Бесплатный фрагмент - Фиалковое сердце Питбуля

1. Назар

— Знаешь, почему он до сих пор ещё жив, Глок? — спрашиваю, откидываясь назад, и древний, полуразвалившийся стул, на котором я сижу, жалобно скрипит, добавляя трагических нот в происходящее в комнате загородного домика.

— Хер знает, босс. Вряд ли он вам нравится. Может, лучше его спросить? — пнув носком ботинка под ребра связанного по рукам и ногам Рыбу, валяющегося у моих ног, опускается на корточки, долго всматривается в опухшее от побоев лицо и мотает башкой. — Не, босс. Он похоже тоже не в курсах. Или есть варианты, Рыба? Чего мычишь? Жить хочешь, сука?

— Естественно хочет. Всему живому, даже последней твари, очень хочется пожить подольше и послаще, — поворачиваю голову, осматривая развал вокруг.

Боск и Кайф заканчивают переворачивать ящики шкафов, вытряхивая их содержимое на пол, Гёте медленно перелистывает страницы понравившейся ему книги — снова нашел что-то на немецком и в ближайшие дни будет цитировать одному ему понятное. И только Глок, неторопливо накручивающий глушитель на ствол пистолета, вроде как не при делах, хотя свои он уже закончил и, отчитавшись, что два телохранителя Рыбы в соседней комнате проснутся исключительно в следующей жизни, с радостью готов потрепаться о чем угодно. Не лучший собеседник, но туповатость Глока с лихвой перекрывает одно его качество, которое крайне редко встречается в людях — верность. Она либо есть, либо ее нет. Никаких полумер и промежуточных состояний. И, к сожалению, у Рыбы второй вариант — полное отсутствие.

— Что самое сладкое, Глок? — спрашиваю, кивнув Боску и найденному им мусорному пакету с наличкой. — Пересчитай.

— Сахар? Не! Этот… кулум?

— Лукум! — усмехаюсь и отрицательно мотаю головой. — Мимо.

— Босс, я хер знает. Я сладкое с армейки не особо. Сгущенка что ли? — Глок чешет своей пятерней затылок и удивленно таращится на Гёте, когда он захлопывает книгу и произносит:

— Если не знать босса, то правильный ответ — лугдунам или N- (4-цианофенил) -N- (2,3-метилендиоксибензил) гуанидиноуксусная кислота, а так он про жизнь.

— Иди в жопу! Кислота кислая!

— А вот тут ты не прав, Глок, — поднимаюсь на ноги, стряхивая с брюк пылинки. — Кислота, может, и кислая, а ее соединения не всегда. А жизнь, какая бы она ни была, все же слаще, когда осталось совсем немного. Да, Рыба? — смотрю в умоляющие глаза и, хрипя, произношу, — Кончай его.

Глухой хлопок, аккуратное отверстие ровно по центру лба и медленно расползающаяся по затоптанному полу лужица крови.

— Гете, бабки Счетоводу. Боск с Кайфом, упакуете тело Рыбы и отвезете к дому Хана. Скажете, что вопрос решен. И не жалейте пакетов. Тачку уляпаете, сами отмывать будете. Глок, ты как на счет пожрать?

— Я всегда за, босс.

— Тогда поехали.

Я не люблю новомодные и шумные места в центре, предпочитая им простенькие рестораны или кафе. В городе их в разы больше и готовят в них иногда не в сравнение лучше. «Генацвале» — одно из таких. Можно сказать, что любимое. Добротная тяжёлая мебель под трактирную старину, чтобы даже трезвые не смогли помахать ею или сломать, музыка на фоне, не мешающая разговаривать, домашняя кухня и седой старик Алико — повар, знающий о мясе, если не все, то практически все. Он неизменно выходит в зал поздороваться. Как чувствует, что приехал я, а не кто-то другой. Благодарность — ещё одно качество, которое мне нравится в людях.

— Здравствуй, дорогой. Кушать будешь или, как в прошлый раз, поковыряешься и уедешь не попрощавшись?

— Не обижайся, Алико. Дела были срочные.

— Понимаю. Дела решать надо, чтобы кушать спокойно и вкусно, а с нерешёнными делами язык вкуса не чувствует и желудок не радуется, — качает головой, провожая нас к моему любимому столику в углу. — Что хочешь, дорогой? Шашлык есть, стейки есть, долма есть. Хочешь, рыбу сделаю, пальчики оближешь. Вах, какую привезли. Свежая, красивая, всем форелям красотка! Вах! — причмокивает губами и жмурится, от чего вокруг глаз становятся чётче видны по-стариковски хитрые лучики морщин.

— Давай ее. Глоку стейки. Штук пять. Зелени какой-нибудь и бокал твоего вина. Один. Глок за рулём.

— Вай, какое счастье для старика! Какой аппетит! Присаживайтесь! Алико мигом все сделает! Моргнуть не успеешь.

— Не торопись, я сегодня никуда не спешу.

Глок скидывает на скамью куртку и незаметно убирает в ее складки ствол из наплечной кобуры, чтобы не отсвечивать им и в то же время всегда держать под рукой. Здесь, в углу, самое безопасное место — Алико после нашего знакомства сделал небольшую перестановку, убрав соседний столик, и повесил шторку, через которую я вижу вход и все происходящее в зале, а меня, наоборот, практически не видно. Только массивная туша Глока, опускающегося напротив, перекрывает собой большую часть обзора — садится, закрывая собой от первого возможного выстрела. Если кто-нибудь все же решится на такое, у меня будет пара секунд, и их хватит, чтобы среагировать — выхватить аккуратный Glock 19, уменьшенную копию ствола Глока, или любимый стилет из рукава. Дальше загадывать бессмысленно. Одно точно — я начну продавать свою шкуру. Как можно дороже и уже без вопросов чем вызван такой интерес к моей персоне. Вопросы задам после. Тем, кто послал. Шестерки-быки — тупой расходный материал, и спроса с них никакого.

Тихий звук цокающих каблучков, Глок тянется к куртке и возвращает ладонь обратно, на стол, когда я делаю едва заметное движение головой. Нанико с двумя бокалами вина на подносе смущается от того, что ее дед спит и видит, как выдаст внучку замуж за уважаемого человека, а этот уважаемый человек никак не хочет видеть в своих сновидениях не по возрасту зрелую девочку, прячущую небольшой шрамик на щеке за густыми распущенными волосами. Красивая. Расцветает все ярче, и это сложно не замечать, но в мою память врезались насмерть испуганные глаза и крупные капли крови, падающие с подбородка на дрожащие коленки, притянутые к груди.

— Здравствуйте, Назар, — улыбается, осторожно опуская поднос на стол.

Алико снова выбрал семейные реликвии — червленое серебро с чеканкой и хрусталь, заполненный до краев своим лучшим вином. Тем, которое держит для себя и самых дорогих гостей.

— Здравствуй, Нани. Как у тебя дела в школе?

Невинный вопрос, расставляющий все по своим местам и звучащий больше для ее деда, стоящего за дверью на кухню. Его желание и моя жизнь слишком разнятся, чтобы их состыковатывать. Но мне действительно интересно узнать от девочки о ее успехах.

— Хорошо. Скоро начнутся экзамены, и учителя задают не так много как раньше.

— Жалеют вас? — улыбаюсь, делая приглашающий жест и крохотный глоток белого. Все же заказал рыбу, и красное своим цветом напоминает фатальность ошибки Рыбы.

— На уроках да, а на практикумах отрываются по полной.

— Дедушка говорил, ты собралась поступать в мед. На кого хочешь учиться? — стараюсь не подать вида, что узнал об этом ещё полгода назад и чуть не разругался с Алико из-за его кавказской гордости.

— Хочу попробовать поступать на хирурга, — трогает щеку, только в голосе нет уверенности, что получится.

Кажущаяся ей безумной и почти неосуществимой мечта. Попасть на бюджетное место сравнимо с выигрышем в лотерею — сумасшедший конкурс, год из года задирающий планку все выше, а платное их семье не потянуть. Но там, где у Нанико едва теплится надежда, у репетиторов, из-за которых и ругались с Алико, прогнозы гораздо оптимистичнее. Девочка обязательно поступит, если будет и дальше заниматься с таким же усердием. На крайний случай никто не отменяет грант на обучение. Перспективных абитуриентов, не прошедших жёсткий отбор или недобравших один-два балла до заветного порога бюджета, все же можно протащить, разыграв небольшой спектакль с письмом счастья. Особенно, когда ректор никто иной как близкий друг отца и твой дядя.

— Хорошая специальность, — киваю девушке и снова подношу вино к губам, улыбаясь своим мыслям. — Дедушка заставил так нарядиться?

Нани краснеет, опуская глаза в пол, и еле заметно мотает головой:

— В школе дискотека в шесть…

— И ещё день рождения, — добавляю я, извлекая из внутреннего кармана небольшой мешочек с подарком, ниткой жемчуга, купленного по пути. Если бы не Рыба, заехал раньше и выбрал что-нибудь поизящнее. — Поздравляю, Нани.

— Спасибо.

— Беги уже. Опоздаешь на веселье из-за дедушкиных фантазий, — беглого взгляда на часы достаточно, чтобы увидеть реальное положение вещей и догадаться о причине смущения. Встать и сказать, что опаздывает и ей интереснее среди сверстников, когда каждое слово ловит чересчур заботливый дедушка, не позволяет воспитание. — Домой на такси, Нани. Договорились?

— Да.

Провожаю ее взглядом до дверей и, не глядя на Глока, произношу:

— Позвони кому-нибудь из наших, пусть проводят девочку. Незаметно.

— Сделаем, босс.

— И напомни, чтобы не трогали Руслана. Похоже, мальчишка ей всерьез нравится. Не для меня же так прихорашивалась.

В свете одинокого фонаря, моргающего каждые двадцать секунд, иду к пассажирской двери машины, достаю из бардачка пачку сигарет и, сорвав с нее слюду, подношу к ноздрям. Я практически не курю. Иногда позволяю себе одну или две, чтобы потянуть время или посмотреть на причудливые изгибы дыма, выдыхаемого в небо. А оно сегодня на удивление чистое и радует глаз. Глок щелкает зажигалкой, подносит язычок пламени, прикрывая его ладонью. Подкуриваюсь. Первая затяжка после длительного перерыва приятно туманит голову, а над головой, раз в двадцать секунд, бескрайняя темнота с яркими точками звёзд и леденящим минус двести семьдясят три по Цельсию.

— Интересное сочетание, Глок. Капельки завораживающей красоты и вокруг них смерть.

Он задирает голову, зачем-то приставляет ладонь ко лбу и хмыкает:

— Небо, как небо.

— Небо, как небо, — передразниваю его, затягиваюсь чуть глубже. — Нихрена ты не понимаешь, Глок.

— А куда мне с семью классами? Я не Гёте, чтобы над книжками чахнуть и язык ломать.

— Ну да. Двух таких умников рядом держать опасно. Зацепитесь языками и начнёте полемику разводить.

— Я так-то по бабам, босс, — обиженно басит и достает из кармана свою пачку. — Тоже покурю?

— Кури, — киваю, прикрывая глаза, чтобы переждать очередную вспышку фонаря. — Полемика — это культурный спор без мордобоя, Глок, а не то, что ты там себе подумал.

— Тем более тогда лучше по бабам, чем с Гёте спорить. Вы с ним как начнёте умными словечками общаться, половину вообще не понимаю. А с бабами проще — цветы, шампанское купил и погнал.

— Пошлая безвкусица.

— Мне хватает. Главное, чтобы сиськи не висели.

— И вот тебе живой пример разных точек зрения на один и тот же вопрос. Разводить полемику не будем, но на счёт груди полностью с тобой согласен.

Глок расплылся в довольной улыбке, а я повернул голову в сторону темного закутка, находящегося чуть дальше остановки, и поднял ладонь, прислушиваясь. Пара секунд и мозг привычно глушит, отсекает шум города, обостряя внимание на выбившийся из идеальной партитуры приятного вечера звук. Короткий то ли вскрик, то ли визг, резанувший по ушам той самой фальшивой нотой, повторился снова, но уже тише и обречённее что ли, а дальше раздался треск рвущейся ткани…

— Глок, глушак на ствол!

Короткая команда. Щелчок предохранителя. Рукоять стилета, идеально подогнанная под оба хвата, опускается в ладонь за три шага до злосчастного закутка. Вторая, сжатая в кулак, поднимается чуть выше, призывая замереть и дать пару секунд на оценку звуковой картины происходящего в кустах, и она мне не нравится все больше.

«Трое. Врываемся и валим,» — показываю жестами спонтанный план, а дальше спускаю с цепей инстинкты, сгущающие время в замедленное кино.

Сердце делает ленивый удар. Два хлопка, звучащие раз в десять дольше обычного, взрываются небольшими фонтанчиками и откидывают назад ржущие головы мудаков, прижимающих тонкие фарфоровые запястья к земле, в то время пока мои руки отдирают третьего, с приспущенными штанами, нависшего над девчонкой, разворачивают его, зажимая рот ровно так же, как он делал мгновение назад, и без сожаления вонзают лезвие стилета в горло на всю его длину. Треск вспоротой кожи, клекочащий хрип и звенящий льдом хруст ломаемых телом веток. Снова удар в груди, уже быстрее, ещё один. Я снова вижу привычную по скорости картинку реальности, в центре которой девчушка в перепачканной грязью куртке и разодранной до пояса юбке тянется к небольшой спортивной сумке. И три жмура рядом.

— Пошли! — сгребаю сумку и девчонку в охапку, пока не успела понять, что именно сейчас произошло, волочу к машине, больше неся, чем позволяя идти самой, и вталкиваю на заднее сиденье, скидывая туда же свою куртку. — Прикройся и пристегнись! Глок! Гильзы?

— В кармане, босс.

— Камеры, свидетели?

— Чисто.

— Адрес! — рявкаю, разворачиваясь к девчушке, забившейся в дальний угол сиденья.

— Ма… Ма…

— Ну!

— Машинистов, — еле шевеля дрожащими губами выдыхает она.

— Конкретнее!

— Семь.

— Глок, ты слышал.

Он трогает машину максимально плавно, чтобы не оставить на асфальте следов покрышек, ввинчивается в поток, идущий на север — в противоположную от Машинистов сторону, и, попетляв по перекресткам с камерами на нормальной скорости, разворачивается.

Всхлип. Короткий, будто испугавшийся сам себя, звук, и дальше новый. Застывший в горле, увидев мое движение к центральным подстаканникам. Я поворачиваюсь, протягивая открытую бутылку:

— Попей.

С опаской берет в руку, смотрит на этикетку и, прислонив к губам, давится, глотая воду, сквозь рвущуюся наружу истерику. С подбородка течет на куртку, с нее растекается по моей и сиденью, а по щекам ручьи беззвучных слез из перепуганных фиалковых глаз. Перхает, все таки подавившись, тянет и прижимает к груди сумку, переворачивая бутылку горлышком вниз, и дёргается, когда недопитая вода льется на неприкрытые коленки.

— Они. Успели? — спрашиваю вкрадчиво, медленно и шепотом, чтобы не пугать девчонку сильнее, чем она напугана сейчас.

— Не… не… не знаю, — оттягивает куртку ниже, закрывая ей ноги и остатки колготок, и, рвано выдохнув, мотает головой, ощупав ее, а потом плечи. — Н-н-нет.

— Уверена?

— Д-д-да.

— Куришь? Сигарету дать?

Снова отрицательное движение головой и сразу же за ним судорожный кивок. Подкуриваю — один черт в таком состоянии сама не сможет, и невольно улыбаюсь громкому кашлю и зеленеющему лицу после первой, действительно первой, затяжки — не курит.

— Отдай, — забираю сигарету, взамен протягивая жестянку мятных леденцов, без которых не выхожу из дома. — Попробуй. Любишь мятные конфеты?

Кивает. Тонкими пальцами берет две, слипшиеся, и сжимает в кулачок. На костяшках следы земли и царапины, но салфетки, лежащие в боковом кармашке двери, так и остаются лежать на своем месте — увидит, будет хуже. Сейчас лучше не давать мозгу возможности вернуться назад и покрутить в голове страшные картинки. Любой бред, забить им эфир по максимуму, выключить память, заполняя ее своими идиотским вопросами. И чем бредовее они будут, тем лучше. Только «Да» и «Нет». Никаких разговоров по душам или намеков на успокоить. «Морковку ешь? Хочешь пить? Любишь шоколад с изюмом…»

— Сама дойдешь? — спрашиваю, нажимая кнопку разблокировки замков, когда Глок останавливается у второго подъезда, и снова улыбаюсь уже двум вещам: не вздрогнула на резкий в тишине звук и уверенному кивку:

— Да.

— Поморгай светом с кухни, когда поднимешься и закроешь за собой дверь, чтобы я узнал, что ты дошла, и не переживал. Три раза. Договорились?

— Да.

Дергает ручку двери и пулей летит к подъезду, прижимая куртку, сумку и пустую бутылку. Ключи валятся из рук, потом сумка и куртка, прикрывавшая ноги…

— Сиди, в истерику сорвётся. Справится, — отметаю предложение Глока выйти и проводить девочку до квартиры.

Окна лестничных пролетов вспыхивают одно за другим до четвертого этажа, реагируя на движение на лестнице, и через две минуты, справа, трижды загорается и гаснет свет. Дошла.

— Домой, босс?

— Домой, — киваю, доставая из кармана мобильный. — Кайф? Метнись с Боском к «Генацвале». Там рядом грибок остановки, около него кусты. Надо немного подчистить.

2

Неторопливо покачивая ногой, закинутой на колено, наблюдаю за фееричным выступлением с сольной программой театра одного актера. Актрисы. Хреновенькой. Не вывозит Жанна роль оскорбленной жертвы от слова совсем. Сама это понимает. Пытается добавить слезы и ни разу не убедительное заламывание рук, дальше переходит на вой, сползая по стене… Я не Станиславский, но, как и он, не верю. Ни единому слову, ни потоку фальшивых слез. Хотя стоит отдать должное их количеству. Но всё ещё не верю, как и тому, что запись с камер наблюдения фейковая. Не в моем доме.

— Машину можешь оставить себе, — печатаю сухой итог, не обращая внимания на то, что Жанна продолжает истерить. — Твои вещи и цацки лежат в багажнике. Карточка заблокирована. Замки на дверях заменены, но если хочешь, можешь оставить ключи на память.

— Назар, я тебя люблю! — с надрывом в голосе, в котором больше обиды от исчезнувшего доступа к щедрой кормушке, чем любви.

— Не путай любовь к человеку и любовь к его деньгам! — нервы все же срывает, и меня несёт в распрыжку. — Скажи спасибо, что Рыбу нашел я, а не Хан. Он бы не стал мелочиться и нажал на курок дважды. Крыса, какого бы пола она ни была, в первую очередь крыса. А за свои деньги — да, Жанночка, ты не ослышалась, в сейфе лежали деньги Хана, а не мои, и Рыба это прекрасно знал, — Хан никого, и даже тебя, жалеть не станет. Считай, что это мой прощальный подарок, — выудив из кармана патрон, бросаю ей. — Это — привет от Хана. Он верит моему слову, но, увидев тебя, может и передумать. Будет лучше, если ты исчезнешь из города. Не через неделю или завтра, а сейчас. Билеты в твой отчий дом в Мухосранске найдешь в бардачке. Там же лежат деньги на бензин, если надумаешь рвануть на машине.

— Назар! Ты же любишь меня! Если бы не любил, не стал защищать от Хана!

— Люблю!? — поднимаюсь из-за стола и хрипя цежу сквозь зубы. — Любят человека, а не подстилку, прыгающую из койки в койку ради веселья! Но тебе и этого показалось мало. Решила, что можешь кинуть меня, моего партнёра и свинтить на Мальдивы!? Думала, я тебя там не достану или буду ждать, пока ты натрахаешься вдоволь, а потом прощу, когда прибежишь обратно? Нет. Рыба стал очень разговорчивым, когда посмотрел запись ваших с ним игрищ в моем доме! — выкладываю на столешницу Глок, направляя его в сторону Жанны, и расплываюсь в хищном оскале. — Тебе же так хотелось, чтобы он составил тебе компанию. Знаешь, а это легко устроить. Я бы сказал, что сделаю это с удовольствием. Только отдыхать с ним будешь немного в другом месте. Любимая.

— Ты… — белеет. Смотрит с ужасом на дуло пистолета и сглатывает, переводя взгляд на меня.

— А ты, наивная, думала, что я с ним просто поболтал и посмеялся? — усмехаюсь я, щелкая предохранителем и поднимая ствол. — Пристегните ремни, самолёт на Мальдивы выруливает на взлётную полосу. Считаю до трёх! Раз!

Сдуло. Раньше чем закончили звенеть стекла шкафов. А уже через тридцать секунд «Тэтэшка» Жанны вылетела через открытые ворота, пугливо выплевывая камушки гравия из под колес, и понеслась дальше, моргнув стоп-сигналом на прощание.

— Адьес, любимая.

Поморщившись, опускаюсь в кресло, вставляю в Глок обойму и отработанным движением, дослав патрон в ствол, убираю в кобуру. Грохнул бы? Да! Пальцы чесались нажать на курок все время, как узнал, что творилось в доме, когда в нем отсутствовал хозяин. Но жизнь оказалась намного прозаичнее, жёстче и, что неудивительно, предусмотрительнее. Выдала более сладкий вариант мести, устроивший и меня, и Хана — он пообещал не трогать Жанну из уважения ко мне, но ничего не сказал про несколько слов, после которых ее «сладкая жизнь на халяву» превратится в тоскливые воспоминания из прошлого. Волчий билет с пометкой «Крыса» уже летел по каналам во все стороны света, закрывая Жанне варианты пристроиться к чьему-нибудь кошельку. Теперь ей придется поработать своими ручками и узнать на собственной шкуре, что такое настоящая работа и как ее делать, чтобы было что положить на полку в холодильник.

Пальцем сталкиваю со стола рамочку с совместной фотографией. Хруст треснувшего от столкновения с мусорным ведром стекла вызывает ухмылку. «Не захламляй свое пространство ненужными вещами. Все, без чего можешь обойтись, пускай в расход без сожаления,» — один из принципов, вдалбливаемых отцом с детства, как никогда кстати всплывает в голове и звучит в ней его голосом. Медленно обвожу тяжелым взглядом кабинет, ища мелочи, которые могут напоминать о бывшей, и иду поднять пару глянцевых журналов, упавших рядом со столом, когда Жанночка допенькала по какой причине не смогла расплатиться за очередную «нужную» шмотку. Бросаю их в мусорку, только верхний, не запаянный в слюду, ещё в полёте раскрывается, шелестя страницами, и, повиснув, насадившись одной на торчащий расколовшийся уголок рамки, медленно сползает вниз под собственным весом. Глаз цепляется за несколько снимков, мелькнувших на мгновение, и один из них почему-то кажется знакомым, что вызывает удивление и интерес. В принципе, не читаю гламурные издания, только все же тянусь к журналу, опустившись на корточки, и, поднимаюсь, отлистывая до порвавшейся страницы.

«Пять балетов, которые вы обязаны посмотреть в этом сезоне.»

Кричащий заголовок автоматически отвращающий меня от дальнейшего чтения — я никому ничего не обязан. Пропускаю и его, и текст, пристальнее всматриваюсь в снимки. Первые три ни о чем, четвертый бьёт под дых взглядом фиалковых глаз. Узнаю их раньше, чем лицо девушки. Позавчера она казалась совсем малолетней, чуть ли не школьницей, ровесницей Нанико, а здесь, на фотографии, выглядит на несколько лет старше. «Эвридика Симонова, балерина школы Г. Савельева,» — подпись, наносящая мне второй удар. Пробую произнести необычное имя, осторожно вырываю страницу из журнала — его бросаю в мусорку, ненужное в расход, — и, опустившись в кресло, вчитываюсь в кусочек текста под фотографией, где вопросы интервьюера на фоне ответов девушки — едва ли не банальщина тупицы, рядом с которым тот же Глок будет выглядеть профессором лингвистики, а Гёте и вовсе трижды лауреатом Пулитцеровской премии.

— Босс?

Глок, приоткрывая и стуча в дверь одновременно, всовывает в образовавшуюся щель свою бритую голову, осматривается, словно боится оказаться не вовремя или увидеть то, что ему не стоит видеть. Например, что? Труп Жанночки? Сомневаюсь, что он его смутит.

— Внимательно, — отвечаю, не отрывая взгляда от фотографии — вот где сконцентрировано мое внимание. Я впитываю черты лица Эвридики, запоминая их, и Глок своим появлением мешает. — Если ничего срочного, то зайди через полчаса.

— Счетовод приехал.

Поднимаюсь с кресла и выхожу из-за стола чуть раньше, чем в кабинет входит отец. Внешне — абсолютное спокойствие, в глазах — адское пламя гнева.

— Выйди, — бросает приказ Глоку, и тот поспешно ретируется, закрывая за собой двери.

Рисковать ослушаться, спорить или, не приведи бог, пререкаться с отцом в таком настроении — гарантия получить пулю в лоб, а то и две. Те, кто мог попробовать это сделать без летальных последствий, носили одну фамилию, Аваловы: мать, я и брат. Арсений, в принципе, не спорил с отцом и соглашался с любым его решением, мама, если была с чем-то не согласна, всегда знала в какой момент стоит отступить. Я гнул до победного и два раза видел побелевший от напряжения палец, застывший на спусковом крючке. Первый, когда подал документы в МГУ и не поехал учиться и получать диплом на туманный Альбион. Второй, когда перехлестнулся с отцом за тендер и не уступил.

— Два вопроса, — пророкотал отец, вдоволь поупражнявшись в прожигании моей черепной коробки. — Кто видел видео? И что на нём было?

— Я и Рыба, — сухо и в той же манере ответил я. — Рыба и Жанна, — достал из кармана мобильный и развернул экраном от себя, запустив запись с камер благоразумно не включая звук.

Нескольких секунд блядства, заснятого с четырех ракурсов, хватило, чтобы в глазах отца заполыхало в разы ярче, а зубы заскрипели.

— Сотри эту мерзость, чтобы нигде не всплыла. Где эта шлюха?

— Летит домой на всех парах с попутным ветром.

— Какого черта ты ее отпустил, Назар!?

— Я так решил! — хриплю, удаляя видео. — Вякнет хоть слово — подпишет себе приговор. Люди Хана спят и видят, как разматывают ее на ленточки. Рыбу он уступил мне.

— Хочешь сказать, что ты его спрашивал? Не поверю, — усмехнувшись, отец сбросил пальто на спинку кресла и пошел к бару, где привычным движением плеснул себе в широкий стакан бурбона. Ровно на два глотка. Для меня — «Perrier». — Завтра приедут мои партнеры. Я хочу, чтобы ты присутствовал. Заведешь новые знакомства. Сын Черкесса хочет открыть магазин и просит твоей помощи или поискать ему помещение.

