16+
География любви

Объем: 116 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Посвящается

Ажбалову Илье Васильевичу

Ажбалову Михаилу Ильичу

Ажбалову Юрию Михайловичу

Гаркунову Иннокентию Георгиевичу

Сапецких Кондратию Емельяновичу

Глава первая

В стоге сена было тепло или так казалось, сверху мальчик был заботливо укрыт ватным одеялом.

Навряд ли он осознавал всю бедственность своего положения: слишком сильно ослабила его болезнь, от прежнего, упитанного и жизнерадостного ребёнка, остались одни кости и кожа.

Толком говорить малыш пока не научился, практиковаться в языковых навыках ему было не с кем. Хотя несколько десятков слов уже знал и одно из них, очень важное для него, вдруг чаще других стало будоражить промёрзлое нутро хозяйственного помещения: ма-ма-ааа…

Но если бы даже закричал громко, всё равно никто бы не услышал. У пятилетнего мальчугана обнаружилась скоротечная, безнадежная и очень заразная болезнь, поэтому его изолировали от остальных членов семьи: держать инфицированного в общей комнате никак нельзя, все перемрут. Других помещений, кроме холодных сенцев и хлипкого сарая с запасом сена для дойной козы, у этой семьи попросту не было.

Малыша изматывал сухой, удушающий кашель, после очередного приступа его тело покрывалось испариной. Некоторое время он лежал с открытыми глазами, всматриваясь в тёмное пространство вокруг себя.

Иногда там, где кончалась эта страшная и непроглядная тьма, в хрупкой полоске света, появлялся кто-то сильный, поднимал его вверх, мальчик чувствовал чужое дыхание рядом с собой.

Молчаливый гость приносил больному питьё и тот, обхватив маленькими ручонками бутыль, пил из соски тёплое козье молоко.

После этого его лёгкое тельце опускалось на прежнее место, тень большого человека исчезала, и мальчик снова оставался один-одинёшенек.

— Ма-мааа…

Слёзы наворачивались на глаза, женский образ становился расплывчатым, и дитя погружалось в сон.

Ольга

Его мать, двадцатидвухлетняя женщина по имени Ольга, скоропостижно скончалась от туберкулёза лёгких в марте тысяча девятьсот тридцать четвёртого.

Мальчик очень сильно скучал и до самой последней минуты был с ней. Уговоры не действовали, оторвать его даже силой не представлялось возможным. Целыми днями малыш сидел на кровати болящей и что-то радостно лопотал ей на милом, детском языке. Он не выговаривал буквы и сильно картавил: раскатистый звук «р» ему никак не давался.

Зеленоглазый, с нежной рыжинкой в волосах, с тонким, благородным лицом, мальчик был очень похож на свою мать. Ослабевшей рукой женщина безмолвно гладила сына по мягким, вьющимся волосам, а он впитывал своей детской душой последнюю материнскую ласку. Его щёки полыхали розовым румянцем, придавая всей этой сцене противоположный, вовсе не трагический, а красивый, картинный вид.

Умирала Ольга тяжело, поражённые лёгкие отказали ей, и никто не в силах был вдохнуть жизнь в молодое, внезапно зачахшее тело, чтобы оставить на этом свете маму двум чудесным детям.

Шестилетнюю дочку вовремя уберегли от заразы, а вот сына отлучить от больной матери не удалось.

В ту пору почти каждый десятый житель тех мест погибал от болезни века — «сукотки». Одни заболевали ею от холодного климата и отсутствия полноценного питания, другие цепляли заразу от болеющих родственников, знакомых или вовсе незнакомых людей. Косила болезнь всех без разбору — и старых, и молодых, и полнотелых, и худых.

Суждено было встретиться с ней и маме мальчика — небольшого роста, тоненькой, как тростиночка, сельской девушке.

Усолье Сибирское

Никто не знал, откуда её семья появилась в сибирском селе. Да и не задавали люди подобных вопросов друг другу: многие места Иркутской губернии и Усолья Сибирского были населены потомками бывших заключённых.

Ссылали в эти края ещё при царе, здесь побывало немало декабристов, участников различных восстаний, вождей социал-демократов и представителей революционного подполья, поэтов и писателей. Ссыльнокаторжные трудились на соляной варнице и спичечном заводе.

Людям сиделым возвращаться к прежним местам жительства в центр России не дозволялось. На каторге многие отмахали по двадцать пять лет, на родине их уже не ждали. Вот и оставались в здешних краях, приноравливались к суровому климату, обзаводились семьями, разбавляя бурятов — коренной сибирский народ, своими бунтарскими генами, княжескими титулами, дворянским и купеческим происхождениями, а также северными, западными, южными, азиатскими говорами и кровями.

Одни из них становились осёдлыми и жили в тех же сибирских деревнях и после окончания срока каторжной ссылки, до самой своей кончины, другие перемещались в соседние поселения, искали счастья в новых местах, кому-то из их детей повезло вырваться, уехать в большие города, найти там работу и получить образование.

Искал счастье и отец Ольги — Георгий.

