Бесплатный фрагмент - Гипнотизер. Реальность невозможного

История первая: Ведьма,
или Вместо пролога

Смерть — единственная встреча, не записанная в вашем органайзере

Фредерик Бегбедер,
французский писатель

Я не волшебник, не маг и не целитель.
Я лишь хочу показать вам результаты некоторых опытов, которые позволят вам в будущем успешно справляться с собственными проблемами.

Эмиль Куэ,
аптекарь, мессмерист

Авария

Шел дождь. Несильный, но моросил он целый день, и дорога была мокрая. Деревеньки, проносившиеся за окном автомобиля, выглядели одинаково безжизненно. Покосившиеся деревянные заборы, заросшие пожелтевшим чубушником, чередовались с новомодным профнастилом, поверх которого торчали черепичные крыши, соревнующиеся меж собой размерами спутниковых тарелок.

В виду близкой осени дачники успели разъехаться, а местные старожилы прятались от сырости по домам. Изредка на обочинах попадались грибники с пластмассовыми ведрами, да еще однажды, неуверенно петляя, проехал на велосипеде краснолицый дед в рваном целлофановом дождевике.

Меж деревеньками тянулись поблекшие поля и перелески, и порой темные ели настолько близко подступали к дороге, что почти скребли ветвями по крыше автомобиля. В чуть приоткрытое окно врывались запахи земли, хвои, болота и почему-то навоза, видимо, кто-то из местных недавно удобрял огород.

Евгений, однако, стекло не поднимал, ему было душно и хотелось впустить в салон хоть немного живого воздуха. Впрочем, он сознавал, что задыхается по причине нервного свойства, а не от духоты.

Ира и Таня сидели сзади. Таня, бледная, с потемневшими от подступающей паники глазами, крепилась, как могла, и даже утешала мать, то и дело срывавшуюся на судорожные всхлипывания. Евгений время от времени поглядывал на них в зеркало, но молчал. Внешне он держался спокойно, и только сжимающие руль побелевшие пальцы выдавали крайнее напряжение.

— Женя, нельзя ли поскорее? — упрекнула Ирина.

— Нельзя, — коротко бросил Ромашов.

— Да где же эта чертова больница? Господи, хоть бы обошлось! Хоть бы ошибка! Жень, ведь могли нам сообщить по ошибке? Что это не Саньку с приступом подобрали, а кого-то еще?

— Могли, — так же коротко ответил Евгений.

Санька, то есть Александр Ромашов, приходился ему старшим братом, а Ирина и Таня, соответственно, невесткой и племянницей. Два часа назад Ира разыскала его в клинике и, захлебываясь в словах и слезах, сообщила, что муж с инсультом поступил в какую-то сельскую больницу.

— Мне позвонил участковый, сказал, ему стало плохо за рулем. Саня нашел силы остановиться прежде, чем потерял сознание, но дорога была пустынная, нашли его поздно… Жень, надо ехать! Ты знаешь, я машину не вожу, а это в ста километрах от столицы. Не на такси же нам с Танечкой!

— Ты уверена, что это не развод на деньги?

— Так он денег не просил. Адрес больницы назвал и велел медицинский полис привезти. Я Саньке на мобильный звонила. Сначала никто трубку не брал, потом какая-то санитарка сказала, что инсульт…

Евгений отменил прием и, отпросившись у главврача, бегом бросился на стоянку, где уже нервно топтались в ожидании Ира и Таня.

«С инсультом шутки плохи. Не окажут помощь в ближайший час, последствия могут быть весьма плачевными, — размышлял Ромашов, снимая с сигнализации серебристую „Киа Рио“. — Эх, Санька, как же тебя угораздило?»

… — Саню надо перевести в Москву, в нормальную больницу, — заныла с новой силой Ирина на заднем сидении. — Жень, забери его к себе в клинику?

— Ира, у нас частная лечебница для алкоголиков.

— Но ты же знаешь других докторов, у тебя есть связи, знакомые. Он твой брат!

Ромашов с новой силой вцепился в рулевое колесо:

— Разберемся. Надо сначала его увидеть, с лечащим врачом переговорить.

Следуя указаниям навигатора, он съехал с широкой Минки на проселочный тракт и принялся петлять меж дачами и деревеньками, которые хоть и располагались близко от Москвы, вид имели глубоко провинциальный.

— Долго еще? — негромко поинтересовалась Таня.

Евгений бросил взгляд на навигатор:

— Сейчас на трассу выедем и еще семь километров.

Таня нахохлилась в своем углу. Беспрестанные всхлипывания матери ее тоже утомляли, но неподдельное беспокойство за отца легко читалось в ореховых глазах.

Тане исполнилось девятнадцать, и она оканчивала художественный колледж по специальности «театральный декоратор». Племянница представляла собой тот восторженный тип девушек, которые вечно парят в облаках и не способны организовать собственный быт. Домом в семье брата занималась Ирина, а Таня в лучшем случае шила занавески и переставляла мебель в комнатах. Пожарить яичницу или вовремя купить молоко являлось для нее непосильной задачей. Внешне девушка была очень хорошенькой. Курносый нос, светло-русые волосы, заплетенные в косу, и стройная фигура притягивали взгляды мужчин от шестнадцати до шестидесяти, но Таня была слишком далека от флирта и вообще всего земного.

Евгений племянницу любил и относился к ней как к младшей сестренке. Будучи мелкой и шумной, она отпугивала его, шестнадцатилетнего балбеса, непонятными бантиками на тонких косичках, которые вечно требовалось «класиво завязать», и прочими девчачьими закидонами. Но когда они оба подросли, Женя к собственному удивлению обнаружил в «писклявой занозе» ум и не понятно откуда взявшиеся приятные манеры. Ни старший брат, ни его жена, на вкус Евгения, приятностью не отличались. Брат, конечно, есть брат, но, положа руку на сердце, у него с ним было мало общего. А вот утонченно-возвышенная Танька, несмотря на разницу в возрасте, стала для него по-настоящему родным человеком. Как-то исподволь, особо не напрягаясь, она научила его разбираться в живописи, таскала в музеи и на вернисажи. Правда, андеграудные галереи вроде «Винзавода» наводили на него жуть, но Евгений гордился, что приобщается там к культурной столичной жизни.

Надо сказать, что Ромашов всю сознательную жизнь мечтал выбраться из сонного болота, в котором родился, и прилагал к этому усилия. Понимая, что «Москва слезам не верит», он учился на отлично, окончил столичный вуз, ординатуру и аспирантуру, работал в хорошей клинике, защитился и продолжал повышать квалификацию, участвуя в тематических конференциях. Его считали успешным, амбициозным специалистом и прочили большое будущее.

А вот брата Саню вполне устраивал уровень жизни, отличавший их родителей. Наследник мелкого отцовского бизнеса, избалованный материнской любовью, он плыл по течению, и, по мнению Евгения, вел пассивную забастовку против себя и человечества. У Сани было несколько строительных бригад, он сам подыскивал заказы на ремонт и шабашил, зимой же, когда заказов было меньше, таксовал. По характеру старший брат являлся типичным манипулятором. За неудачи он ловко перекладывал вину на других: школьного учителя, не привившего ему любви к наукам, родителей, не заработавших ему солидный стартовый капитал, или жадного клиента, не желающего делиться «бабками». Евгений, избравший профессию психотерапевта, с сожалением наблюдал за братом, но «лечить» кого-то в семье не собирался — чревато. Если бы не родители, требовавшие укорами, лестью и шантажом обязательного присутствия обоих детей на всех значимых праздниках, он бы давно не поддерживал связь с семейством Саньки.

К счастью, Танька пошла не в них. Ира при посторонних часто величала дочь «нескладехой», но в глубине души гордилась ею. Гордился ею и Женя и иногда в шутку спрашивал у племянницы, не появилось ли у той такой же интересной подруги, как она сама, только немного постарше. Таня воспринимала вопросы на полном серьезе и обещала поискать. Евгений же в ответ смеялся, утверждая, что из психотерапевтов получаются скверные мужья.

— Ни одна женщина не захочет терпеть дома зануду, докапывающегося до первопричин ее капризов, — говорил он, — но если вдруг тебе встретится чудачка с бесконечным терпением, я с удовольствием приеду на нее посмотреть.

В свои тридцать пять Евгений числился завидным холостяком, но менять статус не собирался. Мать постепенно смирилась, что ее младшенький «испорчен столичной жизнью», и переключилась на единственную внучку Танечку, для которой и варенье банками закатывала, и огурцы-помидоры сумками с огорода возила…

Включив поворотники, Ромашов вывернул на трассу. Движение тут оказалось неожиданно интенсивное, встречались большегрузы, но асфальтовое полотно ложилось под колеса ровно, и потому Евгений, перестроившись в крайнюю левую полосу, спокойно разогнался до допустимых девяноста…

…и сразу за поворотом влетел в мешанину из машин, угодивших в страшное ДТП.

Евгений отчаянно выкручивал руль, давя на тормоз. Машину занесло, они врезались в кучу малу сначала одним боком, потом другим, потом врезались в них. Довершил хаос опрокинувшийся и загоревшийся бензовоз, следовавший за Ромашовской «Киа» по пятам…

Ира погибла на месте, Таню выкинуло на обочину, а Евгения зажало в машине, но странное дело: он остался невредим, единственный среди всех несчастных. Огонь от взрыва перекинулся дальше, совершенно не затронув его машину.

Когда спасатели спустя час вырезали его из обломков, Ромашов отбился от врачей и первым делом стал выяснять, что с племянницей. Узнав адрес госпиталя, куда ее отправили на «Скорой», он некоторое время приходил в себя. Таня осталась жива и даже пребывала в сознании, когда ее грузили на носилки. Эта неожиданная удача оглушила его сильней, чем мертвое тело Санькиной супруги, скрытое черной тканью мешка.

Сойдя с моста, подальше от суеты, криков и звуков резаков по металлу, он набрал номер больницы, в которую так спешил, чтобы узнать о здоровье брата и предупредить, что приедет в лучшем случае к вечеру. В регистратуре ему с прискорбием сообщили, что пациент Александр Ромашов скончался час назад, не пережив вторичного кровоизлияния в мозг.

Евгений, как стоял в своем дорогом итальянском костюме и легком плаще, так и сел прямо в грязь на берегу заросшей камышами безымянной речки. Согнувшись, он спрятал лицо в ладонях.

К нему с дорожного полотна спустился фельдшер скорой помощи:

— У вас шок. Быть может, все-таки позволите себя осмотреть?

Евгений мутным взглядом уставился на заговорившего с ним мужчину, одетого в куртку с профессиональной эмблемой на груди.

— Сосуд Гигеи, — пробормотал он, — врачу, исцелися сам…

— Идемте, идемте, — фельдшер подхватил его под локоть.

— Вся семья, представляете? Вся семья! В один день, в один час, — бормотал Ромашов, механически переступая ногами. — А на мне ни царапины. Как такое может быть?

— Вот мы сейчас убедимся, что ни царапины, — приговаривал мужчина, помогая подниматься по скользкому пригорку. — Сейчас мы во всем убедимся…

Таня выжила. Отделалась сотрясением, переломом ключицы и правого запястья. И еще перестала разговаривать, онемела от свалившегося на нее непосильного горя. Совсем.

Евгений, бывший в тот ужасный день за рулем, чувствовал свою вину. Он дал себе слово, что вернет бедняжку в строй, чего бы ему это ни стоило.

Загадочная цыганка

— Деточка, ну какая тебе разница, можешь ты громко кричать или нет? — убеждала Таню бабушка, Раиса Сергеевна Ромашова. — Ты же не певица, а художница. Впрочем, не хочешь рисовать и не надо. Поспи, почитай, отдохни, а я тебе пирожков напеку.

Бабушка ничего не понимала, но Таня послушно кивала и отворачивалась к окошку. За стеклом кипела суетная жизнь, от которой она намеренно отгораживалась.

Из больницы ее выписали еще в конце сентября, да и то держали там больше из-за неадекватного состояния, выразившегося в полнейшей апатии и потери способности говорить, чем из-за физической травмы. Было подозрение, что всему виной ушиб головного мозга, и терапия предстоит серьезная, но обошлось.

— Истерическая афония, — вынес диагноз заведующий отделением, Сергей Сергеевич Попов, давний знакомый Ромашова. — Сам знаешь, голос может вернуться внезапно или не вернуться никогда. Результаты обследования обнадеживают: в результате контузии мозговые отделы не пострадали, органических поражений на МРТ не выявлено. Все упирается только в тонкое понятие «души». Медикаментозный курс мы ей проколем-прокапаем, конечно, но дальше, Женя, уж сам гляди, здесь ты куда больший специалист, чем наш отоларинголог.

— Меня беспокоит ее странное поведение, — признался Ромашов. — Таня всегда слыла общительной, а сейчас никого не желает видеть, вздрагивает от каждого шороха, кого-то ищет по углам.

— Не удивительно, учитывая, что именно ей удалось пережить. По-хорошему, ее в психиатрию надо переводить. Или в спецсанаторий на полгодика. Там и грязевые ванны для руки, и массаж, и электрофорез, и что немаловажно, — Попов постучал согнутым пальцем себе по лбу, — капельницы для мозгов. Ты подумай, Жень, если согласен, я лично с главврачом договорюсь.

— Я ее на дому, по-родственному, в частном порядке, — сказал с тяжким вздохом Евгений. — Напиши список, что полагается для восстановления после переломов, все эти грязевые ванны, массажи и капельницы. Впрочем, с капельницами я сам разберусь.

— А справишься?

— Уж если я для любимой племянницы ничего сделать не смогу, то какой от меня вообще в профессии толк?

Конечно, Сергей Сергеевич был прав, да только как же молодую девчонку в «дурку» поместить — у нас от подобного пятна в биографии не отмоешься, думал про себя Ромашов. По мнению большинства, лечение у психиатра предписывается исключительно опасным шизофреникам, а депрессия считается обычной «маятой, которая сама пройдет». Евгений сталкивался с подобным обывательским мнением постоянно. Однажды он даже выступал свидетелем на суде по вопросу лишения родительских прав, когда после развода муж пытался отнять ребенка на основании, что бывшая лечилась у Ромашова в психиатрической клинике от бессонницы. Экс-муж был богат и шел на принцип, а у женщины еще до суда отобрали дочь и безосновательно записали в сумасшедшие. Подобного реноме для племянницы Ромашов не хотел.

После того, как физические травмы Татьяны перестали нуждаться в круглосуточном наблюдении, бабушка с дедушкой забрали ее к себе «на амбулаторный режим». Евгению идея оставить племянницу на милость отца с матерью, чуть что, причитающих про «бедную сиротиночку», совсем не нравилась, но бросать ее в одиночестве или тащить к себе в холостяцкую берлогу было неудобно.

Таня взяла академический отпуск и затворницей засела в четырех стенах, выбираясь только на кухню покушать, да на балкон подышать и полюбоваться на просыпающийся город. Ей следовало разрабатывать запястье, если она желала продолжать рисовать, но девушка это делала с неохотой. Она все отныне делала с неохотой, словно пропавший голос лишил смысла ее существование. Но в реальности все обстояло куда хуже: Таня считала, что несет на себе печать проклятия, и ей не стоит подвергать опасности ни в чем не повинных людей. Вот почему она резко свела на нет все контакты с сокурсниками и друзьями, и, если бы могла, перестала б общаться даже с родственниками. «Если погибать, то в одиночестве», — полагала она.

В результате страшной аварии Татьяна, как ей казалось, приобрела странную способность видеть невидимое. Она никому в этом не признавалась, даже Жене — особенно Жене, страшась услышать позорный приговор, однако переживала свое новое свойство болезненно.

Хуже всего ей было ночами, когда грань между мирами, по утверждениям эзотериков, истончалась, и призраки, духи и демоны получали возможность добраться до нужных им людей. Татьяне всюду мерещились чужие глаза, следящие за ней с укором. Иногда сил терпеть не было настолько, что она в панике металась по комнате, хрипела и билась в немой истерике, пугая дедушку и бабушку.

Лекарства, что прописал ей Женя, помогали снять напряжение и погружали в легкий, ко многому безразличный сон, но не спасали полностью от неприятных визитов странного узкоглазого старика. Нет, он не пугал ее нарочно, не хватал призрачными ледяными руками — просто возникал из ниоткуда и смотрел, смотрел прямо в душу темными всезнающими глазами. Иногда старик проникал в ее сны, но и там хранил загадочное молчание. Таня даже думала, что он такой же немой, как и она. Но зачем он тревожил ее? Чего хотел? Если он — ее проклятие и наказание за совершенную чудовищную ошибку, то почему изводит в тишине, а не забирает к себе в преисподнюю? Или продолжать жить после того, как мама и папа умерли по ее вине, это и есть самое страшное наказание?

Таня втайне надеялась, что со временем все образуется: либо она привыкнет и перестанет обращать на старика внимание, либо он оставит ее в покое. Девушка даже радовалась порой, что потеряла голос и не в состоянии выдать себя, разговаривая с демоном, притаившимся в углу. Однако время шло, а ничего не менялось. Таня замкнулась, похудела и потеряла былую живость. Днями напролет она лежала на кровати, уставившись в потолок, а бабушка ей в этом потворствовала, несмотря на советы младшего сына.

Евгений приезжал к ним регулярно, через два-три дня после работы, и пытался пробиться сквозь невидимый панцирь, которым окружила себя племянница. Чувство личной вины и ответственности вкупе с профессиональным азартом не давали ему отступиться.

Когда гипс сняли, Ромашов договорился с ближайшей частной клиникой о необходимых физиопроцедурах. Таня дала свое согласие и даже не стала возражать против сеансов эмоционально-стрессовой терапии, которые Женя планировал проводить сам. Однако после первого небольшого успеха дело застопорилось.

Погрузить Татьяну в глубокий гипноз Евгению не удалось, а за восемь сеансов в легкой и средней стадии он добился только, что девушка, находясь в трансе, повторяла за ним слова хриплым шепотом. В бодрствующем же состоянии все оставалось по-прежнему. Открывая рот, Таня давилась звуками, язык будто сковывала судорога, и голосовые связки совершенно не слушались ее.

Евгений не сдавался, но племянница быстро отчаялась.

«Дорогой Женя, я тебе благодарна за все усилия, — написала она ему на вырванной из ученической тетрадки странице и вручила, пряча взгляд, — но хватит тратить на меня время. Я вижу, как ты устал сюда приезжать. У тебя своя жизнь, которая должна продолжаться, а моя жизнь кончена. Голос не вернуть, мне пора смириться и привыкать жить по-новому. Я устала от бессмысленной надежды, извини меня!»

— Это ты напрасно, — сказал он ей, прочитав. — После небольшого перерыва следует начать второй курс. Во-первых, закрепить достигнутое, а во-вторых, продвигаться дальше. Еще ничего не потеряно! Голос вернется.

Таня покачала головой и вытолкала его из своей комнаты. В глазах ее при этом стояли слезы.

Сначала Евгений решил, что плохой из него психолог, раз он не сумел убедить пациента в радужных перспективах. Потом подумал, что Таня не простила его и продолжает считать главным виновником смерти матери. Однако, поразмыслив и сопоставив кое-какие факты, он пришел к выводу, что причина, по которой девушка не идет на контакт, заключалась все-таки в ином. Многое указывало на то, что одна психологическая травма наложилась у Татьяны на другую, и они взаимно усилились. Вот только что именно не давало ей покоя? Поскольку их общение в основном сводилось к рисункам и заметкам, Ромашов был сильно ограничен в средствах.

Евгений решил, что племянница винит в произошедшем прежде всего себя, ее немота стала своеобразной формой аутоагрессии. Так называемый «синдром русалочки»: девушка подсознательно запрещала себе говорить, превратив голос в расплату, например, за некий грех. Евгений своими вопросами бередил незаживающую рану и постепенно подбирался к сути. Таня испугалась, что всплывут истинные причины, которые бы она желала сохранить в секрете, и оборвала сеансы. Люди, как правило, боятся под гипнозом разболтать постыдные тайны, и никакие уверения в обратном на них не действуют.

Для устойчивого прогресса в лечении требовалось установить истину, и Евгений был готов провести расследование. Он хотел знать, за что племянница себя казнит.

Самая распространенная в мире причина для всех детских бед — это отношения в семье. Евгений для начала двинулся по типичной схеме, отрабатывая версию внутрисемейных конфликтов. Он задумался, кто мог бы пролить свет на таинственное содержимое семейных шкафов его покойного брата. Возможно, необходимой информацией владели родители, но отец плохо себя чувствовал — после двойных похорон слег, и Женя опасался его тревожить. Оставалась мама…

Раиса Сергеевна удивительно смиренно перенесла смерть старшего сына и невестки. Наверно, ей просто было не до истерик, поскольку муж-сердечник требовал заботы, а беспомощная внучка нуждалась в опеке. Мать стоически несла свой крест и черпала в этом все новые и новые силы. Однако когда Евгений попытался завести с ней беседу о семейных проблемах покойного Саньки, то получил жёсткий отлуп.

— Прошлого не вернешь, и копаться в грязном белье я не позволю! Прошу, оставь девочку в покое!

— Так что-то все-таки было неладно? — встрепенулся Евгений. — О каком «грязном белье» речь? Ира и Саня ссорились или что?

— Не было ничего! — отрезала мать. — Не было! Заруби это себе на носу. У Саньки все хорошо складывалось: дом полная чаша, дочка талантище, жена красавица. Люди завидовали! От их зависти, может, и пошли все беды. Сглазили их! И сейчас небось косточки покойным перемывают, злословят, не угомонятся никак, чтоб им пусто было!

— То есть, личная жизнь Саньки была настолько интересной, что оказалась в центре обсуждения соседей? Вот так новость.

— Нечего тебе в это лезть! Там все неправда, — запретила мать. — При жизни с братом не дружил особо, ничем не помогал, так чего теперь завелся?

— Это же не блажь, мама! Это ради Таньки.

— У Тани все налаживается. Сам сказал: она говорить под гипнозом начала. Наяву беззвучно пока губами двигает, но угадать уже можно.

— Этого мало!

— С нее довольно! Со сцены ей не выступать, а декорации в театре рисовать и безгласная сумеет. Если все дело в том, что она, как ты утверждаешь, просто не хочет, то не лезь к ней в душу. Когда созреет — тогда и ладно, а нет, так и нет. Пугать ребенка, клин клином вышибать, я тебе не позволю. Она, бедняжка, довольно настрадалась, чтобы еще и твою безумную терапию выносить. Иди и практикуйся лучше на своих алкоголиках!

Переубедить мать Жене не удалось, но идею докопаться до правды он не оставил. Временную неудачу Евгений рассматривал как личный вызов. Он планировал расспросить тех самых «злоязычных соседей» и бабушек у подъезда, ежели таковые все еще водились в стремительно меняющемся городском пейзаже. Можно было найти сослуживцев, нанести визит в колледж, где училась Татьяна, однако времени, как назло, на все не хватало. На работе случилась запарка, клиенты пошли, что называется, косяком, да и частые поездки в родительский дом (то продуктов занести, то лекарств) не позволяли выкроить и полдня на расследование. Поздним вечером он буквально доползал до постели и дрых без задних ног, пока будильник не поднимал его, чтобы опять идти в клинику.

Как-то раз, уже в начале декабря Евгений возвращался от родителей к себе. Новую машину он приобрести не успел, ждал выплат от страховой компании, и потому добирался всюду общественным транспортом.

На железнодорожной станции к нему приблизилась цыганка — довольно молодая, не старше двадцати-двадцати трех лет, но уже глубоко беременная. Облачена она была в цветастые длиннополые наряды, как это заведено у ее нации, но вместо платка носила обычную лыжную шапочку, которая казалась ей мала и не скрывала завивающихся прядей и огромных серег из «самоварного золота».

Евгений оглядел цыганку с головы до пят, взглядом предостерегая от навязчивых речей в стиле «дай погадаю, всю правду скажу». Цыганка, впрочем, не лезла, не требовала позолотить ручку, а скромно стояла рядом, кутаясь в старое драповое пальто, из-под которого торчал подол забрызганной юбки.

Час был поздний. Промозглый ветер гонял по перрону мусор из опрокинутой урны, а силуэты обкромсанных, давно уже по-зимнему прозрачных тополей терялись за сумеречной пеленой. Платформа была пустынной, лишь на противоположной стороне виднелось несколько припозднившихся пассажиров. Жертвы маятниковой миграции возвращались с работы и, сойдя с только что прошедшей электрички, неулыбчиво и быстро просачивались через турникеты, спеша поскорей попасть домой.

Ромашов повернулся спиной к ярко освещенному вокзалу, наслаждаясь болезненным ощущением полного одиночества. В обозримом пространстве, кроме цыганки, никого не было. Однако эта женщина, казалось, просто искала молчаливой компании, никак не беспокоя, и ее присутствие спустя минуту совершенно перестало его волновать.

Электричка запаздывала. С темного неба посыпался мелкий снег вперемешку с ледяным дождем. Евгений подумал, что нормальная зима в этом году тоже запаздывает, никто и ничто не желает соблюдать расписание. Вдохнув сырой воздух полной грудью, он поднял воротник.

Когда пригородная «собака», предупредительно свистнув, наконец подошла к перрону и с судорожным лязгом распахнула теплое нутро, залитое желтоватым светом, Ромашов с плохо скрываемым облегчением поспешил к дверям.

Неуклюже переваливаясь на отечных ногах, обутых в видавшие виды кроссовки, цыганка двинулась за ним, но в самый последний момент поскользнулась на обледенелом краю платформы и начала падать.

Боковым зрением уловив непорядок, Евгений обернулся и успел подхватить девицу под локоть.

— Осторожней! Так и под поезд можно угодить.

Она взглянула на него испуганно, со смесью удивления и благодарности.

Евгений помог ей подняться в вагон.

— Спасибо, — промолвила та замерзшими губами.

Ромашов увидел кровоподтек на скуле, который безуспешно старались замазать, и глубокие болезненные синяки под нижними, набухшими от недавних слез, веками. Неужели, «бьет, значит, любит»? Вблизи стало заметно, что цыганку отличала нездоровая худоба, развившаяся вопреки ее деликатному положению. Некоторых женщин будущее материнство красит, а некоторых доводит до могилы, особенно если находятся желающие к ней специально подтолкнуть.

Поддаваясь неожиданному для себя порыву, Ромашов спросил:

— Вам помощь не нужна?

— Нет, — она была краткой и, прежде чем пройти в вагон, с тревогой оглянулась на оставшуюся за спиной платформу, словно боялась, что из-за снежной пелены выскочит нежелательная погоня.

Может, этот ее взгляд, а может, нервно дрожащие руки без перчаток и напряжение в натянутой спине заставили Ромашова прояснить ситуацию:

— Я могу дать вам телефон центра психологической поддержки для людей, попавших в трудную жизненную ситуацию. Просто я по работе с этим связан.

— Не надо, — она съежилась еще сильнее и скользнула мимо.

— Извините! — бросил он вслед, ругая себя почем зря, что вообще раскрыл рот. Никогда прежде за ним не случалось подобной благотворительности — на ходу и нахаляву, а тут прямо черт дернул.

Двери, шипя, съехались, отгородив неуютный тамбур от холода, снега и ветра. Электричка дернулась и покатила, набирая ход. Ромашов прошел в пустой вагон. Цыганка, как оказалось, далеко не убежала, стояла в проходе, раздумывая. Обернувшись, она снова шепнула:

— Спасибо! — Он угадал это слово по движению губ.

Евгений кивнул, сел на ближайшую скамью и уставился в черный прямоугольник окна.

Его случайная попутчица долго мялась, но потом все же подошла с таким видом, будто в любую секунду готова кинуться наутек.

— А в этом центре… — начала она, и голос ее почти потерялся за стуком колес, резко взвизгивающих на поворотах.

Ромашов поднял на нее глаза.

— В этом вашем центре… там могут дать адрес, где переночевать бесплатно?

— Да, это возможно.

Цыганка ждала продолжения, и Ромашов нехотя пояснил:

— Они помогут вам делом и окажут юридическую поддержку, если вы в подобном нуждаетесь. С одной из женщин, психологом Центра, я очень хорошо знаком. Если желаете, я ей наберу прямо сейчас, и она вас сориентирует.

Последнее было явно лишним, но раз уж начал, надо было довести дело до конца, половинчатости Ромашов терпеть не мог. Мысленно чертыхаясь, он полез во внутренний карман, где носил визитницу с контактами подобного рода. Он не был добрым самаритянином в полном смысле слова, но род его деятельности предполагал всякое, потому полезные мелочи он всегда держал под рукой.

Евгений нашел визитку, подцепил один из прямоугольников ногтем, вытянул и отдал цыганке:

— Это координаты Кризисного центра. По указанным телефонам вам ответит дежурный. Но повторяю, если помощь нужна срочно, я могу связаться непосредственно с главным психологом. У вас имеется при себе мобильный?

— Нет.

— А приобрести карточку сможете?

— Я купила билет до Москвы, — ответила цыганка, вздергивая подбородок и тем самым, видимо, намекая, что последние копейки пустила на честную жизнь.

«Конечно, — подумал Ромашов, — с таким пузом через забор не полезешь и от транспортной полиции не побегаешь, а ночевать в обезьяннике девушка явно не желает».

— Вы не смотрите, что я так одета, это… это маскарад! — выдала вдруг цыганка. — Мне надо уехать и… на пару дней скрыться. Не спрашивайте ничего! Вы добрый, поэтому я с вами заговорила, но втягивать вас в свои проблемы не хочу.

— Да я и не навязываюсь, — откликнулся Евгений. — Подождите, я все же позвоню Екатерине Андреевне.

Он вытащил телефон, дозвонился до подруги, коротко объяснив ситуацию, а затем бесстрашно передал трубку цыганке. Пока девушка тихо говорила, он исподволь разглядывал ее.

Пожалуй, он поторопился отнести ее к цыганскому племени. Да, у его визави была смуглая кожа и темные глаза, и внешне она ничем не отличалась от типичных обитателей табора, но вот манеры были вовсе не грубыми, речь грамотная и лишенная визгливого акцента. В ней, если абстрагироваться от одежды, не было ничего вульгарного, свойственного не слишком образованным бродяжкам. Кожа на руках нежная, а лак для ногтей светлого, почти незаметного оттенка. Эту девицу не использовали на грубых работах, и, отогревшись немного в тепле вагона, она стала выглядеть как нормальная московская девчонка, стало даже заметно, насколько аристократичные пальцы сжимают его смартфон.

Косметикой девушка не пользовалась. Нельзя сказать, что это из-за спешки она не успела накраситься — синяк на скуле она явно старалась скрыть, но делала это еще утром, и за минувшие часы тональный крем успел слегка «полинять». У девицы, яркой от природы, был вкус, и, наверное, она говорила правду, называя пестрые цыганские тряпки «маскарадом». Пальто она носила добротное, хотя и ужасно старое, с обтрепанными манжетами и пуговицами, пришитыми по-разному: где крестиком, а где «гусиной лапкой», словно одежда, как переходящее знамя, путешествовала от женщины к женщине не один десяток лет. Кроссовки были заляпаны глиной, как и подол юбки, и создавалось стойкое впечатление, что их хозяйка бежала по грунтовой дороге, разбрызгивая лужи. С утра было теплее, это только к вечеру воду и грязь сковал ледок — значит, добиралась она до вокзала издалека, много шла, устала (отсюда и тени под ввалившимися глазами). А еще она наверняка испытывала страшный голод…

«Ей в полицию бы обратиться, а не в Кризисный центр, — подумал Ромашов, — впрочем, Катя разберется. Если надо, и к следователю отведет. Сейчас бедняжке нужен хороший горячий ужин и чистая постель».

Договорив и, по всему, договорившись, «цыганка» (мысленно он теперь брал это слово в кавычки) вернула Евгению смартфон и повеселела. Держалась она по-прежнему настороженно, но Ромашов к ней не лез. Исповедовать неудачниц он предпочитал на работе, а не в личное время.

«Цыганка» и сама не спешила раскрываться перед незнакомцем, но чувство признательности ей было известно.

— Вы очень хороший, — заявила она, разглядывая его в открытую, — бескорыстно помогли совершенно чужому человеку и даже не побоялись, что я украду ваш дорогой телефон.

— Не стоит благодарности, — сказал Ромашов.

— Вы часто людям помогаете, умеете слушать… и видите, замечаете многое. Вы похожи на священника… но вы атеист. Так странно…

Евгений с бОльшим интересом взглянул на попутчицу. Кажется, и ей были не чужды игры в дедукцию. Может, она работала гадалкой, раскладывала своими наманикюренными пальчиками карты Таро и навострилась читать клиентов, как раскрытую книгу. Вот только одним ужасным утром что-то пошло не так, случился конфликт, пришлось податься в бега. Правда, беременность эта ее…

«Нет, стоп! — запретил он себе. — Не мое это дело».

— Не волнуйтесь за меня, мне помогут, я это теперь точно знаю, — произнесла девица, и на ее губах родилась легкая улыбка. Родилась — и погасла, как робкий солнечный лучик пробившийся сквозь хмурые тучи. — А вот другая девушка в вашей помощи все еще нуждается. Мучаетесь вы из-за нее, а она ваши усилия не ценит, отвергает. А ведь вы и сами в смертельной опасности оказались.

Евгений тяжко вздохнул:

— Давайте обойдемся без вокзальных фокусов, не портите о себе впечатление. Вы запомнили адрес, куда идти, когда сойдете с поезда? Вот и хорошо, мы квиты.

— Нет, не квиты, — возразила «цыганка». — И это не фокус. Вы помогли мне, а я вам хочу помочь. Мир на доброте людской зиждется. Проклятие на ваш род наложили — страшное, черное. Я вижу, на смерть делали. Двое уже ушли — недавно, три месяца только прошло, двое пока стоят, очереди ждут, но не отвертятся. А еще двое… им могилы копать. Как выкопают, так и их смерть заберет, род прервется.

Ромашову стало слегка не по себе, но он не собирался клевать на доморощенный психоанализ и развод для простаков.

— Послушайте…

— Удар, звон стекла, крики, взрыв… — не обращая на него внимания, начала бубнить «цыганка», сейчас, как никогда раньше, делаясь похожей на уличную гадалку.

Она прикрыла глаза, откинулась назад и говорила, чуть покачиваясь, будто в трансе. Ее серьги побрякивали, отражая свет потолочных ламп. Пальцы комкали пояс пальто, крутили его, заматывая в колечко и тотчас разматывая.

— Смерть на шоссе… Мост через реку… Много машин… Огонь, страшно как!.. Внезапно… все в один день и час, но сильный ангел-хранитель… вмешался, отвел… Василий, Василий… это его имя, запомните его! Вся семья: муж, жена, дочь… Одна в аварии погибла сразу… другой тоже в машине был… в больнице умер. Дочь жива, но жить не хочет… Василий ее с того света гонит, не дает за грань уйти… а она сопротивляется. Не слышит его, не верит…. Еще один мужчина, родственник со смертью в гляделки играет… старый, этого не спасти… А на вас ни царапины!.. И девочка жива… только дальше хуже будет!

Ромашов смотрел на нее, не зная, что предпринять. Голос цыганки звучал монотонно, паузы она делала в самых неожиданных местах. Пальцы ее продолжали независимый танец, дергая пояс — но опять же, дергая размеренно, однообразно.

— Таа-ня-а, — вдруг нараспев выдохнула цыганка, она качалась все сильней, сжимая пальцы в кулаки. — Таня себя винит… через нее проклятие упало… молодая, глупая, хотела, как лучше… себя корит, а поздно… вы сильный, но в беду полезете сами… по своей инициативе сгинете… Только Василий вам поможет!

— Откуда вы все это берете? — довольно грубо спросил Евгений. — Что за Таня? Что за Василий?

«Цыганка» открыла глаза, но не смотрела на него, уставилась мимо и сквозь, словно по-прежнему пребывая в трансе.

— Вы все по крови связаны… побратимы… не отступите, искать будете… плохо это… для вас плохо! Но судьба такова… по грани идти…

Сейчас было очевидно, что девушка прекрасно отдает себе отчет в том, что произносит. Хотя в целом ее манера говорить не изменилась, истеричное кликушество исчезло. Да и было ли?

— Вы сейчас мне пророчествуете или просто так выдумываете? — поинтересовался Ромашов, разбивая иронией повисшее в воздухе напряжение. — Необычный у вас метод для самогипноза. В магическом салоне тренировались?

Странная девица моргнула, залилась жаркой краской и уставилась на носки своих грязных кроссовок — или, скорее, на свой огромный живот, перекрывавший видимость.

— У меня с рождения дар, — вымолвила она в прежней, тихой манере. -Можете не верить, но я вам добром за добро плачу. И денег не прошу.

— Вы не ответили, откуда взяли имена Тани и Василия. Кто это такие?

— А вы не знаете?

— Нет, не знаю.

— Придет время, все станет ясным, как родниковая вода. Вот, возьмите амулет, он вам поможет беды избежать. Он слабенький, но на один раз точно хватит. А может, и на два.

Она протянула ему откуда-то взявшуюся монету. Только что ничего не было — и раз, на раскрытой ладони блеснул серебристый неровный кругляш с полустершимся изображением крылатого дракона.

«Ловко!», — восхитился Ромашов. Монета походила на старинную, возможно, китайскую, и наверняка являлась подделкой — из тех, что продают в сувенирных лавках.

— Возьмите, не бойтесь, это тоже бесплатно, — цыганка с необычной для себя настойчивостью всунула ему монету. — Всегда держите при себе, даже если не верите. До вашей Тани мне дела нет, но вы не представляете даже, как сильно мне сегодня помогли. Жизнь спасли. Не должна я быть у вас в долгу. Не должна и не буду, откуплюсь! А теперь пойду, нельзя мне с вами больше…

— Подождите! — не выдержал Евгений.

— Не могу. Вы сделали все, что могли, для меня, а я — все, что могла, для вас. Теперь нам время разойтись. Так надо.

— Духи велят? — саркастически поддел он.

— Да, считайте так. Духи. Берегитесь черной смерти! Она вас на дороге поджидает.

— На какой дороге?

— Шоссе, лесная тропинка, дорожка, мост… Амулет Белого Дракона дважды смерть отведет, но дальше вы сами.

— А разве вам самой амулет не пригодится?

— А он не мой, — девушка встала, — уже не мой, ваш он. Василий велел вам отдать — я отдала.

— Не жалко?

— Жалко. Но я откупиться от еще большей беды хочу. И вам польза. Прощайте!

С этими словами она заскользила по проходу, для устойчивости цепляясь руками за поручни на лавках. Ромашов озадаченно смотрел ей вслед и сжимал в кулаке холодную монетку.

О гипнозе и не только

Встреча с «цыганкой» Ромашова скорей позабавила, чем поразила или напугала. Будучи гипнологом со стажем, он прекрасно представлял, что такое транс и какие возможности благодаря ему получают люди.

Обучаясь в вузе, Евгений присутствовал на лекциях известного профессора, члена профессиональной психотерапевтической лиги Ильи Николаевича Левадского. Его удивительные рассказы и демонстрации человеческих возможностей так поразили Ромашова, что он загорелся идеей посвятить этому жизнь.

— Способность поддаваться гипнозу зависит от эмоциональности человека и его воображения. Насколько человек гипнабелен сам, настолько хорошим гипнологом он станет, — доказывал профессор, вызывая добровольцев из числа студентов-медиков на сцену. — Тот, кто не может впасть в транс, пусть ставит крест на профессии психиатра и психотерапевта. С помощью одних только медикаментозных инструментов громких удач в нашей сфере не добиться.

Однажды Левадскому задали вопрос:

— Гипнотизеры заставляют пациентов мысленно путешествовать в прошлое и будущее в поисках источника подспудных психологических проблем, но не фантазии ли это?

— Я веду курс развития определенных способностей и за свою долгую жизнь в профессии наблюдал разные вещи, — ответил тот. — Конечно, под гипнозом активно работает воображение, и на этом основании некоторые отрицают достоверность информации, полученной на сеансах. При желании, можно «вспомнить» своё бытие динозавром или Наполеоном, особенно, если сам гипнолог подтолкнет к тому наводящими вопросами. Однако помогая, скажем, свидетелям преступления вспомнить недавнее прошлое, заглянуть в те углы, куда человек не имел возможности заглянуть в сознательном состоянии, но фиксировал детали бессознательно, я не имел проблем с «ложными воспоминаниями». Мои коллеги гипнологи-дознаватели официально работают в Следственном Комитете и помогают раскрывать самые запутанные случаи, когда иные методы бессильны. При точном соблюдении протокола люди всегда вспоминают именно то, что было, и это подтверждается параллельными следственными источниками.

— А человек способен соврать под гипнозом? — не унимался любопытный студент.

— Пациент зависит от воли гипнолога и от корректности задаваемых ему вопросов, вот почему так важно соблюдать протокол и формулировать вопросы нейтрально. Однако при глубокой сомнамбулической стадии соврать ни у кого не получится. Другое дело, что погрузиться в глубокий транс способны немногие. Запомните, что на 70% дар гипноза принадлежит гипнотизируемому, и только на 30% самому гипнологу. Смиритесь, если перед вами будет сидеть интраверт с критичным умом, с подобным пациентом результаты всегда будут скромными.

Уроки профессора Левадского не прошли для Ромашова впустую. Сегодня Евгения считали отличным гипнологом, да и сам он, без ложной скромности, полагал, что неплохо разбирается в вопросе.

По здравому размышлению он решил, что «цыганка» вполне могла погрузиться в самопроизвольный транс и что-то такое вытащить из мелких деталей, на которые сознание в обычном состоянии не обращает внимания. Имя «Таня» она угадала, а с «Василием» промахнулась — бывает. Про аварию девица читала в газете, там же — видела фото счастливо спасшегося Ромашова. Все это хорошо укладывалось в рамки транса, когда подсознание легко выдает забытые мелочи. А вот причитания про «беду», «смерть» и «проклятие» — это обычный набор салонной гадалки, как и монета-сувенир, в силу которой Евгений, конечно, никогда не поверит.

Монетку, впрочем, выкидывать он не стал, положил в портмоне, где уже пряталась миниатюрная мышка из Мышкина — подарок благодарной пациентки. Мышке полагалось периодически поглаживать спинку, «чтобы денежка в кошельке не переводилась», чего Ромашов, естественно, не делал, но сувенир хранил, редко о нем вспоминая. Теперь мышке составил пару крылатый дракон. Возможно, позже он придумает ему какое-то полезное применение.

И все же за нервной болезнью Татьяны стояла какая-то трагедия, и с ней Жене необходимо было разобраться. Свое расследование он начал с осмотра квартиры брата, куда отправился на следующий вечер, чтобы методично порыться в ящиках и найти… он сам не знал, чего.

Квартира выглядела нежилой: слишком аккуратной и лишенной запахов. Евгений вспомнил, как сразу после похорон мать пришла сюда и, засучив рукава, молча взялась за уборку. Она безжалостно выкидывала на помойку все, что казалось ей лишним или напоминало о сыне и невестке чересчур рьяно.

Евгений собирался помочь, но его возмутило, что мама сочла мусором Танины детские рисунки. Начертанные неуверенной рукой, они были наивными, незрелыми и где-то неудачными, но сама Таня их хранила, значит, ей они были дороги. Раиса Сергеевна уступила, запихнула рассыпающиеся листы в самый нижний ящик письменного стола, но Жене пришлось уйти, дабы избежать дальнейшего скандала.

Конечно, он понимал, что это не черствость, а всего лишь проявление характера. Не факт, что человек, шумно переживающий горе или впадающий в кататонию, скорбит больше, чем методичный аккуратист. Немытые тарелки, безумный взгляд и ступор не обязательные признаки страданий, как и музей, в который иной раз родственники превращают жилье погибших, не свидетельство большой любви. Плохо одно: после такой грандиозной чистки найти что-либо превращалось в безнадежное дело.

Евгений пропадал в квартире уже третий час, но ни на шаг не продвинулся. Девичий дневник, что вела Таня, был полон стихов, картинок и глупейших анкет, а последняя запись в нем была сделана за полгода до трагедии. Он пролистал его и отложил за ненадобностью. Писем, счетов, подозрительных чеков Ира не сохранила (или это мама постаралась). Санька держал в кабинете кипу бумаг, но все они касались исключительно работы и ничего не проясняли.

Впрочем, случилась и неожиданная находка. В верхнем ящике Таниного стола Евгений нашел старую семейную реликвию: курительную трубку, которую деду подарил на память фронтовой друг и побратим с заковыристым нерусским именем. Дед вроде бы рассказывал, что тот был родом из Сибири и служил на фронте снайпером, они не раз спасали друг другу жизни.

