: «был образованным человеком». Такое бывает: из храма Науки человек перемещается в храм Бога. Наоборот, кстати, не бывает. Случается, из храма Бога бегут в гламур или в тусовку (пример — Иван Охлобыстин). Но в науку не бегут. В голове Ашота почему-то не умещается представление о бытии как о соединении всяческих начал. «Или Бог — или Наука». Есть такие люди, которые обязательно настроены на Войну — желательно всего со всем. Максималисты грёбаные, из них получаются революционеры, за громкими и красивыми идеями прячущие парадигму Большой Крови во имя Большой Идеи. Конечно, формально они этого не хотят, но, когда приходят к пониманию того, что противников твоей идеи необходимо давить как клопов (ибо их идеи умирают только с физической смертью носителей), они снисходительно закрывают глаза на беспредел со стороны любителей безнаказанно убивать. Репрессии устраивают обычно не вожди, а садисты при вождях, которым в сущности, не важно, кто отдает приказ на зверства. Главное для них — получать удовольствие от реальной власти (ибо реальной властью во все времена обладали не лидеры, а серая масса, непосредственно угнетающая людей).

Может, и впрямь Господь отвел человека от страшного греха, не дав ему шансов возглавить какое-нибудь Движение, ведущее некую часть человечества в очередную пропасть? Кстати… вы не замечали, что все диктаторы и подавляющее большинство мерзавцев и садистов маленького роста? Так вот: это неправда. Просто, маленькие люди компенсируют свои габариты агрессией. А мерзости творят люди всякого роста. Однако, предположу, что Господь милостив: он определил Ашота в забытую им же (не Ашотом, конечно, а Богом) деревушку и там увлек культом внешнего почитания Своего (Божьего, то есть) образа.

Наверное, именно благодаря своему максимализму Ашот так и не женился. Женщин было у него много, но характера Ашотова не вынесла ни одна. И у максималистов есть положительные черты, но самая ужасная из них — фантастическая ревность. Тот же Отелло, в принципе, нормальный пацан и даже его жалко (по крайней мере, у Шекспира он не отрицательный персонаж), но ведь в итоге чувак убивает…

Религиозный фанатизм Ашота — своеобразный вариант сублимации. Ну, это мое предположение. Он хочет любить, но по большому счету, ему все равно, кого или что любить. Или, может, он пока что не встретился с Настоящей Любовью?

Я знаю, куда Ашот исчезает и куда стремился именно в этот день. Но не скажу, ибо это слишком пошло и жизненно. А я все же пишу художественное произведение.

Вот, блин, и Юрьев пень

Бабы (простите уж за вульгарность) — существа интуитивные. У женщин природная задача: сохранение популяции. Порою — любой ценой. Оттого мы и не скатились пока что в тартарары. Хотя историки и утверждают, что большинство войн на земле разгораются именно из-за баб, слабая половина стремится все же к мирному разрешению конфликтов и не слишком приветствует все новое и незнакомое.

Оно конечно, если обойтись без новизны и познания неведомого, никакого прогресса не будет. На то и мужики созданы, чтобы соваться во все дыры (а потом за это расплачиваться). Не следует забывать: в Новой Москве собрался такой сброд… то есть, люди, убежавшие от цивилизации, антипрогрессисты. Но здесь по большому счету и рулят, простите, бабы. По крайней мере, Маша — из таких. Лидер, та самая шея, управляющая головой мужика.

— Кто у нас? — коротко спросила она у Путина. Никаких внешних примет на дворе — чистая интуиция.

Все, капец, подумал Миша: что знает одна женщина — знают все. Хотя, все равно ведь шила в мешке не утаишь.

— Кто-кто… люди.

— Я думала, звери. Зачем пустил?

— Маш, не надо. Не гнать же.

— Раньше как-то гнали.

— Другая ситуация была. А тут… да ты, Маш…

В двери возникла Эля. В Машином халате. Между прочим, прикид сидел как влитой. Разница в возрасте у женщин приличная, а размерчик примерно одинаков. Эля спала глубоко, но не больше двадцати минут, а вскочила опять же движимая интуицией. Лучше бы не вскакивала… Если вы когда-нибудь приходили домой и заставали человека в своей одежде, Машины чувства поймете. Эля мгновенно поняла, конечно, переживания хозяйки — даже несмотря на то что раскалывалась голова — но из чувства противоречия ей захотелось поиздеваться:

— А-а-а… здрасьте. Ну, мы тут… типа отдыхаем.

— Оч-чень приятно. То есть… а вы вообще — кто?

Молодая женщина, проявив дерзость, продолжила игру:

— Мы-то? Да так… мимо проходили. Что-то не так?

Маша бросила гневный взгляд на своего Путина. Миша попытался оправдаться (хотя, откровенно говоря, в самой глубине души он искренне радовался конфликту):

— Ну, это… Мария, люди же устали. Опять же, с неба свалились.

— С неба, говоришь… Знаешь, что, я пойду, пожалуй, а вы здесь воркуйте… пташки. Вижу, без меня вам хорошо.

И Маша ушла. Хлопнув калиткой, и с гордо поднятой головой. Путин только хватал ртом воздух.

— Батя, — развязано попыталась его успокоить возмутительница спокойствия, — да брось ты. Неприятность эту мы переживем.

Бесеныш вселился — такое бывает. Перенервничала — и пошла… вразнос.

— Ты дура или прикидываешься?

— Да… прости.

— А ведь это из-за вас.

— А то.

— Ты не поняла. Дорога из-за вас перекрыта.

— Кем?

— Тебе лучше знать.

— Значит, обложили.

— Вы что-то сотворили?

Эля обмякла, села на крыльцо. В наглую взяла Путинскую сигарету из пачки, закурила.

— А ты как думаешь, бать?

— Пустое. Обмануть меня не трудно, я сам обманываться… Просто, достало маленько тут все. Перчику охота. Надеюсь, вы там никого не шлепнули?

— Даже не обокрали, бать. Честное пионерское.

— Поймал я тебя, девка. С воздушным шаром — это туфта.

— Точно. Ну, если мы такую мороку устроили, уйдем.

— Из нашего дома уйдете — точно. Но в бесконфликтное место вас, однако, пристрою…

Мария вернулась к товарке, от которой, собственно, шла домой. С утра она выслушивала Настины упования, грузила своей правильной религией, теперь пришло ее время расплакаться. Хорошо все же, когда есть жилетка для плача. Правда, Настя так и не поняла — что за девка и откуда она вообще появилась. Просто натуральный какой-то бред. Оскорбленные люди редко говорят связанно. Настя слушала, слушала, в клубок связать так ничего не смогла, но все же расплывчато резюмировала:

— Что же, матушка… похоже, пришел к нам Юрьев день.

Наша Маша

Мария Антоновна Путина — супруга Михала Сергеича с почти тридцатилетним стажем. Несмотря на то, что является потомственным интеллигентом, она глубоко религиозный человек и вообще… практически — святая. Сильно негативно относится к вере Ашота. В одном маленьком селении должен быть один религиозный фанатик, ну, типа как шаман или жрец, а две матки даже в муравейнике или улье не уживаются — одна обязательно угробит другую. Если та, конечно, не свалит с частью популяции на фиг, и не разроится на новом месте. Понятно, что глупо Бога делить, ведь все мы Его рабы и вообще — мыслящий тростник. Однако, как-то я видел книгу: «История человеческой глупости». Она очень-очень толстая.

Конечно, Маша с Ашотом не дерутся — свою божественную ревность переживают внутри себя, духовно. Ну, колбасятся иногда словесно, но это же все же только слова. И все знают, что эта напряженность очень даже драматичная, но противоположности неплохо сосуществуют в единстве и борьбе. Потому-то супруги Путины и уживаются. А такие «ковбои духа» всегда будут делить своего «Боливара» — и рано или поздно он их не вынесет. Маша — женщина деятельная, своенравная, но все же верующая, привыкшая во всем полагаться на волю Божью. Одна беда: разуверилась Маша в официальной Православной Церкви.

Случилось вот, что. Маша была прихожанкой одного из столичных храмов, бывшей сельской церквушки, теперь окруженной многоэтажками спального района. Ее духовный отец, протоиерей Всеволод, имел крепкую семью — пять детишек и матушку Ксению. Матушка — сама благодетель: преподавала в воскресной школе, регентсвовала в приходском хоре (в котором пела и Маша). Даже издавала газету прихода. А с батюшкой приключилась беда: приударил отец святой за одной из хористок семнадцати лет от роду.

Оно конечно, дело молодое (отцу Всеволоду всего-то было в то лихое время 29 лет), и кто вообще без греха? Но семья-то распалась… Маша ведь исповедовалась у Всеволода, да и отношения (человеческие) были у них неплохими. А тут — как подменили попа. Бес, что ли, вселился…

По правилам, да и согласно внутренним христианским законам священник, нарушивший священные узы брака, лишается сана. Отца Всеволода втихую убрали, матушка Ксения с детьми уехала в дальний монастырь, куда-то на Псковщину, и на приход поставили другого священника, в общем-то, неплохого. Прошел год, и тут приходит новость: отца Всеволода встретили во Владимирской области. Там он основал де новый приход, при свежевыстроенном храме в перспективном поселке газовиков. И, что самое неприятное, та сама хористка — аккурат его новая матушка. Ну, ежели жену, с которой ты повенчан пред Господом, можно менять как автомобили, значит, получается — Бога нет? К слову сказать, Путины не венчались. Женились ведь при коммунистах, и даже Маша в ту пору Богу не верила. А теперь… сомневается как-то. Впрочем, с ее точки зрения вера — это полагание на Его волю вне зависимости от того, веришь или как. А разуверилась она по большому счету лишь в системе Божьего служения. Она думала, там святые отцы, а оказалось — бюрократы, лизоблюды и карьеристы. В конце концов, и на этот грех, видно, была воля Божья: людям послано испытание. И ведь есть же такие, кто несет свою искреннюю веру сквозь дебри человеческих слабостей!

Сама Мария была библиотекарем. Вот, её-то работа как раз в полной мере позволяла постичь, что за зверь такой — человек. Просто, Мария трудилась в абонементном отделе и знала, что народ реально читает. Уж лучше об этом не говорить — не стоит разочаровываться в культурном уровне человечества — а ведь в библиотеку ходят далеко не самые культурно недоразвитые граждане. А если к тому еще добавить воровство… По мере роста цен на книжную продукцию красть стали просто безбожно, причем, придумывали для того изощренные методы. Это ужасно: трудиться в Храме Книги и плохо думать о людях. Вот, с совестью Маша как раз совладала, уйдя из культурного учреждения в никуда. Тому способствовала и заработная плата, которая просто смешна по отношению к арендной мзде за сдаваемую Путиными столичную квартиру.

Переехать в деревню — ее идея, ведь в городе Миша спивался. А тут он всегда под контролем, да и вроде бы как при деле. У Миши золотые руки — в отличие, кстати, от большинства масквачей, у которых только языки при определенном допущении можно вроде бы назвать золотыми. Хотя, на самом деле, они просто лишь хорошо подвязаны. Миша и плотник, и печник, и жестянщик, и вообще — самоделкин. Все солнечные электростанции в деревне монтировал он.

Мария пишет рассказы на религиозную тематику и рассылает их по журналам. Обычно рассказы святочного типа — сказки с тяжелым началом и со счастливым концом. Чаще всего в них бедные сиротки обретают веру и духовные силы. Душеспасительное чтиво. Не то, что — мое.

В Новой Москве она дружит с Настей, а в качестве эксклюзивного развлечения Маша любит иногда поспорить с Ашотом — конечно же, на темы религии. Как правило, споры заканчиваются ссорой и оппоненты не разговаривают по целой неделе. Так как развлечений немного, двое вновь находят друг друга и вновь затевают дискуссию. Это тот самый процесс, в котором главное — общение, которое суть есть величайшая роскошь на Земле.

Сарафанный тырнет

Обедали беглецы у Дуси. К нему они, собственно, и переместились на временное пристанище по наущению Путина. Егор и Дуся ровесники, потому мужчины неплохо должны понимать друг друга. Тем более что, кажется, одним миром мазаны. Но, как показывает практика, мать всех наук, идентичность возраста и происхождения — далеко не гарантия дружбы.

Егор выспался по полной программе, вроде как, сыт, а все равно — зол. В то время как Эля настроена очень даже позитивно. Халат ей пришлось сдать хозяйке, тапочки — тоже, зато на ней Дусины затянутые солдатским ремнем джинсы (мужские, но чистые, новые), клетчатая ковбойская рубашка и настоящие «казаки». Еще бы кольт на бедре и широкополую шляпу для полного завершенья образа, но таковых причиндалов не нашлось.

Дуся все время при деле — деловой такой мужик. Участвует в пустой, ненужной беседе — а сам черенки для лопат (или сельскохозяйственных орудий типа граблей) шкурит. Ради уважения к делу присоединился и Егор, но у него получается плохо и медленно — мало практики. Само собою, сарафанное радио уже разнесло по деревне две новости — про пришельцев и заслон. Дуся мудрый не по годам: вопросами на тему что, как и почему постояльцев не мучает. А вот цепочку с бруликом в качестве гонорара за приют, между прочим, взял. У-у-у… кулак-дармоед, подумала Элеонора, когда тот положил украшение в карман — она была уверена, что откажется. Впрочем, Эля не сквалыга, она легко расстается с тем, что достается в легкую. Уж столько в своей такой кривой жизни она уже отдала…

Егор пропустил всю эту мишуру с человеческими разборками во дворе Путиных, и не слишком понял почему их выперли из того дома. Миша утром предложил беглецам целую комнату, а Дуся сказал: спать будем все вместе, в горнице, другие помещения все равно заняты под склады. А начхать: Егору не верится, что другого выхода из Новой Москвы нет, он надеется после ночевки свалить куда-нибудь… в приличное место. С Элей или без нее — еще не решил. Он вдруг обнаружил — и даже испугался своей мысли — что относится к женщине как… к сестре. Вот, не нравится она ему (как женщина), а что-то в ней такое родное. Может, это подсознательное: в детстве у родителей всегда сестричку просил. А они не подарили.

И на доме Дусином, и на хозяйстве лежит печать основательности. Все по уму, по порядку, и ничего не валяется просто так, как это зачастую в сельских домах бывает. Одно слово: Хозяин. Или бирюк. Но это уже второе слово. Мужчины мрачно дрочат черенки, женщина — возбужденная, раскрасневшаяся — воркует:

— Странная у вас деревня. Никогда такой не видела. Живете здесь как зомби какие-то, сами себе не рады. — Эля немного раздосадована, что Дуся запретил ей курить в доме. Да и не любит она смолить в одиночестве, социальное все же существо эта (якобы) Элеонора. Курящая женщина в кругу правильных мужиков, явных апологетов здорового образа жизни, — картина явно не Репина. Сигареты формально обменяны на синее вечернее платье. Путин надеется, прикид с плеча незнакомки умаслит Машино эго. Кстати, зря.

