Бесплатный фрагмент - Где-то на сопках. Хроники строителя магистрали

Часть I

Однажды весной

Конец… начало!

Половина бригады была занята заготовкой дров, валила сухостой, разделывала стволы… Мы втроем шли по следу бульдозера на льду Кюнжи и гадали: что могло с ним случиться? Час назад он ушёл за пару километров к мостовикам на заправку и должен был давно вернуться. Завяз в наледи? Может быть, не хватило топлива?..

— Чтобы у «Катерпиллера» не работал указатель топлива? — сказал бригадир. — Это же «японец», а не какой-нибудь ДТ-75. Сколько Николай на нем отпахал на карьерах и на отсыпке…

— Да мало ли что? Может летняя соляра была в баке? — пытался рассуждать я, скорее для умаления возможного происшествия.

— Ну, причем здесь солярка, — вставил свое слово Серега. — Уж отогрел бы трубки факелом. Может на наледь нарвались… Хотя… Генка опытный трассовик, наледь за версту чует. И вообще, оба они — не первый год на стройке…

Так мы переговаривались, пока не увидели за поворотом реки квадратную полынью и конец колеи у её края. Ничего ещё не понимая, мы подбежали к полынье, заполненной тёмной водой реки. В пяти метрах от полыньи, у берега, изо льда торчала осока. Никаких следов на снегу рядом не было.

Мы стояли в оцепенении не в силах выдавить из себя ни звука. Если бы не шапка на голове, у меня должны были встать дыбом волосы: сначала бригадир послал меня сопровождать бульдозер…

— Дим, езжай с Николаем. Поможешь ему наполнить бак, да и веселее вдвоем, — сказал мне бугор час назад.

Прокатиться на японской «сотке» по гладкому льду реки в теплой кабине — просто подарок среди рутинных буден. Но, когда я уже залез на гусеницу бульдозера, Генка сказал:

— Бугор, дай я съезжу. Я дорогу к мостовикам, как свои двадцать пальцев знаю…

* * *

Через минуту Серега молча начал раздеваться.

— Постой, — сказал бригадир. — Не хватало нам еще одного…

Дальше он не продолжал, но стал раздеваться сам.

— Димка, беги на берег! — выпалил он. — Найди какую-нибудь жердь или палку потолще, чтобы разбить стекло. Попробуем открыть кабину как-нибудь.

Бульдозер стоял на дне реки так, что его крышу было видно в метре от поверхности воды. Ныряльщики обнаружили дверь кабины со стороны пассажира открытой, а внутри — тело одного бульдозериста!.. Тела Генки нигде не было…

Дальнейшее я помню, как душный сон. Добровольцы-ныряльщики с пятой попытки подняли тело Николая. В одной из машин повезли его в поселок. Стоял на стройучастке оцинкованный гроб — продолговатый ящик, обитый железом. Мать Геннадия пропадала у следователя, но ей ничего конкретного о теле сына не сказали, обещали найти, когда сойдёт лёд…

Из вещей Генки мать забрала лишь документы и фотографии, но оставила его тетради, исписанные мелким почерком, который она не могла разобрать. Я попросил их посмотреть и пообещал ей написать, если разберу его «бисер».

Когда я попытался расшифровать записи, то понял, — это дневники, запечатлевшие его будни на великой стройке, участие в которой принимала вся страна. И я решил, что лучшая память о нем, одном из наших соратников, станет публикация его записей. С другой стороны, пользуясь тем, что следаки не заинтересовались его вещами, надеялся найти в записях ключ к разгадке его исчезновения…

Объёмный текст я разбил на главы для удобства прочтения.

Глава 1

«Чего на месте не сидится?». Долгие сборы. «Специалисты». Комсомольско-молодежный отряд «УДАРНИК» в пути и на месте.

Октябрь, год первый. Как же надоели эти вопросы и на работе, и от друзей, и дома: почему, зачем? Ответ постепенно отлился в «бронзу». И вот, когда на платформе столичного вокзала эти же вопросы мне задала ведущая программы «Время», я ответил вполне уверенно. Друзья мне пишут, что показывали меня по ТВ три раза, и хвалят: «классно сказал!». Интересно, ТВ должно мне гонорар за 10-минутную пропаганду «стройки века» или я ему — за кусочек славы?

Словом, официальная, идейная версия: «Чтобы оставить на Земле нечто и в конце не было мучительно больно…» прозвучала вполне вдохновенно. Но это только видимая часть того, … что плавает. Были и другие причины, по которым поехали сюда многие. Например, на заработки, посмотреть страну, стать самостоятельными.

А многочисленные дальние походы разной сложности, в которых побывали друзья? Я что, слабее?! Вот и будет у меня поход посложнее и подлиннее…

И все же, не исключая эти «составные части», я сотоварищи имеем в виду и строительство Новой жизни на отдельно взятой территории, т.е. довольно наивную, утопическую составляющую. Чем плоха была жизнь старая? Думаю, все это знают, но вслух говорят только «на кухне». Всепроникающая ложь, двуличность власти, застой в развитии государственных, производственных отношений, врожденная потребность украсть, — это бледные попытки определить ту помойку, в которой мы выросли и живем.

Да, я работал в хорошем НИИ: тишина, спокойствие, самодовольство и взаимовыручка на всех уровнях. Кто-то к вечеру на ногах не стоял от «усталости», кто-то мастерил технику для дома, а кто терял зрение от подстольного чтения. Мухи дохли на лету. Казалось бы, украсть нечего… А время? Его почему-то никогда никто не считает, раз нельзя пощупать, взвесить, завернуть. Бери, сколько хочешь, оно же рабочее, ничье. Да и зачем упираться, когда выше оклада все одно не прыгнешь.

Постепенно зрело недовольство, тем более, что ничего нового не предвиделось. Выявлять и вытравлять язвы общества — рискуешь прослыть демагогом. Уехать за границу как-то нереально, не такой уж я диссидент. Вот и появилась шальная мысль: а вдруг «куда подальше», едут такие же, как я, недовольные мечтатели. То есть, низы, которые не могли жить по-старому. Ужо мы свой, мы Новый мир построим!..

Я заранее решил приобрести рабочую профессию и закончил курсы шоферов. Оказалось, — напрасно. Здесь шоферской братии, что комаров. Начальники автобаз только отмахиваются, т.к. машин свободных нет. Это было известно нам задолго до отъезда, в мае, когда горком объявил о наборе молодежи. Но из опытных строителей, прибывших в столицу с периферии, мало кто спешил расстаться с Москвой.

Молодых каменщиков, плотников, лесорубов райкомы собирали до сентября. Особенно мало было почему-то лесорубов. Может, лесоповал из города куда-то перенесли? Половина из полутора тысяч претендентов не имела рабочих профессий вообще, но все равно надеялась как-то пробиться в отряд.

Срок отъезда отряда откладывали много раз. Кто-то из ребят уже уволился с работы, поверив очередному объявлению даты выезда. Иногородние энтузиасты подрабатывали кто где, а некоторые и ночевали на вокзалах. За это время их можно было обучить любым профессиям три раза, но руководству казалось, что опытных спецов, готовых бросить город ради идеи, найти легче.

В конце августа в штабе отряда, в горкоме, появился Ф. М. Сизов, начальник стройподразделения, в которое наш отряд должен был войти, как «нога в сапог». Увы, то ли нога была великовата, то ли сапог не на ту ногу, только шеф наш забраковал больше половины анкет.

Многие ребята, как и я, не сдались, ходили в приемную комиссию, убеждали. Тщетно. Обнадежил меня лишь один из секретарей горкома, к которому я приходил еще в мае, а комиссар отряда Сева добавил, что начальство скоро отъедет в Лендинский с квартирьерами, а уж он своих ребят не бросит.

Тем временем, райкомам было дано задание найти недостающие кадры за оставшийся месяц, где угодно. Нашли, конечно, но кого? Трудно вспомнить без стона. Здесь оказались и уволенные с работы за пьянство, и принятые в комсомол перед самым отъездом, и даже досрочно освобожденный зэк, пристроенный высокопоставленным папашей на перевоспитание.

К горькому сожалению, выяснилось, что половина из них имела профессии лишь на бумажке, но об этом я и некоторые идеалисты узнали намного позже. А эти друзья быстро нашли друг друга и начали сплачиваться еще в поезде, следующем в Сибирь.

Статуса «Ударный комсомольский стройотряд» не существовало, но опыт работы со студенческими стройотрядами у нашего командира Валентина был солидный. Видимо поэтому на время следования к месту назначения в отряде был объявлен «сухой закон», то есть — быть около пяти дней «ни в одном глазу». Но мыслимое ли это дело для рабочего класса, когда праздник — каждый день, разве ж «он жажду заливает квасом?».

Наш спецпоезд встречали в городах толпы народа с флагами, транспарантами, оркестрами, провожали речами и песнями. Да и мы «не лаптем щи ели»: выступали, заверяли, плясали, пели, ну и, конечно, кое-кто в отдельно взятых вагонах тоже отмечал события, как привык.

Я и некоторые борцы за Новую жизнь тоже нашли друг друга в самом начале пути. Первым, кого я признал, был Митяй, с которым мы пересекались у общих знакомых, года два — три назад.

Вот же где свела судьба нас, в «России», бегущей во глубину Сибири. Стали вспоминать былое и думы. Естественно, решили продолжить в том же духе и что-нибудь предпринять для блага общества и дабы скоротать время в пути со смыслом.

Раз оперотряд в поезде уже начал свою работу, мы будем выпускать «Боевой листок» — решили мы с ним. Руководство дало добро, бумагу, гуашь. Нашли мы не без труда и сочувствующих этой идее. Конечно, мы тоже играли в шахматы, участвовали в каких-то конкурсах, даже КВН проводили в вагоне-ресторане, но и писали ура-тексты и стихи. Словом, освещали события.

И надо же было такому случиться, что, проходя как-то по одному из плацкартных вагонов, я заметил, как члены оперотряда разливали под столом.

— Чой-то вы тут делаете? — удивился было я, но услышал вразумительный встречный вопрос:

— Хочешь выпить?

Обезоруженный таким простодушием, я не нашел слов для ответа и ушел задумавшись глубоко. А как же Закон? Едем строить новую «жисть» и тащим в нее старые замашки. А может быть «Сухой Закон» уже отменили? Надо было узнать новости, встретиться с руководством.

Так я оказался у двери командирского купе, постучал, услышал «да» и вошел. Тут были все, с кем я хотел поделиться своими мыслями, но, кроме бутылки коньяка и стопок на столе, я ничего не увидел. Кто-то из главных предложил мне опрокинуть рюмашку за предстоящий успех предприятия, но я просто остолбенел и, промямлив что-то про стенгазету — первое, что пришло в голову, как робот, шагнул назад, в коридор.

Вспоминается мое первое свиданье еще в 11-м классе с Лерой. И первый поцелуй… И первую пощечину, совсем не обидную, а так, для порядка. Но эта — в поезде, везущем нас в Новую жизнь, била по самолюбию, и, судя по всему, не последний раз. Конечно, мир не рухнул, шар земной никуда не уплыл, зато голова моя немного поправилась, и наивности поубавилось.

Впрочем, хорошего было гораздо больше. Среди идеалистов-утопистов были и грамотные скептики, и залихватские радикалы. Основные ощущения, все же, были оптимистичные.

1-го октября на станции Стоворотино весь отряд (около 500 человек) оставил поезд, ставший нам родным домом с тремя вагон-ресторанами, службы которых прощались с нами, как с родными. Солнце, теплынь — бабье лето. Вещи на площади у станции — острова, а сотни книжных связок, подаренных нам и в Москве, и по пути — айсберги в зеленом океане наших форменок.

Долго, с остановками в старинном приисковом поселке Соколовске и крошечном «индейском» Джетулаке, ехали на автобусах по разбитому пыльному Северному тракту в п. Лендинский.

До самого водораздела, за которым начинается зона вечной мерзлоты, обочь дороги, тянулось искореженное драгой на сотню метров в ширину и заполненное голубой купоросной водой русло ручья.

Подъезжали к Лендинскому в сумерки и думали, что нас уже никто не ждет. Ан ошиблись: был митинг и народ, и мы, не готовые к теплому приему, дрожали на континентальном морозце. Впрочем, полное безветрие помогло выстоять в шеренгах без последствий.

Структура нашего отряда сразу сложилась по территориальному признаку: каждый райком еще до отъезда назначил в своих отрядах командиров, комиссаров и так далее. Поэтому жить все хотели вместе, районами. Нам еще в городе сказали, что жить будем в утепленных вагончиках (балках). Но настроение было такое, что лучше военных палаток на десять или двадцать человек, как в Лучистом, ничего и быть не может.

Поэтому, когда нас привезли в городок, недалеко от центра поселка, состоящий из новеньких шестиместных вагончиков, соединенных тесовыми тротуарами, освещенных фонарями, кто-то испытал и разочарование: не все отряды делились на шесть без остатка. Предстояла «жестокая» разлука.

Усталые и замерзшие мы ввалились в теплое жилье с сушильным шкафом, горячей водой и заправленными постелями. Восторгам и благодарностям организаторам этого рая не было предела.

…Процесс утряски новоселов в поселке шел, порой мучительно и долго: Вася пел, Борис храпел, Николай права качал… Районные, земляческие узы держали нас так крепко, что никакие клещи производственной или иной необходимости, казалось, не разорвут их никогда.

Думалось: мы всем райотрядом, 25 человек, пойдем в плотники или лесорубы, или отделочники, или учиться этим профессиям. По крайней мере, до общего собрания и объяснения дальнейших действий народ жил вполне воодушевленно.

Однако, руководство почему-то не торопилось посвятить нас в свои планы, вероятно, сочиняло их. Известно было, что не сегодня — завтра нам выдадут подъемные, спецодежду, объяснят направления работ. Наконец, дня через два-три объявили по радио про одежду и денежки. Народ ринулся получать обещанное. Выдавали черные овчинные полушубки, валенки, рукавицы на кроличьем меху и 150 рублей подъемных. Самое удивительное — про планы и объемы работ никто из руководства вразумительно рассказать не мог. День, два, три…

И началась в отряде смута… История на Руси всегда повторяется с удивительным постоянством. У нас безвластие сопровождалось беспробудным пьянством. Известно, если у рабочего нет работы, он просто пьёт, и это было нечто!

Да, кое-кто уже ходил в школьный спортзал на волейбол и самбо, но дух «запорожской вольницы» охватил большинство. Комитет комсомола делал все, что мог, но, так как отрядная жизнь кончилась, и «сухой закон» уже не действовал, бороться можно было лишь постфактум.

Вместо проведения культурных и спортивных мероприятий члены «Ударника» скупили в местных продмагах весь алкоголь: сначала вездесущий коньяк «Дагестан», а затем, страшные смеси «Рубин», «Гранат», «Кагор». Угроза нависла и над парфюмерными изделиями. Едва ли кто из «вакхов» читал Рабиндраната Тагора, но названия трех винных марок все произносили без запинки. Отрядная братва пошла вразнос.

Десяток дощатых контейнеров для мусора 1,5х1,5х1 м, стоящих за вагончиками, наполнялся стеклотарой, как бассейн водой в школьной задачке. Смотрим ответ: через две недели она пошла через край, но вдруг замерла. Спрашивается: почему? Правильно, кончились деньги. И, слава Богу, наступило, наконец, затишье.

Течение жизни нашей боевой шло нормально, если бы не так круто вниз. Как я уже отметил, комитет наш с первых дней своего существования борется с пьянством, к сожалению, с переменным успехом. Ещё 9-го ноября случилось ЧП: в одном из балков после многодневного пьянства под обеденным столиком скончался 24-х летний А. Кашинский из Танбова.

Собутыльники, увидев неподвижное тело соратника, призвали на помощь отрядное руководство, но оно не смогло оценить ситуацию. Врач СМП (Строительно-монтажное подразделение) прибыл настолько поздно, что ему осталось лишь констатировать смерть нашего товарища от удушения собственной рвотой.

Можно представить, насколько различается состав отряда. Главное — доволен начальник СМП: в организации — сплошные специалисты со стажем.

После похорон Алексея жизнь пошла было своим чередом, как вдруг…

Наши «Молнии» пытались и до этого случая клеймить заблудших земляков, но громом среди хмурого неба прозвучала статья «Абзац» в районной газете «Рабочий Авангард». В ней, в частности, говорилось, что, «несмотря на ожидания местной общественности, москвичи проявили себя не с лучшей стороны».

Я бы сказал короче: обосрались.

В статье подробно разбиралась непутевая жизнь столичных комсомольцев, и, как результат, — полное разочарование местной общественности в их культурно-облагораживающей миссии.

Наше партийно-комсомольское руководство, по традиции возмущенное видом голой правды, задалось целью уничтожить тираж «районки» и потребовать от редакции опровержения. Известно, самая лучшая защита — нападение.

Увы, никто из них не отважился написать, тем более пойти в редакцию выяснять отношения. Зато я, читая тогда эту газету на стенде, вздрогнул от внезапно шлепнувшейся на читаемые строки пятерни в перчатке. Валентин — командир отряда, лично срывал и рвал в клочья эти «наглые» листы. Он срывал, а газета появлялась вновь. Прямо, как на партизанской войне…

Глава 2

Даешь работу! Наши топоры недостаточно остры. Товарная экзотика. Театр — в массы. Валенки, валенки. «Элитная» бригада. Музы говорят.

Ноябрь уж наступил, и те, кто не поддерживал вакханалию, теребили начальство и даже искали работу на стороне. Однако, вскоре пошёл слух о формировании бригад лесорубов, плотников, грузчиков-стропальщиков. Вдруг объявились бригадиры и стали набирать себе в команды народ.

Все рвались в лесорубы (работа простая и леса, казалось, полно). Но таких получилось лишь три бригады: Степанова, Ашкоева и Миронкина. Было объявлено соревнование, победителей которого обещали направить в десант на закладку первой к западу от Лендинского станции Кудыкта.

Молодежь воспрянула, оживилась. Началось брожение умов и неизбежный раскол. Естественно, бригадиры старались брать к себе ребят знакомых с профессией или тех, кто поздоровее. Во всяком случае, не того, кто успел «ославить» отряд на всю округу.

Следующий захватывающий этап — подготовка инструмента к работе. Основным, как и в каменном веке, был топор.

Бензопил в нашем СМП оказалось считанное количество, лишь топоры достались почти каждому. Правда, топорищ тоже не хватало, но, как было сказано Сизовым: «профессионал готовое не возьмет, а сделает сам по своей руке». Ну, прямо, как спортсмен-стрелок — приклад своей винтовки.

Вскоре к наждачному кругу, устроенному на улице под навесом для заточки топоров, встала очередь. Но и тот после сотни-другой железяк скончался, превратился из солидного колеса в невзрачный кружок диаметром 6 см.

Что ж, на этот случай мудрым руководством были припасены напильники. Если припомнить картинку из учебника истории про первобытного человека, затесывающего свой топор перед охотой, получится полное представление о подготовке инструмента. Но и тому все были рады: наконец-то начнем работать!

Я попал в бригаду Гаврильева на сборку щитовых домов. Там же оказались и многие мои земляки: Тимоха Сычов, Натан Иторенко, Саня Вознесенский, Виталя Арнольдов, Нонка Половинко — «не клади палец в рот…», Галя Тихова и ещё двое ребят из других районов. Получили мы телогреечки, сапоги и начались наши рабочие будни — не прошло и двух недель, как приехали.

Работа не хитрая, особых знаний не требующая, но не для слабых. Сначала долбили ямки в мерзлом грунте под фундамент, закапывали в них осмоленные столбики — «стулья» и обвязывали их брусом. Лом, лопата, топор — вот и весь арсенал. На обвязку укладывали щиты пола. Здесь уже нужен бы кран, но где его взять? Ждать — лишь терять время.

А на что «горловая» (30–40 рублей) надбавка бригадира? «Раз-два, взяли!» — орет Гаврильев, и щит весом 700–800 кг влезает на цоколь метровой высоты. Правда, сначала щит надо откопать из кучи потолочных и стеновых щитов, сваленных в стопы как ни попадя. Однако, недовольства никто не выражал: спортивный азарт — основа энтузиазма.

Во время простоя, в ожидании материалов или техники Тимоха в шутку тискал Нонку. Та визжала на всю округу: «Помогите, насилуют!» и пыталась ухватить его за что-то в паху.

На досуге ходили с ребятами по магазинам и удивлялись необычным товарам: здесь были дубленки, унты, яркие японские ткани, нейлоновые куртки бешеных расцветок — чего на «материке» не найдешь.

А книжные магазины! Магазины — громко сказано, но содержимое книжно-почтовых лавок поражает. Я был четвертым в очереди на подписку на собрание В. Брюсова. Кое-кто подписался на собрания А. С. Пушкина, С. Маршака, купил редкие альбомы по искусству.

…В ДК «Пионер» появился Александр Мищенко, режиссер из области, и объявил набор в театральную студию. Конечно же, все более-менее грамотные ребята пошли на собрание. Своей целью он назвал постановку пьесы о строителях магистрали по мотивам книги А. Приставина.

После библиотечных изысканий я выяснил, что текст пьесы, прочитанный нам, полностью совпадает с повестью писателя о строителях ГЭС. Ну и пусть. Как говорит один из героев пьесы: «Нам, что дом, что плотина, — лишь бы деньги платили».

Да, скучать и уставать здесь просто некогда. Ещё надо попасть в баню, в прачечную, на почту, пописать письма, сочинить что-нибудь для стенгазеты… В своем НИИ я выпускал газету на четырех «ватманах». Здесь пока нам хватает и двух листов. А ночные разговоры с новыми друзьями! У каждого — масса мыслей и впечатлений от новой жизни… Сплю по три-четыре часа и думаю, как увеличить продуктивное время.

Пришёл к тому, что спать надо, когда народ слишком активен и лезет в душу «в своих рваных валенках», то есть после работы. Кстати, замечательных, новых валенок, многим хватило лишь на две недели. Снегу здесь ещё мало, каменистая почва и «пеньки» от кустов на просеке — все равно, что терка. С большим сожалением и даже негодованием мы узнали, что валенки выдаются на 24 месяца.

Сижу однажды после работы в вагончике Икорникова, жду Митяя по какому-то делу. Морозец к вечеру уже был под 20°. Он ввалился затемно — с просеки приезжали поздно, — стащил с ног валенки, вернее то, что от них осталось, и, дрыгая ногами, скинул портянки. Оные же не падают, как положено тряпке, но катятся по полу с грохотом, точно пружины от подвески. Представляю, какие у него должны были быть ноги…

Самые отчаянные и несведущие бросились в магазины покупать валенки. Но опытные мужики, в том числе «дембели», стали выпрашивать у новичков голенища от старых. Те, кому ремонт казался делом неподъёмным, отдавали их легко. Вскоре дефицитом стали старые капроновые чулки и каски лесорубов. Секрет сего явления держался недолго.

Чулок скручивается в жгут, а каска разрезается на полоски шириной 1 см. Конец жгута или полоски греется над свечкой до закипания, быстро засовывается между валенком и заплатой, которые тут же сжимаются на несколько секунд. И так — по всему периметру подошвы. За 30–40 минут пара «новых» валенок! То есть, на две-три недели можно забыть о проблеме. А какая экономия!

Постепенно быт, работа, досуг налаживаются. Однако бичом остаётся пьянство и, как следствие, начинается воровство. А уж о любви, переходящей в секс, я и не говорю — в отряде более ста девушек…

Впрочем, не все так грустно. Есть у нас одна бригада, у которой нет никаких проблем. Именно потому, что в ней есть человечек, который, кроме как снабжением своего коллектива материалами, инструментами, выгодными подрядами — больше ничем не занимается. Для нас — это эталон.

Увы, не у всех бригадир — Герой Соцтруда такой, как В. Новиков и «человечек» — член Союза писателей и журналистов, — как Р. Харизматов. Об их существовании в составе нашего СМП мы узнали случайно, но поняли: жизнь делать есть с кого…

…Как-то раз я встретился с Алиной, замначальника по кадрам, которая предложила мне пойти на 2-х месячные курсы плотников, на стипендию 76 рублей. Я сомневался в нужности сего предприятия, но, помножив стипендию на районный коэффициент 1.8, все же решился.

Туда же записались многие из тех, кто не попал в лесорубы, то есть у кого не было толковой работы. Так я снова сел за парту, которая стояла в учебном комбинате управления «Магисстрой».

Конечно, мечты о командировке на передовую, в Кудыкту, отступают в туманную даль. Но зато утешают мысли о приятном времяпрепровождении: театральный коллектив, библиотека, «Книга — почтой» и магазины, стенгазета и море ценного общения.

Один из предметов вел замглавы учебного пункта Филипп Иванович, который любил повторять: «главное, чтоб была спецодёжа!».

Кто бы мог подумать, что наука владения топором окажется столь увлекательной! Тем не менее, на уроках я поддался соблазнам музы, и вот что она мне подсказала по теме строения дерева:

О, дерева святая простота!

Всего три части: корни, ствол и крона.

Не понесет дремучий лес урона

От гибели безвестного хлыста…

Отдаст доверчиво шершавая кора

Нежнейший луб на суд холодной стали.

Пьяна от сока кромка топора,

И крохи камбия в испуге к ней пристали.

Но заболонь не просто отдает

Свои слои, нажитые годами.

Вотще топор, вознесшись над судами,

В ядре заканчивает свой полет.

Но дерево — немое существо,

И сердцевина у него не бьется.

Удар последний. Тихий жуткий вой,

И от столпа пенек лишь остаётся…

И как, есть здесь философия? Чего греха таить, ходил я и в литобъединение. О его основании объявил недавно редактор многотиражки «Магистраль» — Гавриил Шестов. Собралось нас в первый раз пятеро: сам Гаврила, инженер-проектировщик Тамара, сотрудник МПС, член ССП — Олег, Толя Горисов — самый молодой член отряда — и я. Посидели в каком-то кабинете в Управлении, помечтали о будущем, послушали поэтические опусы Олега. Среди прочих прозвучали его строки:

Мои соавторы живут эпохою:

Тот — борщ придумает,

тот — мост отгрохает…

Критиковать их никто не решился, но мне показалось — ничем не лучше моего описания строения древесины. Зато «его соавторы» впоследствии обессмертили первую строку, заменив в последнем слове «э» на союз «и» и цитируя ее при каждом удобном случае.

Глава 3

Любви все девушки покорны. Независимые и счастливые. Встреча с писателем. Полет в Заозерье. Толковище комсы. Кому чашу пить? Плотники-лесорубы.

Ребята же в отряде развлекались, как могли. Например, многие изучали проблему взаимодействия полов. Причем, в основном на практике.

Как-то раз наш Тимоха, бывший некогда мильтоном, не мог заснуть, очевидно, из-за пережитого недавно потрясения. И, дабы обрести покой, решил с кем-нибудь поделиться. Подвернулся я. Все уже заметили, что недели две как он начал гулять с Галей Тиховой. И вот однажды…

Галя была девушкой симпатичной, но строгой, тяжелого поведения, я бы сказал, и не давала никому… даже повода. Я ломал голову: как ей мог понравиться такой простой, грубоватый мужик? С другой стороны — здоровый!.. На ночь в вагончике мы на случай мороза включали все 6 калориферов (пока их у нас не стали отбирать). Ночью в спальном отсеке бывало просто жарко. Как-то раз я ложился спать за полночь и, проходя к своей постели, увидел нечто…

Тимофей спал голый на спине, спнув от жары простыню ниже пояса. И то, что является предметом мужской гордости (или скорби), могло бы стать гордостью всего «Ударника». Всякие фрукты и овощи, которые обычно используют для оценки форм и размеров мужских прелестей, в данном случае не подходят. Пожалуй, ближе всего — батончик сервелата, если бы он был нежного розового цвета…

Зрелище это не может не заворожить любого нормального человека, как, например, слон, идущий по улице. Какое же гипнотическое действие может оказать на девственницу ощущение сего предмета даже сквозь одежду!.. А мороз вечерами, понятно, способствует разжиганию страсти. И вот, когда она разгорится, влюбленные — что? Правильно, ищут уединение в тепле. Но где его найти, когда ночами весь рабочий люд прячется по домам? Есть, однако, у нас одно замечательное отдельно стоящее помещение, никем ночью не занятое. Это бытовка, отданная под ленинскую комнату. А у нашего героя как у дежурного оперотряда имелся от нее ключ.

Нелегко полностью описать сдержанно гордый рассказ Тимофея, но вся экзотика состояла в том, что девушка перестала быть ею на зеленом сукне стола заседаний. «Дефлоратор» же при этом стоял лицом к Красному углу и, то докладывал изваянию вождя о ходе работы, то бил ему поклоны, моля, видимо, о том, чтобы на сукне не осталось следов, чтобы девушка не сразу сделала его отцом, и, наконец, о прощении сего святотатства.

Судя по тому, что Галечка вскоре стала светиться тихой счастливой улыбкой, процесс полностью удовлетворил ее. Что ж, она светилась в отряде не одна. Многие парочки, не имея доступа в священное помещение, обходились примитивными простынными перегородками и, не обращая внимания на аккомпанемент соседей, делали то, что подсказывала им суровая природа, фантазия и жизненный опыт.

…На курсах плотников все идет нормально. В переменки успеваю забежать в книжную лавку. Купил кое-что и для друзей на «материке». Все чаще приходится выкупать на почте посылки из магазинов «Книга — почтой». «Академкнига» шлет из серии «Литпамятники», например, такое: «Манон Леско», «Цветы зла», «Опыты», «Поэзию вагантов» и так далее, но с нагрузкой по цене до 50% (!).

…Много здесь молодых людей интересных в общении и в своих привязанностях. Из двадцати артистов нашего «театра» выделяются Веня Огнев и волоокая Ася Артюх. О Веньке — позже, а про Асю не могу, что называется, молчать. Девушка, привыкшая ко вниманию мужчин, могла позволить себе выбрать достойную партию. Веня, ладно сложенный, с длинными вьющимися темными волосами и хорошо поставленным взглядом занятого человека, тоже привык выбирать сам.