Трубку Женя сразу узнал, хотя она очень давно не попадалась ему на глаза. Посеревшая от времени, она все еще пахла табаком. Ее украшали искусно вырезанные символы солнца, луны и животных, а по мундштуку шли короткие и неглубокие насечки: так снайпер помечал число пораженных им целей. «На прикладе винтовки делать зарубки нельзя, — объяснял он деду, — винтовка, она ж казенная. Придут и спросят: зачем хорошую вещь испортил? А трубка — моя. Что хочу с ней, то и делаю».

Насечек было много. Женя повертел трубку в руках, погладил большим пальцем теплое дерево и решил взять себе как память о дедушке. Нечего ей в пустой квартире пылиться, подумал он. Мать собиралась жилплощадь сдать, и семейная ценность рисковала окончательно затеряться.

Шаря в комоде, Ромашов наткнулся на пакет с Санькиными вещами, переданными из больницы. Каким-то чудом они не отправились в мусорный бак, видно, мать сунула их в дальний угол и забыла. В пакете лежал телефон.

Евгений поставил его на подзарядку, попутно просматривая записную книжку. Очень быстро он обнаружил загадочный контакт — «Валентин. плитка». Саня перед смертью названивал по этому номеру все утро.

— Плитка… — вслух повторил Евгений и задумался.

У Сани было несколько хорошо укомплектованных бригад, работающих на разных объектах. Однако все мастера в записной книжке значились полностью: фамилия, имя, отчество, профессия (маляр, столяр) и номер бригады. В этом Санька был неизменно педантичен, и нелепая «плитка» резала глаз. Торопился записать? Проявил внезапную небрежность? Или лукавил…

Как оказалось, Саня общался с «плиточником» регулярно и не только в день смерти. Разговоры длились от половины минуты до получаса и больше.

В дверь квартиры внезапно позвонили. Ромашов взглянул на часы: половина десятого вечера. Поздновато для визитов.

Звонок повторился.

Евгений прошел в прихожую и отпер замок. На пороге стояла миловидная барышня. Именно «барышня», по-другому не скажешь: юбка с оборочками, рукава-фонарики, волосы выбились из пучка и красиво завиваются по бокам круглого личика, глазища большие — то ли от природы, то ли от изумления. Увидеть Ромашова девушка явно не ждала. Но — ни грамма испуга.

— Здрасьте, — проговорила она, хлопая ресницами. — А чего вы тут делаете?

Вопрос его позабавил, но играть в игры с ребенком (на вид барышне было лет семнадцать) Ромашов не стал.

— Я брат Александра Ромашова. А вы?..

— Ой, да я знаю, кто вы такой! Вы — Танин дядя. Но я не поняла, что вы тут делаете, и Таня где? Я домой шла, окна горят, думаю — вернулась. А тут вы…

Девица попыталась заглянуть через плечо Ромашова, что было проблематично, так как тонкая и невысокая девушка едва доставала ему до подбородка. Она поднялась на цыпочки и изогнулась, выворачивая шею.

Видя столь титанические усилия, Женя посторонился.

— Судя по домашней одежде, вы соседка, — сказал он.

— Ой, а вы меня не узнали, да? Зойка я!

— Зойка? — Ромашов припоминал, что у Тани была подруга детства с таким именем, но в последний раз он видел ее, когда девочке, наверное, исполнилось лет десять.

— Ну да, Зойка. Зоя Калашникова, я живу этажом выше. — Пробежавшись взглядом по его фигуре, по дорогому костюму, она широко улыбнулась, оставшись довольна увиденным: — Классный прикид! Кто галстук выбирал?

— А что с ним не так? — Ромашов уставился на свой галстук.

— Красивый галстук, подходит. У того, кто его купил, хороший вкус.

— Я сам его купил.

— Ага, — девушка с важным видом покивала. — Ну, так что, вспомнили меня? Мы с Таней подруги, учились в одном классе. И сейчас связь не теряем, хотя она на декоратора учится, а я на повара. Между прочим, я очень вкусно готовлю, все так говорят. И мне немного огорчительно, что вы меня совсем-совсем не узнаете.

— Узнаю, конечно, — пошел против правды Ромашов, — только вы с нашей прошлой встречи сильно… гм, изменились.

— А то ж, — Зоя кокетливо хлопнула ресницами. — Между прочим, два месяца назад мне исполнилось восемнадцать.

— Поздравляю.

— Спасибо! А встречались мы в последний раз, когда я была в седьмом классе. И тогда мы с вами на «ты» общались. Я вот думаю, может, продолжим традицию, перейдем обратно на «ты»? Не возражаешь?

---

— Не возражаю, — Евгений, изо всех сил сдерживая кривую усмешку, кивнул гостье, чтоб та заходила. — Ты-то мне и нужна, Зоя, проходи.

— Так где Таня? Ей лучше? Она заговорила? — тараторила неугомонная Зоя, пока Ромашов захлопывал дверь. — Когда можно с ней увидеться? Я скучаю. Неужели она меня вовсе не желает видеть? А что мы с тобой будем делать в пустой квартире?

Последний вопрос, выбивающийся из строки, показался Евгению самым важным, и он начал с него:

— У меня к тебе несколько вопросов. Надеюсь, ты не боишься остаться наедине с незнакомым мужчиной? Уверяю, у меня и в мыслях нет ничего такого, просто вопросы очень личные и их неудобно обсуждать на лестничной клетке.

— А чего это мне бояться? — Зоя фыркнула. — Тоже мне, незнакомец! Не такой ты и страшный, даже наоборот. Таня про тебя иногда рассказывала, ты доктор, психоаналитик.

— Психотерапевт, — поправил он.

— А есть разница?

— Есть.

— Какая?

— Давай потом. Сначала мои вопросы.

— Нет, сначала мои, а то забуду! — Зоя набрала в грудь воздуха и выпалила: — Меня к Тане не пустили!

— Почему? — опешил Евгений.

— Не знаю! Раиса Сергеевна не пустила. Сказала, нечего мне у них делать, Тане про прошлое напоминать.

Евгений нахмурился:

— Глупость какая.

— Так это не твоих рук дело? То есть языка. То есть я хотела сказать… — девушка слегка запуталась и с досады покраснела.

— Я совершенно ни при чем. Даже не знал.

— Это хорошо. Ты прикольный. Умеешь носить костюмы с галстуком и не смотреться в них похоронным агентом. Уважаю. Было бы обидно, если б ты вдруг оказался таким… э-э… таким… — она вновь вспыхнула и замолчала.

— Я ничего никому не запрещал, — отчеканил Ромашов. — Спрошу у Тани, надеюсь, это недоразумение уладится. А сейчас…

— Ты так и не ответил, как у нее дела, — вновь заговорила Зоя. — Если молчишь, значит, все плохо, да?

— Прогресс есть. Собственно, я здесь как раз поэтому. Хочешь ей помочь?

— Конечно, хочу! А как? Кстати, почему ты ее не загипнотизировал? Ну, вот прямо так — бац, и она уже спит! И ты ей внушаешь все, что нужно. Что у нее снова голос есть.

Евгений вздохнул:

— Она не хочет.

— Не может быть! Она бредила гипнозом, волшебством и колдовством. Да она сто раз на дню повторяла…

— Колдовством? — перебил Ромашов. — Шутишь?

— Ах, какие шутки! — Зоя всплеснула руками. — Ей срочно требовался колдун. Или ведьма. Она мне прямо так: «Зоя, найди настоящую ведьму, а то всяких шарлатанов полно, боюсь нарваться». Она и меня к ней потащила.

— Куда?

— Да к ведьме же! Знаешь, я сначала сильно сомневалась, но это была самая настоящая ведьма. Да-да, самая настоящая! Мерзкая такая, с бородавкой на лбу. Прямо в душу уставилась и все внутри у меня перевернула, — Зоя выкатила глаза, свела к переносице брови и сгорбилась, изображая ведьму: — Вот такая! Про меня все-все рассказала. А откуда? Я же не звезда, чтобы мою биографию люди наизусть знали. Мы ездили в подмосковный город Туманово, больше часа на электричке, потом на автобусе, потом пешком… такое приключение! Я всякий раз тряслась, страшно же, блин, но интересно! Трижды мы к ней ездили, последний раз незадолго до того, как… ну, как все случилось. Авария и похороны.

Евгений едва дождался возможности вставить слово.

— Зоя, зачем Тане понадобилась ведьма? Нераздельная любовь?

— Да не, какая еще любовь, — отмахнулась Зойка. — Таня натура возвышенная, ради себя и пальцем не пошевелит. Страдать будет, но навязываться не станет. Она из-за отца пошла.

— А что с ним?

— Много чего! Во-первых, проблемы серьезные: долги, кредиторы. А во-вторых, они разводиться собрались.

— Санька с Ирой?!

— Да, родители Тани собирались разводиться, — для убедительности Зоя активно покивала. — У них дня без скандала не проходило. Моя квартира сверху, и каждый вечер я их ор слышала сквозь потолок, а потолок-то бетонный. Таня, бедная, жила в самом эпицентре. Мне так ее жалко было, так жалко! А ты ни о чем не знал?

Ромашов, прислонившись спиной к стене, прикрыл глаза.

---

— Не знал, да? — Зоя резко притихла. — Ну да… такими вещами не хвастаются. Даже брату, даже психоаналитику…

Он взглянул на нее:

— Давно у них так? Скандалы.

— Да с год. Они на людях прилично себя вели. Если б я своими ушами не слышала… Ну, а Таня решила вмешаться. Восстановить семью. Я сказала ей, что, может, и ладно, пусть разводятся, если чужие друг другу стали. Мы же не дети, чтоб не понимать, чтоб ради нас брак сохранять, да и зачем? Но она на меня посмотрела, как… знаете, такими глазами недоуменными. «Покоя, — говорит, — хочу. Мира и тишины в доме. Но развод не выход».

— Адрес «ведьмы» знаешь?

— Не-а, но дорогу помню. А зачем?

— Хочу разобраться, — сказал Евгений.

Зоя сбледнула с лица, и черные ее глазища стали как два блюдца.

— Думаешь, это колдовство ее родителей убило? Таня просила тишины в доме и — получила?!

Евгений поморщился:

— Нет, конечно. Психосоматика…

— Ой, мамочки! — Зоя не слушала. — А я-то тоже, выходит, да? Я тоже виновата! Вот же влипла, черт!

— Ты-то при чем? — устало спросил он.

— Я же с Таней к той бабке ездила! Она мне будущее предсказывала, про жениха. Блондин, военный и форму носит. Ой, мамочки!

Маленькое происшествие

После рассказа Зои Евгения уже не удивило, когда по номеру «Валентин. плитка» ответил женских голос.

— Саша?

— Валентина? — спросил в ответ Евгений.

— Да, — голос звучал неуверенно, но почти сразу перешел в атаку. — Кто это? Почему вы звоните с номера Александра Ромашова?

Женя прислушивался к интонациям и дыханию собеседницы, планируя установить с ней обратную связь, чтобы лучше понять ее мотивы. Если понадобится, он хотел надавить на нее, используя приемы НЛП. Судя по сбивчивым нервным вдохам, одна только мысль о Саньке вызвала в душе Валентины бурю. И — это был его второй молниеносный вывод — о трагической смерти женщине не сообщили.

— Я его брат, Евгений, — имитируя ее напористый, агрессивный темп, произнес он. — А вы кем ему приходитесь?

— Это не ваше дело! Попрошу мне больше не звонить! И Саше передайте, пусть сотрет мой номер!

Чрезмерно эмоциональная реакция почти не оставляла сомнений, что Валентина была той самой «интрижкой на стороне», поставившей семью на грань распада. Кажется, в тот последний день они с Саней поругались. Брат психанул, и это спровоцировало приступ.

— Саня скончался три месяца назад, — Женя успел это сказать прежде, чем женщина бросила трубку.

На том конце повисла недоверчивая тишина.

— Вы не знали?

Ромашов попытался представить себе незнакомку: похожа на Ирину или нет? Голос у нее был совершенно другой — низкий, сочный, уверенный. Скорей всего, это иной тип женщины и по внешности, и по складу, иначе зачем менять шило на мыло?

— Вы… — Валентина закашлялась от переизбытка эмоций. — Это шутка такая глупая? Саша вас подговорил?

«О прорабе, чья бригада клала на даче плитку, говорят иными словами, — подумал Евгений, — и на сообщение о смерти реагируют иначе».

— Мне надо с вами встретиться, — вслух сказал он. — Я подъеду к вам или, если хотите, пересечемся на нейтральной территории.

— Зачем?

— Хочу поговорить о брате.

— Зачем? Вы следователь?

— Нет. С чего у вас такая идея?

— Ну, вы звоните мне… сообщаете, что Саша погиб…

— Я не сказал «погиб», сказал «скончался».

— Он же такой молодой.

— Молодые тоже умирают. У Александра были враги?

— Нет, — кажется, женщина занервничала еще больше. — Не знаю. Какое вам дело? То есть… Если правда, что он умер, то какая разница? Его не вернешь.

Он не стал ей перечить:

— Саню не вернешь, это верно, но вы можете мне помочь прояснить одну вещь. При каких обстоятельствах вы с ним познакомились?

Валентина несколько секунд молчала. Евгений прикинул, что раз она не отказывается, а напротив, затягивает разговор, общаться по телефону, не видя собеседника, ей комфортнее. Чувства к Александру в ней успели перебродить и рвались на свободу, но до сих пор у нее не было возможности выговориться. Выходило, что близких подруг она не имеет, доверенных лиц из числа родственников тоже. Одинокая дама бальзаковского возраста, возможно — вдова. Санька делал ей ремонт… Все до банальности просто. Как всегда.

— Я позвонила по объявлению, чтобы договориться… — Валентина оборвала сама себя. — Знаете, все это уже не важно. Мы расстались не лучшим образом.

— Вы знали, что он женат?

— И что?

Женщина тотчас встала на дыбы, но не отключилась — поговорить на болезненную тему ей и правда хотелось. В уме она не раз и не два проделывала нечто похожее: бросала в лицо жены аргументы, унижая и оскорбляя соперницу. Сейчас она шла по проторенной колее:

— Он любил меня! Меня — а не эту выдру, с которой не было ничего общего! Однако я не хотела уводить его из семьи, если вы на это намекаете. Да, его дочь вполне половозрелая особа. И да, он собирался разводиться, но решение созрело по его инициативе. К моменту нашей встречи старые чувства давно умерли. А потом… Саня, знаете, был непростой человек, с характером. И если заведется, обижал человека на ровном месте. Это к вопросу о врагах. У него, я вспомнила сейчас, были проблемы на работе. В стране кризис, бизнес шел все хуже… Он ввязался в мутную историю, кажется, что-то с криптовалютой, но не рассчитал сил, прогорел. Потом занял деньги у определенных людей и не смог вовремя отдать. Вы понимаете? Я тоже ему давала большие суммы, он обещал вернуть, говорил, мы разбогатеем…

— Как долго вы давали ему деньги? Один раз, два?

— Желаете их вернуть?

— У вас есть расписки, договор?

— Конечно, нет! Я верила ему, все ради него делала. Квартиру продала, чтобы его спасти, а он… И тут еще жена обо мне узнала! Мы много ругались, обстановка стала невыносимой. Он то приходил, то уходил, не знал, чего хотел. Денег не стало, он злился. Я предупреждала его, что однажды он настолько запутается, что к нему заявятся с битами и вышибут мозги…

Валентина снова кашлянула, на этот раз — чтобы скрыть нервозное беспокойство. Привычные слова, которые она столько раз мысленно произносила, вдруг слишком явно обнаружили связь со смертью. Когда она вновь заговорила, тембр ее изменился. Теперь она спешила оправдаться, убедить себя в том, что на ней вины нет.

— К чему ворошить прошлое? Давайте забудем! — потребовала она. — Я денег с вас не потребую, черт с ними, мне урок! Я пережила, перевернула эту страницу и вычеркнула из памяти. Слава богу, я не бедствую, на хлеб с маслом хватает, я самостоятельный человек! Больше не желаю ни вспоминать его, ни сожалеть. Все! Мне сказать вам нечего. Мы с Сашей расстались, наговорили друг другу много гадостей — это было еще в сентябре. С тех пор он мне ни разу не позвонил, как и я ему.

Евгений решил, что пора превратить ее обиду и обвинения в чувство вины. Люди, испытывающие вину, более сговорчивы.

— Он вам ни разу не позвонил, потому что умер, — сказал он, повторяя ее же слова, но чуть иначе, позволяя услышать и проникнуться, но не позволяя протестовать. — В сентябре. После всех этих гадостей, что вы друг другу наговорили.

— Господи…

Вот теперь до нее окончательно дошло. Евгений в воображении четко видел, как его собеседница прикрывает рот рукой, зрачки ее расширяются, а чувство вины стремительно выходит из берегов. Раньше ее угнетала ситуация в целом, но сейчас все стало куда серьезней. Человек умер, и ничего не исправишь.

— Ваш последний разговор состоялся по телефону, не так ли? — констатировал он, переиначивая ей же сказанное. — Вы дискутировали на повышенных тонах.

Она звучно сглотнула:

— Я не хочу это обсуждать.

Ее желание не имело значения и подлежало корректировке.

— Я понимаю, что вам неприятно это обсуждать, но мне необходимо уточнить. В день смерти Саня звонил вам. Если точнее, трижды звонил. Первый раз разговор совсем короткий — полагаю, вы бросили трубку, но Саня пытался вам что-то сообщить. Второй раз вы общались семь минут. Третий — пять. Все это время он вел машину. В какой-то момент ему стало плохо. Дорога была пустая, квалифицированная помощь запоздала.

— Зачем вы все это мне говорите? Когда он звонил, он был пьян!

Евгений не хотел ее щадить:

— Он умер от инсульта. Первый симптом — заторможенная невнятная речь.

— Не смейте меня обвинять! — закричала она, срываясь в панику. — Вы ничего не знаете о нас! И не имеете права судить!

— Вы правы, не имею, — сказал Ромашов, гася эту вспышку ледяным хладнокровием. — И не сужу. Я передумал, нам не за чем встречаться. Всего хорошего.

— Минуточку! Когда Саня умер? Какого числа?

— Десятого сентября.

— Боже мой…

Она не спросила, где он похоронен, и Ромашов малодушно поспешил дать отбой, а потом и выключил телефон. Он не хотел, чтобы эта женщина навещала могилу брата и имела возможность столкнуться там с матерью или дочерью покойного. Она три месяца жила без Саньки и вполне себе обходилась. Обойдется и впредь. А чувство подспудной вины не позволит ей, как он надеялся, требовать деньги за проданную квартиру, даже когда она остынет.

Однако новость про Санькины долги была скверной. Очень скверной. Кредиторы пока молчали, затаились по какой-то причине, возможно, ждали, когда дочь вступит в права наследства. «Надо бы выяснить реальное состояние дел, — подумал Евгений, — и если Таня осталась на бобах… Эх, Санька! Криптовалюта — надо же»

Он вышел из квартиры, тщательно закрыв ее на все замки. Зойку он спровадил еще полчаса назад, условившись, что они поедут «к ведьме» через три дня, когда у обоих в расписании появлялось окошко.

«Она хотела покоя и тишины», — вспомнил он слова Зои. Когда родители погибли, Таня решила, что всему виной ее неосторожное желание.

Евгений вздохнул. Близкие люди — главные источники наших переживаний. То, что Санька ни разу за последний год не посоветовался с ним, не пожаловался даже, а носил в себе и выносил в результате инсульт, говорило о недоверии. Он, Евгений Ромашов, тоже не проявлял особого желания лезть брату в душу, отделываясь при встрече дежурными фразами. А всю тяжесть последствий зачем-то взвалила на свои хрупкие плечи ни в чем не повинная Татьяна.

Евгений планировал принудить ту дурную бабку провести «исцеляющий сеанс» и дать понять Тане, что никакого проклятия, никакой вины на ней нет. Коль девушка оказалась настолько внушаема, что поверила доморощенной экстрасенше, то клин придется выбивать клином. Психосоматика — странная штука, и порой лечение требуется обставлять по-театральному пышно. На истину в данном случае Жене было наплевать, ему был нужен голый результат.

От грустных мыслей его отвлек телефонный звонок. Звонила Катя из Центра поддержки женщин, попавших в трудную ситуацию, та самая хорошая знакомая, к которой он направил «цыганку».

— Привет, дорогой. И что ж ты мне не перезваниваешь? — спросила она игриво. — Отправил ко мне страждущую и забыл? А ведь обещал, что созвонимся.

— Привет, Катюш. Нет, ничего я не забыл, просто… суматошно все. Кручусь без продыха.

— Хочешь немного развеяться? Приглашаю завтра на ланч.

— Лучше я сразу приглашу тебя на ужин. Идет?

— Согласна, — Катя довольно рассмеялась. — Завтра в семь в нашем ресторанчике на Неглинной.

Катя, а полностью Екатерина Андреевна Искустова, была однокурсницей Ромашова. Тогда же, в пору их почти беззаботной студенческой юности завязались их тесные отношения. Назвать их «романтическими» ни у Кати, ни у Жени язык не поворачивался, хотя там было место и поздним прогулкам под луной, и совместным завтракам на кухне студенческой общаги, и даже одна молниеносная поездка в Питер на выходные, где они провели весьма страстную белую ночь. При всем том полноценная «ячейка общества» у них не складывалась, и даже мысли не возникало не то что узаконить, но даже просто определиться в своих отношениях. Это был как раз тот случай, когда необременительность и сиюминутность устраивала обоих. И Женя, и Катя оказались приверженцами личной свободы, занимались учебой и карьерой и автономность ценили выше совместного быта. Серьезных романов на стороне они не заводили, хотя периодически случались интрижки, к которым оба относились совершенно спокойно. Время от времени они проводили вместе ночь и снова надолго разбегались. «Секс по дружбе» — так это однажды охарактеризовала Катя.

Ромашов такую дружбу в целом уважал. Катя, как и он, была психологом и психиатром, а два мозгоправа в одной квартире — это перебор.

Убрав телефон в карман, Евгений дождался зеленого сигнала светофора и стал переходить улицу по зебре. После Катиного звонка настроение его улучшилось, он уже предвкушал встречу, ужин и то, что за ним, как он надеялся, последует.

Неожиданно выскочивший из-за угла черный внедорожник едва не сбил его, Ромашов успел отскочить в самую последнюю секунду. Не устояв, он упал в грязную жижу. Машина, не притормозив, умчалась вдаль по улице.

К нему, в потрясении сидевшему в луже, кинулись два парня, по случаю оказавшиеся неподалеку.

— Номера запомнили? — спросил один из них, помогая подняться.

— Нет, но тут всюду камеры, — сказал Евгений не очень уверено.

— Ничего не сломали? Не ушиблись? -спросил второй. — Может, «скорую»?

— Спасибо, я в порядке, — отказался Ромашов, с сожалением осматривая испачканную одежду. В такой, пожалуй, в метро не пустят.

— Реакция у вас хорошая, — похвалил его второй парень. — Смерть на волосок прошла.

— Что? — Ромашов воззрился на него.

— В рубашке родились! — парень хлопнул его по плечу.

Он пожал парням руки и направился, прихрамывая, к приземистому павильону с сияющей буквой М на крыше.

Весь следующий день Ромашов невольно возвращался мыслями к этому происшествию. «Берегитесь черной смерти, она вас на дороге поджидает» — предостерегала «цыганка». Внедорожник, чуть не отправивший его на тот свет, был черным.

За ужином он с усмешкой поделился с Катериной:

— Как тебе совпадение? Я дважды избежал смерти на дороге, и, что примечательно, оба раза была черная машина. В аварии на мосту я именно в черный «Логан» врезался, и вчера черный «Джип» меня едва не сбил.

— Ничего себе!

— Надеюсь, китайский амулет свой защитный ресурс не исчерпал. Я только начал разбираться в запутанном деле с проклятием, ведьмами и неведомым Василием, уступившим мне монетку с драконом. Было бы жаль завтра угодить под трамвай.

— Зря смеешься, — Катя к его удивлению осталась серьезной. — Есть такие вещи, которые нельзя упоминать всуе. Человеческая психика чревата сюрпризами. Будешь зубоскалить — сам себе свинью подложишь.

— Катюша, дорогая, не передергивай. Я верю в то, что возможности человека практически не лимитированы и встречаются отдельные представители, одаренные больше других. Но верить в силу святой воды, чудесных талисманов и заклинания ты меня не заставишь. Кстати, что стало с «цыганкой»?

Катя пожала плечами:

— Она провела в гостевом доме две ночи и ушла.

— На откровенность ее не сподвигла? Любопытно, что довело ее до бегства.

— Наша задача — помочь женщине пережить трудные времена, а не препарировать ее прошлое.

— А как же «подарить удочку, а не пойманную рыбу»?

— Мы стараемся внушить человеку уверенность в себе, оказать поддержку, однако это работа длительная и занимает не один день. Ты же прекрасно знаешь, что нужна воля самой женщины, ее искреннее, а не напускное желание что-то изменить в себе и в жизни. По статистике, кстати, жертвы домашнего насилия возвращаются к мужьям в 90% случаев.

— Если женщина находится в зависимых отношениях с мужчиной, ей это для чего-то нужно, — сказал Ромашов. — Насилие несет компенсаторную нагрузку, но чтобы разобраться, потребуется не один разговор по душам. Мне странно, что ты не настояла на более тесном общении с «цыганкой». Теряешь интерес к профессии?

— Скорей всего, женщина просто нуждалась в любви, — задумчиво проговорила Катя. — Мы все в ней нуждаемся.

— Да, — Евгений кивнул, отводя взгляд в окно, за которым плясали ночные огни. — Еще одна тривиальная история. Жертва терпит побои ради последующего бурного примирения, когда ей вновь кажется, что муж ее любит.

Катя взглянула на Ромашова со странным выражением на лице:

— Может, желаешь подработать в нашем центре на добровольных началах? У нас множество историй, интересных для специалиста.

Но Евгений не среагировал на завуалированный подкол, остался все таим же серьезным.

— Мне жаль «цыганку». Жаль, что мы так мало пообщались. Хочется выяснить, что с ней, куда она вернулась… кто ее родители, и где живет.

— Зачем?

— Не знаю. Она еще слишком молода, и не может достойно дать отпор. Или не видит выхода. Но если решилась на побег в никуда, значит, мужества ей не занимать. По-моему, как раз такая и способна вырваться из трясины. Ей просто надо было все разложить по полочкам и дать надежду.

— Не соглашусь, — Катя качнула головой. — Страсть, сменяющая период скандалов, привязывает жертву к своему палачу еще сильнее, поэтому она и возвращается. Это безнадежно, поверь мне. Я встречала сотни таких, и лишь единицы были готовы порвать с ложными стереотипами.

— Будет жаль, если «цыганка» вернется к прежней жизни. Она показалась мне необычной. Ты выяснила хотя бы, как ее зовут?

— А ты не знаешь? — удивилась Катя.

— А к чему мне было с ней знакомиться?

— Она представилась Розой, а паспорта мы не требуем.

Ромашов усмехнулся:

— Цыганка Роза — так же фальшиво и показушно, как и ее маскарад. Чувствуется насмешка. Нет, правда, это была очень необычная девушка. И она нравится мне все больше.

— В каком смысле?

— В прямом, — он побарабанил пальцами по столу и улыбнулся. — Странная она. И все, что со мной происходит после встречи с ней, выглядит не менее странным. Досадно, что я ее упустил.

— Ты поверил в ясновидение? — Катерина преувеличенно бурно взмахнула руками. — Что я слышу, неужели твой замшелый скептицизм дал трещину?

— Дорогая, я никогда не был «замшелый скептиком», я открыт миру, но в этой девице было что-то такое…

— Рассматривай ситуацию как повод задуматься о переменах.

— Я стараюсь.

— Дело не в девушке и ее способностях, а в твоем настрое, — продолжила Катя. — Ты чувствуешь, что зашел в тупик, и ищешь повод сменить направление. Не сопротивляйся душевному порыву.

— Спасибо за консультацию, доктор, — иронично откликнулся Ромашов. — Обязательно последую вашему совету.

Разговор про Розу за ужином больше не заходил. Евгений решительно отбросил все мысли о «странной цыганке» и занялся своей подругой. Он все-таки пришел на встречу с ней и рассчитывал на продолжение, а трудные профессиональные вопросы рисковали сделать вечер гораздо менее приятным, чем планировалось. Они еще какое-то время болтали на безопасные темы, а после отправились «пить кофе» к Кате домой.

Целоваться они начали в лифте, а раздевать друг друга в прихожей. Они не виделись несколько месяцев, но между ними ничего не изменилось, все та же искра воспламеняла члены и заставляла терять разум.

Если бы семейные отношения определялись только гармонией в сексуальной жизни, Ромашов не стал бы тянуть с предложением руки и сердца. Увы, брак для него значил гораздо больше, чем бурный секс и взаимная терпимость в быту. Евгений не знал никого из женщин, кто бы так прекрасно дополнял его в постели, как Катерина, но начинал выносить мозг уже на третьи сутки тесного общения.

И все-таки в любовных забавах Катя была почти совершенством. Страстная и отзывчивая, она держалась с ним без комплексов. Ее тело было стройным, грудь, не испорченная кормлением, топорщилась по-юношески высоко, и один только вид набухших пуговок сосков сводил его с ума.

Евгений не удержался и взял ее прямо там, в прихожей, напротив широкого зеркала, в котором отражались они оба. Катя стонала, вцепившись в его плечи сильными пальцами. Она была всего на три года младше него, но по темпераменту и неутомимости давала фору двадцатилетним.

Потом они все-таки пили кофе на маленькой уютной кухне с умильными занавесками в мелких горошек, и Катя опять вернулась к разговору о том, что с ним происходит. Вернулась, на взгляд Евгения, не в той плоскости.

— Так какие выводы ты можешь сделать из событий последних дней? — спросила она. — Не желаешь, к примеру, остепениться? Это кардинально меняет жизнь.

— Остепениться? Кандидатскую я защитил в прошлом году, — откликнулся Евгений шутливо.

— Ты уходишь от ответа, и значит, тема тебе неприятна. А между тем, время бежит. Не успеешь оглянуться, а лучшая половина жизни уже позади.

— Считаю, я многого достиг.

— А дети? — перебила она нетерпеливо. — Жена, уют, любовь?

— Сентиментальная чушь, — Ромашов аккуратно поставил кофейную чашечку на блюдце, хотя очень хотелось звякнуть ею и тем самым положить конец дурацкому психоанализу.

— Мистические совпадения, амулеты и все эти трагические случайности разве не доказывают, что в глубине души ты сентиментален и раним?

— Я не готов к постоянным отношениям.

— Ты говоришь, словно тебе не знакомо чувство ответственности, но это не так. Взять нас с тобой: мы как раз и являем собой иллюстрацию, насколько ты привержен привычкам. Постоянство это твоя вторая натура.

— Извини, но ты и наши отношения это исключение из правил.

— То есть, тебе хорошо и так, не будем портить сложившуюся картину мироздания?

— Ты знаешь меня лучше всех, — он улыбнулся ей, в надежде, что предельная откровенность заставит свернуть ее с выбранного курса. — Я эгоист. И чем дальше, тем мне сложней перестраивать сложившийся уклад под чужие привычки. Притираться лучше всего получается в юности, а сейчас уже поздно.

— Ты не встретил свой идеал.

— Идеальных людей не бывает, — он развел руками. — Из всех, кого я знал, ты наиболее к нему близка. Однако, когда я предложил тебе съехаться, ты мне отказала, так что давай не будем ворошить горькое прошлое.

— Это было сто лет назад! Мы были желторотыми студентами.

— Ты и сейчас выглядишь, как та студентка. В смысле внешности. Ни капли не изменилась.

— Но я изменилась ментально, — в ее интонациях проскользнуло напряжение. — Разве ты не заметил?

Евгений мысленно вздохнул. Вечер грозил быть испорченным.

— Кажется, я сказал что-то не то, дорогая. Ты обиделась.

— Нет.

— Ты обиделась. Прости. Как мне загладить вину? — он накрыл ее руку своей.

Катя улыбнулась (на взгляд Ромашова, с усилием) и, глядя ему в глаза, произнесла:

— Хорошо, я скажу, если ты не догадался. Принеси мне утром кофе в постель!

— Как, ты не выгонишь меня из квартиры прямо сейчас? Аллилуйя! — он тоже решил свести все к шутке. — За твою доброту я готов не только кофе в постель принести, но и приготовить полноценный завтрак.

— Куда ж мне тебя выгонять? Метро уже закрылось, а машину ты так и не купил.

— Спасибо, что пожалела несчастного странника, — он нагнулся и поцеловал ее дрогнувшие пальцы.

— Кстати, почему ты тянешь с машиной?

— Жду выплаты по страховке. Не хочу брать кредит, но хочу машину получше, чем была.

— Многие берут заем в банке.

— Брать заем на машину глупо. Случись что, машины нет, а кредит остался.

— Возьми напрокат.

— Ездить в чужой дребезжащей тарантайке? Никогда.

— А по-моему, ты просто боишься вновь сесть за руль.

— Ерунда.

— Нет, это фобия. Посттравматический синдром. А цыганка своим предсказанием «черной смерти на дороге» подлила масла в огонь.

— Слушай, прекрати копаться в моей голове! — со смехом воскликнул Евгений.

Вскочив, он обогнул стол, подхватил ее на руки и понес в спальню. Катя притворно отбивалась…

К себе он возвращался в шестом часу утра (разбудив Катерину поцелуем и пообещав кофе в постель в следующий раз). Ему требовалось переодеться и забрать на работу кое-какие материалы.

Переходя улицу, он очень внимательно смотрел по сторонам, проверяя, нет ли машин. Встречаться со смертью в третий раз ему совершенно не хотелось.

Поездка в туманово

В тот день Евгений сильно пожалел, что у него нет машины. Им предстояло долго и на перекладных добираться до жилища «ведьмы», а зимний холод не располагал к загородным прогулкам. Впрочем, адреса Зоя не знала, ориентировалась по приметам, и не было уверенности, что на машине они быстрей добрались бы до места. Хотя… сидеть в подогретом просторном салоне было бы комфортнее, чем в электричке с вольготно гуляющими сквозняками.

Поначалу Зоя реагировала на Ромашова с игривым любопытством, изображала нечто среднее между женским кокетством (надо сказать, весьма неумелым) и детской непосредственностью, но потом привыкла, забыла про первоначальное намерение пофлиртовать, и Евгений с облегчением расслабился. Ссориться с подружкой Тани, ставить ее на место совершенно не хотелось. Зоя была важна и занимала центральное место в предстоящей терапии.

Когда надоело таращиться в окно на подмосковные просторы, Калашникова повернулась к Ромашову и спросила с такой тревогой в голосе, будто от ответа зависела ее собственная жизнь:

— Когда можно навестить Таню?

— Прости, я с ней еще не виделся, — признался Евгений, — а по телефону, сама понимаешь, не поговоришь.

— А смс-ку послать?

— Ну кто в смс-ках это обсуждает? Не волнуйся, я завтра к ним съезжу и все выясню. Ты придумай, куда ее сводить для первого раза. Может, в музей?

— На каток, — возразила Зойка. — Мы это с ней просто обожаем! И в книжный магазин потом заглянуть надо, наверняка она все последние новинки пропустила. А я ей расскажу!

— Ты любишь читать?

— А что, я не похожа на человека, которому нравится проводить досуг с книгой?

Евгений примиряюще улыбнулся:

— Сейчас редко кто из молодежи досуг с книгой проводит.

— Ха, можно подумать, ты сам прям такой древний старик!

— Старик — не старик, но на полтора десятка лет постарше. И какой автор твой любимый?

— Я люблю про любовь читать, но на авторов не обращаю внимание. У них все истории примерно одинаковые. Она полюбила графа, а он плейбой с разбитым сердцем… Или пират полюбил аристократку, а у нее есть недалекий, но очень богатый жених… Тебе смешно? — она заметила его усмешку. — А мне эта тема заходит, понимаешь?

— Понимаю, — кивнул он примирительно.

— Ничего ты не понимаешь! Я всякую литературу читать могу, не только дамские книжки в мягкой обложке. Только жизнь у меня сейчас очень тяжелая. Хочется хоть иногда расслабиться.

— А почему жизнь тяжелая?

— Да так, — она повела плечом, — навалилось все… и Таня пропала. Мы раньше с ней каждый день виделись или по телефону болтали. А теперь и посоветоваться не с кем, приходится самой мозги напрягать.

— Любовные романы поставляют тебе питательную почву для размышлений?

— Веселишься? Ну, да, ты же у нас взрослый, про любовь не читаешь, — она покосилась на «старика» ироничным глазом. — Или ты по работе с любовными катастрофами сталкиваешься? Ревность, там, несчастное нераздельное чувство, угасающие страсти. Расскажи, а?

— Не расскажу. Врачебная тайна.

— Тоже мне, исповедник неприкаянных душ, — надулась Зойка, но вдруг вспомнила: — Жень, слушай, а в чем все-таки разница между психоаналитиком и психотерапевтом? Ты обещал объяснить.

Ромашов хмыкнул, но ответил совершенно серьезно:

— Это разные школы и, соответственно, разный подход. В основу психоанализа положено учение Фрейда. По Фрейду, разумного в человеке мало, и все его поступки строятся на врожденных инстинктах и низменных влечениях.

— Типа, во всем виновато «тяжелое детство», да?

— Типа того. Психоанализ, по сути, оправдывает социальный пессимизм, агрессию и склонность к насилию, но он плоть от плоти общества потребления с его атомарностью. С некоторых пор у нас тоже распространяется политика потребления, потому в крупных городах появляются и психоаналитики. Я же придерживаюсь теории, что бессознательное не подавляет сознание, а существует с ним в равновесии, и только болезнь нарушает положение вещей. Как психотерапевт, я должен восстановить равновесие в душе человека, пробудить интерес к жизни, помочь самореализоваться через творчество и общественную жизнь. Для лечения мне не нужен душевный стриптиз, а нужно желание пациента стать новым человеком.

Зоя удивительно долго молчала, переваривая, а потом снова пристала, как банный лист:

— А если подробней? Я хочу разобраться!

Евгений не верил, что девушка способна выслушать пояснения, не перебивая через слово, но был приятно удивлен. Зоя оказалась вовсе не пустоголовой тараторкой, роль которой почему-то предпочитала исполнять, а очень даже вменяемым и хорошо соображающим человеком. В некоторых житейских вопросах она дала бы фору его племяннице, витающей в облаках. Местами Калашниковой не хватало образования, познания пестрели пробелами, но с каждой минутой Танина подружка нравилась Евгению все больше. Они прекрасно скоротали время в электричке.

Город Туманов встретил их высокими сугробами, золотым отсверком на куполе старинной церквушки и запахом свежевыпеченного хлеба. В небольшой продовольственный магазин возле вокзала привезли товар и как раз разгружали, таская деревянные лотки с пышными булками. На часах была половина двенадцатого, почти обед, а тут, несмотря на будний день, все только начиналось.

Ромашов подивился на ленивую суету и, сойдя с платформы, отправился искать остановку нужного автобуса (Зоя, о чудо, помнила номер маршрута). Калашникова семенила рядом, вертя головой и удивленно ахая, будто на экскурсии. У Евгения даже мелькнула мысль, а в тот ли город они приехали?

— Тут все так сильно изменилось, просто с ума сойти! — выдала она, подтверждая худшие подозрения. — Ничего не узнаю.

— А что не так? — он напрягся.

— Зима пришла.

Зима и правда пришла в Московский регион накануне с обильными снегопадами и резким понижением температуры. И если до сих пор на пожухлую траву ложились только узкие белоснежные мазки, а дороги чернели колеями, то за минувшие сутки тучи щедро исторгли из себя многомесячные запасы.

Автобус — старый ПАЗик с намалеванным от руки на серой картонке номером в лобовом окне — стоял в дальнем конце площади. Двери его были распахнуты, и внутри сидело несколько пассажиров. Ромашов и Калашникова, оплатив проезд, поднялись в салон, и водитель, словно только их и дожидался, сразу отправился в путь.

В Туманово коммунальные службы не слишком утруждались, и потому всюду, куда ни кинь взгляд, лежала снежная целина, чуть разбавленная узкими тропками, проторенными спешившими на работу пешеходами. Низкое небо мрачно хмурилось, но улицы заливал тихий матовый свет. Грязные обочины накрыло чистейшим покрывалом, крыши павильонов и столбики оград украсились пухлыми шапками, и разлапистые силуэты деревьев в сквере на этом фоне смотрелись словно рисунки тушью в японском стиле суми-э.

Зоя уже через две минуты принялась ерзать и вертеться на сидении, заглядывая во все окна с восклицаниями: «Вот, это здесь! Нет, не здесь — дальше! Я в снегу ничего не узнаю!»

— А куда вы путь держите, если не секрет? — поинтересовалась у них одна из случайных попутчиц. — Может, подскажу?

В глазах женщины светилось сдержанное любопытство, и Евгений решил, что такая справочная служба окажется в разы эффективней любой поисковой системы.

— Вы местная? — для начала спросил он, оценивая, как наклоняется к нему собеседница, как азартно слегка прикусывает нижнюю губу и перестает прижимать к себе сумку правой рукой, свободно укладывая ее на колени ладонью вверх.

— Да, живу в Туманово с рождения. Улица вам какая нужна? Или, может, контора?

— В том и проблема, что точного адреса у нас нет, опираемся на подсказки очевидцев. Мы, собственно, ищем одну женщину…

Договорить Ромашов не успел, потому что доброжелательница шумно фыркнула:

— Я так и знала! Вы к Муратовой. Видела, как вы от электрички к автобусу шли. А кого еще к нам в такое время из Москвы принесет?

— Вообще-то, — влезла Зойка, — мы не к какой-то там Муратовой, а к бабушке Серафиме едем!

— Ага, «бабушке», как же! Только для такой попрыгуньи, как ты, она «бабушка». Ей всего-то сорок три, да и не Серафима она, а Лариса Семеновна Муратова, бывшая заведующая клубом, который при ней закрылся и был разворован. Сейчас-то его бизнесмен тумановский выкупил, реставрирует и хочет заново открыть, чтоб было куда детишкам в кружки бегать. Но ее не позовут — отруководилась, зараза!

— За что ж вы ее так ласково? — усмехнулся Ромашов.

— Человек она гнилой, — женщина вновь обеими руками схватилась за сумку и скрестила ноги, защищаясь. — Ведьма и есть. Я к ней не пойду, даже если помирать буду! Но хозяин-барин, коли желаете, вам на следующей сходить.

…Снег под ногами звонко скрипел и лип к подошвам. В кустах, просунувших тонкие ветки сквозь щели в штакетнике, галдели воробьи, ссорящиеся из-за какой-то птичьей несправедливости. Ромашов и Зойка, натянув перчатки, а девушка так и засунув руки поглубже в карманы курточки, шли по тропинке вдоль некрашеных заборов. За заборами прятались огороды и гаражи, а впереди, подпирая антеннами небо, высились панельные пятиэтажки.

— Вон там она живет! — Зоя вытащила из кармана руку, чтобы указать пальцем. — Третий этаж. Кодового замка нет. Но без предварительного созвона нас могут и не пустить. Таня всегда созванивалась.

— Посмотрим. Расскажи еще раз, как все было, — попросил Ромашов.

— Да я уже пять раз рассказывала! — возмутилась Зоя, однако поболтать была не прочь. Щеки у нее порозовели, и всякий раз, когда она открывала рот, из него вылетало забавное облачко пара. — Впервые мы приехали сюда в середине июля. Было жарко…

— Про погоду можно опустить, — поспешно вставил Евгений. — Сколько человек сидело в приемной?

— Трое. Мы с ними долго общались, у каждого своя проблема. Серафима нас вызывала не по очереди, а как ей захочется, нам с Таней пришлось ждать около часа. Помощница нас чаем угощала.

— Расскажи про последний визит.

— И как ты еще наизусть мой рассказ не выучил? Ладно, ладно, расскажу! Язык-то что, он без костей. В общем, я к Серафиме в кабинет не пошла, сидела возле двери, а Таню к ведьме провела ее помощница. Я хотела подслушать, ну, интересно же, а ждать скучно, поговорить не с кем, а эта помощница вернулась и села напротив, на вопросы не отвечала, только пялилась на меня недобро. При ней неудобно к замочной скважине ухом, а если не прикладываться, то из-за двери один только бубнеж. «Бу-бу-бу», ни словечка не разберешь! А Таня, вредина, мне потом отказалась пересказывать. Сказала, больше не поедет, расплатилась типа, — Зоя нахмурилась. — Ты по-прежнему думаешь, что это классический развод?