Егор краешком глаза любуется естественностью поведения своей невольной соратницы-сеструхи: его цепляет, насколько она проста и естественна. Наверняка, думает он, девка из глубинки, городские все — с заморочками.

— Деревня как деревня, — не слишком охотно отвечает Дуся, — только она уже труп. А все, кто сюда временно заселился — случайный народ. Недоразумение.

— Я заметила. Но ты-то, кажется, не такой.

— Так сложилось. А миром мы все мазаны одним. Москвою пришибленные.

Кстати, беглецы пока еще не знают названия селения, что у озера Китежского, а посему слово «Москва» не вызывает двоякости толкования.

— Москва, Москва… — Эля вдруг явит раздражение. — Прям у вас она колом поперек башки встала.

— А ты сердишься. — Егор почувствовал: ему нравится то, что эта женщина способна злиться. — Значит, правда не на твоей стороне.

— Правда вообще ни на чьей стороне — она сама по себе. Или ты считаешь, у тебя монополия. А ты, мастер, чё думаешь? — Эля так называет Дусю. Егора, кстати, никак не зовет. Точнее, он для нее — «эй». А Егор обращается к ней: «коллега».

— Это смотря ты о чем, красавица. — Дуся шкурит, глаза опустил к долу, улыбается эдак… кротко.

— Да все о том же. Москва — как центр вселенной. Начертили тут… глобус Москвы и думают, все светила вокруг строем ходят.

Дусю почему-то передернуло. Он бросил черенок на пол, вскочил, резко подошел к окну, вгляделся в происходящее на улице, изрек:

— Специально тут дефилируют. Вы популярны. Это хреново радио уже весь эфир заполонило новостями о вас. Аж воздух в струнку — чтоб лучше волны разносились. Москва… — Дуся, конечно, Новую Москву подразумевает. — Да, здесь все исполнено зависти и амбиций, как и везде. Человек человеку волк, и всяк старается встать поверх другого. Али я неправ, Егор?

— Я уже это слышала. От других людей.

— Хозяин, люди разные. Зачем всех под одну гребенку-то? — Егору не хочется размусоливать всю эту философию, но эдакую мизантропию приветствовать претит. — Коллега не даст соврать: мы-то с ней не волки. Или похожи?

— Эфир донес еще и про кордон. Нас тут в загоне заперли. Вопрос: зачем?

— Мастер, — нежно, насколько позволяет состояние, отрубила Эля, — все вилами по воде писано. Мы-то с ним при чем?

— Как минимум, разворошили гнездо. А там — скоро посмотрим…

— Видно, тебя, мастер, сильно жизнь-то пришибла.

— В Москве все, как ты, красавица, говоришь, пришибленные — и озверели по полной программе. Других здесь не водится.

— И что — таки все звери?

— Хуже. Человеки.

Дуся, жаждущий мести

Дуся Зацепин — молодой мужик лет приблизительно тридцати. Одинок, да и по виду своему — патентованный бобыль. Один из немногих в Новой Москве держит скотину, а точнее, пять коз. Молоко не дает, а продает. Эдакий барчук — хваткий и корыстный. Руки-ноги есть, и Дуся продает их направо и налево: рубит дрова, косит бурьяны, чинит заборы и крыльца, чистит печи. На все работы установлена такса. Надо сказать, божеская. В долг не работает — таков его принцип.

Никуда не выезжает, и есть подозрение, что жилья в городе у Дуси нет. Оттого и его корысть. Все в Новой Москве живут за счет сдачи в аренду московских квартир. Похоже, Зацепину сдавать нечего. Странное имя: Дуся. На самом деле его зовут Дмитрием, но своего имени он шибко не любит. Почему откликается на столь обидное прозвище, большинству непонятно. Но некоторые — в курсе.

По некоторым сведениям, в Москве у Дуси был большой бизнес, вроде бы связанный с брокерскими делами. Дуся иногда выпивает (скорее, всего, это не алкоголизм, а средство снятия напряжения) и по пьяни кой-чего рассказывает. Так вот, ежели верить хмельным исповедям, Дусю круто кинули партнеры. Под залог Дусиной недвижимости взяты были кредиты, но коллеги свалили с баблом в Израиль. Дуся пытался спасти фирму, но все равно прошел через уголовное преследование и получил срок заключения. Там он, собственно, и приобрел столь немужественное погоняло. Дуся явно не пидор, здесь что-то другое. После выхода на свободу, как говорится, с чистой совестью, уехал сюда, в сельскую местность и попытался обрести душевный покой. Жить сложно, все же чувак молодой и с амбициями. А с покоем — еще сложней.

Во многих смыслах он таковой нашел. Но не простил своих хитрожопых обидчиков. До сих пор вынашивает планы мести; останавливает только то, что Дуся боится попасть по рецидиву на зону вторично. Ему там не очень-то уютно, видно пришлось. Ну, мало кому хорошо взаперти. Однажды Дуся обязательно отмстит, у него кредо такое: расплачиваться по счетам надо обязательно. Каждый раз по окончании сельскохозяйственного сезона думает: поеду в страну жидов — и рассчитаюсь. Но не едет. Козы держат, да и вообще… сугубо городской по происхождению человек оказался крестьянином по духу.

Вот, говорят, в каждом русском человеке — по крайней мере, в его генотипе — сидит смерд. Некоторые склонны считать, мы по сути своей рабы. Нет, смерд — это человек, живущий и работающий на земле. А рабство у него только одно: он зависим от личного хозяйства, которое нельзя бросить — вроде бы как грешно. Вся история России по сути своей — это возникающие время от времени сумасшедшие, пытающиеся простого человека от земли оторвать и бросить в какое-нибудь горнило. Это они русского человека прозвали «смердом» — потому что он Матерью Сырою Землею пропах.

За примерами из истории далеко ходить не надо. Большевики пришли к власти на лозунге «земля крестьянам — власть народу» (ну, там еще и «заводы рабочим»). И смердов, выживших в горниле — в колхозы. После пришли эти… ну, которые за демократию и гласность. Они ту же песню давай петь: «Раздадим, мол, землю народу и все такое!» А в итоге земля досталась новым помещикам типа Генерала, которым свободные люди не нужны, а нужно тупое быдло. Ну, и давай его, то есть, нас воспитывать в духе «у кого нет миллиарда — пускай идет в жопу». Вот — воспитали, здрасьте.

Конец Света — начало Тьмы

Во всяком обществе рано или поздно возникают апокалипсические настроения. Даже наука такая есть — эсхатология. Обычно такие периоды совпадают с моментами социальной усталости — когда некая идея, управляющая данным человеческим стадом, входит в кризисное состояние. Это только кажется, что нами руководят какие-то дядьки или тётьки — может быть, даже из высшей расы или жиденькой масонской ложи. На самом деле, мы руководимы Идеями.

Есть мнение, что человечество по большому счету делится на тех, кто осознает, что за коротенький промежуток времени, что тебе отпущен на Земле, надо вкусить всех радостей жизни, и на тех, кто еще этого не осознал. И это тоже своего рода Идея, называемая в разные эпохи гедонизмом, эпикурейством, обществом потребления, мещанством, чревоугодием, блудом etc. Якобы подспудно мы все такие… слабенькие на мораль и склонные к потребительству. Я не согласен с этим: на самом деле есть и третья группа лиц — те, кто придумывает некий более высокий смысл (в качестве оправдания за наши дурости) и насаждает в обществе некий Культ. Чаще всего культы увядают. Иногда — расцветают. Но в конечном итоге Культ, как и всякий живой организм, накрывается медным тазом. Или — чугунным.

В Новой Москве именно что существует Культ. И он в тот момент, когда в сие маленькое общество брошены были мои герои, вошел в стадию кризиса. Они думают, что верят в Бога. На сомом деле, они верят в идею Дауншифтинга, то есть, существованию за счет ренты себе в удовольствие. Последнее никто не отменял, однако, себе в удовольствие живут и крокодилы. Ежели рассудить строго, человек тем и отличается от других существ, что делает нечто не только для себя, родного или своей популяции, но и вообще… в смысле, для того, чтобы себя обессмертить. И не только обессмертиться в плане продолжения рода — потомство приносят и троглодиты. Хочется оставить о себе память, вписать свое имя в скрижали человечества.

Другой вопрос — Герострат ты, Гитлер, Леонардо или Коперник. То есть, конструктивны твои социальные и творческие потуги или наоборот. Есть умники, утверждавшие, что при Адольфе Шикльгрубере и дороги строились, и народонаселение росло, и появился народный автомобиль. И вообще дядька любил собачек, а, если бы в свое время умники не раскритиковали бы его картины, из Адольфика вырос бы не диктатор, и художник. Я это к тому, что все мы делаем что-то хорошее и плохое. И у каждого из нас свой капитал с уникальным соотношением светлого и темного. Характерно, что мы зачастую творим сознательное зло, в конечном итоге принося добро или наоборот (о чем еще говорил Гетевский Мефистофель). Может быть, религии не врут, что потом все положат на весы и будут судить. Но человеческий суд — тоже не последнее дело. И мы обычно свою жизнь кладем, чтобы наработать доказательную базу для обоих Судов.

А обитатели Новой Москвы в сущности отказались от хорошего и плохого. Они вообще выпали из общечеловеческой трагикомедии и живут сами по себе, без каких-либо обязательств. Нельзя сказать, что они де овощи: в отличие от растений у них есть Идея. Которая, как уже было сказано, пришла в кризисное состояние. И, кстати, польза от них есть: дауншифтеры предоставляют в аренду столичную жилую площадь пассионарным иногородним или инородцам, которые движимы Идеей завоевания Москвы. И ведь завоевывают! Сволочи… Потому что как крокодилы умеют двигаться только вперед и пожирают все, что оказывается у них на пути. Конечно, Идея амбициозного провинциала тоже рискует войти в фазу кризиса. Но это са-а-авсем иная история.

…В Настином доме собрались Маша, Ашот и Матвеич. Обсуждают сложившуюся ситуацию. Дело в том, Матвеич недавно вернулся из леса: там ему в легкую накостыляли и сказали, чтоб из масквачей никто в лес больше не совался. Такое и раньше случалось (абреки Генерала жестоки), но на сей раз эти уроды велели всем сообщить: пусть сидят по домам и покамест не рыпаются — ко всем придут и разберутся. Новость шокирующая, раньше масквачи как-то уживались с помещиками, ареалы обитания — пусть и сильно неравномерно — но делили. Матвеич никогда далеко не ходил, он осторожный и умный. Сейчас же произошло нечто страшное, и с этим согласны все.

Матвеич впервые оказался в такой ситуации: раньше его никто не бил. Человек он пожилой, нервы расшатаны, переживает. Настя же здесь, в Новой Москве — хозяйка своеобразного мини-маркета, торгующего преимущественно самопальным спиртным типа шнапс. Самогон она «палит» сама, причем, умело настаивает на клюкве, пустырнике, зверобое, землянике и прочих народных средствах. Матвеич хватанул грамм сто пятьдесят, смачно крякнул — и у него отлегло. Настин товар шестидесятиградусный, двойной перегонки и с пропусканием через угольный фильтр. Пойло что надо — не хуже заморского виски. Тем, кто считает, что алкоголь — зло, я завидую, ибо у них крепкие нервы. На мой взгляд, цэдваашпятьоаш — чудесное средство в стрессовых ситуациях, не случайно в старину его называли «водой жизни». А все наши проблемы только от передозировки.

Ашота никто не приглашал — он завалился в Настин дом потому что такой же как и Матвеич пострадавший. Чернявый бубнит своей скороговоркой:

— Я и говорил, что засада на нас, и это спланировано. О, Господи — и за что нам беда-то такая.

— Не поминай всуе, и вообще… чего ты как баба, ой да ой. — Маша по своему обычаю все время входит с Ашотом в Пике. — Ясный пень, эти двое — причина. Чё делать — есть предложения?

— А я не в курсе, в лесу был. — Матвеичу хорошо, он бы еще долбанул соточку и на боковую, но знает: Настя не нальет. А потому проявляет таки интерес к делу. — В чем шум?

— Да занесло тут… ветром. — Маше не хочется распинаться перед пьяным стариком.

— Появились в деревне двое, — все же нисходит до пояснения Ашот, — похоже, сбежали откуда-то…

— Ну так, в милицию сообщите…

— Уже не милиция — полиция.

— Ах, да… полицаи бл…

— Не сквернословь, батя, — Матвеича все батей зовут, — ну, ведь те, в черном… твои-то тоже такие?

— Да вроде… хотя, я толком и не разглядел.

— Ну, так они вроде как не полицаи вовсе. И как мы сообщим, если не выпускают?

Анастасия брошенная

Люди с превеликим трудом сходятся — но с какой легкостию разбегаются! Наверное, бывает и наоборот, но в своей жизни такого не встречал. Все больше приходится дело иметь с быстрыми проводами. Наверное, не очень мы любим лишние слезы. Бывает, повторно и в третий раз возвращаешься. И в моей жизни такое бывало. Процесс мучительный и тонкий. Но, понимая, что нет ничего в этом подлунном мире хуже одиночества, мы жертвуем амбициями ради прощения. Настин муж пока что, видно, до понимания простой истины не дорос.

Он вернулся в Первопрестольную, поселился в одной из комнат квартиры, которую Суздальские (у Анастасии фамилия — Суздальская) сдавали — и продолжил свой жестокий запой. Постояльцев (приличных славян из Волгограда) пришлось выгнать, во вторую комнату мужик запустил хачей. Настя хитрая, она как ответственный квартиросъемщик должна по идее разобраться в ситуации и пресечь беспредел. Но она не торопится, думает: может, само рассосется — то есть муж одумается и попросится под ее крылышко яко блудный сын (детей у Суздальских, кстати, нет). Зря (я и про отсутствие детей и про русскую надежду, что все само устаканится). Такие дела длятся годами, а то и десятилетиями — «пока смерть не разлучит».

Проблема в том, что Настин муж запил (хотя, и нежестоко) еще в Новой Москве. Трудно не спиться, когда у тебя в доме самогонная фабрика. Настя устроила свое производство шнапса вообще-то для дохода. А слабость супруга — побочный эффект. Вот, пустила козла в огород…

По большому счету, если бы не Настя, то еще кто-нибудь. Во всяком селении должны быть дурак (блаженный) и точка, где в любое время дня и ночи можно взять бухло. И дурак, и самогонщик деревню спасают. Вот, не совсем ясно, кто в Новой Москве блаженный дурак. Иногда такое впечатление складывается, что — все. А винокуренного заводика за глаза хватает и одного.

