18+
Герой прошедшего времени

Бесплатный фрагмент - Герой прошедшего времени

Фаталист ХХ

Объем: 482 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Все события и персонажи в романе вымышлены и любое совпадение с реальными людьми и учреждениями — совершенно случайно.

Я очень благодарен врачу Елене Голубевой, проконсультировавшей меня по обстановке в Израиле.


С уважением, Андрей Звонков.

Посвящается военным медикам, действующим в армии и тем, кто в запасе.

«Русский человек свободным себя

чувствует только в окопе"

Н. С. Михалков х/ф «12»

Часть 1. Жизнь вопреки, или как Жора Гарин стал врачом

Глава 1 Детство, кровь, любовь и смерть

История детства, юности и начала зрелости Георгия Гарина, как биография любого человека по-своему уникальна. Но, как и должно быть для любого гражданина СССР, родившегося в полной и по меркам социализма весьма не бедной семье– типична, а уникальными можно считать некоторые эпизоды жизни и факторы, которые повлияли на формирование личности больше других: кровь, любовь, смерть, дед, родители, школа, улица.

В конце восьмидесятых годов в обществе появилось весьма точное словечко, определяющее тип сынков из семей, где не возникало никаких проблем. Ни с деньгами, ни с любовью. Словечко это — мажор. Гарина от мажоров, характерных для семей партийной номенклатуры, отличало то, что он был советский, социалистический мажор, то есть, впитавший совершенно искренне воспитание «молодого строителя коммунизма», и также искренне верившего в реальность его построения. Верившего до определенного момента, в возникновении которого тоже большую роль сыграла именно кровь.

Все понятно, но вы спро́сите — при чем тут кровь?

Кровь имеет мистическое влияние на психику любого человека.

Одних ее вид пугает, других возбуждает, но никого и никогда не оставляет равнодушным.

Вид крови и даже упоминание ее в разговоре всегда сигнализирует — опасность и вызывают тревогу! Это инстинкт самосохранения, доставшийся нам еще от диких предков.

Кровь в жизни Георгия Александровича Гарина сыграла роковую роль, но он это понял уже только тогда, когда накрепко связал с нею свою жизнь и работу.

Начнем с того, что именно проблема с кровью у матери несколько лет подряд не позволяла Жоре появиться на свет, пока медики не решили эту задачу, а Жора стал одним из немногих успешных результатов эксперимента.

Видимо, этот факт эмбрионального бытия будущего врача повлиял на его отношение к крови весьма положительно.

В отличие от многих других детей, Жора крови не боялся, и она его не возбуждала. Конечно, она ему не нравилась, как и любая субстанция, выходящая или вытекающая из организма, но, ни паники, ни отвращения от ее вида или факта истечения при ранении, он не испытывал.

Дело в том, что осознание себя как личности, или самый ранний момент детских воспоминаний Жоры Гарина связан с визитом в поликлинику в три года, когда его мама привела на обследование для детского сада. Жору никакая неизвестность, в отличие от многих сверстников не пугала вообще. Слово страх ему было непонятно.

До сих пор, ссадины и царапины с капельками крови не оставляли в его памяти следа, как экстраординарное событие, скорее наоборот.

Ну, какой он мальчишка, если нет синяков и ссадин, даже в три года?

Он стоял перед медсестрой, которая попросила его дать палец для взятия крови на анализ. Он насупился и спросил:

— Это больно?

— Немного больно, — честно ответила сестра, — но потерпеть можно. Ты ведь мужчина?

Жора кивнул, конечно, мужчина и, протянув руку, сказал:

— Только тифонечко, тифонечко, акунатно, акунатно. Холошо?

— Хорошо, — пообещала медсестра, улыбнувшись такой отваге, и мастерски кольнула в подушечку пальца, — давай сам теперь дави, мне нужно всего четыре капельки твоей крови.

Успокоившись, Жорик принялся давить палец.

— Сейчас кофь пойдет… сейчас… вот, — он протянул палец.

Одну рубиновую каплю крови медсестра размазала по маленькому стеклышку, другую прямо ртом всосала в трубку, потом выдула ее в небольшую плошку смешав с какой-то жидкостью и снова всосала, а потом поставила ее в обойму, рядом с другими трубками, где кровь почему-то стала коричневой, а третью тоже набрала в тонкую размеченную трубочку и вставила в другую обойму. Еще одну каплю она разместила на толстом стекле.

Жорик сопел, следил за действиями сестры и спросил:

— А зачем?

— Вот это, — медсестра показала тонкое стеклышко, — посмотрит врач и узнает из чего состоит твоя кровь, — вот в этом, — она подняла стекло потолще, — он посчитает какие в твоей крови живут клетки и сколько их там, — она показала на две обоймы, — а вот тут мы узнаем много ли в твоей крови гемоглобина и нет ли у тебя какой-нибудь болезни?

— Какой? — спросил Жорик, — я не болею. Слово «гемоглобин» он не понял, но пропустил его мимо ушей, чтобы как-нибудь спросить у мамы или деда, что это такое. Почему-то он был уверен, что папа-юрист точно не знает ничего о крови, поэтому его спрашивать бесполезно.

— Вообще, болезни, спрятавшейся в твоем организме, — ответила медсестра. — Болезни есть явные, а есть секретные, вот тут можно узнать, есть такая у тебя или нет.

— Холошо, — кивнул серьезный Жорик, — вы маме скажите, если болезнь найдете. Она меня тогда в детсад не пустит.

По пути домой он спросил маму:

— Ма, что такое геогобли́н?

Мама не поняла.

— Я не знаю такого, а откуда ты это взял?

Жорик пояснил:

— Медсестла сказала, что в клови́ живет геогобли́н.

— Может быть гемоглобин?

— Да.

— Я не знаю, какое-то вещество в крови, важное. А ты бы ее спросил.

Жорик засопел. Он подумал, что если все знают, что это такое, то и он должен был знать, маму спросить не стыдно, а медсестра подумала бы, что он дурак, потому что не знает, то, что все знают. А выходит, что мама тоже не знает и теперь спрашивать у чужих людей не стыдно.

Про го́блинов Жора узнал от деда Рудольфа, который ему пересказывал сказку Макдональда «Принцесса и гоблин», попутно обучая английскому языку. Поэтому автоматически подменил непонятный гемоглобин, на более-менее понятного геогобли́на.

Как известно, это был не первый его опыт встречи с кровью. Несмотря на то, что маме почти всю беременность регулярно очищали кровь от вредных анттел-убийц, первая встреча с кровью у Жоры произошла на двадцатой минуте после его рождения.

Чтобы новорожденный Егорка не погиб, у него сразу выкачали кровь и тут же влили донорскую. Процедура эта заняла меньше пятнадцати минут. Сердце его работало и даже не заметило, что кровь из сосудов вдруг почти вся куда-то исчезла вместе с антирезусными иммуноглобулинами матери.

Он, конечно, не избежал небольшой гемолитической желтухи, но перенес ее вполне легко, даже не понял, что это было?

В медицинской карте нового гражданина СССР появилась запись: «Резус-конфликт6. Произведено полное заменное переливание крови».

Мама Егорки, Мария Рудольфовна, не забывала всякий раз, когда врачи, для чего либо брали карту сына, обратить их внимание на этот факт. Мол, вот он какой! Вся кровь у него чужая!

Однако, любой медик понимал, чужой крови в Егорке не осталось уже к шести месяцам жизни.

Все эпизоды бытовых травм для Гарина в детстве проходили тривиально, подобно явлениям природы, как погода. Если упал, при этом не ободрал кожу — хорошо, если поранился — надо полизать ссадину, можно забинтовать чем-нибудь. Все пройдет.

Кровь рифмуется с Любовь. И не только рифмуется, а часто очень тесно связана.

Жоре повезло во всем, сперва повезло родиться, и видимо этот факт настолько удивил Судьбу, что она решила какое-то время не вмешиваться в Жорины дела и просто понаблюдать за ним — внеплановым. Так что Жоре везло во всем. И особенно с любовью. Прямо с детства.

Любовь к женщине или любовь женщин к Гарину, это то, что не может не оставлять след в самосознании и самооценке. Я люблю, или меня любят, а за что?… или почему меня не любят? Эта тема сопровождает человека от момента зарождения его самооценки и до самой смерти разума, когда уже все равно, любят тебя или нет.

Первый «случай любви», как его называл сам Жорик, произошел с ним в детском саду, в пять лет, когда в группу пришла девочка с голубыми волосами.

Все ее сразу, конечно, стали называть Мальвиной, это понятно, хотя на самом деле она была просто Лена. Волосы у нее, конечно, были самые обычные, светлые, конечно, почти белые, но мама ее, после каждого мытья головы, ополаскивала их слабым раствором синьки для белья, белокурые волосы приобретали голубой оттенок, отчего на кукольном личике ярче выделялись синие глаза.

В группе читали вслух сказку «Золотой ключик», потому все дети отлично знали ее персонажей.

Девчонка, естественно, была жуткая воображала, с кем попало она водиться не собиралась, но из всех мальчишек группы в товарищи благосклонно выбрала Жорика в товарищи, или как она думала — в поклонники ее красоты.

Жора рассказал об этом деду, как о своей личной победе. Дед хмыкнул и сказал:

— Если хочешь убедиться, что ты ей на самом деле нравишься, сделай вид, что она тебе безразлична и ничем не лучше других девочек в саду.

Жора последовал совету дедушки и убедился, что тот был прав.

Мальвина этот коварный удар юного ловласа перенести не смогла и «пала к Жориным ногам», то есть, сама стала делиться с ним конфетами и печеньем, не отходила от него на прогулках, держала за руку, отгоняла от него других девочек и даже сама поцеловала Жору в щеку за площадкой, где их никто не мог в этот момент видеть.

Жорик и об этом рассказал деду. Тот похвалил его за стойкость и добавил:

— Молодец, вот видишь, никогда не позволяй женщинам вить из тебя веревку. Будь независимым, и они сами тебе отдадут всё, — что именно отдадут Жоре девочки, дед не объяснил, однако, добавил, — И вообще, это убережет тебя в жизни от многих бед.

Жора, получавший сласти от Мальвины, был доволен, и потому снисходил до общения с ней, изредка отпуская скупые комплименты в ее адрес, вроде: «у тебя красивые сандалии или платье», отчего девочка была на седьмом небе от счастья.

За год до выпускного из детсада Мальвина и Жора как-то вдруг одновременно охладели друг к другу, но дружить не перестали. Волосы девочки утратили голубизну, потому что она подросла и что-то стала понимать. К шести годам детство заканчивается, и надо было что-то менять в жизни. Завлекать мальчиков голубыми волосами — это не серьезно.

Симпатичная девочка Лена нашла себе другого мальчика, полностью его подчинив своей воле.

Жора, понял, от чего его предостерегал дед. Бегать за Леной, подобно собачке, исполняя ее любой каприз, он не хотел.

Следующий эпизод любви приключился с Гариным уже в подростковом возрасте, с дочкой начальника спецпоезда, в котором Жорик путешествовал вместе с дедом. Любви подростковой, когда между дружбой и страстью с влечением еще не осознают разницы. Отношения чистые, легкие, с тоской в груди и неосознанной привязанностью.

То, что это любовь, он догадался, когда вернулся домой, в Москву, и вдруг очень болезненно ощутил, как ему не хватает этой девочки рядом. Ее голоса, ее взгляда, прикосновений, запаха.

Мама интуитивно почувствовав его состояние, как бы случайно забыла на столе книгу «Дикая собака Динго или повесть о первой любви» Рувима Фраермана.

Жора «проглотил» ее в одну ночь. Чувств его она не остудила. Он лишь увидел ситуацию глазами влюбленной девочки и влюбленного мальчишки — нанайца Фильки.

Он созванивался с дочкой начальника поезда каждый день, он молчали в трубку, не имея смелости признаться в своих чувствах, пока отец не получил счета за междугородние переговоры.

Подруга эта жила не где-нибудь, а в Ижевске.

Гарин старший, оплатив счета, попросил сына перейти на эпистолярный способ общения, а телефоном пользоваться исключительно по праздникам и не по полчаса, а коротко и по существу, когда переписываться некогда.

Жорик понял, что натворил, лишь, когда узнал, что наговорил по межгороду за месяц на мопед «Верховина», то есть больше сотни рублей.

Все познается в сравнении. Покупка мопеда отложилась на год, при условии, что в годовых оценках не будет ни одной четверки.

Писать письма оказалось даже интереснее, чем сопеть в трубку полчаса, потому что каждый день писать не получалось, ибо было не о чем, а интересные события набирались примерно за неделю.

Следующим летом, как они надеялись, встретиться не получилось. Начальник поезда отправил дочку в деревню к бабке. Совсем не из вредности, как тогда подумал Жора, а по обстоятельствам.

Но он в тот год во всех поступках взрослых он искал предательство и вредность. Ему казалось, что его вообще никто не пониает — он уже вырос, он не ребенок! Они любят друг друга… и вообще, в средневековую эпоху с Ромео и Джульеттой все было ясно — вражда семей. А тут что?

Банальность и никакой вредности.

Бабка эта заявила, что уже «на ладан дышит» и попросила внучку приехать на лето «повидаться с ней перед смертью». Отказать родственнице в такой просьбе родители не могли, и тринадцатилетняя девушка уехала на лето в деревню под Красноярском, испытывая состояние схожее с описанием Евгения Онегина, когда тот ехал к больному дяде. Тем более, что о наследстве она не думала.

Она, как и Жора видела в требованиях взрослых лишь желание помыкать и издеваться над несчастными влюбленными.

Родители Гарина о том, чтобы разрешить сыну поехать с любимой девушкой туда же, в деревню, и слышать не хотели. Не хватало еще, что бы Жора дрался с деревенскими мальчишками! А те, наверняка не потерпели бы приезжего конкурента на своей территории.

Дед, как обычно, летом предложил опять прокатиться с ним по железным дорогам и мостам, а в августе на «Победе» рвануть вдвоем в Крым, дикарями с палаткой и подводным ружьем. Жора в отчаянии согласился немного развеяться. Все-таки этот поезд их связал с возлюбленной!

Народная мудрость гласит: «с глаз долой, из сердца вон». Вернувшись с дедом из Крыма, Жорик нашел на своем столе письмо от подруги, где она сообщала, что встретила в деревне у бабушки и полюбила другого парня и просила прощения.

Что это за парень, Жоре уже было безразлично.

Гарин занимался в секции каратэ, где его учили не только драться, но и владеть собой и стойко переносить обиды и неудачи.

Всю обиду на противоположный пол за разбитое сердце, на их коварство и непостоянство он выкладывал на тренировках, не жалея рук и ног. Отжимался на кулаках и в лохмотья молотил тренировочную макивару. Тренер догадался о причине и не осуждал мальчишку, только однажды, отпуская его с тренировки, сказал, как бы ни к чему:

— Все люди разные, а женщины, они тоже — люди, не чеши всех под одну гребенку. Сколько еще будет девушек в твоей жизни? Учись держать удар.

В десятом классе Жора познакомился с Наташей Яковлевой.

Девушка на два года старше. Больше Жора не ничего о ней не знал. Впрочем, как и многих других членах секции. У тренера было правило: никто никого, ни о чем не должен расспрашивать. И о себе трепаться не надо. В карате нет ничего кроме карате, а школа Вадо-рю — лучшая из школ!

Никакой личной информации, да и вообще — болтовня во время тренировок наказывалась тренером строго — двадцать отжиманий, это самое легкое наказание. Самым суровым был «железный человек» — стоять, напрягая мышцы груди, спины, ног и живота, пока все спортсмены били в живот или грудь, стараясь сбить с ног. Нужно было продержаться двадцать ударов. Если тренер замечал, что кто-то явно щадит наказанного — пожалевший вставал вместо него. Поэтому били от души, но без фанатизма. Так он своих спортсменов реально учил держать удар.

Наташа пришла в год запрета каратэ уже с боевым опытом и немало помогала ребятам в отработке коварных приемов и ударов. Особенно в тех, которые могли выключить противника на несколько минут.

Она вроде бы тренировалась, но при этом и сама выступала в роли тренера по Айки-дзюцу и Дзю-до. Каждый в секции был волен сам выбирать, какое развивать направление борьбы.

Наташа и Жорик подружились, и он с удовольствием провожал девушку после тренировок до подъезда.

Если бы его спросили, что он знает о подруге, ответил бы предельно честно — ничего. Он даже не был уверен, в том ли подъезде она живет, у которого они прощались. Жора всякий раз уходил раньше, чем Наташа скрывалась за дверью, и ему было приятно думать, что она провожает его взглядом.

После неудачных отношений с дочкой начальника поезда Жора исключил слово любовь из своего лексикона.

Незадолго до окончания школы, в мае, Жора пригласил Наташу к себе домой.

Она встретила его около школы в свой выходной день и, болтая, они дошли до Гаринского дома. Жорик предложил зайти без всякой задней мысли. Девушка, не ломаясь, согласилась.

Все, что произошло потом, ему показалось необыкновенным сном. Почему она решилась на это? Он не мог ответить. В тот день он стал мужчиной.

Дед был в эти дни в отъезде на какой-то конференции в Самарканде, мама уехала на чью-то защиту с последующим банкетом, отец тоже улетел по делам клиента в Лесосибирск, что расположился где-то под Красноярском.

Весь вечер и следующий день Жора словно летал. Ждал тренировки и встречи. Он мечтал встретить Наташу и, что греха таить, снова пригласить к себе, чтобы этот волшебный сон повторился.

Потому что он в тот день не понял, что вообще произошло. Гормональный шторм был такой силы, что он чуть сознание не потерял, только находясь с девушкой в одной комнате.

Так внезапно сбылись его мужские мечты и фантазии, а с другой стороны, все оказалась слишком как-то банально, просто и быстро. Он ждал новой встречи с нетерпением.

Но она не пришла на тренировку.

Тренер сообщил Гарину, что Наташа умерла.

Это оказалось свыше его понимания, поверить в это сообщение он не мог, как не мог и не поверить взрослому человеку — тренеру. Жора около суток был в состоянии шока, постепенно приходя в себя.

Так он впервые встретился со смертью близкого человека.

Конечно, эта смерть в жизни Гарина была не первой. Но с человеческой смертью, тем более такой близкой, любимой девушки он столкнулся впервые.

Это была самая тяжелая потеря, и родителям пришлось приложить немало усилий, чтобы Жора как-то залечил эту рану. Одним из методов перенести потерю оказалась редкая книга.

После похорон Наташи Жора решил пойти служить в милицию и посвятить свою жизнь борьбе с бандитами и найти тех, кто убил ее. Маме эта идея не понравилась. Одно дело — адвокат, как муж, совсем другое ловить воров и убийц, постоянно рискуя получить нож или пулю.

Мама судорожно искала, чем бы исправить этот перекос в решении Жоры, но он сам признал его поспешность и вернулся к мечте стать врачом. Как ни странно, но корректирующей оказалась книга Данила Гранина «Иду на грозу». Видимо сработала та целустремленность, с какой шли по жизни и в науке ее главные герои — Тулин и Крылов.

Желание связать свою жизнь с медициной тоже возникло внезапно, когда Жора нашел у мамы на столе распечатанную на машинке автобиографию со странным названием «Я полюбил страдание», на первом листе автором значился: В. Ф. Войно-Ясенецкий (Свт. Лука Крымский).

Автобиографию священника-хирурга, отпечатанную под копирку на явно старинной машинке со сбитыми литерами, он прочитал за два дня. Прочитав, Жора положил «самиздат» на место. Мама знала, дай книгу в руки, отложит и бог знает, когда прочтет. А забудь — Жора обязательно стащит и сразу прочитает.

Несколько дней он ходил под впечатлением жизни профессора хирургии и православного священника. Значит и так бывало? Жил человек, работал, делал открытия, учил студентов в университете и в самое трудное время, когда еще не кончилась гражданская война, а повсюду рушат церкви и иконы жгут, борются с религией, он вдруг принимает решение стать священником. Это подвиг.

Автобиография священника-хирурга подтолкнула Жору к мысли стать врачом. Каким? Он не знал, вообще, врачом. Спасать людей, лечить. Как Войно-Ясенецкий, как Углов, Амосов…

Жора как любой пионер и комсомолец к религии относился однозначно — опиум для народа, но родители и даже дед — коммунист, вступивший в партию впервые еще в 1928 году в США, а потом в 1943-м в ВКП (Б) на фронте, к религии относились с пониманием и терпимостью.

«Людям надо во что-то верить», повторяли они фразу пастора из комедии «Берегись автомобиля», «одни верят, что Бог есть, а другие, что Бога нет. И то и другое не доказуемо».

Мама однажды, видя, как Жорик пыжился в приступе воинствующего атеизма лет в двенадцать, мягко сказала ему:

— Никогда не суди о том, в чем ты не разбираешься. Особенно о вере, о религии, которая создала многовековую мировую культуру. Оставь людям право быть такими, какими они хотят и могут быть. А сам будь таким, каким тебе кажется правильным. И не забывай, что твои убеждения: во-первых, могут не совпадать с другими, а во-вторых, могут измениться по мере твоего взросления. Вольтер, кажется, сказал: «Я могу не соглашаться с вашими убеждениями, но готов умереть за ваше право их иметь и высказывать».

Выражение Жоре понравилось красотой и призывом быть свободным в своих суждениях. С другой стороны оно не вписывалось в общественную мораль и нравственность. Если все будут иметь свое мнение, то как же они будут строить светлое коммунистическое общество? Как лебедь, рак и щука?

Конечно, это неправильно. Общество придет к цели, если будет идти нога в ногу в указанном В. И. Лениным направлении. И так правильно. Или нет? Что правильнее — объяснять, уговаривать, внушать, или принуждать упрямых и непонятливых?

Вторая встреча со смертью у Жоры случилась весной 1989 года, когда он после окончания мединститута отмечал это событие в кругу семьи.

Родные в ожидании юного врача и наследника накрыли стол.

Дед Руди, недавно отметивший 89 лет, торжественно вручил внуку документы на машину, гараж и квартиру, в которой Жора Гарин стал ответственным квартиросъемщиком. Жора в смущении принял документы, убеждая, что дед поторопился, что ему надо дожить до ста лет как минимум.

Впрочем, он знал, что Рудольф Яковлевич Беккер уже тяжело болен, только вот лечиться не любит.

Дед поднял бокал с легким красным вином, собираясь произнести тост за внука, и вдруг покачнулся, бокал выпал из пальцев, а сам он повалился лицом на стол.

Гарин вытащил деда на открытое место и принялся реанимировать.

Мама и отец вызвали «скорую», однако та констатировала «смерть до приезда».

Гарин, около года сам отработавший на «скорой» еще до получения диплома, до этого случая ни разу не пытался реанимировать на вызове, и на его руках пока никто не умирал. И вот — дед. Это был шок. Он качал сердце деда, пока его не оттащили приехавшие медики.

После похорон, оправившись немного, он явился в отдел интернатуры городского управления здравоохранения и получил распределение в Измайловскую больницу по кафедре Анестезиологии и реанимации третьего мединститута.

Смерть деда Жора перенес легче гибели Наташи, и это было нормально. Сказывалась его медицинская специализация — анестезиология и реанимация, общение с больными и умершими. Ну и то, что он сам старался его спасти.

Так что душа его стала обретать некоторое подобие брони. Все-таки дед пожил немало, болел, умер он вполне закономерно, жаль только, что именно сейчас и как-то демонстративно. Будто Судьба, прочитав роман «Мастер и Маргарита», решила напомнить Жоре и его родителям, что человек смертен и смертен внезапно.

Если бы он умер в больнице или в постели, родные смогли бы подготовиться умом, ждать неминуемого, а тут вдруг, вот он — стоял, улыбался, выпивал, и вдруг — бах… умер.

Неизбежно потрясение, шок.

Гарин, потерявший деда, словно части себя потерял. Дед был его умом, честью и совестью в жизни. Самым доверенным человеком.

Глава 2. Взросление. Дед

Гарину достался уникальный дед. В окружающем Жору обществе такого деда не было ни у кого.

Ну, начнем с того, что он — американец, приехавший в СССР в 1928 году по приглашению правительства молодой страны Советов.

Рудольф Беккер, был на половину русским по маме, которая родилась в семье крестьян Лопатиных. Так что, кроме английского он весьма неплохо владел еще и русским языком, которому его научили дед с бабкой Иван да Марья, преобразовавшие свою русскую фамилию в английскую Шовель — что в переводе означает «лопата».