Неизвестно, как столкнулись два огня и два источника, но что вылилось это в шипение пара, а не в составные части, было видно невооруженным глазом. Веня на время остался в одиночестве, но Ася, повинуясь требованию жанра, быстро нашла достойного преемника. Им оказался красавец Арик Ингустов, настоящий герой-любовник, который в студии не занимался.

Проблему сожительства они решили кардинально и независимо, сняв в получасе ходьбы от нашего лагеря домик у местной жительницы. «Американское бунгало», — подумал я, когда увидел их гнездышко.

Не многие удостаивались чести побывать в гостях у «Независимых». Меня же затащил к ним ещё один идеологический стратег-философ Сашка Глазов. До того они жили с Ариком в одном вагончике и сошлись во взглядах на жизнь и любви к некоторым рок-группам. Саня привел меня в бунгало послушать «Тёмную сторону Луны» (Пинк Флойд), записанную на пленке, но скорее, — проследить мою реакцию.

Говорить нечего, — я был их.

Ася и Арик, возлежа на антресолях, балдели от моей яркой реакции и суховатой похвалы увиденному и услышанному. Они-то знали цену своим достижениям в борьбе за независимость и тихо гордились собой. Пожалуй, было чем. Так легко наплевать на отряд, на организацию и прочую идеологию, могли себе позволить лишь сильные духом.

Словом, это был настоящий вызов, ибо цель нашего приезда обозначалась строго: работа, сплоченность и никаких «любвей»! Но, видимо, наследственность сыграла здесь главную роль: бабушка у Аси была непримиримой революционеркой и чуть ли не подругой Инессы Арманд. А уж Инессу-то мы понимаем… Арик тоже был замечен в независимости суждений и поступков, да и вообще за словом в карман не лез. Видать, тоже наследственность или суровый армейский опыт. Главное — прецедент создан, а нам только его дай!..

Между тем, репетиции спектакля идут своим чередом, как, впрочем, и работа, и общественная жизнь… Наш неутомимый разведчик Толик Горисов узнал где-то о визите в посёлок Э. Мостафина — члена ССП. Уговорил меня, Митю и ещё пару ребят, умеющих читать, нанести товарищу визит. Мол, мы Вас знаем, читали и только и ждали случая… «А я — так слышу в первый раз», — думал я. Чувствовал, что иду на поводу, но все-таки — писатель! Может, нас вразумит и, уходя, благословит…

Как я и предполагал, — сплошные реверансы и праздное времяпрепровождение. Единственное, что поразило его — это положение дел на удаленных участках. В Урдале, например, живут до сих пор в палатках, не моются, газет не видят…

Расстались мы сердечно, тепло и обещали впредь быть в тесном контакте. Мы-то ему, наверно, были интереснее, чем он нам.

…1-го декабря вызывает меня в кабинет Серегин и сообщает «пренеприятнейшее известие»: наше СМП не имеет собственных печатей и штампов, но пользуется оными у смежных организаций, входящих в наш трест. Пора положить конец несправедливости и соорудить свои. Однако, ближайшее место, где их можно заказать — комбинат бытовых услуг в Чинте! А смотаться туда на три дня без ущерба для организации и с пользой для себя могу только я.

Лесть, к месту используемая, — великая вещь! Командировка — некое ощущение свободы и избранности — это ли не подарок! Партия сказала: «надо!». Я — «под козырек». Иду по инструкции в бухгалтерию за командировочными.

Тут-то и началось… Чтобы выписать командировку, получить доверенности и прочие бумаги, обивал пороги несколько дней, сам ездил в аэропорт за билетом и кое-как улетел, пропустив все сроки.

В столице Заозерья за три дня я сделал все дела, обошёл некоторые очаги и рассадники культуры и готов был уехать восвояси, как вдруг обнаружил, что в ближайшую неделю мне этого не сделать из-за разъяренной толпы у кассы в аэропорту. Удрученный, я вернулся в город, и ноги сами привели меня к зданию редакции молодежной газеты.

Как только я пробрался в отдел рабочей молодежи, началось такое! Зав. отделом — Володя Кубарев моментально созвал свободный народ и устроил тут же пресс-конференцию. Про отлёт он просил не беспокоиться:

— Это мы устроим в два счета, — пообещал он.

Газетчики терзали меня не меньше часа, затем, «обсосав», как тарань, препроводили в горком, где я уже, как бывалый отрядник, давал рекомендации организаторам заозерского отряда для отправки в Чану через год.

На следующий день, в воскресенье, меня подключили к работе жюри на конкурсе молодежных ВИА, где пришлось что-то говорить о достоинствах тех или иных выступлений. Вечером Кубарев привез меня к себе домой, где с его друзьями-коллегами мы выпивали и смешили друг друга до колик в животе.

В понедельник я не улетаю, по причине нестыковки организаторов и исполнителей. Ночую у знакомых военкорров, которым я как-то присылал информашку о делах на Центральном участке. Лишь во вторник пробиваюсь на первый рейс: Чинта-Тамыгда-Чультан-Агдан. В Тамыгде выясняется, что ЯК-40 в Ленду уже ушёл. Поездов до Нелера уже нет. Беру билет на тот же ИЛ-14 до Чультана в надежде вернуться в Лендинский автобусом.

Чультан, однако, посадки, якобы, не дал, и мы летим прямиком в Агдан, на 400 км севернее Лендинского. Ночуем в Агданском аэропорту — холодном сарае и утром 4-го прилетаем в Чультан, на 200 км ближе к цели. Автобус до Лендинского идет лишь в 18 часов! Иду на дорогу голосовать, но при тридцатиградусном морозе долго не простоишь. Увы, до вечера — ни одной возможности уехать. Еду на рейсовом автобусе с ночевкой в Наборном. Утром 5-го автобус ломается, и в Лендинский я въезжаю на попутном бензовозе аж в 12 часов.

Сдаю в конторе отчет, а мои россказни о дорожных злоключениях никого ни капли не трогают. Может быть здесь всегда так ездят в командировки?

…Все плотники сдают последний экзамен, после чего готовят междусобой. Я хотел, было, его проигнорировать, за что очередной раз получил щелчок: «отщепенец». Оказывается, пить совсем не обязательно, но «обижать» компанию нельзя. Что ж, пришлось остаться. Запомнил только, что один преподаватель молдаванин-весельчак, безуспешно пытался заставить всех спеть хором: «Аш ты, беш ты, меш ты, лар! Аш ты, беш ты, меш ты, лар!» — на какой-то знакомый мотив.

Вечером идем в ДК на первое после приезда комсомольское собрание. В повестке: 1) об обмене документов, 2) выборы делегатов на районную конференцию, 3) довыборы в комитет.

В нашем коллективе было 378 комсомольцев, 25 перешли в автобазу, 5 — уволено. После официального выступления Севы — секретаря комсомола — о Пленуме и его решениях народ загалдел о своем, наболевшем: о дисциплине (читай: пьянстве, прогулах); о разгильдяйстве-воровстве; о дружбе (то есть драках и разврате).

Многие повторяли в своих выступлениях друг друга. Бригадиры ругались: наборы щитовых домов некомплектны, щиты поломаны, материалы воруют, что вынуждены делать и они.

Лесорубам не хватает бензопил, отсутствуют ЕНиРы на порубку леса, и мастер с бригадиром долго препираются по поводу срубленного подлеска: лес это или кусты, и как считать срубленный куст — пеньком или пеньками…

Даже Иванцов, наш профорг, поговорив для порядка об обмене членских билетов, опять прошелся по этим темам с названием конкретных имен и событий. Здесь же прозвучали «роковые» цифры по результатам соревнования лесорубов: бригада Степанова — 184%, Ашкоева — 135%, остальные и того меньше. Наконец-то, все узнали, кому «чашу пить», то есть, идти в десант.

Словом, собрание прошло приятно: обо всем поговорили, «пар» выпустили, «добро» получили, можем продолжать в том же духе. Ни слова о минувшем ЧП со смертью А. Кашинского, ни звука о статье «Абзац», ни намека на раскаяние руководства в никчемной организации труда и досуга, ни слова о нарушениях дисциплины самим начальством. Как же это обрыдло!

С исторической точки зрения победа в борьбе «за первое место», сиречь — за право пойти в десант, по-моему, не так важна, как кажется сейчас. Ибо следом за десантом отправятся соратники, помощники и подобные им. Однако, в данный момент для истории отряда — это событие первейшей важности.

Интересно, как определяли победителя в соревновании за участие в десанте? По выработке или по расходным показателям? Как определить выработку лесорубов, если на этот вид работ в конторе нет последних ЕНиР? Словом, как всегда, кому надо, «тот за нас решит».

…А что за человек — этот победитель — можно сочинить. Вспоминаются фильмы о Стаханове, Гагановой и прочих ударниках труда, которые славили энтузиазм. Так вот они при норме 100% выдавали на-гора 300–400% продукции. И не важно какими усилиями, главное — доказать свою удаль, самоутвердиться.

Наши соискатели очень похожи на них. Впрочем, за это их не осуждают: вроде бы за тем и приехали. Однако, слыша ропот рабочих об издевательском отношении к ним, наш начальник переводит разговор на другое: «Вы же энтузиасты, вам деньги и дефициты не нужны». Разве об этом речь?

Обычно после завтрака (кто где), а чаще без него, народ сбегается на площадку к машинам. Но отъезжают они совсем не обязательно в назначенные 7:30 — одна не заводится, другая сломалась, у третьей — водитель «приболел». Им-то торопиться некуда, а ребятам после ожидания на улице предстоит ехать под брезентом в 30–40° ещё около часа!

Помимо стенгазеты «Бригантина», которую мы с идеологом Митяем сами запустили от восторга жизни, комитет выпускает и «Комсомольский Прожектор» (КП). Эта штука как бы высвечивает темные моменты нашей жизни. Например, КП поручили записать время отъезда машин на работу. Результаты плачевны: 7:45, 7:55, 8:10 и так далее. А в каких условиях мы работаем? А что мы едим на просеке? Что это за транспорт доставляет нас на место работы? То есть, — проблемы 30-х годов. Увы, ничего не изменилось с тех пор! Прокатился бы Сизов утречком под брезентом на просеку, куда на моей памяти он не заезжал ни разу, может быть чего-нибудь понял.

…Дипломированным плотникам объявили об отсутствии фронта работ и предложили поработать на просеке под железнодорожную насыпь. Я попал в бригаду Миронкина, где уже работали некоторые «необученные» мои соседи.

Глава 4

Делать жизнь с кого? Они «закаляли сталь». Не «Девчата». Юный пожарный. Пресса — друг человека.

Вечером ЛИТО собралось неофициально дома у Тамары. Толком ничего не делали, но приятно провели время, читая чужие вещи и обсуждая, как свои.

Не обошлось без сюрприза. Заявился вдруг Харизматов, но не к нам на посиделки, а к Валентине Сергеевне, тетке Тамары, симпатичной, одинокой работнице горкома КПСС. А тут — теплая компания. Слово за слово, заговорили мы о роли таких, как он, журналистов, писателей, приехавших сюда для приближения к правде жизни. Словом, зачем приехал «Максим Пешков в гости к бурлакам»?

Постепенно журналист-снабженец заговорил своим голосом. Оказывается, мы довольно темные ребята и не догадывались, что люди бывают с темпераментом общественным (ТО) и — эгоистическим (ТЭ). Что истинно талантливые — с ТО, не щадя себя, отдают свой талант другим. Не о себе ли это он? А бесталанные, боящиеся что-либо отдать, откладывают по-жлобски всё полученное от жизни в свои кубышки. С другой стороны, он как художник вынужден оставаться лишь наблюдателем «всех явлений в нашей жизни». Мы же должны сами изыскивать силы для борьбы с ее мерзостями, как люди с ТО, и так далее в том же духе. К сожалению, я себя не видел в тот момент, но думаю, челюсть у меня тогда отвисла.

Очевидно, мы имеем дело с гибридом, о котором наш теоретик умолчал: Темперамент Общественный, но Ограниченный Карьерой (ТОНОК). Ну, очень тонок! Нам его не понять.

В один из морозных декабрьских дней вдруг объявили по радио, что к нам приехали двое соратников Н. А. Островского по строительству узкоколейки у Болярки. Народ потянулся на митинг. Я взял свою кинокамеру «Спорт-S8», но из сотен ртов так валил пар, что лица исторических гостей постоянно исчезали в его клочьях, и, боюсь, на экране вместо «истории» мы увидим сплошной туман.

А старички, весьма ещё бодрые, в каракулевых папахах на головах излагали народу свой взгляд на события пятидесятилетней давности. Мол, всякое бывало: и холод, и голод, и несправедливость. А если шли в комитет права качать, так получали по загривкам, как стригунцы, и: «Цыть! Марш на работу!».

Я все пытался задать им конкретные вопросы: какова длина исторической узкоколейки, сколько народа ее строило, сколько градусов мороза было тогда, сколько «дров они наломали» и какой, в конце концов, лес в Заднепровье? Ответы, которые иногда доносились сквозь толпу, не были четкими. Да они, в общем-то, и не были нужны. Соратники Островского или внуки лейтенанта Шмидта, «лишь бы люди были приятные».

* * *

Сон о справедливом обществе.

…И что же нужно всем этим грабителям, бандитам, ворам? Предположим, что не славы, острых ощущений и не возмездия на почве зависти (у тебя есть, а у меня никогда не было). Значит, ради каких-то отложенных, нереализованных, скрытых потребностей иметь, обладать, использовать, то есть быть властелином в некоем царстве, созданном собственным воображением, насколько оно развито.

— Ну и что, мало ли кто о чем возмечтает? Народу на Земле миллиарды, а средства ограничены.

— Правильно. Но не все мечтают иметь все на халяву. Я думаю, половина всего дееспособного населения — собственники и организаторы производства, то есть производительная часть населения, осознающая необходимость своей деятельности и чувствующая личную потребность в труде и, естественно, получающая прибыль.

Так не легче ли вместо того, чтобы тратить средства на армии охраняющих и карающих органов, на поиск преступников и содержание их под стражей ради того, чтобы сделать из них неполноценных граждан и рецидивистов, — собраться всем миром и дать им все, что они хотят? Надо сделать для них рай на Земле, чтобы они жили в свое удовольствие ни в чем никогда не нуждаясь, но и не вмешиваясь в нашу человеческую жизнь.

— Так что же? Создавать для них «химию» наподобие «Города Солнца»?

— Да, только с точностью до наоборот. Ибо люмпен, не имеющий своего дела или собственности, никогда не ощутит в себе потребности работать как можно лучше, чтобы победить конкурентов. Иными словами, цель люмпена — это «справедливое» распределение прибыли, в худшем случае — грабеж. Поэтому работать они не должны.

И, коль скоро стратегия любого нормального государства состоит в том, чтобы обеспечить всем послушным гражданам равные стартовые условия, город солнечных жуликов должен будет оставаться недосягаемым для нормальных людей, как лепрозорий.

— Да? А, если господину в законе захочется вдруг острых ощущений, и он пойдет и прирежет одного-двух, пусть и своих? Что будет тогда?

— В том-то и дело, что ни у кого не возникнет потребности резать кого-то, ибо каждый будет иметь все, что он хочет.

— Например, кусок пляжа на Багамах длиной 3 км?

— Да, сколько хочет. На Земле столько возможностей, что мы даже не знаем их все. Найти им кусочек земли обетованной, построить по особняку или халупе (кому что нравится), дать жратвы от пуза, зрелищ там, девочек, словом — все. И пусть себе живут в свое удовольствие до посинения. Желательно при самовольном выходе из зоны учредить расстрел. Для желающих начать обычную жизнь создать карантин. Если за установленный срок намерения их останутся положительными, выпустить в «свет».

— Да, но как сортировать людей на трудоголиков и потребителей? Экзамены что ли учредить или приставить к каждому наблюдателей?

— Я думаю, каждый должен сам решить, кем он хочет быть. Единственная трудность здесь — сохранение семьи как института. Скажем, родители хотят только загорать, а дети — зарабатывать, или наоборот, что вполне вероятно. То есть, семьи начнут распадаться…

* * *

…Итак, еду валить лес, что весьма почетно во всех смыслах: этим занимались многие известные ныне личности. С другой стороны, можно заработать славу первопроходца и ударника. С последним, правда, не все так просто: вместо положенных 7:30 выезжаем на работу в 10 часов.

Впечатления первого дня не поддаются описанию. Машина везла нас под брезентовым тентом по льду извилистого Гедкана, промерзшего местами почти до дна. Попадались нам и наледи — участки незамерзающей воды, запорошенные снегом: въедешь в нее и — хана, беги за бульдозером, иначе машина там и останется. По берегам — сопки и сопищи, поросшие разнокалиберной тайгой, в основном, лиственной, изредка — сосны, подлесок.

Прыгаем через борт грузовика, как «буратины», на совсем одеревеневшие за час езды ноги. И вдруг — крик-стон! Все бросились к парню, севшему задом в снег, думали, у него что-то с ногой. Оказалось, невероятное: железный крючок у воротника его телогрейки коснулся роговицы глаза и, примерзнув, тут же вырвал ее кусочек. Но, благодаря морозу под 40, кровь вскоре остановилась, и все вздохнули с облегчением: зрачок не был поврежден.

Рубим все подряд, что потоньше. Стволы по обхвату больше, чем бедро нашей поварихи Тоси, оставляем молчуну бензопильщику Коле по прозвищу «Рыбников» (фильм «Девчата»). Одна бензопила на 20 человек — не беда, ибо лес на мари довольно редкий.

Сложность была в том, что работали мы на склоне сопки и таскали подлесок (по-научному — подтоварник) в кучи то вверх, то вниз по склону. Снегу было мало, и подошвы валенок таяли на глазах, оставаясь на острых камнях и зубьях от срубленных кустов.

…Обед нам готовят, не отходя от «кассы», на костре, Тося и Галя Тихова. Мы подтаскиваем им дрова, ставим перекладину на рогульки, рубим топорами хлеб, а с остальным они уж сами справляются: воды вокруг хватает, снег — чистейший, заготовки для второго заморожены заранее. Трещит костер, котлы источают ароматы, аппетит у работников зверский. Снег искрится на солнце. Киноидиллия.

Хорошо так питаться в походе неделю, другую. Но изо дня в день, месяц за месяцем!..

После работы, уже в сумерки, мы стояли на льду Гедкана в ожидании нашего транспорта — «Захара», т. е. допотопного ЗИС-157. При этом больше для развлечения, чем для согрева, Горисов с «Рыбниковым» жгли костерок. Дрова были сыроваты, поэтому Толик отвинчивал малую крышку на канистре (для заливки в бензопилу) и направлял в костер струйку бензина. С первого раза из-за мороза пламя не поднялось и до колен. Второй впрыск поднял огонь почти до пояса.

Многие ребята стояли поодаль и радости от того огня не ощутили. Зато третий впрыск произвел на бригаду «взрывное» впечатление. Огонь по струе, наконец, заскочил в канистру и литр «напалма» бросился волной на ошалевшего кострового. Слава богу, лицо он предусмотрительно отвернул в сторону и, оказавшись в огне, не растерялся, а упал лицом вниз и стал кататься по снегу.

Все произошло так быстро, что никто не успел броситься ему на помощь. Толик встал сам, встряхнулся, как птица Феникс, осмотрел потери на одежде, куски пластмассы от канистры на снегу и развел руками, недоумевая то ли гибели инвентаря, то ли собственному спасению… Ни у кого не хватило духу отматерить юного «пожарного», ибо вид его и так был жалок. По молчаливому согласию решили не трубить о происшествии.

Вскоре, осмотрев просеку, подошёл мастер и похвалил, мол, сработали не плохо. Вернулись домой затемно усталые, замерзшие, но довольные.

Следующий день отличался от предыдущего лишь некоторыми материальными потерями. От ударов по остекленевшим стволам деревьев кромки топоров стали крошиться. На наждачном круге начальство экономило, поэтому, чтобы хоть как-то привести основной инструмент в порядок, после работы все взялись за напильники. Секта мазохистов…

Как-то после работы я зашел в ДК и вдруг узнал, что должен немедленно снимать ватные «доспехи» и идти на концерт Шубарина, который здесь был проездом. Бегу домой и обратно в ДК.

В фойе встречаю Шестова. Он, хотя и член Союза журналистов, но за 5 минут моего допроса так и не смог вразумительно сказать, пойдет ли моя ругательная заметка о первом собрании наших комсомольцев в «его» «Магистрали» или нет.

После концерта собралась редколлегия нашей стенгазеты. Постановили: поскольку Шестов женат на Капе, племяннице начальника Управления, то ему не с руки выступать против руководства, поэтому следует отдать заметку в «Рабочий Авангард».

Утром перед отъездом на просеку бегу в Управление и засовываю заметку под запертую дверь Тамары с запиской: мол, твои родственные связи с райкомом и его органом — «Рабочим» — нам ближе связей редактора «Магистрали» c Управлением.

Плетусь вечером с просеки, заворачиваю в Управление на предмет узнать результат своих манипуляций и вижу, что заметка напечатана в «Магистрали». Иду к Гавриле и, восхищенный его гражданской скромностью, жму ему руку.

Глава 5

Книжный поток. «Ихтиандр» в море тайги. Ученье — свет! Десант уходит, кто же остается? Комитетчики — ассенизаторы.

…В книжной лавке, открывшейся после ремонта, спокойно подписываюсь на собрание сочинений Л. Н. Толстого, покупаю один том из серии «Современный детектив», сборник рассказов А. Рекемчука и так далее. Прихожу в наш посёлок и вижу почтовую машину, в которой — среди прочих — четыре посылки с «книгами — почтой», на имя одной из наших активисток — Оксаны.

Выкупаем все посылки на сумму 80 рублей, потрошим их и составляем наборы: двухтомник Андерсена, «Земля людей», «Три Дюма», «Три мушкетера», не говорю уж о Чапеке. И все это — почти без нагрузки, такая редкость! Желающие приобрести их нашлись моментально.

Закончилась книжная операция ввечеру. Однако смертельный удар напоследок нанес мне дружочек Горисов. Он, как бы между прочим, достал из своих закромов монографию о Чюрлёнисе, заметив при этом, что был одним из первых, ворвавшихся сегодня в лавку. Тем не менее, эта «старая карга» — продавщица — тоже сделала ему апперкот, отдав на его глазах «совершенно неизвестным людям», шесть экземпляров (!) четырехтомника Хемингуэя.

В воскресенье, наконец, отоспались. В 12 были на собрании ЛИТО и почти впустую пробазарили до 15 часов. Новым был лишь рассказ заезжего журналиста о сложном положении дел на Восточном участке.

Сразу после этого пошли в «Пионер» на встречу с артистом театра им. Станиславского В. Кореневым. Зал был полон, и все было прекрасно. Но интереснее была встреча с ним в нашей студии после. Наслушались мы о делах в московских театрах, об упадке «Современника», о неудачном начале Захарова в «Ленкоме», о пятикомнатной квартире и лимузине с шофером у Ефремова, о делячестве Табакова, — и прочих театральных сплетен.

…Работаем на просеке под «железку» (ширина 50 м на склоне в 30°–40°). Тайга — густой сосновый подлесок, крупные лиственницы, мелкие березы. Бензопила уже третий день не заводится, — толстые стволы оставляем.

…На очередной репетиции объявили о показе сцен из спектакля нашему начальству. Сдача «зачета» в среду. При положительном исходе наш режиссер получит добро на визит к знакомым московским коллегам, чтобы заручиться их поддержкой в постановке.

…Однажды вечером кто-то сообщил, что меня и ещё несколько человек посылают на курсы бригадиров с «отрывом» на 1,5 месяца. «Учиться, учиться и учиться»? — как сказал один из классиков. Что ж, если надо… Пойду, поучусь ещё. В деньгах я, конечно, опять проиграю.

…А здоровье у всех отменное, воздух здесь сухой до жути, так, что я даже не кашляю. Сплю в своем ватном спальнике и прогреваюсь настолько, что все простуды вылетают из меня до полуночи. Спальник очень помогает при нештатных отключениях нашей электростанции по ночам. Утром некоторые соседи не могут оторвать волосы от покрытых инеем стен вагончика.

По улицам поселка щеголяем в полушубках, что действует на «старожилов», как красное на быков, но столкновения с ними пока обходятся без крови.

Слухи о привлечении бывших зэков на стройку появляются и здесь, но заезжие журналисты об этом ничего не слышали. Напротив, недавно стройке присвоено звание Ударной Комсомольской. Правда, что это значит с финансовой точки зрения — никто не объясняет.

…На Кудыкту отбыл первый десант. Об этом написано во многих газетах. Естественно, командиром отряда из 25 человек разных специальностей стал Влад Степанов: основу десанта составила его бригада лесорубов. Однако, вопреки его желанию добавили ему несколько идейных товарищей «для крепости».

Товарищей-то добавили, а таких вещей, как, например, аварийное освещение в виде свечек — дали только одну. Про запас курева вообще забыли.

После типового митинга караван из двух бульдозеров и двух трелёвщиков, тянущих на буксирах балки и сани с бочками ГСМ, двинулся в морозный туман. При морозе ниже 45° и полной неподвижности воздуха туман бывает такой, что в тридцати метрах ничего не видно.

Вскоре после выхода на лед Гедкана один из трелевщиков заглох намертво, и караван встал надолго. Потом на торосах стали рваться, как нитки, 32-х миллиметровые перемерзшие тросы. Полы в балках, готовящихся к отправке, утеплили 10-ти мм слоем ДВП, и то в последний момент. Но и — слава богу, так как полозья у балков были низкие, и все полы в процессе преодоления торосов и прочих подснежных препятствий поломались напрочь, так, что их пришлось переделывать. Словом, приключений хватало, и за первый день санный поезд едва ли прошел треть пути. А до Кудыкты — больше 40 км.

Все это я узнал позже, ибо с утра сидел за партой. Тот, кто составлял учебный план бригадирской науки, вряд ли когда-нибудь видел бригадира в работе. Конечно, сведения из теории строительства нужны, но для того, чтобы заставить парней рвать пупки, — совсем необязательны. Какие там эпюры!

На следующий день вечером Тимоха, протягивая мне руку, нарочито громко заявляет:

— Поздравляю! Поздравляю тебя!..

«С чем бы это»? — лихорадочно соображаю я, так как это могло означать любую гадость вплоть до увольнения. Однако, после подобающей паузы он сжалился:

— Ввели тебя в состав комитета комсомола большинством.

Кто был «меньшинством», я догадался.

— Я был против, — подтвердил Тимофей мою догадку. — Я считаю, что ты — отщепенец, оторвавшийся от коллектива…

В подробности он не вдавался. К сожалению, довыборы проходили «внезапно» — никто, конечно, и не догадывался, что 4 члена комитета уйдут в Кудыкту с десантом. И меня, естественно, о довыборах в комитет не уведомили. Я бы объяснил собранию, что «отрыв» заключался лишь в том, что я не только отказался участвовать в ночных карточных побоищах с непременной выпивкой под руководством Тимохи, но открыто презирал его компанию.

Теперь, став зав. оргсектором, я мог напрямую указать ему на несоответствие его официальной позы: «долой пьяниц и картежников!» — с поведением в натуре. Но что он — порождение лицемерной советской среды — мог изменить в себе, если двойная мораль вошла в его жизнь с детства?

Впрочем, что говорить о Тимохе, если в число «заактированных» попали: член партбюро, член комитета; в число «замеченных неоднократно» — командир отряда, комиссар. И бог весть, куда ещё проникли «метастазы» алкогольной «заразы».

Но с подтверждением слухов, полученных с почты, о перлюстрации наших писем с официальными адресами — все прочие проблемы меркнут, как свет лампочки при вспышке молнии. Это насколько надо переродиться, чтобы держать нас, как лягушек в аквариуме, под непрерывным контролем. Где мы живем, какие права человека?!

С другой стороны, например, Горисов проспал на работу, а для оправдания выпросил больничный на три дня. Видимо, в качестве компенсации за мерзость окружающей действительности. И это не помешало нам с ним 24-го выкупить 8 изданных томов из собрания Л. Толстого.

К вечеру я понял, что тоже заболел (температура 38,8°). Заразился от друга? Пришлось отлеживаться в спальнике. Врач, прибывшая в отряд, констатировала у меня и у соседей грипп. Похоже на эпидемию. Поэтому четверг выпал из жизни, как монета из дырявого кармана. Но в пятницу я даже ходил в столовую, а вечером разносил газеты по вагонам.

В субботу я уже работал в совместном заседании комитета и штаба Дружины. Результат: трое представлены к увольнению за систематическое пьянство на работе. Среди них тот самый, из зоны, которого приняли в комсомол для исправления «здоровым коллективом» перед отъездом из Москвы. Исключаем его из рядов обратно. Ещё 6 кандидатов вышли из чистилища со «строгачами» и «последними» предупреждениями. Так прошел первый день новой для меня практики.

Накануне «показухи» сцен из спектакля начальству нам объявили отбой. Вместо этого в ДК «Пионер» состоится встреча с монгольской делегацией. В 11 часов студентов и прочую праздную публику созвали в «Пионер» на митинг. Все прошло привычно гладко: присутствующие очередной раз заверили друг друга в нерушимости дружбы между нашими народами. Затем, в подтверждение благих намерений их Министр легкой промышленности накинул на плечи нескольким рабочим по дубленке. Остальным присутствующим обещали выдать такие же подарки несколько позже. Надо ли говорить, что этот светлый момент не наступил никогда. Зато вскоре замечательные изделия монгольских умельцев, правда, покрытые «плащевкой», появились в магазинах поселка.

Вечером логично пошло прозвучал концерт ВИА «Сибирские ребята» из филармонии.

