Бесплатный фрагмент - Глобус Билла

Зачем, мой друг, ты мыслишь так странно?

Седьмая таблица

Билл начинает шутить. Письмо издалека

Крест лба и переносицы был отчётлив, подбородок выступал, как тяжкое уверенное основание лица. А вот глаза, утопленные под надбровными дугами, несмотря на глубину и величину, ничего не говорили, лишь намекали на тайну, присущую, впрочем, любому взгляду. Смуглая желтизна широких скул казалась здоровой и естественной.

Всё это хозяйство было видно хорошо, только временами, будто облачко пыли налетало, скрадывая мужественную прелесть очертаний.

Тот, кто смотрел, отодвинулся, и круг в телескопе отодвинулся тоже. Со вздохом, не грустным, а естественным для того, кто забыл сделать своевременный вдох, сидевший откинулся в кресле наблюдения, и потянулся.

Зеркальная стена обсерватории последовала его совету, и отразила движение. Он смотрел на своё лицо.

Дверь за спиной выказала негромкое намерение приоткрыться, и он услышал своё имя, произнесённое таким же тихим, будто припылённым голосом:

— Билл.

Названный обернулся, обхватив тяжёлой у плеча рукой низкую спинку кресла. Выставленный подбородок слегка дрогнул, как у тех, кто всегда готов к смеху.

— Билл, — входя и отражая в стенах свой многократный образ, сказал вошедший. — Тебя ждут, дружище, гадёныш ты.

Рисунок фигуры заговорившего скорее был очерком, сделанным смелым пером, и зеркала были согласны, выхватывая только лучшее, что отличало этого приверженца домашней фамильярности. Высокий и худой, вроде вешалки, плечи широчайшие, одно опущено.

И угол рта был приспущен, как флаг, намекая на то, что холод в светло-серых глазах не стоит принимать слишком уж всерьёз.

— Там у вас вино, вероятно, кончилось. — Строго, очень низким голосом ответил продолжавший сидеть и вдруг резко раскрутил кресло.

Тем самым он запустил целую цепь озорства и приключений своего зеркального «я». Поехала заодно и долговязая фигура болтливого негодяя.

— Да, вот пошёл бы да посмотрел, что там делает посол. И все они…

Кручение прекратилось, и осевший всем немалым весом в кресле, взглянул исподлобья.

— Знаю я одного парня, Ас, который уже грубо овладел их невинными умами и даже произвёл потомство в виде глубокомысленных замечаний. Потомство уродливое, зато ему не нужно давать высшее образование.

Александр спокойно ждал, пока приступ сарказма даст дуба в останках смеха на зубах. А зубы были как раз для того, чтобы смеяться, вроде сокровища, таимого и обнаруженного вдруг, всегда вовремя. Большое лицо прямоугольником, если доверить описание геометру, который сразу заметил бы вам нравоучительно, что абсолютная точность всего лишь миф, было не вполне верно, и страдающий правый глаз разумного нибирийца соседствовал с томным весёлым глазом хищника. Губы, они всегда готовы были приоткрыться, но в молчании глубокой тени над подбородком, весомым, как ящик в шкафу, где прячут праздничное угощение, имелось вроде и ещё что-то.

Раскроив тени возле уголков рта и заставив дрожать блики на дне карих глаз, Билл расселся в кресле.

— Я не имею дела со спящими, не до такой же степени я испорчен. — Спокойно ответил Александр. — Они никогда не проснутся.

— А то, что они разговаривают и ходят во сне… а посол, небось, вовсю флиртует со статс-дамой… не даёт надежды?

— Не даёт, сир.

Огромный, светлый, рыжие брови. Александр перевёл взгляд своих небольших холодных глаз с него на фото, приклеенное прямо к зеркалу. Это было фото той картинки, что показывал кружок телескопа.

Долговязый из тех, что не стыдятся своего роста, Александр подошёл к столу ничуть не разболтанной походкой, задев всё же какую-то научную ересь по пути.

Билл следил за ним, разъезжая в кресле с вольно выложенными на подлокотники широкими запястьями в подкатанных к локтям рукавах рубашки и неопределённого одеяния, именуемого рабочий халат.

Александр глянул: раз… раз… будто на память снимал отпечаток.

Билл приподнял бровь — мол, что?

— Ничего. — Счёл возможным прибегнуть к словам Александр.

Потом прибрал кончиком пальца уголок фото.

— Ты похож на эту штуку. — Рассеянно сказал он, и вдруг с таким острым вниманием поглядел на Бильгу сира Баст, что, будь объектом его внимания кто-нибудь более задумывающийся на всякие темы, постарался бы отодвинуться этот среднестатистический.

— Какую штуку? — Тем не менее, спросил этот бестрепетный сквозь остывающую улыбку.

Александр ткнул негрубо и растопыренными пальцами — как кот, показал на фото на столе.

— Это животное или что это там.

— «Или что там!» Изваяние, как гласят Древние, воздвигнуто одним из первых космолётчиков поколения великих испытаний. Не нам чета, милый. А что же похоже-то?

— Огромный, белёсый какой-то, рыжие брови. Нос такой, будто сразу после школы устроился вышибалой. Причём работал на совесть.

Билл быстро улыбнулся.

— Это неправда.

Тот согласился неожиданно:

— И то верно.

— Более красивого существа вообще нет. Одни только мышцы, повсюду, тут и там. И сям. Даже в глазах. Это ты мне завуалированный комплимент сделал.

— А?

Александр прошёл мимо занимавшего половину коморки любителя астронаблюдений.

— Зачем? — Повторил Билл.

— Чтобы ты спустился вниз. Нет, ну, правда, дружок… неудобно.

Билл сначала промолчал, чуя, что разговор не исчерпан, и, зная, что визитёра не разведёшь на вопросы, медленно сказал:

— Это мой предок вообще-то воздвиг монумент на далёкой границе мира, который и заселил заодно.

Александр, стоявший вполоборота и показывающий похожий на несколько лезвий профиль, повернулся и с любопытством посмотрел. Его темноватые для нибирийца и длинноватые для бывшего военного волосы не шевельнулись, точно их просто нарисовали на скуле и шее.

— По-твоему, твой предок сделал всех детей на Эриду.

— Это вопрос?

— М… это ты хорошо спросил. Таким манером посол четверть часа назад ответил на вопрос по поводу ущемления чьих-то прав.

— Вот видишь.

Билл, похоже, с удовольствием предавался этой неопасной перепалке. Терпение Аса начало сдавать.

— Ну? Пока ты тут, так сказать, погружаешься в семейные эти, как их…

Прищёлкнул двумя длинными узловатыми пальцами и посмотрел на Билла, чтобы тот извлёк слово из воздуха.

— Анналы.

— Ну? Пошли?

— А чего я там не видел? — Билл не сопроводил слова вздохом, но всем лицом изобразил оный. — Одно и то же. Сегодня посол приезжает, монарх улыбается, посол тоже это самое. Завтра уезжает в отпечатках помады, и к вечеру вводят ограниченный контингент. Он ещё и мирный-то договор из чемоданчика не вытащил, не то, что какие-то смиренные предметы необходимости. Скукотища. Как на заезженных этих… штуках Древних, уж на что умны были.

— Разве что контингент с каждым разом больше. — Согласился Ас.

Да? Ну, да. А в целом… следствие и причина, то есть тьфу. Причина и следствие. Как чистка зубов и еда.

Ас задумался и закатил свои ледышки вбок. Прислушался к ощущениям.

— Наоборот. — Наконец, изрёк он.

— Что?

— Сначала еда. Потом чистка.

— А… Да? Ну, в общем…

Билл помолчал, но под крупными тёплыми, даже без дальнейшего исследования губами, прошёлся кончик языка.

— Ты прав, властитель. — Сказал Ас, рассеянно проводя пальцем по фото на столе и машинально снова взглядывая на башку Билла, закинувшуюся на плечо: усталости, впрочем, в жесте не было. Она, по-видимому, и не свойственна ему, как состояние плоти, не запрограммированное в кольцах родословного древа. — О, как ты прав.

Ас кивнул самому себе в зеркале.

— Вот и связисты с орбиты говорят…

— Они разговаривают?

— В докладе… Доклады представляют.

— И что же в их докладе подтверждает мою сверхценную мысль?..

— И, главное, свежую.

— Да, и свежую… Насчёт кругооборота случайностей?

Ас сделал из своего рта фигуру под названием: этот сильный муж чуть утомлён, но всегда готов служить.

— Большая Аллея, ну, та, что ведёт к одной забытой маленькой колонии, по счастливому стечению обстоятельств являющейся исторической родиной одного неумного, хотя и привлекательного физически придурка, так вот эта Аллея снова выстроилась в том же порядке, что и — страшно сказать, сколько ярролет тому назад.

Билл отреагировал так. Он промолчал. Не выпрямившись и вообще не шевельнувшись в креслице, слишком, кстати, малом для его плечей и колен, он и глазами умудрился промолчать.

Запирательство чуть утратило свойство новизны. Потом Билл сказал:

— Нет Аллеи. Цепи оборваны, башни погасли.

— Но звёзды те же. — Был ответ.

— А нибирийцы-то другие. — Встретил словесный ножичек в воздухе Билл ладонью.

— Полно…. — Молвил мягко Ас. — Ты уверен? Властитель?

Билл продолжал сидеть смирно. И никто бы — будь в этой комнате домовой, разве что он, мохнатый дух обсерватории, а более никто — не заметил бы, когда началось движение. Маленький телескоп полетел в наперсника.

Рука Билла вернулась на подлокотник.

Ас, перехватив в воздухе тяжёленький металлический предмет, задержал руку в том же положении и вопросительно смотрел на развалившегося в кресле.

— Никогда не называй меня так.

Билл сел попрямее и поставил локти на колени.

— Ну? Надоел, понимаешь. Я же не называю тебя Александр сир Александр, что в переводе с вежливого означает бастард, родства не помнящий.

Ас покивал понимающе, и тут же телескоп полетел в обратном направлении. Билл взял его в воздухе и вернул на место.

— Ценный, между прочим, прибор. — С лёгким укором сказал он и отвернулся.

Ас спросил:

— Так чё ж тогда бросаешься, властитель?

Билл скосил глаза. Александр, пристраивая телескоп, куда ни попадя, молвил:

— Зато ты называешь меня вместо имени, данного при крещении, этим суетным сокращением, ибо царский твой язык… да, вот этот… можешь вернуть его на место… ленив и не в силах превозмочь хронического цинизма, чтобы обратиться, как подобает, к наперснику.

— Извини?..

— Ну, это такой нибириец, который слушает, как другой нибириец, случайностью Судьбы взгромождённый на верхушку Пирамиды Пожирателей, объясняет, почему он не в состоянии спуститься и поздороваться с гостями… пришедшими, чтобы отдать ему, балбесу, неподобающие почести.

— Случайностью? Ты же сам сказал, что всё делается по плану.

— Не помню, чтоб я такое говорил. Говорил?

— Ну, про еду и…

— Хорошие зубы у тебя. Так и видится тонкая белая косточка, которую они перемалывают и кровавый кусок плоти, играющий на их остриях, чтобы продолжить цепь кругооборота. Нет, скорее, это что-то вроде закона.

— А закон — это что-то вроде справедливости.

— Как глубокомысленно-то.

— Зато точно.

Ас продолжал, будто прерванный разговор с кем-то более утончённым, нежели Билл Баст.

— Случайности, друг. Кто бы мог подумать, что просвещённый монарх цивилизованной державы не сможет произвести на свет от законной супруги с ценнейшей генетикой — хоть завалященькое потомство? При том, и в дальнейшем не оставляя попыток, как оно и подобает нибирийцу с чувством меры и юмора… Также и ни от одной из нибириек менее подходящего происхождения и даже ни от одной из заключившей с монархом контракт девицы с совсем уж плебейским наборчиком родословной информации. А? ну, кто? никто бы не мог подумать. — Сам же и завершил свою мысль ветреную этот длиннопалый любитель подразнить друзей, а ведь у таких, как он, это понятие всегда пребывает в единственном грамматическом числе — стоит только на такого поглядеть.

Билл, знаете, что сделал? С неким неопределенным чувством сообщаю, что он не придумал ничего умнее, чем снова-здорово злоупотребить паузой.

— Молчит как маленький перламутровый пистолет. Ну, да… правильно. И ведь даже попытки, имеющие сугубо искусственный характер и, осмелюсь даже употребить такое словечко, как искусный и, как принято говорить среди чиновников — творческий, и те оказались бесплодны в самом прямом удручающем смысле.

Говоривший так долго и такие ненужные вещи, издал тонкими губами звук, на который Билл отозвался мимически, закатив в глазницах большие глазные яблоки с сочной светло-коричневой и всё отчётливей светлеющей по мере развития темы радужкой.

Сердится, наверное.

— И только случайный, простите за литературщину, роман с леди из племени говорящих человечков, когда уж монарх, который при всём семейном чувстве юмора в отношении к ситуации, казнил ряд деятелей, ни в чём абсолютно не повинных… вдруг ознаменовался рождением самого настоящего сына.

Билл прислушался.

— Да и к тому же, весьма недурной и основательной… так скажем, особи.

— Так, да?

— Ну, в целом… я не про умственные дары…

— Если бы мама слышала, как ты назвал её семью, довольно древнюю, между прочим…

— …То леди Сунн усмехнулась бы. Ибо она всё передала сыну, что было в её власти, и в её родословной, кроме способности, которая называется — шутить не только над другими. Она бы не стала швыряться в меня ценными приборами.

— Можешь проверить… она сегодня там есть?

— Нет, конечно… леди Сунн не посещает мероприятий, на которых собирается больше трёх идиотов.

— А что, там больше?

— Ну, если ты …ты вообще идёшь?

— Если на то пошло, то с твоей стороны дурно шутить над трагедией царской семьи.

— Какой такой? Я что-то пропустил?

— Если род прервётся…

— А ради чего ему прерываться, скажи на милость, ты, не идущий вниз и правильно делающий, ибо ты в чём-то отдалённо похож на леди Сунн… нет, ты слышал, что я отвесил тебе грубую лесть? Ты слушай, — палец, — ибо я не буду этого делать часто… властитель.

— Если сын умрёт раньше отца…

— Пф… С чего бы? Ты здоровенький. Вон и кресло так думает.

— Биологические циклы двух рас отличаются непоправимо, и даже смешение в течение ста звёздных лет не гарантирует от генетического кунштюка.

— Смотри, слова какие знает. Значит, не зря он изредка заходил в ворота столичного универа… Разумеется, не умрёт. Ну, разумеется, если не отправится на историческую родину… в качестве посла, например. Это единственное условие…

Тут оба рассмеялись, и Ас увидел с удовольствием или нет, кто знает этого, со стёклами тонкой выделки вместо зерцал этой, ну, как её… души, что Билл отмёрз. Что он пребывал в состоянии, после которого необходимо было отмерзать, тоже заметил бы не всякий. Пожалуй, что и был один нибириец из всех нибирийцев и людей, кто заметил бы. Ну, не считая леди Сунн.