Лопатины уехали спустя десять лет после отмены в России крепостного права, увезя дочку — Маргариту, которая и вышла замуж за Якова Беккера в 1888 году, за двенадцать лет Маргарита неоднократно пыталась родить, не понимая, причина выкидышей — известный теперь резус-конфликт, наконец родился резус отрицательный Рудольф, не имевший об этом ни малейшего представления до начала Великой Оечественной войны.

Жили безбедно, трудились на своем ранчо, а о событиях в России узнавали из газет и, посещая по праздникам небольшую церковь, куда ходили такие же русские переселенцы. Жизнь их текла ровно. А, узнавая, что дела у бывших русских кресьян, а ныне американских фермеров, идут неплохо, приезжали новые переселенцы. Община потихоньку подрастала, построив, первым делом, церковь.

Русские переселенцы отлично понимали важность «ликбеза», потому воскресной школой не ограничились, создав полноценную десятилетку со всеми необходимыми предметами, взяв за основу гимназии и реальные училища Российской империи.

Отучившийся в этой, весьма неплохой школе, которую организовала и оплачивала эта самая православная русская община, Рудольф поступил в университет, а после окончания университета Беккера взяли помощником инженера на строительстве «моста Франклина» через реку Делавэр.

Мост, наконец, открыли в 1926 году, после долгих разбирательств в суде: делать проезд по нему платным или нет? Суд решил — платным.

Еще до окончания работ Рудольф разослал свои резюме по различным фирмам, но ответа не приходило. Несмотря на имеющийся уже практический опыт строителя, молодой инженер никому нужен не был. Целый год Беккер давал объявления и перебивался поденной, случайной работой для разных частных заказчиков. То коровник построить, то свинарник. Конечно, после участия в создании самого большого, на то время, моста, эта работа ему радости не приносила. Хотелось чего-то огромного, значимого. Чем можно будет гордиться.

Еще студентом Рудольф заразился социалистическими марксистскими идеями и даже вступил в «Рабочую партию Америки», но эпидемия гриппа «Испанка», начавшись в 1918 году, не разбирала, кто каких идей придерживается, изрядно покосила, как ряды партийцев из близкого круга Рудольфа, так и всю его семью, видимо, решив, что ей такой жертвы будет достаточно.

Беккеру повезло, что он в это время уже учился в университете штата Огайо в городе Колумбус, а медики местного госпиталя оказались достаточно грамотными, чтобы сберечь большую часть студенческого общества.

Однажды, просматривая газеты, он увидел объявление о приглашении американских инженеров для работы в СССР. Лучшего он не мог и представить. Советская Россия его совершенно не пугала, а русский язык он знал достаточно хорошо, чтобы договориться с любыми рабочими.

Не отягощенный семьей, и не имеющий постоянной работы, Рудольф подписал контракт с агентами из СССР.

Он получил некоторую сумму проездных и весной 1928 года сошел с немецкого парохода в ленинградском порту. В чемодане его, кроме логарифмической линейки, детекторного приемника и специального прибора «нивелира», была пара свежих рубашек, два костюма, галстуки и две пары крепких американских ботинок. Курить Рудольф не мог после болезни, и не выносил табачного дыма.

Прямых рейсов в те годы из Нью-Йорка в Советский союз еще не было, и все американцы приезжали в СССР через Гамбург, далее либо поездом добираясь до Москвы, либо пароходом до Ленинграда.

Жизнь инженера Беккера в СССР оказалась интересной, а главное, что без работы остаться ему не грозило ни на месяц. На каждом углу, на всех воротах фабрик и заводов висели объявления «Требуются: Рабочие, инженеры, механики!». Каждый вуз приглашал на преподавательскую работу опытных специалистов.

Страна бурно развивала свою экономику. Вырастали заводы. Запускались конвейеры. Стали появляться советские автомобили и строительная техника. Они, в чем-то уступали западной технике, но они были свои и любой понимал — это только начало.

Рудольф ощутил себя на исторической родине своим человеком. В новую, советскую Россию он влюбился сразу, как в свою мечту.

Когда пятилетний контракт закончился, и большая часть его иностранных коллег, получив весьма немалые денежки в золотой валюте, двинула в обратный путь, на родину, Беккер решил остаться в СССР.

Его заразил всеобщий энтузиазм социалистического строительства. Окончив монтаж железнодорожного моста через Аму-Дарью, он поехал строить такой же мост через Казанку.

За годы он преуспел в углублении знания русского языка, и для тех, кто не знал истории Рудольфа и его американского происхождения, он выглядел вполне себе русским.

Материться он научился виртуозно, пройдя школу строительства в Средней Азии, где геодезисты, геологи, клепальщики и бетонщики обходились всего десятком слов исключительно ненормативной лексики и отлично справлялись с порученным делом.

Борьба с вредителями и шпионами в тридцатые годы прошла мимо Рудольфа. Интуиция его уберегла от контактов с доносчиками-карьеристами, которых, было совсем не так много, как в девяностые годы нам стали внушать, внезапно образовавшиеся многочисленные несчастные потомки «безвинно репрессированных».

В тридцать пятом году он женился, сразу, как получил гражданство. В тридцать шестом у четы Беккеров родилась старшая дочь Людмила, а в тридцать девятом младшая — Мария.

Весной сорок первого года инженера МПС Рудольфа Беккера призвали в армию, дали чин майора и отправили в Забайкалье проинспектировать состояние мостов на транссибирской магистрали и еще одной — секретной ветке между Тайшетом и Комсомольском-на-Амуре, которую начали строить в обход по северу от Байкала еще с 1932 года. Командование РККА предвидело, что с началом войны, которую ждали уже со дня на день, нагрузки на эти объекты значительно возрастут. Надо было знать точно, сколько эшелонов в день выдержат мосты? Обновить скоростные правила.

В Москву он вернулся в звании подполковника весной сорок второго и был сразу направлен под Сталинград, организовывать строительство железнодорожной ветки для подвоза подкреплений и переправы через Волгу.

Чтобы сократить сроки стоительства этой ветки, именно Рудольф предложил использовать для ее сборки готовые рельсы с недостроенной Байкало-амурской дороги.

За год участия в боевых действиях Рудольф получил два ордена: «Боевого Красного знамени» — за строительство секретной ветки и «Александра Невского» — за грамотное управление обороной переправы через Волгу.

Он был ранен и продолжал руководить отражением воздушных налетов, не прекращая переправлять людей и технику на правый берег реки, пока не потерял сознание.

В сорок третьем еще в госпитале он подал заявление в ВКП (б) и был принят в партию.

В сорок пятом Рудольф со своим подразделением разминировал и восстанавливал мосты в Австрии, когда его спецпоезд попал под бомбежку Англо-американской авиации. В тот день погибли жена и старшая дочь, а Беккера снова ранило.

Младшую дочь — Машу за день до налета Рудольф отвез в госпиталь с воспалением легких, так она уцелела и он не погиб, налет «летающих крепостей» его зацепил краем, когда полковник возвращался к поезду.

Американцы потом извинились, мол, приняли советский поезд за фашистский. Да проку-то что с того? Извинениями погибших не вернуть, но с тех пор Рудольф не скрывал ненависти к англо-саксам и своим бывшим соотечествинникам.

Полковник Беккер, как только поправился после ранения, начал искать младшую дочь, и зимой сорок седьмого отыскал ее в детском доме в Воркуте. Всех спасенных из германского плена детишек сортировали и распределяли по детским домам. К счастью, Машины документы не затерялись, среди детишек-репатриантов она таковой не числилась. Рудольф сразу, как только получил сообщение из тылового управления МО, списался с дирекцией детского дома. Его там ждали.

Беккер передал машу родителям жены, вернувшимся в Москву из эвакуации и вернулся в свой саперный полк.

В сорок девятом полковник-инженер Рудольф Беккер ушел в запас по ранению и служил начальником центральной тензометрической лаборатории МПС СССР, которую сам же и организовал.

Уже подросшую десятилетнюю Машу Рудольф забрал у тестя с тещей и растил сам, выучил ее английскому, а вот с точными науками дочь дружить не захотела. Оказалась гуманитарием.

В пятьдесят втором она на год вернулась к дедушке с бабушкой, когда Рудольфа все-таки арестовали по доносу его зама. До суда дело не дошло, восемь месяцев Беккер просидел в следственном Бутырском изоляторе и в июне пятьдесят третьего его выпустили.

Доносчик с горизонта реабилитированного инженера сразу исчез куда-то. Видимо, опасался мести принципиального американца, о котором ходили слухи, что он мастер стрелять из пистолета от бедра — ганфайтер, чем во время войны любил развлекать сослуживцев. Не целясь, он на спор попадал из пистолета в подброшенную монету или, высадив из своего Вальтера обойму в лист бумаги — рисовал пробоинами рожицы.

Беккеру вернули личное оружие.

Конечно, он не пошел бы на убийство, но как говориться, береженого бог бережет. Подлецов Рудольф не прощал и наверняка, как-то сумел бы отомстить за потерянное время и унижение.

В шестьдесят втором он выдал замуж дочь. Молодые поселились у Беккера, чем он был очень рад.

Потому что к этому моменту у него уже была трехкомнатная квартира в сталинской многоэтажке на Ленинградском шоссе, а еще «Победа М-20» и гараж во дворе дома, положенный ветерану и орденоносцу.

В шестьдесят пятом году Рудольф Беккер еще активно работал, когда у него родился внук Георгий (на этом имени настоял дед, потому все вместе звучало как Г.А.Гарин).

Он по намеченному календарному плану объезжал мосты и снимал с них показатели усталости металла. За год до рождения внука, в шестьдесят четвертом, он с коллективом соавторов получил Государственную Ленинскую премию за разработку «диагностического комплекса прогнозирования устойчивости опор». Часть полученных денег Рудольф вложил в квартиру и машину, построив ей теплый гараж вместо железной коробки.

Очевидно, что здоровый и не старый мужчина не может оставаться вне поля зрения женщин. Но Рудольф больше не женился, правда и монахом не стал. У него в разные годы были подруги, но имен их он не раскрывал, обычно встречаясь с ними в домах отдыха или в санатории, куда брал путевки на недельку — две.

Все свободное время Дед Рудольф придавал много внимания обучению Жоры английскому языку и, когда в клубе железнодорожников шли трофейные американские фильмы, он освобождал вечера и вез внука на Комсомольскую площадь в ЦДКЖ смотреть: «Робин Гуда», «Тарзана», «Приключения Синдбада-морехода», «Али Бабу и сорок разбойников» без дубляжа с титрами внизу экрана. Фильмов таких было немало. К концу пятидесятых они шли исключительно закрытыми показами в ведомственных клубах и небольших сельских кинотеатрах.

Дед Руди очень любил внука, но их сближение и взаимопонимание началось лет с пяти, когда он впервые взял летом Жорика с собой в командировку по железным дорогам и мостам.

У деда оказался свой небольшой поезд из пяти-шести пассажирских вагонов, двух технических, трех платформ с грузом и паровоз.

Это было здорово. Кому еще из городских мальчишек доводилось лазить по настоящему паровозу, крутить всякие вентили и клапаны, гудеть, дёргая за особую ручку? Жора испытал это удовольствие в полной мере. В десять он уже помогал машинистам и подкидывал уголь в топку огромной совковой лопатой, а потом мылся в душе, выскребая отовсюду угольную пыль.

Вагон деда был построен по особому заказу, и в нем было все, что есть в обычном доме. Кухня, спальня, туалет и душ, библиотека, письменный стол с приемником и радиостанцией и бакелитовая коричневая изогнутая настольная лампа.

Жорик обожал проводить лето с дедом. Они за три летних месяца успевали обследовать несколько мостов.

Потом дед писал отчеты, треща на печатающей машинке «Remington», а Жора или бегал по вагонам, или читал какую-нибудь взятую с собой в путешествие книгу. Читать он любил, а книги, особенно про путешествия, приключения или фантастику буквально проглатывал. Дед же, благодаря своей высокой должности имел возможность покупать редкие издания, которых в обычном магазине не найти. Денег на книги он не жалел во всех более-менее крупных городах, первым делом посещая книжные магазины. Так в библиотеке Беккера появлялись издания Ефремова, Казанцева, Стругацких, Жемайтиса и других, даже иностранных авторов.

Вдвоем с Жорой Рудольф читал на английском «Волшебник из страны „Оз“» Фрэнка Баума, которую он вдруг обнаружил в магазине небольшого Казахского городка. Как ее туда занесло? С каждым годом Жора говорил по английски все чище.

В степных районах можно было от души поорать тарзаньим кличем, пугая сайгаков, зайцев, сусликов и лисиц.

Особый вагон с надписью «Лаборатория» под завязку был набит различной аппаратурой и всегда ходил сцепленный насмерть с вагоном-электростанцией. И здесь тоже было страшно интересно. Вагон-электростанция глухо тарахтел, вокруг вагона лаборатории суетились сотрудники, растаскивая от него длинные кабели с круглыми плюшками, фонарики которые светили на особые светоуловители, и все это прикреплялось в разных местах опор мостов. Когда прикрепление заканчивалось, паровоз несколько раз протаскивал пять тестовых платформ, загруженных бетонными блоками туда-сюда. Датчики регистрировали напряжения на балках и отправляли все эти данные на самописцы с широкими лентами миллиметровой бумаги. На лентах появлялись длинные кривули, графики.

Вся работа занимала не больше недели. Мосты обычно стояли далеко от узловых и ученым приходилось организовывать рядом с ними небольшой лагерь, а чтобы не мешать движению, поезд отгонялся на ближайшую станцию, вагончики с лабораторией и электростанцией снимались с платформ специальным краном-манипулятором.

Перегон закрывался.

Дед вызывал паровоз по радио. Рация была в виде большого зеленого фанерного ящика с огоньками, антенной виде хлыстика и черной ручкой с микрофоном.

Жорику очень хотелось что-нибудь сказать в этот микрофон, чтобы его услышали во всем мире.

Когда все было готово к испытанию, дед ему говорил:

— Ну, давай, Гагарин.

Жорик орал только одно слово:

— Поехали!

И черный паровоз, спустя какое-то время, пыхтя, тащил по мосту платформы ты-дым, ты-дым… медленно или дым-дым-дым — быстро. И так несколько раз. Ученые получали результаты, которые потом обсчитывали, пока состав шел к следующему мосту.

Когда Жорику исполнилось четырнадцать, дед его посадил за руль «Победы»:

— Будешь учиться водить.

Внук давно мечтал об этом. Он правила дорожного движения знал наизусть, гонял на мопеде по улицам Москвы и на даче. А тут вот — большая, похожая на утюг машина. Запах, звуки, исходящие от нее напоминали Жорику паровоз или танк. Машину он, как и дед, обожал.

Рудольф Беккер получил эту «Победу» в качестве награды от министра путей сообщения еще в пятьдесят девятом и ее собирали на Горьковском заводе по спецзаказу, как для самого министра. Передние сиденья у нее сделали сплошным диваном, как и задние, обивка бархатная. Двухцветный лужёный кузов, рубиново-красный с крышей цвета слоновой кости. Никелированная решетка радиатора с большой красной буквой «М». Сплошное ветровое стекло, вместо прямых и обычной для первых машин центральной вертикальной стойки. Приемник не обычный, а многодиапазонный, с возможностью подключения проигрывателя или небольшого магнитофона. Конфетка!

Дед через друзей в НАМИсумел заменить в ней мотор на более мощный от Мерседеса W100 и подвеску с трансмиссией на многоуровневую от Ситроена DS.

К семьдесят четвертому году ГАЗ М-20 уже считались раритетом и владельцы новеньких Жигулей и Волг считали обязательным для себя обогнать эту «развалюху».

Дед с внуком сразу вспоминали роман «Три товарища» Ремарка и обожали разыгрывать самоуверенных наглецов, оставляя их таратайки далеко позади. Жора хохотал видя удивленные глаза, когда «Победа», с ревом прижимаясь к дороге, исчезала за горизонтом.

Дед научил Жорика драться, когда тот пошел в школу и потом защищал его перед учителями, если те вдруг обвиняли внука, что тот кому-то расквасил нос или поставил фингал.

Но дед от Жоры требовал одного: бороться за справедливость и не начинать драку, если ее можно избежать. Он подвесил в квартире турник и боксерскую грушу. Пока позволяло здоровье, дед сам бегал с внуком по утрам вокруг многоподъездного дома.

Дед же ему внушал, дерись как на войне — не на жизнь, а на смерть, тогда тебя перестанут задирать. Наноси максимальный урон! Бей, пока враг не упадет или не запросит пощады! Разбивай носы и губы, если нападут кучей, бери палки и камни, я тебя прикрою. Запомни — недобитый враг, опасен. И еще, никогда никому ничего не прощай, если не просят прощения. Не будь жестоким, будь справедливым. Прощение, как добрая воля, без раскаяния всегда воспринимается подлецами, как глупость и слабость. Подонки во все века благородство и милосердие считали дуростью.

Жора спросил:

— Как это, не прощать?

— Ну вот так, — объяснил дед, — он виноват, прощения не просит, не раскаивается, а все делают вид, будто бы ничего не было, забыли… Понял? Доброту и милосердие надо заслужить и беречь. Иначе их ценить не будут. То, что дается даром — не ценится.

Жора не сразу это понял, а только, когда уже в жизни столкнулся с такой ситуацией. И к теме этого разговора с дедом он вернулся. Но уже в старших классах.

Когда внук записался в секцию самобо, а потом и карате, то он обратился к деду насчет денег, уверенный, что тот, в отличие от родителей, его поймет.

Дед взял из общей шкатулки, куда взрослые складывали деньги на домашние расходы, и выдал червонец на оплату тренеру, сам съездил в спорттовары и купил необходимую для тренировок экипировку. А когда Жора сдал экзамен на желтый пояс, они отметили это событие в кафе «Шоколадница» на Пушкинской улице.

Понимая, что Жора становится необычным подростком, дед посоветовал внуку никогда не «светить» своими знаниями и умениями. Он это называл «оружием скрытого ношения». Противникам незачем знать, с чем он может столкнуться, если вдруг решит напасть.

Гарин «мотал на ус» мудрые слова деда. Рудольф же, видя, как фигура подростка приобретает атлетическую форму, посоветовал ему носить одежду на размер побольше, чтобы не подчеркивать рельеф мышц. Жорик и это принял к сведению, хотя, как любой мальчишка, конечно, любил выпендриться.

Рудольф пытался объяснить Жоре, что слава и известность, могут иногда здорово навредить. Он рассказал притчу, про китайского художника, который еще был мастером рукопашного боя.

Однажды враги коварно убили учителя художника и, умирая, старик потребовал от ученика: «Не мсти», но тот в гневе ослушался. Он нашел убийц учителя и всех перебил вместе с главным негодяем, которому не давала покоя слава старого мастера.

Художник этот уехал с дочерью учителя в другие земли и женился на ней. Прошло время, и вдруг к нему приходит воин, который требует сразиться, потому что не дает покоя слава художника, в одиночку отомстившего убийцам его учителя. Никакие уговоры не помогли. Пришлось художнику и этого воина убить, и скрыться в другой стране под чужим именем, но слава — страшная вещь, он стал еще сильнее знаменит и его опять нашел еще более могучий воин и опять потребовал боя… Художник понял, что нарушив волю учителя, он обрек себя на вечные скитания, битвы… или смерть. Всякий раз, побеждая более сильного агрессора, он будет возбуждать жажду сражения у других амбициозных вояк, которым не даст покоя слава бойца-художника и никакие обещания не драться, и не заводить учеников — не помогут.

— Запомни, объяснял дед, — чем больше ты будешь достигать чего-то публично, тем больше у тебя будет появляться завистников и врагов, которые непременно станут пытаться тебя победить или как-то навредить, хочешь ты этого или нет… Не выпендривайся, Жора и не будешь выпендрен.

Дед сам придумал это выражение, как и другую «мудрость»: «Не спеши, не на войне, и на войне — не спеши», то есть не принимай не обдуманных, поспешных решений.

Впрочем, не выпендриваться у Жоры получалось не всегда.

Дед, имевший личное оружие, научил внука стрелять из пистолета, когда они ездили в поволжских степях. Позже, в Москве полковник в отставке Беккер регулярно возил внука к другу — командиру воинской части в Подмосковье, где Жору научили стрелять уже из СКС, СВД и только что принятого на вооружение АК-74, списывая морально устаревший АК-М.

В десятом классе военрук, не знавший деталей жизни Гарина, по учебному плану повез мальчишек на стрельбище «Динамо».

Там Гарин, вместе с остальными одноклассниками, получил АК-М и рожок с десятком патронов.

После инструктажа он лег на маты, привычно перевел флажок на одиночный бой и, по команде «огонь!», кучно положил десять пуль во внутренний круг мишени, после чего, начисто забыв, что он должен изображать неопытного школьника, передернул затвор, убедившись, что патрона в казеннике нет, доложил, как его научил инструктор в подмосковной части:

— Рядовой Гарин стрельбу закончил! — Только произнеся эту фразу, он сообразил, как прокололся.

Военрук «подобрал с земли упавшую челюсть». Он такого не ожидал. Обычно большинство мальчишек даже в мишень не попадали.

Одноклассники начали повторять рапорт Гарина и тем самым немного отвлекли учителя.

Однако инструкторы стрельбища, заметили меткость Гарина и потребовали от него повторить. А он, сообразив, какую совершил ошибку, намеренно отправил половину пуль в бруствер, а половину в мишень, но куда попало. Первый успех признали случайным.

По пути домой Гарин мысленно стучал себя по голове и повторял: «Не выпендривайся»!

Когда в старших классах у Гарина по четвергам появились занятия в УПК, то именно дед посоветовал ему попроситься на «вождение» или «автослессарное дело». Досталось вождение, и Жора к окончанию десятого класса получил водительские права легковой и грузовой категорий. Кроме «Победы» он уже водил отцовскую «Волгу», а трехосный ЗИЛ-131 освоил в УПК. Правами Жора смог бы пользоваться не раньше восемнадцати лет или в присутствии опытного водителя.

Как-то в середине апреля на большой перемене в класс заглянула «рука Судьбы» в виде секретаря комсомольской организации и, выискав взглядом Гарина, подозвала:

— Жора, поди сюда!

Гарин подошел.

— Тебя вызывают в райком, завтра к пяти вечера, — в полголоса сказала главная комсомолка школы. — Пойдем ко мне, распишешься, что я тебя проинформировала.

Гарин хотел отбрыкаться, сославшись, что в пять у него секция, но в последний момент сказал:

— Я на музыку еду к пяти. Это что-то очень важное? Зачем? Я что-то сделал?

— Очень важное, — ответила секретарь.– Даже очень-очень! Музыка может подождать. Не вздумай не поехать!

— Ну, ладно, — нехотя согласился Гарин, — я схожу.

— Уж, пожалуйста! — не удержалась от ехидства «комсомольская богиня», закрывая «журнал выполненных поручений».

В райкоме ему откровенно предложили подать документы в спецшколу КГБ сразу после окончания десятилетки. Рекомендация от первичной комсомольской организации вот, уже есть.

Гарин вспомнил, что дед ему внушал: «Научись говорить „нет“! Гарин тогда не понимал его. И вдруг именно сейчас понял, как нужно и важно научиться отказывать». Но так отказать, чтобы это не прозвучало оскорбительно для собеседников.

— Я уже выбрал профессию, — твердо сказал он, — я не считаю себя достойным и способным для такой работы.

И вербовщик комитета совершил роковую ошибку, позволив вмешаться присутствующему при беседе второму секретарю райкома, который настроился произнести сакраментальную, но пафосную фразу: «Поздравляю вас, товарищ, с высоким оказанным доверием, надеюсь, что вы достойно выучишься и будешь нести службу в рядах защитников родины»!

Жоре второй секретарь напомнил Хлебовводова из «Сказки о тройке» в самиздате, как обычно найденном на столе у мамы.

— Да, кто вы такой? Не считает он! — фыркнул рассердившийся секретарь, которому Гарин сломал подготовленный стереотип и удовольствие от ощущения своей значимости, — Есть кому и без вас, чтобы считать, достоин ты или нет? Ты должен гордиться, что выбор пал на тебя. Родина нуждается в твоих способностях! А Комсомол и партия тебя рекомендуют, ты что, против мнения нашей организации, против выбора партии? Мы тебя рекомендовали. А мы не можем ошибаться!

Жора опустил голову и молчал. Кто знал его, тот мог бы понять, что парень в бешенстве.