…На втором заседании «комитета девятнадцати» — именно столько в нем народу по списку — присутствовало почему-то лишь девять. Мне было поручено вести персональные дела отступников, отчисляемых из рядов.

Разбирали дело одного оперативника, уличенного в краже казенного имущества. Судили-рядили, выбирали ему наказание. Выступил командир оперотряда: мол, нельзя ударяться в крайности, «человек он заслуженный, партийный, имеет две правительственные награды за участие в венгерских событиях, контужен». Надо сделать запросы в район, на прежнюю работу и вообще — не травмировать зря человека. Да, жираф большой…

Однако, как ни «воспитывали» мы пьяниц, некоторых пришлось исключить из рядов и представить на увольнение из СМП. Со скандалом и скрипом добились увольнения Шустрова, который, как истый вор в законе, организовал вокруг себя пару друганов и держал под ножом соседей по вагончику. Ну, копия «Путевки в жизнь»: Мустафа дорогу строил…

Или, например, трагикомедия. Коля Носкин, работник коммунальной службы, вечно ходит в рабочее время поддатый.

— Коля, ну, рассказывай: почему ты вечно пьяный на работе? — спрашивает на заседании комитета Сева.

— Да разве я пью? — заикаясь, говорит он — незаменимый ассенизатор наружных туалетов, в обязанность которого входит долбить ломом в выгребных ямах говенные, окаменевшие на морозе сталагмиты.

Был случай, когда, наткнувшись впопыхах голым задом на такой шпиль, один из наших земляков выскользнул по желтой ледяной горке из уборной, как кукушка из часов, на обозрение проходящей публике…

— Я — не-е, ёлкины! — стараясь подобрать приличные слова, объясняет он. — Я не пью на работе. Так, стакан вмажешь, ёлкины… Попробуй-ка подолби это… там, внизу. Оно же летит в рот, в нос, в глаза… А так, стакан принял, и ничего. А после, ёлкины, опять стакан надо…

— Значит, пьешь для дезинфекции… — резюмировали мы, утирая от смеха слезы.

Что ж, пожурили ценного работника и отпустили.

Глава 6

Циники и лирики от ТВ. Чудо-наволочки. «Зачет» сдан. Искусство требует… Свадьбы наступают. Один — на всех. Первый конкурс песни. Песня бражника.

…Неожиданно после актива Сева выдает мне задание: подготовить рассказ о достопримечательностях столицы. Агитбригада должна выступить у аборигенов в колхозе «Зорька», что в 18-ти км за рекой Лендой. Позже наша библиотекарь Катерина выдала мне нелепую книжку «Москва глазами репортера». Я добросовестно выписал кое-что в блокнот и стал учить.

На нетайную вечерю зашел Митяй, как всегда пошатываясь после восьмичасовых «танцев» с бензопилой на просеке. Однажды Сизов, начальник СМП, увидел «зигзаги» Митяя, задубевшего в кузове грузовика и с «Дружбой» за спиной. Своим наметанным глазом он враз определил: «Эти, так называемые энтузиасты, умудряются набраться и в тайге! Где только водку находят, шельмецы?!».

В этот раз его потянуло ко мне желание поделиться своим знакомством с корреспондентом, написавшем о нашем отряде статью «Абзац». Прочитав ее, он не мог не выразить свой восторг автору, но долго не находилось времени для этого. Наконец, зайдя в редакцию «районки», он узнал, что автор — это хрупкая девушка Люда Коротич, лет 25-ти, выпускница ДВГУ, старожилка этих мест и вполне опытная журналистка.

Он разговорился с ней и понял, что между ними много общего.

— Ты знаешь, она такая пронзительная и решительная! — говорил он с восторгом, не обещающим ничего хорошего. — Мы тут ходим вокруг да около, попискиваем, как мышки, а она сразу все просекла и выступила, невзирая на лица…

В четверг и пятницу добросовестно изучаю бригадирское мастерство, а заодно — красоты Кремля и его окрестностей. Вечера мы с Горисовым проводили в душещипательных беседах с тележурналистами из области и циниками из программы «Время», которые проживали в общежитии учебного пункта.

Благинцы были доброжелательны и, насмотревшись нашего эксперимента на просеке, в отсутствие элементарных норм безопасности, призывали нас к действиям вплоть до отказа от работы. Попытки объяснить им фатализм ударников, происходящий от извечной подначки начальства: «Что, слабо?!» — натыкались на полное непонимание.

— В том-то и суть работы ударника труда, чтобы нарушить известные нормы, перейти границы дозволенного и доказать всем какой он необычный, — кипятился Толя.

— В нормальных условиях и дурак может сработать, как герой. А ты сумей-ка «через невозможное — вперед!», — резюмировал я.

Тем не менее, от журналистов якобы ускользала сама идея работы на голом энтузиазме, вопреки здравому смыслу. Москвичи же откровенно издевались надо всем, что здесь увидели, ибо думали, что мы терпим надругательства руководства ради бешеных денег, которых никто из нас ещё не видел. Так, не найдя взаимопонимания, но довольные своим красноречием мы расходились за полночь.

…Прекрасный субботний день объявили учебным. Однако, ничего из этого не вышло. Параллельно нашим занятиям сдавала экзамены вечерняя группа плотников. Для стирания грани между физическим трудом и умственным выпускникам просто необходимо было выпить с преподавателями «на брудершафт». Удобнее всего это было сделать, не отходя от экзаменационного стола. Ученикам, не занятым в «братании», не оставалось ничего иного, как уйти, покрыв «альма» матерными словами.

…Удалось выполнить один из заказов заозерских военкорров: купил и отослал им белый полушубок, что, будучи отмечено наблюдателями, наверняка зачтется мне в судный день. Мало ли для чего ты отсылаешь дефицит…

Правда, едва ли найдется в отряде человек, не пославший отсюда ни одной объемной посылки домой. Причем, для упаковки народ обычно использует наволочки. Идешь в магазин, а там, как известно, — советский стандарт: 70х70. Что делать? Берешь, что есть.

…Ложится как-то Гошка спать и видит чудо: наволочка у него совершенно новая, но подушку в ней найти — не поле перейти, потерялась в ее просторах. Видимо, кому-то срочно понадобилась упаковка, но все наволочки нормального размера в их вагончике, кроме Гошкиной, уже улетели на «материк». Вот и конфисковали ее по горячке, не спросив хозяина. И то хорошо ещё, что дали замену, а кое-кто уже привык спать без всяких наволочек.

В воскресенье в 15 часов в «Пионере» представителям Управления и Штаба мы показали, наконец, сцены из спектакля А. Мищенко. При обсуждении нашего будущего мы не присутствовали, но, всё равно, получили «добро» с некоторыми поправками.

Например, могут ли понравиться доводы одной из героинь-лимитчиц: «Да что хорошего было в столичной общаге? Водка, карты, драки… Ради этого что ли там жить?», — особенно идеологам ЦК ВЛКСМ? В нашем общежитии такого быть не может, потому что никогда… Все же, думаю, Мищенко не отдаст этот эпизод.

После этого в 17 часов, не проведя ни одной репетиции, уселись мы — семеро столичных «актеров» — в будку на грузовике и поехали по ухабистой дороге к «подшефным» колхозникам. В кабину сели Сева и его жена. «Зачем она-то едет?» — терялись мы в догадках. Морозец был около 40°.

Известно, организаторы у нас люди горячие и о себе не думают, ездят в тесных кабинах. А рядовые граждане, пусть едут посвободнее, в кузове под брезентом, авось не замерзнут! Увы, граждане вопреки ожиданию руководства просто окоченели, ибо шофер не знал дороги и ехал до колхоза зигзагами почти час.

Приехали в Заречье уже затемно. В клубе прохладно и темно, то есть никто не ждал сегодня «артистов». Их ждали почему-то в воскресение, завтра. Как договаривался Сева?! Катерина ехала в сапожках и едва смогла дойти до радиатора в клубе, и это — после сильнейшего гриппа!

Организаторы, все же, пошли по домам, стали созывать зрителей. Все равно им приходить на фильм «Привидение в замке…». Постепенно собралось три бабки, два пьяненьких мужичка и десяток мамаш с детишками. Все, как есть, с раскосыми «индейскими» очами.

Отогревшись, Катерина начала представление. Первым выпустила меня «для затравки». Я начал рассказывать, как прекрасна наша столица, а особенно — Кремль. После описания пятой или шестой его башни, по пьяным голосам из зала я понял: присутствующее эвенкийское население уже готово бросить своих норок, песцов и оленей с тем, чтобы ехать покорять столицу. Я быстро закруглился, не доводя дело до крайности, как Бендер в Нью Васюках, и осмелился выйти на сцену лишь в финале, когда вся наша команда под аккомпанемент Катерины пела «коронку»: «Красный командир».

Среди импровизаций остальных артистов мое нелепое выступление, как утверждали очевидцы, в полумраке клуба вполне сошло за третий сорт.

На обратном пути мы, несмотря на внутренний разогреватель, опять замерзали до дрожи. На фоне такой жертвенности меня сразила наповал неизвестно откуда взявшаяся новость: наша поездка и задумана была, дабы руководство смогло приобрести или заказать меховые полезные ископаемые: унты, шапки и тому подобное, добываемые колхозниками. Словом, совместило необходимое с полезным.

Неожиданно заехали к единственному в поселке кафе «Белка», где высадили Севу с женой и Катерину. Оказывается, у них запланировано ещё одно милое мероприятие: молодежная свадьба. Там-то, наверно, Катерина и отогреется.

Отряд захлестнула волна свадеб: по две-три в неделю. А что делать? Молодым надо как-то упорядочить свою жизнь, хотя бы на время. Ведь через каких-нибудь полгода должны появиться первые детки.

Вечером у меня родились строки, навеянные наблюдениями за моими соратницами.

Ваши речи намеренно грубы,

В Вашем взгляде так мало тепла!

Видно, даром на Вас полушубок,

Верно, движутся плохо дела…

Я печаль Вашу тайную знаю,

Мне знакомо сметенье души,

Я Ваш взгляд, словно книгу, читаю,

И страницы её хороши.

Не хватило одного куплета, чтобы получился текст для романса.

В воскресенье ходил на почту, заседал в комитете со штабом дружины. Разбирали дело 36-го вагона, где один юноша измолотил своего соседа, затем досталось двум «секундантам», потом — случайному визитеру из другого СМП. От неожиданности никто из них даже не попытался остановить «супермена», ибо он никогда не поднимал руку на своих соседей и не был замечен нетрезвым.

Более того, через некоторое время все — и пострадавшие, и истязатель — выпили «мировую», а наутро не вышли на работу. Опрашивая всех по одному, мы встали в тупик: пострадавшие признали виновными себя, а зачинщик просил отчислить его. Результат дебатов таков: троих — предложим начальству уволить, а первого избитого — выгнать из рядов комсы.

Вечером в «Пионере» не без участия Катерины был проведен конкурс КСП. Очевидно, она как участница подобных слетов давно задумала утвердить и здесь хорошую традицию. Выступало, правда, всего 10–15 человек, и одно из первых мест среди них заняла, естественно, сама организатор. Весьма бледно на общем фоне выступил «наследник» славной традиции Пединститута и его выпускник Сева с песнями А. Якушевой. А, когда в зале вдруг погас свет, сам Иванцов прочувствованно пропел в кромешную тьму «Выхожу один я на дорогу…». Словом, было чудно!

Понедельник объявили неучебным днем. Я сходил в старый книжный, где, по словам хозяйки, не было «ничего нового». Однако, покопавшись на полках, обнаружил «Воспоминания» А. Цветаевой и «Избранное» Ю. Олеши. Но уходить не торопился, чуя, что это не все «старое». Так, опытным взглядом «рентгена» мне удалось «откопать» под прилавком «Тайную войну Максима Исаева» Ю. Семенова.

…Зашли с Горисовым в библиотеку «Пионера», где иногда единой книжки ради перекапывали тонны «руды», и меняли на свои поступления. Увы, хозяйка книжной горы — Вера Ручицына — объявила нам, что с 1-го уходит работать в лабораторию, чем весьма огорчила. На прощание поменяли свои излишки на «Успех» и «Избранное» Чапека, поступившие из Молдавии.

Кстати, в декабре «Книжное обозрение» напечатало Толино письмо, где он ругал один из магазинов «Книга — почтой», приславший сюда посылку на 100 рублей, половину которой занимала «нагрузка». Например, десять книжек о С. Лазо в мягкой обложке и др.

С тех пор со всего Союза ему сыплятся открытки с предложениями об обмене. Например, «12 стульев» и «Теленка» на «Три мушкетера» или на собрание сочинений Л. Н. Толстого или ещё черт знает на что. Но вскоре пошли открытки с «наглым» требованием выслать эти же книги наложенным платежом. Находясь в затруднительном финансовом положении, Горисов злорадно хмыкнул:

— Ну, я им пошлю Чапека с «Тремя мушкетерами» и нагрузку рублей на восемь. Будут знать, как нам достаётся литература!..

Словом, «напугал» книгоманов до смерти.

…Не успел комитет разобраться с одной компанией, как в канун Нового года, ночью, был избит командир отряда Валентин. Поскольку он якобы не узнал напавших на него, дело останется темным и ничем не кончится. Или в нем замешаны сами оперативники, или внешние силы, бороться с коими должны более компетентные органы.

Ночью силился написать святочный рассказ, но ничего не вышло. Пришлось перепечатать «Гусарскую балладу», сочиненную недавно под впечатлением ночных попоек Тимохи и К°. Она вписывается в размер «Когда б имел златые горы».

Не лей бальзам тирад изящных

На раны гибнущей души,

А лучше «бормотухи» ящик

Из магазина приташши…

Не вынес я душевных пыток,

Пришёл любви моей конец!

Так лучше выпьем тот напиток,

Что предлагает «Винимпекс».

Ах, сердце ноет под нагрузкой,

Как видно, назревает стресс.

Налей-ка свежей «Старорусской»,

И сдвинем кружки за прогресс!

Кому, ты жизнь, нужна такая!

С тобою разрываю флирт.

Не предлагайте мне Токая −

Я пью неразведенный спирт!

Пускай растает юность в дымке…

Я вижу: близится закат.

Ах, если б на своих поминках

Я смог попробовать мускат…

Выдержанная в стиле и выражениях, бытующих в наших рядах, она заслужила высокую оценку Горисова, Икорникова, Катерины и других ребят.

Глава 7

Дневник десантника. Предновогодние заготовки. Лечение силой. «72 градуса ниже ноля». Души невнятные порывы. Где бы святого найти одного.

Главным материалом новогоднего выпуска стенгазеты станет «Дневник десантника», который передал мне Влад, приехавший с ребятами из Кудыкты за новогодними покупками.

Конечно, описаний природы в нем нет, да и жалоб на подготовку десанта не найдешь. Зато ярость, сопровождавшая столь любимый Владом процесс преодоления неожиданностей, ясно проглядывается в его скупом повествовании: «… Трелевщик заглох на первых километрах пути. Олег Боронов полез в мотор, и вскоре мы поняли, что соляр стал, как кисель, и не идет по трубкам. Кто нам всучил летнее топливо, когда мороз под 50°?!…», — и так далее, с многоточиями через каждые три слова. Хотя к чести Влада надо сказать, что слова-«связки» в своей речи он никогда не использует.

Сидя за чаем, он чуть не слезно просит нас с Митяем повлиять в комитете на состав бригад, готовящихся к работе в Кудыкте.

— Послушайте, ребята, — говорил он устало. — Те, кого мне навязали с десантом, ни в какие ворота не лезут, не тянут они совсем. Работают только, когда я рядом… Положиться можно только на десяток человек, с которыми уже пуд соли съел на просеке. Остальные — просто балласт…

— Влад, мы, конечно, попробуем что-то сделать, только как? — спросил Митяй. — Ведь Севе — лишь бы избавиться от этого «балласта».

— К тому же, бригады уже сплотились, — добавил я, — и круговая порука в них сильнее любого комитета. Тащат за собой всю безнадегу… Да и здесь с содроганием ждем новогоднего загула.

…Сегодня вторник — последний день старого года, а настроение далеко не у всех праздничное. Всеобщий подготовительно-закупочный ажиотаж совсем не захватывает, скорее раздражает. За три месяца нашего пребывания здесь особых достижений ни в работе, ни в строительстве отношений совсем не видно. Так, мышиная возня, суета…

Кстати, о мышах. Вероятно, они водятся в каждом балке, но никто с ними не борется. У нас, например, они благоденствуют на полке в прихожей среди круп и прочих припасов. На нижней, широкой полке стоит бак с водой, которую мы берем из водовозки. Открыв однажды дверцу полки, я, видимо, застал воришек врасплох, и они, ослепнув от яркого света, бросились в рассыпную. В сутолоке один из мышат оступился и полетел в бак, бывший, естественно, без крышки. Оказывается, мыши хорошие пловцы, ибо, заглянув в бак через четверть часа, я увидел его по-прежнему на марафонско-кольцевой дистанции.

Ещё грустно от того, что в суете и якобы срочных делах нет времени на что-то главное, за что не было бы «мучительно больно» потом. Да и как остановить эту погоню за собственным хвостом? Кажется, попади я сейчас вдруг в камеру-одиночку, смог бы написать такое!.. Скажем, «Записки из муравейника» или «Сто дней Дениса Иванова»… Но за что можно получить такую «командировку»? Не иначе, как за какое-нибудь «влажное» дело. Опять — не реально.

Под Новый год «районка» напечатала «ура» -поэму члена ССП Олега о том, как здорово, что Дирекция строительства моется в поселковой бане, а заодно стирает в шайках исподнее.

Все бы ничего — у искусства нет запретных тем — да только на главном входе бани этой злосчастной всегда висит замок. Нет, конечно, можно улучить момент и прорваться в нее не через «зад», но воды горячей в ней все равно не будет. К тому же каждый человек помнит медицинский плакат: «Стирать в бане запрещено!». Нормальный гражданин этого и не сделает, но то — гражданин… Поэтом быть он не обязан.

С другой стороны, хотя горячей воды и не бывает, но раскаленный пар проходит по трубам отопления в так называемую парилку. И тут нельзя не поразиться чуду русской смекалки: поливая раскаленные радиаторы холодной водой, наши люди собирают в шайки уже — горячую. Вечная слава воде!

…Днем я был послан своим районом — рудиментом землячества — в магазин за барашком. Хладнокровно отстоял в очереди, но отечественного производства — мне не досталось. Пришлось брать новозеландского — несколько дороже родного, видимо, из-за симпатичной бязевой обертки.

Доморощенные специалисты вроде Арнольдова и Иторенко долго пристраивали замороженного барана на вертеле над костром. Однако мороз был такой, что туша не только не оттаивала, но замерзала вновь со стороны, удаленной от огня. Промучившись с барашком около часа, повара порубили его и понесли на сковородку, чтобы хоть как-то успеть к бою Курантов.

…Год второй, январь. Выпив с земляками шампанского за наступивший год и пожевав сухой заморской баранины, ушёл спать, не ощутив праздника. Остатки барашка повара предусмотрительно поставили вариться. Около 6-ти утра кто-то из «жаворонков» догадался выключить плитку, поэтому на завтрак мы имели холодец, а не уголь.

Праздник мы ощутили позже. Во-первых, ночью выпал снег, если так можно назвать пыль, которая обычно оседает здесь, будто выбитая из матраца Снежной королевы. При этом температура поднялась до –22°, что после –40° воспринимается как наступление весны.

А весной — что? Происходит брожение, вылившееся в одном из женских балков в драку. Вернее, не драку, а «излечение» несчастной, коей являлась вечно пьяная Л. Фомкина 19-ти лет. Вопрос о ее увольнении стоит почти с первых дней нашего приезда. Комитет все же надеялся на чудесное «влияние трудового коллектива» и тем лишь усугублял положение «больной».

Вот и взяла на себя профилактическую миссию член дружины Маша Бондарчук, слегка пересчитав Фомкиной ребра и нанеся на ее веснушчатое лицо экстравагантный грим. Если и эта мера не поможет, придется расстаться с трудновоспитуемой.

Во-вторых, мне, наконец, удалось взяться за присланную друзьями повесть Санина «72° ниже нуля». Прочел ее на одном дыхании. Сначала она показалась мне несколько документальной, но эпизод, в котором Лёнька, нарушая все инструкции, обезумев от страха, ищет санный поезд в «черной пурге», доказал философскую наполненность всей вещи. Обязательно дам прочесть ее всем своим.

Эту повесть неожиданно помог мне переварить Икорников, пришедший поделиться наболевшим как раз на самом интересном месте. Глубоко переживая ситуацию в отряде, он не видит ничего лучше, чем направить весь заряд энергии на «пробивание стены» своей головой. Не имея ни специальных знаний, ни навыков работы с людьми, он намерен срочно, одним махом изменить их, извлечь из хмельной круговерти.

— Я пойду к ним (видимо, в ряды нетрезвых комсомольцев) и буду кричать до тех пор, пока до них не дойдет, что пора остановиться, что жизнь проходит впустую… — шумел он в экстазе, сидя за кружкой чая в столовой части нашего балка.

Однако, это не мешало землякам сновать мимо нас в магазин за пополнением запасов спиртного для ночных карточных бдений.

Сидя за шахматами и попивая чай до трех утра, я пытаюсь направить порыв Мити в практическое русло рутинной воспитательной работы. Что-то, конечно, он воспринял, но придумать реальный план действий мы не смогли.

А тут ещё «Зависть» Олеши, которую он держал перед собой и цитировал в подтверждение своих мыслей в течение четырех часов, то есть доказывая постоянство воззрений нашего народа с 1927 г., когда была написана эта книга. Через 4 часа ему ехать на просеку, а мне идти на учебу.

В процессе учения обдумывал, как бы мне вернуться в бригаду лесорубов. Вечером узнал, что бригадир Миронкин настроен против «лишних ртов», ибо своим работы не хватает. Главный инженер, который мог бы поспособствовать, — уходит в другую организацию. Алина как кадровичка могла бы просто направить туда, но устроила себе командировку в столицу. Словом, нет мне пути назад.

Тем не менее, жизнь идет своим чередом, то есть вполне нормально, если не считать, что выдачу зарплаты за прошлый месяц отложили на неопределенный срок. Да и зачем она нам? Мы ж «романтики» и не за этим сюда ехали, проживем и без денег. Кстати, две банки кофе, давеча присланного Алексеем, пришлось толкнуть с молотка. Ведь не кофеем единым!..

А пока продолжаю «грызть бетон» науки или науку о бетоне…

В первый учебный день нового года занимались с нивелиром на местности. Естественно, в перерыве сбегал в книжную лавку. На полках — ничего нового. Но вдруг наша «ведьмочка», задружившая с нами после получения «шести мушкетеров», спрашивает:

— Гена, а как ваша фамилия? — и записывает ее куда-то.

Через минуту она подзывает меня расписаться и вручает мне подписку на трехтомник Светлова. Оказывается, в райкоме отказались от двух собраний советского классика. А нам все сойдет, хотя бы для обмена. Вот, что значит появиться в нужное время!

Глава 8

Любитель детективного жанра. Комсомольцы — беспокойные сердца. Поэзия и проза. Инакомыслящие.

Вечером очередное заседание комитета. Утверждали состав двух бригад, отъезжающих в понедельник в Кудыкту. Пожалуй, это были последние две капли из моря моего терпения. Все походило на процедуру приема в ряды комсомола. Вызывают очередного кандидата и задают ему нескромные вопросы:

— Какое образование?

— Семь классов.

— Здесь подавал заявление в вечернюю школу?

— Подавал.

— Учишься?

— Нет.

— Почему?

— А зачем мне учиться? Я дом и без образования построю.

— А как семью построишь? Ты знаешь постановление о всеобщем среднем образовании? Соберешься жениться, а невеста тебе скажет: «Иди подучись…».

— Да их полно-о!..

— Как?! Значит, учиться отказываешься? Нам такие не нужны.

— Не знаю… Попробую…

— А что же ты делал эти три месяца после работы?

— Ну, отдыхал…

— А как насчет водочки? Не увлекаешься?

— Как все…

Собственно, ради ответа на этот риторический вопрос и устраивается весь спектакль. «Артисты», отвечающие на вопросы, не отличаются оригинальностью. А задающие их — просто в восторге от отсутствия оригиналов. После порции натужного смеха Сева предлагает стандартное:

— Что ж, если бригадир и комсорг ручаются за товарища (те кивают головами, как лошади в упряжи) — добрый путь! Поздравляем тебя…

— Угу, — отвечает кандидат и усталый вываливается на улицу.

Ещё три таких «обсуждения» в нарастающем темпе, и меня начинает подташнивать. Я встаю и, несмотря на окрики «коллег», молча выхожу отдышаться на свежий воздух.

Вторая бригада через «чистилище» пошла было маршем, да вдруг споткнулась. Один из кандидатов никак не мог пройти в кудыктинские «кущи» потому, что для начала не мог пройти и в нашу дверь — едва стоял на ногах. То есть, ни в какие, даже широко распахнутые ворота, не лез. А затолкать его в них не дали «оптовикам» -доброжелателям вроде Севы и К° бдительные Тимоха и Митяй.

Правда, проделав запретительный выпад, мол, нам такие «непроходимые» не нужны, Тимофей запросился на волю. При этом он пожаловался на сильную головную боль, которую, как я знал, «усугубляли» два билета на вечерний сеанс в его кармане. Что ж, мы не звери, отпустили бедолагу лечиться.

Все же, народ решил «помахать руками после драки» и загалдел перед уходом о том, что — это не работа, а профанация, что в Кудыкте получается не ударный десант, а ЛТП. Но все уже куда-то заторопились (не в кино ли?) и на ходу постановили в следующий раз обсудить нашу работу, то есть, высечь себя, как «унтер-офицерская вдова».

В конце концов, многочисленные дебаты с Митей и Гошкой, да и личные размышления убедили меня в тщете нашей возни. Попытка молниеносного — три месяца и семь дней — сотворения «Нового мира» в отдельно взятом подразделении Минтрансстроя потерпела полный звездец. Дверью хлопать тоже не было смысла. Я решил просто удалиться, о чем собрался заявить на следующем комитете в среду.

…«Проглотил» окончание романа «Сын» Ж. Сименона в журнале «Подъём» №6, неизвестно как здесь оказавшемся. Был потрясен «открытым текстом», который в «центре» обычно не печатают. А в Воронеже — пожалуйста.

Кроме того, нам, наконец, повалила периодика всех цветов и размеров. Народ, соскучившись по печатному слову (непечатных-то хватает), погрузился в чтение. Может теперь будут меньше пить?

Однажды вместо занятий — по графику стоял дежурным на звонке и сочинял отповедь «витиям» в комитете. В перемену навестил книжную лавку и за неимением средств упросил «ведьму» отложить альбомы «Русская живопись ХIХ века», «Немецкая живопись в русских музеях» и пару книг о Пушкине и Врубеле.

Вечером, как обычно, — газеты, шахматы, треп. Например, Арнольдов — член оперотряда и большой любитель детективного жанра — открывал мне глаза на невидимую часть айсберга в истории с Валентином. Он уверен, что избили его наши люди, повязанные с тем же условно-освобожденным комсомольцем Шустровым по линии наркотиков. Милиция якобы нашла в местной гостинице, где он теперь проживает, настоящий притон.

В соседнем СМП следы наркотиков обнаружены в общаге прибалтов. Все это замешано на сбыте дорогих дефицитных товаров, которые на прилавки нашего магазина не попадают. Оказалось, они оседают в сите причастных к распределению дефицита. Словом, никто не знает, что ещё можно ожидать от деятельности подпольного синдиката.

Говорит Арнольдов убедительно, опыт и вкус к разговорному жанру у него заметен. До поездки на стройку Виталик четыре года бродил с геологами в разных республиках и может рассказывать о приключениях в экспедициях по нескольку часов кряду.

Накануне заседания комитета я обсуждал с Митяем его «взрывную» речь. Камня на камне в ней не осталось — совершенно беззубой она оказалась. Позже, взяв блин молока, пошёл распивать его к Горисову.

На следующий день, в среду, на занятиях наш геодезист — молдаванин Андрей — выставил нам окончательные оценки за курс. Здесь же кто-то из приближенных к начальству сообщил мне, что меня собираются послать в Липецк на курсы водителей «Магирусов» на пять месяцев. Понятно, что об этом и речи быть не может!

…На очередном собрании комитета, я сразу подал Севе заявление о выходе из состава. Он отмахнулся, мол, некогда мне, и я, видя такое отношение, молча вышел из помещения. Остальной ход событий мне изложили Икорников и Тимоха, который тоже намеревался сознаться в никчемности своей деятельности.

Митяй отчитался о работе идеологического сектора и признал её неудовлетворительной. А поскольку работу его направлял секретарь — Сева — то и его деятельность он предложил оценить на неуд или вообще выразить ему недоверие. Последнее предложение народ воспринял со страхом: о таком и подумать было невозможно.

Тимофей хотел было высказаться о своей работе в таком же самоуничижительном духе, но Сева, почуяв неладное, успел радостно похвалить работу оперативников. Тимоха стушевался и, конечно, проглотил весь свой «негатив».

Тем не менее, третьей оценки работы секретаря никто не предложил, и все, опустив глазки, проголосовали за «неуд». Однако сквозь землю Сева не провалился. В райкоме он слыл за своего, поэтому наши «неуды» ему, что укусы комара — поросенку.

Его нелепая фигурка в большой заячьей шапке, в пальто мехом наружу, доходящем до рыжих отворотов унтов с рыжими усами и поросячьими глазками сначала забавляла, а теперь раздражает ребят. После случая с Валентином, он выгуливает жену с ружьем на плече, чем доводит работяг до животных колик. А уж что они говорят о нем, писать просто неприлично.