— Я ему не риелтор и не мальчик на побегушках. Пусть ищет сам. Свои площади не уступлю. Сунется без моего ведома к арендодателям… пожалеет. И он, и его отец. Я не хочу войны с Черкессом, но ты услышал мой ответ, и он не изменится.

— Я знал, что ты так ответишь. Скажешь ему об этом лично. Завтра, — усмехнулся отец, разворачиваясь ко мне лицом, на котором можно было прочитать крайне редкую эмоцию в мой адрес — гордость. — У Черкесса для тебя есть интересное предложение. Если найдете общий язык, оба будете в плюсе.

— Ты знаешь, что оно должно быть очень заманчивым, чтобы я передумал. И пока мой ответ — нет.

— Аппетит приходит во время еды, Назар.

— А жадность — во время аппетита, — закончил я недосказанное отцом.

— Поэтому у «Генацвале» появилось три трупа?

— Их бы не было, если бы три мудака не решили, что могут изнасиловать девочку, — прошипел ему в ответ, до хруста сжимая кулаки из-за того, что попался на крючок.

— Всех не перережешь, Назар. Отпусти это. Нанико жива и здорова, а я рано или поздно уже не смогу оказаться рядом, чтобы отвезти тебя к Андрею. Отец не должен заказывать крест на могилу сына.

— А я должен закрыть глаза и пройти мимо, если вижу это рядом с собой? Ты бы смог? — смотрю на отца и повторяю вопрос с нажимом, требуя ответить. — Смог бы?

— Нет, Назар. Не смог бы. Но будет лучше, если ты оставишь это ментам. Ты не пес, чтобы бросаться, сломя голову.

— Ты прав. Я не пес. Я — Питбуль.

3

Ненавижу, когда меня называют псом, но именно за схожесть в норове, именно норове, а не характере — так говорил отец, — я и удостоился своей клички. А дал мне ее никто иной, как он сам. Выплюнул это сравнение после очередной моей потасовки в школе, и оно прицепилось к коже мертвой хваткой, а потом пропитало собой полностью, до мозга костей.

Школа… Лучше бы отдали в обычную… Закрытое, мажористое учреждение, из которого меня пытались вытурить раз двадцать или тридцать за нарушение правил. А я не любил и не люблю правила, ограничивающие меня хоть в чём-то. Я игнорировал долбаный пиджак, делающий меня похожим на сотни других, и ходил без него в рубашке с расстегнутым воротом — единственный компромисс, — потом, в старших классах, забил и стал закатывать рукава. Уже сознательно подбешивая учителей и директорат особенно. Выгнать меня не могли. Формально я соблюдал правила и приходил в форме, а когда директриса не выдержала и решила ткнуть мне пальцем в устав, я с улыбочкой попросил показать в нем строку, в которой говорилось бы хоть слово про количество застегнутых пуговиц. И ее не нашлось.

— Брюки? Они у меня на ногах. Рубашка? Вот она. Пиджак? Я в нем потею, а все должно быть чистым и опрятным, — усмехнулся и, расстегнув ещё одну пуговицу, пошел к дверям, бросив на пороге, — Даже цветовая гамма строго по правилам.

В десятом классе стал приезжать на учебу на мотоцикле, доводя весь преподавательский состав до белого каления рокотом выхлопа «Харлея» — место для парковки я выбирал исключительно под окнами директрисы или учительской. Каждое утро она испепеляла меня ненавидящим взглядом через стекло — единственное, что могла сделать, а одноклассницы и девчонки постарше стайками летели потрогать кожаную обивку сиденья, рукоятку газа и хромированные дуги. Строили глазки и упрашивали покатать после уроков. Наивные.

— Села — дала, — грубо отшивал с ходу каждую, но находились и те, кто садился.

Чтобы дать за несколько километров собственных испуганных визгов — обожаю скорость. Дать, а потом шушукаться в сторонке со своими подружками и бросать ревнивые взгляды в сторону очередной осмелевшей «жертвы».

И первые драки были именно из-за телок. Обидевшиеся ухажеры принципиально не видели различия между сучками, запрыгивающими на мот ради пары пунктиков в табеле о крутости, и нормальными девушками, которые даже близко не подходили или обходили меня стороной. Обижались ещё больше, услышав эту правду в лицо. Правда — она всегда больнее сладкой лжи. Особенно подкреплённая парой ударов, если не хватало мозгов принять ее и уяснить с первого раза.

Гёте и Боск нарисовались на первом курсе. К его окончанию я сколотил свой первый капитал удачно вложив деньги за проданный мот и «карманные». На втором пересрались и разбежались, чтобы снова пожать друг другу руки на четвертом. За два года до них дошло, что свое я не собираюсь пилить поровну из-за эфемерной «дружбы». Заработал — твое, не заработал — гуляй. А в плане вариантов где срубить побольше, не подставляясь, моя голова работала в разы лучше, чем две их вместе взятые. Спасибо папиному криминальному прошлому и уголовному кодексу на полочке в библиотеке. Приняли эту данность и больше не лезли в «партнёрство», заняв место рангом пониже.

Тачки и недвижимость — два кита, на которых легче всего подняться. И сорваться, если вовремя не успеть соскочить. Мы спрыгнули на пике, обзаведясь связями и в криминальных сферах — снова спасибо папе, — и в тех, что так старательно этот криминал отрицают и даже борются с ним. А потом был тот самый тендер на реставрацию фасадов в исторической части города и дуло пистолета, уперевшегося в мой лоб. Нюх на деньги мне передался от отца. Как и характер. Правда выкрученный на максимум теми основами и принципами, которые он мне вдалбливал с пеленок. Сам научил тому, что узнал, и самому же пришлось отступиться, скрежеща зубами, когда увидел кого вырастил.

— Тебя проще пристрелить, чем заставить отдать кость, в которую ты вцепился, — хрипел он, отводя ствол в сторону.

— Ты сам назвал меня Питбулем. А к ним никогда не стоит подходить во время кормёжки.

— Не подавись, откусывая слишком большой кусок, Назар.

— Не переживай, проглочу.

Откусил. И проглотил. Но показалось мало. Аппетит пришел точно по расписанию — во время еды.

Скинув ненавистный пиджак на кровать, медленно обхожу спальню. Открываю окна, чтобы выветрить, въевшийся кажется в сами стены, запах Жанны. Приторно-сладкий и насквозь фальшивый, как у многих таких же, как и она, охотниц на чужие кошельки. Даже смешно от того, что так долго не смог раскусить. Разбираться в причинах почему нюх на подобных подсосниц впервые дал осечку не стал — думать лучше на трезвую голову, а в ней ещё кипело от самого факта предательства.

— Глок!

— Да, босс.

— Вызови клининговую. Пусть сегодня же все отдраят до блеска со своей самой лучшей химией, а потом повторят ещё раз.

— Сделаем, босс. На квартиру тоже отправить?

— Там этой крысы не было.

Раздеваюсь до трусов, достаю из шкафа футболку и джинсы — лучшее лекарство от всех нервов не переваривает официоз и галстуки. Одеваюсь и иду босиком в гараж, где рядом с черными, как сама ночь, Trackhawk’ом, Camaro и Hellcat’ом приютился кроваво-алый Ducati Monster.

— Ну что, песель, погоняем? — спрашиваю, щелкая по носу оскаленную морду питбуля на баке, и достаю из металлического ящика в углу кожанку со вставками на локтях и спине, мотоциклетные ботинки, перчатки и шлем.

Отсекать ненужное и остужать нервы еду на загородную гоночную трассу, отгроханную одним из бывших «компаньонов», у которого на первых парах заказывал тачки под запросы клиента. Дёшево купил, дорого продал, выручка в карман — простая схема и золотое правило торговли. Правда в уголовном кодексе это статья 166 пункт «б», а в простонародье — «угон, совершенный группой лиц по предварительному сговору». Но, если не пойман, не вор, а уважаемый бизнесмен. И именно уважаемый бизнесмен сейчас выкручивает рукоять газа, чтобы пощекотать себе нервы.

Скорость обостряет одни чувства и притупляет другие. Она циничным скальпелем отсекает ненужные переживания по поводу предательства шлюхи Жанночки, выводя на первое место инстинкт самосохранения. Отец всегда говорил, что все, без чего можно обойтись, стоит пускать в расход без сожаления. Поэтому, адьес, ненужная Жанна. Физиология решается без твоего присутствия и гораздо менее затратным способом. Но все это потом. Сейчас я хочу догнать «Субару», несущуюся в сторону трека. Склонившись ниже, почти сливаясь в одно целое со стальным монстром, выкручиваю газ на полную и, поравнявшись с машиной, показываю ее водителю большой палец. Он, вернее она, тоже топит в пол, кивает в ответ — закусились, да? — и выжимает все до последней капли из движка.

«Неплохая у тебя игрушка, — хмыкаю, по достоинству оценив растущую скорость на спидометре. — Только у меня лучше!»

Зависть — не лучшее качество в человеке. Только я все же испытал его, увидев количество «Геликов» на парковке у офиса отца и толпу братков с лысыми черепушками в холле перед залом для переговоров. Большинство — тупые как пробка. На лицах не обезображенных интеллектом натянута маска важного секьюрити Босса. Естественно своего. Глок, идущий за моей спиной, сейчас с похожей, но у него есть извилины и в голову он, к счастью, не только ест. Иногда даже читает. Особенно после нашей с Гёте болтовни на какую-нибудь тему из области современной архитектуры или искусства, от которых у охранника глаза лезут на лоб. Но виадук от аквидука уже год как отличает, чего не скажешь об остальных «важных и широких брониках». Тупое мясо. А Арсению сейчас хорошо. Жарится на пляжике в Малибу, коктейльчики потягивает…

— Питбуль, оружие. Глок, ты тоже, и останься здесь.

Передаю ствол Бате, начальнику охраны отца, оскаливаясь на притихших в миг «братишек». Смотреть в мою сторону в открытую очкуют, но спиной чувствую косящиеся взгляды. Ну да, сын Счетовода собственной персоной на сходке. Это явно что-то новенькое и странное.

— Назар, — Батя выразительно смотрит на мою левую руку и протягивает ладонь.

— Это же зубочистка, Батя, — усмехаюсь, доставая стилет из рукава. Ох, как же долго я ждал подходящего момента вернуть ему шуточку по поводу моих предпочтений в ножах.

— Давно Питбулю нужны зубочистки, чтобы перегрызть кому-нибудь глотку? — улыбается, перекладывая оружие, мое и Глока, в коробку.

— Два один? — спрашиваю и развожу руки в стороны, чтобы Батя мог проверить меня на возможные «сюрпризы» металлоискателем.

— Вроде того, Питбуль. Проходи, Счетовод тебя уже ждёт.

— Глок, — киваю своему «бронику» на диванчик рядом со столом секретарши. — Попроси девочку принести тебе что-нибудь более серьезное, чем кроссворды и «Penthouse». Лучше с третьей полки из библиотеки отца с зелёным корешком. Тебе зайдет.

Глаза братков все же дёргаются в мою сторону и сразу снова утыкаются в журналы, будто ничего не услышали. Только желваки выдают — заходили. Уловили что-ли намек единственной на всех извилиной? Уловили. С улыбочкой обвожу их взглядом, ища хотя бы одного, кому хватит смелости оторвать взгляд от страниц с полуголыми телами, и огрызнуться. Дураков нет. За сына Счетовод может спросить, если будет у кого спрашивать. После Питбуля.

За двойными дверями, в каждой из которых сюрпризов столько, что Монетному двору в самых радужных снах даже и не снилось, дым коромыслом. Под потолком плотные клубы дыма сигар, в воздухе выхлоп «ылитных» коньяков и вискарей — уважаемые бизнесмены будто собрались с одной единственной целью — проверить вытяжку на прочность, а все это неторопливое обкашливание вопросов — лишь побочный процесс. Чисто забить эфир. Чисто и конкретно. Две трети собравшихся — урки урками, вовремя сменившие кастеты и стволы на костюмы от Бриони и «Паркеры», оставшаяся так ими и осталась, навечно застряв в девяностых. И Счетовод во главе стола — пахан для одних и отец для меня, — здесь дон Карлеоне. В пальцах левой руки небрежно покачивает стакан с бурбоном, между пальцев правой порхает очередной подгон от братков. Все тот же «Паркер», но в платиновом корпусе, который отправится в ящик, стоит закрыться дверям за последним из дарителей, и больше из него никогда не появится на свет. Отсекать ненужные понты — один из жизненных принципов и вынужденная мера. Кто и что запихал в ручку никому не известно, и с чернилами всегда морока. Проще взять шариковый «Erich Krause», чтобы поставить подпись. Главное, подпись, а не то, чем она нанесена.

— Господа, — отец поднимается с кресла, кладя обратно в коробочку подарок. — Мой сын.

В двух словах звенит сталь, за которой мало кому заметна гордость. Когда ты видишь ее проявления каждый день, но в сторону родного брата, в свой адрес чувствуешь подкоркой как чужеродное пятно. Прохожу, кивнув всем и никому, опускаюсь в единственное свободное кресло по правую руку от отца и тянусь к одинокой бутылке «Perrier». Сознательно или нет отец приказал принести воду, но этот акцент сейчас зачем-то нужен ему больше, чем мне. Я бы не отказался от того же бурбона. Даже по законам Соединённых и не очень имею право пить. Делаю глоток, смачивая губы, и сразу же за ним второй — горло сохнет от прозвучавшего:

— С этого момента Питбуль — моя правая рука. Запомните, что теперь его слово равно моему.

Слишком буднично для человека выстроившего империю, и достаточно медленно, чтобы ни у кого не возникло даже намека на вопрос кому эта империя достанется.

Если поставить перед ослом два стога сена — он сдохнет от голода, выбирая тот, из которого будет есть. Вечно голодный питбуль сожрёт все, что ему предложили, облизнется и потребует добавки.

Сын Черкесса решил обговорить предложение через отца, чтобы тот, видимо своим авторитетом, выбил более гуманные условия. Не знаю на что он рассчитывал — свою кормушку я бы не отдал никому, — только в свете последних новостей и ему, и Черкессу стоило триста раз подумать прежде чем открыть рот и изъявить желание соваться в город. В мой город. Правая рука Счетовода быстро просчитала плюсы и минусы открывшихся возможностей и начала кроить, отгрызать и диктовать условия. Свои. Чуть отпустить поводок, чтобы не задохнулись, но затянуть ошейник так, чтобы малейший рывок передавался прямиком в горло. В бизнесе нет места чувствам. Есть сухие цифры, и им плевать на жалость. Доход минус расход равно прибыль. А в какой фантик это обернуть — не важно.

Перепилив сферы влияния, чтобы ни у кого не возникало междуусобных стычек и каждый отвечал только за свое, обвожу тяжелым взглядом собравшихся в зале. Не нравится. Даже курить не курят.

— Через полгода ваша прибыль вырастет, господа. Возражения и предложения?

Тишина. Звенящая и хрустящая купюрами. Только этот хруст слышат единицы: Хан, получивший контроль над всеми клубами империи, Вага с рынком тачек и отец. Его улыбка — немое подтверждение правильности каждого моего слова. Он вырастил Питбуля, отточив его клыки до бритвенной остроты, а потом, когда ему стало тесно, выпустил на волю, сказав: «Фас!»

— Господа, прошу любить и жаловать. Это мой сын.

4. Эва

Я снова кручу в руках три визитки в блестящем зажиме, найденные в кармане куртки. Кручу и не решаюсь позвонить ее владельцу. Странная оторопь и холодок пробегают по спине, когда в очередной раз «созреваю», что сегодня точно позвоню, и решительно залезаю ладонью в карман за визиткой, чтобы набрать указанный на ней номер.

— Эвка, давай я позвоню, если боишься? — Маня, уже не первый день видящая мои сомнения, подтягивает коленки, обхватывает их руками и осторожно трогает подкладку куртки лежащей на столе. — Дорогущая, наверное.

Киваю невпопад, то ли соглашаясь с ее предложением, то ли предположением о стоимости, и дёрнув подбородком прячу визитки обратно, а саму куртку в шкаф. Вроде бы и сказать спасибо хочется, и ступор накатывает, как в памяти всплывает тот вечер.

«Завтра. После репетиции точно позвоню,» — мысленно киваю своим мыслям и с каким-то облегчением закрываю дверь шкафа-купе, разворачиваясь к соседке по съемной квартире — единственной, кому рассказала о том, что на самом деле случилось. Родителям не скажешь, с ума сойдут раньше. Как сама не свихнулась, не знаю. В памяти — каша из разрозненных картинок, насквозь пропитанных леденящим душу ужасом, лица перекошенные животной похотью, ощущение шарящих под юбкой потных рук и безысходности. А потом две вспышки, снова чьи-то руки, но уже другие, и голос, голос, голос. Он все время что-то спрашивает, я ему отвечаю — все что угодно, лишь бы не видеть те лица. Подъезд, квартира, закрыться на все замки, моргнуть светом…

Манька больше меня ревела на кухне и выпросила на работе целых три выходных, чтобы не оставлять меня одну — побоялась, что я натворю непоправимого. Мне в ее голове так и виделось залезть в петлю, наглотался таблеток или располосовать себе вены. Ничего из этого, конечно, я делать не собиралась. Выревелась, когда спал первый шок, и забралась отмываться в ванную, увидев свои перепачканные ладони. Потом ещё раз, когда допенькала, что не приди ко мне на помощь этот парень со своим другом, три отморозка, увязавшихся за мной буквально от дверей школы, точно сотворили бы то, после чего жить не захочется. И уже с Манькой, вернувшейся со смены и своих занятий. Срезала, называется, на свою голову, пытаясь оторваться, вместо того, чтобы вызвать такси или идти по нормально освещенной улице, и нашла приключений на задницу. Тихий ужас. Передернув плечами, забираюсь на свою кровать и чуть ли не в точности копирую позу Маньки, а она спрыгивает со своей и садится рядышком, обнимая так, будто сможет закрыть собой от дурных мыслей:

— Эва, я теперь тебя встречать буду.

— Мань, ну вот тебе делать больше нечего? Мало своих забот? Через полгорода мотаться станешь?

— Стану. Зато вдвоем не так страшно. И я знаешь как кричу, если что? Всех на уши поставлю!

— Если только, — улыбаюсь, обнимая голосистую подругу.

Что-что, а визжит она по любому страшному поводу, так, что уши закладывает. Сама худющая, как смерть — смотришь, того и гляди сломается, а голосина ого-го! Уговорила как-то раз ее сходить со мной в кино на новую часть «Пилы». Так через двадцать минут нас с Манькой оттуда выпнули поганой метлой как раз за эти самые ультразвуковые визги. Ещё и деньги за билеты возвращать отказались. Обидно, конечно было, но половину слов, которые нам кассирша говорила, я даже не расслышала, а вторую больше по губам прочитала — в голове после Манькиных вокализов звенело, будто там бесконечный склад хрусталя со стеллажами под самый потолок разбивается на мелкие кусочки.

— Только баллончик перцовый тебе все равно купим. И шокер. Я на работе у ребят из охраны спрошу какой лучше взять.

— Ты? Спросишь? На работе? — переспрашиваю, деля предложение на слова, и не верю.

Раньше метеорит шарахнет Маньке прямиком в голову, чем она заговорит с кем-то сама.

— А вот возьму и спрошу! — упрямо твердит она, сжимая маленький кулачок. — Вот прямо завтра выйду на работу и спрошу, — что-то мысленно перебирает, шевеля губами, и уже тише и не так уверенно добавляет, — если на смене не эти будут.

«Эти» — новые охранники, пугающие Маньку одним своим видом. Вроде бы уже прошло достаточно времени с момента их появления в клубе, где она подрабатывает, но к бугаям «вот с такенными плечами» до сих пор не привыкла.

— Спроси, — киваю, соглашаясь, а сама не уверена, что, повторись подобное, успею сообразить его достать.

И снова липкой волной накатывает ужас, от которого ничего не помогает и никуда не спрятаться. Всхлипнув, закапываюсь в Манькиных руках и трясусь зайцем, кусая губы, чтобы не разреветься, а она покачивает меня, спрыгивает с кровати, достает из шкафа куртку, накидывает ее мне на плечи, заворачивая в нее, будто в кокон. Странно, что совсем не помню лица того парня, только его голос и вопросы про морковку и шоколад. Но они, зазвучав в голове, что-то перещелкивают, закрывают собой страшные картинки. Надо позвонить и вернуть куртку. Завтра обязательно позвоню, только страшно, что, отдав ее, не останется ничего, что сможет стирать из памяти воспоминания.

Две недели, потом ещё одна, а куртка все так же висит на плечиках в шкафу. Она спасает меня лучше, чем купленный шокер и перцовый баллончик. Одним своим видом. Я уже запомнила каждый шов, рассматривая ее и пытаясь выудить из памяти лицо парня пришедшего на помощь, но так ничего и не вспомнила. Вместо него все время появляется какое-то размытое пятно, и память никак не хочет наводить резкость. Иногда кажется, что, столкнись я с ним на улице, пройду мимо и не узнаю. Пока не окликнет. Это даже смешно с одной стороны. А с другой… Он мне помог, довёз до дома, дал свою куртку, а я ее не возвращаю и даже спасибо не сказала. Такая вот благодарность. Присвоила себе чужую вещь, а о том, что человеку она нужна, не подумала.

Уже, наверное, в сотый раз достаю ее из шкафа, лезу в карман за визитками, читаю имя и фамилию, Назар Авалов, и все же звоню, не зная что ему скажу и как объясню столь долгое ожидание.

— Слушаю.

Голос в трубке звучит так неожиданно, что у меня язык прилипает к нёбу. Силюсь выдавить из себя хотя бы «здравствуйте», но ничего не получается. А повисшая тишина лишь сильнее сковывает горло.

— Жанна, если это ты, лучше не звони больше. Не испытывай мое терпение. Оно не безгранично. Ясно? Этот номер я тоже заблокирую, в последний раз. Ещё раз наберёшь, разговаривать будем по-другому.

— Здра… — сиплю, еле шевеля губами, больше пугаясь того, что не смогу позвонить, чем тона, с которым говорил Назар. — Здравствуйте, Назар, — все же выдавливаю я и снова слушаю тишину.

— Кто это?

— Эва. Эвридика, — собственное имя получается произнести немногим легче, а в динамике раздается негромкий смех.

— Здравствуй, Эвридика. Извини, что тебе пришлось такое выслушать.

— Ничего страшного. Я, наверное, выбрала не совсем удачное время, чтобы позвонить, — замолкаю, собираясь с мыслями, как лучше объяснить ему кто я такая, но парень, видимо, догадался раньше.

— Хочешь вернуть куртку, Эвридика?

— Да. Вот нашла визитку в кармане… случайно…

Господи, какой бред я несу, чувствуя себя чуть ли не воровкой, только в трубке снова звучит смех и потом вопрос:

— Когда тебе будет удобнее, Эвридика? Назови время и место, я подъеду.

— Может, сегодня? В восемь, если вам будет удобно.

— Хорошо. А где?

— Знаете кофейню «Четыре»?

— Да. В восемь, кофейня «Четыре». Тогда я не прощаюсь.

— До свидания… В смысле, я тоже не прощаюсь, — хочется влупить себе со всей дури по лицу, чтобы перестать морозить чепуху, но мой язык будто решил пожить своей, отдельной от головы, жизнью. Выдыхаю и произношу уже более осмысленное, — До вечера, Назар.

— До вечера, Эвридика.

В трубке звучат короткие гудки, а я смотрю на отражение в зеркале и все же смачно хлопаю себя ладонью по лбу. Позвонила сказать спасибо, называется…

— Я с тобой!

Манька, узнав куда я собираюсь, чуть не бегом летит на кухню выложить купленные продукты, а потом выволакивает из кладовки зонт-трость, хотя на небе нет ни облачка и синоптики в один голос обещали ближайшие несколько дней без осадков.

— Мань, зонт-то тебе зачем?

— На всякий случай, — взмахивает им, будто примеряясь, и сама себе кивает, — Вдруг отбиваться придется, так я ка-а-а-ак тресну! — снова замахивается, изображая, как именно будет бить потенциальную жертву. — Мало не покажется.

— Ну да, — прыскаю от смеха, но отговаривать подругу не отговариваю — бесполезное занятие.

Она с этим «холодным оружием» в обнимку смотрится похлеще любой комедии — кто за кого держится не поймёшь с первого взгляда. Только по боевому настрою в глазах можно угадать, что хворостинка рядом с зонтиком — гроза всех криминальных элементов, а никак не наоборот. Складываю куртку в пакет, стараясь ее не помять, и вызываю такси, больше для того, чтобы не пугать прохожих Манькой Маклаудом, чем из-за боязни дойти до кофейни пешком. До нее ползком можно добраться за десять минут, а на машине и того меньше. Даже таксист удивляется, услышав адрес места назначения, и переспрашивает точно ли нам нужна кофейня «Четыре».

Я занимаю столик рядом с окном, Манька, садится через один, чтобы бдить со стороны, а до восьми ещё минут двадцать — мы вышли слишком заранее. И все это время я думаю о том, как узнаю Назара, если все, что помню, голос. Всматриваюсь в подъезжающие машины и вздрагиваю, когда рядом возникает мужская фигура и опускается на стул напротив.

— Добрый вечер, Эвридика. Это тебе.

Мой взгляд прилипает к букету из морковки, на губах возникает глупая улыбка, расплывающаяся шире от негромкого:

— Улыбка девушки с таким именем — невероятное сочетание.

5. Назар

Забавно, но я еду в кофейню намного раньше назначенного времени. Какое-то чутье подсказывает, что стоит сделать именно так и ещё заехать по пути в продуктовый и цветочный. В первом покупаю морковь с ботвой, во втором прошу флористку оформить ярко-красные корнеплоды в букет и заранее пресекаю попытку озвучить интересующий ее вопрос купюрой. Не люблю отчитываться. Глок, хоть и удивлен моим «букетом», все же умнее и держит язык за зубами. У Босса такое своеобразное чувство юмора и приступ романтики. Удивляться этому, внезапно сложившемуся в одно, сочетанию ему нет особой нужды, а вот оставленному в бардачке стволу и ножу — да. Выходить куда-либо без оружия, особенно в незнакомые места, я рискую крайне редко. И дело тут не в трусости, а в банальной подстраховке. Только все то же чутье твердит, что в «Четыре» мало кому придет в голову развязать бойню, да и случайно засветить ствол не хочется. Тем более, что и с голыми руками из меня терпила крайне опасный. Отец после истории с Нанико всерьез задумался о том, что его сына не помешает погнобить в зале с бывшим ГРУшником, которому дали полный карт-бланш на измывательства под видом восстановления. И если первые полгода я получал с завидным постоянством за неправильное расположение ног при ходьбе и неустойчивые стойки, то потом на собственной шкуре узнал, что в опытных руках даже зубочистка — оружие, а дальше… Мужик знал свое дело и втемяшил в мой мозг и тело достаточно малоприятных, но крайне полезных в драке приемов. И золотое правило, что во всем, что касается вопросов сохранения собственной шкуры в целости и сохранности, правил нет, а удары по яйцам и бегство ни разу не признак трусости.