— Что само по себе уже менее вероятно, чем выстраивание девяти Дружков на забытой Аллее в том же порядке, что и Трах-тарарах лет назад. — Продолжал Александр, покидая свой приют. Он, страсть, как любил притулиться к двери или в косяке застыть, прямо, чудовище из ночного сна — разве что обладал внешностью вовсе не чудовищной.

— Что, так уж точь-в-точь? Все-все заняли исходные позиции?

— До завалященькой кометы. Да, друг… была такая, которую даже в герб врисовали.

— Знаю, видел в архиве. Хвост какой-то несолидный.

— А как бы ты иначе мог часами тут прятаться от исполнения государственного долга, сидя пред этим портретом в дырочке. Всё сошлось, как по нотам. Только поток синергии обвалился, и туннель в пространстве, по которому раньше запросто ходили корабли великого флота Нибиру, мы потеряли. Вот хорошо было владыкам прежних династий… кто там правил, ваше благородие? Вы знать должны свою генеалогию. Но флот и династия утратились разом. Династия-то для правления сыскалась, а вот построить такой же флот, какой сгинул в гравитационном циклоне сотню ярролет назад — дело, как выяснилось, более заковыристое. Ну, вот, планеты и менее значительные персонажи игры — готовы, и твоё рыжее изваяние на территории бывшей колонии попало прямёхонько в твой прибор.

Билл как-то виновато скосился на молчаливый ствол большого телескопа. Ствол был грозен.

— Даже звёздные пылинки и те, вероятно сложились и выстроились, как детишки на весеннем параде в знак солидарности с властью, то есть с вашим папенькою. Спорим, так же они выстроились и сто миллионов лет назад, когда тогдашний властитель… на Нибиру ещё было крепостное право… собрал детей для крестового похода.

— Не спорю. Отец рехнулся, когда устроил это. Его же пресса без штанов оставит.

— Нет, если будет принят новый закон насчёт прессы.

— Да, и будут спрашивать, как, а разве не всегда вешали за ноги за Слово Правды? Как? Да что ж это, вот варвары-то предки наши были.

— Именно-с. Так и будут, сир Баст. Или даже все тогда уж будут висеть за ноги, как вы и предположили. И будет мир и благодать во народах.

— Да, оно разумно.

Билл размышляюще пошевелил пальцами.

— А кто ж работать будет, ежли все будут тово… висеть?

— А к тому времени правящая династия переродится окончательно в небожителей, и кушать ей будет не потребно.

Посмотрел, и оба перекосились красивыми лицами, будто в вековом камне сразу два духа гор захотели чихнуть.

— Ну, хватит. Этак мы дошутимся.

Ас пожал плечом.

— Как скажете, господин.

Билл снялся с места, не опираясь пудовыми ладонями на подлокотники, и встал, расставив ноги. Заслонил башкой круг неба в дуле телескопа, развёл массивными у плечей руками, свет зеркал очертил его, отнюдь не похожего на того небожителя, который кушать не хочет.

— Верите во власть слова, повелитель?

Билл не сразу ответил:

— Знаешь, слуга, не забывай того актёра, который по роли должен был безумно влюбиться во взбалмошную девицу.

— А… — Медленно ответил Ас. — И ему не понравилась молодая актриса, а потом он безумно в неё влюбился… помню.

— Он влюблялся в неё с каждым словом, которое она наделяла страшной силой своей прелести и таланта.

— Значит, верите.

Билл вылез из халата, который был ему мал и сидел вроде кочующего грозового покрова на значительном континентальном хребте. Ас взглянул на высвободившееся пространство.

— Рукава спусти.

— Что?

— Рукава, говорю… — Ас, не оставляя сомнений, показал, скосив серые глаза.

Билл заворчал, начал произносить что-то насчёт нескромности, но, переступая порог, заткнулся и одним движением потёр руки о бёдра — да, да — так что рукава кое-как съехали, обнаружив манжеты рубашки, лишившиеся пуговиц в такие далёкие времена, что уж и не помнили, как оно, с пуговицами. Вроде гипотетических потомков, которые не заметят отсутствие статей основного закона, некогда гарантировавших свободу печати.

Оглянулся, оставляя каморку, заповедник зеркал, где в кружке телескопа по-прежнему сидел кто-то, огромный, светлый с рыжими бровями. Расстояние в указательный палец в длину на небосводе разделяло комнатку с шутками отражений и, — поехали…

Мимо котёнка Плуто, мёрзнущего и отвергнутого, но такого славного, клянусь оком Абу-Решита, двух не предавших друг друга и изрядно друг другу надоевших Голубого и Синего, здесь нетрудно обогнуть Аншара в короне и радужного Кишара, а там рукой подать до Привала, и вот в чашке чёрного кофия, она — маленькая и странная, источающая непонятный свет и вроде как запах в черноте большого квадрата, вот Эриду или, как правильно — номер Седьмая.

Привал был как-то красноват этой весной, и даже тёплое свечение Незнакомки не умеряло тревоги ночами этого последнего весеннего месяца. Звёзды напоминали какие-то слова из писаний Древних, что обещало перемены.

Ну, ещё были дела домашние…

Этой весной отец вознамерился его женить, одиннадцать ха-ха. Видно, тревоги по поводу судьбы рода не оставляли этого с виду беспечного и обаятельного, так как и хищники не лишены своеобразного обаяния, когда щёлкают челюстями, нибирийца. Это во-вторых. Во-первых, леди Сунн намерение это в корне срезала, как срезала она твёрдой нежной рукой с длинными, невероятно стройными, чуть суховатыми пальцами излишние стебли в своём саду.

Она объяснилась.

— Видишь ли, — сказала она, садясь в рабочем комбинезоне, делавшем её высокую фигуру классической статуей в комбинезоне, и тесно складывая ноги в композицию «леди знает», — генетическая информация — сложная и непредсказуемая штука. Да ты у своих учёных спроси.

В саду цвёл трёхлистный цветок, источавший жгучий густой аромат и, жужжа, работали пчёлы — обыкновенные, не улучшенные. Они перелетали с одного развёрстого розового креста на другой белый, как снег, и знали, очевидно, что делают. Пенёк, на который присела леди Сунн, тоже предложил миру свои побеги, он не был обречён на смерть.

Отец, в белом костюме, тревожно взглянул на лягушку, сидевшую на посыпанной белым и рыжим камнем дорожке и смотревшую на царя выпуклыми задумчивыми глазами. Он взглянул также на свои штанины, уже носившие следы прогулки между дорогих высоких кустов с мощно распустившимися в кочан капусты излюбленными цветами подарившей ему сына жены.

Каждая капля в этом саду имела цену. Женщина, невероятной красоты, небрежно присевшая в этом изобилии прейскуранта высших ценностей, смотрела на него, как лягушка — взвешивая и размышляя. Он знал — и каждой клеточкой рода Баст, жаждущей оставить за собой и только за собой власть — что она воплощение и результат длинного пути. Этот путь выражался в двух словах — унаследовать всё.

Его всегда заботило только это. Ещё ему хотелось сорвать какой-нибудь цветок и преподнести ей — но это не разрешалось.

— Хочешь сказать, — начал он, подходя и протягивая руку, — что может получиться, как со мной?

Леди Сунн усмехнулась.

— Вообще-то, я имею в виду, что он ни в кого не влюблён.

Она позволила ему взять её руку и поцеловать утончённо длинные пальцы, запачканные в земле. Она всегда работала без перчаток.

Он выпрямился, досадуя на то, что она с лёгкостью его обыграла, и неохотно отпустил её руку.

— Одно радует, — завершая разговор, сказал он. — Теперь я знаю, что влюблён в тебя.

И прибавил:

— Это следует сохранить. — И улыбнулся.

Она с некоторым недоумением взглянула на него.

И вот Билла оставили в покое.

Что же касается смеха при упоминании маленькой колонии, всплывшей, как из вод Потопа, в беседе двух шалопаев, то смех был вполне объясним с точки зрения всеми нами уважаемой логики.

Эриду была разрушена. Она не существовала более и менее тоже. В результате ряда случайных событий, кои, вероятно, как приписывал — это мы заметили — всем событиям сир Александр, произошли не случайно, планета номер седьмая перестала быть в наличке.

В смысле, как объект экономики Нибиру. Так-то, как планета — это, пожалуйста. В этом роде вот она — болтается, как положено, слегка сдвинутая с орбиты и, если вглядеться в увеличительное стёклышко, совершенно растерзанная, как полуочищенный и вдобавок некультурно надкушенный апельсин.

Причиной официально считался некий катаклизм техногенно-природного характера. Там было что-то вроде потопа, смывшего в Лету изрядную цивилизацию, а затем Что-то Ещё. Вот это Что-то Ещё и было, очевидно, причиной окончательной.

Особенно рассуждать на тему колонии не было принято. Кем? Ну, ну… адрес и группа крови нам не известны. Не было, так не было. Не принято, так не принято. Дело было, вероятно, в том, что с Эриду, как некогда называлась колония, был связан не один даже, а целый ряд скандалов политико-социального толка. Какие-то опыты… нарушения билля о правах нибирийца… забастовка на шахтах, даже мятеж… страшное слово. Полно, да есть ли такое в словаре?

Словом, неинтересно стало совсем, когда во избежание путаницы в головах граждан — были внесены совершенно законно изменения в основной закон относительно того, что можно, а чего нельзя думать и говорить по поводу Э… номер семь.

Совсем замолчать эту историю и прервать мысль, которую пленить довольно трудно, хотя пытаться, конечно, надо — нельзя было. Так как Что-то Ещё слегка сдвинуло самоё Родину с пути, с толку, с колеи, наезженной в космосе таким мириадом лет, который трудно списать и заявить, что так и было.

На Нибиру тоже случился катаклизм, не такой крупный и, пожалуй, даже свернувший участь Родины на удачу.

Все граждане были заняты своими маленькими трогательными проблемами, связанными с выживанием.

Перестала существовать большая и некрасивая проблема, связанная с героизмом покорителей Эриду, личностей тёмных и малопонятных, как все герои.

Чего они там наделали.

Играли с генетическим — о, ужас, о, стыд — материалом нибирийцев. Создали расу говорящих человечков и попутались, тысячу извинений, с созданным материалом. Предназначенные первоначально, как говорили очень тихими голосами, для рабского безгласного труда, Говорящие Человечки, эти черноголовые куклы, были кем-то ознакомлены с такою штукою, как закон… Вот уж! И создавать эти игрушки уже было чудовищным, не иначе, нарушением всех законов… но уж после этого — всучить им коробок со спичками в одну руку, а в другую — бидончик с веществом горючим, это, знаете… Мягко говоря, непоследовательно.

Или, наоборот — последовательно до того, что уж целый замысел просматривается, граждане, да…

Не упоминая о том, что нибирийцы, сначала сделавшиеся для игрушек богами, сами повели себя, как дети — увлеклись, наделили всякими качествами, влюбились в них… особенно и в частности… ну, да ладно, не будем поминать имена героев всуе.

Так всё смешалось в этом доме, как гласят Предание и Писание, — что хоть туши свет и выноси изображения Предков с парадного крыльца.

А сир Гойто Хорс — вечная ему память — весь этот шалман приволок сюда с их историей, языками и полицейскими.

Плюс какие-то великие люди…

Все стали подлежать после рассуждений и дурр — принятое сокращение от «юридических процедур» — основному закону Нибиру, Родины нашей. От них — в результате некоторых дурр, — и просочились всякие сведения относительно природного катаклизма.

На полюсах колонии номер семь лежали сначала чёрные шапки, потом красные. Твёрдые поверхности вели себя подобно морям, а моря — те и вовсе обезумели. Вставали и стояли хребтами твёрдыми, как губы его высочества с виду. А что под ними, под этими волнами?

А меж тем никакой особой загадки не было. Что-то Ещё было атомной старомодной и очень действенной, как все старомодные средства, войной, развязанной, как водится, преступными элементами.

Так как на территории находились, очевидно, и люди и, как они себя называли, аннунаки, непонятно было в точности, кто причастен конкретно. То есть, догадки были, конечно.

Рассказывали о Штуке, зарытой покорителями-колонистами в первые же дни по прибытии, страшно давно, на одном из материков, ныне не существующих.

Потому и не понятно, была ли, вправду, та Штука или это вроде Предания или даже вроде романов Древних, какое-то время ошибочно причислявшихся к Преданию в силу своей убедительности и, как следствие, большой эмоциональной силы.

Взрыв и нарушил орбиту Нибиру. Теперь она реже проходит мимо Э… номер семь. Сношения, а какие могли быть сношения? прекратились бесповоротно.

Разговоры насчет того, чтобы выслать спасательную и исследовательскую группу, велись, но прекратились. С финансами было всегда туго, а особенно учитывая проблемы такого масштаба.

Но что-то же там осталось?

Ну, да.

Там запустение. Спутники показывали сначала пустыни и развороченные незажившие шрамы. Там что-то виднелось. Реяли облака, и молнии долго оставались в густом тёплом воздухе, свивая презабавные клубочки, иногда улетавшие в далёкий мир. Спутники и зонды отказывали при их появлении на расстоянии вытянутой руки Абу-Решита.

Потом было всякое, ещё потоп не такой силы, но изрядный. Волна прошла, поднимая синюю гордую голову, превращая шар Эриду в цветок или лодочку, выплёскивая беличий хвост.

И снова упала, втянула голову в воду, чтобы снова и снова пролиться вверх, большими и малыми наводнениями. Лес в рванине и вылизанные добела скалы, являя какие-то живые двигающиеся очертания, уже привыкли к переменам.

Первая Звезда, слегка подтянувшая к себе блудную доченьку, теперь крутила её на пальце и посылала ей огненные поцелуи, принимаемые с покорностью.

Грива Звезды тоже перепуталась, из неё иногда показывался высунутый язык. Почти дотягиваясь до розовой и голубой атмосферы — значит, будут вам и мальчики и… ну, и понятно — язык втягивался, и Звезда, сделавшись скромной, катилась красным маленьким шариком в поднятом, как в перелитой чашке, океане.

Ледник был сдвинут и перевёрнут и положен на бок. Края побережий каждый день показывали новое лицо в профиль.

Теперь там — лес… вершины светятся. Сияет чужое солнце в ветвях тревожных деревьев. Земля, напоённая кровью двух рас, создала странных-престранных существ.

Но это ведь только тени на равнинах.

Драконы, потомки Птаха, созданного волей и умением белой богини, не выжили, оставшись только на гербе Нибиру. Зато существа с клювом птицы и телом древнего хищника поселились в облаках на скалах и растят там малышей размером с грузовик в остром, как перец, двоящем предметы воздухе, заставляющем увеличиваться сердце.