Вербовщик понял провал. Он даже не стал спорить с Гариным, который опустив голову, тихо, сквозь сжатые зубы, произнес:

— В любой организации работают люди. Мне очень лестно, что ваш выбор пал на меня, и я горжусь, но я повторяю: я уже выбрал для себя медицину и не считаю возможным подводить ни вас, ни Комсомол, ни Родину. Я уверен, что вы найдете на это место более достойного человека, который будет лучше соответствовать всем параметрам, в отличие от меня. Я же надеюсь послужить Родине в качестве врача. Еще раз — спасибо за доверие.

Второй секретарь хотел уже наорать на строптивого комсомольца и пригрозить ему разными карами, от выговора с занесением до изгнания из ВЛКСМ, но вербовщик встал, протянул руку Гарину и сказал:

— Спасибо, Георгий Александрович, за честность и прямоту. Я не буду настаивать, раз ваше сердце лежит к другому делу, но советую еще раз подумать. Вот телефон, если вдруг передумаете, позвоните. Мне кажется, что вы все-таки ошибаетесь в самооценке. О нашей беседе прошу никому не рассказывать. Никому. Если же вас будут спрашивать, зачем вызывали в райком, придумайте, что сказать. Тут ваша фантазия не ограничена. Пообещайте сейчас, что вы сохраните эту встречу в тайне. Помните, что эта тайна не моя и не ваша, а государственная, как все, что тут говорилось.

Скрепя сердце, что его вынуждают врать, Жора произнес:

— Обещаю.

Закрыв за собой дверь кабинета, Гарин услышал его неожиданно резкий металлический голос, совсем не вязавшийся с мягким, почти отеческим тоном до того, как Гарин вышел:

— Я прошу вас никогда не вмешиваться в беседу! Вы только что запороли, сорвали мне вербовку очень ценного вероятного сотрудника. Я вынужден буду подать рапорт вашему руководству!

Самооценка несостоявшегося «сотрудника» взлетела до небес, и он помчался к дому, чтобы схватив сумку с кимоно, успеть на тренировку.

Единственный человек, которому Гарин решился рассказать о разговоре в райкоме — дед.

Рудольф покачал головой.

— Ты нарушил обещание.

— Но, это же ты, дед, — сказал Гарин.– Тебе можно.

— Никому, значит, никому. Даже мне. Запомни это. Откровенность может дорого стоить, Жорик. Понимаешь? Репутация долго зарабатывается, но обрушиться может в один момент из-за недооценки важности своих слов и поступков. Ты помнишь, что сказал Атос Д′Артаньяну, когда тот гордо рассказал, как он отказал кардиналу Ришелье перейти к нему на службу?

Гарин, читавший «Три мушкетера» еще в пятом классе, конечно, не мог сразу вспомнить, а дед процитировал по памяти на английском:

«Когда друзья вернулись в квартиру Атоса, Арамис и Портос спросили о причинах этого странного свидания, но д′Артаньян сказал им только, что Ришелье предложил ему вступить в его гвардию в чине лейтенанта и, что он отказался.

— И правильно сделали! — в один голос вскричали Портос и Арамис.

Атос глубоко задумался и ничего не ответил. Однако, когда они остались вдвоем, он сказал другу:

— Вы сделали то, что должны были сделать, д′Артаньян, но, быть может, вы совершили ошибку».

— Дед, ты считаешь, я должен был согласиться? — удивился Гарин.

— Я не знаю, — задумчиво ответил Рудольф, — меня трижды вербовали, до войны два раза и после войны один раз. Но, то было другое, и я сумел их убедить в ошибочности такого выбора. К тому моменту я был уже слишком известен в профессии, для перехода на нелегальную работу, понимаешь? А в просьбах, выполнить то или иное поручение, я никогда не отказывал. Ты — школьник. Тебе исчезнуть для своего круга общения проще чем кому бы то ни было. Но скажу честно, мне жаль потерять тебя на годы. А это было бы неизбежно. Мне и так осталось недолго коптить небо.

Гарин обнял деда.

— Я прошу тебя, не надо себя хоронить.

— И не думал, — усмехнулся в рыжие усы Рудольф, — просто мне восемьдесят два уже, а вечно никто не живет. Нужно трезво оценивать ситуацию. Но я не спешу бросить тебя. Потому и веду себя, как эгоистичный старик. Я рад, что ты им отказал. Я рад, что ты выбрал медицину. Кстати, родители об этом знают?

Гарин мотнул головой «Нет».

— Я им еще не говорил.

— Думаю, сейчас самое время.

Разговор состоялся. Мама к выбору сына отнеслась весьма благосклонно, свой врач в семье — это всегда хорошо.

Но отец, мечтавший о продолжении династии адвокатов Гариных, коим сам был уже в четвертом поколении, расстроился.

Жора переоценил свои силы, золотой медали не получил, на вступительных получил две четверки и недобирал полбала во все москоские медицинские вузы. Отец подсказал, что кроме московских, есть мединстуты во всех, окружающих Москву областных центрах: Калинине, Рязане, Туле, Калуге, Ярославле — подай туда, где-нибудь возьмут, а потом курсе на третьем — переведешься.

— Учитывая твои способности, проблем с переводом быть не должно, — сказал отец.

Так все и получилось. Сдав сессию за третий курс в Калининском институте, Жора забрал документы и поехал по Московским вузам. Ближе всех по расположению оказался Стоматологический имени Н. А. Семашко. Декан просмотрел зачетку Гарина и сказал:

— Возьмем, но надо будет еще раз отучиться на третьем курсе или перезачесть на всех кафедрах. Придется походить. Готовы?

Жора был готов. Хоть ему перезачли без споров, он не без удовольствия отходил на лекции еще раз. Все свободное время посвятив карате и поездкам в военную часть — тренироваться в стрельбе.

В день получения диплома родные Жоры накрыли стол. Отмечали окончание учебы и рождение нового врача, как сказал дед.

Дед Рудольф умер. Врач скорой, успокоил Жору, отведя его от трупа.

— Все, коллега, все. Вы уже ничего не сможете. Дайте его паспорт. Вот это номер наряда нашего вызова. Сейчас мы его перенесем в комнату, подвяжем челюсть. А вы с паспортом и нарядом завтра сходите в поликлинику и получите справку о смерти. Там же вам объяснят порядок дальнейших действий. Если хотите вскрывать, надо будет написать заявление. Мы никакого криминала в его смерти не усматриваем. А вы?

— Мы тоже, — ответил отец Гарин. — Смерть от естественных причин. Он наблюдался в поликлинике МПС. Последние годы часто жаловался на сердце.

Врач заполнил карту. Мужчины перенесли труп в комнату деда на диван.

Врач добавил, прощаясь:

— Я искренне соболезную. Вы действительно сделали все, что могли. Окно не открывайте, труп накройте простыней.

Гарины старший и младший сели к столу. Мама убрала разбитую посуду. Отец налил четыре стопки, одну накрыл черной горбушкой.

— Помянем, сын. Дед был хороший человек и прожил достойную и интересную жизнь.

Впервые в двадцать два года Жора выпил водку, но легче ему не стало.

Он ощущал шум в голове, смотрел на плывущие лица родителей и думал, что он везунчик, долго ли так еще будет? Без потерь жизни нет.

Глава 3. Родители. Как Жора искал работу

Что и говорить, Гарину действительно повезло не только с дедом, но и с родителями.

Мария Беккер после окончания художественной академии им. С. Г. Строганова, которую так называли по привычке, ибо официально заведение называлось «Московское высшее художественно-промышленное училище», защитилась на кафедре истории искусств, получив степень кандидата искусствоведения. Докторскую диссертацию Мария Рудольфовна делать себе не торопилась, по причине замужества, но охотно писала обзоры и статьи для других, менее искушенных и менее легких на перо «искусствоведов».

Женился на ней молодой и очень перспективный адвокат Александр Георгиевич Гарин, гроза нерадивых прокуроров. Сказать наверняка, был ли какой-то расчет в этом браке, очень сложно. В те годы на это смотрели осуждающе. Была ль любовь? Однозначно — да. Мария влюбилась, Александр кажется тоже, потому что нигде и ни с кем он не дал повода усомниться в своих чувствах и верности. Спустя десятилетия можно утверждать, да — они любили друг друга.

Судьба сумела вмешаться в их отношения, решив, что детей от этого брака быть не должно.

Дело в том, что резус-отрицательная Маша вышла замуж за резус-положительного Александра. Они об этом не думали, потому что о резус-факторе крови они слыхом не слыхивали, пока им не открыл глаза врач-гинеколог, который именно резус-конфликтом и объяснил невозможность выносить ребенка.

Александр, и сам мечтавший стать отцом, а если повезет, то и отцом еще одного юриста, и Маша, которую просто переклинило на желании стать матерью — искали выход. Сальные намеки, воспользоваться резус отрицательным донором спермы, они отвергли сразу и даже крепко поссорились с предложившей это Машиной подругой.

Наконец Александру кто-то из клиентов-медиков порекомендовал обратиться в НИИ акушерства и гинекологии к молодой ученой Аиде, которая вроде бы нашла способ, как организму матери дать время выносить плод хотя бы до семи месяцев. И у нее это вроде бы неплохо получалось порой в самых невероятных случаях.

Аиде нужен был материал для диссертации. Маше нужен был ребенок. Их интересы сошлись.

Маша фактически прожила в отделении полгода, как только появились первые признаки беременности, на сроке после семи месяцев ей сделали кесарево сечение и сразу же заменное переливание крови родившемуся младенцу.

Так появился на свет Георгий. Все это время, до самых родов, молодая мама, обложившись книгами, писала очередную диссертацию на заказ.

Как потом шутили в семье, уровень гормонов знаний был у нее так высок, что наследнику достаточно было слушать, видеть и читать, чтобы знания застревали в его голове. Нянечка, приносившая Марии сына на кормление, видя тетради и книги, которыми обложилась молодая мама, приговаривала:

— Кесарёнок — должен быть умненький! Науку впитает с молоком матери!

Однако, вундеркиндом Жора не считался. Каждой способности приходил свой положенный срок, просто особого труда в развитии Георгию прилагать не приходилось.

К пяти годам он уже свободно разговаривал на английском с мамой и дедом, принуждая заодно и отца осваивать иностранный язык.

Читать он научился сам за пару месяцев, когда мама была очень занята, а дед и отец уехали каждый по своим делам.

Получилось все как в стихотворении Валентина Берестова «Как хорошо уметь читать». Мама дала Жоре азбуку и букварь для первого класса, объяснила, как звучат буквы, как из них складываются слова, а из слов — фразы.

— А дальше сам, сам. Мне некогда.

Как писать печатными буквами Жорику вообще никто не объяснил, он научился сам, оставив первую записку: «Мамаяпашолгулят» без пробелов.

Мария эту записку хранила в особой папке со всеми достижениями Жоры в виде рисунков, поделок, обведенных ладошек и таких вот записок.

Ему ничего не приходилось объяснять дважды. Память его подобно губке впитывала все, чего касались взгляд и слух. Что оказывалось непонятным и требовало объяснения, решалось дедом или родителями.

Вечный детский вопрос «откуда берутся дети» отпал мгновенно. Мария рассказала честно. Вырос Жора у нее в животе, достали, сделав операцию, и даже показала небольшой шрам в той области, где обычно был след от резинки трусов.

Жорик одолел сказки Виталия Бианки, следом «Золотой ключик» Алексея Толстого и «Волшебник изумрудного города» Волкова. Он гулял во дворе с местными ребятами, гонял мячик и велик. Собирал из конструктора «Школьник» автомобили и трактора.

Когда Жоре исполнилось шесть лет, отец привез ключи и сказал:

— Ребята! Теперь у нас есть дача!

Особняк в лесу под Наро-фоминском он получил от кого-то в качестве гонорара за успешно проведенное дело. Участок в двадцать соток незаметно переходил в лес

Жорик там однажды чуть не заблудился. Грибы и землянику он собирал, не отходя от дома. Через год участок обнесли дощатым забором. Об одном жалели, река Нара протекала далековато. Но в лесу нашелся небольшой ручей и пруд, в котором водились караси, и можно было искупаться в жару.

Каждый день и час жизни Гарина младшего были наполнены событиями и делами, то собирая грибы, ловя рыбу, читая книги, путешествуя с дедом по стране, стреляя и гоняя на мопеде.

Чтобы сын не остался невежественным в мировой художественной культуре, мама решила, что Жорик с шести лет очень нуждается в персональном окультуривании.

В его графике появились непременные ежемесячные посещения филармонии и музеев, а книг, посвященных искусству, в доме было более чем достаточно.

Музеи стали обязательными объектами для посещения в выходные, как и различные залы классической музыки.

Жорик выбрал филармонию с концертами, которые вел Бэлза и Третьяковку. Симфоническую музыку в семье слушали и знали, благодаря музыкальному центру «Telefunken» и огромной коллекции винила, а изобразительное искусство всех эпох, из тех музеев, до которых не могла добраться неугомонная мама, благодаря огромным альбомам с репродукциями. Альбомов в доме было очень много.

И все равно, по мнению мамы, остался бы Жорик малокультурным, драчливым автомобилистом, если бы она не предприняла еще одну попытку окультуривания уже в виде частных уроков пиления скрипки или многочасового извергания гамм из домашнего трофейного фортепьяно Blutner. Мама Мария умела играть весьма неплохо. Вечерами она с удовольствием играла Шопена, Бетховена, Моцарта, Рахманинова, просто так, для себя и для родных под настроение.

Георгий требования мамы в отношении скрипки и фортепьяно отверг категорически. Играть он умел, музыку чувствовал, схватывал мелодию на лету. Но долбить по клавишам целыми днями отказался категорически.

Он подумал о людях, о соседях. Как бы ни были изолированы квартиры в сталинке, но такие звуки непременно разошлись бы по ближайшим этажам. Одно дело, когда через три этажа звучат «Лунная соната» или «К Элизе», или что-нибудь из Моцарта, Листа, и совсем другое — гаммы! Это могло свести с ума любого человека, не испытывающего благоговейного трепета к музыке.

Гитара! Вот всеми его сверстниками уважаемый инструмент!

Повинуясь моде начала 70-х, наполненных музыкой «Битлз», «Дипёрпл», «Криденс» и других ВИА и групп, Георгий принес в дом шестиструнную самарской фабрики, которую одолжил у школьного приятеля.

Папа, в общем, был не против гитары, но мама сказала:

— Фи! Шестиструнка — это вульгарно! Какая гадость! — и немедленно заменила гитару мандолиной, которую приобрела у одной знакомой. Мандолину Жора отверг, и ее повесили на стену.

Подчиняясь требованию мамы, отец принес семиструнную гитару фирмы Hofner, предупредил, что инструмент — ровесница ХХ века и по слухам звучала еще в салонах балерины Матильды Кшесинской и Анны Шерер, услаждая сановных maitresse, потому относиться к ней нужно крайне бережно.

Мама усомнилась, может быть не стоит учиться на таком раритете? Но папа сказал — учиться на топоре можно только лесорубам, как на лопатах — землекопам! Хочет мальчик научиться играть на гитаре — то это должна быть Гитара!

Как папе удалось добыть такую ценность, Георгий не задумывался. Он вообще жил легко. Деньги в доме были, жили не шикарно, но и не бедствовали.

К началу школы, в которую пошел в шесть лет, Георгий, кроме поездок по стране на спецпоезде и «Победе» с дедом, посадил свою яблоньку на добытом отцом садовом участке и в двенадцать лет вбил свой первый гвоздь, построив сарайчик, где хранились его вело и, как называл их дед «моторизованные монстры».

Он жил, как живут домашние животные, воспринимая окружающую среду и семейный достаток именно так, как рыба ощущает воду, а птицы воздух.

Он обучался быстро и не мог понять, почему кому-то знания даются с трудом, но видел сверстников — тугодумов или зубрилок, жалел их и никогда не относился высокомерно.

Да, он запоминал любую информацию с первого раза, да, ему не требовалось зубрить, и он имел красивый почерк, спасибо маме, он мог бы школу окончить на год или два раньше, а зачем? Он такой, как все… не лучше и не хуже. Его способности — это тоже «оружие скрытого ношения» и не нужно их выпячивать.

Ему без проблем давались точные науки, но какой-то тяги к математике или физике не испытывал. Как и не мог понять страсти, с которой брали интегралы или решали дифференциальные уравнения фанаты-математики.

Он понимал, что они делают и легко мог бы поучаствовать в их «сражениях» у доски, но радости это не приносило. Скучно.

Был момент на труде, когда ребята своими руками мастерили что-нибудь из дерева, ему нравился запах, податливость материала, создание из поленьев и чурбаков красивых вещей. Но понимание тупика, если нет творческого начала, а все нужно делать исключительно по чертежам, его охладило. Из кружка «маркетри» он принес набранную разноцветными кусочками дерева лаковую картинку — букет цветов и подарил маме на восьмое марта. На этом его рукоделие закончилось. Скучно.

Аналогично он попробовал себя в физическом кружке, собрав транзисторный приемник в мыльнице и небольшой телескоп-рефрактор с линзами от старого дедова бинокля. Да, он смог. И смог бы еще массу всего. Но все это его не грело. Хотелось чего-то значимого. Такого, что удовлетворило бы его самого, а что это — он не знал.

Так и с музыкой. Профессиональным музыкантом в будущем Жора себя не видел.

Общественное сознание прочно занимало главное место в его сердце. Жора Гарин рос советским человеком с весьма достойным уровнем социальной ответственности, своевременно вступая в октябрята, пионеры и комсомол, причем, не за компанию с классом, а искренне и по убеждениям, что общественные интересы всегда выше и важнее личных, и слова песни: «Жила бы страна родная и нет других забот», не вызывали в нем ощущения дебилизма. Потому что так оно и было. Его страна — самое важное, что у него есть.

Он все, что делал, внутри себя, мысленно, посвящал интересам государства, искренне полагая, что чем лучше будет он сам, тем лучше будет и стране. А значит, если он может учиться на четыре и пять, значит, должен, а если может набить морду хулигану или подлецу — должен это сделать обязательно, и если у него есть слух и он может освоить игру на гитаре, значит, он должен это сделать.

Тем более, что он хочет этого.

На требование мамы учиться только на семиструнной гитаре, Георгий возражать не стал, семь, так семь.

Это же, как ездить на велосипеде, научившись однажды, уже не важно, какой под тобой велосипед, подростковый «Орленок» или спортивный «Чемпион» с загнутым, как у барана рога, рулем…

Учился играть он старательно, два раза в неделю посещая репетитора, а после уроков по часу — два посвящая свободное время тренировке пальцев. Гитарный перебор на прекрасном акустическом раритете никого из соседей не раздражал. Отчасти еще и потому, что умный Георгий не откладывал занятие на вечер, а начинал бренчать, сразу придя из школы, то есть, в то самое время, когда, вернувшиеся с ночных дежурств, трудяги, уже просыпались, а другие, покинувшие свои жилища утром, еще не вернулись с работы. Домохозяйкам Георгий, видимо, своими переборами не досаждал. Все-таки не скрипка, не труба и не барабан…

К окончанию школы он весьма неплохо исполнял русские романсы, кое-что из советской и зарубежной эстрады. Не кобенясь, он развлекал гостей, если просили родители, или играл в одиночестве для себя, разучил по пластинке лютневую музыку «канцоне и танец», сочиненную в 70-х музыкантом и композитором Владимиром Вавиловым, уже позже ставшую известной, как песня «Город золотой».

Папа и мама ненавязчиво внушали сыну уважение и заботу о других людях. Во дворе соседи Жору считали хорошим мальчиком, настоящим тимуровцем.

Книгу Аркадия Гайдара он читал и поступки Тимура из книги поддерживал, окажись Жора на месте книжного героя, поступал бы точно также.

Когда в иерархии ровесников в третьем классе появились неформальные лидеры, собиравшие ватаги и утверждавшие свой статус кулаками, Георгий, отработавший удар деда Руди, и не боявшийся вступить в драку, однажды, после уроков, забрел в школьный подвал, откуда вечерами доносились смачные шлепки и с полчаса наблюдал, как мальчишки и девчонки старших классов и солидные дядьки и тетки швыряют друг друга на кожаные маты, но при этом не плачут, не злятся и не ругаются, а смеются и что-то деловито обсуждают.

Он достоял до перерыва. Тренер, а Жора понял, что он тренер, потому что коренастый лысый дядька не швырял сам, а только показывал другим, как надо швяркнуть получше.

Так Жорик узнал и о том, что самбо это не киношная борьба, а вполне себе надежный способ самообороны без оружия.

На самбо он ходил чуть больше года, но бросил, потому что в их зале появилась еще одна группа из восьми молодых парней и девушек, которых тренировал какой-то явный азиат.

Эти не кидали друг друга об пол, а дрались руками и ногами, нанося реальные удары с криками «кия!»… или что-то вроде. Двигались они при этом очень быстро, словно танцуя.

В пятом классе Георгий доходчиво объяснил наглым сверстникам, что он не будет делиться обеденными деньгами и бегать как собачка, выполняя поручения задиристого второгодника и хулигана.

Тот оценил свинцовый блеск в глазах Гарина и испытывать судьбу не решился, даже попытавшись свести дружбу с Жорой, чтобы уже потом хитростью, узнав слабости нахального ботана, подчинить, но тот быстро раскусил коварство и держал дистанцию.

Помог и дед, забравший внука в то лето в поездки по стране. А когда Гарин вернулся в конце августа к школе, хулиган этот уже был на учете в детской комнате милиции, и все родители шугали своих чад от него, как от чумного.

Школа карате оказалась весьма редкого стиля Вадо-рю. Среди популярных школ Шото-кан и Кёкусинкай, этот смотрелся как танго или вальс среди рок-н-ролла.

Георгий пытался совмещать занятия борьбой и карате, но потом извинился перед тренером самбо и окончательно перешел в Вадо-рю.

Он не забывал заниматься гитарой. Все дни его были расписаны так, что на безделие времени не оставалось.

Конечно, Гарин играл и классические партии и «Дым над водой», никогда не «опускаясь» до дворовых песен.

Папа категорически запрещал» эту вульгарщину», а мама, слыша характерный хрип из окон во дворе, морщилась, будто жевала лимон со шкуркой, ее тонкая искусствоведческая натура, наслаждавшаяся Гайдном, Вивальди, Моцартом и Бахом, гитару допускала в свои нежные розовые ушки только в исполнении Пако де Лусия.

Она не понимала прелести бардовской и дворовой песни, считая все это пошлостью и андеграундом.

Благосклонно папа отнесся к Окуджаве, Визбору и Городницкому. «Это можно, — говорил он, — это достойные люди, ученые, журналисты. Хотя их песни я бы тоже не называл искусством»!

Гарин не пробовал делить свой мир на два, нарушая заповеди родителей. Он тоже не стал фанатом «блатняка», как называл эти песни отец, но военные песни Высоцкого чудесным образом наложились на военные истории деда Рудольфа, отчего стали проникать в душу и вызывали слезы восторга, но это была реакция конечно не на музыку из трех аккордов, а на необычно глубокие стихи Владимира Высоцкого, как поэта.

В десятом классе у Гарина появилась Наташа Яковлева.

С ней он в городе патрулировал район в ДНД. Им не хватало общения на тренировках, и поговорить удавалось только вечерами во время патруля в «добровольной народной дружине».

Родители о его патруле не знали, полагая, что Жора просто гуляет с девушкой, а не охраняет покой мирных граждан.

Они даже не целовались. Иногда он брал ее за руку, отмечая характерные мозоли на костяшках, и ему нравилось обнимать ее на прощание, ощущая под тканью летнего платья ее жилистое тренированное тело.

Он не знал, чем она еще занимается и где работает или учится.

Она никогда не говорила Жоре о своем отце, а он стеснялся спрашивать.

Она была старше его года на два или три, но из-за невысокого роста, веснушек и мальчишеской фигуры почти без бюста, выглядела, как его сверстница — подросток.

А потом Наташу убили. Ночью, по подлому.

Это случилось через два дня после того, как Гарин с нею лишился невинности.

Тот день сохранился в памяти на всю жизнь, как день нежданного чуда.

Очнулся Жорик, когда Наташа уже оделась и, поцеловав его в опухшие губы, простилась, напомнив, что ему надо принять душ, одеться и убрать постель, а то взрослые не поймут. Или наоборот — все поймут. А это ни к чему.

Она попрощалась, он ее не проводил. Придя в себя, Жора сделал все, как сказала подруга. Он не думал о своей потерянной невинности. Хотя, теперь было чем гордиться. Немногие сверстники имели подобный опыт.

