Бесплатный фрагмент - Флакон счастья. Книга ароматов

Comme des Garcons Odeur 53

В лицо дует мокрый ветер, он словно уносит с собой капли из черной колыхающейся внизу массы выбравшегося на свободу моря. Пахнет чарующей сладостью весны, опасной, поглощающей твой разум, кричащей в голове: «Лети! Люби!». Сильный порыв ветра вынуждает схватиться за металлический поручень. Он влажный и холодный, я сразу отдергиваю руку, но уже поздно, теперь моя рука пахнет металлическим, сводящим зубы, запахом. Я стараюсь не думать о нем, но запах пробирается в мозг и давит. Весна — время запахов, острых, обжигающих холодом, влажных, порой неприятных, но все равно манящих. Я слышу за спиной стук каблуков, оборачиваюсь и вижу хрупкую, худую, похожую на двумерную черную тень, девушку в черном плаще с букетом мимозы и нарциссов. Она не гуляет, а бежит через парк, срезая путь. Запах ее букета доносится до меня. У меня нет цветов, но есть черная, уходящая за горизонт клякса, ветер в лицо и все время, что отпущено мне. Хотела бы я поменять это на букет и место, куда надо торопиться? Возможно. Но только не сейчас. Мне еще надо постоять здесь, вдыхая ветер, который несет капли черной кляксы, прижимать к лицу металлические влажные ладони и ощущать сладкий, ядовитый запах первой выбивающейся из черной грязи травы. Просто стоять и слушать набегающие на темные камни чернила. Ощущать, как кровь обретает черный цвет. Растворять свое тело в воздухе, смешивать его со всем миром и собирать заново, не для того чтобы получилось лучше, а чтобы вспомнить, как это.

Ноты: влажный воздух, сладость травы, морской бриз, мимоза, нарцисс, металл, влажная земля, влажные камни, чернила принтера.

L`Artisan Parfumeur Dzing!

Обнаженная Хельга лежала на диване и примеряла тонкие замшевые перчатки телесного цвета. Она натянула одну перчатку и любовалась, вытянув вперед руку. В другой руке был большой желтый леденец на палочке, который Хельга подносила к губам, но так и не пробовала.

— Стекло прорежет, — сказал Герман.

Он сидел в кресле у журнального столика и точными плавными движениями набивал трубку.

— Это от Руди, они с армированными нитями, — ответила Хельга, рассматривая перчатки.

— С платьем все нормально? — спросил Герман.

Хельга повернулась и посмотрела на него долгим изучающим взглядом, потом улыбнулась и, засунув леденец в рот, спросила:

— Фамневаешься?

— Нет.

В дверь номера постучали.

— Войдите! — сказал Герман.

Курьер внес огромную корзину желтых цветов, едва протиснув ее в дверь. Огляделся, ища место, куда бы ее поставить, и остановив взгляд на Хельге буро покраснел. Хельга встала с дивана и плавно, словно пантера перед прыжком, прошествовала к курьеру. Курьер окончательно смутился и уставился в потолок.

— Поставьте на стол, — сказал Герман и вложил в карман курьера купюру.

Когда за курьером закрылась дверь, Герман погладил бутоны цветов.

— Эрик готов, — сказал Герман, все еще лаская лепестки.

— Вы мальчики такие романтичные, — сказала Хельга и, наклонившись, понюхала цветы.

Хельга шла по музею в длинном шелковом платье, подол которого гладил квадраты плит. Шла, собирая все взоры на себя, так принимают королеву, соизволившую почтить своим присутствием убогую чернь. Герман держался поодаль, смотрел на экспонаты через толстые линзы очков в уродливой оправе, периодически натыкался на посетителей, нескладно извинялся, поправлял очки и перемещался за Хельгой. В круговом зале, центр которого украшала подставка с огромным бриллиантом, было людно.

— Ах! — произнесла Хельга, подойдя к бриллианту.

— Ах! — мысленно ответила ей толпа и расступилась.

Хельга подошла ближе и протянула к стенду руки. Стоящий рядом охранник сказал:

— Мадмуазель, прикасаться нельзя!

В этот момент, пятящийся в неуклюжем танце Герман, толкнул Хельгу, одновременно наступив на подол платья. Платье слетело, явив полностью обнаженную Хельгу. Хельга закричала и начала размахивать руками, словно отгоняя пчел. Стеклянный куб с бриллиантом внутри полетел на пол с подставки, крик Хельги заглушила включившаяся сирена, Хельга обмякла и плавно осела на осколки куба, в которых прятался бриллиант. Люди с криками кинулись к заблокированным дверям зала.

Герман стоял у стены и смотрел на бородатого охранника у электрощита. Бородатый посмотрел в ответ и медленно моргнул. Герман прислонился к стене.

Охранник судорожно шарил по осколкам. Порезав пару пальцев, он нашел бриллиант. Всех попросили перейти в соседний зал, работники музея подтвердили подлинность найденного охранником бриллианта, Хельгу закутали в одеяло и с извинениями отправили в ближайшую больницу. Охранник, дежуривший у щита сигнализации, подошел к начальнику и сказал:

— Извините, но это слишком нервная работа, я увольняюсь.

Потом, не слушая уверения начальника, что такое бывает крайне редко, вышел через служебный вход, сел в припаркованный автомобиль на место водителя и посмотрел на заднее сиденье, на котором сидел улыбающийся Герман.

Забрав из больницы Хельгу, они втроем выехали на извилистую дорогу тосканских полей.

— Я буду скучать по алмазу, — сказала Хельга.

— Найди заказчика на алмаз, — сказал Эрик.

— Дайте хоть посмотреть, — сказала Хельга.

Герман вынул из дипломата обернутую в ткань маленькую картину. Хельга бережно развернула ее. На картине был простенький пейзаж, какой-то неуклюжий, скорее выдуманный, чем рисованный с натуры.

— Ее нельзя было подделать? — разочарованно спросила Хельга.

— Нельзя, — ответил Герман.

— Уверен, у тебя бы получилось, — подключился Эрик.

— Нарисовать не проблема, проблема в запахе, Лоррен экспериментировал с закрепителями и несколько картин тех лет имеют особый запах, по нему и проверяется подлинность, — объяснил Герман.

Эрик взял у Хельги картину и принюхался.

— Ничего не чую, краска и пыль, — сказал Эрик, отдавая картину и лихо вписываясь в крутой поворот.

Хельга втянула ноздрями воздух с обратной стороны холста.

— Что-то под краской, сладкое, похоже на цветочную смолу, — сказала Хельга и завернула картину.