Другие, поменьше и почти золотые, изредка появляются в лесу. Возможно, это игра света. Иногда что-то в лучистой путанице намекало на тёплую шерсть, и пятнами были покрыты шкуры. Тень поворачивалась и показывала один рог.

И иные более неясные… бывали.

Спутник-зонд показывал иногда такое, что хотелось всё списать на молодость наблюдателей и чтение романов. Или на какие-то тонизирующие воображение вещества — шутки прилагаются.

Показал старый служака-спутник этой весной и смуглое обветренное лицо из древнего камня, проступившее сквозь лужицу песка (пустыня) на жутком (хорошее слово, да?) расстоянии и само оно было жуткое, ибо разбудило воспоминания, которых не могло быть.

Билл, какие воспоминания оно разбудило? Не хочешь об этом поговорить? Как ты себя чувствуешь сегодня вечером?

Билл никогда не разговаривал об этом ни с кем. Даже с Александром, особенно с ним, памятуя, что тот не спустит господину ни малейшей оплошности. Впрочем, он всегда был так учтив… и холоден.

Сейчас он был учтив. Они прошли мимо Самоволки, под шуточной зеркальной аркой, где левая тень идущего вследствие одной научной диковины запаздывала, а правая показывала, торопясь, движение, которое идущий ещё не сделал.

Тут часто заключались пари и устраивались всякие шутки. Ас такими делами не интересовался, а Билл не брезговал — всякий раз веселился, жаден был до смеха. Хотя вроде ничего смешного в этом не наблюдалось. Посмотрел.

— Кто бы мог подумать…

— Да… выходя на лестницу, ты…

— Что я почешусь. — Покаянно.

Спускаясь по лестнице, Билл выглядел изумлённым, как сама лестница каждый раз бывала изумлена и возмущена его шагами.

— Ты очень часто это делаешь, — заверил Ас.

Билл посмотрел…

— Ужас какой. А при…

— И при девушках Нибиру.

Удручённо:

— И ты говоришь это мне только сейчас. Зачем ты вообще мне это сказал?

— Логика, сир. Она отсутствует в ваших словах.

— Это можно предотвратить? — Размышлял Билл.

— Да. Горчицей намазаться. Целиком.

Аквариум вселенной в лысоватой стене личной обсерватории царского сына отвлекал. Где-то там, в окне вставала неизвестная никому звезда, только что разорванная надвое. Она умирала, но так красиво, что жалеть её не приходилось. Как говорится, дай нам всем Абу-Решит… Сломанный глаз мира — галактика за большой воронкой — отсюда казалась всего лишь следом пятки среди звёздного месива.

Заветный уголок с рыжим изваянием находился под самым потолком, на четвёртом, ничего не символизирующем, этаже. На втором суетливый телескоп показывал нынешнее созвездие, что-то вроде грабелек. На самом деле, то был знак Двойников, под начало которого вступила приближающаяся Первая Звезда.

Анфилада кружочками увела бы их в глубину учёного дома, они туда не пошли, а свернули под лестницу, пошныряв в закутках обсерватории, и через мрачноватое помещение вроде запечатанной в подполе камеры для мозголазов — запрещённая ныне профессия, — выбрались в парадный зальчик с весёлой мозаикой государственной тематики.

Винтовая лестница ракушкой устроилась между хозяйственными помещениями.

— И что у них, так плохо? — Спросил Билл, имея в виду гостей.

Ас пожал плечом.

— Шутки по поводу рождения от трёх родителей и кокаиновых присыпок для новорождённых.

Билл засопел…

— Ещё хуже, чем я думал.

Ас старался. Сказал, припомнив:

— Лето будет самым жарким за всю историю со времён… в общем, даже Абу-Решит такого не видал, когда в фартуке каменщика, сдавленно ругаясь на поставщиков, затирал цемент для кирпичей.

— Так всегда говорят. Так ещё Абу-Решиту говорили…

— Ну, да. В общем…

Винт лестницы спустил две пары сильных, заставляющих отчаянно трепетать железные прутья, ног в кроссовках и начищенных остроносых ботинках, в башенку-фонарь. В широком, желающем стать комнатой коридоре, уютный свет из округлого, по крыше, оконца оповестил, что интимные тайны похерены (редакторский термин), и стук низенькой двери поставил точку в сегодняшнем бдении Билла.

А чего он бдит-то? Его дело, конечно.

Почему бы не смотреть в простое окно? Разметка холмов за крестами облезших рам всегда волновала тайные чувства Аса. Предместье столицы, шикарное место для бездельников и преступников, хранило наилучший воздух. Украденное золото Эриду сюда везли в первую и ещё во вторую и так далее очередь. Небо не лиловело. Нет! Оно было светло-синее, как и положено в одиннадцатом часу вечера. Подходящее место и время.

Это Билл пробормотал.

Ас покосился.

— Для чего? — Грубо буркнул наперсник.

Билл поднял, оборачиваясь, кроткие страшные глаза — так древний хищник смотрит в глаза антилопе на росписи в часовне возле деревушки.

— Для позднего завтрака в честь посла.

— Окстись, какой завтрак. Спокойной ночи… граждане.

Обломанный гребешок скалы всегда нравился Асу, и он задержался. Мельком глянул. Тут, на месте — растрёпанная холка горы, лапы предгорий и когти, подтёки лавы.

— Граждане все дома. — Возразил его высочество. — Сидят, на гитаре гимн играют.

Ас встал на секунду, длинный и, сведя острый локоть с железными перилами, сказал:

— Ну, не все же они сидят.

Эту нехитрую шутку Билл встретил ухмылкой.

Так сказал один новый деятель из купцов. Выступил он на каком-то съезде сограждан по каким-то вопросам и говорил так зажигательно, что даже те, кто ничего в предмете не понимали, слушали и чувствовали, что сказанное умно, очень умно. Билл, как истинный нибириец — ведь он был на две трети нибириец — тоже с величайшим интересом, выставив подбородок на два кулака, слушал в маленьком стареньком Мегамире, куда едва помещалось сильное лицо говорящего. Затем он сказал мрачно маячившему за спиной Александру:

— Серьёзно сей говорит. Не знаю точно всего, но вот этим… — Последовал тычок одного из кулаков, — осязаю, что всё до тонкости верно.

Александр — не забыв осведомиться, чем точно всё же осязает Билл, тем не менее, уклонившись от второго кулака, заметил:

— Говорит он одно слово правды за другим, и нибириец дельный…

— Так что?

— Так вот я думаю…

Тут Билл прервал друга, ибо дельному собрались отвечать. Билл — и Ас над его светлым всклокоченным затылком — с неожиданным интересом и, даже притаив двойное мужское дыхание, стали ждать. Явился в прудике Мегамира какой-то, говорил какое-то время. Ас отодвинулся и сухо сказал:

— Ну, мне всё ясно.

Билл обернулся.

— Думаешь, его пригласят в правительство? На чай?

— Да… пожалуй.

— В смысле, через два-три месяца его можно будет послушать всякому, у кого дома есть блюдечко?

— Я отказываюсь вас понимать, сир. — Ответил тогда Ас.

— И никто не вспомнит, пока звёзды не выстроятся в том же порядке.

Они миновали башенку, и в полутёмном зале их окружила цивилизованная обстановка преддверия маленького бала. Пробежали пару раз в разных направлениях официанты, и донеслись голоса из соседнего помещения. Легла дважды полоска яркого света из створчатых дверей, приоткрытых плечом и бедром нибирийца в смокинге и с подносом.

Это и был первый этаж небольшой усадьбы семьи Баст в предместье столицы — скромный хуторок, как называет его отец Билла, для небольших не вполне официальных приёмов, вроде проводов посла после удачных переговоров. А какие ещё переговоры могут быть с послами небольшого субконтинента, где позавчера уже точно были прекращены лёгкие бомбардировки, а вчера объявлено о формировании нового правительства облегчённого формата? Конечно, удачные.

Билл посторонился, не желая мешать официанту, и даже сделал движение, чтобы придержать поднос. Уважал физический труд.

Два портрета по обе стороны комнаты в полутьме осветились, когда открылась и закрылась дверь. Справа отцовский, слева портрет леди Сунн. Ничего удивительного — приём-то неофициальный. Здесь царствовала правда, и дама удивительной красоты на портрете должна была засвидетельствовать гостям, что династия не прекратила своё существование.

Билл ответил на усмешку матери, которая смотрела с портрета.

«– Билл, я никогда не доверяла белым. Поэтому отстань от меня. Поступай, как тебе подскажет твоё чёрное сердце».

Он сказал:

— Удивительно, как стираются детские воспоминания… мама уверяет, что я сорвал цветок с главной государственной клумбы, но мне приходится уповать на её, всем известную, правдивость.

— Она тебе позволила?

— Ещё чего. Она просто сказала, что это — преступление и отвернулась.

— Это та клумба под цвет государственного флага в сердце нашей Родины?

— Угу.

— И ты не помнишь? Не помнишь, как совершил преступление?

— Ну, я тебе гений, что ли, помнить. Я себя помню с более основательного возраста.

— Сегодняшнее утро помнишь?

— Не очень. Я был после вчерашнего. И потом, кто помнит в точности, как совершил преступление?

— В самом деле.

— Взять папу, к примеру.

— Не стоит, так как его величество можно взять только за скипетр, а это и тебе не простят.

— Мама, пожалуй, слишком придирчиво ко мне относилась. Я у них единственный…

Если бы у тебя был брат…

— Брат? Прости, сир Александр, но вот уж от чего упаси меня. А то бы я боялся, что у меня вторая голова вырастет, как у той кукурузы, которую вывели, чтобы предотвратить голод на планете.

Ас задумался.

— Ну, да… если бы он был такой, как ты…

— Это оскорбление?

— Нет, ну, что ты. Ты ведь такой…

— Да, да, да?

Ас был не из тех, кто уходит от ответа. Он просто не ответил, но зато не без вызова ответил на взгляд Билла.

— Нибиру не такая уж большая планета. — Наконец, сказал он.

— Так и знал, что это оскорбление. Хочешь сказать, что два отпрыска с тираническим набором хромосом сделали бы что-то дюже нехорошее?

Ас посмотрел на покрутившиеся пальцы Билла.

— Это вот пустяки. — Наконец, ответил он. — Гораздо хуже, если бы они сделали что-нибудь…

— Хорошее, да?

— То, что они считали бы хорошим.

Билл вздохнул.

— Жаль, что Эриду больше не наша колония. Тогда бы на всех места хватило. Можно было бы придумать что-нибудь этакое, миленькое, чтобы ветер засвистел у всех в ушах, и Предки спустились бы с небес.

— Никакие предки ни с каких небес никогда не спускались.

— Понимаю. Но всё же…

Билл задумался.

— Это правда, как ты думаешь, что колонисты использовали каких-то древних существ для создания человека? У них были лаборатории вроде средневековых замков… что с ними стало? Я читал, взрывы не затронули часть территории. И если там…

Ас быстро оборвал:

— Предпочитаю не гадать, что могли натворить нибирийцы, утратившие страх Божий.

— Ну, Господь тут ни причём. Думаешь, Вечные не последовали за ними со своими фонариками, чтобы светить в глаза, и вёдрами, чтобы в них окунать утративших страх?

Ас ухмыльнулся.

— Тебе бы не помешало умыться после вчерашнего.

Билл посмотрел на него внимательно, и резко обернувшись, выхватил сыгравший что-то металлическое поднос у совершенно запарившегося официанта.

— Тысяча извинений. Моя смена, дружище.

И, подняв поднос повыше, поманил взглядом Аса. Долговязый шагнул и толкнул перед ним створки двери. Билл на секунду прижмурился от света разных блестящих видов, заполнявших зал сверху донизу и, перенеся тяжёлый поднос на левую ладонь, правой потёр глаза.

Толкнул и придержал игривую створку коленом, и вместе с бастардом вошёл в зал.

Когда свет объял их, а забавные обрывки разговоров оглоушили, Билл остался никем не замечен, несмотря на свой рост и стать. Взглядом он что-то сказал Асу.

Тот, даже не кивнув, с ловкостью, говорящей о немалом опыте, быстро обошёл толпу по волнующемуся периметру.

Проталкиваясь к послу, угаданному приятелями по тому, что вокруг него собрались и цвели самые красивые женщины, Билл был кем-то приостановлен и с покорностью согнул ноги в коленях, чтобы кто-то мог взять с его подноса дежурный бокал.

Беседа, которая нуждалась в подпитке, на мгновение замерла, и чьи-то внимательные глаза успели разглядеть чрезмерно высокого и широкоплечего официанта.

Тотчас кто-то поспешил к нему, сделав тщетный знак пившему царский кубок. Этот злосчастный надменно вскинул голову, и руки его ослабели.

— Ваше высочество… Билл?

Ас издалека рассматривал, как за спиной Билла топчется растерянный официант. Какой-то смазливый мальчишка в мятых реперских штанах неуклюже отстранился, с неприязнью, как показалось наперснику, поглядев на Билла.

— Билл, — громко сказал Ас, — ты объясни, что это твоя затея, а то они официанта съедят.

Тут уже весь зал принялся шептаться на разные лады, варьируя громкость в зависимости от степени чинопочитания.

— В самом деле, дурацкая затея… — Согласился Билл и покаялся официанту:

— Сударь, вы уж простите дураков…

Высокая стройная женщина, сориентировавшаяся раньше всех, что-то нашептала послу и теперь шла к Биллу.

— Принц хотел показать, что все нибирийцы равны. — В разные стороны несколько раз повторила она.

Посол издалека развёл руками и поклонился. Билл поклонился ему. Ас, пока не рассекреченный, рассматривал тех, кто имел такие замечательные права.

— Политическая карта Нибиру такого не выдержит. — На полутонах сказала красавица, оказавшаяся статс-дамой.

— Что так? — Нежно буркнул Билл, неохотно расставаясь с подносом, который забрали чьи-то внимательные руки и вернули официанту. — Сделайте его метрдотелем, пожалуйста.

— Республики ведут переговоры о суверенитете и границах, а вы, ваше высочество, потакаете… да вы разложенец, нехороший вы.

Статс-дама погрозила Биллу и шёпотом сказала:

— Пошутите скорей насчёт карты и вперёд — его высокопревосходительство смущён. Переговоры оставили его в смятении… ваше доброе слово будет много значить.

Билл обиженно молвил вполголоса:

— Не буду я вам по заказу шутить… Возьмите да сами и шутите. А границы можете губной помадой обвести.

На пути Билла очень серьёзные нибирийцы говорили:

— Банки… крах… золото…

Они еле взглянули на его высочество, и поклоны их были несерьёзны. Едва отдав Биллу государственный долг, они снова заговорили:

— Крах… Банки… Золото.

Статс-дама была опытной девушкой. Благодаря её вмешательству, несуразица, вызванная выходкой принца, стала быстро изглаживаться, и вскоре изгладилась вовсе.

