Бесплатный фрагмент - Герой должен умереть

Автор выражает глубокую признательность

Вадиму Вознесенскому и Жене Демченко,

а так же Леночке Малиновской

Никому не могу мою тайну открыть

И ни с кем не могу я о ней говорить.

Я в таком состоянье, что суть моей

тайны

Никогда, никому не смогу разъяснить

Омар Хайям. Рубаи

Я всегда знал, что плохо быть обреченным, например, на казнь или слепоту. Но быть обреченным даже на любовь самой славной девушки в мире, на интереснейшее кругосветное путешествие (…) тоже, оказывается, может быть крайне неприятно.

Стругацкие. «Понедельник начинается в субботу»

Пролог

Председателю Комитета по контактам с инопланетянами недавно исполнилось девяносто два лунолуногода, но он сохранил подвижность ума и тела. Его звали Ксир Лиарег. Свою должность он занимал последние двадцать шесть лет. Многие люди толстеют к старости, покрываясь вяловатым, нездоровым жиром. Но Ксир принадлежал к другой породе. Он напоминал мертвую ящерицу, высушенную солнцем. С той разницей, что эта ящерица была еще жива и полна сил и энергии. Лиарег был единственным и бессменным председателем Комитета с момента его учреждения — то есть, с момента приземления кэцэров и захвата ими твердыни Хранителей.

Ксир Лиарег ждал, пока аппарат распечатает страничку. Как председатель Комитета, он должен был подписать мемориальный ордер — список «обреченных». Так называли людей, назначенных в жертву пришельцам. Кэцэры требовали кровавой дани раз в месяц в количестве тринадцати человек. Очередное жертвоприношение должно было состояться сегодня ночью. Лиарег мог вычеркнуть — или внести — любую кандидатуру.

Аппарат отработал. Председатель взял в руки узкую полоску бумаги. Ксир бегло просмотрел ордер. Как всегда, уголовники, приговоренные к смертной казни. Девять из третьего города Цачеса, трое из второго. Генетические отбросы, без которых улицы столицы станут гораздо безопаснее. Однако тринадцатая фамилия оказалась знакома

Ксир сначала подумал, что ошибся. Он перечитал список снова. Тринадцатым оказался Мэнир Самре, младший отпрыск известного рода из первого города Цачеса.

«Шэдан и Дэйно, ему ведь всего…», Кэйно глянул на дату рождения. — «Шестнадцать лет. Что же он натворил?».

В графе, где обычно указывался номер статьи Уголовного Уложения, было написано: «§45 Соглашения с кэцэрами, пп. 7».

Лиарег нахмурился, нажал кнопку связи с секретарем на видексе.

— Алларет, напомните мне вот что, — сказал он, задумчиво глядя в потолок, расписаный золотистыми и зелеными разводами по моде начала прошлого луногода. — О чем говорит сорок пятый параграф Соглашения с кэцэрами?

— Вы, наверно, спрашиваете про подпункт семь? — осведомился секретарь.

Ксир кивнул.

— Министр иностранных дел имеет право назначить одного из обреченных на каждый день жертвоприношения по своему выбору, — ответил Алларет. — Отклонить его кандидатуру никто не может, даже вы. За двадцать шесть лет исполнения Соглашения он воспользовался своим правом в девятый раз.

— Понятно, — пробормотал Ксир. — Спасибо, Алларет.

Действительно, Инедирт пользовался имевшейся у него возможностью так редко, что Ксир каждый раз успевал забыть о том, что Инедирт располагает ею. Лиарег отключил связь, откинулся на спинку высокого кресла и задумчиво побарабанил сухими пальцами по подлокотникам. Ксир очень хорошо знал меру человеческой храбрости. Трусом он не был, несмотря на преклонный возраст.

Но все-таки, Инедирт Баруг, министр иностранных дел…

«А, не съест он меня», подумал Ксир и нервно хохотнул.

Он набрал номер. Вызов приняли сразу.

— Джей, — сказал Ксир.

Баруг кивнул в ответ. Он был гораздо старше председателя. Танец Единения, до которого оставалось чуть больше месяца, стал бы пятым в его жизни — хотя мало кому из сареасов удавалось сплясать и на двух. Но внешне Инедирт казался гораздо моложе Ксира. В отличие от председателя Комитета по контактам, чьи волосы и глаза уже давно потеряли цвет, и посветлело даже родимое пятно на руке, министр иностранных дел выглядел темноволосым и темноглазым мужчиной лет тридцати.

— Вы по поводу Самре, — сказал Инедирт Баруг.

— Да. Я хотел попросить вас…

— Нет, — холодно перебил он. — Я не изменю своего решения.

— Но все же, это право дается в целях безопасности города. Не стоит пользоваться им в личных целях, — попытался Ксир еще раз.

Инедирт усмехнулся и посмотрел прямо в глаза Ксиру — скользкими, мертвыми глазами рептилии.

— До свидания, сареас Лиарег, — сказал он.

* * *

Мэнир любил играть в шахматы. Хранители обучили сареасов этой мудрой игре, а уж те распространили ее на весь обитаемый мир. Сами они, кстати, не очень любили ее. Насколько Вэдан помнил, за всю историю империи было только три гроссмейстера — сареаса. Завоевателям, покорившим весь мир, не хватало усидчивости и терпения для долгих размышлений над шахматной доской. То ли дело — дойти до последнего моря! Задача была простой и ясной, и сареасы выполнили ее — при некоторой помощи Хранителей. Шахматы же больше всего пришлись по вкусу лерцам. И Мэнир, несмотря на свои шестнадцать лет и внешность уличного бандита, не отягощенного интеллектом, довольно часто выигрывал у Вэдана.

Вэдан откинулся на спинку скамейки, выпустил дым в серое, затянутое тучами небо. Два солнца Земли, две светлые, почти неразличимые точки, во время своей схватки чуть не погубившие жизнь на планете, но которым сареасы были обязаны своим существованием, склонялись к острым пикам Шипов Тежюса. Дарэнг пришел на набережную, пустынную в сумеречный час заката, надеясь, что нежная песнь волн облегчит его душевную боль.

Обо всех поступках Мэнира Самре уже можно было говорить в прошедшем времени, хотя он был еще жив.

Сегодня Мэарит Самре, рыдая, сказала Вэдану, что брата забрали к кэцэрам. Предписание пришло три часа назад. Их отец, Чаар Самре, сразу отправился к Лиарегу, надеясь добиться отмены приговора. Но так и не вернулся до сих пор. Таким образом, Мэнир Самре теперь был обреченным, а Мэарит Самре — сестрой обреченного. Помимо неминуемой гибели подростка сегодня ночью, это имело и другие последствия, но уже юридического характера.

Жителей первого города Цачеса крайне редко отдавали в уплату кровавой дани инопланетянам. Сареасов — еще реже, чем лерцев. Но все-таки серые балахоны обреченных практически любой из сареасов видел собственными глазами хотя бы раз в жизни. И Вэдан не был исключением.

Отца Вэдана, Аэнира Дарэнга, отдали кэцэрам тринадцать лет назад. Вэдан был сыном обреченног». Как раз тогда Вэдану исполнилось десять лет, и он вошел в возраст, когда уже можно было заключать помолвки. Ксир Лиарег, председатель Комитет по кэцэрам, предложил заключить помолвку между Вэданом и своей внучкой. Брак был выгодным со всех сторон, и ни Аэнир, отец Вэдана, ни его мать Маагелла не возражали. Но отказался сам Вэдан. Он учился с Кэйной Лиарег в одном классе, и она ему не нравилась. Через месяц в дом Дарэнгов принесли серый балахон.

В Соглашении с кэцэрами ясно говорилось, что родственники обреченных не могут заключать браки между собой. То есть сын обреченного Вэдан Дарэнг не мог жениться на сестре обреченного Мэарит Самре.

И жизнь его теперь потеряла всякий смысл.

Да и просто по-человечески, Мэнира было жалко. Младшая сестра Вэдана, Гэдир, встречалась с Мэниром уже около года. То есть даже подумать о том, чтобы идти домой, где справляются двойные поминки, по отцу и Мэниру, было страшно.

Вэдан курил и смотрел на бесстрастный профиль памятника Шэдану Харбогадану. Легендарный воитель стоял в конце набережной и смотрел вдаль по течению Рарера, подняв руку в указующем жесте.

«Можно дойти до последнего моря и вымыть в нем свои сапоги», думал Вэдан. — «Но от самого себя убежать нельзя…».

На набережной, тихонько урча мотором, появился электромобиль. Набережная была пешеходной зоной. Но министр иностранных дел мог себе позволить пренебречь правилами. Впрочем, необходимо признать, что Инедирт делал это не так уж часто. Вэдан неожиданно ощутил странное спокойствие и почти что облегчение. К нему пришел тот, кого он очень давно ждал. Электромобиль остановился рядом со скамейкой, на которой сидел Вэдан. Пуленепробиваемое тонированное стекло опустилось.

— Садись, — сказал Инедирт.

— Я с тобой никуда не поеду, — ответил Вэдан.

Инедирт вытащил ключ из замка зажигания и метнул его в грудь парню. Вэдан коротко ойкнул от удара, засунул ключи в карман, встал и открыл дверцу.

«Зачем я, интересно, это делаю?», — отстраненно, как если бы это происходило не с ним, подумал Вэдан и опустился на сиденье.

В тишине было слышно, как перекликаются между собой капитаны грузовых барж в порту третьего города Цачеса. Инедирт закурил. Вэдан молча смотрел на смуглое лицо друга, освещаемое тихими вспышками курительной палочки. Инедирт выглядел, как очень спокойный мужчина не старше тридцати. Он всегда был очень спокоен, даже в своем истинном облике, который можно было увидеть только в реальности снов. А как тридцатилетний мужчина Инедирт Баруг, по свидетельствам очевидцев, выглядел весь последний Звездный Год — или семьдесят восемь обычных лет, которые считали по обороту Луны вокруг Земли.

— Тэнир тебя обыскался, — сказал Дирт. — Отвизорил мне, думал, что я знаю, где ты.

У Вэдана был брат-близнец, Тэнир. Последние четыре луногода их можно было различить по шраму, который появился на щеке Вэдана после путешествия в Республику Великого Болота.

— Ну, ты меня нашел, — сказал Вэдан. — Что ты намерен делать теперь?

— А ты? — спросил Баруг. — Поплакать, побродить в отчаянии — и ты считаешь свой долг выполненным? Так твои слезы и отчаяние, в которое ты с таким наслаждением погружаешься, не вернут Мэнира ни его сестре, ни твоей…

Вэдан рассердился.

— Послушай, ты ведь меня знаешь, — сказал он. — Я никогда не пытался тихо отсидеться, я принимал любой вызов судьбы. Я связался с бессмертным, с драконом, и ушел только тогда, когда понял, что эта связь опустошит меня. Но что я могу сделать сейчас? Ведь все как бы по закону.

— Я не бессмертен, — возразил Инедирт. — Просто драконы живут долго. А почему ты решил, что ничего не можешь сделать?

— Что ж мне, к кэцэрам отправиться и отбить Мэнира? — ядовито усмехнулся Вэдан.

Инедирт молча посмотрел на него.

— Мой нитсек все еще при мне, затея может выгореть, да, — продолжал Вэдан. — С кэцэрами мне не справиться, но пару-тройку кианейсов я завалю легко.

Кианейсами назывались биороботы, выполнявшие функции блюстителей закона. Они использовались не только для конвоирования обреченных, но и для охраны общественного порядка. В том числе — и для расследования преступлений, более ста лет назад сменив на этом посту своих предшественников из плоти и крови.

— А ты подумал о том, что если Мэнир вернется, его казнят? — продолжал Вэдан. — И меня, между прочим, тоже. А то и что-нибудь похлеще. Помнишь, тринадцать лет назад, в день смерти моего отца, кэцэры сожгли почти весь третий город Цачеса? И никто до сих пор не знает, почему. Может, как раз потому, что-то кто-то предприимчивый завалил конвоира и бежал в джунгли. И один из кэцэров остался голодным…

— Твой брат — глава Архитектурного сектора. Разве он не рассказывал тебе, что все города теперь охвачены единым силовым полем? Оно включается автоматически при попытке напасть на город с воздуха, — напомнил Баруг и веско добавил: — А то, что будет, неизвестно никому.

— Ты подбиваешь меня…? — изумился Вэдан. — Да как ты мог подумать о нарушении Соглашения?

— А что оно дало вам, сареасам, это Соглашение? Развал экономики, гражданские войны и распад вашей империи?

— И установку под Мостом, остановившую мутантов из Священного Озера, — возразил Дарэнг. — А ведь тогда от третьего города Цачеса уже мало что оставалось…

Инедирт скривился. Да Вэдан и сам знал, что это — не аргумент.

— Ваши Хранители создали бы такую же установку или подобную ей без всякого возмещения, — процедил Инедирт. — Как они всегда это делали для сареасов. Если ты хочешь, если ты действительно хочешь помочь Мэниру, я могу отвезти тебя на Площадь Горя. Ты еще успеешь присоединиться к обреченным.

Инедирт пристально посмотрел на Вэдана.

— И если вы с Мэниром вернетесь, я помогу вам избежать суда.

Вэдан выудил из кармана ключ зажигания.

* * *

Джоанна остановила запись. Тела замерли в нелепой позе, словно вывешенные на просушку простыни, которые перепутал и закрутил ветер. Все было уже понятно и так.

И боже, как же отвратительно это выглядело.

А она еще сгорала от стыда, устанавливая камеры скрытого наблюдения в спальне. Идиотка.

«Но что мне было делать?», подумала Джоанна. — «Родить ему ребенка, как он хотел? И сидеть дома, оплывая, превращаясь в тупую домохозяйку?»

Самое обидное, конечно, заключалось в том, что Джоанна не изменяла мужу. Хотя нельзя сказать, что двадцатитрехлетней блондинке с огромными зелеными глазами не поступало подобных предложений. Хотя бы за последний месяц, что она провела в качестве переводчика при землянах. Они составляли словарь вместе с переводчиком гостей, высоким импозантным красавцем Дэйно Каарегом. Его немного портили лепестки жабр по обеим сторонам шеи. Выглядели они так, словно Каарега укусил вампир, да так и оставил в теле жертвы свои клыки. Но Джоанна отказалась стать любовницей Каарега не из-за этого недостатка во внешности. Она на самом деле любила мужа и не представляла вместе с собой никого, кроме Вугаса. А Вугас не потратил зря ни одной минуты за это время. И откуда только взялась такая прыть и выносливость!

Джоанна медленно вытащила из пачки сигарету и закурила. Руководитель миссии намекал ей, что земляне готовы взять кого-нибудь с собой, для подготовки на месте ответного визита с Надежды. Так не желает ли Джоанна… Как хорошо, что она не дала ответа сразу.

«Это должно выглядеть как несчастный случай», подумала Джоанна.

Джоанна раздумчиво посмотрела на блестящую кофеварку. Агрегат уютно расположился на боковом столике сразу при входе в кухню. Состав напитка можно было установить в автоматическом режиме и вручную, но реальный выход зависел от качества заправленных зерен.

Или иных ингредиентов.

Джоанна прошла в кладовку, где муж хранил реактивы для опытов. Нужная твердая пачка с упреждающими надписями обнаружилась на верхней полке. Джоанна натянула рукав блузки на кисть и взяла пачку.

«Эти ученые такие рассеянные», подумала Джоанна и улыбнулась.

Глава I

Кианейс в серебристой диэлектрической куртке вошел на Площадь Горя последним. Ворота захлопнулись. Тринадцать людей сбились в кучку посредине Площади Горя. Два других биоробота уже собирали у них идентификационные браслеты.

До появления кэцэров в Империи Сареасов не существовало даже обязательных удостоверений личности. Правящая элита, сареасы, были немногочисленны. Истинное имя человека было принято скрывать, добавляя к первой букве окончание «эйно», но сареасы все если и не знали друг друга по именам, то, по крайней мере, через знакомых и родственников. Для идентификации преступников по совету Хранителя Оружия пользовались отпечатками пальцев, собранными в единой базе. Однако после вторжения инопланетян все изменилось. Член Совета Трехсот, Кэйно Лиарег, был единственным, кто общался с кэцэрами лично. Он утверждал так же, что кэцэры касались его. Сразу, как только Совет Трехсот выбрался из ловушки в Диразе, одежда Лиарега была тщательно изучена на предмет следов, оставшихся после контакта с кэцэрами. Действительно, были обнаружены следы некоего вещества. Определить его природу оказалось невозможно, но главное все же удалось установить.

Кэцэры были лишены ДНК.

Существование живых — и к тому же разумных — созданий, у которых отсутствует ДНК, вызвало бурную реакцию в научных кругах. Практическим же следствием этого факта была замечательная возможность отличить человека от инопланетянина.

Далее было разработано несложное устройство, позволяющее быстро провести анализ ДНК. Сначала подлинность человечности проверялась патрулями кианейкама, вооруженными переносными идентификаторами. Предписывалось так же проверять каждого, кто стучится в твой дом. На воротах жилищ сареасов появились датчики, анализировавшие любой образец ДНК. Они были связаны с собственной биометрической базой дома. Туда вводились данные тех сареасов, кому был разрешен доступ в данное здание, в первую очередь — домочадцев. Датчики имели разнообразную конструкцию — от небольшого устройства, в которое требовалось плюнуть, до изящного условного отпечатка ладони, куда прикладывали руку. Во втором случае устройство анализировало капельки пота, который в небольших количествах всегда присутствует на коже. Некоторое время спустя аналогичные датчики были установлены на всех воротах Цачеса. И когда накопилась крупная база данных, был принят закон, кратко называемый законом тройного равенства. Суть его заключалась в следующем.

Каждому гражданину империи был присвоен личный номер. Сареасам принадлежали числа разрядностью до миллиона, поскольку даже по самым оптимистичным прогнозам их никогда не стало бы больше. Лерцам — все остальные значения. У каждого гражданина, чья ДНК еще отсутствовала в сводной биометрической базе, был взят образец. Каждый образец ДНК был занесен в биометрическую базу, таким образом, что получалось тройное равенство: сареас А=№1=соответствующему образцу ДНК.

По поводу порядковых номеров в Совете Трехсот начались ожесточенные дебаты, из-за которых страна оказалась на пороге гражданской войны. Примирить спорящих удалось отцу Вэдана, Аэниру Дарэнгу. Он предложил нумеровать сареасов не в зависимости от значимости заслуг, а самым простым и непредвзятым способом — по алфавиту. Сам он от этого ничего не выигрывал, иероглиф, с которого начиналась его фамилия, был пятым с конца. На протесты либералов, с которыми под любым солнцем у любого правительства достаточно хлопот, что закон тройного равенства является чрезмерным для обеспечения безопасности и ущемляет права и свободы гражданина, был дан ответ, что эта мера не ограничивает ни одного сареаса в его передвижениях. Проход блокиролся лишь при получении результата, которого в базе не было, то есть, при отсутствии у проверяемого объекта ДНК. Так же эту меру поддержали представители правоохранительных органов. Было справедливо замечено, что такой порядок сильно облегчает поимку преступников. Однако Венесуэнс, Республика Великого Болота и Ретернленд отказались принять это нововведение. Гражданской войны все же не удалось избежать. Сареасы ее проиграли. Безопасность каждого гражданина обошлась очень дорого.

Как и опасались либералы, вскоре базы данных стали вскрываться преступными сообществами. Ситуацию усугубляло то, что параметры системы не допускали существования двух объектов с одинаковой ДНК. Для однояйцевых близнецов были введены номера с литерами, допускавшие идентичность, близкую к ста процентам. Так, номер Вэдана, выбитый на браслете, был 15361А, а Тэнира — 15361Б. При анализе ДНК литерных учетных записей особое внимание уделялось характеристикам внутренних спейсеров рибосомных генов. И когда преступники меняли значения учетных записей, присваивая одному объекту значение ДНК другого, на практике это означало, что исходный владелец данной учетной записи должен быть мертв. Говорили так же, что вовсе не преступные сообщества вскрывают базы, которые защищены лучшими противовирусными системами, а работники кианейкама торгуют номерами уже умерших сареасов, уклоняясь от регистрации факта смерти. Впрочем, все эти споры отгремели еще до рождения Вэдана. К тому времени, когда он подрос настолько, чтобы иметь браслет (было доказано, что кэцэры не могут воплотиться в объект, чей объем не превышает шестнадцати литров), Цачес уже весь был, по выражению отца Вэдана, учтен. И привык к этому.

Собрав все именные браслеты, кианейсы передали их начальнику конвоя — человеку. Он скрылся в горбатой башенке контроля Тринадцатых ворот. Надо было стереть эти учетные записи из единой регистрационной базы. Теперь люди, собранные на Площади Горя, становились по-настоящему обреченными. После этой операции они уже не могли вернуться в родной город. Компьютерная база, контролировавшая все ворота всех городов Цачеса, переставала распознавать их ДНК.

Обреченные разбрелись по всей площади, и никто из конвоиров не препятствовал им в этом. Время строить их в колонну еще не пришло.

— Может быть, сейчас? — прошептал Вэдан.