Они въехали в старинное поместье заказчика.

— К черту, — сказал Эрик, в напутствие Герману.

Герман похлопал Эрика по плечу, вышел из машины и скрылся в здании.

Ноты: шафран, замша, фиалка, леденец, желтые цветы, сухой табак, сухая художественная краска, грубая ткань, амбра, смола.

Christian Dior Pure Poison

Вот я и завел дневник, как и советовал мой дорогой друг и наставник Герман — человек, считающий, что каждый уважающий себя мужчина должен вести записи. Однако писать я буду не планы на день, а мысли о ней. О прекрасном ангельском видении, ибо не в силах назвать ее земной женщиной из плоти и крови. О, Анабель! Был ранний час, полный глубоких дум и утреннего тумана, я неспешно совершал прогулку по аллеям парка. Аромат цветущих вишен наполнял мое дыхание, которое разом остановилось в миг, когда я увидел ее. Скользящая, словно гондола по волнам, она бежала в хороводе падающих лепестков вишни. Шелковый шарф соскользнул с тонкой шеи и, несомый ветром, прилепился к лацкану моего сюртука. Я вновь задышал, окончательно убедившись, что она — не видение, и, бережно взяв шарф, побежал вслед за ней. Я, конечно, догнал свое счастье. И, как оказалось, мы оба направлялись на почту. Она опаздывала в свой первый день службы, а мне вдруг захотелось отправить весточку институтским друзьям. С того дня в жизни моей стало намного больше писем, посылок, телеграмм и других дел, связанных с почтой, о необходимости которых я ранее даже не подозревал.

Забываю регулярно вести дневник. С прошлой записи минуло три месяца. Невероятных, наполненных надежами, счастьем и образами Анабель. Вчера я пригласил ее в кафе, и она сказала «да». Это будет настоящее свидание. Степень моего волнения настолько высока, что непрерывно потеют руки.

Я опять забросил записи. Но об этом стоит написать. Спустя пару месяцев Анабель представила меня своим родителям. И, несмотря на кошмарный, по моему мнению, прием, я им понравился. Я много раз говорил своему ангелу, что готов к серьезным отношениям, но пока она отшучивается. Однако глаза ее укрепляют меня в моих надеждах. И сегодня я сделаю ей официальное предложение в доме родителей.

Время бежит быстрее секундной стрелки. Столько дел. Столько событий. Но самое главное, конечно, то, что предложение мое было принято и Анабель, и ее родителями. Со свадьбой решили не торопиться, и назначили ее на следующую весну. Мне казалось, это целая вечность, но вот уже март, а подготовка еще в самом разгаре.

Спешу поделиться своей радостью — Анабель стала моей супругой. Счастью нашему нет предела. Мы смогли позволить себе маленький домик с садиком. Садик особо пришелся по душе Анабель. Она засадила его сплошь ирисами, и при взгляде из окна там колышется фиолетовое море.

Нашел свой дневник, случайно разбирая ящики письменного стола. Прочитав последнюю запись, понял, что минуло уже два года. Однако ирисы по-прежнему видны из окон гостиной. Более того, Анабель стала увлекаться составлением букетов, и теперь по дому блуждает непрерывный дух цветов, не знаю, куда от него деваться. Сама же Анабель разительно изменилась. В голосе ее стал прорезаться металл. Теперь она предпочитает темные тона в одежде. И теперь я реже слышу ее беззаботный звонкий смех. Быть может, если бы она была обычной девушкой, эти изменения были бы не столь заметны.

Прошел год. Дневник мой пролежал нетронутым на столе. Сегодня годовщина нашей с Анабель свадьбы. Я подарил ей маленький кожаный саквояж, о котором она многократно намекала. Расцеловав меня, деловая женушка умчалась из дому, забыв о нашем намерении провести семейный ужин. О чем я только думал, представляя картины, как она вышивает или читает, проводя почти все время в семейном гнездышке. Моя бойкая Анабель.

Как быстро понеслись годы. Изучая книжный шкаф, наткнулся на свой старый дневник. Сколько ж это прошло? Выходит, почти десять лет. Мы совсем остепенились. У нас подрастает сын Эдди. Умиляюсь, как он похож на Анабель. Ту, которую я встретил в весеннем парке. Сейчас она другая, грузная, серьезная. Стала пользоваться красной помадой. Ей не идет, но я деликатно молчу, не могу представить, что скажу любимой о ее несовершенстве. Да и пора бы обновить ей сумку. Я дарил три или четыре саквояжа, но она, забыв о новых, где-то через месяц вновь начинает таскать свой старый потертый.

Да, забыл упомянуть, Анабель вновь вернулась к службе на почте. Финансовые дела наши хороши, однако уговорить ее сидеть дома мне так и не удалось.

Боюсь, что бумага рассыплется прямо под пером, но не могу не написать. Дневник мой обнаружился на чердаке, когда пришло время переезжать к сыну и собирать необходимое, покидая дом. Эдди боится, что я сам не справлюсь. Я, конечно, не справлюсь, как я без моей ненаглядной, да на восемьдесят втором году жизни. Как я без моей милой Анабель? Почему она всегда так торопилась? Вот и ушла раньше меня. Однако сердце мое стало все более щемить по утрам. Я скоро догоню тебя, любимая. С дневником нашелся твой старый саквояж. Он пахнет нафталином и помадой. Я возьму его с собой. А еще срежу все ирисы в саду и отнесу к тебе, незачем им оставаться в пустом доме. До скорой встречи, моя Анабель!

Ноты: цветочные ноты, вода, вишневый цвет, сирень, черемуха, жасмин, металл, кожа, ирис, помада, замша, пудра, смола, нафталин, амбра.

Carlo Bossi Savannah

Я иду по тихой улочке, сильно пахнет можжевельником и прибитой пылью, скоро начнется дождь. Вдалеке Железную гору накрывает шапка тяжелых облаков.

Я сижу с темной пустом баре, за спиной молчаливого бармена плавно мигают буквы какой-то марки пива или виски. Отставляю пустой бокал. Бармен делает новый коктейль с белым вермутом и, воткнув палочку с оливкой, протягивает мне бокал.

Пыль пахнет все явственнее, падают первые крупные капли. Ускоряю шаг, иди еще целый квартал. Ёжусь от порыва ветра, потом выдыхаю, расслабляю плечи и улыбаюсь. Это лишь летний дождь.