Был он человеком нездешним, в Сибирь попал вместе с другими переселенцами из Черниговской губернии. Первые три года платили ему государственное пособие, он дом построил, женился, обжился, а потом вдруг понял, что с огорода не прокормишься, старая земля в этих местах совсем не плодородная, истощённая, ни в какое сравнение с чернозёмом не идёт, а новую, не освоенную, в одиночку не вспашешь и не обработаешь — целина, одним словом. В поисках лучшей доли помотался по всей Западной Сибири, потом — по Восточной, а затем уж его выбор остановился на Усолье. Дети подрастали — Иннокентий и Ольга, потому Георгию, как единственному кормильцу, требовалась постоянная работа, и он подался на заработки в соседнее село Тельма, расположенное в семи километрах от Усолья Сибирского.

Тельма

Тельма нуждалась в сильных руках — в то время открылись там крупные производства. Платили труженикам хорошо, поэтому со всех окрестных мест бросились мужики на металлургический завод, мебельный комбинат, суконную мануфактуру, стекольный и винокуренный заводы, принимали их разнорабочими.

На Тельминском винокуренном и познакомился Георгий с Михаилом — будущим мужем своей дочери.

Михаил устроился на завод плотником. С древесиной работать он любил! Ещё будучи подростком научился, благо этого материала полны окрестные леса. После школы сразу попал в строительную артель, а потом, поднаторев в плотницком деле, обзавёлся инструментами и принялся самостоятельно мастерить мебель на заказ. А вскоре и посолидней работа подвернулась, стал он заводским плотником в бригаде, возглавляемой отцом Ольги.

Толковые женихи всегда на особом счету! Понравился паренёк серьёзностью и деловыми качествами своему бригадиру, и как-то раз, в один из перекуров, завёл с ним Георгий беседу.

— Сколько годков-то тебе?

— Двадцать один, — ответил Михаил.

— Жениться пора уж тебе, парень!

— Да где же невесту найти, коли с утра до ночи на работе?!!

— Бери в жёны мою дочь, не прогадаешь, — предложил Георгий.

— Посмотреть бы сначала… — засомневался Михаил.

— А на что смотреть? Девка не испорченная, хорошая, работящая, к хозяйству приучена с малолетства. Да и собой пригожая, чистая да аккуратная.

— Что уж, совсем без недостатков?

— Ну, врать не буду! Есть один. Картавит она слегка, как и я. Это наследство ещё от прабабок досталось. Фамилия-то наша говорящая, — засмеялся Георгий.

— А что за фамилия? — с удивлением спросил Михаил.

— Гаркуновы мы. От украинского гаркавити — картавить.

— Ну, фамилия — дело поправимое, — с облегчением вздохнул Михаил, боявшийся, что у девушки имеется серьёзный физический недостаток. — Я её на свою перепишу!

— Ох, твоя-то, Миша, больно мудрёная, не запомнишь сходу.

— Сложная, да, — уклончиво ответил Михаил. — А родился я здесь, в Тельме.

Так и просватал Георгий дочь за лучшего заводского рабочего.

Ольга Георгиевна Гаркунова хоть и росла девушкой застенчивой, скромницей, но замуж за Михаила без раздумий согласилась пойти. Раньше девчонки рано прощались с юностью и добровольно отправлялись под венец. А что было делать-то на селе? Век в сибирской глуши короткий, не забалуешься, просидишь своё время в светёлке, так и помрёшь вечной невестой.

Было Ольге ни много и ни мало — четырнадцать лет, когда вышла она замуж за Михаила. В пятнадцать стала матерью в первый раз и родила дочку, а уж в шестнадцать и второму ребёночку жизнь дала — сыну.

Глава вторая

Родители Михаила приняли невестку хорошо, а как не принять? Младшенькому своему они никогда не перечили, любили его сильно. Если хочешь — женись, сынок!

К тому времени из четырёх детей только один Михаил и остался у них. Старшая дочь Клавдия замуж вышла и уехала из Тельмы, а сыновья Алексей и Константин таких дров наломать успели, что теперь ни слуху и ни духу о них. Пропали. То ли живы, то ли нашли смерть на свои буйные головы…

Подались они в Сибирский Петербург: так за глаза называли в те времена Иркутск — столицу Сибирской державы, город богатый.

Одевались люди там по-другому, не как в Тельме, хоть и расстояние-то между ними не весть какое — около шестидесяти вёрст, деньги у местных купцов водились, озолотились они, зарабатывая на торговле с китайцами. И жизнь в Иркутске совсем иной была: бород не отращивали, в омнибусах разъезжали да киносеансы смотреть ходили.

Ну, и настроения в головах разные бродили, потому легко поднимались иркутяне на всеобщие забастовки. То железнодорожники бастовали, то рабочие и служащие. В девятьсот пятом, в год рождения Михаила, правительство даже военное положение вводило.

А в декабре семнадцатого начались кровавые бои между красногвардейцами и юнкерами. Установили в Иркутске советскую власть, только не так долго она продержалась, в июле восемнадцатого красные сами ушли из города.