Все происшедшее, им воспринималось, словно чудесный сон. Стал ли он после этого мужчиной? Вероятно. То, что мировосприятие существенно изменилось — это точно. Он узнал что-то тайное, ранее запретное. О чем было не принято говорить открыто. От чего вспыхивали щеки и кружилась голова.

Счастливый от воспоминания нежданного приключения он завалился на диван с любимой книгой, написанной академиком кардиохирургом Николаем Амосовым «Мысли и сердце».

Телефона у Наташи не было. Он рассчитывал встретиться с ней через два дня на тренировке, но она не пришла.

Два часа Георгий выполнял все задания тренера, недоумевая, что могло случиться?

Наташа иногда пропускала тренировки, но почему-то именно сейчас, когда она пообещала встретиться — Жору отсутствие подруги встревожило. Так не должно было случиться. Она бы не пообещала, еслт бы не могла прийти. Значит, она не планировала пропустить тренировку и встречу с ним.

В раздевалке, пока он судорожно убирал в сумку кимоно, завязывал дрожащими руками шнурки, к нему подошел тренер.

— Хочешь бежать к ней? — спросил тренер, — я знаю, вы дружили.

Георгий кивнул, он не обратил внимания, что тренер сказал «дружили».

— Не ходи, — сказал тренер, — Наташа умерла. Вчера… правильнее сказать, ее убили.

В голове у Гарина зашумело, стены раздевалки стали кривиться, и слова тренера доносились до него словно через вату.

Или, как под водой слышно происходящее снаружи.

— Как это? — он действительно не понимал. Не может молодая девушка взять и умереть.– Как это? Мы с ней позавчера виделись, разговаривали.

Он чуть не признался, что она была у него в гостях и чем они занимались.

— Ее убили. — повторил тренер, — Я не знаю подробности. Приходила ее мама. Наташа возвращалась вечером с работы, не дождавшись ее, мать пошла встречать и нашла мертвой в кустах в палисаднике. Кто-то ударил трубой по голове. Лицо изуродовали. Сегодня вскрытие. Не ходи. Милиция расследует это дело. Их найдут. Обязательно.

Гарин сидел в раздевалке больше часа, зажав уши руками. Он никак не мог поверить в сказанное тренером. Это не могло быть. Он не плакал. Сидел, пока за ним не пришел отец. Несколько раз заглядывал школьный сторож и уходил, убедившись, что в зале еще есть люди. О чем между собой говорили старшие?

Тренер перехватил отца и объяснил причину состояния мальчика. Мужчинам достало тактичности, чтобы понять шок подростка, переживающего первую неожиданную потерю друга.

Отец посидел рядом, потом повел его домой, по пути объясняя что-то, но Георгий его не слышал, хотя и был благодарен за участие. Голос отца звучал, как шум льющейся воды, при этом внутренняя дрожь успокаивалась. Он только повторял и повторял первую строфу стихотворения К. Симонова «Смерть друга»:

Неправда, друг не умирает,

Лишь рядом быть перестает.

Он кров с тобой не разделяет,

Из фляги из твоей не пьет…

Дальше он не помнил, он вообще не учил этого стиха, однажды, листая книгу прочел и все.

Через два дня он ушел с уроков, предупредив, что едет на похороны. Классная отпустила, напомнив, что грядет четвертная контрольная по математике. Впрочем, она была уверена, что Гарин свою четверку возьмет. Этот ученик у нее не вызывал беспокойства. Хороший мальчик, правильный. Макулатуру собирает, в делах класса участвует, учится хорошо, с дурной компанией не имеет дел.

Родители не узнали об интимной встрече сына с подругой.

Возраст его не случайно называли «нежным», и они старались, как возможно, отвлечь сына от мрачных мыслей.

Отец Гарин после похорон Наташи сказал жене и деду:

— Мужчины, это выжившие мальчики. Процент суицидов среди подростков высок в любом обществе. Надо что-то делать. Чем бы его занять?

— Если он не поступит в институт, — сказала мама, — его займет военкомат. Я очень боюсь этого. Из Афганистана везут гробы, Саша! Об этом не сообщают в газетах, но вы сходи́те на кладбища — полно могил молодых солдат и офицеров! Он совсем не думает о поступлении в институт! А может быть его познакомить с опытной женщиной? Ему пора становится мужчиной? Что скажете?

От этой идеи у деда и мужа отвалились челюсти. А ведь, правда. Парень в самом соку. Сейчас его затащит в постель какая-нибудь одноклассница и готово — ждите внука!

Реализовать мамину идею не успели. Георгий сдал выпускные экзамены с одной четверкой и похвальной грамотой. Медаль получить не вышло.

Пришлось поступать, используя, что есть. Он — везучий. Значит, и сейчас повезет.

С выбором профессии Гарин определился еще в конце девятого класса и весь последний школьный год посвятил подготовке по химии и биологии. Физику он знал неплохо, а сочинения лучше его в классе, возможно, писали только подружки-отличницы Ирочка Гатаулина и Люба Коцина, но они готовились поступать на филологический, и по другому быть не могло.

Самоуверенность может навредить. Хотя официально заявляется, что задания вступительных экзаменов в вузы построены на программе средней школы, очевидно, что билеты собирались из самых сложных тем. То, что было элементарно в школе, на экзаменах оказалось весьма непростым.

Гарина не валили на экзаменах в первом меде, наоборот, очень благожелательно встретили и даже допвопросы давали чтобы подтянуть, а не ради снижения балла. Но судьбе было угодно, чтобы три из четырех экзаменов он сдал на четыре. Хорошо же, но не отлично, пятёрочный аттестат, конечно создавал Гарину репутацию толкового студента, но там таких было девять из десяти. Главную конкуренцию составляли не вчерашние школьники-медалисты, а как раз наоборот — ребята со стажем, медсестры, фельдшера и демобилизованные солдаты. Этим можно было сдать все экзамены на трояки.

На дневное обучение во всех московских медицинских вузах проходной балл на дневной лечебный факультет составил от двадцати двух с половиной до двадцати трех. Гарин набрал ровно двадцать один и девять.

Он привез домой документы с пропечатанным экзаменационным листом. Ему уже сказали, что в любом медучилище с руками оторвут такого абитуриента. Но Жорик настроился исключительно на мединститут.

Маме важнее всего было, чтобы сына в армию не забрали, а не где он станет учиться. Она предложила отнести документы в сельзохакадемию им. Тимирязева на животноводство, потому что список экзаменов там был точно такой же, а конкурс чуть поменьше и проходного хватало.

Решение проблемы подсказал отец.

— Вокруг Москвы есть еще областные центры со своими мединститутами, — сказал он, когда семья в мрачном унынии пила чай вечером. — Самый близкий — Калинин, а еще мединституты есть в Рязани и Ярославле, допускаю, что во Владимире и Калуге — тоже, наверняка есть в Туле. Это недалеко, учитывая, что ты имеешь права, которые заработают через три месяца, как только тебе исполнится восемнадцать.

— Калинин, — сказал Жорик. — Завтра поеду туда. Это же рядом?

В КМИ он проучился три курса, сдав весеннюю сессию на отлично, он проехал с документами в московские вузы с просьбой о переводе. В Сеченовском и Пироговском отказали под предлогом — мест нет. Более демократичный Стоматинститут предложил заново отучиться на третьем курсе и перезачесть курсовую сессию, если Гарин готов походить по кафедрам с протянутой рукой, в которой документы из КМИ. Гарин принял это предложение. Заканчивать учебу лучше и удобнее в Москве.

На пятом курсе он выбрал специализацию по анестезиологии и реанимации, В субординатуру его отправили в НИИ им Склифосовского, где он прилежно учился, но поругался с профессором Жилисом из-за эфирного наркоза.

История дурацкая. Жилис в окружении коллег и Жоры пил чай в ординаторской, рассуждая о том, что каждый анестезиолог должен виртуозно владеть эфирным наркозом.

Какой бес вселился в тот день в Гарина, который принялся ехидничать на эту тему. Жилис обиделся и произнес:

— Увы, молодой человек, но мы с вами расстанемся окончательно, ибо взаимопонимание вряд ли найдем.

В ГУЗМе Гарину предложили на выбор несколько клиник с кафедрами, он выбрал больницу в Измайлово.

Ошибся ли он в выборе? Может быть. Он не знал ничего ни о главном враче Ренате Исламовиче Каримове, ни о профессоре, заведующем кафедрой Михайлове Александре Евгеньевиче, ни о его заместителе Ирине Ивановне Бобровой.

Он познакомился с замом по хирургии, который курировал интернатуру по анестезиологии и узнал, что именно в этом году свободных мест анестезиологов в отделении нет. Однако, можно интерном на ставку кардио-реаниматолога в блок интенсивной терапии кардиологического отделения. Тоже реанимация, а операционный анестезиолгический опыт ему помогут набрать специалисты кафедры.

Гарин не стал спорить. Какая разница, если там тоже нужны реаниматологи?

Так он познакомился со своим будущим учителем и начальником на много лет — Марком Эмильевичем Бардиным.

Из личных достижений в саморазвитии Гарин считал важными: знание английского языка; умение постоять за себя; умение поиграть на гитаре и неплохо попеть в компании; освоение профессии врача. Вождение автомобиля и умение стрелять он достижениями не считал. Воевать он не собирался ни с кем, как и работать шофером. Оба этих навыка ему пригодились пока только один раз, на военных сборах после третьего курса, когда выяснилось, что из сотни студентов разных институтов только он более менее соответствует офицерскому званию «военврач сухопутных и ракетных войск». Потому что из пистолета он выбивал пятьдесят восемь из шестидесяти, из автомата примерно также, и умел водить Камаз, Урал и ЗИЛ-131 с санитарным кунгом.

По окончании третьего курса он получил зеленый офицерский военный билет от заведующего военной кафедрой КМИ полковника Званцева, и считал задачу по армейской подготовке выполненной.

Год интернатуры в кардиореанимации окончательно определил выбор Гарина во врачебной специальности.

Бардин, выслушав рассказ Жоры о том, как умер дед, задал пару уточняющих вопросов и сказал:

— Если ты все верно описал, то я предполагаю, что твой дед передозировал сердечные гликозиды, остановка произошла из-за этого, кстати, и запустить его ты не смог именно потому, что сердце остановилось в систоле, то есть сжав левый желудочек. Адреналин тут вряд ли мог помочь, как и электрическая стимуляция. Дед получал эти препараты?

Гарин вспомнил, что в столе деда нашел початую коробку.

— Да, он пил дигоксин.

— Если схему приема не соблюдал, а пил, как любое лекарство: «по одной три раза в день» или даже один раз в день, то вполне мог перенасытится и дать остановку сердца. Дигиталис накапливается и если не делать «разгрузочные» дни — самоотравление неизбежно. Обычно такие пациенты на календаре отмечают принимаемые дозы и пульс, если становится слишком редким, пропускают один или два дня приема.

— Ты полагаешь, что дед мог покончить с собой? — произнес Гарин.

— Нет, это уж слишком демонстративно, если, как ты говоришь, его любили и ничем не выказывали в его адрес неудовольствия… Ну, если б он посчитал себя обузой, принял бы на ночь сразу несколько таблеток и утром уже нашли бы труп. А так, за столом… нет. — Бардин строил версию, как опытный следователь. — Я думаю, или ему не объяснил лечащий врач, как правильно принимать лекарство или он перепутал, забыл. Мог он забыть?

Гарин задумался.

— Ну, ему восемьдесят девять уже было, — я его толком не видел три года, изредка приезжал. Он не жаловался на память. А последние курсы — сам знаешь, я приезжал только спать. Дед вообще ни на что не жаловался. Я даже не знал, когда он ходил к врачам.

— А кто жалуется? Даже если забывает что-то, стараются не афишировать. — Мой отец тоже, ровесник твоего деда, никогда не жаловался и не жалуется. Он считался лучшим в Бобруйске закройщиком. Однажды сослался, что зрение падать стало и всё… никому, ничего не шьёт, кроме сатиновых трусов. Для себя.

Гарин был благодарен Марку, что тот печальную тему разговора свел к шутливым воспоминаниям.

Год интернатуры пролетел, как одна неделя. Порой случалась анекдотическая ситуация.

— Ты куда? — спрашивала мама, провожая сына в ночь.

— По бабам! — отвечал он. А сам летел в отделение, когда там дежурил Марк.

Мама вздыхала.

— Фу, какой ты грубый… сказал бы, невесту выбирать…

— Не, ма, это пока рано.

Дефицита в доступных девушках Гарин не испытывал.

В качестве «дома свиданий» Гарин использовал дачный особняк, который после смерти деда опустел.

На отчаянный вопрос мамы «Ну, какая тебе нужна жена»? он ответил: «Когда мне придется воевать, моя жена должна стоять за спиной и подавать патроны». Мама поняла, что Жора добрался до самиздатовского дневника и переписки Анны Тимиревой, который хранился на ее полке.

В семье стоял вопрос, может быть, продать эту усадьбу? Гарин просил не спешить, как бы память о деде Рудольфе, который последние годы там жил постоянно, отдав свою комнату внуку.

После интернатуры Жора неожиданно столкнулся с проблемой устройства на работу именно кардиологом в БИТ.

Помешала ему интернатура по анестезиологии и реанимации. Ни один кадровик и главный врач в нем не видели кардиолога.

Чтобы не потерять стаж, Гарин устроился на московскую скорую, где его попытались запихнуть на восьмую реанимационную бригаду, но он сослался на недостаточный опыт и попросил оставить на линейной.

Видя муки сына, Гарин-отец протянул ему визитку с золотой окантовкой на которой было написано:

«Бланк Антон Семенович»

Генеральный директор

МП КиЛ «Консультации и лечение»,

к.м.н. проктолог.

— И что? — в манере старого одессита спросил Георгий.

— Позвони, будет тебе работа.

— Кардиологом? — не поверил сын.

— Пока нет, — ответил отец, — но все впереди.

— Что такое МП КиЛ?

— Малое предприятие «Консультации и Лечение», — объяснил отец, — но скоро будет акционерное общество закрытого типа. Я занимаюсь переоформлением. Бланку пообещали здание бывшего НИИ, не помню чего, там тридцать тысяч квадратных метров и под малое предприятие не дают, нужна более солидная форма юрлица. А еще Бланк ждет еще оборудование аж на восемнадцать миллионов долларов, и хочет его сразу размещать в новом полученном здании. Это будет первая частная клиника Москвы. Я его спросил насчет тебя, он ждет на беседу.

— Протекцию мне составил?

— Не говори ерунды, я же вижу, как ты мучаешься. Что работа на колесах тебе не нравится. Я не знаю, будет ли там твоя любимая кардиология, но не исключаю, что когда-нибудь, обязательно будет. А ты тут как тут… подсуетишься.

— Закон Наполеона? «Главное ввязаться в драку, а там разберемся»? — усмехнулся Георгий.

— Не уверен насчет драки, а вот насчет пирога — точно, когда начнут делить, нужно быть поближе к столу, а то пролетит мимо рта. — Закончил разговор метафорой папа.

Часть 2. Доктор Бланк создает медицинский центр

Глава 4. Учитель «Мидас»

Антон Семенович Бланк в жизни Георгия Гарина исполнил роль судьбы. Настолько важную, что крайне необходимо рассказать о нем поподробнее.

Его родители: Семен Исаакович Бланк и Фрида Аароновна Шмерлинг родились на территории нынешней Украины до революции, которую мы привыкли называть Великой Октябрьской и социалистической.

Семен и Фрида были врачами, что для их семей стало настоящим прорывом. Потому что дед Антона Семеновича по отцовской линии Исаак Бланк, как закройщик обшивал весь штетл (местечко) Тульчин и его окресности, а дед по материнской Аарон Шмерлинг — лечил зубы жителей штетла Гайсин, ибо получил медицинское образование и стал дантистом.

Оба штетла из Винницкой губернии. Семен и Фрида окончили винницкую гимназию с золотыми медалями немножко в разные годы, ведь Семен был на пару лет постарше Фриды.

Золотая медаль была необходимым условием для поступления любого еврейского чада в университет.

Студенты Киевского медицинского факультета Бланк и Шмерлинг окончили университет с дипломами «лекаря с отличием» в годы революции, Семен в Февральскую, а Фрида уже после октябрьского переворота.

Им обоим повезло практически сразу уехать по распределению вглубь России и они, таким образом, избежали знакомства с паном Петлюрой и его гайдуками, которые рубили всех, кто им хоть чем-то напоминал «жидов».

Сёма и Фрида их напоминали очень сильно, но они были в это время далеко от Киева, мобилизованные врачами в Красную армию.

В передвижном санитарном госпитале армии под командованием Михаила Фрунзе они и познакомились. Там же и расписались, или как тогда говорили «записались». После войны они вернулись в родные края, поселившись в городе Станиславiв, который в конце тридцатых переименовали в Ивано-Франковск.

Всего у Фриды до войны родилось трое детей.

Старший — Соломон Бланк поступил в танковое училище, окончил в сороковом и погиб в сорок втором под Сталинградом в звании старшего лейтенанта. Средняя дочка Мара Бланк с дедом и бабкой попала под оккупацию и погибла в Аушвице (Освенциме). А вот младший сын — Антон, которому в сорок первом было три года, уехал вместе с мамой Фридой сперва в Вологду, где формировался ее санитарный поезд, а затем всю войну путешествовал с нею от переднего края до Красноярска, куда Фрида сдавала выживших раненых, и обратно. Семен Бланк в это время служил главным терапевтом Свердловской области и доблестно сражался с пневмонией и дизентерией среди гражданских и военных лиц.

После войны Фрида и Семен поселились в Свердловске, где Антон закончил с отличием среднюю школу. Семен преподавал в мединституте, заведовал кафедрой инфекционных болезней, Фрида заведовала роддомом, но Антон, который мог бы поступать дома, поехал искать счастья в Москву, спрятав на груди золотую медаль и аттестат с отличием.

Он с первого раза поступил в первый мед, где на первом курсе однажды краем уха уловил, что лучше всех зарабатывают: стоматологи, гинекологи и проктологи. Две кафедры сразу сказали Антону, что вакантных мест у них нет, а вот кафедра хирургии раскрыла объятия, предупредив, что после окончания института возможно придется уехать к черту на куличики и там спасать местное население скальпелем и эфиром.

Антон, переживший бомбежки еще до восьми лет, ничего не боялся. Он принял бесстрашное решение непременно, до распределения жениться на дочке завкафедрой хирургии Юлии Кочерлинской.

Юля девушка огромная своеобразной красоты, влюбилась в выразительный орлиный профиль Антона Бланка, и была счастлива получить такого жениха.

Её папа, потерявший надежду хоть когда-нибудь выдать дочь замуж, справил свадьбу и решил, что зятю после окончания института нечего делать пять лет за полярным кругом и взял к себе на кафедру ассистентом. Правда, места в аспирантуре в первый же год для Антона не хватило, чтобы не возбуждать подозрений в кумовстве.

Проктологией кафедра занималась постольку-поскольку, если была возможность. Антон просил передавать ему все геморрои и прочие беды «выхлопной трубы». Но — полезные и состоятельные пациенты, даже появившись однажды на приеме у Антона, потом куда-то утекали из его рук.

Бланк стал выяснять, куда же несут свои зады нужные ему люди и узнал, что в одной небольшой районной больнице некий профессор Ройтман Александр Наумович создал зародыш будущего института проктологии, собирая в команду исключительно врачей мужчин близкой ему национальности.

Вот туда-то и уходили все пациенты с геморроем разной степени зрелости.

Антон Бланк еще в детстве читал повесть Валентина Катаева «Сын полка» и помнил, что для того, чтоб тебя взяли в «большую и дружную семью», «нужно командиру показаться». То есть, «сирота» должен обаять начальника, чтобы он с первого взгляда полюбил новенького молодого врача и пожелал «усыновить».

Бланк не решился сразу предстать пред очи Ройтмана, а проведя разведку, узнал, что у него есть два обязательных требования к соискателям и одно необязательное.

Во-первых, соискатель на место будущего сотрудника НИИ должен быть мужчиной, то есть не создавать проблем с беременностью и внезапно болеющими детьми, как это бывает у женщин; а во-вторых, хорошо знать английский язык и, в-третьих — быть своим. Из этой обоймы требований у Бланка выпадал только язык, потому что идиш, которым владело больше половины сотрудников Ройтмана, не считался иностранным. Мало того, хитрый Антон, понимая лингвистическое родство, в школе учил немецкий и знал его весьма неплохо. Но, английский Ройтман считал лучше, аргументируя тем, что вся мировая медицина публикуется в англоязычных журналах.

Антон нанял репетитора, и год посвятил ежедневному изучению английского. Это был верный ход. Придя к Ройтману, он подвергся небольшому допросу на английском, после чего профессор сказал:

— Хорошо. Стаж у тебя уже есть, язык более-менее знаешь, но мы еще поднатаскаем… осталось научить тебя проктологии. Выбирай себе тему, но должен предупредить: мы тут на птичьих правах, потому в гастроэнтерологическом отделении ты будешь числиться терапевтом — гастроэнтерологом. А уже в свободное от работы по отделению время будешь мне ассистировать и дежурить по хирургии.

Ройтман любил приговаривать, уже когда его команда переезжала в новенький, но еще недостроенный клинический комплекс НИИ на берегу Москва-реки, выставляя указательный палец правой руки:

— Этот палец золотой, я им институт построил!

Создав же оный институт еще в небольшой больнице, Ройтман, действительно именно благодаря своему пальцу, достал участок земли на краю столицы. Он даже начал строительство нового суперсовременного института, въехал лишь в один готовый корпус, но закончить строительство не успел, так как скоропостижно почил, то есть приказал всем своим ученикам долго жить.

Ройтман оставил после себя российскую школу проктологии, свой портрет маслом кисти неизвестного художника, в тяжелой золоченой раме, и недостроенный институт, как его называли в медицинской среде «проблем дефекации».

Новым директором НИИ после Ройтмана решением президиума АМН СССР и Политбюро ЦК КПСС оказался назначен его зам по науке.

Бланк, к тому времени успевший защитить кандидатскую диссертацию, вместе с другими своими соплеменниками был весьма грубо изгнан из института директором с редкой в проктологической среде фамилией Сидоров. Ибо тот испытывал сильные антисемитские чувства к коллегам-проктологам и получив после Ройтмана пост директора — начал резкое сокрашение числа семитов в штате НИИ.

Как ни стыдно, но сие исторический факт и его надо признать. Как и то, что из-за действия этого советская проктология понесла невосполнимую утрату, откатившись в разработках и открытиях на десяток лет от западных школ, которые смотрели не на графу «национальность» в паспорте проктолога, а на знания и талант.

Игнаные разошлись по поликлиникам или совсем уехали из страны, возпользовавшись увольнением, как предлогом дискриминации по национальному признаку в СССР.

Бланк ушел из института с гордо поднятой головой, унося с собой: звание кандидата медицинских наук, полученного еще при жизни А. Н. Ройтмана. Он уже перевез в Москву родителей, которые ни о какой репатриации слышать не хотели.

Кэмээна Антон Семенович получил за весьма серьезную научную работу по изучению запорного механизма анального отверстия, для чего истратил много километров специальной мелкозернистой высокочувствительной пленки на особом стеклянном унитазе со встроенной высокоскоростной кинокамерой, специально собранной на заводе «КИНАП» и бестеневыми излучателями «холодного» света, чтобы не поджаривать подопытному интимную зону.

Уникальная камера имела широкоугольный макрообъектив, способный запечатлевать «процесс изгнания каловых масс», одновременно отмечая на пленке время для каждого этапа.

Кроме звания к. м. н.а и киноунитаза Бланк сумел умыкнуть еще также портрет любимого учителя, который после его смерти пылился в подвале НИИ и никому не был нужен.

За унитаз совесть Антона Семеновича не грызла, ибо вся наука в СССР была общая, а значит и приборы для нее — тоже. Унитаз же с камерой никому в освобожденном от команды Ройтмана НИИ был не нужен, и его отдали Бланку с легким сердцем после списания.

Через год, после беготни по участку в районной поликлинике, кандидату меднаук Антону Семеновичу предложили занять пост заведующего терапевтическим отделением с гастроэнтерологическим уклоном в одной из крупных московских клиник.

Не имей сто рублей, а имей сто друзей, гласит народная мудрость. Бланк ее оценил в полной мере.

Изгнанные Сидоровым за пятую графу друзья коллеги-проктологи, устроившись сами, после «исхода», как между собой называли они массовое увольнение из недостроенного НИИ, поддержали всех, кто незаслуженно пострадал от директора-антисемита.