— Либо ты убегаешь, если не уверен, что выключишь первым, либо бьешь так, чтобы не выключили тебя.

И следом новая пара ударов, после которых в очередной раз убеждаешься, что деньги отец платил не за красивые только в кино финты. В реальной жизни никто не крутит вертушки, предпочитая пустить пулю в лоб или полоснуть ножом по горлу.

— Глок, встанешь так, чтобы не отсвечивать, — выдал я последнее цэ у перед тем как пойти с морковным букетом в кофейню.

Заказал себе двойной эспрессо и уже через пять минут убедился в том, что чутье меня не подводит.

Эвридика тоже пришла раньше. С объемным пакетом в руках, видимо с моей курткой внутри, и подругой под боком. Худющей, как смерть, девчонкой с огромным зонтом-тростью в руках, который она сжимала так, будто собиралась им отбиваться, но ничего кроме улыбки у меня такой «воинственный» настрой не вызвал. Сели за разные столики. Телохранительница даже удивила выбранным местом — так, чтобы оказаться за моей спиной, подсядь я за столик ее объекта опеки. А Эвридика взглядом скользила то по парковке за окном, то перескакивала на свою подругу, позволяя мне рассмотреть свое лицо со всех ракурсов и ещё раз убедиться в удивительном цвете ее глаз. Маленький аккуратный и чуть вздёрнутый носик. Родинка над уголком чувственных, манящих поцеловать губ, едва тронутых помадой. Забранные в шишку непослушные вьющиеся волосы, переливающиеся в свете то в темно-русый, то в каштаново-медный. Ушки, чем-то отдаленно похожие на те, какие рисуют эльфийкам, и скорее всего предмет давнего, но уже не такого сильного комплекса — Эвридика никак не могла определиться, прикрыть их выбившимися прядями от прямого взгляда или оставить. Длинная шея, которую больше подчеркивал чем прятал объемный ворот свитера, тонкая пульсирующая венка — волнуется. Каждый увиденный кусочек, настолько идеальный, что можно рассматривать часами, восхищаясь его завораживающей красотой, но собранные вместе они заставляли сердце запнуться. А потом ещё раз, когда я снова возвращался к ее глазам. Два огромных, обрамлённые пушистыми ресницами, фиалковых озера, магнитом приковывающие к себе взгляд. И как оказалось не только мой. Парень, сидящий за столиком передо мной, тоже пожирал пока ещё одинокую девушку, ждущую кого-то. Он даже начал подниматься, чтобы подкатить с какой-нибудь тошнотворной до блевоты банальщиной, но я оказался не в пример быстрее и наглее. Придавил ладонью плечо привставшего было пикапера, несильно надавив пальцем на нервный узел, чтобы он поумерил пыл и не лез туда, куда его не просят, и бесшумной походкой подошел к столику, за которым сидела Эвридика:

— Добрый вечер, Эвридика. Это тебе, — протягиваю морковный букет и улыбаюсь ее улыбке. Искренней и говорящей о том, что смог удивить. Фиалковые озера распахиваются шире, поражая и разом скатывая меня в ту самую банальщину, за которую только что припустил парня. — Улыбка девушки с таким именем — невероятное сочетание.

Любые комплименты, приходящие мне на ум, рядом с ее именем превращались в безвкусную пошлость. Ведь оно само, Эвридика, звучало музыкой ласкающей слух, и его хотелось повторять снова и снова. Эвридика… Эвридика… Эва… Пьяное послевкусие медленно расползается по венам искрящимся шлейфом, а потом взрывается и бьёт наотмашь прямиком в мозг вспыхнувшим на ее щеках румянцем.

«Надо было свернуть парню шею только за то, что посмел смотреть на нее.»

Я не тороплюсь забирать свою куртку и уходить. Не спешу разрывать затянувшееся, неловкое для девушки молчание. Словно эстет, попавший на выставку современного искусства пластической хирургии и нашедший там единственное творение природы, не тронутое скальпелем и трендами, дышу ее чистотой и лёгким ароматом цветов парящих вокруг. Духи или туалетная вода тонкой лентой обвивают ее тело, будто завязки пуантов щиколотки. Сливаются с ним, подчёркивают легкость и грацию смущенных движений, обостряют и без того запредельное желание прикоснуться и проверить на ощупь реальность видения так похожего на подернутый зыбкой рябью расплавленного воздуха мираж. Опустив ладонь на бедро, щиплю себя и не понимаю почему она не растворяется, не исчезает и продолжает смотреть мне в глаза. А я тону в этих фиалковых озёрах, несу какую-то ахинею и прошу подошедшего официанта принести ее подруге торт с клубникой и шоколадный мусс Эве. Снова угадал? Неужели бывает настолько легко читать чьи-то желания? О нет, не улыбайся так. Не убивай. Попроси свою подругу треснуть меня по голове зонтом, чтобы хоть на мгновение вернуть на землю. Расстегиваю пуговицу рубашки, ворот давит горло и не даёт вдохнуть полной грудью. Мне тяжело дышать и не хватает сил встать и попрощаться. Сколько мы сидим вот так? Час, два? Вечность? Бросив взгляд на часы, получаю ответ — пять минут.

— Наверное, вы спешите, и я вас отвлекаю? — Эвридика трактует мой жест по-своему, и я спешу ее успокоить раньше, чем она дотянется до пакета с курткой:

— Нет. Сегодня я совершенно свободен.

Никакие дела не смогут оборвать этот момент, но я все же слишком долго смотрю в ее глаза, слишком сильно хочу протянуть руку и смахнуть крохотное шоколадное пятнышко растаявшей посыпки, прилипшее к ее губам. Наваждение, от которого невозможно оторваться.

— Вы правда архитектор? — спрашивает и смущается своего вопроса, а потом и моего удивлённого взгляда. — Я нашла визитки в кармане, когда решила позвонить.

— Да, — киваю, — Разве не похож?

— Не знаю. Наверное, нет. У меня нет знакомых архитекторов, чтобы… — запинается, теряясь от моей протянутой ладони, — сравнить…

— Назар Авалов. Архитектор. А вы?

— Эвридика Симонова. Балерина.

— Очень приятно, Эвридика. Вот и познакомились. И, к слову, вы первая балерина, с которой я знаком лично.

Осторожно сжимаю ее пальцы в своих и улыбаюсь звонкому смеху. Мелодичный колокольчик, и пунцевеющие щеки от абсурдности происходящего, но больше от моего пальца, скользнувшего по нежной фарфоровой коже тонкого запястья. Секундная слабость, которую я себе позволяю перед тем, как выпустить ладонь. Нехотя и через силу.

— Я бы тоже не смог не обернуться.

— Что?

Запоздало ловлю себя на том, что произнес свои мысли вслух, хоть и шепотом, и теперь Эвридика, услышав, ждёт ответа, а я, озвучив его, возможно пробью отрицательный уровень в шкале банальностей, которые ей говорили не раз.

— Это к мифу про Орфея и Эвридику. Он не смог пройти до выхода из царства Аида и не обернуться к ней, — падать вниз оказывается гораздо легче, когда на тебя смотрят фиалковые глаза. И я ныряю в них, иду на самое дно и, едва коснувшись его пальцами, взлетаю выше, увидев вспыхнувшие уши.

Не может быть! Неужели тебе никто раньше этого не говорил? Как!? В каком мире ты пряталась?

— А вы точно архитектор?

— Точно. Самый настоящий. Если не веришь, могу доказать, — притянув к себе салфетку и достав из внутреннего кармана пиджака ручку, быстро рисую схематическое изображение акведука, поясняя названия элементов, рассказывая про систему укладки арок и притирки блоков по месту.

И Эвридика слушает с таким живым интересом, что меня сносит в греческую архитектуру все дальше и дальше. Рядом с первой салфеткой появляется вторая, уже с амфитеатром. Я черчу схемы водоотводов, раскрытия крыши, рассказываю про то, что ряды служили естественной преградой для осадков и перенаправляли их в колодцы, спрятанные в глубине. И лишь столкнувшись с Эвой лбами над столом, замолкаю.

— Кажется, кто-то заболтался о работе, — отшучиваюсь я, едва удерживая себя в руках, чтобы не поцеловать, не прикоснуться, не вдохнуть слишком жадно аромат ее губ.

А Эвридика поднимает на меня свои глаза и, улыбнувшись, просит поверить ей на слово про балет, ведь она не взяла с собой пуанты. Я убит.

6. Эва

— Эвка, ну? Эвка, ну как? Эва! Эва, блин, ты меня слышишь вообще?

— Слышу, Мань.

— Ну так как он? Вы о чем говорили?

— О Колизее и акведуках.

— О чем?

— Об архитектуре, Мань!

— А-а-а.

Манька, задумавшись, отстаёт от меня на два шага, а потом догоняет, вцепляясь в руку, и требует рассказать все в подробностях. Только я жму плечами и не знаю о чем говорить. Букет из морковки в моей руке она и так видит. Пересказывать про притирку каменных блоков? Манька раньше начнет зевать от скуки. Да и у меня не получится передать все с тем же восторгом, с которым говорил Назар.

— Эвка! Ну Эва! А кто он?

— Назар? Он архитектор.

— А то я не догадалась и визитки не видела! Кто ещё может тебе по ушам ездить про Колизеи? Повар-кондитер? Или футболист? — фыркнув, Манька перехватила зонт поудобнее и вздохнула. — А тортик вкусный был.

— И мусс тоже, — киваю, вспоминая воздушный шоколадный десерт, который мне понравился с первой ложки.

— Как думаешь, если спросить рецепт, поделится?

— Кто? — опешила я, вынырнув из своих мыслей. — Назар?

— Да при чем тут этот твой Назар!? Кондитер, который его приготовил!

— Ой, Мань. Я не знаю. Можно попробовать, но думаю, что нет. Проще погуглить что-то похожее и самой сделать.

— Жлобы!

— Жлобы, — соглашаюсь, а сама снова проваливаюсь в воспоминания и уже жалею о том, что отказалась от предложения Назара подвезти нас до дома.

И хотя по тротуару в обе стороны идут люди, а дорога и ещё голые ветки-палки подстриженных кустов освещаются теплым желтовато-оранжевым светом новеньких фонарей, все же рядом с Назаром было бы спокойнее. Странное ощущение уверенности в человеке, которого, если по-хорошему, вижу впервые. Странное, но почему-то ни разу не пугающее. Как и его прикосновение. Лёгкое и почти невесомое, будто боялся случайно сломать. Кожа на запястье тут же вспомнила это едва заметное касание, а щеки снова вспыхнули огнем.

— Эв, а где он работает? — не унималась Манька.

— Я не спросила.

— А он не сказал?

— Нет.

— Блин! Я ж с ума сойду, если не найду рецепт этого тортика! И где они такую клубнику взяли? Как думаешь?

— Мань, не знаю.

— Вот и я не знаю. Крупная, ягодка к ягодке, и вкусная, как будто только с грядки сняли. И бисквиты! М-м-м! Нежные-нежные! Пальчики оближешь! Эв?

— А?

— А давай завтра снова в «Четыре» сходим?

— Зачем?

— Как зачем? Тортик попробовать ещё раз, и ты спросишь про рецепт.

— А-а-а! Давай. Только у меня завтра репетиция.

— Ну вот после нее я тебя встречу и сходим, а? Ты же спросишь, да?

— Договорились. Спрошу.

— Класс!!!

И пока Манька что-то шепчет себе под нос, перебирая возможные ингредиенты для крема и варианты пропитки коржей, я снова лечу обратно в свои мысли, где Назар слишком часто произносит мое имя, и оно звучит как-то не так. По-другому. Необъяснимо завораживающе и волнительно, словно… словно… словно… В голове путаница из сравнений, но все они не подходят, не могут передать мои ощущения от собственного имени, а мне уперлось его найти. Зачем? Не знаю. Просто хочу понять, как можно произносить Эвридика не так, как все. И голова пухнет, выискивая подходящее, я даже пытаюсь прошептать, повторить интонацию, чтобы так подтолкнуть мозг, но он только разводит руками в ответ и отрицательно мотает головой.

— Осторожнее, Эвка!

Манька тянет меня в сторону, чтобы я не врезалась в стоящий рядом с подъездом нашего дома микроавтобус, и ругается на водителя, бросившего машину как попало. Грозная и смелая, когда ей никто не может ответить, и дикая трусиха, окажись кто-нибудь рядом. И последнее Манька подтверждает раньше, чем распахнутся двери лифта, наконец-то заработавшего после почти полутора лет простоя. Ультразвуковой визг подруги, подкрепленный мужским матом с площадки, выдергивает меня в реальность, в которой мои руки судорожно лезут в сумочку за перцовым баллончиком, когда я вижу фигуру в бесформенной толстовке и капюшоне, натянутом по самые глаза, застывшую у дверей в нашу съёмную квартиру.

— Только подойди, урод! — вжимаясь в стену кабинки и выставив перед собой баллончик, выкрикиваю я и жму на кнопку раньше, чем парень, явно задумавший что-то плохое, сможет напасть.

Едкий резкий запах моментально заполняет собой все пространство вокруг, у меня перехватывает горло и слезятся глаза, но я давлю на кнопку, стараясь попасть струёй в лицо испугавшего нас с Манькой грабителя или насильника. Только перед самым закрытием дверей лифта на площадке запоздало вспыхивает свет, и мне сквозь слезы удается заметить логотип в виде перевернутой цифры четыре на груди кашляющего парня и две коробки, поставленные рядом с нашей дверью.

— Ты кто? — спросила я, выставив ногу в промежуток между сдвигающимися створками, вдохнула чуть глубже и задохалась, составляя компанию согнувшемуся пополам маньяку.

— Доставка, блин, в сто шестнадцатую! — просипел он, бухая в кулак и мотая головой. — Истерички долбаные!

— Сам виноват! — выкрикнула у меня из-за спины Манька, наставив на парня кончик зонта. — Шляешься тут у нас под дверью!

— Да пошла ты! У-у-у, бля! Кха-кха… я на работе так-то… кха-кха-кха… уже десять минут тут стою, жду… кха… На хрен заказывали, если никого дома нет!

— Мы ничего не заказывали!

— Совсем охренели!? — парень кое-как разогнулся, вытирая рукой опухшие слезящиеся глаза, и протянул мне планшет. — Симонова Эвридика. Машинистов семь, квартира сто шестнадцать… Кха-кха-кха. Распишись хотя бы, идиотка! Заказывали или нет, мне фиолетово. Все уже оплачено. Блядь, как я теперь за руль сяду!?

Проморгавшись, чтобы буквы в накладной перестали выплясывать перед глазами, я трижды прочитала свои имя, фамилию и наш с Манькой адрес, показала ей, чудом не попавшей под ударную волну перцового баллончика, и после недоумевающего кивка подруги быстро поставила подпись в графе «Получатель».

— Извините, — прошептала я парню, возвращая ему планшет. — Может, зайдёте и промоете водой?

— Да идите вы в задницу! Я вам такой отзыв накатаю, хрен кто сюда ещё поедет! Кха-кха-кха… Приятного вам, блядь, аппетита! Спасибо, что выбрали нашу кофейню… истерички!

Сунув бумаги в наплечную сумку, парень осторожно двинулся к лестнице, нащупал и вцепился в перила одной рукой, а второй продолжал тереть пострадавшие глаза, больше похожие на два красных пельменя. Только мы с Манькой не рискнули выходить из кабинки лифта до тех пор, пока не хлопнула дверь подъезда. Да и после этого минут десять с опаской косились на две коробки заказанных не мной, но на мое имя.

— Как думаешь, что там? — спросила Манька, когда я уже в который раз сунула ногу между сдвигающимися дверями лифта.

— А я откуда знаю.

— А если бомба?

— Мань, не дури.

— Ну а вдруг?

— Давай ещё в полицию позвоним, чтобы они со смеху укатались. «Здрасьте, к нам приехала доставка, мы доставщику в глаза перцовым баллончиком прыснули, а теперь думаем, что он привез бомбу». Самой-то не смешно? — покачала я головой, осторожно выглядывая из кабинки, выставив перед собой баллончик.

Как бы глупо это не казалось, но мне хотелось убедиться, что на площадке точно больше никто не притаился.

— Есть кто? — прошептала Манька, вцепившись в зонт, как в ружье, обеими руками.

— Вроде нет.

— Давай на счёт три я открываю двери, а ты сразу, как я их открою хватаешь коробки и прыгаешь в квартиру? — предложила она и фыркнула на мой вполне резонный вопрос про возможную бомбу. — Ну страшно же! И вдруг.

— Угу, — кивнула я и начала считать. — Раз, два, три!

Манька с ключами в руке прыгнула к дверям, я следом, с баллончиком, прикрывая ее от возможного нападения неизвестно кого, а потом, подхватив две увесистых коробки, заскочила в коридор квартиры. Услышала щёлканье замков и захохотала. Две дуры. По-другому не скажешь!

В первой коробке, как и во второй, к нашему с Манькой счастью, бомбы не оказалось. Зато в них обнаружились всевозможные пирожные, четыре мусса, так понравившегося мне, и целый клубничный торт, от вида которого Манька запищала, прыгая и хлопая в ладоши. Она тут же ускакала в комнату за блокнотом и ручкой, чтобы записать свои вкусовые ощущения, а я поставила чайник на плиту и потянулась к карточке, вложенной между двумя белоснежными эклерами с нежно-розовыми росчерками.

«Надеюсь, это сможет хоть немного искупить мою вину за скучную болтовню. Н. А.»

Улыбнувшись, я спрятала карточку в задний карман джинс и пальцем подцепила краешек мусса. Снова удивилась его воздушности и приятной сладости, а в голове щелкнуло — оно! Вот как Назар произносил мое имя.

— Эвка, в задницу все твои диеты, мы просто обязаны перепробовать эту вкуснятину! — Манька схватила первое попавшееся под руку пирожное и, буквально ополовинив его, замычала от блаженства, закатывая глаза. — Мой бог! Я в раю! Убейте меня, если я скажу, что это не вкусно! — откусила кусочек уже от эклера и замотала головой. — Нет! Вот теперь я точно в раю! Эвка, ты только попробуй!

— Попробую, если ты все раньше не перекусаешь! — засмеялась я, смотря на перепачканое кремом и посыпкой лицо подруги, но она и не думала останавливаться.

Пирожные, эклеры, безе, мусс, торт… Манька всерьез нацелилась перепробовать, а то и съесть в одиночку все, что лежало в двух коробках, и я поспешила сдвинуть их подальше от мычащего и ахающего дегустатора-проглота, чтобы мне досталась хотя бы крохотная часть сладких извинений.

7

— Привет, девочки! — здороваюсь, входя в раздевалку, и слышу в ответ разноголосые:" Привет.»

— Эв, сильно не раздевайся. Линда сказала, что в зале дубак. Эти долбаные брейкеры опять окна не закрыли.

Лариса, соседка по шкафчикам, спихивает сумку на пол и заталкивает ее под скамейку, чтобы я могла поставить свою.

— Уж лучше немного померзнуть, чем дышать их ароматами, — смеюсь, вспоминая ругань Линды Аскольдовны на «воняющих мезозоем австралопитеков, дрыгающихся под гимны Сатане».

Музыка, в понимании нашего хореографа и балетмейстера, уже далеко не молодой женщины, могла быть исключительно классической, а танцы — только балет и программа танцевальных соревнований. Тоже классических. Частично. И любой другой жанр, особенно рэп, под который танцевали ребята, снимающие зал три вечера в неделю, вызывал у Линды Аскольдовны едва ли не зубовный скрежет и неизменное хватание за сердце. Хотя и мне, и другим девчонкам нравилось задержаться после репетиции и посмотреть на подкачанных австралопитеков, с лёгкостью вытворяющих чудеса акробатики.

Переодевшись и закрутив волосы в гульку, все же натягиваю поверх лосин гетры, а на топ теплую тунику. Если ребята действительно оставили окна открытыми на всю ночь, в зале будет может не дубак-дубак, но точно прохладно, и помещение прогреется до нормальной температуры только к концу нашей репетиции. После которой снова придется проветривать — балетные тоже люди, а Аскольдовна ни разу не жалеет никого в труппе, гоняя каждого до седьмого пота. Вот только он для нее пахнет искусством, а не сатанистскими плясками.

— Разогреваемся, разогреваемся, разогреваемся! — хлопнув несколько раз в ладоши, Линда, злющая, как собака, неторопливо обходит зал, кутая плечи в пуховый платок и, словно цербер рявкает на решивших пофилонить или поболтать. — Альсаева! Я сказала греться, а не языком молотить! Журавлёва, тебя это тоже касается! Работаем! Владлен! Надень что-нибудь теплое! Не хватало, чтобы ты простыл. Кого я за тебя поставлю? Игнатьева?

— Линда Аскольдовна, не волнуйтесь, меня любовь греет! — Вовка шлёт женщине воздушный поцелуй, чем изрядно подбешивает ее и веселит нас.

— Владлен!!! — зычный, похожий на гудок парохода голос, а мы с девчонками разворачивается к станку, чтобы не получить от кипящей Аскольдовны за хихиканье. — И-и-и раз, и два. И раз, и два. Тянем носок! Симонова! Лучше тянем!

Можно сколь угодно долго не понимать Аскольдовну и ее зашоренность в плане музыки или неприязнь к современным танцам, но чего у нее не отнять, так это любовь к балету. Безумная, положенная на алтарь и возведённая в культ. Когда-то она танцевала в Большом, ездила по странам с труппой. Прима с большой буквы. До мозга костей. Жесткая, порой жестокая женщина, требующая от каждого из своих учеников того, что требовали от нее самой — максимум и ещё немного больше. Не удивительно, что уже к середине разогрева многие девчонки поснимали кофты и туники, а парни запахли тем самым австралопитековым — обратная сторона красоты балета. Репетиции, дисциплина, диета, снова репетиции… Все, чтобы потом выйти на сцену в белоснежной пачке и танцевать, уже не думая о том как поднята рука или вытянут носок, за которым Аскольдовна следит каждую секунду. Зычно окрикивает, иногда взрывается, требуя повторять одно и то же движение сотни раз, выводя его в идеал. И может, мне бы доставалось намного меньше других, останься я во втором составе, но Линда что-то увидела во мне, придя новым хореографом в прошлом году. Сперва перевела в основной, а потом и вовсе потеснила Лору с ее пьедестала. И хотя нам обеим тяжело далась такая рокировка, мы с Ларисой не стали цапаться, как обычно бывает в войнах за первое место. Может, потому что она видела, что я не собиралась идти по головам, а Аскольдовна приняла решение сама, без моих намеков? Не знаю. Мне до сих пор становится неловко, когда в раздевалке заходит разговор о новой афише, на которой теперь мои фамилия и фотография, а не ее.

Вытерев и встряхнув ладони, Вова кивает, а я уже в который раз начинаю связку пируэтов навстречу к парню под громкий счёт Аскольдовны. Он поднимает меня над головой, выполняя завершающую классическую поддержку, и мы оба замираем. Ждем вердикта Аскольдовны, медленно обходящей нас с зашкаливающий критичностью во взгляде.

— Эвридика, руки выше и расслабь ладони. Владлен, сколько можно говорить про спину!?

Вова, как по мне, и так стоит с прямой спиной, но видимо этого недостаточно для Аскольдовны. Подходит, что-то поправляет в его позиции, и я чувствую, что начинаю медленно сползать вниз. Ладони у Вовы — проклятие и неизбежная тема наших с Ларисой разговоров. Вечно потеющие и до ужаса скользкие. Я уже падала, выскользнув из них, и Лора тоже, но далеко не два и даже не десять раз, хоть она и легче меня.

— Линда Аскольдовна! — предупредительно шепчу, боясь не то что пошевелиться, а даже вздохнуть чуть глубже, чем никак.

— Владлен! Сколько можно!? Сделай уже что-нибудь!

— Что? Исправлю физиологию? Или надену перчатки!? — Вова опускает меня на пол, снова вытирает ладони и задаёт вопрос, от которого меня передёргивает. — Ещё повтор?

Только не это! Мысленно умоляю всех богов втемяшить Аскольдовне здравую мысль больше не повторять эту поддержку и отпустить нас по домам. Ведь Вова вытирает руки последние полчаса, а это уже не просто звоночек, что я гарантированно упаду, это заполошный набат!

— На сегодня хватит.

«Слава тебе, Господи!» — выдыхаю, не в силах скрыть своего облегчения и радости. Только все же приходится вытерпеть ещё одно прикосновение, уже к коже руки.

— Эв, ты сегодня вечером чем занята?

— Не знаю, Вов. С Манькой хотели посмотреть какой-нибудь сериал.

Я стараюсь придать голосу хоть немного уверенности и твердости, чтобы выдать первую пришедшую в голову мысль за фактическое положение дел и планов.

— Может, я с вами?

— Давай, я у Маньки спрошу и перезвоню тебе, как узнаю?

— Хорошо. Буду ждать звонка, Эв.

Б-р-р-р! Вот как так получалось, что рядом с Вовой во время разговоров о танце и в самом танце меня ничего не смущало, ну кроме потеюших ладоней, а как общение переходило на другие темы, сразу хотелось улизнуть подальше? Может потому, что память подкидывала картинки, где он слюнявит мои губы, а потом случилось это? Передернув плечами, будто снова вживую почувствовала подобие поцелуя, который никак не могла стереть, я пошла к девчонкам, оставшимся посмотреть на нашу с Вовой репетицию.

— Скользкие ладошки? — подмигнула мне Лариса и рассмеялась, когда меня передёрнуло с новой силой.

— Тихий ужас.

— Я потный ужас, летящий на крыльях ночи, — нараспев протянула она, широко размахивая руками, словно полами невидимого плаща, что вызвало взрыв хохота у девчонок, наслышанных о проклятии Вовы Скользкорукого, и улыбку у меня. — Какие планы, Эва?

— Не знаю. Все что угодно!

— Наш знойный мачо снова решил подкатить свои крохотные яички к белой лебёдушке?

— Вроде того, — кивнула я, краснея от такой прямолинейности.