Здесь, в Новой Москве Суздальские прожили в прямом смысле душа в душу пять лет. Пока он не сбежал. Ну, ладно там — с бабой какой-нибудь. Или с парнем (и такое случается). Нет — убёг в одиночку и с одной, видимо, целью: вырваться из этого анклава, вернуться к обычной жизни городского отщепенца. М-м-мда… каждый выбирает по себе женщину, религию, дорогу. Или отказывается от таковых. Алкоголизм ведь не цель, а средство ухода от правды жизни. И ведь так получается, что правда горька. Это я сейчас вообще говоря обрисовал фундамент русского пианства.

Анастасия с мужем были первыми масквачами — это они открыли Землю Обетованную. У мужа в Новой Москве корни — супруги приехали жить в дом его деда. Никто и подумать не мог, что убежит — посмотришь на пару: ну, чисто два сапога! Но так, видно, устроена человеческая натура: все самое сокровенное прячется у человека внутри. Ну, кто Настю заставлял разводить свой заводик зелья?

И вот, получайте: деревенский по происхождению муж квасит в городе, а сугубо городская жена зависла в деревне, и ей здесь, между прочим, нравится. Хотя, ежели рассудить… а все же они — одна сатана. Ведь на поверку-то все вокруг пития дурманящего крутится. Это как преступность и правоохранительные органы, волки и овцы, ангелы и демоны. Единство и борьба противоположностей, диалектика мироздания.

Настя очень глубоко переживает случившееся, буквально готова под землю провалиться от стыда за то, что образцово-показательный муж всех святых вынес (в фигуральном смысле). Но ни разу не задалась вопросом: а, может, она сама очень даже немало усилий приложила к тому, чтобы случившееся случилось? Да еще Маша подзуживает: на все Божья воля, Бог дал — Бог взял… И все что Бог не делает — это к лучшему.

Хотя, существуют и иные мнения. Например, о том, что Господь не дает, а дарует, и уже в нашей воле: отказаться, принять дары, прилагать усилия к тому, чтобы дары не стухли, не убежали. Легко, конечно, рассуждать, но по жизни мы обычно неспособны распознать истинную ценность того или иного дара, или хотя бы понять, от Бога ли дары или от кого еще. Вот, как я разворчался…

Иван Матвеич, лесной король Лир

Еще один одинокий волк. К тому же, преданный родными детьми. У Матвеича крупное богатство: пятеро детей. А внуков и не счесть, имеется даже два (пока) правнука. Вот это «богатство» и выпихнуло деда в деревню, в глушь, выплюнуло как здоровый организм инородное тело. Считается, что в старости мы расплачиваемся за грехи молодых лет, и, если от тебя отказываются дети, ты сам заслужил сей «дар». Однако, жизнь вовсе не линейна и даже не двухмерна. По последним научным данным, у жизни восемнадцать измерений, а скорее всего их даже больше. Мы чувствуем все измерения, но в сфере нашего понимания только три из них. У некоторых — два, а то и одно. Я это к тому, что мы обычно уверены, что все у нас о´кей в трех измерениях, это еще не значит, что так же в пятнадцати других. А потом удивляемся: и за что на досталось все это…

Матвеич жил праведной жизнью, не воровал, не предавал, не изменял жене, любил детей. Поэтому причина случившегося — совершенная тайна. Детей воспитывали как положено — строго и по-совецки, внушали, что надо чего-то добиться в обществе, опять же, быть благородными и справедливыми. Семьей ходили в походы, на выставки и концерты. В основе семьи лежало взаимное уважение. Короче, нормальный Домострой. И вот — достроились, ядрена вошь. Хотя, здесь не последнюю роль сыграл злополучный квартирный вопрос, который, как еще замечал Вол… то есть, Михал Афанасьевич Булгаков, испортил москвичей. Ну, и масквачей в придачу.

Конец идиллии настал после смерти жены (диабет доконал). У детей были не слишком комфортные жилищные условия, точнее говоря, в четырехкомнатной квартире жили три семьи (Матвеич с женой и два сына с женами и детьми; трех дочерей удалось пристроить замуж и они по счастью обрели отдельное жилье на стороне). И сразу же после поминок невестки принялись тупо выживать старика. Методы «вороньих слободок» широко известны — они настолько разнообразны и изощренны, что мама не горюй.

А сыновья проявили малодушие, ибо являются надежными подкаблучниками своих баб. В итоге шикарная квартира в Хамовниках была разменяна на две двушки в Марьино и Медведково, а Матвеичу досталась комнатушка в коммуналке, в Бирюлеве. Это благополучное разрешение отвратительной войны между родственниками, ибо дети обещали упечь старика в дом престарелых, а то и в психушку. Оно конечно, и у Матвеича характер не сахар, да и тяжело он переживал кончину супруги, с которой все же у них были любовь и согласие. Но в том и заключается мудрость семейной жизни, что мы миримся с недостатками близких — ведь это же не пороки. Была у Матвеича дача. Пока шли боевые действия на родственных фронтах, он втихую смог ее продать, а на вырученные деньги приобрел домик в Новой Москве. Посоветовала Настя, они вместе на одном заводе когда-то работали.

Естественно, Матвеич своих детей, внуков и правнуков проклял. Хорошо ли, когда хотя бы кого-то проклинают? А вот ты лично в жизни никого не проклинал (а)? В смысле, не произносил (а) в запале: «Да будь он (а) проклят (а), этот (эта)…» О, если такого у тебя не было — ты святой (ая).

Он еще довольно крепкий дядька, чуть за семьдесят. Занимается сбором даров леса, много ходит, ведет активный образ жизни. Поставляет Насте лесную продукцию, на которой та настаивает продукт своей перегонной фабрики. Настя хотя и моложе Матвеича почти на двадцать лет, дед ждет — не дождется, когда околеет от пьянки ее муж, чтобы сделать ей предложение. Вот они-то — и в этом дед свято уверен — точно уж два сапога пара.

О чем шумите вы…

Между тем дискуссия в Настином доме приобретает все более жаркий характер. Конечно, подогревается она давнишним противостоянием двух религиозных противников — Машей и Ашотом — которые суть есть «нанайские мальчики» околохристианской культуры. Когда возникает ситуация подобного типа (я имею в виду появление пришельцев в чуждой популяции; ее гениально исследовали братья Стругацкие в «Жуке в муравейнике»), разговоры на самом деле бесполезны — важны только действия. Главное — оные скоординировать. Но наши масквачи как раз ушли от сути и скатились в обычное сотрясение воздуха. Даже не хочу передавать детали дискуссии, где оппоненты только ловят друг друга на слове и стараются больно уколоть очередным словесным выпадом. Ну, конечно, канва дискуссии: что делать с пришельцами — выгнать просто и грубо или попросить уйти мягко, по-интеллигентному (все же большинство масквачей бывшие интеллигенты, и не спорьте со мной, что «бывших» не бывает). Но на самом деле идет вековой контекстный спор о том, как верить Богу и есть ли Он вообще.

Очень полезно, когда идет какой-нибудь фильм, выключить звук и наблюдать за жестикуляцией. Потерь будет немного, ведь согласно данным науки 90% информации мы постигаем очами, к тому же без отвлекающих словес яснее становятся некоторые вещи. Во-первых, сразу будет понятно, где талантливые и скверные артисты. Хороший и в своих движениях будет играть, а хреновый — совершать механические и бессмысленные пассы. Вот, кстати, по мнению ряда исследователей, почему после рождения звукового кино умер Большой Синематограф: слова отвлекают от сути. Но не всегда, что будет доказано чуть ниже, весь вопрос в дозировке этих самых слов (это так же, как и при употреблении спиртного). Просто, мы живем в мире, где слишкоммногослов, и Слово подверглось инфляции. Вовремя сказанное — это уже действо; еще античные греки говорили, что говорить надо только УМЕСТНО. А во-вторых, жесты весьма красноречивы и предельно понятны — потому что они суть есть знаки и визуальные образы, которые проникают в подсознания без дополнительных операций перекодирования. Если тебе, дорогой читатель, претит наукообразность, представь, что я тебе показал фигу, а то и того неприличнее. Что может быть красноречивее выразительного жеста?

Как счастливы масквачи, что в их домах нет зомбоящиков, всемирной паутины и сотовой связи! Да, собственно, они и сбежали от все этой… благодати. Неужели вам хотя бы однажды не хотелось, чтобы ВСЕ ЭТО провалилось в тартарары? Или вы впали в зависимость? Вот я, например — впал: не могу без новостей и блогосферы. А ведь раньше — мог. Есть подозрение, что я — раб. Вопрос — чей.

Так вот, немая сцена. Ашот с бешенными глазами жестикулирует, Маша часто крестится, возносит глаза к небу и напряженно посматривает в окно, Матвеич блаженно улыбается и попиливает глазами Настю, Настя же сидит, опершись на руку и разглядывает происходящее глазами котенка. На действо можно наложить любой текст. Например, о том, как бригада Потапова решает, получать премию или как. Или: на совете в Филях рассуждают о том, оставить Москву или просто так ее сжечь — чтоб не доставалась уже никому. Или приходят к решению по вопросу борьбы с сибирской язвой, коричневой чумой, сиреневым туманом или голубой поволокой. В общем и целом, вместо чего-то полезного (например, убрать берега озера Китежского от мусора, а то масквачи уже все засрали) народ лясы точит.

И в этот момент входит ОНА. Немая сцена обращается в паузу. Каждый изображает какую-то эмоцию. Настя глупо лыбится, Матвеич приветливо и рапряженно округлил глаза, Маша наоборот свои зенки сузила и эдак с прищуром принялась сверлить гостью. Ну, а что касается Ашота… он смотрел на Элю так как пялятся в Лувре на Джоконду. Ашот сходу влюбился — вот ведь какая засада.

Элеонорин вид недоделанного ковбоя внушает полусвященный полутрепет. Так входят в салуны герои голливудских вестернов. Вспоминается старая поговорка о том, что молодцу все к лицу. Ну, и молодице, конечно, тоже. Она, опершись на косяк, тихо произносит:

— Ну, здравствуйте, люди добрые.

Гроссмейстерскую паузу выдержали все. Первой прервала бесподобное молчание Мария:

— И что?

— А что? — Эля почуяла достойную соперницу.

— О, Господи… — Выдавил из себя Ашот.

— О-ля-ля-я-яа-а… — Вдруг произнес Матвеич.

За Элей в дверной проем просунулся Егор. Оглядел присутствующих оценивающе, как это делает Жан Клод ван Дамм перед тем как вступить в схватку со всем, что движется. Обратился к напарнице:

— Ну что… есть?

Вообще-то наши беглецы пришли за самогоном. Деньги им ссудил Дуся, который вопреки своему обыкновению решил составить компанию постояльцам, ибо осознал, что ему приятно находиться рядышком с этой таинственной женщиной. Выпить, собственно, захотелось Элеоноре — явно она себорит… ка. Они-то думали, держательница винокуренной точки дома одна, а тут — здрасьте-пожалуйста… коллоквиум.

— Ну, всё — пездец! — Воскликнула наша святая, кажется, никогда с той поры как прониклась православием, не выражавшаяся матом. — Пойду-ка я отсюда. Настя — айда?

— Куда ж я из своего дома-то?

Маша думала, что всецело манипулирует Настей, а тут — бунт. Понятно, что христианка выдвинула абсурдное требование, но, когда заговорили пушки человеческой ненависти, тут уж не до логики.

— Олег. — Представился Ашот, подойдя к Эле. Он постеснялся назвать свое подлинное имя, точнее испугался: вдруг прекрасная незнакомка не любит хачей? — Приветствую вас в нашем скромном селении.

Эля протянула руку. Ашот громко ее чмокнул, смешно изогнувшись и даже по-гусарски шаркнув ногами. Егор не сдержал ухмылку.

— Интересная у вас здесь… тусовочка. — Стараясь держаться надменно, особым грудным голосом высказалась Эля.

— Да мы так… с-с-с. Для времяпровождения-с. — Ашот, похоже, прогибался перед причиной недавнего спора. — Живем просто, но скучно. Хотя, народ мы прелюбопытный, надо сказать.

— Ничего интересного. — Огрызнулась Маша. — и не все-е-е способны бороться с искушениями!

Особое ударение она проставила на слове «все». Она яростно выбежала во двор, специально задев плечом Элеонору.

— Кажется, у нас здесь все же не монастырь. — Попытался определить свою позицию Ашот.

— Я заметила. — по-царски произнесла Эля.

— Короче. — Подвел итог эпизоду Егор. — Шнапс есть?

…В этот момент в доме Путиных тоже шло совещание. Были Миша, Дерябин и его супруга Ксения Александровна. У Дерябина даже нет имени. Точнее, никто его почему-то не произносит, Дерябин — и все. Такой среднего роста крепыш с ёжиком на голове. Его жена — вечно заискивающая испуганная клуша. Обсуждают все ту же тему. Собственно, Дерябин пошел к Путину чтобы получить достоверную информацию, выведать, что за птицы такие залетели в «наше болото». Он понятливый мужик — и конкретный. Проанализировав сведения, заключил:

— Значит, мы у ЭТИХ заложники. Дашь на дашь: мы им парочку, они нам свободы. И все довольны — все смеются.

— Точно-точно, — вторит его блаженная половина, — не было печали, так черти накачали. Сдать надо. Упаковать — и сдать.

— А еще веревочкой розовой перевязать. — Будто сам себе, наговаривает Михал Сергеич. — Для плизиру.

— Я не поял, Михаил. У нас есть другие варианты?

— Да есть, — вставляет Ксения Александровна, — как не быть? Просто выгнать их — и все дела.

— Ну, а вдруг ЭТИ их убьют? А потом еще и яйца оторвут… — Рассудил Миша.

— Кому?

— А это у них спросить надо.

— Ну, ты Михаил, просто ссышь. А на кону спокойствие селения. Вековой уклад.

— Слушай, Дерябин… Ты всегда такой был?

— Какой?

— Правильный.

— Нет. Но жизнь наставила.

— А тебя что, Михал Сергеич, жизнь обухом по голове не бивала? — Повысив голос почти до визга встряла слабая половина.

И в этот момент в избу влетает возбужденная Мария. Бросивши беглый взгляд на людей, она несется в свою молельную комнатушку, произнеся неизвестно в чей адрес:

— У-у-у… панайехали тут!

