Бесплатный фрагмент - Где-то здесь

Где-то здесь

* * *

Пока ещё чернеет словом лист

и лампочка горит, пыльцой наморщась —

от мотылька — наивный оптимист,

желающий согреться… Где-то площадь

ещё шумит и музыка без нот

из репродуктора моё терзает ухо —

пока ещё… фонтан смывает пот

с брусчатки площади. Какая-то старуха

бутылки собирает из бачков,

остатки пирожков себе на ужин —

начало века… видимо таков

удел того, кто никому не нужен,

по крайней мере в данный день и час.

Синоптик обещает потепленье —

ещё… и мотылёк согреется как раз —

последний раз, под утро в понедельник.

октябрь 21. 2014 год.

* * *

Когда и листья закончились — голый лес

стал почти забором. «Ау» пропадает в ветках,

не найдя адресата… кого-нибудь вообще,

кто ещё различаем в древесных сухих отметках,

как какой-нибудь, скомканный ветром, сушёный лист —

разотрёшь в ладони — останется только мусор —

ничего из того, что было — так пианист

разбирает ноты в клавишах. Савик Шустер

разбирает буквы, вдавленные в эфир,

но слова стекают, как мальчик по белой простыне…

не помогает, даже, тёплый в углу сортир —

важная вещь, особенно, поздней осенью,

а зимой — тем более. На сколько хватает рук —

потянуть за ветку, чтоб, как пером, по луже

расписаться, комкая дрожащий, неровный звук,

будто бы лужа, точно, как я — простужена…

и не спешит согреться под коркой льда,

чтобы дожить до первого потепления…

Деревья, совсем пустые, сквозь облака

пропускают небо в лужу — без сожаления.

октябрь 22. 2014 год.

* * *

Как листва стекается с мусором в водосток —

утекает прошлое, выжатое из камня —

до последней капли — Создатель не слишком строг

в выборе методов — всё убежит до капли

из последней струйки, что, как по щеке слеза —

на рукава рубашки в большую клетку,

смяв за собой ресницы, вообще глаза,

как уже ненужную в пейзаже — вообще — отметку.

И мокрые пальцы, сжимая в кулак листву,

как холодные ветки, надеются не замёрзнуть

с наступлением холода, что ближе всегда к концу,

по крайней мере — года… тем паче к звёздам.

Но терзает память, оставшаяся не у дел,

потому что бумага терпит, но не погода —

осень кончается, снег у подъезда сел,

как с пирожками школьники — не удобно

для проживающих, как на траве дрова,

смяв под собой оставшуюся природу,

т.е. тычинки, пестики, чьи права

и без того нарушены огородом,

что как последняя радость для этих мест,

тем более осенью, когда урожай в подвалах…

если останется что-то, что мышь не съест,

то до весны сохранится под одеялом.

октябрь 22. 2014 год

Вещь

Вот и ты состарилась рядом со мной,

пепельница, купленная на распродаже,

из какого-то старого дерева, с чешуёй,

как у ящерицы, или у рыбы, даже.

Но поскольку и ты состарилась, как и я —

не имеет значения — что видишь перед собою —

долгие годы ты выручаешь меня…

Не представляю — как жил бы с такой другою.

октябрь 24. 2014 год.

* * *

Выходя из дома, теряешь опору. Стенку,

так как не знаешь когда случится обратно…

Термометр бьётся в минусовую отметку,

отмеряя уже не градусы — срок, вероятно.

И слова замерзают на выдохе, как при испуге,

точно зная количество смёрзшихся капель —

до последней, поскольку никто в округе

не способен вычислить… да и зачем им, кстати,

все эти вычислы, теряя в чернилах время —

вспомнишь однажды — считай выходной потерян…

глянешь в окно, где листья в следах старенья —

это единственное, в чём можешь быть точно уверен —

и прошло пол жизни, как будто бы время года,

смяв за собой пейзаж, как ночные простыни —

от греха подальше, чтобы в момент ухода

ничего не портило картину цветастой осени,

или зимы, тем паче, с её безличием,

что, как пустое зеркало — выцветает

с наступлением сумерек… и мается безразличием

к происходящему, к тому, что вот-вот растает

и сольётся с облаком, что, как и ты — из дома,

в птичье пространство, что, как всегда — на убыль —

за горизонт, где в звучных раскатах грома

происходит всё то, что позже пойдёт на уголь.