Константин, старший брат Михаила, тот свой выбор сразу свершил — за Отечество самодержавное, за Царя-батюшку! Не понял Великую Октябрьскую революцию, душой не принял её, к белым примкнул, подался в Сибирскую добровольческую армию.

А средний брат Алексей совсем другим вырос, был готов до последней капли крови за красных биться, хоть и родился на три года позже Коти: так в детстве звал он своего любимого братишку, имя это закрепилось за Константином до самой разлуки.

По правде сказать, смутное время настало: кто за красных, кто за белых.

И вплоть до седьмого февраля двадцатого года, пока не расстреляли адмирала Колчака, родные братья Константин и Алексей сражались за правду-матку, каждый — за свою. Где-то там, в этих ожесточённых схватках большевиков с меньшевиками, они и сгинули.

В марте в Иркутск вошла Красная Армия, и с ней окончательно установилась советская власть.

Только родные братья Михаила так и не вернулись домой.

Надежды увидеть сыновей живыми родители не теряли до последнего своего вздоха, но время шло, а известий не поступало.

И тогда направили они всю свою любовь на последыша, на Мишу. Был он парнем спокойным, из дома не сбегал, летом подрабатывал пастухом, а зимой учился в сельской школе. Мастеровым вырос, работы не боялся и служил настоящей опорой отцу и матери.

Илья Васильевич

Надо непременно отметить, что отец Михаила — Илья Васильевич, человек с виду приметный, осанистый и высокий, в Сибирь попал не по своей воле.

Молодым тогда был, рисковым, посему покинул родные места: манил его Урал, вот и оказался в Екатеринбурге. Всем там находилось место и работа, кому-то попроще — торговать мясом, сало топить, мыло да солод варить, кирпичи обжигать, а кому-то удавалось получить разрешение на открытие приисков, добычу драгоценных металлов, рудного золота, торговлю камнем и металлом, развитие гранильного и ювелирного ремесла.

Местные купцы не жадничали, и на средства частного капитала была построена первая железная дорога Екатеринбург-Пермь. Тогда народ просто валом повалил в богатейший Уральский край в надежде изменить свою жизнь и заработать большие деньги.

В нужное время и в нужный час оказался там и Илья Васильевич — вольный, смелый, умный и предприимчивый. Дело для себя очень прибыльное нашёл — торговлю арабскими чистокровными скакунами. И с купцами сам торг держал, и с покупателями самолично договаривался. Товар ходовым был, активно им интересовались, особенно, азиаты, за доброго и красивого коня денег не жалели.

Однако в скором времени делу пришёл конец, произросли из ниоткуда, как грибы после дождя, мошенники: водились у них везде свои люди, перевозы и тракты, они быстро поставили воровство и сбыт краденых лошадей на широкую ногу, да так лихо, что даже и полиция поначалу не могла ни уследить за ними, ни поймать.

Перегонять лошадей стало не безопасно. Однажды конокрады отбили только что проданных Ильёй дорогих жеребцов, а покупатель — человек чрезвычайно важный и значимый, не получив свой товар, разгневался и подал в суд.

Так в одночасье хорошее дело разбились о людскую подлость, и Илья Васильевич, согласно указу тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года о высылке в Восточную Сибирь инородцев и лиц осёдлого русского населения, обвиняемых или подозреваемых в кражах лошадей, лишился всех прав и преимуществ, невольно оказавшись в неприглядном статусе лихого человека, получив за «коневую татьбу шайкой» наказание в виде увеличенного тюремного срока.

Сам Илья Васильевич о прошлой жизни своей ни вспоминать, ни говорить не любил, однажды лишь признался сыну Мише, что в кандалах дошёл от Урала до самой Сибири. Отбыв положенный срок, хотел подальше уехать из этих мест, остановился на ночлег в селе Лиственичное, да повстречалась ему там хозяйская дочь — Александра Андреевна, полюбили они друг друга, поженились и отправились в Тельму, небольшой домишко купили, в нём стали жить, и четверо детей их народились в Тельме. С тех пор и стал Илья Васильевич сибиряком.

Пытался Михаил разгадать, что за смысл у отцовской фамилии, что значит она? Да только терялся в догадках: то ли князь был в предках у отца, то ли шах-падишах, то ли потомок древних воинов — сильных и храбрых? Осмелился, спросил, а Илья Васильевич ничего не сказал, только усмехнулся: мол, что ты хочешь, сын, Екатеринбург на стыке Европы и Азии стоит, там столько народов намешано, ни одна история не разберёт…

Верил и надеялся Михаил, что когда-нибудь обязательно удастся ему разговорить отца, тот и расскажет под настроение и про свой род, и про необычную, редкую фамилию.

Михаил

Только накрутилась жизнь, словно гайка на резьбу: одно событие за другим следовали, и совсем некогда стало Мише, не до разговоров по душам.