Инедирт оставил электромобиль на одной из ближайших улочек и провел друга между Домом Гробовщиков и Домом Столяров. Вэдан прожил в Цачесе почти всю жизнь, но даже он не знал, что неприметная калиточка из дворика между цехами ведет на Площадь Горя.

— Не дури, — сказал Инедирт. — Они обязательно пересчитают всех перед уходом.

Вэдан попытался прощупать разум Мэнира телепатически, но это ему не удалось. Над площадью висело отчаяние, всеобщее и поэтому безликое.

— Они сейчас уйдут, — пробормотал Вэдан.

Инедирт прищурился.

— Давненько я этим не занимался, — пробормотал он. — Может и не получиться…

Один из сареасов приблизился к калитке, за которой прятались друзья. Вэдан увидел его безумно закатившиеся глаза. Очевидно, обреченный перед уходом из дома накачался какими-то наркотиками.

— Давай! — хрипло выдохнул Инедирт.

Вэдан приоткрыл калитку. Сареас, сложив руки на груди, двигался прямо на него неестественно твердым шагом механической игрушки. Вэдан схватил его за рукав, втащил во двор и оглушил нитсеком. Тело осело на брусчатку. Вэдан едва успел подхватить его. Инедирт осторожно потянул калитку на себя, чтобы она не скрипнула, закрываясь.

Ни один из кианейсов даже не обернулся в их сторону.

Вэдан присел над телом, откинул капюшон, вгляделся. Он надеялся увидеть жесткие черты Мэнира. Но это было бы слишком хорошо для правды. Лицо оказалось незнакомым.

— Вот повезло парню, — заметил Инедирт.

Они решили, что если случайно спасенный сареас окажется не Мэниром, Инедирт вывезет его в доки Цачеса и загрузит на один из кораблей, уходящих завтра вниз по Рарера. Вэдан являлся главой Корабельного сектора, и портовое расписание знал наизусть. Завтра утром «Красавица Руи» отправлялась в Республику Великого Болота. Код причала Вэдан тоже помнил. Он принюхался, но не уловил ни сладкого аромата аннире, ни кислого запаха аннубе.

— Я думал, он под кайфом, — растерянно сказал Вэдан. — Как-то странно он двигался…

— Я заставил его подойти, — ответил Инедирт.

— Я и не знал, что ты владеешь мыслебоем, — пробормотал Вэдан.

Хранители лично обучали каждого из бойцов. Два Звездных года назад мыслебой был в Цачесе одним из самых популярных боевых искусств, и, как сообразил Вэдан, расцвет мыслебоя пришелся на юность Инедирта. Затем Хранители почему-то перестали набирать учеников. Последним мыслебойцом, насколько помнил Вэдан, был печально известный Гезире Лежир.

— Снимай с него балахон, — ответил Инедирт. — Кианейс сейчас вернется.

Вэдан начал стаскивать с обреченного униформу. Рукава балахона оказались завязаны на спине, как у смирительной рубашки.

— Черное шутовство, — пробормотал он, сражаясь с узлом.

Наконец ему удалось распутать завязки. Вэдан стал надевать балахон, сунул руки в рукава и внезапно сообразил, что не сможет ни завязать их на спине, ни воспользоваться своим оружием.

— Дирт, — приглушенно сказал он. — Рукава здесь…

Запахло паленой шерстью — Инедирт прожег дырки в рукавах своим нитсеком. Вэдан высунул руку, приподнял балахон и спрятал нитсек за пояс.

— Скрести руки на груди, — сказал Инедирт.

Вэдан так и сделал. Инедирт обмотал его рукавами так, чтобы освобожденных рук не было заметно.

Лээт Гулназг, дружок Вэдана по Каартсу, теперь работал в кианейкаме, в угрозыске. Больше девяноста процентов сотрудников составляли кианейсы. Гулназг занимался не уголовниками, а профилактикой бунта машин. Во времена зарождения биотехники о нем много и гневно писали публицисты и фантасты. Боевые биороботы попадали в так называемую «группу риска», поскольку многие обладали возможностью убийства людей, причем самыми различными способами. Однако Лээт и его предшественники хорошо знали свое дело. Ни разу за трехсотлетнюю историю возникновения и развития кианейсов ничего подобного не случилось. Лээт рассказал Вэдану о слабых местах казавшихся неуязвимыми биороботов. Вэдан решил выйти из города вместе с обреченными, найти среди них Мэнира, отбить его у кианейсов и бежать в джунгли. План казался простым и вполне осуществимым, хотя и рискованным. Но при виде боевых биороботов Вэдан растерял и ту, весьма малую толику уверенности в удачном исходе предприятия, которая у него была.

Инедирт затянул узел и повернул Вэдана лицом к себе.

— Пойдем со мной, — сказал Вэдан, когда он завязывал рукава на спине. — Я не справлюсь один…

— Справишься, — ответил тот и поцеловал его — торопливо, но и нежно. — Все, иди.

Инедирт накинул ему на лицо капюшон и открыл калитку. Она закрылась за спиной Вэдана в тот момент, когда начальник конвоя вышел из башенки контроля над воротами.

— В колонну по трое, — звучным, но лишенным каких бы то ни было эмоций голосом приказал кианейс.

Вэдан оказался в последней шеренге вдвоем с каким-то парнем, который с трудом держался на ногах. На этот раз Дарэнгу не пришлось принюхиваться. Аромат аннубе опутывал обреченного плотным коконом. Третьим в шеренгу встал кианейс. Нельзя сказать, чтобы Вэдана сильно обрадовало такое соседство, но выбора у него не было.

* * *

Когда Мэниру было лет семь, случилось так, что он в компании с друзьями разбил окно в школе. Воспитатель пожаловался отцу.

— Папа, я не виноват, — начал оправдываться Мэнир. — Это все…

И Чаар Самре сказал ему тогда:

— Это сареасы всегда ищут виноватого. А мы, лерцы, думаем, как теперь жить дальше.

И Чаар отправил сына уборщиком в док на месяц. Денег, сэкономленных на оплате работнику, хватило заплатить за стекло. Самре жили в центре первого города Цачеса, в особняке, ранее принадлежавшему благородному сареасскому роду, так что дело было не в деньгах.

И Мэнир запомнил урок на всю жизнь.

Сейчас, оказавшись на Площади Горя, он ни секунды не раздумывал о причинах того, почему его назначили обреченным. По закону, их объяснение и не требовалось. Совет Трехсот мог отдать на съедение любого. Впрочем, подросток и так уже догадался. Душевный друг Мэарит, Вэдан, рассказывал ему о гибели своего отца — наверняка и Чаар тоже насолил кому-то. Но это все это не имело значения. Каковы бы ни были причины, изменить их было уже нельзя.

Мэнир осмотрелся. Он использовал бы любой шанс улизнуть. Подросток быстро убедился, что сбежать с площади невозможно. К нему подошел кианейс — не тот, что забрал у него браслет и нитсек, а другой.

— Не желаете ли аннубе, сареас? — спросил биоробот. — Или аннире, может быть?

В этот момент Мэнир понял причину отупелого молчания и спокойствия, в которое были погружены его товарищи по несчастью. То, что большинство были привезены из тюрем, он догадался еще раньше. На лице у многих были родовые татуировки преступных кланов третьего города Цачеса. И кисло-сладкий запах, заполнивший площадь при появлении обреченных, тоже был знаком младшему отпрыску клана Самре. Мэнир был так погружен в свои думы, что поначалу не обратил на него внимания.

— Нет, спасибо, — ответил он.

Кианейс отошел.

По команде Мэнир встал в колонну. Тринадцатые ворота открылись. Колонна обреченных под конвоем кианейсов двинулась по Тракту Раздумий. Голубые шестиугольники из неизвестного мягкого материала, которыми в незапамятные времена был выложен Тракт, мягко пружинили под ногами. Тракт Раздумий светился, оттеняя мрачность стонущих под ветром джунглей. Гроза собиралась еще с вечера, но мутное небо никак не могло разродиться дождем. Ветер схватил Мэнира за длинный подол балахона, рванул, но повалить подростка ему не удалось. Огорченный ветер взвыл так, словно процессия двигалась в ущелье Голосов Мертвых. После часа пути обреченные оказались на развилке, где от Тракта Раздумий отходила Тринадцатая дорога. Она и вела в Священную рощу. Кэцэры создали ее как место жертвоприношений. Говорили, что таких деревьев, как в этой роще, больше нигде в мире нет. Кэцэры якобы привезли дракхи с собой. На самом деле дракхи будто и не деревья вовсе, а некие полуживые существа, которые крепко держат обреченных своими ветвями, чтобы они не сопротивлялись кэцэрам. У Мэнира были все шансы проверить эти слухи.

Тринадцатая дорога была намного уже Тракта, и кианейсы перестроили обреченных в колонну по одному. Дорога вышла на берег Священного Озера, потянуло острой свежестью. Мэнир невольно подумал о том, что именно сейчас — время ночной охоты всех тех страшилищ, которыми оно кишело. Многие из мутантов, в том числе и легендарный хищник тежюс, с равным удовольствием питались как водными, так и наземными животными.

Только сейчас подросток осознал, что с ним случится. Все происходило слишком быстро, чтобы Мэнир успел задуматься об этом раньше. Шестнадцать лет — не то время, чтобы воспринимать смерть всерьез. Каждый знает о ней, но в глубине души еще твердо верит, что бессмертен. Оказавшись лицом к лицу с равнодушной бездной физического исчезновения и вдруг прочувствовав его, Мэнир едва не завыл от ужаса. Он пожалел, что отказался от наркотиков. Ощущения, когда тебя жрут заживо, явно не стоили того, чтобы переживать их в трезвом рассудке.

И в этот момент Мэнир услышал телепатический призыв, и узнал зовущего.

«Вэдан?», телепатировал он. — «Когти Джуура, ты тоже здесь?»

«Я пришел за тобой», пришел ответ.

«Ты думаешь одолеть кэкцэров?», мрачно осведомился Мэнир. — «Вот в этом?»

Он повел плечами, поскольку пошевелить привязанными к телу руками не мог.

«Не знаю», честно признался Вэдан. — «Дождемся, когда уйдут кианейсы, я освобожу тебя, и свалим. По Тринадцатой дороге до Моста, там спустимся в Рарера, доплывем до порта. Я тебя спрячу, а там видно будет».

Мэнир не стал напоминать другу, что жабр у него нет, и он чувствует себя в воде гораздо менее уверенно, чем сареас. С жабрами или без них, плавал подросток ничуть не хуже хрэша. Мэнир ощутил неописуемое облегчение и прилив сил.

Обреченные добрались до Священной Рощи. Место жертвоприношения представляло собой круг из двенадцати деревьев. В центре круга стояло тринадцатое, самое мощное. Деревья до уровня пояса человека были покрыты лишенными листвы ветками, которые безжизненно висели и впрямь походили на сухие крючья. Кианейс бесцеремонно подтолкнул Мэнира к ближайшему дракху. Раздался неприятный скрип. Нижние ветви дерева зашевелились и плотно прижали подростка к стволу. Мэнир наконец заметил Вэдана — биоробот поставил его у соседнего дракха. Хозяйским движением потрогав ветки, кианейс чуть расправил их, чтобы Мэниру было легче дышать. Остальные обреченные уже стояли каждый около своего дерева. Каждый был плотно обхвачен ветвями. Кианейсы построились и ушли. В темноте сыто пророкотал гром.

Мэнир не мог толком разглядеть, что делает Вэдан. Подросток слышал только кряхтение, сопение, и скрип ветвей. Затем Мэнир увидел темную фигуру, приближающуюся к нему.

— Вэдан! — облегченно воскликнул он. — Скорее!

У сареасов не было принято называть друг друга истинными именами в присутствии посторонних. Но Мэнир рассудил, что все, кто случайно услышал настоящее имя его друга, уже никому не смогут рассказать об этом.

— Тихо ты, — пробормотал Вэдан в ответ.

Раздался треск, запахло дымом. Мэнир ощутил, как отпали ветви, державшие его. Обреченный на соседнем дереве зашевелился.

— Что вы там делаете? — раздался его голос.

Обреченный смазывал гласные — следствие аннире, бродящей в его крови. Но большая часть наркотика уже выветрилась из него. Он понял, что происходит.

— Побег! — закричал он. — Помогите и мне, умоляю!

— Бежим! — сказал Вэдан Мэниру.

Ему не надо было повторять дважды. Мэнир так резво бросился к выходу из Священной Рощи, что Вэдан едва поспевал за ним. Мэнир уже видел светлый пунктир Тринадцатой дороги, до нее оставалось рукой подать. И тут Мэнира пронзил ужас, безграничный, парализующий. Подросток застонал и повалился в мокрую от росы траву. Священная Роща наполнилась криками и стонами остальных обреченных. Из последних сил подросток перевернулся на спину. Мир то накатывал, как зубная боль, то снова исчезал. Нежные голоса шептали в его голове о прощении, о вечном покое. И все же Мэнир понимал, что сейчас произойдет, и душу его затягивало в черную воронку ужаса. Подросток увидел в черноте над собой бледное пятно — лицо склонившегося над ним Вэдана.

— Это… мысленное излучение… — ломаным эхом раздался голос друга. — Блокируй его! Ну же!

«МАМА», с усилием подумал Мэнир.

Мир перестал плясать в его глазах. Вэдан схватился за голову. Мэнир сообразил, что накрыло и его, и значит, уровень мыслепередачи поднялся. Он врубил второй блок:

ГЭДИР

А вот Вэдан не смог последовать своему совету. Он упал, едва не придавив собой подростка. Теперь Мэнир мог всласть налюбоваться на светящиеся фигуры, которые медленно приближались к Священной Роще со стороны озера.

— Вэдан, вставай, — с трудом ворочая языком, произнес Мэнир.

Друг не ответил. Только рука его зашевелилась. Вэдан натянул на запястье ременную петлю, на которой носили нитсек. Теперь он мог умереть, но фамильного оружия не потерял бы.

— За дерево, — хрипло сказал Вэдан.

Встать не мог ни один из них. Они поползли. Мэнир подумал, что их вид — две пьяные улитки на скользкой траве — здорово позабавит кэцэров. Злость придала подростку сил, и он стал двигаться быстрее. Нитсек же Вэдана сильно тормозил движение, цепляясь за траву и корни своей колючей головкой.

Кто-то взял Мэнира за плечо и перевернул лицом вверх. Свет прожектора, укрепленного на шлеме кэцэра, на миг ослепил подростка. Мэнир зажмурился, ударил головой чуть пониже источника света. Его лицо с чавканьем погрузилось во что-то мягкое. Безвкусное желе залепило нос и рот. Рука, сжимавшая его плечо, разжалась. Мэнир вскочил, вытирая лицо.

По Священной Роще метались, пересекаясь, лучи прожекторов. В их свете подросток увидел своего противника. Кэцэр лежал на траве. На нем был летный скафандр из гибкого пластика — устаревшая конструкция, которую теперь можно было увидеть разве что в кинохрониках времен, когда Хранители были еще живы. Свет от прожектора бил в небо. Стекло шлема было поднято, за ним виднелось вполне человеческое лицо. Но Мэнира это не обмануло. Он знал, что кэцэры сожрали всех Хранителей, и что инопланетяне могут принимать любой облик, который им заблагорассудится. Этот кэцэр принял вид одного из Хранителей — возможно, того, которого сам убил. Мэнир родился слишком поздно, чтобы знать Хранителей в лицо, и не смог бы сказать, пародия на какого именно Хранителя сейчас надвигается на него. Аккуратная черная бородка Хранителя стала удлиняться, распадаясь на многочисленные толстые жгуты щупалец.

Щупальца потянулись к Мэниру.

— Вэдан! — заорал подросток.

Но друг неподвижно лежал на траве. Раздался первый удар грома, яркая вспышка расколола небо. Лицо Хранителя расплылось. Мэнир увидел голый череп с огромными фасеточными глазами и подвижным хоботком. Щупальца схватили Мэнира. Кэцэр расстегнул скафандр до половины, поднял Мэнира и принялся заталкивать подростка внутрь себя. Инопланетянин оказался плотным, холодным и желеобразным. Вокруг сомкнулась тьма.

Мэнир почувствовал, что задыхается.

* * *

Вэдан перевернулся на спину. Оцепенев от ужаса, он смотрел, как кэцэр заталкивает Мэнира прямо в себя. Инопланетянин напоминал при этом ужа, надевающего себя на лягушку. Вся операция заняла не больше трех секунд. Из шлема остались торчать только обитые железом носки ботинок Мэнира. Инопланетянин издал хлюпающий звук, и исчезли и они. Кэцэр застегнул скафандр. Небо прочертила светящаяся стрела. Это взлетел первый из кэцэров. Он завис над Священной Рощей в ожидании собратьев, которые еще ужинали. К Вэдану вернулся контроль над телом. Кэцэры, видимо, уже съели всех, кого хотели, и перестали индуцировать подавляющее волю излучение за ненадобностью.

Вэдан вскочил — кэцэр отшатнулся.

Совершенно зря, между прочим.

Единственное, чего хотел в этот момент сареас — бежать прочь отсюда, как можно быстрее и дальше. Мэнир погиб. Идти на кэцэра с одним нитсеком, который перестал быть боевым оружием еще во времена Шэдана Харбогадана и превратился в знак высокого рода, было бы самоубийством. Тем более, что Вэдан был в обычной обуви, а не в боевой, у которой всегда делали резиновую подошву. Вэдан не собирался драться. Но когда кэцэр подался назад, Дарэнг понял, что уйти, сбежать ему не удастся. Инопланетянин его видел. В том, что кэцэрам хватило бы решительности преследовать свою жертву до самого Цачеса, сомневаться не приходилось. Вэдан ощутил холодный удар в грудь. Оставалось только погибнуть в бою. Он шагнул вперед, вытаскивая нитсек. Вэдан ударил кэцэра, вложив в удар весь тот ужас, который захлестнул его душу. Кэцэр упал. В тот же миг ногу и талию Дарэнга захлестнули щупальца. Инопланетянин и Вэдан оказались в одной электрической цепи. Вэдан едва успел выключить нитсек. Кэцэр оказался не только устойчив к электрошоку, но и знаком с правилами составления цепей. Инопланетянин мысленно заорал, призывая на помощь своих соплеменников. Вэдан ожидал чего-то в этом роде и легко заблокировал призыв. Дарэнг упал на кэцэра, привычным движением переводя нитсек в режущий режим. Одним ударом Вэдан отхватил щупальца у самого лица. Затем, ломая ногти, стал расстегивать скафандр. Кэцэр крутил головой, стараясь ослепить противника прожектором, и извивался всем телом, пытаясь сбросить сареаса.

Снова прогрохотал гром, молния упала в Священное Озеро. Воды засветились неясным, фосфоресцирующим светом. Вэдан хотел ударить кэцэра нитсеком на максимальном напряжении, чтобы тот перестал дергаться, но побоялся навредить Мэниру, который все еще находился внутри. Серебряные стрелы молний били в Священное Озеро почти непрерывно. Вэдан содрал с кэцэра скафандр в тот миг, когда над Священной Рощей начался дождь. Куртка Дарэнга моментально промокла и прилипла к спине. Ливни Звездного Лета Миар всегда были неистовыми.

Вэдан увидел Мэнира. Подросток был словно запаян в прозрачное желе, которое изнутри занимало весь скафандр. Поверхность кэцэра выглядела влажной и маслянисто блестела в отсветах молний. Крупные капли забарабанили по телу кэцэра, оставляя глубокие светлые язвы. Кэцэр зашипел, задымился и снова мысленно завопил. Вэдан не смог заглушить телепатемму полностью. Свет прожекторов обрушился на него сверху. Вэдан ослабил хватку. Инопланетянин, воспользовавшись моментом, сбросил его с себя. Вэдан ударился спиной о мощный корень дракха. Кэцэр же, вместо того, чтобы прикончить противника, пытался застегнуть скафандр, чтобы взлететь.

Вэдан включил нитсек, воткнул его в самый низ скафандра и резко встал, разрывая кэцэра снизу доверху. Кипящее желе брызнуло в разные стороны. Вэдан успел подхватить падающего Мэнира. Он не смог удержать скользкое, облепленное горячими останками кэцэра тело. Вэдан и Мэнир вместе упали на истоптанную траву. Короткий болезненный разряд обжег запястье Вэдана. Вода с насквозь промокшего рукава залилась под браслет, и нитсек замкнуло. Сареас коротко вскрикнул. Конструкция оружия предусматривала такую ситуацию, и нитсек выключился.

Насовсем, ну или до ремонта, что сейчас означало то же самое.

Вэдан увидел на выбеленной светом прожектора траве чудовищные, изломанные тени. Кэцэры спускались на помощь своему соплеменнику. Руку, на которую попали брызги кэцэра, невыносимо жгло. Мэнир был без сознания — если не мертв, — а нитсек перегорел. Нитсеки электрифицировали не так давно. Благодаря своей шипастой головке он был довольно опасен и в качестве холодного оружия — но не против кэцэра же!

Вэдан вскочил, рывком поднял Мэнира, ударил его по лицу. Подросток открыл глаза.