И слава богу никто из девчонок не обратил внимания на мои пунцовые щеки, списав их на последствие повторяющихся прогонов финальной партии. Догадались бы, и не избежать мне подтруниваний, что лебёдушка сама сохнет по знойному мачо, которым Вова не был от слова совсем. Угораздило ведь. Если бы хоть десять процентов его таланта трансформировалось во внешность, может и не жалела бы, а так… Действительно, тихий ужас, летящий на крыльях ночи. Единственное оправдание случившемуся с Вовой — алкоголь. Первый и, как оказалось, крайне неудачный во всех аспектах опыт. Наверное, только в мою пьяную голову могло прийти глупейшее сравнение, что длинные волосы делают Вову похожим на красавчика эльфа Леголаса из «Властелина Колец». То, что на совпадении длины и цвета волос, все сравнения закончились, а дальше, на трезвую с утра голову, пошли явно не в пользу Вовы, я постаралась стереть из памяти. Но как можно было забыть пыхтящее лицо с рыбьими глазами навыкате, если обладатель этого лица лишил меня девственности и теперь, когда меня поставили с ним в пару, начал подкатывать свои яички? Невыполнимая задача уровня «Кошмар». Вот я и придумывала любые поводы, чтобы избежать повторения этих поползновений в свою сторону, отчего-то стесняясь сказать напрямую, что, как и все, от кого слышала про первый раз по пьяни, очень, очень и очень об этом жалею. Мало мне его потных ладоней что ли?

Перебрасываясь с девчонками возможными идеями как можно провести вечер в сугубо женской компании без вариантов появления в ней мужчин в общем и Вовы в частности, я приняла душ и, замотавшись в полотенце уже в который раз пошла просить фен у Ани. Собраться и отнести в ремонт свой, сломавшийся месяц назад, или просто дойти до магазина, чтобы купить новый, у меня все никак не доходили руки, да и Аня не отказывалась помочь. Она выходила из душа раньше всех и к тому моменту, когда я, стесняясь, просила снова угостить меня феном, уже успевала высушить и уложить свою гриву.

— Возьми сама на полочке, — не отвлекаясь от зеркала и подкрашивания своих и без того длинных ресниц, кивнула она. Взбила пальцами челку и критично посмотрела в отражение, собирая волосы на макушке. — Эв, — протянула Аня, — а можешь, как высушишься, заплести мне косу?

— Конечно, — кивнула я в ответ, вставляя вилку фена в розетку.

— Савельева, и для кого это ты так прихорашиваешься? — поинтересовалась Лариса.

— Познакомилась с одним крайней увлекательным мужчинкой, — рассмеялась она в ответ, — А что? Твой бээмвист пропал с радаров и ты ищешь с кем развеять грусть-тоску?

— Представь себе, ищу. Бээмвист оказался пустышкой, а я не люблю мальчиков, которые выдают машину друга за свою, чтобы пустить пыль в глаза красивой девочке. Я бы на твоём месте очень тщательно проверила мужчинку на вшивость.

— Лор, уже проверила. Квартира в центре, «Ауди» последней модели и «Ролексы». Все настоящее и точно свое, — Аня густо накрасила губы помадой и тронула свою грудь, взвешивая ее в ладонях. — Не без пузика, но что поделать. У меня тоже есть маленький недостаток.

— Так ты намекни своему мужчине, что за небольшие деньги небольшой недостаток можно превратить в весьма приятное достоинство, Ань, — рассмеялась Лорка.

— Всему свое время. Сейчас главное не спугнуть, а потом и достоинство, и Мальдивы с Гоа, — развернувшись ко мне, Аня всерьез спросила, — Эв, вот ты бы куда выбрала слетать на отдых?

— Не знаю, — пожала я плечами. — А разве есть разница?

— Симонова, вот ты как скажешь, так хоть стой, хоть падай! Лор, слышала?

— А что ты от нее хочешь, Ань? Крым, Сочи, Адлер — предел мечтаний. Да, Эв?

Лариска засмеялась над моим простым до ужаса желанием просто выбраться на море, и Красное оно, Чёрное или фиолетовое в зеленую крапинку — не так уж и важно. Я правда не видела разницы в Мальдивах, Гоа и Сейшельских островах, если море везде одинаковое. Ну, может, за границей, на всех этих курортах для богатых, оно будет прозрачнее, но мне же не дно рассматривать, а купаться.

— А мне много для счастья не надо, — тряхнула я головой. — Хотя бы Крым.

— Все с тобой ясно, Симонова, — Аня развернулась к зеркалу и промурлыкала, — а нам хотя бы разочек на Мальдивы, да Лор!?

— И в Париж, Анька! Хотя бы разочек. Чтобы потом, как в поговорке, сдохнуть, — захохотала она, укладывая волосы в идеальное каре.

Смех смехом, но из-за разговоров про отдых и море, обсуждение планов на вечер само собой сошло на нет и уже выходя из раздевалки кто-то из девчонок предложил просто сходить в клуб и потанцевать.

— В «Feelings» сегодня свободный вход для девушек в черном! — тут же радостно завопила Лора, показывая на экране мобильного электронный флаер. — Танцы! Я за! Кто со мной? Сто лет никуда не выбирались! У-у-у! Наконец-то выгуляю свое платье! — закатив глаза от предвкушения, она выпорхнула в коридор и громко рассмеялась, столкнувшись там с Вовой. — Владлен! Ты перепутал раздевалки? Мужская в конце коридора!

— Я ничего не перепутал.

— Да ладно!? Неужели ты ждёшь меня? Или, может, Аньку? Так я тебя разочарую, мы сегодня идём в клуб!

— Как в клуб? — опешил Вова, выпучив на меня глаза и окончательно превращаясь в сухопутную камбалу. — А сериал?

— Сериалы смотрят фригидные старушки, а мы сегодня планируем зажечь танцпол, да Симонова!? — Лора пихнула меня в бок и я поспешила кивнуть. — Вот! Видел!?

— А как же… — Вовка хлопнул ресницами, только окончание вопроса потонуло в радостном гомоне и осталось позади.

Увлекаемая девчонками, вовсю обсуждающими наряды, чтобы не пересечься или, наоборот, прийти всем в одинаковом, я выскочила на крыльцо и зацепила кого-то плечом.

— Простите, пожалуйста, — быстро произнесла извинения, ещё не повернув головы, и застыла, услышав:

— Ничего страшного, Эвридика.

Бух! Глухой удар в груди, а за ним, расползающийся по венам воздушными пузырьками шоколадного мусса, новый:

— Ты не ушиблась, Эвридика?

8. Назар

— Гроссова не трогай, Хан!

— Назар, это самый прибыльный клуб в городе…

— Я сказал не трогать!

Еще раз цежу, сквозь зубы, но уже касаясь пальцами правой руки рукава левой, и на это движение два амбала Хана, сидящие по обе стороны от своего босса подрываются, подскакивают на ноги и хватаются за стволы.

— Сели! — смотря не на них, а в глаза партнера, хриплю я.

Идиоты все равно не успеют. Мне хватит времени достать стилет и вонзить его в горло сидящего напротив мужчины, с которым деловая беседа медленно, но верно, зашла в тупик под названием «клуб «Feelings». Для него — тупик, для меня — запретное место. Единственное в городе, к которому запрещено приближаться на пушечный выстрел. Гроссов давно вышел из дел и ушел в легальный бизнес с головой, а отец, встав у руля после резни, развязанной бывшим партнером за убийство жены, принял единственно верное решение. Дань былой дружбе и показательный пример того, что и в криминале существует понятие чести. Худой мир всегда лучше хорошей войны, а Гроссов не остановился бы до тех пор, пока не вырезал всю верхушку под корень.

— Гроссов, его сын и их дела тебя не касаются, Хан. Это решение отца и оно не обсуждается никем. Ни мной, ни тобой. Никем. В городе достаточно клубов, чтобы ты пропустил один. Мы поняли друг друга?

Хан, выдержав мой взгляд, поднимает ладонь, щелкает пальцами и показывает своим недоумкам сесть. Тянется к кружке с чаем, но не пьет из нее, а, поднеся к носу и втянув терпкий аромат, отставляет обратно с едва заметным кивком и быстрым взглядом в сторону Глока, даже не шелохнувшегося на направленные на меня стволы. Как читал свою книгу, взятую мной для него у отца, так и не оторвал от нее головы.

— Не лучшее проявление своей работы. Могу посоветовать пару ребят. Получше, — Хан криво усмехается, на что я качаю головой в ответ:

— Глок.

Он откладывает книгу с нескрываемым сожалением и поднимает правую руку. Ту, которую все время держал под столом.

— Беру свои слова обратно, — Хан смеется, увидев снятый с предохранителя «Глок» с глушителем, накрученным на ствол. — И кто стал бы первым?

— Глок, удовлетвори любопытство.

— Левый.

— Почему? — Хан с интересом смотрит на своего быка, ничем не примечательного, и улыбается шире, услышав его краткую, но достаточно точную характеристику:

— Спецура. Правый держит свою пукалку на предохранителе.

— Бай? — Хан щелкает пальцами и усмехается громче, увидев подтверждение слов Глока воочию. — Ты страшный человек, Назар. Никому не доверяешь. Даже мне.

— Я просчитываю риски, Хан, и всегда отвечаю за свои слова. Тебе ли об этом не знать.

— Но это не уберегло тебя от Жанны.

— Не ошибается тот, кто ничего не делает, — внутри ничего не екнуло на упоминание бывшей. Ненужное уже пущено в расход, и намеки Хана — не больше, чем интерес посмотреть чем закончится попытка подергать за больное и поковыряться в ране. Заросшей и затянувшейся сразу же, как Жанна попала в категорию ненужного. Глупая и бесполезная трата времени. — Проблема решена? Решена. Дальнейшие разговоры о ней бессмысленны, и у нас есть другие, более важные, темы.

И более важных тем не одна и не две. Их в разы больше. Партнёры отца, внешне принявшие решение перепилить сферы влияния, стали упираться до победного, когда мои планы перестали быть простыми словами. Взрослые, вполне себе умные мужики превратились в стонущих малолеток, придумывающих сотни причин, чтобы не отдавать кормушки, не приносящие весомого дохода. И Хан, без пререканий передавший свои, вполне успешные, резонно хотел получить причитающиеся ему.

— Натрави на клуб Гони ментов. Как только расплатится с ними, пожарных. Дальше санэпидемку. Чтобы ни дня вздохнуть не мог. Не поймет намека, налоговиков и прокурорскую организую. Задушим одного — остальным урок будет.

— Назар, у Гони хватит связей…

— А у меня зубов! — огрызнулся я в ответ. — Его клуб существует только потому, что у меня не было на него интересов. Сейчас они появились. Отдаст сам, по хорошему, или заберу, но уже по плохому. Если через неделю клуб не поменяет владельца, поймет, что намек про пожарных ни разу не намек! Лично спалю его блядюжник! Так ему и передай.

— Хорошо. Но ему это не понравится.

— А мне плевать. Я не собираюсь нравиться. Отец поставил у руля меня, а не Гоню. Значит ему придется считаться с моим решением и засунуть свое мнение по этому поводу в задницу! — посмотрев на Хана и его быков, медленно произношу то, что уже и так должно быть понятно каждому в этом городе. — Счетоводу не понравится, что кто-то пошел против его воли, и тогда начнется война. Хотят вспомнить Гроссова и посмотреть как город начнет тонуть в крови? Тогда я утоплю его, Хан. Без сожаления. И начну с Гони.

Крайности — не лучший способ решать конфликты, но всегда найдется паршивая овца, которая понимает, что запахло жареным, только почувствовав запах своей палёной шкуры. И Гоняев, похоже, думал, что отец застопорит меня когда придет его очередь. О, нет. Отпустив меня осматривать новую территорию, отец прекрасно понимал, что я начну все перестраивать под себя. Не мог не понимать. Предполагать, что Счетовод не просчитал последствия своего решения, — глупость. А она не свойственна ни моему отцу, ни человеку, получившему крайне точное прозвище Счетовод. Он поднял покосившуюся после мести Гроссова империю с колен. Сам дочистил тех, кто имел отношение к заказухе, а потом превратил империю в Империю. И я не собирался ни в чем ему уступать и тем более давать малейший повод усомниться в своих словах. «Правая рука» всегда работает в плюс голове. Она может как строить, выкладывая кирпичи стен, так и рубить головы, поменяв мастерок на меч. Или стилет. Кому что больше нравится.

— Чего-то я не понял, Босс, — Глок выдергивает меня из размышлений, и пальцем показывает на страницу раскрытой книги, когда я перевожу взгляд с проспекта, проносящегося за окном, на него. — Коффи, ну негр этот, маг что ли? Или типа экстрасенс из телека?

— Вроде того.

— А чего он тогда не свалит?

— Читай дальше, поймёшь, — усмехаюсь, неподдельному, чуть ли не детскому, разочарованию на лице охранника из-за отсутствия исчерпывающего ответа, и спрашиваю, — Понравилась книга?

— Ну да.

— «Зелёная миля»? — Гёте поворачивается, поднимает книгу, чтобы посмотреть обложку, и, хмыкнув, советует. — Фильм не смотри, пока не прочитаешь.

— Говно?

— Сам ты говно! — ржет любитель почитать немецкую классику. — Наоборот, советую посмотреть. Но только после книги, чтобы по полной накрыло. И «Шоушенк» тогда ещё в догонку найди. Там тоже про тюрягу. Подтянем тебе айкью.

— Гёте, завязывай забивать Глоку башку. Пусть сперва одно прочитает, а там сам посмотрит и решит подтягивать или нет.

Не могу сдержать улыбки, ведь по глазам Глока видно, что он не понял куда его собрались тянуть, но руки чешутся врезать Гёте за «по любой оскорбление», а потом ещё разок — со мной закусываться не станет из принципа, что Босса бить — себе дороже. Только все же, побуравив «умника» тяжёлым колючим взглядом, демонстративно открывает «Милю» и начинает читать, водя пальцем по строчкам и шевеля губами. Кто-то, увидев это со стороны, может сказать, что в охране у меня тупица, но лучше иметь дело с верным и не особо умным Глоком, чем ждать подлянки от таких, как Рыба.

— Стоять! — рявкаю раньше, чем понимаю, что привлекло мое внимание в проносящемся за стеклом пейзаже.

Боск давит на тормоза в пол, наплевав на то, что сзади могут не успеть оттормозиться, отвернуть и объехать, Глок всей своей тушей впечатывается в спинку сидения и шипит, что надо предупреждать о таких маневрах заранее. Не потому, что сам вхерачился, а из-за порвавшейся страницы.

— А ты пристегивайся! — кашляет Гете, которого придавило ремнем безопасности спереди, а сзади до полноты картины припечатало Глоком.

— Тихо все!

Я кручу головой, всматриваясь в людей, идущих по обеим сторонам улицы — мимо, скольжу взглядом по фасадам и вывескам и застываю, прикипаю к афише, на которой Эвридика замерла, смотря вверх. Прогнувшись вперед с широко разведенными руками, будто это и не руки вовсе, а крылья, и она сама — птица, поймавшая набегающий поток ветра, который поднимет ее в ту самую высь, куда направлен ее взор.

— Сидите тут, я быстро.

— Босс? — Глок выскакивает из машины следом за мной, но остается у дверей, услышав мой рык:

— Я сказал все остались в тачке!

Четыре полосы в обе стороны. Вечером. И я, идиот, выставляющий ладонь навстречу летящим машинам, будто так смогу их остановить и не оказаться под колесами или на капоте. Гудки, маты, моргающие дальним светом фары — все фон. Все это ненужное, рассыпанное чьей-то щедрой рукой, чтобы отвлекся. Только я иду, вклиниваясь в поток машин, останавливая их буквально в миллиметрах от собственных ног. Важное впереди. Нужное впереди, и вокруг него требуха обыденности.

«Лебединое озеро»

Лебедь! Лебедушка с фиалковыми глазами! Вот, кто она! Вот почему не смог проехать мимо и не остановиться! Хлопаю себя по карманам, достаю кошелек и иду к окошку кассы. Выкупить ложу. Чтобы рядом никого. Чтобы никто не отвлекал своим шушуканьем, скрипом кресел и шуршанием либретто. На билетах снова она, как на афише. А внутри меня — захлестывающее с головой пожарище. Гудящее и опаляющее нервы. Снова иду к афише с мыслью: «Украсть! Повесить дома! Смотреть одному!» Сумасшествие, шкалящее по максимуму. Превращающее меня в Голлума, любующегося кольцом Всевластия в своей пещере. И ведь украл бы, если бы не распахнулись двери и на крыльцо не высыпали смеющиеся девушки, среди которых взгляд моментально нашел ту, чьи глаза подобны звёздам в ночном небе. Два фиалковых озера красоты, а вокруг минус четыреста пятьдесят девять по Фаренгейту.

Шагаю к ней навстречу, но она, увлеченная своими мыслями и болтовней подружек, не смотрит под ноги и врезается в мое плечо, морщась, хотя я стараюсь смягчить нашу встречу, притормаживая ее движение рукой.

— Простите, пожалуйста!

— Ничего страшного… Эвридика.

Не удержался. Не смог не произнести ее имя, а она… Замерла, так и не сделав шаг, будто нас связали упругой лентой, и Эвридика уже выбрала всю ее длину с лихвой.

— Ты не ушиблась, Эвридика?

Удовольствие от возможности ещё раз произнести это заклинание. Ведь после него тысячи иголочек закололи подушечки пальцев и понеслись жалить руки, плечи, спину… И она обернулась…

Распахнувшиеся от удивления глаза. Я ныряю в них с разбега, делая крохотный шаг навстречу. Ноздри щекочет аромат цветов. Яркий, насыщенный. Такой обыкновенно у шампуней или гелей для душа. Улыбаюсь, заметив ещё влажные, темно-медные корни волос — точно, из душа! И давлю в зародыше голодную, взбунтовавшуюся фантазию, решившую дорисовать то, что не смог, но хотел бы увидеть. Никакой пошлости! Мне бы хватило и силуэта за матовым, запотевшим стеклом… Эстетичная красота. Будоражащая, дергающая за нервы недосказанностью.

— Назар!? Что вы здесь делаете?

— Стою. А ты?

— Я? — делает шаг, улыбается и оборачивается на окрик:

— Симонова! В десять у клуба! И не забудь надеть чёрное, если не хочешь платить две тысячи за вход!

— Я подумаю.

— Нечего думать, Симонова! — отрезала обладательница каре, явная самопровозглашенная королева с амбициями, в глазах которой, после оценивающего взгляда на меня, отчётливо вспыхнули значки вечно зелёных купюр. — Лучше пригласи своего знакомого. Вряд ли у него ладони похожи на Вовины.

Шутка, понятная только девчонкам, и они на нее взорвались дружным хохотом, а Эвридика густо покраснела, стесняясь того, что я услышал это сравнение с каким-то Вовой Липкоруким, судя по едким уточнениям из хохочущей толпы, разбежавшейся в разные стороны после быстрых «пока, до вечера, встретимся в клубе».

— Тоже балерины? — спросил я, пытаясь увести мысли Эвридики в другое русло, и она кивнула, краснея сильнее. — А я думал, что в обычной жизни они не такие.

— В смысле, не такие? — Эвридика подняла на меня глаза, а я пожал плечами и произнес первую пришедшую в голову чушь:

— Думал, они и в обычной жизни ходят в пачке и пуантах.

Робкая улыбка на губах в ответ. Прячет глаза. Поправляет лямку сумки на плече.

— Я провожу?

Помня про отказ на предложение подвезти и трёх свидетелей в машине, спрашиваю, но больше утверждаю. Вопросительная интонация — фикция. Я все равно провожу, это не обсуждается и решено с момента столкновения. Тот же Боск уже догадался, что стоит доехать до перекрестка и развернуться — припарковал машину поближе, чтобы я не повторял прогулку суицидника. Только Эвридика не отвечает, жмёт плечами, оставляя решение за мной. Я вижу это именно так. И делаю то, что хочу и должен сделать — забираю сумку и движением головы отдаю приказ Боску ехать следом.

— Эва?

«Даже не думай!» — взглядом прижигаю застывшего в дверях рыбоглазого парня с жиденькими желто-белыми волосенками. Внутрянка рычит, вмиг оскаливаясь, и он догадывается нырнуть обратно, за дверь, раньше, чем Эвридика обернется, а я сделаю что-нибудь более действенное, чем просто посмотрю.

Мягко подталкиваю Эвридику в сторону спуска с лестницы. Хочется подставить локоть, чтобы она взялась за него, но все же благоразумно давлю свое желание, радуясь ее неторопливому шагу. Не бежит — уже хорошо. Стесняется — чушь в помощь.

— Ты знала, что горгульи — символ целеустремленности и силы? Они защищают от злых духов.

— Кто? — спрашивает, смотрит на несколько фигур, украшающих здание, где находится ее балетная школа, и передёргивает плечами. — Они же страшные.

— Страшные, — киваю, соглашаясь, — но этим и отпугивают зло. В готической архитектуре ими украшали храмы.

— Хм… странная логика, — задумчиво смотрит на соседнее здание и пальцем показывает на василиска. — Эта страшилка тоже защищает?

— Да. В архитектуре часто используются мифические существа, кажущиеся на первый взгляд простой декорацией. В Питере, особенно в старой его части, можно устраивать целые экскурсии. Там есть дворики, в которых страшилки могут рассказать истории о домах и тех, кто их строил, больше, чем документы.

— Ты был в Питере?

Первое «ты», и меня распирает от него, будто по венам курсирует не кровь, а чистый эндорфин.

— Был. А ты?

— Нет.

— Съезди обязательно. Там красиво.

— А в Москве?

— Тоже был. Учился и по работе. Питер лучше.

— Горгульями? — улыбается, а я мотаю головой:

— Не только.

Странная, неловкая пауза. Эвридика чаще смотрит себе под ноги, чем на дорогу, но мне приятно с ней молчать. Иногда тишина говорит больше, чем слова.

— А что лучше? Мальдивы или Гоа?

— В архитектуре?

— Нет, вообще. У нас девчонки говорят, что там лучше.

— Чем? Статусом и фотографиями в Инстаграме? — мне смешно, но интересно, что вызвало такой странный вопрос. — А ты сама как считаешь?

— Не знаю. Мне кажется, что море везде одинаковое. Нет, конечно, если только ради фотографий, то там лучше, но на море ведь едут купаться и отдыхать.

— Не все. Кто-то едет туда за другим.

— За чем?

— Статус, фотографии в Инстаграме, — повторяю я, улыбаясь шире.

Она смеётся. Мотает головой и вздыхает.

— А ты бы куда хотела? На Мальдивы или Гоа?

— Будешь смеяться, но хотя бы в Крым.

— Не буду. В Крыму тоже хорошо. Важно не где, важно с кем.

Неопределенно жмёт плечами, будто и согласилась, и нет одновременно, но мне кажется, что все же согласилась. Просто не смотрела на этот вопрос в таком ключе.

— Забыла сказать спасибо за пирожные. Манька правда ими налопалась до больного живота.

— Тебе хоть что-то досталось?

— Немного.

— Что-нибудь понравилось?

— Мусс, и эклеры. Они были похожи на пуанты.

— Я так же подумал, когда на них смотрел.

Мне нравится ее удивление. Неподдельное и искреннее. Подкупающее говорить правду, раскрывать карты, совершать безрассудные поступки… Хочется прямо сейчас сорваться в аэропорт, взять билеты в тот же Крым и посмотреть, как она улыбается, смотря на море. Она улыбнется. Чувствую. Всем телом чувствую.

— Кайф, у тебя двадцать минут найти клуб, в котором сегодня для девушек в черном бесплатный вход!

— Сейчас найдем, босс.

Мысли летят вприпрыжку. Приглашения не было, но мне оно и не нужно — приду сам. Отдых мне никто не может запретить, а случайность совпадения выбранного мной для этих целей клуба только сыграет на руку. Она удивится, и мне нравится, хочется ее удивлять. Искренность я чувствую кожей. Ее практически не осталось в людях, она исчезает, утекает водой сквозь пальцы, уступая место меркантильности и расчету. И чем меньше ее становится вокруг, тем острее бьёт по мозгам чистая, неиспорченная похабщиной денег искренность.

— «Feelings», босс! Вечеринка «Черная пятница».

— За-ме-ча-тель-но! Я люблю черный цвет.

9. Эва

Глупая улыбка поселилась у меня на лице, когда я, закрыв дверь квартиры и скинув ботинки, полетела на кухню трижды моргнуть светом, а потом всматривалась в стоящую под окнами фигуру и увидела поднявшуюся вверх руку — Назар увидел мой сигнал, убедился, что поднялась в квартиру без приключений, и только после этого пошел к стоящему в темноте арки внедорожнику. Тому самому, что медленно полз за нами всю дорогу от балетной школы до въезда во двор.

«Важно не где, важно с кем», — пронеслось у меня в голове, а сердечко тудумукнуло и окончательно растаяло, растекаясь по венам пузырьками шоколадного мусса. И ведь вроде бы ни о чем особенном мы не говорили. Болтали больше о чепухе, изредка останавливаясь у фасадов домов, где Назар показывал мне какой-нибудь спрятанный на виду элемент декора с вполне себе определенным смыслом и целой историей, а не для красоты, как раньше думала, но отчего-то именно эту болтовню хотелось растянуть подольше. Так легко я общалась, наверное, только с Манькой. С парнями все же чувствовалась натянутость или что-то подобное, когда вроде бы и можно поговорить, но уже и не о чем. И тут, контрастом, хочу ещё и это «важно не где», сказанное с таким смыслом, что волей неволей задумаешься, а действительно ли важно где, если важно с кем.

— О-о-ох, — выдохнула я, отлипая от окна, за которым уже давно исчез и Назар, и огни внедорожника.

Потянулась к дверце холодильника, на которой Манька прилепила стикер записки: «Эвка, в клубе вечеринка. Приеду поздно. Не переживай.» И на автомате написала ответ: «Хорошо!». Правда уже через минуту хлопнула себя по лбу и выкинула яркий листочек в мусорное ведро.

«Какое хорошо? Вместе и поедем. Я же сегодня иду в клуб, где работает Манька! А иду?» — прислушалась к себе и кивнула. Точно иду. Настроение, порхающее где-то высоко в небе требовало продолжения такого замечательного вечера, а лучше, чем танцы, могло бы быть какое-нибудь романтическое свидание. Даже знала с кем, но ни Назар не предложил, ни я не решилась позвать составить мне компанию. Крутилось ведь на языке, только струсила, подумав что такие предложения, тем более во вторую встречу, должен делать парень, а никак не девушка. Ещё подумает, что я какая-нибудь такая же охотница за богатым и успешным, как Лорка с Аней. Чтобы и Мальдивы, и Гоа, и операция по увеличению груди. Последний пункт в списке запросов Ани заставил подойти к зеркалу, задрать вверх кофту, посмотреть на свою и отвести глаза в сторону со вздохом. Ну да. Повода для гордости нет. Как и у всех девчонок с труппы. Кроме Лорки. У нее, на зависть всем и мне тоже, грудь можно было смело назвать грудью, а не недоразумением, отдаленно напоминающим холмики с бледно-розовыми пупырками сосков. Действительно, больше недостаток, чем достоинство. Хотя и в этом есть свои плюсы. Можно носить маечки, топики и не заморачиваться подбором лифчиков, которые Лорка днём с огнём не могла найти на свою передвоечку-недотроечку.