Дерябины — самые свежие из масквачей: они здесь немногим больше года и, естественно, замечание принимают в свой адрес. В принципе, Путины и Дерябины в неплохих отношениях, да и привыкли они в частой смене Машиных настроений. Но все равно — обидно.

— Мы здесь все вроде бы как понаехавшие… — замечает Ксения Александровна.

— Не мешай. Я молюсь! — Кричит Маша из-за стены.

Когда жена типа молится, Миша обычно уходит на крыльцо курить. На сей раз он увлекает за собою Дерябиных. Ксения Александровна убегает к себе, мужики садятся на крыльцо и закуривают.

— Да, бляха-муха, — рассуждает Путин, — жизнь и в правду здорово била. Тут твоя-то Кася права.

— Да хоть научила-то? — Язвительно спрашивает Дерябин.

— Нет.

— Что так?

— Потому как лох по жизни.

— Не унижай себя. Многое в судьбе зависит от того, как ты к самому себе относишься.

— То есть, хочешь сказать, что сам-то ты себя уважаешь…

— Не без того.

— Тогда какого хера, чувач-чок, тебя занесло-то в эту… жопу?

Маша между тем не молится. Она пытается изгнать из себя эту проклятую гневливость, но получается не очень. Она готова разодрать эту наглую сучку и всех, кто пред нею вдруг стал пресмыкаться. В первую руку, конечно, Ашота — прям кол бы ему в одно место вставила! «Олег» он, понимаешь… У-у-у, нерусь поганая! И все же молитва «Богородица» помогает. Машино сердце успокаивается, душа очищается от злобы… но в последнюю минуту вдруг у Марии вырывается: «Господи, да накажи ты их всех, чтоб мало не показалось!»

Дерябин и резонер

Дерябин в Новой Москве единственный вооруженный человек. У него есть волчий… тьфу — охотничий билет, а так же винчестер. Дерябин — охотник и рыбак. Он и выбрал Новую Москву для того, чтобы убивать зверя и тягать рыбу себе в удовольствие и без ограничений. На лицензии ему насрать — на озеро Китежское ни охотовед, ни рыбинспектор все равно не заезжают. Компромисс с новыми хозяевами леса он как-то нашел, ходит в те места, куда ни одна сволочь не забредет.

Можно, конечно, было рвануть и в другие, более дикие места, где и зверя много, и птицы, и даже хариусы в чистейших реках. Но лучшее ведь — враг хорошего. И пусть будет какой-нибудь вальдшнеп в руках, чем какой-нибудь журавль в небе, за которым Путин на дельтаплане гоняется в надежде поднять свой… рейтинг. Не масковский Путин — а тот, питерский. Кстати, по слухам Генерал — тот самый, что заграбастал лес под Новой Москвой — друг Путина ВэВэ, тоже фээсбэшник. Оттого у него и такие преференции, что русские лесные угодья прихватизировал в обход всех законов. Поговаривают, что и банкир такой же… блатной. Они ведь уверены, что под Луною все вечно. Думается, зря. Да, пока чуваки в фаворе и рулят. Кто читал книжку Фрезера «Золотая ветвь», меня поймет: под священным деревом устоять не так и просто. Покуражтесь, господа Троекуровы! Найдется и на вас, поганцев таких, свой Дубровский. Пока же помещики и масквачи существуют в слишком разных Россиях, обмен информацией между которыми ничтожен. А значит, нужно ждать соприкосновения, чтобы проскочила искра, от которой разгорится пламя.

Дерябин относительно недавно был столичным чиновником, чуть не главой районной управы. Самое забавное заключается в том, что он был честным чиновником. Такое невозможно? Зря вы так думаете. У нас в стране возможно все — даже чудеса. В решете… золотОм. Вопрос иной: как можно оставаться честным, ежели тебе сами несут бабло в конвертиках? Ну, там — инвестконтракты, договора аренды, торговые точки, тендеры… Это система, в которой каждый винтик имеет бонусы. И попробуй, рыпнись, возбухни: уроют и фамилию забудут. Потому Дерябин и любит, чтоб его звали по фамилии — чтоб не забыли. Конечно же, Дерябин брал. И подписывал липовые документы, участвуя в мошеннических схемах. А что вы еще предложите, когда в том мире ВСЕ так живут? Стать белой вороной и кричать на каждом углу, что где-то мяса недодают? На Руси во все времена недодавали — даже, говорят, при Сталине.

С должности Дерябин соскочил после того как в Первопрестольную пришел править сибиряк Собянин. Тоже, кстати, страстный охотник. Вот, интересно… Владимир Владимирыч обошелся с Юрием Михалычем жестко. А не боится он бумеранга? В смысле, что однажды его так же… ногою в зад. Дерябин формально относился к лужковской мафии, хотя, последнее — лишь абстрактное понятие, ибо мафия бессмертна вне зависимости от того, лужковская она, собянинская или ельцинская. Есть народ и есть клептократы — и это настоящее ленинское двуединство, на котором зижжется государство Российское. Дерябина от всего этого тошнило, но ведь — кормился…

Теперь вопрос: а с какого бодуна я назвал Дерябина «честным чиновником»? О-о-о… вы просто не знакомы с чиновниками НЕчестными. Вот, зажопили как-то любовницу горе-министра обороны Табурет… тьфу — то есть, Сердюкова, в ее тринадцатикомнатной квартире в центре Белокаменной нашли тако-о-о-ое! Ну, то есть, все содержимое бутиков Крокус-сити-молла перекочевало в гнездышко аппетитной телки. Сердюков поставил шалаву на должность крупного чиновника — ну, та и развернулась. А, когда жареным запахла, из рашки-то свалила… теперь лондонские бутики будет опустошать. А ты говоришь — Дерябин… Да, этот дядька не без недостатков, но ведь — не хватал ртом и жопой. Таких в тамошней среде «слуг народа» не так и много. Хотя — и это подчеркиваю — они все же есть.

Двух своих дочерей Дерябины упаковали по полной программе и отправили жить за кордон. Дочери счастья там не обрели — вышли замуж и разбежались. А возвращаться домой не захотели — задолбала их рашенская жизнь, в европах прикольнее. Тусуются там, жизнью наслаждаются… в общем, нормальная дольче вита отпрысков нуворишей. Но там им интереснее, чем в Рашке. И безопаснее, между прочим. У Дерябиных три квартиры в Первопрестольной, в Центральном округе. Они их сдают, разумеется, а денежные средства направляются непутевым дочерям — ну, и себя Дерябины не обижают. У Дерябина неплохой внедорожник типа Лендровер, катер с мотором Ямаха и вообще… полное аппаратное обеспечение.

Сложный вопрос, почему Дерябины-то не свалили из Рашки, а затарились на берега озера Китежского. Здесь много всего сошлось. Ну, в основе, конечно, охота. Где еще гражданин Дерябин сможет так много, смачно и безнаказанно убивать? Здесь я, конечно, не людей имею в виду.

Ксения Александровна — эдакая тень своего мужа. В каком-то смысле, Маша для Путина — альтер-эго. Ксения Александровна для Дерябина — резонатор. Или резонер. Дерябин сдерживал жену, ибо чинуш губят именно жены с их непомерными аппетитами. И это ему удалось. Конечно, была мысль поменять половину — по обычаю всех вышестоящих господ. Но перед глазами стоял пример Юрия Михалыча: если бы не Батурина, сраму не имущая, может, все было у кепчатого чики-чики. А, кстати, гражданин Батурин… тьфу, то есть, Лужков тоже поменял морально и физически устаревшую жену на эту… свою погибельницу. Та же самая хрень произошла и с гражданином Табурет… то есть, Сердюковым. Фраеров губит не их жадность, а жадность их шалав.

Да, Ксения Александровна вредненькая. Но ведь она не выпячивается из тени своего мужа! Порою кажется — полный патриархат. Но не все так просто. Ксения Александровна — умная, к тому же университет она окончила с красным дипломом. А вредность ее, может, от того, что вначале ради карьеры супруга и воспитания поступилась с личной карьерой (оставила исследовательскую работу в университетском научном центре). Да, мужнина чиновничья стезя оборвалась, дети отщепились… но ведь — еще не вечер.

Любовный четырехугольник

Снова Дусина горница. За столом, под запылившимися иконами в красном углу сидят трое молодых крепких мужчин и пышущая здоровьем красавица. Само собою разумеется, выпивают.

Ну, Ашот несколько старше троих своих собутыльников, но в душе-то он истинный джигит и вообще… парень ничего так. И Ашот, и Дуся осознали: Элеонора — женщина их мечты и то, что такая краля забрела в их маленький мир — удивительнейший подарок матушки-прир… тьфу — то есть, судьбы. Егор, глядя на изгаление двух самцов пред самкою, и сам чувствует… некое подобие ревности. Правда, это и гордость: существо, за которое он в определенной мере ответственен, вызвало в этой деревне такой, прости Господи, ажиотаж.

Довольно забавно Егору наблюдать, как его напарница манипулирует двумя взрослыми детьми. Один — классический славянин нордического типа. Второй — гремучая смесь кавказца с хохлом. Два темперамента: меланхолик и холерик. Егор — флегматик, Эля — сангвиник. Вот, собрались…

Забавная, надо отметить, ситуёвина: все четверо представлены в этой тусовке не настоящими своими именами. Все, кто хотя бы раз в своей жизни пользовался псевдонимами (по крайней мере, при сетевом общении) знают, какое это чувство, когда ты — вроде бы и не ты вовсе, а твоя иная ипостась, живущая своей жизнею, за которой ты волен с любопытством наблюдать типа со стороны. От другой личности совсем недалеко и до измененной реальности! Но все это — иллюзия, заставляющая нас хотя бы предположить, что есть иная жизнь. Но жизни иной нет. Есть только твои представления и мифы, которые ты порождаешь для пользования окружающих. Вот, если коснуться виртуальности: рано или поздно приходится развиуртализироваться и показывать свои прыщи, залысины, морщины и прочие объективности. Настоящая жизнь только одна — та, где ты не прячешь реальность, не стесняешься всей правды о себе. Другой вопрос: а существует ли она вообще, эта подлинная реальность? Может быть, мы везде только представляем свой образ, иначе говоря, пиаримся?

Вот здесь я хочу отметить одну вещь: дауншифтеры Новой Москвы в сущности были счастливы, что не перед кем не выкабенивались, жили сами по себе, без понтов. Но настал час, когда некоторая часть масквачей вдруг стала тщиться представлять из себя не то, чем они являются на самом деле. Ежели сказать примитивно, в деревню пришло самое что ни на есть обыкновенное зло. Но, как уже говорилось (и не мною, кстати), темная сила — лишь одна сторона Силы вообще. Кого Бог любит — того испытывает. Ну, это одна из версий…

— Олег, я что-то не совсем поняла. — Эля уже изрядно поддала, но, видно, опыта пития у нее достает, и она не теряет адекватности. — Вы предложили выпить за искусство. Какое?

— Ну-у-у… Я вообще. За искусство дарить радость.

— Кому?

— Элеонора, — солидно провозгласил полукавкаазец, — есть люди, которые даруют счастье другим уже тем, что они есть на Божием свете. Примерно так.

— И кого же вы имеете в виду… — Эля замерла в ожидании комплимента. Ох, баловница… ведь знает же, какова сила гормонов и явно догадывается, какие мысли в голове как минимум двух мужиков, с которыми она составляет компанию…

— Ну, — Немного заплетшимся языком провозгласил Егор, — вздрогнули, что ль — чего третесь?

— Не поял… — В Дусином тоне ощутились нотки агрессии. — Чё за базар?

Не надо ведь забывать, что мужик прошел места заключения, как минимум, знаком с понятиями и этикой мужского общения — правда, в отсутствии самок. Эля, видимо имея опыт улаживания бодательных ситуаций в обществе самцов, мягко произнесла:

— Мастер, он же в переносном смысле. Эй, а ты — брейк.

— Кол-лега, так пьем — или как?

— Да — за искусство дарить. Радость!

И Ашот осушил бокал. Рюмок в Дусином доме не нашлось, самогон пьют из емкостей, предназначенных для шампанского. Закусывают козьим сыром (его Дуся делает сам), маринованными грибами и солеными огурцами. Хлеба на столе нет. Дуся, осмелев, пристал к Ашоту:

— Вот, ты скажи. И куда ты все время пропадаешь?

— Вот уж не думал, что это тебе надо знать. Сам-то, небось, пропадал — и никому не докладывал.

— Ребят, — стараясь умиротворить ситуацию, заговорил Егор, — а оно вам надо? В смысле, вот эта вся херня. Пропадай, не пропадай, все равно получишь…

— Раз-дол-бай! — Четко произнес Дуся. Вот, я хоть и пропадал, а получил жизненный опыт. И, скажу вам всем: положит-ик! -тельный.

Егор икнул, а это нехороший знак, очевидный признак перепития. Мужик ведь не закусывал и не запивал. Воду, кстати, масквичи берут из своего озера Китежского и пьют нее без кипячения и фильтрации не боясь. Есть в деревне и колодцы, но почему-то вода во всех стала затхлой. Да-а-а… тут драматические события, а самые молодые в Новой Москве нажираются как скоты. Хотя… тут недавно прочитал, что в день Бородинского сражения легендарный Михайло Илларионович Кутузов был нажрамшись в стельку. Да — Москву тогда отдали лягушатникам. А поэт посля сочинил: «…была б на то не Божья воля…» Для последних это кончилось как-то неважно. Это я, собственно, о пользе и вреде пианства в ответственные моменты и без таковых.

— Чего, ты говоришь, положительного? — Орлиный взор Ашота пылал огнем гиенны. — Ты лузер. Понимаешь? Лу-зер.

— Мальчики, — встряла Эля, — стоит ли сейчас устраивать все эти разборки?

— Предлагаю выпить за мир во всем мире! — Воскликнул Егор. — Ну и в этом тоже вашем… мирке.

— Послушай… юноша. — Ашот старался держать себя все же в рамках. — Ты чё, заведомо хочешь нас унизить?

— Да трутни вы все тут. Потому и херней маетесь.

— Господи, да чёж вы все, мужики, как по шарам вдаряет, бросаетесь во все это… мудозвонство! — Воскликнула Эля.

— Эй, черножопый, — опомнился Дуся, — и кого ты… ык!.. лузёром прозвал… ык! Пойдем, выйдем, поговорим.

Ох, женщины, женщины… Прекрасная Елена тоже наверняка хотела мира. Но в итоге породила кровопролитную войну. Все почему: на самом деле, ей было прикольно наблюдать, как мужики вокруг штабелями ложатся. Подозреваю, та, которая называет себя Элеонорой — того же поля ягода. То есть, особь, любящая манипулировать себе подобными, играть в живые солдатики. Напомню: именно Элина идея — посидеть, выпить, снять стресс. Знала же, блин, чем кончаются токовища!