Так Антон Семенович занял вполне достойное место руководителя отделением, давшее ему определенную свободу в выборе пациентов и непременный интерес к своей персоне у различных начальников средней руки, страдающих геморроем, но не доросших до обслуживания в кремлевской больнице.

Потрет учителя Бланк повесил на стену в своем кабинете, рядом с портретами стремительно меняющегося руководства страны. Эти смены его не сильно беспокоили, ибо начальство меняется, а геморрой вечен.

Причем, не фигуральный геморрой, как синоним различных проблем, а вполне реальный, с багровыми кровоточащими узлами вокруг выхлопного отверстия прямой кишки.

Уникальный унитаз Бланк поставил в персональном туалете своего кабинета. Так что, каждый гость, не знакомый с этим эпизодом жизни Антона Семеновича, посещая личное отхожее место обычно впадал в состояние благоговейного ступора и потребности осквернять этот шедевр научной мысли своими выделениями больше не испытывал.

Бланк всегда очень благожелательно встречал различных товарищей руководителей, которые не могли или не хотели пользоваться услугами кремлевской медицины.

Все-таки больное место такое пикантное, а Кремлевка — известное гнездо дятлов, покажешь на осмотре свое дупло, и пойдут эти птицы своими большими носами настукивать в разных совсем не медицинских инстанциях, обсуждая твою деликатную болезнь, а это непременно отразится на репутации и карьере. Могут так и отказать в продвижении по карьерной лестнице, скажут: куда это ты с такой жопой, да на высокую должность?! Не годишься! Ишь, как запустил рабочий орган…

А к Бланку ляжешь с гастритом, как в санаторий, но заодно, как бы незаметно и от геморроя избавят. Тихо, деликатно, без лишнего шума. Справочку дадут, что в определенной части тела произведен «косметический ремонт». И никакого вреда для репутации. Выходит такой начальник с тюнингованным анусом и, ничего не опасаясь, ждет повышения по службе.

Бланк из большого уважения к важным пациентам всегда сам лично осматривал начальников, помня заповедь Ройтмана, выставлявшего свой указательный палец десницы: " Я как царь Мидас, одним этим пальцем институт построил!».

И это была чистая правда. Ройтман так умело вводил свой золотой палец в естественное отверстие большого начальства, видимо зная, на какие кнопки там надо нажать, что необходимые ему суммы выделялись без лишних уговоров и объяснений.

Бланк постиг эту науку в совершенстве и поступал точно также.

Ройтман тет-а-тет объяснял своим ученикам, что действие сие, ректальное исследование — имеет необычное свойство сближения с пациентом, и как результат, максимальное доверие к лекарю. А это доверие уже открывает и двери в высокие кабинеты и кошельки.

Так больше десяти лет Антон Семенович руководил отделением, и копил в воей записной книжке телефоны друзей, от чиновников разного масштаба, до артистов различной популярности, пока не грянула перестройка… многие его друзья и коллеги, соратники в деле борьбы с геморроем начали частно практиковать, вставляя свои пальцы уже не бесплатно.

Задумался и Бланк, как бы тоже реализовать свои возможности и связи? Смазав палец вазелином, он принялся листать записную книжку, размышляя: кто и чем из этого списка ему может быть теперь особенно полезен?

Глава 5. КиЛ и ЭСХИЛЛ

Антону Семеновичу посоветовали обратиться к грамотному юристу. Наиболее грамотным в поле зрения Бланка оказался Александр Гарин, которого ему посоветовал кто-то из освобожденных от бремени геморроя пациентов.

Юрист обозначил гонорар за консультацию и довольно быстро набросал варианты коммерциализации деятельности Бланка в условиях нарождающегося капитала и «нового мы́шления», которое активно проповедовало руководство страны, при этом толком так и не объяснив, а в чем же новизна его? В словоблудии публикаций терялся здравый смысл.

С развалом СССР все стало предельно ясно, когда в массы бросили всем понятный лозунги «Обогащайтесь»! «Бери от жизни все»! Выяснилось, что те, что мог и умел, давно это делали, не афишируя, а кто не мог, кому не позволяла совесть, тому никакие лозунги не помогли, они погружались в трясину долгов и делались из бедных в лучшем случае — нищими, а в худшем — мертвыми.

Бланку оставалось свершить главное: собрать команду молодых, энергичных, голодных и потому особенно не отягощенных коммунистической моралью врачей, ну и еще найти стартовый капитал.

Остальные юридические и экономические вопросы решались без проблем, Гарин-старший частью их брал на себя, экономическую и внешнеторговую он тоже подсказал, как решить. Кроме обычного гонорара, за каждую решенную задачу, все равно А.С.Бланк остался обязанным Гарину-старшему. То есть так обязанным, что никакими гонорарами покрыть невозможно.

Именно в это время Гарин-младший с дипломом выпускника Калининского мединститута и интернатурой по анестезиологии метался по клиникам Москвы в поисках вакансии кардиолога, о которой мечтал с пятого курса. Но всем хотелось получить в штат анестезиолога, и никому не был нужен недоученный кардиолог. Чтобы не терять врачебного стажа Жора дежурил на «скорой», но, как он любил цитировать принца Флоризеля: работал, «но совершенно без удовольствия».

Бланк по прежнему вставлял свой палец в каждый анус большого начальства, имеющего доступ к государственным деньгам, в поисках необходимого стартового капитала, и однажды сделал это настолько удачно, что, фигурально выражаясь, «извлек» вместе с пальцем различного оборудования для хирургии, урологии и гинекологии на несколько десятков миллионов долларов.

Самым подходящим для хранения импортного медицинского оборудования зад оказался у министра ореховой промышленности Рудыго Михаила Наумовича, который министром стал только после развала СССР, до этого момента он руководил управлением ореходобывающей отрасли, которое входило в состав ГУЛАГа и имел звание генерал-майора ВВ.

Новый министр кроме огромного штата работников, миллионов гектаров кедровой тайги и приличной суммы оборотных денег, не имел ничего. Связан он был не с пищевой промышленностью, как могут подумать неискушенные читатели, а с оборонкой. Ведь мало кто знает, что масло кедровых орехов обладает уникальными свойствами и используется в ракетостроении, а из ореховой скорлупы делают какие-то особые звуко- и тепло изолирующие прокладки для боевых самолетов. Но это относится к государственной тайне.

Чищенные кедровые орехи и ореховое масло продавались за валюту, на которую закупались редкие орехи: кокосовые, кешью и бразильские, без которых, как оказалось, ракеты, так как надо, лететь не могут. Вообще они летят, конечно, но как-то не так, как хотелось армии.

В общем, новоявленный министр получил министерство и сотни тысяч работников ореходобытчиков, бывших зеков и вольнонаемных, которых понадобилось как-то лечить от хронических профессиональных болезней.

Бланк предложил для этого свою «клинику» — кооператив «КиЛ». Конечно, в обмен на оборудование.

Рудыго, после того, как Бланк своим «золотым» пальцем лишил его невинности — согласился на такой бартер, создав заодно и фонд социальной поддержки ореходобытчиков «Орешек» и «Орех-банк» и «Шишка-банк» с представительствами на Новом Арбате, новые финансовые корзины должны были от имени МИНОРЕХПРОМА заключить необходимые договоры с клиникой Бланка и контролировать как переданные деньги, так и списание их по актам выполненных работ. Для чего в клинике постоянно работал бухгалтер-аудитор от фонда «Орешек».

Министерство Рудыго, ввиду того, что отменили монополию государства на внешнюю торговлю, вынуждено было создать массу коммерческих структур вроде «Орехи России», «Орехимпэкс», «К-К-К», «Эко-КГБ» что означало: «Кедрач, Кокос, Кешью», «Эко-Кокос, Грецкий орех и Бразильский орех», и никак не относилось к расовой сегрегации, зато благодаря популярному созвучию непременно привлекало внимание к ореховому бизнесу, и тому подобное. Через эти фирмы из страны беспошлинно вывозились чищенные кедровые орехи, но ввозились экзотические, а главное добывалась валюта.

Мировой оборот орехов нарастал, при этом Россия заметно наклоняла его в свою сторону, пока не встревожилась корпорация De-NUTS управляемая семьей Оффеншпиллеров из Африки и Бразилии с офисом в Швейцарской Женеве.

Семья африкано-бразильских магнатов стала искать выходы на Рудыго, так чтобы не привлекать внимания финансовых и специальных служб.

В Крыму Рудыго купил участок южного берега Черного моря, на котором запланировал высадить плантацию кокосовых пальм. С пальмами как-то не задалось, зато там выросла четырехэтажная дача Рудыго, по внешнему виду и площади не уступающая Ливадийскому дворцу и больше подходящая в качестве личного санатория.

Впрочем, Рудыго ее так и использовал, приглашая туда важных людей для переговоров, бывал там и Антон Семенович Бланк.

Надо ли говорить, что разное начальство, включая всяких министров и их замов, еще сильнее зауважало Бланка и регулярно навещало его отделение, а затем и медцентр, чтобы подставить ему соответствующую часть тела для проверки — все ли там, в этой «темной пещере» в порядке?

«Конструктор» для сборки — «Эндоскопический специалист и лазерный дробильщик», то есть медицинские приборы в ящиках от разных зарубежных фирм, прибывший в отделение Бланка в год окончательного развала СССР и стал основой для самой первой частной клиники в обновленной России.

Больничное начальство не обратило внимания на все это богатство, прибывшее в клинику. И это нормально, вот если бы оно вывозилось — тогда бы обратили!

Сперва эти приборы использовались на благо рядовых граждан — жителей и гостей Столицы, однако с развитием капиталистического движения, они стали работать исключительно для добывания денег.

Негласно малое предприятие, как и последующий «Медицинский центр ЭСХИЛЛ» в узких кругах ограниченных лиц уже через пару лет стали называть «Клиника Бланка».

К тому времени он уже действительно превратился в двухсот, а затем и трехсоткоечную больницу, аббревиатура которой не имела отношения ни к древней Греции, ни к поэзии, а расшифровывалась как «Эндоскопическая хирургия и лазерное лечение».

Антону Семеновичу Бланку удалось в очередной раз своим волшебным пальцем извлечь из могучего ануса главы Москомимущества целый особняк бывшего НИИ «ненужной промышленности» с характерной архитектурой времен застоя, то есть семиэтажный параллепипед «стекло-бетон», в который кооператив — малое предприятие «КиЛ» и переехал под конец своего существования, а, умирая, приказал долго жить новорожденному «МПЦ ЭСХИЛЛ». Извлечение не обошлось без поддержки Рудыго, подписавшего нужное письмо-прошение на имя мэра.

На таких уровнях сделки или сопровождаются запредельными суммами или вот так — даром, под грядущие выгоды.

Площадь новой добычи Бланка доводила его до головокружения — больше тридцати тысяч квадратных метров.

Антон Семенович уверовал в магическую силу своего указательного пальца окончательно. Дело оставалось за обнаружением новой полезной задницы, но все подходящие богатые зады теперь находились за границей, где и предпочитали демонстрировать свой геморрой.

Глава 6. Маркетолог поневоле

Получив визитную карточку Бланка, Гарин задумался. Сам по себе этот звонок никого ни к чему не обязывал. Позвонить не проблема. А что сказать?

— «Здрасьте, вам унитазы не нужны?

— Был нужен, да уже взяли…

— А может, и я на что сгожусь?

— Может и сгодишься»…

— Если рот пошире открывать будешь, — вслух закончил Гарин воображаемый диалог.

Этот анекдот на тему эпизода из фильма о «Неуловимых мстителях» приходил на память всякий раз, когда Жора пытался представить грядущий разговор с Бланком.

А какой он кардиолог? Год интернатуры у Марка — это еще не специальность. Это так, все равно как если просидеть год на кухне лучшего ресторана, наслаждаясь запахами и видя, как работают профессиональные кулинары, так поваром не станешь. Пассажиром не научиться водить машину, сколько ни следи за шофером. Читатель не станет писателем, если сам писать не начнет…

А что ему предложит проктолог Бланк? Черт возьми, какая вообще связь кардиологии с проктологией? Или, как сказал бы дед: «Жора, чему ты удивляешься? Для России это же нормально — все делать исключительно через задницу»!

Отец сказал, что Бланк создает частную клинику. И набирает салаг? Это невозможно. А может быть не гадать, а взять да и позвонить?

На дворе происходит черт те что… ГКЧП провалился. Ельцин слез с танка.

Гарин и не собирался ехать к Белому дому, но совсем не потому, что мама запретила, а потому что всей душой был на стороне взбунтовавшихся коммунистов.

Мама Мария сидела целыми днями в обнимку с приемником «Sony» и слушала «Эхо Москвы», «Голос Америки» и «Радио Свобода», которые перестали глушить. Она была за демократического президента — Ельцина.

— Как хорошо, что дед не дожил до этого позора, — сказал отец, глядя, как на экране дрожащими руками Геннадий Иванович Янаев вытирает нос. — Дед всегда говорил, взял пистолет — стреляй. Или не бери…

— Саша, что ты говоришь? — ужаснулась мама.

— Что вижу, — мрачно ответил отец. — Ельцину Союз не нужен. Он его не удержит, даже вероятнее всего — развалит. Помяните мои слова, в следующем году СССР уже не будет.

— А что же будет? — удивился Жора.

— Не знаю, союзные республики отвалятся точно. Может быть, останется тройственный союз, Россия, Украина, Белоруссия.

— А Казахстан?

Отец помотал головой.

— Назарбаев с Ельциным не станет объединяться, они оба — удельные князья. Я боюсь, что Татары и Кавказ тоже отвалятся.

— Но зачем?

— Не зачем, а почему, — отец налил себе водки, — потому что в Конституции записано право наций на самоопределение. Эти козлы, — он кивнул на ГКЧП, вещающее с экрана, — власть не удержали, они дискредитировали партию. А это был единственный стержень, объединяющий народы. Когда исчезает интернационализм, расцветает нацизм. Они убили надежду, лишили общество цели. Теперь нас ждет хаос и разгул бандитизма.

Через пару дней после этого разговора отец принес большой оружейный ящик-сейф, и спустя еще месяц поставил в него два помповых ружья и карабин «Сайга», несколько коробок с патронами с картечью на крупного зверя.

— Мой дом, моя крепость. — Сказал Гарин старший. — Нас обворовало государство. — Добавил, он, имея ввиду реформу Павлова. — Но мы не можем позволить обворовывать нас и бандитам. Сын, я предлагаю продать дачу. Мы не спасем эту рухлядь. Впрочем, — он задумался. — Мы не будем ее продавать. Лучше я ее застрахую.

— Где? — удивился Жора.

— У Ллойда, я им недавно помогал открывать Московское представительство. Застрахую дачу на миллион долларов. Шучу, — добавил он, увидав круглые глаза сына. — Тысяч на сто фунтов. В общем, я займусь этим делом.

— А где ты теперь работаешь?

— Создаю адвокатскую контору «Гарин и сын»! — рассмеялся отец.

— Опять шутишь?

— Отнюдь. Я серьезен, как никогда. У нас с тобой по тридцать пять процентов участия, остальные еще у двух моих коллег. Сейчас раздолье для юристов. Суды завалены делами. Ты позвонил Бланку?

— Нет еще, я ж сегодня с суток. Завтра позвоню.

— Давай.

Отец действительно занялся страховкой древнего особняка, вызвал экспертов-оценщиков… Гарину до этого не было дела. Он жалел библиотеку деда, однако, вывозить ее было некуда.

Проснувшись утром следующего дня, он позавтракал, исполнил ежедневный тренировочный ритуал в течение часа и взял со стола визитку Бланка.

Тот снял трубку сразу. Жора представился.

— А, помню, помню. Отец твой говорил. Давай приезжай. Познакомимся. — Бланк все это выпалил за секунду. — Адрес на визитке есть. Жду к полудню. Раньше не надо, у меня обход.

Гарин сказал:

— Спасибо, я приеду, — и положил трубку. Даже по телефону он ощутил бешеную энергию Антона Семеновича.

Без десяти двенадцать Гарин запарковал Победу рядом с больницей, где работал завотделением Бланк.

Натянув халат в холле больницы, Жора прошел мимо вахтера, которому до врача или студента не было дела, он не пропускал наглых посетителей к больным.

На посту Жора спросил у медсестры, где кабинет заведующего, она показала: «Там, на двери бронзовая табличка».

Она не шутила. На обитой дерматином двери была укреплена бронзовая с чернением табличка с каллиграфической гравировкой: «Бланк Александр Семенович. к.м.н.», похожие можно было увидеть в начале века на дверях квартир в старой Москве и в Ленинграде.

Гарин глухо постучал в дерматин, сообразил, что вата глушит, и стукнул в табличку.

— Входите! Открыто!

Кабинет был что надо, с персональным санузлом, кушеткой для осмотра, огромным двухтумбовым столом, на котором красовались три телефонных аппарата с гербами на дисках — правительственная связь. Гарин знал, что в таких аппаратах есть защита от прослушивания.

В шкафу за спиной хозяина кабинета стояли многочисленные цветные и черно-белые фотографии в рамках, а на стенах развешаны дипломы и грамоты. Над головой — портрет президента России, в углу в подставке небольшой флаг — триколор. Среди грамот, вымпел алый с Лениным — «Ударник коммунистического труда».

Навстречу Гарину поднялся мужчина с орлиным профилем, жгучими глазами в ослепительно белом накрахмаленном халате и в высоком колпаке, из-под которого выбивались седоватые вьющиеся волосы.

— Я — Гарин, — представился Жора, — Вы мне назначили на двенадцать.

Разговор получился быстрый и странный, будто все уже было заранее решено. Антон Семенович осмотрел Гарина, будто сфотографировал.

— Отец твой сказал, что ты знаешь английский? — первым делом спросил он.

— Немного знаю, — не стал отрицать Жора.

— Betty Botta bought some butter;

«But,» said she, «this butter’s bitter! — процитировал поговорку Бланк, — как там дальше?

— If I put it in my batter

It will make my batter bitter.

But a bit o’ better butter

Will but make my batter better.»

— на автомате продолжил Жора, — словно под гипнозом. Эту поговорку они часто читали с дедом Руди, отрабатывая произношение.

— Значит, немного, — прищурился Антон Семенович, — скромняга. Приходи ко мне работать.

— Врачом?

— Нет, ты у меня будешь заниматься рекламой. А твое медицинское образование поможет правильно ее ориентировать.

— Я врач, — напомнил Гарин, — я хочу в кардиологии работать.

— Да какой ты врач? — махнул рукой Бланк. — Мне нужен хороший рекламщик. Я тебя учиться пошлю. На месяц, при телецентре курсы открыли по рекламе. Я оплачу, и тебе зарплата будет две тысячи. Согласен? Мне сейчас дом дают, бывший НИИ, там будем медицинский центр создавать. Может, и кардиологию откроем, а пока нам до зарезу нужна реклама! Ну, что?

Это было словно наваждение. Гарин уже готов был согласиться, но вдруг защекотало в носу и он чихнул. С чихом в голове прояснилось, он снова стал самим собой. Вспомнилась вербовка в райкоме.

— Я могу подумать? — спросил он.

Бланк удивленно поглядел, будто впервые увидел.

— А тебе еще нужно подумать? — перепросил он с обиженной интонацией.– Я полагал, тут все ясно.

— Вообще-то, — упрямо повторил Гарин, — я ищу место кардиолога. Отец сказал, будто у вас оно может быть через какое-то время. А выходит, я напрасно съездил. Извините, я не планировал заниматься рекламой. И я все-таки — врач, а не рекламщик.

Бланк выскочил из-за стола. Видно было, что Жора ему понравился.

— Да погоди, ты, чудак-человек. Мы затеваем грандиозный проект, у нас будет огромная клинка, и там наверняка мы откроем кардиологию! Вот специально, для тебя и откроем! Но не сейчас, понимаешь? Сейчас пока готовы только три направления: хирургия, урология и гинекология. Мы делаем уникальные операции, без разрезов! Понимаешь? Пока это наш предел, на этот год. Ну, еще мы откроем поликлиническое отделение и терапию для всякого — разного. Там тридцать тысяч квадратов! Мы все, что угодно сможем там открыть! Мне денег дают… вот просто так. Понимаешь? Десятки миллионов долларов. Это правда! Мы договор с одним ведомством заключили. Им нужна медицина, клиника, а денег у них — куры не клюют. С тобой мы горы свернем, не то, что кардиологию открыть… Я обещаю, что, как только развернемся — будешь кардиологом!

Бланка явно несло, как Остапа Бендера.

И Гарин сломался. Как он себя потом ругал. А если бы тогда отказал? Жалел бы? Может быть. Этого теперь не узнать.

Через пару дней Жора принес Бланку трудовую книжку, в которой после записи «ССиНМП г МОСКВЫ. Линейный врач», появилась запись: «МП «Консультации и лечение» — заведующий отделом маркетинга и рекламы.

Бланк не обманул его в одном — Гарин действительно поехал в Останкино и там его приняли на курсы маркетинга, где обучали, как надо продавать товар, как привлекать покупателя. В конце курса он сдал зачет наравне с другими курсантами. И на разных каналах появился его ролик на пятнадцать секунд:

«– Тут-Тук!

— Кто там?

— Сюртук!

Счастливая семья из четырех человек хором объявляла: Мы одеваемся в магазинах одежды для всей семьи «Сюртук»!».

На фоне дебильной рекламы фирм, торгующих бытовой техникой СЭЛДОМ или «Партия» — его ролик действительно стимулировал желание зайти в магазин «Сюртук».

Сюжет этот, написанный Гариным и реализованный каким-то режиссером — несколько лет вертели на TV. Он же не получил за него ни копейки. Потому что по условиям договора на обучение, авторские права на креатив курсантов получала компания, устроившая курсы.

Гарин немного жалел лишь об одном, что ничем не мог подтвердить свое авторство на этот ролик.

Бланк не врал. Он вообще никогда не обманывал, только, к сожалению, не все, что он замышлял и представлял как реальность, ему удавалось.

Он действительно собрал команду из десятка молодых врачей с разных кафедр, проработал план совершенно новых методик лечения и операций, в основном эндоскопических и бескровных.

За особняк бывшего НИИ пришлось побороться с прежними владельцами. Бланк это поручил Гарину старшему.

Тот договорился с охранной фирмой «Герат». Бывшие офицеры-афганцы оперативно перекрыли все входы, поставили на проходной вооруженных парней в камуфляже. Даже помогли прежним хозяевам вынести оборудование, подписав документы, что оставленная рухлядь тем не нужна.

Здание требовало ремонта, потому что, съезжая, обиженные проектировщики унесли все, что могли, даже свинтили розетки и выключатели, а кое-где попытались отодрать линолеум с пола.

Бланк не вмешивался в подготовку здания. Он съездил туда два раза, указав, где будет администрация, где отделения, а где нужно организовать стоянку автомобилей для сотрудников и посетителей.

Если бы не жадность человеческая и зависть, команде Бланка не пришлось бы переезжать в срочном порядке в недоделанные помещения.

Чтобы официально проводить получаемые за операции деньги, Гарин старший разработал специальную систему договоров, трудовых с сотрудниками больницы, где заведовал отделением Бланк и аренды служебных помещений: палат, операционных и перевязочных.

Кроме этих расходов, Бланк был вынужден принять на должность «консультанта» главного врача больницы, его замов и главбуха. И всем, естественно, платить. За что? За хорошее отношение. Которое, чем активнее и лучше шла работа малого предприятия Бланка, становилось все хуже и хуже.

Команда главного врача, которую иначе как «паразиты» Бланк не называл, требовала увеличения добавки к зарплате. Зажатый обстоятельствами, Антон Семенович платил.

Когда же до «паразитов» дошли вести о готовящемся переезде, они потеряли все рамки приличия, или, как стали говорить новые бизнесмены на блатной манер: «рамцы попутали».

Бланк попытался все свести к мирным переговорам, накрыл стол в «Праге», куда позвал банду главного врача. Но те настаивали, Бланк должен их поставить в своей нарождающейся клинике на ключевые должности, а сам деликатно отойти на должность научного руководителя. Или ему перекроют возможность госпитализации платных больных.

Сдерживая ярость, на следующий день Бланк дал команду:

— Немедленно переезжаем!

Главный постарался помешать вывозу оборудования, которое Бланк получил от МИНОРЕХПРОМа, но министр Рудыго прислал своих юристов с официальными документами, а те проконтролировали вывоз всего, что не стояло на балансе больницы, но числилось в договорах аренды с МП «КиЛ».