В тысяча девятьсот двадцать шестом Михаил женился на Ольге и в этот же год увлёкся идеями коммунизма, а в двадцать седьмом уже был принят кандидатом в партию большевиков, новорожденной дочке на радостях дал имя в честь вождя Великой Октябрьской социалистической революции. Вот только зарегистрировать новорожденную с таким именем не удалось, но Михаил и не расстроился вовсе, просто попросил записать дорогое его сердцу слово задом наперёд, получилось красиво, звучно и необычно — Нинель.

А в двадцать восьмом, прямо в день своего рождения — семнадцатого марта, Михаил вступил во Всесоюзную коммунистическую партию большевиков, вместе с ними взял курс на построение социализма в стране, в мае покинул родительский дом и родную Тельму, переехал в Иркутск и устроился плотником в строительный трест.

Там, в Иркутске, родила ему Ольга сына, наследника, назвал его Михаил в честь своего многоуважаемого тестя, Георгия Гаркунова, только светской формой имени — Юрий.

Затем судьба и партия позвали Михаила в Забайкальский край на строительство гидравлики имени Сталина, переехал он с женой и двумя детьми на Амур, на станцию Ольдой, что на Транссибирской железной дороге, а уже через год профсоюзный комитет направил его учиться в город Читу, на подготовительный рабфак.

В тысяча девятьсот тридцать первом Михаил снова вернулся в Иркутск и стал студентом Горного института. Очень хотелось ему получить высшее образование, быть вечным плотником он не желал.

Понятное дело, студенческой стипендией детей досыта не накормишь, в деньгах стала нуждаться его семья, поэтому жена Ольга отвезла дочь и сына к своим родителям в Тельму, а сама устроилась поваром в столовую при институте. Тяжко приходилось ей: день-деньской у плиты, супы да борщи варит, студентов кормит. Если и выскочит на улицу, так только на минуточку — охладиться немного, воздухом свежим подышать, а потом обратно, к жаром пышущей плите. То ли совпало так, то ли остыла она сильно в один из дней, но с тех пор прицепился к ней кашель, неотвязчивый и сухой.

А тут мор пролетел по всей Сибири — тюремная лихорадка, сыпной тиф. Первыми болеть начали заключённые, а потом и на местное население перекинулась зараза. В тридцать втором умерли в одночасье и родители Ольги, и отец Михаила — Илья Васильевич, и старшая сестра Михаила — Клавдия.

Забрал Михаил детей из Тельмы, привёз в Иркутск. Ольга столовую бросила, стали они вчетвером жить в съёмной квартире и питаться на стипендиальное жалование. Лучший кусочек — мужу и детям, а себе уж — что останется. Недоедала Ольга сильно в тот период, истощилась. А болезнь, дремавшая в груди, моментально заявила о себе, бушевать принялась.

Тут и Михаилу стало не до учёбы, срочно потребовались деньги на лечение Ольги, поэтому третий курс он не окончил, бросил Горный институт. К тому времени Михаил уже имел хорошую репутацию и необходимый для продвижения стаж работы, поэтому Иркутский горком ВКП (б) направил его на обувную фабрику, где он и был впервые в своей жизни избран освобождённым секретарём партийного комитета.

Как ни старался Михаил, помочь жене он ничем не смог. Бессильны перед чахоткой оказались и лучшие врачи: не изобрели ещё в то время антибиотик пенициллин, а потому и Ольга, и мать Михаила — Александра Андреевна, обе умерли от туберкулёза в начале тридцать четвёртого.

Так Михаил потерял всех родственников — похоронил отца, мать, сестру, тестя и тёщу, жену Ольгу и в двадцать восемь лет остался вдовцом с двумя детьми на руках…

Времени искать любовь не было, поэтому после похорон жены Михаил предложил кассирше из той же столовой, где работала раньше Ольга, стать спутницей жизни: детям срочно нужна была мать.

Глава третья

Кассиршу, согласившуюся стать гражданской супругой Михаила, звали Елизаветой.

Она была ровесницей и приятельницей прежней жены. Сдружились женщины во время работы в столовой, почти всё знали друг о друге. Лиза очень переживала внезапную смерть Ольги и сочувствовала Михаилу.

Сказать честно, чужой муж понравился ей с первого взгляда, и она даже втайне завидовала товарке, но по-хорошему, белой завистью.

— Надёжный у тебя супруг, Оля, солидный, все его уважают, большое будущее его ждёт. А глаза-то какие, прямо мысль так и сверкает в них. Детей, опять же, любит, тебя на руках носит. Вот бы и мне такого найти!

— Встретишь ещё, молодая. Вон как на тебя студенты заглядываются!

— Я, Оля, хоть и молодая, но разборчивая! За простого студентика замуж не пойду, — ответила Елизавета.

Девушка с характером, яркая и бойкая, будучи от природы здоровой и жизнерадостной особой, Лиза Симановская знала себе цену.

Она родилась в семье бывшего Полтавского урядника Ильи Ивановича Симановского. Однажды и он покинул родные пенаты и переехал в Сибирь, чтобы приумножить свои капиталы и стать ещё богаче. После отмены царской монополии на пушнину, слух прошёл по всей Малороссии, что сибирские купцы богатеют ни по дням, а по часам, вот и Симановский Илья решил испытать удачу на себе, распрощался с родной Полтавой, подался в края, сулившие огромные деньги, и стал одним из двадцати тысяч переселенцев, прибывших в Иркутскую губернию в конце девятнадцатого века.