Несовершенство человеческого материала

Пока разгорается конфликт в Дусиной избе, в Настином доме старик Матвеич, воспользовавшись моментом, пытается наладить более тесные отношения с предметом своего вожделения. Собственно, здесь присутствует еще и психологический момент: в нынешнем положении Настя для Матвеича — единственный луч света в темном царстве. Вот, деду надавали больно в лесу незнакомые люди, и только лицо этой женщины — средство забыться. Самогон дает временную отключку, а относительно молодая дама — элемент долгоиграющий.

Настя как женщина, конечно, понимает суть явления. Ну, был бы Матвеич лет на десять помоложе — может, и сошлась бы. Сегодня дед еще прыгает — а завтра не ровен час прыгать перестанет. Ухаживай потом за ним, утки выноси… Настя с Дусей бы завела шуры-муры, но парень на нее ноль внимания — и вообще, по Настиным наблюдениям, он не совсем ТОЙ ориентации, которая нужна для этого дела. Что опять же не совсем соответствует истине, которая по своему обыкновению как всегда где-то рядом.

Одно время Настя поддалась Машиным проповедям и стала уходить в правильную религию. Но однажды женщина четко осознала: религия и вера хоть и бродят рядом, они совсем разные. Настина вера — в то, что муж одумается и вернется. Машина — в то, что миром способен эффективно править лишь Страх Божий. Хотелось бы Насте, чтобы несчастный супруг — как блудный сын — в колени упал. Все остальное — стаффаж, второстепенные действа. Интересный вопрос, а во что верит Матвеич. А, пожалуй, разве только в то, что жизнь еще не кончилась. Во всем остальном он вроде бы как разуверился.

У Матвеича шансов закрутить с Настей один на миллион. Однако сие означает, что шанс у него есть, и он за него цепляется. Здесь вопрос времени. Если все останется как есть, шансы старика будут возрастать — нужно только позаботиться о личном здоровье. Но Матвеич временно о нем не заботится. Под сурдинку — все тот же вопрос снятия стресса — он выцыганил у Насти еще двести грамм и его совсем развезло. Правда, и «соломенная вдова» не преминула поддать. Матвеич рассуждает:

— А по мне так всех надо рас-стреливать. Без суда и следствия. Чтоб неповадно было.

— Ну ты, дед, прям даешь. А ты — это не все?

— Настен, я Ваня. Иван. А ты: дед, дед… Да. И меня рас-стреливать. Ежели супротив попру.

— Чего — супротив?

— Порядку. Должон пор-рядок быть. Во всем.

— И кто ж его устанавливает, чудак?

— Те, кому надо. Нас все одно не спросят…

Возможно, Матвеич прав. Вот, принято считать: если ты не займешься политикой сам — политика займется тобой. Я не согласен: политики по любому тобой занимаются. Ходишь ты на выборы или игнорируешь, состоишь в партии или в компании собутыльников — ты вольно или невольно поддерживаешь одних либо не препятствуешь разгулу хитрожопых политтехнологов. Масквачи думают, что они выпали из политической системы государства, но на сомом деле они составили тупую бессмысленную толпу безмолвствующих, на которой зиждется всякий уродский режим.

— Ох, это все он, в тебе говорит. В смысле, змей зеленый. Хотя, что у пьяного а уме…

— Хорошо сидим! — Раздался голос Миши Путина. Тон еще такой… издевательский. — Третий не лишний?

— А-а-а… все вы такие… Путины. — Матвеич проявил явное неудовольствие.

— Да садись, что ль. — Настя наоборот рада, что ей не горевать с пьяным вредным стриком. Его ж теперь не выпроводишь просто так. А Миша — может, он все же авторитет и относительная сила. Вообще говоря, сегодня все необычно. У Насти частая гостья — Маша, а ее муж почти не заходит. Если зашел — что-то случилось.

Русского человека завсегда губила вопиющая невоздержанность. Уж ежели пить — до умопомрачения, если любить — исключительно, ну, а коли бунт — обязательно бессмысленный и беспощадный. Как там поет один русский еврей Розенбаум: любить так любить, летать так лететь, бить так бить… или что-то в этом роде.

Посидели теперь втроем. И Путин тоже нормально так набрался. Я не рассказываю еще о кое-каких обитателях Новой Москвы — чтобы тебя, читатель, не запутать. Скажу только, в этот прекрасный ясный вечер выпивали еще в нескольких домах. Тут мне вот, что вспомнилось. Бывая в разных отдаленных русских православных монастырях, я неоднократно слышал истории о том, что в царские времена братию тихих обителей полностью ротировали. Причина проста: святые отцы коллективно спивались и пускались во все тяжкие. Самое логичное объяснение: бес попутал. Но не все так просто.

Дело в том, что подобное случалась только в пустынях, т.е. обителях, удаленных от цивилизации. Мне представляется, особое соединение людей в маленьком анклаве рано или поздно приводит к моральной усталости. Примерно то же происходит в классической семье: супругов начинает раздражать то, что на заре брака привлекало. Вот, насколько подбирают в плане психологической совместимости экипажи космических кораблей… Но космонавты признаются: ближе к концу орбитальной экспедиции они начинают ненавидеть друг друга и чуть не готовы задушить коллег. Так же и в монастырях.

Поэтому к кризису идеи дауншифтинга в отдельно взятой Новой Москве я бы еще добавил моральную усталость. Масквачи боялись признаться себе, что на все эти рожи им уже неприятно смотреть (а некоторые — так вообще кирпича просят), а теперь, когда в их мирок свалилась провокационная парочка, они уже как бы сняли табу со своего «комплекса тупика». Они ж не космонавты, специально их не подбирали и конфликтологии не обучали.

Поймал себя на том, что пытаюсь оправдать этих людей. Ну, да — есть такое, мне их жалко. Они ведь не вредные и вообще… являются людьми совестливыми, не желающими приспосабливаться к миру конформизма. То, что они тупиковая ветвь человечества — это да. Материальных, художественных или духовных ценностей они почти что не производят. За исключением, разве, Настиного шнапса и Дусиных продуктов из козьего молока.

А, кстати, о Дусе. Он и Ашот вывалились на улицу — драться. Рано или поздно подобное должно случиться. Уж лучше раньше — чего уж тут душевные раны бередить? И не по душе надо бить, а по морде или печени. Так менее больно.

А, да, за смакованием алкогольной тематики забылось: собственно, Путин зашел к Насте потому что Маша пропала. Выбежала после своего усердного ненавистного моления на улицу, не сказав, куда — и не возвращается. С ней такое бывает, она ж как и все фанатичные диктаторы спонтанна и непредсказуема. Но сегодня ведь — такая странная обстановка…

Чёрный хамер

В момент, когда должна была вершиться дуэль, в Новую Москву въехал бронемобиль черного цвета типа «хамер» (специально коверкаю название америкосской фирмы, чтобы подчеркнуть корень слова и обозначить суть события). Масквачи были заняты своей суетою, и не слишком-то обратили внимание на явление. Они и обычно-то копошатся в бессмысленной маете, но на сей раз — такая ситуёвина… драйвовая (простите уж за иностранное модное словечко).

Гроб на колесах, вихляя (нестандартное шасси не позволяло попадать в колею) протащился по улочке и остановился приблизительно в центре деревни, у развалин сельпо. Дусин дом недалеко от центра, и собравшиеся драться, а так же двое зрителей (похоже, Элеонора с Егором вовсе не собирались их разнимать) замерли и молча, как коровы на слона, пялились на бронетехнику. Ну, это я представил, как домашняя скотина могла бы смотреть на нечто совершенно несвойственное Средней полосе России. Сюда, в этот Богом забытый прекрасный уголок планеты Земля вообще-то не часто заезжают всякие достижения мирового монстростроения.

Пауза длилась долго, и за ее время парочка беглецов умно ретировалась из поля зрения начинки хамера; Эля с Егором поняли, что все это не случайно. Их исчезновение прошло незамеченным, ибо, пока длилась тишина, к центру деревни подтянулись пара дюжин масквачей. Скучковавшись в группы по несколько человек, люди встали в отдалении от чуда устрашительной техники. Все понимали: наступил очередной акт драмы, и нечто должно случиться непременно. Это как гнойник, от которого невтерпеж избавиться любой ценой.

Тишь нарушил неожиданно громкий визг громкоговорителя. Хамер начал вещать — причем, так, как это делал на нацистских митингах фюрер:

— Слушайте внимательно! В вашу деревню пробрались мужчина и женщина. Они нам нужны. Если вы нам их передадите, вам ничего не будет. Мы не желаем вам зла. Но вы должны осознавать, что зло может случиться, если вы не поможете нам. Выдайте нам этих двоих или укажите, где они находятся. Это в ваших интересах. Проявите благоразумие. Нам нужны они, а не вы…

Масквачи переглядывались, искали глазами своих непрошенных гостей. Да, думали многие, действительно — не было печали, так ЭТИ накачали. Уж не раз гнали пришельцев, не грех и повторить подвиг.

Бесшумно открылась боковая дверь броневика (умеют ведь делать, сволочи западные!). Из нее высунулась, ну, совершенно лысая башка, отсвечивающая заходящее солнце. На землю спрыгнул поджарый мужчина в черном. В руке он держал оружие, какой-то то ли маленький автомат то ли большой пистолет. Взором хозяина жизни лысый обозрел поле действий и смешным голосом явно осипшего человека произнес:

— Ну чё, поняли, пейзане?

Народ безмолвствовал. Не знали, то отвечать, хотя и поняли. Все же Ашот высказался:

— Я тя узнал, дядя. Там, на дороге в лесу — это ты ведь был.

— Секёшь, южанин. В Чечне я таких, как ты… Почему все молчат?

— А что надо сказать? — Вопросил Дуся.

— Сказать не надо, блондин. Надо сделать. Папа сказал — пацаны взяли под козырек. Н-ну?

— Не лошадь, чтобы нукать…

Хочу отметить такую особенность российской истории. Мы, русские (и дружественные народы) ссоримся, ненавидим друг друга, завидуем, унижаем и унижаемся. В конце концов, злоупотребляем самоедством и презрением к своей культуре и истории. Но, когда на нашу землю приходит Большая Беда, мы способны моментально забыть обиды и оскорбления — и мобилизуемся, собравшись в единый кулак. Да, у нас вероятны и власовцы, и бандеровцы, и вообще наружу во всякой войне всплывают те, кому всякая трагедия — мать родна. Нас единит искренняя ненависть ко врагу. В этом и заключается корень нашей Истинной Веры, именно потому нынешние правители разыгрывают козырную карту внешней угрозы (со стороны НАТО, всемирного жидомасонства, врагов православия и прочая), стремясь отвлечь нас от реальных проблем: коррупции и воровства внутри нашего лагеря суверенной охлократии. Я это к чему: масквачи и выдали бы Элю с Егором (или как их там…), и многие уже было морально готовы к тому, да почувствовали они почти мистическую солидарность. И очень не нравится им (нам), когда кто-то что-то диктует. Даже если просто школьный учитель диктует диктант.

— Понятно, — спокойно пробормотал своим осипшим голосом лысый, — даю дополнительную вводную. Подразумевая, что вы не проявите благоразумие, мы пригласили к себе вашего человека. Покажите.

Из люка высунулась голова Марии. Ее рот зажимала рука одного из громил, глаза на выкате выражали… да, ничего они не выражали. Это были глаза рыбы, которую внезапно вытянули на берег. Видно, Маша уже и не соображала, что с ней происходит.

— Это, так сказать, залог вашей сознательности. Женщина будет у нас пока вы не найдете разумный компромисс. Обмен через полчаса. Ясно? — Почти прорычал лысый.

Миша Путин резко рванулся к хамеру. Его остановил выстрел.

— У нас правило, — спокойно пояснил боевик, — первый выстрел — в воздух, второй — на поражение.

По толпе пробежало волною народное «Ох-х-х-х…»

— Вот так, примерно… — Добавил лысый. — Время пошло.

Марию утянули в чрево броневика. Боевик стал забираться туда же. И, едва только он готов был оторвать ногу, упакованную в берец, с земли, подскочившая рыжая собака залаяла на агрессора. Лысый ловко развернулся и дал короткую, но частую очередь в сторону пса. Тот заскулил и пал ниц.

Дверца захлопнулась, и хамер, дав облако белого вонючего дыма, медленно пополз по улице. Когда завеса развеялась, к собаке подбежал Дерябин. Все поняли: это же Найда, его верная охотничья собака. Обычно такая спокойная, умненькая — и что на сучку напало? Дерябин, взяв голову верной подруги, гладил животное по холке. Найда умирала, ее черные глаза-пуговки смотрели на хозяина виновато, они будто говорили: «Хозяин, мне хотелось как лучше, я ведь чувствовала, что он — враг…»

Дерябин, когда Найда испустила дух, взял животное на руки и молча понес по улице. За ним семенила верная Ксения Александровна. Масквачи отворачивались — а ведь вроде повода для стыда нет. Через минуту люди стали расходиться по домам.

Хамер остановился на самом краю деревни, возле сарая, бывшего колхозного гумна. Издалека он напоминал боевой аппарат марсиан из «Войны миров» Уэллса. Мрачная громадина, в которой засели агрессоры.

Дуся с Ашотом вернулись в Дусин дом: если бы они нашли беглецов, они ни за что бы не сдали их врагу. Вот только, не находили, а потому вопрос сдачи-несдачи оставался открытым.

Настя, Матвеич и Путин собрались в Настином доме. Понятное дело, они бы как раз в случае обнаружения беглецов обменяли бы их на Марию. Хотя, вероятно, не слишком бы и рьяно. Да, Маша — скорее отрицательный персонаж, но это же своя «сукина дочь».

Между тем, отпущенные полчаса таяли. И совершенно неясно, что собрались творить оккупанты. Как раз это было страшнее всего.

Несмотря на разнообразие во мнениях, все были едины в чувствах: масквачи унижены, им дали понять, кем они являются на самом деле. А являются они практически никем.

…Итак, отпущенные полчаса истекли. Хамер широко развернулся и, повалив забор (который впрочем, готов был повалиться сам), медленно пополз вглубь деревни. Броневик не протащился и пятидесяти метров, как из за угла сарая выделились двое людей.

Один вел другого, держа его за ворот клетчатой рубахи и руку. Очень скоро те, кто рискнул выглянуть из своих лачуг, узнали Дерябина и Элеонору. Народ облегченно вздохнул. Охотник и его добыча встали посередь улицы. Хамер остановился почти вплотную — и снова возникла мучительная пауза. Люди, стоявшие напротив молчаливого железного монстра, казались жалкими букашками.