Ромашов кивнул.

— А я сомневаюсь. Серафима нам всю правду рассказала. И с какой проблемой пришли, и где учимся, и кто родители. Да и те люди, что своей очереди ждали, ее хвалили очень. Сильная она, энергетикой так и пышет!

— Подставные это лица были, клоуны наемные, которые вас с Таней разговорили, все выложить заставили, да еще убаюкали сказками, создав нужный настрой.

Зоя недоверчиво свела брови.

— А чудо ясновидения?

— Вы же сами говорили людям в очереди о цели визита.

— Ну… делились проблемами. А что, там в приемной микрофон спрятан?

— Святая ты простота! — сказал с тихим вздохом Ромашов. — Слушай, что расскажу. В Древней Греции близ города Эпидавра находилось главное святилище бога врачевания Асклепия. Больные приезжали туда со всех сторон света. Их встречал жрец, который проводил экскурсию, читая выбитые на камнях истории невероятных выздоровлений. Например, такие: «Никанор параличный. Пока он сидел и отдыхал в саду Асклепия, один мальчик украл у него костыль и бросился наутек. Никанор вскочил, побежал за мальчиком и стал здоров»Это настраивало людей на нужный лад. В возвышенной обстановке всеобщей веры в чудо больные приступали к следующему этапу, предваряющему встречу с Асклепием — разнообразным очищениям души и тела. И только после этого, спустя день или два, им дозволялось войти в абатон, специальное помещение для сна. Бог врачевания, разумеется, являлся страждущему не абы как, а только во сне. Пациента жрецы погружали в гипнотический транс и внушали ему исцеляющие мысли. Если болезнь была истерического характера, то выздоровление наступало практически мгновенно. А если нет, то следовал курс лечения травами, массажем и прочими доступными средствами в местном госпитале. Многим помогало.

— Серафима проделывала с нами нечто подобное? — недоверчиво уточнила Зоя.

— Не только с вами, со всеми. Перед первым посещением у вас в течение часа создавали нужный настрой, поили чаем, а потом вводили в подобие легкого транса и — прощай, денежки!

— Нет-нет, не верю! — Зоя затрясла головой. — Среди клиентов сидела пара: муж с женой. Мужчина рассказал, что Серафима предсказала ему встречу с его истинной половинкой. Причем, он был уже женат, но это оказалась не его женщина. Они часто скандалили, и мужчина чувствовал себя несчастным, даже собирался наложить на себя руки, но Серафима велела прийти в магазин рядом с его домом в определенный день и час. Сказала, что там он встретит свою судьбу, и жизнь его изменится. Мужчина не поверил, но пошел. И все случилось! Он столкнулся тележкой с женщиной, которая ему очень понравилась. Это и была его судьба. С ней он, кстати, в тот день пришел к Серафиме, чтобы поблагодарить от души. Женя, ты же понимаешь, что такое угадать невозможно!

— Угадать, согласен, невозможно, а сфабриковать — запросто.

— Таня испугалась, что Серафима ей тоже скажет, будто ее родители не истинная пара. Если бы Серафима наняла тех людей, они бы не стали такое говорить после того, как услышали о Таниной проблеме. А они наоборот, только узнав, заговорили. Утешали ее, если Серафима помочь откажется.

— Зоя, даже если эта парочка не была проплаченными артистами, подослать к мужику красотку в указанный день нехитрое дело.

— Подослать? А зачем?

— Хороший вопрос, — кивнул Евгений. — Значит, была надобность.

Подъездная дверь в башне была тяжелой, на скрипучей пружине, она с усилием распахнулась и громко хлопнула у них за спиной, отрезая сероватый зимний свет. Внутри было тесно, пахло сыростью, лампочка светило тускло, а лифт не работал, о чем свидетельствовала видавшая виды бумажка, приклеенная скотчем возле кнопки вызова. Судя по обилию непристойных рисунков и выцветших надписей на ней, висела она тут не один месяц.

— Мы тоже пешком поднимались, — сообщила Зоя. — Третий этаж всего, нормально.

На звонок дверь никто не открыл. Зоя прижалась к стальному полотну, пытаясь уловить хоть какое-то движение внутри. Евгений снова нажал на кнопку.

Снизу послышался мощный хлопок подъездной двери. Кто-то грузный и неторопливый, охая и топая, стряхивая с обуви снег, с трудом начал подъем по лестнице. Спустя несколько минут в пролете показалась шапка из песца и воротник желтоватой дубленки, а скоро и сам их обладатель предстал перед визитерами во весь свой немалый рост. Это был пожилой мужчина с красным от мороза и усилий лицом. Шел он неторопливо, в одной руке нес сумку с продуктами, а другой опирался на перила.

— Вы к Серафиме? — спросил он, оглядев приличное двубортное пальто Ромашова и модный прикид Зойки. — Нет ее. Уехала.

— Куда? — выпалила Зойка.

— Давно? — одновременно с ней поинтересовался Ромашов.

— Неделю назад или чуть больше. Родню навестить, а где у нее родня, мне про то не докладывали.

— Жаль, — вздохнула Зоя.

— А мне нет. Без нее спокойнее стало. Не дом, а проходной двор устроила. Хоть бы и не возвращалась!

— Уходим, — Евгений потянул Зою за рукав. — Сбежала твоя «ведьма». Кто-то к ней раньше нас успел и сильно напугал.

— Какой ты все-таки! — Зойка возмущенно топнула ногой, но покорно пошла вниз. У самого выхода спросила: — И что теперь? Как мы узнаем, что она Таньке напророчила?

Ромашов выпустил ее наружу и приостановился у подъезда:

— Как ты смотришь на то, чтобы самой подвергнуться гипнозу и выяснить, что происходило между Серафимой и Татьяной?

— Я? Гипнозу? Но меня ж там не было, я же под дверью сидела!

— Но до тебя доносились их голоса?

— Бубнеж, а не голоса, я же говорила.

— Твое сознание слов не разобрало, но подсознание их зафиксировало и под гипнозом способно очистить воспоминание от помех, чтобы восстановить фразы.

Зоя недоверчиво выгнула брови, а потом улыбнулась, на глазах преисполняясь энтузиазма:

— Прикольно будет! Я согласна! Когда приступим?

— Простите. Разрешите пройти!

Увлекшись, они пропустили момент, когда к подъезду подошла женщина в синем пальто. Сообразив, что загораживает дорогу, Ромашов отступил а сторону, провалившись левой ногой в снег по щиколотку. В руке женщины его цепкий глаз выхватил развернутую бумажку с адресом, где, кроме улицы и номера дома, был указан 3 этаж и квартира Серафимы.

— Подождите, сударыня! — крикнул он ей вслед. — Извините за дерзость, но вижу, вы к Серафиме направляетесь. Только ее нет.

— Да? — женщина обернулась и остановилась.

— Вы без предварительного звонка поехали?

— Да, мне… мне очень было нужно ей в глаза посмотреть! Когда вернется, вы не в курсе?

Ромашов развел руками:

— Говорят, она сбежала от недовольных клиентов.

— Уехала к родственникам, — поправила Зоя, — на неопределенное время.

— Смылась, сволочь, — женщина безоговорочно приняла версию Ромашова. — Вот же ведьма! Ничего, отольются кошке мышкины слезы!

— О, нашего полку прибыло. Вы позволите узнать, чем вам насолила эта доморощенная экстрасенша?

— Она моего мужа увела из семьи, и теперь он сам на себя не похож, — с какой-то смесью обреченности и надежды ответила женщина. — Разводится и нас с сыном из дому гонит. Проклятая Серафима ему-де глаза открыла, будто мы с ним не истинная пара! А ведь мы серебряную свадьбу справить успели.

— Кажется, у нее для всех клиентов были одни и те же речи, — Ромашов бросил взгляд на застывшую Зойку. — А возьмите-ка мою визитку, сударыня. Буду весьма рад, если вы со мной скооперируетесь и поможете вывести мошенницу на чистую воду. Я Ромашов Евгений Ильич, психолог и гипнотерапевт.

— А я Света… — растерянно произнесла та, беря замерзшими пальцами визитку. — То есть, Светлана Ивановна Кудрявцева. Я в полиции была, но они заявление на Серафиму не принимают. Говорят, это личное дело каждого, во что верить: в бога, в черта или в колдовство. И на ком жениться-разводиться тоже. Нет состава преступления, и мужа они мне не вернут.

— А это мы еще посмотрим, — зловеще ухмыляясь, сказал Евгений.

Дела семейные

Утром позвонила мать и сообщила, что отцу стало плохо.

— Был приступ, вызывали скорую, — сухо докладывала она в трубку, будто зачитывала сводку новостей. — От госпитализации он отказывается, но врачи считают, тянуть нельзя. Требуется операция на сердце. Приехал бы ты…

— Я приеду, — пообещал Евгений.

После приема Ромашов сел на электричку и попал в поток возвращающихся с работы трудяг, чего не любил. «Надо, надо купить машину», — в который раз вздохнул он про себя. Тяжело было признавать Катину правоту, что он боится сесть за руль, но первый шаг любой терапии — осознание, что ты болен. Застарелые комплексы поддаются лечению хуже.

С тех пор, как они с отцом виделись в последний раз, Илья Ильич сильно сдал, хотя и храбрился. Вот только с постели он не вставал и смеяться собственным шуткам не мог — сразу морщился, и сердце Евгения обливалось кровью, когда он видел это стремительное угасание.

— Папа, тебе надо в больницу.

— Не собираюсь помирать в казенных стенах. Лучше сделай мне одолжение: женись, пока я жив. Или хоть невесту предъяви.

— Нет у меня невесты, — сказал Евгений, — так что погоди прощаться, дождись, когда найду.

— Да уж ждал я, ждал.. а ты все один как перст.

— Я не один. У меня широкий круг общения.

— Пациенты, которые к тебе приходят, не в счет.

— Ко мне не только пациенты приходят.

— И кто же еще?

Отец сделал попытку привстать, но Евгений придержал его за плечо и подумал, что рассказывать про Катерину не стоит. Илья Ильич свободных отношений не признавал, опять, чего доброго, начнет бушевать, что сын такой-сякой, хорошую девушку обманывает. Поэтому ответил шутливо:

— Да много у меня визитеров. То мысли интересные придут, то аппетит, а то аврал на работе.

Илья Ильич хмыкнул:

— Спасибо хоть не грабители. Живешь полной жизнью, значит.

— Не тревожься за меня, лучше послушай совет…

— Если ты про операцию, не трать силы. Я отказываюсь. Мне уж без малого восемьдесят — пожил я. А там с Санькой встречусь. Ждет он меня, каждую ночь снится.

— Папа, я тебя уверяю…

— Молчи! Это мое последнее слово.

Разговор с матерью вышел и того хуже. Усадив за стол ужинать, она начала задавать вопросы, а услышав, что сын-гипнотизер не сумел загипнотизировать отца и внушить согласие на операцию, поджала губы.

— Ты сплошное недоразумение, Женька. За что ни берешься, все наполовину. Развлечь отца развлек, спасибо, но цели не добился.

— Мама! Я вовсе не собирался ничего ему внушать. И кстати, я хотел с тобой серьезно поговорить. Ты знала, что наш Санька был в долгах как в шелках?

Раиса Сергеевна отвернулась.

— Вижу, что знала. И как мы будем их отдавать? Ты хотя бы представляешь, какая там сумма?

— Отдадим как-нибудь. Танечка вступит в марте в наследство, продаст квартиру. Бизнес тоже можно продать. Там техника, инструменты, офис…

— Офис наверняка съемный. Я искал бумаги в Санькиной квартире, но и половины не нашел. Не известно даже, было ли у него оформлено завещание. Признайся, это ты все забрала?

— Конечно, чего важным бумажкам делать в пустой квартире? Они хранятся у меня в шкафу.

— Я должен с ними ознакомиться.

— Зачем?

— Затем, что надо понять, насколько все плохо, мама! Если долги серьезные, продажа квартиры и бульдозера картину не поправят. Может, целесообразнее Татьяне и нам всем отказаться от наследства.

— Да ты с ума сошел! Как это, отказаться от московской квартиры? Ты представляешь, какое это дорогое имущество? Если ее сдавать…

— Если наследство -это долги, толку от него нет, одни убытки. Санька ввязался в майнинг криптовалюты, вложил в эту пирамиду все средства, свои и чужие, и прогорел. Там речь, скорей всего, о миллионе. Принеси мне документы, я хочу проконсультироваться с юристом.

Пока мать ходила в комнату за бумагами, Женя углядел на столе маленькое блюдце, а на нем две белые таблетки.

— Мама, это что такое? — спросил он, едва Раиса Сергеевна снова возникла на пороге.

— Это вечерняя порция для Тани. Будет ужинать и выпьет. Держи папку, тут все, что ты хотел.

Женя папку забрал, но его заботило теперь другое:

— Почему здесь таблеток меньше, чем я прописал? Ты самовольно уменьшила Тане дозу?

— Да сколько можно ее химией пичкать! — вспылила мать, считая, что лучшая защита это нападение. — Она от твоих лекарств вялая стала, спит много, кушает плохо.

— Мама! Да как ты могла?!

— Не смей на меня орать! — мать, как истинный манипулятор, схватилась за грудь и рухнула на стул, закатывая глаза. — Я не позволю тебе делать безвольный овощ из моей кровиночки! Таня не сумасшедшая, и твои таблетки горстями пить не обязана! Ты вообще кого угодно до ручки доведешь, с хорошими новостями ни разу еще не явился. Я тебя за этим разве сегодня звала? Думала, ты человек, и мы тебе не чужие, а ты… а ты… Даже квартиры девочку лишить хочешь!

— Это не я лишаю ее квартиры, а Санька постарался!

— Твой брат мертв, и ты не имеешь права полоскать его имя! О мертвых либо хорошо либо ничего. Ты бестактный и жестокосердный человек. У тебя хорошая зарплата, но вместо того, чтобы помочь нам выплатить долги, ты придумываешь хитроумные схемы, как уйти от ответственности. Верни мне папку, я передумала! Ты не будешь этим заниматься!

— Не верну. И я буду этим заниматься, потому как больше в нашей семье некому!

Мать закрыла лицо руками и затряслась в беззвучных рыданиях. Хотелось сказать ей что-то резкое, но Евгений сдержался. Это была не первая их стычка и не последняя. После смерти Саньки общаться с матерью стало совсем тяжело, что бы он ни делал, ей не нравилось. Она и прежде его не особо замечала, хотя он тянулся к ней, нуждаясь в любви не меньше старшего брата, но теперь все стало гораздо хуже. Потеря обожаемого первенца замуровала ее сердце наглухо, мать отныне слышала только саму себя, а заменить ей Саньку Женя не мог.

— Я к Тане загляну, — сказал он, отставляя тарелку. — Спасибо за рагу.

— Ты не доел! Я готовила, старалась. Брезгуешь моей стряпней, да?

— Аппетит пропал.

На стук Таня открыла сразу. У Ромашова создалось впечатление, что она стояла под дверью, прислушиваясь. Резкие реплики с кухни до нее тоже долетели, и глаза у Татьяны были испуганные и виноватые.

Он вошел, оглядывая появившиеся со дня последней их встречи рисунки, прикнопленные к выгоревшим обоям. Комната выходила окном на юг, и тут всегда было много света, даже в пасмурную погоду. Отчасти поэтому Таню сюда и поселили: лечить горе солнцем и витамином Д. Со дня похорон минуло три месяца, молодой девушке самое время было оживать.

— Я вижу, ты снова рисуешь, — констатировал очевидное Евгений, отмечая при этом, что для самовыражения племянница выбрала темные краски. — Получается замечательно. Это все или есть еще картины?

Таня показала рукой на альбом, лежащий на письменном столе.

— Можно взглянуть?

Получив согласие, Евгений медленно пролистал альбом. Все те же темные тона, кое-где и вовсе монохромные наброски, похожие на гравюры. Смена стиля и выбранных сюжетов — скверный признак, депрессия пустила глубокие корни. Когда-то она предпочитала живые сценки-наблюдения, ходила в парк Горького с этюдником, а теперь рисовала пейзажи и дома, нахохлившиеся под дождем, а людей не было вовсе. Только на двух последних страницах Женя увидел карандашные портреты. Там был длинноволосый старик, похожий на индейца, и он, Евгений Ромашов, хотя себя он опознал с трудом. Кривые пропорции, плохо прорисованные глаза, полное отсутствие теней и штриховок. Незаконченный набросок? Дружеский шарж? Он задался вопросом, что бы это означало.

Заметив, что он надолго задержался над портретами, Татьяна занервничала. Совершив несколько бестолковых метаний по комнате, она выдвинула верхний ящик стола и достала записную книжку. Раскрыв ее на заложенной странице, протянула Евгению.

Он прочел: «Я больше не могу рисовать людей. Я потеряла способность выражать их чувства и ловить взгляд. Самое ужасное последствие моих страданий». Послание Таня написала заранее, значит, точно ждала под дверью, уверился Ромашов.

— На мой вкус, вот этот старик получился вполне ничего. Кто он?

Таня забрала книжку и размашисто приписала:

«Не знаю. Только он и получается. Меня пугают его глаза»

— Хочешь об этом поговорить? Я готов.

«Нет. Ты ничем не поможешь».

— Это не так, Таня. Давай обсудим то, что тебя беспокоит. Если ты признаешься в страхах, тебе станет легче. Я знаю, бабушка перестала давать тебе лекарство в нужной дозировке.

«Я слышала, вы ругались».

— Ты же понимаешь, что медикаментозный курс надо пройти до конца?

«Мне не нравятся ощущения, когда я постоянно хочу спать. И это не помогает мне избавиться от…» — передумав, последние слова она поспешно зачеркнула.

Но Евгений увидел:

— Избавиться от чего?

Таня замотала головой и сделала знак рукой, словно говорящий: «Забудь!»

— Таня…

«Я справлюсь сама. Правда. Все хорошо. Я почти не переживаю»

Ромашов зашел с другого конца:

— Я заметил, у тебя новая записная книжка, сама в магазине выбирала?

Решив, что тема безопасная, Татьяна чуть расслабилась и снова принялась писать: «Бабушка купила, я в магазины не хожу».

Записная книжка была дорогой, монументальной — особенно по сравнению со школьным альбомчиком и прежними тетрадками на пружинах. Ромашову это не понравилось. Богатая отделка золотом и натуральная черная кожа прочно фиксировала в своих тисках немоту, делая ее незыблемой, как гранит. Это было даже хуже, чем печатать на планшете.

— Не понимаю, зачем тебе разговаривать письменно с домашними, ты можешь шептать и артикулировать, ведь дедушка с бабушкой на слух не жалуются. Мы же с тобой на последних занятиях кое-чего добились.

«Мне не нравится шипеть, как змея».

Таня отчаянно себя не любила и стыдилась. Сравнение со змеей унижало ее достоинство. Евгений констатировал с грустью, что некоторых упрямцев требуется лечить насильно. Ее нужно было срочно вытаскивать из болотной тоски, перебить невысказанный страх хоть бы и другим страхом.

— Чуть не забыл, я зашел тебе сказать, что случайно встретился с твоей подругой Зоей, — сообщил он небрежным тоном. — Она передает тебе привет.

Таня улыбнулась, но прежде, чем успела задать вопрос об обстоятельствах встречи, Евгений спросил:

— Не хочешь ли с ней где-то пересечься? Она скучает по тебе и просила напомнить о своем существовании.

Таня закусила губу и сильно сжала побелевшими пальцами ручку.

— Зоя мне понравилась, — продолжал Евгений. — Живая и непосредственная, а уж какая болтушка! Красивая стала, нос курносый, с веснушками, хотя сейчас зима. Я не сразу ее узнал.

Татьяна начала писать, но передумала, быстро все зачеркнула и даже неаккуратно вырвала лист. Ромашов продолжал говорить как ни в чем небывало:

— С Зоей мы общаемся несколько дней. И знаешь, я понял, почему вы дружите. Вы с ней одинаково творческие, увлекающиеся люди. Интересно, ты водила ее на тот кошмарный «Винзавод»?

Таня вновь принялась писать…

— В следующий раз спрошу у нее, каковы впечатления. Уверен, Зоя всю дорогу на выставке делала селфи. Кстати, ты могла бы с ней переписываться по Интернету.

Таня толкнула его, подсовывая книжку: «Вы встречаетесь?!! Ты променял Катю на нее?»

Евгений вскинул брови:

— Нет, не променял. Зоя сказала, что верит в любовь с первого взгляда и ждет своего единственного, военного в форме, и он — это не я. Твоя подруга обещала мне помочь в одном важном деле. Но сначала ответь, что мне ей передать? Зоя предлагает тебе сходить на каток в эти выходные.

«Позже».

— А по-моему, это хорошее предложение, — не сдавался Евгений. — Скоро Новый Год, и город стал очень красив. Всюду елки, фонарики. Я бы заехал за тобой, потом за Зойкой и отвез бы вас куда-нибудь. Слушай, давай вместе это сделаем? Я, признаться, тоже в западне.

Девушка подняла взгляд, вопрошая.

— Только никому, ладно? — он заговорщицки наклонился к ее уху. — Я боюсь водить машину, а с тобой у меня появится стимул преодолеть комплексы. Хочу прокатить тебя по вечернему городу.

«Зою катай!»

Евгений принужденно рассмеялся:

— Я ей в отцы гожусь, между прочим!

«Не правда»

— Мне нравятся женщины постарше. Твоя подруга в полной безопасности, но мне, право, жаль, что вы теряете связь.

«Как поживает Катя?»

— Хорошо поживает, иногда мы с ней обедаем вместе. Но ты тему не меняй! При чем здесь Катя, мы о вас с Зойкой говорим. Я тебе как доктор советую совершить небольшую прогулку, мне не нравится, что ты постоянно сидишь в квартире.

«Нет. Зоя меня испугается»

«Первый отказ, — подумал Евгений, — она боится, и страх надо компенсировать более сильной эмоцией». Вслух он воскликнул:

— Да черта с два, Зоя твоя даже ведьму не испугалась!

Заметив настороженный огонек в глазах племянницы и резко бледнеющие щеки, он вытянул вверх указательный палец:

— Да, я ездил в Туманово на встречу с Серафимой. И это вторая вещь, которую я пришел тебе сообщить. Я теперь в курсе той истории.

Таня замотала головой, отступила на шаг и прошипела нечто нечленораздельное. Имя Серафимы произвело на нее впечатление, у нее даже руки затряслись, писать она больше не помышляла.

— Что мне оставалось делать, если ты ничего не желала сообщать? Пришлось вести независимое расследование, приставать к Зойке, — продолжил в прежнем русле Ромашов, внимательно следя за выражением лица племянницы, чтобы не перегнуть палку.

— Откуда ты уз-сснал про С-ссера-ххиму? — хрипло, срываясь на невнятное шипение, выдавила Таня и схватилась за горло двумя руками.

— Это очень долгая и запутанная история, но все началось с цыганки. Я ей оказал одну услугу в профессиональной сфере, и та в ответ решила мне погадать.

— Врёшшшшь! Не веришшшь…

— Не верю, конечно, но цыганка при мне впала в гипнотический транс, а это моя прямая специализация. Мне стало очень любопытно. Я с большим уважением отношусь ко всякого рода вне-сознательному опыту. Цыганка рассказала мне про аварию, а потом… Вот, смотри!

Он достал из кошелька монету-талисман. Таня с настороженным любопытством рассматривала ее издали.

— Эта штука вроде как заговоренная, спасает жизни. Цыганка мне ее подарила. Тань, скажи откровенно, ты веришь, что проклятие существует?

Девушка энергично кивнула. Разговор необычайно сильно ее заинтересовал.

— Ну, а я верю, что волшебство становится реальным, только если мы на него согласны. Не зря же священники повторяют: верь, молись, по вере воздастся. Для меня эта монетка бесполезна, и я хочу отдать ее тебе.

Таня схватила книжку и принялась лихорадочно писать. Она так разнервничалась, что почерк стал нечитаемым, и Евгений лишь с огромным трудом разобрал:

«Если она дала тебе, значит, у тебя должно остаться. Не возьму. Тебе нужнее. Монета тебя спасет. Зачем ты ездил к Серафиме?»

— Меня не надо спасать. А вот ты с паранормальным на одной волне. Цыганка верила в то, что говорила, и ты веришь, значит, силу ваших мыслей можно объединить.

— Не восс-сьму!

«Второй отказ, — подумал Евгений. — Если расстанемся мирно, в третий раз отказать не посмеет. Только бы окончательно не вывести ее из себя»

— Но почему, Таня? Это же не именной амулет. Смотри, какой интересный дракон на ней изображен. Я думал, это доставит тебе эстетическое удовольствие.

«к Серафиме» — Таня сердито подчеркнула имя в тетрадке и так надавила на ручку, что та прорвала крепкий бумажный лист.

— Серафима — мошенница, — Ромашов посмотрел на племянницу. — Пустилась в бега. Пока мы топтались возле ее дома, пришла женщина, тоже искала «ведьму», в полицию на нее жаловалась. Полагаю, обманутых клиентов у этой бабки тьма. Нет, Таня, не тряси головой! Я докопаюсь до правды, раз уж взялся. Докажу, что все заклинания и угрозы Серафимы — это спектакль. Нет у нее силы ни на проклятия, ни на чего другое. Она просто денег хотела побольше.

«Все, что она сказала, сбылось», — написала Таня.

— А что именно она сказала?

«Я не должна никому рассказывать. И так уже все пошло прахом. Все плохо! Если проговорюсь, будет хуже. Не выкидывай монету, она тебя защитит»

Евгений с показным сожалением спрятал монетку и покачал головой:

— Вы сами дали Серафиме подсказку, пока делились проблемами в прихожей с другими клиентами. Вас с Зоей обманули, а авария и остальное — лишь ужасное стечение обстоятельств. Источник наших бед и болезней всегда внутри нас — это наш страх и личная готовность понести кару за воображаемые грехи. Это слепая вера превращает нас в жертвы, а не чужая воля.

«Я виновата в случившемся. Только я. Пусть останусь немой, чем кто-то еще умрет»

— Таня, что произошло?

«Оставь тему. Не ищи Серафиму. Иначе будет всем плохо»

— Послушай..

«Обещай!» — Таня подчеркнула это слово трижды и выжидательно смотрела на него.

— Хорошо, — произнес Евгений, — искать ее больше не буду, в Туманово не поеду. Довольна? Тогда и ты мне обещай, что больше не будешь обижать Зойку. Она искренне за тебя переживает.

Таня вздохнула.

— Давай, Таня, прости ее, скажи, что не сердишься, что она со мной связалась. Лично ей это скажи. Зоя сейчас места себе не находит, ждет твоего вердикта. Я ведь ее буквально вынудил отвезти меня в Туманово. Она это сделала ради тебя и ни в чем не виновата.

Как он и рассчитывал, третьего отказа не последовало. Таня согласилась встретиться с Зоей в ближайшие выходные. И даже пообещала самостоятельно принимать таблетки, соблюдая дозировку и не полагаясь на бабушку.

Евгений украдкой перевел дух. «Главное, вытащить ее из дома в первый раз, а там легче пойдет, — подумал он. — И хорошо бы все выяснить про этот странный портрет индейца, почему он ее пугает. Может, старик как-то связан с Серафимой?»

Сеанс гипнотической репродукции

На следующий день Ромашов запланировал сеанс гипнотической репродукции с Зоей Калашниковой. К нему следовало тщательно подготовиться.

Гипнотическая репродукция — дело серьезное, она заставляет человека снова пережить конкретную ситуацию из прошлого. Люди, далекие от психиатрии, часто путают репродукцию с регрессивным гипнозом, предполагая, что пациента можно легко вернуть в его прошлые жизни, однако это разные вещи, и не все психотерапевты сходятся во мнении на счет полезности последнего. Ромашов регрессивным гипнозом не баловался, считал сомнительным, но регрессию в недавнее прошлое не раз с успехом применял при лечении фобий, застарелых обид и других травмирующих моментов.

Доказано, что мы запоминаем все, с чем сталкиваемся на своем жизненном пути, и главная наша проблема — как вовремя и в полном объеме извлечь воспоминания из темных уголков. Под гипнозом память очищается от помех, воспоминания можно «поставить на паузу» и рассмотреть «под микроскопом» со всех сторон, но в этот момент очень многое зависит от личности и мастерства гипнотизера. Именно он координирует процесс, и только в его силах вести сеанс по тонкой кромке между реальностью и выдумкой. Стремясь угодить гипнотизеру, пациент подстраивается под его запросы, старается понравиться, поэтому вопросы должны быть корректными, четкими и как можно более нейтральными. Приходится заранее много над ними размышлять.

Для начала Ромашов хотел убедиться, насколько девушка поддается глубокому гипнозу. Только при условии, что его самые смелые надежды оправдаются, он смог бы заставить Зою воспроизвести дословно разговор между Таней и Серафимой.

На составление сценария Евгений потратил целый вечер и утро следующего дня. Он хотел, чтобы Калашникова полностью ему доверяла, но делал еще и ставку на извечное женское любопытство. Именно на него, как на крючок, он собирался поймать ее сознание и погрузить в редкий сомнамбулический транс.

Зоя явилась к нему чуть раньше назначенного, поскольку сгорала от нетерпения. Она даже не воспользовалась лифтом — предпочла бежать по лестнице, движением гася бьющие через край эмоции.

— Привет! — он улыбнулся ей. — Проходи и располагайся в любом из кресел, я сейчас доделаю кое-какие дела и к тебе присоединюсь.

Тайком он наблюдал за девушкой, глядя в висевшее на противоположной стене зеркало. Ему требовалось правильно оценить ее состояние. Не примешивалась ли к предвкушению еще и толика страха?

Зоя оглядела кабинет, подбежала к окну, чтобы выглянуть на улицу, а потом обогнула стол и плюхнулась в кресло напротив Ромашова, попрыгав в нем, наслаждаясь мягкостью обивки. Евгений сдержал усмешку. Кажется, Зойка совершенно его не боялась и настроилась на увлекательное приключение. Это было хорошо.

— Ну, все, на сегодня я освободился, — он встал, чтобы задернуть шторы. — Не возражаешь, если приглушу свет?

— Нужна темнота?

— Лучше полумрак. Я буду вести запись на видеокамеру. Это тебя не смутит?

— Ни капли. Это будет доказательством того, что ты со мной делал. Ну… чтобы избежать неловкости или обвинений, — Зоя снова премило покраснела. — Я читала о гипнозе перед тем, как прийти на сеанс. Все психиатры так делают.

— Рад, что заинтересовалась. Что еще выяснила?

— Что гипноз это не сон. И это странно, потому что гипнотизеры часто повторяют: «Ваши глаза закрываются, вы спите». Да и само слово «гипноз» в переводе с греческого означает именно «сон».

— Слово «гипноз» придумал английский хирург Джеймс Брайд, но как же он после жалел, что поторопился! — сказал с улыбкой Ромашов. — Осознав ошибку, Брайд пытался ее исправить, но поздно, название ушло в народ. Теперь из-за ложного термина все ожидают от гипноза совершенно не того, чем он является. Если кто-то не заснул и помнит, как проходил сеанс, то считает, будто гипнозу не поддался. Это сильно вредит терапии. На самом деле состояние гипноза вполне естественно для любого человека. Мы все проводим под гипнозом несколько часов в сутки и просто не подозреваем об этом.

— Как это?

— Например, когда мы читаем интересную книгу и видим события, словно на экране телевизора, — Женя прошелся по кабинету, включая особые миниатюрные светильники, от которых не слепило глаза. — Или когда блаженствуем, наслаждаясь любимой музыкой. Или когда сосредоточенно выполняем интересную работу, не замечая, как бежит время. Ты хоть раз спохватывалась: «Ах, неужели уже вечер?»

— Это да! — Зоя нетерпеливо заерзала. — Я, как увлекусь, становлюсь рассеянной. Неужели это и есть гипноз?

— Да, непроизвольный легкий транс или даунтайм, как выражаются англичане. Когда ты глубоко задумываешься, то становишься отрешенной, твое внимание отвлекается от окружающего мира и сосредотачивается на чем-то одном. Именно в этом режиме ты включаешь свое подсознание — источник творческих возможностей и неожиданных прозрений. Можешь вспомнить за собой нечто подобное?

— Да.

Евгений кивнул, подмечая про себя мимику и направление движения глаз собеседницы. Зою было удобно «читать», она являлась благодатным объектом для любого гипнотизера.

— Даунтайм приходит на помощь, когда надо разгадать загадку, что-то вспомнить или заполнить скучные моменты, например, в транспорте на знакомом маршруте или в очереди. Поэтому сегодня ничего нового с тобой не случится. Состояние, когда мозг функционирует с частотой ниже 10 Герц, тебе отлично знакомо. Это так называемый альфа-ритм. Абсолютно у каждого ребенка до пяти лет мозг работает в альфа-ритме, поэтому маленькие дети гипнозу не поддаются. Они и так постоянно пребывают в трансе, так их мозгу проще и быстрей обучаться.

— Так вот почему дети успевают за год-два овладеть языком с нуля! — обрадовалась Калашникова так, словно открыла новый физический закон.

— Ты права. Однако потом человеческий мозг перестраивается на «взрослую» частоту колебаний в 14—20 Герц, которая называется бета-ритмом. Мы все во время бодрствования находимся то в альфа, то в бета-ритме. Есть еще два других мозговых ритма, но они для нас сейчас не существенны. Наша задача с тобой — переключиться в альфа-ритм. Это будет напоминать небольшую перезагрузку. Мы перезагрузим твою память.

— И я все вспомню? Даже то, чего не слышала?

— Нет, ты вспомнишь только то, что слышала. То, что твое сознание не смогло зафиксировать, но прекрасно зафиксировало подсознание. Подсознание вообще все и всегда фиксирует, только эта информация вытесняется на задворки. Природа экономна, ведь для нормальной жизни не обязательно помнить каждую мелочь.

— Да ладно, а экзамены сдавать? А вообще? — возмутилась Зоя. — Иногда я забываю даже, куда тапочки задвинула, ищу по всей квартире.

— Согласен, это своеобразный парадокс, — сказал Евгений, продолжая наблюдать и фиксировать малейшие нюансы ее поведения и движений, — но качество жизни и духовный рост не являются для природы приоритетными. На первом месте сохранение и воспроизводство вида. Тупо пожрать, поспать, убежать от опасности и зачать потомство. Поэтому сознание отбрасывает все лишнее с точки зрения эволюции. Однако, поскольку чистота эмоций, опыт и энергия души влияют на физическое тело, мозг никогда не стирает информацию полностью. Все, что мы когда-либо видели, слышали и ощущали, хранится в глубинах памяти — так, на всякий случай. И сегодня такой случай для нас наступил.

Проводя привычный ликбез, Ромашов настроил видеокамеру и достал «магический кристалл» — прозрачный камушек на цепочке.

— В принципе, все равно, где ты будешь сидеть или лежать, главное, чтобы ты чувствовала себя удобно. Для некоторых особо требовательных клиентов я поставил вон тот громадный шезлонг. Им почему-то кажется, что гипноз наступает только в специальном гипнотическом месте, и я с ними не спорю по пустякам. Шезлонг действительно удобный, и если желаешь, тоже можешь его опробовать.

Зоя поднялась, с интересом разглядывая указанный шезлонг со встроенным подголовником в виде пухлой подушки:

— Согласна, зачем такому дорогому креслу простаивать?

— И то правда, не будем обижать мое начальство, оно не поскупилось. А то в следующий раз, когда попрошу что-нибудь нужное, возьмут и пожадничают.

Зоя хихикнула. Евгений помог ей забраться в шезлонг и показал «магический кристалл»:

— Начнем с самого простого расслабляющего транса. Внимательно следи, как плавно качается маятник в моей руке… и слушай мой голос… я хочу, чтобы ты представила, как из этого камня на конце цепочки изливается невидимый белый свет… он теплый и приятный… он окружает твою голову сиянием… он постепенно становится реальностью и защищает тебя… теперь только добрые мысли смогут проникнуть к тебе сквозь белый защитный кокон… ты в полной безопасности, ты расслабляешься…

Зоя, как и ожидалось, благополучно вошла в легкий транс. Едва ее глаза закрылись, Евгений спрятал кристалл и, продолжая произносить нужные словесные формулы, взял ее за руку. Рука, повинуясь внушению, осталась висеть в воздухе, словно к ней и впрямь привязали десять воздушных шариков.

— Теперь, Зоя, представь, что ты входишь в высокое здание. Ты подходишь к лифту, и его двери разъезжаются. Ты заходишь в кабинку и нажимаешь на цифру шесть. Лифт отправляется… С каждым пройденным этажом ты погружаешься в гипноз все глубже и глубже… Второй этаж — твои веки становятся еще более тяжелыми. Третий этаж — ты слушаешь мой голос и доверяешь мне. Когда я спрошу, ты ответишь на мои вопросы очень подробно… Четвертый этаж — ты смотришь на циферблат часов, который висит на стенке лифтовой кабины. Ты видишь, как минутная стрелка крутится в обратную сторону… Пятый этаж — ты возвращаешься в свое недавнее прошлое… Ты возвращаешься на полчаса назад… Твоя память раскрывается, давая ответы на все мои вопросы…

Евгений решил начать с тех вещей, которые обычным сознанием никогда не фиксируется, но их можно проверить.

— Шестой этаж — лифт останавливается, двери открываются, и ты выходишь в холл моей клиники. За стойкой стоит девушка, дежурный администратор. Как ее зовут? Ответь мне, Зоя!

— Я не знаю… — голос Зои был тих и умиротворен. — Я никогда раньше ее не встречала.

— У нее на груди есть бейджик, ты видишь его?

— Да, вижу.

— Там написано имя. Прочитай его!

— Бейджик плохо видно, буквы маленькие…

— Подойди ближе. Еще ближе. Теперь надпись видна тебе хорошо. Зоя, что там написано?

— Ольга Алексеевна

— Все правильно, Зоя. Ты молодец. Скажи, ты сегодня поднималась ко мне по лестнице?

— Да.

— Сколько ступеней ты преодолела?

— Я не помню… много.

— Это ничего. Сейчас ты проделаешь весь путь заново и посчитаешь ступени. Встань у начала лестницы. Всякий раз, делая шаг, ты считаешь вслух. Начинай!

Зоя верно назвала количество ступеней, а потом и число цветочных горшков на лестничном окошке. Евгений был рад, что Зоя оказалась гипнабельной.

— Теперь ты погрузишься в гипноз еще глубже. Перед тобой снова волшебный лифт. Ты входишь в кабинку и нажимаешь на кнопку десятого этажа. Лифт едет, и стрелки на циферблате часов крутятся в обратную сторону… они крутятся все быстрей и быстрей… Когда двери откроются, ты выйдешь в отдаленное прошлое. Ты перенеслась в день 28 августа в город Туманово. Ты находишься в квартире бабушки Серафимы. Опиши мне, что ты видишь!

— Я сижу в комнате на стуле, — медленно говорила Зоя, расслаблено возлежа в шезлонге. — Дверь, где принимает бабушка Серафима, справа от меня. Напротив сидит ее помощница и смотрит на меня. Она даже не моргает. В комнате душно, шторы задернуты… на полу линолеум в клеточку…

— Где Таня? — мягко спросил Евгений.

— Она за дверью, говорит с бабушкой Серафимой.

— Их голоса слышны тебе?

— Да.

— Ты слышишь слова?

— Только неясный звук. Я слышу, когда говорит Таня, а когда Серафима, но слов не разобрать.

— Это ничего. Я досчитаю до трех, и ты погрузишься в гипноз еще глубже. Раз… два… три. Зоя, сейчас ты глубоко-глубоко в своих воспоминаниях. Тебя ничто не тревожит, ты ничего не боишься. Твое тело легкое. Твои мысли легкие. Ты легко встаешь со стула и поворачиваешься к двери. Тебя, такую легкую, невесомую, никто не видит. Ты как дым… легка и беззаботна. Ты смотришь на дверь, ведущую в комнату, где находится Таня. Какая ручка на двери? Ответь мне!

— Такая… — ее правая рука дернулась, изображая жест, — надо нажать.

— Нажми на ручку и приоткрой дверь, — велел Евгений. — Теперь ты слышишь голоса отчетливо.

— Да, я слышу, — повторила Зоя. Ее правая ладонь сжалась в кулак, словно она держалась за воображаемую ручку.

— О чем они говорят?

— Таня отдает деньги. Она говорит, что это последние и больше нет. Серафима говорит, что этого должно хватить и что в семье все наладится. Но работать придется самой Тане. Серафима объясняет, как насыпать в бумажные мешочки соль и расставить по углам в квартире. Соль соберет черную энергию. Таня хочет уйти, но Серафима останавливает ее…

— Продолжай, — сказал Ромашов, — что еще сказала «ведьма»?

— Велит никому не рассказывать о ритуале. Никто не должен видеть, как она расставляет соль. Никто не должен найти мешочки. Прятать их надо тщательно, им надо простоять три дня. Если их кто-то увидит, черная энергия вырвется и случится беда. Кто-то умрет. Очень могущественный демон будет следить за тем, как соблюдается ритуал, и если Таня что-то напутает, он накажет ее.

— Таня испугалась?

— Немного. Она просит Серафиму самой провести ритуал, но та отказывает. Говорит, бюджетный вариант не предусматривает ее личного участия. Денег слишком мало. Ой, Таня идет к выходу и проходит сквозь меня!

Зоя запаниковала, и Евгению пришлось ее успокаивать, а затем и выводить из транса. Под его руководством, девушка вновь села в воображаемый лифт и поехала в обратный путь.

Зое гипноз понравился. Она еще долго сидела в кресле с удовлетворённым видом и порывалась обсудить ход сеанса, но Евгений был задумчив и отвечал порой невпопад.

— Ну, скажи хоть, что ты думаешь про Таню! — потребовала Зоя. — Она напутала с ритуалом, да?

— Скорей всего, Таню кто-то из родителей застукал с этой дурацкой солью, — произнес Женя с тяжелым вздохом. — И когда случилась беда с отцом, она решила, что выпустила джинна из бутылки.

— Что же теперь делать? Найти Серафиму и заставить признаться, что она все придумала?

— Я пообещал Тане не искать Серафиму.

— Вот ты сглупил! Как же нам теперь быть?

— Серафиму все равно так просто не найти, у нас и полномочий таких нет, и навыков. Да и простого признания мало. Таня должна поверить, что колдовства не было и смерть родителей всего лишь трагическое совпадение. А вот как это добиться… это моя забота!

— А мне что делать?

— Тане нужен новый смысл в жизни. Помоги ей с радостными моментами. Наполни ее дни приятным ожиданием и положительными эмоциями.

— Она согласилась со мной встретиться?

— Да, — Евгений улыбнулся. — Прости, забыл сказать. Сводим ее в кафе, на каток и в книжную лавку в это воскресенье, как ты хотела.

— Ура! — Зоя захлопала в ладоши. — Уж я ее расшевелю!

Долгожданная встреча подруг оказалась щедрой на эмоции. Евгений и сам растрогался, наблюдая за ними. Он опасался, что Таня останется зажатой, но племянница, увидав Зою, расцвела и забыла все страхи.

Ромашов довез их до места и сделал вид, что ему необходимо отлучиться по делам. Конечно, он никуда не уехал, бродил по огромному торговому комплексу, затерявшись в толпе посетителей, и поглядывал на племянницу, убеждаясь, что все хорошо.

Сначала Татьяна пользовалась своей пафосной записной книжкой, стесняясь жутковатого шепота, но затем диалог с подругой стал настолько оживленным, что рука писать не успевала. Таня низко наклонялась к Зойке и выдавливала ей на ухо свои реплики. Очень скоро она забылась настолько, что прекратила всякий раз хвататься за шею, будто стремящиеся на свободу слова царапали ее изнутри.

Зойка была в своем репертуаре: трещала без умолку (Евгений предупредил, чтобы та не затрагивала опасных тем) и после символического перекуса в одной из кафешек потащила Таню на каток, расположенный там же, но этажом выше. Евгений не подозревал, насколько хорошо держится на коньках племянница. Выписывая пируэты, она впервые за минувшие месяцы выглядела счастливой.

В седьмом часу вечера уставшие девчонки, румяные и с блеском в глазах, уселись на заднем сидении его новенького «Форда» и, привалившись друг к другу, смотрели на предновогоднее городское убранство за стеклом. Ромашов завез домой Зою, а потом развернулся в сторону области.