— Беги! — закричал Дарэнг и толкнул его в сторону джунглей.

Мэнир ошалело помотал головой и скрылся в чаще.

Вэдан повернулся лицом к противнику, и вовремя. Одну из частей скафандра развернуло подобно чаше, и она уже наполнилась водой. Другая же часть стояла на траве как полая горка. Желе, разбрызганное по траве, стекалось под нее. Кэцэр оставлял за собой длинные белые лохмотья, похожие на нити вылитого в горячую воду яичного белка. Желе осталось слишком много, чтобы целиком уместиться под обрывком скафандра. Когда оно забралось под него целиком, он приподнялся над травой на высоту сантиметров сорока.

Кэцэр выбросил из себя длинное, тонкое щупальце, и отшвырнул обломок в сторону. Столб коллоида медленно поднялся перед Вэданом. Дарэнг попятился к лесу. Брызги, шипя, отлетали с кэцэра во все стороны — как капли воды, попавшие в раскаленное масло на сковороде. Вэдан внезапно очень остро почувствовал, что упустил свой единственный шанс убежать, пока инопланетянин собирал себя в кучу. Кэцэр снова принял облик Хранителя, только из подбородка у него торчали длинные гибкие щупальца. Он размял щупальца и шагнул к Вэдану. Тот рефлекторно выставил вперед бесполезный нитсек. Кэцэр совсем по-человечески ухмыльнулся. Инопланетянин ухватился щупальцем за стальную палочку чуть повыше колючего шарика и потянул нитсек на себя.

Вэдан услышал короткое тренькание контакта, и, не веря в свою удачу, подал на нитсек максимальное напряжение.

Мир вспыхнул и взорвался болью.

ТСИЛАД И РАНУ

(Сареасское сказание о происхождении мира)

цитируется по: «Предания народов мира», «Мифы сареасов», иллюстрированное издание для детей дошкольного возраста, издательство «Очаг», Цачес, 1341 луногод.

перевод: Зэйно Каарег, Джоанна Шмелевская
запись произведена 16-того числа по независимому времени звездолета «Клык Тежюса»

Ты никогда не замечал, что слова «сареас» и «саарт» похожи? Хочешь узнать, почему?

Сначала Творец создал моря, океаны и всех живущих в них. Разные это были твари. Многие уже не встречаются людям, только тежюс и хрэш существуют по-прежнему. Но было зверям холодно и грустно в мрачных глубинах — а светил тогда еще не было. И все твари взмолились о том, чтобы Творец как-нибудь помог им.

И создал тогда Творец большой огненный шар, золотой бубен, что дарил свет и тепло — и назвал его Маар, «бубен». Хранители называют его Солнцем. Творец дал Маар своему сыну, светлому богу Рану.

А у Рану был друг Тсилад, которого зовут еще Двуликим Драконом. Некоторые понимают это так, что у Тсилада было две головы, но здесь иной смысл. Просто на лице у него всегда одновременно было два выражения — если злость, то и доброта, если горе, то и радость, если свет, то и тьма. «Тсилад» означает «мудрость» на нашем старом языке. Да и вправду, совместить две противоположности в одном — это и есть высшая мудрость.

И Рану укрепил Маар на его голове, а сам сел на холку дракона, и они полетели над водами вдоль срединной линии мира. Хранители называют ее экватор. Достигнув границы мира, Рану и Тсилад отдыхали в чертогах Вечного Шута, который там жил. А затем возвращались обратно во владения Творца. И от края до края мира сделался свет и тепло. Все твари радовались и благодарили Творца за его заботу о них.

Вечному Шуту очень не нравился Маар, потому что Вечный Шут был порождением (еще читают: «породил» прим. переводчиков) Тьмы. От Света ему было больно, как нам от огня. И Вечному Шуту нравился Тсилад. Он и сам был не прочь прокатиться верхом на драконе. Однако до поры до времени Шут скрывал свои мысли, терпел Свет, и любезно принимал у себя гостей.

Двуликий Дракон не брал никаких других седоков, кроме Рану, которого нежно любил. И тогда Вечный Шут замыслил погубить Рану. Как-то он спросил Тсилада:

— Почему ты, когда летишь с этим бубенчиком, так далеко вытягиваешь шею и так низко склоняешь голову, о великолепный Двуликий Дракон?

— Чтобы больше света и тепла доходило до вод, — ответил Тсилад. — Да и честно сказать, Маар очень тяжелый.

Тогда Вечный Шут засмеялся и сказал:

— Да Творец нарочно сделал его таким, чтобы ты склонял голову перед его сыном! А Рану сидит на твоей холке да лишь хихикает над твоей глупостью, бедный ты мой Тсилад!

Дракон рассердился и прогнал Шута, но ядовитые слова запали ему в душу. Долго думал он над ними. Драконы все таковы — долго размышляют они о своих планах, но когда принимают решение, остановить их уже нельзя.

Таковы и некоторые люди.

И вот однажды, когда летели они над водами к чертогу Вечного Шута, Тсилад вспомнил о его словах и потихоньку приподнял голову. А Маар был очень горячий. Он один вмещал в себя Миар и Мрэ. Даже теперь, когда в мире гораздо меньше Света, вспомни, как жарко бывает летом.

Каково же было бедному Рану, который сидел прямо за Мааром?

— Милый Тсилад, — попросил он, морщась от жара. — Пожалуйста, не поднимай свою многомудрую голову.

— Почему? — спросил Тсилад, и Рану честно ответил ему:

— Мне жарко.

Но Тсилад не поверил ему. Если бы он сказал ему правду — то, что Тсилад считал правдой, — он, может, и опустил бы голову. Нет ничего позорного даже для дракона в том, чтобы склонить голову перед сыном бога. Но Тсилад решил, что Рану лжет ему, и сердце его ожесточилось.

— Хорошо, — ответил дракон, но голову опустил совсем на чуть-чуть. Скоро он снова приподнял ее — еще выше, еще ближе к Рану.

— Милый Тсилад, — опять попросил он, изнемогая от жара. — Пожалуйста, не поднимай так высоко голову, столь любимую мной.

И на этот раз Тсилад ответил ему:

— У меня заболела шея, мой Рану, и я не могу опустить ее. Мы уже скоро долетим, потерпи немного.

Прошло совсем немного времени, и вот уже вдалеке показались чертоги Вечного Шута. Тсилад горделиво приподнял голову еще выше. На этот раз Рану не произнес ни слова. Маар оказался так близко, что Рану в мгновение ока превратился в пепел и начал медленно рассыпаться. Но Тсилад не смотрел на воды. Он гордо смотрел вперед и не видел, как падает прах его друга вниз, в предвечный океан.

Так среди вод из пепла тела Рану появилась земля, которую мы и называем «лебеф», что на старом языке означает «пепел небесного всадника».

Когда Тсилад достиг края вод, Вечный Шут встретил его у своих чертогов и спросил:

— А где же Рану, твой любимый всадник?

И тут понял Тсилад, что он натворил. Дракон начал извиваться от горя. Маар сорвался с него и разбился надвое — Миар, «большой бубен», и Мрэ, «маленький бубен», как мы называем их теперь. И эти осколки покатились по небу в беспорядке, то нагоняя друг друга, то отдаляясь. И так они катаются до сих пор. А Тсилад сидел на краю неба, над телом Рану, и плакал, и изливал свое горе в песне. Убивать Вечного Шута он не стал, хотя именно Шут был виноват в смерти Рану. Тсилад был мудр и знал, что месть хотя и сладка, но не возвращает погибших друзей. Месть лишь увеличивает количество Тьмы в мире.

Слезы Тсилада падали на землю и застывали. Их находят и сейчас. Хранители называют эти слипшиеся каменные блестящие зерна ураном и говорят, что они до сих пор ядовиты. Пусть это слезы — но это все же слезы дракона…

Спев свою песню, Тсилад бросился вниз, на останки своего любимого всадника. Он хотел и в смерти соединиться с ним. Рану, конечно, был меньше огромного дракона, но пепел от его тела рассыпался почти вдоль всей срединной линии мира.

Тсилад разбился. Чешуя дракона брызнула в небо, и чешуйки стали звездами, навеки прилипнув к небосводу. Кости его стали горами, что обильно покрывают нашу землю — потому она и зовется Лебефдульф, то есть «кости и пепел». Здесь, в Лери, упала его голова, в которой, как известно, много костей — и здесь всюду недоступные горы. Кровь Тсилада ушла в землю, но не впиталась в нее. Она так и хранится в огромных впадинах под горами — Хранители называют ее нефтью. Она хорошо горит, потому что это кровь огненного существа. Особенно много ее в Лери — так и крови больше всего в голове.

Туда, где упала грудь дракона, появилось Руи. Там поменьше гор — так ведь и в груди из костей только ребра. Все знают, что в позвонках содержится жидкость. Хребет Тсилада, разломавшись, превратился в реку Рарера, что соединяет Руи и Лери. «Руилери» и означает на старом языке корпус человека без ног. Там, где упал желудок Тсилада, почва набухла и размякла — сейчас там находится Республика Великого Болота, и гор там совсем нет. За ней лежит Венесуэнс, что означает «разделенный». Туда упал хвост Тсилада, и теперь там высокий горный хребет, что делит равнину на две части почти точно по срединной линии мира. Еще дальше тоже живут люди. Они называют свою страну Ретернленд, и на их языке это означает «возвращенная земля». Видимо, у них о сотворении мира рассказывают другие сказки. Как же было на самом деле, не знает никто. Там, где рухнули в воду крылья дракона, с одной стороны образовалось множество мелких и крупных островов — и там теперь Островная Империя. Что же находится с другой стороны, точно не известно — наши мореходы еще туда не добрались.

Из плоти Тсилада появились все растения и животные. Да-да, и грозный аиреб, и маленькая яркая певунья ирбилок вышли из одной и той же плоти — черной плоти погибшего дракона. Там же, где разбилась голова Тсилада, его мозг выплеснулся наружу, и мысли его тоже обрели плоть.

Так и появились сареасы, что означает «живая мысль». Каждый из нас — одна из мыслей Двуликого Дракона. И в каждом из нас есть двойственность, потому что таковы были мысли, от которых мы произошли. В каждом есть Свет и Тьма, речь мысленная и речь устная, легкие для того, чтобы дышать воздухом и жабры для того, чтобы дышать в воде. Но мозг ведь есть не только в голове — он есть и в других костях, и так везде в горах появились люди. Сареасы же призваны управлять другими людьми, как наша голова управляет всеми другими частями тела. Мужчины и женщины, соединяясь, порождают детей, подобно тому, как две мысли, соединенные определенным образом, порождают новую мысль, которая является их следствием и в то же время имеет смысл сама по себе. Но не нужно думать, что дети одних и тех же родителей — это повторяющиеся мысли. Ведь даже увидев в небе Миар на расстоянии ладони от Мрэ, мы не можем точно сказать, ракатар это Лета Мрэ или Лета Миар. Из двух мыслей может быть гораздо больше следствий, чем одно, и все они будут верными.

Люди, живущие в Лери, верят, что у каждого человека есть душа — то, что мы и называем мыслью Тсилада. А тела наши состоят из ткани его мозгов. Но лерцы говорят, что душа каждого человека самостоятельна и после смерти уходит на небо, к своему Творцу, и живет там во Тьме или в Свете — смотря чего в ней было больше. Только после смерти есть определенность, говорят они. Если при жизни человек может совершать и добро, и зло, то на небе ему придется сделать выбор, обратиться ли к Свету или Тьме.

Мы же думаем, что наши души остаются в наших детях. Каждый сареас, умерший бездетным, означает гибель одной из мыслей Тсилада, гибель окончательную и бесповоротную. И в тот день, когда Творец поднимет Тсилада и Рану из вод, вернув им жизнь, этой мысли будет не хватать. Представь, как если у тебя была бы маленькая дырочка в голове — разве это было бы приятно? А так и будет с Двуликим Драконом. Поэтому сареасы не убивали сареасов, пока не пришел Шэдан Харбогадан.

Творец видел все, что произошло с Тсиладом и Рану. «Разве он не мог остановить их, если знал все, что будет?» спрашивают некоторые из нас. Но говорить так — значит сомневаться во всемогуществе Творца. Он не остановил их не потому, что не мог этого сделать, а потому, что все свои создания он наделил свободой воли, которой обладает и сам. И когда Тсилад сделал свой выбор, и когда каждый из нас принимает решение — уже ничто не вправе помешать ему осуществить свое желание, потому что это означало бы навязывать ему свою волю. Но и неизбежна расплата за то, что ты делаешь.

Творец милосерден. Увидев, что случилось, он пообещал, что когда мысли Тсилада все соединятся вновь, он вернет жизнь ему и Рану, подняв их из вод. Именно поэтому сареас, убивший другого сареаса, становится преступником перед лицом Творца. Ведь он не только губит мысль Тсилада, но и отдаляет День Воссоединения. Творец также сделал так, что дух Рану вновь пришел к сареасам — ведь Рану был богом огня и был огнем. Но с тех пор, как Тсилад погубил его, Рану обиделся на Тсилада и больше не позволяет себя трогать его потомкам. Тех, кто делает это, он кусает за пальцы.

Для того чтобы мысли Тсилада могли объединиться, Творец научил людей танцевать ракатар, Танец Единения. Именно таким образом все мысли Тсилада соединяются между собой, и именно для этого и танцуют ракатар — два раза в Звездный Год, в середине Лета Мрэ и Лета Миар.

В этот день Миар и Мрэ чинно катятся в небе на расстоянии ладони друг от друга, а затем сливаются в одно, как это было до гибели Тсилада и Рану. В небе хлопают бесконечные фейерверки — это душа Рану. А все люди Лебефдульфа танцуют ракатар и на краткий миг снова становятся Тсиладом. Именно поэтому наша страна и называется Тсиладнаки Саареа — «все мысли Тсилада».

* * *

За дверью что-то зашуршало, заскреблось. Напарник Нидара отлучился на минутку. Нидар не стал его дожидаться, чтобы решить эту пустяковую проблему. Он всю жизнь проработал в доках, последние десять лет — кладовщиком у Самре. Нидар взял стоявший в углу лом. Портовые крысы иногда достигали поразительных размеров. Затем подошел к двери и распахнул ее.

— Привет, Нидар, — слабым голосом сказал Мэнир.

От него остро пахло гнилой водой. Она текла с него ручьями, в волосах застрял полусгнивший кусок пакли. Подросток пошатнулся. Нидар протянул руку, чтобы поддержать его. Мэнир ухватился за створку двери и медленно сполз по ней.

* * *

Огненные круги в глазах лопнули, и зрение вернулось к нему. Чего нельзя было сказать о теле. Он абсолютно не ощущал себя некоторое время. Пришло чувство парения во влажной пустоте. Следующей явилась боль, от которой он взвыл и скрючился. С усилием открыв глаза, он осмотрел себя — хотя свое тело он уже успел ощутить во всех подробностях и гораздо сильнее, чем ему того хотелось бы. Теперь он увидел и свою одежду. Рукава балахона были неровно оборваны, брюки — в темных пятнах. Перед ранением он явно вел очень активную жизнь.

Он с интересом взглянул на браслет из светлого металла на своем левом запястье. Правой рукой он сжимал гибкую металлическую палочку, которая заканчивалась колючим шариком. На палочке была заметна небольшая блестящая выбоинка. Палочка заканчивалась ременной петлей, которой и крепилась к запястью. Назначения браслета и палочки он не помнил. Он попытался выпустить палочку, но не смог — рука намертво застыла в судороге.

«Как же меня зовут», подумал он.

Попытка вспомнить отозвалась такой вспышкой головной боли, что он снова чуть не потерял сознание.

Он огляделся, обнаружив себя в небольшой комнате на ветхом диване. Вещи вокруг — покрытый пылью столик, выгоревшая штора на окне — выглядели так, словно ими не пользовались очень давно. Окно было распахнуто — или выбито. Из него открывался вид на серую водную поверхность. На воде играли блики.

Он услышал голоса, которые становились все громче. Невидимые собеседники приближались к нему.

«Сначала Яньар, теперь Мибл», — сказал усталый голос.

«А как может быть иначе, Туоки?» — грустно возразил второй голос. — «Аборигены ненавидят нас. Если мы не успеем, то скоро здесь не останется ни одного кэцэра — мы все погибнем».

«Так», подумал он. — «Значит, мы — кэцэры».

Дверь открылась. Первый из вошедших был в скафандре, но без шлема. Лицо у него оказалось безупречно овальное, с тонкими чертами и очень печальными глазами.

«Мибл, ты помнишь меня?», ласково спросил кэцэр.

Он ощутил странное внутреннее сопротивление, услышав собственное имя. Мибл… Впрочем, многим не нравятся свои имена. Лишь увидев, что губы его собеседника не двигаются, Мибл осознал, что они общаются мысленно. Мибл послал в ответ отрицательную мысленную волну.

«Я — Чумф, а это — Туоки», сообщил ему собеседник.

Туоки оказался чуть пониже ростом, и лицо у него было добродушное и открытое. Как и лицо Чумфа, оно показалось знакомым Миблу. Но не так, как вспоминают лица друзей. Мибл словно бы видел их обоих на картинке, в книжке…

Он потер рукой висок.

«Не переживай так», — посочувствовал Чумф, уловив его эмоции. — «Эцьу, наш врач, посмотрит тебя, и скоро все пройдет».

«Юлеру пришлось улететь — во время грозы перебило защитный контур Последнего Пристанища», добавил Туоки.

«Значит, Юлер должен был ждать, пока я очнусь… Интересно, почему? Врача ведь зовут Эцьу?», подумал Мибл и спросил:

«Что же со мной случилось?»

«Ничего страшного», уклончиво ответил Туоки. — «Честно говоря, никто толком-то и не видел… Судя по всему, твое мясо стало сопротивляться. Ты схватился с ним, и в него… в вас… ударила молния».

«Я надеюсь, этому мясу еще хуже, чем мне», мрачно заметил Мибл.

«Да», телепатировал Чумф. — «Он сдох».

«Нам нужно добраться до долины, где мы живем. Это полтора часа лету. Твой скафандр неисправен, и мы отнесем тебя», сообщил Туоки. — «Наши уже все там, мы только ждали, когда ты придешь в себя… или не придешь».

«Погоди, погоди», перебил его Чумф. — «Это слишком много информации на один раз».

«Хорошо, давайте полетим», ответил Мибл.

Чумф обнял его за талию с одной стороны, Туоки — с другой. Кэцэры надели шлемы, которые до этого держали в руках. Троица взлетела прямо из раскрытого окна. Под ногами мелькнула каменная стрела мола-волнореза, ограждавшего небольшую бухту с двумя башнями. Мибл безвольно повис между телами друзей и закрыл глаза. Палочку он по-прежнему не мог выпустить из руки. Небо на западе уже начало светлеть, но ему было не до красот пейзажа. От слабости Мибл снова впал в странное состояние, на границе между сном и обмороком.

Когда он очнулся снова, внизу уже было не Священное Озеро, а угрюмые скалы. В узком ущелье светилась лента дороги. Кэцэры снизились, преодолевая несильный, но постоянный встречный напор воздуха. Мибл услышал тихий свист ветра, напоминающий печальный плач.

«Мы больше не можем вернуться. Убитые нами преграждают нам дорогу домой», неожиданно подумал он.

В следующую секунду Мибл понял, что это не его мысль, а неизвестно откуда всплывшее высказывание Шэдана Харбогадана. Но кто это такой, он вспомнить не смог. Пытаясь отвлечься от этих жутких мыслей, Мибл прислушался к разговору друзей.

«…пищеварения произошел неимоверно быстро», — объяснял Чумфу Туоки. — «Можно сказать, что Мибл воплотился в тело съеденного. Я боюсь, что теперь он навсегда останется таким. Хотя, впрочем, я не специалист».

«А кто здесь специалист?», хмыкнул Чумф.

Мибл снова опустил взгляд. Две ослепительные точки, двойная звезда этого мира, уже вставали над горами. Свечение дороги начинало меркнуть.

«Это Серебряная дорога», снова подумал Мибл. — «А идет она по берегу реки Дидаде. Дидаде вытекает из озера Шэрд, что в Диразе, и впадает в Рарера напротив Цачеса».

Несмотря на столь глубокие познания, Мибла не оставляло чувство, что он здесь впервые. Что никогда раньше он не видел все эти реки и дороги вот так, сверху, во время полета, словно объемную красивую карту.

«А вот карту… именно карту я и видел», вдруг понял Мибл. — «Как странно все… Может, часть личности съеденного перешла ко мне вместе со всеми знаниями о местности, которыми он располагал?».

Троица миновала огромные черные ворота, преграждавшие выход из ущелья. Путешественники оказалась над долиной, в которой блеснуло озеро.

«Помнишь, ты собирал аборигенские названия этих мест?» — спросил Чумф. — «Ты сам мне рассказывал, что вот это ущелье, над которым мы сейчас пролетели, у местных называется Ущельем Голосов Мертвых. Там все время воет ветер. Легенда аборигенов гласит, что это плачут души заложников. Местный великий завоеватель убил их там после отказа осажденных сдаться».