«А ещё она не скачет из стороны в сторону, если взбредёт в голову прыгать,» — этот «жизненно важный» аспект ничего толком не компенсировал и не придавал уверенности, но почему-то после него я попрыгала, все так же с задранной вверх кофтой, и заулыбалась шире, — «Не вихляются!»

Показала своему отражению язык и поскакала в комнату, чтобы пройтись по полкам в поисках чего-нибудь черного и экономящего две тысячи рублей за вход в самый модный клуб города. Не бог весть какая сумма — Манька и про большие рассказывала, когда в «Feelings» устраивали закрытые или тематические VIP-вечеринки. Там порядок цен за один только пригласительный стартовал с негуманных пятизначных сумм, но и Манька, и все, кто слышал или бывал на таких мероприятиях, как один утверждали, что это самые безбашенные и сумасшедшие тусовки, ради которых выложить десять или двадцать тысяч совсем не жалко. Билеты, каждый раз со своим уникальным дизайном, даже после вечеринки хранили, как реликвию, или продавали за половину стоимости. Что уж говорить про эмоции от самого факта присутствия — на полгода вперёд обеспечены точно. Вспомнить только «Пижамную вечеринку», со смены на которой Манька, простая повариха, вернулась красная, как рак, и два часа не могла выдавить из себя ничего понятного кроме: «Это… А он… И ещё… Стыдобища!» Сама я там не была ни разу, но сегодня решила восполнить пробел и посмотреть на самый модный клуб изнутри своими собственными глазами. Тем более, когда туда идут все девчонки и завтра разговоры будут исключительно и только о прошедшей вечеринке, оставаться дома, как минимум, глупо. И настроение все больше требует танцевать.

Черные брюки-карго, оверсайз худи, Манькины кроссовки — у меня из черной обуви только шпильки и сапоги, а в них после репетиции особо не потанцуешь без вероятности на утро проснуться с гудящими ногами… Я смотрю на все это монотонное «великолепие», стоя перед кроватью в трусах и спортивном бюстике-топике — тоже черных, чтобы соответствовать требованиям дресс-кода по полной, — и всерьез размышляю о том, что спарюсь раньше, чем оттанцую хотя бы час, а, сняв худи и оставшись в топике, буду чувствовать себя, мягко говоря, очень некомфортно. Клуб совсем не зал балетной школы, где новые люди в труппе появляются крайне редко и все давно привыкли друг к другу настолько, что девчонки иногда могли прогуляться за забытой на станке кофтой в одном белье. Можно, конечно, надеть какую-нибудь футболку или рубашку, но у меня в гардеробе ничего такого из черного нет — все больше белое или цветное, — а единственная майка, попадающая в цвет, как и кроссовки, Манькина. И она на меня не налезет при всем моем желании. Я даже всерьез подумала, что можно сбегать до ближайшего магазина и купить там недостающий элемент одежды, но со всеми этими сборами, походами в душ, приведением себя в порядок и быстрым перекусом, чтобы не идти развлекаться на пустой желудок, время не подумало остановиться и неумолимо бежало вперёд, приближаясь к отметке, после которой уже останется вызывать такси. К десяти девчонки соберутся и подождут минут пять для проформы, а потом просто пойдут веселиться. Вот только я их там вряд ли быстро найду, да и честно говоря одной в первый раз в неизвестный клуб… Страшновато. Первоначальный вариант — доехать на автобусе, — отмёлся ещё час назад, когда я переворачивала коробки в кладовке в поисках кроссовок, а теперь вопрос вообще встал ребром — не идти совсем или идти, но как-нибудь так, чтобы и потанцевать, и не раздеваться. Хоть монетку кидай. И ведь ничего другого и более умного не сделала. Сбегала за сумочкой, достала из нее кошелек, а из него свою счастливую монетку, найденную в парке — ту самую, на которой с одной стороны красовалось «Да», а на другой «Нет, — и, спросив идти или остаться дома, подбросила ее над кроватью, чтобы она никуда не укатилась. Мягко шлепнувшись на рукав худи, монетка перечеркнула все мои сомнения своим «Да», и я, убрав ее обратно и вызвав такси, стала торопливо одеваться.

Первое, что меня поразило и только подтвердило статус модного клуба — очередь. Длинная, я бы сказала очень длинная. Выпрыгнув из такси и повертев головой, высматривая в толпе знакомые лица, мне показалось, что мы вообще никуда не попадём. Народа — тьма тьмущая! И вереница машин с шашечками на борту подвозила все новых и новых желающих потусоваться в «Feelings».

— Симонова! Эвка! Эвка! Мы здесь!

Услышав окрик, я снова завращала головой и поскакала к машущей мне рукой Кате, вцепившейся второй в поручень лестницы.

— А ну расступились! Она с нами! — прорычала она на недовольных, рывком втянула меня в самую гущу толчеи и пихнула в спину, — Давай иди уже. Анька через своего Родика договорилась, чтобы нам столик застолбили.

— Кого? — спросила я, но Катя только отмахнулась и заработала локтями, превращаясь в маленький и очень злой ледокол, стремительно продвигающийся в сторону трёх бугаев-охранников, рядом с которыми уже стояли наши балетные.

И вот тут меня прибило второй раз. Манька, конечно, говорила, что охрана в клубе крайне серьезная и вежливая, но чтобы настолько!

— Добрый вечер. Будьте добры ваш паспорт, — улыбнулся мне амбал и чуть ли не с нежностью воспитателя садичной группы попросил стоящих позади нас не напирать.

Быстро сверил фотографию в документах с моим лицом, опять же попросил поднять руки, чтобы пройтись металлоискателем вдоль тела, и направил к администратору, пожелав приятного вечера. Я хлопнула ресницами, убирая паспорт в сумочку и, как оказалось, сделала это зря. Внутри клуба девушка-администратор попросила показать его ещё раз, а потом чуть ли не с лупой осмотрела мой наряд на соответствие требованиям достаточного для бесплатного входа. «Девушки во всем исключительно черном,» — вот так звучало единственное условие. Именно всем и исключительно. Рядом со мной второй администратор без зазрения совести отправила девушку с белыми буквами логотипа «Dolce&Gabbano» на сумке покупать билет. И следом за ней отправилась другая. Из-за тонкого красного кантика воротника. Я даже разволновалась достаточно ли чёрное у меня нижнее белье, но слава богу до такой щепетильности во всем дело не дошло. На левое запястье мне надели черный браслет-пропуск, а на правое шлепнули печать, по которой в баре можно было получить бесплатный коктейль. Пройдя фейс-контроль, мы собрались всей своей балетной толпой у гардероба, сдали вещи и пошли в зал, где меня ждал-дожидался третий шок.

Весь зал и все в нем было черным. Драпировки диванчиков, скатерти и таблички номеров на столах, сами столы, стулья, бокалы, салфетки, бейджи на груди официантов, одежда на них, подносы, папки и листы меню — абсолютно все. Даже видеоряд, проецируемый на одну из стен, с очень большой натяжкой можно было назвать чёрно-белым. Скорее уж черным на темном, словно в кромешной темноте засняли едва виднеющиеся силуэты танцующих под звучащую из колонок музыку. Если бы мне сказали, что кто-то настолько заморочится, я бы не поверила. Но тотальный черный не пугал. Он завораживал до ужаса.

Быстро пролистав меню до страниц с безалкогольными напитками, я едва не потеряла дар речи от стоимости банальной «Колы». Пятьсот рублей за крохотную баночку?

«Что!? Это вообще законно? Это ж если „Кола“ столько стоит, то все остальное — вообще космос?»

Только и тут меня ждал сюрприз. Вернувшись к списку коктейлей, которые девчонки наперебой заказывали по два, а то и по три у подошедшей официантки, мои глаза полезли на лоб. За цену безалкогольной «Колы» можно было с лёгкостью заказать три «Черных отвёртки», две «Черных вдовы» или четыре «Черных коровы». Калькулятор внутри головы отказывался принимать это странное несоответствие в ценах, и я решила спросить официантку в чем ошибка? Может, нолик потерялся?

— Нет, все цены абсолютно верны. Сегодня же «Черная пятница».

— А-а-а… — протянула я, как будто от этого объяснения все вставало на свои места, и дернулась от локтя Аньки, тюкнувшеего меня в бок:

— Симонова! Ну ты совсем деревня что ли? Скидки же! — выхватила у меня папочку и ткнула пальцем в один из коктейлей. — Попробуй «Черный котел». Первый все равно бесплатно. А раз бесплатно, тогда два, да? Или лучше три? Лорка мы как сегодня?

— В отрыв! — вскинула руки Лариса, уже покачивая головой в такт музыки.

— Тогда три! — решила за меня Аня.

Официантка быстро чиркнула карандашиком мой заказ, попросила показать печать на запястье и, поставив поверх нее вторую, ушла к стойке бара.

В мои планы вообще не входило пить. «Кола» или что-нибудь одно, желательно не сильно алкогольное, чтобы и кошелек не пострадал, и на утро не было мучительно стыдно вспоминать прошедшую ночь, но я сделала осторожный глоток первого, бесплатного, «Черного котла» за удачный вечер, и стала прислушиваться к своим ощущениям. И они не были какими-то криминальными. Приятно, немного пряно и кисло, но эта кислинка на удивление хорошо вписывалась в мое настроение. Осмелев, я втянула ещё чуть-чуть коктейля, а потом, вместе со всеми пошла на танцпол, где уже танцевали под зажигательные ритмы первые пришедшие.

Музыка, вспышки стробоскопов, пара глотков «Котла» и снова музыка, музыка, музыка. Она проникала внутрь меня, разгоняла сердце все ускоряющимися ударами басов, и я танцевала, танцевала, танцевала, изредка шла к нашему столику, чтобы попить и немного передохнуть, а потом возвращалась обратно. Настроение шкалило, застыв на своем максимуме. Мы с девчонками, раскрасневшимися не меньше, а то и больше моего, отрывались на полную, почти полностью захватив небольшой пятачок в центре танцпола, в который пытались вклиниться парни с намеками на познакомиться. Только им не было места в нашем веселье. Лорка и Анька, хохоча, выталкивали неуверенно дергающегося парня, решившего привлечь к себе внимание танцем, и, вскинув руки вверх, начинали извиваться вокруг друг друга, будто они две лианы.

— Эв, — притянула меня к себе Катя, чтобы перекричать грохочущую музыку, — ты в туалет не хочешь?

— Пошли, — кивнула я, решив немного остудиться холодной водой и заодно предупредить Маньку, что сегодня мы поедем домой вместе.

Мы спустились на первый этаж, свернули в сторону туалетов, где Катя скрылась в первой свободной кабинке, отдав мне свою сумочку, а я отошла к дальней раковине и первым делом отбила сообщение Маньке, добавив к нему ворох улыбающихся смайликов. Прочитала ответ и открыла кран пропустить холодную воду, чтобы остудить ей горящие щеки, шею и руки.

— Класс! Давно так не отрывались! — выдохнула Катя, вернувшись.

— Завтра Линда нас на репетиции убьет, — рассмеялась я, представляя как хореограф удивится повальной расхлябанности женской половины труппы.

— Ой, как будто она сама никогда на танцы не бегала. Не поверю! — фыркнула Катюха. Сунула ладони под струю ледяной воды и провела ими по голым плечам. — О-о-о!!! Рай!!!

— И не говори!

Чуть подостыв и проверив макияж, мы уступили место у зеркало другим девушкам, вышли из туалета и Катюху уже через пару шагов в сторону танцпола буквально перекосило.

— Да нет же, — разочарованно произнесла она и в ответ на мой вопрос что произошло показала рукой на знакомый нам обеим тощий бело-желтый хвост, маячащий среди идущих потанцевать перед нами. — Принесло за каким-то лешим. Повеселились, блин.

— Да ладно тебе, Кать, — попыталась я ее успокоить, хотя сама прекрасно понимала, что с появлением Вовы уже не получится отрываться без оглядки. — Может, он нас не найдет. Видела сколько народа?

— Ага. Не найдет он. Как же, — Катя помотала головой и натянула на лицо вымученную улыбку, когда Вова на полпути решил обернуться, будто услышал нас, и замахал ладонью. — Не нашел, да?

— Блин!

Настроение ухнуло вниз, но я, как и Катя, попыталась улыбнуться Вове, которому уперлось придти и испортить нашу вечеринку.

— Привет! А я вас везде ищу!

— Лучше бы дома сидел, — пробурчала Катя и пошла на танцпол предупредить других девчонок, что вечер веселья можно считать оконченным.

— А чего она такая злая? — как ни в чем ни бывало спросил Вова.

— Не знаю, — пожала я плечами, а сама мысленно прошептала правильный ответ.

Ну действительно, что ему не сиделось дома? Сейчас начнется «я к вам подсяду, я с вами потанцую, ой, а что вы пьете, я попробую?» Тихий ужас с потными ладошками. И видимо в Вове сегодня проснулись навыки телепата. Он потянулся ко мне своей рукой, а я дернулась от нее назад, нечаянно наступила кому-то на ногу, извинилась и, юркнув за спину парня, решившего, что Вова специально толкнул меня, поспешила затеряться среди танцующих. Вот только прячась от одного, потеряла и девчонок. Там, где мы недавно танцевали, их не оказалось, а куда они могли пойти нас с Катей никто не предупредил. Возвращаться назад, за столик, означало снова столкнуться с Вовой и самой привести его, уже без возможности отмазаться. Ходить и искать тут? Тоже не лучшая идея. Прикрывшись колонной рядом со сценой, я встала на цыпочки и принялась высматривать в толпе знакомые лица или хотя бы одежду, но сколько бы не крутила головой, так никого и не увидела. А потом музыка оборвалась и по залу раздалось:

— Хей-хей-хей, народ! Как вам тусовка? Все ништяк?

В ответ на вопрос раздался одобрительный рев, но он так же, как и музыка, через мгновение резко стих. Я повернула голову в сторону сцены, на которой стоял парень с поднятой вверх ладонью, сжатой в кулак, и не веря собственным глазам потерла их и даже ущипнула себя за руку. Буквально в трёх метрах от меня стоял никто иной, как сам Фил — владелец клуба и немного рэпер, если цитировать статус, висящий на его странице в соцсетях. Только это «немного» самую малость не соответствовало реальному положению вещей, в котором присутствовали платиновые диски, концерты, турне и миллионы поклонников. С тем же успехом Плисецкая могла сказать, что она немного танцует, а Чайковский чуточку играет. Но все эти регалии не мешали немного рэперу сейчас смотреть в зал, улыбаться какой-то безумно счастливой улыбкой, а потом поднести микрофон к губам и произнести:

— Народ, тут такое дело… У меня сегодня ночью родился сын.

И после таких новостей я подумала, что стены клуба не выдержат и рухнут от оглушительного ора толпы. Кто-то свистел, кто-то хлопал, но большая часть людей начала скандировать имя Фила, а он пожал плечами, снова поднял руку вверх и рассмеялся:

— Народ! Народ! От души! Но чисто по братски, давайте чутка потише, а? Малого в родилке разбудите.

Взрыв хохота ударил мне по ушам, а Фил достал из заднего кармана пять конвертов, показал их, подняв над головой, и толпа снова притихла.

— Народ, короче мы тут подумали, что это дело надо отметить по-особенному. И тема вот в чем. Среди вас по любой есть те, кто клёво танцует и может даже захочет сняться в клипе. Так вот. Сегодня у вас есть реальный шанс. Здесь, — Фил снова продемонстрировал конверты, — лежат листочки с названием песни. Если есть те, кто прямо сейчас готов выйти на сцену и показать себя — вперёд. Мы посмотрим и выберем лучшего. Устроим типа батл. Победитель снимется со мной в клипе, ну и бонусом я оплачу счёт всем рискнувшим. Как вам такая тема?

Я, увидев несколько десятков человек, рванувших к сцене, решила на всякий случай отойти к стене, чтобы меня не смели, и даже практически успела до нее дойти, но в мои руки вцепились чьи-то пальцы и потащили за собой на сцену. И только оказавшись на ней разобралась, что это были Лора и Анька с горящими от восторга глазами. Они едва не визжали от восторга, чего нельзя было сказать обо мне.

— Симонова! Эвка! Мы тут всех порвём! — торопливо зашептала Аня. — Сейчас как зажжем! Эвка! Клип! Прикинь! Клип с Филом! Эвка!!! Ну пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!!!

Я не особо уверенно пожала плечами, а Аня заскакала на месте, хлопая в ладоши, и завопила, когда к нам вернулась Лорка, урвавшая заветный конвертик:

— Ну! Ну! Лор! Ну что там!?

— Да сейчас! — Лариса разорвала один край, вытащила небольшой листочек и, прочитав единственную строчку на нем, захохотала, мотая головой. — Девчонки, это пипец!

— Что там? — спросила я, и Лора протянула мне бумажку с надписью «Rammstein — Sonne». — Вы серьезно? Может, не будем?

— Будем, Симонова! Ещё как будем! — закивала Лора. Она задумчиво постучала пальцем по губе, а потом кивнула своим мыслям, — Короче, делаем вот что…

10. Назар

Я чувствую этот щекочущий ноздри аромат едва захожу в клуб. Втягиваю его, осматривая запретный кусок пирога, который Хан так хотел урвать для себя, и как никто другой понимаю почему. Прибыль! Это место пахнет деньгами, словно банковское хранилище, перекинувшееся под обличье клуба, чтобы воришки никогда не догадались, где спрятаны тугие пачки хрустящих купюр. И здесь их много. Очень много. Только забрать себе нельзя. Можно посмотреть, даже пощупать, пуская голодные слюни и облизываясь, но потом лучше положить на место. Отец дважды повторил, что Гроссовых нельзя трогать ни при каких обстоятельствах, и его запрет — слово, против которого даже мне не стоит переть. Аукнется. Не пощадит. Есть целый город, мой город, но в нем останутся два места, о которых лучше не думать — фирма Гроссова-старшего и клуб его сына «Feelings». Лакомый кусочек. Вишенка на торте. Только ее нельзя съесть — крохотная и очень вкусная вишенка встанет поперек горла и убьёт.

— Глок, как тебе? — спрашиваю с одной единственной целью — переключиться.

— Неплохо, босс, — он крутит головой, осматриваясь, провожает взглядом пару подозрительных качков, которые шли на нас и отвернули в последнюю секунду, а потом кивает в сторону лестницы на второй этаж. — Босс.

Я перескакиваю глазами на двух девушек в черном и в одно мгновение забываю про вишенки, тортики и деньги. Эвридика. Она что-то шепчет на ухо своей подруге, а та кривится в ответ. Делаю шаг за ними и останавливаюсь, услышав за спиной насмешливое:

— Гав-гав, покатай!

— Глок, присмотри, — киваю в сторону Эвридики, а сам оборачиваюсь и улыбаюсь, увидев хохочущую девушку с пышной гривой волос. — Забыла правило? Села — дала.

— Да ладно!? — она смеётся, мотает головой. — Авалов, не поверю, что ты все ещё не нашел нормальный способ затащить девушку в постель! Хочешь, подскажу парочку?

— Обмен опытом? И давно ли он у тебя появился, Сладкова?

— Ну мне уже далеко не шестнадцать, Авалов. И я совсем не та замухрышка, который ты меня помнишь. Сам как думаешь, могу я дать тебе совет или нет?

Критично осматриваю с ног до головы одноклассницу, уже совсем не такую невзрачную, как в школе, даже наоборот, очень притягательную во всех смыслах, но покачиваю ладонью, кривясь, и смеюсь, когда она фыркает. Ровно так же, как в старших классах на мое предложение прокатить на «Харлее».

— Привет, Китти!

— Назарчик!

Обнявшись, отходим в сторонку, чтобы не мешать другим и перекинуться парой слов, но я бросаю взгляд на лестницу, хмурюсь исчезнувшей Эвридике и Глоку, прессующему кого-то в темном углу.

— Назар?

— Что? — переспрашиваю, возвращаясь к разговору.

— Какими судьбами в клубе? Жанну решил выгулять? Кстати, что-то давно я ее не видела.

— Уехала она.

— Разбежались?

— Вроде того.

Посвящать Сладкову в подробности своей личной жизни мне не хочется, и она, зная, что из меня не вытянуть ничего больше, чем я сам решу сказать, благоразумно не лезет дальше. Вроде как поинтересовалась за одну из своих моделей, на которую делала ставки, и сразу же забыла, услышав ответ. В модельном бизнесе тоже суровые правила. Вылететь из него в разы проще, чем попасть. И Сашка, как владелица, эту догму вдалбливает в головы своих красоток с первого дня. Желающих вышагивать по подиуму всегда много, но одно дело хотеть, и другое шагать. Жанночка выбрала третий вариант, как и многие другие. Пристроилась на теплое местечко. Только и тут не догадалась, что я не собираюсь терпеть измены и попрощаюсь с ней сразу же. Все предельно честно и справедливо.

— Значит, Гав-гав сегодня в гордом одиночестве?

— Не совсем, Саш.

— Ах, ну как я могла забыть, что вакантное местечко долго не пустует? — Сладкова демонстративно закатывает глаза и хохочет, пихая меня в плечо. — Назарчик, ну я же просила дать мне знать, когда появится возможность тебя охмурить. Столько лет ждала, красоту наводила, а ты снова про меня забыл?

— Оставил напоследок, — отшучиваюсь и улыбаюсь шире на обещание дождаться и потом охомутать так, что я никуда не дернусь. — Прибереги силы, я и не такие поводки обрывал.

— Не стоит недооценивать мои силы, Гав-гав. Тебе понравится вилять мне хвостиком.

— Обойдешься!

Сашка Сладкова ещё в школе не лезла за словом в карман, а сейчас и подавно. Сколько раз слышал от нее шуточки в адрес глупышек, летящих к моему «Харлею» по первому щелчку пальцев, столько же удивлялся ее «стойкости», списывая на зависть. Только там, где другие спали и видели урвать кусочек моего внимания, девочка с мультяшной кошкой на рюкзаке каждый раз презрительно фыркала и всячески коверкала мою кличку в ответ на предложение покататься с последствиями. То Гав-гав, то Пёсель, то Кобель — фантазии у Сашки всегда хватало. А у меня хватило ума не обращать внимания и не клиниться затащить ее в постель, чтобы сделать одной из трофеев на ночь — недостатка в желающих не было, и Сладкова в то время была далеко не королевой красоты, в которую превратилась к третьему курсу. К моменту окончания школы у нас с ней устаканился некий паритет — и не друзья, и не враги, — но каждая встреча с Сашкой неизменно начиналась с покусывания по старой памяти и «обмена любезностями», похожими на сегодняшние. Единственное приятное послевкусие от школы в целом, и забавляющая обоих игра, после которой мы могли разбежаться и не видеться несколько месяцев, не испытывая дискомфорта или неприязни друг к другу. От остальных школьных и институтских знакомых меня воротило с первой секунды общения.

— Со мной-то все и так понятно. А ты сама как? Все там же и так же?

— Кручусь, верчусь, как белка в колесе. Пару девочек пристроила к Лике Ласке на показ. Может помнишь Лену и Ладу? Брюнетки с выразительными глазами, — Сашка смеется, ладонями показывая размер этих самых «глаз», и я киваю, соглашаясь, чем еще больше веселю девушку. — А кто бы сомневался, Гав-гав!? Весь пол у меня в студии закапал слюнями.

— Эффектные девочки еще и в купальниках — слабость любого мужчины. Надумаешь снова устроить что-нибудь такое, обязательно позови. Возьму с собой платочков или ведро, — отвечаю ей в привычной манере, а сам бросаю быстрый взгляд в сторону лестницы и поднимаю ладонь, чтобы Сашка примолкла на несколько секунд.

По-хорошему стоило бы отойти самому или махнуть Глоку, чтобы он отошел куда-нибудь в сторону с белобрысой камбалой, тщетно трепыхающейся в его руке. Только парень, тот самый, которого я увидел на крыльце балетной школы, одним своим присутствием в клубе бесит меня больше, чем вероятность быть услышанным одноклассницей.

— Глок?

— Ручонки свои распускает, босс, — Глок встряхивает камбалообразного за шкварник, от чего он трусливо вжимает голову в плечи и что-то невнятно лопочет про свою знакомую, которую встретил в клубе, и то, что его неправильно поняли.

— Вова? — спрашиваю и после утвердительного кивка недобро улыбаюсь. — Знаешь, Вова, это ты неправильно понял мой намек. Повторю тебе один раз, чтобы ты уяснил и зарубил у себя на носу. Еще раз сунешься к своей «знакомой», мы с тобой будем разговаривать уже по-другому. Кивнул. Молодец. А теперь ноги в руки и поплыл домой. Глок, проводи его до дверей, чтобы не заблудился.

— Сделаем, босс.

Еще раз тряхнув парня для закрепления эффекта, Глок пихнул его в спину в направлении гардероба, а я, убедившись, что Вова не пытается куда-нибудь улизнуть, развернулся к едва ли не хохочущей Саше.

— Что-то не так, Сладкова?

— Нет. Все так, — протянула она, с интересом всматриваясь в мои глаза. — Гав-гав как всегда в своем репертуаре. Я бы больше удивилась, если ты попросил у него автограф.

— С какой радости?

— Ну как бы этот Вова — Владлен Марипозов. Звезда балета, если ты не знал, — уточнение, от которого мне ни горячо, ни холодно, но Сашка прыснула со смеху и замотала головой. — Авалов, ты неисправим! У тебя вообще нет ни капли уважения к другим людям?

— А за что мне его уважать? Он же не ты.

— Ой-ой-ой! — схватившись за сердце, Сашка закатила глаза. — Боже мой! Неужели этот день настал!? Сам Назар Авалов меня уважает! Господи, я теперь твоя должница? А можно я в кабинете повешу рамочку с листом, на котором ты поставишь подпись под строчкой: «Я уважаю Александру Сладкову»? Только умоляю, Назарчик, с датой и печатью, чтобы никто не сомневался в подлинности.

— Сладкова, не перегибай, — рассмеялся я. — Хватит с тебя простой констатации факта. От рамочки твоя гордость раздуется и лопнет.

— Боже мой! — запричитала Сашка с новой силой. — Авалов ещё и переживает за мое здоровье! Срочно вызови мне скорую! Я же сейчас умру от счастья, Гав-гав.

Бросив компанию, с которой приехала в клуб, Сашка увязывается за мной с вполне очевидным намерением — посмотреть на ту, кто потеснил с трона Жанну. Мне смешно от такой странной уверенности, что я не могу просто выкроить вечер, чтобы отдохнуть, но Сладкова права во всем. Я и клубы в последний раз стыковались очень давно, а Эвридика не просто потеснила, она выпихнула всех из моей головы. Провидение или случайность, не знаю, но увидь я ее, даже оставаясь с Жанной, последняя не смогла бы долго удержаться в моем доме. Фиалковые глаза пленили меня с первой секунды и тянули к себе магнитом.