Таня, наклонившись к водительскому сидению, прохрипела:

— С-спах-хибо! — и закашлялась.

— Я рад, что тебе вылазка понравилась, — он пересекся с ней взглядом в зеркале. — Что купила?

Таня оглянулась на целлофановый пакет, лежащий подле.

— Книги?

Та кивнула.

— Как самочувствие?

— Х-хорло с-саднит.

— Тогда отдыхай.

Евгений сосредоточился на дороге, а Таня затихла, перебирая купленные книжки и размышляя о том, что с ней происходит.

Успокоительные сеансы с Женей и вообще вся разработанная им терапия помогали ей, сейчас она уже не смела этого отрицать. Пусть звонкий голос пока не вернулся, но связки, язык и губы способны были действовать согласованно, формируя сиплые слова. Вот только это было частью проблемы. Оставалось важное и очень страшное препятствие на пути к нормальной жизни: седой узкоглазый старик — тот самый, что ходил за ней по пятам со дня аварии.

Каким-то невероятным образом Таню тогда выкинуло из машины через разлетевшееся вдребезги окно, и она лежала на земле, толком не осознавая, что случилось. Старик наклонился над ней и заглянул на самое дно души. Таня силилась закричать (тело начинало нестерпимо болеть), но горло сковала немота. Ей даже вздохнуть было тяжело под напором этого взгляда.

Лицо старика бороздили глубокие морщины, глаза, превратившиеся в две узкие щелочки, буравили ее болезненно и жутко. Таня думала, он — живой человек, но когда сквозь него к ней подлетел какой-то мужчина, она догадалась, что видит призрак.

Последнее казалось в тот момент логичным. В нескольких метрах от нее в покореженных машинах умирали люди, некоторые сгорали заживо, их крики наполнили горячий дымный воздух смертельным ужасом. Но старик молчал, словно его это совершенно не касалось. Он был соткан из черного тумана. Колыхался. Вытягивался вверх. Искажался. И почему-то не отходил от Татьяны. Словно это она виновата в том, что он стал таким. Словно это она призвала его к себе.

Позже, в больнице, Таня пришла к выводу, что призрачный старик — следствие проклятия, о котором говорила Серафима. Он демон, который контролировал ритуал с солью. Ах, если бы она тогда нашла еще денег! Она могла бы взять кредит в банке, попросить у подруг. Дура! Почему она усомнилась? Почему не поверила Серафиме, что названная ею сумма за двести свечей в ста храмах, реальная цена за благополучие семьи?! Возможно, тогда страшный старик не явился бы к ней. И все остались бы живы.

Таня знала: старик что-то хотел от нее. Он ждал, что она начнет что-то делать. Но что? Она гнала его, умоляла, читала молитвы — все напрасно. Серафима была сильна, она предрекла беду, и беда пришла. Как все исправить, Таня не представляла. Сначала бабушка не выпускала ее из дома (да и ехать в Туманово одной, безголосой, ей не хотелось), потом навалилась апатия, ведь все ужасное уже произошло, и оно непоправимо. А потом Женя принес весть об исчезновении Серафимы…

Женя — он был сейчас ее лучшим другом. Он боролся за нее, и это не оставляло равнодушной. Но он слишком многого не понимал! Таня хотела рассказать ему о старике, но так и не собралась с духом. Заготовленная исповедь, трижды исправленная и переписанная набело, хранилась в отдельной тетрадке, вот только мужества вручить ее не нашлось. Но может, если Женя еще раз ее загипнотизирует, она сумеет преодолеть страх, пребывая в трансе?

Таня подалась вперед и прохрипела:

— Ш-шень…

— Да? — он с готовностью поймал в зеркале ее взгляд.

— Ты Х-хипноти-ссси-ровал С-сою…

Фраза далась тяжело, девушка закашлялась и, достав бутылку с водой, сделала несколько глотков.

Ромашов качнул головой:

— Вот Зойка! Проболталась-таки. Да, гипнотизировал.

— Хочу ещ-ще. Тош-ше.

— Я только за. Но давай начнем с того, что ты больше не будешь сидеть в квартире целыми днями. Ходи гулять. А вторую серию терапии проведем на новогодних каникулах. После того, как пропьешь полный курс витаминов.

Спешить с повторными сеансами гипноза Евгений не хотел, решил дождаться результатов расследования дела Серафимы. Была у него одна идея. И он многое возлагал на встречу со Светланой Решетниковой, обманутой мнимой «ведьмой».

Решетникова пришла к Ромашову в клинику в понедельник. Пришла не одна, а с группой поддержки в лице золовки, родной сестры ее бывшего мужа Родиона Решетникова.

— Родечка всегда был очень спокойным и разумным человеком, — уверяли они Ромашова на два голоса. — Внимательный, отзывчивый, всем соседям помогал. А в последний год как подменили: стал замкнутый, говорить начал шепотом, боялся, что его подслушивают, похудел. Про черную магию, которую на него кто-то насылает, часто упоминал, яйцами варёными по телу катал, от порчи избавляясь.

— С чего все началось? — спросил Евгений, воздерживаясь от озвучки диагноза, который так и просился на язык.

Светлана задумалась:

— Наверно, толчком послужила телепередача про экстрасенсов. Он увлекся, стал похожие передачи все чаще смотреть. Про гадалок, про ясновидящих, ведущих расследование..

— А потом лично стал к ним на прием ходить, — вставила золовка, — я намекала, что это пустая трата денег, но Родя говорил, интересно ему. А денег еще заработает.

— Прежде вы замечали за ним, что он, скажем, азартный, увлекающийся, поддающийся чужому влиянию человек?

— Да нет, — сестра пожала плечами. — Он меру знал. Как в армии отслужил, так женился. Не пил и не курил, интересов особых, кроме семьи и работы, не имел. По кабакам и игорным домам не шастал.

— Мы с ним душа в душу жили, ребенок у нас, — всхлипнула жена, — а тут в июне Родик взял и заявил: ты мне никто и звать тебя никак! И дочь не нужна. Он, вроде как, истинную судьбу свою встретил.

— Он летом привел ко мне знакомиться девицу одну, Ангелину, — добавила золовка, — сказал, что собрался разводиться и квартиру на новую пассию перепишет. Он словно заколдованный был. Все глаз с этой обормотки не сводил.

— А квартира разве не подлежит разделу при разводе? — поинтересовался Евгений. — Как совместно нажитое имущество.

— Нет, квартира его, от дедушки досталась, — пояснила сестра, — мне гараж, машина и дача, а ему однушка в Ясенево.

— А полиция что? — спросил Ромашов, стараясь уяснить для себя ситуацию как можно четче. — Имущество, между прочим, это мотив.

— Да обращались мы, бесполезно. Следователь сказал, что не может запретить человеку развестись со старой женой и жениться на новой. Мы умоляли спасти Родю от мошенницы, но поскольку сам Родион никуда не обращается и спасться не желает, заявление не пишет, то и дело не заводят.

— А где он новую невесту себе откопал?

— Серафима чертова нагадала! — Светлана зло всхлипнула. –Назвала день, место и час, когда он «свою настоящую любовь» найдет. Родя в магазин отправился за покупками и там встретил эту.. эту бабу. Никогда сам по магазинам не ходил, а тут поперся хлеба купить. Да если б я знала!

— Как, говорите, ее зовут? — уточнил Ромашов. — Ангелина — а дальше?

— Ангелина Муратова.

Ромашов азартно прищурился. Фамилия у «истинной пары» — Муратова — совпадала с настоящей фамилией ведьмы Серафимы.

Развязка

Журин Станислав Михайлович, глава одного из отделов Следственного комитета, принял Ромашова охотно. Он встретил психотерапевта на пороге кабинете, пожал руку, заказал секретарше два кофе с круассанами и минут пятнадцать рассказывал о сыне, который сильно изменился, взялся за ум и завязал с гулянками по ночным клубам.

— Вы, Евгений Ильич, чудотворец. Молодой, а такой сильный. Дар от бога. Хотя во времена инквизиции вас бы непременно сожгли на костре! — Журин захохотал счастливым смехом довольного жизнью человека, но Евгений на это лишь скупо улыбнулся.

В психотерапии и гипнозе не было ничего чудесного, да и комплименты в такой убойной концентрации отдавали приторностью, однако «воевать с людскими предрассудками трудней, чем тигров и медведей поражать» Ромашов не раз пытался объяснить генералу суть своей работы, но побороть многолетние заблуждения не смог, Журин по-прежнему считал его волшебником с медицинским дипломом. В итоге, Ромашов смирился и на вопросы (а они, как ни странно, у генерала возникали), отныне отвечал по уставному кратко: «Это гипноз!». Журина подобное полностью устраивало.

Наконец, генерал перешел к делу:

— Мы с женой у вас в долгу. Поможем, чем сможем. С чем пришли, дорогой Евгений Ильич?

Выслушав рассказ о проделках Серафимы, Станислав Михайлович обрадовался и пообещал решить вопрос положительно. И хотя Евгений особо подчеркивал, что главный мотив — это помощь людям, которые слепо верят в сказки, генерал, как всегда, понял все по-своему.

— За чистоту своих рядов боретесь? Похвально. Устранить конкурентов-мошенников поможем с радостью. Тут как раз распоряжение сверху поступило почистить ваши ряды. Всех, кто без медобразования и лицензии, велено из бизнеса убрать или хотя бы поприжать. Наплодили, понимаешь, всяких алхимиков! Вы, Евгений Ильич, хоть примерно представляете, сколько бабок крутится в этом теневом секторе? Миллиарды! И налогов не платят, сволочи, а нам бюджет наполнять нечем, пенсии платить. Так что не волнуйтесь, ваш сигнал вовремя поступил, разберемся мы с этой Серафимой. А если для лечения вам резонанс нужен, сделаем дело резонансным. Журналистов пригласим, сюжет снимем. Нам тоже отчитываться надо.

— Да, резонанс не помешает, — осторожно сказал Ромашов. — Таких историй очень много, а о них никто не знает. Люди попадаются на один и тот же крючок. В полиции дела экстрасенсов расследуют неохотно, нет у них полномочий мешать человеку избавляться от имущества и тем самым чистить карму. Жулики чувствуют себя привольно, да и шоу всевозможные с их участием масла в огонь подливают.

— Шоу это не по нашей части, запретить не можем, — ответил Журин, — но шороху среди шаманской братии наведем. Все эти доморощенные маги и академики несуществующих академий в прошлой жизни были обыкновенными сантехниками и продавцами на рынке. Очень много к ним претензий. Недавно фотолабораторию накрыли. Один фотохудожник до того дошел, что приторговывал снимками. Свадьбу чью-то снимает, а сопернице фотографии дополнительно печатает, чтобы та, значит, счастливую невесту иголками тыкала. Неплохая такая «шабашка».

— И что было тому фотографу? — заинтересовался Ромашов.

— В суд дело передали. Есть такая формулировка в уголовном праве: «покушение на убийство с негодными средствами». За него наказание менее строгое, так что выйдет этот наглец на свободу через годик и, боюсь, за старое примется. Эх, давно пора бардак зачищать! И по всей строгости.

Ромашов уходил от генерала с двойственным чувством. С одной стороны, хорошо, что появилась надежда поймать мошенницу за руку, но с другой — а если бы не было у него высокопоставленного знакомства? Что делать простым людям, беспомощным и перед жуликами, и перед правоохранителями?

После того, как делу придали ускорения на самом верху, шестеренки завертелись с невиданной силой. Уже через три недели генерал набрал Ромашову сам и доложил об успехах.

— Вам, дорогой мой Евгений Ильич, сам бог помогает. Все сделано быстро и наглядно в рамках борьбы с лже-прорицателями.

— Вам удалось доказать состав преступления? — обрадовался Ромашов.

— А то ж! Я поручил дело лучшему следователю по особо важным, и он раскрыл преступление в мгновение ока. Вы, Евгений Ильич, своему клиенту жизнь спасли.

— В каком смысле?

— Ваш клиент, Родион Решетников, оказывается, и впрямь изменился до неузнаваемости под влиянием семьи мошенниц Муратовых. Водительский стаж у него более двадцати лет, и никогда прежде никаких нарушений за ним не числилось, а тут только за полгода семнадцать штрафов за превышение скорости. Гонять стал, что твой Шумахер. Короче, мой человек совместно с патрульными остановили его — и на освидетельствование, а он под препаратами, понимаете?

— Наркотики?

— Психотропные вещества. Решетников даже не понимал, что его на таблетки посадили. Его так называемая «невеста», а по совместительству дочка гадалки Серафимы, травила его дрянью, чтобы он ее во всем слушался, квартиру ей подарил, а первую жену с дочкой записал в колдуньи, которые его со свету сживают. Плохое самочувствие и приступы паники ушлая девица списывала на черное колдовство. И, что самое поразительное: Решетников у этих ведьмачек, прости господи, не первая жертва. Имеются аналогичные случаи. Еще одного потерпевшего мы нашли, там, правда, до смертоубийства не дошло, мужик раньше все сбережения на свою якобы невесту переписал, а она его кинула. Парень в результате инвалидом остался, почки ему психотропной дрянью посадили. Их дела объединили в одно, и уверен, будут другие.

— Вот, значит, как. Спасибо, Станислав Михайлович, что поделились!

— Да это вам спасибо, Евгений Ильич! Дело скоро передаем в суд. Серафиме и ее дочке от шести до пятнадцати светит по сто пятой.

…Новый год прошел не то, чтобы весело, но в семье Ромашовых воцарилась привычная атмосфера сиюминутных хлопот и робких надежд на светлое будущее. Душа требовала перемен, и хотя скорбь никуда не ушла, она притупилась и перестала довлеть надо всем.

Таня нарядила елку — маленькую, скромную, но подошла к украшениям творчески. Она рассталась с черным цветом в одежде, и выглядела не такой потерянной, как раньше. Нормально говорить Татьяна по-прежнему не могла, однако упражнения для связок и для суставов правой кисти делала регулярно, родных и подруг не дичилась, восстановила контакты с однокурсниками — в общем, помаленьку восстанавливалась.

В канун православного Рождества Евгений ехал в родительский дом с удовольствием. День выдался ясным и морозным, дороги были свободны, и его все время тянуло улыбаться. Он включил бодрую музыку по радио и подпевал вполголоса. На соседнем сидении стояла сумка с подарками, а в кармане лежала флешка, на которой он записал выпуск телевизионной передачи, посвященной криминальным расследованиям.

После того, как они вчетвером посидели за накрытым столом, Евгений сыграл партию в шахматы с отцом и помог матери с мытьем посуды. Вечером же отозвал Татьяну в сторону и протянул флешку.

— Помнишь, я обещал тебе, что разоблачу мошенницу из Туманово? Здесь запись, чтобы ты своими глазами увидела: ни одно ее слово, ни одна угроза не имеет силы.

Они прошли в Танину комнату, где племянница вставила флешку в компьютер.

— Я понимаю, что сильно сглупила, — шепнула Таня. — Но когда все пошло наперекосяк… очень испугалась.

— Не мудрено, — ответил Евгений, обнимая ее за плечи.

На экране мелькали кадры задержания Муратовой, и ведущая перечисляла, скольких людей «нагрела» эта наглая тетка. Обманным путем «бабушке Серафиме» и ее дочери удалось завладеть пятью квартирами, двумя гаражами, автомобилем и скопить на счетах в различный банках несколько миллионов рублей. Размах лже-ясновидящей и ее подельниц был поистине пугающ, а несколько из ее клиентов умерли при странных обстоятельствах.

— Жень, ты будешь меня лечить? — спросила Таня хрипло.

Евгений оторвал взгляд от записи и взглянул на племянницу:

— Веришь в успех?

— Утром просыпаюсь и кажется, что голос вернулся. Но открываю рот и… Я хочу стать прежней. Очень.

— Станешь, — заверил Евгений. — Обязательно.

Дверь в комнату с силой распахнулась:

— Женя! — лицо Раисы Сергеевны искажала гримаса. — Папе плохо! Я в «Скорую» звоню!

Евгений и Таня метнулись в гостиную, где, раскинувшись на диване, хрипел Илья Ильич.

За его жизнь врачи боролись долго, но спасти не смогли. В ночь на девятое января Илья Ильич скончался.

И вновь семья Ромашовых оделась в траур.

Январская земля на кладбище была твердая, как гранит. Кинуть ком в могилу — большая проблема. Морозная поземка пробиралась под одежду, крала тепло и не давала свободно дышать. В сером небе было пусто, даже вороны жались по ветвям поближе друг к другу и сипло каркали, когда ветер норовил сдуть их с облюбованного дерева. Недавно шел снег, и всюду: на оградах, на скамье, на стволах лежали скорбные по-королевски траурные сугробики.

Раиса Сергеевна превратилась в тень. Третья смерть выбила почву у нее из-под ног. Дежуря под дверью реанимации, она еще на что-то надеялась, крепилась, хлопоты перед погребением давались ей тоже сравнительно легко, но стоило опустить гроб ее супруга в подготовленную яму, как ноги у нее подкосились, и она с тихим всхлипом осела в снег.

Уже тогда, в день похорон отца, Евгений почувствовал, что эта смерть не последняя, злой рок вот-вот заберет очередную жертву. Это ощущение было настолько ясным, что он не осмелился протестовать, смирился заранее, хотя такая покорность была ему не свойственна.

Мать угасала с каждым днем, и через месяц ее не стало. От многочисленной семьи Ромашовых осталось только двое: он и Таня.

В конце февраля Татьяна сообщила дяде, что намерена уйти в монастырь. Евгений поразился, так как религиозным рвением племянница никогда не страдала.

— Ты хорошо подумала? — спросил он, ласково беря ее за плечи. — Монастырь это не убежище, где можно пересидеть трудную полосу. Это полная смена жизненного курса. А ты же и молитвы ни одной не знаешь. Почему именно туда? В чем настоящая причина?

Таня заплакала.

— Садись! — он усадил ее, безвольную, на диван, и сам опустился рядом. — По-моему, настала пора все мне рассказать, как есть. Постарайся, Танюша, я очень хочу облегчить твою ношу. Если разделить ее на двоих, тебе станет легче, а меня не утянет.

Утерев слезы, Татьяна отправилась в свою комнату и вынесла оттуда тетрадку. Ее исповедь уже давно была записана, но только сейчас она решилась вручить ее Евгению.

Женя раскрыл тетрадь и погрузился в чтение.

«Ровно за три месяца до смерти мама призналась мне, что прокляла папу…»

Он на секунду поднял глаза, чтобы поймать ее потерянный взгляд. Таня кивнула, побуждая его продолжить.

«Они с папой ссорились каждый день, я не всегда понимала, почему. Думала, все из-за денег, их в последние месяцы стало катастрофически не хватать, кредиты съедали большую часть заработка, а работы стало меньше. Мне казалось глупым, что можно так кричать из-за подобной ерунды. У всех бывают трудности, но мы обязательно справимся, если будем поддерживать друг друга. Родители меня не слышали. А потом я узнала, что у папы есть другая женщина, и главная причина — в ней. Мама сказала, что не отдаст отца любовнице. Никогда не отдаст. А папа в запале выкрикнул: «Посмотрим еще! Захочу — не остановишь!» И тогда мама его прокляла.

Это было настоящее проклятие, а не просто слова. Мама вычитала в интернете, что есть такой обряд: пойти в церковь и поставить свечи за упокой души своего врага, и тогда врагу будет плохо. Папа превратился для нее в самого настоящего врага, поэтому мама ни минуты не сомневалась. Она сделала это трижды, читала еще какой-то заговор… но потом ей стало стыдно, она испугалась. И рассказала обо всем мне. Мы проплакали с ней полночи…

Я знаю, что со смертью нельзя заигрывать, она отомстит. Жестоко и бесповоротно. Мама раскаялась, но это нам не помогло. К тому моменту семье стало жить совсем невыносимо, папа сначала ушел из дома, потом вернулся, потом они снова поругались, и он опять ушел.

Я не стану пересказывать всего, но это был настоящий ад. Я приняла решение найти знающего человека, который мог бы снять с нас весь негатив, что мы породили своими усилиями. После непродолжительных поисков я остановилась на бабушке Серафиме, которую рекомендовали очень хорошо. На заработанные на практике деньги я отважилась ее нанять. Серафима отказалась ехать в Москву, но убедила меня, что я смогу сделать все сама по ее указке.

Я не справилась. Когда я завершала ритуал, домой неожиданно нагрянул отец. Он решил вдруг вернуться в семью, и я было обрадовалась, но тут он увидел все это и страшно рассердился. Папа сразу догадался о том, чем я занималась, и стал кричать, что мы все сживаем его со свету. Я пыталась ему объяснить, но он не слушал, говорил, что «все бабы ведьмы, даже его собственная дочь».

Папа выбежал из квартиры, и я бежала за ним по лестнице, давясь слезами. Я все испортила! И я не догнала его.

А через сутки он умер, и мы попали в аварию. Я уверена, это бог покарал нас за занятия черной магией. Ты, Женя, был совсем ни при чем и остался невредим. А я выжила, чтобы замолить грех.

Но это еще не все. После аварии ко мне стал являться старик. Он ничего не говорил, только смотрел и ходил за мной попятам. Наверное, я выпустила демона во время прерванного ритуала, Серафима предупреждала меня, что так будет, если я не смогу держать все в тайне. И так случилось. Этот старик забирает у меня все. Он забрал бабушку, дедушку, и я боюсь, что он заберет и тебя. Кроме меня, никто его не видит, и может, я сумасшедшая, не знаю. Но я не желаю тебе навредить. Я уйду в монастырь, на святой земле демоны не властны»

Евгений некоторое время хранил молчание. Таня ждала. В ее глазах Женя по-прежнему не видел ни фанатичной решимости, ни упрямства. В глубине души Таня хотела, чтобы он нашел для нее другое решение, отговорил от опрометчивого шага. Как он и подозревал с самого начала, заявление про монастырь было жестом окончательно запутавшегося ребенка.

— Мы придумаем что-нибудь, — пообещал Женя. — Ты теперь моя семья, и я не хочу с тобой разлучаться.

Тут в голове у него что-то щелкнуло, последний кусочек мозаики встал на законное место, и Евгений увидел картину целиком, во всем ее идеальном совершенстве.

— Тот старик, что тебя преследует, вовсе не демон! — воскликнул он, окрыленный. — Мне о нем говорила цыганка, просто я не сообразил сперва. Помнишь, я рассказывал тебе о некой Розе, что подарила монетку с драконом?

Таня нерешительно кивнула.

— Цыганка считала, что тебе помогает Василий, не позволяет уйти за грань, он твой незримый помощник. Ты, Танечка, не погибла в аварии чудом, и это чудо сотворил тот старик. Он спасает тебя, а не преследует. Вот скажи, разве он сделал тебе что-нибудь плохое?

Таня задумалась. Женя обнял ее и притянул к груди:

— Тебе сразу надо было рассказать мне.

— Ты не веришшь, — прохрипела Татьяна.

— Нет, я верю, — возразил Женя. — Я верю, что этот загадочный китаец нас защищал. Мне он передал монетку с драконом, а тебе явился самолично. Это же его портрет я видел в твоем альбоме?

— Да.

— Теперь все будет хорошо, — как можно убедительнее произнес Ромашов, — все ужасы закончились. Мы под надежной защитой.

Таня поверила ему, потому что хотела в это поверить. Однако на чужой роток не накинешь платок. Все чаще и громче дальние родственники и даже коллеги и соседи стали шептаться, кто в шутку, а кто всерьез, что на семью Ромашовых упало смертельное проклятие. Евгению это не нравилось, он опасался, что рано или поздно разговоры дойдут до Тани, и она отреагирует на них неадекватно.

За советом, как пресечь шепотки, Женя обратился к своей проверенной годами подруге. Катя высказалась прямо:

— Ты меня извини, милый, но винить в распространении слухов я никого не стану. Люди есть люди, пусть и образованные. Меньше, чем за полгода четырех похоронить — это не шутки, начинаешь невольно надумывать всякое.

В тот день они шли по кривым тропинкам парка, сокращая путь от скромного ресторанчика к ее дому. Дорога была привычной, поскольку с Катей Евгений теперь встречался регулярно. Она поддерживала его, хотя самому Ромашову эти встречи перестали приносить прежнюю радость. Подруга скрашивала жизнь, но не справлялась с этой задачей до конца. Женя с печалью сознавал, что несмотря на участившиеся встречи, они отдаляются друг от друга, становятся полностью чужими людьми. Он хотел что-то изменить в себе, но не имел на это ни сил, ни времени.

— - Ты же понимаешь, та мнимая ведьма ни при чем, — устало бросил он. — В этой мерзкой семейной драме нет вообще ничего мистического. Все объясняется с научной точкой зрения: зеркальными нейронами, детскими травмами, невербальными способами передачи информации.

— Но это не отменяет факта, что ты должен что-то предпринять, — возразила Катя. — Ты не завершил начатое. Надо полностью перепрограммировать ваше с Танечкой сознание, внедрить иную установку, и тогда никакие сплетни вам будут не страшны. Рецидива не будет.

— В моем сознании и так все в порядке, — отрезал Евгений, — а вот с Таней я в тупике. Она подсознательно все еще уверена, что проклятие продолжает нас преследовать.

— Она это сама тебе сказала?

— Нет, но она по-прежнему отказывается говорить! У нее в мозгу стоит блок, и я даже не представляю… Впрочем, есть один радикальный метод, с помощью которого можно стереть ненужные воспоминания и внушить ложную память, но я всегда был против подобных мер. Да и химические препараты, используемые для премедикации, имеют ряд серьезных побочных эффектов… Может, нам уехать куда-нибудь?

— Собираешься бросить хорошо оплачиваемую работу?

Евгений поморщился:

— Если придется, то и брошу. Для начала, наверное, достаточно сменить обстановку на время. Развеяться. Попутешествовать… Тане нужна какая-то опора, надежда. Вот завершим все формальности, и сразу уедем из Москвы.

— А помнишь ту женщину, цыганку? — спросила вдруг Катя. — Ты, кажется, говорил, что она дала тебе амулет.

Евгений вздохнул:

— Мне сразу пришло это в голову, и я пытался вручить монетку с драконом Тане — не взяла.

— Монета еще при тебе?

— Кажется, — он припомнил, что вроде бы не выкидывал ее из кошелька.

— Покажешь?

Они вышли из парка на оживленный проспект. Мимо летели машины, разбрызгивая во все стороны талые лужи, шли пешеходы. Евгению не хотелось останавливаться и доставать портмоне.

— Когда придём, поищу.

Им оставалось спуститься в подземный переход, перейти проспект и войти в подворотню. Минут пять быстрым шагом или семь очень медленным.

— А почему не сейчас? — пристала Катя.

— Да там смотреть не на что. Дурацкая монетка, реплика под старину.

— И отчего ты не хочешь ее показать? Боишься, волшебство пропадет? — подначила Катерина.

Жене все-таки пришлось лезть в портмоне и, высыпав на ладонь горсть монет, пальцем раздвигать их в поисках нужной. Он остановился, и Катя, наклонившись, с интересом следила за поисками.

— Не боишься нечаянно ей расплатиться?

— Кассиры не слепые. Вот она! — Евгений выудил монету.

Катя неловко ее схватила, монетка выскользнула и упала в серое месиво талого снега.

— Ой, прости! — она стремительно наклонилась, стараясь разыскать амулет среди рассыпанного мусора из ближайшей урны. — Я такая растяпа.

— Да ладно, не переживай, — Евгений со вздохом присел на корточки рядом, но монетка как в воду канула.

Послышался громкий визг тормозов, ошеломленные возгласы, звук удара и звон разбитого стекла. Они выпрямились и оглянулись. Подземный переход, к которому они шли, был намертво заблокирован черным автомобилем. Водитель, не справившись с управлением, на полной скорости вылетел на тротуар и, распугивая прохожих, съехал по крутым ступеням в туннель, где и застрял.

— Господи! — Катя первая кинулась проверять, есть ли пострадавшие.

К счастью, все обошлось, и спешившие по своим делам люди отделались испугом и легкими ушибами. Водитель, выскочивший из машины, крутится на месте и поминутно хватался за голову. «Хорошо, что лестница была пуста», — подумал Ромашов.

— А ведь, не задержи нас поиск монетки, мы как раз были бы на ступенях, — сказала Катя, беря его под руку. — Ты только что в очередной раз избежал встречи с «черной смертью».

— Да нет, — пробормотал Евгений, встряхиваясь, словно мокрый пес. — Это просто еще одно совпадение. Даже обсуждать нечего.

Всевозможных совпадений в их с Таней жизни скопилось слишком много. Ромашов, увы, не мог этого отрицать, как не мог и не задумываться об этом. Но самое пугающее заключалось не в них, а в обычной жестокой реальности. Накануне на его мобильный поступил звонок, и незнакомый мужской голос предельно вежливо осведомился:

— Я имею честь говорить с Евгением Ильичом?

— Да, — ответил Женя, — кто это?

— Я звоню по поручению Вениамина Игоревича Калугина. Слышали о таком?

— Нет.

— Ваш брат, Александр Ромашов, задолжал господину Калугину пять миллионов евро.

— Сколько?! — вскричал Евгений. — Да вы в своем уме?!

— Это с процентами. Каждый день просрочки увеличивает сумму.

— Мой брат умер.

— Конечно, мы знаем о вас все, Евгений Ильич. И о вас, и о вашей племяннице. Надеюсь, вы отнесетесь серьезно к моим словам. Деньги придется вернуть, иначе…

— Вы нам угрожаете?

— Я вас мягко предупреждаю. Вам и дочери Александра все долги переходят по наследству. Мы в курсе вашей печальной истории и не менее печальной ситуации с лечением девочки, но господин Калугин и так дал вам достаточно времени, чтобы свыкнуться с потерей и найти выход. Терпение его не безгранично. Будьте готовы к визиту кредиторов в самые ближайшие дни.

Женя какое-то время сидел в кресле с мобильником в руке. По сравнению с этим сигналом, все прочие заморочки с ведьмами и амулетами отходили на дальний план.

История вторая: На Байкал

Марокканский естествоиспытатель Ибн Баттута в 1360 году путешествовал по Индии. Он оставил упоминание о «трюке с веревкой», ставшем в последствии знаменитым примером могущества индийских факиров. «После пира один из артистов взял деревянный шар, в котором было несколько отверстий. Через них он продел веревку. Затем так швырнул шар вверх, что тот исчез из вида и там остался, хотя никакой видимой опоры не было. Артист приказал мальчику-ассистенту взобраться по веревке наверх, что тот и сделал. Он лез выше и выше, пока тоже не исчез из вида. Артист трижды звал его — ответа не последовало. Разозлившись, он взял нож, ухватился за веревку и тоже исчез в вышине. Затем с неба стали падать окровавленные фрагменты тела мальчика. Артист спустился на землю, его одежда была окровавлена. Он собрал куски убитого мальчика в мешок, пнул его, и тот зашевелился. Когда мешок развязали, из него вышел мальчик — целый и невредимый». Много лет этот трюк не давал покоя ни скептикам, ни доверчивым очевидцам. В течение веков многие, в том числе европейские путешественники, наблюдали его воочию. Наконец в начале 20 века одному из исследователей удалось заснять трюк на скрытую камеру. Когда пленку проявили, на ней не было ни веревки, ни мальчика, ни ножа. Был только факир, неподвижно сидевший на одном месте и гипнотизирующий публику.

Психотерапевт,

дмн В. Рожнов

Если ты в тупике — отправляйся путешествовать!

Весна принесла Евгению новые неожиданности. Первая из них: закрылась частная клиника, где он работал. Как говорится, бизнес пересилил медицину, начались разногласия между учредителями, и проект схлопнулся «в связи со сменой руководства». Лицензию у клиники не отозвали, и к работе психотерапевта Ромашова претензий не возникло, поэтому оставалась вероятность, что к осени учреждение возобновит работу и Евгения позовут на прежнее место. Женя, однако, не знал, стоит ли дожидаться у моря погоды или придумать что-то еще, например, поработать на себя, открыв кабинет психологической разгрузки.

Вторая неожиданность заключалась в том, что его многолетняя подружка Катерина собралась замуж. Не за него.

Известие Ромашова огорошило. На прошлой неделе они провели прекрасный уик-энд, а десять дней спустя Катя позвала на ланч и сообщила, что у нее скоро свадьба.

— Я его знаю? — только и смог вымолвить Евгений, прилагая усилия, чтобы не потерять лицо прямо там, в сумрачном зале кафе.

— Он один из спонсоров нашего Центра. Зовут Вадим. Разведен по причине бесплодности первого брака, но все еще мечтает о детях.

— А ты?

— А я, Женя, беременна.

— От него?!

— Да, — Катя вытащила кошелек и положила в бокал деньги за ланч (она всегда расплачивалась за себя сама). — Этот ребенок любимый и желанный, и у него будет обеспеченное будущее.

— А если его отец я?

— Исключено. Я уже сообщила новость Вадиму, и он обрадовался. Мы отнесли заявление в ЗАГС. Я хочу нормальную семью, разве не понятно?

— Все это слишком… скоропалительно.

— Прости, не думала, что новость тебя сильно заденет. Мы давно общаемся, и уйти, не сказав тебе, было бы некрасиво.

— Вадим знает обо мне?

— Нет. И, надеюсь, не узнает. Он человек, придерживающийся традиционных взглядов. Женя, прошу, не разочаровывай меня! Мы никогда и ничего не планировали на будущее, и нас это устраивало. Ты прекрасный друг и прекрасный любовник, однако сейчас в моей судьбе все резко изменилось, — Катя накрыла его руку своей, но Евгений непроизвольно отнял ее, в самый последний миг сделав вид, что поправляет сползающую с колен салфетку. — Это не твой ребёнок, не бери в голову.

— Ты не можешь быть уверенной.

— Я выхожу замуж за Вадима, это решено.

— Поздравляю, — вымолвил он.

Катерина вздохнула:

— Мне кажется, ты сейчас не готов к семейной жизни. У тебя проблемы, трудности с работой. Разумеется, ты все преодолеешь, я даже не сомневаюсь в этом. Ты всегда справляешься с любым вызовом, но мне не хочется тебя обременять сверх того, что ты уже взвалил и несешь на своих плечах.

Евгений уставился на пеструю столешницу, ища систему в беспорядочных белых, бежевых и голубых квадратиках смальты. Утешая его после смерти родителей, Катя вовсю раскручивала запасной вариант. Впрочем, чего он хотел? Она никогда не принадлежала ему безраздельно.

— Почему ты не сказала раньше? Про Вадима.

— В позапрошлое воскресенье я хотела тебе намекнуть, но повод так и не подвернулся.

Ромашов вспомнил их последнюю ночь, как они беззаботно смеялись, сидя перед раскрытой в первомайское утро балконной дверью. Да, повод для разрыва и впрямь найти было трудно. Если бы тогда Катя сказала, что ждет ребенка, еще не известно, как бы он отреагировал… А сейчас? Что он чувствует сейчас? Гнев, ревность или все-таки облегчение?

— Надеюсь, мы останемся добрыми друзьями?

— Не вижу препятствий, — Евгений заставил себя улыбнуться.– Ты бросала меня и раньше. Правда, всегда возвращалась.

— На этот раз я не вернусь, но мир профессионалов довольно узок, и нам придется пересекаться так или иначе. Было бы замечательно, если бы мы могли изредка консультировать друг друга или созваниваться.

— Конечно, — он снова улыбнулся.– Но приглашение на свадьбу мне не присылай. Я не приду.

— Обиделся, все-таки. Мне жаль. Поверь, дело не в тебе. И если ты передумаешь…

— Извини, в настоящий момент у меня нет денег на шикарный подарок. Такой, какой ты заслуживаешь после стольких лет нашей… дружбы.

В его интонации прорвался горький сарказм, и Катя засобиралась, хватаясь за сумочку.

— Я пойду, — она встала. — Передавай привет Тане. Как она?

— Хорошо.

— Есть прогресс?

— Мы над ним работаем.

— Ну и замечательно, — Катя, секунду поколебавшись, протянула руку и потрепала его по голове, словно маленького. — Прощай, Женя, не держи на меня зла!

Он откинулся на спинку стула и смотрел ей вслед, думая, что неизвестный соперник отхватил себе красотку. И умницу. И очень целеустремленную женщину, которая умеет добиваться всего, что захочет. Женщину, которую он сегодня потерял навсегда.

Евгений прислушивался к своим ощущениям, анализируя всплывающие мысли. На душе скребли кошки, и было обидно, что отставку ему дали столь будничным тоном между вторым и десертом, но жгучей, сшибающей с ног ревности он все же не испытывал. Только недоумение и растерянность.

Евгений привык к Кате, особенно за последние полгода. Она поддерживала его, выслушивала, давала советы, отвлекала от горьких размышлений. Он по-прежнему считал это терапией и «постелью для здоровья», хотя определенные звоночки нет-нет да и звучали. Он откладывал важные разговоры на потом, отмахивался, ему всего хватало, но Кате, как оказалось, нет. И нет ничего плохого в том, что девушка за тридцать наконец нашла достойного мужчину, способного дать ей больше, чем был готов дать Ромашов — безработный старый друг с непонятным «родовым проклятием» в анамнезе. Их история закончилась. Страсть давно прошла, а любовь так и не родилась.

А может, Катя все выдумала? Дешевый глупый способ заставить его ревновать и сделать определенный шаг — неожиданно для себя Евгений ухватился за эту мысль. Три вечера подряд он тайно караулил Катерину у офиса, проверяя, куда и с кем она возвращается, но лишь убедился, что подруга не соврала. Ее встречал какой-то хмырь на «Мерседесе». Катя улыбалась ему и целовала в губы, а в пятницу хмырь преподнес ей огромный букет роз. Сомнений не осталось: Катя сделала свой выбор. Ему следовало смириться и выкинуть ее из головы. Даже если она носит его ребенка, то никогда в этом не признается. Не стоит разрушать ее счастье.

Вот так после майских праздников Евгений Ромашов в один момент оказался у разбитого корыта на всех фронтах. Утешало одно: звонки от «серьезных людей» по поводу Саниного миллионного долга вдруг резко прекратились. Поначалу он с опаской входил в подъезд и не бродил по темным переулкам. Дорогу переходил исключительно на зеленый, внимательно оглядываясь по сторонам, а за рулем вел себя не в пример аккуратно. Сменил не только адрес, но и все номера телефонов. Однако дни шли, и ничего не происходило.

Сначала Женя решил, что бандиты затаились, вычислив его связи в Следственном Комитете. Потом подумал, что брать с них нечего, поэтому их оставили в покое. Ромашов стал осторожно наводить справки, и выяснил, что Вениамина Калугина, которому задолжал брат, недавно взорвали в собственном автомобиле. Разборки в стиле диких девяностых периодически возвращались на улицы города, вот и тут какие-то обиженные враги постарались. В сфере, что курировал Калугин, начался передел, и прессинг бесперспективных должников на время прекратился.

Если честно, Евгений устал от ударов судьбы. Он старался жить «в отсеке сегодняшнего дня» (ключевое понятие психотерапевта). Что толку смаковать травмирующие ситуации и беспокоиться о том, что не наступило? Ромашов ежеутренне напоминал себе, что прошлого уже нет, а будущего пока нет, он живет в настоящем, и акцент следует ставить исключительно на текущем моменте. А что у него на повестке?

На повестке был косметический ремонт в просторной двушке, где они поселились с Таней после того, как обменяли его студию и квартиру родителей на жилплощадь рядом с метро. Записанные на отца фирму и имущество Таня, увы, потеряла, но небольшая разница от продажи того, что оставалось, позволила закупить мебель для нового жилища и поменять обои. Правда обои эти Жене пришлось клеить самому — после закрытия клиники приходилось на многом экономить. Но он не унывал, знал, что сумеет заработать — вот только отдохнет немного.

А еще на повестке стоял вопрос, как быть дальше с Таниным лечением. После смерти бабушки у нее наступило ухудшение, и старые методы больше не работали. Требовался иной, неожиданный подход. Поэтому однажды утром Евгений вошел в кухню и сказал Тане, сидевшей за столом:

— Знаешь, что мы будем делать этим летом? Мы поедем в путешествие!

— Куда? — поинтересовалась Таня беззвучно, четко артикулируя губами слоги.

Артикуляция вошла у нее в привычку, потому что постоянно возникали ситуации, когда писать было несподручно. Евгений ее отлично понимал, как и Зойка, навещавшая подругу еженедельно.

— Нам с тобой требуется перемена мест, — Евгений небрежно присел на край стола. — Поедем искать твоего призрака.

Таня недоверчиво свела брови.

— Ну да, я по-прежнему не верю в колдовство, но верю в способность человека к самоисцелению. Если тебе постоянно снится один и тот же человек, почему бы не найти симметричное решение? Умные люди советуют: если жизнь зашла в тупик, бери последние деньги и отправляйся в путешествие. Мы отправимся в Иркутск!

Таня рисовала старика постоянно. Ее альбомы пестрели его изображениями во всех ракурсах. Он то хмурился на зрителя, то глядел в пол-оборота, сохраняя загадочную хитринку во взгляде, то танцевал в экстазе, потрясая огромным бубном. Женя с особенным интересом разглядывал детали шаманского облачения. Больше всего его поражала шапочка с огромными рогами.

— А он не может быть каким-нибудь артистом? — спросил он однажды.

Таня энергично замотала головой, а потом принесла огромную косметичку (то есть Женя думал, что это косметичка, а оказалось — обычный кошель, полный невообразимой всячины). Она достала оттуда деревянную курительную трубку с зарубками и протянула дяде.

— Реликвия деда! — Евгений отлично ее помнил. — Молодец, что хранишь. Тебе знакома ее история?

Таня кивнула и, схватив карандаш, быстро написала на обратной стороне альбомного листа: «Я рисую Василия, сына побратима нашего прадедушки. Он белый шаман».

Евгений посчитал, что эта версия ничем не хуже других. Навязчивые сны и видения — это не проявление мистических потусторонних сил, а обычная реакция ума на события жизни и скрытые желания. То, что Таня соединила старую трубку и свой кошмар, свидетельствовало, что она готова излечиться. Подсознание само подсказывало ей способ, как устранить проблему «достойным образом». Вроде как заговорить она сможет, выполнив некое условие. Совершив, к примеру, паломничество.

— Знаешь, как его звали?

«Эрдыней, — написала Таня. — Фамилию не помню. Надо разузнать».

— Разузнаем, — Женя улыбнулся, — на что иначе созданы архивы?

В учебниках по психиатрии описывался классический случай, когда парализованному мальчику приснилась икона Богородицы и велела отправиться в паломничество в некий монастырь, чтобы поклониться ей. Родители мальчика привезли больного ребенка по указанному адресу, и во время молебна перед иконой парализованный встал. Церковь объявила это чудом, но наука, разумеется, считала медицинской ошибкой, когда лечащий врач не распознал истероидный характер паралича, приняв его за органическое поражение. Плюс — проявление самогипноза, когда ожидание наложилось на молитвенный экстаз. Ромашов считал, что случай с Таней вполне укладывается в эти рамки.

Он навел справки и выяснил, что снайпера, служившего вместе с его дедом, звали Эрдыней Саэрганов. После войны он жил в Иркутске, где и умер в 1997 году. У Саэрганова был сын по имени Василий, но в начале двухтысячных Василий квартиру в Иркутске продал и уехал в неизвестном направлении. Дальше следы терялись, но зацепка сама по себе была немаловажной. Каким бы скептиком себя Женя не считал, но слова цыганки «Василий вам поможет» не шли у него из головы.

Он долго не знал, что делать с очередным совпадением, решение зрело в нем исподволь, и наконец приобрело конкретные черты. Этим утром он решился.

…Племянница поставила перед Ромашовым дымящуюся чашку кофе.

— Благодарю, — он сделал глоток. — Побратим твоего прадеда жил в Иркутске. Что нам мешает туда поехать и расспросить соседей по старому адресу, где сейчас его сын Василий? Соседи знают куда больше обычной паспортистки.

— Почему? — спросила Таня. Ее глаза горели предвкушением, но она словно боялась поверить.

— Раз ты рисуешь шамана постоянно, с ним надо встретиться. Когда у Зои экзамены в училище?

Таня неопределенно дернула плечом.

— Так выясни. И поинтересуйся, не желает ли она составить нам компанию.

Непосредственная Зойка, хоть и вносила небольшую нотку хаоса в его размеренную жизнь, но ее энергия, бившая через край, шла на пользу Тане. Племянница воспряла духом, почти не грустила и часто выбиралась на улицу. А еще Зоя учила ее готовить, и с каждым разом у Тани получалось все лучше. Желудок Евгения ощущал перемены за ужином и не мог их не приветствовать.