«А, так я знал это все и раньше!», с облегчением подумал Мибл и уверенно ответил:

«Да, помню. Это Вход. За ним дорога разделится на две, налево пойдет дорога Рикса, а направо — дорога в Горную Обитель Харбогадана».

«Вот и славно», обрадовался Чумф. — «Так ты и все остальное скоро вспомнишь».

Кэцэры летели прямо на запад — к Воротам Ожидания перед Шамболором, ориентируясь по Дидаде. Когда под ними, словно стальная неровная простыня, промелькнуло озеро Шэрд, Мибл увидел на его берегу какие-то развалины.

«Это Старое Поселение», услужливо подсказал ему внутренний голос. — «Отсюда почти Четырнадцать Звездных Лет назад вышло на завоевание всего мира воинственное племя сареасов».

Мибл разозлился на свою память, сохранившую такие ничтожные факты, и скрывшее в черных пустых глубинах его знание самого себя. На Великих ступенях перед Воротами Ожидания все трое опустились передохнуть в тени Привратников. Эти две башни контролировали проход в Шамболор. Кэцэры не подавали виду, но Мибл и сам понимал, что они утомились нести его беспомощное тело.

«Далеко еще?» спросил он у Туоки. — «Может, уже и пешком дойдем?»

«Сиди-сиди», улыбнулся Туоки. — «Прилетели уже. Сейчас Иньяр услышит нас и откроет ворота».

На его последнем слове ворота действительно распахнулись. Кэцэры прошли внутрь и оказались в большом зале, занимавшем весь первый этаж башни. Внимание Мибла привлекла мозаика на стенах — это явно была карта здешнего мира. Единственный изображенный континент формой походил на каплю, вытянутую с востока на запад. Дальняя стена была практически пустой. На голубой мозаике резвились крошечные фигурки китов и морских змеев, а ближе к потолку была изображена россыпь островов. На одном из них находилось изображение башни, рядом с которой сидел черный дракон. Мибл прочел надпись над башней: «Лианорре». Что-то дрогнуло в его душе — так иногда звенит стекло в раме из-за проезжающего по мостовой тяжелого грузовика.

«Здравствуй, Мибл!», услышал он и перевел взгляд.

«Я Иньяр», представился кэцэр, только что вошедший в зал. — «Ну как ты?»

«Не помню ничего», ответил Мибл с грустью. — «Я очень устал».

Иньяр окинул его взглядом цепких черных глаз и усмехнулся. На нем были яркие просторные одежды, свободно свисавшие и доходившие почти до пола. Но они отличались от потрепанной одежды Мибла не только покроем. Они составляли одно целое с телом Иньяра, и, собственно и были его телом.

К горлу Мибла почему-то подступила тошнота.

«Тогда тебе надо знать, что я — командир этой шайки», тем временем сообщил ему Иньяр. — «Тебе просто повезло. Многие из нас хотели бы все забыть, да вот не можем, живем и мучаемся… Сейчас отдохнешь, не переживай», добавил он, окинув Мибла оценивающим взглядом.

Иньяр направился в дальнюю часть зала, где был выход во двор. Мибл, Чумф и Туоки последовали за ним. Когда они добрались до соседней башни, Мибл уже с трудом волочил ноги.

«Отведите его к Эцьу», приказал Иньяр. «Отдыхай пока… А вечером, за гим до захода яркой звезды, приходи сюда. Все тоже соберутся — чтобы ты снова познакомился с нами».

Иньяр махнул рукой на прощанье.

Кэцэры спустились в подземный туннель. При их появлении в нем вспыхнул свет. Мибл, подняв голову, увидел кургузую коробочку датчика движения на стене. На полу лежала рифленая железная лента.

«Бегущая дорожка», сообразил Мибл.

«Этот туннель соединяет башню Иньяра с долиной, где мы живем», пояснил Чумф, вставая на ленту.

Мибл и Туоки зашли на ленту вслед за ним. Туоки нажал рычаг на стене, и лента пришла в движение. Мимо кэцэров поплыли разноцветные завитушки мозаики. При движении закорючки, казавшиеся поначалу бессмысленными, складывались в иероглифы, которые Мибл смог прочесть.

Каждый из нас — одна из мыслей Двуликого Дракона.

Следующая фраза, которую он разобрал, гласила:

Подвиг — это поступок, несомненно приносящий пользу обществу, но не тому, кто его совершает, и наградой за который может быть только смерть. Герой — тот, кто совершает подвиг. И мы видим, что каждый герой должен умереть.

Но Мибла уже мало интересовало, откуда ему известны названия и назначения механизмов и иероглифы аборигенов. Он хотел только одного — принять обезболивающее и прилечь где-нибудь в теплом и темном месте. Словно в ответ на его мысли, свет мигнул. Лента дернулась и остановилась, а свет погас.

«Таркство!», нервно воскликнул Туоки.

«Спокойно», ответил Чумф.

В темноте вспыхнул свет — это Чумф включил прожектор на шлеме, который нес в руках.

«Этому механизму один Крогт знает сколько лет, должен же он был когда-нибудь сломаться?»

«Зови Юлера, пусть чинит», потребовал Туоки.

Призыва к этому кэцэру Мибл не услышал. Чумф для усиления мощности передачи настроился на узкую волну.

«Он на другом конце долины», сообщил Чумф через некоторое время. — «Они все еще возятся с защитным контуром. Юлер посоветовал нам не ждать его и выбираться самим».

«Таркство», подумал Мибл.

Ног он уже почти не чувствовал, в глазах двоилось. Они двинулись по ленте. В темноте Мибл запнулся обо что-то невидимое, и упал бы, если бы Туоки и Чумф не подхватили его с двух сторон.

«Как ты себя чувствуешь?», заботливо спросил Туоки.

«Завидую тому мясу», мрачно ответил Мибл.

«Ничего», заметил Чумф. — «Этот туннель короче, чем кажется».

Вскоре кэцэры уже поднимались наверх по узкой лестнице. Они оказались на первом надземном этаже другой башни. Планировка здесь была такая же, как в башне Иньяра, но на мебели лежал толстый слой пыли.

«А что, здесь никто не живет?», спросил Мибл, осмотревшись.

«Раньше здесь жил Яньар, брат Иньяра. Он погиб, тринадцать местных лет назад. Вчера как раз была ритуальная церемония, мы вспоминали его», — терпеливо пояснил Туоки.

Мибл почувствовал странное напряжение во всем теле.

«А как он погиб?», спросил он.

«Его убило мясо», ответил Чумф.

У Мибла подкосились ноги, и он прислонился к холодной стене.

«Эй, Мибл, что с тобой?», окликнул его Туоки.

«Ничего», с трудом передал Мибл. — «Просто голова закружилась».

«Не стоит так расстраиваться», телепатировал растерянный Чумф.

«Ты же воин», поддержал его Туоки. — «Все мы там будем. Это просто удивительное совпадение счастливых обстоятельств, что мы вообще живы до сих пор. Или ты не помнишь, что…»

Чумф толкнул его в бок, и Туоки оборвал мыслепередачу.

«Со мной уже все в порядке», сообщил Мибл.

Он с трудом отделился от стены. Мибл не мог вспомнить даже, как выглядел Яньар. Но на миг словно бы густые облака, скрывавшие от него собственную личность, разошлись, в просвете что-то сверкнуло — и исчезло, оставив мучительную тоску по узнаванию и дрожь в ногах.

Кэцэры покинули пустующую башню и оказались в долине, окутанной зябким утренним туманом. Прохладный утренний воздух взбодрил Мибла.

«Вот здесь мы и живем», телепнул Туоки. — «Мы назвали это место Последним Пристанищем».

«У местных она зовется Шамболором», рассеянно ответил Мибл, разглядывая открывшийся ему вид.

Сжатый горами косой шестиугольник вытянулся с юго-востока на северо-запад. Сквозь туман проступали силуэты могучих башен, расставленных с геометрической точностью. Все свободное от башен место занимал лес, шумящий на утреннем ветру. На той грани шестиугольника, где находились кэцэры, разместилось три донжона. Друзья попали в долину через самый восточный из них. Мибл пересчитал башни. Их оказалось тринадцать.

«Как же нам удалось захватить столь надежно укрепленную долину?», спросил Мибл, глядя на серую стену ближайшей башни.

Стена состояла из целиковых огромных валунов.

«Ворота каждой крепости легче открыть изнутри», хмыкнул Чумф.

«Как странно и горько слышать этот вопрос от тебя», — грустно вздохнул Туоки и пояснил на озадаченный взгляд Мибла:

«Ты вел что-то вроде летописи всей нашей жизни здесь. С того самого момента, как наш корабль упал в той, маленькой первой долине».

Мибл нашел в себе силы улыбнуться:

«Ну что же, теперь она пригодится мне самому».

Кэцэры спустились в долину. Вскоре Мибл услышал мелодичный свист, а вслед за этим из-за поворота появился еще один их соратник. На нем, как и на Иньяре, развевался свободный балахон Хранителя. Только цвет одежды был более нежным, приглушенным. На плечо кэцэра была закинута сумка, из которой торчали инструменты.

«Привет, Юлер», передал Чумф.

«Не прошло и двух гимов», съязвил Туоки.

«Чумф говорит голосом Бэрта», подумал Мибл. — «А Туоки — Гаттара. А теперь бы еще знать, кто это… Хотя нет. Я ничего не хочу знать про жизнь и смерть этого мяса. Я хочу вспомнить себя».

Юлер перестал насвистывать и очень тепло улыбнулся Миблу.

«Рад тебя видеть», телепатировал он.

Его голос Мибл тоже узнал.

«Я не должен был тебя спасти?», сморщившись, осведомился он. — «От мучительной смерти, от отвратительных чудовищ?»

Эта невинная фраза произвела на всех троих действие столь же ошеломительное, сколь и разное. Чумф покраснел, Туоки побледнел, а воздух вокруг кэцэров ощутимо сгустился. Юлер же пристально посмотрел на Мибла.

«Наверное, да», сказал он. — «Но это было давно».

Он улыбнулся.

«Все образуется, вот увидишь», передал Юлер, и обратился к Чумфу: — «Пойдем со мной, а? Скучно ковыряться в ржавых кишках одному».

«Ну, пойдем», согласился Чумф, и они с Юлером вернулись в башню.

Туоки и Мибл повернули налево.

«Тебе с ним повезло», заметил Туоки. — «Это он спустился за тобой. Мы, все остальные, честно говоря, побоялись. Кто же знал, что там один безумный абориген, а не целая их засада».

«А вот Юлера я очень хотел бы вспомнить», подумал Мибл. — «И все же, спас я его тогда или нет… Это было бы гораздо приятнее и полезнее знания аборигенских иероглифов, думается мне».

Но обсуждать это с Туоки он не хотел, и поэтому промолчал. Тем временем они добрались до башни. Туоки взялся за дверной молоток забавной формы и постучал в дверь. Им открыли почти мгновенно. Стала слышна тихая нежная музыка. На пороге стоял кэцэр.

«Эцьу», догадался Мибл. — «Он ждал нас».

Эцьу энергично потер руки и воскликнул:

«Ну, наконец-то! Спасибо тебе, Туоки, ты можешь идти. Если Миблу можно будет вернуться в свою башню, я сам его провожу».

Эцьу буквально втащил Мибла внутрь и захлопнул дверь перед носом обиженного Туоки.

«Прошу», передал Эцьу Миблу и махнул рукой в сторону лестницы.

Кэцэр дотащился до второго уровня башни, и там силы оставили его окончательно. Он прислонился к стене.

«А почему бы тебе не сделать здесь такой же эскалатор, что в подземном туннеле?», осведомился Мибл.

«Узнаю тебя», усмехнулся Эцьу.

Он закинул гостя на плечо и понес. Кэцэры поднялись на самый верхний этаж башни, битком забитый какой-то аппаратурой. Первым делом Эцьу размассировал скрюченную руку Мибла своим мягким щупальцем. Пальцы его наконец-то разжались, и Эцьу аккуратно извлек из них палочку.

«Какое-то оружие туземцев, наверное», сказал он. — «Надо будет с этим еще разобраться».

Эцьу откинул крышку с металлической капсулы, усадил в нее Мибла и защелкнул крышку. Зажжужали, включаясь, какие-то датчики. Внутри капсулы было тепло и уютно. Измученный Мибл сразу же заснул.

* * *

— Ты был прав.

— А я всегда прав, Эцьу. Я же гуще всех вас. Если бы не тот кусок мяса, я бы уже был…

— Да. Но ты и так велик, Иньяр. Что же теперь делать?

— Память вернется к нему?

— Да.

— Как скоро?

— Не знаю, я не исследовал эту расу.

— Ну, а если бы это был тарк?

— Это сомнительная аналогия, Иньяр.

— До следующего дня, когда нам приведут мясо?

— Вряд ли. Но может быть.

— Он вспомнит все? И то, что было в Роще?

— Самые последние события, то, что предшествовало ранению, он вспомнит позднее. Сначала он вспомнит, кто он такой.

— Но вспомнит?

— Да.

— Ты знаешь, что сказать ему. Остальным — то же.

— Ты рискуешь, Иньяр. Ты рискуешь всеми нами. Ведь он будет спрашивать не только меня.

— Если он все вспомнит… если он успеет… тогда уже будет неважно. Выполняй.

— Есть.

* * *

— Оэйно, разберитесь пока как-нибудь сами, — сказал Тэнир нервно.

Оэйно Си, заместитель Вэдана, только развел руками:

— Мы постараемся, сареас Дарэнг. Но долго скрывать отсутствие главы сектора не получится. Главная задача середины Лета — перевести весь флот на стоянку в устье Рарера. Великая река скоро станет несудоходна, обмелеет из-за жары. А стоянку эту надо проверить и подготовить. Ваш брат должен был скоро ехать туда, смотреть… А кроме сареаса Вэйно, никто соответствующей квалификацией и не обладает.

— Если он появится, я ему сразу напомню об этом, — пообещал Тэнир.

Он попрощался и выключил видекс. Затем направился в столовую, продолжить прерванный завтрак. В коридоре к нему подошел сианейс — так называли домашних роботов-слуг.

— К вам пришли, — сообщил он.

— Шэдан и Дэйно, да кто там еще? — раздраженно воскликнул Тэнир.

В этот момент он увидел женский силуэт в конце коридора. Тэнир узнал гостью и смутился.

— Извините меня за вторжение, — произнесла Мэарит. — Но мне нужно кое-что сообщить вам.

— Да-да, конечно, — пробормотал Тэнир. — Вы тоже извините меня. Вэдан куда-то пропал, еще вчера вечером. Его с утра все ищут — подчиненные, друзья… А теперь вот вы, — закончил он угасшим голосом.

Мэарит Самре нравилась ему. Тэнир понимал, что более безнадежное и болезненное чувство ему вряд ли придется испытать, но ничего не мог с собой поделать. Он не завидовал брату. В отличие от Вэдана, он был человеком молчаливым и стеснительным. Тэнир понимал, что такая яркая, избалованная вниманием поклонников женщина, как Мэарит, никогда не обратит на него внимания. Впрочем, и Вэдан казался ему недостойным любви Мэарит.

— Я не знаю, где он, — сказал Тэнир.

Мэарит тряхнула головой. Взметнулась и опала волна светлых волос.

— Я знаю, — сказала она спокойно и в тоже время так грустно, что у Тэнира упало сердце. — Я за этим и пришла, рассказать вам. Может быть, вы лучше присядете?

— Да — да, конечно, — ответил Тэнир. — Пойдемте в мою комнату, хотя нет, это неудобно… Давайте присядем здесь.

Он открыл дверь в столовую. На столе, покрытом желто-синей скатертью, стоял безнадежно остывший завтрак, которому не суждено было быть съеденным.

* * *

Мибл сидел между Эцьу и Туоки на потертом кожаном диване. Еще два кэцэра, один в облике Хранителя Ремесел, второй — Хранителя Звезд, тащили изящную кушетку. После курса интенсивных терапевтических процедур, которые произвела над ним медицинская капсула, Мибл почувствовал себя гораздо лучше. Только голова еще сильно болела. Эцьу синтезировал ему пищевую массу, которая оказалась весьма убогой по вкусу. Эцьу пригрозил накормить его при помощи клизмы, добавив при этом, что раньше ему этого делать не приходилось, но описание процедуры он прочел в справочнике аборигенов.

Выслушав краткий пересказ этой избранной главы, Мибл все-таки решил поесть. После этого акта чистого мазохизма за ними зашел Туоки, и кэцэры направились в башню к Иньяру. Они оказались первыми и успели занять единственный стоявший в нижнем зале диван. Следом явились двое кэцэров — Цимрик и Элиш. Иньяр посоветовал поискать что-нибудь подходящее в подвале. Там хранились трофеи из разграбленных сареасами стран. Заметно было, что кэцэры очень давно не собирались все вместе, и даже рады этому неожиданному развлечению. Иньяр разместился на великолепном троне, вальяжно закинув ногу за ногу.

Кушетка же, которую внесли в зал кэцэры, судя по отделанному золотом изголовью из кости неизвестного зверя, когда-то принадлежала аборигену, занимавшему высокое положение в обществе. Для удобства переноски кэцэры придали своим верхним конечностям вид щупалец, торчавших из плеч толстым пучком. Мибл в первый раз видел, как кэцэры меняют свой облик.

«Каков, интересно, наш настоящий вид? подумал Мибл и решил расспросить Туоки на эту тему.

Но Туоки в этот момент было не до мелочей.

«Левее», командовал он. — «Заноси! Опускай!».

Элиш выполнил его команду. Ножка кушетки опустилась точнехонько на ногу Цимрику.

«Таркство!», завопил он, выдергивая расплющенную ногу и помахивая в воздухе ею.

«Извини, Цимрик, я не хотел», начал оправдываться Элиш. — «Туоки сказал — опускай, вот я и…»

«Туоки скажет — в озеро прыгни, и ты прыгнешь?», свирепо поинтересовался Цимрик. — «Кто тут вообще твой командир, а?»

«Да ладно тебе», миролюбиво ответил напарник, усаживаясь на кушетку.

«Нет, Элиш, ты все-таки признайся — прыгнешь?», допытывался Цимрик, садясь рядом с ним.

Элиш удлинил щупальце и погладил его по ноге.

«У тарка боли, у тарчихи боли, а у Цимрика не боли», передал он.

«Вот то-то же», пробурчал Цимрик.

«Кем он работал на нашей родной планете?», с интересом спросил Мибл у Туоки.

Он старался направить волну так, чтобы его услышал только сосед, но у него не получилось.

«Я управлял нашим звездолетом», — ответил Цимрик. — «Я астронавигатор высшего класса, между прочим. И если бы не этот засланник тарков», — он махнул щупальцем в сторону смущенно улыбнувшегося Элиша. — «Я бы уж привел ту старую посудину к планете, больше подходящей нам для жизни. Гораздо более подходящей, будь уверен!».

«Цимрик имеет в виду», смеясь, добавил Туоки. — «Что Элиш был у нас главным бортмехаником. Если бы не его умение разобраться в любой технике, мы бы никогда не смогли использовать местные технологии для своего жизнеобеспечения».

«И насчет последнего высказывания нашего уважаемого астронавигатора я не совсем уверен, что оно истинно», лениво заметил Иньяр. — «Нехорошо пользоваться амнезией Мибла для того, чтобы произвести на него впечатление. Он имеет право на достоверную информацию. С самого начала нашего последнего полета Цимрик вел звездолет вразрез с показаниями приборов».

«А двух канистр с элкесом, который мне выдали для протирки приборов, я не досчитался уже на взлете», добавил Элиш.

«Но именно поэтому мы и спаслись», тоном ниже возразил Цимрик, и добавил, снова распаляясь. — «Приборы врали! Понаставили один Крогт знает какой приблуды! Если бы я пошел по тому компасу на центр Галактики, мы бы врезались в Телкх! А элкес ты сам загнал таркам. Это они до него большие охотники. И вообще, нечего тут строить из себя трезвенника».

«К чему теперь эти споры», отрезал глава кэцэров. — «Мы здесь, и мы останемся на этой планете до конца своих дней».

В зал вошли еще двое кэцэров.

«Это мои братья», сообщил Иньяр Миблу. — «Шлот и Карот».

«Ну, привет», дружелюбно глядя на Мибла, передал Шлот.

«Ничего выглядишь», сообщил Карот.

Мибл узнал голоса Оэйно и Юэйно Си.

«Эта парочка — мои бывшие подчиненные», передал Элиш. — «Редкостные раздолбаи».

«Ты опять про те две канистры элкеса?», недовольно пробурчал Карот. — «Таркство, уже двадцать шесть местных лет, как их, лунокругов, прошло, а ты все не можешь успокоиться. До самой смерти будешь нам напоминать?».

«Да, это мы их выпили», с независимым видом сообщил Шлот. — «Легче стало?».

«Неизмеримо», ответил Элиш. — «Всего-то потребовалось двадцать шесть лунокругов, чтобы вы снизошли до меня… А теперь я хочу знать, куда делся анотрит из главного двигателя».

Шлот и Карот совершенно человеческим жестом — и совершенно синхронно — всплеснули руками.