Из колонок в зале танцпола бьют басы чего-то ритмичного, но никто не танцует. Все, как один, смотрят на сцену, на которой извивается в странном и явно не до конца разученом танце девушка в чем-то обтягивающем. Я мельком бросаю на нее взгляд, кривлю губы, не понимая, что могло вынудить Фила с его-то возможностями пригласить для программы настолько непрофессиональный танцовщицу. У той же Китти есть несколько девчонок, занимающихся стрип пластикой в свободное от агенства время. За плюс-минус те же деньги, а то и просто за возможность выступить на публике они бы поставили номер в разы лучше. И профессиональнее.

— Йоу, народ! Ну как вам?

В ответ раздаются редкие хлопки и безжалостные выкрики убираться и не позориться. Полностью согласен с ними, хотя и видел лишь последние секунды «триумфального» выступления.

— Девчуль, без обид, но ты пролетела. Приходи в следующий раз.

Голос из колонок смеётся и продолжает что-то вещать про следующих номинантов в конкурсе, только мне меньше всего интересно происходящее на сцене — взглядом прыгаю по головам, выискивая среди них Эвридику и не нахожу. А потом раздается счёт на немецком и по ушам бьют жёсткие гитарные рифы «Rammstein», выкрученных до предела динамиков. Я оказываюсь слишком близко к одному из них, отхожу чуть дальше, чтобы не оглохнуть и поднимаю глаза на сцену, чтобы прожечь диджея ненавистью. Только взгляд прикипает не к парню за вертушками, а к девушке справа. Рядом с ней ещё две, больше похожие на тени, синхронно повторяющие движения Эвридики. А то что справа танцует она, у меня нет никаких сомнений. Я узнаю цвет ее распущенных волос, пылающих сполохами огня в ярких вспышках светомузыки, и, словно корабль попавший в шторм, иду на этот маяк, расталкивая людей. Недовольные возгласы тонут за спиной, глохнут раньше, чем успеют прозвучать. Я не верю, что под «Rammstein» в принципе можно танцевать, но для Эвридики будто не существует слова «невозможно». Удивительно точные, грубые и рублено-рваные движения на гитарных рифах, так похожие на агонию предсмертных конвульсий, сменяются на припеве в пластичность и хрупкость чего-то из классического и балетного, контрастирующего с голосом Тилля Линдеманна и этим контрастом пробивающего сознание навылет. На щеках Эвридики алым горит румянец, крохотные бисеринки пота на лбу и шее больше похожи на россыпь бриллиантов, а в фиалковых глазах страсть и полное отсутствие страха сцены. Сейчас она танцует одна. Для себя. Для меня. И я даже не зная немецкого могу считать в движениях ее тела строки, которые она хочет мне рассказать — здесь, в этом клубе, городе и мире есть всего одно Солнце. И оно сейчас рвет тучи гитарных рифов своими руками, полосует их взмахами ног, палит, топит сполохами волос, чтобы взойти над горизонтом и занять свое место на небе. И этому ничто не помешает. Нет таких сил, которые могли бы замедлить или отменить его, ее появление. Ведь на последних аккордах Солнце с фиалковыми глазами уже подхватили две тени и подняли выше, чтобы оно смогло сорвать шквал оваций и осветить всех своей улыбкой.

— Она? — голос Китти едва пробивается сквозь рев толпы, и я, не оборачиваясь, киваю. — Не удивлена, Назар. У Жанны не было бы и намека на шанс с ней конкурировать.

— Ни одного, Сладкова. Ни одного.

Мне не нужно уточнять кого из трёх стоящих на сцене девушек Сашка имела ввиду — ответ слишком очевиден и для меня, и для нее. Солнце может быть только одно. Остальные — не больше, чем звёзды, отражающие ее свет.

11. Эва

Непрекращающаяся трель звонка рвет мой сон в клочья, а я, пытаясь еще немного покупаться в ускользающей нежности чего-то неуловимо-воздушного, ныряю с головой под подушку и прижимаю ее ладонью к уху. Только и там никуда не спрятаться от надрывающегося звона, а потом и добавившегося к нему требовательного стука в дверь.

— Манька! Ну открой ты! Звонят же, глухня!

Но если уж Манька звонок не слышит, то мои вопли и подавно. Рыча, поднимаюсь с постели и натягиваю халат, сую ноги в тапочки и топаю в коридор, обещая себе, если не убить оглохшую Маньку, то точно перерезать провода, идущие к проклятой кнопке.

— Да вы в край оборзели! — прилетает мне в лицо вместо приветствия, стоит только открыть дверь.

Обалдев от такого «здрасьте», хлопаю ресницами, ойкаю на всунутый в руку планшет с ручкой и ставлю подпись в строчке напротив своей фамилии, не понимая что происходит.

— Приятного вам, блядь, аппетита! Спасибо, что выбрали нашу кофейню… Идиотки!

Парень в толстовке вырывает подписанные документы, пихает вместо них небольшую коробку с логотипом «Четыре» и быстро сбегает по лестнице, шипя под нос ругательства, в которых уже прозвучавшее «идиотки» приобретает все больше красок и повторяется с завидным постоянством. Только я, еще не проснувшаяся и ошалевшая от первого «комплимента», хлопаю ресницами и вздрагиваю, когда внизу грохает дверь. Вернее, она шарахает так, что меня едва не подбрасывает.

— Спасибо.

Запоздалая благодарность улетает в тишину подъезда, а в ноздри, неторопливо крадучись, пробирается щекочущий аромат свежесваренного кофе и чего-то до одури нежно-ванильного, так похожего на ощущения от моего прерванного сна. Я догадываюсь кто отправил мне это послание, ведь он тоже был там, во сне, и улыбка на моих губах сразу же становится шире. Только заглядывать внутрь коробки не спешу. Будто решила до последнего проверить себя на выдержку и сохранить интригу, от которой все больше хочется улыбаться и настроение прыгает под облака. Оставив посылку в коридоре, лечу умываться, а сама хохочу от того, что чищу зубы со скоростью света, чтобы побыстрее посмотреть что мне прислал Назар. Ну а кто ещё мог сделать такое? Никто. Почему-то в голове нет ни одного сомнения, да и я скорее всего расстроилась бы, пришли мне кофе кто-то другой. Странная логика, только подзуживание внутри растет, как на дрожжах, поторапливает меня побыстрее выскочить из ванной и открыть коробку, чтобы найти в ней карточку с инициалами. Откуда во мне эта уверенность? Не знаю, но уверена на тысячу процентов, что карточка будет.

Моего терпения хватает только на почистить зубы и умыть лицо. Я решаю принять душ позже, выскакиваю из ванной и с коробкой в руках чуть не прыгаю на кухню, где Манька в своих огромных наушниках кашеварит у плиты, пританцовывая и изображая звезду с микрофоном в виде ложки. Что-то поет одними губами и срывается в испуганный визг, когда я трогаю ее за плечо:

— А-А-А-А!!! — отскакивая от меня, как от чумной, Манька роняет свой микрофон, хватается за скалку одной рукой, а второй за сердце, и, вжавшись в угол, тянет вниз наушники, в которых на полную катушку поет Агилера. Облегченно выдыхает, увидев меня, и начинает хохотать. — Эвка, блин! Ты дура? Я чуть кондрашку не поймала!

— А у меня вот что! — показываю ей коробку, и Манька тут же забывает и про кондрашку, и про скалку.

— И что там?

— Бомба! — хохочу я. — Очень вкусная бомба! Полицию вызывать будем?

— Ой, вот скажешь тоже! — фыркает она в ответ, прожигая нетерпеливым взглядом картон и принюхиваясь. — Открывай уже!

Мне самой не терпится, но еще больше хочется повариться в томительном предвкушении. Поэтому всеми правдами и неправдами оттягиваю открытие коробки. Достаю из шкафчика тарелочку, кладу ее на стол, потом ищу нож, чтобы разрезать наклейку, скрепляющую край крышки и дно.

— Эвка, блин! — Манька, уже пристроившаяся за спиной, чтобы ничего не пропустить, пихает меня в бок концом своей скалки, поторапливая, и я, наконец, поднимаю крышку.

Два стаканчика с кофе — один для меня, а второй для Маньки, судя по надписям на их боках, — и четыре пирожных, между которых лежит та самая карточка с пожеланием доброго утра и инициалами.

— Мамочка! Какая красотища! — Манька пищит от восторга и вздыхает, прижимая скалку к груди, а мое настроение взлетает еще выше.

Хлопнув подругу по ладошке, потянувшейся за пирожным с земляникой, хихикаю ее ойканью и канючащему:

— Ну, Эва! Не жадничай!

— Да не жадничаю я! Подожди немножко! — снимаю крышечки со стаканчиков и окончательно таю от рисунков на кофейной пенке.

На Манькином огромный раскрытый зонт, а на моем солнышко…

— Эв! Ну, Эв! Эвочка! Эвушенька! Ну сколько можно-то? Давай, я свое возьму, а ты на свое смотри сколько влезет? Ну по два же… Эва!

Я киваю, чтобы Манька перестала меня тормошить, и она со счастливыми визгами перекладывает «свои» пирожные на тарелочку, забирает кофе, жмурится, вдыхая его аромат, а сама, глупо улыбаясь, тянусь за карточкой и иду в комнату за телефоном.

— С добрым утром, Эвридика.

От бархатистого голоса Назара подкашиваются ноги и сбивается дыхание. Я киваю, не зная что сказать и стесняясь собственных ощущений от этого приветствия. Даже зачем-то закрываю дверь и только после этого произношу:

— С добрым утром, Назар. Спасибо за кофе.

— Не за что, Эвридика. Не смог удержаться.

Снова бархатное прикосновение голоса, и сердечко едва не сходит с ума от нежности, с которой Назар произносит мое имя. Каждая его буква, будто осторожный поцелуй, а сложившиеся вместе… Щеки вспыхивают раньше, чем в груди появится тихий вздох, и тишина в трубке, неоднозначная, завораживающая, не может дать мне ответ услышал ли его Назар или нет. Теперь уже уши горят от стыда, а я вслушиваюсь, пытаюсь догадаться и невольно прислоняюсь спиной к стене, ища опору, когда вновь раздается негромкое, но все такое же ласкающее:

— Эвридика?

Мама! Колени предательски подкашиваются, и перед глазами возникает картинка, где Назар шепчет мое имя мне на ухо, практически касаясь его губами, а я чувствую тепло дыхания на своей шее и потом ниже… Мама! Сердечко барабанится в груди, пытаясь вырваться наружу, и мне кажется, что его стук, как бы не пыталась заглушить прижатой ладонью, слышен всем вокруг и Назару особенно. Он снова молчит, я молчу в ответ, пришибленная своими фантазиями, только им хватает тишины, чтобы дорисовать то, что мне снилось ночью. Мне снился Назар, его улыбка, взгляд и то прикосновение к запястью. И следом за ним ещё одно, уже губами. Мама! Меня колотит от своего сна, ворвавшегося в реальность и ожившего в звучании собственного имени, расцветающего в груди бушующим огнем.

— Назар, ещё раз спасибо. Мне… мне пора. До свидания.

Я выпаливаю все скороговоркой, жму кнопку сброса вызова и шумно выдыхаю, не понимая что со мной произошло и почему так сильно трясутся пальцы. Но даже отложив телефон в сторону, не слышу ничего кроме своего барабанящегося сердца. Оно колотится, как сумасшедшее, разгоняет по венам пузырящуюся сладкую эйфорию от бархатного голоса, повторяющего мое имя: «Эвридика. Эвридика. Эвридика…» Раз за разом. С нежностью, так похожей на поцелуи, что снились мне ночью. И они мне снились. Снились. Сейчас я могу с уверенностью сказать, что в моем сне Назар целовал меня, шепча мое имя, как заклинание, а я… Боже мой! Я таяла от них всю ночь, не собираясь выныривать, потом проклинала трезвонящий дверной звонок и сейчас трясусь, вспомнив все и услышав вживую то, что казалось возможным лишь в сновидении. Вот только эта лихорадка — не страх и не паника. Это что-то совсем другое, с противоположным знаком. Ещё непонятное, неизведанное, но уже подзуживающее позвонить снова, чтобы ещё раз услышать как Назар произнесет мое имя.

Кое-как отдышавшись, я иду на кухню, где Манька уже слопала свои пирожные и облизывает пальцы, наметившись на одно из моих. Разрезав оба пополам, перекладываю половинку каждого ей на тарелку и хохочу, когда, перепачкавшаяся в креме, сладкоежка поднимает на меня не верящие в свалившееся счастье глаза.

— Эв? Это что, правда мне?

— Лопай. Меня Аскольдовна убьёт за лишний грамм, а тебе это не грозит. Счастливая ты.

— Обожаю тебя, Эвка! — Манька подскакивает с табуретки, чмокает меня щеку, а потом вечно голодным крокодильчиком отправляет себе в рот одну половинку пирожного, закатывая глаза и мыча от восхищения. — Божечки мои! Эвка, это рай! Просто рай! Пустите меня в него, пожалуйста!

— И я там все перепробую, — хохочу я, — А что не попробую, то понадкусываю!

— Угу! — кивает она, запоздало решив посмаковать последний кусочек своего счастья. — Божечки… Эвка! Просто песня, а не пирожные!

Я не знаю как Линда Аскольдовна догадалась кто из труппы вчера ходил в клуб и танцевал «пляски Сатане», но всех кто там был она решила прогнать через свой личный ад для провинившихся. Будто отыгрываясь за каждый наш танец под «сатанинскую» музыку, круг за кругом гоняла по залу, требуя максимальной скорости во время вращений, идеальности осанки и чуть ли не с линейкой проверяла линию от бедра до кончика пуанта. С меня сошло семь потов к тому моменту, когда Грыжа Гестаповна, по версии Лорки и Ани, разрешила мне немного отдохнуть. Я едва не рухнула на пол к другим отмучившимся, мысленно проклиная взбесившегося с пустяка хореографа, а она принялась кошмарить Вовку. Уже не церемонясь и не жалея своего любимчика.

— Марипозов, выше носок! Выше! Ещё выше! Спину держим! Спину! — то и дело разносились по залу выкрики, и мы с Лоркой переглянулись, не понимая какая муха укусила Аскольдовну.

Вовка так и не подошел к нам после нашего столкновения на лестнице, и я подумала, что он в кои-то веки понял, что будет только мешаться, и отрывался один. Но ни я, ни кто-нибудь другой из балетных не видел его ни разу ни на танцполе, ни в баре, что могло означать лишь одно — Вовчик просто ушел. И это само по себе было удивительным событием — раньше избавиться от компании Вовчика Скользкорукого у нас не получалось ни при каких условиях. Он не понимал намеков и игнорировал даже прямые фразы. А сегодня ещё и Аскольдовна кошмарила его не меньше нашего, что вообще не вписывались ни в какие границы. Вроде как и не за что, а огребает наравне со всеми.

— Марипозов! Я тебя во второй состав отправлю! Ты у меня о сцене мечтать будешь!

— Ага. Как же. Все тебе памятник сразу поставят, — негромко произнесла Аня и тут же притихла, потупив взгляд, от громогласного:

— Савельева! К станку!

— Муж ее что ли вчера не трахал или успел пробесить с утра? — едва слышно предположила Катя, и после нового окрика отправилась составить компанию Ане.

— Вот же Грыжа Гестаповна, — зло прошептала Лорка, вставая раньше, чем Аскольдовна зыркнет в нашу сторону и отправит ее отрабатывать произнесённое вслух прозвище.

— Симонова! А ты чего расселась? К станку! Все к станку!

Не самое лучшее занятие. Можно сказать, что наказание, но все же я сама предпочла бы его, предложи мне Аскольдовна выбор. После такой откровенной жести, устроенной за простой поход в клуб, отрабатывать поддержку с пропотевшим Вовой… Спасибо, но падать мне не хочется. Станок — просто рай.

— И раз! И два! Держим спину! Тянем носок! И раз! И два!

Вдоволь поиздевавшись и почти охрипнув от постоянных криков, Линда Аскольдовна с ненавистью во взгляде прошла мимо нас, застывших в третьей позиции, и, не проронив ни слова, направилась к дверям. Грохнула ими, а мы даже не шелохнулись и остались стоять, уже зная чем может обернуться попытка расслабиться раньше времени. Уж что-что, а Гестаповна гарантированно вернётся ровно тогда, когда кто-нибудь решит встряхнуть руку, и придумает ещё что-нибудь напоследок. Лишь через пять минут дверь снова приоткрылась и раздалось гавкающее:

— Быстро все по домам!

Но и после этого никто не шелохнулся. Первый робкий вздох облегчения раздался спустя пятьдесят секунд, следом за ним второй, третий и уже дальше, почти синхронно, вздохнули все оставшиеся. Размяв затёкшие мышцы и обменявшись недоумевающими взглядами, мы неторопливо побрели в сторону раздевалок. Молча и на цыпочках. На всякий случай.

Вообще, подобные приступы садизма для Линды не были редкостью. Она могла завестись с пол оборота, особенно перед премьерой или каким-нибудь днём открытых дверей. Но чаще лютовала именно за чьи-то грехи. И клубы в списке этих самых грехов то вставали на первое место, то исчезали. Никто никогда не мог с уверенностью сказать, как отреагирует Аскольдовна на наши походы потанцевать, но отказывать себе в удовольствии повеселиться? Не так уж часто мы развлекались, если честно. Большая часть времени уходила на репетиции. Порой выматывающие на столько, что единственным желанием было добраться до постели и рухнуть. Когда девчонки умудрялись встречаться с парнями, я даже не представляла. Только то одна, то другая хвастались своими бойфрендами, показывали фотографии или подарки, чаще всего серьги или кольца, и упархивали сразу после душа на свидания. Не бог весть какое достижение, конечно, но меня иногда посещала белая зависть. Вот и сегодня Аня с Лоркой, весело смеясь выскочили первыми из раздевалки, чтобы познакомиться с каким-то другом Аниного ухажера, а я посмотрела в зеркало и закусила губу. В голове шкрябнулась противная мысль, что будь у меня грудь хоть немного побольше, то и внимание ко мне выросло. Только в моем понимании отношения не стыковались с тем обменом тела на подарки и поездки, как у Ани и Ларисы. В моей голове они рисовались другими, более возвышенными и романтичными. Мне хотелось той самой сказки, которую так часто показывают в кино или описывают в книгах. Может, не принц на белом коне, да даже не обязательно принц или граф, мне хватило бы и обыкновенного парня. Главное, чтобы между нами порхали искорки и каждая встреча с ним добавляла им свечения.

Высушив волосы и вернув фен в шкафчик Ани, я защелкнула на нем замок и подошла к своему, прикидывая список собственных «хочу», которых оказалось не так уж и много: честный, харизматичный, умный, веселый, верный и главное любящий. Ещё бы неплохо, чтобы мог что-нибудь сделать своими руками — тот же гвоздь забить или починить табуретку. В принципе, не такой уж и невероятный запрос. Но почему-то под него мало кто попадал, и меня угораздило потерять девственность с рыбоглазым Вовой, а не с мальчиком, который мне хотя бы нравился больше других. Передернув плечами от неприятных воспоминаний, я быстро соорудила на голове хвост и начала одеваться, отвлекаясь на ответное «пока» уходящим девчонкам. Все торопились по домам или по делам, и только мне особо не надо было спешить. Нет, ну а куда, если подумать? Маньке ещё час работать, потом минут сорок добираться, чтобы уже вдвоем, по пути заскочив в магазин, идти домой. Там привычно приготовим ужин, поедим и будем смотреть телевизор или скачаем какой-нибудь фильм. А то и вовсе завалимся спать пораньше. Прислушавшись к своим ощущениям, киваю — хорошая идея. Особенно сегодня. Руки и ноги гудят. Не сильно, немногим больше обычного, но все же гудят, намекая на то, что сейчас было бы неплохо залечь в горячую ванну, а не сидеть два часа на скамейке, дожидаясь Маньку. И чем больше я думала о ванной, тем меньше хотела тратить время на ожидание.

«Мань, я поехала домой на такси. Продукты куплю. Не переживай», — отбила сообщение и уже, повеселев, засунула в сумку пакет с вещами.

— Девчонки, до завтра! — попрощалась я с оставшимися в раздевалке и выпорхнула в коридор, на ходу ища в списке контактов номер такси.

Пролетела до выхода и врезалась в чью-то грудь, едва не выронив телефон из рук.

— Ой, извините, пожалуйста, — прошептала я, не понимая почему вдруг шепчу, а не говорю обычным голосом.

— Ничего страшного. Видимо, это уже стало неизбежной частью наших встреч, Эвридика.

Подняв голову, мне захотелось ущипнуть себя, а потом помотать головой и ещё раз повторить проверку щипком. Только и без нее, по одному лишь сорвавшемуся вскачь сердцу, догадалась, что стоящий передо мной Назар — не плод моего воображения, а вполне себе ощутимая реальность, которая обескураживающе широко улыбнулась и протянула мне небольшой букет альстромерий.

— Я, наверное, чем-то тебя обидел или испугал, — произнес Назар, все так же улыбаясь. — Разрешишь мне тебя проводить, а лучше попробовать загладить свою вину?

— А? — спросила я и кивнула. Больше соглашаясь с предложением пройтись, чем с заглаживанием какой-то вины.

— Я возьму, Эвридика?

Назар перевел взгляд на мою сумку, и я снова кивнула, окончательно теряясь от бархата в его голосе. Он, спокойный и уверенный, окутал мое, заходящееся в сумасшедших попытках сбежать, сердце, а оно бумкнуло в ответ и забарабанилось вновь от прикосновения ладони к моим пальцам. Странное, но до ужаса приятное ощущение очень похожее на лёгкое поглаживание, скользнуло по моей коже, отзываясь не менее приятными мурашками, щиплющими затылок. Я зачем-то вновь кивнула, выпуская ручки сумки, а Назар снова спросил:

— Можно я приглашу тебя на ужин, Эвридика?

— Да.

Наверное, я бы согласилась на любое предложение, спроси он меня с той же пьянящей интонацией, произносящей мое имя. Ведь от нее по венам уже понеслись будоражащие голову пузырьки и в коленках появилась знакомая слабость. Видимо Назар каким-то образом это почувствовал, а я не удивилась его предложению доехать — идти в таком состоянии у меня не получилось бы при всем желании. Черный внедорожник, предупредительно распахнутая дверь и поданная ладонь. Снова это лёгкое поглаживание и мурашки на затылке. Боже, я не узнаю себя, но почему-то улыбаюсь в ответ на улыбку Назара и мотаю головой — нет, я совсем не против поужинать в «Генацвале». Не против, но зачем-то говорю, что через два часа мне нужно быть дома и заехать в магазин.

— Два часа — практически маленькое свидание, Эвридика.

Пьянящие пузырьки лопаются один за другим, выпуская в кровь что-то новое и тягучее. Только мне совсем не страшно. Это новое очень приятное и больше интригует, чем пугает. Странное ощущение, но мне оно нравится. Наверное, так же, как и звучание своего имени. Я не думала, что оно может быть таким… таким… таким же, как шоколадный мусс.

12. Назар

Усадив Эвридику, обхожу машину сзади и бросаю испепеляющий взгляд в сторону притаившегося за двумя микролитражками «Крузака». Там, за тонированным лобашом, Глок. Увязался за мной, хотя я и сказал, что сегодня он свободен, и теперь делает вид, что пялится по сторонам, но не в мою сторону. Скрипнув зубами, тру пальцами подбородок, одним проводя по горлу — лично прирежу, если вздумает попасться на глаза Эвридике, — и сажусь за руль, чтобы поехать в «Генацвале». Конечно можно было выбрать какое-нибудь другое место, ту же кофейню, например, но в моем понимании ужин и пирожные — два понятия, в котором второе может дополнять первое, как десерт, но никак не быть основным блюдом. Плюс Эвридика после репетиции скорее всего тоже голодна и вряд ли хочет тратить время на готовку. И два часа, выделенных мне — прямой намек. Она устала, а мне не хочется, чтобы ей пришлось из-за меня отказывать себе в отдыхе. Будь моя воля, я бы заказал что-нибудь домой и отправил Эвридику в ванную. С гидромассажем. В голове тут же загудело в ответ на подкинутую картинку, где она нежится в пене, прикрыв глаза, и вокруг маленькие танцующие огоньки свечей… Я бы многое отдал, чтобы увидеть это воочию, но давлю одно желание другим и концентрируюсь на дороге и машинах перед моей. Сегодня у меня другие задачи на вечер. И одна из них — показать Алико, что с Нани ничего не будет. Плод его желаний и фантазий и моя реальность в отношениях к девочке останется ровно на том же месте, где была все время, и не сдвинется дальше ни на йоту. У девочки своя жизнь, свои планы на нее, и я просто помогу им осуществиться. Ничего большего, никакого замужества. Нанико не та, кого я хочу видеть с собой рядом, а я не тот, кто ей нужен. Тот же Руслан, мальчишка из ее параллели, подходит девочке гораздо больше. Вьется за ней хвостиком и лишний раз боится взять за руку. Улыбаюсь, вспомнив отчет Боска, проводившего парочку с дискотеки и невольно перевожу взгляд на ладони Эвридики и ее тонкие пальцы, которые подмывает взять в свои и согреть. Кровь снова вскипает и бьёт набатом в виски, я мотаю головой, гоня от себя прочь наваждение, гудящее горнилом, шарахающее по венам и нервам раскаленной плетью.

— У тебя болит голова?

— Нет. Почему ты так подумала? — рывком выдергиваю себя в реальность и тянусь к бутылке воды в подстаканнике, чтобы избавиться от хрипоты в голосе.

— Морщишься, — щеки Эвридики заливает румянец, будто она увидела все мои мысли, а я делаю жадный глоток и снова мотаю головой:

— Нет. День суматошный.

— А разве архитекторы не сидят в офисе за своими досками или на чем вы рисуете проекты?

В ее вопросе столько наивности, что я улыбаюсь и, бросив взгляд в зеркало заднего вида, а потом на вспыхнувший желтым светофор, плавно нажимаю на педаль тормоза, чтобы за время пока горит красный посмотреть в фиалковые глаза.

— Мне кажется, что ты немного не в курсе, чем занимаются архитекторы, да?

— Вообще представления никакого, — жмет плечами в ответ, а сама гипнотизирует меня, не моргая, будто ей на самом деле это интересно.

— Ты снова хочешь поговорить о моей работе?

— Не знаю. А ты не хочешь? — смущенно отводит взгляд первой, смотрит на свои пальцы, дергающие край куртки, и сцепляет их в замок.

— Давай тогда вопрос за вопрос? Я тоже понятия не имею, чем занимаются балерины.

— Ну у нас все просто. Репетиции, репетиции, репетиции, — смеется, жмет плечами.