В субботу, в 11 часов, около 50-ти наших активистов погнали на районную конференцию. Просидели в «Пионере» до 19 часов. Ну, не издевательство?! Единственное, что внесло оживление в собрание сомнамбул — трескучее и насквозь лживое выступление Севы. Но ещё противнее было дальше. При довыборах в состав райкома выдвинули в том числе его, и полусонные делегаты проголосовали соответствующе: против Севы — 3 (!) голоса, против Ручицына (мужа библиотекарши) — 10, а остальные 250 — за всё и за всех.

Сегодня Горисов получил письмо от того же директора магазина с требованием напечатать опровержение в «КО» (Книжное обозрение). Мол, «нагрузка» — книги о С. Лазо — не нагрузка, а наоборот. На что Толя, ехидно осклабившись, заявил: «Будет вам опровержение», — и отправил это письмо в «КО», надеясь изобличить «ретрограда».

В воскресенье я, Гошка и Огонек пошли на заседание ЛИТО. Со стороны профессионалов явились Олег, Шестов, корреспондент из «Амурской жизни» и инженер Управления Надежда Пузырева. Она-то как раз и явилась лучом света в мутном царстве.

Почти час смаковали сладенький рассказ гостя из области о будущем региона. Потом я для затравки прочитал небольшой этюд «про нас». Рассказ о конфликте в девичьей компании, об избиении одной из героинь. Вразумительной оценки, кроме того, что повествование слишком пессимистично и требует доработки, я не получил. Зато всех порадовал своими виршами «Гей, славяне!» Олег:

А у нас на трассе дел невпроворот,

Вечно мы в сраженьи — дождь или метель.

А у нас на трассе отчаянный народ:

Он с песнями, усталый падает в постель.

Хорошо, что нашу многотиражку не читает сатирик А. Иванов. Иначе уронил бы он автора в постель, но с градусником подмышкой и льдом на лбу, как пить дать.

Поэтому, когда я робко прочитал два своих стихотворных наброска, чтобы хоть о чем-то поболтать, а наш профи сразу резюмировал: «В печать!..», — я просто отпал.

Затем выступила Надежда со своими стихами:

Был нелегким путь мой первый,

Встреча первая с тайгой.

Незаметно, постепенно

Становилась я другой.

Я училась сутки мерить

Не по солнечным лучам…

Слава богу, есть у нас не союзные, а настоящие таланты.

После небольшого толковища наши профессионалы постановили: отлавливать всех пишущих и тащить их за руку к нам, чтобы, понимаете ли, ковать на месте литкадры. На том с чувством выполненного долга и разошлись.

Вечером Митяй собрал всех единомышленников, кроме Горисова, укрывшегося в больнице, на предмет обсуждения Плана. Походило это на собрание «Народной Воли» или нечто подобное. Не было лишь свечей.

Говорили все о том же, набившем оскомину: о нарушениях техники безопасности, о задержках оплаты (то на одном участке не дают зарплату, то на другом), об отсутствии профсоюзного контроля и т. д. После долгих дебатов решили идти «своим» путем. Почему-то он подозрительно напоминает ульяновский.

Для начала надо оживить так называемый Совет бригадиров, члены которого могут открывать любую дверь легким ударом ноги (бедные двери и те, кто за ними!). На сходках, то есть в перекурах, в застольях надо просвещать забитую, одурманенную молодежь, проводя беседы о правах человека, читая «вредные» статейки, заводя споры. Словом, работать с инертной, апатичной массой. Решив этим ограничиться для начала, заговорщики вышли в морозную ночь… по одному.

Смех смехом, а скептик Венька Огнев бросил в пылу споров: «Тоже мне, диссиденты нашлись!», — сказал, как припечатал кличку.

Глава 9

«Футбол» в милиции. Великая жажда знаний. Техника безопасности. Муза режиссера. Посланцы из прошлого.

На днях меня прямо на улице остановил Валентин. Он потребовал срочно собираться в Чинту, чтобы забрать готовые «резиновые изделия» и заказать новые.

Оказывается, уже в первую мою командировку было известно, что скоро мы перейдем в другой трест, и те первые печати надо будет долго и нудно уничтожать. Вот это мне особенно нравится в нашей системе: умение запутать врага! Что ж, заворачиваю в бухгалтерию и жду главного бухгалтера с 10 до 12 часов. После обеда жду главбуха опять, но при этом пишу письма друзьям и брату в армию до 17 часов.

На этом рабочий день закончился. Вечером — активный досуг. Так бесславно заканчивается первый день командировки.

В среду, наконец, лед тронулся. Получаю у главбуха эскизы печатей. Попутно знакомлюсь с замом Управляющего трестом, подписываю у него эскизы. Мне говорят, что теперь я должен заверить все подписи у нотариуса. С этого начинается самый захватывающий момент командировки — футбол, где мне отведена скромная роль мяча.

Иду в поссовет на другой конец Лендинского утверждать подписанное. Нотариусиха, терпеливая милашка, объясняет, что для заверения подписей необходимо присутствие авторов с паспортами и справками с места работы. Очевидно, что заверить подписи могут только в министерстве или в главке. То есть, им опять же надо поймать «свой хвост». Однако обратно не тороплюсь: следующая инстанция — РОВД.

Проходя мимо книжной лавки, не мог не завернуть в нее. Обнаружил среди пыльных залежей на полках стихи Анны Ахматовой прошлого года издания. Как после этого верить мымре, уверяющей, что ничего нового у нее нет?!

Наконец, — милиция. Вот тут-то меня футболят в лучших традициях «Динамо». «Мяч» попадает к старлею Дубкову Ю. П. — нач. РОВД. Сначала он обрабатывает его не совсем удачно. Объясняя «на пальцах», что в моих бумагах не хватает устава поезда и треста, что содержание гербовых печатей не соответствует содержанию штампов, он пасует меня к начальнику милиции.

Тот, разобравшись в проблеме, сделал прекрасный «сухой лист» в правый нижний угол кабинета Дубкова. Здесь старлей заставляет записать все требования в желтую карточку и отправляет «мяч» в центр поля, то есть — к моему руководству.

Главбух временно закрывает мою командировку и шлет в Москву депешу, сочиненную совместно с замуправляющего трестом: «Работа треста и его подразделения парализованы. Документов, которые никто не заверит под «честное слово», накопилась куча. Нужен Устав». А про себя добавляет: «Мать вашу…», — и, если бы у него был свисток, он возвестил бы о конце первого периода.

Нужно ли комментировать «игру»? Откуда взялись все наши, так называемые «центрфорварды»? Кто, за какие заслуги поставил их во главе команды на посмешище игрокам, болельщикам и судьям? «No comments», — как говорят иностранцы.

После «матча» навещаю больного Горисова с шахматами. Пропускаю читательскую конференцию Катерины по роману Н. Островского. При подготовке к ней она привычно ёрничает, чем отбивает у меня всякую охоту присутствовать. Ложусь спать до 2-х часов ночи. С двух до семи утра пишу письма.

…Прихожу к открытию книжной лавки. Увы, она открылась почему-то на пять минут раньше, а это — катастрофа! Внутри разъяренная толпа: домохозяйки, работницы в телогрейках, свободные учителя метались и ревели у прилавка, как штормовые волны у пирса. Я встал «девятым валом».

Наконец, подтянулись основные силы — Толя и Катерина. Она демонстративно встала у стеллажа, в сторонке, а Толя так же вызывающе втиснулся в толпу со стороны, противоположной очереди, и начал громогласно убеждать всех:

— Очередь стоит неправильно, она должна стоять с моей стороны!..

Только у одного человека в толпе хватило сил улыбнуться сей невинной наглости. Им был я.

Бушующее «море» набросилось на смельчака, но он — воплощение «утеса-великана» не сдал ни сантиметра пространства, захваченного у прилавка.

На моих глазах таяли «айсберги» новых поступлений:

— А мне вон ту желтенькую не дали! А ту, серую? Ах, у меня уже есть… Ну, тогда дайте мне этого, ну, как его там… Который «Тени исчезают в полночь»…

Так, берем — что осталось — несколько книг из ЖЗЛ: «Вашингтон», «Шишков», «Дзержинский» и о Королеве — начало серии о космосе, автора которой — Я. Болованова — Толя сразу уничтожил: «космический карьерист».

После обеда иду учиться, в частности, организации производства. Чтоб мы так жили, как написано в талмудах!

Технику безопасности ведет Филипп Михайлович, специалист по «спецодёже». Здесь, опять же, есть над чем повеселиться. Безопасность эту вместе с культурой производства работяги презирают испокон века.

— Каску — на шапку-ушанку? Да вы чо, в кино что ли! А чем валенки «подшивать»?..

— Ведро для битума с кр-ы-ш-к-о-й?! Ещё чаво! Щас мы вам и штаны поверх сапог выпустим! — и так по всем разделам науки.

Вечером схватился с Сидоркиным, который набирается уже с обеда и лезет — сучёныш — в душу ко всем без разбора.

— Я сын доктора наук! — орет он, изрыгая перегар. — Но почему я такого маленького роста-а?! Уничтожу, зарежу, убью, — резюмирует он угрожающе и постепенно затихает.

Кое-как удалось заснуть пораньше. С трех до пяти утра пишу заметку к «всесоюзному собранию» в многотиражку по просьбе идеолога Митяя.

В пятницу на перемене сбегал в книжную лавку. Там — ничего нового. Давно не удивляюсь тому, что никто из соучеников не интересуется книгами.

— Нахрена эти книги ваще здесь нужны! Зря что ли мы уехали от них? — расхожее мнение многих однополчан. То есть, в основном остаётся настрой расслабиться до состояния ртути.

Нахожу ближайший телефон в Управлении «Магисстрой», звоню в редакцию Людмиле Коротич и предлагаю заметку, что писал ночью. В следующую перемену диктую её по телефону 15–20 минут.

После занятий получаю «книги-почтой» для Горисова и отношу их в больницу. Он отбирает себе Филдинга, Ларошфуко, Макиавелли и Голдсмита. Остальные «Литпамятники», вроде «Византийских легенд», «Троянских сказаний», «Смерти Артура», Эрнста Блоха, А. Фета и других — отдает на «растерзание» желающим.

Поскольку Мищенко до сих пор не отбыл в столицу, отношу ему для передачи моим родным ещё письмо и две свежих фотопленки. А уезжать он не торопится, вероятно, ждет вызова из Москвы для попутчицы — Катерины, но и не хочет оставлять свою музу — Тамару. Она — человек-загадка, не принимающая участия ни в общественной суете, ни в театральной студии, — все же личность, подвластная душевным порывам. Ее стихи, часто интимные, были сразу признаны участниками ЛИТО как стразы:

Ночь, гостиница… не спится.

Гаснут окна вдалеке…

Показался серой птицей

Телефон на уголке.

Мрачноватый, словно ворон,

Он слова в себе хранил…

И готов был к разговору…

Да никто не позвонил…

Недавно перед репетицией мы увидели ее портрет кисти Мищенко, который он скромно назвал наброском, но многое нам стало понятно.

У Катерины на эту поездку тоже — ставка больше, чем жизнь.

— Если не уеду, — говорит, — заболею на две недели (видимо — ностальгией).

А тем временем Сизов уже подписал приказ о выговоре ей — библиотекарю — за отсутствие каталога, за безучетное хранение и дарение книг школе №… и в.ч. №… Какая тут может быть командировка в столицу?!

К 19-ти часам бегу в «Пионер», где, судя по единственному (!) объявлению, должна состояться встреча с ветеранами-основателями Комсомольска-на-Амуре. Четверо из них присутствовали на читательской конференции Катерины. В разговоре «за жись» она была поражена судьбой этих людей.

Выброшенные в зиму в дикое Приамурье строить «Город на Заре» без запасов продовольствия и навыков выживания, многие погибли от болезней и голода. Те, кто выжил в той «романтической» мясорубке, превратились в настоящих бойцов-гладиаторов, и начальники стройки вываливались с заседаний комитета «бледные и мокрые»…

Увы, в 19.30 в зале было всего шесть человек, и ещё через 10 минут директор ДК Засадский объявил, что встреча не состоится и объявил о показе фильма. А народ подтягивался ещё четверть часа, нисколько не спеша, но было уже поздно.

В субботу вечером зашел в «универмажек» за фиксажем. Привычно шаря глазами по полкам, заметил среди тетрадей и альбомов подозрительную бледно-розовую обложку и спросил у «деушки», между прочим, чтобы не спугнуть:

— А вон та книжка у вас тоже продается?

— Ага, — ответила она охотно. — Нам случайно целую пачку завезли…

Так, весь вечер изучал «Город» К. Саймака с тем, чтобы отдать книгу нашему инженеру и преподавателю Воронину, который наказывал мне покупать фантастику для него. Все воскресенье было занято книгами, посылками, письмами и прочей текучкой.

Первые часы на курсах вел как раз Воронин Николай Иванович, принимавший участие в кампании «Книга — почтой». Учеба прошла «плодотворно»: за час я дочитал «Город» и тут же подарил книгу ему.

В обед бегу в райком по поручению комитета узнать у 3-го секретаря Чекасина, что такое Совет бригадиров и как его организовать у нас. Ввечеру он провел беседу с нашим активом, и объяснил, что и как. Заодно призвал ещё раз «улучшить, усилить, углубить…».

Во вторник меня нашла Алина с тем, чтобы сообщить категорически: завтра я должен лететь в Чинту заказывать печати. «Ну, это мы ещё посмотрим», — подумал я.

— С меня хватит, — сказал я, как можно тверже. — Все прелести хождения «за три порога» я уже испытал. К тому же отрываете от учебного процесса…

— Что ж, это дело добровольное, обойдемся, — ответила она вполне спокойно.

Вечером за шахматами пропивали с чаем сладкую бандероль от мамы: шоколад «Бабаевский» и батончики «Рот-фронт».

На следующий день я как наставник с преемником — Гошкой — обиваю пороги: главбуха, начальника СМП, отдела кадров, — по три-четыре раза. Наконец, он получает деньги, эскизы новых печатей и визы начальства на них.

Вылетать ему куда-либо было уже поздно. Я с чувством вполне выполненного долга уселся дома чинить полушубок. Позже бегал на почту, в «Пионер», где должно было состояться собрание. Однако, по причине отсутствия света — не состоялось. Хотя, думаю, без света было бы интереснее.

Глава 10

Друг мой — третье мое плечо. Каждый выбирает для себя. Семейное счастье. Первые интервью. «Книжные раскопки».

23 января в 11 часов я проводил Гошку до остановки автобуса и дал последние инструкции по пребыванию в столице Заозерья. Он согласно кивал, но, думаю, следовать им не собирался. Хотя бы из духа противоречия.

Увы, автобуса мы не дождались, и мой горячий друг и любитель прогулок потопал в аэропорт (10–12 км) пешком по крещенскому морозцу в 35°.

На четвертый день утром заявился Гоша. Позавтракав с нами, он выдал подробный рассказ о поездке.

Во-первых, никаких рейсов, кроме как в Дульман на АН-2, ему не досталось. Во-вторых, он верно рассудил, что там аэропорт крупнее, и полетел туда. Причем, рейс, судя по всему, был «левым». Кроме трех пассажиров, салон занимал буфет и другой скарб, так, что негде было повернуться. Машина никак не отапливалась, и наш герой, обутый по-городскому в сапоги, за час лета чуть не обморозил ноги. В-третьих, в Дульмане ему повезло больше: оттуда ему удалось вылететь в Чинту прямым рейсом на ЯК-40.

Попав в город, он первым делом бросился выполнять задание «центра», да не на тех напал. Приемщица комбината — человек незаменимый даже начальником — приболела и завтра собиралась в поликлинику. Гошке светило бессрочное ожидание. Однако он не растерялся и, помня мое правило, идти «навстречу бешенству ветров», узнал адрес поликлиники. «Для первого дня достаточно», — справедливо рассудил он и отправился подкрепиться в… ресторан.

Такой наглости я от него не ожидал, но оказалось, — это было лишь разгоном. «Отец русской демократии», — всплыло в голове, когда он со смаком описывал свой заказ официантке. Дело было вечером, гремел оркестр, и, по его словам, он «поплыл». Надо сказать, по облику — коренастый, кучерявый — Гошка, на артиста Филиппова совсем не тянет. Но манеры «бывшего члена Государственной Думы», воссозданные мастерами советского кино, он выдержал, сам не желая того, на все сто.

Правда, пропить командировочные ему не удалось: время текло быстрее, чем «табуретовка», которая была дешевле шампанского. Поев, попив и потанцевав со всем, что шевелилось, он призадумался о мимолетности земного существования и о бесконечности гостиничного одиночества.

— Мысли, — говорит, — вываливались из мозга, как скальные глыбы из кузова самосвала в тело насыпи… Но как-то, собрав остатки сознания, сосредоточился на одной молодой официантке, сновавшей меж столиков. Я даже смог спросить у своей мымры, как ее зовут и как бы познакомиться с ней.

Люди в Заозерье, надо сказать, отзывчивые — не чета другим. Ему без жеманства объяснили, что Вера девушка разведенная, но живет с сыном десяти лет, и что командировочным лучше всего ночевать в гостинице.

Однако наш герой с этим не был согласен и решил бороться за свое место между мамой и сыном до победного. Избрав тактику осады, Гошка стал ждать, пока всё вокруг не закончится. К тому времени он уже познакомился с Верой и намекнул, что место, предложенное гостиницей, его категорически не устраивает. Она, так же без обиняков, отшила его.

Лишь после третьего подхода, заметив смягчение его натиска, она согласилась, чтобы он проводил ее до дома. Так, в полночь, на случайном такси они добрались до Кайдаловской на окраине города, где стояла пятиэтажка Веры. Здесь в лучших традициях жанра Гошка стал мычать о том, что, если она оставит его на улице, утром соседи обнаружат у подъезда окоченевшее тело посланца «стройки века», а она, узнав его заиндевелого, будет всю оставшуюся жизнь корить себя за черствость.

— Сначала Вера была настроена категорически, — продолжал Гошка, понижая интонацию рассказа. — Говорит: «Навязался, черт, на мою голову…». Но, сердце женщины — особенно сибирячки — не камень. Видя, что я не отстану, она оговорила условия своей неприкосновенности и согласилась впустить меня. Говорит: «Чтобы утром испарился, будто тебя не было!».

Предвкушая приближение сладкой развязки, Гошка был согласен на любые условия. Двухкомнатная квартирка — чудо-парень был ее муж, — сынок, спящий в маленькой комнате, душ с дороги и — о, боги! — бокал шампанского в постель — это могло «пронзить сердце» и не такого ковбоя, каким был наш герой. Он даже не мог понять, почему и кто толкает его в бок, когда он ждет совсем иного…

— Когда я продрал глаза, — итожил Гошка первую часть отчета, — в окна пробивался бледный луч рассвета. То есть, я вырубился ночью, как только упал на крахмальную простыню…

— Что ж, это простительно, Гош, — утешали его «охотники на привале», слушавшие его рассказ. — Хуже было бы, если б ты вырубился, упав на неё… Га-га-га!..

Далее события разворачивались по плану «ставки». Утром в пятницу Гошка приехал в поликлинику, взял бедную (или счастливую?) приемщицу Тамару и отвез на такси в КБО (Комбинат бытового обслуживания), где совершилось таинство выдачи устаревших «резинок» и прием заказа на новые.

С этого момента он считал свою миссию выполненной, хотя нечто неуловимо-гормональное говорило о другом. В оставшееся время он повышал свой культурный уровень: изучил полки в магазинах, побывал в бане №2, где испробовал жидкость, называемую здесь пивом, даже зашел на выставку живописи.

Ночевал Гошка в гостинице и о повторении опыта уже не помышлял. Билет на самолет ему удалось взять довольно легко, но только до Тамыгды. Оттуда добрался на поезде до Б. Нелера, где и ночевал на станции в экзотическом обществе бичей. Утром легко сел на автобус до Лендинского и читал всю дорогу.

Утомленный дорогой Гоша ушел досыпать, а я дочитывал «Ночь после выпуска». Вечер мы сдобрили шахматами и чаем по-семейному.

…Казус с двумя письмами, переданными нашему режиссеру для доставки в Москву — полностью на моей совести. В Москву он не поехал: наверно, дописывал портрет своей музы. Казалось, я мог извлечь урок и запомнить, что нет ничего надежнее «государевой» почты. Ан — нет! Я забрал у него через неделю эти письма и, добавив пару новых, — передал их еще более «надежному» гонцу — Митяю. Он летит домой по срочным семейным делам и ему не составило бы труда опустить их в любой почтовый ящик в столице.

…Учебный процесс и охота за книгами чередовались по заведенному распорядку, но без заметных успехов.

На следующий день меня отловил Г. Шестов и буквально потребовал, будто я у него в штате, заметку об Учебном комбинате, как официально называлась наша кузница кадров. Я вяло согласился, дабы оправдать свой прорыв в его многотиражку. Очень кстати подвернулись политзанятия, где я и составил план заметки.

В перерыве встретился с Толей в книжной лавке. Бегать из больницы в самоволку ему не впервой. Увы, выстрел наш был холостым, если не считать его громогласного признания возле прилавка о сокровенном желании приобрести последнюю книгу А. Вознесенского «Выпусти птицу».

Действительно, чего не отнимешь у Толи, — это умение копировать манеру и голос любимого поэта. И если бы он здесь же в магазине разошелся до экстатического состояния и продекламировал что-нибудь вроде: «Я — Гойя!» — наша вредная старушка, впадая в кому, достала бы «Птицу» из-под прилавка, как А. Акопян — цельную бумагу из скомканных обрывков.

«Мне бы его желания», — скажет нормальный член общества. Но тем-то и знаменит Горисов, что не скрывает своих желаний, какими бы странными они ни были. Балованный ребенок тоже кричит на людях, обращаясь непосредственно к толпе, минуя ограниченность матери, ибо инстинктивно ощущает силу и отзывчивость общества.

Вечером приехал Тимоха с Натаном из Хородочи, куда они пробились со вторым громким десантом под началом Алика Ашкоева. Кровать Натана была уже занята неким Женей, новым мастером такелажников. Пришлось мне уступить свое койко-место одному из путепроходцев и удалиться ночевать в балок к Гошке.

Здесь перед сном зашел разговор о счастливом браке. Темнота в спальне, как известно, создает интимную атмосферу, поэтому говорили все желающие:

— Счастье в браке — дело случая, — слышался голос Николая со второго яруса. — Или, можно сказать, — зависит от расположения светил на небе.

— И ты туда же, в астрологию? — уличил его я.

— Да нет, конечно. Шучу, — ответил тот. — Я ж не мракобес, какой-нить! Я за научный подход. Только где она, эта наука, какой ее раздел должен отвечать за гармонию в браке?

— За что отвечать-то? — подзадоривал я. — Любовь, счастье — сегодня есть, а завтра — исчезли, а вместо них являются разочарование и ненависть, в лучшем случае — привычка.

— Ну, и пусть привычка, — вставил Гошка. — «Замена счастия она» и старый друг, вообще-то, — лучше новых…

— А, все-таки, как хотелось бы иметь гарантию прочности: раз женился — и живи спокойно, — произнес кто-то мечтательно. — А то ведь все поголовно имеют любовниц, любовников, потом — подозрения, ревность, развод, дележка детей, имущества… Тоска!..

— Эка, куда хватил! Человек постоянно меняется под влиянием среды, общения, — произнес я, подавив зевок. — Гарантией, когда-а ещё, может, будут заниматься космические психологи при подготовке межпланетных полетов. Вот там нужен будет прочный мир в замкнутом пространстве, чтобы люди могли лететь десятки лет и не перегрызть друг другу глотки. А то из-за какой-нибудь привычки «цыкать» зубом у одного из членов экипажа корабль потеряет управление и упадет на самое дно бездонного космического океана…

Так в полусне я вставлял «умные» замечания, но в какое-то время перестал слышать свой голос, продолжая в то же время каким-то образом участвовать в разговоре…

* * *

Сон о счастливом браке.

— Возможно, психология когда-нибудь и займется этой проблемой, но сейчас она как наука — в зачаточном состоянии, в накопительном периоде.

— Откуда такая осведомленность?

— Читал кое-что. А поскольку в ней нет долговременных наблюдений, нет и системы, из которой можно вывести четкие закономерности. Как, например, в павловском условном рефлексе.

— А как же «Полиграф»? С его помощью как раз и можно раскрыть сущность личности, чтобы знать, как строить с ней отношения.

— Да, тестирование всех видов, в том числе с регистрацией физиологии, как в «Полиграфе»: «обманул — вспотел», — применяется давно, но выдает только предположение. Ты мог вспотеть, например, от желудочных колик или научиться врать легко, как Хлестаков. Поэтому результаты такого исследования носят лишь рекомендательный характер, а не диагноз, как в медицине: пульса нет, значит, — труп.

— Ну, а зачем, собственно, копать так глубоко, если человек во имя счастья сам должен быть честен и открыт перед исследователями.

— Теоретически — должен. Но нам свойственно рефлекторно, из любви к себе, приукрашивать себя. Часто мы и сами не знаем некоторые свои способности, черты характера и физиологические резервы.

— И что, будущие супруги должны все это знать, как «Отче наш»? Не лучше ли, наоборот, ничего не знать о суженом, а потом всю жизнь понемногу раскрывать его богатую сущность, как гурман смакует любимое блюдо?

— Да, с такой мыслью в основном и бросаются люди друг к другу, инстинктивно считая себя физиогномистами. В этом суть состояния влюбленности: «Мне нравится, значит, не может быть плохим!». И берут кота в мешке, а он подрастает. Смотришь, а это, оказывается, — тигр, и тогда кто кого смакует? Нет уж, лучше все-таки знать об избраннике побольше, но не будущим супругам, а спецам. Те по своим программам сравнят их данные, просчитают динамику их изменений во взаимодействии и дадут им рекомендации или прогноз о совместимости при таких-то условиях жизни.

— Выходит, надо будет вывернуть наизнанку не только испытуемого, но и всех родичей до третьего колена? Вдруг в роду были предки с отягощенной наследственностью?

— Да, естественно, надо подключить в программы прогнозирования и генетику. Уж она-то вполне конкретная, «количественная» наука.

— Однако никто ещё не занимался прогнозированием совместимости супругов. Неужели реально просчитать реакцию человека, на некий посыл или движение ближнего, когда это зависит от тысячи факторов в конкретный момент времени?

— Опять же, приблизительно, с некоторыми допусками. По крайней мере, можно вполне достоверно знать, какой человек с каким не сможет жить вообще, какие смогут продержаться долго, но без детей или наоборот. Но, если бы была возможность проследить развитие отношений в «пробном браке», качество прогноза выросло бы в несколько раз.

— Это что же, сажать каждую пару суженых под колпак и следить за их естественными отправлениями? И как может быть свободным секс, если знаешь, что за каждым твоим движением наблюдают? Да и вообще, сможет ли партнер достичь оргазм в таких условиях?

— Под колпак — не обязательно. Наблюдения можно вести «неразрушающими» методами, с помощью датчиков и приборов, или написанием подробных отчетов. Можно их варьировать.

— Да, но такие исследования могут стоить больших денег. А если результаты отрицательные, — деньги на ветер?

— Большая часть данных субъекта останется при нем и может быть использована в следующем подборе. В идеале каждый человек должен иметь психолого-генетическую карту. Влюбился, сдал свою карту с картой подруги в такую службу и получил прогноз, например: будете жить долго и счастливо и умрете в один день…

— Сказка, мечта разведенных и родителей новобрачных. Когда ещё человечество займется своим воспроизводством так скрупулезно! А нам жить по сермяжным заветам предков: главное — любовь или свыкнется — слюбится…

* * *

…На переменках беру интервью у учащихся и учителей. После занятий диктую заметку в редакцию по телефону.

Вечер выдался на редкость свободным, и я смакую «Хорошего человека найти не легко» Ф.О`Коннор. В книге описываются печальные события в американской глубинке, но как похоже на нас! Царствие ей…

На следующий день встаю в 4 утра и пишу очерк о путях-дорогах, ведущих сюда, в центр стройки. Конечно же, упомянул всевозможные «оказии», шоферские байки, истории случайных попутчиков. Не могу не повторить описание пейзажа, многажды виденного под крылом самолета. Зимой это — не «море тайги». Скорее выпуклая шкура гигантского кабана или носорога, усеянная редкими щетинками голых лиственниц, пересеченная складками распадков, шрамами ЛЭП и дорог.

Смотрю на Землю, а она вся в складках —

Сиреневая кожа бегемота…

Местами — это чудище в заплатках, —

То — снегом запорошены болота.

После учебы берем с Толей очередную порцию книг на почте: «История Москвы», «История государства инков», «Роксана», «Цицерон», «Добрыня Никитич» и так далее.

Совершаем очередной набег на баню, но тщетно. Она стоит на запоре, и сам А. Суворов едва ли осилил бы эту крепость. Я же иду домой злой до чертиков: где ты, баня Сандуновская?!

…Горисов обнаружил в многотиражке мою заметку о нашем собрании и закупил несколько экземпляров. Проводим с ним пару часов в районной читалке, копаясь в кучах списанных книг, но ни одного перла не находим.

Дома зачитываюсь В. Распутиным и незаметно засыпаю до 18 часов. Разбудил влюбленный Арнольдов.

— Ребят, выручайте! — сказал он. — Вот вам билеты на «12 Стульев». Сходите дружно, а? И обратно не торопитесь… Мне нужно тут с Ленкой кое-что обсудить…

После кино дочитывал «Прощание с Матерой», как вдруг в полночь встал непредсказуемый Воскресенский, будто его Синильга позвала, и начал пилить и сколачивать посылочный ящик. Мало ему было наволочек! Только через два часа мне удалось вдолбить ему, что он мешает нормальным людям спать. Недовольно ворча: «Кто спать хочет, тот всегда заснет», — он все же убрался.

Глава 11

Февраль, февраль на улице! Битва за наряды. «Он до смерти работает…». Немного солнца в холодной тайге. Художник-оформитель. Высокие гости. Метатели громов и молний.