«Ладно, Элиш, хватит», телепатировал Иньяр, и обратился к новоприбывшим:

«Братишки, сходите в подвал, там найдется, на что пристроить задницы».

Шлот и Карот спустились в хранилище.

«С убитым Яньаром, это же четверо братьев в одном взводе», подумал Мибл. — «Я бы не стал собирать так много родственников в одной боевой единице».

Ему опять не удалось подумать тихо. Иньяр чуть нахмурился и спросил:

«Что ты знаешь про Яньара?»

«Чумф сказал мне, что твой брат жил в соседней башне, и погиб тринадцать лет назад», ответил Мибл.

«Ясно», кивнул Иньяр.

Мибл решился на давно мучавший его вопрос:

«Кем же был я?».

«Вышибалой в борделе», немедленно сообщил Цимрик. — «Когда тебя оттуда выгнали по профнепригодности — один из клиентов, которого ты пытался выставить, выдрал тебе половину щупалец и лишил тебя пояска, — ты подался…».

«Не слушай его», перебил бывшего астронавигатора Туоки. — «Ты был разведчиком, Мибл. Сам понимаешь, о твоей работе мы знаем немного. Ты был с нами, но иногда… уходил».

«А потом восставшие племена тарков вдруг мирились друг с другом или, наоборот, вчерашние друзья перегрызали друг другу глотки», добавил Иньяр.

«Вот это да!», подумал озадаченный Мибл.

Вспомнив собственную мысль минутной давности о правилах комплектования боевых единиц, он понял, что профессиональные навыки держались в нем крепче знаний о себе самом. Мибл уже предположил по разговорам, что тарки — это какие-то особо презренные животные, но именем животных вряд ли бы стали называть целую планету. Теперь стало ясно, что тарки — полуразумная раса, которой управляли кэцэры. Однако Мибл хотел быть последовательным, и поэтому спросил:

«А ты, Туоки?»

«Я был духовником этого безумного взвода», сообщил Туоки. — «Но ты не думай, что я только грехи им отпускал, хотя, видит Крогт, и это было нелегкой работенкой. Я и в бой ходил с ними».

Мибл вопросительно посмотрел на Эцьу.

«Кроме врачевателя душ, на каждом звездолете еще по штату полагался и специалист по здоровью физических тел», пояснил тот. — «Я остался верен своей профессии».

Братья Иньяра вернулись с диваном, обитым зеленой пушистой тканью, в тот самый момент, когда в зале появились еще два кэцэра. Места на диване вполне хватило на четверых.

«Хачеш», сообщил тот из них, что имел облик надменного старца в желтом балахоне. — «Я двоюродный брат Командора Руткэцеглен. Звездолет Цимрика с этими горлопанами возвращался с Тарки последним в конвое. Я, в силу личных обстоятельств, не очень торопился домой. Что и спасло мне жизнь».

Голос Хачеша тоже оказался знаком Миблу. К аборигену, обладавшему таким же голосом, убитое мясо испытывало глубокое омерзение.

«Фюрит, бывший корабельный стрелок», представился последний не знакомый Миблу кэцэр.

Он обладал голосом Жэйно ГД Мереса. Мибл жгуче пожалел о том, что убитый им абориген не жил отшельником.

«Остались только Юлер с Чумфом», заметил Иньяр. «Чего они там возятся?»

«Они уже заканчивают», пояснил Карот.

«Когда мы шли по туннелю, Юлер как раз предлагал содрать эскалатор к таркам и перебрать его у себя в башне», добавил Шлот. — «Они, может быть, и вовсе не придут».

«Тогда не будем их ждать», решил Иньяр. — «Хотя могли бы перебрать эскалатор и попозже».

«Наш уважаемый Эцьу только что сообщил мне диагноз, который поставил Миблу после обследования», — начал глава кэцэров. — «В руках у мяса, напавшего на Мибла, находился какой-то железный предмет. Он притянул к себе молнию, хотя вероятность такого события была ничтожна мала. Разряд прошел через них обоих, аборигена и Мибла. Процесс пищеварения произошел, можно сказать, мгновенно. Мибл полностью слился с мясом, принял его облик и никогда больше не сможет принимать участие в наших конкурсах по перевоплощению».

В этот момент в зал вошли Юлер с Чумфом. Балахоны Хранителей были густо усеяны пятнами машинной смазки. Иньяр неодобрительно покосился на них. Юлер приветственно помахал левой рукой. Вместо пятипалой кисти, характерной для аборигенов, она сейчас заканчивалась подобием тисков, совмещенных с дрелью.

«Садитесь уже», потребовал Иньяр.

Чумф повернулся к двери в подвал.

«Не надо никуда ходить», нетерпеливо передал Иньяр. — «Вон там, за шкафом, есть две табуретки».

Глава кэцэров терпеливо ждал, пока Юлер и Чумф искали табуретки. Остальные тоже хранили молчание. За шкафом обрушилось что-то тяжелое, раздался душераздирающий хруст. Затем оттуда появился Юлер с табуреткой в руках.

«Мы и на одной вполне поместимся», робко сообщил он.

«Давайте быстрее», телепатировал Иньяр.

Юлер поставил табуретку рядом с диваном, на котором сидел Мибл, и устроился на ней. Тело его вытянулось вверх, став вполовину тоньше. Все части тела Хранителя пропорционально исказились, и седалище Юлера занимало теперь ровно половину табуретки. Чумф начал перевоплощаться на ходу. При виде его гротескно вытянувшегося черепа и чудовищно сузившихся плеч Мибла замутило. Он отвел взгляд.

«Метаболизм этого тела, к сожалению, не наш», — продолжал Иньяр. — «Миблу теперь придется питаться каждый день, и не по одному разу. Шлот, Карот — обеспечьте Мибла необходимыми орудиями для добывания пищи. Ему теперь придется заниматься этим постоянно. Описания орудий аборигенов могут вам пригодиться, где их найти, вы знаете»

«Хорошо», ответил Шлот, а Карот добавил:

«Я живу в той башне, что в долине как войдешь — сразу налево, а Шлот — в следующей. Ты заходи».

«Эцьу, ты выяснишь, из каких именно объектов окружающего нас мира Мибл сможет почерпнуть необходимые ему вещества — и рассказать ему об этом», телепатировал Иньяр.

«Я постараюсь».

«Элиш, летный скафандр Мибла восстановлению не подлежит. Изготовь для него новый, и чем быстрее, тем лучше».

На лице Элиша в ответ отразилась сложная гамма чувств, но он молча кивнул. Мибл сообразил, что с изготовлением скафандра могут возникнуть какие-то сложности.

«На этом пока все», заключил Иньяр. — «Сейчас все могут быть свободны. Мне нужно пообщаться с Миблом наедине».

* * *

Мэарит знала, что Вэдана есть брат-близнец, но они не встречались с Тэниром раньше. Увидев Тэнира — такого же высокого, красивого, голубоглазого — Мэарит вдруг отчетливо ощутила, что Вэдан мертв. И то, что человек, так похожий на Вэдана и все-таки другой, жив, лишь усугубляло чувство потери. Мэарит внутренне подготовилась к тому, что ей придется утешать Тэнира после сообщения ужасной вести. Но сама нуждалась в утешении ничуть не меньше, и держалась из последних сил.

— Так значит, молния, — повторил ошарашенный Тэнир. — Нельзя пользоваться нитсеком, не надев обувь с резиновой подошвой, это каждый подросток знает… Мэнир сам все видел?

Мэарит кивнула. Тут она не выдержала и расплакалась. Тэнир совсем растерялся. Мэарит рыдала, закрыв лицо руками. Несмотря на все, она помнила, что слезы ее очень портят — глаза становятся красными, а лицо покрывается пятнами.

Тэнир осторожно погладил ее по голове.

— Он сделал это ради вас, — сказал он.

Мэарит расплакалась еще горше:

— Он мертв. А мне теперь с этим жить. Что такой хороший, смелый, умный сареас погиб из-за меня…

Тэнир несколько секунд рассматривал висевшую на стене картину. Она была с детства знакома до мелочей — грациозный аиреб на поваленном дереве, на фоне предрассветных лиловых сумерек.

— Я могу вам чем-то помочь? — спросил он.

Мэарит вытащила из-за манжета рукава кружевной платочек, вытерла слезы и высморкалась.

— Да чем вы мне можете помочь, — сказала она печально. — Из-за меня погиб ваш брат… Вы ведь наверное то же меня осуждаете.

— Нет, — сказал Тэнир.

Он протянул руку и медленно, ласково погладил Мэарит по голове.

* * *

Поднявшись с Иньяром на третий этаж башни, Мибл с интересом огляделся. Обстановка жилища Иньяра была весьма аскетичной. Командир кэцэров устроился на вращающемся стуле с одной стороны огромного, совершенно пустого стола, на котором не было ни пылинки. На плоском мониторе включенного компьютера была заставка из абстрактных фигур ярких цветов. Иньяр указал Миблу место напротив себя. Тот подвинул стул и сел.

«Даже истина — это то, что можно использовать», начал Иньяр. — «Я подумал, что мы можем использовать твое состояние тоже».

«Как?», без особого интереса осведомился Мибл.

«Чтобы защититься от нас, аборигены ввели систему биометрической регистрации в своем городе. Мы не можем войти в город, а вот ты — можешь. Эцьу проверил твою биометрию — она теперь соответствует аборигенской».

«Проникнуть в город и собрать информацию», сообразил Мибл. — «Но я же там никого не знаю…».

Он осекся. Иньяр удовлетворенно кивнул.

«Эцьу сказал мне, что к тебе могут вернуться не только твои воспоминания, но и память убитого тобой туземца. Не надо пугаться этого; наоборот, вспоминай, если можно так выразиться, как можно внимательнее. Когда ты будешь готов, мы отправим тебя в город туземцев, а уж что там надо сделать, кроме сбора информации, ты лучше меня знаешь — ты, не я, был разведчиком».

«Это может сработать», кивнул Мибл. — «Хорошо, давай попробуем».

Иньяр поднялся со стула, давая понять, что беседа окончена. Мибл двинулся к дверям.

«Да, еще кое-что», передал глава кэцэров.

Мибл остановился, оглянулся через плечо:

«Да?»

«Близкие родственники и друзья покойного смогут заподозрить подмену. Все же, ты вспомнишь жизнь этого мяса не до мелочей. Поэтому, если ты вспомнишь какие-нибудь имена его друзей или родственников — сообщи мне. У нас договор с туземцами, и мы можем назначить себе в жертву любого. Прежде чем отправлять тебя в разведку, нужно исключить любую возможность разоблачения».

«Это разумно», согласился Мибл.

«Ты пока еще никого не вспомнил? Самых близких родственников, может быть?», осведомился Иньяр рассеянно. — «Я мог бы начать составлять запрос».

«Да, кое-кого я вспомнил», признался тот.

Иньяр чуть удлинил руку, придвинул к себе клавиатуру, прятавшуюся на выдвижной доске под столешницей.

«Я слушаю», передал он.

Мибл наморщился, потер переносицу.

«Оэйно и Юэйно Си», начал он. — «Гаттар… как же его фамилия.. А! Гаттар Танрэк, Бэрт Дэм, Жэйно ГД Мерес».

«Неплохо для начала», одобрительно кивнул Иньяр. — «Если еще кого-нибудь вспомнишь, обязательно скажи мне».

* * *

Бегущая дорожка представляла собой жалкое зрелище. Чумф и Юлер разобрали ее на секции и прислонили к стене туннеля. Стали отчетливо видны пятна ржавчины и сточенные до блеска движущиеся части железной ленты. Судя по негромкому постукиванию где-то в глубине туннеля, Юлер или Чумф все еще были здесь и возились с механизмом, приводившим дорожку в движение. Теперь, когда из-под пола торчали его стальные части, пройти по туннелю можно было, только прижимаясь к стене с изречениями.

Мибл медленно двинулся вглубь туннеля. Примерно посередине пути он обнаружил кэцэра. Тот сидел внутри раскрытого механизма так, что над полом торчала только голова и плечи. Голый, вытянутый в высоту череп блестел в свете ламп. Кэцэр превратил свое тело в многочисленные щупальца, которые запустил в стальные внутренности механизма.

«Ну как?», спросил Мибл. — «Много еще работы?»

Он не смог узнать кэцэра в его истинном виде и поэтому не рискнул обратиться к нему по имени. Тот обернулся, лицо его дернулось, пошло рябью, и Мибл с облегчением увидел, что перед ним Юлер.

«А пожалуй, на сегодня хватит», ответил тот.

Он выбрался на узкое пространство между разобранным эскалатором и стеной, придал своему телу привычный вид одного из Хранителей.

«Вот теперь можно идти», передал он.

Пока они шли по туннелю, Юлер молчал и поглядывал на Мибла. Когда они выбрались наверх, в долину, Юлер спросил:

«Можно пройти с тобой?»

«Нужно», ответил Мибл. — «Я не знаю, где живу».

«Не стоило принимать так близко к сердцу наш последний разговор», передал Юлер, когда они прошли уже до середины широкой аллеи, пересекавшей всю долину. — «Самоубийство — позор для воина. Я погорячился. Я на самом деле вовсе не имел в виду, что…»

Мибл поднял ладонь, чтобы остановить его.

«Юлер, я сейчас скажу тебе две вещи, одна из которых тебя огорчит, а вторая обрадует», передал он. — «С какой начать?»

Кэцэр поколебался секунду.

«Ну, начнем с неприятного», решил он.

«Я ничего, ничегошеньки не помню о нашем последнем разговоре. Возможно, я действительно пытался покончить с собой», передал ему Мибл. — «Второе. Тебе повезло — эта попытка не удалась, и я теперь здесь. Но имей терпение, хорошо?»

«Хорошо», ответил Юлер.

* * *

Мибла разбудил Эцьу. Он принес товарищу пищевой синтезатор и объяснил, как им пользоваться. Сварганив себе что-то, весьма условно съедобное, Мибл поел. После завтрака к нему вернулась бодрость духа и тела. Он решил исследовать собственную башню. Тем более что Эцьу считал, что Миблу скоро будет необходимо покинуть Шамболор и некоторое время пожить в соседней долине — Диразе, в опустевшем селении аборигенов. Сам Эцьу вместе с Фюритом и Каротом намеревался отправиться туда немедленно и подготовить жилище для Мибла. Друзья пообещали вернуться за ним, как только все будет готово.

Как и остальные башни Последнего Пристанища, жилище Мибла было трехэтажным. В центре зала на первом этаже стоял стол и компьютер. Около дальней стены находился диван с изящным подголовником из пожелтевшей кости какого-то явно вымершего зверя, на котором Мибл и провел эту ночь. Синтезатор он поставил рядом с диваном, попутно размышляя, где бы раздобыть тарелку и столовые приборы. Подставлять ладони под вываливающуюся из крана вязкую массу и есть из рук ему надоело уже со второго раза.

На втором уровне башни находился банк данных, оставшийся от ее прежнего обитателя — Хранителя. Мибл побродил немного между прозрачными стеллажами из неизвестного плотного материала, заваленными черными блестящими катушками, даже потрогал их, но особенно они его не заинтересовали. На третьем уровне находился компьютерный центр. В отличие от покрытого пылью банка информации, которым Мибл пользовался редко, здесь на клавиатуре дисплея не было ни пылинки, а некоторые клавиши были просто стерты от частого употребления и заново надписаны от руки.

Спустившись обратно на первый этаж, он решил проверить содержимое ящиков стола, стоявшего в центре залы. Усевшись на вращающийся стул, Мибл бросил беглый взгляд на миниатюрный компьютер. Он, очевидно, служил для связи с банком данных. Кэцэр выдвинул первый из разнообразных ящиков. Там обнаружилась книга с выцветшим заголовком. Мибл взял ее в руки.

«Единственный Владыка и Творец всего сущего добр ко всем своим созданиям. Он всегда прощает то, что они совершили по неразумию своему, когда самонадеянно решили сами лепить свою судьбу. Он, чье имя неназываемо, но произносится с каждым вздохом ветра для тех, кто умеет слышать, написано на узоре каждого листа, надо лишь уметь прочесть. Он создал весь этот огромный, бескрайний и изменчивый мир из комка вселенской светящейся пыли, которую заставил разлететься на непредставимые для нас расстояния.

Для нас эти пылинки кажутся огромными пламенеющими шарами. Мы называем их звездами. Когда-то из одной из таких звезд вышла и наша планета».

«Это „Начала“, один из фундаментальных священных текстов сареасов», услужливо шепнула чужая память.

Мибла мало интересовало прошлое народов этой планеты — даже собственное прошлое его волновало не так уж сильно. Больше всего его волновало, что ему теперь делать с собой, со своим изменившимся телом здесь и сейчас. Но после разговора с Иньяром Мибл был готов прислушиваться к шепоту памяти погибшего туземца, да и с историей возникновения местной цивилизации стоило ознакомиться. Влиться в культурный контекст, так сказать.

Он вздохнул, уселся поудобнее и вчитался.

Как выяснилось, разумная жизнь появилась здесь, на Земле, очень давно. Тогда Земля входила в совсем иную систему из одной звезды, которую называли Солнцем, и семи других планет. Но в результате космической катастрофы Солнце попало в сферу притяжения другой звезды. После долгой борьбы звезды не смогли расстаться и стали вращаться друг вокруг друга в вечном танце. Люди, жившие на Земле, поняли, что схватка звезд неизбежна, и что они все погибнут в ней. Тогда они создали Шамболор в том виде, в каком он существует до сих пор. Они выбрали лучших из себя, достойных вечной жизни, и сделали их Хранителями. Мибла позабавила одна поправка — небольшая, но меняющая весь смысл текста. Сначала катастрофа объяснялась бесчеловечным опытом какого-то безумца. Следствием этого эксперимента и явилось то, что единая доселе звезда разделилась на две. Опыт следовало признать неудачным — целью спятившего гения было не разделение звезды на две, а уничтожение Солнца и всех его планет. Было упомянуто даже имя безумного изобретателя — Крэк Джонс, или Джотфрид Химмельзон. А затем этот абзац был перечеркнут.

«Они, Хранители эти, не хотели учить сареасов массовому самоубийству», оценил Мибл.

«А ведь это подлинник», продолжал размышлять он. — «В том смысле, в каком у истории вообще может быть подлинник. Вторая звезда, попавшая в сферу притяжения Солнца, появилась лишь здесь, на полях рукописи, рядом с перечеркнутым абзацем — и только там она и существовала. История творилась где-то там… стараниями тысяч сареасов и безумных гениев-одиночек. Но записывалась она здесь. И именно то, что было записано, со временем стало единственной правдой».

Мибл вернулся к тексту как раз в тот момент, когда на Земле начались дни всеобщего разрушения. С планеты исчезла не только человеческая раса, но и все живое вообще. После того, как воды вернулись в океан, а новые горные хребты поднялись из него, Хранители долго и терпеливо ждали, когда вновь возродятся люди.

«Где сами Хранители, интересно, были все это время», подумал Мибл.

Но это в тексте не пояснялось. Когда люди все-таки появились снова, Хранители вычислили согласно своим тайным методикам, когда родится нужный им человек — герой и лидер. Они похитили Шэдана Харбогадана, когда его отец принес младенца к Священному источнику, чтобы жрецы дали имя новорожденному. Теперь источник назывался Мэдин, по имени отца мессии, а около него находилась Новая обитель.

Далее шли «Заветы» Шэдана Харбогадана — видимо, наставления того самого похищенного мессии. В этом тексте было больше поправок, сделанных Хранителем. Был вычеркнут, например, тот факт, что сареасы не имели письменности. Они позаимствовали ее от завоеванных народов Лери. Так же сареасы переняли у лерцев обычай скрывать настоящее имя и обозначать его лишь первой буквой в сочетании с термином «эйно», что означает «тот, чье имя начинается на..». Дочитав до того места, где рассказывалось о разгроме сопротивления защитников столицы Лери и о том, как в 32-ом луногоду от рождения Шэдана Харбогадана на месте разоренной столицы был основан первый город Цачеса, Мибл окончательно соскучился. Он решил размяться.

Мибл вспомнил, что у башни еще должен быть подвальный этаж, и спустился туда. Там обнаружилась огромная чаша бассейна, сейчас пустая, и три двери, которые явно куда-то вели. Как и туннель, соединяющий башню Иньяра с Последним Пристанищем, они освещались небольшими лампами под потолком. Мибл заколебался. Можно было разобраться, как наполняется бассейн и выкупаться. С другой стороны, хотелось, конечно, узнать, куда ведут эти туннели. Но он слишком хорошо помнил, как легко могут отключиться эти лампы. Остаться одному в темноте и под землей — то еще развлечение. Мибл заметил, что ни в одном из туннелей нет бегущей дорожки. Это могло значить, что эти переходы гораздо короче. Это соображение несколько приободрило кэцэра, и он двинулся по первому коридору.

Из него он вернулся очень быстро, и некоторое время размышлял, стоит ли продолжать нанесение визитов. Однако любопытство взяло верх. Выход из второго коридора оказался заблокирован. Кто бы из кэцэров ни жил в той башне, куда приводил подземный туннель, сейчас он не хотел, чтобы его беспокоили. Мибл задумался, а как же сделать тоже самое — запереть дверь на подземный этаж изнутри. Пока гости не посещали его, но нужно было быть готовым ко всему.