октябрь 25. 2014 год

Памятка

У комнаты есть граница, за которой ничто. Пустырь,

то есть почти что облако, трущееся о небо,

как о штанину боком, вытертым, поводырь,

переходя дорогу туда, где ни разу не был.

Но покидая комнату, без веских на то причин,

переходя предел, к которому был приколот —

находишь, увы, не облако, а несколько крепких мужчин,

что объяснят доходчиво, как был этот мир расколот —

с помощью крепких рук, с уликами и примером…

и никого вокруг — ты оказался первым.

И, оставляя комнату, не оставляй следов,

чтобы никто из нынешних не перешёл границу,

надеясь в чужом пространстве на выгоду и улов —

а это всего лишь только — исписанные страницы.

октябрь 27. 2014 год.

Из записок путешественника

…и лодка ткнулась в камень мостовой,

поскольку та переходила в воду

от дома у воды. Я сам не свой

ступил на берег и обрёл свободу,

по крайней мере — землю под ногой.

Погода, как всегда в морских краях —

не лучше и не хуже — ровно сыро,

но лучше, чем в исхоженных морях,

когда за бортом скомкано полмира —

в остатках рыбы или в якорях.

Число строений здесь, на берегу —

не спорящих с величием канала —

пять или шесть, включая ту трубу,

что подаёт тепло под одеяло…

и прочую земную ерунду.

Кантора, что зарплату выдаёт

за сельдь из банки, пряного посола,

стена к стене стоит — за ней завод,

где рыбка та, не избежав улова,

становится закуской в Новый год.

Хорошая дорога, почта склад,

откуда расплываются товары:

шелка; посуда; рыба — всё подряд —

лишь бы остаться с выгодным наваром

и, по возможности — был покупатель рад.

За складом, сразу, автомагазин,

хотя здесь — ни дорог, ни направлений —

кругом вода, а в лампах керосин…

Велосипед, от непременной лени —

весь транспорт, но не требует бензин

и смены масла… Почта и сбербанк

на площади — ещё из прошлой жизни —

с колоннами, с гербами разных стран —

но вытерлись и собственностью пыли

с годами стали. И еще фонтан.

Конечно церковь с нищим у дверей —

он в прошлом, как сказали, был матросом,

но судно сгинуло и он с тех самых дней

«стреляет» у прохожих папиросы

и сторожит… оставленных детей.

Велосипед скучает у кафе…

Сюда не забредают офицеры

в просоленных, измятых галифе…

У барышень другие кавалеры

и помыслы… конечно, под шафэ —

майор ещё не значит — генерал —

что толку в переездах и скандалах…

Сбежать от сюда — каждый бы желал,

чтоб не искать трубу под одеялом —

но не на столько, чтоб идти в подвал…

куда-нибудь ешё, где сладок хлеб,

но не единым… Без любви — увольте!

И здесь найдётся женщине ночлег —

без выкрутасов — Можно ли, позвольте…

Без шарканья подошвой о паркет.

На почте из приезжих суета —

открытка с адресом — вся радость очевидца,

что посетил далёкие места —

без конвоира и не, как убийца…

И совесть тоже, в общем-то, чиста.

Число людей — стремительно — к нулю —

убрать приезжих — будет мёртвый город.

Из местных — только нищий, что свою

твердит молитву, поднимая ворот

ч порывом ветра, резким к ноябрю.

Когда сзывает с пристани гудок,

толпа приезжих стайкой до причала…

Открытки с видами, утоптанный песок

на башмаках… тепло под одеялом —

в каюте, где забыться на часок.

Испить баклажку крепкого вина,

забыть, что видел и домой вернуться…

И только в небе полная луна,

к которой никогда не прикоснуться,

напоминает — жизнь не так длинна.

октябрь 27. 2014 год.

* * *

Восточный ветер приглушает звук,

спешащего последнего трамвая,

звенящего на стыках — Тук-тук-тук,

но нотный стан почти не различаем,

засыпанный последнею листвой,

как и положено в такое время года —

развеется потом, сама собой —

на то она, как сказано — природа.

Останется немного до весны —

на корм цветам газонным вдоль дороги.

Ну а пока — размоченные сны

под коркой снега, что терзает ноги

своим присутствием, увы — не среди нот,

а лишь под каблуком — и тем довольна —

от маленьких, казалось бы щедрот —

дожить до потепления достойно —

не слиться с мусором в канаву до тепла,

до срока, т.е. в тёплый понедельник.