Как и Татьяна, Зоя тоже с восторгом согласилась отправиться в большое путешествие, только попросила Женю встретиться с родителями и убедить их отпустить дочь. Для Ромашова это не явилось проблемой. Он произвел на семейство Калашниковых самое положительное впечатление, и разрешение было получено.

В путь они отправились через месяц. Евгений заказал билеты, забронировал гостиницу, наметил список подходящих городов для посещения. Из Иркутска он предлагал перебраться в Листвянку, где находился Совет шаманских общин.

— Если в Совете нам не помогут, посетим Ольхон, он там рядом. Остров Ольхон считается сакральным центром шаманизма, про Василия могли там слышать, — сказал Евгений девушкам во время одного из совместных вечеров, который они посвятили обсуждению всевозможных нюансов. — Еще можно заехать в Тункинскую долину, знаменитую «местами силы», и съездить в Улан-Удэ в Иволгинский дацан, где хранится нетленное тело ламы Итэгелова.

— Лама тут совершенно ни при чем, — живо возразила Зоя. — Буддисты не имеет отношения к бурятскому шаманизму. Таниного лекаря надо искать исключительно на западном берегу Байкала!

— Почему?

— Я об этом читала, — важно ответила Зоя. — В Прибайкалье шаманизм исчезающая религия, ее постепенно вытесняет буддизм и ламаизм. Но репрессии по отношению к шаманам начались как раз на восточном берегу, и наиболее известные чудотворцы, изгнанные с родных мест, переходили зимой по льду через Байкал на иркутскую сторону, которая до сих пор остается шаманской. В годы Советской власти языческие практики были сведены к минимуму, конечно, но, тем не менее, сохранились, а ныне активно возрождаются.

— Ладно, как скажешь, — согласился Евгений. — А не найдем шамана из рода Саэргановых, так дух-хранитель вполне может передать эстафету своему коллеге.

Дело было еще и в том, что к огромному своему неудовольствию Ромашов обнаружил: путешествовать по России весьма затратно. А поскольку средствами они располагали ограниченными, пришлось проявлять изворотливость. Женя надеялся убедить племянницу, что для исцеления им сгодится любой бурятский шаман (желательно, первый попавшийся), да и сам воздух священного озера способен оказать целебный эффект.

Настало время отъезда, и началась предстартовая суматоха, закончившаяся, только когда они обнаружили себя среди таких же нетерпеливых туристов на крутом трапе, ведущем в салон самолета.

— Как здорово! — воскликнула Зойка, распахивая на верхней площадке руки, словно пытаясь обнять вечернюю зарю в московском небе. — Мы летим на Байкал!

Стюардесса, проверявшая посадочные талоны, приветливо ей улыбнулась.

Таня тоже улыбалась, любуясь густыми тенями, ложащимися на светлый аэродромный бетон. Ее не пугала ночь, проведённая в неудобном самолетном кресле. Она уже любила все, что ей предстояло увидеть и испытать — без всяких исключений.

Женя мысленно потирал руки. Волшебная байкальская сказка обязательно должна была сработать и избавить несчастную от немоты. Он прокручивал в памяти слова, которые собирался произносить на борту и в первые часы после приземления. Новый виток терапии его племянницы должен был вот-вот начаться.

Ах, если бы он знал, какой нелегкий и удивительный путь им всем предстоит пройти, прежде чем они смогут обрести искомое!

Иркутск-листвянка

Из аэропорта Ромашов с девушками добрались до отеля на такси. Они закинули вещи в двухкомнатный номер, больше похожий на маленькую квартирку с кухней и прихожей, и отправились знакомиться с городом. Несмотря на сравнительно ранний час (с учетом разницы во времени и шестичасового перелета в Иркутске было начало десятого), улицы были раскалены, словно адские сковородки, но никто из них не желал быстро сдаваться и прятаться в отеле под кондиционеры.

Зойке все было интересно: и набережная, по которой гуляли местные жители, и памятник царю Александру напротив здания Российского географического общества, и Знаменский монастырь, где был расстрелян Колчак, и новомодный Квартал, похожий на Московский Арбат. Таня держалась чуть спокойнее, но и с ее губ не сходила возбужденная улыбка, а шепот звучал чуть менее напряженно, чем обычно.

Иркутск поразил москвичей контрастами. Вот только что они шли по широкой центральной улице с высотными домами, и вдруг, свернув за угол, оказывались на пустыре, где, пугая провалами окон, скособочилось недостроенное здание. В таком виде оно находилось давно, и на третьем этаже среди исчерканных граффити успела прорасти березка. За пустырем тянулась деревенская улочка с потемневшими рублеными избами и грунтовой дорогой вместо тротуара. Беспорядочная груда дров высилась прямо посреди дороги, и они обходили ее по зарослям крапивы и лебеды. Далее следовал еще один поворот, и путешественники опять обнаруживали себя на опрятным проспекте с магазинами, кафе, фонтанами и новенькими лавками. Над всем этим великолепием сияли золотом купола недавно отреставрированной церкви.

Ромашов не был знатоком собственной страны, ориентировался куда лучше в окрестностях Лондона, чем за Уралом. Однажды на конференции кто-то упомянул, что ездил по обмену опытом в Красноярск, и тогда это показалось ему ужасно далеко, на самом краю света, где вечные снега, закутанные в меха бородатые охотники и волки, воющие по ночам. К своему стыду, Женя и Иркутск представлял себе большой деревней, и сейчас совершенно растерялся, осознав, что живет в удивительной и огромной стране. Шагая по старому Иркутску, он поймал себя на мысли, что этот город по-настоящему не оценен соотечественниками. Они предпочитают открывать экзотическую Камбоджу или бюджетную Турцию, а ведь дома их ждут совершенно потрясающие уголки.

Осмотрев окрестности и выпив квасу из бочки (такие в Москве остались только на старинных фотографиях), они зашли в исторический музей, где у Ромашова была назначена встреча с научным сотрудником. Худощавая женщина с короткой стрижкой и горящим энтузиазмом взором охотно поделилась с ними собственными изысканиями. Имена иркутчан — ветеранов Великой Отечественной войны были ей прекрасно известны. Знала она и про Эрдынея Саэрганова.

— Эрдыней Галсанович был очень колоритной личностью, — рассказала она. — Он ушел на войну добровольцем и, поскольку был метким охотником, его сразу определили в снайперы. Товарищи прозвали его «Шаманом», потому что парень, несмотря на молодость — в 1941 году ему исполнилось всего 19 лет — был невероятно удачлив. Эта необъяснимая везучесть, конечно, помогала ему выжить на фронте, но еще и породила опасную в атеистическое время славу «колдуна», за что начальство Эрдынея не жаловало. Несмотря на огромное количество побед, гораздо больше, чем у его коллеги снайпера Василия Зайцева, Саэрганов так и не был представлен к звезде героя, да и медалей у него немного.

— А что вы скажете о его сыне, Василии? — поинтересовался Евгений. — И как с ним можно связаться? С ним или с другими потомками Саэрганова. Мы были бы рады адресу или любым иным контактам.

— К сожалению, о потомках Эрдынея мне ничего не известно, — замялась сотрудница музея. — Вы писали, что ваш дед служил с Саэргановым и вы восстанавливаете историю семьи, но увы, помочь ничем не могу. Деревню Ендуково, где жили родственники Эрдынея, расформировали еще при Хрущеве, а старый квартал в Иркутске с домом Василия Эрдынеевича снесли в 2003 году. Куда он после этого переехал, я не знаю. Говорили, что вообще из Иркутска выехал.

— А правда, что Василий тоже стал шаманом, как и его предки? — влезла Зойка.

— Ходили слухи, — к удивлению Ромашова не стала отрицать историк, но, заметив скепсис на его лице, поспешила закончить разговор.

— Это ты ее спугнул! — упрекала его потом Зойка. — Уверена, она могла бы нам много чего интересного рассказать. А ты стоял прям такой ехидный, что у нее аж глаз задергался.

— Я тут ни при чем, — возразил Евгений. — Не привыкла она вести откровенные беседы на такие темы. Одно дело, если про фольклор рассказать или обычаи коренных народов, и другое — рекламировать чьи-то услуги. К тому же, я слышал, шаманский дар не передается по крови, духи сами выбирают, с кем общаться. А если люди не принимают их выбор, тогда у них начинается «шаманская болезнь». Если Василий был внуком шамана, это не означает, что он автоматически стал таким же шаманом.

— Нет, ты непробиваемый какой-то! Может, генеалогия в шаманском ремесле играет и малую роль, однако случается и такое, что дар переходит в одной семье через поколение, от отца к внуку. Духам лень долго искать приемлемого кандидата, и они останавливаются на подходящем наследнике из того же рода. И вот еще что я скажу: потомок участника Великой Отечественной должен быть не просто талантливым в своем ремесле, но и порядочным! Отец-герой не мог воспитать сына-прохиндея. Для нас это очень важный момент.

— Так я не спорю, — проговорил Евгений, примиряющее поднимала руки и бросая взгляд на племянницу.– Мы здесь именно за этим, поэтому поиски продолжаются. Верно, Таня?

Таня с энтузиазмом закивала.

— Завтра поедем в Листвянку, в Совет Шаманских общин. Там обязаны знать про всех местных шаманов.

— Ты хотя бы там не стой столбом, загипнотизируй их, чтобы нам непременно выдали адрес и телефон Василия! — потребовала неугомонная Калашникова.

Ромашов усмехнулся:

— Буду действовать по обстоятельствам.

Вечером Зоя читала им вслух книжку о шаманизме, специально скачанную в поездку.

— В основе религиозных представлений бурят лежит вера в духов природы и трехслойное пространство Вселенной, — просвещала она притихшую Таню, лежащую на соседней кровати, в то время, как Евгений звенел посудой и шуршал пакетами на кухне. — В Верхнем мире обитают божества тэнгрии, творцы всех живых существ. Срединный мир — это мир людей. Их жизнь считается испытательным сроком, когда каждый должен совершенствовать себя и свои умения. В нижнем мире обитают зловредные духи и духи-писари, заносящие в Скрижаль Судьбы мысли и деяния людей. От этих записей зависит, кем переродится душа после смерти: птицей, зверем, растением, насекомым или камнем.

— Похоже на буддизм с его переселением душ, — сказал Евгений, появляясь на пороге комнаты. — Чай хотите? Только что заварил.

— В такую жару? — Зоя сморщилась.

— На Востоке именно в жару принято пить чай, — наставительно произнес он.

Таня молча поднялась и направилась на кухню. Зоя, прихватив книжку, отправилась за ней.

— Чай не буду, — заявила она, — просто воды попью. Холодной.

Евгений вытащил из холодильника бутылку минералки и наполнил стакан. Зоя поблагодарила и, отхлебнув пузырящуюся жидкость, удовлетворенно вздохнула.

— Прежде чем начать есть и пить, бурят, чтящий традиции, уделяет часть пищи и напитка духам, бросая или брызгая каплю на землю или в очаг, — продолжила она чтение спустя минуту. — Если он идет куда-то, то отрывает от своей одежды кусок и привязывает к сэргэ — коновязи великого духа, которая может быть священным деревом или специальной подставкой, тем самым выказывая уважение владыке местности.

— На фотографиях в интернете я видел много таких «коновязей», — подтвердил Евгений, закусывая чай печеньем. — Деревья увешаны лоскутами и ленточками до такой степени, что не видно листьев. Наверно, для самого дерева это неполезно.

— И все же, учитывая местные обычаи, при себе всегда надо иметь какой-то лоскуток, — посоветовала Зоя. — Читала, что туристов шофер не раз отказывался везти дальше, пока те не поклонятся местному духу. Иначе авария случится.

— С местными лучше не спорить, — прохрипела Таня.

Зоя допила минералку и дочитала страницу:

— Человек в системе шаманизма рассматривается как часть космоса, а его болезни и смерть определяются богами и духами. Если болезнь послана каким-либо духом, от него можно откупиться жертвоприношением. Считается, что от сильного душевного потрясения, испуга или страданий душа может частично выйти из тела. Человек становится вялым, неразговорчивым, начинает болеть, то есть, говоря современным языком, получает психическое расстройство или вовсе лишался рассудка.

— Вот это интересно, — Евгений даже про чай забыл. — И как они поступают в подобных случаях?

— Тут сказано очень кратко: шаман камлает и возвращает сбежавшую душу.

— В Совете шаманских общин подскажут, что нам делать, — прошептала Таня.

— Всенепременно! — заверила ее подруга.

В Листвянку они выехали следующим утром. По пути девицы беззастенчиво вытягивали шеи, пытаясь рассмотреть мелькающую средь высоких деревьев Ангару. Евгений и сам едва удерживался от того, чтобы не последовать их примеру. Светловолосый таксист, привыкший возить туристов из Иркутска в музеи Тальцов и Листвянки, охотно делился информацией о жизни и истории края. Ромашов заслушался.

Листвянка, считающаяся главным байкальским курортом, была местечком дорогим, где все рассчитано на богатых иностранцев и щедрых туристов. Однако таксист был настолько любезен, что не только подсказал, где тут можно вкусно и относительно недорого отобедать, но и остановился по пути, чтобы показать главную достопримечательность Листвянки — Шаман-камень.

— Это вершина подводной скалы, разделяющей Байкал и Ангару, — пояснил он. — Говорят, если скала разрушится, то воды озера хлынут стремительным потоком и смоют Иркутск. А вообще, с этим камнем связано много легенд. Когда-то с его помощью местные мужчины проверяли верность жен. Привозили женщину на лодке и оставляли на камне на ночь. Если к утру волны не смыли ее, значит, жена была мужу верна. Ну, а если смыла, туда ей и дорога.

Листвянка раскинулась на обеих берегах Ангары, круто взбираясь по склону распадка. Прибайкальский хребет в нижней части густо порос лесом, и разноцветные крыши частных домишек выглядывали из зелени в самых неожиданных местах. Слева темно-синяя гладь озера-моря плавно перетекала в дымчато-серый горизонт, а справа смешивалась с бирюзовой Ангарой. На противоположном берегу виднелась станция Кругобайкальской железной дороги и кажущийся крошечным паровоз.

Таксист тем временем продолжал рассказывать:

— Если желаете попасть на левый берег и прокатиться по КБЖД на паровозе, купите билет на паромом. Моста в Листвянке нет, хотя поселок делится рекой надвое. Зимой вода замерзает, и через пролив открывается автомобильное движение прямо по льду. Когда я впервые выехал на такую дорогу, было очень страшно. Лед на Байкале прозрачный, видно аж до самого дна. Но потом гляжу, впереди тяжелый грузовик едет. Думаю, раз его выдерживает, то меня и подавно. А вообще, Байкал считается идеальной могилой. В нем обитают уникальные рачки, которые едят все. Именно благодаря им вода такая чистая. Тело, попавшее в озеро, полностью растворяется за трое суток, а остов легкового автомобиля за три месяца. Поэтому утопленников тут не ищут — бесполезно.

Расставшись со словоохотливым таксистом, Ромашов с девушками поднялись по ступеням в новенькое здание Союза Прибайкальских Шаманских общин. Там их встретили приветливо, выдали красочный проспект с «визитными карточками» именитых и доступных для общения шаманов, рассеянных по западному берегу, но дальше приемной не пустили.

На рисунок Тани вежливые дежурные тоже взглянули, но отделались общими фразами. Про шамана Василия Эрдынеевича тут не слышали. Только одна женщина в очках и строгом костюме с бейджиком снизошла до пояснений:

— Все ольхонские и бурятские шаманы подразделяются на девять степеней посвящения в зависимости от достигнутого ими уровня знаний. Ваш шаман на рисунке — это посвященный седьмого уровня, его титул в переводе означает «получивший железную корону с оленьими рогами».

— Он может лечить? — спросил Евгений.

— Конечно. Лечить, посвящать в шаманы начинающих и камлать во все миры. Но таких сильных шаманов немного. В нашем проспекте указаны имена двух мастеров седьмого уровня. Один из них живет в Ольхонской общине, а второй в Иркутске. Но, никакого Василия Саэрганова с таким титулом мы не знаем, скорей всего, это какой-то самозванец. Если начистоту, — женщина вздохнула, — деления на степени посвящения условны, а атрибуты в виде железной короны никто из современных шаманов не носит, это дело прежних времен. Скорей всего, вы неверно поняли информацию из Интернета.

— А куда бы вы посоветовали нам отправиться, чтобы просить о личной встрече? — поинтересовался Евгений. — На острове Ольхон, может быть? Это все-таки прародина северного шаманизма. Нам нужен сильный лекарь.

— Знаете, если у вас серьезный вопрос… — женщина на секунду засомневалась, покосившись на Татьяну.

— Да, очень серьезный.

— Тогда поезжайте в Иркутск в Центр наследия предков к шаману Николаю Куракину. Он лично ведет прием, и люди отзываются о результатах очень хорошо. Он многим помогает. А на Ольхоне у нас, скорей, просветительская миссия.

Татьяна недовольно нахмурилась, но Зойка махнула ей рукой, чтобы та не лезла, и деловито уточнила:

— К шаману Николаю Куракину можно попасть сразу или по записи?

Женщина пообещала посодействовать и при них набрала номер телефона, договорившись о встрече.

— Завтра приезжайте в Центр к одиннадцати, — сказала она, повесив трубку. — Шаман Коля будет вас ждать.

— Николай Куракин может что-то полезное рассказать, — пояснила Зоя свою позицию, когда они вышли на улицу. — Тут простые чиновники работают, администраторы, а вот шаманы между собой наверняка знакомства водят. Считаю, надо съездить.

Евгений был с ней абсолютно согласен. Таня погрустнела, но подчинилась.

На следующий день, уточнив маршрут по карте, они отправились в Центр наследия предков на трамвае. Проехав несколько остановок в раритетном красно-желтом дребезжащем на стыках вагоне, они вышли у расписанной граффити бетонной стены. За ней их встретили относительно новые постройки, широкий двор с несколькими «коновязями», увитыми разноцветными ленточками, и почему-то детские качели.

К разочарованию Евгения, Центр оказался обычной коммерческой клиникой, но понял он это не сразу. Прейскуранта, как и администратора на ресепшене, здесь не существовало, с каждым клиентом шаман договаривался индивидуально, прикидывая платежеспособность на глазок.

Несмотря на русское имя, шаман Коля оказался бурятом. Он носил ярко-синюю расшитую по вороту рубаху и черные штаны. На груди у него висело множество бус и круглых амулетов. Он пригласил их в кабинет и усадил на длинный кожаный диван.

Широкоскулое безбородое лицо шамана с резко прорезанными носогубными складками, разглаженными на щеках, и мясистым носом, усыпанным сиреневыми сосудистыми звездочками, напрягло Ромашова. Он слишком часто видел у себя на приеме людей с аналогичными признаками алкоголизма на лице, чтобы ошибиться. На вскидку Куракину было около пятидесяти лет, но с учетом пристрастий, на самом деле — лет на десять меньше, пьянство старит быстро и неумолимо.

Осмотрев Татьяну (к его чести, он безошибочно выделил ее из тройки посетителей), шаман вынес вердикт:

— Я вижу ее духовное тело, девушка потеряла свою дунда, вторую душу. Мы верим, что у человека три души. Первая — добрая, она имеет доступ к высшим божествам тэнгри и заботится о своем хозяине. Вторая или средняя называется дунда, она самая беспокойная и подвижная, иногда ее ловят духи, и тогда человек заболевает. После смерти человека дунда превращается в боохолдоя и живет так, как жил ее хозяин. А третья душа постоянно находится в теле и после смерти снова родится человеком. В тонком мире вторая душа дунда похожа на птицу, она такая же пугливая и быстрая, с легкостью улетает из тела в момент испуга. Я вижу, что девушка пережила сильное потрясение и едва не умерла. Материальное тело выжило, но дунда так испугалась, что раньше времени выпорхнула, восприняв носителя умершей.

Евгений кашлянул и бросил взгляд на племянницу. Та сидела невозмутимо, положив руки на колени, и смотрела на шамана Колю внимательными глазами.

— И как же вы предполагаете это исправить? — спросил Ромашов.

— Найти душу, выпорхнувшую из тела, обычно нетрудно, далеко она не улетает, чувствует свою растерянность и хочет вернуться. Вот только без помощи профессионала ей тяжело это сделать.

— Вы гарантируете успех?

— Придется потрудиться, — вздохнул шаман. — Долго-долго камлать, просить о помощи духов-помощников.

— Но вы же сказали, вторую душу вернуть нетрудно, — робко заметила Зоя.

— Я сказал «обычно», но не в этом случае. Вы обратились ко мне слишком поздно. Ее дунда успел похитить коварный дух. В его обществе душа дичает, а одичавшая дунда приводит к расстройству мозга и преждевременной смерти. Мне придется спускаться в Подземный мир, бороться с безжалостным духом, ловить душу и сажать ее на мой бубен, чтобы вынести на поверхность. Такой обряд называется хурылха, и на него тратятся значительные запасы сулдэ, то есть жизненных сил шамана.

— И тем не менее, вы справитесь, — чуть насмешливо сказал Евгений.

— Справлюсь, в этом и заключается моя работа. Изменения вы заметите спустя несколько месяцев. Если через полгода ничего не изменится, обряд надо повторить, скорей всего, выяснится, что дикая душа снова убежала.

— Спасибо, нам надо подумать, — Ромашов встал, жестом призывая девушек последовать за ним. — Мы должны вам что-то за консультацию?

— Нет, я же еще ничего не сделал, — отказался шаман Коля, — но если надумаете прибегнуть к моей помощи, я дам вам список вещей, которые понадобятся для обряда. Их можно купить в магазине.

Евгений пробежал глазами список и зацепился за строчку, в которой была указана пол-литровая бутылка водки определенной марки.

— А это?..

— Это для жертвоприношения, — невозмутимо откликнулся шаман. — Подношение духам-помощникам.

— Подношение внутрь? — не удержался Ромашов.

— Нет, надо брызгать в огонь. А если вы намекаете на мой внешний вид, то я и не скрываю. Да, одним из проявлением «болезни шамана» для меня стал алкоголизм. Но это в прошлом.

С последним утверждением Евгений не согласился, но ничего не сказал. Однако шаман, почувствовав скептицизм, стал объяснять, что «болезнь шамана», через которую всякий новый шаман неизбежно проходит, связана с личностным кризисом.

— Я знал, что отмечен духами с детства. Я был чересчур восприимчив к внешнему миру, сопереживание утомляло, и невольно требовалось справиться с этим. Алкоголь помогал мне не видеть, не слышать и не чувствовать. Быть шаманом это не тот дар, о котором мечтают, это обязанность. Я несу ответственность за благополучие рода и должен выполнять свою работу так хорошо, как только могу. Каждая ошибка вернется бумерангом, причинит зло прежде всего мне. Вот почему я больше не пью алкоголь. В пьяном виде слишком велика вероятность ошибки.

— Что ж, еще раз спасибо за уделенное время, — сказал Евгений и вышел в коридор, где его дожидались Таня и Зоя.

Они вернулись на трамвайную остановку.

— Что скажешь? — спросил Евгений племянницу.

— Не он, — прошептала та одними губами. — Я должна его найти, найти именно Василия!

— Хорошо, — кивнул Евгений. — Будем искать, время есть.

Зоя и Евгений в ожидании трамвая делились впечатлениями от визита. И тут Ромашову показалось, что мимо них по дороге прошла знакомая девушка — «цыганка» из электрички. Несколько минут он, пораженно застыв, смотрел вслед стройному силуэту и видел, словно на замедленной кинопленке, как качаются длинные серьги и как обвивается вокруг длинных ног пестрая юбка. Именно эта юбка и сразила его. Возможно, это была другая модель, чем та, заляпанная грязью, Женя, если честно, и не разглядел ее тогда, скрытую старым драповым пальто, но его словно огнем ожгло.

— Что-то не так? — насторожилась Зоя, пытаясь понять, куда и зачем он смотрит. — Кто там?

Женины мысли метались, будто стайка вспугнутых птах. «Его цыганка» из электрички была на сносях. Разумеется, успела родить. Уехала с ребенком как можно дальше от преследователей. Иркутск мог быть городом ее детства… или просто выбран потому, что далеко от Москвы. Внешность у промелькнувшей сейчас девушки была приметная, экзотическая: темные глаза, смуглая кожа, гибкий стан, в упругой походке чувствовалась скрытая сила. Но это и немудрено — жизнь вдали от мужа-деспота пошла ей на пользу. А еще этот терпкий аромат духов, от которых кружится голова и дико колотится сердце. Долгоиграющее колдовское послевкусие… Догнать ее? И что сказать? А если не она?

— Жень? Что с тобой? — Зойка подергала его за рукав.

Он мотнул головой:

— Показалось, — и отвернулся, прекрасно понимая, что загадочной Розы тут быть не может, она всего лишь примерещилась ему.

— Показалось? Ну ладно. Так вот, я говорю…

— Подожди! — Ромашов не дал Зое закончить фразу и помчался вслед за девушкой, крикнув на бегу: — Ждите меня здесь, никуда не уходите!

Девушка в пестрой юбке, не оглядываясь, шла вперед и свернула в переулок. Евгений добежал до угла, но узкое пространство за поворотом оказалось совершенно пустым. На секунду он растерялся, но потом заметил ряд подъездных дверей, выходивших в переулок. Конечно, девушка жила тут и вошла в одну из дверей. Все просто. И вообще, он стопроцентно обознался. Только отчего же в груди расползается черная дыра, будто только что он потерял нечто дорогое?

Из ближайшего подъезда вышел невысокий мужчина. Он едва не столкнулся с Ромашовым, но, покачнувшись, улыбнулся.

Женя долю секунды смотрел в обращенное к нему радушное лицо, улавливая ноздрями запах дешевого портвейна, и колебался: задать ему вопрос о девушке или не стоит? И что спросить: не знает ли он таинственную красавицу в цыганской пестрой юбке? Глупо.

— Простите, я немного неуклюж, — сказал Женя, намереваясь вернуться.

— Вы что-то ищете? — поинтересовался мужчина. Он пытался прикурить, но спички в его огромных руках постоянно ломались. — Заблудились?

— Нет, все в порядке.

— А вы не местный, говор у вас странный, — не унимался мужчина. Поскольку он был навеселе, то лучился добродушием и ему хотелось с кем-нибудь поговорить, развеять скуку. — Уж не к шаманам ли вы этим приехали? У нас тут часто люди плутают, адресом ошибаются. Дома-то рядом стоят и номера похожие. Их дом за забором плохо видно, вот все и идут к нам. Я на первом этаже живу, так мне часто в дверь звонят. Колю спрашивают. Только вот что я вам скажу, — мужик упрямо следовал за Ромашовым по пятам, несмотря на то, что тот не делал попыток поддержать разговор. — В этом Центре наследия простаков разводят, я вам туда обращаться не рекомендую! Если нужна помощь, поезжайте на Станцию Дальняя, это в двухстах километрах от Иркутска, совсем недалеко. Там, в деревеньке Сосновка живет сильный бурхан. Старый уже, но могучий, он моих внуков лечил, так что знаю, что говорю.

Они дошли до остановки, и девушки услышали последние фразы. Таня вытащила из сумки один из своих рисунков и протянула мужчине. Женя поморщился: ну, что она в самом деле! Однако мужичок, любезно выдохнув в сторону сигаретный дым, поглядел на рисунок, сощурив левый глаз, и изрек:

— Вроде похож. Не, точно похож! Василь Эрдынеичем кличут.

— Как?! — воскликнули они все втроем в один голос.

— Василием Эрдынеевчем, — повторил мужичок четко. — Трудное имечко, да? Так он из бурят коренных.

— Это Василий, внук белого шамана Галсана? — живо уточнила Зойка. — И сын снайпера, героя войны?

— Ну… не знаю, может, и сын. А вы слыхали, что ли? Постойте, так вы, выходит, к нему собираетесь? Правильно! Вот это правильно! Он вам наверняка поможет. А эти, — мужчина махнул рукой в сторону бетонного забора, — несерьезные люди. Деньги берут, а денег-то брать нельзя! Василь Эрдынеич так и говорил: требовать за камлание деньги запрещено. Только то, что человек сам принесет да отдаст, можно взять, иначе духи сердятся и наказывают. Шаманский дар — оно ж как проклятье, хорошо жить с ним не будешь. А ежели шаман себе такую домину за забором отгрохал да евроремонт сделал, то верный признак обмана. Настоящие, те, что под духами ходят, все бедные.

Подошел трамвай, и, затоптав недокуренную сигарету, мужичок полез вслед за дружной троицей в тряский вагон. Женя не стал садиться, хотя свободных мест было полно. Он встал на площадке, сжимая побелевшими пальцами поручень. Имя Василия Эрдынеивича окончательно выбило его из колеи. Не бывает таких совпадений! Или бывают?

— Я вам схему, как доехать начерчу, — пообещал словоохотливый мужичок и обратился к Тане: — Есть карандаш и бумага? Там на электропоезде сначала надо, а потом на автобусе. Это если автобус еще ходит, конечно. Могли ж и отменить.

— Это настоящая удача, — обратилась Зойка к Евгению. — Ты за ним так по улице припустил? Откуда узнал, у кого спросить?

Женя пожал плечами. Говорить он сейчас не мог — совсем, как племянница. Удивительная встреча лишила голоса, оставив только ворох хаотичных восклицаний. Загадочная иркутянка, так сильно похожая на «цыганку» Розу, словно нарочно вывела его на человека, знакомого с Василием.

«Только Василий вам поможет!» — слова вновь сами собой всплыли в памяти. Евгению это не нравилось, поскольку разум не мог этого объяснить. Но в то же время в нем проснулась и робкая надежда. Нет, правда, неужели они с Таней, после всех невзгод не заслужили толику везения?

Дорога на станцию дальняя

Как всегда, на долю Ромашова выпали основные хлопоты по прокладке маршрута. Сто семьдесят километров по местным мерам не крюк, однако в таксомоторном парке, где он собирался заказать машину, ему категорично отказали.

— Дороги там никакие, проехать на Станцию Дальнюю и тем более в Сосновку на наших автомобилях нельзя, разве что на джипе или тракторе.

— Так погода же сухая, — возразил Ромашов, — все грунтовки утрамбованы.

— Там чащоба непроходимая, горный перевал и речка со стремниной, через которую прошлой весной единственный мост снесло селем. Вы просто не представляете, куда собрались.

— Как же туда люди ездят? — удивился Ромашов.

— Не на такси, — отрезала девушка на том конце провода.

Пришлось следовать подробной инструкции, составленной доброжелательным жителем Иркутска. Согласно ей, надо было сначала ехать по Транссибу до Слюдянки, потом автобусом еще километров тридцать пять вдоль заброшенной железнодорожной ветки до Станции Дальней, а там через лес пешком до Сосновки еще километров восемь.

Электричка на Слюдянку отходила с иркутского вокзала слишком рано — в восемь утра, и Евгений принял решение оплатить по интернету места в сидячем вагоне, который цепляли к проходящему в обед поезду Москва-Улан-Удэ. Таким образом, утро можно было посвятить необходимым покупкам и заглянуть в банк, чтобы снять наличку — банкоматы в глубинке не водились.

Большую часть вещей путешественники оставили в отеле, с собой Евгений захватил только вместительный рюкзак с небольшим количеством провизии и одежды. Девушки так и вовсе отправились налегке, с двумя небольшими сумками.

Путешествие по Транссибирской магистрали на участке, проложенном сквозь Саянские горы, оказалось настоящим приключением. Дорога шла по отрогам Восточного Саяна, петляя и поднимаясь все выше и выше, и наконец достигла Андриановского перевала, откуда на несколько мгновений открылся захватывающий дух вид на Байкал и поросшие лесом горные распадки. Таня и Зоя прилипли к оконному стеклу, впитывая в себя впечатления, да и Евгения проняло. Когда поезд начал спуск по крутому серпантину, то и дело разворачиваясь на 180 градусов, завизжали тормоза, и вагон закачался на стыках, следуя по краю горной пропасти. Где-то далеко внизу, погруженная в густую тень, раскинулась Тёмная Падь — долина, по дну которой в Байкал спешила речка Правая Ангасолка. На горизонте в туманной дымке вставал темно-синий хребет Хамар-Дабана. Еще несколько поворотов, и открылся вид на Култук — самое старое русское село на берегу Байкала. По словам всезнающей Википедиии (с которой сверялся Евгений в пути), оно было основано раньше Иркутска и, как подумал Ромашов, с тех пор мало изменилось.

Зоя, достав планшет, делала снимки. Таня же сидела неподвижно, с широко раскрытыми глазами, но Евгений был уверен, что позже она обязательно перенесет свои впечатления на бумагу — недаром взяла три чистых альбома и коробку карандашей.

В Слюдянке, полюбовавшись на старинный вокзал из розового мрамора, они принялись искать нужный автобус. Городок был совсем небольшой и пустынный, и минуло немало времени, пока Евгений нашел, у кого спросить дорогу. К его огорчению, из-за порушенного моста прямого сообщения с Дальней больше не имелось, а конечную остановку автобуса перенесли в село Уянга.

— Станция Дальняя уж несколько лет как не обитаема, — сказал местный житель, взявшийся растолковать путешественникам новый маршрут. — Сначала карьер закрылся, потом туристическая база и детский санаторий, а после уж и железная дорога приказала долго жить — она тупиковым ответвлением шла. В советские времена хотели ее дальше протянуть, до Перевала Дьявола, там сероводородные источники в Чертихе, говорят, ревматизм хорошо лечат, но не срослось. А потом и Союза не стало, Дальняя захирела. Жила там парочка стариков, да померла уже.

— А Уянга далеко от Дальней и Сосновки? — поинтересовался Евгений.

— Уянга далеко, — вздохнул его собеседник, — но село большое, ухоженное, почта есть и магазин. Автобус от Слюдянки туда ходит два раза в сутки, но частные маршрутки случаются и чаще. Они вон там стоят, возле рынка за церковью. А уж в Уянге вы договоритесь с кем-то из жителей, они вас до Дальней подкинут на личном транспорте.

В нужной маршрутке марки «Газель», приткнувшейся под широко раскинувшимся высоким деревом, сидела одинокая бабка, обставленная полосатыми сумками.

— Ждем, когда заполнится, — сказала она Ромашову. — Порожняшкой гонять никто не станет. Авось, к солнцесяду тронемся.

— Когда? — поразился Евгений. — К вечеру только?

Бабка кивнула и поправила узел на белом платке, покрывающим седую голову.

Столько ждать Ромашов совершенно не хотел. Подсадив на ступени девиц и сунув им в руки рюкзак, он направился к водителям, смолившим невдалеке уже не первую сигарету. Пообещав заплатить за отсутствующих пассажиров, если маршрутка отправится в Уянгу немедленно, он вырвал мужиков из ленивой прострации.

— Это вы откуда ж такой щедрый на нашу голову? — изумленно вымолвил один из них.

— Вам-то что за дело? — Евгений достал портмоне и помахал у шофера перед носом купюрой в тысячу рублей, прикинув, что провести день в Слюдянке со всеми вытекающими обойдется дороже. — Деньги не пахнут.

— И то верно, — водитель взял купюру, затоптал ногой окурок и пошел к машине.

— Сколько займет дорога? — спросил Ромашов.

— Даст бог, за час доберемся.

Дорога на Уянгу оказалась изматывающей. Первые минут пятнадцать они ехали по сносному асфальтовому полотну. Иногда «Газель» попадала колесом в глубокую выбоину, и тогда в ее нутре что-то зловеще звякало. Водитель, к его чести, старался ямы объезжать, мастерски лавировал и разъезжался со встречным транспортом, предупредительно мигающим ему фарами. Пассажиров при этом мотало по углам. Женя, мечтавший расспросить бабку с сумками о том, что их ждет в Уянге, оставил это занятие из опасения прикусить язык. Зоя, то и дело заваливающаяся на Татьяну, тоненько взвизгивала. Таня придерживала ее, но затем и сама едва не слетала в узкий проход.

Однако скоро дорога кончилась и началась совсем беда. Объезжать колдобины потеряло смысл, и «Газель» неслась по ним напролом. За ней тянулся шлейф пыли, которая лезла в раскрытые окна вместо свежего воздуха. Евгений держался за что попало, подпрыгивая на кочках, и к концу поездки знатно отбил себе зад.

Наконец показалась Уянга. Несколько покосившихся развалюх, выстроившись вдоль недоразумения, называющегося дорогой, слепыми окнами пялились на пришельцев, и Евгений уж совсем испугался. Но затем все-таки пошли вполне приличные обитаемые избы и среди них даже двухэтажное кирпичное здание с облетевшей штукатуркой и круглой спутниковой тарелкой на крыше.

В клубах дорожной пыли, грохоча и дребезжа всеми винтиками, маршрутка вылетела на небольшую площадь, сопровождаемая диким лаем местных собак и заполошным кудахтаньем кур, прыскающим из-под колес. Лихо развернувшись перед приземистым длинным бараком, украшенным сразу двумя вывесками «Почта» и «Магазин», водитель остановился и громко объявил:

— Приехали!

Тихо охая и хватаясь за ушибленные бока, пассажиры полезли наружу. Евгений подхватил рюкзак и помог бабке вытащить ее тяжелую поклажу. Зоя и Таня, взявшись за руки, жались друг к другу и оглядывались. Куры, успокоившись, снова важно вышагивали по площади, роясь лапами в пыли. В пожухлой придорожной траве заливались кузнечики. Июльская жара растекалась по низким темным крышам и плавилась серебристым огнем на жестяных заплатках вокруг печных труб. Мелкие птички с резкими тревожными криками шныряли у самой земли, предвещая дождь.

— М-да, — коротко и ясно высказалась Зойка, самой своей интонацией вынося вердикт.

В центре площади, окруженная разросшимся бурьяном, высилась странная архитектурная форма, очертаниями отдаленно напоминающая беседку. Столбики, поддерживающие прохудившуюся крышу, уродливо погнулись, пол зиял дырами, а в ограждении не хватало элементов отделки. Со следами пожара и вандализма, вид эта штука имела жалкий и ничего не могла украсить — даже пыльную деревенскую площадь.

Где-то вдали громыхнул гром. Евгений запрокинул голову и увидел плотную тучу, надетую на острый пик Саянского хребта. От нее на синие полосатые отроги ложилась зловещая тень.

— Таперича гроза будет, вода валом повалит, как пить дать. — От созерцания Ромашова отвлек голос бабки, их временной попутчицы. — А вы, кажись, первый раз у нас?

— Да нам бы дальше ехать, — ответил он, утирая тыльной стороной ладони пот со лба. — Мы в Сосновку.

Бабка подбоченилась:

— Это ж в которую: Старую Сосновку или Белую? Для Белой-то вроде рановато. Вот через недельку…

— А их разве две?! — Евгений изумился, поскольку Гугл о подобном умалчивал. Впрочем, на картах в интернете и разрушенный селем мост значился целым и невредимым.

— Белая Сосновка это, прости господи, ажарама.

— Что?

— Ажарама, — повторила бабка, тщательно выговаривая диковинное словечко, — Раньше там коровники совхозные были, на террасах-то трава спокон веку сочная растет, а теперь там чокнутые живут.

Евгений озадачился еще сильнее.

— Вы на чокнутых, вроде, не похожи, люди приличные, не бродяги, не ремузьё с колокольцами в носу, — продолжала бойко рассуждать бабка. Кажется, ее сильно тяготило вынужденное молчание в неустроенной маршрутке, а естественное любопытство разъедало изнутри, вот она и торопилась наверстать упущенное. — Токма других гостей через Уянгу не следует. Все, что есть, в эту Белую Сосновку, в ажараму прутся. Туристы, мать их растак. А Старая Сосновка дальше, к железке заброшенной. Их-то жалко, совсем загибаются в глуши. Как поезда поотменяли, так захирел поселок. А прежде-то богато жили. А теперича уже ничё нету. Все распалося, все разворовали. Станция там какая была, вокзал какой, а? Всем миром строили! Каких нациев токо не было, а нонича все — нету вокзала! Там даже стенки сняли и увезли. Оне же кирпичные! Вот как, а?!

— Нам в Старую Сосновку, — оборвал словоизлияния Ромашов, — ту, что недалеко от Станции Дальняя.

— А, ну это понятно тогда, — бабка покивала с важным видом. — Все понятно. А к кому вы следуете?

— Следуем по своим делам. Не подскажете, где транспорт можно нанять?

— Туда нонича автобус не ходит. Мост через Алтанку утонул, ну вот так и все, так его растак. Разве ж если крюк через всю падь делать. Или напрямки по лывам и болотью, но это вы не пройдете. Ща грозой все зальет, Алтанка вспухнет. А вас чего-то не встречает никто? Сюрпризу готовите?

— Сюрприз, — подтвердил Ромашов с легкой усмешкой. — Так что насчет частного извоза, кого нанять можно?

Бабка с сомнением оглядела их компанию и изрекла:

— Вам надо с Савельичем говорить. Он вас свезет, он тута всех возит. Но Савельича нет, он в Далагдан отправился, сделки заключает. Завтра должон вернуться. Ну, или послезавтра. Ждать надо.

— А кроме Савельича?

— Не знаю, не знаю. Проводников-то полно, да надежных нету, а вы ж с девчонками малыми. Витька-пьяница возьмется, но ему я бы и порося свово не доверила — слопает, стервак, али потеряет. А вы ж с дороги, устали, голодные… аль спешите?

— Да нет, в принципе, не спешим. Кафе у вас имеется? Или столовая, трактир?

— Трактира нету. Если заплатите сотню-другую с носа за постой, я вас к Людмилке отведу. Она вдовая и квартирантов пускает — тех, кто в ажараму раньше времени приезжают. Ей деньги нужны на лекарства для дочки. Людмилка вас приютит и покормит. Дом у нея крепкий, безысносный, не смотрите, что сшоркался немного. Листвяк он листвяк и есть, еще дед ея стоил.

Евгений посмотрел на своих растерянных спутниц и согласился.

Людмила Петровна Сухих оказалась дородной, сравнительно молодой, но увядшей и сломленной жизнью женщиной. Она носила простую немаркую одежду и подвязывала волосы короткой косынкой, напоминающей бандану. У нее-то и выяснилось, что частный извоз, как и магазинный бизнес в Уянге держит под собой местный голова Савельич, и никто поперек ему из местных соваться не смеет. Поскольку через деревню периодически следовали паломники и этнотуристы в Белый Ашрам (та самая загадочная «ажарама с чокнутыми»), а дорог толковых и транспорта не было, Савельич со своим предприимчивым характером быстро смекнул, как срубить деньжат, и конкурентов не терпел. Да и откуда взяться конкурентам, если все рабочие места, по сути, давал сам Савельич. А тем, кто не горбатился на его семью, светили разве что случайные заработки, браконьерный промысел да вахта на лесоповале.

— Савельич с сыном несколько дней назад в Далагдан выехали, — сказала Людмила Петровна, — сегодня-завтра вернутся. Но могут и задержаться, не угадаешь.

— Но мы не в Ашрам, — попытался возразить Евгений. — Может, поспрашивать у соседей? Денег заплатить готов.

— Безнадежно. Да вы не волнуйтесь, как эта ночь минует, вы и не заметите. Комнатки у меня чистые, белье свежее, никакой блошоты нет. Я недорого беру.

За обедом, который, к слову, и впрямь оказался вкусным, Людмила Петровна тоже захотела вызнать, куда и с какой целью следуют путешественники. Евгений одобрительно кивнул племяннице, и та показала ей рисунок шамана.

— Говорят, в ваших краях такой человек обретается, — произнес Ромашов. — В Сосновке живет. Василий Эрдынеевич Саэрганов.

Людмила Петровна взяла рисунок и тяжело вздохнула:

— Помер он.

— Как помер?! — прохрипела Таня.

— Да так и помер, — Людмила Петровна покосилась на девушку, явно испуганная ее хриплым неестественным голосом, но от комментариев удержалась. — Прошлой зимой схоронили.

— Да не может быть! — вскричала Зойка. — Это неправда!

— Дорогие мои, да ежели наш бурхан жив был, разве б мы тут мучились так? — воскликнула хозяйка и, оглянувшись на притворенную в спальню дверь, добавила, понизив голос: — Я Машку мою, едва та хворать начала, к нему повезла, а его и нету. Опоздали буквально на четыре дня. Что делать теперь, сама ума не приложу. Василь-то бурханил знатно, мертвых оживлял, чудеса творил, а без него Машенька гаснет, день ото дня слабее становится. Вот уже и ножки отказали.