Третий туннель привел его башню Цимрика. Первый этаж загромождали различные модели Вселенной — плоды фантазии покоренных сареасами племен. Среди конструкций попадались весьма причудливые. Мибл не сразу заметил бывшего астронавигатора. Цимрик сидел за низеньким столиком вместе с Элишем. Кэцэры вели сложную игру при помощи доски и фигурок двух цветов — синего и желтого.

«Это называется шахматы», подумал Мибл. — «И я знаю правила. Элиш выигрывает».

Он поздоровался.

«Привет-привет», ответил Цимрик. — Ты наверно, хочешь узнать, кто мы такие, откуда и как мы оказались здесь? Сходи к Хачешу, у него…»

«Я только что оттуда», перебил его Мибл.

Цимрик смутился и осведомился уже любезнее:

«Ты не хочешь воды? Эцьу сказал, она лежит в основе метаболизма твоего нового тела».

Мибл действительно утомился, пока гулял под землей, и стакан воды сейчас было именно то, что надо. Он кивнул. Цимрик поднялся:

«Сейчас принесу. Устраивайся пока», — бывший астронавигатор махнул рукой в сторону кушетки, обитой изрядно потертым темно-синим бархатом.

Цимрик скрылся на лестнице, ведущей на второй этаж башни.

«Ты не думай, что мы тут только этим и занимаемся», передал Элиш Миблу. — «Просто очень скучно. Хачеш неистощим на выдумки такого рода».

«Я уже понял», мрачно ответил Мибл.

«Твой скафандр готов, он у Эцьу»

«Спасибо».

Элиш снова перевел взгляд на доску и глубоко задумался — был его очередь ходить.

«Ферзя придется отдать», рассеянно заметил Мибл.

«Да, я догадался», ответил Элиш.

Мибл присел на кушетку, которая жалобно скрипнула и принялся рассматривать потолок. Тот был украшен искусной объемной росписью — панорамой звездного неба. Некоторые звезды были соединены светлыми штрихами так, что получались изображения геометрических фигур, животных и некоторых приборов. Звезды были выкрашены флуоресцирующей краской и чуть светились, создавая полную иллюзию ночного неба над головой. В центре купола находилась россыпь звезд, соединенная линиями так, что получалось изображение скорпиона.

«Это Антарес», подумал Мибл, глядя на самую яркую звезду созвездия. — «Так ее называли Хранители. Сареасы зовут ее попросту — Сердце Скорпиона. А мореходы из Республики Великого Болота, отчаянные парни, бесстрашно пересекавшие Радужную Стену, исходившие вдоль и поперек океан Мэшр и даже Холодный Океан, который лежит на север от Островной Империи и где никому еще не удалось отыскать населенные земли — они всегда в своих странствиях ориентировались по Сердцу Скорпиона. Только эта звезда остается неподвижной на небе в течение всей ночи, тогда как остальные звезды совершают свой бесконечный хоровод вокруг нее… А ведь тот, кого я съел, был как-то связан с мореходством», вдруг понял Мибл и прислушался к своим ощущениям. — «Не простой матрос, нет…».

Вернулся Цимрик с глубокой чашей синего фарфора, полной воды.

«Прошу», — он подал чашу Миблу и вернулся в свое кресло.

Мибл сделал несколько глотков.

«С чего же начать», задумчиво передал Цимрик.

«С начала», посоветовал Элиш.

«Вот это — наша звезда», сказал Цимрик, указывая рукой на потолок прямо у себя над головой. — «Мы называем ее Телкх. Наша планета называлась Руткэцеглен».

«Надо же, какое совпадение», мелькнуло у Мибла. — «Мы прибыли со звезды, которая стоит над полюсом этой планеты».

«Все началось с того», приступил к рассказу Цимрик. — «Что наш Правитель решил завоевать соседнюю планету, Тарку».

«Чтобы привнести хоть немного рассудочности в их цивилизацию, насквозь пронизанную духом пошлого авантюризма», добавил Элиш.

Судя по его ироническо-горькой интонации, бывший бортмеханик процитировал лозунг времен войны.

«На Тарке жили тарки — противные, мерзкие твари, стоявшие по своему умственному развитию гораздо ниже нас», продолжал Цимрик. — «У них было два пола, что так же говорит о более низкой ступени биологического развития. Сначала мы просто торговали с ними…»

«Ты не мог бы показать мне, как они выглядели?», заинтересовавшись, перебил его Мибл.

Цимрик ретранслировал в его сознание образ тарка.

Это был самец, ростом чуть ниже кэцэра. Внешне он напоминал паука, обмотанного водорослями, или на осьминога, решившего перебраться жить на сушу. Оовальная массивная голова, раздвоенные уши торчком. Между ушами, на абсолютно лысом черепе, покрытом плотной голубоватой кожей, гордо торчали два гибких уса непонятного назначения.

«Возможно, гениталии», догадался Мибл.

Тарк жизнерадостно улыбался, раскатав огромные черные губищи на пол-лица. Блеск его безукоризненных зубов, плотно насаженных во рту, должен был устрашить противника. Равно как и серьга из плотного желтого металла в форме черепа кэцэра, болтавшаяся в одном из ушей. Во всю щеку шла татуировка в виде каких-то черных размашистых закорючек. Широко расставленные фиолетовые глаза, казалось, лукаво подмигивали. Нос пятачком был украшен плоской металлической звездой с шестью неравновеликими лучами из того же яркого металла, что и серьга. Такая же звезда, только чуть покрупнее, красовалась во втором ухе тарка. Единственным намеком на одежду был пушистый шарф, намотанный с таким расчетом, чтобы скрыть полное отсутствие шеи. Его свободный конец свешивался до колена одной из трех ног. Мибл предположил, что на самом деле их шесть. Или четыре. Копыта тарка были старательно покрыты металлом, видимо, во избежание быстрого их снашивания. Тарк вряд ли нуждался в одежде. Все его округлое тело было скрыто под массой зеленых то ли щупалец, то ли шерсти. В пользу первого предположения говорило то, что двумя гибкими отростками тарк держал перед собой явно какое-то оружие — железную палку с раструбом на конце и широким плоским прикладом.

«Это образ последнего тарка, убитого мной», сообщил Цимрик. «Он прокрался на наш корабль, чтобы заминировать его. Я поймал его у двигателя. На щеке у него написано „Смерть кэцэрам“ с тем смысловым оттенком, что для него убивать кэцэров является высшей радостью и смыслом жизни. Все эти варварские украшения — знаки отличия. Я не очень хорошо разбираюсь в них. Но точно знаю, что для того, чтобы получить право только на ношение этой маленькой звездочки в носу, нужно убить не меньше тридцати кэцэров. Он так и умер с этой идиотской улыбкой на губах, хотя смерть его была очень медленной и отвратительной. Никакой полезной информации этот тарк нам не дал, хотя в обмен на нее мог сохранить свою жизнь».

Телепатемма была окрашена в некоторое подобие уважения к поверженному противнику. У Мибла тарк, непонятно почему, вызвал симпатию. Не желая обнаруживать это чувство перед Цимриком, Мибл взял небольшой листок из кипы пожелтевших бумаг на столике, около которого сидел, и принялся его разглядывать. Он не смог прочесть текст, написанный на листке, но заметил, что в нем тринадцать раз используется одно и тоже слово в разных формах. Мибл попытался догадаться, что же оно может обозначать.

«Тарки яростно сопротивлялись», продолжил Цимрик свой рассказ. — «Мы расстреливали их города из космоса».

«Вызывали наводнения, ураганы, землетрясения и извержения вулканов», напомнил Элиш.

«Да… но эти безмозглые твари с бессмысленным упорством животных продолжали бороться. Они отказывались взглянуть в глаза действительности — что мы уже завоевали их планету и щедро делимся с ними всеми преимуществами своей культуры. А потом…» — эмоциональный фон телепатеммы изменился.

Мибл понял, что Цимрик подошел к самой печальной части своего рассказа. Он перестал вертеть листок в руках и бездумно засунул его в карман штанов. Мибл устремил на Цимрика взгляд, исполненный самого напряженного внимания.

«Эти низкие, мерзкие создания продумали и осуществили гнусный заговор, чудовищную по своим масштабам диверсию. Если ты помнишь понятие Не-времени», — Мибл послушно покивал, хотя не имел никакого представления, о чем идет речь. — «То поймешь, почему нашу старушку разнесло в клочья. Весь звездный флот Правителя тоже погиб. Мы возвращались с Тарки последними. Я успел понять, что происходит, и бросить корабль в гиперпространство. Тарки наверняка вырезали всех оставшихся у них на планете кэцэров. Но единственное, что утешает меня все эти долгие годы — я уверен, что Тарка тоже пострадала от взрыва», закончил Цимрик. — «Еще вопросы?»

«Да», встрепенулся Мибл. — «Разреши мне забрать эту чашу с собой».

«Бери», согласился Цимрик.

Мибл учтиво поблагодарил его за рассказ и поднялся. Бывший астронавигатор и его штурман вернулись к прерванной партии в шахматы. Мибл направился к себе. Он решил разыскать тот дневник, который, по словам Чумфа, когда-то вел. Это помогло бы окончательно прояснить положение, соединило две части трагической истории в одно целое.

* * *

Мибл решил посмотреть, нет ли в ящике стола еще чего-нибудь интересного — например, дневника. Там оказался тяжелый квадратный брусок из плотного органического материала, от которого уже было отрезано несколько порций. Его назначения Мибл вспомнить не смог, как ни старался. В остальных ящиках оказались всякие мелочи. В самом нижнем Мибл обнаружил тяжелый свиток с двумя ручками для удобства читающего. Из любопытства развернув его, он скользнул взглядом по тексту.

Судя по всему, это была летопись одного из покоренных народов, что явствовало из краткой пояснительной надписи в левом верхнем углу: «Привезено из Островной Империи. Лианорре, 1100 — 1289». Свиток не был заполнен и до половины. Примитивные значки вдруг сменились странными символами, не похожими ни на изящные иероглифы сареасов, ни на строгие руны Хранителей. Мибл пристально посмотрел на них, и вдруг с удивлением услышал голос в голове. Он решительно напоминал голос его друга Лээта Гулназга.

Мибл углубился в чтение.

«Предать, продать, пытать, убить — это все мне давалось легко, но особого удовольствия никогда не доставляло. А вот обмануть, убедить, заманить, внушить кому-то свою волю вплоть до разжижения мозгов — это мне нравилось. Мне нравилось чувствовать свою власть. Впрочем, для того, чтобы повлиять на мозги, необходимо как минимум, чтобы они были. Как и простые кэцэры, я могу сгенерировать тепловое или электрическое поле для воздействия на неодушевленные объекты. Проломить стену, например, или разнести что-нибудь на молекулы. Разница в том, что Шлот, Карот и боевики, которыми они командуют, ничего, кроме этого, и не могут.

А я могу создавать поле, которое меняет химические связи и в мыслящей жидкости.

Но писать отчеты я никогда не любил. Мой непосредственный начальник сам тарка съел (и не одного) на оперативной работе, он-то еще мог понять меня и мои методы. А вот уже его начальник, который тоже по долгу службы знакомился с моими сочинениями, прочитав хотя бы треть правдивого описания работы с агентурой, сам растекся бы по стене. Он был из родственников Правителя, так, седьмая вода на киселе, но все же…

Когда Руткэцэглен взорвалась, катастрофа оглушила меня — как экипаж «Звездного ветра», как и отряд братьев Фиолетовых. Но где-то в самой глубине души счастливой змейкой плясала и кувыркалась мыслишка о том, что мне больше никогда не придется писать отчеты.

Однако еще один отчет мне все-таки придется написать. Яньар Фиолетовый попросил меня об этом. И хотя ему уже не суждено проверить, выполнил я его просьбу или нет, я ее выполню.

Именно потому, что Яньар уже никогда не сможет прочесть мой отчет.

Четверых Фиолетовых мы для простоты называли братьями. Но они были одним кэцэром в четырех телах. Такова вторая стадия развития Высшего Кэцэра. То, что Фиолетовый был Высшим, обнаружилось сразу после второй линьки. Вместо того чтобы сменить тяжелый хитиновый панцирь на покрытую чешуей кожу, Фиолетовый разделился на четыре самостоятельных тела. Никто не знает, почему так происходит. Говорят, причиной этому могут быть тяжелые металлы, если их есть в сыром виде. Врут. Я думаю, это зависит от наследственности.

Высшие Кэцэры должны появляться только в семье Правителя — а этого не происходило уже несколько сотен лет. Всех остальных Высших Кэцэров уничтожают как раз на этой стадии разделенности, когда они уже очень сильны, но до воспетого в легендах всемогущества им еще как до сердца Галактики. Фиолетовый разделился во время войны, на Тарке, чем очень усилил свою группу. Иньяр стал командиром отряда. Шлот и Карот, которые обладали способностью только к генерации силовых импульсов, присоединились к боевикам, а Яньар…

Яньар — это особая песня.

Он стал Провидцем, наш Яньар. В отличие от обычных Провидцев, он не употреблял ни элкеса, ни других стимулирующих препаратов, чтобы видеть будущее. Но однажды он признался мне, что ему очень хочется накачаться элкесом до создания перенасыщенного раствора — чтобы перестать видеть.

Фиолетовые совсем не спешили возвращаться на Тарку, по понятным причинам. Я и так слишком поздно сообщил о том, что они разделились. Мы с Фиолетовым учились в одной разведшколе, и были закадычными друзьями. Кто-то из четверки мог погибнуть во время боевых действий, и таким образом отпала бы необходимость уничтожать их всех. Но она не отпала. «Звездный ветер», наш корабль, стартовал с Тарки последним. Фиолетовые и их группа должны были прикрывать караван транспортных судов во время отхода нашей армии. А я должен был проследить, чтобы Фиолетовые были на борту «Звездного ветра», когда мы достигнем Руткэцэглен.

Как говорится, дружба — дружбой, а служба — службой.

Одолеть меня они не смогли бы всем отрядом, экипаж корабля не в счет. Никому не захочется подписываться под дело о государственной измене.

Руткэцэглен мы так и не достигли, но не по вине Фиолетовых.

Все произошло слишком быстро даже для космического боя. Сначала приборы зарегистрировали необъяснимые помехи. Не успел Элиш в очередной раз подколоть Юлера — это его фирма поставила оборудование, и на обкатке был обязан присутствовать инженер-представитель производителя — так вот, не успел штурман съязвить, как на мониторах начало твориться что-то непонятное, а обзорные экраны вместо оражевой шапки Руткэцеглен выдали какие-то зеленые полосы и вихри. Я помню их до сих пор — как они бегут, извиваясь… Линии Не-времени. Холодные и блестящие.

Надо отдать Цимрику должное, он все понял сразу.

Пока температура в третьем топливном баке позволяла нам мыслить, мы гадали, что случилось на нашей планете. То есть понятно было, что Руткэцеглен больше нет, но почему? У меня сразу появилось одно предположение, но сообщать его товарищам я не спешил. Туоки, корабельный психолог, и так давно намекал мне, что у меня начальная стадия паранойи. И шизофрении. А что поделать, обе болезни относятся к категории профессиональных.

Иньяр, которому наскучили эти бесплодные переборки вариантов, к концу пятого парсека неохотно раскололся. Братья могли видеть не только будущее, но и прошлое. Если все четверо хотели этого. Сеанс превращения в «чистую мысль» очень дорого обходился.

— Это был смертник, — сказал Иньяр. — Тарк-смертник. И даже не один. А теперь заткнитесь, кольца влажные. Хватит тратить бестолку бесценный кислород!

Но если бы Цимрик не успел бросить «Звездный ветер» в гиперпространственный прыжок к ближайшей звезде сразу, как только приборы показали невозможное, спорить было бы некому. Нас разнесло бы пыль, как и весь флот кэцэров. Как и Руткэцэглен.

Однако за секунду до того, как мы покинули обычное пространство, со «Звездного ветра» сорвало левый ускоритель и все радиэнны по левому борту, а так же пробило третий топливный бак. Корабль мог выполнить нырок и с такими повреждениями. Но вот маневрировать в открытом космосе мы уже вряд ли смогли бы. Без радиэнн это было невозможно даже при наличии достаточного количества топлива, а того, что оставалось в третьем баке, хватило нам только слегка перекусить перед сном.

Крогт, начались трудности перевода… Ладно, я с этим сталкивался уже не раз. Вот мне интересно, почему Яньар хотел, чтобы я написал этот отчет на языке аборигенов? Впрочем, он Провидец, ему виднее.

Мы, кэцэры, не спим. Когда мы перевариваем сложную по составу пищу, мы теряем сознание, но это ближе к коме, чем у аборигенскому понятию «сна». У нас нет мозга, которому требовался бы отдых. Мы являемся мыслящей жидкостью. Прибывая на планету, мы обычно копируем самую развитую форму жизни. Потом, когда истинных аборигенов не остается, мы все равно сохраняем этот облик. Тела аборигенов, как правило, идеально приспособлены к местным условиям. Но способность принять любой вид сохраняется в нас, даже если наши предки не пользовались ей в течение всей жизни.

Философов очень интересует, каковы же должны были быть исходные условия, чтобы мы сформировались как вид. Официальная доктрина гласит — гласила — что во время путешествия по космосу в клане кэцэров появился второй Высший. Его не успели уничтожить, и он поднял бунт на корабле. Его вместе с приспешниками выбросили на Руткэцэглен, которая оказалась ближайшей по курсу планетой, а корабль-матка продолжил свой путь. Но эта история, хотя и является правдой, не дает ответа на исходный вопрос. Философы считают, что таких естественных условий существовать не может, что наша раса создана искусственно. Ответ на вопрос «зачем» предлагался изумительный — кэцэры созданы какой-то древней, искушенной в технологиях расой для того, чтобы мы завоевали Галактику.

Для них, не для себя.

Как знать.

Мифология аборигенов дает свой ответ на вопрос «откуда мы взялись».

И он странно близок к нашему. Живая мысль, хммм…

Да, я забыл сказать — звезда, к которой направился наш покалеченный космолет, оказалась двойной. «Звездный ветер» был легким истребителем, не рассчитанным на перевозку большого количества солдат на такие расстояния. На борту не было ни еды, ни условий для анабиоза тех тел, в которых мы тогда находились. Техникам удалось заткнуть дыру в баке. После чего мы все, за исключением Цимрика и Элиша, которые остались следить за ходом полета, приняли свой истинный вид и наполнили собой бак. Цимрик пообещал поддерживать температуру, необходимую для того, чтобы мы «замерзли», но не такую, чтобы мы «замерзли» совсем.

Злой и серый от голода Элиш уминал меня в летный скафандр.

— Слышь, красавчик, — сказал я ему. — У тебя на правом копыте заусенец.

— С чего ты взял? — хмуро спросил штурман, подталкивая меня к люку.

— Чумф сказал, — доверительно сообщил я.

— Хватит чесать языками! Шевелитесь! — заорал Цимрик.

Он пинками придавал форму выползшей из топливного шланга капле. Скорее всего, это был Юлер, мы с ним были рядом. Он должен был появиться из шланга следом за мной.

— Эта галоша развалится, как только мы войдем в плотные слои атмосферы! — рявкнул Цимрик. — Я удивляюсь, почему она до сих пор держится!

Меня больше удивляло, как Цимрик сумел приблизиться к планете и начать снижение. Но и восхищало тоже.

Створки люка разошлись. Поскольку сам я на ногах еще стоял нетвердо, штурман придал мне ускорение. Конечно, правым копытом. Я ожидал этого и успел чуть качнуться. Я случайно зацепил заусенец Элиша. Заусенец намертво заклинило в захвате оружейного пояса скафандра и вырвало напрочь. Люк захлопнулся, но мысленный вой Элиша сопровождал меня еще секунд тридцать.

Я огляделся.

Серебристая искра справа и чуть ниже — это, должно быть, Чумф. А огромная капля, полыхавшая алым светом, не могла быть никем иным, кроме братьев Фиолетовых. Они стремительно снижались. Я позавидовал братьям. Спуститься таким экстравагантным способом — да еще и насытиться в придачу тепловой энергией трения об атмосферу — больше никто бы не смог.

Если бы я мог во что-нибудь верить, я бы в тот момент молился. Но у нас нет богов. Крогт, которого мы обычно вспоминаем в сложных случаях — темное божество из пантеона тарков. Наша раса всегда была слишком могуча, чтобы нуждаться в небесном покровителе. Время славы и могущества для кэцэров закончилось. Нас осталось всего тринадцать. Однако невозможно поверить во что-то только потому, что хочешь поверить.

— Точка приземления — вон та маленькая долина между двумя большими, — сообщил Иньяр.

Теперь и я ее увидел.