И так получилось, что первоначально поселился он в Усолье Сибирском. Простора для деятельности здесь было много и фабричных производств, но он решил открыть свою кожевенную мастерскую. Новое дело пошло в гору, Илья Симановский устроил личную жизнь, взял в жёны улыбчивую смуглянку с чёрными, как смоль, бровями и волосами, удочерил двух детей от её прежнего мужа Ефима. В этом селе и родился в тысяча девятьсот седьмом году первый общий ребёнок Ильи Ивановича и Наталии Петровны — дочь Зоя.

Однако на другой год кожевенную мастерскую пришлось закрыть, и семья перебралась в Иркутск. Там Наталия подарила мужу вторую дочь — Александру.

Но в Иркутске и своих торговцев было предостаточно, весь оборот пушнины контролировали они, выгодного дела не нашлось. И тогда Илья Иванович решил бросить Сибирь и поехать за мечтой в Якутию. Там процветал пушной промысел, и Симановский рискнул на удачу.

Жена Наталия исправно рожала ему девчонок, и вскоре в городе Верхоянске на свет появилась дочь Валентина. Семье с пятью детьми в суровом климате не сладко жилось, да и Верхоянск в те времена был настолько мизерным населённым пунктом, что огромное дело, которое замыслил Илья, столкнулось с конкуренцией мелких местных промысловиков и потерпело фиаско.

И тогда Симановские снова вернулись в Сибирь и нашли пристанище в бурятском селе Оёк, что в тридцати пяти километрах от Иркутска. Село крошечное, но славилось в народе ремесленниками, там и открыл Илья скорняжную мастерскую и не прогадал.

В селе Оёк в тысяча девятьсот двенадцатом году и родилась Елизавета — его четвёртая родная дочь.

И всё было бы чудесно, если бы не Октябрьская революция и последовавшая Гражданская война, которая привела к упадку и большую экономику, и маленькую мастерскую Ильи Симановского.

Пережить разорение он не смог, загрустил, а вскоре заразился тифом и скончался.

Это произошло, когда его младшей дочери Лизе шёл восьмой год.

Её мать, Наталия Петровна, похоронившая первого мужа, и вот теперь — второго, решила, что слезами горю не поможешь, взяла себя в руки, перекроила судьбу и сошлась с незнакомым мужчиной, просто так.

Поначалу она не признавалась дочерям, кем приходится этот убелённый сединами старец, не знающий ни одного слова на русском языке, — родственником или просто пришлым человеком, наёмным работником. В селе было много ссыльных поляков, за еду и постой они соглашались на любую работу. Ну, а чтобы любопытные односельчане не лезли в её жизнь и не насмешничали, Наталия Петровна переехала со своим поляком в Тельму.

Елизавета

К моменту описываемых событий пять её старших дочерей уже отделились, вышли замуж и уехали — одна в Ангарск, вторая — в Ярославль, остальные — в Иркутск. Они и забрали с собой свою младшую, шестую сестру, — Елизавету Симановскую.

В Иркутске Лиза окончила школу, выучилась на кассира-бухгалтера, а потом устроилась в столовую Горного института, где и повстречала свою судьбу в лице мужа умершей подруги Ольги.

Михаил сразу признался ей, что с сыном беда, ребёнок в полной мере принял на себя болезнь матери, нет шансов на его спасение, видно, Ольга зовёт за собой. Однако Елизавета рассудила иначе и настояла на повторном медицинском осмотре.

Приехавший доктор — человек добрый и чувствительный, проникся чужой бедой. Он тщательно осмотрел малыша. Картина была удручающей: мальчик дышал прерывисто, судорожно хватая воздух открытым ртом.

— Есть ли хоть какая-то надежда? — прохрипел Михаил, от переживаний у него пропал голос.

— Не имею права сказать нет… — Доктор снял пенсне. — Правое лёгкое, по всей видимости, уже не работает, поражено. Процесс перекинулся и на левое.

— Сколько ему осталось жить?

— Максимум десять дней. Если… Вы… не хотите, чтобы мальчик оставался дома, могу предложить приют для хронических больных. Он расположен в сосновом бору, на правой стороне реки Иркут. Там ему будет хорошо и спокойно, сёстры совершат все необходимые обряды.

— Спасибо Вам, доктор, за визит. Мы ни в коем случае не отправим сына в приют, будем с ним рядом до последней минуты, — вмешалась в разговор Елизавета.

Она убедила Михаила в том, что нет никакой необходимости отвозить ребёнка к чужим людям, ведь в Тельме живёт её мать, а потому нужно срочно переправить Юрочку к ней: в деревне, на свежем воздухе и козьем молоке, ему полегчает. А, если, не дай Бог, помрёт, то в Тельме и похоронят его.