Первый день февраля — суббота. Встал в 4 утра и начал писать «клеветон» о бане.

К вечеру зашли с Гошкой к Тамаре из ЛИТО и говорили почему-то о детстве. У каждого — масса воспоминаний, но оживленный обмен был прерван звонком из Москвы.

Зря грешил я на нашего режиссера. Не дописав портрет музы, он ринулся в столицу для исполнения своего высокого предначертания. Разговор был долгим, с подробным докладом о ходе борьбы и о чувствах, которые воодушевляли его. При этом мы с Гошкой не знали, куда деваться, но ловко делали вид, что заняты своими проблемами.

Затем с удовольствием слушали новые стихи Тамары.

Мороз привычно ткал узоры

На замороженном окне.

Давно утихли разговоры,

Уснули пятна на Луне.

Пустынно тихо в небе темном,

Лишь спутник сквозь двадцатый век

Искусственный, изобретенный

Мерцал и звал… как человек…

…Воскресенье прошло банально просто: читал «О Чехове» и играл блицы с Горисовым. Позорно, но — факт — продул 3:12. Зато как компенсация перед сном — Г. Г. Маркес «Полковнику никто не пишет» в «Новом Мире». Однако «Сто лет…» читалось повеселее.

В 20 часов пришёл мой бывший бригадир и объявил аврал. Разгрузили два «Урала» с прицепами, полные ящиков и тюков с инструментами, спецодеждой, обувью.

…На уроках дочитывал Маркеса. После занятий слушали лекцию хирурга о травматизме. Теперь будем иметь в виду: прежде чем упасть, надо соломки подстелить. Вечером отыгрался в шахматы — 6:3 по 10 минут. Заснул в 23 часа, а встал, как заказал себе, в 3 утра.

Утром закончил фельетон и поэтому прогулял первый урок. В перерыве занес свой ночной труд о бане в редакцию «Рабочего» и выслушал суждение о своем фельетоне от профессионала — Харизматова, бывшего там. Корифей посмеялся и одобрил мою работу с некоторыми поправками. После занятий я сдал рукопись в печать. Кто-то сообщил о приезде Степанова с «передовой».

Вечером за чаем постепенно вытягиваю у Влада, с чем он приехал.

— Всё одно и то же, — говорил он. — Закрывая наряды, надо воевать, доказывать, что за сделанную работу надо платить. Логика Сизова стабильна, как у осла: «Вы же комсомольцы и нечего за деньгами гоняться». Зато, когда дело касается матобеспечения, — «Выкручивайтесь, как хотите, вы ж комсомольцы…».

— Намекает, чтобы вы рубили тайгу, как «Коммунист» — Урбанский… — сказал я.

— Ага. Или пилили двуручными пилами… Нет уж, спасибо. Я решил попробовать «выкрутиться» по-другому, — продолжал Влад, прихлебывая чай из эмалированной кружки. И кружек таких за вечер мы могли выдуть несчетное количество, особенно, если на столе были сухарики или домашнее варенье.

— Слышал историю с «Дружбой», которую я не отдал хородочинскому десанту? Так вот, у нас их в Кудыкте только две. И что мне делать, когда одна из них периодически ломается?

— Чинили? — предположил я.

— Да уж конечно, не бегали к начальству просить новую. Разбирали эту пилу уж десять раз. Не то брак, не то просто не выдерживает она нагрузки. А с одной пилой разве план сделаешь? — продолжал он распаляясь. — Вот и не отдал я им одну «Дружбу», несмотря на приказ Сизова. Получил за это «выговорешник».

— А как можно отправлять людей в тайгу, не обеспечив их по полному списку? — досадовал я. — Идиоты! Хотят на чужом хрене в рай въехать. А какой себе Сизов домик отгрохал, видел? Говорят, у него и ванна есть, розовая. Паразит…

— А если бы белая была, то ничего? — улыбнулся Влад.

Так, поговорив обо всем понемногу, мы вышли прогуляться. У одного из балков нас заметили девчата из его района и потащили к себе в гости. Он зашел к себе и, взяв остатки посылки из дома, принес их к столу, возле которого я уже теребил гитару.

Влад принес большущие копченые селедки, ничем не хуже скумбрий, которые с удовольствием все испробовали. За шутливой трескотней на любимую матримониальную тему время пробежало незаметно, и к полуночи мы расстались. Однако вскоре я вспомнил, что не рассказал Владу о фарсе, прошедшем в комитете при «отборе» пополнения в Кудыкту, и терзал его дома еще до 2-х часов ночи.

На следующий день после занятий, завалился спать самым пошлым образом.

Вечером Горисов потащил меня в библиотеку «Пионера» на «помощь» новой библиотекарше. Среди груд литприношений он обнаружил книгу М. Пруста. К сожалению, на обмен у нас ничего не было, и мы отложили книгу до завтра. А коль скоро ему завтра выходить на работу, на просеку, ответственное задание по обмену он поручил мне.

В лагере я встретил Огнева и набросился с вопросами: куда пропал, как дела в бригаде. Оказалось, у Крылова, где он работал, собрались одни фанаты. Выкладываются так, что после работы отлеживаются в полной прострации. Но он все же нашёл силы записаться на подготовительные курсы Храбровского инженерного института. Вот и пропал для общества человек. Впрочем, его «наука» — другим пример.

Получил несколько писем и начал, было, отвечать на них, но тут вагончик закачался на рессорах, и в дверях появился Гошка.

— Я тут стих написал, вот, послушай, — и с едва сдерживаемой гордостью он начал читать.

Гоша очень старался попасть в десант №2, но вместо этого угодил в «выгребную яму». Точнее, его бригаде поручили строить новые туалеты, ибо старые, — несмотря на старания незаменимого Носкина, исчерпали свой ресурс. Собственно, баллада явилась ответом на сию «несправедливость». Вдобавок, в мерзлоте долбить ямы оказалось почти так же противно, как и их будущее содержимое.

Как можно тактичнее, я указал автору на причудливое переплетение в его произведении ямбов с хореями. Некоторые другие шероховатости он заметил сам и принял правильное решение о доработке.

Затем явился Горисов с Акутагавой из «Всемирки» и давай со мной меняться. Я расстался с Мопассаном из «ЖЗЛ», не без грусти.

Вскоре пришёл расстроенный вконец Влад. Составы бригад, «выбранных» комитетом для работы в Кудыкте, Сева менять не даёт: «Что есть, с тем и работай. Воспитывай!». То есть, бери убоже, что нам не гоже.

Уже совсем поздно мы зашли к нашей почтальонше и обговорили возможность доставки почты на Кудыкту. Только после этого к 1:30 засел за свой очерк «Все пути ведут в…».

В четверг, после первой пары, занятий не было. Я пошёл в редакцию «районки», в типографии которой в этот день печатается «Магистраль». К своему удивлению в коридоре напоролся на Шестова, который доложил, что мой «клеветон» в его газету, «не помещается». Что ж, я согласился передать его в «Рабочий», лишь бы напечатали.

Не мог пройти мимо книжного, где вынужден был взять А. Доде и «Античную поэзию» из «ВЛ». Как не взять, когда дают!.. Завернул и на почту, где были журналы и посылка от мамы со всякой мелочью. Дома взялся было за чтение, но в последний момент вспомнил про обмен и побежал в «Пионер». За Пруста отдал «Добрыню Никитича» из «Литпамятников».

Следующий день — пятница — проходил весьма монотонно, но в 19 часов пришёл Огонек с известием: Митяй прибыл с огромным рюкзаком, где среди прочих были гостинцы и от моих родных. При этом он предложил вскрыть рюкзак, не дожидаясь исчезнувшего хозяина, и попробовать содержимое посылки, что мы и сделали втроем с Горисовым.

Гонец же проявился в два часа ночи, когда мы доигрывали последнюю партию в шахматы. Оказалось, он привез кое-что и для Маши Бондарчук. Зашел навестить ее и застрял у нее прочно. За это получил выговор: нас на Машу променял!

А за переданные ему для отправки письма — отдельное «спасибо»! Казалось бы, опустить письма в почтовый ящик — дело плевое. Отнюдь! Оказывается, чем поручение проще, тем легче о нем забыть. И вернулись все мои письма вместе с «гонцом» ко мне. Сколько раз надо получить древком по лбу, чтобы не наступать на одно и то же?! Но что теперь делать?

В субботу собрался на почту, чтобы отправить прочитанные журналы Лерке, да призадумался. Смотрю — навстречу мне Степанов. Просит найти ему Митяя для разговора. А что его искать, неуловимого, если он спит, как убитый, в 77-ом вагоне после ночных похождений.

…Когда они заговорили о пропаганде кудыктинского образа жизни (опять Кампанелла!), во мне утвердилась идея увидеть этот «Город солнца» собственными глазами. Стал собираться в поездку с Владом. Взял у Митяя письма, которые он благополучно привез обратно, и сам опустил их в ящик. Наказал ему купить несколько номеров свежего выпуска «Рабочего», где «должен быть интересный материал».

К сожалению, отъезд задержался до полудня. Зато я стал свидетелем рвения, с которым Митя, желая реабилитироваться за неотправленные письма, приобрел, не глядя 20 экземпляров газеты. Увы, все они были вчерашние, то есть без моей заметки. Понятно, что «идеологу» лучше не поручать «земных» дел.

…Ехали по зимнику на УАЗе вместе с главным инженером около часа. Самодельный щит при въезде в поселение уведомлял: «п. Столичный». Не какая-нибудь Кудыкта. Сразу видно — название выбирали весельчаки, не одобрявшие «сухой» закон.

Влада уже ждали, и вопрос у всех, кто был в бытовке, стоял один:

— Ну, как наряды?

— Дайте хоть прийти в себя, — оттягивал время Влад, снимая полушубок. — Аля, что у нас сегодня на обед? Гостей накормим?

— Накормим, конечно, — отвечала повариха. — Ты лучше про наряды скажи, не тяни!

По подсчетам ребят каждый из них вырабатывал по 11–13 рублей в день. Им закрывали наряды лишь по 8–9. Ценой неизвестных усилий Владу удалось доказать, что платить надо по факту. В итоге Сизов милостиво обещал добавить им по 1–2 рубля после проверки главного инженера. Уточнив пробелы в своих записях под давлением главного, прораб исправил наряды, и ребята вздохнули с некоторым облегчением.

Наконец они поняли, что дальше так продолжаться не может. Закрывать наряды на всю сделанную работу нет смысла: все равно деньги отберут. Решили оставлять «излишки» (заделы) на период возможных простоев.

Гостей здесь кормили бесплатно, но с нашествием журналистов и аппаратчиков всех мастей хлебосольство становилось накладным. Не успела отобедать первая смена, как со льда Коранты пришли футболисты двух бригад: Степанова и Широкова. Пока они «отходили» от «ледового побоища», поспел обед и для них.

Среди футболистов был Леонид Адонин — новый человек в бригаде. Влад представил нас друг другу, и тот раскрыл секрет своего появления в десанте. Оказалось, — работал художником-оформителем в Мадагане, но «сильно захотел» и приехал сюда, взял начальство измором. Теперь в качестве лесоруба упивался новым образом жизни: здоровая работа, активный отдых, «ни тебе аванса, ни пивной — трезвость».

Вечером, после ужина, состоялось чаепитие победителей и побежденных с огромным заказным тортом, «по секрету» привезенным Владом. И, конечно, песни под гитару, переходящую по кругу из рук в руки.

В воскресенье утром я вспомнил про апельсины, купленные Митяем в Москве. Выложил их на стол, чтобы ускорить подъём населения, но просчитался. Народ подняло лишь известие о прибытии высокого начальства.

Действительно, вскоре в бытовке появились необычайно любезный Сизов, зам. Управляющего трестом Владимиров, секретарь ЦК ВЛКСМ Щедрин и наш «профсоюз» Иванцов. Подошли рабочие. Народ, хотя и привык к подобным делегациям, сейчас был не так активен и после обмена любезностями вяло изложил наболевшие вопросы:

— До каких пор будем ходить на работу пешком по тайге по 7–9 км?

— Валенки развалились, заплаты не из чего делать. Где новые?

— Почему прораб Пацанов всегда «срезает» наряды?..

О том, что они с трудом добились выдачи нарядов на руки и то лишь после выполнения работ, о выговоре за бензопилу, не отданную десанту в Хородочи и других «мелочах», ребята даже не упомянули.

Начальство наперебой отвечало «урок»:

— Вахтовку (ГАЗ-66) скоро дадим.

— Валенки искали во всяких местах вплоть до Стоворотино и даже нашли несколько пар.

— Прорабу трудно одному справиться с участком в 60 человек. Вот дадим ему в помощь мастера…

В свою очередь Владимиров из треста, «не зная броду», подлил масла в огонь:

— А не пора ли вам, ребята, переходить на бригадный подряд или хотя бы на аккордную систему оплаты?

Естественно, раздалось шипение со стороны Сизова:

— Какой подряд, какой аккорд? Ты понимаешь, что у нас нет средств на простую оплату. Они же нас и так за горло взяли. Хочешь, чтобы на весь Союз разнеслось?

И уже более громко, для всех, перевел разговор на другую тему:

— Пора подумать о здоровье девочек и строить здесь теплые туалеты.

Будто у «мальчиков» здоровья нет и быть не может. Иванцов вовремя вспомнил о культурной жизни десантников, и ребят расперло от гордости: вчера играли в футбол, ели торт, на реке построили ледовые карусели, а недавно приняли Почетным членом в бригаду космонавта В. В. Лебедева и ещё — Действующим членом — Героя Союза…

Словом, миру — мир и хэппи энд.

Тут Иванцов разглядел средь шумного базара меня и взял за «жабры».

— Ты написал в «Рабочем», будто я ответил десантникам Ашкоева: «сами разберетесь со снабжением»? — спросил он. — Но сам-то не присутствовал при нашем разговоре!

Как в «Великолепной семерке»: «Ты сказал, что он сказал, а я говорю, что ты врешь!»

— Да, не присутствовал, — согласился я. — Я лишь пересказал негодование Ашкоева, потому что ваш ответ на просьбу о помощи был просто непечатным. А им пришлось лазить по лагерю и собирать все, что плохо лежало…

Как ни странно, после выяснения отношений мы расстались почти друзьями, а с остальным начальством — просто приятелями. Поговорив с народом, гости собрались в дорогу. Забрали с собой и Лёню — новоиспеченного лесоруба — для работы над новыми «произведениями» — эскизами печатей.

Мне претило ехать с праздной толпой, и я остался дожидаться оказии. Ждал долго и пропустил не менее интересную встречу тех же персонажей с остальными членами отряда, прошедшую в «Пионере». Зато ехал на автобусе, водила которого дал руль нашей Оксане: благо — на льду реки других машин не было, а то пируэты и даже фуэте, какие она выписывала, могли собрать в кучу и встречных и поперечных.

Прибыв домой к вечеру, встретил друзей у Горисова. Распивая чаи, хмельные от собственной храбрости, они наперебой обсуждали «громы и молнии», метнутые ими в сторону Олимпа.

Первым метал Гошка Аничкин:

— Материала нет, а Сизову строится дом из лиственницы, — повторял он свою речь на встрече с начальством. — Бригады стоят без работы, а Сизову строится баня, хородочинцам негде мыться, а оборудование из их банного вагона — в бане у Сизова; народ не может справить нужду — туалеты забиты, а Сизову строят отдельный…

Почти так же звучали речи Огнева и ещё двух-трех изобличителей. Словом, навели шороху!.. Сизов, сидевший в президиуме, говорят, смотрел на Гошку с «восторгом», широко открыв глаза.

А чуть позже высокий гость из ЦК, «мотавший все на ус», из этого словесного предбанника перешел в настоящую сауну Сизова, оборудованную не хуже столичных и включенную на прогрев заранее для столичных гостей. Увы, блаженны незлобивые поэты!..

Далеко за полночь затянулся разряд «молний», недовыпущенных смельчаками в «супостатов». Песни, шутки, смех, блиц турнир по шахматам — все смешалось в ковчеге на колесах. Любой желающий заходил на шум и свет и добавлял своего жара в это торжество демократии. Знать бы, чем все это кончится…

Глава 12

Встреча со звездами. Первый учитель и первый урок. Возьмемся за руки, друзья! Работай, учись и живи.

В понедельник пишем контрольную по «Элементам зданий». В перемены мотаюсь по обычному маршруту, но никакой радости от этого не получаю. Единственное развлечение — это шумное проектирование стеллажа для нового помещения редакции «Магистрали» вместе с Шестовым и его разудалыми соседями.

Вечером читаю в «Газете» статью Е. Евтушенко и рядом нахожу упоминание о повести Тоболяка «Чрезвычайное происшествие». В стопе газет откапываю присланную Лерой «Юность» и с первых строк чую: нужно с кем-нибудь поделиться. Иду в читалку, где Адонин создавал эскизы новых печатей для канцелярии.

Я читал «ЧП» вслух, а он якобы чертил свои эскизы. На самом деле, — слушал во все глаза, «узнавая» себя в герое повести, и «создавал творческую атмосферу», разливая по стопкам «случайно» оказавшуюся у него водку «Петровская». Совратитель!

Так с лирическими отступлениями в наши биографии читка продолжалась далеко заполночь.

Во вторник занес на работу Тамаре журнал с повестью «ЧП» и пошёл проверить силу печатного слова, то есть — своего фельетона. Увы, действия на руководство КБО он не оказал никакого: баня по-прежнему не работала. Пришлось радоваться лишь виду ясного неба над ее трубой и ее старой двери, награжденной орденом висячего замка.

Вечером в ДК — необъявленная встреча с Каморным, Чурсиной, Дмитриевым и Кадочниковым. Приятно было провести вечер в свободном общении со звездами, но как часто за удовольствием следует бяка!..

В 21 час зашел к Толику с «отчетом» о встрече с артистами и убедился, что он читает ту самую «Юность». Значит, Тамара уже вернула журнал. Около 23 часов мы допивали последнюю порцию чая, когда в балок вошел Харизматов.

— Тебе журнал передали? — прицелился он в меня. — Есть какие-нибудь претензии?

У меня претензий не было, так как журнал лежал перед нами. Редкий гость в своем жилье, он вдруг начал бриться. Обычно мы делаем это на ночь, если свидание достаточно серьезное.

— Руслан Ефимович! — сказал вдруг Горисов. — Верните, пожалуйста, мне книгу Евтушенко.

— Какую книгу! — воскликнул тот продолжая жужжать бритвой. — Я тебе ее уже отдал. Толик сидел за столиком, я стоял в дверном проеме, а автор нескольких книг стихов и прозы о воспитании молодежи разговаривал, стоя к нам спиной.

— Нет, Руслан Ефимович, вы мне ее не отдали! — нахально возразил Толя, вставая, как школьник на уроке.

— Нет, отдал, — повысил голос наставник молодежи.

— Нет, не отдали, — снижая тон, но также твердо возразил любитель поэзии.

Изобразив улыбку на лице, не обещающую ничего хорошего, журналист повернулся к юноше:

— Что же это, Толя, вы подличаете?

— Вы сами подличаете, — вырвалось у Горисова.

Учитель устал. Он переложил бритву из правой руки в левую и с коротким размахом двинул кулаком в лицо плоховоспитуемого. Очки несмышленыша со стеклами –5 упали на пол, подозрительно хрустнув. Толик вытянулся, как кобра перед броском, но уже не очковая, то есть, не опасная. Единственное, что он мог сделать, — это уточнить свою точку зрения:

— Вы подлец, Руслан Ефимович!

Учитель замахнулся ещё раз.

— Руслан Ефимович! Что вы делаете?! — крикнул я и инстинктивно двинулся к нему, готовый получить свою порцию наставлений.

Учитель, он же снабженец и герой-любовник в одном лице, застыл в напряжении на три секунды. В голове его, видимо, пронеслось несколько мыслей: не добавить ли Толе для закрепления материала, не разделить ли урок на двоих и — стоит ли мараться? — но удержался, сберегая силы для более важного. Тем не менее, итог урока он подвел:

— Сопляки, молокососы, спекулянты!!! Ещё не известно, что вы там с книгами делаете! Это я ещё вынесу… В этом мы ещё разберемся!

«Да-а, — подумал я, — во времена оные загремели бы мы по Высоцкому из «Сибири в Сибирь»… Но от неожиданности так и застыл, разинув рот. Толик, опешив не меньше, обмяк и сел на свое место. Никто больше не издал ни звука. Наш изобличитель быстро собрался и, как дрессировщик не добившийся от зверей выполнения трюка, свирепо озираясь, выскочил из «клетки».

«Минуты две они молчали», но я к Толяну подошёл и поднял из-под стола его очки. Одно стекло пересекала трещина. Горисов, наконец, пришёл в себя.

— Какой подлец, а? У меня же все записано, когда, кому и что я дал, кто, что вернул, — проговорил он, машинально протирая очки. — Я-то уже знал, что это за тип, но — чтобы драться?!

Я тоже с трудом подбирал слова возмущения:

— А какие у него проникновенные рассказы о воспитании! — сказал я и сразу выдал экспромт. — Я знаю: горе будет, я знаю: будет месть, когда такие (!) люди в стране любимой есть!

После чего мы реактивно загалдели, припоминая все подозрительные приметы в поведении нашего героя. Впрочем, время было позднее, всё мы вспоминать не стали, и я отправился к себе.

Выйдя на воздух в час ночи, понял, что уснуть не смогу, и пошёл вниз по улице. В окнах «избы-читальни» горел свет, я зашел и увидел за столом своего нового приятеля Лёню с Верой, одной из наших красоток, — визави. Видимо, без музы или ее «суррогатного заменителя» (меня) он работать не может.

Я невольно прервал их задушевную беседу своим возбужденным рассказом. Оба моих собеседника припомнили свои истории, и мы добрый час делились опытом по выходу из подобных ситуаций.

Среду нам освободили для подготовки к экзаменам. Спасибо. «Наконец-то погашу задолженность по письмам», — думал я. Размечтался! Художник-«совратитель» затащил меня в читалку, и мы, отвлекая друг друга от дела, делились нажитым опытом с перерывами на питание до самого вечера.

Вечером к нам присоединилась Вера, и «заводила» нашего «минивертепа» извлек откуда ни возьмись пол литра вкусной «Петровской», сервелат благинского производства и, опять же, — пластиковые стаканы. Какой он художник — никто ещё не знал, но, что уже вращался в творческих кругах, мы поняли.

За полночь я вышел из читалки вполне довольный проведенным временем. Столько нового услышал: и про художников-оформителей Мадагана, и про золото в глубоких шахтах!..

…Утром готовлюсь к экзамену, начало которого в 12 часов. Сдавать иду в первых рядах, хотя по уровню знаний не должен был вообще приходить. Однако, сдал и экзамен, и деньги… на банкет. Вышел с чистой совестью на улицу и «потерялся», ибо хотелось побыть одному.

Придя домой из столовой, обнаружил за столом Сидоркина с Арнольдовым, допивающих вторую бутыль коньяка.

— Садись к нам, Ген, — вяло пригласили они. — Ты не бойсь, у нас ещё одна есть…

Я даже не ответил, а просто вышел обратно на улицу. Заглянул в нашу читалку и застал Адонина за работой. Слово за слово — разгорелся у нас спор о нашем строе, руководстве и законах, далеких от идеала. Тут уж досталось и партии, и правительству. Впрочем, во многом наши взгляды совпадали: пора гнать всю советскую богадельню и отдать власть настоящему хозяину…

Наши споры в основном витали вокруг способов или методов изменения ситуации. Ему казалось, что партия сама найдет достойного человека, способного развернуть «оглобли» в нужную сторону. Я был настроен скептически и полагал, что перемены наступят сами по себе, когда в стране наступит полный развал и все увидят впереди абсолютный мрак.

В результате напряженных дебатов была распечатана бутылка водки «Петровская», что указывало на новую фазу в отношениях и на сближение наших неантагонистических позиций. После этого работа над эскизами будущих родных печатей и штампов возобновилась. Её прервало неожиданное появление нашего кадрового ангела — Алины.

Что подвигло ее заглянуть к нам на огонек, мы поняли не сразу. Но вскоре разговор свернул на тему разобщенности ребят, их безразличия к судьбе отряда и явился скрытым призывом к пролетариям — объединяйтесь! И, хотя на практике это выглядело как «наливайте», мы лишний раз убедились, что это единственный наш шанс «не пропасть по одиночке».

Позже я зашел в балок к Катерине, которая вернулась из столицы и крутила новые записи Городницкого, Клячкина, Кукина. Вроде:

Ну, что, мой друг, свистишь?

Мешает жить Париж?

Ты посмотри: вокруг тебя тайга…

…Наше праздное шатание было прервано руководящей дланью. Всех нас — выпускников факультета «пастырей» — вызвал к себе наш Всеверхний. Сизов говорил с нами необычайно вежливо, если не заискивающе. Он признался, что такого количества «стад» для нас у него нет. Лучше всего для перехода к практике всем «пастухам» самим объединиться в «стадо» и поработать плотниками. Наличие объекта на новой площадке нашего поезда и треста он гарантировал. А для усиления бригады из учёных бригадиров ей придавали двух-трех плотников 5-го разряда.

Мы легко согласились — ведь это хоть какое-то дело. Что за объект, есть ли материалы, какова его себестоимость и какая её часть идет на зарплату — это как-то ускользало от нашего внимания. Ну что взять со вчерашних студентов, тем более выдержанных в собственном соку?

Сей же час начальник вызвал к нам инженера из ПТО и спросил его «строго»:

— Афанасий Петрович, а есть у нас эскизы этого, ну, как его… гаража-профилактория для двух грузовиков со смотровой ямой?

Инженер округлил глаза, выражая недоумение по поводу возврата к давно отринутой и позабытой теме, и ответил, как должно на риторический вопрос:

— Помилуйте, какой чертеж! Это ж просто сарай такой, — и показал руками. — Ну, здесь столбы, здесь яма, здесь вот так и так…

— Словом, сами придумаете чертеж, люди грамотные, — завершил миниспектакль Сизов. — В крайнем случае, сходите в смежные организации, например, в соседний мостоотряд. На месте и зарисуете…

Рисовать почему-то поручили мне. Я отнесся к заданию серьезно: протер рулетку, полученную Глазовым, взял блокнот и после обеда отправился с Ариком — тоже бригадиром — в МО, что стоял в 5 км к востоку.

Пока шли, трепались обо всем на свете, кроме интимного. Единственное — мне стало понятно, что с Асей у него все серьезно. Только можно ли загадывать в этих делах?..

Сначала зашли в ПТО мостоотряда, где нам подтвердили: нет у них никаких эскизов. Что ж, хотя бы снимем размеры того, что у них было построено. Дома сделал чертеж и понес его на утверждение Сизову.

Вечером «уставший, но счастливый» писал письма, а дружок Лёня «совращал» меня до самого ужина. Завалились в его балок, где он напоил меня своей «Петровской» и съел на закуску все принесенные мной пельмени.

В субботу отправил родителям последние книги и зашел мимоходом в нашу читалку. Странную парочку обнаружил я там. За столом сидели и чинно беседовали Гошка — возмутитель общественного мнения — и воспитатель нашего «общежития», она же — жена Сизова — Вероника Игнатьевна.

Позже он передавал нам содержание разговора в красках:

— Шибко ей понравилось мое выступление на встрече с руководством. Мол, наконец-то нашёлся человек, сказавший прямо, что он думает о безобразиях в СМП. «Только, — говорит, — разве можно так грубо и без документов, без цифр все сваливать в одну кучу?». Словом, пожурила, так, по-домашнему. И, кажется, я ей лично симпатичен. Даже подумываю: не наставить ли рожки ее мужику?..

— Но ей же за 50, да и внешне она — не Элизабет Тейлор, — ухмыльнулся Лёня.

— Что ж делать? — продолжал Гошка, изображая озабоченность. — Ради коллектива и торжества справедливости я готов пожертвовать своим… этим… — реноме…

Мы продолжали в том же духе, пока не пришли к выводу, что нам такие педагоги, — как бельмо на глазу: и мешается, и не избавишься. Остаётся прикрыть глаз, да и жить — с одним, то есть — наплевать…

Потом мы переместились в вагон-читалку, где, кроме Катерины, застали расслабленного Арнольдова и Глазова в чрезвычайно напряженном состоянии. Напряжение возникло, видимо, когда в его объяснение с Катериной вклинился Виталик со своей непосредственной манерой схватывать все на лету и комментировать ситуацию случаями из своей жизни: «А вот со мной был случай…».

Этого как раз и не терпел «философ» Глазов, а уж с нашим бесшабашным появлением он просто остекленел от злости. Несмотря на нашу веселость, мы все же почуяли в атмосфере искры предгрозового разряда. Поэтому поспешили ретироваться, прихватив с собой Арнольдова, дабы спасти (или погубить?) нашего библиотекаря. Впрочем, никаких намеков на SOS Катерина нам не подала, хотя бывало громогласно стонала: «Как же мне надоели все эти дубовые ухажёры!».

Дома Виталик, видимо продолжая насущную тему, отыгрывался на нас, делясь своим «венерическим» опытом до полуночи. А в заключение вдруг вспомнил, что завтра, в воскресенье, нам предложили поработать на разгрузке вагонов.

Глава 13

Великопочинщики. Идейный водила. Эх, зеленая, сама пойдет. Промзона. ЧП бригадного масштаба. Бригада бригадиров.

…Отъезжаем в Аносово в 7:55 вместо 7 часов на новом, комфортабельном ЛАЗе. Ехали около 3-х часов, так что начали работать как раз перед обедом. Меня, Глазова и ещё двух «бригадиров» кинули на разгрузку вагона с «рассыпным» мелом. Конечно, когда-то мел сюда был засыпан. Однако за время пути он твердость камня успел обрести. Оценив ситуацию, мы поняли, что обеда нам не видать, как своих ушей.