Одна из дам, возбуждённая присутствием огромного рыжего разложенца, спросила у посла:

— Правда, что для вас сшили флаг Нибиру в один световой километр? Для демонстрации в космическом пространстве над территорией материка? Причём, протащат его над атмосферой шесть дюжин без одного космонавтов на этих новых шатунах?

Ас сказал тихо, но не очень:

— Билл, э. Билл. Ваше, это, высочество…

Беспокойное внимание Александра объяснялось вот чем. Билл, увлечённый рассказом, показывал как бы в рассеянности, растопырив руки, примерную уменьшенную копию дива. В самом жесте не было ничего такого…

Но руки Билла…

Видите ли, его широкие запястья в кое-как опущенных всё же манжетах, с резкой границей светлой смуглой кожи и более тёмной от загара на тыле ладоней, и вольно шевелящиеся длинные толстоватые пальцы, изображающие (теоретически) парящий в черноте и заброшенности большого квадрата славный, понимаешь, флаг Нибиру…

Словом, в его руках было что-то, придающее… чем чёрт не шутит — зажигательный и одновременно совершенно неподходящий смысл тому, что они показывали.

Потому и вмешался бывший офицер. Билл, похоже, всё ещё злился, что его насильно оторвали от дырки в космическом пространстве и архаического изображения рыжего огромного существа, и притащили, такого умного, сюда, в среду ограниченных обывателей из высшего общества.

А поскольку даже лучшие из нас ищут, на кого бы свалить вину за пребывание в этом мире целей и возможностей — первые заменяют вторые — то и Билл… Увы, он не был лучшим из нас, хотя… хотя?.. Билл злился на Александра сира Александра, имея, кстати, достаточный повод: разве не этот теперь стоящий, как водится, в сторонке, эвон — строгий, плечи — как на стене Канона во всю ширь, стройный стан и весь — как ножницы, воткнутые в пол — был настолько бестактен, чтобы помешать астрономическим наблюдениям.

Поздно! Статс-дама, отворачиваясь от посла — ну, его совсем, его счастье вообще, если завтра утром он не отправится с докладом в здание своего правительства — сказала:

— У вас такие выразительные руки, Билл. Вы могли бы, ваше высочество, вот этак отвлечь внимание даже, если бы сюда ворвались грабители в масках.

Билл поклонился и приструнил руки, убрав их к чертям в карманы.

— Я бы не стал этого делать, леди, если бы они захотели забрать себе ваше платье.

Громкий хохот и побежавшие с лица на лицо улыбки были ему наградой. Ас опустил глаза и укоризненно покачал головой. Потом всё же поднял взгляд, чтобы встретить ответный Билла. Тот улыбнулся и пожал плечами.

— Это лучше, чем бросаться телескопом, Александр сир Александр.

Тот едва приметно пожал тем плечом, которое было опущено. Видать, оно у него отвечало за сарказм и экивоки.

Он, не имея возможности отойти и прислониться к стене в избранной им навсегда позе, встал посреди гостей так, что у Билла возникло ощущение — там, где он стоит, высится стена большая тёмная железная… Зрите?

Билл вспомнил почему-то виденную в большой телескоп движущуюся картинку: круглая и белая, луна без имени, с голубым личиком, подплывала к нему среди призраков башен и высоток пропавших городов. Над Асом в воздухе просилась такая луна. Она бы пошла бастарду, рифмуясь с его извлечённым из камня профилем. Крылья носа напоминают о хищниках, о беге по равнинам, о полёте бесшумном с выпущенными железными и скрюченными от предвкушения когтями.

Вдруг Билл навострил уши. Беспечнее прочих с виду группка гостей толковала протяжно.

— А на Э… номер семь, говорят, до сих пор нам поклоняются.

Раздался тонкий смех, также не пропущенный Биллом.

— Это они зря делают.

— Кто поклоняется, простите? — Спросил кто-то, и разговоры сникли.

Беспечные отодвинулись в ту сторону, где гипотетическая стена за плечами Аса проржавела и ощетинилась кольями.

— Его высочество, слышали, сказал? Все равны, дескать…

Они метали взгляды в сторону Билла и, наконец, кто-то, подталкиваемый хихиканьем приятелей, подошёл к принцу. Билл благодушно смотрел, как подходивший всё выше задирает безвольный подбородок и слышал уловимый лишь ухом царского сына звук подгибающихся коленных косточек.

— Эй, Билл… — Дрогнувшим голосом сказал подошедший. — Ты почему не чёрный?

Билл уважил наглость чьего-то богатенького сынка ради той горстки золота, которую тот поставил на пари. Он собирался вполне мирно пошутить, но со стороны вмешался назойливый голос:

— Из легендарного рода Хорс происходит прабабушка его высочества.

Спросивший едва не потерял сознание и пролепетал:

— Шутка…

Биллу сделалось жалко проигранного золота, хоть оно было проиграно не им. Он приветливо обратился к отступающему:

— А папа у меня белый. Впрочем, про папу или хорошо, или ничего.

Он надеялся, что его реплика в вечернем, всегда более обильном доносе, перебьёт интерес к несчастному дураку.

Билл вспомнил семейное Предание — но прошу тебя, умоляю, не лезть раньше времени со своим папирусом, хроникёр, как этот незадачливый наглец из бездельничающей молодёжи.

Билл унаследовал белую кожу и светло-рыжие волосы рода Баст. Рост и стать, пожалуй, тоже. Подарком почти мифического древа Хорс было только его свойство бледнеть до желтизны от гнева и иных страстей. Сейчас он был обычного цвета. В наследство ему досталась ещё некоторая особенность в складе кистей рук, придающая особенное значение самым обыденным движениям да ещё природное величие походки.

Он мог вести себя почти разнузданно, но вдруг так повернуть большую голову на стволе шеи и метнуть зависающий в воздухе взгляд, что его разгильдяйство начинало казаться самым правильным и полным достоинства поведением. Если рядом не было леди Сунн, понятное дело.

Самих Хорсов, конечно, уже не встретишь. Во всяком случае, о них никто не слышал последние Трах-тарарах лет. Речь шла о генетической информации, сохранённой в роде людском. Все, впрочем, семьи людей Хорс относились к непростым, чтобы это не означало. Я, например, не понимаю, что это означает.

Они никогда не служили в армии, хотя, говорят, у них есть так называемая закрытая гвардия, вроде как для охраны научных объектов. Призрачная научная империя Хорсов была унаследована вывезенным с Э… номер седьмой и ставшим избранным народом. Ну, да это так… разговоры. Таких разговоров серьёзные нибирийцы и люди не ведут, над такими посмеиваются, поминая теорию заговора, как символ обывательского сознания.

Билл, хотя его умолял отец, в армию не пошёл. Весь срок он топил котлы в какой-то прачечной, но заодно негласно приобрёл некую военную специальность. Ну, может, он и привирал для таинственности или даже врал вовсю, чтобы утешить отца. Билл на отцовские попрёки всякий раз отвечал, что, зато он чист — как чистокровная нибирийская девица.

Чаятельно, Ас знал, правда это или нет. В смысле, речь не о девице. Но у него разве дознаешься? В своё время он, по слухам, служил в том заведении, при котором числилась прачечная, но ушёл оттуда. Кажется, был какой-то скандал, а может, и нет.

Мимо прошёл тот, кто опознал Билла, с неуловимым лицом и голосом. Замедлился, прислушиваясь и отвернувшись. Билл успел его разглядеть. От паркета под ногами было впечатление, что его натирают дважды в день. И от этого лица тоже. Причём, трут, как следует, и в отличие от паркета — наждаком.

— Здесь чего не хватает. — Сказал Билл, налюбовавшись и паркетом и лицом, и подходя к Асу. — Мама бы так сказала.

Оглядываясь, он снова пустил было в ход свои нахваленные руки, но вовремя опомнился. Ас холодно ответил:

— Разве? Но здесь же всё так и блестит, — он повёл плечом, и тень его прошлась по стенам и гостям.

— Огня здесь нет.

— Какого тебе надобно огня?

Билл исподлобья взглянул.

— Внутреннего… который проступает наружу, и его не утаишь.

— Любовных дел, что ли? — Твёрдым голосом молвил Ас.

Билл засмущался.

— Тш.

— В смысле есть ли свеча, об которую ты бы не погрел свои…

Билл взглянул на свои многозначительные толстые пальцы.

— Тебе должно быть стыдно, бастард. — Строго сказал он.

— Вот незадача-то, — не шевелясь, ответил тот, — мне не стыдно. Вестимо, оттого, что я отдал долг Родине, погрев её.

— А я-то — как отдал. Сколько френчей с окровавленными нарукавниками были отпарены, благодаря моим выразительным рукам, почерневшим от угля.

Заметив сбоку сутолоку, Ас отвлёкся. Билл, избавившись от критикана, принялся пугать какую-то даму, показывая ей часы Аса.

— Нет, ты подойди… Подойдите, сир Александр. Пожалуйста.

Ас, слегка двинув какими-то мышцами лица, которых у обыкновенных мужчин нету даже при ежедневном посещении зала с тяжестями, позволил ему цапнуть своё запястье.

— Видите? Цифирки-то? Двадцать два, затем двоеточие и двадцать один. Вот… что у нас было в две тысячи двести двадцать первом… пардон — втором, году?

— Война. — Сказал кто-то.

— Национализация?

— Ещё предложения, господа?

— Война? — Помявшись, сказал тот же голос.

Кто-то торопливо шёл, крича:

— Война, сир Баст! Война. Я вспомнил. Ну, как же. Или, ну, национализация.

— Спасибо всем. — Сказал Билл и отпустил запястье Аса, которое тот зло отдёрнул. — Страшная бестия, эта история, столько событий. Запутаешься. Но дело в том, господа, что часы, в частности, вот эти суровые командирские на прельстительном мужском запястье… дамы, у вас есть возможность взглянуть на его безымянный палец… так вот, и те, и эти устроены по принципу Больших Часов. Сколько отпущено нам, столько и вставили в циферблат. Потому у нас после две тысячи триста пятьдесят девятого года ничего не будет.

— Как? — Спросила статс-дама. — Совсем ничего?

— Кем отпущено?

— Как на Эриду… — Вырвалось у кого-то.

Почему-то смятение посетило всех гостей разом и хрупкая их толпа — ключицы в алмазах и пластроны с алмазными булавками — трогательно сдвинулась. Показалось ли Биллу, что кто-то смотрит внимательными и ничуть не испуганными глазами из этой толпы?

Ох ты, Абу-Решит… да конечно, не показалось. Интересно, в папиной личной службе костюмам выдают алмазы? И куда им вставляют проводки?

Строгое личико Аса с его всегдашним трагизмом в серых, вытащенных из холодильника и почему-то красивых глазах, показало известную формулу: выпутывайся сам, чувак. Это при том, что Билл прекрасно мог представить, как сир Александр делает шаг и заслоняет его, дурака, от пули и вот — пуля врезается в его белую рубашку, натянутую на груди как бы чем-то железным, хотя там только он сам. И так Билл увидел это ясно — ну он бы такого не позволил, понятное дело… но картинка милая, отчего бы не полюбоваться. Даже потрясти головой и прижмуриться пришлось, чтобы вытряхнуть изображение.

Но вдруг Ас поставил бокал на врезанный в воздух поднос, и показал себя во всей красе. Не зря Билл нафантазировал себе историю с пулей.

Ас прошёл в середину и, обернувшись на каблуке, оглядел зал и гостей.

И?..

И всё.

А что вам, господа, надо?

Это если вы, возможно, пройдёте на середину зала и оглядите гостей, ничего не будет… о, не хочу вас обидеть.

Но если вы — он. Если у вас вечный холод в глазах и плечи под штатской рубашкой и пиджаком, как металл, если ваша походка — это походка убийцы или героя, тогда вы сможете остановить любое смятение, и даже трусливые сердца вам подчинятся. И будет забыт страх. Страх, представьте… и тот будет позабыт.

Это всё, что понадобилось, чтобы у них стёрлась память о неудачной шутке Билла. Первым вздохнул посол — сказалась мощная столетняя выучка. Он с некоторой обидой посмотрел на статс-даму, которая сделала глубокий выдох: глаза у неё были безумные.

Вообще, все ещё не вполне пришли в себя после выходки Аса. Посол с кривой улыбкой в обыкновенных нибирийских, вполне приемлемых глазах, сказал:

— У вас в столице… много всего… вы шалуны, господа.

(Короткий подавленный взгляд в сторону, где минутой раньше стоял Ас.) Свою обиду посол выразил тем, что тронул свою булавку. Билл изрядно распотешил себя, воззрившись на неё, сверкнувшую украденным у пустошей Эриду огнём, и представив, как посол тщетно вслушивается во вкрадчивый шёпот во глубине собственного существа.

— В газете, господа. Скандал с каким-то типчиком, выпустившим зверей, предназначенных для Праздника Летнего Солнцестояния.

Билл взглядом упёрся в пол, и дурная улыбка коснулась его губ.

Статс-дама вспомнила про посла и вообще, про всё, и сказала:

— Да? Правда? И вы верите газетам?

Посол застенчиво хмыкнул. Весь его вид говорил, что да — он верит газетам. А чему тогда верить? Но отвечать ему не пришлось. Какой-то сбоку сказал:

— Подлец. Его самого надо было… в праздник Солнцестояния.

Посол переспросил:

— Что?

Статс-дама расширила глаза. Посол сунул руку за пластрон и ничего не вытащил. Кто-то подал ему свернутую газету.

— Ах да… вот. — Ничуть не удивившись, сказал он, принимая из безмолвной руки газету. — Позвольте, вот тут… Нет, это не то. Ах, господа, какая прелесть, тут про наш саммит. Это по итогам наших переговоров. Мирное соглашение… Условный суверенитет…

Билл шепнул Асу:

— Сказать ему, что такого не бывает? Мол, Древние писали? Всё такое.

Ас возразил:

— Не мучай ты его.

— Но он же ерунду говорит, милый.

— И пусть говорит.

Посол тем временем читал:

— Однако… вот …представьте, господа, его самого выпустили уже.

Кто-то нравоучительно отозвался:

— Протекция, господа. Вот наша богиня.

Статс-дама забрала газету у посла таким движением, что хоть её руки не могли поспорить за первенство на выразительность с его высочеством, но посла просто передёрнуло.

Дружки, незаметно во время возросшего интереса к прессе, отошли в сторонку и теперь могли наслаждаться наблюдением за нравами и булавками. При этом оба прекрасно понимали, что оба также находятся под наблюдением. В этом и состоит прелесть истинного наблюдения, заключает хроникёр, в третий, но не в последний раз использовав это слово.

В толпе царедворцев так завлеклись газетой, что не заметили, что принц и сир Александр покинули их. Кто-то сказал — это был женский голос:

— Какой он…

Другой, мужской ревниво возразил:

— Из этих…

Билл и Ас обменялись взглядами.