Михаил доктору верил, особых надежд на выздоровление сына не питал, но с решением Елизаветы сразу согласился, потому что Тельма была его родиной и частью души — там покоились все его родственники. Значит, и сын обретёт вечный покой на Тельминской земле.

Баба Наташа

Наталия Петровна Симановская, поначалу обрадовавшаяся приезду дочери с кавалером, приуныла.

— Нет, заразного больного в дом не положу, не обижайся, Лиза. В сарайке пусть будет, а в доме — никак нет. Тем более, ребёнок чужой.

— Мама, он не чужой! Юрочка — сын моей умершей подруги. Он теперь наш общий с Мишей сын, понимаешь?

— Ничего не понимаю! Ты что же, тайно от матери замуж вышла?

— Мама, ни о каком замужестве речь не идёт пока, — сконфузилась Елизавета.

— Вот, возьмите, — Михаил протянул Наталии Петровне купюры. — Я буду присылать Вам деньги на питание.

— Не беспокойтесь, молодой человек, пропитаем мальца Вашего, — оживилась Наталия Петровна, мгновенно засунув купюры в карман фартука.

— В сарае холодно очень, его бы одеялом тёплым укрыть. Дайте, пожалуйста, если не жалко, можно и старенькое какое-нибудь, — попросил Михаил.

Он отнёс сына в сарай.

Расстроился сильно: в сарае было зябко и пахло мышами.

— Эх, одеяльце-то баба Наташа дала хлипкое, на рыбьем меху…, — грустно сказал он.

Михаил снял с себя шапку, шарф, пальто. Как мог, укутал сына, потом положил на сено и сверху накрыл одеялом.

— Не умирай, сынок, прошу тебя! За себя и за мамку свою живи, Юрка… А я буду к тебе приезжать… Обязательно буду…

С тяжёлым сердцем Михаил вернулся в Иркутск и приступил к исполнению новых служебных обязанностей: по рекомендации горкома ВКП (б) он был назначен директором Иркутского комбината хлебопечения.

Дед Кондратий

Молчаливый поляк, с которым сошлась мать Лизы, оказался человеком работящим, спокойным, хозяйственным и заботливым: и воду в дом принесёт, и дров нарубит, и печь растопит, и еду сготовит, и крышу починит.

Объяснялась с ним Наталия Петровна жестами, а когда он недопонимал, то её брала досада, и тогда в сердцах бросала она фразу, которую он, уж точно, ни за что бы не разобрал:

— Эх, немтырь ты, немтырь! Как со стеной с тобой говорю!

Ничего о нём Наталия Петровна не знала, кроме тех данных, которые были записаны на русском языке в его документе, удостоверяющим личность: Сапецкий Кондратий Емельянович.

Она слышала, что пленных поляков навезли в Сибирь тысячами и разбросали по всем заводам. Была у них политическая провинность — они участвовали в восстании. Отбыв срок, поляки домой не рвались и сразу пускали прочные корни: создавали семьи с местными жительницами, обзаводились хозяйством, с лёгкостью находили работу, меняли имена, отчества и фамилии на русские.

Были ли у Кондратия свои дети в Польше или не было, неизвестно, но к появлению чужого, смертельно больного мальчика, он отнёсся по-отечески. Болела у него душа за ребёнка: несколько раз в день зайдёт в сарай, постоит минутку, посмотрит — вроде дышит. Сходит в дом, принесёт воды и по капельке вливает ему в рот живительную влагу. Через несколько дней мальчонка приоткрыл глазки — отживел!

Обрадовался дед и решил его козьим молоком из бутылочки поить: возьмёт воздушное тельце, прижмёт к себе и ходит по сараю, баюкает. Ему бы в тепло, к печке, только хозяйка, Наталия Петровна, не позволяет брать мальчика в дом — боится заразы.

Первые три месяца Юра так и жил в сарае. Навещал его только дед: кормил, перестилал солому, ухаживал, как мог. Мальчик почти всё время спал, а дед всё это время волновался, лоб щупал: жив ли? Еду оставлял, чтобы поел мальчишка, когда проснётся, но тот к еде не прикасался.

То ли по судьбе так суждено было, то ли Бог послал доброго человека в лице деда Кондратия, но от заботы старика-поляка мальчик стал поправляться.

Однажды Юрка почувствовал в себе силы, слез на земляной пол, дополз до двери и толкнул её. Он зажмурился от яркого света и закрыл глаза. Потом с любопытством оглядел двор и заплакал: ни одного знакомого лица, мамы тоже нигде не было.

Дед Кондратий тут как тут, на руки подхватил и в дом понёс.

Так и завязалась между ними крепкая дружба: Юрка от своего спасителя ни на шаг, куда старый, туда и малый. Дед по воду — и Юрка с ним, дед за дровами — и мальчонка следом.

Молчали всегда: мальчик плохо говорил, а Кондратий Емельянович не знал русских слов, но им и так было хорошо и спокойно друг с другом.

— То ли крещёный ты, сынок, то ли нет? У кого теперь спросишь? Отец твой деньги шлёт, а сам уж целый год глаз не кажет. У тебя есть нательный крестик? — спросила Наталия Петровна, когда мальчик стал жить у неё в доме.