Сладкая, горькая, терпкая, жидкая трава наполняет меня, словно антиматерия. С каждым глотком я покидаю этот бар, уносясь в тишину летнего полдня, где-то в маленьком городке. Зной уступает место грибному дождю, в каплях воды играет радуга, пахнет прибитой пылью, струйки дождя стекают по мощным стволам вековых елей, создавая в воздухе сладкий смоляной дух.

Волосы растрепаны, в сланцы затекают прохладные ручейки, несущиеся по дороге вниз с высокого пригорка. Я бегу вместе с ручейками, осталось совсем чуть-чуть, и не важно, что я промокла насквозь, главное успеть.

Сладко-горькая трава в моем бокале заканчивается, оглядываюсь вокруг, пытаясь вспомнить, где нахожусь. Передо мной мигает неоновая надпись, у стойки дремлет бармен, смотря невидящими глазами в экран телевизора. Оставляю деньги и тихо ухожу, чтобы не тревожить полуденный сон слуги Бахуса. Закутываюсь в тяжелое вязаное пальто, стою перед дверью, не желая ее открывать, снаружи холодный ветер, пасмурное небо и надвигающийся призрак очередной моей смерти в виде ледяной всепоглощающей зимы. Делаю глубокий вдох и резко дергаю ручку двери.

Я уже вижу маленький погребок, до него метров сто. За моей спиной выглядывает из-за туч солнце и ласково греет мои мокрые плечи. Теплые оранжевые лучи полосами красят моментально высыхающий асфальт, играют в листьях и отражаются огнем в окнах домов. Толкаю стилизованную под старину дверь и практически проваливаюсь внутрь, не рассчитав силу, дверь выглядела более массивной, а на самом деле оказалось легкой. Делаю шаг вперед и ощущаю себя мухой, застывшей в янтаре.

На миг мне показалось, что за дверью находится огромное зеркало. Только отражение мое было с мокрыми волосами в летнем сарафане и с дурацкой улыбкой. По инерции я шагаю вперед и вхожу в отражение. Иллюзия исчезает, я оказываюсь на улице. «Все-таки последний бокал был лишним», — думаю я, щурясь от непонятно откуда взявшегося теплого солнца, окрасившего мир вокруг в оранжевый цвет.

Время на миг остановилось, я почувствовала, как прохожу сквозь себя. В этом бесконечном замершем миге нас было двое — я и другая я. Потом янтарь расплавился и обнял меня пряным запахом свежих булочек с корицей. Погребок оживленно гудел, люди пили ароматный травяной чай и смачно вгрызались в бока румяных пирожков. Я селя за крайний столик в углу. «Там, ровно в двенадцать часов двадцать минут, тридцать первого июля ты встретишь свою половину, полное отражение себя», — вспоминала я слова гадалки, все отчетливее понимая, что речь шла не о суженом.

Ноты: лимон, алкоголь, кориандр, хвоя, полынь, вермут, зеленые ноты, фиалка, можжевельник, кардамон, смола, бензоин, янтарь, амбра, корица.

Juicy Couture Dirty English for Men

Голова покрыта черным, я стою на коленях, в кожу больно впиваются мелкие стружки, которыми усыпан каменный пол. Я слышу песнопения, воздух заполняет тягучий сладковатый дым. У меня кружится голова, еще немного, и я упаду в обморок. Дым становится суше, песнопения переходят в камлания. Я явно слышу гулкие раскаты бубна, под ногами больше нет пола с сухими стружками, там трава, я все еще целиком накрыта черным и не вижу окружающее, но воздух стал звенящим и свежим. Удары бубна уносятся вдаль и создают мягкое эхо. Оно мягко повторяет удары, стихая и переходя в стук моего сердца. Удары плавны и раскатисты, они успокаивают и сливаются с моим дыханием, я выдыхаю удар бубна и вдыхаю запах травы, выдыхаю эхо бубна, вдыхаю всю землю под ногами, выдыхаю тишину и вдыхаю туман. Больше я не выдыхаю, я становлюсь туманом, выскальзываю из-под черного савана и лечу над горами. Далеко внизу танцует шаманка, в небо уносится струйка дыма от костра. Облака вздрагивают от ее бубна. Крохотные песчинки воды щекочут меня изнутри, я превращаюсь в капли и падаю вниз, разбиваясь о капот машины. На нем разложена карта, на которой ровным рядом лежат детали пистолета. Я закрываю масленку и быстро собираю пистолет, начинается дождь. Сворачиваю карту. Бью ногами колеса, шины еще не сдулись, но от них исходит запах перегретой резины. Главное — дотянуть до города. Ревет мотор, из открытого окна обдает влажной пылью. Я вдавливаю педаль газа, мимо проносятся разноцветные поля, вдалеке кутаются в облака горы. Я проношусь мимо танцующей посреди поля шаманки. Смотрю назад, ее силуэт тает в опускающемся тумане. Спустя мгновение я словно врезаюсь в стену дождя. Пытаюсь закурить, но сигареты отсырели. Щелкаю несколько раз зажигалкой, а потом выкидываю в окно так и не раскуренную сигарету. По лобовому стеклу поток воды, дворники не справляются, в глазах плывет. Машину все время заносит, и перед глазами непрерывно качается желтый освежитель в виде елочки с запахом лимона. Фары выхватывают из пелены воды встречающего у двери человека. Я накидываю на голову куртку и бегу к зданию. Внутри сухо, пахнет ладаном, под ногами хрустит древесная стружка, в открытое окно врывается холодный воздух. Я скидываю куртку и становлюсь на колени у алтаря. Меня накрывают черной непрозрачной простыней. Запах маслянистых благовоний ударяет в нос, в колени больно впиваются стружки. Голова кружится, уши наполняются песнопениями. Мне кажется, я стою на коленях целую вечность, бесконечную, непрерывную. Но что-то меняется, и легкие наполняет свежий запах травы, густого тумана и земли. Я слышу треск костра, вонзаю пальцы в мягкую землю, в сердце отражается удар бубна…

Ноты: ветивер, лимон, кедр, масло, воск, олибанум, амброксан, трава, земля, туман, оружейная смазка, горелая резина, вода.

Novaya Zarya Milaya Vetcherom

Тук-тук-тук — мерно отбивает ножик камлание хозяйки, раскладывая ровные оранжевые кружочки моркови по разделочной доске. Хрусь-хрусь-хрусь — вплетаются в мелодию белые полосочки пастернака. Пуф — подключается пакетик с перцев, выпустив щекочущее облако. Цок-цок-цок — слышу я в прихожей звонкие каблучки. Прерываю кулинарное шаманство и выбегаю к входной двери. Успела. Обнимаю высоченную шпалу с белыми кудрями. Когда она успела так вымахать?