— Из каких?

— Не имеет ровно никакого значения. «Из этих» может обозначать всё, что угодно.

Когда газета, которую передавала волна, приблизилась, Билл мельком взглянул на фото. Чёрно-белый, сбитый движением снимок, ничего не разобрать. Билл сказал:

— Нибириец, утративший свободу, всегда выглядит утратившим индивидуальность.

— Что утративший? — Переспросил кто-то.

Ас толкнул Билла взглядом.

— Ой да ладно, меня-то не повесят. Наверное… тебе лучше знать. Ты же бывший офицер… — Билл громко просипел. — Это правда, что ты служил в… ну, в. Ну, ты понял?

Обернулся и, не обращая внимания на совершенно бестрепетного наперсника, громко сказал:

— Я, ей-Абу-Решит, боюсь его… Откуда мне знать, чему их там учили?

Женщины и без того после выходки Аса поглядывавшие на него, стали склонять голову к ушку соседки и так далее — по принципу домино или как там это называется. А так как здесь были сплошь отборные нибирийки со своими отборными алмазами, то в таком внимании ничего обидного не было, а даже было что-то лестное.

Посол, не зная, как отметиться в этой неотрепетированной интермедии, сказал велегласно:

— Говорят, в каком-то подразделении особого назначения учат даже прикидываться мертвым.

Статс-дама неуверенно осенила себя улыбкой. Ас почти умоляюще взглянул на Билла, перед которым замечание посла разверзло бездну возможностей.

Билл глотнул из бокала, и лицо его приняло тоскливое выражение. Ас понимающе смотрел на него.

— Какой чудный напиток. — Молвил Билл. — А нет ли тут… чего-нибудь попроще, от чего можно прикинуться мёртвым?

И он стал оглядываться. Ас сказал пианиссимо:

— Давай-ка отсюда… пока ты не сказал Слово Правды.

Отошли разом, не улыбаясь и усиленно разговаривая. Гости расступались, полагая, что молодые люди в этот момент вершат судьбу Родины. Таким удачным манером продвинулись за спины гостей — и к выходу за двумя глухими с виду шторами. Это говорило о знании пути. Но разве царский сын не владеет всеми тропинками своей Родины? О Господи, до чего же глупая фраза.

Короткий путь в кухню начинался, оказывается, недалеко. Нырнув вслед за сложившейся вдвое спиной Аса, смеясь глупым смехом и попытавшись пощекотать посольского заступника, Билл сказал в темнейшем коридорчике:

— Может, у них найдутся животные, которых мы выпустим?

Кто-то, сдвинув воздух, тёплым крылом погладил его. Билл, не сдерживаясь, взвизгнул. И тут, тремя ступеньками ниже, раскрылась низенькая дверь, чудесно

запахло едой, и выбежал кто-то белый и охнул.

Ас извинился. Белый повар проводил их сверкнувшим взглядом огромных глаз — то была женщина. Билл едва не вывернул голову, пытаясь разглядеть ускользнувшую фигуру. Видимо, она заняла его воображение, потому что когда они, выпрямившись, вошли в огромную жарко натопленную кухню, Билл, позабыв о снадобьях, спросил дрогнувшим голосом:

— Из Хорсов?

Ас молча кивнул.

— Мне не показалось? Хорс… тут?

— А что такого, — сказал Ас, в то время, как подмастерье их уже вычислил и, нагнувшись к соседу, останавливая за локоть, сообщил, что здесь в гостях — сам… — Хорсы никогда не отделяли себя от всех остальных.

Издалека сквозь вздохи и хохотки к ним шёл старый мохнатый нибириец.

— Старина рыжий! — Закричал он. — Вот оно, солнышко наше! И с ним злой серый волк! Ну, что, господа, вы, стало быть, страдаете от жажды?

— Те, те. Те. — Сказал Билл. — Зарабатываете очки на будущее?

Мохнатый шеф-повар закатил глаза, сложил руки на выпуклом животе и воскликнул:

— Красная моя звёздочка! Наследничек кровавый! Если вы не будете проливать кровь направо и налево и не переполните реки Нибиру, уж мы-то молиться на вас станем!

Ас заметил:

— Нет, это будет жалкая струйка, не мощнее той, которой некто давеча оросил парадное крыльцо в столице.

Билл укоризненно сказал:

— Фу, мы же на кухне, тут кушают.

Вернулась женщина, поразившая воображение Билла и тонкая в белом пробралась среди выстроившихся слуг. Она взглянула загадочными глазами на двух блистательных гостей и показала ресницами на дверь.

За нею пробиралось несколько фигур в пластронах и алмазах.

— Вот, — воскликнул шеф-повар, — гости, пожелавшие разделить с вашим высочеством схождение в ад! Как ты смела привести их сюда?

Женщина с чертами рода Хорс притворно потупилась, но губы её улыбались. Гости, подбирая подолы и придерживая пластроны, размещались среди пролетариев. Статс-дама, которая тоже была тут, сказала, ревниво взглянув на женщину Хорс:

— И мы разгадали ваше намерение, принц. А вы тут, — она огляделась, — разговаривали о струях?

— Благодати, — перебил Ас, кланяясь, — которую обильно изольёт на своих подданных его высочество, когда высочество сменит на величество. Билл…

— И если тут есть Вечные, — громко сказал тот, — привет им также. Пусть запишут на папирус, что намерения мои чисты, как эти струи.

Статс-дама, к руке которой присосался Билл, шепнула:

— За окнами дождь пошёл. Слышите? …вот добрый знак.

— Воистину. А что же господин посол?

Она отмахнулась:

— Он всё ещё говорит о флаге. Сколько ткани пошло, да сколько иголок…

— А сколько женских рук, исколотых иголками!

И он поднял запястье дамы, любуясь. И пальцы, и алмазы были хороши. Тут раздался смех, и Ас зорко углядел, что эти слегка деланные басовые ноты исходят от мальчишки в мешковатом костюме замаскированного богача.

Все повернулись на смех.

— Что же вы смеётесь, сударь?

— Он держит левую руку.

Билл повернул предмет.

— Но, быть может, дама шьёт флаги левой рукой? Какой рукой вы шьёте флаги?

Статс-дама смутилась.

— Теперь вы держите правую.

Билл сказал:

— Не всё ли это равно, сударь?

— И это говорит тот, кто… Верно, что королевичу в детстве долго не могли втолковать, где у него правая рука, а где левая?

Билл под смех гостей и пролетариата, принял бокал левой у шеф-повара и другой у женщины Хорс. Поднимая их, сказал:

— Просто я в совершенстве владею двумя руками.

— Да?

— Надеюсь, вы не заставите меня доказывать?

— Вы сдаётесь?

Мальчишка вытащил руки из-за спины и чем-то бросил в Билла, подносившего бокалы к губам по очереди. Ас успел заметить зоркий, отдающий вечностью взгляд.

Билл отбросил пустые бокалы поймавшим их гостям и сам поймал. Рассмотрел.

В правой у него было яблоко, в левой колбаска.

— Скипетр и держава? Ловко, ваше высочество.

Он надкусил яблоко. Понюхал колбасу.

— Хорошая? — Тревожно спросил шеф-повар.

Билл закатил глаза. Повернулся к статс-даме, опять оказавшейся рядом.

— Сударыня, подкрепитесь.

Все засмеялись. Дама вертела в пальцах ужасную с виду колбасу с явным одобрением. Пожирая яблоко, Билл спросил, показывая уменьшающимся плодом, носящим отпечатки крупных зубов, на мальчишку:

— Довольны вы, мальчик?

— Разве он не единственный в своём роде? — Прошептала статс-дама. Верёвочка колбасная обвилась вокруг её белого пальца с острым ногтем.

— Вы уверены? — Спросил мальчишка. — На яблоке проступили контуры материков и океанов?

Билл сказал:

— Ах, нахал. Разве мужчинам не подобает снимать головной убор в помещении? Ну, за исключением моего отца?

Мальчишка покорно потянулся к голове и стащил шапочку. Светлые длинные волосы…

— Вы красивы, сударь. — Заметил Билл. — К чему же вы одеваетесь так дурно?

Мальчишка расстегнул и стащил куртку неуклюжими движениями, отставляя хрупкие локти. Под курткой была у него белая рубашка.

Сдавленный смех присутствующих просыпался вместе с солёным горошком, который шеф, вытягивая губы от усердия, высыпал в деревянное блюдо. Билл выгнул губу и вопросительно посмотрел на Аса.

— А он… она права. Вы мальчика от девочки отличить не можете, ваше высочество, — расшалившись, сказала статс-дама, повесив колбасу на какой-то гвоздик. — К тому же, прехорошенькой…

Ас грубо захохотал. Билл под общий смех покаянно развёл руками с рельефно объеденной половиной яблока. Ас смотрел на девицу. Стук капель проник в комнату.

Шум дождя, вот что отрадно услышать в далёкой стороне. Шум дождя везде напоминает о Родине. И те, кто несёт службу на космограницах, в черноте и пустоте тоскуют о нём.

И теперь этот шум, аккомпанируя блеску посуды, очищал сердца, возможно, очень даже нуждающиеся в очистке. Билл сожрал яблоко до состояния небытия и, когда шеф-повар протянул руку за огрызком, возразил:

— Чтобы я оставил сердцевину? Нет, друг.

Им подали утешительную. Билл выпил, проливая на грудь и не отрываясь, и взгляд не отрывая от скрытой сдвинувшимися плечами белой рубашки. Ас отпил, огляделся и опрокинул — но не мимо.

Новоиспечённая девица куда-то делась. Разговор свернул. Поворот был неожиданный и на взгляд Аса отдавал дурным вкусом. Увидев мисочку с чем-то кровавым на боковом столе, Билл громогласно сообщил:

— Здесь должно было быть моё сердце!

Все почтительно смолкли. Зловредный Ас сказал своим тихим резким голосом:

— Но здешний повар не работает с глубоко мороженым продуктом.

Билл досадливо сказал:

— Ах, ах.

Возле двери, приоткрывшейся, шёл разговор. Ас поставил бокал, со словами благодарности отошёл.

Один из гостей сказал:

— Кажется, заводы Хорс работают с любым материалом. Это у них был скандал с трансплантологами?

— Какому-то чиновничку пересадили совестливое сердце правозащитника и теперь в полнолуние он перевоплощается и творит добрые дела?

— Хорс такими делами не занимаются. — Возразил гость. — Какие-то другие… Украли несколько пробирок.

— А что, а что в пробирках? — Жадно спросил Билл.

Огляделся и пониженным громогласным шёпотом добавил:

— Если об этом можно на кухне?

— Паштетик, ваше высочество! — Воскликнул раскрасневшийся мохнач-повар, суя прямо под крупный нос Билла мисочку с чем-то взбученным. Похоже, его, и правда, осчастливило посещение царского отпрыска.

Билл взглянул, куда предложено — у него и выбора не было.

— Спасибо. — Сказал он, принимая мисочку.

Ас забрал со словами: «Не предлагайте ему, он в изысканной мясной пище ни бум-бум». Билл, задумавшийся, обратился, ища глазами гостя с информацией:

— Так вы что слышали…

Он замолчал. Где?.. Билл поискал ещё и, встретив протянутую ему Асом мисочку, а также его рассеянный взгляд, умолк. Но сбитым с толку не выглядел.

Все остальные и не особо заметили этот заторчик в разговоре. Дверь, изредка хлопавшую, наконец кто-то крепко прикрыл. Статс-дама, заинтересовавшись в паштете, кушала и разговаривала с непринуждённостью двойного опыта.

— Очень вкусно. — Она облизала губы. — Так интересно, из чего это сделано. И долго ли это хранится?

Она обратилась к шеф-повару:

— Я бы хотела заказать такое для небольшой вечеринки… можно будет это перевести на другой материк без потери вкусовых качеств?

Шеф с некоторой принуждённостью ответил:

— Да хоть на другую планету, дамочка. Хоть вот, пожалуйста, хоть на…

Дама оторвалась от еды и с подбадривающим любопытством ждала завершения гастрономической консультации.

Билл шагнул и обнял повара, притиснув его большое красное лицо к своей широкой груди.

— До чего я его люблю. Из чего он сделан?

Обернувшись к даме — повар ещё что-то говорил с расплющенным об Билла носом — посмотрел на неё.

— После недавнего нападения на караван с гуманитарной помощью, я бы вам не советовал. — Сказал он и выпустил повара, взрыднувшего от счастья и проверившего на месте ли его нос.

Она кивнула.

— Вы правы. Но это были какие-то местные оголодавшие. У них даже ножей не было.

— И после в этой местности появилось огнестрельное оружие, хотя специальной статьёй оно было изъято немыслимое количество лет назад. Странно, да?

— Очень.

Гости, отвлечённые отменной кухней мохнача, ели и разговаривали. Снова открылась дверь. Статс-даму позвала подруга, та, что говорила о флаге. В ту же минуту голос над ухом Билла сказал несколько слов.

Билл оценил, не поворачиваясь, во-первых, то, что — возле уха голос. Оказаться возле этой его части тела мог не всякий. Только какой-нибудь отборный калиброванный нибириец.

Он повернулся. Именно такой, с лицом непроницаемым и совершенно лишённым примет индивидуальности, как у того бедолаги на смазанном фото, стоял перед ним. Нибириец повторил с той же степенью громкости:

— Его величество просит его высочество.

— Тебя просят… Это не к добру. — Сказал Ас.

— Покидаю вас, господа… — Сказал Билл объедающимся гостям, кивнул, поклонился, но все промолчали, занятые едой или объятые страхом.

В этом молчании Билл, а следом Ас, вышли из гостеприимной кухни, провожаемые только взглядом шефа. Они не пошли в парадный зал, а молча разом свернули к чёрному выходу во внутренний дворик, куда шеф-повар помои выносил. Последовавший за ними дружелюбный нибириец очень почтительно, но с известной твёрдостью в голосе, сказал:

— Ваше высочество, вас ждут у северных ворот… транспорт, присланный за вашим высочеством…

К Асу он принципиально не обращался. Билл остановился.

— И что? — Спросил он.

Нибириец слегка замялся, хотя до появления индивидуальных черт не дошло. Наконец, он решился и сделал жест, указывающий, очевидно, на северные ворота. Ас прочно встал у стены и ждал, не проявляя ни малейшей обиды на то, что он исключён из разговора. Жалость к бедному конвоиру мелькнула было где-то в его недоступной механическим повреждениям душе, но тут же — коль мелькнула — и исчезла. Ас не собирался простирать доступные ему нибирийские чувства на всех нибирийцев подряд.

Вот Билл — дело другое… тот медленно проследил, оставляя по мутному воздуху плохо освещённого закоулка следы карих глаз, за движением присланной шавки.