— Нет, — ответил тот.

— Надо бы тебя покрестить, нехристем быть нехорошо, — покачала головой Наталия Петровна.

В один из дней она отправилась за советом к батюшке в Тельминскую церковь, а тот и поинтересовался возрастом ребёнка, мирским именем и кем приходится ей.

— Седьмой год Юрке-то, мне он вроде как внучок. Матери нет, померла у него мать, Ольгой звалась, а отец уехал с моей дочерью в Иркутск и запропастились они, спросить не у кого.

— Мальчик уже большой, скорее всего, его крестили при рождении. Юра и Егор по-церковному — Георгий. Это и есть его крестильное имя, — успокоил Наталию Петровну батюшка.

Время шло, мальчишка подрастал, пора бы и о школе задуматься. Да тут Наталия Петровна разболелась ни на шутку, слегла, запричитала, что жить осталось ей совсем недолго, соседку призвала и стала просить, чтобы нашла она её дочерей в Иркутске, а те чтобы передали отцу мальчика весточку: жив сын-то, забирать надо, а то коли помрут они с дедом, на кого ж дитя оставлять?

Дочери Наталии Петровны как ни старались, ни родной сестры Елизаветы, ни отца Юркиного в Иркутске не нашли.

И вдруг в один из дней совершенно случайно объявился родственник мальчика.

— Вот я тебя и отыскал, Юрок! — крепко обнял он паренька. — Ну, что ты куксишься? Не помнишь меня? Я — Иннокентий, твой дядька, родной брат Ольги, матери твоей. Разрешаю звать меня Кешей. Поедешь со мной на Колыму?

— Да, — кивнул головой мальчик.

И началась у Юрки совсем другая жизнь.

Глава четвёртая

Иннокентий приехал всего на пару недель — в очередной отпуск.

Давно не бывал в родных краях и не знал, что за время его отсутствия скоропостижно скончалась сестра Ольга.

В начале тысяча девятьсот тридцать второго года он отбыл в Магадан. Как и многие молодые люди, мечтавшие о романтике и приключениях, Иннокентий покинул родную сибирскую деревню Тельма Усольского района и отправился за счастьем туда, где сопки до небес и короткое лето с необыкновенными белыми ночами.

Его профессия высоко ценилась и хорошо оплачивалась, стране требовались специалисты для прокладки дорог, в строительстве одной из них — Колымской трассы, и намеревался принять участие Иннокентий: она начиналась от Магадана и вела вглубь материка, что позволяло отправлять грузы, оборудование и продовольствие не по морям и не сплавом по притокам реки Колымы, а по суше. Ветки, проложенные от этой трассы, должны были также обеспечивать подъезд к многочисленным приискам. Геологоразведочные экспедиции обнаружили в тех краях благородный металл — россыпное золото.

Для осуществления этих задач был создан Государственный трест «Дальстрой», в дорожно-строительном подразделении которого и работал дорожным мастером Иннокентий Георгиевич Гаркунов.

Его попытка отыскать в Иркутске сестру с семьёй не увенчалась успехом. Иннокентий хотел было сразу вернуться в Магадан, да решил на прощание заехать в Тельму. Там забрёл в Казанскую церковь помолиться за упокой родителей, а потом случайно разговорился с новым, молодым священником, а тот и вспомнил, что недавно одна пожилая женщина из местных хотела было покрестить мальчишку лет шести, будто бы приёмного внучка, мать его как раз и звали Ольгой, она умерла, а отца разыскать не могут.

Так Иннокентий и нашёл своего племянника.

Иннокентий

— Эх, Юрка, что же ты говорить-то не научился до сих пор? Только два слова — да и нет. Нам бы с тобой букварь раздобыть, я тебя вмиг грамоте научу, будешь сам сказки читать. Ну, ничего, приедем во Владивосток, накупим тебе детских книжек с картинками, — Иннокентий потрепал паренька по голове.

Он был счастлив, что снова обрёл семью: Юрка — это же племяш, родная душа.

Они добирались от Иркутска до Владивостока поездом трое суток, мальчик с интересом рассматривал меняющиеся за окном картины, а Иннокентий с жаром рассказывал ему о красоте природы и даже читал наизусть стихи. Столько новых впечатлений Юрка не переживал ещё ни разу в своей короткой жизни!

Только сразу отправиться по морю им не удалось, пришлось целых два месяца жить в бараке на окраине города в ожидании парохода.

Каждый день дядя Кеша много говорил с племянником, словно спешил насытить Юркину голову информацией. В этих длинных рассказах мальчик многое уловил: запомнил свою фамилию, имя отца и матери, откуда он родом. Рассказы дяди Кеши будоражили память, смешивались с какими-то нечёткими воспоминаниями. Вот он зовёт маму, она открывает глаза и гладит его по голове. Мама не встаёт, лежит на высоких подушках и тяжело дышит.

— А мой папка какой? — переспрашивал он много раз у дяди Кеши, и тот отвечал простыми фразами, чтобы мальчишка мог их повторить.