— Будешь задерживаться, позвони, — наставляю я свою громадную малышку.

— Угу, — вырываясь из моей хватки, отвечает она.

— Не будешь задерживаться, тоже позвони.

— Ладно.

Хлопает дверь, а я продолжаю смотреть вслед, строя из деревянного узора лица, зверушек и шляпы. Потом обнимаю воздух и ощущаю на своих руках аромат духов, совсем уже взрослый, говорящий о том, что скоро наступит время — отпускать птенца.

Накатывает ностальгия, я иду в детскую, которая совсем уж не детская. Открываю нижний ящик старого комода и начинаю перебирать фотографии, на которых белые кудри еще совсем короткие, а потом те, где вместо них лишь пушок. Альбом слегка пахнет сыростью, и вспоминаю, как нас в крохотной коммуналке два раза заливали соседи, в ящике за альбомом нахожу спиртовую настойку непонятно чего с пожелтевшей от времени этикеткой и детскую присыпку. Похоже, пора выкинуть эти странные сувениры. А потом вынимаю крохотный с пол руки розовый комбинезончик и начинаю реветь, уткнувшись в это богатство. Наревевшись, складываю все обратно в ящик, и присыпку, и непонятный флакон подсохшей настойки.

Сегодня солнечно, надо полить фиалки, хватаюсь я за чайничек с отколотым носиком, потом, задумавшись у окна, глажу пушистый лист одной из них. И извиняясь, срезаю маленький кусочек алоэ. Пора делать маску. Дочь, конечно, взрослая, но я-то все еще молодая.

Ноты: морковь, пастернак, спирт, перец, кориандр, земля, роза, лотос, ирис, старая фотобумага, лист фиалки, алоэ.

MariaLux Mogadess

Малиновое вино — первое, что нас объединило. Мы пили его в маленькой забегаловке, где кроме пива, чая и подозрительных пирожков ничего не было. Но мы оба знали Вадима. Вадим стоял за стойкой этого балагана и, если вы дружны, мог налить то, чего не было в меню, например, его собственное, крепленное, выдержанное малиновое вино. Он щедро посыпал граненые стаканы вина корицей и подавал их в подстаканниках, как в поезде. По этим подстаканникам мы и вычислили друг друга в толпе пьющих чай с пирожками. Гарик пересел ко мне и по-мужски протянул руку на пожатие.

— Сига, — представилась я, пожимая ему руку.

Никому никогда не представлялась прозвищем, а тут вырвалось.

— Гарик.

— Сига — это прозвище, — стушевалась я.

— Гарик тоже.

— Тогда на равных, — ответила я, с тех пор мы действительно были на равных.

Сначала мы уровняли друзей, перезнакомив всех, с удовольствием обнаружив, что Вадим не единственный наш общий знакомый. Потом чисто случайно переехали в одно общежитие, даже на один этаж. И столкнувшись утром на общей кухне, окончательно поняли, что мир рад нашему союзу.

И общая кухня с тех пор стала нашим совместным помещением отдыха, в которое порой забегали другие жильцы этажа, но лишь готовить еду, мы же здесь жили. Наплевав на бубнеж дотошных бабуль, мы вынесли из моей комнаты оранжевый диван, и поставили на кухню. Гарик пожертвовал журнальный немного обгорелый с боку стол и каждый вечер, а то и всю ночь, мы проводили на кухне. Когда пробежало очень холодное и явно вдвое сокращенное лето, мы стали варить глинтвейн. Отвели для этих целей самую лучшую мою кастрюлю, без ржавчины. Две эмалированные кружки с красными маками. Купили на рынке громадный пакет гвоздики у какой-то бабки, торговавшись за него целый час. И ежедневно вечером дождавшись одного из нас у входа в продуктовый магазин, каждый попеременно опаздывал, совершали странный, но очень значимый ритуал. Взяв самое дешевое вино в пакете, дойдя до кассы, мы поровну складывали деньги в ладонь кассирши. Не то, чтобы пакет вина разорил бы кого-то из нас, но эта тонкая нить равноправия, статуса друзей, а не пары, была для нас крайне важна. И именно она уберегла нас от расставания в конце лютой нескончаемой зимы, когда Гарик внезапно объявил, что женится. Белокурая Ольга появилась в наших жизнях внезапно, неся заразительный смех, запах овсяного печенья и чистые новые скатерти на наш кухонный обгорелый стол, которые регулярно воровали. Но Ольга не унывала и застилала стол новой, наспех простроченной, хранившей запах новой крахмальной ткани, скатертью. Так мы и жили, они и я. И конечно еще огромная толпа общих друзей, и еще большая бесконечная вереница знакомых. Но друзья были где-то там, на работе, вечеринках, мероприятиях, праздниках. А мы трое были на нашей кухне, за нашим столом, на скрипучем старом диване с кружками глинтвейна. Потом скатерть с нашего стола исчезла, а новая не появилась, как и Ольга, как и Гарик, целую неделю. Потом Гарик вернулся, а Ольга — нет. Он ничего не говорил, я не спрашивала. Только выкинул в ведро купленную мной вафельную скатерть, и я окончательно все поняла. Мы реже варили глинтвейн, обходясь крепким чаем и новым увлечением Гарика, фантастическими романами. Иногда покупали пакет кислого вина и в дань покидающей нас традиции пили его молча, кривясь, иногда вприкуску с сахаром или запивая сладким чаем.

А потом запах роз разлучил нас, казалось, навсегда. Мне предложили работу в Британском ботаническом саду. Это, как попасть под золотой дождь на вечернем променаде. Гарик в тоже время уехал на север ставить какую-то вышку, которая без него никак не приживалась в пространстве.

Насыщенные впечатляющие невероятно шикарные четыре года в Лондоне пронеслись одной стремительной розовой полосой на фоне остальных черно белых. Контракт закончился, и я вернулась домой, так и не узнав, вывели мы новую розу или нет. Зато дома меня поджидал Гарик, на чудом уцелевшем оранжевом диване, с горячей кружкой ароматно благоухающего глинтвейна. И только отобрав у него это спасительное пойло, я осознала, чего мне не хватало в роскошном Лондоне — эмалированных кружек. Наших эмалированных кружек, наполненных нашим глинтвейном, с обязательным испитием их на оранжевом, покрытым жирными пятнами диване, на нашей кухне в компании Гарика. Дальше было несколько обычных лет, с веселыми мгновениями, радостными событиями, мелкими неудачами и кучей тихих вечеров на кухне. Мы часто стали шутить на тему нашего семейного одиночества, обдумывали теорию, что если бы просто пошли в загс и по-тихому расписались, то стали бы идеальной парой. Обсуждая очередную подобную идею, мы изрядно напились и оказались в постели Гарика. И довести бы дело до конца, но обнявшись, мы оба разревелись. А спустя несколько минут, замотавшись в два разных одеяла уснули до утра и больше никогда не поднимали эту тему. Не знакомили друг друга с изредка появляющимися любовниками и любовницами. А когда и те иссякли просто стали жить, зная, что нас по жизни двое, просто мы не пара, очень счастливая непара.