Люк отворился — и из него высунулась лысая голова:

— Хороший мальчик, правильный. А ну, иди сюда, киска…

— Бабу на бабу… — Коротко заявил Дерябин.

— Ах, да… конечно. А где мужчина?

— Будет тебе мужчина. Женщину выпусти, Котовский.

— Поосторожнее в выражениях. Хотя… — Лысый осознал, что «Котовский» — это комплимент. — Когда будет мужчина?

— Сначала чейндж — потом дальнейшие переговоры.

— Это я уважаю. Конкретика. А за сотрудничество — отдельная благодарность. Пока что — устная. Что ж… но сначала мы возьмем ее. Доверия что-то вам все же нет… пейзане.

— На. Возьми. Получи товар из рук в руки.

Лысый шустро выпрыгнул. Закинув оружие за спину, сделал три шага в сторону Дерябина и Элеоноры. Едва «Котовский» выставил руку, чтобы притянуть к себе добычу, ее перехватил охотник. Мгновенно Эля скрылась, охотник же, вырвав из-за своей спины винчестер, приставил его к виску лысого, обхватив его шею сзади. Автомат валялся на земле. Он спокойно, тихо произнес:

— Скажи своим, чтобы выпустили нашу женщину.

— Ты не совсем понял, с кем имеешь дело, чудак, — ответил боевик, сохраняя хладнокровие, — вас же здесь уничтожат. Всех перебьют, деревню сожгут. Скажи, что ты пошутил.

— У нас правило. Патроны бережем, в воздух не стреляем, бьем стразу и на поражение. А за Найду ты, оккупант, ответишь. По любому.

Дерябин свистнул. Из-за того же угла выбежал Егор, схватил с земли автомат. Коротко сказал лысому:

— А вот и встретились. Кажется, ты назвал меня трупом?

— Идиоты, — надменно процедил «Котовский», — вы вступили на тропу войны, в которой проиграете.

— Кто-то объявил войну? — Ехидно спросил охотник. — Да, мы здесь сидели и готовились на ваше светлое добра царство напасть. Прикажи выпустить женщину, Котовский.

— Ладно. Ты выиграл эту партию. Выпускайте!

Марию буквально выкинули в открытый люк хамера. Она нелепо распласталась и пыталась чуть не ползти. К ней подбежали внезапно возникшие Путин и Ашот, отнесли в безопасное место, во двор.

— Ну, — сказал лысый, — условия выполнены. Пушку убрал, а? — Винчестер все еще был приставлен к виску боевика.

— Ты, верно, знаком с особенностями партизанской войны…

— Какой-такой войны?

— Ну, данное слово ты произнес первый. Забыл?

— Ну, и что дальше.

Охотник еще раз свистнул. Вышли Дуся и Матвеич, принялись деловито связывать «Котовского».

— Они чё, шеф, совсем? — Раздался наконец голос из броневика. — Да щас…

— Стоп! — Приказал лысый. — А вам, идиоты, последнее китайское предупреждение. Кончайте все эти игры. Придет папа — и сделает вам атата.

— Папа уже не придет. — Солидно ответил охотник. — И мама тоже. Кошка бросила котят. А игры уже кончились. Сейчас ты скажешь своим абрекам, чтобы они уёбывали.

— А если не скажу?

— А смысл?

— У меня приказ.

— А еще у тебя семья. И не забывай: в настоящим момент ты в плену. И, кстати… соответствуют ли ваши деяния действующему законодательству?

— У нас закон — тайга, а кто хозяин — знаешь.

— Понятно. Значит, ежели я тебя… шеф, шлепну прямо сейчас, папа поймет, что приказ не выполнен. Если задание твое противоправное, руководство твоей тайги, подозреваю, в полицию заявления писать не будет. Я ПОНЯТНО ОБЪЯСНИЛ?!

Последний вопрос Дерябин покричал так, чтобы слышно было ВСЕМ.

— Да… я понял. Отправляйтесь на базу!

— Шеф, ты уверен? — донеслось из хамера.

— Делайте что сказано. Все будет хорошо.

Броневик медленно пополз задом вон. Масквачи, осмелев, повылезали из щелей и наблюдали отступление машины-агрессора с укором на лицах. Уже на выезде из деревни матюгальник развернувшегося гроба на колесах изрек: «Уроды, ждите — мы вернемся!» Хамер ускорился и смешно завихлял по дороге, все время путаясь в колее. В конце концов, водителю америкосской страхуевины это надоело, он вывернул на луг и, монстр, пуская дымы, понесся напропалую, то и дело проваливаясь в лужи. Вскоре броневик поглотил лес.

— Надо же, — сказал Егор, разглядывая трофей, — только в кино узи видал. И вправду прикольная игрушка.

— Ну, ты же понимаешь, вождь, что хорошим для вас это не кончится. — «Котовский» старался держаться нагло.

— Проблема в том, что все хорошее для нас уже кончилось. Причем, давно. А для тебя, дорогой, кончилось плохое…

Вышла Элеонора. Она взглянула в глаза пленника и неожиданно ласково произнесла:

— Зря вы это все. Разве вас не учили, что любовь нельзя купить?

Никто не понял, о чем она, но лысый, кажется, понял.

Выход есть всегда

Четверо оставили Новую Москву перед рассветом, когда солнце, спрятавшееся за горизонтом, едва обозначило синь неба. Позади путников молчаливая гладь озера отражала готовившиеся угаснуть звезды. Впереди уверенно шагал Дерябин, ведя на веревке «Котовского». Физиономия лысого выражала примерно то же, что вчера было написано на Машином лице, когда ту показали народу из люка хамера. Рот боевика был заткнут кляпом, отчего в сумерках он напоминал марсианина. Маша, кстати, вечером после своего вызволения на пару с Матвеичем напилась до положения риз. Стыдно и сказать, чего выделывала.

Третей шла Элеонора, которую на самом деле зовут Леной (она призналась). Женщина одеты была в те же джинсы и ковбойскую рубашку, поверх еще был накинут плащ цвета хаки — для маскировки и тепла. Последним шествовал Миша Путин с винчестером в руках. Он увязался до кучи и потому что адекватный — чувствует и понимает лес. Ко всему, ему стыдно за супругу, уж лучше в полымя.

Шли по возможности бесшумно, даже когда ступали по топи. Курить во время марша было запрещено, чихать и кашлять — тоже. Дерябин передвигался по дикой природе как по собственному приусадьбенному участку. Охотник хотя и самый свежий среди масквачей, за год с гаком изучил окрестности настолько, что прознал старые партизанские тропы. А может даже, разведал новые. Нормальный инстинкт российского чиновника: всегда искать пути к вероятному бегству.

Егор, которого по правде зовут Игорь, остался в деревне. Он будет участвовать в обороне, если экспедиция не успеет выполнить миссию вовремя и эти уроды вновь наведаются в Новую Москву. У него теперь есть любимая игрушка — узи.

Расчет прост: выйти на ментов и сообщить о беспределе, который учинили новоявленные «хозяева» леса. Лысый — задержанный бандит, которого они ведут в качестве живой улики; если не расколется, ему же хуже. Ежели менты зассут, побоятся лезть в гнездо нуворишей, Дерябин имеет дополнительный ресурс: поднимет старые связи — и всколыхнет эту… олигархию. Полицаи — местные, они и сами ненавидят новоявленных князей. На это и надежда.

И Лена, и Игорь признались, что произошло позавчера, почему они бежали и отчего на них была устроена охота. Мне не хотелось бы сейчас затевать новую историю, чтобы раскрыть все обстоятельства. Тем более что историй на самом деле две — мужчина и женщина вляпались в беду своими путями, которые пересеклись как бы случайно (подчеркну это «как бы»).

Русские ленивы и нелюбопытны. Если бы не следопытская натура Дерябина, никто бы не прознал секретных путей из Новой Москвы. Очень часто мы опускаем руки и попустительствуем жулью, не веря, что справедливость таки восторжествует. А зря — они ведь нас так и будут пожирать. Так же мы не хотим искать выход потому что не верим в его возможность. Как вы поняли, все упирается в вопрос веры. Масквачи поверили в то, что вместе они — сила. Да, надо будет помокнуть в болотах — но куда-то они выйдут точно.

Когда пробирались возвышенностью, через сосняк, лысый глянул наверх — и обмер. Все посмотрели туда же. В тишине над их головами плыл огромный золотой шар. Его освещало восходящее солнце; на самом деле шар был желтого цвета, но в лучах светила объект волшебно золотился.

— У, у-у-у… — Промычал пленный.

— Да-а-а… вот это пу-пырь! — Заметил Миша.

— Воздушный шар. Вишь — корзина внизу. — Пояснил Дерябин.

— Унесло, наверное… — Предположила Лена.

Шар медленно уплыл на Восток, к свету. Путники двинулись дальше. Лес просыпался, и все больше животных заявляли о себе различными звуками. Что же принесет грядущий день?

2012 г.

Тоже Москва. Но немного другая…

…Эти двое начали пить еще до того, как поезд отъехал от московского перрона. Первые три часа они бухали просто так. После им стало скучно и они стали уговаривать выпить с ними меня. Продолжалось это часа два (я действительно не хотел) и за это время я узнал, что они — отец и сын и едут они на рыбалку на Валдай, причем для этой цели сыном куплен дом в деревне. Вели они себя, мягко говоря, по-барски и возражений просто не понимали. Дошло до того, что старший, уже пенсионер по возрасту, уговорил попробовать лично им приготовленную настойку на кедровых орехах. Выпили раз, второй, — и сын, поглядев на меня проникновенно, изрек:

— Ну, что, пьешь, жрешь на халяву, а я с этого что буду иметь?

Это Россия, ее национальное достояние. Если кто-то считает, что такой «отдых» — норма, думаю, ошибается. Эти двое — типичный образец людей, которые едут на Валдай оставлять свои деньги, за которых хотят взять ВСЁ. Времена туристов-романтиков, к сожалению, кончаются. Сын ушел курить, отец разоткровенничался и сказал, что ни за что не оставил бы свою бабушку, и к черту всю эту «рыбалку», но сына боится оставить одного. Запьет — и сам себя не помнит…

На одной из станций, где перецепляли тепловоз, юные мажорные пассажиры закидывали пивными бутылками мирно пасущихся коз. Да, не пастораль. Разбегайся, козы и телки, Москва отдыхать едет!

…По пути в деревню Москва мне рассказали такую историю. В селе Забелино, что на берегу прекрасного озера Пено, администрация называется «Чайкинской» потому что в одной из деревень, Руно (она стоит на реке, признанной «географическим» истоком Волги) приписанной к сельсовету родилась партизанка-героиня Великой Отечественной Лиза Чайкина. Имя этой девушки носит главная улица в Пено; там же, в райцентре есть музей в честь нее. Фашисты ее схватили, зверски пытали а потом прилюдно расстреляли на берегу Волги. Свидетели потом рассказали, что девушка приняла смерть с гордо поднятой головой и даже успела сказать: «Женщины! Скоро придет наша победа! Скоро взойдет наше солнышко…» (на расстрел согнали пеновских женщин).

Так вот: несколько лет назад родную деревню героини сожгли. Туристы. Не по злобе, по глупости. Зажгли траву и не заметили как огонь перекинулся на избы. Сгорели 6 домов из 7. И, что любопытно, слов жалости по поводу потерянной деревни Руно я не слышал; ох, сколько таких тверских, костромских, вятских и прочих деревенек бесславно канули к Лету…

Факты — штука нелицеприятная. Последняя до Рудо деревня, которая сгорела в этом крае, была сожжена в 1941-м фашистами. Называлась она Ксты и немцы, перед тем как сжечь деревню, расстреляли всех ее жителей. Кому-то эта параллель покажется некорректной, но как поспоришь с фактами?

…История Москвы темна и непредсказуема. Память москвичей простирается не так далеко, как хотелось бы, всего лишь во время помещиков и холопов, от которого осталась сундучного вида трехэтажная Троицкая церковь на погосте Отолово, что в пяти верстах от Москвы, да местечко под названием Баринов сад, что на берегу озера со странным названием Ордоникольское. У южной оконечности названного водоема (говорят, настолько глубокого, что никто так и не смог достичь его дна), на холмах и разлеглась Москва.

В Троицкой церкви, что на Отоловском погосте, еще недавно имелся священник, да вынужден был он уехать: приход уж слишком мал. Да и вообще москвичи живут небогато, что, впрочем, выгодно отличает этих москвичей от тех.

Ведь за что в сущности не любят тех? За сытость, за чванство, за заносчивость. Впрочем такие черты присущи жителям других мировых столиц. А на отношениях между Центром и провинцией построена вся мировая культура вообще — в том смысле, что все лучшее, начиная от гениев и заканчивая хлебом насущным, рождается на периферии, в столицах же все это чахнет и проедается. А ведь проблема-то в чем? А всего лишь в распределении: ежели сидит дядька в столице и решает, кому-сколько, значит, найдутся такие, кому мясо из щей и перепадет. Здесь, в этой Москве нет старшего даже на ферме, а значит все по совести, по справедливости.

Сами москвичи называют свою весь «Красной Москвой», что является продолжением рабского мышления апологетов крепостного права. «Красной Москвой» именовался всего лишь здешний колхоз, от которого осталось великое богатство — молочно-товарная ферма. В паспортах москвичей в графе «место рождения» четко написано: «д. Москва». Были всякие укрупнения, «Красную Москву» нарушили, присоединили к совхозу, центральная усадьба которого расположена в селе Ворошилове, а ныне от всего этого в бывшем громадного хозяйства, охватывающего несколько десятков деревень, осталась только ферма в Москве. Отступать теперь им некуда — позади Москва…

А древнюю историю Москвы никто бы не узнал, если бы не пытливые исследования краеведа из поселка Пено (райцентра) А. Д. Кольцова, который нашел, что Москву основали беженцы из городка Москвы, того самого, который теперь является столицей России. Случилось это после нашествия монгольских орд на Русь в 1238 году. Места эти, на отрогах Валдайских год, были дикими и не обжитыми, изобиловали медведями, волками и прочими опасностями. Что характерно, с тех давних пор жизнь Москвы изменилась несильно. Дороги (в нормальном понимании этого слова) в Москву нет до сих пор, дикие лиса так и остались дикими, а из примет цивилизации в Москве осталась только одна: сельповский магазин.

Любопытен говор москвичей, певучий, акающий и с мягкими окончаниями слов. Вероятно так разговаривали москвичи эпохи Ивана Калиты.