Трамвай спешит подальше со двора,

от остановки, как простой бездельник,

сбивая колесом с «железки» снег

ещё не прочный, но вполне липучий

ко всем предметам… Смех летит сквозь снег…

На стыках — Тук-тук-тук — на всякий случай.

октябрь 27. 2014 год.

* * *

…и вся вина твоя, что ты прожил

пол жизни на Чайковского, у «Дружбы» —

теперь где ЗАГС. Лишь сквер остался жив,

фонтан засох и никому не нужен.

Ты слишком много помнишь из того,

что помнят лишь деревья с фонарями,

которые стоят без ламп давно,

без мотыльков, но с белыми следами

от голубей, которым всё равно —

вся эта жизнь, Чайковский и другие —

вон старый вяз — обычное бревно

после распила, как чужое имя,

услышанное ранее тобой,

когда ещё названья вспоминали

на раз-два-три, как ноты под рукой…

и песенку про дружбу напевали…

и память длилась, как в реке вода,

неспешная вода — из речки в море —

доступная для зрения игра —

воды, песка и ветра на просторе…

И медленная музыка звучит

почти не слышно, будто ниоткуда…

и только голова болит. Болит —

что в жизни не случилось даже чуда.

октябрь 28. 2014 год.

* * *

И вода всё та же, но сколько воды утекло,

пока лодка стучалась в пристань и скрипело весло

в уключине, будто перебивая волну

с её тихим шёпотом, вторгшимся в тишину,

как вторгается Мавр в спальню, шепча — Люблю,

убивая потом в объятьях любовь свою,

как ненужную вещь… Шевельнёшь волну

пальцами — испугавшись, бежит в глубину,

то есть туда, где потом и прячет свои мечты,

в которых песок — обязательно, но никак не ты.

октябрь 28. 2014 год.

Только что… рядом

И Ангел знал всё с самого начала —

чем всё кончается, но теребил перо,

куда-то подгонял. В глухих подвалах

холодной осенью укутывал крылом,

чтоб не замёрз до времени, до срока

и чтоб страница не была пуста,

чтобы история не выходила боком —

чернилами — не ягодкой с куста

на мёрзлый чернозём, червям на радость,

снежинкам на прокорм зимой в ночи…

Когда и Ангел спит, и сердце сжалось —

от холода — перо ещё скрипит.

октябрь 28. 2014 год.

* * *

Театр многоярусный — есть Рай,

по крайней мере, точно, для поэта

с построчной жизнью, где из края в край

слоняется душа, ища ответа…

но находя лишь зыбкие черты

в исписанных листах, воспоминанья…

и что-то, что не видно с высоты,

а лишь вблизи, но тоже без названья,

без имени… и лиц не разобрать,

слоняясь за душой в пространстве Рая,

среди других, таких же… и узнать

кого-то — времени — при жизни — не хватает.

октябрь 29. 2014 год.

Отъезд

Игорю Кучину

Переезд с каждым разом даётся трудней. Сложней.

Выберешь место — его уже кто-то занял —

опоздал с отъездом — всего на несколько дней —

не то чтобы лень — так, завозился с вещами…

а билет на поезд действителен только раз —

не успел к отправке — вокзал тебя точно примет

и согреет скамейкой, сделанной на заказ —

к юбилею города, чьё трижды менялось имя…

и в другую сторону свезёт именной состав,

куда есть билеты в наличие, без доплаты,

предоставив купе на сутки, как батискаф

в мутной водичке, где лица всегда измяты

на конечной станции, где точно, никто не ждёт —

разве что — погода очередную жертву,

обозначив границы снегом, что не сойдёт,

что вполне естественно — по местным меркам.

Но приезжий топчет ботинком чужой ламинат

и цепляет взглядом балконы, колонны, арки,

что обычно утром, тупо ещё, молчат,

как разбитая чашка, с вечера, в мусорном баке,

и тревожит, разве что, память того, кто спит…

Ты же, своим ботинком втоптав окурок

в мостовую столицы, как истинный индивид,

мнишь себя победителем, как на Балканах турок.