Два Камаза погрузились за полдня, и к вечеру, нанятые Гариным-отцом, рабочие уже выгружали специальные столы, электронно-оптические преобразователи, телевизионные стойки для «операций без разреза».

На организацию, отмывку палат, трех операционных и перевязочных ушло две недели.

Жадное и недальновидное больничное начальство в один день лишилось полусотни сотрудников и целого отделения, а также денег, которые Бланк этому начальству платил.

В бывшем НИИ можно было заблудиться, семь этажей и длинные коридоры со светлыми комнатами и залами, где когда-то стояли станки опытного производства и располагались конструкторы с кульманами.

Новое правительство под руководством свиноподобного премьера росчерком пера уничтожало российское производство, объясняя свои решения просто: «Все, что нам будет нужно, мы теперь купим за границей»!

При изобилии помещений, пригодных для работы оказалось совсем немного. Бывшее малое предприятие, а ныне акционерное общество закрытого типа — АОЗТ, заняло пару этажей и то не полностью.

Гарин старший подводил Бланка к пониманию необходимости взять кредиты на ремонт хотя бы половины здания и расширению спектра медицинских услуг.

Бланк сопротивлялся и пребывал в состоянии перманентного ужаса от осознания в какую бездну он себя и свою команду погрузил.

Жора получил небольшую комнату позади кабинета Бланка с неизменной бронзовой табличкой, которую Антон Семенович свинтил собственноручно, и фотографиями с дипломами и грамотами, среди которых повис все тот же вымпел «Ударник коммунистического труда».

Кабинет Бланк сделал из небольшого зала, потому появилось место и для портрета Ройтмана, на котором задумчивый покойный учитель Антон Семеновича, зажав в пальцах дымящуюся трубку «а ля И.В.Сталин», смотрел из-под седых косматых бровей в далекое будущее тогда еще советской проктологии.

Гарин, закрывающий рекламный фронт в одиночку, поселился в небольшой комнатке позади кабинета Бланка. По сути, во времена НИИ это была кладовка с небольшим окном. Жора выпросил себе новейшую 486 Ай-би-эмку с монитором 17 дюймов супер-вга, лазерным принтером и сканером, на которой Гарин самостоятельно изготавливал оригинал-макеты рекламных объявлений для газет и журналов. Так как этот компьютер был самым мощным в центре ЭСХИЛЛ, маркетолога атаковали не занятые работой врачи — игроманы, обожавшие гонять «Де-трак» или «Копье судьбы». Гарин их гнал, но когда его не было — рабочий компьютер превращался в игровой.

Смена замков в кабинете Гарина ничего не решала, через сутки ключ подбирался, и Гарин перед началом работы обязательно прогонял последние версии программы aidstest в поисках зловредных вирусов.

На утренних конференциях Гарин требовал оставить его компьютер в покое, потому что в нем кроме программ для рекламного дизайна хранятся важные договоры с различными СМИ, включая телевизионные каналы и рекламными агентствами, которые вырастали и лопались, как грибы-дождевики.

Уговоры не работали, пока Бланк, накопивший уже немного денег, не пообещал оснастить персональными компьютерами все отделения и всех врачей.

Насмотревшись на солидных клиентов, которые приходили к нему с охраной и чемоданчиком мобильного телефона, Бланк купил себе мобильный телефон Моторола. Он, как ребенок, звонил из разных районов Москвы или страны, куда его заносила работа и встречи с нужными людьми, и проверял качество связи. Через месяц он сменил «Московскую сотовую» на «Билайн».

Более экономные врачи пока ограничились пейджерами, на обслуживание которых пейджинговые компании вытягивали доллары.

Еще до переезда в новое здание, Гарин к Бланку привел Бардина. На должность заместителя по лечебной работе.

Бланк, который разрывался тогда между отделением, малым предприятием, ореховым министром и домашними проблемами — признал эту мысль единственно верной. Как и то, что на эту работу нужен был человек со стороны, чтобы не возникало раздрая внутри коллектива, будто у Бланка есть любимчики!.

Обиженный на своего главного врача Марк Бардин, после знакомства с Бланком перевелся к нему мгновенно.

Жора, понимал, что обиделся Марк совсем не из-за Гарина, которому отказали в ставке кардиолога.

Дело в том, что Бардин, как истинный врач-фанатик мечтал создать в кардиологии операционную по ангиопластике больным, поступающим в приступе стенокардии. Он договорился с рентгенологами, о передаче ему списанного ЭОПа «ARCA». Нашел умельца, который ему отремонтировал приемную трубку.

В НИИ при заводе ЗИЛ он нашел спецов, которые взялись заменить поверхность стола с металлической, имевшей небольшое окошко для снимков, на сплошную рентген-проницаемую плиту. На все это Марк потратил деньги из своих запасов. Мира Израилевна ему не мешала. Зам главного по терапии, благословил на эксперимент, оправдываясь, что победителей не судят, а однажды созданное ломать — себе дороже.

Но мир не без «добрых» людей. Бардин затеял ремонт в холле, примыкающем к БИТУ, чтобы отгородить в нем пространство для рентген-операционной. Конечно с нарушением некоторых санитарных норм. Где бы он взял свинцовые пластины для отделки стен, пола и потолка?

Марк хотел начать и доказать необходимость развития в новом направлении. А потом уже заручиться поддержкой главного кардиолога Москвы Юренева, выбить деньги на создание нового отделения ангиокардиологии. А там уже сделать все по правилам. Ведь сейчас передвижные ЭОПы и рентен-аппараты» АРМАН» используются в отделениях и палатах без всякой защиты! Марк предполагал, что АРКА будет использоваться не чаще раза неделю, а это ерунда.

Главный врач устроил тотальный обход своих владений, увидал недоделанную установку, пахнувшие краской стены будущей операционной и категорически запретил все это.

Как он узнал? А вместо Гарина в БИТ пришла работать какая-то дальняя родственница главного из Махачкалы, которой не столько нужна была кардиология, сколько московская прописка и квартира, которую она, как врач, рассчитывала получить через год и переехать из общежития. Она то и докладывала вечерами главному о бурной деятельности Бардина.

Гарин об этой драматичной истории крушения надежд Бардина не знал.

Он, видя муки Антона Семеновича, просто сел в «Победу» и посреди рабочего дня навестил учителя и друга.

Марк как раз закончил обход и собирался писать истории больных.

Жора поздоровался с двумя студентами и предложил Марку поговорить тет-а-тет.

Бардин повелел студентам записать дневники осмотров на отдельных листочках «я приду, проверю» и удалился с Гариным на улицу.

Жора рассказал об МП «КИЛ», о Бланке, о том, что идет ремонт в выделенном здании и о том, что это шанс. Только нужно познакомиться с Бланком лично. Если Марк готов, то Жора его прямо сейчас отвезет на беседу и вернет на место после нее.

Марк, в сердце которого горела обида на главнюка, молча вернулся в ординаторскую, повесил фонендоскоп на крючок и сказал:

— Я отъеду на пару часов. Дневники покажете доценту Вылковисскому, он подпишет. Назначения все без изменений. Если больной поступать будет, зовите доцента.

Гарин обалдел.

— Ты не боишься, вот так посреди дежурства? Я ведь в шутку предложил прямо сейчас, — решил он исправить ситуацию. — Я могу тебя завтра отвезти, после дежурства.

— Нет, — решительно ответил Марк, — едем сейчас. Меня уже достал наш «Навуходоносор».

Гарин помнил, что кличка эта давно ходила за главнюком.

— А кто в роли Амана? — блеснул «знанием» истории еврейского народа Жора.

— Да есть одна, некая Мадина Исмаиловна… — с раздражением сказал Марк, усаживаясь в «Победу». — Только Аман был не у Навуходоносора, а у Артаксеркса в Персии.

Марк, впервые оказавшийся в машине Гарина, оглядел диваны, салон, произнес не без зависти:

— Классная тачка. Все родное?

— Нет, — ответил Гарин, — родной только кузов, а мотор от Мерина, трансмиссия и подвеска от Ситроэна ДС. Дедово наследство.

— Это сильно. Раритет! Поехали!

Бланк знал, что Гарин должен привезти ему кандидата в заместители. Разговор с Марком прошел примерно также, как и с Гариным несколько месяцев назад.

Антон Семенович выкатил глаз «фотографируя» Бардина. Жора их оставил наедине. Через пятнадцать минут Бланк вывел Марка и показал ему отделение и помещения, арендованные малым предприятием. После экскурсии, Бланк вызвал Гарина.

— Забирай своего друга. Отличный спец. Жду вас, — он пожал руку Марку.

— Когда к нам перейдешь? — в машине спросил Жора.

— Заявление я написал, и Антон Семенович его визировал, запланировали, что с понедельника, но боюсь, главнюк потребует две недели отработать. Я предупредил. Бланк согласился подождать.

Главнюк не потребовал, так Марк через три дня занял официально должность врача-ординатора в отделении и главного врача в его же малом предприятии. Он легко принял на себя все заботы по лечебной работе от Бланка, а тот погрузился в организационные проблемы, ежедневно совершая очень важные визиты.

А потом состоялся уже описанный переезд. Марк теперь еще был занят ремонтом отделений, закупкой коек, белья, организацией аптечного склада и отдела аналитики лекарств, оформлял договора с милицией по охране сейфа с наркотиками и сильнодействующими.

Жора его не беспокоил.

Бланк выделил Марку кабинет чуть поменьше своего.

В медцентре появился зам по хозяйству Эдуард Аркадьевич Гешефтер, который исполнял эту же должность в здании во времена НИИ. Он пришел к Бланку и просто сказал:

— Я ваш зам по хозяйственной части, потому что, лучше меня хозяйство этого дома не знает никто.

Бланк тут же его взял на работу.

Глава 7. Финансовый монтаж или «будет вам на орехи»

В конце девяносто второго, как-то вечером, заканчивая запланированную на день работу, Гарин услышал, как Бланк общается по громкой связи с Рудыго. Обычно это случалось, когда Антон Семенович собирался ехать домой и бегал по кабинету, не имея возможности держать трубку около уха.

Рудыго, как обычно, грохотал своим министерским басом:

— Антон, я тут познакомился с одним деятелем из Швейцарии, тебе надо с ним тоже познакомиться.

— И что мне с него? — подбежал к селектору Бланк, застегивая рубашку и повязывая галстук.

— Что и всем нам, деньги. Я не могу тебе тут все объяснить, лучше он сам это сделает. Прими его и полюбезнее.

— Когда? — Жора услышал, как Бланк листает ежедневник.

— Завтра в шесть вечера он будет у тебя. Запиши…

— Пишу!

— Доминик Феврие.

— Швейцарец?

— Бельгиец, но из Швейцарии. Это не важно. Ты ведь по английски гутаришь? Вот и пообщаетесь. Он тебе все объяснит, а ты потом мне. Хорошо? У нас не было возможности нормально поговорить, но я понял, что он знает, как из денег сделать деньги.

— Хорошо. — Бланк отключился.

Гарин затаил дыхание, когда Антон Семенович вышел, выдохнул. В позвоночнике что-то жужжало, отдавая в копчик.

«Во что значит выражение, жопой чуять, — подумал Жора, — А что я чую? Знать бы. Бланк забыл, что я тут? Или не придал значения разговору? Завтра в шесть придет этот швейцарский бельгиец. И что?»

Жора не знал, что. Но очень хотел быть в своей комнатке завтра в шесть и чтобы Бланк не подумал, будто в ней кто-то есть.

— Что за шпионские страсти? — вслух сказал Гарин. — Куда я лезу?

«Ладно, — решил он, — если я буду на месте, значит, буду, если Бланк попросит уйти — уйду».

С этой мыслью он выключил компьютер и пошел на выход.

В его комнату вели две двери. Одна из зала кабинета — Бланка, а вторая из общего коридора. Дверью в кабинет Бланка Гарин никогда не пользовался, она была заперта со стороны помещения Бланка.

Видимо Антону Семеновичу не было дела, слышит ли Гарин разговоры, что ведутся в кабинете хозяина медцентра ЭСХИЛЛ. До сих пор у Бланка от Жоры не было секретов. А теперь?

Жора приехал из типографии, где заказал буклеты о центре, занес Бланку в папку «На подпись» счет на оплату положил на стол секретарши, а так как ее не было уже, то отошел перекусить в недавно организованное кафе в отремонтированном сегменте здания.

Вернуться он постарался без шума. Очевидно, Бланк секретаршу отпустил, потому что документы, положенные Гариным на стол, так и лежали.

Компьютер Гарин вывел из спящего режима. Полюбовавшись на бегущую строку: «Кардиология в ЭСХИЛЛЕ — наша цель»!, он двинул мышкой и заставку сменил рабочий стол Виндос 3.11.

Гарин запустил «Ворд» и «Альдус Пейдж-Мекер», в которых писал и монтировал макеты. Предстояло заготовить шаблон нового буклета, с учетом открытия новых отделений. А это теперь, по ходу ремонта, происходило чуть ли не каждые месяц-два. Вот закончили ремонт на четвертом этаже, где по плану открывались реанимация и детское отделение.

Пока деньги на все выделяло ореховое министерство, при этом поставляя на лечение сотрудников — мужиков с мозолистыми руками и широкими плечами. Шишкобойцев. Ежемесячно бухгалтерами закрывались акты выполненных работ, погашающие вложенные МИНОРЕХПРОМОМ целевые средства.

Ужас Бланка — налоговая полиция «поселилась» в здании ЭСХИЛЛа и отслеживала каждую входящую и уходящую копейку.

Когда Гарин вернулся из кафе, Феврие уже был в кабинете Бланка. Разговор шел на английском. Жора зашел тихо, разделся и слушал.

Когда тема пошла по второму кругу, а Жора это понял, когда Бланк начал повторяться в вопросах, стараясь понять эмиссара из финансовых кругов Европы.

Жора все понял и чтобы голоса ему не мешали, осторожно вышел и отправился снова в кафе, выпить чего-нибудь безалкогольного и обдумать услышанное.

Как и положено для любого докладчика, Феврие в основном блоке уложился за двадцать минут.

В лифте Гарин вспомнил популярный анекдот.

К новому русскому приходит черт и предлагает за его бессмертную душу исполнить любое желание. Новый русский пытается его понять.

— За любое-любое?

— Да.

— Мою душу?

— Да, всего лишь твою душу.

— За любое желание?

— За любое.

— Душу?

— Да, больше ничего.

— Заманчиво. Только я одного не понимаю.

— Чего же? — удивляется черт.

— А наколка-то в чем? Я не понимаю.

Что же предлагал Феврие?

Гарин достал блокнот, в котором делал пометки во время встреч, и, пока ждал заказ, ставил карандашом только жирные точки.

Феврие предложил брать кредиты в одном крупном лондонском банке, но не просто так. То есть их брать будет не Бланк и не центр ЭСХИЛЛ, а дочерняя организация, для которой создателями и поручителями выступят МИНОРЕХПРОМ и медцентр ЭСХИЛЛ. Компанию эту создадут юридические и физические лица из России. Как известно Рудыго ведет большую внешнеторговую деятельность, продает орехи, покупает те, которых не бывает в России. Часть этих денег нужно проводить через Лондонский банк, который представляет Феврие. При этом Рудыго, то есть его министерство, через своих финансистов часть вырученных денег от орехового бизнеса оставит в банке в качестве гарантийного залога для новой фирмы, как поручитель. Этот неприкосновенный фонд может быть возвращен в любой момент по первому требованию МИНОРЕХПРОМА. А вот проценты от этого депозита будут распределены между министерством Рудыго, центром господина Бланка и будут учтены личные интересы господ Рудыго и Бланка.

О себе Феврие скромно умолчал.

Главное, это добиться для созданной фирмочки высокого кредита доверия на финансовом рынке, чтобы у банков-кретиторов не возникало сомнений в порядочности ее. Используя разные законы в разных странах, под различные благотворительные программы фирма и ее дочки будут тоже брать кредиты, перегонять деньги из банка в банк, позволяя набирать доходы комиссионные от операций.

Кредит доверия — это те же деньги. Фирму с высоким финансовым кредитным рейтингом потом можно будет продать за хорошие деньги и всю схему повторить. Главное, чтобы все это время в качестве гаранта ее порядочности в банке лежал залог от МИНОРЕХПРОМА.

Дочернюю организацию нужно зарегистрировать на Кипре или в Гибралтаре. Она свой кредит вернет практически сразу обратно в банк, и потому на ней никаких долгов не будет. Ее главная задача, как понял Гарин, не крутить все эти кредиты — это для отвода глаз, имитация бурной деятельности, а выманить у МИНОРЕХПРОМА залоговые деньги.

От суммы у Гарина перехватило дыхание. Не меньше ста миллиардов фунтов стерлингов!

Впрочем, залоговый капитал, должен ему соответствовать и будет конвертирован в золото или алмазы, которые и станут храниться в депозитном хранилище Лондонского банка. Раз в год, банком по поручению вкладчиков будет сниматься разница курса и откладываться на третьи — личные счета господ Рудыго и Бланка.

При годовом экспорт-импортном обороте МИНОРЕХПРОМА в триллион фунтов, сумма вполне подъемная. Причем изъять ее нужно всего один раз, а если эта схема будет клонирована — то…

Личный интерес Бланка и Рудыго составит всего лишь одну сотую процента от этой суммы в год на двоих.

Мгновенно сосчитав, Гарин понял, что ежегодный доход Бланка выразиться в сумме — пять миллионов фунтов в год, или почти десять миллионов долларов. Не считая того, что на МИНОРЕХПРОМ и центр ЭСХИЛ будут приходить по пятьсот миллионов на каждого в виде процентов от депозита.

Главный аргумент Феврие оказался в том, что раз деньги находятся за пределами России, то местные налоговые органы к ним никаких претензий и вопросов иметь не смогут. А так как проценты Рудыго и Бланка не превысят пяти от сделки, то и у мировых налоговых организаций тоже вопросов не возникнет. Все абсолютно законно.

Гарин поставил жирную точку, означавшую миллиард долларов дохода в год из ничего. Из воздуха.

Зачем приезжал Феврие? Вытащить из Рудыго деньги. От кого этот эмиссар? От неких международных финансовых кругов, которые видимо не могли не обратить внимания на закупку МИНОРЕХПРОМОМ для медцентра ЭСХИЛЛ разного оборудования на два десятка миллионов долларов. И поняли — что между Рудыго и Бланком имеется что-то большее, чем просто дружба. А значит, на этом можно сыграть. Учитывая же обстановку в России на рубеже девяносто второго — девяносто третьего года, если ореховый министр не дурак, то он, пока властен над денежным потоком, захочет создать для себя финансовую перину, а заодно и Бланку, без которого вся эта операция станет выглядеть слишком подозрительно.

И зачем тогда Бланку медцентр в Москве? ЭСХИЛЛ превращался в игрушку для взрослого ребенка — Антона Семеновича Бланка.

Палец его становился действительно пальцем царя Мидаса, при одном условии: если он и Рудыго согласятся на предложение Доминика Феврие.

Гарин припомнил, что мировые ореховые магнаты Оффенншпиллеры, наверное, именно они стояли за спиной бельгийца и банк был под их контролем.

Гарин пил кофе и вспомнил финальные сцены из фильма «Бриллиантовая рука»: «Как говорил один мой знакомый, покойный: Я слишком много знал»!

Понятно, почему Рудыго перенаправил Феврие к Бланку. Это не благотворительность. Плевал он на Бланка и его центр. Министерство нашпиговано жучками и стукачами, а тут чисто. Пока чисто.

Рудыго наверняка приедет и очень скоро. Он должен поговорить с Бланком, а так как ореховое министерство — официальный спонсор медцентра, этот визит никому не будет подозрителен.

Передернувшись от омерзения, Гарин вдруг вспомнил, что если решение о сделке Рудыго примет, то вероятнее всего Бланк ее вести поручит отцу Гарина, как доверенному юристу и совладельцу медцентра, а значит, отец и себе обязательно пустит денежный ручеек от этого потока в качестве гонорара.

Интересно, когда он решит сына посвятить в эти секреты? А что сказал бы дед, узнав об этом?

Уйти от Бланка и забыть обо всем? Поскандалить с отцом, мол я все знаю?

А как же кардиология? А как же все надежды, которыми Гарин прожил этот год? Ну и, что немаловажно, весьма приличная зарплата, которую он тут получал, ни одна государственная больница столько не сможет платить.

Жора вспомнил рассказ Бланка о его молодости, как еще в советские времена тот поехал в отпуск в Болгарию и круиз по Дунаю.

— Круиз тот, Жора, проходил через капстрану — Австрию, а у нас денег не то что, кот наплакал, вообще не было, меняли сущие копейки и вся валюта уходила на оплату туалетов. А со мной в каюте плыл директор обувной фабрики, он в Вене идет к трапу, помахивая пачечкой долларов, и говорит мне в ухо: «Понимаешь, Антошка, у кого денежки — у того и праздничек»! Вот так, подразнил и пошел своим маршрутом.

Гарин припомнил разговор с дедом: Как быть, если вдруг попал в такую вот непростую ситуацию? Кто может решить это? И надо ли вмешиваться? В конце концов, по действующим в новой России законам вся эта сделка вполне законна. Как-то Жора во время очередной поездки, увидел, как рабочие железнодорожники нанялись пошабашить на местное начальство частным порядком, на порыв внука в тринадцать лет вскрыть поднаготную, обличать и клеймить, дед Руди сказал:

— Жора, я все понимаю, не надо стараться быть святее папы Римского. Это списанные детали и провода, я разрешил. Они соберут систему громкой связи, и ребятам нужно хорошо питаться, фрукты, витамины… денег я им дать не могу, кончились наличные. Пусть подзаработают.

Феврие привез мечту новых русских, которые каким-то боком оказались причастны к потокам государственных денег, и было очевидно, что они не остановятся перед возможностью, отвести небольшие ручейки в свои карманы. Воровать по крупному тогда еще стыдились.

Гарин решил не быть святее папы Римского и заниматься порученным делом, тем более, что основной целью финансового монтажа, как он свято верил был не личный карман Бланка, а финансовая поддержка и развитие медцентра.

Можно ли было допустить, что Рудыго строил такие далекие планы, когда еще при живом СССР стал поддерживать Бланка в создании своего медцентра? Вряд ли, но дальновидность необходимая черта любого руководителя, как умение ощущать пульс времени. Судя по нему, у России была аритмия в тяжелой форме.

Бланк тоже дальновиден?

Вот тут Гарин сомневался. Что-то было провидческое в Антон Семеновиче, но всей его дальновидности хватало на умение заводить друзей, и не просто друзей — а непременно полезных. Как и умение своевременно избавляться от балласта, людей, с которых нечего было поиметь.

«А я-то ему зачем? — задумался Гарин, — поклон в сторону полезного друга — моего отца? Поэтому он откровенно меня унизил при встрече и поставил заниматься рекламой?»

Все это было непонятно и как-то противно.

Рабочий день окончен. Надо ехать домой. Гарин вернулся к своему кабинету. Через дверь кабинета Бланка услышал грохочущий голос Рудыго.

«Приехал. Ну и черт с ними. Я войду, услышат, хорошо. Так я расставлю точки над i».

Гарин с шумом отодвинул стул, принялся собираться.

— Понимаешь, Антон, у нас не будет другого шанса. Этот перец предложил, откажемся — окажемся в дураках. Тебе надо центр поднимать? Вот и поднимай. Ты можешь тут открыть любое отделение, ты сможешь в каждой области открыть филиалы!

— У кого денежки — у того и праздничек, — припомнил Бланк любимый эпизод из своей жизни.

— Что?

— Так, вспомнил мудрое изречение.

Гарин переобулся, накинул куртку. Хлопнул дверцей шкафа.

— Кто там у тебя? — снизил голос Рудыго.

Бланк отворил общую дверь. Судя по тому, что замок не был заперт, Бланк уже проверял эту комнатку.

— Уходишь?

— Все, Антон Семенович, скоро восемь.

— Ты давно тут?

— Нет, ходил кофе пить. До завтра.

— До завтра, — пожал руку Гарина, Бланк.

Ладонь у него была сухая и теплая.

Гарин ушел.

«Уровень адреналина у Бланка в норме. Вот это выдержка. Или недопонимание»? приложив к щеке свою ладонь, Гарин понял, зачем Бланк пожал ему руку. Его ладонь тоже была сухой и теплой. Адреналин Жоры уже перегорел. Он успокоился.

Бланк не знал, что Гарин слышал его разговор с Феврие. Отлично.