Я успел насчитать в большой долине двенадцать объектов явно искусственного происхождения, пока летел. И это вряд ли были жилые дома или заводы, даже со скидками на местную архитектуру. Форма здания определяется его функциональным назначением, а так же доступными для строительства материалами, а не полетом творческой мысли архитектора. Я навидался подобных сооружений на своем веку, чтобы сразу опознать их. Ничем другим, кроме боевых донжонов, эти башни быть не могли. Выбор Иньяра был неплох — в маленькой долине была только одна башня. А в соседней долине, у двух башенок поменьше, толпились живые существа. Их я рассмотрел уже мельком — двигатель в скафандре не работал, а ускорение свободного падения на этой планете было около десяти метров в секунду. На Руткэцэглен оно равнялось двенадцати, так что хоть в чем-то нам повезло — разница была не слишком велика и давала нам преимущество, здесь мы весили чуть меньше, чем дома. Мы можем приспособиться к любой силе тяжести, но на это требуется время.

А как раз его-то, судя по толпе в соседней долине, у нас и не было. Приземление Фиолетовых должно было войти в легенды. И только от нас зависело, чем эти легенды будут кончаться. Описанием бойни, которую устроили инопланетным захватчикам, или описанием бойни, которую устроили инопланетные захватчики.

Я приземлился. Чуть левее я увидел Чумфа. Шлот стоял рядом с темно-бордовой каплей. Она извивалась, постепенно становясь копией весьма забавного существа, а рядом лежал оригинал. Точнее, то, что от него осталось — пара металлических манипуляторов и металлический же череп. Иньяр уже воплотился. Карот, стоя рядом с ним, меланхолично жевал стальную ногу. Они уже кого-то убили — точнее, сломали, это существо могло быть разумным, но вряд ли оно было живым. В другом конце долины замелькали вспышки — это приземлялись остальные.

Сверху что-то тяжело заворчало. Этот звук я знал. Элиш назвал бы его «предсмертной песней маршевого двигателя». В долине нас было уже восемь, а вот Элиш, Фюрит, Хачеш, Цимрик и Эцьу еще болтались между небом и землей.

— Я думал, Цимрик не сможет сделать этого, — пробормотал Яньар.

Он уже превратился из бордовой капли в копию какого-то аборигена и стоял, тяжело опираясь на Шлота.

Но Цимрик смог. Он направил разваливающийся космолет прямо в соседнюю долину.

— Ложись! — заорал Иньяр и вырвал у Карота железную ногу.

Я упал, прикрыл голову руками. На наши тела обрушилась звуковая волна — отвратительный разночастотный компот. Почва подо мной вздрогнула так, что меня подбросило на полметра вверх. Небо над нами потемнело. «Звездный ветер», роняя длинные огненные слезы и куски обшивки, прошел почти над нашими головами и рухнул в долину с башнями. Раздался взрыв, над долиной взметнулось оранжево-черное пламя.

— Это существо не было живым, — сообщил Иньяр, махнув недогрызенной ногой. — Оно было лишь копией аборигена…

Это я уже и сам понял. Механизмы, которые братья уничтожили при приземлении, были лишь выносными пультами к сложным системам, размещенным внутри башен. Самопрограммирующимися пультами, что немаловажно, которым конструктор по какой-то прихоти придал внешней вид аборигенов. И теперь, когда Иньяр и Яньар стали копиями этих пультов, башни подчинялись им. Чем и не замедлили воспользоваться Фиолетовые.

Долину с немало заинтригованными аборигенами накрыло радужной дымкой. Сам факт того, что аборигенам известно, как генерировать силовое поле, был не особо приятным — но в данном случае оказался полезным.

Мы все чувствовали, что наши товарищи не пострадали от взрыва. Они рассредоточились при приземлении. Эцьу уже успел переключить на себя управление одной из башен тем же способом, что и Иньяр. Хачеш, бывший самым сильным телепатом среди тех, кто высадился в долине с башнями, передал, что две или три башни повалило взрывом, а остального не разглядеть из-за пожара. В долине росли какие-то местные деревья, которые охотно загорелись, когда «Звездный ветер» взорвался. Пока что мы вели в этой схватку, и упускать инициативу не собирались. Надо было захватить этот техногенный клад, пока защитные механизмы башен перегружены борьбой с пожаром.

— Мибл с Яньаром остаются здесь, — бросил Иньяр. — Мибл — налаживать контакт с аборигенами, Яньар — контролировать ситуацию.

Я обернулся. Так и есть — долину башнями тоже накрыло полем. Яньар выпустил брата и оперся о стену донжона. Он смог обмануть систему контроля башни, но из-за этого усилия частично потерял форму, которую с таким трудом принял. Иньяр явно преувеличивал степень контроля брата над ситуацией, но хотел сохранить лицо перед остальными. Провидцам всегда приходится хуже всех при входе в чужую ноосферу — на их сознание обрушивается водопад чуждых образов и взаимосвязей.

— Остальные — за мной, — приказал Иньяр. — Из той башни есть туннель.

«Поговори с Юлером», телепатировал он мне и двинулся в башню.

Юлер родился на Тарке и был единственным из нас, идеально подходившим на роль королевы-матки. Он еще не прошел первую линьку.

Я завесил в воздухе мираж третьей степени, типовая голограмма 34* из общего справочника по установлению контакта с предположительно разумной расой. Затем прислушался к ментальным реакциям аборигенов, увидевших ее.

— Ух ты, — восхитился Юлер, подходя ко мне.

Он спохватился и посерьезнел.

— Иньяр сказал, чтобы ты дал мне излучатель, — сообщил Юлер.

— Я дам тебе и кое-что еще, — усмехнулся я.

— Мибл, тебе моя помощь не нужна? — спросил Яньар.

Я послал отрицательный импульс. Яньар тихонько пополз по стене в башню, в которой уже скрылись остальные.

Чистоплюй.

Ведь будет трахать ребенка вместе со всеми — если отойдет к тому времени, конечно. А смотреть, как я перемешиваю мысли этому ребенку, загоняя их в стальной каркас необходимости и интересов расы — это мы слишком добрые.

Я завесил следующую по инструкции оптическую иллюзию, считал ментальные реакции.

— Нравится? — спросил я, указав на небо.

— Очень, — признался Юлер.

Я положил руку ему на плечо — в момент физического контакта и ментальный осуществляется легче. Я не успел даже сформулировать мысль, которую хотел внушить Юлеру — так сильно меня ожгло.

не надо его трогать не надо его трогать не надо…

Я отдернул руку. Юлер ничего даже и не заметил. Он стоял и восхищенно глазел на миражи. А я уже подумал было, что это он меня шарахнул. Я не Провидец, но такими вспышками интуиции я никогда не пренебрегаю. Я отдал ему излучатель.

— Я буду приходить к тебе, — сказал я. — Когда смогу. И буду показывать такие штуки, и даже еще лучше. Договорились?

— Договорились, — кивнул он, прикрепил излучатель к поясу и ушел.

К исходу третьего дня на новой планете взрывы в долине с башнями — местные называют ее Шамболором — стали реже, а потом наступила тишина. Иньяр сообщил, что все Хранители уничтожены. Перед гибелью им удалось уничтожить часть информации, хранившейся в этом огромном банке данных. Иньяр очень сокрушался по этому поводу. Не удалось узнать даже, к какой сфере относились уничтоженные сведения.

Отряд приступал ко второй фазе операции. Все бойцы, кроме Элиша, Фюрита и Эцьу, которые должны были присоединиться к остальным чуть позже. Трое последних роботов пытались бежать из Шамболора. Попытка не удалась, но Хранители повредили значительный участок защитного контура, и Элиш, Эцьу и Фюрит ушли его восстанавливать. Нам только не хватало, чтобы в Шамболор просочились аборигены.

Я восхищаюсь Иньяром. Оказаться в совершенно неожиданной ситуации, моментально ее просчитать и вывернуть в нашу пользу — это может только Высший Кэцэр, безусловно.

Однако о второй фазе операции мне думать не хотелось.

Я слушал мысли аборигенов третий день и уже знал, что толпа, собравшаяся перед воротами в нашу маленькую долину — Сторожевую, — это местные правители. Совет Трехсот. Шамболор и его обитатели, Хранители, были чем-то вроде их богов, к которым они всегда обращались за советом и помощью. В отличие от деревянных идолов тарков, роботы оказались намного надежнее и всегда помогали местным аборигенам. Вот мне очень интересно, кто подарил аборигенам эту механическую шкатулку исполнения желаний. Неужели их Творец? Думается мне, что нет. На этот раз проблемой сейчас являлись мутанты в реке, на берегу которой стоял город сареасов — так они называли себя. Что-то случилось с озером, из которого вытекала эта река, и вода в нем стала гораздо более радиоактивна, чем раньше. И они, как всегда, пришли за помощью к своим Хранителям.

Яньар попросил меня раздобыть ему еды. Мы можем есть все — металлы, минералы, а четверка Фиолетовых способна питаться даже жестким излучением. Но Яньару совсем плохо — он попросил у меня мяса. Его может переварить даже кэцэр, не прошедший первую линьку.

Ночью я спустился в долину, где у нас был заперт Совет Трехсот. Крупной живности здесь не водилось, и я решил взять пару-тройку членов Совета. Аборигены оказались существами солярного цикла, и по ночам спали, что должно было облегчить мне охоту. Повлиять на спящий разум легче, чем на бодрствующий. После того, как в Шамболоре загрохотали взрывы, местные пытались покинуть Дираз — так называется эта долина. Убедившись, что это невозможно, они обосновались в небольшом поселке на берегу озера Шэрд. Старое Поселение, как я выяснил, было сакральным местом. Впрочем, тут шагу ступить было нельзя, чтобы не вступить в какую-нибудь святыню. Когда я приблизился к Старому Поселению, то обнаружил, что аборигенов тоже не смутила святость этого места. За три дня они успели окопаться по всем правилам фортификационного искусства. Это немало развеселило бы меня, если бы мои мысли не были заняты другим.

Кэцэрами, не прошедшими первую линьку.

Я принял вид большой змеи и просочился сквозь линию укреплений, миновал часовых и пробрался в центр поселения. Внушительный монумент, занимавший центр главной площади, показался мне идеальным местом для засады. Я примостился на голове статуи, изображавшей огромную ящерицу с крыльями. Я подозреваю, что это изображение одного из первобогов, идол аборигенов, которому они поклонялись до того, как узнали Хранителей. Рядом со змеей, тем более, стоял и вполне человекообразный идол. Раньше или позже мы делаем своих богов похожими на нас, даже если изначально догадываемся о том, что их суть — иная.

Либо становимся богами сами для себя, как стали мы, кэцэры.

Я настроился на сканирование. Мне нужно было не абы какое мясо, а по возможности мягкое и свежее. Особенно рассчитывать на это не приходилось. В любом обществе особи достигают верхушки социального пирога примерно к моменту потери собственной фертильности.

А то, что сейчас происходило с Юлером, было проблемой нашей собственной фертильности.

У меня детей нет и не может быть, по причинам, которые теперь уже не важны. Иньяр поэтому и оставил меня здесь.

Мы, кэцэры, становимся способны к воспроизводству себе подобных после первой линьки. У нас нет полов. Аборигены Руткэцэглен, которые были гермафродитами, очень подходили нам. Но мы и не гермафродиты. У нас попросту нет полов, как я уже сказал. Каждый из кэцэров может произвести на свет ребенка. В самом жестком варианте можно обойтись и без партнеров. Тогда ребенок будет точной генетической копией родителя. Но чем больше у ребенка родителей, тем лучше. Качество генетических комбинаций напрямую зависит от многообразия вложенных генов. Хотя генов у нас тоже нет, но других слов в языке местных, чтобы выразить эту мысль, я не нашел. Если у существ, состоящих из клеток, число родителей должно быть четным, то у нас оно может быть любым. У меня, например, семеро родителей. У Фиолетового их было одиннадцать, хотя он ни за что не признается в этом. У Высшего Кэцэра, захватившего Руткэцэглен, по преданиям, родителей было вообще семнадцать. Именно поэтому официальная мораль Руткэцэглен была категорически против большого количества участников сексуальных игр. Всячески насаждались предрассудки вроде того, что если партнеров больше шести, то один — а то двое участников — при слиянии могут просто раствориться в своих партнерах. Это чушь, конечно. Просто правящему клану — сами-то они меньше чем вдесятером не сливались — был совсем ни к чему еще один Высший.

У нас, несомненно, будут дети и здесь. Тринадцати кэцэров во главе с Высшим, пусть и разделенным, вполне хватит, чтобы захватить эту планету. По сути, мы уже захватили ее. Эти поклонники механических богов были главенствующей расой на единственном обитаемом континенте, и они уже были у нас в руках.

Но тринадцати кэцэров недостаточно, чтобы удержать планету. Однако, как показывает опыт кэцэрских поселений на Тарке, первые дети в семьях колонистов появляются лет через десять — пятнадцать. Даже такому совершенному организму, как наш, требуется время, чтобы приспособиться к местной силе тяжести, климату, радиационному фону. Таким образом, мы оказались перед дилеммой — завоевать планету, власть над которой нам будет некому оставить, либо потратить первые пятнадцать лет на то, чтобы увеличить собственную численность. Но никому неизвестно, как изменится обстановка к тому времени. Сможем ли мы захватить планету тогда? К тому же, и это было главной трудностью — лет через пятнадцать практически все члены нашего отряда потеряют фертильность.

Кэцэр-подросток, еще не прошедший первую линьку, имеет одну особенность. Если с ним сольется большое количество партнеров, подросток превращается в биологическую фабрику по производству детей. Отметав сотни две личинок, он умирает от истощения. Так поступил Высший Кэцэр со всеми подростками при высадке на Руткэцэглен.

Так сейчас решил поступить и Иньяр.

Юлер был смышленым, и немного стеснительным. Он родился на Тарке и вряд ли знал эти старые предания — а не то бежал бы от нас сразу, как только мы приземлились.

Я обнаружил двоих аборигенов, которые вполне подходили в качестве закуски для Яньара. Один из них был староват, но что поделаешь — привередничать не приходится. Я овладел их разумами, заставил покинуть постели, в которых они спали, и направиться к выходу из поселения.

Я сполз с монумента и последовал за своими жертвами. Часовым я отвел глаза заблаговременно, и они не заметили нас. А вот один из загипнотизированных аборигенов чуть не сломал себе ногу, когда пробирался через окоп, и едва не пришел в себя от боли. Я чуть усилил мощность воздействия, и до Ступеней Ожидания перед Шамболором мы добрались спокойно.

— Яньар, открывай, — сообщил я. — Наша кормилица пришла, молочка принесла…

В ответе Яньара не было четких символов — только тревога, страх, усталость. Ну, а что он еще мог испытывать, оставшись один на чужой планете в совершенно разжиженном состоянии?

Ворота между двумя декоративными башнями — Привратниками, — распахнулись. Я, подбадривая запыхавшихся аборигенов видениями еды, денег и женщин (местная раса оказалась разделена на два пола, как и тарки, а в Совет Трехсот входили только мужчины) прогнал их через Сторожевую Долину. Уж больно слабо отвечал Яньар, надо было поторопиться. Мы вошли в башню, где обосновался Яньар, и поднялись на второй этаж. Первый был нежилым, там находилась автоматика, отвечавшая за контроль защитного контура над Диразом.

Тут меня кто-то так огрел силовым полем, что меня чуть не разбрызгало по стене.

Юлер на миг отвлекся от главного компьютера, управлявшего башней, оглянулся и оторвал руку одному из аборигенов. Тот завопил. Его товарищ по несчастью заорал тоже. Я перестал разглядывать железную кувалду у себя в брюхе. В воплях аборигенов слышалась последовательность звуков. Я уже заметил, что они были телепатами, как и мы. Но параллельно существовал фонетический язык, с которым неплохо было бы познакомиться.

Из плеча первого аборигена хлынула кровь. Юлер припал к плечу и жадно напился.

— Ты голоден, Юлер? — мягко спросил Яньар.

Яньара Юлер тоже пригвоздил к стене обломком стальной рамы. А затем настроил излучатель на электромагнитное поле и накрыл нас обоих. Теперь мы не могли сменить облик, да и вырвать кувалду из стены мне было не под силу.

— Нет, отрыжка только какая-то тухлая, я хочу переюить этот вкус, — рассеянно ответил Юлер и закусил рукой.

— А что ты ел? — спросил Яньар.

— Плутоний, — хмуро ответил Юлер.

Еще один Высший Кэцэр, совсем еще юный. Что-то Крогт расщедрился в последнее время.

Я смотрел, как он нажимает что-то на клавиатуре. Аборигены были меньше нас, и как следствие, пальцы у них были заметно тоньше. Юлеру пришлось превратить нижнюю часть своей руки в пучок тонких щупалец для того, чтобы иметь возможность пользоваться их клавиатурой.

— Сырой? — уточнил Яньар.

— Там бомба была, — сообщил Юлер.

— Что с остальными? — спросил Яньар.

Юлер наконец отвлекся от компьютера и обернулся к нам. Вот мне очень интересно, что за программу он там пытался запустить.

— Трахаются друг с другом! — выкрикнул он. — Все вместе! Ясно? И будут трахаться еще часов пять, я им внушил на полную…

— Что ты собираешься делать? — спросил я.

— Открою ворота и выдам вас местным, — ответил он. — А пока они будут с вами развлекаться, приму вид кого-нибудь из них…

— Понятно, — пробормотал Яньар. — Если ты не будешь доедать этого аборигена, отдай его мне, будь добр.

Юлер подтолкнул туземца. Тот сделал несколько неверных шагов и упал на Яньара, который занялся им без излишних проволочек. Юлер же переключился на меня.

— Ты знал, что они хотят со мной сделать! — воскликнул он. — «Я буду показывать тебе эти картинки»! И ты не сказал мне! Ты…

— Ну, убей меня теперь, — сказал я.

Юлер в бешенстве укусил меня в плечо. Сам-то он сохранил облик хитинового чудовища, а я изображал из себя мягкого белкового аборигена. Короче говоря, не могу сказать, чтобы мне это сильно понравилось.

Яньар разделался с туземцем. Первым делом он отшвырнул от себя стальную раму. Ему, Высшему, хоть и разделенному, это было раз плюнуть, как выражаются аборигены. Я думаю, он прикинулся беспомощным только для того, чтобы не нервировать Юлера и выяснить его планы. Яньар оказался рядом с Юлером и отодрал его от меня. Затем он вырвал у него излучатель, как следует приложил рукояткой по башке и швырнул в угол. Юлер стек по стене.

— Наш друг Мибл любит боль, — сказал Яньар меланхолично. — Но не думаю, что до такой степени, чтобы позволять откусывать от себя куски.

Он дотронулся до меня. Боль сразу утихла, хотя смотреть на свое изуродованное плечо мне не хотелось. Если бы в нем действительно находился сустав, как у туземцев, я бы больше никогда не смог шевелить рукой. Я ощущал странный зуд в голове, словно кто-то пытался передать мне телепатемму с очень большого расстояния.

— Да, Мибл не предупредил тебя, что мы хотим с тобой сделать, — продолжал Яньар. — Но он и не внушил тебе, что высшее счастье в жизни — стать королевой-маткой.

Он перевел взгляд на меня.

— Хотя, между прочим, должен был… Чем и сорвал всю затею. Эх, Мибл, Мибл… Это непрофессионально.

— Я знаю, — ответил я.

— Иньяр убьет тебя, скорее всего, — сообщил Яньар любезно.

— Что-то многовато желающих последнее время, — усмехнулся я.

В этот момент я, наконец, услышал телепатемму, которую никак не мог принять. Причина оказалась не в расстоянии. А в том, что на контакт со мной выходил совершенно иной разум.

— Вы можете и меня съесть, — передал мне туземец.

В этой суматохе я совсем позабыл о нем. Он так и стоял у стены, и вид у него был бледноватый. Я с интересом посмотрел на него.

— Яньар, ты слышишь? Этот кусок мяса говорит, — заметил я.

Яньар повернулся к нему и тоже настроился на прием. Пленный тем временем продолжал:

— Вы можете съесть всех, кто находится в долине, всех нас. Но если вы меня отпустите, вы будете иметь достаточное количество еды — так часто, как вам это будет нужно.

И тут мы с Яньаром подумали резонансно — бывает, хотя и очень редко, что мысли совпадают.

«Ворота любой осажденной крепости легче открыть изнутри, чем снаружи», — гласит наша старинная мудрость.

Туземец ошибался.

Белковая пища не являлась нашим излюбленным лакомством и даже не входила в перечень самых необходимых для нас продуктов. Для нас это нечто вроде кашки, которой здесь кормят младенцев. Однако наибольший ужас у любого вида вызывает тот, кто стоит выше в биологической пирамиде. Козы безумно боятся аиребов, и так далее. Мы должны выглядеть кровожадными, непостижимыми чудовищами… К тому же, человеческие жертвоприношения разлагают отношения в любом обществе. Оно деградирует, возвращаясь на архаичную ступень развития собственной нравственности. Зачем это нужно самому аборигену, я тоже понимал. Возможность послать на смерть кого угодно, прикрываясь именем инопланетных чудовищ, дорогого стоит.

Я решил продолжить переговоры, и Яньар согласился. В конце концов, он был уже сыт.

— Как тебя зовут? — осведомился я у туземца.