Но впиваясь ногой в чужой для тебя пейзаж,

тыча пальцем в небо, где этажи построек

подпирают облако, испытываешь кураж

от веселья — чувствуешь — не достоин

архитектор, колонны чьи украшают пляж —

нынче пляж, а ранее площадь града —

не того, что портит теперь подъездной пейзаж,

а того, что ближе к царю и с народом рядом…

что не мучит глаз и облако не теребит —

островерхой башней, цепляясь за небо крышей,

что в холодной капле, как будто в слезе блестит —

толи это солнце… толи еще что-то выше…

И глядишь на это, как будто последний раз,

собирая мелочь на пирожок с картошкой,

на билет обратно, туда, где тепло сейчас

и никто не скажет, что ты здесь чужой… немножко.

октябрь 30. 2014 год.

* * *

Созревший виноград — для птиц награда

за ожидание, за непомерный зной

в июле, августе, когда из-за ограды

торчит листва — замёрзшая зимой…

и ягоды наполненные зреют,

как в бочках старых новое вино,

которое, увы, не постареет

и будет выпито гостями всё равно —

на юбилей, на новый год, на праздник

какой-нибудь вообще… и просто так —

в какой-то день пустой, однообразный,

как раньше в автомате — за пятак.

И ягоды ладони согревают

своим теплом, как птицам голоса,

и капельки сквозь пальцы протекают

в траву, на землю, чтобы, как роса,

остаться до утра… и новым утром

почти вином увидеть белый свет —

последний раз, как будто бы. Как будто

весны не будет и спасенья нет.

октябрь 30. 2014 год.

* * *

У осени ни времени, ни сил —

сбивать листву, оставшуюся, с вязов,

сметать с дорожек лиственный настил,

что никому до снега не обязан

быть убранным… и не дрожит рука

в перечислении, и клетчатой не жалко

бумаги, что не вытерлась пока

под пятернёй, как камни на Сан-Марко,

где голуби перебирают хлеб,

накрошенный… и лев читает книгу,

известную уже две тыщи лет,

кроит словарь, как некую интригу…

и всё пытается куда-то улететь…

исчезнуть, сгинуть с мраморной колонны,

чтоб на туристов больше не смотреть

с косыми взглядами, что выглядят не скромно

среди других, живущих тут людей.

Откроешь рот, а вылетает птичка —

фотограф деньги «рубит» без затей —

быстрей, чем даже догорает спичка,

или сметают с площади листву.

Погода «шепчет» — наливай и выпей,

чтоб не замёрзнуть — граппы — на ветру,

у «Флориана» — вечная обитель

скитальцев всех… Уже немало лет

прошло с тех пор, как я кормил пернатых,

но осень, всё же, требует ответ —

кто, всё-таки, остался виноватым —

Отелло, или блудная жена? —

лев точно знает, но его не спросишь.

Водичка размывает имена…

кто в чём повинен — ветерок относит

подальше в гавань — к мёртвым — наугад —

среди камней, назначенное имя —

найдётся точно. Ветер без преград

листвой засыплет, обойдя другие,

и будет точно знать — кто где лежит

в объятиях водички чужеземной,

под камушком, что точно сохранит —

за мизерную плату — непременно,

когда за смертью не кончается ничто…

и голуби выклёвывают мякиш

столичной булки, «птичье молоко»

вываливая на руки смотрящих.

октябрь 31. 2014 год.

* * *

Уходит время, будто в облака

луна уходит и оттуда светит

небрежным светом, как фонарь, пока

погода позволяет… но в конверте

уже листок с назначенным числом —

который год чернила «греют» дату —

отсутствия. И мысли о былом —

в перечислении — ни в чём не виноваты,

как и чернильница в отсутствии чернил —

бумага терпит, а перо пророчит…

Наличие в окне цветных картин —

бумаге добавляет лишних строчек

и впечатлений, а уже ноябрь —

должно быть холодно, но солнце пригревает

и птичья стая метит календарь

присутствием… и облако не тает.

ноябрь 1. 2014 год.

* * *

Взгляд на поверхности письменного стола,

как в раскопах памяти, выискивает морщины —

доказательства, то есть жизни, где все слова

на бумаге, по крайней мере, пока что живы.

И в ложбинках дерева, как в вывертах из земли,

что сравнима, разве что, только с водой забортной,

что берёшь рукой, как многие не смогли —

проступает кровь, отпущенная аортой…

и бурлит, и пенится. Стол сохраняет вид

непреступной крепости, хранит, как перо чернила,

свои трещины… и, кажется, говорит,

как чернила — буквами, что плоскость не сохранила

из-за того, что строчки бегут. Бегут,

сохраняясь, разве что, в памяти — не на долго…

да ещё в испачканных пальцах, что берегут —

в папиллярных линиях чувства — почти что долга.