Такой же мягкий говор у «мэра» Москвы, точнее, московского старосты Ивана Александровича Степанова. У него есть обязанности, но нет прав, что сильно подрывает саму суть должности. До сельсовета, реальной власти (в Ворошилове), идти пешком 13 километров, а потому пенсионер Степанов на собрания туда не ходит. Зимой под тяжестью снегопада часто рвутся провода, отчего Москва на месяцы (!) остается без света, так сельская администрация все равно не имеет средств восстановить энергоснабжение. Старосте в таких случаях остается лишь ждать со всеми, когда доблестные энергетики прорвутся сквозь сугробы до них.

И в эдакой ситуации особенно выигрывает московская ферма, которая по уровню механизации находится даже не в XX, а XIX веке. Дело в том, что здесь до сих пор применяется ручная дойка, а молоко хранится не в холодильнике, а в колодце. Случилось это в 70-х годах прошлого века: вроде бы установили машинную дойку, да доярки встали на дыбы: расценки стали ниже, а потому механизмы бросили, а за пару лет детишки растащили их на игрушки.

Кстати о детях. Юных москвичей в Москве двое, и оба — дети доярки Светланы Добролюбовой, 15-летний Игорь и 13-летняя Люда. А всего населения в Москве — 20+2 человека. “+2» — это супружеская пара дачников, которые, впрочем, дюжину лет живут в Москве постоянно, отчего их условно приняли в семью москвичей. «Условность» заключается в том, что деревенские никогда по-настоящему не признают горожан за своих, даже если те будут пить столько же, сколько и в деревне.

Непьющих (исключая детей) в Москве всего трое: жена «мэра» Анна Павловна, Валя Троицкая и дачница Алла. Из этого не следует, что остальные не просыхают, тем более что работники фермы закодированы. В данный момент в запое лишь один человек, остальные — в трудах. Но в сущности нужно констатировать: Москва — селение пьющее крепко. Но по-божески. В Ворошилове, по местным меркам «центре цивилизации», пьют вообще черт знает что, отчего только в этом году от употребления спирта сомнительного качества (его распространяют некие серые личности, приезжая из города на микроавтобусе) откинули копыта восемь человек. Москва еще держится на устоях и пока (тьфу-тьфу-тьфу!) москвичи в лапы спирту не даются. Они даже принимают жертв зелено-черного змия на реабилитацию и перевоспитание: в доме «мера» живет брат его жены, которого они взяли из Ворошилова. После распития неизвестной жидкости у него отнялись ноги.

С ностальгией здесь вспоминают бывшего руководителя совхоза по фамилии Фалинский, который был добрым барином, хотел организовать переработку на ферме, и вообще любил крестьян. Жаль, поголовье в его правление сильно сократилось (коров перерезали) и теперь дойное стадо в Москве — всего 34 головы (с телятами — 62). Это еще ничего: частное стадо в Москве — всего 2 коровы, 2 лошади и 7 овец. Одна корова, овцы и лошади принадлежат пожилому москвичу Александру Дмитриевичу Виноградову, но и он при первой же встрече предложил мне, постороннему человеку, купить у него хотя бы одну лошадь — трудно стало содержать скотинку. Вторая корова принадлежит «мэру», точнее, его непьющей жене.

А доброго Фалинского семь лет назад застрелил киллер. В Москве. Не в этой, а в той. И здешние москвичи склонны причислять убиенного к мученикам, пострадавшим за правое дело, хотя, как говорят, убили его как раз было какое-то «левое».

Ни телефона, ни почты, ни автобусного сообщения с райцентром в Москве не имеется. Не так давно умер в Москве 40-летний мужик, тракторист из Ворошилова. Ему стало плохо с сердцем, а вызвать скорую не смогли. Повезли трактором через лес и в пути он умер. Наверное, от тряски. А посему в Москве предпочитают не болеть, зубы выдирают сами себе, а умирать не торопятся.

Есть в Москве только две отрады. Первая: совхозная лошадь Чайка, которую содержат все вместе за то, что она опахивает огороды. Ее в честь героини Лизы Чайкиной так назвали. Вторая: райповский грузовик, который, невзирая на снега и прочие непогоды дважды в неделю, как швейцарские часы, привозит в Москву хлеб и продукты. Вчера, например, привезли арбуз на 4 кило. Думали, думали женщины скинуться, купить его и потом разделить на кусочки. А, пока кумекали, проезжал через Москву лесовоз, лесорубы арбуз и купили. Слишком долго в Москве запрягают…

Работоспособных (не пенсионеров и не детей) в Москве всего шестеро и все они трудятся на ферме. «Мэр» Степанов когда-то был бригадиром и командовал всей экономикой Москвы (которая, собственна и была сосредоточена вокруг коровника). Теперь никто ничем не руководит, даже директор из Ворошилова на ферме старается не появляться (боится, что ее раздерут на куски доярки, считающие, что им мало платят), но анархии здесь нет. Хозяйство функционирует как самозаводящийся механизм.

Одна из доярок, Анна Степанова, пашет как Стаханов, приходя к коровушкам затемно, в 4 утра. Правда, так же она и пьет. Если уходит в запой — то по-русски, отчаянно, забыв про коров и Бога. В таких ситуациях ей помогает муж. Вторая доярка, Светлана Добролюбова, уводит в запой реже, и даже в этом случае на забывает подоить. К тому же ей помогают сын и дочь.

С детьми — проблема. Светлана — не местная, ее сюда пригласили с тем условием, что детей будут возить в школу (в Ворошилово). Обманули. И второй год дети не учатся вообще. Игорек — парень бойкий, считай, телята полностью на нем, да и Люда доит с любовью. И все-таки жаль, что юные москвичи не имеют возможности получать знания. В конце концов, двумя грамотными больше, или меньше, — государству не убудет. Думаете, я смеюсь? Нет, плачу. Сволочное у нас государство, ежели всем наплевать.

Светлана, в отличие от своей напарницы, постоянно выглядит усталой, невыспавшейся. Ей бы удрать из Москвы, да в ее родной деревне Лугово работы нет вообще никакой.

Но Бог с ними, с детьми. Светлана радеет скорее не за них, а за московского пастуха Александра Яковлева. 43 года мужику, и статен, и высок, и… в общем, одна беда: застенчив Сашка и до сих пор не женат. Светлана лично попросила за пастуха — может, захочет какая-нибудь женщина стать москвичкой? Сам Сашка, мужик молчаливый, солидный и в кодировке, только одобрительно кивал, когда доярка его расхваливала. И вправду: может, есть такая?

А ныне Москва живет новыми веяниями. На Валдайскую возвышенность приходят новые «баре», люди богатые и энергичные. Один из таких помещиков, которому здесь дали кличку «Спортсмен», значительную часть леса (аккурат на пути из Москвы в Большой Мир) огородил сеткой-рабицей и устроил внутри трассу для авторалли и маленький зоопарк. Второй, нареченный кличкой «дядя Сэм» (он увлекается медвежьей охотой), забором свои земли не огородил, но в Москве меня предупредили, чтобы на север я не ходил: там охрана с автоматами и могут запросто шлепнуть. Думаете, я шучу? Вряд ли… На Москву наступает капитализм, причем, в том виде, которым нас пугали еще при Горбачеве — это когда кругом заборы и везде незатейливые надписи: «Private».

Сейчас москвичи в некотором недоумении. Минувшей весной они продали управляющему имения «Спортсмена» свои совхозные паи, по 5 гектар. Сумму называть не буду, так как деньги были уплачены неофициально, скажу только, что кое-кто на вырученное купил телевизор или стиральную машину, кое-кто уже все пропил. А дети, приехавшие из городов сказали: «Дураки, вас кинули…» Старики заметили, что их паи все равно были на бумаге, а «Спортсмен» обещал помочь совхозу. Вон, ваучеры были — те совсем пропали, а тут хоть бытовую технику на паи приобрели…

Но после, когда горячка прошла, задались вопросом: «Продали землю… а не продали ли душу дьяволу?..» И хочется по-гоголевски спросить: «Куда ты несешься, Москва?» (по странному совпадению в Москве аккурат живет тройка лошадей). А она только промычит своими худосочными коровами с годовым надоем в 1.300: «Не пойму-у-у-у-у-у!!.»

И все-таки доярка Добролюбова, как козырь в карточной игре, выложила самый существенный московский козырь: «Разве в той-то Москве на две тысячи проживешь? А у меня свой теленок, поросенок, при молоке всегда…»

…Дачники, Владимир Иванович Красуцкий и его супруга Алла — москвичи в квадрате. Дело в том, что они были жителями той Москвы и однажды сбежали из нее в эту.

Красуцкий работал на Центральном телевидении и был не на последнем счету. Здесь он стал просто Володей, часто уходящим в глубокий (но непродолжительный) запой, вызывающий сочувствие даже у знающих в этой напасти толк местных. Теперь, занятый делом, а именно благоустройством нового дома, так как у старого рухнула прогнившая крыша, он снова становится Владимиром Ивановичем.

История бегства Володи и Аллы такова. У Аллы были плохие анализы, определили острую почечную недостаточность и некий профессор настоял на том, чтобы ее подключили к аппарату «искусственная почка» с постоянным гемодиализом. Алла была подключена к аппарату четыре месяца подряд и закончилось это тем, что муж просто похитил ее из больницы, без документов и без одежды, с искромсанными бесчисленными разрезами руками. Профессор дозвонился до беглецов и сказал, что жить Алле осталось три дня. Но они уехали из той Москвы в эту.

И живут здесь уже 14-й год, разве только, после тех злоключений Алла потеряла способность ходить. Выяснилось, профессор использовал Аллу как подопытного кролика, испытывал на ней новый прибор…

В сущности раньше к деревне они никакого отношения не имели (любопытно, что оба — отпрыски дворянских родов). Что утянуло в глушь коренных горожан — они и сами не знают. Когда они убегали, Алла только сказала: «Володя, если мне суждено умереть — умру на природе…» Позже выяснилось, что на природе надо не помирать, жить. Здесь Алла увлеклась вышиванием картин, Владимир начал писать стихи. Можно тысячекратно ругать город и воспевать природу, но Алла мыслит по-своему:

— Здесь душа спокойна. Каждый день живешь, радуешься существованию… А что человеку еще надо? К деревенской жизни трудно привыкнуть только из-за того, что в деревне сильна в людях зависть, которая порождает сплетни. Но зато в деревне люди отзывчивые; жалеют, несут все, что растет у них на огородах. Мы раз в год наведываемся в городскую квартиру, и там еще острее понимаем: Только здесь, в этой Москве жизнь настоящая, не придуманная. Не пойму только, почему у Володи здесь только грустные стихи рождаются. Вот, например:

В Тверской глуши, в раю пустоземелья

Под лай голодных и незлых собак

Деревня спит с глубокого похмелья,

Не видя снов, не помня ссор и драк.

…Эту божественную тишину изредка нарушают военные самолеты, взлетающие с секретного аэродрома, что под городом Андриаполь. Они безнаказанно виражируют над Москвой, напоминая о том, что есть еще керосин в доблестных ВВС. По счастью для Москвы, керосин в войска поставляют не всегда.

Повесть вторая

Блин Блиныч, тамбовский партизан

1. Блин выбивают блином

С вечера в монастырь заехал ОМОН. Суровые мужики, я насчитал двадцать шесть душ. У каждого автомат на плече, двое тащат по гранатомету типа «РПГ». Если бы закатали рукава по локти — полная картина типа «Эсесовцы зашли в деревню Пупкино в поисках сподвижников партизан». Старухи удрученно цокали языками и крестились. Ядрена вошь — в наших краях со времен Антоновского восстания ни оккупантов, ни карателей не водилось… откуда такие ассоциации?

Выгрузили из «ПАЗика» какие-то ящики, может быть даже, с патронами и гранатами. В двух знакомо звенело, так разливисто бряцает только водка. Заселили оккупантов в бывший настоятельский корпус, прямо в молельную комнату. Психи полдня туда матрасы с подушками натаскивали. Вы, кстати, не заметили, что «ПАЗы» задуманы как идеальные катафалки? Неслучайно там сзади люк.

Завтра, видно, начнется операция. Омоновцы, по словам нашего участкового, Шурика Богословского, — злые, заряженные на жесткие мероприятия; кой-то из них с неделю назад из командировки вернулись. С Кавказа. Зачищать «зеленку» для них занятие привычное. Как для мясника тушу разделывать. Скоро, как утверждает Шурик, подвалит еще пара дюжин правоохранителей из райцентра. Но это в зависимости от хода операции. Решили там, НАВЕРХУ, наконец нашего «партизана» извести. Шибко добрая слава про «Робин Гуда на белом верблюде» распылилась по району, а теперь уже и по региону. Люди, говорят, уже в Саратовской, в Рязанской, в Воронежской губерниях своему начальству в качестве последнего аргумента выдают: «На вас, засранцев, надежды никакой — пойдем на Баню, тамбовскому партизану все доложим, как на духу. Уж он-то разберется с вашим ё…м бардаком, устроит вам кирдык!»

Шурик в райцентре живет, ему наши края почти что чужды, а посему на все происходящее он смотрит как на интересное кино. После того как участковых сократили, у него участок теперь полрайона, за всем не уследишь. А значит, с него и взятки гладки. Понимаю, конечно, что по большому счету Шурику достается за Блин Блиныча от начальства — но далеко не по самое небалуйся. Он с алкашами-то устал воевать, теми, что с топорами по деревням в угаре носятся. А уж партизанщина — проблема чуть не федеральная.

Мне представляется, хорошие оплеухи перепадают Шурикову начальству. Шутка ли: АНТИГОСУДАРСТВЕННАЯ деятельность у нас развелась. Гнездо ТЕРРОРИЗМА! Уже люди из ФСБ, говорят, интересуются обстановкой. Вот — уже контртеррористическую операцию замутили.

Монастырь как-то притих. У нас всегда нескучно, как и во всех учреждениях подобного типа, а тут даже душевнобольные призадумались. Ведут себя кротко, культурно, пристойно. И впрямь мы теперь как монастырь!