— Ксир Лиарег, — ответил он и протянул руку.

Это, видимо, входило в ритуал приветствия. Откуда ему было знать, что во время драки мы выделяем слизь. Это практически единственная атавистическая реакция защитного характера, до сих пор сохранившаяся в нас. Слизь состоит, в основном, из концентрированной серной кислоты. Когда она вступает в реакцию с водой, которая всегда в некотором количестве содержится в воздухе, мы согреваемся и начинаем и двигаться, и соображать быстрее.

Так что если бы я коснулся этого туземца сейчас, от его кисти вряд ли бы что-нибудь осталось.

— У нас так не принято, — сообщил я. — Меня зовут Мибл, и…»

На этом месте чтение Мибла прервали. За ним пришел Эцьу, принес скафандр и сказал, что все готово. Захватив с собой свиток, Мибл надел скафандр и вместе с Эцьу направился в Дираз.

«Где же вы присмотрели мне местечко?», с интересом спросил Мибл, когда они пролетали над Сторожевой Долиной.

«Нам было из чего выбрать. В этой долине, Диразе, было три больших поселения местных», неторопливо начал объяснять Эцьу. — «Первое — у источника, который они называли Мэдин, на юго-востоке. Второе — на юго-западе, около заброшенного нефтяного месторождения. Но мы решили разместить тебя в самом ближнем к нам. Оно находится на северном берегу озера».

«Значит, именно там некогда сидели попавшие в ловушку аборигены», подумал Мибл, и спросил:

«Там нет случайно статуи в виде летающего чудовища?»

«Есть», кивнул Эцьу. — «А рядом с ним стоит изображение аборигена. Ты, помнится, сам говорил мне, что это Тсилад и Рану, что бы это не значило… Во всяком случае, все поселения были оставлены задолго до нашего появления здесь. Нам с ребятами пришлось попотеть, пока мы нашли мало-мальски уцелевшее сооружение и приспособили его под жилье».

«Спасибо», смутился Мибл. — «Спасибо, друзья!»

«Не стоит», отмахнулся Эцьу. — «Здесь все равно совершенно нечем заниматься. Хоть какое-то развлечение. Тебе, однако, здесь скучно не будет», усмехнувшись, продолжал он. — «Я объясню тебе все правила и приемы охоты и приготовления мяса. Земля здесь не очень плодородная. Так что охота, рыбалка, собирание диких, но съедобных плодов с деревьев — тебе все придется освоить».

«Я бы предпочел освоить программирование пищевого синтезатора», ответил Мибл.

«Лень — двигатель прогресса», одобрительно кивнул Эцьу. — «Не забывай, что после ранения ты ослаб и тебе надо научиться владеть этим телом. Придти в форму, как говорят туземцы».

Впереди показалось озеро Шэрд. Кэцэры плавно спикировали.

Глава II

Кэцэры не признавались в этом сами себе, но массивные и чуждые башни сареасов угнетали их. Теперь последние представители погибшей расы с большой охотой проводили время в полукруглом домике на берегу озера — Миблу не понравилась идея жить на развалинах, и кэцэры построили новый дом для своего пострадавшего товарища. Чумф украсил стены дома изящными очаровательными голограммами — в лучших традициях империи, как шепнул на ухо Миблу Юлер. До войны, как выяснилось, Чумф был художником.

Мебель кэцэры притащили из объемистых запасников своих башен, отбирая самую изысканную и удобную. Поскольку Мибл пока еще не был сильным телепатом, Юлер установил связь с башней Иньяра. А уж оттуда можно было переключиться на любую другую. Так же Юлер собственными руками смонтировал музыкальную установку, взяв в качестве основы схему, которой пользовались местные. Чумф сочинил несколько мелодий. В доме Мибла всегда звучала музыка, и было чем заняться. Эцьу придирчиво наблюдал за тем, как исполняются его предписания. Миблу действительно пришлось научиться охоте — втайне он надеялся, что это его минует. Впрочем, крупных хищников в этой долине не водилось. Охота сводилась к установке и проверке капканов. Шлот и Карот помогали Миблу свежевать шкуры, у Элиша хорошо пошла разделка тушек.

Таким образом, кэцэры проводили в Старом Поселении больше времени, чем в Шамболоре. Недоволен таким положением дел оказался только Эцьу. Он признал, что ему не стоило забывать про организаторский талант Мибла. Даже удара молнии не хватило, чтобы выбить этот талант из бывшего разведчика, после визитов которого горели деревни и брат шел на брата.

Как-то вечером Мибл и Юлер слушали музыку и пили напиток, который Мибл сварил из кисловатых ягод.

«Ты еще ничего не вспомнил?», осведомился Юлер. — «Про меня, про тот разговор?»

«Нет», ответил Мибл.

Он отставил чашку из синего фарфора и растянулся на ковре.

«Я уже вспомнил почти всю жизнь этого мяса», пожаловался он. — «А свою жизнь не помню вообще».

«Да», согласился Юлер. — «Некоторые воспоминания этого аборигена вижу даже я».

«Например?», заинтересовался Мибл.

Юлер медленно сменил облик. Мибл задумчиво смотрел на темноволосого и темноглазого туземца, стоящего перед ним. Да, он определенно был знаком с тем, кого пытался скопировать Юлер.

«Это его любовник», сообщил Мибл.

«Любовник?», удивился Юлер. — «Что я не пойму, как же они… Ведь в этом теле нет…»

«Показать?», спросил Мибл.

«Ну, покажи», согласился тот.

Мибл взял его за ногу и осторожно потянул вниз, на ковер. Юлер тихо засмеялся:

«Безумный ты кусок мяса…».

* * *

«Подумать только», мечтательно передал Юлер. — «А я всегда считал недостатком разнополых рас ограниченную возможность к слиянию».

Мибл устало улыбнулся:

«То, что мы сделали сейчас — жалкая пародия на слияние, и ты это знаешь. Слияния у тебя больше никогда не будет. По крайней мере, со мной».

«Так ты помнишь, как мы…».

«Нет. Я догадался».

«По крайней мере», заметил Юлер. — «Это приносит гораздо более острое наслаждение».

Мибл пожал плечами:

«Возможно, тут вся причина в особенностях электрохимических связей».

Юлер фыркнул:

«Конечно. Всегда, все дело именно в них. Знаешь, чего кэцэры на самом деле никогда не могли простить таркам? Они думали быстрее, чем мы. Может быть, не о том и не туда… но быстрее. Ну, знаешь, как если сравнивать компьютеры — у тарков была более высокая частота, число операций в секунду было больше. Никакой личной заслуги, чистая биохимия».

По обнаженному плечу Юлера прошла судорога — он собирался вернуться в привычное тело. Мибл сжал его плечо.

— Поговори со мной, — неожиданно сказал он вслух. — Я хочу услышать твой голос.

Юлер приподнял голову, насмешливо посмотрел на него:

«Ты вспомнил и их язык, как я вижу. Но я-то никогда его не знал».

Мибл сообразил, что Юлер понял его лишь потому, что параллельно с фонетическим посылом принял его телепатемму. Но к Юлеру телепатировал не только Мибл.

«Меня Иньяр вызывает», сообщил Юлер. — «Боится, что будет буря. Что охранный контур разнесет».

«Ну, иди», неохотно согласился Мибл.

* * *

Вот так и получилось, что Мибл впервые остался один в своем маленьком и уютном жилище. Иньяр оказался прав — вечером началась буря, каких Мибл еще не видел. Или не помнил. Буря ревела и клокотала над озером. Потоки воды с неба с грохотом обрушивались на гладкие стены дома, говорливыми потоками стекали на землю. Ветер выл, как безумный. Мибл лежал под одеялом и содрогался каждый раз, когда небо раскалывалось пополам. Ему все-таки удалось заснуть. Любовь — дело не только азартное, но и чрезвычайно энергоемкое. Дневная усталость взяла свое. В первый раз после ранения Миблу приснился сон. Точнее сказать, впервые в жизни. Кэцэры не видели снов, и поэтому в первые несколько мгновений Мибл думал, что все, что он видит, происходит на самом деле.

Сначала появились огромные глаза, золотисто-огненные, светящиеся. Затем он разглядел и их обладателя. Огромное крылатое чудовище сидело на центральной площади заброшенного поселения, в котором жил Мибл. Он догадался, что статуя летающего ящера, находившаяся там, каким-то образом ожила. Сам Мибл стоял рядом с древним идолом, положив руку ему на шею. Он посмотрел на свои руки. Они оказались сделаны из потертого мрамора. Мибл понял, что стал фигурой, изображавшей второго бога местных существ. Рану, кажется. Стояла тихая теплая, почти прозрачная ночь. Чудовище наблюдало за ним. Но Мибл не почувствовал опасности. Странное и могучее создание смотрело на него с горечью и грустью. У Мибла внезапно заныло в груди. Словно он что-то позабыл. Позабыл что-то важное. Он знал, как называется этот вид чудовищ, и он знал даже имя этого конкретного зверя, но он все забыл!

«Я Инедирт», услышал Мибл голос дракона.

Коротенькие огненные язычки вылетели из его пасти вместе с дыханием. Шаловливые блики осветили его безукоризненные клыки толщиной с руку.

«Ты забыл не только то, что называл меня просто Диртом. Ты забыл очень многое».

Огромная лапа придвинулась к Миблу. Дракон согнул ее так, что она стала похожа на лесенку.

«Забирайся», сказал Инедирт.

«Ты вернешь мне то, что я позабыл?» с надеждой воскликнул Мибл.

Дракон отрицательно покачал головой, покрытой шишковатыми наростами и шипами:

«Я не могу этого сделать. Я могу лишь показать тебе».

Он, больше не колеблясь, взобрался по шероховатой и горячей лапе дракона и уселся на шее. Инедирт взмахнул могучими крыльями и взмыл в ночное небо.

Земля сразу провалилась и исчезла в черноте. Он невольно сильнее вцепился в жесткую чешую. Впрочем, он понимал по направлению движения, что они летят к выходу из Дираза. Уныло и безнадежно засвистели голоса призраков в узком ущелье. Справа блеснуло серебром Священное озеро. Но Инедирт точно знал, куда он направляется. Пролетев над Рарера у самого истока, дракон бесшумно, как огромная летучая мышь, помчался над сияющей в ночи Тринадцатой дорогой. Посмотрев вперед, всадник увидел огромное скопление огней, светившееся, как огромный факел. Он ощутил приступ бешенства того, что не мог произнести название, которое он знал. Ощущение собственной немоты еще сильнее распалило его гнев.

«Это Цачес», грустно сказал Инедирт. — «Ты не помнишь даже этого?»

«Я помню, я помню!», хотел воскликнуть он, но Инедирт не дал ему открыть рта.

«А кто ты такой, ты помнишь?», спросил дракон.

Ужас охватил наездника.

«Я помню!», закричал он в отчаянии. — «Я помню!»

Дракон заложил над городом крутой вираж и резко снизился. Перед всадником промелькнуло открытое освещенное окно какой-то мансарды. Он увидел прекрасную полуобнаженную девушку. Роскошные светлые волосы закрывали ее тело подобно плащу. Рослый мужчина стоял перед ней на коленях и стягивал с нее платье. В светлых глазах девушки мелькнул ужас — она увидела дракона и его всадника, вскрикнула и закрыла лицо руками. Мужчина обернулся, и всадник увидел

СЕБЯ!

Лицо мужчины исказилось от невыносимого страха. Всадник в ту же секунду с неимоверным облегчением понял, что это не он сам. Чего-то не хватало в этом жестком лице, чего-то важного…

«А кто он?» спросил дракон.

Мучительные спазмы снова скрутили горло всадника, не пуская на волю рвущиеся слова.

«Ты ничего не помнишь», сказал Инедирт с откровенной брезгливостью. «Ты больше не ты. Что ж, оставайся там, где ты есть!»

И, неожиданно встряхнувшись, словно огромная собака, выходящая из воды, дракон сбросил с себя всадника.

«Скажи мне, кто я!», в ужасе завопил тот, падая во тьму.

Несчастного крутило и кидало воздушным потоком. Тепло алеющее огромное тело осталось далеко, в вышине. А земля, твердая и безразличная, приближалась с устрашающей скоростью. Первые ветви деревьев хлестнули его по лицу. И вдруг он вспомнил, что этот дракон, Инедирт, может принимать и человеческий облик — и тогда он выглядит именно так, как выглядел Юлер сегодня перед их неуклюжим слиянием. Мибл крикнул:

«Ради нашей любви, Дирт, я прошу тебя!»

«Ради нашей любви?», переспросил дракон. — «Так, значит, ты все-таки еще кое-что помнишь?»

«Да, Дирт! Кто я?»

В следующую секунду он узнал, каково вареному яйцу, когда его трут на терке. Но прежде, чем измельченные кусочки плоти брызнули в разные стороны, прежде, чем потерять сознание окончательно, он услышал с неба грохочущий голос дракона:

ТЫ — ВЭДАН ДАРЭНГ!

Мибл дико завопил, бросился вперед и упал на пол. Небеса откликнулись раскатом грома, подобному россыпи огромных камней. Шрам на щеке горел, будто был зашит проволокой.

Дрожа, Мибл сидел в темноте, уставившись на свои руки.

«Разве это руки кэцэра?», прошептал в голове вкрадчивый голос. — «Да у них и вообще нет рук. Так кто же ты?»

Зарычав, словно от боли, Мибл обхватил свою голову руками и начал медленно раскачиваться. В мозгу мелькала цветная каша обрывков, голосов, ощущений. Он снова увидел того странного парня из сна, что был так похож на него самого. Красивую девушку, перед которой его двойник стоял на коленях… Все сильнее в нем крепло чувство, что это был не сон.

Мибл каким-то непонятным образом видел то, что сейчас происходило в Цачесе, городе аборигенов, на самом деле.

«Постой — постой, а что он делал с этой девушкой?», кусая губы от напряжения, думал Мибл. — «Снимал с нее одежду. Так. Зачем?»

За окном вспыхнула очередная молния — такая же безжалостно-ослепительная, как и понимание, которое вернулось к нему.

— Ну, Тэнир, дай мне только до тебя добраться! — яростно воскликнул он.

Словно одобряя его, в небе пророкотал гром.

* * *

Утром дождь все еще стоял стеной. Иньяр связался с Миблом. Выяснив, что ночная буря не причинила домику Мибла никакого вреда, он сообщил, что сегодня кэцэры не придут его навестить. Как и опасался Иньяр, охранный контур долины не выдержал натиска разбушевавшейся стихии. Сегодня они все займутся его починкой, а завтра собираются посетить Мост. Надо было проверить исправность установки, сделанной кэцэрами для сареасов. Той, которая задерживала мутантов из Священного Озера.

Вэдан растопил камин и уселся перед огнем с чашкой, полной вчерашнего морса.

«Если я хочу убраться отсюда, то лучше всего это сделать завтра. Другой возможности может и не представиться», размышлял он, отхлебывая из чашки. — «Но как я оказался здесь? По рассказам я знаю, что я был в Священной Роще и схватился с кэцэром, Миблом, знаю, что в нас попала молния, и что у меня был нитсек…».

Кэцэры, очевидно, забрали его оружие, пока он был без сознания — да и много ли могло осталось от нитсека, после прямого попадания молнии то. Ременную петлю, на которой носили нитсек, Вэдан еще давно нашел в кармане брюк. Вэдан впервые задумчиво посмотрел на свое запястье. Идентификационный браслет по-прежнему был там, и значит, «обреченным» он не был. Но балахон, который был на нем, серый балахон чуть ниже бедер, с уже порядком растрепавшимися рукавами, совершенно точно был униформой обреченного.

«Как же меня занесло в Священную Рощу?»

Этого он не помнил. Но здраво рассудил, что любой сареас, оказавшийся на его месте, постарался бы узнать, как можно уничтожить кэцэров, и вернулся бы домой как можно скорее. Вряд ли бы даже Шэдан Харбогадан справился с кэцэрами в одиночку.

«А они вовсе не бездушные, жестокие твари, какими их изображают», подумал Вэдан. — «Впрочем, никто о кэцэрах ничего толком не знает. Их никто никогда и не видел, не считая Лиарега и еще пары членов Совета Трехсот…»

И тут Вэдан вспомнил про дневник Мибла. С того момента, как он перебрался в Старое Поселение, у него все как-то не доходили руки дочитать свиток. Вэдан вспомнил и о том, что в день его появления в Шамболоре был траур — тринадцать лет назад один из обреченных убил Яньара. Того самого кэцэра, который попросил Мибла написать свой последний отчет.

«В дневнике точно должно быть упомянуто такое событие, как гибель кэцэра!», думал Вэдан, лихорадочно роясь в своих вещах. — «Возможно даже, у Мибла написано, как обреченному удалось это сделать!».

«А ведь мне тоже это удалось», вдруг подумал он.

Вэдан замер, прижимая к груди кристалл с музыкой, что записал для него Чумф.

«Я убил кэцэра», снова подумал он. — «Неуязвимого, могущественного кэцэра… Хотя они и не такие…».

Эта мысль возвращала его к поискам свитка, к поискам уязвимости кэцэров — не стоило рассичтывать на то, что их всех перебьет молниями. Вэдан нашел дневник Мибла и снова уселся у камина. Дождь все не унимался, и в доме было довольно прохладно. Вэдан торопливо перематывал свиток за ручки в поисках того места, где прервал чтение в прошлый раз.

«Лиарег», вспомнил он. — «Ведь это Лиарег хотел пожать Миблу руку, когда продал нас в рабство инопланетянам».

Согласно хроникам Совет Трехсот, поняв, что вырваться из Дираза не удастся, собирался стоять насмерть. Старое Поселение укрепили как могли, и готовились к длительной осаде, которую кэцэры не замедлили начать, едва расправились с Хранителями. Совет Трехсот был готов скорее умереть, чем платить кровавую дань пришельцам. И лишь перед лицом боевых потерь, нехватки воды и продовольствия тогдашний руководитель Совета принял позорные условия Соглашения. Рассказ Мибла отличался от этого героического сказания, и притом эта разница далеко превосходила допустимые несовпадения в деталях, которые всегда характерны рассказам очевидцев. И Вэдан верил кэцэру, хотя сама мысль о чем-нибудь подобном, приди она ему в голову месяц назад, здорово повеселила бы его. Он верил на слово кэцэру, врагу — и он поверил ему сразу, с легкостью отбросив тот вариант истории, в которую свято верил всю жизнь. А причина этого была проста. Миблу было совершенно незачем лгать, в то время как причины лжи со стороны Лиарега были очевидны — Лиарег, а не Мибл, приобретал безраздельную власть над сареасами в результате Соглашения.

Вэдану на миг показалось, что он потерял способность воспринимать мысленный диалект, которым был написан дневник, но его опасения оказались напрасны.

«Ворота любой осажденной крепости легче открыть изнутри, чем снаружи, — гласит наша старинная мудрость», услышал он в голове голос Лээта Гулназга и торопливо перемотал свиток дальше.

«Туземец ошибался; белковая пища не являлась нашим излюбленным лакомством и даже не входила в перечень самых необходимых для нас продуктов. Для нас это нечто вроде кашки, которой здесь кормят младенцев. Однако наибольший ужас у любого вида вызывает тот, кто стоит выше в биологической пирамиде. Козы безумно боятся аиребов, и так далее. Мы должны выглядеть кровожадными, непостижимыми чудовищами… К тому же, человеческие жертвоприношения разлагают отношения в любом обществе. Оно деградирует, возвращаясь на архаичную ступень развития собственной нравственности. Зачем это нужно самому аборигену, я тоже понимал. Возможность послать на смерть кого угодно, прикрываясь именем инопланетных чудовищ, дорогого стоит».

Мибл абсолютно верно оценил мотивы Лиарега. Способы карабканья вверх по социальной пирамиде мало различаются под разными солнцами. Однако гражданам Цачеса не понравилась бы линия поведения, выбранная Лиарегом, если бы они узнали о ней правду. Очень не понравилась бы. Вэдан понял, что если ему не удастся забрать свиток с собой, он вернется сюда еще раз, чего бы это ему не стоило. Дело было не в том, что люди должны были узнать правду — хотя и в этом тоже. Но гораздо сильнее, чем победы справделивости, Вэдан хотел отомстить за отца — за того самого кого угодно, которого послали на смерть, прикрываясь именем инопланетных чудовищ. Вэдан перемотал свиток еще немного. Он немного перескочил вперед, потому что когда он услышал голос Мибла снова, кэцэр говорил:

«… создать силовую установку избирательной направленности, которая не пропускала бы только живые существа и растения. Возни, конечно, было много, но в итоге Элиш и техники справились с заданием. Иньяр решил разместить ее на единственном мосту, который находился выше по течению, чем Цачес. Я знал, зачем — он хотел управлять замкнуть управление установкой на себя.

Меня он позвал с собой.

— Надеешься пришить меня по-тихому? — спросил я. — И концы в воду? Не обольщайся, Иньяр. Только попробуй — и станешь жиже воды.

— Вот же параноик, — ответил Иньяр. — Успокойся. Яньар сказал, что… В общем, я тебя не трону.