Ноты: малиновое вино, корица, виноград, винный спирт, жмых, гвоздика (пряность), глинтвейн, овсяное печенье, чай, анис, роза, кедр, хвоя, табак.

Etro Jacquard

— Ровные стрелки на брюках, только белые рубашки, гладко выбритое лицо, деликатный парфюм, никаких улыбок и тем более наигранной печали, — инструктировал Бергман.

Дмитрий кивал.

— Ровным тоном сообщаете о случившемся и молчите, пока клиент не задаст каких- либо вопросов или не покинет кабинет, прощаетесь парой фраз, никаких напутствий и пожеланий, — продолжает Бергман.

Дмитрий, выслушав еще несколько инструкций, отправляется в кабинет. Дверь открывается и входит его первый клиент.

Дмитрий жестом указывает на кресло. Мужчина садится.

— Вынужден вам сообщить, что вы умерли, — говорит Дмитрий.

— Да я догадался, что что-то не так, — говорит мужчина, — и что теперь?

— Вам необходимо будет пройти в нулевой кабинет, красная дверь налево по коридору, там произойдет анализ вашего жизненного опыта и дальнейшее распределение, — отвечает Дмитрий.

— В ад? — спрашивает мужчина.

— Не могу знать, доступ к личным делам осуществляется только там, — объясняет Дмитрий.

— А вы для чего тут? — не понимает мужчина.

— Чтобы донести самую главную на данный момент новость, — отвечает Дмитрий.

Мужчина поднимается с кресла, протягивает руку, Дмитрий привстает и крепко пожимает ее. Дверь закрывается за мужчиной и открывается вновь. Входит следующий клиент.

Ноты: зелень, хвойные иглы, мох, влажная трава, лаванда, бергамот, вода, дерево.

Jovan Black Musk

Я открыл глаза, встал с постели и в полусне побрел на кухню. Она уже была там, моя ранняя пташка. Я обнял жену, уткнулся в ее шею и ощутил тонкий запах ванили и лавра ее любимых духов.

— Моя булочка, — ласково прошептал я.

— Толстая? — весело спросила жена.

— Вкусная, — ответил я и поцеловал ее в шею.

— Что хочешь на завтрак? — спросила жена.

— Тебя, — ответил я и поцеловал жену.

Мы разомкнули губы, я обнял ее крепче, стал вдыхать сладкий аромат ее волос. Что-то во мне противилось этому, кричало воплем и хотело нестись прочь. Что-то было не так.

Я выпустил жену из объятий.

— Но сначала накорми меня, — сказал я.

Сел за стол у окна, на свое любимое место, поправил подушку под спиной. Вроде бы она была бежевая, а сейчас розовая. А когда мы купили эти шторы?

Передо мной поставили тарелку с яичницей и угольно зажаренным беконом. Я захрустел ломтиком бекона и стал смотреть, как жена ставит на стол громадное блюдо, наполненное кексами с разноцветными цукатам торчащими из них. Потом она налила себе чай, селя рядом и взяла кекс.

— Ты же их ненавидишь, — удивился я.

— Кого? — спросила жена.

— Творожные кексы с цукатами, тебе даже плохо было, — сказал я.

— Не помню, — сказала жена, быстро прикончила кекс и взяла второй.

Спустя пять минут блюдо опустело наполовину. Я забыл про свою яичницу и смотрел, как жена уничтожает один кекс за другим.

— Что-то случилось? — аккуратно спросил я.

— С чего ты взял?

— Вчера ты пугала меня тем, что мне придется сесть на диету, чтобы у тебя не было соблазнов, потому что до отпуска ты собираешься скинуть еще пять килограмм, и я почти согласился, — напомнил я.

Жена рассмеялась.

— Не переживай, никто не будет морить тебя голодом, наверно я вчера начиталась статей, забудь, — сказала она.

— Хорошо, — ответил я.

Паника внутри нарастала, я не понимал, что происходит, но точно знал — беда близко.

— Я пойду в душ, — сказал я и вышел из кухни.

Хотелось просто уйти, подальше, без логической на то причины, бежать без оглядки неважно куда.

Шум воды немного успокоил, я стоял в струях тепла и думал, что же меня так напугало.

В дверь ванны постучали.

— Да.

Вошла жена. Она сняла халат тапочки и забралась ко мне в душ.

Мы целовались, влечение нарастало, тело наливалось желанием. Я таял под теплыми струями воды, все было прекрасно, и непонятно, чего меня мучили эти странные мысли и чувство опасности. Мне казалось, я исчезаю, сливаюсь с ванильным запахом ее кожи.

Острая мысль пронзила остаток сознания: «Она никогда не стучит в дверь!»

Я сел в кровати, весь мокрый от испарины с бешено колотящимся сердцем и сбитым дыханием. Это сон!

— Дорогой, ты уже проснулся? — послышался из кухни голос жены.

Я встал и отправился туда. Она готовила зеленый салат. Потом собралась полить его маслом и, передумав, поставила на стол так. Я обнял ее, нежный запах ванили щекотал нос.

— Мне приснился кошмар, — поделился я.

— Открой окно и скажи три раза — все плохое уходи, — сказала она.

— Это же глупо, — ответил я.

— Глупо не глупо, а станет легче, давай, — строго сказала жена.

Я поплелся к окну, открыл створку и на радость соседям возопил во все горло

— Все плохое уходи!

Засмеялся, а потом поймал взглядом розовую подушку на диване у стола. Розовую, не бежевую.

Ноты: орехи, мед, цукаты, лавр, ваниль, бобы тонка, липа, розовый перец, пудра, творожно-ванильный крем.

Cerruti Cerruti 1881 Blanc

— Русским духом пахнет! — кричит Клара из кухни.