— Что с дочкой? — спросил Евгений. — Докторам ее показывать не пробовали?

— Доктора от нее отказались, — хозяйка вытерла пальцем скатившуюся по щеке слезу. — Извините меня, это наши дела, не должна я вас своими проблемами затруднять, а то жаловаться начну, меня не остановишь.

— Вы не затрудняете, я сам спросил.

Евгений приготовился услышать страшный приговор неведомой Маше, нечто смертельное и неизлечимое, и потому сильно удивился ответу.

— Порча на ней. Подруга завистливая на ее жениха глаз положила. У них с Пашей до свадьбы почти дело дошло, а тут эта прибыла, Алима Медеева из Далагдана. Машка слегла, и Павел к Алиме ушел. Бог ему судья, конечно, ведь жена-то мужику нужна здоровая, а не такая, что едва ноги переставляет.

— Но отчего же сразу порча?!

Людмила Петровна была категорична:

— У Алимы глаз черный, это все знают. Подсуетилась и спортила соперницу. Добилась, змея, всего, чего хотела. Взамуж пошла за богатого.

Евгения разозлила эта непроходимая глупость. На дворе двадцать первый век, а у них представления, как в Средневековье.

— А врачи какой диагноз поставили?

— Врачи руками развели. Я ее и в Слюдянку по совету нашего фельдшера возила, и в Иркутск по направлению. Три месяца обследовали, ничего не нашли. Анализы в норме, никаких недостатков в организме не найдено. Так мне прямо и заявили: симулирует она. Голову ей надо у психиатра лечить, а не важных специалистов от дела отвлекать, бюджетные деньги тратить. Вот был бы жив Василь Эрдынеич, все бы сразу наладилось! Он болезнь, как есть, на корню схватывал, а порчу за один визит отговаривал. Без него все наперекосяк.

Женщина снова вздохнула, а ошарашенный Евгений молчал. Его молчание хозяйка верно сочла за осуждение, и принялась объяснять громким шепотом, постоянно косясь на закрытую дверь спальни:

— Маша талантливая девочка, училась хорошо, потом в институт поступила, хотела учителем в школе работать, историю преподавать. Книжку написала про местные обычаи и легенды. Школу нашу, правда, закрыли, но Савельич ей место в магазине своем отдал. А теперь все! Какой из нее работник? С начала лета ноги отнялись. Как слегла, Савельич ее рассчитал, Соню на ее место нанял, но мне разрешил туристов на постой брать. Да что уж теперь, — она махнула рукой и отвернулась. Потом, спохватившись, выпрямилась и попыталась закончить историю не столь траурно, однако это ей не удалось: — Видимо, так на роду написано: за чужое счастье своим несчастьем платить. Наследница она моя. Я всю жизнь страдала, вот и дочь такую же долю получила.

Евгения покоробило от рассказа. Он бы на месте матери бился за своего ребенка до последнего. Не смогли местные эскулапы диагноз поставить, в Москву бы квоту выбил, а не к шаману-бурхану на прием тащил. Эзотерика хороша как последнее прибежище для умирающих, когда уж точно понятно, что хуже не будет. А с Машей этой пока ничего не ясно.

Ромашов хмыкнул, но этим и ограничился, чтобы не обижать хозяйку. Вмешиваться и давать советы тем, кто не просит, он не собирался.

— А вы к бурхану, значит, племянницу везли, — вернулась к расспросам Людмила Петровна, — у девочки что-то с голосом.

— Авария, — кратко пояснил Ромашов. — Мы проделали большой путь, потому не станем поворачивать, дойдем до конца. Хочется добраться до Сосновки и посетить хотя бы могилу шамана. Вам известно, где он похоронен?

— Могилы нету. Бурханов, а по-вашему, шаманов, не хоронят, как обычных людей. Их сжигают, а пепел прячут в святой роще в дупле или под камнем. Однако не знала я, что наш Василий был таким известным человеком, даже вы про него слышали. От кого, если не секрет?

— От него самого, — ляпнула Зойка, тыкая в рисунок пальцем, и Евгений не успел ее остановить. — Шаман ваш сам нас сюда позвал. Стал сниться, обещал Таню исцелить. Мы думали, к живому едем, а оказалось, к мертвому. Но теперь хоть на могилку к нему сходить, к дереву этому или камню.

— Надо же, как бывает, — поразилась хозяйка. — А к тому дуплу с прахом вас любой в Сосновке проводит. Там от поселка недалеко, в Тудупском распадке. Место тихое, красивое. Вот только до Сосновки вас никто, кроме Савельича и его людей, не повезет. Пока глава не распорядится, палец о палец не ударят.

— Даже за хорошее вознаграждение?

— Кары боятся. Вы уедете, а им тут жить. С Савельичем не забалуешь.

— У кого точно можно узнать, когда он будет? — спросил Ромашов. Чем больше он слышал про местного главу, тем меньше охоты возникало иметь с ним дело. Феодал и пахан в одном флаконе.

— У охраны его спросите, — посоветовала вдова. — Дом его вы ни с каким другим не перепутаете. Как за площадью — налево по дороге вдоль садов. Увидите замок с синей крышей и флюгером петушиным — это он и есть. Стучите громче. Когда хозяина нет, охрана никому не открывает, но вы чужой, может, вам и откроют из любопытства. Вдруг вести важные для главы привезли.

— А как они узнают, что им в ворота чужой стучится? — скептично проговорила Зоя и оглянулась на поникшую Татьяну. Та расстроилась плохим новостям и сидела букой.

— Видеокамеры у него всюду, — пояснила Людмила Петровна. — Богачество свое людям в глаза сует, а воровства боится. Сидит за забором и никому не верит.

— Что ж, пойду прогуляюсь, — Ромашов встал, — наведу справки.

— Куда же вы сейчас-то? — спохватилась хозяйка. — Гроза на подходе, вымокнете. Завтра!

— А я быстро, — заверил Евгений и сурово глянул в сторону притихших девчонок: — Из дому ни шагу!

Уянга

На Уянгу надвигался шторм. Туча, зацепившаяся за далекий горный пик, сорвалась и, разросшись, уже накрыла собой долину. Она напоминала огромный слоеный пирог. Внизу, в подбрюшье клубились бледно-серые облака, сверху их придавливали нешуточным весом темно-сизые, дождевые, а венчала штормовой вал чернильно-черная корона, внутри которой бесперебойно гремело и сверкало. Ветер собирал многодневную пыль с проселочных дорог и гнал по улице, закручивая невысокие вихревые хоботки. Стайка загорелых до черноты ребятишек со смехом пробежала мимо, ища укрытие и кося узкими глазами на незнакомца, вздумавшего совершать моцион в столь неподходящее время.

Через несколько минут, большую часть которых Евгений провел, борясь с песком, попавшим в глаза, он понял, что напрасно рисковал вымокнуть. Богатый дом, сделавший бы честь любому банкиру на московской Рублевке, прятался за высоким забором, и на стук и звон, производимый кнопкой справа от калитки, никто не отозвался.

Ждать дольше перед запертыми воротами не имело смысла и, спасаясь от ливня, Евгений заскочил в магазин, благо его двери были гостеприимно распахнуты. Внутри магазина обнаружилась симпатичная продавщица лет двадцати пяти. Покупателей не было, и она скучала, коротая время с телефоном в руках. Появление нового лица оторвало ее от какой-то игры.

— Здравствуйте, — вежливо приветствовал Ромашов, проводя ладонью по намокшим волосам. — Не возражаете, если я пережду у вас грозу?

— Не возражаю. Хотя могли бы что-нибудь и купить для приличия.

— Кошелек не захватил.

Девица отложила телефон и встала, опершись локтями о невысокую витрину. Евгений мог поклясться, что ей было известно, насколько выгодно данный ракурс позволяет демонстрировать роскошный бюст четвертого размера. Не то, чтобы Евгений был особо желающим поглазеть, но в удовольствии скользнуть взглядом в предложенное декольте себе не отказал. Зачем обижать девушку, когда она так старается?

— Я видела, как вы с сестрами на маршрутке приехали. Вы у нас проездом или к родственникам погостить? — начала та светскую беседу,

— Проездом.

— В «Приют тишины», значит?

Ромашов предположил, что так называется ашрам в Белой Сосновке.

— Нет.

Продавщица оказалась на удивление проницательной:

— Тогда к бурхану Васе, больше не за чем в такую дыру из большого города добираться. Да только нет больше бурхана. Прошлой зимой под лед на Алтанке ушел.

— Кажется, вы его не слишком жаловали, — Ромашов был неприятно поражен прозвучавшими в чарующем голосе нотками презрения. Он вспомнил имя продавщицы: Соня, девушка, которую Савельич взял вместо заболевшей Марии. — Вы не верили в его шаманскую силу?

— Сила, может, и была, да, видимо, вся вышла. Пил он по-черному, говорят, никто ему не указ был. А я, знаете ли, пьяниц на дух не переношу, у меня уже трое одноклассников от водки загнулись. И что в ней только хорошего находят? — тут Соня чуть поменяла позицию, изогнулась, показывая гибкую талию, и стрельнула в Евгения подведенными глазками. — Вот вы, сразу видно, человек не злоупотребляющий. Из самого Иркутска прибыли?

Евгений пригляделся к девушке повнимательней. Кроме красивой груди у нее были от природы пухлые губы, накрашенные розовой помадой, густые волосы и серые внимательные глаза. С косметикой девушка не перебарщивала и одевалась просто, не проявляя любви к пошлым блесткам и рюшечкам, что, безусловно, шло ей в плюс. Но вот цепкий взгляд, обшаривший его с ног до головы и задержавшийся на неокольцованном безымянном пальце, являлся большим минусом.

Охотниц за мужиками Евгений чуял за версту и в обычной обстановке предпочитал с ними не связываться, однако сейчас он откровенно скучал, хотелось раздобыть побольше здешних сплетен да и деваться из магазина было некуда. Снаружи шумел «ниагарский водопад», и грозно гремели громовые раскаты — буря была в самом разгаре. В зале же было сухо, свежий воздух шел из распахнутой форточки, и если бы не комары, настырно пищащие в ухо и норовящие впиться побольней, было бы совсем хорошо.

— Да, сюда мы приехали из Иркутска, — ответил он, не вдаваясь в подробности. — Но если вы пьяниц не любите, чего ж водкой торгуете? Не смущает ассортимент?

Ромашов кивнул на стройные ряды бутылок, заполнивших полки позади продавщицы. Алкоголь был представлен в большом разнообразии, его было куда больше, чем прочего товара.

— Смущает, — кивнула девица, — да я же сила наемная, тружусь с восьми до восьми, а хозяин в Уянге один. Он что хочет, то и делает, чем хочет, тем и торгует. А кому чего продавать не следует, у него черный список составлен. Его я и придерживаюсь.

— Ух ты, как у вас строго! И что, никто не бунтует?

— А чего бунтовать? Люди сами рады, что нашелся кто-то, способный ими управлять железной рукой. До Дмитрия Савельича в Уянге бардак был, как везде, а при нем только и зажили.

Ромашов все больше поражался вездесущности местного главы. Савельич не просто бизнесом занимался и деньгу заколачивал, а возомнил себя настоящим барином, регламентирующим нюансы местной жизни. Даже черные списки составил. Глыба, а не человек — и ведь подчиняются ему, черт возьми!

— Значит, вам здесь нравится?

— Здесь лучше, чем в соседних деревнях, но все равно тоска зеленая. Я бы уехала, только денег нет. И подходящей компании, чтобы за бедную девушку на первых порах заступились. Одной страшно — обманут.

— Это уж как водится, — усмехнулся Евгений.

Ему стало любопытно, как именно девица начнет сейчас подбивать под него клинья. Все-таки провинциалки были конкретнее и прямодушнее столичных штучек, охотящихся на спонсоров в полумраке ночных клубов. Цель вроде бы одна, а подход отличался кардинально.

Столичные дамы полусвета следили за своим фасадом, упаковывались в брендовые шмотки, призванные показать, что с материальной стороной жизни у них все о'кей, однако в первые же полчаса знакомства старательно выпытывали, какая марка машины у ухажера и сколько он готов отвалить за выпивку. Если их что-то не устраивало, кавалер безжалостно отшивался. Этим шлюхам было абсолютно все равно, кому продавать тело, лишь бы дорого, они могли терпеть в постели любого импотента с толстым бумажником и щедрой душой. Это, конечно, не мешало им промывать любовнику косточки с подругами, но деньги свои с ним наедине они до поры отрабатывали.

С неопытными провинциалками все обстояло иначе. Пока они не выбрались из глуши, мужчины интересовали их не только как кошельки, но и как мужчины. В глазах Сони, помимо хищного огонька, дрожал иной интерес и даже явное восхищение его, Ромашова, мужской статью. Это, безусловно, льстило самолюбию, и другой бы на его месте принял щедрые авансы за искреннее чувство. Вот только Евгений знал наперед подобные уловки.

— Что же вы теперь будете делать? Раз бурхана больше нет, то ехать в Сосновку теряет смысл, — Соня вышла из-за витрины и, откинув часть прилавка, покрытого клеенкой, ступила в зал. — Жаль, вы прежде ко мне не зашли, а то бы на той же маршрутке и вернулись. Водитель клиентов еще до дождя собрал и был таков. Теперь автобус будет только в половине девятого, но может и отмениться из-за непогоды. Да и в Слюдянке придется заночевать, поездов пассажирских до самого утра не бывает.

— Действительно, незадача, — сказал Евгений, отмечая попутно, что ножки у продавщицы тоже не подкачали.

— А то хотите, переночуйте у меня. Я с бабушкой живу, но она стара, подслеповата и глуха на оба уха. Сестричек ваших можно на мансарде положить, там два топчана как раз стоят, а вам я в гостиной постелю, под окошком возле печки.

— Мы уже поселились у Людмилы Петровны.

— Это понятно. Только ей Дмитрий Савельевич разрешает квартирантов пускать. Но у нее больная в доме, атмосфера не та, а у меня дом просторный, уютный. Вам куда комфортнее будет.

— И что, не испугаешься гнева вашего головы?

— Так его же нет. И потом, может, я с вами в Иркутск уеду? Давно мечтаю туда перебраться, а в вашей компании путешествовать не страшно.

С присущим ему цинизмом, Евгений на секунду представил, как далеко девица бы зашла этой ночью с глухой бабкой в соседней комнате и отнюдь не глухими девочками в мансарде. Хорошего секса после расставания с Катей у Жени не случалось без малого два месяца. Да вот незадача: роль заезжего ловеласа, охмурившего наивную простушку, его совершенно не прельщала. Фантазии фантазиями, но реальность вносит свои коррективы.

— Место ночевки мы менять не будем, но если захотите к нам присоединиться на обратном пути, противиться не стану, — сказал он, заставляя себя смотреть девушке в глаза, а не на прочие части ее тела.

— Так что, мне собираться уже? — немного растерянно спросила Соня. — К вечернему автобусу?

Ромашов прямо видел, с какой бешеной скоростью крутятся у нее в голове воображаемые шестеренки. Девушка прикидывала, способна ли она все бросить и умчаться в неведомую даль с первым встречным. Стойку ее охотничью можно было простить: обладая таким капиталом, как молодость и смазливая внешность, ей хотелось и жениха себе порядочного подцепить, а какие в Уянге женихи? То ли дело, городской турист и паче чаяния столичный житель.

— Нет, сначала мы планируем все-таки добраться до Сосновки, посетить место упокоения бурхана Василия, — сказал он, — а уж на обратном пути, если вновь поедем через Уянгу, милости просим.

Соня досадливо прикусила пухленькую губу. Кажется, она почти решилась, а тут облом. Евгению на секунду даже стало ее жаль.

Он обернулся к окну, где слегка развиднелось. Ливень стих, превратившись в обычный летний дождик. На площади возле горелой беседки разлилась солидная лужа, покрытая пузырями. Одни пузыри лопались под поредевшими струями, другие на их месте тотчас надувались.

— Буря ушла, и я, пожалуй, пойду. Спасибо за гостеприимство.

— Постойте, я вам мой зонтик дам!

— Не нужно.

— Не упрямьтесь. После вернете.

Соня метнулась за прилавок и в подсобку, а Евгений решил не отнимать у девушки повод для новой встречи — пусть почувствует себя опытной соблазнительницей, с него не убудет. Взяв цветасто-розовый приметный зонт, он дернул бровью, представляя, какие слухи пойдут по деревне, когда кумушки узрят его в окно (а по закону подлости узрят они его обязательно).

— Спасибо, Соня, — сказал он.

Девушка настолько поразилась, что застыла столбом

— Откуда вы знаете мое имя?! — вымолвила она, справляясь со ступором. — Я вам не говорила!

— Просто знаю, — со смешком ответил Евгений. — Меня, к слову, Женей зовут.

Он толкнул внутреннюю стеклянную дверь и выскочил на крылечко. Ветер обдал его теплыми брызгами, и он раскрыл зонт.

Стараясь огибать особо крупные лужи, Ромашов направился по скользкой дороге к дому вдовы Людмилы Петровны. Он не оглядывался, но абсолютно точно знал, что Соня смотрит ему в спину через запотевшее магазинное окошко.

Гроза, налетевшая столь стремительно, закончилась к шести часам вечера. Выглянуло солнце, но жарило оно уже не столь жестоко и быстро укатилось за сиреневый Саянский хребет. Одинокий острый пик его четко вырисовывался на более светлом небе. Ромашов любовался им, благо из окна столовой Людмилы Петровны открывался роскошный вид.

— Эта гора называется Сагадан Гэрэл, что по-русски означает «белый свет», — произнес за его спиной тихий голос хозяйской дочери, болезной Маши.

Евгений обернулся.

Маше было двадцать девять, по местным меркам «перестарок». Вид ее и впрямь был болезненный, хотя сквозь пергаментную кожу и погасшие глаза еще проглядывали следы былой красоты. Правильные черты лица и пропорционально сложенное тело реально могли бы дать ей шанс выгодного замужества, вопреки сетованиям матери, что «влюбилась не в того», но странная болезнь отняла все.

Евгений так и не понял, чем она могла быть больна. Ни кашля, ни особой худобы, ни синюшных кожных покровов — девушка просто тихо угасала, смирившись со своей участью и не пытаясь бороться. Может, в этом все дело?

Каким-то образом, пока он бегал под дождем и болтал с продавщицей, Зоя с Таней успели с ней подружиться, Маша даже выползла из своей комнаты. Людмила Петровна называла это чудом и не могла нарадоваться на гостей. Когда вернулся Ромашов, Мария немного застеснялась, притихла, но не помышляла сбежать, сославшись на какую-нибудь хворь. Евгений сделал вывод, что девушке катастрофически не хватает положительных эмоций.

Сейчас в диалоге за его спиной возникла небольшая пауза, и Маша решилась заговорить с ним.

— Если повезет, — сказала она, смело встречаясь с Ромашовым глазами, — ночью будет ясно, и вы увидите, как пик Сагадан Гэрэла светится.

— Это вулкан?

— Нет. Это загадка природы. Никто не знает, почему гора иногда испускает яркий свет. Легенды утверждают, что на вершине живет дракон одного из тэнгриев неба.

— Вот как. А сами вы видели свечение?

— Конечно. Это реальный факт, хоть и редкий. Говорят, кто увидит свечение, исходящее от Сагадан Гэрэла, тот всю жизнь счастливым будет. Правда, глядя на меня, такого не скажешь…

— Маша много знает о местных легендах, — вступила в диалог Людмила Петровна, появляясь на пороге комнаты. — У нее и книжка есть изданная. Называется «Загадки Прибайкальского края. Страна чудес». Хотите взглянуть?

— Мам, не стоит, — запротестовала Мария.

— Отчего же? Я охотно взгляну, — заверил Евгений.

Людмила Петровна сходила за брошюрой. Книжка была издана на хорошей бумаге, снабжена несколькими красочными иллюстрациями, но обложку имела мягкую, блестящую.

— Я ездила с этнографическими экспедициями, — пояснила Маша, — собирала фольклор, бурятские сказания и русские деревенские сказки. Дмитрий Савельевич предложил издать сборник. У него в планах развивать туризм, вот и…

— А там страшные истории есть? — полюбопытствовала Зойка.

— Всякие есть. И страшные, и романтические. Я собрала здесь только те истории, которые совсем новые и широкой публике не известны.

— Очень интересно, — одобрил Ромашов.

— Жень, почитай! — потребовала Зоя. — А мы послушаем.

Таня кивнула.

Почему бы и нет? Евгений открыл книжку на первой странице и прочел:

«Байкальская земля с древности окружена загадками, мифами и легендами, и недаром на берега озера испокон века съезжаются шаманы и эзотерики со всего света. В Прибайкалье каждая скала, речка, ущелье, село имеют свою историю, придуманную неистощимой народной фантазией. Тайну щедрого на мистические события края вот уже тысячелетия пытаются разгадать местные жители, что и послужило созданию обширного цикла сказаний как среди бурятского народа, так и среди русских прибайкальских старожилов. В легендах человек всегда предстает частью природы, и в подобном подходе отражается не только уважительное отношение к окружающему миру, растениям, птицам, животным, земле и воде, наделяемых душой и характером, но и к себе самому…»

Ромашов прервался, чтобы взглянуть на автора строк. Мария неподвижно полулежала в облезлом кресле, комкая пальцами покрывающий нижнюю часть тела плед. Ее глаза были устремлены в пол, на щеках гулял лихорадочный румянец то ли от смущения, что незнакомцы вот-вот выскажутся о ее работе, то ли от подступающей нервной лихорадки. В любом случае, в этих пунцовых пятнах не было ничего хорошего, глубокие переживания Марии явно были противопоказаны.

— Дальше? — Танин шепот наждачно прорезал установившуюся тишину, и все вздрогнули.

— Да-да! — с энтузиазмом поддержала подругу Зойка. — Переходи к легендам, наконец. Давай про этого дракона, который на горе светится. Маш, там же про вашего дракона есть?

— Да, глава пятая. Вам и правда интересно? — Мария подняла на Зою взгляд, полный нетерпеливого ожидания.

— А то! Жуть как хочется послушать сказку на ночь.

Евгений спорить не стал, а открыл пятую главу и начал читать.

«Легенды говорят, что у каждого племени, у каждого явления и у каждой профессии есть свой дух-покровитель, эзэн. Когда-то давным-давно, у начала всех времен эзэны поделили меж собой все географические объекты, человеческие занятия, болезни и природные явления. Появились эзэны небесных тел и погодных условий, огня и воды, чумы и простуды, охотничьей удачи и семейного быта. Среди них особо выделялся эзэн Булагат, дух-помощник небесного бога-тэнгерина Дорлиг-хана, вдохновителя кузнецов. Был Булагат капризен, обидчив и тщеславен, потому и область применения сил выбрал необычную — стал покровительствовать мастерам-сказителям, певцам-улигершинам.

Улигершины слагали песни-улигеры, которые исполняли под звуки хуура. Они должны были обладать приятным голосом и крепкой памятью, ведь один улигер порой содержал более двадцати тысяч стихов! В каждой местности славились собственные сказители, и часто между ними устраивались состязания. Победить в поэтическом поединке считалось почетным, поэтому улигершины охотно приносили жертвы эзэну Булагату, чем тот и пользовался беззастенчиво.

Ездил Булагат всюду не на рыбе, не на козе и не на медведе, как прочие эзэны, а на белом драконе Гонгоре, который мог испускать огонь вдохновения. Жил не в речке или в дупле, а на самой высокой вершине, покрытой белой шапкой — Сагадан Гэрэле. И праздники в свою честь — тайлаганы — велел устраивать не раз в год, а каждый второй лунный день, иначе же грозил, что не будет ослушникам-поэтам ни легкости, ни удачи. Да и жертву себе не всякую принимал, любил Булагат все оригинальное, требовал от мастеров-сказителей не банальных подношений, а с выдумкой да воображением.

И вот сказывают люди, что в одном племени жил улигершин, который так складно сочинял песни, что равному ему не было. Тридцать лет подряд становился он первым на ежегодных состязаниях. Но время идет — никого не ждет, состарился улигершин, голос свой звонкий потерял, память стала подводить, руки трястись — инструмент не держали, пальцы струны путали. Прибыл старик на турнир, а над ним молодежь смеяться стала: ну какой из тебя, древнего, певец? Вся слава твоя была да вышла, пора и другим дорогу дать.

Заплакал улигершин, пошел к эзэну Булагату и говорит: «Я ли тебя не уважал? Я ли тебе не приносил обильных жертв? Почему же ты лишил меня всего? Как мне жить теперь, ведь кроме как сочинять улигеры, я ничего не умею — ни охотиться, ни рыбу ловить. За мастерство меня кормили и одевали, восхваляли и почитали, а ныне мне предстоит смерть в безвестности. Память у молодежи короткая, а наглость великая. Как замолчу навсегда, никто моих песен больше не споет».

«А ты заведи себе ученика, — посоветовал эзэн, — обучи его всему, в том числе и песням твоим. Вот и не умрет твое искусство»

Завел улигершин ученика, но вскоре тот во всем превзошел учителя и стал жаловаться, что желает сочинять и петь собственные песни. Рассердился улигершин, отвел ученика во второй лунный день на гору Сагадан Гэрэл, чтобы провести тайлаган, и вырвал тому непокорный язык прямо во время обряда.

«Эзэн Булагат! — закричал он, потрясая окровавленным языком. — Я принес тебе самую дорогую жертву. Что ты дашь мне взамен?»

А Булагату все равно, лишь бы его уважали. Оценил он хитрость и жажду славы старого пройдохи — никто ему до сей поры языки учеников на блюде не приносил — подобрел. Скормил он подношение своему дракону и сказал: «Дам тебе все песни, что не успел исполнить этот язык». Дохнул сытый дракон на улигершина пламенем вдохновения, и стал тот вновь способен к сочинительству. Образы и сюжеты так и крутились у него в голове, один краше другого.

Улигершин возликовал, а чтобы безгласный ученик ничем не выдал его, сбросил его, израненного, в ущелье. Сам же пошел исполнять вновь придуманное, и все люди, как и прежде, слушали и рукоплескали ему.

Когда же силы хитрого певца стали снова иссякать, привел он на Сагадан Гэрэл следующего ученика, скормил его язык дракону Гонгору и вновь искупался в белом пламени вдохновения.

Так и жил улигершин, пел людям украденные песни, и горя не знал, пока хан Эрлен, владыка подземного царства, не забрал его к себе насовсем. Верно говорят, что от тщеславного наглеца добра не жди».

— Ну и зверская сказка, — вымолвила Зойка. — А как же справедливый хеппи-энд? Чтоб зло наказано, а добрые люди жили долго и счастливо.

— Местные сказки немного отличаются от европейских, — сказала Мария. — Правда, многие этнографы обрабатывали наши легенды литературно, смягчали сюжеты, изменяя финал и внося мораль, понятную современным людям. Но изначально все эти истории сочинялись не ради пустого развлечения. Каждое предание — это завернутая в сказочный фантик инструкция, как не надо делать, или как найти выход из ситуации, или правдивый рассказ о том, что случается в жизни. Например, услышав про то, что медведь съел героя, ребенок в следующий раз хорошо подумает, прежде чем убегать без спроса за ограду поселения. А молодой автор изобретения, обращаясь к мэтру, будет готов к тому, что тот захочет его себе присвоить. К сожалению, в тайге, в горах, в окружении враждебной человеку природы случается всякое, и сказка готовит слушателей психологически к тому, что им придется выживать по-настоящему, не уповая на добренькое волшебство.

— Жестокая правда жизни, значит, — констатировала Зоя.

А Таня ничего не сказала и, раскрыв альбом, принялась рисовать укрытый сумерками Сагадан Гэрэл в окне.

Обряд снятия порчи

Глубоким вечером, в неурочный для обычных визитов час, на огонек к Людмиле Петровне заглянул местный фельдшер с причудливым именем Роберт Иоганнович Фишер-Запрудный.

Внешность у него была не менее колоритная: тронутый ранней сединой рыжий волос, светло-серые, казалось, видящие собеседника насквозь глаза под насупленными бровями и по-медвежьи крупные сильные руки с короткими толстыми пальцами. Происходил он, как вскоре выяснилось, из семьи переселенных немцев, которые после окончания войны не уехали, а так и осели на новом месте.

О своей жизни Фишер-Запрудный рассказал чуть позже, уже сидя за большим дубовым столом под свисающим матерчатым абажуром и приняв на грудь энное количество самогона. А пока, первым делом, он оценивающе оглядел квартирантов, задержав взгляд на Ромашове, словно прикидывая, является ли гость ему соперником хоть в чем-то. Рукопожатие у фельдшера было ожидаемо сильное, но Евгений успел приготовиться и ответил ему тем же — сжал предложенную ладонь и не поморщился.

Формальным поводом для визита являлся плановый осмотр больной Маши, однако вело его еще и любопытство. Фишер-Запрудный пришел не с пустыми руками и не с докторским чемоданчиком, как можно было предположить, а с огромной бутылью мутной жидкости. Подмигнув хозяйке, он произнес грубым простуженным голосом:

— Я пока твоей дочуркой займусь, а ты, мать, собери закусь соответствующую. Посидим с новым человеком, почаевничаем, новости обсудим.

Держался фельдшер в чужом доме независимо, распоряжения отдавал буднично, а по тому, как стала суетиться Людмила, отворачивая от гостя залившееся румянцем лицо, Евгению стало предельно ясно: связывают этих двоих отнюдь не соседские взаимоотношения. Ромашов был готов спорить на что угодно, что все эти «плановые осмотры» регулярно заканчивались в мягкой вдовьей постели.

«Ну и что с того?» — подумал он. Деревенское хозяйство мужскую руку требует. Крышу перекрыть, шкафчик починить, забор поправить, дров наколоть. По всему получалось, что именно эти могучие руки, усыпанные веснушками, держали дом на плаву. А почему люди не сходились окончательно, не жили вместе — так тому бывает много причин.

Отправив своих девчонок в отведенную им спальню, Евгений остался в комнате, служившей одновременно кухней, столовой и гостиной. Он счел за благо не уклоняться от «чаевничания» с сердечным другом Людмилы Петровны. Отказаться от разговора означало не только обидеть людей, привыкших к жизни нараспашку, но и потерять возможность получить нужную информацию.

Фишер-Запрудный вернулся из комнаты Марии задумчивый. Сел на тяжело скрипнувший под ним стул, сложил руки на столешнице, будто школьник на уроке, и глянул на Ромашова из-под сведенных бровей.

— Машка-то ожила. Лучше ей сегодня. Ваши девочки на нее влияют благотворно.

— Так это ж хорошо, — сказал Евгений.

— Хорошо, — согласился Роберт и взлохматил пятерней рыжие волосы. Он обернулся к расставлявшей на столе соленые огурцы и грибочки Людмиле Петровне: — Ты, мать, ступай, я с тобой завтра о дочке побеседую. Мы с Женей как посидим, так и сами уберем.

— А чё так? — насторожилась хозяйка.

— Да ни чё, мужские разговоры будем разговаривать, а ты не мешай. Мне тут, сама знаешь, и поговорить-то особо не с кем.

Людмила Петровна, позвенев для порядка на кухне посудой, ушла на свою половину, предоставив им наслаждаться обществом друг друга. Роберт разлил самогон, взял свою стопку двумя пальцами и кивнул:

— Ну, за здоровье!

Самогонка обжигающим шариком прокатилась по пищеводу, опалила внутренности и, быстро всосавшись в кровь, погнала ее по расширившимся сосудам, даря ложную легкость голове.

Разговор тек неспешно, касаясь вначале самых общих тем. Они аккуратно прощупывали друг друга и лишь удовлетворившись, что не ошиблись и с собеседником можно иметь дело, перешли к более личному.

Выслушав сетование Ромашова на невозможность с ходу найти желающего отвезти их в Сосновку, Роберт сказал:

— Можете и не искать, народ тут дрессированный, никто против Савельича не пойдет.

— И вы не пойдете? — усомнился Ромашов.

— Транспорт при ФАПе есть, но в данный момент сломан. Савельич в Далагдане сейчас в том числе запчасти к машине ищет, — фельдшер похрустел огурцом и добавил: — Но и на ходу был бы, все равно не повез.

— Боитесь? Но врач на селе тоже авторитет.

Фишер-Запрудный качнул головой:

— Так-то оно так. Что другие Савельича боятся, понятно: он безбашенный, и чуть что не по нем, впадает в такой раж, что святых выноси. Да и жизнь, как ни крути, от него во всем зависит. Вышку сотовой связи он поставил, а до него даже в случае ЧП до города часто дозвониться не могли. Как снегопад, летний пожар или паводок, так связи нет, выживай, как хочешь. Маршрутка, на которой вы приехали, да и автобус в Уянгу ходят только потому, что Савельич договорился. Хотели нам кислород перекрыть, как с другими поселками, потому как нерентабельно, да он не позволил. Почту закрыть не дал, пастуха для общего стада он содержит, овец стричь всем за его счет приезжают. Излишки с огорода, мед с пасеки, грибы-ягоды — все он сбывает. Поэтому народ ему в ноги и кланяется, причуды с капризами терпит — кто не без греха?

— Не то, чтобы я исключительно о своих нуждах пекся, — заметил Евгений, — но мне уже дико интересно, как получилось, что один человек себе такую власть забрал, и никто не пикнул — ни в Уянге, ни наверху. Ладно, наверху он кому надо занес, рука руку моет, но местные-то отчего добровольно к нему в кабалу лезут?

— Вопрос на миллион тянет, — вздохнул Роберт. — Думаю, дело в исконной нашей иррациональности. Люди живут очень бедно, но нищими себя не осознают, поскольку, в соответствии с заповедями, богаты духом. Человек в такой глубинке, как наша, существует на минимуме материального достатка, ему нет дела до высокой политики, курса доллара и цены на нефть, о чем вы там, в вашей Москве, ежеутренне справляетесь. Наше мышление сказочно, и выживают тут за счет сердца, а не ума. Власть Савельича держится исключительно на долготерпении, своеобразной лености и пофигизме.

— То есть, бунт, если и возможен, то лишь в форме «бессмысленного и беспощадного»?

— А это не дай бог. Когда терпение лопнет, начнется беспредел. Люди же связывают благополучие не с трудом — они и так трудятся день деньской, а денег ни шиша — и не с наукой, а исключительно с переделом чужой собственности. Они думают: отнимем у того, кто побогаче, и будет нам счастье. Но для чего им это, отнятое, они сами не знают. Пропить? Спалить? Почувствовать себя халифом на час? Потому дальше разговоров и не идет. Смотрите, Женя: староста Савельич богат, держит деревню в ежовых рукавицах, но и сам тут живет, быт налаживает, сына своего по заграницам жизнь прожигать не пускает, и люди это видят. До Савельича у нас разруха была, как везде. И в головах, и в клозетах. Предыдущий хан, как его тут прозвали за глаза, царствие ему небесное, площадь обустроил. Беседку видали в центре? Его рук дело. Лавки поставил, клумбы разбил — красота. Однако в первую же ночь клумбы вытоптали, а лавки умыкнули в неизвестном направлении. Участковый искал, по домам ходил — безрезультатно. Глава новые лавки заказал, антивандальные. Вмуровал в цемент. Но через пару суток неизвестные пригнали трактор и выдрали вместе с цементным полом все к чертовой матери. И ладно бы к себе утащили — нет, в ближайшем лесу в овраг сбросили. А что не смогли выкорчевать, то сломали и подожгли. Зачем, спрашивается? А из чувства протеста. «Буржуйские красивости» расценены как подачка. Ни дорог, ни водопровода, колодцы не чистят, школу закрыли, а взамен на те вам клумбу с беседкой! Ее и выкорчевали хану назло.

— Приоритет чувств над разумом, подпитываемый алкоголем, — охарактеризовал Ромашов.

— Вот-вот, — кивнул Фишер-Запрудный. — Расправились с беседкой и с полным удовлетворением пошли спать. Савельич же мужик мудрый. Вместо подачек он настоящие дела делает. Школу открыть заново не удалось, но автобус для Уянгинских детишек он купил. Магазин снабжается хорошо, цены в нем божеские, алкоголь продается по спискам, местные по этому поводу ворчат, но и сами понимают, что иначе нельзя. Трезвенникам и тем, кто от курения отказался, Савельич к зарплате регулярно премиальные выписывает. Женщины на него молятся. Теперь вы понимаете, почему его слово в Уянге закон?

— Понимаю, — вздохнул Ромашов. — Он доброхот и радеет за малую родину. Но уверен, если копнуть поглубже, все ради власти. Наслаждается он тем, что его тут за царя и бога в одном флаконе почитают.

— Не без этого. А теперь объясню, почему я не могу против него пойти, — сказал Роберт. — Собственно, из-за Машки все. Мне она никто, по крови не родная, но девку жалко. Певунья, чернобровая красотка — и все в один миг ушло. Виной всему разбитое сердце, сын Савельича, Пашка постарался. Две дуры-девки одного красавца не поделили. Машка слегла, а тот к сопернице переметнулся. Однако Савельич вину за собой чует — его же сын набедокурил, поматросил да и бросил. Добро, что хоть ребенка не успел заделать. Отца у Машки нет, на охоте сгинул, так мне пришлось к Савельичу идти и начистоту говорить, больше некому. Слава богу, достучался, поэтому именно Савельич дорогу и проживание в Иркутске оплачивал, лекарства помогал достать. Да и сейчас все, что я ни выпишу, он привозит из городской аптеки и из своего кармана платит. А если мы с Людой начнем порядок рушить, что ему помешает благотворительность свою свернуть, а? Так что извиняйте, Женя, но машину свою без благословления головы я вам не дам, хоть фельдшер, как вы справедливо заметили, тоже не последний в Уянге человек.

— Ясно, — кивнул Ромашов, — вопрос закрыт. Но вот касательно Маши… Вы же понимаете, что она недообследована.

— Понимаю. Бабы про сглаз болтают, но то ерунда. Жизнь ее стала бессмысленной — вот проблема. Что Павел бедной Маше про свадьбу плел, не знаю, но голову ей задурил знатно. Она строила планы и, когда все рухнуло, предательства не пережила. Савельич-то сыну давно другую невесту сговорил, и Павел про то знал, но наивностью влюбленной в него дуры все равно воспользовался.

— Банально.

— Да, банально. Не понимаю я, о чем Маша вообще думала, не четырнадцатилетняя же Джульетта, чтобы в любовь верить! Хотя, конечно, Паша ей стихи собственного сочинения дарил, сравнивал с Афродитой, какая не клюнет? Только вот старшего сына Савельич женил на дочке директора гравийного прииска, а младшему внучку Далагданского чиновника присмотрел — это же закономерно. Пусть Алима и узкоглазая, но приданое за ней о-го-го дают. А Машка кто? По деревням ездит, сказки записывает да в магазине торгует. Ясно же, что бесперспективно, никто бы им пожениться не дал, даже если бы Паша и хотел.

— Значит, у Маши депрессивный невроз, причем, изрядно запущенный, — проговорил Ромашов, задумчиво подпирая кулаком подбородок.

— А вы что, сталкивались? — насторожился Роберт, а узнав, кто перед ним, стукнул кулаком по столу и воскликнул, резко переходя «на ты»: — Вот в чем дело! Психиатрия, значит, и с гипнозом дело имеешь? Теперь понятно, чем эти странности объясняются.

— Какие еще странности?

— Знаешь, что о тебе люди болтают? Бабка Акулиха, которой ты сумки поднес до крыльца, всем, кто был готов слушать, таких небылиц наплела, что мама не горюй. Большой человек к нам, говорит, пожаловал. Могущественный, не меньше Савельича будет, или вовсе колдун.

— А может, гоголевский Хлестаков? — хмыкнул Евгений.

— Смех смехом, но с какой стати водитель маршрутки ради вас троих машину порожней в Уянгу погнал? Акулиха приготовилась ждать до вечера, пока попутчиков нужное число наберется, а тут вы с поезда сошли и через пять минут уже пылили по дороге. Неслыханное дело, чтобы водила ради кого так подорвался. Но если ты его загипнотизировал…

— Да денег я ему дал, — отмахнулся Ромашов. — Спешили мы, кто ж знал, что в вашей Уянге так надолго застрянем.

— Слушай, — Роберт оглянулся и понизил голос, — давно я одну идею вынашиваю, да все не знал, как подступиться, а тут прям небо тебя послало. Помоги, а? Как человек человека прошу. В твои дела не лезу, езжай, куда наметил, но сначала задержись денечка на два.

— Зачем?

— Машку полечим. А там, если Савельич не вернется или добра не даст, я найду вам машину.

— Так прямо и найдёшь? Или твоя фаповская колымага резко заведется?

— Фаповская не заведется, там аккумулятор сдох. Но я знаю, где достать вездеход — в коммуне «Приют тишины», в Белой Сосновке.

— У сектантов?

— Да они безобидные, — Роберт усмехнулся в рыже-пепельные усы. — Коммуна дуралеев, сплочённая вокруг гуру, проповедующего мир во всем мире. Лет пять назад нашли свой «пуп земли» рядом с Сосновкой и экотуризм в нашем районе развивают. Летом каждые три недели в их ашрам новый заезд, через Уянгу группы добираются, а они их тут на вездеходе встречают. Сейчас заезд состоялся, но послезавтра коммунары в магазин за товаром приедут, это их день. Чужих они не возят, но я договорюсь, слово даю.

— Ладно, а от меня что хочешь? Сеанс гипноза?

— Машка уверена, что ей Алима на смерть порчу навела. Ты ее усыпи и противоположное внуши. Я читал, так можно.

— Нельзя, — сказал Ромашов. — Не выйдет ничего.

— Почему?

— Подобное лечится подобным. Для наглядного примера приведу случай, зафиксированный французским ученым Фламмарионом, он четко в эту тему ложится. Одному парню гадалка нагадала смерть в возрасте 28 лет. Парень испугался, впал в депрессию, и отец повез несчастного к известному гипнотизеру, который в состоянии транса внушил юноше, что тот проживет до старости. Сеанс гипноза прошел отлично, парень воспрял, родные вздохнули с облегчением, а через несколько дней молодой человек внезапно умер — прямо в день своего рождения. Исполнилось ему 28 лет. Сердце остановилось.

— То есть, все безнадежно?

— Для гипнотизера — да. Того, кто верит в черную магию, и лечить надо с помощью черной магии. Иначе не подействует.

И тут у них родился сумасшедший план. Ромашов уже и не помнил, с чьей подачи они решили снять с Машки порчу, возможно, что и с его. Принятая на грудь самогонка вселяла уверенность в собственных силах и требовала подвига.

— Черт меня подери, а ведь может выгореть, может! — хлопал ладонью по столу фельдшер и сверкал серыми, подогретыми изнутри очами. — Слух про твою связь с покойным бурханом я пущу, тем более, что баба Акулиха и без меня постаралась, таинственности нагнала. Ну, а сеанс гипноза обставим покрасочней, чтоб на настоящее колдовство походило.

— А если причина в другом? — неожиданно засомневался Ромашов. — Если корень всех зол не в самовнушении? Наука утверждает…

— Это в Москве вашей наука, а у нас — жизнь. Уверяю тебя, у нас феномен «внушенной смерти» столь же реален, как и в первобытных сообществах. Когда какой-нибудь африканский шаман уверенно говорит провинившемуся члену племени, что его ждет неминуемая смерть, человек действительно умирает, причем в его организме врачи потом не находят следов болезни или травмы. Вот и здесь так же.

Евгений упрямо мотнул головой:

— Все равно хочу взглянуть на ее медицинскую карту.

— Да пожалуйста! Пошли покажу, она у меня в ФАПе хранится. Там все анализы, выписки, МРТ всего тела даже есть. Верь-не верь, а с точки зрения медицины Мария здорова.

Они вывалились на крыльцо и ссыпались по ступеням на заросший двор. Над головой висело волшебное звездное небо, неиспорченное городскими огнями. После прошедшей грозы воздух пах ночными фиалками и до одури звенел цикадами в траве.

— Иди за мной, — велел Роберт. — Темень, хоть глаз выколи!

Евгений, спотыкаясь о невидимые преграды, шлепал по лужам, стараясь не потерять из виду силуэт фельдшера. Где-то за забором, громыхнув цепью, взбрехнул спросонок дворовый пес, разбуженный шумом.

Они с Робертом долго изучали медкарту Марии Сухих, обсуждая многочисленные отчеты и заключения. Чувствуя туман в голове, Женя дважды выходил во двор умываться колодезной водой, избавляясь от последствий «чаепития».