— Папка высокий, на голову выше меня. У него широкие плечи, он сильный.

Но припомнить отца у Юрки никак не получалось. Почему-то его образ стёрся из памяти, хорошо запомнил он только деда Кондрата и бабу Наташу.

После рассказов о семье ему впервые в жизни стали сниться сны, и в них приходили его папа Михаил — высокий и красивый мужчина, мама Ольга — маленькая, хрупкая девушка, и старшая сестричка Неля с двумя длинными косичками: такими описывал их дядя Иннокентий.

Однажды Иннокентий и Юрка забрели в китайский квартал. Там, на рынке, мальчик увидел расписной мяч на блестящей ножке и потянулся к нему.

— Это не игрушка, это — глобус, — многозначительно предупредил дядя Кеша. — Он круглый, как наша планета, на которой мы живём. Зелёный цвет — это деревья, травы и леса, коричневый — земля и горы, а синий — вода: реки, озёра, моря и океаны.

Юрка не мог оторвать глаз от необычной штуковины.

— Смотри и запоминай! Мы с тобой сейчас вот здесь находимся: город Владивосток, — Иннокентий указал на маленькую точку на глобусе. — Видишь, сколько синего цвета рядом? Это потому, что с одной стороны — Охотское море, а с другой — Японское, и мы с тобой скоро поплывём по этим двум морям на настоящем, большом-пребольшом пароходе.

— А мой папка где тут? — неожиданно выпалил Юрка.

— Честное слово, я не знаю, где он. Но если жив, то ты обязательно с ним увидишься, ведь шарик-то вертится! — Иннокентий стал медленно поворачивать глобус, Юрка заворожённо следил за каждым его движением. — А раз так, то все люди рано или поздно встречаются, понимаешь, Юрок?

Мальчишка радостно крутил шарообразную модель земли в разные стороны: она подарила ему надежду на встречу с отцом.

— Кеша, давай купим глобус?

— Слишком большой он, да и как мы с ним? В чемодан не влезет. Вот приедем на Колыму, там и разберёмся. А пока предлагаю купить очень хорошую игру, — Иннокентий указал на деревянный, клетчатый футляр, покрытый лаком.

— Кеша, что там?

— Там, Юрок, живут пешие воины, кони, слоны, колесницы, короли и королевы. Если ты поймёшь, как ими управлять, то научишься побеждать не силой, а умом.

Кеша купил племяннику шахматы, книжки, цветные карандаши, перьевые ручки, чернила с чернильницей и толстую тетрадь в коленкоровом переплёте, Юрка сам её выбрал.

На первой странице мальчик нарисовал подобие круга, старательно раскрасил в зелёный, коричневый и синий цвета.

— Кеша, это — глобус. Мы здесь, — сказал он и поставил посередине своего рисунка большую красную точку.

Иннокентий рассмеялся и подписал внизу странички: Юра и Кеша. Владивосток. Июнь 1936 года.

И вот откуда-то привезли большую партию заключённых, загрузили всех в пароход. Этим же пароходом отправились и простые граждане, и вольнонаёмные специалисты, вместе с ними поспешили подняться на палубу и Кеша с племянником.

А потом они плыли по Японскому и Охотскому морям, и Юрка не сводил глаз с водной пучины, а дядя Кеша рассказывал ему про жизнь морских обитателей.

— Мы с тобой, Юра, живём на земле, а они — под водой. Там им тепло, там у них еда и своя жизнь.

— Они какие?

— Разные они. Я буду рисовать, а ты запоминай!

Кеша был человеком талантливым, он нигде не учился искусству живописи, но рисунки получалось у него исключительно правдоподобными. Около каждого изображения он писал печатными буквами название, чтобы мальчик учился читать.

— Это — рыбы. Маленькие — селёдки, большие — лососи, а вот эта рыбина длиной почти как наш пароход, называется синий кит.

И вскоре в коленкоровой тетради красовались камчатские крабы и медузы, морские звёзды, собачки и ежи, вокруг них вились стаи селёдок, плоская камбала плыла по своим неотложным делам, а беспечный синий кит с улыбкой наблюдал за резвящимися тюленями.

Юрка много смеялся, ему так нравились рассказы и замечательные рисунки Кеши. Две недели плавания пролетели незаметно, к концу путешествия под руководством дяди мальчишка выучил все названия шахматных фигур, одолел алфавит и уже мог медленно, по слогам, читать простые слова, которыми Кеша наполнял тетрадь.

— Ты, Юрок, обязательно научись фамилию свою писать. А чтобы запомнить, так пиши, будто сказку сочиняешь и картинки к ней рисуешь. Смотри: две пчёлки, посередине жук с балалайкой, а на крыше под луной бабочка внимательно слушает их жужжащий оркестр.

Каждой нарисованной букве Кеша придал забавный образ, Юра был в восторге от этой весёлой придумки. С тех пор он навсегда запомнил, как пишутся имя, фамилия, даже если бы его просто так спросили, сразу ответил бы.

Палатка

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.