Я знаю, что она шутит, потому что не любит резкие запахи, а я снова, забыв, облился лосьоном после бритья, надо купить крем без запаха, пока меня не выгнали в гостиницу.

— Извини, я на автомате, — оправдываюсь я, заглядывая на кухню, где дымится стопка блинов.

— Переживу, ты ж только на лето, летом можно почти все, а вот осенью бы выгнала в холодную слякоть на мороз, радуйся, что я такая добрая летом, — отвечает Клара.

Я улыбаюсь, потому что знаю, что осенью она бы тоже меня не выгнала, но заменить лосьон необходимо. Нельзя же быть такой свиньей, приехавшей без предупреждения в гости на все лето, бесплатно живущей у самого моря, да еще и травящей хозяйку резкими запахами.

Я возвращаюсь в ванную, хорошенько умываюсь, но не помогает избавиться от запаха.

Что ж, пусть терпит. Я ее единственный друг, если конечно кого-то не прячет от меня. Сажусь за стол у окна. Дует свежий ветер, еще прохладный, если быстро позавтракать, можно успеть добежать до пляжа по холодку. Я вливаю в себя горячий чай и убегаю, пока Клара не заставила меня слопать все блины.

В тенистом внутреннем дворике пахнет влажной землей и зеленью, значит ночью и правда был дождь, это он играл в моем сне на барабанах. Мне кажется, я чувствую запах моря, словно соль на губах, но это наверняка лишь фантазия обезумевшего от навалившегося счастья — вырваться из пыли серого города в буйство настоящей жизни. Иду вдоль ботанического сада, веет прохладой, тем временем макушку начинает припекать солнце. Заглядываю за забор, там плотные заросли бамбука, за которыми виднеется пруд с кувшинками. Даю себе еще одно обещание, обязательно погулять и там, но если подумать, скорее всего, я наобещал себе уже больше чем можно успеть за лето, но пруд нужен, это же настоящий пруд с лягушками, а может быть даже лебедями. Выруливаю на главную улицу города, по которой проходит трасса, тут пыльно, и я прибавляю скорость, чтобы быстрее проскочить. Сворачивая в узкий переулок, похожу под огромными листьями банановых пальм. Сорвать бы парочку и сделать экошапку, но я гоню прочь эти вандалистские мысли и начинаю различать чарующий плеск волн.

Ноты: пенно-бритвенный аккорд, трава, бергамот, кориандр, влажная земля, листва, влага пруда, бамбук, лист банановой пальмы.

Giorgio Armani Armani Mania

Простуда не отступала. Температурный бред набирал обороты. Ватное тело переставало слушаться, и хотелось только одного — побыстрей прекратить этот кошмар.

В комнату тихонько постучали. Я промычала что-то невразумительное, приподнимаясь на подушках. Дверь открылась, вошел сухонький мужичок неопределенного возраста в зеленой шляпе и вкатил за собой огромный, похожий на дорожный, чемодан-сундук.

— Вы — доктор? — с надеждой спросила я.

— В какой-то степени да, можно и так сказать, — ответил мужичок.

Потом поставил сундук и стал копаться в маленьких выдвигаемых ящичках.

«Обычные врачи кончились, и на вызовы стали присылать гомеопатов? — подумалось мне. — Впрочем, какая разница, главное, чтобы помогло».

— Простуда, кашель, чихание, — начала жаловаться я.

— Чихание, — повторил за мной мужичок и извлек из ящичка пакетик с порошком.

— Чихание редко, — объяснила я.

Мужичок достал стакан высыпал в него порошок и налил воды, ловко размешал содержимое ложечкой и протянул мне.

— Пейте!

Я выпила и спустя мгновение начала непрерывно чихать.

— Вот и чихание, — удовлетворенно произнес он.

— Вы..что… специально? — успевая вымолвить только одно слово между чихами, спросила я.

— Конечно, чихание полезно, сейчас все вычихаете, и станет намного лучше, чихайте на здоровье, — с улыбкой заботливой бабушки сказал мужичок.

Спустя пять минут действительно стало ощутимо лучше, и даже как-то легче внутри меня.

— Спасибо, — поблагодарила я.

— Что еще хочется? — спросил мужичок.

— Вообще хочется букет цветов и кокос с пальмы, но это наверно от температуры, выпишите мне таблеток, и все пройдет, — сказала я.

— Таблеток, чтобы все прошло, нет, а вот цветы и кокос вполне можно, — ответил мужичок, снял зеленую шляпу, водрузил ее на спинку стула, а сам полез копаться в нижних ящичках. Достал два пакетика, один высыпал в длинный стакан, разбавил водой и взболтал. Я моргнула, а из стакана уже торчит букет из розовых пионов, желтых роз и белоснежных лилий. Мужичок вынул букет, стряхнул воду и протянул мне.

«Вот так и начинается температурный бред», — подумалось мне. Но я понюхала букет, он был свежим и невероятно приятным для души. Когда мне дарили цветы? Наверно в прошлое восьмое марта на работе, даже если и бред, все равно очень мило. Тем временем мужичок высыпал второй порошок в миску, капнул воды и, спустя мгновение, подбросил в воздух кокос. Ловко ударив им о край сундука и раскрыв орех, протянул мне половинку, залитую прозрачным молоком. Я жадно выпила содержимое и стала вдыхать запах мякоти, любуясь букетом на подушке.

— А можно орхидею в горшочке, всегда мечтала, но как-то все не до того? — весело спросила я.

Мужичок расплылся в довольной кошачьей улыбке. Извлек новый пакетик из сундука и, залив тот водой, протянул мне цветущую лиловую орхидею в нежно-розовом горшочке.

— Знаете, как пахнут орхидеи? — спросил мужичок.

Я помотала головой.

— Никто не знает, а те, кто нюхал, не могут толком объяснить, чем пахнет, все потому что орхидея — волшебный цветок, — объяснил мужичок.

— Она настоящая? — спрашиваю, любуясь цветком.

— Настоящее сильно переоценивают, а это лишь одна сторона реальности, ничем ни лучше и ни хуже другой — ненастоящей. Это если бы вы взяли монетку и сказали — вот одна из сторон хорошая, и мне нужна только эта сторона, вы бы сразу лишились монетки, потому что монетка возможна, только обладая обеими сторонами сразу, — сказал мужичок и как-то поблек.

Я сонно закрыла глаза и, обнимая горшок с орхидеей, уснула.

Разбудил меня громкий стук в дверь.

— Врач! — кричали за дверью.

Подскочив с кровати, я открыла. Зачем я ее вообще запирала?