…Ближе к закату в окошко моего флигеля постучались. Я уже догадался: Маша. Быстренько прошмыгнула в мой холостяцкий уют, на кухоньке, на табуреточку присела типа виновато, приняла драматичную позу, красиво прикрыла лоб ладонью:

— Роман Владимирович, надежда только на вас…

Мне привычно, что ко мне по имени-отчеству. Все же я врач. Странный, правда — интернатуру разменявший на далеко не самую лучшую психиатрическую больницу, позор Всея Руси. В городе меня не поняли, коллеги сказали: «Идиот ты, а не романтик, карьеру просираешь!» А вдруг мне интересно жизнь понять в самой ее глубине? Если рассудить строго, душевное здоровье человека напрямую зависит от состояния общества, в котором он обитает. Наследственность я здесь опущу… Психиатр должен изначально нащупать внутренние струны социума, иначе он не поймет, где и что «поломалось». Это моя парадигма и данную истину в нас, студентов, вдалбливали профессора, в том числе и знаменитый Суровкин, Петр Ильич. А ка-ка-я здесь практика! Потрясающие случаи паранойи, разнообразных психозов, депрессий. Живая энциклопедия шизофрении во всех ее стадиях! Сюда привозят пациентов в белой горячке, в ступоре… а еще неудачников-самоубийц. Скрывать не буду: рутины в нашей работе много, да и в моем девятом отделении нет ярко выраженных случаев, на которых можно построить революционные научные идеи, опубликовать статью и прославиться в медицинской среде. Тяжелобольных мне, молодому, все же не доверяют. Но матерьялец для книжонки однако я уже поднакопил. Скажу совсем кратко: в маленьком поселке, на окраине области, а, может, и Мира, очень даже видны человеческие добродетели и пороки. Это главное, остальное все же — пыль.

Встретили меня в монастыре участливо. Молодой специалист, сам отважившийся поехать в глубинку, — почти что сенсация. Дали вот, «квартиру» в виде древнего флигеля, за стеной монастыря. Да, центрального отопления в моем логове нет, топлю дровами. Удобства во дворе. Мыши (с которыми я, впрочем, сдружился) ночами снуют. Но ведь — такие потрясающие вечера… Случаются накладки: некоторые больные из «вольных» на реке Бане изредка истошно вопят. Но я ж прекрасно понимаю, что это от радости жизни, от желания хоть как-то выразить свое восхищение моментом внешней свободы. Остановись, мгновенье, и для психов, и для прочих обитателей третьей планеты от Солнца ты прекрасно! Или, как минимум, упоительно, как осенние русские закаты.

И все ко мне: «Роман Владимирович, Роман Владимирович,…» Чуть не «голубчик». Нет, тщеславием я не болен. Мне просто приятно думать, что мы «зависли» в девятнадцатом веке, и представлять себя… ну, к примеру, тем же доктором Рагиным из «Палаты №6». Ведь и в психиатрию я пошел отчасти и оттого, что зачитывался в отрочестве Чеховым. И в моем девятом мужском отделении тоже есть палата №6. В ней восемь коек, а сейчас пребывают семеро. Про каждого целую повесть написать можно! Но я ведь не «про каждого» в настоящий момент пишу, а о том, что должно случиться завтра с Блин Блинычем, или по-нашему, запанибратскому, — Кариком.

…Итак, Мария Кирилловна, Маша. Красивая русская женщина, немногим старше меня. Изначально ее фамилия по мужу — «Квамбаибебе» — резала слух, но теперь я уже привык. Старший ее киндер, Билли, юркий мулат с перманентно затравленными громадными глазами, частенько сиживает у меня, пока мама уроки не закончит. Я ему дозволяю на моем драгоценном ноутбуке поиграть, тот самом, на котором сейчас настукиваю данный текст. Билли во втором классе, Мария Кирилловна учит русскому и литературе старшеклассников. Билли, если скверная погода, торчит в моем логове, режется в «реверси», листает мои книги. Говорит: «Дядь Ром, я тоже врачом стану, лечить психов буду. В Африке, как доктор Айболит». Марию Кирилловну при слове «Африка» всегда передергивает. Хотя, она это тщательно старается скрывать. Но я-то профи, вижу внутреннюю сумятицу.

Школа рядом с монастырем, в поселке Коммуна а ходят мать с сыном из деревни Красивка. Младший киндер, двухлетний Джордж, до некоторых пор оставался с отцом. Теперь с малым сидит дед, благо Кирилла Петровича проводили на пенсию. Откровенно говоря, достал он здесь всех, я еще о Петровиче и о его «фермерстве» злополучном расскажу. Сейчас вот такая история: пришла женщина, к которой я, врать не буду, неравнодушен. Дети дома, муж — на заимке, в монастырь приехала целая зондер-команда злых карателей. Маша наверняка сейчас будет просить о помощи. Я готов растаять. Но креплюсь.

Ясное дело: если начинается наконец облава на Карика, за Машей, вероятно, уже следят. По закону «взять» ее не могут, да и согласно легенде «Карик гостит на родине, в Эфиопии». Злополучный «Блин Блиныч на белом верблюде», герой и шаман, — фигура скорее фольклорная, лишенная пошлой привязки к быту. Возникло это диво дивное неизвестно откуда и непонятно когда растворится. Хотя, конечно, все наши знают подлинную правду. Но ни-ко-му ее не разболтают, ибо Блин Блиныч уже не человек, а символ. Но вот — Карик… с ним сложнее.

Мы с Машей — местная интеллигенция. В глубинке слово «интеллигент» еще не считается ругательным, что мне так же в этом «медвежьем углу» импонирует. Подозреваю, что и Маша после получения качественного образования в приличном месте вернулась на родину именно для того, чтобы чувствовать себя уважаемой. Впрочем, у Карика (а мы об этом с ним говорили) иная версия. Ну, как бы то ни было, как представители одного сословия, или, если угодно, социального слоя, мы можем обходиться минимумом слов.

Маша, переместив ладонь со лба на висок, глядя то ли вниз, то ли в пустоту, отрешенно сказала:

— Вам, Роман Владимирович, легче всего к нему съездить. Скажите все, как есть, добавьте, еще, чтобы выполнил условия, которые оговорены вот здесь…

Она протянула мне листок «А4», сложенный вчетверо. Мне, черт подери, приятно, что такое доверие оказано. Даже в конверт не положила!

— Хорошо, Мария Кирилловна, все сделаю, можете не волноваться. Хочу, простите, спросить… Вы точно придумали надежное место?

— Да. Да… Я придумала. Они не посмеют рыскать по домам. Небось, не в Чечне…

— Верю. Храни вас Господь. Пожалуй, поторопиться бы надо.

Маша глубоко, легко вздохнула, перекрестила меня (что-то раньше не замечал за ней набожности!) — и скорой походкой покинула мое холостяцкое гнездо. Я заметил, что она в домашних тапочках… У Маши довольно грузная фигура, да и росту она пониже среднего. Я всегда думал, что мне нравятся стройные, с точеными формами. Вероятно, меня подкупила ее тайна. Или достоинство, с которым она переносит редкие оскорбления от глупых старух: «Вот, привезла на нашу голову… нерусь!» В глубинной России ценз: для того, чтобы тебя в деревне приняли за своего, ты должен прожить безвыездно двадцать лет, не менее. Ежели ты инородец — срок удлиняется до неопределенного значения. А все же Карик — талантливый «музик» (как он сам со своим эфиопским акцентом произносит), ежели уже на втором десятке лет проживания на Тамбовской земле симпатии большинства завоевал. Авторитет о-о-о-чень туго дается. Зато теряется за полминуты.

А Маша чувствует, что я нее чуточку влюблен. И умело использует мои чувства. Пускай! Все же я смотрю на свои провинциальные экзерсисы как на легкое приключение и подспудно веду наблюдение за самим собой. Как там в учебниках пишут: «индивид с повышенной саморефлексией»… Да это я. И ничуть данного позиционирования не стыжусь.

Где-то в относительной близости истошно крикнул псих. Сегодня не полнолуние, пора осенних обострений еще не настала, за контингент можно не волноваться. Это была краткая лирическая песнь, гимн могуществу и величию Бытия. Мне и самому порой хочется нечто нечленораздельное выдохнуть из жаждущей страсти груди. Вот сейчас, к примеру, не прочь. Сдерживает только одно: кто-то рассудит: «А доктор-то молодой тоже того… сбрендил, чего и следовало ожидать».

2. Не негр — семит!

…Со стороны настоятельского корпуса, даже через каменную четырехметровую стену, доносится гусарский гогот. Видно, ОМОНовцы пируют по полной программе. Профессионалы… Мой скутер заводится легко, работает почти бесшумно. Главное — перемахнуть понтонный мост, надеюсь, его не перекрыли и не поставили блок-пост. С них, блин-блин, станется. Впрочем, трезвая мысль пресекла страх, а то я уже было начал мандражировать. Ну, поехал молодой врач на рыбалку. К примеру… Или к соломенной вдовушке — дело-то молодое. Да, точно! Но рыбалка как-то вернее. Я вернулся во флигель, взял охапку удочек. И газанул, даже не озаботившись накинуть на петли замок.

Я еще чем очарован здесь: психов — полно, всякого отребья — тоже. Но я закрывал свое «гнездо» на висячий замок с надписью «Лысково» только первый месяц, потом перестал. У меня ни разу ничего не стащили. Может, главврач, Хаирулла Насретдинович, так всех запугал, чтоб, значит, молодого не забижали — дабы я не покинул данные пенаты? Тут молодые специалисты до меня не раз уже появлялись, но более чем на три месяца не задерживались. Я же третий год держусь. Рекорд. Хаирулла Насретдинович на консилиумах меня уже и по правую руку усаживает. Коллеги (они исключительно пенсионного либо предпенсионного возраста) за глаза меня уж «преемником» называют. А некоторые уже и заискивать начали. Говорят, психиатры рано или поздно приобретают черты своих пациентов. Как говорится, с волками жить… По коллегам замечаю, отчасти это так. Порой они действительно ведут себя своеобычно… будто панически боятся, что их переведут в отделение для буйных. Неужели и меня ждет подобная участь, то есть, я пойду по стопам доктора Рогова? Нет уж, я почему-то знаю, что однажды стану профессором и вообще все у меня будет круто. Только пресно.

…Мост по счастью пустынен. Солнце уже касается кромок деревьев, в воде реки Вороны отражается лазурь. Бабье лето, благословенное время! Вспомнил, что в этом году ни разу по грибы не сходил. А я ведь люблю вообще-то по лесу с палкой и ножиком побродить, не думая ни о чем. Все эти катавасии с Блин Блинычем задолбали.

За мостом хорошая грунтовка на Хорошавку, я же скорее нырнул во мрак леса. Удочки до времени бросил за кусты. Надеюсь, меня не заметили…

Вот все привыкли: «Блин Блиныч, Блин Блиныч…» На самом деле его имя Картер. Для своих — Карик. «Картер» — это в честь американского президента, при котором наш суперпупергерой родился. Сыновей своих Карик и Машей назвали Биллом и Джорджем тоже в честь американских президентов. Вначале я удивлялся, как Маша на это согласилась (все же непатриотично), но после понял: данная уступка дадена ради других, более существенных преференций. Например, Маша победила Кариков алкоголизм, которым он жестоко страдал, пока она доучивалась. А еще на Карике вся домашняя скотина. Была, пока он в лес не ушел, партизанить… Трудолюбивый он все же человек! Хотя, по нашим понятиям, все же недотепистый.

Да, про «Блин Блиныча» скажу. В деревне принято давать прозвища. У Карика присказка, чуть не с каждым предложением: «Блин-Блин!» Иные, ну, или почти все, ругаются просто: «Блин!», или того хуже, Карик выдает дуплетом. Еще смягчает с типично африканским акцентом: «Бл-линь-бл-линь» Маша отучила супруга и от мата, одно время он, говорят крыл даже не трех-, а семиэтажным. А это «блинь-блинь» осталось как сублимация. Трудно в России жить, не матюкаясь. Это я и по себе знаю, особенно, когда общаюсь с юными пациентами, парнями призывного возраста, которые вовсе не больны, а лишь внушили себе и в меру способностей стараются убедить нас, что психически нездоровы. От армии в психушке скрываются, будто здесь хуже, нежели в казарме. Поверьте — медикаментозное «лечение», которое здесь они вынуждены получать, не стоит никаких «откосов»!

Хочу, чтобы вы запомнили раз и навсегда: Карик — не негр! Он семит, такой же, как и мы, славяне. Полное его имя: Картер Хайли Квамбаибебе. Карик родом из Эфиопии, а национальность его — амхарец. «Эфиоп» — переводится с древнегреческого как «человек с обожженной кожей». Еще эфиопов называют абиссинцами, но это так — для расширения общего кругозора. Да, если посмотреть на Карика свежим взглядом, — негр негром. Черный, поджарый, с вьющимися короткими волосами. Арап Петра Великого. Но глаза, если приглядеться, вполне «наши». И нос правильный, не сплющенный. Мысленно окрасить Карика в белый цвет — банальный тамбовский мужик.

Карик любит рассказывать о том, что его отец — большой чиновник в городе Барх-Дар. Частый его «хит» — повествование про то, как двое студентов-однокурсников на журфаке усомнились в данной информации, и Карик устроил для них двухнедельный тур по Эфиопии. Якобы парни там не просыхали, получали всевозможные африканские удовольствия и все такое. Как в самолете из Шереметьева в Аддис-Абебу начали расслабляться, так в том же самолете — только на обратном пути — очнулись. Там и озера были, и водопады, и сафари, и бедуины, и черт знает что. «В Африка, блинь-блинь, им мало не показалось… Она узнали, что такое, блинь-блинь, Эфио-о-опия!»

И все же частички правды в сказках Карика об Африке проскальзывают. Я например, узнал все же, что Карик — третий ребенок в семье, в которой восемь детей. Четверо его братьев и сестер еще учатся в школе, а проживает семья Квамбаибебе на окраине благословенного города Барх-Дар. И отец его все же не чиновник, а что-то типа водоноса. Богатые эфиопы посылают своих детей на учебу в Европу или Америку, надеясь, что там они «зацепятся». Россия — «Европа для бедных»; впрочем, наши дипломы в Африке вполне «катят». А я ведь, к слову, тоже в Раше учился…

В монастыре хорошая библиотека, там даже старинный «Брокгауз и Эфрон» наличиствует. Там я вычитал, что Барх-Дар — древний город, твердыня православия. Рядом озеро Тана, исток Голубого Нила. На озере много островов, на которых немало христианских монастырей. Да, Эфиопия — православная страна! И Россия для образования сына была выбрана не только по экономическим соображениям, но и по духовным, ведь семья Квамбаибебе — религиозная.

Карик часто на людях мечтает, что поедет с Машей и детьми на родину. Маша, мне кажется, вероятному путешествию не сильно-то рада. А Кирилл Петрович Синекуров, отец, тесть и дед, мне кажется, всякий раз, когда разговор заходит об Эфиопии, практически бесится. Он просто панически боится, что дочь и внуки оттуда не вернутся никогда. А вообще, я заметил, Карик об Эфиопии и о будущей семейной поездке говорит преимущественно в присутствии тестя. Подозреваю, чтобы лишний раз над стариком поиздеваться.