Соседям нашим из бригады Крылова достался алебастр, который в отличие от мела был не только сыпучим, но и вполне летучим. На этот случай были предусмотрены респираторы. На ноги они натянули бумажные мешки до паха, чтобы в валенки попадало поменьше, и начали, было, выполнять задание: наполнять мешки пылью и выгружать их на откос. Мешки почему-то рвались, алебастр сыпался в дыры, работа стояла, денежки уплывали.

Основная наша задача, все же, состояла в освобождении тары, ибо ее простой был дороже содержимого. Поэтому после нескольких десятков мешков остальные 2/3 объема мела полетели на снег в свободном состоянии.

У нас работа была не в пример интеллигентней: нам надо было лишь откалывать ломами куски от монолита и вышвыривать их из вагона. То, что твердость монолита равнялась гранитной или базальтовой, не столь существенно. Главное — за 6 часов почти беспрерывной работы нам удалось выбросить под откос около 1/3 вагона — 20 тонн мела.

Остальные 16 человек за это время выгрузили вручную 4 вагона досок и цементно-стружечных плит.

В 18 часов автобус подвез нас к магазину у станции, дабы голодные и жаждущие не страдали. Напитков, особо хорошо утоляющих жажду, здесь не оказалось, и мужики на минуту загрустили. Однако вскоре в ход пошёл фруктовый сок непосредственно из горловин запыленных трехлитровых банок.

Веселый пир продолжался не долго. На десятом километре пути к дому многие уже откинули спинки кресел и задремали под качку на мягких рессорах львовского лайнера. Дорога же проходила по насыпи, что осталась от довоенной железной дороги, и лишь изредка сворачивала на марь, чтобы обойти непроходимые участки.

Автобус вел Вовка по прозвищу «Кардан». Мои отношения с ним за время нашего пребывания в Лендинском стали непримиримыми. Он, будучи шофером первого класса, не мог простить мне «измену» профессии. При случае он не преминул пронзить меня вопросом:

— Что ж ты не пошёл со всеми на автобазу, когда говорили о ее создании?

— Во-первых, никакого официального объявления об открытии автобазы не было, — сказал я. — А разговоры об этом ходят уже полгода. Во-вторых, объявление — ничего не значит. Для ремонта и обслуживания машин, кто-то должен был сперва построить боксы, гаражи. Так что, иди ты…

Я мог бы продолжить: мол, куда мне с моим третьим классом лезть на дороги 4-ой категории, если на 200 км трассы Б. Нелер — Лендинский в среднем бывает по 3 аварии в день? Конечно, есть некоторая вероятность не попасть в эту статистику, но при попадании в нее, шансов выжить было маловато… Тем не менее, — это будто бы давало ему моральное право смотреть на меня сверху вниз.

…Дорога по старинной насыпи вскоре кончилась и сворачивала кособоко на равнину. Кардан с вечно-самодовольной улыбкой громко разглагольствовал о 24-ом съезде КПСС. Иванцов, сопровождавший нас для поднятия духа, поддерживал его и самозабвенно занимался плагиатом:

— Ребята, это ж замечательно, что мы так можем работать! — вещал он через микрофон, будто экскурсовод по истории партии. — А не продолжить ли нам этот, можно сказать, великий ленинский почин?

В салоне автобуса пьяных не оказалось, да и устали все изрядно, поэтому ответа не последовало.

Зато Кардан, переполненный энтузиазмом, вдруг лихо повернул руль вправо. Через мгновение передние колеса машины повисли в воздухе, и она неприятно накренилась. Кардан заглушил мотор, и с минуту все сидели в темноте в полном недоумении.

— Ну, чё там? — раздались, наконец, голоса в салоне.

— Ща! — воспоследовал глубокомысленный ответ идейного водилы.

После обхода машины Вовка скомандовал:

— Вылезай!

Народ нехотя потянулся к выходу. На улице было темно, холодно, неприютно. Километрах в десяти виднелись огоньки Аносово. Вокруг, на мари, торчали кусты, подлесок и редкие лиственницы. Тоскливую картину дополняли: насыпь, косая колея съезда и ЛАЗ, склонившийся над кюветом в раздумье — прыгать, не прыгать?..

Наконец все вышли из оцепенения и засуетились:

— Давай назад!

— Давай вперед!

— Мы его толкнем!

— Мы его вытащим! — раздавались голоса «великопочинщиков».

Кардан дал назад, ещё и ещё. Машина побуксовала и накренилась больше. Он газанул вперед, она приняла критический наклон. Все успокоились, закурили. В ночевку на улице, у костра, как-то не верилось.

«Профсоюз» Иванцов, как и подобает вожаку, не терял присутствия духа и суетился больше всех. Но мало кто знал, что ответственность за людей и машину целиком лежала на Кардане. И какой бы он не был идейный, а ждать решил божьей помощи.

Долго ль, скоро ли сказка сказывается, а подмога из тьмы не показывается. Наконец, подскочил к нам ГАЗ-66 лихой, но без троса был, безалаберный. Стали дальше ждать пригорюнившись, а машин все нет и нет, ни людей живых, ни автобусов. Посидели так ещё с полчаса, но, видать, кто-то свечку жег, Бог и сжалился.

Показался вдруг большегрузный МАЗ, он и трос имел при себе, как раз! Вот подъехал он своим передом к «лицу» нашего «пострадавшего». Прицепили трос за автобус, знать, и давай тянуть, чтобы с «мели» снять. Заревел тот МАЗ, потянул наш ЛАЗ, но — ни с места он в этот первый раз. Заревел второй, — понатужился, но над пропастью ЛАЗ сник от ужаса.

Развернулся самосвал к лесу передом… Эх, был у нас, по крайней мере, дом! Но с разбега монстр, дернул ЛАЗа вбок, так, что каждый мост подлетел чуток. Пролетел и — хрясь! Думали — звездец… А Кардан, бодрясь, рявкнул:

— Молодец!

Кто молодец, ЛАЗ или шофер МАЗа, уточнять не стали, но, что это он не о себе, — было очевидно: в полете автобус сшиб две юные листвянки и лишился при этом противотуманной фары. Что произошло с ходовой частью, оставалось только догадываться. Во всяком случае, в тот момент мысли у всех были одинаковые: скорее домой!

Увы, скоро не получилось, ибо наш доблестный водила блудил в темноте по ручьям и болотам до 22 часов с лишним. Зато все выспались и приехали — ни в одном глазу.

Дома меня встретил наш главный книгочей и букинист — Горисов — с номером «Юности», где была критика повести Тоболяка.

Тем временем, Виталий методом дедукции вычислил грабителей имущества с нашего склада и с азартом Ватсона до ночи их разоблачал. Я ж писал всем письма, но всего до 2-х часов ночи. Ибо именно в это время встал Сидоркин и, чтоб, видно, подрасти, начал трескать так тушёнку, что вагончик задрожал. Для запивки банку молока сгущенного, что без сахара, вытряс в пасть бездонную, что две божьих росиночки…

…Сегодня едем, наконец, на промзону нашего СМП — 3 км на запад от поселка. Вез нас и бригаду Крылова тот же автобус, значит, ночные испытания он выдержал с честью. Площадка под зону располагалась у подножия сопки, и редкий подлесок на ней уже был срублен.

Нас встретил мастер Борис Ляровой и дал нам задание: собрать на вырубке все стволы, годные для каркаса нашего сооружения. Конечно, сперва нам их надо было обрезать, срубить сучки и ошкурить. Кому-то досталось разметить основу «ангара». Увы, оказалось, что мы не готовы на практике применить свои знания. Зато наш мастер не преминул сделать нам матерный выговор.

— Где же ваш инструмент?! Работнички, ёг вашу мать! — кричал Ляровой.

Ответ выдал Сашка Глазов, удивив меня находчивостью.

— Во-первых, сегодня, — сказал он, — мы вышли работать задаром, поскольку ещё числимся студентами. Во-вторых, инструмент: ломы, топоры мы сами искать не должны. А в-третьих, мы — люди, а не рабы, кричать на нас не позволим. К тому же вчера разгружали вагоны и толком не отдохнули…

— Во-первых, я ещё не кричу, — Ляровой не смутился ни капли. — Может быть позже вы ещё услышите, что значит ругаться по-настоящему. Во-вторых, я не знал, что вы сегодня не обязаны работать, и что работали вчера. В-третьих, топоры вы как плотники должны себе сделать сами…

Мы отвечали, мол, — топорища — не главное, точить топоры негде! И что с тупыми ломами делать? Словом, побазарили мирно, а там и рабочий день кончился…

Вечером — давка в столовой, изготовление основного инструмента. Случайная встреча с комсоргом бригады Новикова и его рассказ об освобожденном снабженце Харизматове. В бригаде его раскусили быстро, и участь его была решена. От этого «свободного художника» они уже избавились.

Перед сном читал в «Авроре» Битова. Вдруг, в час ночи, зашел Степанов.

— Вот, приехал опять наряды закрывать, — начал Влад.

— Каждый раз приходится все самому?

— А как ты думаешь? Сдача нарядов — бой, который нельзя ни обойти, ни проиграть. В любом случае погибнешь. Но лучше побороться, очистить совесть перед бригадой, — он помолчал. — Ведь как мы работаем, как живем! Слава богу, еда нормальная, а то ведь никаких условий для жизни… Ребята терпят любые просчеты начальства и как бы в отместку работают, как звери.

— Нет, ну, досуг, выходные у вас же нормальные, — припомнил я.

— Да что досуг! — воскликнул он сокрушенно. — Ни бани, ни кино, ни телека. Вся жизнь — только работа. Но ребята-то молодые, им же нужно общение с… А тут ещё эта история с нашим поваром!..

— Ну, рассказывай, — потребовал я. — Слух-то пронесся, но ведь врут поди…

Влад нехотя рассказал, как у них в женском балке пропало недавно нейлоновое пуховое пальто, шапочка, японский зонт… А два дня назад их кормилец, неплохой повар, которого они рекомендовали кандидатом в члены партии, собрался на почту в Ленду с аккуратно зашитой посылочкой…

Конечно, нашлись свои «опера», которые потребовали — весьма настойчиво — вскрыть ее. После чего состоялся суд праведный и скорый (Линча), и побитого кандидата отправили с передовой. После этого, успокоившись, народ сочинил «Молнию», которую и предстояло вывесить Владу.

До трех часов мы с ним гоняли чаи с изюмом вместо сахара и толковали обо всем на свете, пока я не зевнул. Влад тут же среагировал, то есть откланялся: ему завтра в контору к 9-ти, а мне на автобус — к полвосьмого.

…Садились в автобус с Арнольдовым уже на ходу. На стройплощадке разметку нашего сооружения отменили. Оказывается, нам указали не то место. Что ж, перетаскиваем заготовки на новое место. Снова делаем разметку и ошкуриваем бревна.

Бригадира нам никто не назначал, но функции его взял на себя Коля Выгорнов, уже побывавший ранее в такой роли. Он дорисовывал «проект» нашего сарая, делал разметку и знал, как делать калькуляцию.

Хорошего роста, с усами на широком лице и раскатистым голосом он вполне подходил под бригадирские стандарты. Правда, его громогласные, но наивные заявления на митингах о нескрываемом желании стяжания славы заставляли нас относиться к нему с нескрываемой иронией. Однако, это его не смущало, и нам ничего не оставалось, как выполнять его распоряжения.

В 12 часов потопали в ближайшую столовую — «рыгаловку», что стояла в центре поселка и помнила, вероятно, довоенных строителей ветки Транссиб-Лендинский. Отсутствие транспорта, ждущего и подгоняющего всех под одну гребенку, дает некоторую свободу передвижений, поэтому я заглянул мимоходом в книжный. Увы, счастье мне не улыбнулось, и мы двинулись гурьбой в обратный путь.

На «зоне» весь оставшийся день ошкуривали стволы, которые подтаскивал нам трелевочный тракторишко бригады Крылова, валившей лес. Получалось у всех по-разному: у кого навык побольше и топор острее, тот осилил по 4–5 бревен. А вообще долбить остекленевшую на морозе лиственницу — сплошное издевательство. Мои успехи в самоистязании были довольно скромными, поэтому, когда в 17 часов автобус отправлялся в наш лагерь, мы с Ариком решили задержаться, чтобы наверстать отставание.

…Домой мы шли через сопку по тропинке, давно проторенной такими же энтузиастами. Она тянется на гребень сопки сначала наискось, потом напрямик и под конец взбегает на кручу так резко, что иногда приходится вставать на четвереньки, чтобы не сползти вниз.

Все склоны сопки покрыты зарослями кустов с преобладанием тех, чьи ветки продаются в городе под названием «багульник». Однако, мне кажется, что это — рододендрон. Багульник — это то, что едва торчит из-под снега на мари и источает едкий дурман, если его листья, свернутые в трубки, потереть в ладонях. Что же касается прутиков, из почек которых выползают бледно-сиреневые цветки к 8 марта, то я бы назвал их северной сиренью.

Проходя мимо бани, мы с удивлением и ужасом восторга обнаружили, что она открыта. Ничтоже сумняшеся, невзирая на свою безоружность, мы ринулись «в бой» и вкусили-таки радость победы тела над дУхами, долгое время не пускавшими нас на сие ристалище. Триумфом трудового дня стал штурм столовой, двери которой мы взяли с разбега, как закрывающиеся двери вагона метро.

Дома, между тем, меня поджидал Горисов, чтобы нанести очередной удар свежей «добычей»: «Не считай шаги, путник» и «Далеко от Москвы». Правда, дабы подсластить пилюлю, он щедро угостил меня действительно сладкими мочеными яблоками, купленными в «Овощном» по удивительной (25 коп./кг) цене. Я, в свою очередь, угостил ещё и Митяя, и Арнольдова.

Глава 14

Пар — двигатель… регресса. Не замай коммунистов. Бригадир бригады бригадиров. «Серебряные Россыпи». Романтики из Заозерья. Ехала деревня мимо мужика.

В среду с 7 до 9 ждем автобус. Вместо него, подъехала вахтовка ГАЗ-66, и три бригады стали набиваться в нее, как кильки в банку. Крики, смех, слезы — все смешалось в ковчеге на колесах. Единственное благо такой «транспортировки», — относительное тепло, ибо в будке так же, как и на улице, — минус 30°.

До обеда опять ошкуриваю бревна, но уже с большим успехом. Тем не менее, Огонек, приехавший в Ленду ещё с квартирьерами, глядя на мои старания, ехидно улыбается. Он-то — ас, однако.

На обед нас повезли почему-то в 11.30 и уже в столовую автобазы АЯМ, что была несколько дороже и в отличие от древней «рыгаловки», прозывалась «тошниловкой». После обеда заехали в лагерь, где Алина, подойдя к автобусу, объявила, что бригада Божейко должна срочно собираться в командировку в Хородочи. Выражая крайнее удивление разными словами, ребята вышли из автобуса, а мы тронулись на «зону».

Теперь нам предстояло сделать 18 ям под столбы и одну большую, как могилу, для осмотра машин. Опыт в так называемом рытье ям у многих уже был. Но тут наш мастер решил испытать паровую машину, идея которой носилась в воздухе, наверное, ещё во времена Ползунова.

Напомню, что почва здесь под тощим слоем растительности состоит из дресвы, замороженной на века. Ежели мерзлоту отогреть, скажем, костром, то получим слой пыли и гальки с остатками растений толщиной 15 см. Паровой агрегат был призван плавить мерзлоту, как Дон Жуан — сердца верных жен. Устройство его было таким же примитивным, как и у означенного героя трагедий.

Он состоял из некоего закупоренного сосуда, наполненного водой на 1/3, и шланга с твердым наконечником. На том, правда, аналогия не кончалась. Стоило только нагреть жидкость до кипения, как из наконечника вылетала субстанция, способная растопить и мерзлоту в том числе. В интерпретации Лярового сосудом служила железная бочка на 200 литров, а наконечником — кусок трубы, сплющенной на конце.

Что ж, идея хорошая. Что нам стоит вскипятить 70 литров воды на легком 30-ти градусном морозце и, поддерживать кипение до последней капли! А уж всовывать наконечник в центр ямки, — это наше самое любимое занятие.

Дабы воплотить идею в жизнь, половина бригады отправилась в лес на поиски сушняка. Искали довольно долго, видно, весь уже пожгли до нас. Пока бродили по лесу, я обнаружил в снегу следы когтистого зверя, идущие «в ниточку». Не иначе — росомаха, которая здесь точно водится… Но как кипятить воду с сырыми дровами?!

— Пустяки, — заметил мастер. — На это есть соляр, и у нас его — целое море.

Что ж, для достижения цели — все средства хороши. Разжигаем костер до неба, какой и чертям не снился. Ставим, обгорая как грешники, бочку на него и ждем, как та курица — на гусином яйце, но не просто, а подливая горючки на затухающие сыроватые дровишки. Часть людей готовила сокровенные места «оплодотворения»: чистила снег, снимала дерн, словом, готовила лона.

Причем, охваченные энтузиазмом первооткрывателей не только новоиспеченные бригадиры следили за экспериментом, но и соседние коллективы, сочувствуя, злорадствуя и просто, разинув рот.

Через какой-нибудь час с небольшим из наконечника, наконец, пошла тонкая струйка пара — двигателя колес, турбин, а теперь и мерзлоты. Стяжать славу зачинщика движения по пронзанию вечно мерзлой тверди, как должно, рискнул Выгорнов. Он взял наконечник и вонзил его, куда надо.

Поначалу дело пошло. Обрызганный с головы до ног оттаявшей глиняной жижей, Выгорнов вращал и раскачивал трубу, навалясь на нее всем весом и пытаясь обойти невидимые камни. Ему удалось войти в мать-сыру Землю на 30 см за какой-нибудь час. Глубже, как водится, камни не пускали.

Что ж, не мудрствуя, наш бригадир перенес наконечник с паром на соседнюю жертву — следующую ямку. Она так же сопротивлялась недолго. Мы с Глазовым, тем временем, занимались чисткой первой жертвы парового насилия. Через несколько минут работы скребком, то есть — лопатой, стало ясно, что размер лона невинно мал. То ли труба была тонковата, то ли пар был жидковат, — только оказалось, мерзлоте они — что мертвому припарки.

Тем не менее, эксперимент продолжался до логического конца пара. Тогда все увидели, что результаты никак не сравнимы с усилиями экспериментаторов, и облегченно вздохнули: «Чумазые — они же не могут!..».

Увы, пришлось вернуться к древней методе: разжечь костры на местах будущих ямок. Костер над «могилой» накрыли листами железа — рефлектором. В основе большого костра — сушняк, а сверху — слои сырых дров. Как ни странно, сколько «сырья» ни положи, — утром ничего не останется. Ну, разве, — тонкие корочки, соединяющие торцы обугленных поленьев. Сухая земля под кострищем долго не замерзает, так что утром можно углубиться на 30 см.

Вечером в ДК Мищенко «отчитывался» перед нами о командировке. Он прошелся по Минкультуры и его заму, «маринующих» его в приемных до часу, чтобы сократить аудиенции до нескольких минут. Рассказал о встречах с директорами театров, начиная с ГАБТ, «Таганки» и кончая театрами при ГИТИСе и ЦДКЖ. Делился впечатлениями от просмотра 14-ти спектаклей (по числу дней пребывания в столице) в качестве почетного зрителя, для чего ему приходилось надевать форму нашего отряда.

Особо он выделил постановку пьесы В. Рощина «Эшелон», в которой на сцене сидел сам автор и читал текст с критическими замечаниями по тому же тексту. Апофеозом действа являлась сцена, где одна из героинь — на грани помешательства от разлуки с любимым — на просьбу принести дров для печки явилась, как сомнамбула, с могильным крестом на спине.

В обсуждении этой сцены после спектакля мнения присутствующих разделились пополам, так что неизвестно — оставит эту сцену Волчек в будущем или нет.

На нашем собрании присутствовал Б. Маршук — председатель Обллито, который поспорил с Мищенко о двух борющихся направлениях в создании художественного образа. Однако, прибыл он с целью вдохнуть в наше ЛИТО новую жизнь и вытащить его на семинар в Благинск в апреле.

Позже в нашем балке Степанов поведал мне о своей мечте: создать в Кудыкте агитбригаду. Рассказал, как сам Сизов сорвал его молнию о ЧП с кражей вещей и сделал устный выговор за самоуправство над кандидатом в члены КПСС, которого до заседания товарищеского суда он отправил от греха на разгрузку на станции Аносово. Может, тот — его бывший дружок?..

Потом я выиграл у Влада одну из трех партий в шахматы. Около часу ночи явился Горисов и стал хвастать приобретениями: «Пионеры», Рерих и сборник А. Битова.

…Поутру мы пилим сырые дрова, чистим площадку от спрессовавшегося снега и мха. В столовой был первым и, когда ребята приступали к еде, я уже катился на попутке к книжному магазину в надежде выпросить у продавщицы книгу «Искусство древней Руси», которую перехватил у меня Арнольдов. Она попыталась уточнить:

— Это такая зелененькая с черным рисунком на обложке?

— Да, да! Она самая, — подтвердил я. — Офсетная печать…

— Так она уже кончилась, — радостно вспомнила она. Но, видя, как я потух, добавила, — ну, может быть одна пачка завалена другими книгами. Приходите позже, когда разберемся…

Попросив зарезервировать один экземпляр, я потопал на работу через сопку мимо строящейся станции «Орбита». Телетрансляцию обещают начать к приходу первого поезда с Транссиба, то есть 1-го мая. Однако, судя по внешнему виду стройки, трудно поверить в реальность свершения столь дерзкой задачи: движения на ней не было заметно вообще.

На нашей площадке никто ещё не появился, и я начал работать один. Остальные подошли через полчаса: как оказалось, автобус застрял в очереди за бензином.

Когда все присели на перекур, состоялось импровизированное собрание, на котором бригадирский статус Выгорнова был вяло утвержден.

Взяв власть в свои руки, Николай тут же объявил всем выговор за низкий темп работы. Особо досталось Арнольдову за хроническое недержание речи. До окончания работы долбим и отжигаем ямки с переменным успехом; слава богу, прораб свозил ломы на чью-то кузню, где их концы оттянули до целомудренной остроты.

В 16:40 вдруг приехал Кардан и начал «реветь» (сигналом) раньше времени на всю долину. Мы принципиально не обращали внимания на его наглые попытки отобрать у нас, кроме утренней задержки в полчаса и обеденной в 1 час, — ещё 1/3 часа. Увы, менее сознательные граждане забрались в автобус, как только он открыл двери. Судя по всему, время до нашей посадки они не теряли даром, а посвятили его оттачиванию эпитетов, достойных «штрейкбрехеров» и «умников». Мы же без подготовки, кое-как отбрехивались, но все равно настаивали впредь уезжать не раньше 17 часов.

После ужина зашел к Мищенко уточнить время своей репетиции. Он, по обыкновению, выпивал, но мне не предложил и назначил встречу на вечер воскресения. Ещё позже нашу бригаду подняли на аврал как дежурную на разгрузку машин с оборудованием.

После чая, около 3-х часов ночи, Арнольдов в который раз рассказывал всем желающим — и не очень — о том, какая у него была замечательная бабка-журналистка. Видимо, дар красноречия у него наследственный. Я же в это время писал эти строки.

…Утром — заготовка дров с Ариком в глубинах «белого безмолвия». Он с «Дружбой», я с топором, — забрались в самые дальние дебри за зоной. Перед лицом нетронутой природы сам собой возник разговор о краткости нашего существования на Земле.

— Ну, вот, что мы здесь копошимся, букашки? — сказал я, нарушив тишину, когда мы осматривали окружающие деревья в поисках сушняка.

— В смысле? — переспросил он. — Относительно чего?

— Относительно вот этого самого «белого безмолвия», — рассуждал я вслух. — Как было здесь миллион лет назад, ну, мы отметимся десятком пеньков, — и снова миллион лет — то же самое… А мы с тобой, как два метеорита, — мелькнули и нет нас…

— Да ладно, метеориты!.. — возразил он. — Мы все же какой-никакой, а след в несколько тысяч километров оставим. Жаль только, что никто не будет знать имена авторов…

— В том-то и беда! — сказал я, а тщеславная мыслишка мелькнула: «Нет уж, я памятник воздвигну нам…».

Потом мы долго выбирались на поляну, ориентируясь по мутному солнцу и обсуждая кратчайший маршрут. За спиленными дровами ходили несколько раз почти всем составом бригады. Жгли костры под смотровую яму и обжигали комли столбов с тем, чтобы обмазать их битумом или, как любит повторять Арнольдов по-научному, — антисептировать.

В течение всего дня я снимаю ребят на «Зенит» и с трудом — на кинопленку: мотор камеры замерзает, несмотря на то, что я прячу ее за пазухой, а батарейка, соединенная с ней проводом, лежит у меня на груди постоянно. Главное, народ не возражал тому, что мои спонтанные съемки, не совпадают с их регулярными перекурами, то есть, я снимал рабочий процесс вместо перекуров. Заснял и «исторический» момент установки первого столба нашего сооружения. Правда, опять же, как только дело коснулось истории, дым от костра застил объектив, так что ясности картинки не гарантирую.

У Сашки Глазова, «пораженного армейским давлением на психику», в этот день не было рабочего настроения. Творческий человек сказал бы — вдохновения. Однако, в отличие от художника или поэта, у него был бригадир, который вполне законно сделал ему выговор, всего из трех слов. Но Сашка с удовольствием их воспринял и только после этого начал работать…

На обед всех повезли в «тошниловку», а я для экономии времени вышел из автобуса внизу, у «рыгаловки». Чтобы понять, что лучшего названия эта точка общепита не заслуживает, хорошо бы в ней побывать. То, что стены сего заведения насквозь пропитаны миазмами кухни и объедков, переходящих в помои, — ясно всяк сюда входящему. Но, когда он возьмет в руки жирные мокрые ложки (вилок может и не быть), то тогда осознает, что находится на краю сказочной пропасти: шагнешь вперед с закрытыми глазами, — получишь «райскую» жизнь, полную кусков сала вместо мяса, шагнешь назад — погибнешь в голодных муках, но с чистой совестью и девственным желудком.

Сэкономленное время я посвятил добыче полезных изданий в «Союзпечати» («Не считай шаги, путник!..») и встретил наш автобус при съезде на лед Гедкана.

До конца дня установили ещё четыре столба, заготовили кучу дров для отжига смотровой ямы. В этот раз ходил в лес с Глазовым, который в очередной раз жаловался на нехватку армейского пресса, без которого он, — как рыба, вытащенная из воды. Но, оказывается, как только он ощущает на себе «любое давление», то будто снова попадает в воду и готов биться за «истину» до последней инстанции.

…Вечером сходил в ДК на встречу с журналистом Б. Маршуком, где он в очередной раз призвал всех грамотных людей: «Пишите!». Будь я на его месте, — предложил бы: «Читайте!».

Позже, когда мы со Степановым доигрывали вторую партию в шахматы, с праздничного концерта в ДК явился Арнольдов. С жаром он изливал восторги по поводу выступления ребят, известных когда-то в Аносово как литературно-музыкальное объединение «Серебряные россыпи». Филармонический ВИА «Орфей» «Серебряные» просто «заткнули в задницу». Зал, полный военнослужащих, своим ревом подтвердил их триумф.

Кажется, Мищенко тоже оценил ребят по достоинству и проникся идеей пригласить их сопровождать наш спектакль. Позже мы узнали, что предложение Мищенко четверо из «Серебряных россыпей» приняли единогласно.

…А вот и «черная», рабочая — в честь завтрашнего дня Советской Армии — суббота. У нас появились плотники 5-го разряда, призванные поднять наш дилетантский навык на профессиональный уровень.

Оба: тридцатилетний Степан, маленький, юркий и Николай Семеныч — большой крепкий мужик лет пятидесяти — работали вместе в одном из чинтинских леспромхозов. Но вот сорвались с насиженного места и поехали почти что в тайгу. Видимо, зело впечатлительные — или, как сейчас говорят с издевкой, — романтики.

Некоторых слово «романтик» раздражает, как заусенец на пальце или камешек в ботинке. Как услышат, так сразу добавляют пошлое словечко, вроде: «долбанный». А ведь слово-то — наш родной «новодел», заимствованный из западной литературы и живописи эпохи романтизма, — и означает всего лишь «открыватель непознанного, нового», то есть, — первооткрыватель и авантюрист, вроде Афанасия Никитина или Ерофея Хабарова, каких всегда чтил русский народ. Но что их вело на подвиги, если не врожденное честолюбие или «розовая мечта» — стать первооткрывателями, — лелеемая, может быть, с самого детства?

К обеду у нашего самопровозглашенного бригадира возникла идея отпраздновать День Советской Армии. В магазин был послан «гонец» Алеконкин, от которого, как от шута горохового, в работе толку было мало. Зато его дар лицедейства вполне оценил наш режиссер, за что и назначил его на одну из главных ролей в нашей постановке. Ирония судьбы…

Вскоре девять членов бригады опорожнили три бутыли водки «Петровская», холодной, как жидкий азот, но, тем не менее, согрелись и немного поговорили — каждый о своем.

Кардан опаздывал к 14-ти часам, и мы пошли было пешком по сверкающему снегу. Он, все же, подъехал и лишил нас удовольствия увеселительной прогулки до бани. Узнав о цели путешествия, он из духа противоречия к бане не поехал, но высадил нас на ее траверсе. Помывочное мероприятие состоялось, казалось, чудесным образом! Неужели мой фельетон поспособствовал?..

В своем балке застал Тимоху, прибывшего из Хородочи на свидание со своей новой любовью — здоровенной Татьяной из общепита. Галя Тихова, должно быть, ещё не подозревала о перемене в ее жизни. Тимофей и не афиширует свой приезд, хотя совесть его нынче гораздо более чиста: он только что получил развод от первой, столичной жены.