— Ладно, берусь снять с нее негативную программу, — наконец, вынес он вердикт. — Маше в селе сочувствуют или больше злословят? Только честно.

— Скорей, жалеют, она всегда была славной девушкой.

— Это хорошо, — Евгений задумался. — Днем я видел на площади кур. Их тут все держат?

— Да пожалуй, что и все, — откликнулся Роберт. — Яйцом будешь выкатывать?

— Устроим представление. Пусть Людмила Петровна пройдет по домам и получит от всех, кто захочет помочь, в дар по яйцу. Ну, а кто не захочет… пусть без стеснения в список заносит и мне передаст. И объявит заодно, что на вечерней заре я буду снимать порчу с Маши публично, на площади. Это суббота, нерабочий день, толпа должна собраться внушительная.

— Толпа-то зачем? — моргнул фельдшер.

— Загипнотизировать толпу легче, чем одного человека, а мне нужны свидетели для закрепления эффекта. Второго раза у меня не будет. Либо сразу получится, либо никогда.

— Ты уж постарайся.

— Постараюсь. Но для начала расскажи мне о жителях Уянги. Начнем с Сони, продавщицы…

К десяти часам дня яйца были Людмилой Петровной собраны и лежали в огромной плетеной корзине. Передавая список «отказников», в котором значилось всего три фамилии, несчастная женщина смотрела на Ромашова как на свою последнюю надежду.

— А я ж не знала, что вы редкий специалист из Москвы. Я хотела с ней в Москву, но нам квоту в столичную клинику не выделили, — все пыталась она объяснить.

— Я сделаю все, что в моих силах, — заверил ее Ромашов.

Он заперся в комнате с девочками и готовился к сеансу, составлял подробный протокол. Гипнотизеру, как и адвокату в суде, нельзя произносить ни одной лишней фразы и задавать вопросы, на которые он не предвидит ответов.

— Ты будешь ее гипнотизировать? — пристала к Жене Зоя. — А как? Как меня?

---

— Нет, иначе. Тайно. Сознаю, что это не совсем этично, но ради спасения девушки, по-моему, можно поступиться принципами. Мне требуется разрушить программу смерти, которую Маша внушила себе сама.

— А разве не соперница во всем виновата?

— Вину с соперницы не снимаю, хотя в любви и на войне все средства хороши. Но Маша и сама постаралась. Дремлющая в человеке сила настолько велика, что может спровоцировать заболевания без наличия инфекции, привести к проявлению реальных симптомов болезни и даже вызвать летальный исход. Я, как предписывал еще Парацельс, собираюсь воздействовать на нее своей волей. На групповом сеансе будет присутствовать почти все село, но вас я попрошу остаться в доме. Люди — все без исключения — должны верить в мое могущество, а вы двое знаете правду и мое умение колдовать не поверите.

— Обязательно поверим! — начала протестовать Калашникова, но Евгений остановил ее взмахом руки.

— Здесь важна всякая мелочь. Вы можете неосознанно — жестом, выражением лица — выдать свое истинное отношение. Подсознание людей все отлично считывает, и если хоть один присутствующий усомнится, я потерплю неудачу.

— Мы не будем мешать, — прохрипела Таня.

— Именно об этом я и прошу. Сидите в комнате и не подглядывайте, как бы вам этого не хотелось.

— А доктор, с которым вы эту аферу задумали провернуть? — нахмурилась Зоя.

— Он тоже не будет присутствовать, лишь проследит издали, чтобы действо на телефон никто не снимал.

На вечерней заре Машу вынесли из избы, положили на раскладушку возле подсохшей лужи, поставили перед Ромашовым корзинку, полную яиц. Сельчане несмело топтались по краям площади, не решаясь приближаться к «московскому колдуну», но любопытство их не отпускало. Задние ряды (более смелые, поскольку прятались за спинами соседей) напирали и тянули шеи, чтобы все разглядеть.

Из магазина вышла продавщица — та самая Соня. Она сегодня разоделась в пух и прах, но явно нервничала, теребила рукав кирпично-красного платья. Евгений направился прямо к ней.

— Благодарю за спасение от дождя, зонт верну сегодня вечером, — сказал он, и когда Соня довольно улыбнулась, как бы невзначай коснулся ее плеча. — Ты сегодня такая красивая. Ты знаешь, что слабость мужчины — в женщине, а сила женщины — в слабости?

— А? — Девушка растерянно хлопнула ресницами, ее зрачки расширились.

Не давая ей опомниться, Евгений впился в ее лицо инквизиторским взглядом и жестко приказал:

— Ты слышишь только мой голос и подчиняешься мне во всем! Следуй за мной! — и Соня пошла за ним, как заколдованная.

— Встань здесь и подними руки над головой!

Соня послушно подняла руки.

— Разведи их в стороны!

Соня исполнила и это.

Толпа заволновалась, захваченная необычной картиной. Никто из присутствующих ничего не знал о моментальном уличном гипнозе, а Евгений никаких пасов руками не делал, в сон не погружал, потому происходящее казалось им странным и страшным.

Ромашов обхватил ладонями Сонино лицо и заставил смотреть в глаза. Девушка затрепетала, ее дыхание сначала участилось, потом замедлилось.

— Ты — мои глаза и уши! — зычно произнес Евгений, стараясь, чтобы его услышали все. — Ты помогаешь мне читать мысли собравшихся!

Толпа зашелестела и испуганно заколыхалась. Соня же окончательно успокоилась, мышцы ее лица расслабились, а взгляд стал безмятежным. Жена отпустил ее и обвел площадь тяжелым взглядом.

— Я был вызван в Уянгу искоренить зло! Устранить несправедливость! Бурхан Василий позвал меня. Он просил за вас, неразумных! Однако кто-то мне мешает… я чувствую враждебность и недоверие! — Ромашов вновь уставился Соне в глаза: — Соня, скажи четко: в какой руке у тебя покалывает? Правая рука или левая?

— Левая, — откликнулась Соня.

— Левая, значит, так-так… — он отошел от девушки влево, туда, где лежала Маша и стояла корзинка с яйцами.

— Мамочки! — охнула в толпе какая-то наиболее впечатлительная женщина.

— В этой корзине лежат яйца от разных куриц, вы сами их выбирали. Трое жителей отказались от участия в обряде, но, — Ромашов резко вскинул голову и уставился в толпу, — я вижу их здесь! Пришли из любопытства. Вот ты! Да-да, ты! Яйца пожалела, а Машу не пожалела! Испугалась? Правильно, что испугалась. Нечего было на Машу кричать, когда их коза в твой огород забрела. Чем ты ей грозила? Помнишь слова, что выкрикивала в запале? Так, может, это твое злое слово ее теперь в могилу сводит?!

Люди пораженно перешептывались и косились в сторону красной, как рак, тетки в черном сарафане. Вокруг нее быстро образовалось пустое пространство, соседи отшатывались от жадной соседки, как от прокаженной.

— Прочь поди! Десять шагов назад! — велел ей Ромашов, вытягивая указательный палец. — Это твоя энергия мне мешает!

Не проверяя, как выполнила и выполнила ли его распоряжение женщина (за это отвечал фельдшер, который, кстати, и поведал ему про конфликт), Евгений снова наклонился над яйцами. К его счастью, все они были одинаковыми, белыми, видно, кур держали одной породы. Ромашов взял первое попавшееся яйцо и начал говорить о тех, в чьем курятнике его якобы снесли. Так, перебирая яйца, он выложил подноготную некоторых семей, не называя, впрочем, имен. Жители Уянги сами узнавали тех, о ком шла речь, и дружно ахали.

Когда разогретая толпа, оставила всякий скепсис и прониклась происходящим, Евгений велел им встать в хоровод, чтобы «образовать магический круг».

Люди охотно брались за руки — не все, но многие. Ромашов приблизился к первым рядам, заставив их нетерпеливо качнуться, потянуться к нему навстречу. Он шел вдоль шеренги, выборочно дотрагиваясь до плеч, и те, кого он отметил, без лишних приказов, сами, выступали вперед и снова брались за руки. Те, кто оставались на месте, плотно смыкали ряды, и скоро центр площади оказался в двойном кольце.

С удовлетворенным видом, Евгений снова вернулся к лукошку, поводил над яйцами рукой и выхватил одно.

— Мне потребуется единственное из них, самое лучшее, то, что пожертвовали с надеждой и любовью, — пояснил он негромко.

Повышать голос больше не требовалось, над площадью висела тишина. Евгений, сжимая яйцо тремя пальцами, покрутил им сначала над головой Сони, так и стоявшей с разведенными руками, не чувствуя усталости, потом обвел яйцом первый ряд «магического круга» и провозгласил:

— Мне нужна ваша добрая воля и ваши добрые сердца. При вашем попустительстве зло проникло в Уянгу, значит, нам всем вместе его и прогонять! Смотрите на это яйцо, внимательно смотрите! И держитесь друг за друга крепче, ничто и никто не должен разорвать нашу цепь!

Проделав это, он наконец подошел к лежащей Маше, напряженно следившей за ним глазами, и принялся катать яйцом по ее лбу, плечам, животу, ногам. При этом он бормотал некую монотонную бессмыслицу, выделяя голосом нужные слова: «ТЫ …ЗДОРОВА …ПОРЧИ… НЕТ… ЭТО… СЧАСТЬЕ». На то, чтобы составить и выучить свою абракадабру, он потратил все утро.

— Не спи! — прикрикнул он, поскольку Машины глаза стали закрываться. — Не смей спать!

Над двумя рядами людей, стоящих в оцеплении, и над дальней толпой, изнывающей от нетерпения и покоренной зрелищем, о котором можно будет судачить долгие месяцы, пронесся всхлип.

— Оно светится! — опять не выдержала та самая женщина. — Люди, яйцо светится! Вы видите?!

— Яйцо светится, потому что вбирает в себя болезнь, вбирает дурное колдовство! — крикнул Евгений, пользуясь таким подарком судьбы.

Гул голосов за его спиной нарастал. А когда и Маша неожиданно вскрикнула, что ей от яйца горячо, экзальтированные выкрики в толпе усилились. Ромашов решил, что с подготовительной частью пора заканчивать. Он выпрямился, отколупнул кончик яйца и сунул его Соне под нос:

— Видишь змею?

Та взвизгнула и отшатнулась. Тогда Евгений протянул яйцо Маше:

— Что внутри? Говори!

— Там черная змея! — всхлипнула та, тараща в ужасе глаза.

— Там черное колдовство! Смерть твоя там! Все, что из тебя вышло, в яйцо перешло. На кого порчу кидать? Быстро отвечай: на того, кто сделал, или туда, где люди не ходят?

— Туда, где люди не ходят! — выкрикнула перепуганная Маша.

— Твое право. Я кидаю яйцо в небо, и оно исчезает!

Изумленная толпа тотчас вскинула головы — пресловутое яйцо со змеей внутри и впрямь исчезло в воздухе у всех на глазах, позже в этом был готов поклясться любой.

— Все кончено! — Евгений повернулся к больной, засунув украдкой битое яйцо в карман, в заранее приготовленный пакет, чтобы не испачкаться. — Маша, встань!

Мария, подчиняясь, начала неуверенно вставать, раскладушка жалобно заскрипела пружинами.

— Ты отныне здорова!

Маша покачнулась. Один неуверенный шаг, другой, третий…

— Это чудо! — завопила Людмила Петровна вырываясь из ряда и бросаясь к дочери.

— Чудо, чудо! — подхватила толпа.

Мать и дочь обнялись, и обе заплакали в голос. А затем Людмила Петровна бухнулась Ромашову в ноги.

Ашрам. Гонгорская падь

Утром у забора Людмилы Петровны было столпотворение. Человек тридцать страждущих собрались подле калитки в ожидании, когда заезжий «колдун» с рекомендациями от покойного бурхана Василия начнет прием.

— Ты пользуешься сногсшибательным успехом, — язвительно прокомментировала Зойка, выглядывая в щелку между занавесками. — Может, гастрольный тур организуем, деньгу зашибем?

— Как тебе не стыдно! — упрекнул Евгений. — У них проблемы и, может статься, последняя надежда, а ты про деньги.

— Как будто в клинике своей ты бесплатно работал!

— Обманывать людей больше не вижу смысла. Они к магу пришли, а не к врачу на прием.

— Оставишь их под окнами?

— Я попросил нашу дорогую хозяйку сообщить, что после предыдущего сеанса мне надо восстанавливаться минимум три дня. Но я надеюсь, что уже сегодня после обеда нас в Уянге не будет.

— Сбегаешь? — просипела Таня с насмешливой улыбкой.

— Сбегаю, — подтвердил Евгений. — Помнишь, зачем мы тут? Найти твоего шамана. Или, на худой конец, место его захоронения. А вот грыжу наложением рук, как и золотуху, я лечить не умею.

Таня, полистав альбом, показала дяде рисунок. Это вновь был Василий Саэрганов в полном шаманском облачении, но в этот раз за его спиной высилось причудливо изогнутое дерево, и на его ветвях полоскались на ветру ленты. Невдалеке бежала по камням мелкая речка.

— Он похоронен рядом с этим деревом, — шепнула Таня. — В священной роще. Под камнем.

— Опять снился?

Таня кивнула.

— Ты, подруга, медиумом стала после аварии, — прокомментировала Зоя. –Обязательно все фиксируй на бумаге, нам это пригодится.

Евгений неодобрительно взглянул на Калашникову.

— Женя, да хватит уже отрицать! Она покойного Василия один в один увидела, еще ничего о нем не зная, по сути, нас сюда ее видения привели. Признай уже, что это не галлюцинации, а пересечение с настоящим потусторонним миром!

В дверь постучалась Людмила Петровна:

— Дорогие гости, прошу к столу, все поспело!

— Спасибо большое, — Евгений отдал Тане альбом, — позвольте узнать, выходили ли вы к собравшимся?

— Не расходятся никак, — хозяйка развела руками. — Разговора с вами просят.

— А вы скажите, что великий и ужасный Гудвин превратит их в лягушек, если они сейчас же не уйдут, — влезла Зойка. — Давайте я сама им это скажу!

— Только сильно меня не позорь! — крикнул ей вдогонку Женя.

Зоя обернулась и показала ему язык. Ромашов вздохнул. Ради Маши ему приходилось поддерживать легенду, ведь ни ее мать, ни соседи не должны были заподозрить обман, иначе вся терапия пойдет насмарку.

Как ни странно, но Калашниковой удалось убедить людей разойтись. Она пришла в кухню красная, с сердито блестящими глазами, но при этом жутко довольная. Гомон, стоявший за забором с раннего часа, наконец-то стих. Все выдохнули с облегчением — сидеть в осаде никому не нравилось.

К завтраку вышла и Маша. Она поправлялась невероятными темпами и, прежде, чем сесть за стол, в очередной раз горячо поблагодарила Евгения за исцеление. Тот изо всех сил терпел, держал марку, однако написал ей название нескольких препаратов и рекомендовал пропить курсами. Чудотворная вера, конечно, хорошо, но нормальную медицину никто не отменял.

— Если позволишь последнее напутствие, — сказал он Маше, — в сторону Паши не смотри. Даже если вдруг он к тебе мириться подойдет, отказывай. Твоя судьба совсем другой человек, и однажды ты его встретишь.

— Хорошо, — проговорила Мария и потупилась. — Только вы не думайте, что Паша мерзавец какой-то. Он талантливый, и душа у него творческая.

— Паша, может, и талантливый, простить его сам бог велел, но на этом в ваших отношениях лучше поставить точку. И Алиму ты тоже прости, не желай им зла. Эти люди к твоему будущему не имеют отношения.

— А что имеет?

— Я не гадалка, Маша. Однако уверен, что ты заслуживаешь лучшего.

Роберт Фишер-Запрудный явился после завтрака. Он осмотрел свою пациентку и остался весьма доволен. Пожимая руку Ромашову, пообещал следить за девушкой в оба глаза, чтобы не случилось рецидива.

— Марии требуется занятие по душе. Пусть собирает легенды, ездит по деревням, как раньше, у нее это неплохо получалось. Возьми мою визитку, и если понадобится что-то, звоните, не стесняйтесь.

— Маша не станет тебя затруднять звонками, хотя… ты парень видный и проявил к ней доброту, чего она давно от людей не ждала. Может, задержишься у нас?

— Нет, не могу.

— Жаль. Ты ей понравился, это и слепому очевидно.

Фельдшер оглянулся на девушку, которая искоса нет-нет да и поглядывала в сторону стоявших за печкой мужчин. Слышать они их не могла, но молодая кровь начинала брать свое, девушка смотрела на своего избавителя со все возрастающим обожанием, в которое перерастала признательность. Стоило Евгению перехватить ее взгляд, она мгновенно смущалась и краснела.

Ромашов, конечно, понимал, что клин лучше всего вышибать клином, а сердечные раны залечивать новым чувством. Однако в эти иры он играть не желал. Пока его профессиональное внимание не приняли за личный интерес, ему следовало немедленно уезжать из Уянги.

— Роберт, мое дело здесь окончено. Забот и без того выше крыши.

— Ну, как скажешь, — Фишер-Запрудный, чтобы развеять внезапную неловкость, обратился к другой весьма волнующей его теме: — Это ж как ты всех развел-то! Они несколько лет тебя вспоминать будут.

— Это все твоя самогонка, — честно признался Ромашов. — Без нее ни на что подобное я не подписался бы.

Фельдшер сдержанно хохотнул:

— И все же, раскрой секрет, как ты это делал? Соню, к примеру, как загипнотизировал? Ты ж просто посмотрел на нее, шепнул пару слов — и она поплелась за тобой, как привязанная.

— Я использовал парадоксальную логику, чтобы ввести ее в транс. Сказал то, что потребовало от нее умственного усилия и отключило сознание. Помнишь, как у Булгакова? «Аннушка уже купила подсолнечное масло и не только купила, но даже разлила его, так что заседание не состоится». Человек от подобного впадает в ступор, старается осмыслить. И если ему сделать в этот миг какое-то внушение, он подчинится.

— Невероятно!

— Прием из арсенала нейролингвистического программирования. Кстати, ваш Дмитрий Савельич на горизонте не нарисовался?

— Нет, зато с коммунарами я договорился, — сказал Фишер-Запрудный. — И коли ты не намерен у нас еще немного погостить…

— Роберт, не начинай!

— Да я что? Жаль, что ты так быстро удочки сматываешь, ну, да твое дело. Только будь готов, что слава о тебе бежит впереди паровоза. Ребятам из Белой Сосновки про твои подвиги Сонька успела все разболтать. Полчаса в магазине им заливала, как ты ее мысли читал, имя угадал и жениха из Иркутска напророчил, а те стояли, разинув рот. Даже про покупки забыли.

Евгений вспомнил, как вчера вечером потащился к Сонькиному дому, чтобы вернуть зонтик, и едва унес от приставучей девицы ноги. Хорошо еще, сельчане были настолько растеряны, что побоялись донимать его по дороге — только следовали поодаль да шептались меж собой, провожая глазами. Сегодня он от них так просто бы не ушел.

— Коммунары тебя за своего приняли, экстрасенсом считают, таким же, как их гуру Вангур.

— Плохо, но как-нибудь выкручусь. Поможешь до машины ашрамовцев незаметно добраться?

— Я вас огородами проведу. И Людку подговорю всем отвечать, что заезжий колдун на ковре-самолёте улетел через печную трубу.

— Лучше на помеле.

Роберт хлопнул его по плечу:

— На помеле только ведьмы летают, а тебе, москвичу с дипломом, несолидно.

Людмила Петровна денег за постой с Ромашова не взяла:

— Мне за то, что вы сделали, вовек не расплатиться. А тут подумаешь, три лишних тарелки на столе да две ночевки!

Евгению спорить было некогда. Они с девушками подхватили вещи и тайком, задами, направились за околицу.

Ашрамовцы разъезжали на причудливом грузовике-вездеходе, представлявшем собой кабину, высоко приподнятую над осями, где вместо колес спереди были приделаны гусеницы, а задние шины обмотаны крупными цепями. Водитель и его напарница, представившиеся Дониром и Нимой, несмотря на странные имена, обладали вполне европейской внешностью.

— Мое имя по-тибетски означает Солнце, — пояснила девушка с радостной улыбкой. — По паспорту я, конечно, иначе зовусь, но тут границы обычного мира стираются.

Что означает имя мужчины, осталось загадкой, водитель оказался молчуном. За него отдувалась Нима. Она моментально нашла общий язык с Зойкой, и их звонкие голоса премного скрасили поездку в тесном салоне.

Только однажды Нима напрямую обратилась к Евгению:

— Это правда, что про вас говорят в Уянге? Будто вас вызвал покойный шаман, дабы завершить миссию, которую ему самому не удалось выполнить.

— Правда, — поколебавшись, ответил Ромашов. Поскольку он сам во время «обряда по снятию порчи» это говорил, поздно было отнекиваться. — Мы здесь по просьбе Саэрганова. Спасибо вам огромное, что согласились нас подвезти до его могилы.

Тут хмурый водитель разомкнул губы и сказал:

— Мы сначала завезем в ашрам вещи и продукты, там есть скоропортящиеся. Потом заправимся и только тогда поедем к шаману в Тудупский распадок. Ждать вас в обратный путь не станем. Дорогу на Сосновку от Тудупа я вам покажу, доберетесь в поселок сами. Там и машину до вокзала найдете.

Евгений согласился. Дареному коню в зубы не смотрят.

Тем временем вездеход выскочил из светлого леса и загрохотал цепями по твердокаменной, иссушенной солнцем и ветром дороге в полях, которой вчерашняя буря совершенно не смогла навредить. Наоборот, дождь прибил пыль и избавил путешественников от мутного облака, обязательно бы сопровождавшего в противном случае машину.

Разноцветное многотравье уходило вдаль на десятки километров, радуя глаз разросшимися пятнами красных маков и синего льна. Евгений представил, как хорошо должно быть скакать по такой долине верхом, наслаждаясь ветром и бесконечностью, а не трястись внутри пропахшего восточными специями стального механизма.

— Вы выбрали красивое место для ашрама, — сказал он.

— Это Учитель выбрал, — пояснила Нима. — Гонгорская Падь — перекресток вселенных. Здесь множество энергий сливаются в экстазе, даруя силы, здоровье и радость бытия. Видите коричневый пик, напоминающий конскую голову? Это Далай Долбан, Океан покоя. Наша коммуна раскинулась как раз у его подножия.

— Оказывается, ваш ашрам недалеко от Уянги, — обрадовалась Калашникова.

— Это только кажется, — Нима снисходительно улыбнулась. — Нам ехать целый час. И за этот час нам не встретится ни следа человека. Только простор и свобода.

— А куда ведет дорога? — спросил Ромашов. — Судя по колее, ей пользуются часто.

— Это тракт на Далагдан. Здесь проезжает от силы три машины в неделю, не считая нас.

Ромашов позволил себе в этом усомниться, но спор затевать не стал, тем более, что встречного транспорта им так и не попалось. Долина и впрямь казалась пустынной, и лишь парящая в вышине громадная птица немного оживляла пейзаж.

Через какое-то время вездеход свернул с наезженной грунтовки и помчался прямо по траве и кочкам.

— Нам надо переправиться через Алтанку и проехать еще километров двадцать по бездорожью, — пояснила Нима. — Скоро будем на месте.

Алтанка была неширокая и поражала не размерами, а бешенным нравом. Плавать в ней было бы опасно. В летний период река измельчала, но ее исток находился высоко в горах, и в период половодья или сильных дождей немудрено, если она оказалась способна разрушить капитальный мост. После грозы ее воды до сих пор несли упавшие ветки, цепляющиеся за камни и встающие торчмя в пенистых водоворотах.

Когда вездеход клюнул носом и волна плеснула на лобовое стекло, Евгений непроизвольно вцепился в подлокотники, однако машина выровнялась и, поднимая по бортам волну, проворно пересекла русло.

— Мы нашли этот брод сами, — комментировала Нима, — здесь дно очень ровное, нет подводных трещин и крупных камней. Но без вездехода все равно не переправиться — вмиг снесет и утопит, потому всех туристов мы встречаем сами.

— Выходит, ваш лагерь как хорошо укрепленная крепость, — обмолвилась Зойка, впрочем, без всякой задней мысли, — брод специально не обозначен, и никто чужой до вас не доберется.

— Чужие в этих краях и не ходят, — со смехом сказала Нима, — если кто появится, то, значит, наш человек. Его духи к нам привели.

За Алтанкой начался подъем. Небольшой уклон вскорости перешел в весьма крутой откос, и чем выше карабкался вездеход, тем натужнее гудел его мотор. На пути все чаще попадались глубокие трещины, которые требовалось объезжать — так широки они были. Кренясь и качаясь, вездеход уверенно полз вверх и наконец взобрался на более-менее ровную террасу. Отсюда в окна открывался волшебный вид на оставшуюся внизу долину, прорезанную синей полоской реки, и мягкие очертания Хамар-Дабана, все еще погруженного в густую тень.

«Приют тишины» был обнесен метровым забором, напомнивший Жене украинский плетень. Домов не было, вместо них — просторные шатры на дощатых фундаментах. Всюду цветы, красиво подстриженные кустики, но ни одного дерева, дававшего бы хоть какую-то тень. Вездеход въехал в ворота, которые тотчас закрыли за ним два дюжих молодца, и остановился возле навеса, под которым располагалось кухонное хозяйство.

— Мы сейчас быстро выгрузимся и отвезем вас, — пообещала Нима, — погуляйте пока неподалеку.

— С удовольствием разомнусь! — воскликнула Зойка, выпрыгивая на аккуратно подстриженную зеленую лужайку. — Здесь так красиво!

Свободно гулять им не позволили. Через пять минут, когда путешественники еще и оглядеться толком не успели, к ним подошли две девушки, похожие как две капли воды и одетые в одинаковые платья. Изобразив нечто вроде восточного поклона, они пригласили «дорогих гостей» следовать за ними.

— Я — Баярма, а моя сестра зовется Баяртой, — певуче произнесла одна из близняшек, стреляя темно-синими с поволокой глазами в сторону Евгения. — В наши обязанности входит размещение и знакомство с распорядком дня всех наших гостей. По правилам ашрама здесь запрещено передвигаться хаотично, чтобы нечаянно не помешать тем, кто прибыл в сюда за уединением. Гости, не желающие общаться, носят на груди специальный значок. Подходить к ним с вопросами не следует, ведь они платили деньги именно за то, чтобы молчать наедине с собой и вечностью.

— Мы не туристы, — возразил Евгений. — Нас обещали подвезти до Тудупа, мы всего лишь ждем, когда разгрузят вездеход.

Синеокая девушка улыбнулась:

— Учитель все о вас знает. Вас, милый человек, он хочет видеть лично, чтобы насладиться непродолжительной беседой. Пока ваши спутницы будут наслаждаться красотой и покоем в обществе Баярты, я провожу вас в его шатер.

Ромашов обеспокоено взглянул на племянницу, но не успел ничего озвучить, как Баярма поспешила успокоить:

— С ними ничего плохого не случится. Здесь живут мирные люди, есть охрана, следящая за порядком, да и скучно не будет, сестра позаботится обо всех их желаниях.

«Ну да, уехать и добраться до Тудупа без задержки — это было бы слишком просто», — подумал Евгений. Он понимал пристальный интерес главы коммуны: невесть откуда приехавшая троица, не похожая на этнотуристов и поклонников индийской мудрости, с неясной целью проникла в его укрепленный лагерь. Оставалось надеяться, что у Нимы и Донира, взявших на себя наглость подобрать пассажиров, не будет неприятностей.

— Не волнуйтесь, я быстро со всем разберусь и вернусь к вам, — сказал Евгений Тане и Зое.

— Да можешь не торопиться, — махнула рукой Зойка, которой здесь нравилось, — когда еще попадешь в такой райский уголок!

А Таня, поудобнее перехватив сумку с принадлежностями для рисования, с которой не расставалась, ободряюще ему кивнула.

Битва двух «Экстрасенсов»

— Как зовут Учителя? — спросил Евгений у Баярмы.

Девушка, легкая и гибкая, как тростинка, шла чуть впереди, изящно покачивая бедрами. Их движение заворожило Ромашова, и он с трудом заставил себя поднять взгляд, когда та остановилась и обернулась.

— Учитель сам скажет вам об этом, если потребуется.

Она лукаво улыбнулась, словно успела прочесть все его непристойные мысли, пока он надевал на лицо невозмутимую маску. Прочла — и осталась при этом довольна, чертовка!

Ромашов перевел взгляд еще выше, с улыбчивых губ на смеющиеся синие глаза:

— Но надо же к нему как-то обращаться.

— Называйте его Учителем, — она взяла его за руку, переплетая свои тонкие пальцы с его, отчего по спине Ромашова прокатился жаркий озноб.

— Как он узнал о нашем появлении? — задал он дурацкий вопрос.

Он спрашивал ради самого вопроса, ради звучания собственного голоса. Ему требовалось немедленно отвлечься и от интимного пожатия, и от вида ее светящегося весельем лица, и от травянисто-медового запаха, что источали пышные русые волосы, разметавшиеся по безукоризненным плечам и высокой груди. Кстати, бюстгальтера девушка не носила.

Евгений встряхнулся, отгоняя морок. Феромонами она себя обрызгала, что ли? Двухмесячный вынужденный целибат явно не пошел на пользу его самоконтролю.

Баярма что-то ему ответила и потянула за собой. Ромашов безропотно повиновался, но перед глазами все еще стоял образ встопорщенного соска, грозившего прорваться сквозь тонкую ткань.

Они нырнули в один из шатров. По сравнению с солнечным днем, там царил полумрак, и Евгений на несколько секунд потерял ориентацию, а когда проморгался, Баярма исчезла, и вместо нее обнаружился незнакомый мужчина. Столь внезапная и неприятная подмена заставила Евгения передернуть плечами.

— Добро пожаловать в мой «Приют тишины»! — произнес гуру.

Он был высок, на полголовы выше Ромашова, который не жаловался на низкорослость. Лицо главы ашрама, гладко выбритое, обладало крупными пропорциональными чертами. Одевался он в такой же однотонный этнокостюм с вышивкой по краям, как и прочие мужчины, встреченные в коммуне. На правом запястье красовалось несколько плетенных браслетов. Их бусинки сверкнули, попав в луч солнца, падающий свозь окошко в крыше шатра, когда гуру взмахнул рукой, указывая на кресла, стоящие в центре:

— Присаживайтесь, Евгений, угощайтесь водой, вином и фруктами, а заодно поведайте, какому счастливому обстоятельству я обязан лицезреть вас в нашем милом уголке.

Ромашов поблагодарил хозяина за гостеприимство и без дальнейших церемоний уселся в ближайшее кресло. На его вкус, сей мебельный гарнитур смотрелся в шатре нелепо, но в чужой монастырь, как известно, со своим уставом не ходят.

В изящной многоярусной вазе, установленной на низком столике, лежали яблоки, персики и виноград, в пиалах поодаль насыпана малина, земляника и клубника. Для последней на Байкале был еще не сезон, выходило, что ягода привозная, хотя смотрелась свежей и пахла одуряюще. Рядом на подносе — целый набор из маленьких бутылочек от простой воды и колы до виски и красного вина. В общем, богато и… театрально. Хозяин шатра любил пустить пыль в глаза. «Тщеславен, авантюрен и неглуп», — подумал Евгений, встречаясь с гуру глазами.

— Вы назвали меня по имени, значит, немного в курсе наших приключений, — сказал Ромашов, наблюдая, как хозяин опускается в кресло напротив. — Полагаю, вам также доложили, что наша дорога лежит в Старую Сосновку. Мы оказались у вас проездом и будем счастливы как можно скорей продолжить путь.

— Все это мне действительно известно. И тем не менее, ваш приезд в Гонгорскую падь кажется мне странным, а главное громко обставленным, — проговорил гуру, чуть растягивая слова. Он будто бы размышлял, сомневаясь. — Зачем отличному профессионалу шумиха? Она нужна мошенникам для отвода глаз. Вы не согласны?

— Иногда приходится действовать стремительно, брать крепости нахрапом. Нет универсальных рецептов.

— Понимаю. Кстати, попасть в наш ашрам вот так, проездом, как вы выразились, невозможно. У нас очень строгие правила на данный счет. За ворота пускают только единомышленников, и вы, полагаю, это знали с самого начала.

— Что-то слышал. Откровенно говоря, не я лично договаривался с вашими людьми об услуге, помогли местные, но если такая отзывчивость вдруг нарушила заведенный порядок, прошу нас простить. Мы никого не хотели оскорбить своим вторжением. Если вы настаиваете, мы немедленно уйдем.

Ромашов начал вставать.

— Сядьте!

Женя вскинул брови, изображая непонимание и осуждение за резкость. Получать приказы в таком тоне он не собирался. Учитель это почувствовал и следующие реплики произносил куда мягче.

— Прошу вас не спешить с выводами, вы неверно меня поняли. Наша встреча была лишь вопросом времени, разве нет? — он дернул уголками рта, обозначая улыбку. — Прежде, чем дать согласие вас подвезти, Донир связался со мной и кратко поведал о феноменальном сеансе исцеления, что вы провели в Уянге. Я немедленно пригласил вас для личного знакомства. Как иначе? Не стоить лукавить, будто данный поворот для вас полная неожиданность.

Ромашов протянул руку и небрежно отщипнул виноградинку. Он заметил, что гуру слегка на взводе, будто в любой момент ожидал неприятного известия, и это было неожиданно. Являясь безусловным авторитетом в собственном ашраме, он никак не тянул на неуверенного человека, однако сейчас сидел, закрывшись от собеседника: скрестил руки на груди и положил ногу на ногу. Он следил за Евгением исподтишка, а прямого взгляда глаза в глаза избегал, моментально разрывал контакт. Он словно расценивал пришельцев как источник смутной опасности. Но с чего бы?

— Личным знакомством с вами и я буду безусловно польщен, — произнес Ромашов, решив держаться приветливо до выяснения всех обстоятельств (к счастью, после ухода Баярмы, его мозг работал в прежнем тонусе). — Не будете ли вы столь добры назвать ваше имя? Ваша помощница предложила величать вас «учителем», но то, что хорошо для паствы, неприемлемо для меня, пусть даже наша встреча была предопределена.

Гуру внимательно вслушивался, пока Ромашов говорил, и, кажется, пришел к выводу, что визитеру не стоит доверять. Его светлые глаза настороженно блеснули — так бывает у хищного зверя, недоверчиво следящего за перемещением охотника. Однако, вместо разговора начистоту он предпочел навязать некую игру, щедро сдобренную восточными любезностями.

— В «Приюте тишины» я действительно привык к обращению «Учитель», но если вам не комфортно, называйте меня Вангуром. Это, разумеется, псевдоним, поскольку истинные имена у нас под запретом. Войдя за ворота, люди оставляют снаружи прошлую жизнь. Да, пусть только на время, но в этом заключен особый символизм, который не стоит нарушать даже мне. Мне — в первую очередь! Здесь, у подножия вечности, мы больше не те, кем были и кем нас привыкли считать. Мы заново открываем себя, и новое имя — один из способов познания истинного я.

— Я уже обратил на это внимание, познакомившись с Дониром, Нимой и Баярмой. Откуда вы берете столь диковинные слова?

— У моих помощников есть список старинных имен с переводом их значений с санскрита, каждый волен выбрать себе то, что звучит согласно струнам его души. Я, к примеру, выбрал слово «Вангур».

Евгений сделал вид, что неосторожно шагнул в расставленные силки. Ему не хватало информации о собеседнике, а тут уж все способы хороши.

— Что же означает ваш выбор? — задал он вопрос, который от него ждали.

Вангур удовлетворенно прикрыл веки:

— По-русски это «властелин». Гораздо претензионнее, чем «учитель», конечно, но зато отвечает самой сути. Вы можете называть меня так, если желаете.

Ромашов сдержанно улыбнулся, отметив ловкость, с которой гуру отбил брошенный ему мяч. Было понятно, что коварных оппонентов этот человек повидал немало, но привык доминировать в любой ситуации. Игры в слова не были ему в диковинку.

— Эту коммуну я строил с нуля, — снизошел Вангур до снисходительных объяснений. — Придумывал правила. Разбивал сад. Устанавливал первые шатры. «Приют тишины» — мое детище, за которое я в ответе. Но довольно обо мне, давайте лучше о вас.

— Да обо мне особо и сказать нечего, — иронично откликнулся Евгений. — Мое имя в переводе с греческого означает «благородный», но в том нет моей заслуги. Так меня назвали родители, и ничего менять я не намерен.

— Иначе говоря, вы устраиваете сами себя, и ваш род деятельности отвечает вашим запросам.

— Именно так.

Разговор нравился Жене все меньше — как и собеседник, сидящий с таким видом, будто у него за пазухой камень. Физиономистом Женя считал себя посредственным, особенно в сумеречном свете, но тут любой бы отметил, что благостность на лице гуру по мере течения диалога становится все более натянутой. Уголки сжатых губ, так и норовили опуститься, тяжелый взгляд из-под набухших век и напряженные желваки выдавали отсутствие эмпатии — а это, на минуточку, почти тождественно жестокости и нетерпению к чужому мнению. Впрочем, складывающийся образ не противоречил здравому смыслу. Лидер по определению не может быть мягким и уступчивым. Человек, сумевший построить и раскрутить общину с нуля, обязан обладать железной хваткой. Однако Евгений хотел бы держаться от Вангура как можно дальше.

— Я простой парень, и во мне нет ничего примечательного, — сказал он. — Вряд ли мое общество способно вас очаровать надолго.

— Не соглашусь, — Вангур дрогнул ноздрями и едва уловимо прищурился, что демонстрировало уже затаенную злость, а не просто досаду. — Вы вынырнули из ниоткуда и за пару суток успели произвести фееричное впечатление. Скажите, вы и впредь собираетесь столь же триумфально шествовать по нашей долине или сразу займетесь тем, ради чего прибыли в такую даль?

— Я совсем не рад поднявшейся шумихе.

— Несмотря на то, что именно шумиха помогла вам сюда войти?

— Я вовсе не собираюсь отбирать у вас хлеб, если вы об этом.

Вангур мимолетно поморщился и коснулся указательным пальцем подбородка. Нет, не мнимая конкуренция за умы и души волновала его.

— Почему именно Уянга? Столько приличных поселков и городов вокруг Байкала. Скажем, Боярово — там живут люди состоятельные, они бы хорошо оплатили ваши услуги.

Это прозвучало не как вопрос, а как жирный намек, но Ромашов его не понял.

— Я же говорил, что мы едем в Сосновку. Другой дороги, кроме как через Уянгу, нет.

— Вас пригласил туда староста?

Вот это уже было вполне конкретно, но Женя опять не понял, чего боится Вангур.

— С ним я даже не знаком, хотя премного наслышан.

— А с покойным шаманом Саэргановым что вас связывает?

— С ним я тоже никогда не встречался. Позвольте встречный вопрос: чего вы от меня добиваетесь? Я никак не пойму цели расспросов.

Ромашов ждал ответа, мысленно прикидывая, во что грозит вылиться его необдуманное желание воспользоваться транспортом коммунаров.

— Простое любопытство, — Вангур откинулся в кресле, расцепляя скрещенные руки. — Что-то подсказывает, что вы не так просты, каким кажетесь.

— Не стоит умножать сущностей без нужды. Я всего лишь путешественник, сопровождаю двух девушек в паломничество по священным местам, — Евгений чуть подался вперед: — Так мы можем продолжить путь?

Новая тонкая улыбка тронула губы Вангура:

— Разве я чиню препятствия? Совсем нет, я лишь просил уделить мне толику драгоценного времени. Расскажите, как именно вы заставили ходить парализованную, и я обещаю, что перестану мучить вас вопросами и лично провожу за ворота.

— Во-первых, Мария не была парализованной, — сказал Евгений, — ее убивала вера в то, что на нее навели порчу. Все проблемы таились исключительно в голове.

— А во-вторых?

— Во-вторых, я не делал ничего противного моей профессии. Я психотерапевт и привык иметь дело с внушениями, маниями и фобиями.

— Однако вы лечили Марию не пилюлями и не долгими беседами о ее трудном детстве.

— Психотерапия бывает разной.

— И вы можете объяснить использованный механизм?

— Желаете проверить, насколько я компетентен?

— Почему бы и нет? Вы же врач, значит, вам не составит труда рассказать, что и как вы делали, доступным языком.

— Извольте. Профессор Налчаджан ввел в медицину такое понятие как «психологическая смерть», этот термин теперь используют все психиатры. Психологическая смерть предшествует биологической смерти человека, и самое примечательное, что ее можно внушить. Задокументированы случаи, над которыми работал еще Бехтерев, когда крестьян проклинал колдун, и жертва покорно умирала. По мнению ученых, внушение нарушает работу центральной нервной системы, а она, в свою очередь, иннервирует все внутренние органы, от которых зависит жизнедеятельность организма. Происходит паралич воли — именно таким образом «проклятие» включает механизм самоуничтожения. Во всех случаях, включая симптоматику Марии Сухих, возникает так называемый «синдром покорности», то есть отсутствие психологического сопротивления чужому влиянию, особенно если человек чувствовал себя до этого момента виноватым, нарушившим какой-то закон или правило. Мария считала, что влюбилась неудачно, сын местного головы был ей не пара, ей все твердили об этом, в том числе и собственная мать. Сердцу не прикажешь, но чувство вины за неправильный выбор у Маши нарастало. Уже неважно, что в итоге спровоцировало «синдром покорности»: косой взгляд соперницы или злое слово, — расплата ей казалась неминуемой. Я вмешался очень вовремя. Еще месяц или два, и девушка бы умерла.

— А вы, значит, владеете внушением. Причем, умеете работать с толпой, а не только с отдельным пациентом в тиши кабинета.

— Я врач и обязан действовать в любых предлагаемых обстоятельствах. Бехтерев указывал, что внушение входит в сознание человека не с парадного входа, а как бы с заднего крыльца, минуя критику. Для создания положительной программы у Марии требовалось вызвать транс в присутствии свидетелей ее «неправильного выбора». Именно общественное мнение косвенным образом повлияло на закрепление негативной программы, и лишь с его помощью эту программу было возможно убрать. Упомянутый Бехтерев много экспериментировал в области психологии толпы, указывая, что в коллективе происходит усиление эффекта внушения, причем наиболее успешное воздействие осуществляется на эмоции. Зная теорию и обладая некоторым практическим опытом, не трудно изобразить волшебника. Дело не во мне, дело в людях, подвергавшихся гипнозу. Это их сила и воля привели к желаемому результату.

Вангур поменял позу, прикрыв ладонью рот и потерев подбородок. Он по-прежнему не доверял Ромашову.

— Мой ответ вас разочаровал?

— Отнюдь. Мне знакома сила внушения, хотя при этом я не отрицаю существование магии.

Гуру сделал жест, проследив за которым, Евгений увидел неприметный столик со свечами, палочками благовоний и разнообразными статуэтками, включая череп и стеклянный шар. Кажется, склонность к театральности у здешнего хозяина богатой мебелью не ограничивалась.

Словно прочитав его мысли, Вангур с усмешкой произнес:

— Даже психотерапевты зачастую прибегают к внешним эффектам, не так ли? Ритуалы не зря остаются неизменными в течение тысячелетий. Гипноз или магия — какая разница, как это называть?

— Гипноз не зависит от личности гипнотизера, а магия упирает именно на личные способности, дар богов.

— Когда-то давно я читал воспоминания дочери известного актера Евгения Евстигнеева, — сказал Вангур, не спуская внимательных глаз с лица Ромашова. — Актер прибыл в Лондон ради не самой сложной операции на сердце и был настроен позитивно до тех пор, пока в палату не зашел кардиохирург. В соответствии с английским законодательством, тот собирался предупредить больного о возможных осложнениях. Хирург изобразил на бумаге сердце и стал наглядно объяснять, как оно устроено и что именно у пациента не в порядке. Когда Евстигнеев увидел, как на рисунке его сердце покрывается сплошной черной штриховкой, обозначающей отсутствие нормального кровоснабжения, то побледнел. А когда врач добавил, что не дает стопроцентной гарантии и все люди смертны, потерял сознание. Все попытки реанимировать его успехом не увенчались. Скажите, как тут не вспомнить о черном колдовстве вуду, например? Только куклу с иголками заменили карандаш и бумага. Нарисовали сердце, заштриховали — и вуаля, сердечный приступ был спровоцирован.

Евгений кивнул:

— Согласен, иногда это вопрос терминологии.

— Мы с вами занимаемся похожими вещами, — Вангур встал, и Женя поднялся вслед за ним. — Можете ехать, когда пожелаете, я дам распоряжение Дониру.