Нибириец решился. Не без усилия он выговорил:

— Извольте, ваше высочество, следовать за…

Он всё же умолк. Билл не пропустил оттенок удовольствия в интонации нибирийца. Сказал:

— Бить я вас, конечно, не буду. Но вы никогда на моём жизненном пути не встретитесь. Вы уж сами позаботьтесь.

Нибириец выглядел, как нибириец, в одну минуту пересмотревший всю свою жизнь. Внезапно в его лице показалось что-то похожее на отчаяние и наглость.

— Я выполняю приказ, ваше высочество. — Ответил он. — И не имею возможности уклониться от своего долга, как вы, ваше высочество.

Билл кивнул. Ему было приятно увидеть нечто нибирийское в глазах папиного робота.

— Вот теперь я вижу, как приятно быть царским сыном. — Сказал он. — Сейчас побегу к папе, упаду и буду дрыгать ногами, умоляя его отправить вас топить котёл в прачечной где-нибудь. Там, где вы никому не сможете сказать вот это вот по поводу долга и где вы будете стирать то, что запачкали.

Робот не сдавался:

— Офицера нашей организации обидеть может каждый…

Билл отвернулся и вышел, Ас за ним.

Пока они добирались из предместья в столицу, их сопровождал дождь, крупный и очень тёплый. На остановке в жгучем и волнующем круге фонаря забрались в автобус.

Управляла большая и тучная нибирийка. Вела она так спокойно и быстро, что Ас сладко заметил, хватаясь за петлю:

— Вам бы в армии водить.

Она кивнула тремя подбородками:

— Так все говорят.

Лиловое небо Родины посветлело к ночи, обретая здоровую синеву. Билл никогда не мог запомнить остановок. Вернее, он помнил их почему-то в обратном порядке и теперь то и дело изводил Аса, наклоняясь к нему и испуганно шепча:

— Ну, чё? На следующей?

Пока кто-то не сказал:

— Ребята, вы бы сели… вот свободные места.

Билл упал возле окна. Ас остался при своей петле.

Сначала юркнул в тень переулок с убежавшим котом, потом открылась старая широкая трасса, на которую некогда садились боевые звездолёты времён подавления Северной Нибирии. Фонари со знанием дела, выбирая то выразительную ветвь крестом, то серебряную полоску далёкого тумана над каким-нибудь озером, освещали тёмные холмы и вдоль дороги кладку стен, похожую на спрессованные яйца древних чудовищ.

Билл загляделся в окно. На лужайке в темноте показался кто-то рогатый. Тень перекрыла бледную полосу дороги. Это паслись козы. С ними бродила страшная с виду собака, косо поглядевшая на них и угодившая взглядом на лету автобуса прямо в глаза Биллу.

— Смотрите, собачка. — Сказал подсевший к Биллу седой плотный господин в синей майке и красных шортиках. — У меня такой был пёс. Девочка. Волкодав. Красавица. Клыки вот.

Билл уклонился, чтобы соседу было удобнее.

И господин быстро и толково рассказал Биллу про свою собачку. Та была, по словам рассказчика, ласкова. Когда господин отмывал её шерсть шампунем, она каталась и целовала его руку, по его собственному выражению. Но, стоило ему взять собаку за холку, у неё наливались кровью глаза, и она показывала господину зубы. Тут же она принималась извиняться и снова целовать и миловать своего дорогого друга.

Билл слушал с интересом, так как рассказчик был по-особому умён и выбирал главное.

— Вот — порода такая. За шею брать нельзя. Это тебе не мы, нибирийцы. Ей — так прописано. Полная свобода.

Билл сказал:

— Это мне нравится.

Сосед мельком глянул.

Он рассказал — опять же быстро — как вылечил свою собаку от чумки. Он уж простился с нею, думая уехать и загулять с горя на неделю. Но на удачу позвонил знаменитому ветеринару, служившему ещё при абсолютной монархии. Тот был глубокий старик, но во всех смыслах отлично держался на лошади. И, по словам господина, на любой из них мог открыть парад, хоть на горбунке. Смутно упомянул рассказчик, что старый доктор вылечил однажды какого-то генерала и единорога видел.

Сосед еле приметно понизил голос.

— Бывал и в одном заведении… ну, я там, знаете когда-то… послуживал. Там ещё сам наследник от армии уклонялся, но врут, наверное. И вот он мне, этот старик, говорит…

Сосед заговорил басом, чтобы изобразить голос старого всадника.

— Басом густым говорит и петуха даёт, у него связки, как артишоки.

И, как выяснил Билл, старый ветеринар приказал выдать собачке не более и не менее, как полстакана самогону.

Тут, оказывается, рассказчик робко спросил доктора, можно ли дать собачке чего полегче? Старый доктор, который был немного грубияном, выругался, да так, что кого-то постороннего в трубке кашель взял. И ответил, что это никуда не годится — мол, пусть рассказчик — тут он хихикнул — умоется этим своим презренным питьём от прыщей, коль они есть у него. И велел достать настоящего.

Рассказчик так и сделал. После паузы, которую он тоже умел держать, он сказал, что влил собаке самогон в пасть.

— Клыки, как у дракона… еле разжал.

Билл посторонился и сел ровно.

— Влил. И смотрю, ничего не происходит.

Собака плакала и смотрела. Сосед положил руку на своё летнее колено.

Билл пригляделся к нему и тот мимоходом улыбнулся. Билл увидел, что лицо случайного соседа железное — широкое с окаёмом из согнутых прутьев по бокам лица и подбородку. Брит тщательно, но уже вылезли прутики проволоки. Когда сказал «влил» и «плачет», глаза его оживились и потеплели, а прутья остались на месте.

Затем он сообщил Биллу, что уехал и попросил друга свершить неизбежный печальный обряд за него. Но когда вернулся, собака выбежала к нему.

— И всё на месте. Красавица осталась.

Тронул свой глаз.

— Только зрение изменилось. Издалека знакомых признавать перестала. Рычит и роет, комья бросает. А ближе подойдёт — признает.

— Ну, это плата. — Сказал Билл. — Откупилась.

Сосед кивнул. Автобус качнуло.

— Транспорт у нас, конечно. Лучше в танке.

Сосед встал, шортики сидели превосходно. Взялся за поручень над передним креслом и, как стоял — не шелохнулся, хотя автобус приподняло и бросило на старой боевой трассе, видать, в том месте, где некогда неудачно приземлился штурмовик.

Уходя, снова показал, трогая глаз.

— Глаз-то…

Вышел в абсолютную тьму, добавив против логики:

— Хорошего дня.

Билл ответил:

— Спасибо за рассказ.

Покачались на развороте холмы. Билл, не поворачиваясь, спросил:

— Заметил?

За спиной ледяной голос ответил:

— Сначала левый, потом правый.

— Это что значит?

За спиной не ответили. Потом предположительно:

— Тебе дадут выпить?

— Но у меня нету чумки.

— Будет?

Водитель объявила

— Невесо… тю, независимость.

— Тю на тебя. — Сказал Билл Асу, выкарабкиваясь из кресла.

Объявление женщины значило, что они приехали к месту. На площади Независимости в скромном здании сбоку располагался штаб императора.

— Такое слово простое…

Ас возразил:

— Зато водит хорошо. Как в танке доехали.

— Опять ты лезешь, милитарист. Танки вредны для асфальта.

Глубоко-лиловое небо с розовым отблеском звезды в водоёме укачивало лебедя, высоко воздевшего крылья. То был, конечно, памятник — символ столицы. Когда-то здесь находилось грандиозное изваяние дракона Птаха, якобы созданного на Э… номер седьмой кем-то из поколения великих испытаний.

Дракон угодил даже в герб, но однажды во время землетрясения рухнул в разверзшуюся трещину. Стало быть, он там под столицей, и каменные его кости крошатся медленно.

Море отсюда было не видно, но, разумеется, именно оно властвовало над городом. Прибой — то мерный сердечный, то неправильный, уволакивающий большие камни — был слышен во всех четырёх концах города круглые сутки.

Билл мельком глянул в небо. Там три светящиеся точки просили приложить линейку и соединить их треугольником. Привал горел ярче прочих, а ниже неуклонный глаз Властителя Неба с кольцами следил за ними.

— Время в знаке Двойников. — Заворчал Билл. — Жуткий месяц.

Ас показал на светящуюся точку далеко на юго-востоке.

— Видал? Кишар движется. Когда будет в созвездии Хищника, станет легче.

От его слов, будто под лампу бросилось пёстрое насекомое и развеселило воображение, утешило смущённую душу Билла. Он задрал лицо к звёздам и произнёс:

— Ах, если бы…

И всё. Ас понимающе кивнул.

— Будь поосторожнее в желаниях, когда смотришь на звёзды. — Только и сказал он.

Здание штаба встречало граждан широкой округлой лестницей с двумя каменными хищниками и двумя экономическими фонарями, один из которых был погашен, так что казалось, что сидящий под ним хищник задумывается о прыжке.

В дежурке на них только кое-как глянули. Мнительному Биллу померещилось, что глянули иронически, не склонный к рефлексии Ас заметил тревогу. Штабисты пропустили их без всяких — видно, о выходке Билла уже стало известно здесь каким-то чудом.

— Тут же в этой комнате сидел один. — Восхитился Билл, когда они уже оказались внутри. — Теперь пятеро.

— Логично, пальцев пять.

Билл содрогнулся.

— Это вот хорошо… что пять.

— Ни одного из рода Хорс, хотя эти белые подобраны точно, как пальцы… хотя лучше не представлять руку с одинаковыми пальцами.

По лестницам ходили сплошь высокие красавцы. Но Билл со своим то ли головорезом, то ли аристократом дружком и тут стали заметны сразу.

Билл задрал голову в потолок. …Дева Нибиру! Космические латы прикрывали её на одну треть, золотые волосы, легко сплетённые в две массивные косы, вились между созвездием с челюстями и хвостом, сшибающим звёзды.

— Привет, мои дорогие стукачи и звонари.

— Тут же нету… — И Ас каким-то образом очень похоже умудрился изобразить, как мигает красная лампочка, вроде той, что на входе.

— У тебя глаза не красные. — Придрался Билл. — А так похоже.

Ас поблагодарил. В коридоре Билла сразу разозлили двери. Их было упоительное количество, как в сказке с нехорошими подробностями.

— Мне слышатся крики?

— А тут прачечной нету. — Ас так широко улыбнулся, что это больше смахивало на попытку проглотить небольшое существо.

Их предупредили, что ждут в комнате номер одиннадцать. Как сказано в Предании, на одиннадцатом поприще ветер в темноте…

Билл сжал длинные толстые пальцы в кулак и костяшками постучал. Проходившая чиновница очень красивая сказала:

— Перерыв… граждане.

И посмотрела на них ненавидящим долгим-предолгим презрительным взглядом. Прошла в тающую в глубине концовку коридора.

Билл, повернувшись, до морковкина заговенья досмотрел.

— Как она назвала нас?

Ас согласился:

— Кошмар.

— А ешё ужаснее… Как она не заметила, что мы прекрасны и могли бы повести её к венцу?

— Оба, что ли?

— Почему везде у них вот так? Мужественный красавец становится гражданином и утрачивает свои …эти… ну?

Ас прищёлкнул. Билл вспомнил:

— Особенности.

— На всех материках… во все времена…

Они не на шутку удручились. Билл завёл к отсутствующему небу рыжие глаза и боковая тусклая лампочка, освещавшая за свою жизнь множество лиц, и его охотно и подозрительно высветила — тёплые и приоткрытые от полноты жизни губы, приголубила выставленный подбородок.

— На Эриду, что ли, улететь.

Ас сказал:

— Тьфу. Тьфу.

— Чего плюешься?

— Ты бы иллюстрированную энциклопедию суеверий почитал.

— Я бы лучше картинки… раз иллюстрированная.

Сели на два стула, некогда крытых мерзкою тканью, от отвращения к себе истёршейся и выставившей напоказ ещё более печальную подкладку.

Ас оглядел Билла и показал, пробежав по своей груди, как по струнам. Билл со вздохом, ткнув подбородок в грудь, долго боролся с оставшимися пуговицами.

Ночной обед закончился. Весёлые голоса оповестили их о том, что желудки непосредственных служителей Родины полны.

И тут же пробежал чиновничек в квадратных гигантских очках и с чайником.

— Они ж на обед ходили? — Изумился Билл.

— Они только до второго дошли. — Предположил Ас.

Комната номер одиннадцать всё ещё была закрыта. От тоски оба гражданина встали и пошли к выходу постоять на балкончике, шатаясь почему-то. В таких коридорах Билл всегда утрачивал своё щедрое равновесие, и сильные его ноги ловили упор. Ас тоже пребывал не при пистолете — выражение, как-то вырвавшееся у него и запечатанное в папирус памяти злопамятным Биллом.

Может, сжечь?

Билл нашёл в этом папирусе котельную и три смены подряд, три ночных и две дневных… В сущности, это уже всё равно. Там тоже было на удивление буднично. Билл с чудесной точностью запомнил, как он стоял на подогнувшихся ногах над опустевшим баком, который велели отнести в прачечную. Заодно — свои тяжёлые руки на краях бака. Куртку и рубашку он снял, и мышцы вздувались крупными волнами, как если бы через царского сына пропускали ток. Светлые волосы встали дыбом, и краем налившегося кровью глаза он видел темнеющую от пота прядь. Билла выворачивало в бак, и он то благодарил Абу-Решита, то проклинал. Чем он закончил, он уже не помнил.

В конце коридора они обнаружили — снова дождь. Звук такой будто змея в траве. Сделалось тревожно, зато проклятая картинка смылась.

Билл спросил — задумчиво:

— Знаешь, брат, мне иногда кажется, что наш мир — это мир чудес? Какие-то тени, комнаты, номера?

Ас тоже подумал, прежде чем сказать:

— Меня устраивают только пять пальцев на руке. Это я знаю точно.

Постояли, сквозь навязчивый стук капель услышали крик петуха. Билл вспомнил, что здесь на заднем дворе своя у папы ферма. Так что петушиные восторженные мысли по поводу прекрасной политической ситуации он слышит постоянно.

Вернулись, причём пение кукарекалки слилось с писком чьего-то закипевшего чайника. Вот хорошо — чайку того-сего, и сердца их распарятся, подобреют. Билл поделился размышлением со своим молчаливым спутником.

— Кровь, это… побежит. По жилам.

Ас неопределенно согласился.

— Побежит. Ну, да. Побежит.

Наконец, в конце коридора послышались радостные голоса, и шмыгнул красавец-секьюрити, а за ним — отец.

Они встали. Секьюрити встал возле них. Ас очень тихо сказал:

— Сердце вырву.

Билл ответил невесело:

— Но он же делает свою работу.

Ас пояснил:

— От него воняет ночными арестами.

Секьюрити успешно делал вид, что не слышит — не хотел топить котлы. Отец, подходя, размахивал руками, как мальчик после рыбалки. Подошёл и вытер губы.