Уже достаточно веселое население балка, увидев новый объект для «отравления», навалился на меня со стаканом белой. Поняв, что сопротивление бесполезно, я принял его, почти как Ромео в склепе Капулетти, и тут же упал, правда, в отличие от бедного влюбленного — на свою кровать.

День Армии — святой день — выходной. С 4-х до 9-ти утра дописывал письма. В столовую случайно попал с Мищенко, но он, не доев своего завтрака и сославшись на желудок, оставил меня за столом сиротинкой. Каково же было моё удивление, когда, зайдя в магазин за хлебом, я застал его за покупкой двух бутылок портвейна. Вот и верь теперь врачам, которые «от желудка» рекомендуют белую. Я сделал вид, что не заметил его, зато понял, что режиссер наш страдает профзаболеванием.

Весь день прошел в какой-то суете, но ввечеру все студийцы собрались в ДК, где наш «больной» режиссер продиктовал очередное расписание репетиций. Надеемся, — окончательное.

После собрания, у одного из членов труппы проявились явные признаки инфекционного алкогольного «заражения». Он предложил, аналогично шефу, купить портвейну и выпить его в одном из балков. Выбор пал — на наш. Горисов, Гоша Аничкин, Сашка Марков, Арнольдов и я в хорошем темпе опустошили 4 по 0,7 портвейна, почитали стихи и при виде упыря Сидоркина разбежались по своим щелям.

Так бесславно закончился день, обещавший стать не самым плохим в жизни.

Глава 15

За книжный базар ответишь. Следствие ведут дубаки.

В понедельник продолжаем вчерашнее: пилим дрова, жжем костры. Бригадир посылает половину людей на ямки для ограждения всей промзоны.

После обеда прибыл некто — архитектор — и объявил о неправильном расположении нашего сооружения. То есть, — вся работа, проделанная нами с самого начала, — псу под хвост. Возникла немая сцена. Однако, про себя, а кое-кто и вслух — выразились одинаково грубо. Бросив своё первое детище, отправляемся на устройство забора.

Вечером иду к Тамаре, точнее к её тётке — работнице райкома, дабы посоветоваться о книжном «деле». Заодно хотелось понять, как она относится к своему дружку-«повару», заварившему книжную «кашу».

На моё изложение предшествующих событий Валентина Сергеевна не нашла ничего лучше, чем сказать:

— Он ударил Толю? Что ж, зная, какой он вспыльчивый, я могу ему это простить.

Именно это мне и нужно было услышать. Оказывается, Харизматов хороший, но немно-о-ожко вспыльчивый. Видимо, период очаровывания у них ещё не прошел, и его «милую вспыльчивость» испытать на своей челюсти или ребрах ей пока не привелось.

А в это время Иванцов вызвал к себе в постройком Горисова со всякими бумажками, касательными книг. Видимо, от нечего делать профсоюз решил тоже заняться «расследованием» и, может быть, стяжать славу бдительного и мудрого органа. Однако, навалившись на юношу, он лишь спровоцировал его на непосредственное высказывание о деятельности Иванцова, а заодно и организации, лицо коей тот являл.

Какой нормальный советский человек, тем более — занимающий некий пост, может спокойно реагировать на правду, высказанную ему в лицо? Ненормальный и несоветский также терпеть её не могут, но реагируют по-другому, например, достают «кольт». Наши поступают тоньше.

Толя, на свою беду, принес в кабинет Иванцова копии своих писем к отцу, дабы доказать своё моральное алиби. Однако, профсоюзный лидер — парень не промах — сославшись на плохое восприятие на слух, попросил Толяна дать ему тетрадь в руки, чтобы «лучше один раз увидеть». Тот, поколебавшись немного, отдал «туговосприимчивому» Иванцову тетрадь, как первое признание в любви мудрому наставнику, гуру.

Насколько «гуру» был «слабоух», на столько он был «остроглаз». Не обращая внимания на шумный протест Горисова, «профсоюз» не хуже ЭВМ — перфокарты или кассир — банкноты молниеносно пролистал тетрадь и нашёл то, что проливало свет на всю сущность заблудшей души Толика.

Оказалось, юноша не только ни в грош не ставит работу профсоюза и идеологического сектора комитета комсомола, но не понимает и суть существования партии, то есть её «направляющей и руководящей роли». «Криминал» был налицо. Но как его обнародовать, когда источник — личные записи человека, фактически был изъят у автора насильно, обманом, без санкций и указов?..

Да и надо ли обнародовать? Достаточно уличить человечка в крамольных мыслях, а уж приговор он и сам себе вынесет.

— Ты тут пишешь, что не видишь смысла ни в работе профсоюза, ни в работе Партии! — воскликнул Иванцов. — Да ты знаешь, что за такую несознательность тебе полагается? — потрясал он тетрадкой Горисова над головой, как персонаж на фантике конфеты «Ну-ка, отними!».

— Владимир Юрьевич! — готовый ко всему верещал Толик. — Вы не имеете права читать личные письма!

— Имею, не имею… Какое твоё дело? Главное, ты сам признаешься в неверии!

— А что, нельзя? — огрызался Толик. — У нас свобода вероисповедания!

— Да ты знаешь, что таким не место на передовой!

— Знаю, что таких — здесь больше, чем идейных… — обронил Горисов под занавес и замолчал.

Дело о мелкой коммерции грозило перейти в идеологическую плоскость. Однако этого не произошло потому, что Иванцов сам не был уверен в преобладании идей вождя в головах молодых строителей над бессмертным духом золотого тельца.

Именно поэтому его принесло к нам в балок уже в 10 вечера. Вопросы, которые он задавал, были настолько унизительны, что я, выйдя из себя, предложил ему проверить по списку наличие книг у моих родителей, посланных им мной за последнее время.

Видимо, до него что-то дошло, ибо, сказав: «Не надо цинизма…», он удалился восвояси.

Зато Икорников как «идеологический сектор назначен «следователем» по-нашему с Горисовым «книжному делу» и ходит теперь сам не свой. Мы с Толей, будучи «подозреваемыми», обещали ему содействие и решили собрать у всех наших покупателей и одариваемых списки приобретенных книг с расписками об оплате…

Так ничем, кроме нервотрепки и издевательств этот день не закончился.

…На «зоне» с утра пораньше долбим отогретые кострами за ночь ямки для забора, разжигаем костры под следующие… В 10 часов появляется геодезист с чертежами и трубой и объявляет, что забор будет на пять метров глубже в тайгу. Очередная «немая» сцена. Тушим костры и идём валить лес за «забор».

На обед едем в 11 часов вместо 12. Все к этому уже привыкли, вернее, — желудки, — и никто не возражает. Транспортный монополист Кардан победил три коллектива по 15 человек! Причем, едем туда, куда ему больше нравится или где у него есть подружка на раздаче, то есть, — в «тошниловку».

Наш бригадир пожелал выйти у почты для телефонных переговоров с семьей, а я вышел с ним, чтобы зайти в книжный магазин. Увы, он был закрыт на ремонт отопления. Иду с два километра вверх по Северной трассе в «тошниловку» и попадаю в очередь с бригадой Крылова.

На «зоне» опять жжём костры и долбим ямки. Я на своих четырёх — едва успеваю вынуть оттаявший грунт из первой и разжечь новый костер, вынуть грунт из следующей и разжечь ещё костер, вынуть грунт из третьей и… Ранний приезд Кардана теперь всеми воспринимается нормально. Ещё немного, и мы будем недовольны, если он будет являться точно в 17 часов.

В конторе успеваю получить аванс (60 рублей), значит — гуляем.

Встретил Шестова и рассказал о «книжном деле». Он покраснел. Оказывается, в штабе комсомола ему уже погрозили пальчиком, за «аморальную» покупку книг с рук, неизвестно чем «запачканных». Впрочем, покраснение его лица, скорее, связано с нежным строением кожи, а не с чрезмерной совестливостью. Выслушав мой рассказ, он обещал что-нибудь предпринять.

В свою очередь, его жена Капиталина, — дочь начальника Главка и культурная богиня Дорпрофсоюза — прослушав наш с Горисовым отчёт о самодеятельном «ликбезе», обещала выслушать версию Иванцова и тогда уж что-нибудь придумать. Словом, друзья и просто сочувствующие — вроде бы не оставляют нас, но и помощи особо не предлагают.

В юридической части помощь, скорее всего, не понадобится. Арнольдов, назначенный начальником оперативников вместо уехавшего в десант Тимохи, направил меня в УВД к начотдела БХСС капитану Кошелеву. Тот предложил мне идти во внештатные сотрудники, чтобы бороться с настоящими расхитителями соцсобственности. Потом он показал мне заявление Сущевина и Севы, где они просили разоблачить и пресечь нашу самодеятельность, в которой мы, якобы, использовали служебные бланки для бесплатного получения книг, а затем продавали их, как последние спекулянты.

Я не удержал негодования:

— Это грязная клевета! Любой нормальный человек понимает, что бланк письма не может служить магазину основанием для таких подарков. Да и квитанции от «книг — почтой» у нас все имеются. Никто из заявителей не удосужился даже спросить их у нас. И вообще, если разобраться, автор заявления о «вреде» сотрудничества с книжными магазинами, кажется, завидует нам, ибо сам не может заниматься тем же.

— Я все понял сразу и этой ерундой даже не собираюсь заниматься, — заметил капитан. — Наоборот, я как книголюб приветствую вашу инициативу. Что касается морали, то она не в моей компетенции, и ею должны заниматься как раз написавшие это заявление.

Так мы мило побеседовали о жизни и литературе ещё с четверть часа, и я, не отказавшись, но и не дав согласия стать «секретным агентом», покинул сей милый милицейский уголок.

В среду на работе всё по-прежнему: долбёжка грунта, дрова, костры, — но уже без особого энтузиазма. Вдруг опять перенесут забор в другое место? Все повторяют, как молитву, армейскую заповедь: не спеши выполнять приказ, возможно, его отменят.

Вечером мы с Горисовым и Оксаной идем к Иванцову, но тот разбираться с нами отказывается и зовёт нас в Штаб ЦК, где вопрос будет решен кардинально. Действительно, здесь состоялось настоящее судилище. Замначальника Штаба Вересков с Иванцовым устроили нам перекрестный допрос в лучших традициях криминального жанра. Причем, сами убежденно отвечали на все вопросы, не дожидаясь нашего лепета, ибо ответы они черпали из «абсолютно достоверного» источника.

Первое обвинение, выдвинутое нам, — использование служебного положения в корыстных целях. Речь шла о тех же бланках. Кроме того, с неизвестной целью мы отсылали «дефицитнейшие» книги на «материк» (когда я накануне принес Иванцову несколько книг из «ЛП», он возмутился: «Что ты мне принес какую-то техническую, специальную литературу!»).

О том, что бланки писем не являются подотчетными и лежат у каждого ИТР свободно, никто даже не упомянул.

Второе обвинение, предъявленное больше Горисову, — это его по-мальчишески гневное письмо директору одного из магазинов, приславшего нам вместе с заказанными книгами «нагрузку» на 100 рублей — книги молдавских авторов. Причем, копию письма Толик отправил в «Книжное обозрение», которое его напечатало и тем ославило директора на весь Союз. Тот, конечно, «обиделся» и потребовал от наших идеологов напечатать опровержение.

Идеологи наседали на «подследственного» с «каверзными» вопросами:

— Как ты считаешь, для чего нужна литература вообще? Для воспитания?

— Ну, да.

— А что, книга «Легенды о Лазо» — не воспитывает? Это плохая книга?

Вопросы сыплются, как пощечины, слева и справа. Для полной картины не хватает только софита, направленного ему в лицо.

Толя долго молчит, соображает. Наконец выпаливает:

— Плохая.

— Ага! — ликует Иванцов. — Ты предпочитаешь иностранное нашему! Да ты — настоящий антисоветчик!

Защищаю Толю как могу. Однако я числюсь у них, если не организатором «безобразия», то, как минимум, «безыдейным старшим товарищем», голос которого, — пук. В таком ключе проходит весь допрос, и любые наши возражения и объяснения просто игнорируются.

Всё же, Иванцову удается выхватить тетрадь Анатолия, чтобы найти «крамольное» письмо отцу. Но тот в отчаянном порыве ухватился за неё и возопил:

— Отдайте! Это копии личных писем родственникам и знакомым!

— Нет! Это уже не личные!.. Это общественные, государственные документы!!!

Вдруг, эту возню остановил Вересков:

— Владимир Юрьевич, отдайте тетрадь. Наверное, это всё же личные письма… Не могли бы вы оставить нас с Анатолием наедине?

Мы с Иванцовым повиновались. Затем, он попросил Горисова прочесть ему то самое «безыдейное» письмо. Тот прочел.

На прощание замначальника Штаба заверил юного «отщепенца»:

— Что ж, теперь ты узнаешь — нужна ли наша организация и для чего…

Так, не удосужившись выслушать нас, идеологи вынесли некое решение: выгнать нас из того, из другого и вообще — стереть в порошок. Для этого они передают «дело» в комитет, а уж он разберется! На том и расстались.

Вооруженные полученным «иммунитетом» на все унижения и угрозы, идём из Штаба в ДК. Как и следовало ожидать, репетицию отложили «на потом».

Попив у Толика чаю, я удалился к себе и быстро заснул.

Утром пошёл в поликлинику. Врач обнаружила ОРВИ и дала больничный. По дороге домой купил еды, водки, том Толстого из подписки, «Слово о полку…».

В обеденный перерыв заглянул чумазый от сажи Гошка и «для поднятия духа» пересказал высказывания своего «земляка» Ашкоева о сущности Иванцова, какой тот — падла. Однако утешения это мне вовсе не принесло.

После работы он опять навестил меня как «тяжелобольного» и развлекал рассказами о визите начальника УРСА к нашему инженеру по ТБ Константинычу. То есть, гостинцы, принесенные визитером к столу, произвели на инженера впечатление приблизительно такое же, как серебряное ситечко Остапа Бендера на Эллочку-людоедку.

В 20:30 приплелся в ДК, где, наконец, состоялась репетиция моего эпизода.

Перед сном заглянул Горисов, составивший список «Литпамятников», полученных по почте из «Академкниги». Я обещал написать список своих книг.

Глава 16

Покайся, грешник! Визит к изыскателям. Главные участники торжества. «Романс о влюбленных». Размахнись, рука!.. Первая оттепель. Герои мюзикла. Устный журнал. Пьем за яростных.

В понедельник 3 марта в 3 утра «коротнула» розетка на кухне, и загорелась фанерная перегородка под ней. Кто-то вовремя почуял дым: затушили огонь в зачатке.

В поликлинике сижу в очередях так долго, что прочел половину «Нового мира». Весь день — обычная суета: магазины, прачечная, стенгазета, редакция «районки», ответы на письма, разговоры «за жись» и о «деле».

Валентин известил, что из «центра» пришло распоряжение: неблагонадежного Горисова удалить с «передовой». Вероятнее всего это — «утка». Тем не менее, «книгоманы» пришли к мнению: достаточно будет Толику покаяться и попросить прощения. Не за что-нибудь конкретно, а так, — за всё в прошлом и будущем. Лишь бы начальство увидело не самоуверенную физиономию мужающего нахала, но скорбное лицо заблудшего агнца.

Получив из «Академкниги» «Письма, статьи, прозу» Твардовского, решил вечером подарить книгу Митяю — оратору и любителю полемики.

…На новой площадке бульдозер убирает снег, сдирая при этом тощую растительность. С одной стороны — прогресс, с другой — варварство. Летом мерзлый грунт без покрова превратится в кашу… Но нам думать не положено, долбим новые ямки, вытаскиваем столбы из старых — на предыдущей площадке.

Во время перекура у костра получаем втык от бригадира.

— Почему до сих пор не вытащили последний столб?! — грозно спросил он.

— Так вмёрз он напрочь, — объяснили ему. — Сил не хватает…

— Что значит — не хватает, — сказал Выгорнов. — А голова на что?

Он привлёк бульдозер, мы привязали столб к отвалу тросом и через три минуты столб был «готов». Пока складывали брёвна в штабель, опоздали на свой автобус до столовой. Всё же повезло с чьей-то попутной вахтовкой.

Из «тошниловки» возвращаемся произвольными путями.

Книжный — закрыт. Идём опять мимо строящейся «Орбиты». С горы желающие спускаются слаломом-гигантом.

Часть бригады «выколачивает» прицеп для перевозки брёвен на новую площадку, другая — ставит столбики для забора. Здесь открылось: столбики должны быть на расстоянии 9 метров друг от друга (под колючую проволоку), а мы сделали — через 3. То есть, десятки ям, что мы уже отожгли и выдолбили, вовсе не нужны. С одной стороны — спасибо руководству, с другой…

Однако, самая приятная неожиданность для всех — это полное совпадение новой разметки под каркас профилактория — со старой. То есть, в результате мы вернулись к заброшенным ямам. Ур-р-а-а! Все сразу забыли о напрасно потраченных усилиях души и тела на предыдущем котловане.

Вечером Митяй предложил навестить больную Коротич, а заодно познакомиться поближе. На предложение провести ей «физиотерапию» в кафе «Белка» она не отказалась, и мы просидели за легким ужином и приятной беседой до закрытия заведения.

Ближе к полуночи зашел Горисов и упросил меня завтра быть в книжном в 10 часов, дабы выкупить отложенные им книги. Приехать с просеки для этого он не сможет.

…С 6-ти утра пишу письма. В 7:30 уже еду на работу. К 10-ти часам отпрашиваюсь и бегу через сопку, высунув язык, в книжный, где выкупаю для Горисова: Крамского, Менье, Ж. Филиппо, альбом «Голландский рисунок», сборник стихов Татьяничевой.

В 10:50 я опять, как ни в чем не бывало, жгу костры, долблю мерзлоту. За то, что отсутствовал около часа в полдень, остаюсь костровым, то есть — без обеда. «Duro lex sed lex» — говорили древние римляне, а по-нашему: закон тайга — медведь хозяин.

Вечером, за чаем, обсуждаем с Митяем план редколлегии. Ещё позже пишу письма до 3:30 ночи.

В четверг вскакиваем с Арнольдовым в 7:15 и в темпе собираемся к автобусу, отходящему на зону в 7:35. Уже прибыв на место, я вспомнил, что бригада договорилась выехать в 8:30… Что ж, начинаем долбить все ямки вдвоём.

В 10 часов бригадир направляет меня с Глазовым за тёсом в леспромхоз. Водитель, с которым мы должны везти доски, дороги не знал, а уж мы — тем более. Маленько поплутали… Потом исправно грузили доски в полуприцеп около часа.

После обеда нам на помощь прибыли Арик и Арнольдов. В процессе погрузки, за разговорами, Арнольдов неожиданно для себя уяснил, что Ася — девушка не свободная. Не умея удержать восторга от достижений земляка, Арнольдов без задней мысли стал рассуждать о достоинствах Аси. Её избраннику претило слушать пошлые дифирамбы Арнольдова и он, ревниво замкнувшись, работал молча.

Вечер проходил по плану: масса мелких встреч и визитов, как вдруг по дороге в баню, встретил Веню Мирова, с которым четыре года назад работал во время летнего отпуска в геофизической экспедиции на Полярном Урале. Слово за слово — выяснили, что он здесь, опять же, в командировке, и его партия — в десяти минутах ходьбы от моего лагеря.

Эта, казалось бы, незначительная встреча соратников по каротажу и исследованию солифлюкции грозила перейти в большое мероприятие. Однако, избегая соблазна, собрав волю в кулак, мы решили отложить его до грядущего весеннего праздника.

После бани — чаи с друзьями и сон, прерванный озабоченным Митяем. Мне и некоторым другим «подследственным» надлежит явиться в комитет с объяснительными записками и списками книг, выкупленных нами на почте.

В пятницу за ужином в «Тайге» встретил Митю, прибывшего с просеки совсем истощенным и обессиленным. «Дембельнутые» языки уже приклеили ему прозвище — «Железные Трусы». «Почему „Железные“?» — спрашивали непосвященные. «Чтобы ветром не сдуло», — отвечали остряки, привычно закатывая глаза в ожидании гогота.

Несмотря на упадок сил, Митяй зовёт меня навестить больную Коротич. На это силы у него находятся. Для затравки разговора он решил подарить ей книгу о журналистах. Выпив у Людмилы чаю, мы разошлись. Я решил наведать знакомых изыскателей.

В общежитии, где они обосновались, Вера, жена Вени, собралась угощать меня домашней стряпней. Я в ожидании рассказывал о жизни нашего отряда. Слово за слово, Вера поняла, что я человек свободный, и по своей женской логике решила меня «пристроить». «Место», которое мне предназначалось, называлось Надюша. Располагаясь в том же щитовом доме как сотрудник непонятного мне назначения «оно» было тут же вызвано для взаимного ознакомления за столом.

Надя представляла собой хрупкое создание лет 22-х с бархатными ресницами и осиной талией. Устоять против Стройняшки возможности не было никакой. Пришлось напрячь свои мозги, но с первого раза предмет моих устремлений этих усилий никак не оценил. Тем не менее, Вера в успехе «кампании» не сомневалась и намекнула на необходимость продолжить «осаду». На том и расстались.

8 марта, казалось бы, праздничный день сначала ничем не отличался от буден. Лишь к вечеру атрибуты и участники банкета по поводу «Международного женского дня» проявились в нашем балке с подобающей мощью и фантазией. То есть, стол был уставлен бутылками настолько, что закуске не нашлось на нём подобающего места, и она существовала лишь номинально в виде нескольких банок консервов и ломтей хлеба. Публика же для отмечания Праздника подобралась под стать ему. Вагончик до отказа заполнили приглашенные Тимохой богатыри из оперотряда: Снегирев, Пахомов, Ухватов и другие защитники слабого пола. К счастью, представительниц последнего, нуждающихся в защите, совсем не наблюдалось.

…Веселье удалось на славу: гости расползлись без драки, не успев облевать наше жилище. Лишь бесноватый Сидоркин с ногой, травмированной на работе, требовал вызвать ему Минздрав по прямому проводу, считая, что «скорая» — слишком мелко для его раздутого тела.

В воскресенье после обеда с двумя коллегами еду на зону, дабы подготовить фронт работ на завтра. Развели двадцать костров для столбиков забора и отбыли домой ещё засветло.

К вечеру народ потянулся к очагу культуры, где — о чудо! — попадал в буфетную очередь за мутным разливным пивом. Вот уж где был праздник-то! Набравшись «жидкого хлеба», молодежь алкала зрелищ, «которых здесь было». То есть, в афише было заявлено две серии «Романса о влюбленных», кои я со товарищи с удовольствием просмотрел.

Имея полдня отгула за «вчера», расслабляюсь дома до обеда. Бегаю по магазинам, в поликлинике вызываю Пузырю-Сидоркину неотложку вместо Минздрава, которого он жаждал накануне.

Во второй половине дня работаю с Арнольдовым и Семенычем. Едем на тракторе с прицепом в тайгу за дровами. «Размахнулась рука, раззуделось плечо», напилили дров, ажно с горкою.

Весь день снимал кинохронику. Жаль, что трёп, составляющий основную ценность рабочего процесса, на кинопленке не фиксируется. Впрочем, половина словесного сопровождения просто непечатна и, будучи изящно переплетена с сущностной составляющей, делает текст, произносимый героями хроник, не воспроизводимым.

Вечером — всё одно и то ж. Студийцев в ДК не было. Даже билет в кино я не смог купить: и здесь — дефицит! В лагере все заняты своими делами, поэтому отбой — примитивно в 23 часа.

…Дни стоят весенние, теплые: с утра морозец до –20°, но к обеду становится жарко, 15°-20° тепла. Работаем, скинув телогрейки, и как-то веселей.

Все силы брошены на рытьё смотровой ямы и установку стеновых столбов. И грустно, и смешно: вручную долбим мерзлоту, а рядом — десяток компрессоров, неукомплектованных шлангами и молотками. Столбы по 6 метров из сырой лиственницы ставим, надрываясь, с помощью матюгов, а рядом — десятки автокранов без водителей. С одной стороны, понятно — не всё можно предусмотреть, с другой…

В столовке ели наперегонки с Розой из звена отделочниц. Девчонка незаурядной энергии и внешних данных, по праву получила в нашей театральной постановке одну из главных ролей. Её партнером вне сцены по последним наблюдениям становится никто иной, как организатор и душа «Серебряных Россыпей» — Стас Науменко.

Да, наш Мищенко завершил переговоры с музыкантами, и пьеса, очевидно, примет черты мюзикла. И, слава богу, певцов у нас — каждый второй.

Здесь же, в столовой, встретил штатного фотографа «Рабочего» — Пьянкова. Толик, как мы его звали, был старше нас, по крайней мере, лет на 10. Однако, лишённый профессиональной спеси, был с рабочими на «ты». Потому имел «крупные планы» для передовиц — и не только местных изданий.

За обеденным столом легко проговаривались беды и нужды насущные: где достать хорошей бумаги, пленки, да и начальства неглупого хорошо бы.

После «интеллектуальных» бесед в столовой болтовня Нонки Половинко, с которой я долблю ломами грунт в будущей смотровой яме, — кладезь народного фольклора, сдобренный словами-связками.

А вечером, как обычно, с Горисовым обходим «источники знаний», но безуспешно. Зато в ДК имеем трудную беседу со своей возможной защитницей Капой Шестовой. Она всё не может определить место запятой в нашем вердикте: казнить нельзя помиловать. Но «играть на ней нельзя…», — говорил Гамлет.

Чтобы забыться, ударяюсь в голливудский ширпотреб «Как украсть миллион», но и тут неведомые силы, отключив электроэнергию, спасают моё духовное целомудрие.

Что ж, дома погружаюсь при свете свечи в стихию иностранной литературы — воннегутовскую «Колыбель для кошки».

…В среду едем на зону без бригадира, который улетел в Благинск встречать жену с пожитками. Его вчерашнее отсутствие теперь понятно: готовил гнездышко — ему дали пол балка — к приезду хозяйки.

Работали над углублением ямы и устройством лесов вокруг сооружения. Профессионалы же спорили о крыше: делать ли её до или после облицовки стен, что равносильно спору о курице и яйце.

Все монотонные работы сопровождались диспутом о семейной жизни. Старики подначивали молодых: женитесь! Жизнь станет сладкой и здоровой, если жена попадется ласковая да заботливая. Ребята тут же парировали, мол, кто даст гарантию: девушки все хорошие, а жены — фурии или «пилы». Одно слово — день проходит весело и с пользой для молодежи.

Четверг посвятили каркасу лесов с правой стороны бокса.

Из столовой за нами увязался некий Миша, якобы с «Мосфильма», и пытал меня про историю с книгами. Горисова он «вытряс» до этого. Его мнение — мы виновны. В чём именно, мне было непонятно. Видимо, как говорил дедушка Крылов: «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать».

Получил зарплату в 137 рублей, аванс — 60. Дочитал Воннегута и бесславно заснул в 22.30.

…Пятница — день тяжелый. Ставим стойки лесов: брёвна по 5 м с левой стороны сооружения, обвязываем их доской, делаем настил, готовим стойки по 6 м. Всё это сопровождается постоянными спорами о том, как надо делать. Нонка больше всех поучает:

— Мужики — дураки, неправильно делаете укосины, нельзя так крепить стойки, — и тому подобное.

В 19 часов, в ДК — устный журнал, организованный Гаврилой Шестовым. В «гостях» — руководители «Мосгипро», проектировавшего трассу на восток, ансамбль «Серебряные россыпи» и некоторые широко известные (в узком кругу строителей) поэты.

Дома меня встречают десантники из Хородочи. Возбужденный Тимоха приносит 5 бутылок мерзкого «Рубина». Начинаем пить вдвоём до появления основных сил. Пьём привычно «за яростных, за непокорных», за его развод и всех нас, «презревших городской уют». Сколько ни пили, а простуда у меня усиливается.

Глава 17

Жажда… общения. Счастья нет… Счастье есть! Стихийная передислокация. Ночные «Россыпи». Блаженны незлобивые. Штирлиц из «Мосгипро». Разбор «полетов».

Пробуждение в субботу было тяжелым. В «Тайге» отстоял дикую очередь в обед. Сплю до 17 часов. После ужина хотел было отписать друзьям о прошедших событиях, как вдруг нагрянули кудыктяне. Пошли по магазинам, с очевидной целью, но нигде ничего не нашли. Выручил Арнольдов, принесший со свадьбы Жиглова бутылку водки и портвейн.

Этого оказалось достаточно, чтобы философствовать с гостями о смысле жизни до 4-х часов утра.

В воскресенье, в 11 часов меня, совсем «расклеенного», друзья потащили на лёд Ленды, где проходили «Проводы Зимы». Власти, торговцы и культработники устроили всё в лучших традициях: на лотках и в автофургонах можно было найти всякой всячины от приторных изысков местных кулинаров до промтоварных неликвидов из-за Японского моря. Выбор аттракционов и развлечений был привычным: от песен, плясок и конкурсов, проводимых затейниками среди подвыпивших сограждан, до традиционного обледенелого столба с подвешенной на верхушке парой сапог. Для полноты картины гульбища не хватало только русской народной драки «Стенка на стенку». Последняя, увы, перестала быть демонстрацией народной удали и переродилась в интимные избиения «трое на одного».

В русской традиции — отмечать все праздники от языческих до профессиональных, назначаемых правительством, и рожденных свершениями народа. Мы тоже сделали гастрономические закупки и разошлись до обеда.

Наконец, на сцене «Пионера» состоялась полноценная репетиция пьесы, где Мищенко предстал во всей своей режиссерской ипостаси. Однако, мы как дилетанты всячески мешали исполнению его профессиональных обязанностей, устраивая ему «сцены» и просто болтая в ожидании своего выхода.

В частности, исполнительница главной роли Катерина между своими репликами успела поведать мне о своей тяжкой доле.

— Представляешь, Ген, — видимо, я стоял ближе всех к ней или имел достаточно невинную внешность, — эти суки меня совсем затравили.