ноябрь 1. 2014 год.

* * *

С книжной полки, ладонью стирая пыль,

перебираю названия в переплётах,

как пустыми фарами утренний автомобиль

ранних прохожих, знакомых, или кого там…

Разыскать пытаюсь старый уже сюжет,

или, хотя бы, автора — того, чьё имя

долгие годы давало на всё ответ,

но куда-то скрылось… записанное другими…

и на книжной полке спрятано — в закрома

и хранимо жизнью самой, как на всякий случай,

под тяжёлой пылью, где медленные слова

обрастают кожей, такой же, как смысл — тягучей,

но вполне послушной под пальцами теплых рук…

Пыль слетает с полок, теряясь в пустой квартире,

среди редкой утвари, как солнечный зыбкий круг —

в отражении, т.е. как автор — искомый — в пыли.

ноябрь 1. 2014 год.

* * *

Толи музыка кончилась, толи выключили репродуктор,

что сплошные сутки рассказывает про искусство,

про любовь к природе под гимн очень рано утром,

выжимая слезу, как из девочки ночью чувства,

как что-то большее, пуговицу грея в пальцах…

тихо вдруг, как будто палач секиру

приготовил… как бабушка нитки, чтоб шить на пяльцах,

пока ещё кто-то не оживил квартиру

шарканьем тапок. Кот шепелявит «Мяу»,

как заклинание, сбиваясь на рыбный завтрак —

минтай или хек обрадуют вдруг слюнявым

вкусом во рту — рано утром, как гимн — внезапно…

но слова разбегаются, как из-под обоев мыши.

Ноты, тем более, шумным неровным строем,

разбредаются — всё выше, всё выше… Выше —

даже если музыка кончилась и инструмент расстроен.

И репродуктор хрипит, как больной в угаре —

антибиотики лишь продлевают участь —

ноты сыпятся вслед за словами — в паре,

будто танцоры, что на паркете мучаются,

разбивая в кровь невидимые мозоли…

Репродуктор гимн выдаёт, не скупясь на радость.

Слушаешь этот бред и твердишь — До коле…

в календаре отмечая — сколько ещё осталось.

ноябрь 2. 2014 год.

* * *

Спустя девяносто лет, не спрашивают о любви —

максиму — о погоде, или что ел на завтрак

стёсанными зубами — о чёрные сухари…

вкус чей когда-то был непомерно сладок.

«Хотя не имеет смысла — деревья ещё растут…» —

глянешь в окно и видишь как умирает осень —

высушенной листвою — по улице там и тут —

мелкой монетой, что в шапку прохожий бросит…

или отнимет собранное на пропой,

ну и на хлеб, конечно, с кусочком сыра

«городского» плавленого, с расплавленною слезой,

где приглядеться — увидишь почти пол мира,

или себя спустя девяносто лет…

в рваных брюках с потерянными зубами

в ящике тумбочки… с тем, чего больше нет…

с узелками, завязанными на память,

чтобы ничто не сгинуло просто так

в наслоениях пыли, в дырявых, увы, карманах,

как вчера, с листвой, потерянный «четвертак»…

Долго хранился — а сгинул в помойной яме.

ноябрь 2. 2014 год.

Оставленная земля

* * *

Пригород — это, где поворот с дороги

упирается в кладбище, где птицы живут, как дома,

не смотря ни на что — вороны, стрижи, сороки

и, даже, голуби, с кем по прошлой жизни еще знакомы.

Пригород — это кусок земли, не заросший жизнью —

только смотритель кладбища и собаки —

те, что ушли из города и забыли —

как это жить при доме, а не в овраге…

Пригород — это земля от других — на память,

чтобы доподлинно знали — откуда город

и как это было раньше — двумя веками —

еще без названия и, даже, еще без рода,

то есть, когда дороги — сквозь пыль и камень —

по направлению ветра… Трава — по пояс —

тронешь её и кажется, что руками

трогаешь жизнь — свою и… чужую, то есть.

Пригород — это неспешная жизнь по кругу —

точно шаг в сторону — и ты на другой планете…

Где даже собаки знают в лицо друг друга —

и их не боятся ни старики, ни дети.

Эта земля ещё помнит и свист, и топот,

или, как трактор последнюю снёс избушку,

а тракторист обливался холодным потом,

вспоминая свою деревню и мать старушку.