Они вышли из шатра и направились к кухонному навесу, где по-прежнему стоял вездеход. По пути Евгений перехватил девочек. Под неотрывным наблюдением гуру, они забрались в салон вездехода.

Ромашов кинул взгляд на рюкзак — вроде бы он лежал иначе. Впрочем, проверять содержимое на виду у ашрамовцев он не рискнул. Сомнительно, что среди них затесались воры, а то, что покопались в сумке… бог им судья. Бумажник с наличкой и документы были при нем, а носильные вещи и путеводитель большой ценности не имели. Сейчас важно поскорей покинуть странное место.

Увы, уехать не удалось — мотор не завелся. Слушая жалобное кудахтанье стартера, Евгений мысленно выругался.

Донир вылез из кабины и с умным видом открыл капот. Евгений тоже вылез.

— Что случилось? — спросил Вангур, демонстрируя обеспокоенность. — Нашим гостям пора ехать.

Донир разогнулся:

— Небольшие проблемы, но все устранимо. Кажется, во время переправы намокли свечи. Придется немного подождать.

— Сколько?

— Не меньше часа. Надо их протереть и просушить.

Вангур обернулся к Ромашову:

— Извините за задержку, к сожалению, второй машины у нас нет. Предлагаю, пока идет ремонт, отобедать в нашей столовой. Не известно, когда и на каких условиях вам удастся найти приют в Сосновке. Деревенька там маленькая, даже магазина нет, только автолавка приезжает раз в неделю. А с вами молодые девушки, которые вряд ли захотят морить себя голодом. У них и без того прекрасные фигуры.

Ишь, фигуры он прекрасные отметил! Евгения охватила злость, но он вопросительно взглянул на девчонок. Таня пожала плечами, а Зойка бодро заявила:

— Я не против, здесь клево. И запахи из кухни разносятся чудесные.

Вангур ей улыбнулся и подал руку, помогая выбраться из высокого вездехода:

— Правильный выбор, мисс. Ваше пребывание на земле ашрама окажет нам честь.

Трапезничали в ашраме в три пополудни. Оставшееся до обеда время Вангур самолично показывал гостям территорию. Евгений девушек от себя далеко не отпускал, они так и ходили всюду вчетвером, слушая сладкие речи местного учителя.

— Ашрам это место без боли, — говорил Вангур. — Постоянно здесь со мной только десять помощников, остальные приезжают на курс от трех недель до шести. Участие платное, ведь община должна на что-то существовать. К тому же душа бесценна, и есть люди, которые это хорошо понимают. Мы не религиозный центр, принимаем христиан, буддистов, мусульман — да кого угодно, ведь мы не говорим о религии, а проповедуем общечеловеческие ценности. К слову, среди моих последователей значится и Алекс Ледовский. Ваши девушки наверняка его знают.

— А кто это? — наивно поинтересовалась Зойка. — Певец?

— Алекс Ледовский большая знаменитость, ведет шоу на канале «Байкал-плюс», — пояснил Вангур. — Откуда же вы прибыли, если никогда о нем не слышали?

— Из Москвы.

— Ах, из Москвы, — Вангур посмотрел на Ромашова, словно ждал, будто тот начнет опровергать. — Тогда, понятно. Все местные особы женского пола влюблены в красавца шоумена, но до столицы его слава еще не докатилась.

— А что именно он ведет? — спросила Зоя.

— Его шоу называется «Вам и не снилось», это микс из интервью, репортажей на злобу дня и тонкого юмора. Алекс пользуется заслуженной популярностью. Каждый вечер все Прибайкалье прилипает к экранам. Вы обязательно должны хоть раз посмотреть эту передачу.

— Как только найдем телевизор, — сказал Ромашов с ноткой сарказма, и Таня с удивлением взглянула него.

Женя чувствовал себя в обществе гуру неуютно и ничего не мог с этим поделать. Хотя придраться было не к чему. Правила в ашраме были разумны, люди, попадающиеся на пути, выглядели довольными. Кто-то работал, кто-то праздно гулял, кто-то медитировал на расстеленных ковриках.

— У каждого жителя индивидуальное расписание, — рассказывал Вангур с видом искренне увлеченного человека. — Мы никого не неволим. Люди приезжают сюда с различными представлениями, чего им хочется, и мы даем им это. Для одних это санаторий, где можно подлечить нервную систему в тишине. Для других — поиск новых знаний и возможностей, и таких, к моей радости, большинство. «Приют тишины» это убежище для изысканных интеллектуалов, которым не безразлично наше будущее.

— И дорого стоит путевка? — спросил Евгений.

Оказалось, очень дорого. Изысканные интеллектуалы должны были иметь за душой нечто большее, чем среднестатистическая зарплата, чтобы провести в походных условиях три недели.

— Увы, — демонстративно вздохнул Вангур, — успешные и богатые нередко теряют ориентиры и смысл жизни, а тут через три недели они обретают внутреннюю свободу и новые силы. Образно выражаясь, чувствуют себя подобно воде, которая способна проложить путь сквозь любые преграды. Она ломает плотины, точит камень…

— И смывает к чертям всех зазевавшихся, — закончил фразу Ромашов. — Вполне отвечает духу современности.

— Не будьте циником, — мягко улыбнулся Вангур.- Вы словно защищаетесь от непреложной истины. А между тем вашим спутницам не помешает немного внутренней свободы и прилива сил. Они очень зажаты. Позвольте им немного отдохнуть от вашей язвительности и вечной спешки. Даже сутки, проведенный вдали от мирской суеты, очищают душу и тело. Вы на Байкале, друзья! Не забывайте, здесь все иначе.

Ромашов в ответ пожал плечами. Светило ласковое солнце, жужжали среди благоухающих цветов пчелы, мерно плескалась вода в ручье, бегущему по склону Далай Далбана — здесь и впрямь хотелось быть добрым, хотелось, чтобы сказка продолжалась…

Сказка засасывала подобно коварному болоту и не желала отпускать. Буквально. После обеда вездеход опять не завелся, и Донир принялся копался в движке.

— Как хотите, но это судьба, — улыбнулся Вангур. — Придется вам немножко у нас погостить.

— Мы вас стесним, — недовольно сказал Ромашов.

— Но не пойдете же вы по незнакомой местности одни, пешком? Алтанку как будете пересекать? Нет, на ночь глядя я не смогу выгнать вас из коммуны. Надеюсь, Донир сделает все возможное и невозможное, чтобы к утру вездеход оказался на ходу. Это верно, Донир?

— К утру все будет, — буркнул мужчина, не прерывая занятия.

— Вот видите. Свободные койки у нас есть, единственное, я не могу сделать исключение и поселить вас вместе. Мужчины и женщины по правилам ашрама спят отдельно, даже если они муж и жена.

— Мне надо это обсудить со спутницами, — ответил Ромашов и отозвал девчонок в сторону. — Что будем делать? Останемся или сбежим на свой страх и риск?

Таня взяла его под руку и, привстав на носочки, шепнула на ухо:

— Здесь стремно, но нам ничего не грозит. Это он скорей к тебе пристал. Я бы осталась.

— Пешком по горам я не пойду, хоть режьте, — подтвердила Зойка. — Придется тебе, Женечка, до утра как-то выкручиваться. Твоя была идея в Уянге громкое шоу устроить, вот и отдувайся.

— Какая ты добрая, — с тихим смешком откликнулся Ромашов. — А если меня живьем съедят? Или на костер отправят?

— Не знаю, как насчет костра, но вон та мадмуазель смотрит на тебя весьма плотоядно.

Ромашов оглянулся и увидел Баярму. Или, может, Баярту? Одна из близняшек и правда постоянно попадалась ему днем — то сядет неподалеку, то навстречу пойдет и призывно при этом улыбается. Евгений пытался списать это на собственную мнительность, старался не замечать ее призывных взглядов, но раз и Зоя отметила…

— Ладно, одну ночь я как-нибудь продержусь, — сказал он, и Зойка, не сдержавшись, весело фыркнула. — Но если утром нас снова попытаются задержать под любым предлогом, уходим однозначно!

Побег

Таню и Зою поселили в большом комфортабельном шатре вместе с туристками из последнего заезда, а Евгению под ночевку выделили юрту, где было что-то типа склада — в спальнях на «мужской половине», как ему объяснили, свободных кроватей не нашлось. Он по этому поводу совершенно не переживал, тем более, что раскладушка оказалась длинной, а постельное белье принесла красавица Баярма.

— Если вам еще что-то понадобится, только намекните, — сказала она, одаривая многообещающим взглядом.

— Ваш учитель мной больше не интересовался?

— По вечерам Учитель занят, готовится к медитации и индивидуальным беседам. А что, вам нужна компания?

— Нет, все в порядке, — откликнулся Евгений, гадая, была ли двусмысленность случайной.

Он заключил, что ему просто хочется выдать желаемое за действительное. Баярма выполняет обязанности хостес, принимая гостей по высшему разряду, и кокетничает со всеми особями мужского пола. Психология женщин отличается от мужской. Если мужчина-охотник направляет свое внимание только на одну понравившуюся даму, игнорируя остальных, то девушки желают нравиться всем подряд, иной раз даже без далеко идущих планов.

Баярма ушла, а Евгений сел на скрипучую раскладушку и призадумался. У него были темы для размышлений и без сексуальных фантазий.

Внешне все выглядело так, что не подкопаешься. Машина могла сломаться? Могла. Мог местный гуру заинтересоваться целями заезжего гастролера, косившего под «великого мага»? Мог. И не доверять ему мог, и видеть в нем источник опасности для личного авторитета. Но несмотря на все эти скользкие моменты, приняли их тепло, накормили и спать уложили. То, что ему показалось, будто в рюкзаке, оставленном в вездеходе, рылись… так именно что показалось. Евгений не давал голову на отсечение, что все лежало именно так.

И все же интуиция вопила все громче. Вангур явно чего-то или кого-то ждал, и появление незнакомцев совпало с его ожиданиями по времени. Если Ромашова (к счастью, к девушкам претензий нет) приняли за другого, то в этом он сам виноват, поддерживая легенду ради успешного лечения Маши. Что там успел изложить про него Донир по телефону: восторженные междометия продавщицы Сони или собственные подозрения?

Ромашов вынул из кармана смартфон — связь была. Не самая стабильная, но была. «Это хорошо, — подумал он, — в случае чего, можно дозвониться спасателям».

Раз телефоны у них не конфисковали, Евгений лелеял надежду, что утром его с девочками все-таки выпустят без помех. У Вангура, конечно, рыльце в пушку, что-то он тут проворачивает, раз опасается чужого внимания, но поскольку им до его секретов дела нет, есть шанс, что крайних мер они не спровоцируют.

Не успел Ромашов лечь, как в юрту у входа поскреблись, тяжелый полог колыхнулся, и внутрь скользнула гибкая тень.

— Это я, — шепнул нежный голос, — принесла тебе фруктов и вина. В столовой такого не подают.

Евгений растерялся. Баярма чрезмерно смущала его ум (равно как и все, что ниже). Конечно, в том, что она пришла к нему в поздний час, не было ничего удивительного. От девушки (как и от ее сестры) исходила мощная волна сексуальности, и каждая черта в ней, каждый жест дышал неуемной страстью. Такие созревают рано и искренне наслаждаются возможностью давать и принимать. Не взамен на что-то, не из расчета, а ради самой полноты жизни.

— Я не знала, что именно ты любишь, поэтому набрала всего понемногу. Но на самом деле фрукты только предлог, — сообщила Баярма с обескураживающей откровенностью.

Она поставила поднос на подвернувшийся тюк, и шагнула к нему. Для того, чтобы угадать ее дальнейшие намерения, слова были не нужны. Она обвила руками его шею, и Евгений автоматически приобнял ее. От медового запаха закружилась голова.

— Только давай не будем спешить, — с нежным смехом прошептала она. — Садись. Да не на эту жуткую раскладушку, она скрипит так, что перебудит всех на свете! Постели на пол один из запасных матрацев.

Они устроились на полу, и Баярма с жизнерадостной улыбкой постаралась скормить ему несколько виноградинок.

— Тебе очень скоро понадобятся все силы.

— Да я на немочь не жалуюсь.

— Тогда давай выпьем, — она протянула маленькую бутылочку с вином, порционную. — Это я стянула из личных запасов Учителя. За наше знакомство! Меня, кстати, по-настоящему Мариной зовут.

— Женя, — он сделал небольшой глоток. Вино было слишком сладким. — А как же строгие правила ашрама?

Марина-Баярма наморщила носик:

— Я не туристка, а работаю тут администратором. Ко мне это относится в меньшей степени, важно просто не попадаться, — и она снова улыбнулась ему призывно и многозначительно.

Ах, эта женская улыбка! Евгений знал, насколько она обманчива. За улыбкой женщины скрывают все, что угодно, а главное — свое истинное отношение. Мужчина уверен, что ему улыбаются, потому что он нравится, а его речи умны и интересны, он распушает хвост и заливается соловьем. Но потом обнаруживается, что улыбка всего лишь прикрывала скуку, была данью вежливости или того хуже — являлась следствием коварного обмана. Евгений вспомнил Катю, которая тоже вовсю ему улыбалась, но одновременно планировала замужество с другим. Нет, никогда не следует доверять улыбчивым женщинам!

— Ты сам откуда, из Иркутска? — Марина расстегнула пару пуговиц на платье, якобы спасаясь от духоты.

Ромашов проследил за ее ловкими пальчиками, скользнув заодно взглядом по двум упругим полушариям, показавшимся в вороте. Вот он, момент истины. Надо либо выгнать ее прямо сейчас, либо следовать навязанным курсом.

Он не прогнал ее. Малодушно решил, что девушка расскажет ему о Вангуре. Сделав еще один глоток, Женя отставил бутылочку и велел внутреннему скептику заткнуться. Если Марине хочется непременно эту ночь с кем-то разделить, то не ему ее осуждать — лучше превратить ее в источник полезной информации

— Нет, я не из Иркутска.

— Я так и знала! У тебя не местный говор.

— Не замечал. Что именно я произношу не так?

— Прямо и не скажешь, — Марина помахала в воздухе рукой и запрокинула раскрасневшееся лицо, открывая беззащитную шею. — Так ты откуда?

— Из Москвы.

Она широко распахнула глаза:

— Клево. Путешествуешь? И какова конечная цель?

— Это долго объяснять. А скажи-ка…

Но тут Марина подвинулась к нему с очевидной целью, и он замолчал. Впрочем, особо далеко они не зашли. Она позволила ему стянуть с плеч платье, но потом снова заявила, что не стоит торопиться.

— Я хочу узнать тебя поближе!

— Так за чем же дело стало?

— Во всех смыслах, не только в плотском, — она ловко выскользнула, вручив ему недопитое вино, и он, чтобы погасить хоть немного разгорающийся внутри пожар, сделал новый глоток. — В отношении двух существ противоположного пола все должно быть гармонично. Вот ответь мне, Женя, это правда, что ты помог умирающей девушке в Уянге?

— Правда.

— Зачем?

— Она умирала. А могла бы жить и радоваться.

— Тебе заплатил за сеанс староста?

— Нет. К чему вопросы?

— Ты меня интересуешь.

— Именно тебя?

— Моей сестре ты понравился не меньше, но я старше ее на семь минут и никогда ей ни в чем не уступаю. Тебя я тоже ей не уступлю. Хочу, чтобы ты был только моим!

Она рассмеялась, запрокидывая лицо. Стала заметна бьющаяся на шее тонкая жилка, и от ее вида острейшее желание вскипело в Ромашове. Он рыкнул и, плохо соображая, что делает, схватил девушку, подминая под себя. Целовалась Марина божественно, а нежные стоны и нетерпеливые движения ее молодого горячего тела приносили ни с чем не сравнимое наслаждение. Евгению хотелось большего, он начал избавляться от мешающей им одежды — своей и ее, но Марина вдруг заколотила кулачками по плечам и спине.

Он с трудом оторвался, задыхаясь. От снедающей изнутри неизлитой страсти мутилось в глазах.

— В чем дело? — язык с трудом шевельнулся, выталкивая человеческие слова. Человеческое вообще давалось с трудом, разум почти уступил место инстинктам. Евгений зажмурился, пережидая вспышку безумия. Видеть так близко эти распухшие от поцелуев губы и воздерживаться от продолжения было невыносимо.

— Знаешь, я никогда не целовалась с экстрасенсом!

Его охватила нетерпеливая досада:

— Я не экстрасенс, я врач!

— С врачом я тоже никогда не целовалась. Ты полон загадок, раскрой мне хоть одну из них!

Нелепая просьба долго прокладывала путь к его сознанию, а когда он понял, чего она просила, недоверчиво рассмеялся.

— Ты хочешь со мной поговорить?!

— Хочу знать о тебе все.

Ромашов моргнул. Он почувствовал, что его и правда тянет ей исповедоваться. Марина казалась ему удивительной, ее хотелось радовать и выполнять все капризы, даже дурацкие. И все же что-то смущало его, что-то билось на дне затопленного страстью колодца, какой-то проблеск здравой мысли…

Марина не позволила ему нащупать эту мысль. Она обвила его руками и ногами, тесно притягивая к себе. Укусила за мочку уха и шепнула:

— Или ты предпочитаешь действовать молча?

Обнаружив, что девушка заявилась к нему без нижнего белья, он снова впал в неистовство. Марина со сладким вздохом сдалась на милость его требовательных рук, прогнулась, застонала, разгоняя его кровь по вибрирующим от любовного жара венам. Дрожа от сдерживаемых порывов, Евгений потерял и себя, и чувство реальности — как вдруг все снова оборвалось.

Сначала он почувствовал неожиданно сильный приступ головокружения, а потом сердце спазматично трепыхнулось, пронзая грудь острейшей болью, дыхание окончательно сбилось, и к горлу подкатил тошнотворный горячий ком. Евгений с тихим стоном замер, не понимая, что с ним. Только когда Марина выскользнула из-под него, оставив лежать, уткнувшись носом в ватный матрац, до него дошло, что «кина не будет».

Болезненная судорога прошла, сменившись мимолетным страхом смерти, и все же, если бы не навалившаяся дикая слабость, он бы постарался немедленно все вернуть обратно. Желание обладать никуда не делось, оно требовало, болело, раздирало его изнутри.

— Марина…

Марина перевернула его на спину и посмотрела сверху вниз. Ее острые грудки заманчиво нависали над ним, но руки Ромашова настолько отяжелели, что уже не поднимались. Да и зрение подводило. Эта великолепная грудь, настоящее произведение искусства вдруг начала двоиться, троиться, горошины сосков компоновались в сложные узоры и как гроздья темного винограда обвивали ее точеный стан. Евгений искренне поразился причудливости своих эротических фантазий.

— Ну вот, я же говорила, что скоро тебе понадобятся силы, — проворковала соблазнительница, отныне больше напоминающая инопланетянку, чем земную девушку, но не ставшая от этого менее желанной.

— Я силен как никогда! — прохрипел Ромашов и все-таки рванулся, чтобы сорвать губами хоть один дразнящий плод.

— Лучше выпей еще, — Марина, придерживая за затылок, влила ему в рот приторную гадость, от которой снова заныло сердце. — Теперь расскажи мне все: на кого ты работаешь, с какой целью прибыл к нам, что именно ищешь и связан ли ты с ФСБ?

Евгений обалдел от количества вопросов и задвигал беззвучно губами, не зная, с чего начать.

— Давай по порядку, — рассердилась Марина не понятно на кого, возможно и на себя. Вести допросы она явно не умела. — На кого ты работаешь?

Это было просто, и Ромашов улыбнулся:

— Я вольная птица.

— Одноразовый наемник? Странно… Ты правда врач?

— Да. А я правда тебе нравлюсь?

Марина огляделась и, схватив платье, проворно натянула на себя, прикрывая наготу.

— Не отвлекайся. Какое отношение ты имеешь к Дмитрию Савельевичу Заволоке?

— Кто это?

— Не глупи! Это староста Уянги.

— Я его даже не видел. И видеть не хочу…

— Зачем ты тогда прибыл в Гонгорскую Падь?

Ромашов забыл, зачем! И так усиленно вспоминал, что прикрыл глаза.

— Эй, не засыпай! — девушка хлопнула его по щеке. — Черт!

Он посмотрел на нее через силу. Ее красиво и злое лицо плавало в белесом тумане совершенно отдельно от тела. В вине было что-то подмешано, осенило его, и он засмеялся. Все симптомы присутствовали: от эйфории до зависания. Плюс высокая самооценка при нарастающей тупости. Хотел ее раскрутить на откровенность и сам попался. Не вышло из него разведчика!

— Ты меня отравила, — произнес он четко, с удовольствием от ясности понимания. — Стерва.

— Проспишься и все забудешь. С кем ты связан? Если ты врач, то это Санэпидемнадзор? Или все-таки ФСБ? А может, Следственный комитет?

— Комитет… — это родило в нем цепь причудливых ассоциаций. — Эй, да ты такая же ведьма, как та карга с бородавкой на лбу!

Марина сердито сверкнула глазами:

— Фамилия и должность твоего куратора в Следственном комитете!

— Он не куратор, он просто… — Евгений хотел было сказать «друг», но это было не так, — знакомый.

— Имя и должность!

— Журин Станислав Михайлович. Генерал-лейтенант. Мы с ним одну ведьму уже обезвредили… Но можно и вторую!

— Какую еще ведьму? Дурак! Отвечай, что вам известно?

— Нам все известно! Мы с Журиным очень умные!

— Какое дело вы расследуете? О незаконной добыче или о коррупции?

— Все вы преступники, так я и знал… распоясались совсем… людей травите.

Марина теряла терпение и затрясла его, схватив за плечи:

— Что известно о нас Журину?!

— Ай! — громко пожаловался Ромашов, приложившись головой о дощатый пол, тощий матрац совсем не спасал от ударов. — Позвони ему сама и уточни!

— Вы держите связь по обычному телефону? Впрочем, — насмешливо прибавила она, — ты же простой врач, как утверждаешь!

— Я врач, — он опрометчиво кивнул, и мир завертелся, рождая тошноту. — О, меня сейчас вырвет!

Она слегка отодвинулась и стала рыться в его одежде, а наткнувшись на телефон, принялась просматривать контакты. Ромашов боролся с тошнотой, его внутренности скручивало, и на коже выступил пот. Да чем же она его траванула, зараза?

— Девушек моих… Таню и Зою не трогай… — прохрипел он. — Они совершенно ни при чем.

— Мы уже поняли, что они твое прикрытие. Но какой же ты дурак, что их сюда притащил! Чем вообще думал?

— Не знаю, — признался он, с ужасом понимая, что теряет сознание. — Я хотел… спасти племянницу.

— Похоже, ты готов спасать всех подряд, да только оно тебе боком выходит.

— Зачем… тебе это? Такая… грязная работа…

Однако если она и сказала, зачем, он уже не услышал — отрубился. Мир резко погас, вот только блаженное забытье не пришло. Со всех сторон его обступили странные, пугающие видения. Евгений стонал, метался на матраце, беспомощно сжимая кулаки. Ему не было ни минуты покоя, и можно с уверенностью утверждать, что это была самая длинная и жуткая ночь в его жизни.

Утро разродилось тяжелым похмельем, наждачной сухостью во рту и приступами головной боли. Приключение свое Евгений помнил смутно, теряясь в догадках, какая часть из фантасмагоричных картин была наяву, а какая пригрезилась в кошмаре. В памяти обрывками всплывали жуткие образы бесплотных чудищ, сторожащих в пещере золотой клад. Шаман в рогастой шапкой скакал на скале и бил в огромный бубен, отчего до сих пор звенело в ушах. Рядом с ним красивая девушка, похожая на «цыганку» Розу, но облаченная в белое кимоно, швыряла противников на татами. И над всем этим равнодушное лицо Вангура и голая грудь Баярмы перетекали одно в другое, производя одинаково тошнотворное впечатление.

Ромашов с трудом сел и сжал пульсирующие виски. На анализ видений, полных подсознательных подсказок, но облаченных в сложную символическую форму, сил не было. Оглядевшись из-под опущенных ресниц (падающий сквозь незанавешенный до конца полог свет резал глаза), он поискал поднос с фруктами и питьем, но ничего не нашел. Его одежда была аккуратно сложена на раскладушке, поверх лежал телефон. Рюкзак стоял в ногах, застёгнутый на все молнии и клапаны.

Тяжело привстав, Евгений дотянулся до рюкзака и, пошарив в центральном отсеке, достал початую бутылку минералки. Вода была теплая, выдохшаяся, но он выпил ее с жадностью. Посидев еще минуту, он нашел аптечку и заглотил несколько подходящих случаю таблеток, потом принялся одеваться. Хоть бы с Таней и Зоей все было хорошо! И хоть бы у выхода из юрты его не поджидали дюжие молодцы, которых он в своем теперешнем состоянии не уболтает.

Евгений припоминал, что на территории ашрама протекал ручей. Он кое-как выбрался из юрты и, услышав журчание быстрой воды, побрел, шатаясь, в ту сторону. Рухнув на берегу, он окунул в ледяные струи сначала руки, затем лицо. Таким коленопреклоненным его и нашли племянница с подругой.

— Вот он где! — первой к Ромашову подскочила Зойка. — Ну и видок!

— Что с тобой? — прошептала Таня.

— Ты всю ночь квасил? — вторила ей Зойка. — Нашел время! Вставай, там участковый приехал. Если мы хотим отсюда выбраться, лучшей компании, чем полиция, не найти!

Зойка тянула его прочь от ручья, и Евгений, напившись из горсти в последний раз, встал на подгибающиеся ноги. Ему немного полегчало, но он был все еще далек от привычной формы.

— Где рюкзак? В том шатре? Тань, тащи быстро! — торопила Калашникова. — Да давай же ты, переступай ногами, «могучий колдун»! Надеюсь, пьянствуя и развратничая, ты опрометчивых обещаний не давал.

— Я не пьянствовал и не развратничал, — гордо ответил Ромашов, что на фоне небритой физиономии и сбитой координации выглядело по крайней мере лживо.

Зойка принюхалась, но Евгений был уверен, что перегаром от него не разит. Пара глотков вина не приводила еще ни одного здорового мужчину к столь оглушающим последствиям.

— Тогда что с тобой?

— Я отравился.

Они, как могли быстро, пересекли ухоженный цветник, делящий ашрам пополам. Навстречу им стали попадаться люди. Они приветливо улыбались и здоровались. Зойка о чем-то трещала без умолку, заставляя Ромашова болезненно морщиться. Он плохо ее понимал, поскольку все еще имел проблемы с восприятием.

---

— Он ему фотографию под нос сует, а этот отстраняется и так равнодушно про портал в иное измерение втолковывает, представляешь? — Зоя дернула Ромашова за рукав, требуя реакции.

— Да, — просипел Ромашов.

— Вот я и прикинула, что надо отсюда валить вместе с ним! Правильно говорили в Уянге: здесь одни чокнутые. Ну как можно про портал всерьез, ты согласен?

— Согласен, — со вздохом произнес он, мечтая, чтобы на яркое солнце нашла туча почерней. Глаза слезились.

Их догнала Таня, увешанная их вещами. Она сгибалась в три погибели, и Ромашов, как ни был слаб, все же отобрал у нее рюкзак. И тотчас едва не уронил его на ногу, услышав за спиной певучее:

— Как чудесно, что вы уже встали! Приглашаю на завтрак!

— Баярма? — он резко обернулся, встречаясь с невозмутимым синим взглядом.

— Я Баярта. Доброе утро, Женя. Моя сестра в столовой, она сегодня дежурит на раздаче.

— Мы не будем завтракать! — решительно отказалась Зоя. — Мы спешим!

Оставив растерянную близняшку в кильватере, они продолжили путь. Им предстояло пройти мимо кухни, откуда доносились запахи свежего хлеба, от которого у Евгения к горлу подкатил тошнотворный комок. Он сильней сжал лямки рюкзака и ускорил шаг.

— Да я лучше от голода помру, чем буду есть их отравленную пищу! — бормотала Зойка. -Один на ногах не стоит, другая полночи заснуть не могла. Да пусть они все лесом идут! Жукое местечко!

Евгений не стал ей напоминать, что вчера ей в ашраме нравилось.

У ворот, недалеко от вездехода стоял запыленный УАЗ «Патриот», а подле, уверенно расставив ноги и заложив большие пальцы за ремень брюк, возвышался парень в полицейской форме, только без фуражки. Был он молод, светловолос и довольно смазлив, а недостаток опыта с присущим юности напором пытался компенсировать громким голосом.

— Я всего лишь прошу оказать содействие, — говорил он стоящему напротив Вангуру. — Ордер на обыск мне получить нетрудно, только пока я буду ездить туда-сюда, время уйдет. А вы могли бы проявить добрую волю, которую всем проповедуете. К тому же, если потом при обыске мы найдем что-то запрещённое или на территории окажутся посторонние…

— Да с чего вы взяли, что у нас посторонние? — удивлялся Вангур.

Сзади него маячила небольшая группа поддержки, среди которых Ромашов узнал Ниму и Донира.

— И уж точно нет ни одного ребенка младше восемнадцати, с этим здесь строго, — продолжал Вангур, оборачиваясь к Дониру. — Верно?

— Верно, — подтвердил Донир, — никаких посторонних. Только жители ашрама и туристы согласно списку.

— Если на территории нет посторонних и вам скрывать нечего, отчего же вы упорствуете? — недоумевал полицейский.

— А из принципа и следования букве закона. Это частное владение, убежище и оазис тишины. А вы, хоть и представитель уважаемой структуры, ведете себя вызывающе, шумите и беспокоите гостей. Они заплатили приличные деньги за то, чтобы им позволили провести отпуск без плохих новостей. И я обещал им это обеспечить.

Тут к ним вплотную приблизились Ромашов с девушками, и полицейский отвлекся. Вид у их группы был столь необычен, что парень с азартом воскликнул:

— Никого посторонних, значит? А это кто? Судя по одежде, явно не из ваших.

— Это мои личные гости, — ответил Вангур недовольно. — Здравствуйте, Женя! Зоя, Таня, мое почтение. Как спалось?

— Бывало и лучше, — не стал разыгрывать любезность Ромашов.

— Старший лейтенант Тарасов, — козырнул полицейский. — Артем Сергеевич. Участковый уполномоченный по Далагданскому району. Ваши документы?

Ромашов полез в рюкзак, холодея, найдет ли паспорта и билеты. К счастью, ничего не исчезло.

Пока безусый участковый изучал бумаги, Вангур спросил:

— Решили нас покинуть в столь ранний час? Не ожидал. Думал, проспите до обеда. Вчерашний день выдался долгим.

— Недосуг задерживаться в столь утонченном месте, — сухо ответил Ромашов и потер заросший подбородок. — Вездеход починили?

— Увы, поломка оказалась серьезней, чем мы думали. Но если вы еще немного задержитесь…

— Нет, благодарю. Мы как-нибудь сами. Пешком. Если товарищ участковый нас, конечно, не выручит.

— Он выручит! — выпалила Зойка, и полицейский вздрогнул, поднимая на нее взгляд. — Он добрый и отзывчивый, правда, Артем Сергеевич?

Участковый залился юношеским румянцем и поспешил вернуть паспорта.

— Это вы позавчера в Уянге на площади сеанс давали? — спросил он у Ромашова.

Тот не отпирался, лишь обреченно подумал, что и полиция уже в курсе.

— Подбросите нас до Сосновки? — уточнил он просьбу. — Или до любого другого населенного пункта, лишь бы поближе к цивилизации. А то видите, как получилось — застряли мы тут.

Тарасов взглянул на вездеход, потом на Вангура:

— Плохо вы личных гостей у себя принимаете, раз они сбегают при первом удобном случае.

— У нас особые правила, которые не всем по вкусу. Кто не разделяет наших взглядов, тому приходится туго.

Ромашов поежился. Да и участковый уловил скрытый в реплике опасный подтекст и подозрительно сузил глаза.

И все же для открытого конфликта было еще не время. Выдвигать претензии, не разобравшись, Евгений не собирался. Сначала ему требовалось найти ответы на теснящиеся в голове вопросы. И восстановить физическую форму, разумеется — вдали от потенциальных врагов.

— Разве вам не понравилось у нас? — с огорчением спросила Нима, и было не понятно, наиграна печаль в ее голосе или нет.

— Понравилось, но у нас еще дела! — быстро ответила Зойка и, уставившись на полицейского такими наивно-коварными глазищами, добавила: — Артем Сергеевич, ну чего вы молчите? Протяните дружескую руку бедным путешественникам!

— Грузитесь, — сказал участковый, открывая дверь УАЗика.

— Счастливого пути, — мягко произнес Вангур, отступая. — Был необычайно счастлив пообщаться с вами, Евгений Ильич, пусть мои надежды и не оправдались.

Ромашов пересекся с хозяином ашрама взглядом, однако был слишком измучен, чтобы прочитать что-то существенное на дне его льдистых глаз. Но на секунду ему помстилось, что это не последняя их встреча. И Евгений, и Вангур остались слишком не удовлетворенными итогами знакомства, но если Ромашов еще мог с этим смириться, то Вангур, вопреки словесным заявлениям, никогда.

История третья: Дом с привидением

Призраки водятся везде. Мы носим их с собой, куда бы ни отправились.

Джордж Мартин, писатель

У меня была пациентка, которая никак не могла забеременеть, хотя врачи не находили патологий по женской части. После безуспешных десятилетних попыток, она попала ко мне на прием. Постепенно выяснилось, что в ее семье во время блокады съели новорожденного младенца. Он умер от голода, и чтобы спасти остальных детей, его телом пришлось пожертвовать. Конечно, это была страшная тайна, лишь иногда невысказанное горе и ужас прорывалось скудным: «Что поделать, война! Мы не могли поступить иначе». После того, как мы добрались до сути, у пациентки все встало на свои места. Не только почему у нее стоял подсознательный блок, не позволяющий забеременеть, но и отчего она была столь радикальной вегетарианкой, и даже с чем связана ее аутоагрессия: все руки у нее были в татуировках. Оказывается, печальный опыт передался в их семье через два поколения.

Наталья Олифирович, к.м.н., председатель «Общества психологов и психотерапевтов Гештальт-подход»

Участковый Тарасов

Они тряслись в урчащей полицейской машине и не могли поверить в удачу.

— Вы так вовремя, так вовремя! — эмоционально трещала Зойка, не забывая строить глазки участковому в зеркальце заднего вида. — Мы без вас пропали бы, они нарочно нас задержать хотели.

— К таким только попади, живьем съедят, — согласился Тарасов.

— А ведь мне у них сначала понравилось. Радушные, спокойные, но как только они Женю от нас отделили, я сразу догадалась: дело нечисто! Будут нам мозги компостировать по одиночке, в свою веру обращать. Может, и машина у них не ломалась вовсе. Если бы не вы, Артем Сергеевич, нам бы туго пришлось!

Ромашов украдкой вытер выступивший на висках пот. Вряд ли им грозили серьезные неприятности. Он ничего существенного Баярме не сказал, нечего было говорить, и нарушать закон без повода Вангуру, ведущему легальный туристический бизнес, было не с руки. То, что к их шатрам не приставили охрану, о многом говорило. Однако вездеход утром по-прежнему оставался неисправен, и это означало, что Вангур не закончил.

— Я поехал в ашрам специально, — признался Тарасов. — Проверить кое-что.

— А как вам удалось переправиться через Алтанку? Нам сказали, переправы нет, только вездеход может пройти.

— Места надо знать. Эти пришлые о многом не подозревают, а я тут родился и все броды наперечет знаю, — не без гордости ответил Тарасов.

Евгений попросил:

— Окно можно открыть?

Участковый бросил на него короткий взгляд и разблокировал стекло:

— Выглядите, будто черти вас всю ночь на сковороде жарили.

— Съел чего-то не то.

Зойка благородно взялась его защищать:

— Женя, между прочим, у нас очень положительный! Не пьет, не курит и по образованию доктор-психотерапевт, кандидат медицинских наук.

— А сами-то вы ему кем приходитесь? — полюбопытствовал Тарасов. — Татьяна Ромашова, судя по фамилии, близкая родственница, а вы?

— А я лучшая подруга родственницы. Мы с Таней с детства не разлей вода, и когда она заболела, отправились в путешествие вместе. Жень, можно, я расскажу? — Калашникова несильно пихнула Ромашова кулачком в плечо, просунув руку между креслами. — Хороший же человек перед нами, ему надо доверять, да?

— Валяй, — выдохнул Евгений, которого от тряской дороги замутило с прежней силой.

Зоя снова повернулась к участковому:

— Мы не просто путешествуем, это такая терапия. Тане снится шаман, и мы думаем, что он ее вылечит. Таня — племянница Жени, дочь его брата, но тот умер. У них вся семья умерла, это просто ужас! И шаман, который снился, как оказалось, тоже умер, и теперь мы едем в место, где он похоронен. Мы добрались до Уянги, а дальше никак. Савельича не было, мы стали ждать, а Женя взялся лечить Машу, мы в ее доме жили. Женя притворился колдуном, ведь Маша верила, что ее заколдовали. Жители Уянги решили, что к ним и вправду приехал маг, и нам пришлось из деревни бежать. А тут — вездеход из ашрама. Кто знал, что нам и от этих бежать придется!?

Калашникова на мгновение остановилась, чтобы дух перевести, и Тарасов успел вставить:

— Вот был бы не в курсе вашей эпопеи, ни черта бы не понял!

— А чего такого непонятного? — тотчас обиделась Зоя. — Умеющий уши да услышит!

— Откуда вы про нас узнали? — спросил Евгений слабым голосом.

— Так я сначала в Уянге побывал, с Фишером-Запрудным говорил, визитку вашу сфотографировал.

— Бдительность превыше всего?

— Серьезное ЧП у нас, а вы чужаки, кто вас разберет, зачем и куда следуете. Поиски мы уже сутки ведем, все сигналы проверяем.

— А кого ищем?

— Мальчик у них пропал! — влезла Зойка. — Жень, я же тебе говорила, ну ты что? Гуру еще про портал заливал. Типа, мальчик в портал провалился. Не помнишь, что ли?

— Про портал это он, конечно, зря, — кивнул Тарасов, — но то, что за последние годы у нас люди бесследно исчезают, это, увы, печальный факт. И Вангур не упустил случая меня этим попрекнуть.

— Слушай, останови машину на минутку, — взмолился Ромашов. — Не могу больше!

Тарасов притормозил, и Евгений, рванув дверцу, вывалился на обочину. Он успел дойти до ближайших кустов, где его вывернуло. Участковый принес ему бутылку воды и бумажные салфетки, сочувственно покачал головой.

— Дурно тебя наш край встречает, не пришелся ты ему по нраву. Может, тебя в больницу отвезти?

— Ничего, оклемаюсь.

— С другой стороны, московское из тебя так вылезает, суетное, очищаешься от шлаков. Проблюешься и словно заново родишься.

— То, что мне и надо, — согласился Ромашов, вытирая рот салфеткой, — реинкарнация как последний шанс для осла Они немного постояли, вслушиваясь в треск цикад и наслаждаясь дневным теплом. Евгению стало лучше, но участковый, понимая его состояние, в машину не торопился, ждал. Таня и Зоя тоже вылезли наружу и стояли, держась за дверцы.

— Спасибо, — сказал Евгений, возвращая бутылку.

— Оставь себе.

— Благодарю. И за то, что согласился подвезти, тоже.

Ромашов протянул руку, и Тарасов ответил на рукопожатие. Затем вытащил из нагрудного кармана фотографию вихрастого пацана.

— Взгляни, точно в ашраме не попадался?

— Не видел, прости. Вангур правду сказал: там одни взрослые. Как его зовут?

— Данька. Данила Семирудных.

— Когда и при каких обстоятельствах пропал?

— Не понятно, — Тарасов убрал фото. — Из дому ушел три дня назад. Отправился с друзьями к подножию Сагадан Гэрэла. Там, в лесах, земляника поспела. Они решили идти с ночевкой.

— И родители отпустили? Сколько ему лет?

— Осенью пятнадцать будет. Из родителей у него только мать, инвалид первой группы. И здесь вам не Москва, — прибавил он жестко, — детей до седых волос за ручку не водят. Лето короткое, не успеешь вовремя запасы сделать, зимой лапу сосать придется. Есть возможность на скупке заработать, литр ягоды стоит от ста рублей, а если в туристическое место встать, на обочине федерального шоссе, так и по сто рублей стаканчик толкнуть можно.

— Да можешь не объяснять, — сказал Ромашов. — Что друзья говорят?

— Говорят, что вместе вернулись с полными ведрами и сразу к оптовикам. Данила первым землянику сдал и с деньгами домой убежал. Больше его не видели.

— На деньги кто-то позарился. Или приятели недоговаривают. Большая сумма?

— Около двух тысяч рублей.

— Не густо. Камер наблюдения на улицах, конечно, нет, и маршрут не отследить?

Участковый посмотрел на него, как на идиота.

— Ладно. А чего такой большой круг поисков? Ашрам, Уянга — ребенок так далеко за сутки не убежит. Или есть подозрения?

— Не первый случай у нас, — скупо ответил Тарасов.

— Помню, говорил, что люди у вас пропадают. Много пропало?

— Прилично. Ладно, ехать надо. Я сейчас направляюсь в Далагдан и вас туда закину, пообедаете у моей бабушки, она гостям рада будет. А там решим, что с вами дальше делать.

Они пошли к машине.

— Ничего с нами делать не надо, — сказал Ромашов. — Передохнем и найдем машину до Сосновки. Надеюсь, в Далагдане нет своего Савельича, без распоряжения которого никто палец о палец не ударит?

— Далагдан большой город, десять тысяч душ, поэтому наши савельичи мелко не плавают и личным извозом не промышляют. Да и живут на берегу Байкала, есть у нас там местная Рублевка.

— Боярово?

— Оно. Откуда знаешь?

— Вангур упоминал. Кстати, что насчет него? — спросил Евгений, забираясь обратно в УАЗик.

— Он Нефритового дракона окормляет, этим все сказано.

— Кого?

— Сергея Истомина, есть такой деятель на Байкале, авторитет и бизнесмен. Восточными практиками увлекается, от всего китайского тащится, потому и прозвище такое — Нефритовый дракон. Вангур у него в дружках.

— На Вангура у вас что-нибудь есть?

— Он черт осторожный. Вангур, он же Кандалла Иван Иванович прибыл к нам из Забайкальского края. По профессии кинорежиссер, но потом что-то его клюнуло в темечко, и он стал просветления искать. Землю под свой ашрам взял в аренду, бухгалтерию ведет — не подкопаешься, но деревенские из той же Уянги его не любят.

— Отчего?

— Не понимают. Жалоб не строчат — так, следят настороженно в оба глаза. Я за ним тоже приглядываю, скандалы нам не нужны.

Евгений припомнил, что Баярма-Марина расспрашивала про какую-то незаконную добычу. Что здесь могли добывать? Он не хотел верить в золотую лихорадку, поскольку это больше походило на рассказы Джека Лондона, но все же озвучил вопрос.

— Золотишко в Гонгорской Пяди, может, и моют, но богатых месторождений нет, — откликнулся Тарасов. — Слухи, ходят, конечно, что кто-то якобы на жилу наткнулся, да духи его сгубили, но это, скорей, местные легенды. К нам чаще за драгоценными камнями приезжают, и в лесу браконьеры медведей без лицензий отстреливают. Вот что есть, то есть. С наглыми охотниками-гастролерами дело имеем круглый год, они богато экипированные, с квадрокоптерами и тепловизорами. У животных против них никаких шансов. С недавних пор это запрещено, штрафы подняли, и егеря нам этих сволочей пачками в отделение привозят. Но еще больше их сбегает: туши убитые припрячут, и не докажешь ничего.

Тарасов замолчал, но спустя несколько минут вдруг сообщил:

— А знаете, что… Шаман, чье место упокоения вы разыскиваете, незадолго до гибели в наше отделение приходил. Весь день сидел на лавке, меня ждал, а я тогда в Иркутск ездил, должен был после обеда возвратиться, да такая метель была, что всю дорогу занесло… опоздал, короче. Василь не дождался и ушел. Обещал дежурному завтра прийти, с кем-то другим откровенничать не захотел, только со мной — и точка. Так вот, Василь про золото обмолвился. Правда, загадочно так, в своей манере.

— Что сказал? — ухватился Ромашов.

— Что-то туманное, говорю же, в своей шаманской манере. Смертью грозил, говорил, что золото кое-кому разум застит, дежурный толком не понял. Но Василь тем же вечером в полынью угодил и утонул. Несчастный случай.