— У нас тоже просто. Эскизы, чертежи, макеты, — улыбаюсь в ответ. — Правда сейчас за досками никто не сидит. Все на компьютере чертится.

— А это сложно?

— Не особо, когда ты знаешь, что и как делать. Сложности начинаются, если заказчик сам не знает, что хочет видеть.

— В смысле, не знает?

— Так-так-так! Вообще-то сейчас моя очередь спрашивать.

— Извини.

Эвридика краснеет до корней волос, а мне хочется влупить себе ладонью по лицу и кивнуть в ответ на громкое «идиот», прозвучавшее в голове.

— Ничего страшного, — трогаю машину, объезжая застывшее на перекрестке такси и вспоминая подходящий проект. — У заказчиков практически всегда отсутствует привычное для меня техзадание. Самое распространенное, что они говорят — «хочу что-нибудь такое», а что они вкладывают в это «такое» — загадка, ответ на которую они чаще всего сами не знают. Не так давно я делал проект дома, и от изначального запроса до финального варианта он изменился до неузнаваемости. Как бы тебе объяснить, — хмурюсь, боковым зрением отмечая, что Эвридика уже не теребит свою куртку и снова смотрит на меня. — Сперва заказчик хотел дом с окнами в пол везде, где только можно, эдакая воздушность во всем, а когда посмотрел на примерный вариант, начал вносить правки, потом ещё и ещё, и ещё. И в итоге получилось, что ему в принципе нужна была только открытая терраса, а все остальное свелось к стандартной типовой коробке, которые отличаются друг от друга только отделкой.

— А другие бывают?

— Дома? — уточняю и киваю, услышав:

— Заказчики.

— Бывают, конечно. С ними гораздо интереснее работать. С одной стороны проще, когда есть четкое видение конечного результата, но там и запросы такие, что за каждый шаг влево или вправо война.

Умалчиваю о том, что сам уже давно не берусь за «коробки» и всю эту мозгоклюйку перекинул на штат сотрудников «AvA», оставив за собой право забирать только самые интересные — мне интересные, — проекты, коих не так уж и много. Тратить свое время на облизывание и умасливание «неопределившихся»? Зачем? Есть более приоритетные задачи, с которыми архитектор не справится при всем желании. Например, тот же клуб по интересам «Le Vice». Сученыш Гоня никак не хочет отдавать свой гадюшник с извращенцами Хану, будто специально нарывается на ответные действия. Уже с моей стороны. Но все это немного позже. Время на раздумия Гоне дали.

— А вот такой вопрос, Эвридика, — я снова смотрю в зеркало заднего вида, ища в нем «Крузак» Глока, и улыбаюсь — не отстаёт, но и не отсвечивает. — Пуанты. Как вы вообще на них стоите? Пальцы же переломать можно.

— Да это бред, — она улыбается, разворачиваясь ко мне лицом. — Пуанты же специально шьют под ногу. И в них есть носочек, распределяющий нагрузку, чтобы можно было стоять на кончиках пальцев. Блин… это на словах не объяснить, надо показывать, чтобы понятнее стало.

— Покажешь?

Мой голос срывается в хрипоту, Эвридика кивает, одной ладошкой изображает стопу, а второй тот самый носочек, и густо краснеет. Только моя фантазия уже враспрыжку дорисовывает атлас лент, обвивающих ее щиколотки, и в груди выгорает воздух… Я хочу это увидеть! Обязан увидеть и прикоснуться…

Резкий гудок клаксона за спиной — я даже не понял, что вдавил педаль тормоза и пожираю голодными глазами две ладони.

— Понятно…

Снова вода. Не помогающая, не остужающая. Она лишь сильнее обозначает контраст и испаряется раньше, чем проглочу хотя бы каплю. А на кончиках пальцев возникает зудящая необходимость прикоснуться, потрогать, провести по ленте и скользнуть на кожу…

— А пачка? — за шкварник. Рывком в нормальные мысли, гоня те, от которых перед глазами возникает туман. — Она тоже специально шьётся?

— Да, — Эвридика кивает и отводит глаза. — Там же корсаж, мерки…

И опять этот гул в ушах. Меня рвет на клочки от одного звучания слова «корсаж». Там же крючки. Много, безумно много крючков… Можно свихнуться, пока расстегнешь все, только в груди огненный ад и надсадное «хочу!»

При всем желании не могу вспомнить, когда меня так накрывало в последний раз. Пара движений, несколько слов, пунцовые щеки… Только рвет на клочки, полосует на те самые ленты пуант, цепляет крепче крючков корсажа. Я хочу это видеть. Хочу их расстегивать.

Выдохнув и допив остатки воды, опускаю пустую бутылку в подстаканник.

«Нет, мы так никуда не доедем. Надо говорить о чем-то другом,» — киваю своим мыслям, бросаю взгляд в зеркало, потом на пунцовые щеки Эвридики.

— Вроде твоя очередь спрашивать.

— Да? — вздрагивает, будто застигнутая врасплох, и жмёт плечами. — А… а… А какие тебе нравятся фильмы?

— Фильмы?

— Да.

— Не знаю. Не могу сказать. Я предпочитаю читать. А тебе?

— Ужастики, наверное, — Эвридика нервно смеётся и торопливо добавляет, — Ну и романтичное тоже.

— Думаешь, что я испугаюсь от того, что тебе нравятся ужасы?

— А ты испугаешься?

— Вопросом на вопрос? Хитрый ход, Эвридика, — улыбаюсь, удержав рвущуюся шуточку про еврейские корни. — Нет. Таким точно не испугаешь.

Алико. Широкая улыбка и кавказское гостеприимство не могут спрятать от меня ревнивого взгляда на Эвридику. Понял, сразу понял, кто она для меня и огорчился.

— Вай, дорогой! Проходите! Вай, счастье старику! Гости какие! — разливается соловьём, провожая нас к столику за шторкой, лёгким вздохом ответив на мое тихое «извини, Алико».

Мне не хочется расстраивать старика, но томить его ожиданием чуда хочется меньше. Я и Нанико не будем вместе, и Алико стоит это принять. Его внучка, какой бы она не выросла, не сможет перешагнуть черту, проведенную мной когда-то давно. Нани была и останется для меня маленькой испуганной девчонкой со шрамиком от ножа на щеке, а я все так же буду за ней присматривать. Но дальше наши отношения не сдвинутся, как бы этого не хотел старый кавказец. И стоит отдать ему должное — увидел и понял.

— Садитесь-садитесь, меню не дам, сам угощу! Тамта, смотри какие гости у нас! — обернувшись к своей жене, Алико отводит в сторону край шторы, показывая на нас ладонью. — Уважаемые гости — счастье в нашем доме!

— Алико, мы ненадолго, — вклиниваюсь в его суетливую речь, уже перескочившую на родное наречие, но старик будто задался целью выставить на стол все свои запасы.

На праздничной скатерти, возникшей по мановению волшебной палочки, уже через пять минут сложно было найти хоть один свободный пятачок, а Алико с женой все выставляли и выставляли тарелки, блюда и даже умудрились втулить в центр большую вазу с фруктами и три бутылки вина.

— Вах, какие гости! Кушайте, дорогие! Пойду, не буду мешать!

Он уходит, плотно задернув шторы, перекрывая их одна другой, чтобы никто нам не помешал своими взглядами, но сам все же бросает взгляд на сидящую к нему спиной Эвридику и потом вздыхает, смотря мне в глаза. Доля секунды, и нам двоим все становится понятно без слов. Морщинки вокруг глаз старика говорят больше — принял мой выбор, каким бы горьким для него он ни был. Принял и отошёл, понимая, что Эвридика для меня значит несоизмеримо больше той же Жанны, которой Алико улыбался больше из вежливости, чем радуясь ее редким визитам.

Ещё один повод уважать старика.

Я практически не ем, больше наблюдая за тем как это делает Эвридика. Ее удивление, опьянющее своей чистотой, сменилось каким-то восторгом и интересом. Наверное, грузинская кухня сегодня стала для нее открытием, и мне нравится, что именно я показал ей «Генацвале» и мастерство Алико, а он расстарался так, словно уловил мое желание удивить девушку. Долма, сациви, шашлык, чашушули, курица по-гурийски и чахохбили — и это только мясные блюда. Эвридика кладет себе в тарелку всего по чуть-чуть, пробует, боясь, что не понравится — я читаю ее мысли по глазам, — и улыбается. Ее губы завораживают не меньше глаз. Чувственные, выразительные, манящие. И я стараюсь не смотреть на них напрямую, несу какую-то чепуху, чтобы перевести взгляд на только появляющуюся улыбку, следом мазнуть по шее, запястьям или плечам… Мимолётно. Изредка задерживаясь чуть дольше, смущая — ее румянец на щеках вызывает у меня восторг. Такой не получится сыграть или сымитировать — Эвридика стесняется по-настоящему. Обожаю искренность в людях, а в ней ее столько, что не видно ни конца, ни края… Пьяная эйфория от того, как она держит вилку, поправляет волосы или наклоняет голову, и удар в самое сердце, когда промакивает губы салфеткой, чуть сминая их. В этот момент я не могу себя контролировать и перестаю дышать, смотря как они упруго отталкивают от себя пальцы, доводя мое желание прикоснуться к ним, попробовать их на вкус, до состояния мании. Она вся — моя мания. И если есть такая болезнь, то я болен ею в хронической и неизлечимой форме. Жанна на фоне Эвридики уже не кажется красивой. Она лишь эрзац, суррогат, искусственная кукла, пропитанная ядом лжи насквозь и во всем. А Эвридика… Я жду ее улыбку так, как ждут цветы первые лучи солнца на рассвете. Невольно засматриваюсь на малейшее движение, вслушиваюсь в каждое произнесенное слово, и не могу оторваться. Если Эвридика Орфея была хотя бы частично похожа на Эвридику, сидящую напротив меня, то я не удивлен, почему он обернулся.

— А Манька, ничего, что я так ее называю? Она твоя сестра или тоже занимается балетом? — спрашиваю, чтобы ещё немного послушать ее голос.

— Манька — моя соседка. Мы вместе снимаем квартиру, — прыскает со смеху, и машет ладонью. — Хотя очень сложно назвать это словом «снимаем». Даже не знаю каким можно описать точнее, — задумчиво хмурит брови, смотрит в окно, потом на меня, улыбается и спрашивает. — Давай я тебе расскажу, как все выглядит, а ты подберешь более правильное слово?

— М-м-м… Что-то вроде игры в ассоциации?

— Да! — хлопнув в ладоши, Эвридика отпивает из бокала крохотный глоток воды и по-детски наставляет на меня палец. — Только сразу предупреждаю, там нет и не было никаких намеков на что-то большее.

— Интрига, — откладываю вилку, промакиваю салфеткой губы и ликую, когда Эва повторяет мой жест. — Я весь во внимании.

— Так. Тогда слушай. Манька учится в техникуме на повара. На первом курсе она устроилась помощницей в клуб «Feelings». Знаешь такой?

— Естественно, — улыбаюсь. Как же мне не знать этот клуб.

— Там получилась такая история, что владелец, Фил, как-то спустился на кухню и застал там Маньку с бутербродом, который она себе приготовила дома. Вот это важно!

— Запомнил, — смеюсь, кончиком вилки, словно ручкой, выводя слово на салфетке. — Бутерброд. Записал.

Смеётся на мою глупость. Тянет виноградинку в рот, кивает.

— Вот. Он спустился, а Манька и так от всего шарахается, а тут, представь, сам Фил — им старшая повариха запугала ее до икоты. Но не суть.

— Бутерброд все ещё важен или уже можно вычёркивать? — спрашиваю, поднося вилку к салфетке и улыбаюсь заливистому смеху.

— Назар, ну не путай! Бутерброд оставляем! И раз уж начал записывать, то впиши ещё Фила.

— Есть, — чиркаю и поднимаю взгляд обратно. — Что дальше?

— Ну Манька в панику ударилась, что Фил подумает, что она продукты из холодильника взяла или ещё чего хуже ворует.

— А мы-то уже знаем, что она бутерброд из дома принесла, — подсказываю я.

— Да! Манька в жизни чужого не возьмёт!

— Мне определенно нравится такой подход. Продолжаем?

— Ага. Вот, — трёт переносицу, смотрит на персик, но не берет. — Ну она на этой панике и давай себя с потрохами сдавать. «Не увольняйте, я ничего не брала! Мне работа очень нужна!» Вывалила всю правду и ревёт — она ж думает, что все. Уволят и слушать не будут.

— Из-за того, что напугали?

— Да! А Фил ей говорит — будешь мне завтраки готовить и, если мне понравится, с общагой помогу и на зарплату полную переведу. Ей же крохи, как помощнице, платили. Вот. Ну Манька там и развернулась на всю свою катушку. Наготовила завтрак, на следующий день снова прискакала готовить, а Фил через неделю ее к себе вызвал, показал приказ о переводе в штат на полную зарплату и привез на квартиру, где мы сейчас живём. Ключи дал, сказал чтобы училась и дальше так же хорошо и уехал.

— Человек слова, — кивнул я. Только почему-то в голове всплыла история с его отцом, где Гроссов-старший тоже дал слово перерезать всех, кто хоть как-то сунется к его сыну. Нахмурился, изображая буйную мозговую деятельность, и поинтересовался. — Вердикт можно выносить или ещё есть подробности?

— Есть! — закивала Эвридика. — Важная подробность. Очень важная! Вернее две. Мы ни разу не видели квитков, и Фил ни копейки не берет за аренду, хотя Манька пару раз набиралась смелости и спрашивала.

— У-у-у… Это усложняет задачу, Эвридика… Как вас по батюшке?

— Васильевна. А вас, Назар?

— Георгиевич. Назар Георгиевич Авалов, — дёрнул головой, изображая поклон и протянул ладонь, — Крайне рад знакомству, Эвридика Васильевна.

— И я, Назар Георгиевич, — прыснула она и ойкнула, заливаясь румянцем, когда я вместо рукопожатия развернул и коснулся губами ее ладони.

— Разрешите огласить диагноз, Эвридика Васильевна? — вновь поинтересовался, сводя поцелуй в шутку.

— Да-да…

— Итак. Резюмируя все вышеперечисленное могу смело заявить, что под данное описание очень подходят слова: благотворительность и меценатство. И как по мне, последнее больше подходит, — я посмотрел в округлившиеся фиалковые глаза и улыбнулся. — Кулинария — тоже своего рода искусство, а Фил своим жестом способствует его развитию. Мария ведь хорошо готовит?

— Очень, — кивнула Эвридика.

— Тогда все сходится, Эвридика Васильевна, — я снова дёрнул головой. — Рад, что смог оказать вам посильную помощь.

Несколько секунд она смотрела на меня, не моргая, а потом звонко рассмеялась, заходясь по новой от вырвавшегося хрюканья.

13

Два часа катастрофически мало. Мне мало отведённого времени, но, помня про ограничение и магазин, встаю из-за стола и помогаю Эвридике одеть куртку. Пока она поправляет волосы, кладу несколько купюр под вазу с фруктами — Алико не принесет счёт, сочтет эту просьбу оскорблением, но препирательства, отнимающие время, мне ни к чему. Киваю старику на выходе, пропуская Эвридику вперёд, и в простом «заходите ещё» слышу чуть больше, чем простую вежливость.

«Крузак» в зеркале заднего вида. Как приколоченный. Две машины между нами нервируют Глока, и он бы предпочел ехать вплотную, а лучше выпнуть меня из-за руля, чтобы сесть за него самому. Быстрый взгляд в зеркало, на часы… Мало. Катастрофически мало. И как назло, ни одной пробки…

В пакете пара йогуртов, немного овощей и единственная, более-менее попадающая под мое определение еды, тушка какой-то непонятной рыбы, больше похожей на кусок льда. Не лучшая — я бы взял что-нибудь из охлажденки и явно не в супермаркете, но лезть со своими намеками не полез, хотя подмывало взять Эвридику за руку и отвезти в нормальный магазин. Таким питаться просто категорически нельзя. Только все же несу и этот пакет, и сумку, улыбаясь тому, что выбор сталактита с запахом рыбы подарил мне десять минут рядом с Эвридикой. И чтобы урвать ещё пару, я паркуюсь не во дворе дома, а перед аркой, отмечая боковым зрением Глока, метнувшегося следом за нами тенью.

Перекинув сумку с пакетом в левую руку, оттесняю Эвридику к стене арки, чтобы в случае замеса держать ее за спиной, по привычке вслушиваюсь в окружающие звуки, выискивая среди них лишние и подозрительные. Привычный шум города становится фоном и лишь на шаги Глока — единственное противоестественное, — чуйка делает стойку. Они, почти неслышные, но с той тональностью или вибрацией, от которой веет угрозой. У Эвридики тоже легкие и воздушные, выработанные годами занятий балетом. Только Глок освоил это мастерство совсем не с мирной целью, поэтому его шаги звучат по-другому. Как и приглушённый щелчок снятого с предохранителя ствола. После него все мое тело превратилось в сжатую спираль, а взгляд заскакал по двору, выискивая возможную опасность. Качели, мамочки с детьми у песочницы, парочка малолеток на скамейке у дальнего подъезда… и баклажановая ВАЗовская «Четверка» у Эвиного. Чуйка делает стойку, что подобные авто уже давно должны были превратиться в некротруху, а эта подозрительно хорошо сохранилась. Поднимаю вверх руку, делая вид, что поправляю воротник, но сжатый кулак моментально останавливает Глока. Он и сам не дурак — из темноты весь двор, как на ладони, а его не видели. Плохо, что боковые стекла у «Четверки» в тонировке — не видно никого.

«Задние колеса ушли в арку — трое? Плюс водила и справа от него. Пятеро. Если вылезать начнут синхронно, правых положит Глок. Эвридику толкну в кусты, туда же бросить сумки, — мысли завертелись, просчитывая худший вариант, но даже в нем был неплохой шанс вывернуть все в свою сторону. — Потанцуем!»

И только стоило мне потянуться к запястью левой руки, чтобы расстегнуть клипсу лямки удерживающей рукоять стилета, Эвридика увидела эту машину и рванула к ней со счастливым выражением на лице.

— Эвридика!

Время замедлилось, сгустилось до состояния киселя, а я, наоборот, ускорился. Сумка с пакетом выскользнули из ладони, освобождая ее для стилета, мягко шлепнулись где-то за спиной. Шаг вперёд и влево, закрывая Эвридику от возможной пули сзади, правая ладонь летит вперёд, чтобы рвануть за куртку и застывает, едва коснувшись ткани.

— Мама! Папа! — растянутое и счастливое.

Мама? Родители!? Мозг, лихорадочно переварив новую информацию, толкает тело уже вправо, перекрывая собой сектор, в котором открывается пассажирская дверь «Четверки», а рука взлетает вверх, семафоря Глоку «отбой!». Ни хрена не смешная ситуация, вывернулась в одну секунду в черную комедию — положили бы сейчас двух самых близких людей Эвридики, приняв их за опасность…

— Эвочка! Моя стрекозка!

— Папуля! Мамуль! А вы чего не позвонили?

«Да! Какого хрена без предупреждения!?» — рычу про себя, пряча нож обратно в рукав и возвращаясь за брошенной сумкой, а сам чуть не ржу, посмотрев в темноту арки. Устроили бы сейчас пострелушки…

— Твой ухажёр что ли?

— Пап!

Эвридика вспыхнула, заливаясь румянцем, а ее отец, хмыкнув и оглядев меня с ног до головы, протянул ладонь:

— Василий Палыч.

— Назар, — отвечаю на крепкое рукопожатие и киваю его супруге. — Добрый вечер.

— Галина Никитична, — представилась женщина, полная противоположность дочери по фигуре.

— Очень приятно, Галина Никитична.

Мама Эвридики тоже пробежалась по мне оценивающим взглядом и улыбнулась, увидев сумку дочери в моих руках:

— Ой, Эвушка, а ты бы хоть предупредила, что мальчик тебя встречает, мы бы тогда позвонили и попозже заехали.

— Мама!

Эвридика, пунцовая до нельзя, с мольбой посмотрела на мать и вскрикнула, когда ее отец раскрыл багажник и, достав из него мешок с картошкой, закинул его мне на плечо:

— Папа!

— А что папа? Мешок картошки он не поднимет что ли? Нормальный парень, не то что эта ваша немощь балетная.

— Он же грязный!

— Тю! Нашла из-за чего панику наводить. Отряхнем. Или простирнешь. Давай, Назар, тащи уже. Неча баб слушать. Погодь, — отец Эвридики забрал у меня сумку, отдал ее жене, в освободившуюся руку всучил авоську полную яблок, а сам, крякнув, выволок ещё один мешок, уже с капустой, и сетку лука, взвалил на себя и кивнул в сторону подъезда. — Пошли. Эвуль, ты бы хоть двери открыла что ли. Там ещё огурцов с помидорами по коробке.

— Чего!? — протянула Эвридика и заторопилась, обгоняя нас. Выронила связку ключей и чуть не плача посмотрела на меня, когда я протиснулся в подъезд и, ширкнув рукавом по стене, пропустил ее вперёд.

— Того! У мамки ревизия завтра, весь сад на ушах ходит. Хорошо я выходной. Григорьевна воем воет, заберите, говорит Христа ради, кто что может. Мать меня пол дня туда-сюда гоняет, гуманитарку распихивает. Вам вот с Манькой привезли, все ж самим не съесть, а вы хоть тратиться не будете и отъедитесь немного. Тощие обе, как… Давай, Назар, бросай пока тут, потом уже пристроим куда-нибудь.

Сбросив свою ношу, я улыбнулся Эвридике и поскакал догонять ее отца, который полдня занимался перетаскиванием мешков, но очень бодро сбегающего по лестнице за очередной частью. На улице взглядом показал вышедшему из тени и ошалевшему от такого шоу Глоку, что все нормально, отбил ему сообщение в два слова, чтобы не ждал, взял коробку с трехлитровыми банками закруток и морковью, натрамбованной между ними, и пошел обратно.

Небольшая квартирка. Сразу чувствуется, что съемная и явно через агентство. Не узнай я об этом от Эвридики, догадался бы минуты через две-три. Слишком странный для обычного человека выбор мебели, но вполне объяснимый для логики «главное, что есть, и если сломают, то легко и быстро заменить». Стандартное мышление тех, кто рубит деньги. И оно лишь частично замаскировано неконтролируемым женским желанием придать уюта и комфорта любому, даже изначально временному жилью. Очень напоминает комнаты в общежитии, где одно время зависали с Боском и Гёте, отмечая очередную успешно загнанную тачку с перебитыми номерами. Улыбаясь, помогаю отцу Эвридики пристроить в кладовке мешки с «гуманитаркой», а сам больше слушаю тихое перешептывание доносящиеся с кухни. Там, за бряканьем посуды и шумом воды, прячется еще одно неконтролируемое и очень женское развлечение, в котором присутствует моя персона. И интерес к ней, судя по все более громким возгласам «мама!» не становится меньше.

— Так, — Василий Павлович напоследок поправляет оба мешка, чтобы не упали, окидывает хозяйским взглядом коробки с банками и крякает с удовлетворением. — Не разносолы, но с голоду не помрут.

Мне смешно от такой простой логики, но соглашаюсь с ней, выходя в коридор и пропуская мужчину к вешалке, на которую он скидывает свою куртку-спецовку с полустершимися буквами на спине.

— Было приятно познакомиться, Василий Павлович, — протягиваю ему ладонь, чтобы попрощаться, и зависаю от его громкого:

— Галь, что там чайник?

— Вскипел, давайте мойте руки и за стол, — ответила ему жена.

— Слышал? — отец Эвридики, улыбаясь в усы, кивнул мне на вешалку и даже не оставил варианта отказаться, — Сымай-сымай свое пальтишко, не боись, почаевничаем и пойдешь. Мать там Эвке поди плешь проесть успела. Так хоть посмотрит с кем дочь гуляет и успокоится. Давай, Назар, не стесняйся, не съедим.

Рассмеявшись, я повесил припыленное с одного края пальто на крючок, снял ботинки и пошел в ванную, сориентировавшись в планировке квартиры раньше, чем Василий Павлович покажет мне на искомую дверь. Небольшая комнатка с абсолютно классической компоновкой, где свободного места оставлено ровно столько, чтобы хватило зайти и умыться утром или раздеться, а потом вытереться после душа, ютясь на пятачке между раковиной и стиральной машиной. Максимально неудобная в сравнении с моей, только меня это не смутило. Открыв воду и намылив ладони, я больше рассматривал выставленные на полочки баночки с гелями и шампунями, мочалки на крючках-присосках и небольшую выставку нижнего белья, развешенного на веревках сушилки. Простенькие трусики, лифчики, пижамка из шортиков и маечки с тонкими лямочками — невольно задерживаю свой взгляд дольше, представляя в этом Эвридику, и отвожу глаза в сторону. Слишком подлой оказывается фантазия, а я не думал, что после комплектов из бутиков от простой пижамы может шарахнуть по голове с такой силой. Закрываю воду, стряхиваю капли с ладоней и теряюсь — на вешалке висит четыре полотенца и какое из них для рук я не знаю, а вытирать первым попавшимся почему-то не решаюсь.

— Эвридика, а какое полотенце можно взять? — спрашиваю и прочищаю горло — в нем, после пижамки и лямочек на тонких ключицах, одна хрипота.

— Я сейчас покажу.

Она заходит, снимает и протягивает крайнее, а потом, посмотрев мне за спину, на ту самую выставку на веревочках, в одну секунду заливается румянцем до корней волос и пулей выскакивает обратно в коридор. О-о-о, нет. Поразительно насколько сильно меня пробивает ее смущение. Это похоже на удар прямиком в сердце, и оно сбивается с привычного ритма, гулко бьет в ребра, разгоняя по венам шкалящее желание узнать от чего еще она краснеет так же.

— Бери-бери, Назар, не стесняйся. Эвочке же нельзя, а Маня не обидится. Мы ей на следующей неделе привезём. Как знала, у Михайловны побольше взяла.

— Спасибо, Галина Никитична.

Я подцепляю вилкой уже черт знает какой кусок сала с тонкими розовыми прожилками, отправляю себе в рот, стараясь не улыбаться на «незаметное» переглядывание родителей Эвридики, сидящей напротив меня и пунцовой до корней волос. Она стесняется поднять глаза от своей кружки с чаем, к которому даже не притронулась, добивая меня своим смущением, абсолютно не вяжущимся с тем танцем в клубе или нашим ужином и разговором в «Генацвале». Там она не замечала никого, а сейчас, рядом с родителями, дёргается от любого шороха и кусает губы, нервничая.

— Ну так и чем ты, Назар, занимаешься? — Василий Петрович, все же первым начинает допрос к счастью Галины Никитичны. Он густо солит надкушенный помидор, отламывает небольшой кусочек хлеба и хитро улыбается, когда Эвридика буквально вцепляется в свою кружку.