Больше всего Гарину хотелось забыть об услышанном. Забыть, забыть…

Надо выспаться и переключиться на текущие дела.

Глава 8. Бардин решает и выигрывает

Гарин погрузился в рекламные дела, при этом все сильнее испытывая желание поскорее вернуться в нормальную практическую медицину.

Он принес халат и колпак на работу, когда в операционных, судя по докладам врачей на утренней конференции, затевалась какая-нибудь интересная операция,

Жора присутствовал, как наблюдатель.

Благо, все операции выполнялись с помощью особого телевизионного оборудования, и он видел, что происходит внутри человека.

Хирурги его не гнали, наоборот, с удовольствием комментировали свои действия. Больше всего они делали операции по удалению желчных пузырей с камнями. Случались и неожиданные. Так, пришел гражданский летчик, потребовавший камень из пузыря убрать, а сам пузырь непременно оставить. Объяснял он это тем, что если при ежегодном обследовании пузыря не окажется на месте, его отстранят от полетов. Ребята посмеялись, конечно, но просьбу выполнили, пузырь сохранили.

Через две недели Бланк улетел в Лондон вместе с Рудыго и Гариным-отцом.

Жора ничем не выдавал своей компетентности в происходящем. Отец захочет — сам расскажет, а нет — так нет.

Клиникой в отсутствие Бланка руководил Марк. Рабочие готовились сдать еще один этаж и в нем должны были открыться еще два отделения.

Бардин возник в дверном проеме, дождался, пока Гарин обратит на его внимание, оторвется от текста рекламной статьи об открытии в ЭСХИЛЛе детского дневного хирургического отделения, над которым тот работал, и махнул рукой:

— Жора, пойдем ко мне, есть серьезный разговор.

— Пойдем, — согласился Гарин, разминая затекшую спину.

Предвкушая, что Бардин, наконец, сообщит ему об открытии в центре отделения кардиологии, Гарин закрыл общую тетрадь с заготовками рекламных статей и на цыпочках, чтобы не помешать секретарше складывать пасьянс, и, предвкушая что-то приятное, выбежал за Марком.

К «приятному» он относил назначение дежурным врачом по центру пару раз в месяц, или в особые дни, если в отделениях оставался кто-то из тяжелых больных, а многие врачи совмещали в городских больницах и оставаться в ЭСХИЛЛе не могли. В центре уже появилось отделение реанимации с тремя анестезиологами.

Гарина в этот штат приглашенный заведующий брать не стал. А Бардин нехотя сообщил, что Бланк не разрешил, без объяснения причин, но Жора понял, его посчитали слишком неопытным.

Они все-таки схитрили, обойдя запрет Бланка. Чтобы хоть как-то сохранять профессиональные навыки, Гарин оставался на дежурства всякий раз, когда Марк просил его об этом, вот также как и в этот раз, поманив за собой:

— Пойдем, есть важный разговор.

Гарин не спешил сесть, обычно Бардин, прикрывал дверь и спрашивал: «Сегодня подежуришь»? или завтра. Или третьего дня… иногда объясняя причину этих просьб, иногда нет.

На этот раз Бардин прошел за свой стол и пригласил:

— Садись.

По тону, каким это было произнесено, Гарин понял, разговор пойдет не о дежурстве. Каких либо косяков он за собой не знал, значит, Марку распекать его не за что.

— Вот какое дело, — начал Бардин, — в ЭСХИЛЛе надо открыть новое отделение, и кроме тебя сделать это некому. Причем рекламу с тебя Бланк снимать не хочет. Надо совместить приятное с полезным, а точнее, необходимое с крайне необходимым.

У Гарина перехватило дыхание на мгновение, но он сообразил, что речь пойдет не о кардиологии.

— Как ты себе это представляешь, что за отделение?

— Переливания крови, Гриша. Нам непременно нужно открыть ОПК, как подразделение, чтобы получить лицензию на сосудистую и кардиохирургию. Одноразовыми привозами крови при форс-мажоре мы больше обходиться не можем. С открытием сердечно-сосудистой хирургии и при ней кардиологии потребность в крови возрастет в несколько раз. Я это знаю, ты тоже должен понимать. Инфарктное отделение с БИТом, как было у нас, мы сделать не можем. Основная идея, а точнее идеология отделения ориентирована на неотложное, экстренное восстановление кровообращения, либо растворяем тромбы, либо хирургически устраняем. Главная цель — больной должен выздоравливать за два-три дня. Статистически, сосудистая хирургия — кровава по сути своей. А значит, риск кровопотери во время операции должен быть застрахован наличием крови и специалистов по ее переливанию. Из незанятых анестезиологов у нас сейчас есть только ты. По приказу Минздрава отделением переливания крови может руководить или хирург или анестезиолог. А у тебя интернатура по анестезиологии. Ты формально годишься. И я не хочу поручать это кому-то еще. Для тебя это шанс сейчас вернуться в Большую медицину. Согласен? Второго такого шанса, я боюсь, нет и долго еще не будет. Бланка я беру на себя.

Тут до Гарина дошло, что Бардин все-таки не с той, так с этой стороны подобрался к решению создания в центре кардиологического отделения. А это уже полдела, будет отделение, можно будет и тихой сапой переползти в него, пройдя необходимую подготовку и наработать лечебный опыт. Но сейчас от него требовалось создать очень важную вспомогательную структуру — отделение переливания крови.

Он подумал, а сумеет ли? Создать отделение с нуля — не шутка, тем более для недавнего студента. Вспомнил, а как же Семашко? Обычный врач, которого однажды вызвали, вот так же, и сказали — надо сделать систему здравоохранения в стране. Давай, займись. И он создал лучшую в мире того времени и до сих пор. Не боги горшки обжигают.

— Мне нужно поучиться, — произнес он хрипло. Голос сел от волнения.

— Это понятно, — согласился Бардин. — Даю тебе визитку, это зам директора НИИ переливания крови, знакомый нашего Бланка, позвони, он тебе поможет найти толкового куратора.

— Ты это делаешь, пока Бланка нет? — сообразил Гарин.

— Ну, частично. Он на меня повесил сейчас всю работу по центру.

— А сам он что?

— Не знаю, — пожал плечами Бардин, — чего-то они мутят с Рудыго, я слышал они вместе куда-то собирались.

Гарин чуть не брякнул «В Лондон»? Но прикусил язык. Откуда бы ему знать?

— Нам осталось еще два этажа здания освоить, у тебя есть планы?

— Планов громадье, да денег нет, — усмехнулся Бардин. — Сейчас надо открыть самые перспективные, самые доходные направления. Хочу начать делать ангиопластику при тромбозах. Все, кроме головы, пока.

Гарин кивнул, он понимал Марка. В отделении, в БИТе кардиологии они широко использовали препараты, растворяющие тромбы, но проблему с местом сужения сосуда это не решало, бляшка, перекрывающая сосуд, не растворялась, и тромб, однажды появившись в каком-то сосуде, вполне мог появиться там же снова.

Половина всех смертей имеет причину или тромбоз или кровотечение.

Неделя у Гарина ушла на подготовку к учебе. Он разослал объявления в журналы и газеты, отправил статьи научно популярного содержания о новейших методах лечения с приглашением приезжать на осмотры. Так, чтобы по меньшей мере месяц ему не думать о рекламе.

Бланк уже давно дал Марку право финансовой подписи, чтобы его не донимали второстепенными вопросами по организации работы.

Марк же, не особенно вникая в суть счетов от Гарина, поступал своеобразно. По четным дням он подписывал счета, сумма которых была четная, а по нечетным — соответственно, нечетная. Так он избегал больших трат за день, ведь за счет работы центра наличные деньги через кассу поступали ежедневно.

Большой очереди в центр ЭСХИЛЛ не было, но врачи не бездельничали, люди ежедневно приезжали на осмотры, консультации, из них половина приходила на операции. Обследование занимало дня два амбулаторно.

«Закинув дров в печку», как называл Гарин рекламную кампанию в виде сразу нескольких проектов, он позвонил в НИИ переливания крови.

Знакомый Бланка объяснил:

— Коллега, вам нужно пройти переподготовку, да? Вы возьмите письмо, от вашего центра с просьбой о прохождении вас у нас повышения квалификации по тематике «Клиническая трансфузиология». Да? И приезжайте. Я вам дам отличного куратора и счет на оплату. Как только деньги поступят, да? Можете приезжать. Обучение будет идти с отрывом от производства, согласитесь. Потому освободитесь у себя на две недели. — Говорящий помолчал с минуту, — две недели это восемьдесят учебных часов, да?. Так как вы сотрудник Антона Семеновича, то мы вам сделаем скидку.

Гарин усмехнулся. И там есть словоблуды. Зачем нужны эти смысловые выверты? Неужели нельзя говорить коротко и ясно? Он встречался часто с такими вот подтверждалами, которые разговаривают, будто спорят и сами себе сказанное подтверждают. Не чистая речь. Он удержал себя от передразнивания.

— Я понял, — ответил он коротко, как бы вопреки манере собеседника, который, кажется, не умел говорить емко без лишних слов, — спасибо. Завтра я буду у вас. К какому часу?

— Ну, смотрите сами, или к восьми утра, согласитесь, пока я не ушел на конференцию, да? Или к двенадцати, когда я приду с обхода. Адрес вы знаете? — знакомый Бланка уже начал произносить адрес, но Гарин оборвал его:

— Знаю. Я приеду к семи сорока пяти. Спасибо, — чем дольше Жора с ним разговаривал, тем короче хотелось использовать фразы.

— Вот и хорошо. До встречи молодой человек. Привет Антону Семеновичу.

Знакомый Бланка говорил с каким-то странным акцентом, заменяя некоторые звуки «о» на «у», и у него вышло «мулудой чуловек».

Гарину приходилось встречаться с такими словоблудами. Он это качество назвал — мозговая диссоциация, и то, что его собеседник оказался заместителем директора крупного НИИ — удивляло. Часто такие люди были крайне несобранными и не пунктуальными.

Самая сложная задача в нарождающемся капиталистическом обществе, это определить цену работы или услуг. С товарами как-то проще, стоимость сырья и всех затрат на производство штуки чего либо, а вот как определить, сколько стоит учебный час повышения квалификации? Как определить цену знаниям? Все нормативы советского времени устарели, а новые еще не определены.

Сумма за обучение в первой половине девяностых назначалась «от балды», не сколько это реально стоит, а «сколько я хочу или могу с тебя получить». По принципу: мне нужно сто рублей, если хочешь поучиться — плати.

Так и в случае с Гариным, он приехал в ЦОЛИПК- как еще с советских времен назывался НИИ переливания крови, как и обещал к семи сорока пяти, переоделся в халат, чтобы не задавали ненужных вопросов младшие научные работники, операторы ведра и швабры, и постучал в кабинет знакомого Бланка ровно в семь сорок пять.

— Вуйдите! — послышался уже знакомый голос.

Весьма колоритный мужчина невысокого роста с орлиным профилем, и выкаченными глазами встретил Гарина.

— Это вы? — спросил он, не уточняя, кто вошел.

— Это я, — подтвердил Жора.

— Вам наду принести письму из Минздрава, да? О том, что вам предуставляется квота на бесплатное лечение. И мы пуложим вашу маму в гематулогию.

— Вы меня не за того приняли, — усмехнулся Жора, — я — Гарин, от Антон Семеновича Бланка, мне нужно пройти повышение квалификации по переливанию крови.

Владелец орлиного носа нисколько не смутился.

— А, бувает. Письму привезли?

Гарин отдал заверенную Бардиным бумагу.

Орел-мужчина лихо подмахнул ее и, возвращая, добавил:

— В бухгалтерию отнесите, вам дадут счет на уплату, да? И с пунедельника приезжайте, я заведующего утделением переливания предупрежу о вас.

Никто заведующего ОПК не предупредил, и визит Гарина в понедельник к восьми сравнили со снегом с ясного неба. Пока все решилось, он просидел в коридоре вместе с донорами до полудня.

Жора не взял с собой никакой книги и снимал раздражение дыхательной гимнастикой у раскрытого окна. Он терпеть не мог не пунктуальности и расхлябанности. Руководитель такого уровня не должен быть раздолбаем. Но, видимо, в НИИ это никому не мешало.

Он припомнил плотника из фильма «Человек за бортом» в исполнении Курта Рассела. «Ничего, потерпи две недели и ты больше не увидишь ни этого орла, ни сам институт».

Однако, Орел-мужчина, видимо перегруженный делами, и оттого рассеянный начальник, индивидуальную программу для Гарина все-таки сделал и куратора назначил действительно — превосходного.

Гарин, когда его увидел, сразу обозвал «Инженер Карасик», потому что новый учитель был похож на актера, исполнявшего роль в фильме «Вратарь» 1936 года, он даже очень похоже немного заикался.

Две недели прошли в напряженных занятиях, Гарин давно столько не писал, а чтобы получить пакет необходимых инструкций, он с бумагами летел к себе в центр и вечерами копировал их на ксероксе.

За две недели он должен был освоить материал минимум шести месяцев.

Куратор Васильев каждый день ему приносил журналы из личного архива. Там статьи. Все, что касалось крови и методам лечения через воздействия на кровь.

К концу первой недели Гарин подготовил и положил перед Марком проект отделения переливания крови, исходя из вероятной потребности центра в препаратах и компонентах. Частично чисто аптечная работа, потому что ОПК должно было контролировать поставки в отделения не только препаратов крови, но и кровезаменителей. А это бутылки и специальные пластиковые мешки. Значит, нужен был склад и особая бухгалтерия.

Марк, сам же давший задание, от Гаринского энтузиазма оторопел, как и от сметы на необходимое оборудование. Он весьма смутно представлял себе, что будет нужно для ОПК, ну там, шкафы, холодильники… оказалось, он и десятой части не знал.

— Ты, вот что, — сказал Бардин, читая служебную записку, — давай шаг за шагом. Сначала, сделаем то, что нужно для открытия сосудистой хирургии. Помещения я тебе конечно, дам и выгородку в торце здания, поставим, кстати, продумай, что тебе там еще надо, туалет, и прочее. Вспомни, как мы БИТ сделали… ничего лишнего, но все что нужно было. Двести квадратов хватит?

— Лучше триста, — сказал Гарин. Процедурная нужна, лаборатория и склад, а еще ординаторская… и знаешь, я думаю, нужен второй врач.

— Дай тебе палец, всю руку отхватишь!

— Так для дела же. Ты мне поручил, вот я и делаю, да? — вспомнил он «Орлиный нос».

Бардин выкатил на Жору глаз.

— Ладно. Вижу, ты не зря ездил. Готовь список процедур, которые планируешь делать и цены прикинь за них. Что у тебя с рекламой?

— На пару месяцев зарядил. Но надо бы найти человека на замену. Я два дела не потяну. Пострадают оба, да?

— Ты чего? Прикалываешься?

— Вспомнил того знакомого Бланка, что ты дал. Все время сам себе поддакивает.

— Ладно, — повторил Бардин, — покупаем сперва холодильники и морозилку. Заключай договоры с отделениями переливания крови и станциями. Хочешь сам заниматься заготовкой?

— Нет, — быстро ответил Гарин. — Не хочу. Да и нельзя. Заготовкой крови могут заниматься только государственные учреждения, частным нельзя. Мне нужно, чтобы врачи заранее планировали запросы по крови. Я буду заказывать.

Так неожиданно Гарин вдруг стал заведующим отделением, да не абы какого, а переливания крови. То есть одного из ключевых в любом хирургическом стационаре. И ничего, что сам он не мог заготавливать кровь, забот ему хватило и с обеспечением кровью остальных отделений.

Он припомнил, как еще в Калинине, которому уже вернули прежнее название Тверь, на лекции он зарекся хоть когда-нибудь связаться с переливанием крови и этой профессией. Судьба словно издевалась над ним, не позволяя ему заниматься тем, о чем мечтал, и принудив взять дело, от которого шарахался.

Часть 3 Трансфузиологи вопреки

Глава 9. Ворчун и Милана

Милана Роганцева — медсестра. Женщина молодая, симпатичная, не глупая, одинокая мама.

Заинтересовавшись ее фамилией Жора раскопал странную информацию, что Роганцевы обрусевшие выходцы из Французской Бретани и потомки рода Роганов или Роханов, древнего герцогского рода известного еще со времен первых крестовых походов. Кто-то из Роганов во время царствования Павла-первого приехал в Россию и оставил потомство Рогановых и Роганцевых.

Гарин выбрал ее за умение попадать в любые вены иглами любого диаметра и прекрасный почерк. Старшая сестра гинекологического отделения не хотела ее отдавать. Проблему решили два букета роз: старшей сестре, заведующей отделением и только-только появившиеся конфеты фабрики Коркунова. В конце концов, она же не в другую клинику ушла, просто на другой этаж. Захочет, вернется.

Милана слушала Гарина, пока он посвящал ее в должностные обязанности, молча осмысливая, что ей нужно будет делать. Он сказал, что кроме обычной зарплаты процедурной медсестры ей будет еще надбавка за работу с кровью, и она, не сводя глаз с лица Гарина, сказала «да». Как если бы тот предложил ей выйти за него замуж.

Гарин давно заметил, что если он смотрит женщине в глаза и говорит уверенно, то те соглашаются с ним, что бы он ни говорил. Он старался не злоупотреблять этим своим талантом, но для дела иногда использовал.

Например, когда договаривался насчет рекламы. Прием это срабатывал не на всех женщин, но с большинством — удавался.

И вот теперь, когда он искал сотрудницу, то выбор оказался не прост. Пришлось опять, как говорил отец «включить эффект Казановы». Убедить хорошую медсестру перейти в свое отделение это нужное дело.

Главными талантами Миланы, кроме умения попадать в вену, которое Гарин в ее исполнении сравнивал с искусством, были еще исключительная аккуратность и точность. Если бы она не стала медиком, то могла бы стать бухгалтером. Ее не отвращала работа с большим количеством цифр и записями. Кроме этого она имела прямо таки патологическое пристрастие к уборке. Она не переносила складки на постелях и пятна, если их быть не должно.

Пока Милана занималась созданием «бухгалтерии» нового отделения, Гарин пошел к Марку и заручился его согласием, насчет приема на работу еще одного врача. И вполне конкретного, знакомого им обоим — ординатора из БИТ кардиологии, с которым Марк проработал около трех лет — Федора Михайловича Ворчуна.

Ворчун, по его личному утверждению, «сбежал» с кафедры профессора Отверткина, где прослужил чуть больше двух лет ассистентом после окончания института.

Фамилия у Феди Ворчуна оказалась необычная из-за бестолкового паспортиста, который выдавая паспорт деду Федору Епифановичу Воргуну, перепутал буквы Г и Ч из метрики, заменив одну на другую, написание в прописном виде очень похоже.

Дед же, получив такой паспорт, к началу двадцатых годов решил не исправлять ошибку, особенно, когда метла репрессий, захватившая древний купеческий род Воргунов, пролетела мимо его головы.

Во всех анкетах он указывал происхождение «рабочий», которым и был в действительности, потому что по молодости лет в шестнадцать вдрызг разругался со своим отцом, ушел из дома сперва на фабрику, а оттуда на фронт в Красную армию. Демобилизовавшись по ранению, в двадцать первом году он поступил в институт геодезии и картографии. Когда окончил учебу, с двадцать шестого по тридцатый служил землемером в Поволжье, затем устроился в организацию с названием Центрморпроект, и улетел с партией в Сибирь на рекогносцировку будущей линии электропередач между Хабаровском и Владивостоком. Некоторые электростанции по плану ГОЭЛРО еще только строились, но линии от них уже были спроектированы и требовали прокладки сперва на картах, затем и на земле. Так дед Федор Евграфович Ворчун уходил от бдительного ока ЧК, ОГПУ и НКВД. Никаких диверсий или вредительств он не замышлял, но, как говорят: «Береженого Бог бережет», чем меньше на глазах, тем меньше внимания компетентных органов.

В сороковом году, оставив семью в Москве, он в последний раз уехал на Дальний восток, где весной сорок первого года, приняв баньку, покурил на солнышке, обдуваясь ветерком.

Он в тот день крепко простудился, и с воспалением среднего уха, был отправлен во Владивосток, где после трех операций скончался от абсцесса мозга, похоронен на Морском кладбище.

Отец же будущего сотрудника ОПК медцентра ЭСХИЛЛ, Михаил Федорович в то время пребывал в четырехлетнем возрасте, отца своего практически не помнил. Семья сводила концы с концами, жила бедно. После войны, окончив семь классов средней школы, Михаил Ворчун подтянув единственные штаны, поехал и подал документы в первое МАПУ. Вступительные экзамены он сдал, а на медкомиссии председатель, прочитав диагноз «Дистрофия 2 степени», врач опытный, ощупав костлявые конечности Миши Ворчуна, сказал: «Кость крепкая, а мясо нарастет. Кормежка все исправит»!

Обритый на лысо, одетый в форму с погонами МАПУ-1, Миша впервые в жизни получил тарелку борща с мясом, котлету с картошкой и большой ломоть ржаного хлеба.

Спортивную форму он набрал довольно быстро. А оттопыренные уши как то сами собой прижались на фоне округлившихся щек и больше не выпирали из-под фуражки.

Окончив МАПУ с серебряной медалью, Михаил Федорович был распределен в академию им Фрунзе, окончив которую, получил назначение в казахскую степь, строить одну из площадок полигона №10 на побережье озера Балхаш близ полустанка Сары-Шаган. А затем его перевели в Байконур, где в это время шло грандиозное строительство первого космодрома и проводились испытания баллистических межконтинентальных ракет. Ввиду особой секретности никто из родных не знал ни профессии его, ни места службы.

Как и отец, он не таскал с собой молодую жену, оставив ее в Москве по требованию руководства. В шестидесятом у них родился будущий врач. А спустя два месяца капитан Михаил Федорович Ворчун погиб вместе с маршалом М. И. Неделиным на испытаниях при взрыве ракеты Р-16 на Байконуре.

Молодая вдова не скоро оправилась от горя. Когда Федору исполнилось семнадцать, она познакомила его с неплохим человеком, ей тогда было тридцать шесть. Сын Федор пожал плечами, буркнув:

— Вам жить, я-то чего?

И поступил в медицинское училище. Потом отслужил в армии, по квоте дембеля поступил в институт, а проявив себя весьма талантливым исследователем в СНО, был приглашен ассистентом на кафедру Аскольда Эдуардовича Отверткина, где честно пытался доказать в научной работе несомненную пользу ихтиенового масла, а по настоящему, ненавистного всеми детьми СССР — известного рыбьего жира, в профилактике атеросклероза.

Запах рыбьего жира у Ворчуна вызывал тошноту. Поэтому, кое как отслужив два года ассистентом, он сбежал в БИТ к Марку Бардину, испытывая невыразимое удовольствие от реальной помощи кардиологическим больным.

Еще в институте, студентом он женился на однокурснице, а как женился, переехал жить к жене.

Нового мужа матери он отчимом не считал, отчасти потому, что был к моменту его появления в семье уже достаточно взрослым и никакого отношения этого человека к своему воспитанию не признавал. Он любил мать, уважал ее выбор, но чтил память об отце, которого знал только по ее воспоминаниям, как большого, красивого и очень доброго. Потому что никаких фотографий со службы отца в доме не было, кроме нескольких официальных снимков в форме, с однокашниками из МАПУ и Академии.

Новый муж матери работал шофером на «скорой», в друзья к Федору не набивался, но и не конфликтовал с ним. Но именно его рассказы направили мысли Федора в поиске работы на медицину.

Жили они без ссор. Однако, Федор не мог не понимать, что своим присутствием и независимостью несколько стесняет мать и ее нового мужа, потому переезд на жительство к жене после свадьбы, счел единственно верным решением.

К моменту, когда за ним в БИТ приехал Гарин, Федор Михайлович «родил» второго сына и думал, где бы заработать денег, потому что два врача в семье с трудом сводили концы с концами, работая в государственных больницах.

Тесть с тещей с советских времен нажили кое-какой капитал, но вложили его в дачный участок и, к приходу в семью Федора, оба были на пенсии, растили урожай.

Марк же, не зная о планах Гарина, сам хотел пригласить Ворчуна на место в нарождающейся кардиологии ЭСХИЛЛа, но мучился тем, что это же место ждал и Гарин, поэтому, когда тот сам предложил забрать Федора к себе в ОПК, не зная о вакансии кардиолога — искренне обрадовался. Проблема решилась сама собой.

Так даже лучше. Никто не будет обижен. А захотят его друзья перебраться в кардиологию оба — там будет видно, как это устроить.