— Отбивная, мальчики мои. — Вместо приветствия провозгласил он.

Сверкнул глазами и бритой башкой в сторону Аса.

— А, и ты тут. — Беспечно вскричал. — Спасибо за службу. Ты вот мне нравишься. Такой ты весь прямой… нравишься мне. Билл, ты с него бери пример. Ты же неряха.

— Ну, хватит, папа. Ты когда будешь нас за ноги вешать?

— Ох, ох. У нас тут сабантуй. Празднуем кровную… скромную датку. Нашему штабу тукнуло сколько-то там. Мы там все порезали. Присоединяйтесь… а хотя нет, вы не сможете.

Он по-домашнему закивал Асу.

— Ты здесь посиди. Не в обиду.

Повернулся к Биллу:

— Будет тебя охранять отсюда.

Отец протянул руку, секьюрити положил ключ в ладонь. Отец прогремел внушительно ключом. Билл потащился за отцом, и секьюрити шагнул.

— Стоп. — Ас будто кулаком в стену гвоздь вколотил, хотя не шевельнулся. — И этот пусть подождёт… не в обиду.

Отец обернулся, помолчал.

— Правильно, — промурлыкал. — Хотя… посмотри на своего господина… разве он не может убить нибирийца голыми руками? Билл, — поморщился, — рукава.

Ас спокойно сдерзил:

— Может, не может, ваше величество, это не разговор. Этот — не пойдёт.

Император неуловимо преобразился и заговорил совершенно другим тоном:

— Приношу свои извинения за неуместную шутку, сир Александр. Вы протокол хорошо знаете.

Добавил, не поглядев на секьюрити:

— Стой здесь, — и засмеялся по-прежнему, — держись подальше вот от этого.

В кабинете номер одиннадцать портрет отцовского предшественника, какого-то канувшего одной строчкой в энциклопедию временщика, висел на месте, где гораздо больший квадрат нетронутых светом обоев напоминал — раньше здесь был портрет легендарного властителя, при котором на Э… номер седьмую была отправлена миссия, завершившаяся таким грандиозным провалом или триумфом, как вам понравится.

Легендарного основателя, урвавшего себе целый абзац в учебнике истории Нибиру, унесли куда-то, наверное, на чердак, ближе к небу.

На столе фото леди Сунн.

Билл посмотрел на него. Отец тоже и деликатно отвернул фото.

— Мама будет переживать…

— Ну, уж нет. — Возразил Билл. — Она скажет просто: зачем связался с белыми, Билл? Я тебя предупреждала и не могу нести ответственности.

Отец дробно засмеялся: зубы его едва помещались во рту. Вообще, он был недурён по-своему. Папино большое личико вместе с покрытой блестящей кожей головою запросто можно было бы вписать в куб. Он был до ужаса похож на картинку из детской книжки. Сказка называлась «Дракон и герой», и папа сильно смахивал на одного из главных действующих лиц. Подсказка — не на того, у которого не было хвоста. Правда, у папы тоже нет хвоста, но этим бы и ограничилось его сходство с героем.

Он посуетился между портретом жены и предшественника, как между правдой и официальной версией.

Глаза чего-то у него поблёскивали, а так как он зачем-то осёдлывал свой государственный нос очками в золотой оправе, то папа весь искрился, освещаясь значительно щедрее, чем его экономическое крыльцо. Вообще скаред он был известный. Спал и видел — ввести карточную систему, а уж наворовался — страсть, тут требовались цифры из обсерватории.

Не исключено, что он вызвал Билла, чтобы пожурить его за расходы на воротнички или ещё чего.

— В чём дело? — Грубо спросил Билл, прикидывая, что там Ас делает с секьюрити. Надеюсь, ничего такого, что нельзя было бы исправить. — Государственный переворот?

Папа ответил, что нет, нет — не переворот.

— Не переворот.

И добавил, будто ему припала охота попасть в хрестоматию идиотических стихов, которые почему-то сочиняют для маленьких детей.

— Наоборот. Не переворот. А наоборот.

— Хуже?

— Как сказать, сир… сыночек.

— Ещё хуже? — Поразился Билл.

Отец потащил его к карте. Это была старая трёпаная карта от предшественника с загнутыми уголками, подклеенная изнутри и снаружи свалявшимся серым скотчем. Папа, как отмечено, был скуповат. Надпись «Политическая карта независимой монархии Нибиру» была практически нечитаема. Шар Нибиру дан в обычном масштабе, все три обитаемых материка закрашены в традиционный тускло-золотой цвет.

Синее звёздное небо было обведено красными типографскими границами до созвездия с рогами и рыбьим хвостом, а от руки несколько неточно красной чернильной ручкой границу расширили. Глубина и объём пространства показаны пунктиром, чтобы не запутаться. Таким образом, Нибиру как бы помещалась в большую клетку, полную синего воздуха. Возле Спутника стержень нажимал сильнее — очевидно, в память о мятеже. Теперь чёрная тихая луна была необитаема. Ну, практически. Гарь выжженных городов, превращённых несколькими прямыми ударами в курганы, была чернее пустоты за пределами Большого Квадрата. Только на севере, на дне бывшего океана, тускло мерцал вход в подземные помещения. Условных обозначений на карте не полагалось — народ Нибиру, говорящий на неисчислимом множестве языков, един. Но возле Спутника государственный картограф поместил пиктограмму из двух фигурок — одна с кнутом, одна с поднятыми руками и пара скрещённых линий.

— Узнаёшь? — Подмигивая, спросил отец. — Я тебя по этой картинке учил, что такое целостность монархии.

Билл замолчал.

«Узнаю», — хотел сказать он, и вот уже щедрые губы его дрогнули, но звука из них не излетело.

Странно, зачем писать, что страна — независимая, хотя в Большом Квадрате до Звёздного Разрыва на юге, Великой Воронки на севере и аж до самого хорошо просматривающегося раз в сто ярролет горизонта Вселенной — нет вообще никаких стран? Висят, тысяча извинений за тавтологию, независимые и совершенно непригодные ни для чего, планеты.

Нибиру — единственный очаг разума в мире живых. Так написано везде — от газет до заборов, стилистика только в отличку. Разумеется, был ещё Спутник — но только до того, как он объявил о своей независимости от Нибиру.

Потом появилась Э… номер седьмая, и очагов стало два. Если раньше нибирийцев было принято называть Великая Раса, то теперь во избежание всяких мучений с правозащитниками, стали говорить — Две Великие Расы.

Потом, когда колония превратилась в призрак, во вздох облегчения, а говорящие человечки… простите, Вторая Великая Раса почти абсолютно растворила свою генетическую информацию в мощном потоке родословной реки Нибиру, Родина снова благополучно осталась единственным футбольным мячом Абу-Решита.

Отец тронул дужкой очков обозначенную девятью белыми точками тропу в юго-восточном направлении. Двойная тень от раскрывшихся дужек увенчала северный полюс Родины.

Вытершиеся точки засветились дульцами сигарет и приблизились, повзрослев до полицейских фонариков. Старая бумага наплывами налилась живым синеватым светом. Звёзды запульсировали, и одна послала такой длинный косой луч, что зажгла даже отцовское стеклышко.

Карта неба оживала медленно, изредка погасая и снова с усилием выталкивая снопы света. Наконец, открылось глубокое трёхмерное окно, и в нём сразу началось движение. Спутник, на котором что-то пыхнуло, вероятно, метеор, пробил остатки атмосферы, — снова почернел.

Поплыли девять точек, и, когда отец ткнул сильнее, карта чуть развернулась с поехавшим аквариумом приручённой тьмы, и оба увидели еле горящие окна в Башнях. В этом не было ничего удивительного — иногда срабатывали остатки синергии, цепь замыкалась, окошко засвечивал домовой. Билл молчком — на отца. Тот, не разжимая посерьёзневших губ, мотнул рогатыми очками — мол, не отвлекайся.

Билл так и сделал, уткнувшись взглядом в окно, где звёздные потоки струились, незаметно и неуклонно устремляясь за горизонт.

В конце Большой Аллеи возле слишком разгоревшейся в глубине карты маленькой Звезды — между голубой Незнакомкой и красным Привалом — катался неповторимого цвета шарик.

Самые тонкие оттенки синего и золотого, соединяясь и разъединяясь, вселяли ощущение, что ты видишь самое вещественное доказательство бытия.

Как волосы припутался вдалеке ручеёк звёзд, и тут же подтёком серебряное облако, затянувшее ярко-синий глаз океана. Тот играл, как пёс, бросаясь на побережье большого полуострова, тихо позвавшего Билла — посмотри на меня.

Билл послушно присмотрелся, хотя знал, что в таком масштабе рыжего другана не учтёшь. И вот тогда он довольно неумело подавил восклицание. Отец помолчал и заговорил:

— Да…

Билл всматривался. Отец сказал:

— С номер седьмой в районе старых Башен Эриду получены сигналы и… вполне осмысленные.

Билл и сам их видел: красные, уходящие в черноту возле Звезды раны-трассы. Они жгли бумагу… старая технология была не слишком рассчитана на такие фигли-мигли. Но папе купить новую карту-оживалку — да он удавится…

— А кто ж там может посылать осмысленные сигналы? Призраки? — Он повернулся к отцу и сделал руками порхание.

— Юмор плохой. — Буркнул отец.

Как все тираны, он был суеверен. Билл дал отцу возможность разобраться в своём внутреннем мире и тем временем отошёл к стене, где его заинтересовала какая-то другая карта. На ней, как успел заметить Билл, политическое пространство Родины изобразили с другой точки в Большом Квадрате. Сам злато-красный шар Родины смещён, ближе к центру светило какой-то диковинной формы — вроде сплющенного футбольного мяча.

Внизу под картой от руки — но не папиной — приписаны слова. Билл прочитал: «Тот, кто написал о нас с завязанными глазами, слепец…» потом неразборчиво, про золотого леану, приходящего и сидящего возле…

Он услышал отцовский голос и отошёл. Ему показалось, что отец всё это время смотрел на него или на карту.

Его величество сказал:

— В послании сказано, сир шутник… что это некто сир Мардук. Из династии, которая некогда правила миром… мирами.

Билл присвистнул и осёкся — денег не будет. За такое папа и единственного сына не пожалеет.

— Но ведь все они погибли во время Кое-чего Ещё?

Отец выглядел откровенно озабоченным, надул губы, сгорбил плечи. Очки рассеянно сунул на нос, и шальная комета поселилась в уголышке левого стекла, как выбравшаяся наружу из папиного мозга мысль.

— Но, может, кто-то выжил… всё же?

— Но каким образом? Кто его там обеспечивает гренками на завтрак, да и сажать за анекдоты некого? Это ж, папа… ты представь себе.

Баст-старший на это дуракаваляние в драматический момент укоризненно сказал: «Э, э», и опять принялся размышлять.

— Кто-то же посылает вот эти…

Оба посмотрели на обрывистую красную ленту, будто Эриду дразнила языком единственный очаг разума.

— Постой, папа… Как ты, говоришь, он назвался?

— Мардук.

— А это кто? О нём было что-то известно… о нём вообще что-то известно?

Папа пожал плечами.

— О, папа, ну, наскреби остатки совести. Ни за что не поверю, будто ты…

Баст-старший вздохнул и вроде как сдался. Результаты рекомендованной операции имели такой вид: вздохнув, он поднял и опустил брови.

— Он прямой наследник династии Ану.

— Той самой, что правила миром… мирами?

— Да, той самой, сыночек. Я ведь сказал, дуся. Ты вот папу не слушаешь совсем.

Билл выгнул губы. Теперь понятны папины упражнения в стихосложении и это его «ещё хуже». В самом деле — выяснить, что в наличии, пусть даже на расстоянии в дюжину ярролет живёт и здравствует тот, чьё место ты занимаешь… да ещё и сигналы тебе посылает.

— Во всяком случае, он так назвался. — Сказал папа. — Это может быть, кто угодно.

Папа не прост. Он присягу с сапёрной лопаткой приносил. Перед ним захлопнулись двери во время коронации, и он, взяв ружьё у караульного, хохоча, расстрелял дверь. Таким образом, он появился во всех журналах, посвящённых стилю и моде, из-за чего десятки красивейших женщин планеты пострадали, так как их место на лаковых обложках заняла папина лоснящаяся кубическая голова. Папа смотрел сияющими очками с разворотов вместо Мистрис Июнь, и миллионы нибирийских мужчин, наткнувшись на него, вместо эмоционального взрыва испытали, правда, тоже эмоциональный, но имеющий совершенно другую природу.

Он лично убрал свой портрет из комнаты сына — было всего три комнаты (исключая санузлы и помещения со швабрами) на планете, где бы не висел этот портрет, так как в его собственной из соображений этики висел, как мы уже знаем, предшественник.

Также он убрал из всемирной системы хранения информации удалённые данные о тектонических изменениях, что к лучшему изменило статистику погибших от катаклизма.

— Верно, — согласился Билл. — Но это, наверное, ещё хуже. Самозванец, который не имеет никаких прав, опаснее, чем…

Он сделал вид, будто и не думал договаривать фразу — с таким лебединым укором посмотрел на него отец.

— Сынок… — Сказал величайший из самозванцев, качая головой, так что блестящие очки создали вокруг его головы ходящий ходуном ореол торопливого святого, не желающего сидеть смирно. — Династия Баст — одна из самых древних и упоминается в таких документах, о которых даже мне не рассказывают. Жрецы мне буквально уголок, — вытянул большой и указательный и показал малое пространство между ними, — показали во время, ну… всяких штучек-дрючек, которым меня подвергали.

— Звучит волнующе. — Продолжал соглашаться Билл. — Предпочту не знать, что с тобой делали, чтобы не передумать стать царём. Но что мы-то будем делать?

Папа вздохнул.

— Мама твоя, знаешь, что в таких случаях отвечает?

— Знаю.

Помолчали.

— Следовательно, — медленно проговорил Билл, — все эти годы он там жил и, судя по всему, не утратил человеческого или нибирийского облика. Азбуки боевых пилотов не забыл, эвон, как строчит. Уже расшифровали, кстати?

— Да. — Буднично сказал отец. — Я тебя из-за этого и пригласил, оторвав от общения с друзьями.

— Папа, просто попить в кухоньку спустился. Не ставь их на учёт в графу «друзья». Тебе же меньше расходов, клянусь.

Отец погрозил.

— Делать мне больше нечего.

— Что там в письме?

Отец помедлил:

— Пишет… Пришло нам время познакомиться поближе, дорогие деточки.

— Так и пишет?

— Ну, да.

— И всё?

— Пишет, что соскучился. В последние годы он много думал о своей белокурой исторической Родине.

— Соскучился… белокурая… Вот, прямо, так?

— Билл, прекрати повторять за мной, как девица из эскорта.

— Извини… я просто… и что, он, этот Мардук, хочет всю историческую?