— На что жалуемся? — сразу к делу перешла дородная тетка с красным от мороза лицом.

Я оценила свое состояние и поняла, что в целом, ни на что не жалуюсь.

— Температура была, спала наверно, — извиняющимся тоном пробубнила я.

— Сколько дней температура? Открываем рот! Дышим глубоко, — раздавала команды врач, молниеносно заглядывая в горло и прослушивая трубкой.

— Три дня уже, и немного кашель, — рассказывала я.

Врач написала несколько замысловатых слов на листке, протянула мне, пожелала выздоровления и вышла за дверь.

А я осталась стоять в комнате, счастливая, веселая и думала, когда я купила эту зеленую шляпу.

Ноты: роза, лилия, сахарный химикат, пион, желатин, кокос, орхидея, сливочная тубероза, кашмеран.

Vanille Pitahaya Comptoir Sud Pacifique

Ломтик груши, два ломтика банана, несколько орешков кешью и ложка мюсли. Завтрак выглядел изумительно. Яна сфотографировала его, выложила в инсту с хештегами #здоровоепитаниеяны, #похудейсяной, #уменясвадьбавыкусите. Начали поступать сердечки, довольная собой Яна налила стакан минеральной воды и нанизала на вилку кружок банана.

Этот момент Яна очень ярко помнила в конце дня, потому что именно с него все и поехало, прямо покатилось, набирая скорость. Тщательное пережевывание банана погрузило Яну в задумчивость, очнувшись от которой она стояла перед пустой тарелкой, держа в руке почти пустую бутылку айрана.

— Ой! — вырвалось у Яны.

Потом она взяла себя в руки и запретила паниковать. Это всего лишь малокалорийный напиток, пропущу обед. Она поставила недопитую бутылку в мусорное ведро, чтоб точно случайно не вернуться к ней, и пошла выбирать тон бежевого лака. Свадебное платье Яны было цвета «шампань» и представляло собой произведение искусства. Верх был выполнен из тончайших, как морозный узор кружев, расшитых бисером и кристаллами Сваровски, а юбка была летящим шелковым коконом из двадцати легчайших, как воздух, лепестков. Оставалась только одна проблема — корсет не застегнулся. Две Янины подруги изо всех сил тянули за края и одновременно за застежку, пока владелица салона отошла за шампанским, но так и не смогли впихнуть Яну. Потом выяснив, что платье невозможно перешить, азартно ринулись подбирать новое, но Яна уперлась. Теперь платье висело запакованное в кучу целлофана в шкафу, а Яна сидела на строгой диете. Оттенок бежевого на ногтях имел огромное значение, это платье было достойно совершенства. Яна купила все оттенки, которые смогла найти. Их оказалось больше, чем изначально предполагала Яна. Она выставила на стол все пузырьки с лаком, большую бутылку жидкости для снятия лака и начала красить ногти. Она красила, фотографировала, выкладывала в инсту, потом смывала, дальше снова красила и так вошла во вкус, что очнулась только на сотом посте, который уже никто не лайкал. Более того возле места эксперимента обнаружилась гора фантиков от карамели и пустая коробка от лукума. «Я не могла», — в ужасе думала Яна, — «я не могла это съесть!» Но поскольку Яна была в квартире одна, выходило, что исчезнувшие из упаковок сладости были внутри Яны. «Надо отсюда выбираться!» — кричал внутренний паникер. «Это все от предсвадебного стресса и одиночества», — продолжал успокаивать внутренний голос, — «Я выйду на улицу и буду гулять до ночи и ничего больше не съем». Яна быстро уложила волосы воском, пшикнула капельку лака и, подсушив все феном, выбежала на улицу. Легко шагая по залитой первыми летними лучами улице, Яна улыбалась всем прохожим. «Я молода, красива и через неделю у меня свадьба», — мысленно транслировала она всем вокруг. Как ни странно, прохожие отвечали Яне улыбкой, что в наши дни достаточно редкое явление, особенно в разгар унылых будней. Потом Яна заметила, что прохожие начинают улыбаться ей еще до того как она ослепляет их своим лучезарным во все отбеленные зубы оскалом. И как-то невзначай опустила глаза. На ней была ночная сорочка, которую нельзя было принять за сарафан, даже очень ультра модный. Но ужас крылся ниже, где улыбались двумя дырками на больших пальцах старые любимые тапочки в розовый горошек. Яна прижалась к ближайшему зданию и так проползла до первой двери, в которую ввалилась спиной. Дальше Яна помнила все очень смутно. Запах шоколада, пекущихся булочек и ванили окончательно лишил Яну рассудка и способности управлять собой. Поздно вечером, когда кофейня закрывалась и Яну попросили оплатить счет, ей пришлось позвонить подруге, которая приехала за ней, погрузила несчастную в такси и всю поездку домой зачитывала счет в котором значилось: шестьдесят пять пирожных со сливочным кремом, тридцать восемь шоколадных пончиков, десять кусков шоколадного торта и двадцать пять чашек горячего шоколада.

Ноты: переспелая груша, сердцевина груши, айран, тархун, банан, кешью, мюсли, газировка, нуга, лак для ногтей, смывка для лака, карамель, лукум, воск, смола, канифоль, ладан, сливочная гардения, бобы тонка, шоколад.

Vendetta Donna Valentino

Я сижу в потрескавшемся от времени уродливом кресле. Пахнет влажной пылью, размазанной по полу, горелыми волосами и химией.

— Следующий! — слышится из зала.

Я робко заглядываю и вижу, как из одного из кресел встает накудрявинная до невозможности дама лет сорока.

— Чего стоишь, садись, — командует парикмахерша с торчащими практически дыбом палеными волосами грязно-желтого цвета.

Я подчиняюсь, и она, стряхнув накидку от волос предыдущей посетительницы, завязывает ее на моей шее настолько сильно, что я начинаю задыхаться, мне хочется откашляться, но я ловлю ее суровый взгляд в зеркале и продолжаю сидеть с комом в горле, еле дыша.

— Лодочку? — спрашивает парикмахерша.

— Я бы хотела, — сбивчиво начинаю я.

— Осветлиться? — пытается угадать парикмахерша.

— Нет, — отвечаю я.

— А зря, вам было бы очень хорошо, — сообщает парикмахерша.

— Я хочу, чтобы ровно, вновь пытаюсь донести мысль о прическе.

— Зачем вам ровно, у вас кудри, люди деньги платят, чтобы завивку сделать, а тут такое богатство, — рассуждает парикмахерша дергая расческой мои волосы, потом берет расческу с более редкими зубьями, но все равно ничего не получается, и вырвав пару прядей, она вручает расческу мне и велит расчесаться самой.