— То есть, какие?

— Ну, администрация, профсоюз, наши конторские крысы. Нет у меня сил терпеть их замечания, издевки. Устроюсь куда-нибудь в Хородочи, в бригаду…

— Да, ладно, — пытался сочувствовать я, — утрясется. Вот на меня с Горисовым как нажимают! А я? Прикинулся идиотом, киваю головой, обещаю больше не толкать литературу в массы.

— Ты можешь прикидываться, а я — нет, — сухо заметила она. — У меня другое дело…

Какое «другое», я не стал уточнять, но почувствовал: «дело» личное или даже интимное.

Дома за обедом основательно отмечаем отъезд Степановской братии. Но, придя с репетиции около 16 часов, нахожу её в полном составе за тем же столом. Оказывается, отъезд отложили до «выздоровления» водилы их вахтовки. Что ж, в ход пошёл мой литр коньяка, под который парторг десанта Владимирский поделился воспоминаниями о своем участии в строительстве Телецентра.

— Ну, и попили мы там, — начал он рассказ скромно улыбаясь. — Бывало, с утра башка трещит, а денег на похмелку — ни копейки. Я говорю своему молодому напарнику Васе, мол, сходи-ка вон в ту новостройку, поспрошай — не надо ли кому замок врезать или дверь поменять… И будьте уверены — через час-два у нас была не только выпивка, но и закусь.

В подтверждение своего ударного труда он вскользь упомянул о награждении его орденом Трудового Красного Знамени, который скромно хранил в чемодане…

…В понедельник мы с обеими нашими девушками готовили материал для лесов. Остальной народ разбрелся по своим делам: на телефонные переговоры, в поликлинику, за инструментом или одеждой.

Как появились «старики», ставим внешние леса. Многое сделать не успели, ибо приехал «обеденный» автобус. По дороге в «Тайгу» читаю Олешу. «Ни дня без строчки» — это ли не пример для подражания? Правда, для кого? Не дай бог, для графомана. О присутствующих — ни слова…

В 23 часа началась очередная репетиция в ДК. Отрабатываем массовые сцены и три эпизода с Катериной в главной роли. В паузах она опять плачется: никто её не понимает, а только «лезут в душу в грязных галошах» и — без.

Ну, а как же им — мужикам — не лезть, когда девушка с гитарой, с голосом и жертвенной душой, никому не отказывает в общении, поет в любой аудитории и вовсе не требует за это никакой компенсации. Казалось бы…

Однако только слепоглухонемой или влюбленный мог не заметить, что в уплату за видимую доступность и простоту в общении требуется полное подчинение любым порывам ее души, по-русски говоря, — капризам!

Вот и сейчас она никак не может понять, чего хочет Мищенко. Голова её занята более серьезными проблемами и переживаниями, а он, гад, пристает…

В час ночи выходим на чистый морозный воздух: звёзды можно сосчитать. Голова чуть кружится от кислорода, от избытка эмоций или того, что называется «трудным счастьем»…

Минуту замешательства перед грандиозной картиной мироздания нарушил непосредственный Арнольдов, исполняющий в постановке роль этакого рубахи-парня, влюбившего в себя Зойку (Розу) — одну из покорительниц Сибири.

— Красотища-то какая! — возвестил он. — И какое же это счастье, что мы здесь делаем великое дело и ещё можем передать свой настрой другим со сцены…

— Это-то хорошо, — подбодрил его я. — Лишь бы наше самовыражение пошло впрок, а не сгинуло вотще. Мало ли, что нам нравится наше детище. Главное — что скажут другие!

— Да что нам чьё-то мнение! — возразил он. — А судьи кто? — припомнил он школу.

Дома я быстро завалился спать и, мне приснилось нечто.

* * *

Сон о счастье.

…Сначала каждый хотел дать ему определение, понять или убедить других, в чём оно заключается. Казалось бы, всё просто: счастье — это, когда тебя понимают (и чем больше народа, тем лучше), или — это обладание (вещами, деньгами, властью, связями…), или — это размеренная жизнь, постоянное прямолинейное движение без (не дай бог) ускорений…, или — это продолжение себя в своем потомстве — словом, формулировок прозвучало множество.

— Так мы никогда не договоримся, друзья! — проговорил круглолицый курносый старик, в белом хитоне. — Сначала надо определиться: счастье — это состояние человека, переживаемое им, как результат его деятельности, либо сама деятельность (процесс) или же это данность, ни от чего не зависящая, например, способность ощущать себя живым.

— А как же быть с тем, что всё относительно? — возразил лохматый старичок с пышными усами — Например, в молодости я чувствовал себя счастливым, если испытывал оргазм, не думая о последствиях. То есть, не применял кондома и не выскакивал из лона, как ошпаренный, в самый острый момент. С годами я стал испытывать истинное наслаждение оттого, что доводил до оргазма свою подругу! А сейчас я испытываю восторг лишь только от движения своей плоти внутри любимой…

— Какие же вы примитивные! — воскликнул некто в чёрном капюшоне, закрывавшем его лицо. — Истинное счастье в ощущении наивысшего взлёта нашего духа, в момент катарсиса, говоря научным языком. И не смотрите на меня так ехидно. Вы правильно заметили, что счастье плотское меняется с возрастом, а духовное — никогда. В детстве вы испытывали восторг от победы в игре «прятки», а в старости будете потрясены размерами огурцов на вашей загородной грядке…

— Э-э, друзья! Не надо «тащить одеяло на себя», — сказал первый курносый старик. — Я думаю, вы согласитесь, что все вы походили друг на друга в разные моменты вашей жизни. А значит, счастье — это и процесс, и результат, и подарок судьбы одновременно. То есть, такое состояние тела и души, когда они испытывают полное и одновременное удовлетворение. И когда это бывает с нами? Припомните…

* * *

Но тут я проснулся и мучился весь день, вспоминая и сопоставляя лучшие моменты своей жизни с тем, что окружало меня в то время.

Правда, особо вспоминать было некогда. Весь вторник копошились на своей постройке: в первой половине городили леса внутри нее, после обеда жгли костер на будущей яме до самого отъезда. За обедом в «Тайге» опять обсуждаем с Толиком — фотокорром «Рабочего» — вечные проблемы: пленка, бумага, реактивы… То есть, поделиться добытым он не в состоянии. Понятно: нас — любителей — много, а он — профи — один.

После работы попадаю в баню, а затем — в книжный, где покупаю на всякий случай три «Парижских коммуны» и книгу Блеза Сандрара. Заворачиваю в экспедицию, где Веня угощает меня в обществе начальника П. Леонова.

Придя домой, обнаруживаю у себя вызов в РОВД… Там мне показывают ещё раз заявление наших «бугорков» о, якобы, использовании мною служебных бланков в корыстных целях. Пока я пытаюсь собраться с мыслями, мне предлагают участвовать в рейде милиции по торговым точкам как дружиннику. Это ли не попытка шантажа?!

По пути домой закупаю еды, но меня заворачивают в «Пионер», где записывают на завтра на фотографирование для театрального стенда. За чаем Горисов милостиво берёт у меня одну из трех «Парижских коммун» в обмен на банку сгущенки.

В половине первого, когда все хорошо спали, Воскресенский, видимо слушая радио, вдруг закричал чужим голосом:

— Наше правительство — гады — продает нефть американским капиталистам…

Под этот вопль не мальчика, но мужа я и заснул.

…В среду на рабору взял «Зенит» и «Зависть» Олеши. В автобусе читаю, а на площадке снимаю рабочий процесс: долбление бетонной мерзлоты ломами (Нонка Половинко и Галя Тихова), розжиг костров.

На обед нас привозят в «Тайгу», где я фотографирую длиннющую очередь, в которой полностью теряю аппетит. Что ж, без аппетита я и другие нетерпеливые покупаем в буфете молдавский чернослив в вине и едим прямо из литровых банок…

На площадке всё то же: яма, леса…

Разнообразие внесли неожиданно вспыхнувшие дебаты об очередности отпусков и о темпах нашей работы. Редко, но бывает, что без руководящей затравки народ занимается разбором «полетов». Самым яростным критиком была Нонка. Будучи строителем со стажем, она легко подмечала ошибки и неумелость других и при случае вываливала свои наблюдения на головы аудитории:

— Что же ты, Арнольдов, ни хрена не шевелишься, когда все ищут и находят работу?! Тебе бы только языком молоть…

— Да иди, ты, знаешь куда?! — парирует не менее опытный Виталик. — Сама лясы точишь, а не замечаешь. За собой следи!

В таком духе перебранка продолжается по нарастающей, пока бригадир не прерывает её на самом скучном месте.

Вечером нечаянно встретил Лёню, что повлекло за собой, как всегда, возлияния. А с 22-х часов — репетиция в ДК до полуночи.

Дома не спалось, и я битый час подбирал мелодию к своим стихам, посвященным девушкам отряда.

…Половину бригады забрали на сдаточный объект, то есть, на склады взрывчатых веществ (ВВ). В остальном всё привычно: жжём костёр на месте будущей смотровой ямы, льём соляр на сырые дрова в пропорции 1:1, коптим небо и себя, соответственно.

Вечером в ДК Мищенко внушает нам мысль об «ответственности» и «масштабах задачи», то есть, пытается нас организовать. Увы, его усилия тщетны: народ пришёл отдохнуть, развлечься, а не только сыграть свои роли.

…Рабочий процесс переходит на крышу профилактория. Подаю с Тиховой стропила и щиты «старикам» для настила под кровлю. Неподалёку стоят новенькие автокраны без водителей, что нас необыкновенно возбуждает, а общее негодование по поводу простоя техники даже сближает.

Сближает до того, что Галя откровенничает: её свадьба намечена на 26-е апреля. О своих сомнениях я промолчал, дабы оттянуть «миг сей роковой». Ведь Тимоха уже обнародовал в мужской компании планы на своё семейное будущее, куда женитьба на Гале, увы, не входит.

На территорию, прилегающую к промзоне, завозят наши вагончики, а также для ожидаемого пополнения отряда и для семейных. Самое смешное, что многие вагоны на старом месте только-только поснимали с колес, установили краном на брус и утеплили завалинками с опилками!

Для перевозки же на новое место их снова кое-как устанавливают на тележки, и «Кировцы» тащат их по ухабам со скоростью, «не совместимой с жизнью», едва зародившейся в них. Бывало, приходят люди с работы, а вместо дома — кучки опилок. Находят не без матюгов свой дом на промзоне, а внутри — погром почище черносотенного. Как можно было перевозить балки, не предупредив жильцов?!

Нас же вместо складов ВВ «бросили» на изготовление крылец и ступенек к этому ново-старому жилью. С первым же балком нам не повезло: кривой рельеф, торчащие пеньки и кусты. Вся бригада колдовала над одним крыльцом до семи вечера. Так и не доделав его, мы установили лесенку-времянку и отбыли по домам.

Касса для получения аванса была закрыта, репетицию не назначали, и после раздачи некоторых новых книг я завалился спать. Вдруг около часа ночи объявилась шумная компания: «Серебряные россыпи» всем составом во главе с нашей примой Катериной. Конечно, организовали стол «чем богаты» и орали песни под гитару ещё два-три часа.

…Суббота — рабочая. Ковыряем ломами отогретую землю в яме. Поднимаем со Степаном щиты на стропила. Остальные снимают прибывающие балкИ с колес и ставят их на ряжи из брёвен или из бруса.

Теперь стало понятно: выставить горизонтально длинный вагончик на корявом склоне, покрытом кустарником и пеньками лиственниц — задача не для слабонервных. Приделать же к нему ладное крыльцо — непросто даже нашим хладнокровным заозерским профи. Увы, некоторые из бойцов «Ударника» после обеда позорно дезертировали с этого фронта.

Остальные были призваны нашим новым прорабом Штейном на установку замков и замену стёкол в тех же балках. Однако, за неимением надлежащего инструмента и материалов, нам ничего не удалось сделать толком. Поэтому в 17 часов с чувством невыполненного долга мы потопали пешком в старый лагерь, где оставались наш и ещё несколько балков.

Вечером в ДК — танцы. На репетиции я был не нужен и отбыл домой. Здесь мои вездесущие соплеменники поведали мне, что Горисова «взяли» на заседание КП.

В воскресенье утром обхожу реальные торговые точки в поисках нереального. К сожалению, чудо случается, и в посёлке мостостроителей я становлюсь обладателем бутылки коньяка и прячу ее в своей тумбочке. Можете себе представить, что я испытал, когда, придя с репетиции, нашёл бутылку уже опорожненной Огоньком и Боткиным.

По странной древней традиции иные сирые и убогие почитаются у нас святыми. Например, знаменитый Василий Блаженный, нищий — «пода-а-ай копеечку» в «Борисе Годунове». Припоминается также персонаж фильма «Праздник Святого Йоргена» в исполнении И. Ильинского. Остальные претенденты на это звание уныло повторяют пионеров… Получить с блаженных компенсацию за причиненный ими урон, конечно, не представлялось возможным, ибо «моя бедная мама уронила меня в детстве с шестого этажа» — читалось на их лицах с первого взгляда.

Дабы восстановить душевное равновесие, ввечеру иду с Митяем на день рождения Коротич. Она же ведет нас к коллегам Мормоновым, где уже обосновался «Штирлиц с Одессы» из «Мосгипро». Судя по тому, как он завершал свои тосты фразой «за любовь!», глядя на Люду, он явно претендовал на взаимность.

Я же обнаружил на секретере, рядом с которым сидел, черновик письма, написанный школьным почерком. От скуки я прочёл его. В нём с недетской ненавистью Светик — дочь хозяев лет 10-ти — изливала бабушке свое отношение к извергам-строителям, способным ни за что, ни про что срубить такие старые и красивые лиственницы, сосны, берёзы… А я-то никак не мог взять в толк, почему она нас сторонится и не желает общаться.

Тем не менее, её родители в своем «органе» вполне самозабвенно пропагандируют «Стройку века»! Полюбовавшись на то, с каким энтузиазмом сотрудники «районки» воспринимали «гоп со смыком» от «Штирлица», я совсем заскучал и собрался улизнуть домой. Однако, уже заполночь мне пришлось топать по морозу 35° в наш посёлок под конвоем Мормонова за двумя заначенными бутылками коньяка. После этого гуляние «тлело» аж до 3-х утра…

Глава 18

Проблема питания. «Секретный» объект. Большой балет. Второй десант. Прививка. Проект «а ля рюс». Вперед, на стекловату! Отряд заметил потерю бойца.

Как ни печально, но в понедельник пришлось вставать в 6:30, чтобы в 7 часов попасть в «Тайгу». Работают там, в основном, жёны строителей, поэтому готовят прилично: на закуску к завтраку то брусника в сахаре, то капуста с клюквой, винегрет, всегда — творог с густейшей сметаной; на второе и каши, и омлет, и разное мясо с двумя — тремя видами гарниров…

Это, конечно, не котлеты де-воляй или пироги с вязигой, но при всём желании похудеть здесь просто невозможно. Жаль, переехав за западную сопку, мы не сможем бывать здесь часто. Правда, на новом месте строится основание для новой столовой. Но как в ней будут готовить?

На площадке весь день лепим щиты под кровлю и подаём их наверх, где заозерское звено прибивает их на стропила. Обедали кто — где. Я перекусил дома, а Митяя почему-то потащило в гарнизонное кафе «Белка», на другой берег реки.

Перекусив, после работы, заваливаюсь спать до вечера, так как репетиция отменена из-за отсутствия света в ДК. Затем, до 3-х ночи написал три письма друзьям и начал песню лесоруба, но застрял на первых строках.

…Наш «бугор» не зря пропадал: искал нам работенку. Сначала мы устанавливаем пилораму, а затем, строим туалет. Кроме того, для экономии времени теперь будем питаться на рабочем месте. Для этого Выгорнов назначил поварами Нонку и Галю.

Первый обед по-туристски, на костре, они изготовили из пакетов и консервов, что, по-моему, не вызвало восторга у большей части бригады. Зато вечером Нонку и меня — в качестве носильщика — отряжают на основательные закупки харча.

С 21-го часа до 2-х ночи — репетиция в ДК, а после — опять письма и попытка продолжить стихи для песенки «Лесоруба».

…Среда выдалась более разнообразной. После утренней зарядки — сколачивания дощатых щитов на крышу — меня и Боткина направляют на машине за 15 км к северу на строительство склада ВВ. Наша задача: расширить несколько дверных проемов в кирпичных стенах склада с помощью кувалды и лома. Людей, работающих на этом объекте, способных крушить своё детище, понятно, не нашлось.

Сама постановка задачи, способ и орудия труда — были столь гармоничны, что слов для выражения нашего отношения к авторам проекта просто не находилось. Раздавались лишь не совсем членораздельные звуки… Тем не менее, «рука размахнулась», и души наши мы отвели на всю катушку. С восторгом я снимал некоторые моменты сего творчества на кинопленку.

— А что, — рассуждал между взмахами кувалды Боткин. — Сдадим спектакль, и пошлют нас в Благ на конкурс. Вот где пивка попьем…

— Хорошо, что не в ГУЛАГ, — развивал мысль я. — Там, конечно, не попьешь, зато театром можно заниматься. Помнишь, у Шаламова зэки-артисты как устраивались?

— Ну, это когда было! — пыхтел он. — Сейчас, небось, таких благородных начальников в лагерях нет. Нынче народ проще пошёл и выпендрёжа, вроде театра, на зоне не допустит.

— Это — как повезёт, — отвечал я. — Зато там всё чётче: завтрак, работа, обед, работа, ужин, самодеятельность — всё по расписанию.

— Размечтался! — пробормотал он. — Лучше возьми ломик да выбей вот эти кирпичи. Сейчас бы пивка!..

Действительно, с пивом даже на «Стройке века» дело обстоит из ряда вон. А уж сколько об этом говорится и пишется! Народ с удовольствием ознакомился с поэмой любимца, который «не гений», целиком посвященной пивной проблеме. Увы, поэт в советской России — не больше, чем поэт.

После «ломовой» работы заваливаюсь спать. В 21 час, перекусив, иду в ДК на встречу с молодыми артистами балета ГАБТ. Затем, — репетиция на сцене до 2-х ночи. До пяти утра — письма друзьям.

В четверг опять едем на склад ВВ. Я сплю, — голова на оконном стекле, — как убитый. У «объекта» греемся в бытовке для разгона, а затем, один проем расширяем ещё на четверть кирпича и вставляем в него дверной блок.

На обед нас никто не везёт, и я, радуясь паузе, читаю книгу. Однако замечаю, что кое-кому из соратников не нравится мое времяпрепровождение. Оказывается, ожидание транспорта — «значительное» поглядывание друг на друга и вдаль — это тоже трудовой процесс, и манкировать им честному рабочему не пристало. Видимо, у народа сильна ученическая память, и сцена наказания за грех познания, описанная не в Библии, но у А. М. Пешкова, заложена в его гены на века. Вахтовка, наконец, пришла, и мы едем, кто — куда.

Я, первым делом, прохожу по привычному маршруту: книжные прилавки, киоски «Печать», «тошниловка»…

Возвратясь на склад ВВ, устанавливаем вторую дверную коробку, демонстрируем начальству — Сизову и Штейну — свои достижения, и валимся на горизонтальные поверхности до конца рабочего дня. Сначала я спал на бревне, а потом в бытовке. Однако наш сон нарушил главный инженер, упросивший нас остаться до 19-ти часов. Что ж, лишних два часа сна — подарок для организма.

Дома меня ждет встреча с «районными земляками», прибывшими на побывку домой из десанта в Хородочи и дрожащими от желания влить в кого-нибудь излишек черной отравы под названием «Рубин». Многие из гегемонов никогда ранее не слышавшие имя индийского классика современности, тем не менее, с удовольствием повторяли его: «Пьем рубингранаткагор!».

Пришлось пожертвовать здоровьем во имя земляческих уз. На этом патриотические отправления не закончились! Пришлось мне, как Золотой рыбке, нырять в пучину Союзпечати, редакций и типографии, чтоб отыскать в их глубинах десяток экземпляров многотиражки со статьей о ратном подвиге земляков — десанте в Хородочи.

Выполнив их заказ, заваливаюсь спать. На репетиции жду своего эпизода до полуночи и, опять же, сплю, не отходя от сцены. Ночью дома нахожу сильно поредевший отряд десантников, продолжавших вяло совращать окружающих. Однако меня было уже не взять так просто: я выдохся.

…На складе ВВ вставляем стёкла в окна. Мне удалось разбить только одно из нескольких десятков. Возвратившись с обеда обнаруживаем пропажу штапиков, которых до обеда так не хватало коллегам из бригады Щевельева! Теперь по их «инициативе» отдыхаем мы. Пробалдев до 15-ти часов, решаем двигать домой и уезжаем на попутном самосвале.

Дома — чаи, письма, гитара до восьми вечера. Решил подарить Коротич фолиант из «ЛП» — «История Древней Руси». Но её дома не оказалось, и я ретировался домой. Увы, здесь меня ждало прежнее общество: Сидоркин с полбутылкой водки, напиравший на «новенького». Пришлось сделать вид, что уступил ему. Выпил с «аспидом» малую толику и удрал в клуб на репетицию к 22 часам.

Эпизод с моим участием гоняли 6–7 раз, так что спать лег около 4-х утра.

…Суббота — рабочая. На том же «секретном» объекте ставим в проемы дверные коробки, врезаем в них петли и навешиваем двери.

В обеденный перерыв в лагере всем делают прививку от энцефалита. Арнольдов, не желая, чтобы «его сосчитали» как всех, прививался в это время небольшими порциями водки (5 по 100 мл).

Наш новый прораб тщательно следит за качеством работ, заставляет переделать, если видит брак. Однако Арнольдова это не трогает ни капли, и он дарит последние гвозди для штапиков симпатичной девушке из бригады конкурентов. Мы сидим без работы до конца смены.

Вечером в ДК ждём начало репетиции всем коллективом. Начали в 23 часа и, прогнав всю пьесу, закончили в 2 ночи. Ура!

…В воскресенье все командированные на ВВ привычно собираются на работу. После завтрака ждут автобус до 10 часов. Этот рубеж оказывается переломным, и народ расходится по домам, ничего не поняв.

Дома готовлю посылки родным и Лере. В 14 часов студийцы собираются в ДК, где Мищенко призывает всех, как Муравьев и Пестель — декабристов, к 12 апреля быть готовыми! Мы давно готовы, только не знаем, к чему…

Вечером — полное расслабление и отдых: шатание по магазинам, чтение. Неожиданно заглянули «Серебряные россыпи» (теперь наши), выпили для разгону — и давай выяснять отношения:

— Вовик, какого хрена ты брал вчера на свадьбе, где «рельсы упрямо» — ля минор, когда надо делать его с квинтой?! — наступал на соратника солист ансамбля Стас.

На что соло-гитарист Вовик парировал по совокупности выпитого за вечер довольно вяло:

— Да какая там квинта, когда мы орем так, что никто ничего не слышит. Уймись, Стас! Давай лучше по чуть-чуть и споем с ребятами…

— Нет, гаденыш! — не унимался Стас. — Зачем ты во время танцев к Розке прижимался, когда я тебе говорил, что она — моя!

— Да брось ты, Стас, — парировал земляк. — Прижимался, чтобы не упасть, а ты думал — что-нибудь такое?..

Тем временем, предложение Вовика — спеть — дошло до присутствующих, и через три минуты в балке раздалось удалое:

Над Лендой кружит

Наш вертолет,

А мы утюжим

Топи болот…

Веселей ребята!..

Словом, тот же хлам, что мы привыкли слышать по радио.

…Возвращаемся работать на зону. На площадке нашего гаража-профилактория делать нечего. Бугор уехал на просеку за лесом, а нас благословил на строительство туалета на четыре посадочных места. Осознав значимость центрового сооружения, тщательно обсуждаем проект. В ходе бурных дебатов прошло моё предложение построить сортир в виде избушки Бабы Яги. Бригадир, вернувшись с просеки ни с чем, одобрил проект и даже настоял на архитектурных излишествах — резном коньке и слуховом окне в виде сердечка.

Вся сложность состояла, опять же, в изготовлении выгребной ямы. Март здесь классически теплый, и мерзлота «поплыла».

Увы, долбить тающую мерзлоту равно барахтанью лягушки в молоке. Когда-нибудь всё получится, но хватит ли сил у неё сучить лапками до тех пор, пока молоко превратится в масло?.. В отличие от земноводного мы — сапиенс — сучили ломами землю, до полного отупения. Наконец, подоспело указание закончить долбёжку и поднять сооружение над землей. Объема, полученного под полом, должно было хватить для заполнения отходами жизнедеятельности граждан в течение лета.

Вечером дома — газеты, сон до 24-х часов. В ДК репетиция до 3-х ночи. Я не участвую, но болею за коллег. Домой возвращаемся с Арнольдовым, измотанным бесконечными повторами его эпизодов. Остальные «артисты» тоже спали на ходу.

…Сегодня первое апреля, — держи ухо востро. Перекусил дома — и на зону. С Боткиным разжигаем мощные костры в смотровой яме. Никто почему-то не хохмил и не разыгрывал друг друга. Зато среди начальства нашлись примерные шутники.

Прислали для утепления гаража стекловату в ЗИЛе с прицепом. Стекловата за бортами, наращенными арматурной решёткой до трёх метров, напоминала невинные скирды сена. Может поэтому молодежь, ничтоже сумняшеся, вооружилась вилами — какие там респираторы! — и набросилась на эти возы, как на сенокосе.

Вот тут-то и началось веселье: две пары человек швыряли вилами пучки стекловолоконного «сена» через решетки на землю, а остальные хватали их руками и тащили под навес. В воздухе витало облако смертоносной пыли, но робкие голоса сомневающихся в необходимости рисковать здоровьем пресекались ретивыми энтузиастами в зачатке:

— Работать надо, а не базарить! — кричала Нонка, вовсе не думая закрывать рот хотя бы шарфом. — Машина простаивает, а мы будем ждать респираторы!

Хотя кому-кому, а уж ей-то было известно, что шоферу оплатили рейс до конца суток, и что респираторы прораб должен был принести заранее. В её браваде чувствовался вызов чванливым «белым воротничкам», начальникам или власть предержащим: да, мы — ничто, мы — «пыль на ветру», «пускай погибну безвозвратно», зато у вас на душе останется камень…

Однако никакого камня ни на чьей душе не оставалось. Никто из начальства даже не поинтересовался, как утеплитель попал на стройплощадку. Им-то было привычно, что азартная молодежь, взятая на «слабо», готова рисковать не только здоровьем, но и жизнью. Впрочем, для того стройку и сделали комсомольской, ибо простой рабочий послал бы такую работу в одно место. Наш протест принял, как всегда, невинную форму: на обед мы уехали в 11:20 вместо 12 часов.

Я ринулся на почту, где переговорил с родными, потеряв на ожидание в очереди 2,5 часа. До чего ж говорлив наш народ! Фанерные кабинки вынуждают «наслаждаться» перлами общения.

— Мама, это я! — кричит хриплым голосом женщина лет тридцати. — Кто «я»? Ну, я, я, Маша. Как «какая»? Маша я, Иванова, дочь твоя… Охрипла я, вот и не узнать! Охрипла? Да простыла… Да на работе. Днем-то жарко бывает, а вечером холодно. А у вас? Уже тепло… А у нас холодно… А сколько у вас? … Счастливые…, а у нас холод, мерзлота…

И так далее в том же духе — все три минуты.

Во второй половине дня обшиваем тёсом наш «наружный туалет» — избушку на курьих ножках. После работы попадаю в баню, где по обыкновению «одна горячая тикет», а в парилке какой-то гад наложил кучу, наверное, в знак протеста, прямо на полке.

Дома — расслабление, аутотренинг. До полуночи — репетиция в ДК. Затем, собрание «народной воли» в 70-м вагоне, на котором обсуждались кандидаты в новый кабинет комитета до половины второго.

…Следующий день не предвещал никаких неожиданностей. Колотили свой теремок, как вдруг всех повезли на просеку за дровами.

Невооруженным взглядом на наши засеки было видно, что штабеля брёвен, оставленных лесорубами, здорово «похудели». И здесь воруют! Как сказал Гайдай устами Моргунова: «Не воруй! До нас уже всё украдено».

Я с Арнольдовым был направлен на рубку сучков, чтобы дрова было удобнее грузить в машину. Вскоре, однако, напарник исчез. Бригадир, побегав по просеке, нашёл его спящим в большущей лежанке дров.

— Ну, и сачок ты! — констатировал Выгорнов, однако сразу никаких мер не применил.

«Со всяким может случиться», — думали все.

По дороге домой водила как-то лихо тормознул, объезжая торосы, и машина закружилась на льду Гедкана в ритме вальса. Слава богу, на реке не было ни встречных, ни поперечных…

После ужина завалился спать до полуночи. Репетиция в ДК закончилась в 2 ночи.

Глава 19

«Газовый» ключ. Сдача «Теремка». Дневной банкет. Воспоминания об отцах. Гастроли в в.ч. №… Посиделки в экспедиции. Ряжи под цистерну. Подготовка к премьере.

…Меня с дедами (заозерцами) направляют на переделку нового балка в кухню-буфет. Пытаемся демонтировать в нём сантехнику, но для этого нужен трубный ключ. Отправляюсь на поиски сего специфического инструмента.

Об этом ключе, называемом иногда «газовый», можно написать целую главу. Кормилец всех сантехников, изобретённый в незапамятные времена, здесь, в зоне вечной мерзлоты, он был олицетворением власти рабочих, как, например, скипетр у самодержца. Носитель или обладатель сего инструмента и на материке-то считался королем ЖКХ, а в тайге — и подавно.

Не найдя на зоне ни одного отзывчивого носителя «скипетра», удрученно плетусь в бригаду. Здесь о трубах давно позабыли, ибо появились доски для обшивки, и надо было заняться теремком.