Теперь все проще. Однако, они оба взялись за кровь, вот и пусть осваивают новое для себя направление.

Как и обещал, Марк потихоньку докупал необходимое оборудование в отделение переливания крови из представленного Гариным списка.

Жора собрал своих сотрудников и поставил перед ними задачу.

— Дело в том, — сказал он, — что если мы будем заниматься исключительно переливанием компонентов крови, то не будем ничем, по сути, отличаться от обычной аптеки. А нас два врача, один с опытом, второй — не дурак, и опыт этот наработает быстро. Я говорю о себе. Мы не можем заниматься заготовкой компонентов, как это делают ОПК и СПК, но все остальные методики, касающиеся лечебной работы, нам не запрещены. Потому на повестку дня выношу два главных вопроса: первый, мы будем заниматься лечебной работой, и если да, то какой? Второй, если кроме переливания и контроля использования компонентов крови мы будем заниматься лечебной работой, то отделение наше должно называться не ОПК, а как-то иначе. Я видел название удивившее меня своей громоздкостью — «гравитационная хирургия крови», где главная мысль — использование процедуры разделения крови больных на компоненты в центрифуге. Вроде, как гравитация используется, и жидкая ткань как бы «режется» на части. Но, — он сделал небольшую паузу, — я предполагаю сконцентрировать в нашем отделении разные методики воздействия на кровь, ультрафиолетом, лазером, очищать с помощью сорбентов и специальных гемофильтров, а тут уже гравитация не причем. Поэтому нам нужно выбрать название максимально правильно отражающее суть отделения.

Милана молчала, поглядывая то на Федора, то на Георгия. Ворчун подумал и ответил:

— Жора, ты частично сам ответил на первый вопрос. Да, мы будем заниматься лечебной работой. Потому что зарплаты, которую нам определил Марк, мне не хватит на семью, и наши потребности. Значит, нам нужна халтура и лучше, если она будет официальная.

— В каком смысле — халтура? — не понял Гарин.

Ворчун усмехнулся.

— Слово «халтура» имеет церковное происхождение, — объяснил он и заодно, откуда ему это известно, — моя бабка, мама моей мамы, после гибели отца стала сильно религиозной и последние годы работает экономом при храме недалеко от дома. Эконом, это типа бухгалтера. Так вот в церкви, как в общественной организации, есть два основных источника дохода: епархиальные — то есть, торговля утварью, производство икон, свечей, крестов и прочего, что проходит через кассу и может быть как-то просчитано и спланировано, и халтуриальные — которые священник и его причт получают налом в карман, а при этом и не учитываемые никем. Я, конечно, не предлагаю брать мимо кассы, но у нас получается, что должны быть тоже два источника зарплаты, один — фиксированная ставка за переливание крови, второй не предсказуемый от числа и видов различных больных и процедур, которые мы им будем делать. Согласен? Вот фиксированный доход — это для нас троих епархиальный, а то, что получим за лечение пациентов — как бы халтуриальный.

Милана негромко сказала:

— Я предлагаю это слово не применять, нас не поймут. Я так красиво, как вы, Федор Михайлович, объяснить не сумею, а слухи, что мы тут халтурим — пойдут. Не надо.

— Да, — согласился Гарин, — давайте поосторожнее со словами. Итак, мы разрабатываем лечебные программы, берем за основу уже отработанные другими специалистами методики, набираем свой лечебный опыт. Я поезжу в библиотеку, поищу там, что публиковалось ранее по лечению с помощью крови, кроме изестной аутогемотерапии. Мне тут, куратор набросал список разных авторов, так что копаться на годы хватит, заодно и в англоязычной литературе пороюсь. Осталось решить, как мы будем называться?

— Давайте, не мудря: «Отделение клинической трансфузиологии», — предложил Ворчун. — Вроде бы все ясно. И с кровью связь и с переливаниями и с очищением.

— А какая еще может быть? — не понял Гарин, — зачем это слово «клиническая»? Может быть просто тогда — отделение трансфузиологии?

— Еще бывает экспериментальная, но мы никакие эксперименты делать не можем, мы не институт и научную работу официально проводить не имеем права. Все экспериментальное касается лично нас, ибо это мы берёмся за пока незнакомое дело, но пациентам нашим об этом знать не обязательно. Методики утверждены минздравом и различными НИИ, кафедрами — так что наше дело, все исполнять точно и без импровизаций. Чтобы не возникало претензий. Ясно?

— Согласен.

Совещание закончилось без голосования.

Теперь Гарину предстояло, учитывая его вторую или первую должность маркетолога, используя свои возможности, начать рекламную компанию для созданного им отделения.

Он похвалил себя, что еще не подал заявление об отказе от этой должности. Он даже придумал, как использовать ее, чтобы Бланк сам решил отстранить Гарина от руководства рекламой.

Марк, по прежнему, подписывал счета, приносимые Гариным по принципу чет/нечет. Через два месяца с первой претензией примчался гинеколог Хегай:

— У меня пациенток кот наплакал, одни аборты… — а все газеты и журналы рекламируют только трансфу… тьфу, не выговоришь, этих — переливателей! Гарин, что — рамцы попутал? Про нас забыл? Или кроме этого отделения других в ЭСХИЛЛе нет?

Марк его успокоил, мол, отделение новое и действительно нуждалось в рекламе, дело малоизвестное, людям надо объяснять, что, зачем и почем?

Ревность — неразумное дитя гордости, как сказал Бомарше устами Фигаро. Следом за гинекологом к Марку пошли хирурги, урологи. А главный хирург центра Вениамин Эммануилович Луцкер, лично приглашенный когда-то Бланком, так же лично обратился к шефу с жалобой о беспределе Гарина. Мол, тот узурпировал права на рекламу и кроме своей этой как ее… транс… фу… никого рекламировать не собирается.

Бланк вызвал к себе Марка и Гарина и орал так, что слышали через три этажа работники кафе. Он приказал Гарину подготовить дела по рекламе к сдаче.

— Я найду, кем тебя заменить! — Тоже мне, развели тут протекцию… покрываете друг друга?! Я вам не дам центр под себя переделывать! Это моя клиника! И не вам решать, кого раскручивать, а кого нет!

Гарин стоял, наклонив голову, чтобы Бланк не видел его улыбки. Он рассчитывал именно на такую реакцию.

К этому моменту поток пациентов у него был такой, что ни закрыть, ни запретить лечебную работу без заметного ущерба для центра Бланк уже не мог. Бухгалтерия дала ему отчет, в котором доход «ОКТ» составлял ощутимый процент от общего месячного дохода.

На дворе начинался девяносто пятый год. В здании бывшего НИИ «Бог знает чего», оставалось все меньше свободных площадей. Появились и кардиологи. А сосудистая хирургия — получила выразительное название «Интервенциональная и сосудистая ангио-радиология».

Марк все-таки поставил ангиографическую установку и потребовал дать рекламу с привлечением кардиологических пациентов.

Бланк схватился за голову.

— У нас ведь нет морга! За три года самостоятельной работы умер только один пациент! А сейчас это может происходить каждый месяц. Это же убьет мой центр?!

На что Марк возразил:

— С моргом мы договоримся, Антон Семенович. Свой морг нам открывать не нужно. Это решаемая проблема. Рядом три клинических больницы с базами трех институтов, две кафедры патанатомии. Людям свойственно умирать. Иногда это происходит в больнице. Я понимаю, что вы в своей гастроэнтерологии и проктологии — констатировать не привыкли, а я — кардиолог из БИТа, я посмертные эпикризы каждый день писал. Это обычное дело. Неприятное — да, но не экстраординарное. Главное в нашей работе — правильно оформлять историю болезни и помнить, что пишется она не для патолога, а для прокурора.

Бланк, много лет совмещавший должность завотделения с должностью «черного эксперта» при ГУЗМе, очень боялся, что его центр начнут полоскать во всех госинстанциях. Каждую смерть станут разбирать под микроскопом, а он лично не вылезет из судов.

Все оказалось совсем не так страшно. Да, людям свойственно иногда умирать безвременно, но без лечения в ЭСХИЛЛе они бы умирали чаще. На сотни удачных операций могла случиться неприятность под названием «диссе́кция» или разрыв сосуда во время расширения его баллоном. Если это происходило в сердце — больной умирал от инфаркта прямо на столе. Но диссе́кции случались не чаще одного раза в год, то есть на тысячу операций — одна. И всякий раз проводился тщательный разбор хода операции и качество обследования до нее, просчет риска. Но полностью этот риск исключить невозможно, что подтверждали и статьи из зарубежных журналов. Осложнения вероятны и неизбежны у малого процента пациентов с тяжелой ишемической болезнью сердца.

На авансцену вышел юрист Гарин-старший, который положил перед Бланком и Бардиным — шаблоны «информированного согласия пациента» и договора на оказание медицинских услуг. Эти два документа надежно «прикрывали зад» хозяина ЭСХИЛЛа от жаждущих до него добраться неприятелей. А чем лучше дела шли у Бланка, тем больше этих недоброжелателей становилось в медицинском мире России.

Глава 10. Война войной, а обед по распорядку

К появлению в ЭСХИЛЛе отделения переливания крови остальные сотрудники медцентра отнеслись вполне благожелательно. Возможности клиники значительно расширялись. Эпизод с рекламным перекосом не поссорил Гарина с другими врачами. Обычная, рабочая ситуация.

Намного больше отторжения вызвало появление сосудистой хирургии и перекос в сторону лечения кардиологических заболеваний. ЭСХИЛЛ, изначально ориентированный на бескровные операции, терял свою привлекательность.

Разрушался главный принцип — что все пациенты лежали в ЭСХИЛЛе от суток до трех. Теперь же время стационарного лечения порой растягивалось до недели. Но и этот срок сильно отличался от привычных трех недель для городских больниц.

Состоялось большое собрание врачей. Бланк дал слово Бардину, чтобы Марк обрисовал новую структуру медцентра.

Марк доложил, что с девяносто второго года до конца девяносто четвертого, при поддержке МИНОРЕХПРОМА ЭСХИЛЛ развернулся в многопрофильную клинику, в которой теперь есть все необходимые отделения, кроме нейрохирургии. С начала года начали работу отделения трансфузиологии и интервенционной радиологии. Все новые отделения будут придерживаться исходной концепции — бескровность и малые сроки стационарного лечения, однако, остаются свободными еще примерно пятьсот квадратных метров на шестом этаже и Марк предлагает открыть там терапевтическое отделение примерно на сорок-пятьдесят коек с одноместными и двухместными палатами, хорошим сервисом. Главная задача этого отделения будет определена все той же концепцией краткости пребывания. Ложится необследованный пациент и получает все виды консультаций и обследований за два-три дня. Потому что коллеги знают, многие виды исследований требуют серьезной подготовки, которую дома сам пациент выполнить обычно не может. Что скрывать, часто исследование колоноскопии приходится повторять из-за того, что человек недостаточно очистил кишку, да и само исследование лучше проводить если не под наркозом, то под легким усыплением — седацией. Гастроскопия оказывается невозможной, из-за того, что беспечный человек решил, что перед процедурой чашечка кофе и гамбургер будут не лишними. А перед сдачей крови на анализы, требующие тощака, пустого голодного желудка — пациент завтракает. Это не всякий раз происходит, но случается довольно часто. И вообще, для большинства исследований материалы лучше брать у пациента сразу после пробуждения — утром, а не после двухчасовой поездки по городу.

Бланк добавил, что его знакомый артист, чуть не получил диагноз сахарный диабет, потому что за час до приезда в центр, для сдачи крови на сахар, высасывал один леденец. И объяснить ему, что всякий раз повышенный сахар в анализе связан с этим — невозможно. Только уложив его на ночь в палате — получили верное значение. Нормальный сахар!

Диспансеризация, которую когда-то проводили в районных поликлиниках, превратилась в формальность, люди считают, что она бесполезна. Центр ЭСХИЛЛ должен воспользоваться этой ситуацией и тем, кто понимает важность периодических комплексных обследований предоставить такую возможность за вполне приемлемую цену.

Перспективы развития центра ЭСХИЛЛ на текущий и следующие годы были определены.

Проблема выскочила откуда не ждали, у людей стали кончаться деньги, во-первых, а во-вторых, те у кого денег стало больше, лечиться предпочитали за границей.

Бланк собрал всех, кто что-то понимал в рекламе, финансах и психологии новых русских. Мозговой штурм длился не больше часа. Потом Бланк и Гарин-старший провели анализ предложений.

Брать на операции бандитов после «стрелок», не сообщая органам об этом — Гарин-отец предупредил, очень опасно и для репутации центра и вообще. Со спецслужбами лучше не связываться.

Надеяться на начавшуюся в Чечне войну было бессмысленно, все ранения решались военной медициной. Тревожил и факт, что стойки для эндоскопических операций начали собирать в России и были они раз в десять дешевле импортных. В Петербурге приступили к изготовлению не одноразового, но очень надежного инструментария для лапароскопических операций, а ЛОМО — стал выпускать специальные видеотрубки — телескопы, не уступающие по качеству Цейссовским.

Все это возникало не благодаря действиям правительства Ельцина, а скорее — вопреки. Ведь тому не было нужды развивать промышленность в России. Держался ламповый завод в Саранске и умирать не собирался, в отличие от Московского, который первым в отрасли «поднял лапки» следом за подшипниковыми заводами. Механические заводы, производящие товары не для оборонки — закрывались тысячами, оборудование распродавалось на металлолом или ржавело.

Но в экстренном порядке создавались там и тут цеха по производству различных одноразовых изделий медицинского назначения.

Дома Жора сказал отцу, что ЭСХИЛЛ может держаться на плаву, пока его возможности уникальны, но так будет не всегда. Лет за пять городские больницы тоже получат необходимое оборудование и городские врачи еще за пять научатся делать точно такие же операции только уже бесплатно. До конца века медцентр доживет, а вот что будет дальше?

Отец прислушался к этому мнению сына. Какая была беседа потом была с Бланком, неизвестно, но Антон Семенович перестал мешать Марку разворачивать центр в мощную и при этом компактную больницу. Он ежемесячно летал в Лондон, Париж, в Америку. А в его речи все чаще проскакивали фразы вроде такой: «Я для вас создал платную клинику, пользуйтесь этой возможностью» и «Мне ничего не надо, у меня все есть».

Гарин из этих заявлений понял, что план Феврие удался. Это впечатление подтверждало и то, что Бланк сменил за два года три машины. «Волгу» сменила БМВ 750, затем появилась Ауди А8, а к осени девяносто пятого Бланк пересел в Мерседес с шестилитровым мотором. Все эти машины стояли на балансе ЭСХИЛЛа. На вырученную к концу года прибыль от медцентра он купил огромную квартиру на Тверской, в доме, где жила Алла Пугачева.

Отец Гарин дома сообщил, что Бланк прикупил участок на Юго-западе от Москвы и там начинается строительство, как пошутил отец — «усадьбы Бланков» под Звенигородом.

Что удивило Жору, так это заявление отца, что он тоже решил купить для себя и мамы отдельную квартиру, не на Тверской, конечно, но тоже, район приличный — в Крылатском.

Жора не возражал, хотя оставаться в трехкомнатной квартире одному ему не хотелось. Привык к тому, что мама всегда дома и не надо думать о стирке, готовке и уборке.

Как-то вечером за ужином он спросил, что отца подвинуло к приобретению еще одной квартиры? Тесно стало в этой, оставшейся от деда?

Отец ответил:

— Мы считаем, что ты — завидный жених, и если решишь привести жену, то сделать это нужно в отдельную квартиру. А пока мы тебе оставим домработницу. Средств хватит, чтобы ты не зарос тут в грязи.

Девяносто пятый год развивался бурно. Война в Чечне, предвыборный бурлящий котел — вот что представляла страна. Запрещенная после переворота в 93-м КПСС, возродилась и набирала популярность уже как КПРФ.

«Трон» под президентом шатался, а чтобы усидеть на нем, в Кремле появились специалисты из США, в задачу которых входило поднять рейтинг президента Б. Н. Ельцина, упавший ниже некуда. Полным ходом шло восстановление «Белого дома» на Красной пресне, переданного правительству.

В кабинете Бланка довольно часто появлялись люди из окружения первого президента России, советники, даже министры.

Гарин уже не мог слышать их разговоров, Антон Семенович в освободившейся комнатке устроил небольшую кухню с кофе-машиной, холодильником и креслами для охраны, чтобы она не мозолила глаза посетителям в приемной. Что обсуждали люди из Кремля, хранилось в секрете.

Отдел рекламы и маркетинга переехал под крышу, занял три комнаты и теперь там работали три девушки-маркетологи, еще одна — дизайнер и с ними профессиональный кинорежиссер, оказавшийся не у дел. Потому что нечего было снимать.

МОСФИЛЬМ сдал комедию «Ширли-мырли» и затих до поры. На кассетах продавались «Улицы разбитых фонарей» и разнообразные малобюджетные «Бизнесы по-русски» с тупым юмором.

Бланк приютил режиссера на какое-то время, поручив ему снимать документальные ролики о медцентре и проталкивать их на телевиденье. В отделе появилось отличное съемочное оборудование и скромные парни, наряженные в хирургическую форму, которые ходили по операционным и кабинетам и набирали видеоматериал для будущего монтажа. Девяносто седьмой год для ЭСХИЛЛа — юбилейный, десятый и режиссер спешил еще создать и фильм к этому событию.

Отделение Гарина развивалось согласно плану Ворчуна, который взял на себя всю рутинную работу с пациентами и кровью, тогда как Жора днями пропадал в медицинской библиотеке, прочитывая все статьи, которые касались процедур, связанных с очищением и модификацией крови. Попутно он приходил к осознанию, что иммунология, как предмет в институте на кафедрах биологии, физиологии и патологической физиологии им давалась очень поверхностно. Но это не по вине преподавателей, а в силу малоразвитости самой науки. Ведь институт иммунологии в СССР возник, как научное предприятие, только в начале 80-х из отдела иммунологии НИИ Биофизики. До сих пор она была как бы рамазана между другими медицинскими направлениями: ревматологией, пульмонологией, кожными болезнями, аллергологией и трансплантологией.

Как лебедь, рак и щука из басни дедушки Крылова, разные ученые тянули иммунологию каждый только в свою сторону, создавая порой ошибочные теории и вырабатывая методики лечения, ведущие в тупик. Аллергологи, Ревматологи, Дерматологи — трактовали иммунные болезни каждый в свою сторону и подбирали лечение, по своим соображениям.

Чтобы не думать о чеченской войне, Гарин заставлял себя думать о науке. Он помнил слова Ворчуна, мы не можем экспериментировать, все методики должны быть отработаны и утверждены, но мы-то, новички в профессии и для нас любой опыт — экспериментальный.

Возвращаясь из библиотеки в центр ЭСХИЛЛ, Гарин вдруг подумал:

«А чего я так переживаю? Давно уже народ принял мудрость — век живи, век учись. В чем проблема?»

— Во второй части этой мудрости, — произнес он вслух, — дураком помрешь.

Обычно вечером в пятницу Гарин, отпуская Милану, рассказывал Ворчуну, что сумел накопать в библиотеке. Вместе они продумывали, чем стоит заняться, а что лучше пока отложить. Так, привезя статьи Аиды Абдусалимовой, Гарин сказал:

— Вот, это очень серьезно. Невынашивание беременности при АФС. Это материал еще семидесятых. Их официально аспиранты для диссертаций не берут, считаются устаревшими. Абдусалимова на этой методике стала доктором наук. Понимаешь? Плацентарная недостаточность и АФС — это реальное спасение обреченных людей.

Ворчун покачал головой.

— Мой жизненный опыт подсказывает, что с беременными лучше не связываться. Родит — нормально, а если выбросит после наших процедур — мы будем виноваты. Никакие статьи профессора тебя не защитят. Давай пока заниматься привычными делами — трофические язвы при варикозе, гнойные прыщи на коже и острые аллергии, экземы. Ну, еще пьяницы и наркоманы — придут, почистим. Поверь, этого достаточно. Не связывайся с беременными! А еще, ты заметил — сейчас число абортов превышает число родов.

Гарин был с ним не согласен. Но и спорить не стал.

— Так, — в одну из пятниц выложил Гарин, — в Вестнике дерматологии я нашел статью о применении пульс-терапии гормонами после курса плазмафереза в лечении пузырчатки.

Эту поистине страшную болезнь ни он, ни Ворчун брать не хотели. Это как болото, ступишь в трясину и не выберешься. Их методика давала временный эффект и тянуть деньги с несчастных инвалидов им совесть не позволяла.

— Ну и что?

— А то, — обрадовано объяснил Жора, — что если на 2 неделе после окончания курса плазмафереза ввести однократно большую дозу преднизолона — то лимфоциты не выбрасывают антитела. И наступает ремиссия, если верить статье, от восьми месяцев до года. Ты понимаешь?

— Хочешь все-таки взять пузырчатых, волчанку и склеродермию?

— Не знаю еще. Но это шанс реально помогать. Год для таких людей, это маленькая жизнь, — процитировал он песенку Олега Митяева.

Гарин не угомонился. Он раскопал в архиве журнала Plasma therapy статьи, посвященные лечению АФС, причем авторы ссылались на работы Аиды Абдусалимовой. Он не пожалел денег, снял ксерокопии и привез их Ворчуну, переведя и подчеркнув ключевые места в статье со статистикой результатов. Больше всего порадовал результат, что женщины без страха беременели и рожали и второй раз, и третий. Это был аргумент.

— Хорошо, — сделал последнюю попытку отмотаться от беременных Ворчун, — как ты себе представляешь приглашение таких женщин? Если АФС уже определен, их курируют специалисты и вряд ли отдадут нам. Пичкают их лекарствами и этим оправдывают проблемы с развитием у детей, если тем вообще повезет родиться.

— Надо ехать и лично разговаривать с врачами. Лучше с такими же, как мы — платными.

— Резонно. — Ворчун поставил чайник, — но ты знаешь, наши «интервенты» ездят по поликлиникам и оставляют врачам направления к себе, каждый больной, принесший нашим спецам такую бумажку, в кассу заносит пятьдесят тысяч — пять из них отправляются направившему врачу. Что ты думаешь о нас? Можем мы такую схему применить?

— Весовые категории разные. У нас курс лечебный меньше раза в два. Что мы можем вернуть? Пятьсот рублей? Да и не стоит забывать, что люди, ходящие в обычную поликлинику, денег не имеют. Мы с тобой и так часть берем по благотворительной программе. Пока Бардин и Бланк не знают.

Целый месяц они лечили ветерана войны с огромными трофическими язвами на голенях. Язвы закрыли благодаря хорошей памяти Гарина, который припомнил рассказ Васильева, что криопреципитат плазмы содержит тромбоциты и фактор роста из них, особое вещество ускоряющее заживление ран.

Врачи делали деду два раза в неделю плазмаферез, а из полученной плазмы готовили вещество для перевязок. Вещество это напоминало яичный белок. С двух контейнеров плазмы как раз две порции для двух язв.

Через две недели язвы начали стремительно заживать. Края их стягивались и дед, глядя на свои ноги в зеркало, плакал. Он уже и не надеялся, что когда-нибудь это случится.

Ветерана они взяли в качестве эксперимента, предупредив, что если не получится заживить его дырки, денег не возьмут.

Когда ветеран принес конверт с деньгами, Ворчун и Гарин вернули ему и сказали: «С днем Победы, отец»!

Это действительно был день их общей победы. Ветеран расплакался их обнял и ушел. Без костылей.

Гарин и Ворчун, при поддержке Миланы решили между собой, что начиная новое направление и набирая опыт, они не имеют права брать деньги в случае неудачи. Поэтому расписывая курс процедур, рассчитывая на человеческую порядочность и желание пациентов в будущем обращаться за помощью снова, они предлагали оплачивать в конце курса. Риск? В некоторой степени, да. Но для руководства такие аргументы были вполне убедительными.

Также они решили, что ветеранов войны и медработников станут лечить бесплатно, объявляя им об этом по завершении курса процедур.

Кроме лечебной работы у Гарина была еще одна не менее серьезная забота — переливание крови и ее компонентов. И если все, что касалось лечения, он оставил Ворчуну, то тема совместимости и несовместимости крови стала исключительно заботой Жоры.

Как он ни старался, как ни зарекался, но тайны крови и их раскрытие поневоле стали делом его жизни на ближайшие годы. Все, что удавалось ему раскопать и систематизировать, он собирал в папку так и подписанную «Тайны крови».

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.