Я пытаюсь расчесать волосы и получаю в лицо облако удушающе пахнущей воды из пульверизатора. Я пытаюсь что-то сказать, но парикмахерша продолжает опылять меня ароматизированной водой, и у меня получается только кашлять.

— А можно вот так? — я указываю на постер красивой девушки с великолепной стрижкой и гладкими прядями.

— Ну, я вам сразу говорила лодочка, — обрадованная парикмахерша вооружается ножницами и начинает с бешеной скоростью срезать волосы.

Пару раз она задевает ножницами ухо, и когда делает это в третий раз, вместо извинений констатирует:

— Торчат.

Я смотрю в зеркало, и слезы наворачиваются на глаза, там совсем не то, что на плакате.

— Великолепно! — резюмирует парикмахерша и от души брызгает в меня из флакона с духами, к которому прикреплена груша пульверизатора.

Я уже не в силах сдерживаться, слезы текут ручьями по щекам. Парикмахерша снимает с меня накидку и зовет следующего. Я протягиваю ей пятый рубль и ухожу.

Быстро пробегаю пыльный холл с гудящими шапками сушилок и выхожу на улицу. В глаза бьет яркое солнце. Слезы высыхают, и на душе становится чуточку легче. Подумаешь, еще одна неудачная стрижка, они у меня всегда такие. Я вынимаю из сумочки мамину помаду, недавно выклянченную у нее насовсем, и наощупь провожу ей по губам. Заграничная помада вкусная и пахнет сливой. Я прохожу под цветущими липами, улыбаюсь и совсем забываю про неудачу с прической.

Ноты: пыль, кожзам, пережженные плойкой волосы, запах химической завивки, запах парикмахерской времен СССР, розовое масло, ландыш, помада, слива, мед, липовый цвет.

Juliette Has A Gun Not A Perfume

В кожу впиваются зеленые иглы, по рукам течет кедровое масло. Я открываю сомкнутые смолой глаза и вижу у своих ног наваленную сухую траву. Из нее исходят тонкие струйки сладкого дыма. Меня окутывает этот дурман, я вновь закрываю глаза. Сладость тлеющей травы уносит все мысли, внутри меня спокойно, тихо и пусто. Ветер развевает ленты в волосах, я смешиваюсь с дымом, растворяюсь и уношусь высоко в голубое небо. На неосязаемых устах улыбка. Далеко внизу остались те, кому еще суждено ходить под ликом Белобога и дрожать в тени Чернобога. Лишь я становлюсь свободной, уносясь клубами дыма, растворяясь в запахе пекущихся блинов, отражаясь в лицах всех румяных красавиц разом, благословляя на жизнь, свет и новое начало. Они веселятся, танцуют, едят. В их глазах играет пламя костров. Их радость искренна, вера крепка, дух силен.

Через сотни поколений дети их детей будут сжигать на костре чучело из соломы вместо живой женщины, но не, потому что они добрее, сострадательнее или гуманнее, просто они стали верить в других богов.

Ноты: еловые иглы, кедровое масло, смола, сухая трава, сладкий дым, легкое тесто, древесный спил.

Cesare Paciotti Cesare Paciotti For Her

К Веронике липли все окружающие мужчины от восемнадцати до маразма. Подруги завидовали ее популярности и никак не могли понять, почему Вероника бегает за единственным не влюбленным в нее мужиком. Избранником Вероники и предметом ее душевных терзаний был Федор. Усатый здоровяк, от которого вечно пахло олифой.

Вероника тихонько открыла дверь мастерской. Она всегда опасалась, что однажды увидит за ней своего Федора в объятьях дамочки.

— Привет! Я мимо проходила, думаю, зайду, проведаю. Как работа? Я тут к Наде шла, хотела ее горячими бутербродами в перерыв накормить, а ее нет. Сядь, покушай, а то остынут.

Федор кивнул в знак приветствия и одобрения всего сказанного Вероникой, отложил кисть, которой лакировал миниатюрную дверцу шкафчика-шкатулки, сел за маленький стол накрытый клеенкой в розовый цветочек, подаренной когда-то Вероникой, щелкнул кнопкой чайника и достал большую кружку. Вероника начала выкладывать завернутые в фольгу бутерброды, которые, к слову сказать, никогда не доставались Наде.

Закипел чайник, Федор сыпанул на глаз чая из пачки и положил две ложки патоки, залил кипятком и мастерскую заполнил сладкий аромат, он смешивался с запахом сохнущего лака и создавал нечто неописуемо странное, притягательное и отталкивающее одновременно. Федор приканчивал второй бутерброд, смотрел в окно и чертил на откинутом уголке клеенки схему какой-то конструкции. Веронике, как обычно, спустя пять минут становилось неудобно, потому что в мастерской была только одна скамейка, одна чашка, ей даже казалось, что в жизни Федора все в единственном экземпляре, а она, стоящая у двери мастерской, нарушала эту четко выверенную гармонию. Ей не хотелось уходить, она была словно пчела, сильно близко подобравшаяся к блюдцу с медом и уже запустившая в него лапки. Вероника тонула в этой сладости, погружаясь все глубже и глубже в то, что она бесконечно любит и то, что ее убивает. Федор доел бутерброды, аккуратно сложил фольгу и протянул ее Веронике.

— Спасибо!

— На здоровье!

Вероника убрала фольгу в пакет. Походила за спиной Федора, который взялся вновь за лакировку, нарочито громко стуча каблуками. Потом глубоко вдохнула едкий запах лака и вышла, кинув в закрывающуюся дверь:

— Столько дел, я побежала, пока.

Слезы текли по щекам. «Это все от запаха лака», — говорила Вероника себе, шумно сморкаясь в платок. Она присела на скамейку в парке и долго смотрела на колыхаемые ветром головки тюльпанов на клумбе. «Больше никогда не приду к нему», — пообещала себе Вероника. И через день вновь стояла в дурмане сладкой патоки и лака, печально улыбалась, вновь не находя куда бы себя приткнуть в этом мире единичных вещей. Федор дожевывал последний бутерброд, отложив его, он вышел в подсобку и вернулся с резной скамейкой из светлого дерева в виде огромного лепестка на ножке, которую обвивали тюльпаны. Федор поставил скамейку у стола и в привычной задумчивости стал допивать чай, смотря в окно.

Ноты: лакированное дерево, олифа, лак, смола, патока, тюльпаны, белые цветы.