Пригород — это бессрочная память детства,

где никакая ржа — не разъест карманы,

где только пыль, доставшаяся в наследство —

всё сохраняет, прикрывшись сухим бурьяном.

август 6. 2015 год.

* * *

Всё равно ты забудешь, когда я уеду, меня —

так пусть остаётся листок пожелтевшей бумаги

в стандартном конверте, как памятка — после огня —

в виде холодного пепла в бездонном овраге

там, где теряются мысли, слова и мечты…

Там, где течение времени слишком условно —

не как в стеклянных часах — так забудь про часы

и пусть весь песок высыпается в воду покорно —

прямо из колбы, в которой ни верха, ни дна —

мелкие крошки еще не разбавленной сути —

временем, как на бумаге — в конце — имена,

изображения чьи — потерялись. Забудьте! —

так как достаточно слов в почтальонском мешке

для отправления… да и для памяти — хватит,

чтобы песок не растаял в горячей реке —

вниз по течению, или под старой кроватью,

ссыпавшись горкой, как будто бы пепел в конце

перегорания дров и последней страницы —

из неотправленных писем… С надеждой в лице —

больше никто, никогда, никому — не приснится.

август 6. 2015 год.

* * *

Много лет прошло с того времени, как переехал

и остался жить на улице без названья —

только номер дома, что для таксиста всегда помеха,

когда ночью привозит кого-нибудь со свиданья

и пытается выяснить — где этот номер дома,

по крайней мере — в какой стороне пейзажа,

как он выглядит?.. Не находя искомой

точки на карте, оставляет свою поклажу

в месте прибытия — дальше уже по звёздам,

по завитушкам знакомых собак и кошек,

что оставляют отметки, где только можно,

или по птичьим следам, по хлебным крошкам…

Место, где жизнь сложилась — ничуть не хуже

любого другого — деревья, река, дорога,

даже памятник Ленину в центре огромной лужи —

птицы его загадили понемногу,

но перед праздником чист и блестит извёсткой,

но не на долго — вода своё дело знает

и размывает устои довольно жёстко

и вместе с лужей медленно высыхает.

Место — не хуже любого другого места —

для проживания, а номер дома в награду…

и ничего, что название улицы неизвестно —

главное лес, река и дорога рядом.

август 7. 2015 год.

* * *

Посажен в кресло для передвиженья

по комнате, хотя бы. До сортира.

До зеркала, чтоб видеть отраженье

своё в пределах маленького мира,

под паутиной собственного страха —

что жизнь так быстро поместилась в кресло —

в обёртку на колёсах, как рубаха,

что еле-еле прикрывает сердце —

тем более хранит его — не долго —

отправят в стирку и, считай, без кожи —

болванчик — под стеклом — на книжной полке,

с опухшей от волненья толстой рожей,

с отвисшими до самых плеч ушами —

ни больше и ни меньше — опахало

и с тусклыми от долгих слёз глазами…

Гляжу в окно, накрывшись покрывалом —

хотя не холодно ещё — так по привычке.

Смотрю — куда сегодня дует ветер,

в какую сторону, чтоб позже на страничке

об этом наблюдении отметить —

пустяк, конечно — времяпровожденье —

ещё одна возможность не остаться

в пустой квартире только отраженьем,

или, от пыли — тусклой иллюстрацией

в своей же книге странных наблюдений —

за ветром и погодой. Облаками,

что добавляют новых впечатлений,

когда над головой висят, как камни.

Колёса медленно вытаптывают плоскость

квартирного пейзажа. Под ногами

немного воздуха — не пол уже, а возраст…

Ни женский пол уже перед глазами,

а только видимость — картинка над кроватью —

без рамки — бабочка — иглой к шершавой стенке,

чтоб помнить взгляд, движения, объятья…

оставшиеся только на побелке

цветным пятном. Как медленно проходят

такие дни! — в тележке для продуктов —

в бесплодных мыслях о былой свободе,

в воспоминаниях о радостных минутах.

август 8. 2015 год.

* * *

Пробуждение — каждый раз возвращение к жизни —

маленьким птенчиком, растрёпанным желторотиком,

ещё не знающим — как всё это будет выглядеть —

так, как вчера, или по-новому — так, как сегодня?..

Каждое утро жизнь начинается с новой строчки.

Только деревья в окне не меняют листья