— Нет. Он назвал имя.

— Имя… извини… прости… Имя?!

— Билл.

— Как вам известно, ваше высочество, ещё до вашего рождения ваша матушка леди Сунн узнала о том, кто, на самом деле, её приятель. Они познакомились в студенческие годы… это такая романтическая история…

— Полегче насчёт романтики. А впрочем?

— Побережье… драматический кружок «Пурпурная кровь»… Словом, ваше высочество, кратковременный роман…

— Рассказ.

— Что, ваше высочество?

— Я имею в виду жанры. У каждого есть свои требования. Эта история — не роман. Уж вы-то должны знать, какие толстые романы сделали имя нибирийской литературе.

— Ах, ваше высочество… Леди Сунн интересная натура, это уж вы должны знать. Характер, личность…

— Я знаю.

— Она увлеклась вашим батюшкой, когда он ещё не увлёкся политикой. По каким-то причинам они расстались. Скорее всего, ваше высочество, имела место разница интересов и жизненных установок. Когда она узнала, что у неё будет ребёнок, леди Сунн оставила всё на усмотрение звёздам. Кроме того, имело место какое-то предсказание или что-то вроде. Впрочем, это уже мои домыслы. Не осмелюсь предположить, что на решение леди Сунн могли возыметь влияние посторонние факторы… просто она могла слышать.

Говоривший оборвал себя:

— Нет уж… это я отклонился. Это ерунда… ну, упомянул, вы уж… выбросьте из головы… — И он показал, как Билл должен это сделать. — А будущее его величество принялось делать политическую карьеру, следуя своим, э… наклонностям и несомненным талантам.

— Это точно.

— Простите, ваше высочество?

— Ну… таланты.

Далее собеседник Билла забормотал, как после стакана одноимённого напитка, которое папа Билла в госмасштабах выпускал за копейку, брал не менее трёшницы (старыми), но продавал ни в коем случае не раньше одиннадцати утра.

Если смысл сказанного, как следует отжать, крутя фразу резкими движениями солдата, драящего пол в комендатуре и для очистки совести напоследок плюющего под стол, на котором некогда лежал его военный билет, то получилось бы примерно вот что.

Позднее — после того, как звёзды свершили всё, как им хотелось, леди Сунн, узнавая со стороны, так сказать, будущего бывшего отца своего ребенка, пришла в ужас, но смирилась по очень простой причине. Ведь ничего другого не оставалось.

— Его величество умолял её, и она позволила воспитать вас, как наследника. — Выбираясь из нечленораздельной речи, неподобающей профессору, на чистую воду сложноподчинённых предложений, сказал тот, кто взял на себя смелость ответить на некоторые вопросы наследника.

Билл в свою очередь ударился в бормотание и невнятно ляпнул:

— Ведь и она также хочет Унаследовать Всё, что бы она ни говорила.

Профессор укоризненно покачал головой, на коей останки волос были приглажены в ожидании заслуженного лаврово-тернового (в зависимости от политического курса) венка.

— Она сочла, что её наказанием за выбор, сделанный в юности, будет постоянное осознание того, что… м…

— Что она не разглядела в студенте сатрапа.

Тот поднял протестующую руку:

— Что ребёнок не виновен… ах, ваше высочество, она сама была в ту пору совсем ещё дитя.

Билл — отдав должное профессору за то, что тот не обернулся на дверь — кивнул.

— Она сказала, что раз она умела отличить плохую книгу от хорошей, то обязана была разбираться в нибирийцах.

Профессор опять запротестовал всем своим академическим телом:

— Она была превосходным критиком. Её колонка в газете… из неё до сих пор перепечатывают отрывки в учебники. Она так и не захотела издать её отдельной книгой, и вообще поставила знак отрицания на своей литературной карьере, но…

Профессор приосанился. Если б он был дракон, из ноздрей его деликатного носа, несомненно, повалили бы две тонкие струи огня.

— Я, смеющий называть себя коллегой её величества, — он всё же обернулся, хотя и так на двух последних словах несколько понизил голос, — был удостоен чести вести летопись династии Баст и его величество лично попросил меня побеседовать с вами… то есть, я хотел сказать, ответить на могущие возникнуть у вас вопросы, ваше…

Билл приложил руку к груди — своей, а не профессорской. Но профессор не позволил сбить себя монаршим обаянием.

— Критически высказываться о побуждениях и тайнах леди Сунн… я даже вам не позволю, ваше высочество.

Билл согласился:

— Смело.

Он заговорщицки наклонился к профессору и, взяв кусочек мела с края доски, сказал, рисуя что-то на свободном от хвоста какой-то формулы, пространстве:

— Вы уж в летопись этот разговор не заносите. А то мне стыдно будет.

Этот разговор состоялся, когда Биллу было восемнадцать… ну, с парой дней. Девять лет ему было, когда Семья Воссоединилась. Это так называлось. В сущности, так оно и произошло. Ну — а как? Просто появился папа. А где он до этого обретался?

— С помощью непорочного зачатия у моего сына появился отец. — Сказала леди Сунн тогда своей подруге. В смысле, не совсем подруге, но, если не быть придирой в области филологии, можно и так выразиться.

— Для этого, — ответила та, тонко улыбаясь и постукивая в пол клюкой, будто отбивала текст на клавиатуре, — требуется лишь одно — согласие леди.

— Да. — Согласилась леди Сунн. — Государство спросило, хочу ли я отца для ребёнка этак… чудесным образом. Я, — продолжала она не без вздоха, — подумала и сказала «да».

(Леди Сунн всегда была правдива с собой.)

В газетах, которые тоже дали согласие, стало самой естественной штукой упоминать, что у династии есть наследник, вот радость-то.

То есть, следовало признать вот что. Девять лет понадобилось сиру Баст, чтобы понять, что у него не будет официального потомства. Чистейшего нибирийского сына, полученного правильным образом.

Ну, сказать, что он не знал, что у него уже есть сын — нет, этого хроникёр, разумеется, не скажет. В стране, где всякое слово — в том числе, конечно, Слово Правды, — становилось известно в первую очередь этому копошливому торопыге, не знать он не мог.

Когда Баст впервые увидел Билла, он был, ну, как это… поражён.

— Но он… он…

И монарх выпалил:

— Он ведь… Баст…

И, растерянно глядя, добавил уже другим тоном:

— И он… потрясающий… это мой…

Он вытер шею, и в этот момент леди Сунн опять предложила ему либо глотнуть чаю с коньяком, либо один из упомянутых ингредиентов в беспримесной чистоте.

— Это чудесный ребёнок… — Умилённо сказал он.

В эту минуту чудесный ребёнок опять прыгнул с ветки на ветку перед террасой, где происходило питьё чая, воссоединяющее семью, и издал отвратительный истошный вопль.

Баст дрогнул и пролил ингредиент.

Билл оказался вровень с окном и заглянул в него. Если учесть, что он был раскрашен диковинными узорами, которые, как объяснили монарху, логически обоснованы игрой в какого-то героя, то вид был теоретически неописуемый. Во всяком случае, это описание было бы под силу разве что леди Сунн, хоть она и порвала с литературой. Поэтому она с лёгкостью справилась с задачей.

— Билл, — сказала она страшному лику в окне, — тебе идёт.

Чудовище в окне прорычало:

— Я не Билл. Я — другой! Ужасный!

Леди Сунн, молча, задвинула занавеску и, улыбаясь, посмотрела на сделавшего ей официальное предложение абсолютного монарха.

— С мальчиками легко. — Объяснила она. — С девочкой я не знала бы, что делать.

Занавеска в окне вздулась от крика, более похожего на вой ветра. Баст стойко взялся за чашку. Он уже начал привыкать.

Началось приключение «Воссоединение Семьи», собственно, именно с этого раздирающего душу крика, в котором, несомненно, было что-то страшное и, как признался себе Баст — властное.

Когда монарх вылез из очень длинной машины со стыдливо затенёнными окнами на скромной и укромной улице в знойный день Хищника и прошёл в сопровождении секьюрити по этой улочке, цвели большие ярко-красные цветы на толстых стеблях с шипами.

В том, что шипы не декорация, монарх убедился самолично. Посасывая палец под тревожным взглядом секьюрити, он отказался подождать вертолёта с врачом и, оглянувшись, спросил:

— Как вы думаете, милый, кто-нибудь засёк, что я…

Видите? Монарх понимал, что красные цветы — чья-то собственность. Это уже хорошо, в плане оправдания леди Сунн.

Он посетовал:

— Как я не подумал про цветы раньше.

Он поглядел на них. Это были настоящие охотники, пожиратели плоти, и они отведали его собственной. Он добросовестно прикрывал секьюрити сзади, пока тот ломал стебель, обернутой в полу пиджака рукой, пыхтя и обливаясь потом.

Календарь обозначил этот день как солнечный, и глубоко в небесах знак Двойников уступил место морде крадущегося Хищника, порыкивающего издалека, в ту минуту, когда роза, гневная и облитая кровью, осталась в кулаке секьюрити.

Тут монарх и услышал этот крик, торжествующий и, прямо скажем, страшный. Он подскочил. Потом он клялся, что в ту же минуту его сердце было отдано Биллу. Поверить? Интересно было бы узнать, что подумала леди Сунн.

Ему самому на самом деле в эту минуту почудилось, что рык издал цветок с разверстой багровой пастью. Секьюрити мужественно и жалко улыбнулся. Его величество увидел, как он прячет в карман израненную на службе руку. Но времени сказать что-нибудь, что секьюрити потом сможет продать какому-нибудь журналу для девушек и таким образом заработать на домик в царской деревне, уже, к сожалению, не было.

Они вошли за низенькую калитку и прошли узенькую аллейку-коридорчик с маленьким каменным бассейном, которые здесь на окраине приняты вместо жестяных моек для посуды. Здесь прохлада овладела вспотевшими мужчинами, а висящие половники и шумовка, блестящие и чистые, имели почему-то насмешливый вид, привнося в образ дома, где обитала самая влиятельная женщина мира, застывшие реплики комических второстепенных персонажей.

Всё это понравилось Басту и встревожило его. Главное, конечно — она… самая влиятельная. Монарх кое-что вспомнил: побережье и большую вывеску поперёк набережной с каким-то неожиданным словом — «пурпурная» или «лиловая». Второе слово он забыл. Вывеску следовало натянуть над набережной. На стремянке в листве вечно зелёных деревьев он видел длинные, очень длинные стройные ноги, просто бесконечно стройные и длинные ноги.

И оттуда она сказала тогда ему что-то насмешливое и ранящее в самое сердце, как этот ужасный цветок, который он украл на улице.

Секьюрити взвизгнул.

Баст высокомерно взглянул туда, куда смотрел секьюрити, для которого вступление в загадочный дом уже ознаменовалось кровопролитием. На низенькой крыше террасы лежали серые мышки, неживые. Хвостики свисали.

Низкий женский голос сказал откуда-то из дома:

— Это мыши, ваше величество, мыши. Соседская кошка приносит их сюда. Я не знаю, что она имеет в виду. Можешь спросить сам.

Он затрепетал, и сказал себе, что с ним трепещет всё государство. Это он раньше так шутил, пока не посерьёзнел. Но фраза осталась. Он собрался с духом ответить, хоть что-нибудь. Но тут вопль раздался вновь. За террасой на маленькой зелёной полянке посреди дворика в окружении низких крыш что-то двигалось.

Он шагнул, приглядываясь, сердце стучало, как выпивший стукач, на самого себя. На огромном дереве, затеняющем окна, кто-то прыгал среди ветвей.

Монарху заранее объяснили, что мальчик — тут объясняющий сделал запинку, так как понимал, что с терминологией пока дела неясные — мальчик очень рослый и сильный, и его интересы фокусируются в сфере подвижных игр.

Он тогда покровительственно и с уверенностью сказал:

— Ну? В сфере, значит. Ха. Ха. Мило.

А сейчас он, знаете? Просто испугался. Это чувство не было для него внове, но страх имел иную природу.

Яростные крики чередовались с прыжками. В движении читался ритм, точно неведомый метроном отбивал его неслышно для непосвящённых. Нечто крупное, отмечавшее свои перемещения подобным образом, явно страха не ведало.

Он загляделся, сильно вздрагивая, всякий раз, когда в ветвях мелькала густая светлая грива и показывалась то коричневая рука, хватавшая ветку, то — и сердце давало сбой — чей-то лик, явно не нибирийский.

— Баст, ты потолстел. — Сказала, выходя она. — Кровь и плоть твоих врагов пошли тебе на пользу.

И тут произошли сразу два события, нет — три.

Ну, во-первых, дурак-секьюрити схватился за бок. (Уволить сразу. О домике может забыть.)

Опять же, во-первых, её красота проникла в его кровь и плоть, как инъекция Слова Правды. И одновременно с этим, вместо того, чтобы поздороваться и вообще держать себя неспешно, он, держа похищенную розу наотмашь, зашипел:

— Дорогая… тш!

Укололся и зашипел ещё раз.

Она рассмеялась. Она всё поняла, хотя он тут же с усилием улыбнулся, поправил ярко блеснувшие очки и громко произнёс заготовленный и меркнущий тут, в сумеречном дворике, комплимент.

Он застеснялся сына! Вот этого прыгающего по ветвям, даже не увиденного толком. В его ведь, и вправду, неслабом уме пронеслось всё мироздание разом, и он понял, что ему хочется, чтобы Это Прыгающее думало о нём хорошо!

Она оставила его вместе с комплиментом потеть и позвала:

— Билл.

— Его зовут…

И тут он засуетился и опять нечаянно посмотрел на дерево. Кажется, движение замедлило ритм. Очередной крик прозвучал тише, но с вызовом.

— Заходи в дом, Баст. — Сказала она, потеряв интерес к дереву.

Его ввели на террасу, а разжалованному секьюрити он велел взглядом остаться в саду, хотя жара была невыносимая. Он заметил, что она с состраданием посмотрела на дурака, готового её застрелить.

На террасе, где она почти толкнула его на широкий кожаный и потёртый диван у окна, он сразу и жадно прильнул к живой картине, ткнувшись носом в занавеску. Со двора дышало зноем прекраснейшее из чудовищ — лето.

Она взглянула на лежащую наискось на столе розу. Встала и ушла в угол террасы, он услышал тонкий звук воды.

Она вернулась, роза злобно посмотрела на него слепым личиком из банки. Леди Сунн с грохотом, выплеснув воду на деревянный стол, поставила банку с наклейкой «Перец Красный». Потом приподняла сиденье одного из диванов, вытащила облатку с таблетками и принялась вышелушивать оттуда на ладонь одну, две.

Он с отчаянием спросил:

— Тебе плохо… дорогая?

Она мельком, но внимательно посмотрела и сунула таблетки в банку. Он вздохнул.

— Для неё. — Коротко ответила, но не ему, так как смотрела в личико цветка.