— Я архитектор.

— О как, — хмыкает, кивает себе и жене, будто зная наперед все ее интересы и вопросы. — Слышала, мать? Архитектор! И что ты проектируешь? Дома или эти офисы ваши?

— Все понемногу, Василий Павлович. В зависимости от запросов заказчика.

— Что и баньку сможешь нарисовать? Или это уже не те запросы?

— Ну почему же не те. Смогу. Вы для себя интересуетесь?

— А то.

— Папа! — Эвридика впервые за время чаепития решилась подать голос и тут же стушевалась, услышав:

— А что папа? Папа между прочим о вас с матерью думает. На дачу приедете, хоть помыться в своей можно будет, а не к соседям напрашиваться! Папа… За спрос денег не берут, Эвка. Правильно я говорю, Назар?

— Абсолютно верно, Василий Павлович, — киваю в ответ и снова цепляю пластинку сала, чтобы не расстраивать Галину Федоровну, придвинувшую блюдце чуть не вплотную ко мне.

— Ну так что? Нарисуешь нам баньку? Или ты только бетонки могёшь?

— Почему бы и нет. Вы мне размеры скажите, я вечером эскизы набросаю.

— Вот! Вот это уже наш разговор! — потерев ладони, Василий Павлович задумчиво посмотрел в потолок и кивнул. — Четыре на три. Меньше не надо.

— На два отделения или с комнатой отдыха? Топить откуда планируете?

— Ого! — довольно крякнул мужчина и подмигнул жене. — Вот это мы, мать, удачно к дочке в гости заехали! А то так и ходили бы кругами вокруг да около, — перевел взгляд на меня и спросил, — А сам как думаешь, Назар? Мы ж люди в этом не сильно разбирающиеся.

— Я бы делал с комнатой и топочной выходящей в нее. Меньше мусора в самой бане и то же тепло. Четыре на три, конечно, не лучший вариант — много неиспользуемых хвостов останется, — но тут надо смотреть что у вас по материалам и сколько его.

— Не боись, Назар! Лес у нас есть. Не хватит, еще привезу, благо знакомых на пилорамах у меня хватает. Напилят как надо, любо-дорого посмотреть будет. Так что с этим вопросов нет. А хвосты… — Василий Павлович переглянулся с женой и махнул ладонью, — Да и черт с ними! На дрова пустим, ежели не пригодятся.

— Или можно сделать шесть на три с открытой террасой, — предложил я.

— А давай! Соседям на зависть, нам на радость! — кивнул отец Эвридики, потирая ладони. — Рисуй, Назар, проект. За мной не заржавеет. Срубим баньку, так попарю, что младенчиком из нее выйдешь.

И решенная банька, словно пристрелочный выстрел, стала первым вопросом в пулеметной очереди о том кто я и где я, посыпавшейся уже от обоих родителей Эвридики. Галина Никитична больше вскользь, стараясь не выдать свой интерес, а Василий Павлович в лоб и напрямую — после его вопросов Эвридика вспыхивала румянцем, но прислушивалась к моим ответам, выдыхая с облегчением на довольное хмыканье отца, решившего, что с меня хватит, лишь через два часа непрерывных расспросов, уже в присутствии вернувшейся с работы Маши.

— Пойдем-ка перекурим, Назар, да мы все же ближе к дому поедем. Можем и тебя подкинуть.

— Спасибо, я на своей, — деликатно отказываюсь, не зная каким образом доберусь до машины после такого плотного чаепития.

— Ну раз на машине, то сам, — кивнул мужчина, поднимаясь из-за стола. — На чем хоть ездишь?

— «Трекхок», «Камаро», — ответил и заулыбался на понимающее угуканье и очередную вспышку румянца на щеках Эвридики.

— «Самара», говоришь? Неплохая машина, у Григорьича сын на такой ездит. Багажник, как по мне, маловат, конечно. Нам вон картошку возить надо или ту же рассаду весной. Вам молодым не понять.

— Всему свое время, Василий Павлович, — согласился я, пропуская мужчину на балкон.

— А то! По молодости-то запросы совсем другие, — хмыкнув, отец Эвридики взял предложенную мной сигарету и, закурив ее, выпустил дым в открытую створку окна. — Пьешь?

— Нет.

— Этот что ли? Язвенник?

— Почему сразу язвенник? Могу выпить за компанию, но мне это не интересно.

— Не интересно, — хмыкнул Василий Павлович и, смотря мне в глаза, уже серьезным тоном произнес. — Вот что я тебе скажу, Назар. Я вас городских насквозь вижу. Голову девкам цветочками пудрите, а сами о другом думаете. Цветочков у нас на даче пруд пруди, а Эвка одна. Я за нее с тебя три шкуры спущу, не посмотрю, что архитектор. Если побаловать решил, лучше сразу себе венок заказывай. В мешок закину и вывезу в лес — век никто не сыщет.

— А если нет? — спросил я, не разрывая взгляд.

— Там посмотрим, и время покажет. Поди не дурной и услышал, что сказать тебе хочу. Эвку мы не для шалостей ростили.

— А я не для шалостей с ней и познакомился, Василий Павлович.

— Ну тогда и мешок глядишь не пригодится, — многозначительно улыбнулся он и глубоко затянулся, переводя взгляд на улицу. — Эх, погодка-то нынче какая…

Передав Глоку две банки с солёными огурцами и помидорами, кое-как устраиваюсь на заднем сиденье и откидываю голову на подголовник.

— Домой, босс?

— Глок, дай немного передохнуть, — выдыхаю, расстегиваю пару пуговиц на вороте рубашки, ослабляю ремень и смеюсь. — Надо было тебя с собой брать. Я столько есть не могу.

— Вкусно хоть было, босс?

— Сало с чесноком, закруточки, потом картошка жареная, — перечисляю все, что мама Эвридики умудрилась приготовить и впихнуть в меня под разговор, и снова выдыхаю. — Кормили на убой, Глок.

— Домашнее если, то чего не есть-то?

— Не спорю, но не в таких количествах.

— Да пару месяцев так поедите, привыкнете, — Глок, гоготнув, заводит двигатель и взглядом провожает чету Симоновых, вышедших из подъезда. — А в общем как?

— Батя грозился вывезти в лес и прикопать, мать закармливала, как в последний раз.

— Ну, значит, нормально.

— Нормально, Глок, но в следующий раз пойдешь со мной.

— Не вопрос, босс. Я домашнее уважаю. Домой?

— Поехали. Только не гони.

14. Эва

Если можно сгореть со стыда, то я сгорела. Хватило одной секунды, чтобы уши вспыхнули огнем от того, что Назар увидел мое белье в ванной. Не мог не увидеть. Глупая надежда, что трусики на верёвке остались незамеченными им, истаяла сразу, как в поле зрения попали мои белые плавки с розовыми рюшечками — нелепее и смешнее сложно представить, но рядом с ними сушились и другие, и лифчики, и пижама с лисичками. Я выскочила из ванной, не зная куда себя деть и как открутить время хотя бы на пять минут назад, чтобы догадаться задернуть штору или снять и спрятать белье в ту же стиралку. А все мама со своими распросами. Заговорила, заболтала, из головы и вылетело. Господи, ну вот почему они не предупредили, что приедут?

— Стрекозка, я что-то тебя совсем не узнаю. Может, мы с папой что не так спросили? Так ты пойми, нам же интересно с кем ты встречаешься.

— Мамуль, — простонала я, уже не отрицая маминого «встречаетесь» — бесполезно. Не услышала ни с первого раза, ни с сотого.

— Ой, с тобой каши сегодня не сваришь, — махнула она ладонью, обнимая меня. — Интересный мальчик этот твой Назар, не переживай. Мне он понравился, да и папе вроде тоже. Вась, как тебе?

— Посмотрим, Галь, — подмигнул мне папа и заторопил маму. — Давай, мать, время не тяни. Нам ещё до дому ехать.

— Все-все-все! Одеваюсь я уже, одеваюсь, не рычи только, — засуетилась мама. Накинула куртку, поправила волосы и, чмокнув меня и Маньку, выскочила на площадку.

И стоило только ей оказаться за дверями, папа тут же сунул мне в ладонь несколько сложенных купюр.

— Мамке только не говори, — прошептал он, — Подхалтурил тут малехо.

— Пап, забери! У меня есть, — я попыталась вернуть деньги обратно, но папа только рассмеялся:

— Эвка, не смеши. Есть у нее. Знаю я вашу стипендию. В холодильник смотреть страшно — мышам веситься не на чем. Бери, говорю, тебе они лишними не будут. Куртешку купишь новую или чего там надо. Да хоть в том же кафе посидите. Да Мань? — подмигнул Маньке, жующей толстенный бутерброд в четыре этажа, торопливо чмокнул меня в лоб и пошел догонять маму.

А я так и осталась стоять у дверей, держа в ладони деньги, о которых не стоило рассказывать маме, которая ещё на кухне ровно так же, втихушку, сунула мне «да тут премию небольшую выписали» и сказала не говорить об этом отцу. Посмотрела на довольную моську Маньки, больше похожую на вечно голодного хомяка, перевела взгляд на вешалку и ойкнула. Внизу, на полочке, где стояли сумки, поверх моей лежал видимо сползший с крючка шелковый шарф Назара. Я сперва подхватила его и дернулась в тапочках вернуть оставленную вещь, потом кинулась на кухню посмотреть в окно уехал он или нет, дальше пролетела обратно в коридор за телефоном и, вытащив его из сумки, выругалась — мобильный не подавал признаков жизни, разрядившись как обычно в самое неподходящее время.

— Эф, ты фо? — поинтересовалась Манька, зайдя за мной в комнату, куда я рванула с телефоном в одной руке и шарфом в другой.

— Сел, а Назар забыл, — протараторила я, кивнув на шарфик и телефон, и продолжила переворачивать содержимое ящика в поисках зарядного, которому ровно в этот момент стало скучно и оно решило поиграть в прятки.

— И фо?

— Отдать хочу, вот что. Мань, ты моё зарядное случайно не видела?

— На куфне лефит, — ответила она, не забывая откусить очередной кусок своего бутерброда.

Проводила меня, поскакавшую на поиски, удивлённым взглядом и все с тем же набитым ртом подсказала, что кто-то очень умный как обычно бросил свою зарядку на подоконнике. В принципе, я бы и сама об этом вспомнила. Наверное. Сперва бы правда перевернула вверх дном квартиру и, так и не найдя, пошла просить у Маньки ее, благо что одинаковые, а она с довольной моськой привела меня на кухню, отодвинула штору, за которую я положила обмотанный проводом блок и спросила:

— Это не подойдет?

Что меня вынуждало оставлять зарядку на подоконнике? Зачем было его класть именно за штору? Не знаю. Но уже везде, где только можно, стоило налепить стикеров с надписью: «Нужна зарядка? Посмотри на кухне за правой шторой!» И добавить что-нибудь обидное в конце. Чтобы уже запомнила класть вечно теряющееся зарядное в одно место. Желательно видное, а не в уголок, куда нормальные люди ни за что в жизни не станут убирать нужное каждый день.

Позвонить Назару второй раз оказалось в разы проще, и я даже не растерялась, когда он негромко рассмеялся в ответ на мое сбивчивое: «Привет, ты шарф у меня оставил».

— Как жаль, что ты так легко раскусила мой хитрый план, Эвридика, — вздохнул Назар. — Признаюсь. Оставил специально, чтобы был повод напроситься в гости или встретиться ещё раз. Но, если ты настаиваешь, могу вернуться и забрать прямо сейчас.

— Нет-нет, я совсем не против встретиться снова, просто подумала, что… — протараторила я, ойкнула, осознав что именно только что произнесла вслух, и уже одними губами прошептала. — Ой, дура…

И в ответ на повисшую тишину снова раздался негромкий смех, а на моих губах появилась улыбка:

— Ты меня специально провел, да? — спросила я.

— Самую малость, Эвридика Васильевна, — сразу же признался Назар. — Но я уже услышал, что вы ничего не имеете против ещё одной нашей встречи. Услышал и запомнил. Ну и так как полностью признаю свою вину, предлагаю вам решать где и когда она пройдет.

— Назар Георгиевич! — включаясь в эту шутливую игру, грозно произнесла я, едва сдерживаясь, чтобы не захохотать. — Вы крайне бессовестный человек.

— Каюсь, виновен, Эвридика Васильевна. Требуйте любую компенсацию. Обязуюсь загладить свою вину. Как ты на это смотришь, Эвридика.

Голос Назара в одно мгновение перестал быть шутливым и наполнился бархатной хрипотцой, в которой мое имя вновь прозвучало по-особенному. Не как раньше. От восьми букв, произнесенных так, будто звучание каждой доставляет Назару удовольствие, у меня на загривке высыпали приятные мурашки, а сердце запнулось и заколошматилось, разгоняя по венам уже знакомые пузырьки шоколадного мусса.

— Я… я подумаю, — зарделась я и растерялась, увидев в отражении стекла свои осоловело-счастливые глаза. — Давай… Давай, я подумаю и мы созвонимся завтра?

— Хорошо, Эвридика. Я буду ждать твоего звонка. Спокойной ночи, Эвридика.

— И тебе, — едва слышно прошептала я, растекаясь от очередной, уже двойной, порции хрипящего бархата, проникающего куда-то глубоко-глубоко.

— Приятных снов, Эвридика, — произнес Назар и первым нажал кнопку завершения вызова, добивая меня окончательно.

Толпы мурашек забесновались по моему телу, приподнимая дыбом прозрачные волоски на руках и скашивая и без того ослабевшие ноги. Я буквально стекла на табурет, прикрывая глаза и растворяясь в лопающихся пузырьках, наполняющих кровь чем-то непонятным, но до ужаса приятным и тягучим. Это что-то завораживало, заставляло дышать через раз и отзывалось приятным теплом внизу живота. Такое странное, немного пугающее и в то же время манящее ощущение, которое хотелось распробовать чуть больше, чтобы понять его до конца.

— Эв? — протянула Манька.

— Он сказал позвонить завтра, — заулыбалась я в ответ, не открывая глаз.

— Эвуль? С тобой все хорошо?

— Угу.

— Точно?

— Манечка, со мной все хорошо, — выдохнула я, посмотрела на подругу и повторила ещё раз. — Мань, все хорошо. Все просто замечательно!

— Ну да, — недоверчиво согласилась она и зачем-то потрогала мой лоб. — Странно.

Что именно показалось Маньке странным, она не сказала, но все время, пока переставляла посуду в раковину, косилась на меня, сидящую с глупой счастливой улыбкой, а потом просто махнула рукой. Да я сама не могла объяснить, что со мной происходило и почему в ответ на приятную бархотную хрипоту в голосе Назара все внутри начинало петь и вибрировать. Мне очень нравилось, что он произносил мое имя. Но больше — как он его произносил.

Уже перед сном, приняв душ и переодевшись в те самые нелепые трусики и пижамку с лисичками, я пошла на кухню попить воды, а на обратном пути в комнату свернула к вешалке и потрогала висящий на ней шарф Назара. Холодящее в первую секунду ощущение от шелка, сменилось приятным, очень напоминающим то самое мимолётное прикосновение пальцев к запястью, и мне не пришло ничего умнее в голову, как снять шарф и накинуть его на плечи, прикрывая глаза. Снова этот мимолётный холодок, обжигающий горящую после душа кожу, и следом, буквально через несколько мгновений, в воздухе возник немного непривычный аромат мужского парфюма, приятно щекочущий ноздри своими резкими нотами цитруса, кардамона и кориандра. В нем было что-то ещё, неуловимое, но до боли знакомое, и я поднесла край шарфа к носу, вдохнула чуть глубже, пытаясь разобрать что это. Невольно провела тканью по щеке, губам, шее… Ещё не понимая, что именно в ответ на эти прикосновения в голове путаются мысли, а низ живота начинает тянуть так, что хочется чего-то большего, чем ощущение шарфа на плечах. Чего-нибудь более тяжёлого, сильного, горячего… Обняв себя поверх шелковой ткани, я провела по ней ладонью и дернулась, испугавшись того, как полыхнуло в груди на свое собственное прикосновение. Лишь в голове, сквозь туман, прозвучало «Эвридика» голосом Назара. С той самой бархатной хрипотцой. Да! Рвано выдохнув, я помотала головой, стянула с себя шарф, но не повесила на крючок, а сложила и понесла в комнату, чтобы положить на тумбочку. Зачем? Не знаю. Мне захотелось, чтобы ночью аромат его одеколона или туалетной воды парил вокруг, обнимал меня, а может и целовал… Дурные мысли медленно кружились, танцуя, и я танцевала среди них, проваливаясь в сон, где вместо шарфа мои плечи обнимали руки… Сильные, уверенные… а потом появились они — обжигающе-нежные губы…

Я подскочила рывком, не отдавая отчёта где нахожусь и почему мое сердце колошматится как сумасшедшее. Щеки, шея, руки, да все тело горело огнем, и эпицентр его находился внизу живота. Оттуда жадные сполохи поднимались выше, опаляя грудь и пересохшие губы. Они же волнами растекались по дрожащим ногам, и я затравленно ощупывала себя, дыша загнанной лошадью, и пыталась вспомнить, что мне снилось. Или кто. Ответ крутился на краю подсознания, только он ускользал все время, а потом и вовсе испарился после трели звонка и пары раздраженных ударов в дверь.

Посмотрев на безмятежно дрыхнувшую Маньку, я накинула халат и босиком подошла к дверям.

— Кто там?

— Блядь, да вы заебали! Я вам что, будильник? — прорычал в ответ мужской голос, и я, посмотрев в глазок, узнала курьера из кофейни.

— Одну минуточку, — произнесла, торопливо завязывая пояс и драпируясь.

— Да че ж не час-то!? Мне ж, блядь, только к вам заказы возить! Конечно, а разве может быть по-другому!? Давай, сходи там ещё душ прими, чё уж! Я подожду! Мне ведь платят как раз за ожидание! — разорялся парень, а когда я открыла дверь, окинул меня злым взглядом и протянул планшет с ручкой. — Сука, как вы меня бесите! Я ваш адрес уже ненавижу! В кошмарах скоро сниться начнет!

— Извините, — виновато прошептала я, поставив роспись.

— Да не, все, блядь, нормально! Приятного, блядь, аппетита! Спасибо, что выбрали нашу кофейню! Лучше б Макдак так задрачивали! — парень снова окинул меня колючим взглядом и протянул коробку. — Слушай, не заказывай больше ничего, а. Уже поперек горла стоите!

— А вы почему мне хамите!? — вскинулась я. — Я позвоню вашему начальству!

— И чего!?

— И того! Расскажу, как вы с клиентами общаетесь!

— Да какие вы клиенты? Клиенты ждут, а не дрыхнут…

— А ваше какое дело, чем я занимаюсь? — перебила я парня. — Вам так-то деньги платят!

— Слушай, за такие деньги, которые мне платят, скажи спасибо, что я вообще приехал!

— Да? Вам мало платят!? Ладно! Я прямо сейчас позвоню и расскажу, что и как вы говорите! — решительно выкрикнула я.

— Да звони! Только не удивляйся, если в следующий раз я твой заказ пару раз уроню.

— Хамло! — выплюнула в лицо парню и грохнула дверью, твердо решив позвонить и пожаловаться на такую клиентоориентированность.

Сходила в комнату, взяла свой телефон и пока не пропал запал позвонила и расписала в красках какие курьеры работают в кофейне и как они разговаривают с клиентами.

— Приносим вам свои самые искренние извинения. Мы прямо сейчас примем меры и гарантируем, что впредь такое больше не повторится. Спасибо, что сообщили об этом неприятном инциденте. Ещё раз приносим свои извинения.

— Спасибо, — кивнула я, завершила вызов и злорадно улыбнулась. — Вот теперь посмотрим, как ты запоешь, хамло.

Мерзкое послевкусие от общения с курьером стало испаряться, стоило мне начать открывать коробку. Я даже не сомневалась, что она от Назара и первым делом достала черную карточку со строчкой: «С добрым утром, Эвридика Васильевна. Надеюсь, вы улыбнетесь». От нее на губах действительно появилась счастливая улыбка, а когда я подняла шуршащую упаковочную бумагу, внутри проснулась визжащая от восторга девочка. Два клубничный коктейля в прозрачных стаканах с рисунком, имитирующим покрытое морозным узором стекло, и, ставшие практически визитной карточкой, две пары десертов: запечённые в тесте груши и клафути с черешней. Я проткнула трубочкой крышку стакана, попробовала ещё холодный напиток и зажмурилась, откусив небольшой кусочек груши — божественное сочетание вкусов одним махом стерло из памяти грубияна-курьера и все те гадости, которые он наговорил. Подтянув к себе телефон и включив на нем громкую связь, я нажала на иконку вызова рядом с последним в списке и произнесла, улыбаясь от уха до уха:

— Доброе утро, Назар Георгиевич. Я получила ваше послание.

— Доброе, Эвридика Васильевна, — ответил он, рассмеявшись. — Надеюсь, вы хотя бы на секунду улыбнулись.

— Улыбнулась, — кивнула я.

— Тогда я не могу не порадоваться. Ведь улыбка девушки с таким именем — это невероятное сочетание.

— Как клубничный коктейль и запеченная груша?

— О нет. Вряд ли хоть какой-то десерт может сравниться с улыбкой Эвридики. Это слишком изысканное сочетание… Ты же сейчас улыбаешься, Эвридика?

— Да, — прошептала я, чувствуя как внутри вновь разгорается безумное пламя.

15. Назар

Запеченная груша и клубничный коктейль? О нет. Я снова пробую десерт в сочетании с молочным напитком, улыбаясь послевкусию прозвучавшего «Назар Георгиевич», смотрю в окно на просыпающийся город и его улицы, по которым курсируют коробки автобусов, но взгляд неизменно возвращается к верхушке колеса обозрения, виднеющегося над крышами домов.

— Назар?

Требовательный оклик отца из-за спины, но как и до разговора с Эвридикой я отрицательно мотаю головой. Клуб Гони уйдет к Хану. Это решение уже принято и никаких изменений не будет.

— Гоня тебе нужен? — спрашиваю, делая крохотный глоток напитка и разворачиваясь к отцу.

Он не отвечает. Неторопливо перебирает бумаги на моем столе, рассматривая эскизы бани для родителей Эвридики.

— Странно. Хотел бы я знать причину, по которой тебе стали интересны бани.

— Хотел бы я знать причину, по которой ты впрягаешься за Гоню.

— Интересный вариант, — отец складывает листы в ровную стопку, возвращая их ровно в то место, где они лежали, смотрит мне в глаза, буравя взглядом больше по привычке, чем требуя ответа.

Я чувствую, что Гоняев — лишь повод приехать с утра, а самое главное ещё не озвучено и никак не связано с баней или клубом, который Хан по моей указке кошмарит последние дни на полную катушку. «Le Vice» поменяет владельца, это уже вопрос времени и принципа — отец демонстративно не лезет в мои перестановки, дав на них свое молчаливое согласие. Мне этого достаточно, как и скупой оценки проекта, над которым просидел всю ночь. Между моим дипломом по архитектуре и дипломом брата по юриспруденции одобрение отца всегда звучало в сторону последнего.

— Ничего не хочешь рассказать?

— А должен?

Я подхожу к столу, опускаю на него стакан с коктейлем, рядом кладу телефон и недоеденную грушу. Молчаливый обмен взглядами, словно очередная проверка кто первым сдаст свои позиции. После минуты такого «внимания» Арсений уже вскинул бы лапки вверх и полетел делать то, что от него хотели увидеть. На эту покладистость мне периодически хотелось рассмеяться брату в лицо. Юрист с таким мягким характером — бред, но отец получил то, что хотел, и теперь Арсений мог летать по курортам и попивать коктейльчики на пляже. Офис его ждёт, пара юристов изображает активность и вроде как даже ведёт несколько мелких дел… Успешность, стабильность, размеренность и показуха… Я бы уже через месяц завыл от такой жизни.

— Двойной и без сахара? — спрашиваю, хотя и знаю о привычке и любви отца к черному кофе по утрам.

— Не расскажешь? — усмехается, но цепкий взгляд все так же продолжает сверлить мою черепную коробку.

— Нет. Хочешь услышать отчёт, тогда лучше позвони Арсению и спроси с кем он вчера переспал.

Я иду к кофемашине, ставлю на поддон кружку и выбираю максимальную крепость варки, отец молча опускается на стул, взглядом показывает на бутылку коньяка в баре:

— Немного, Назар.

— Пару капель для запаха или ложку?

— Ложку. И включи вытяжку.

Оборачиваюсь посмотреть, что именно будет курить отец, и врубаю вытяжку на две трети ее мощности — сигара. Достаточно многообещающе, если обращать внимание на детали.

В пепельницу падает идеально отрезанный гильотиной кончик сигары, вальяжно-неторопливое попыхивание сменяется двумя смакующими затяжками. Идеальное колечко дыма и приглашающий жест сесть напротив. Только я у себя дома, а не в кабинете отца. В ответ на его сигарный ритуал мне тоже есть чем ответить. Тостер начинает подсушивать хлеб, кофе машина варит уже привычное с утра эспрессо, а на столешницу опускается салфетка с приборами. Словно по нотам, я готовлю себе завтрак, игнорируя попыхивание и изучающий взгляд прищуренных глаз. У него свой ритуал, у меня свой: яйцо пашот, подсушенный хлеб, пара ломтиков поджаренного бекона и эспрессо в тонкой фарфоровой кружке. Эстетика в каждом моменте.

Переложив яйцо поверх хлеба и украсив его тремя листиками базилика, сбоку выкладываю бекон, прохожусь салфеткой по краю тарелки и, поправив кружку, поставленную ровно в центр блюдца, опускаюсь на стул, отмечая невольную улыбку отца:

— Забыл поперчить.

— Я ничего не забываю. У всего свое время, — отпиваю глоток эспрессо и тянусь к перечнице.

— В два часа приедет Черкесс с сыном. У тебя с ними встреча.

— У меня? — уточняю, аккуратно надрезая белок, чтобы желток не вылился слишком быстро и успел пропитать хлеб.

— У тебя. У меня сегодня выходной.

— После ложки коньяка? — поднимаю насмешливый взгляд на отца, только он обескураживающе широко улыбается, откидывается на спинку стула и, поигрывая сигарой, вскидывает брови:

— А почему бы и нет, Назар?

— Пусть подъедут в мой офис. Я не хочу обсуждать дела в людных местах.

— Вы встречаетесь у меня в офисе, — затяжка, клуб дыма и хитрый прищур глаз. — Я уже распорядился.

— Хорошо. Тогда не удивляйся, если мой ответ Черкессу тебе не понравится.

— Правая рука не работает в ущерб голове, Назар. Если ты им откажешь… Значит, так тому и быть.

Кивнул, словно только сейчас принял окончательное решение, и, ставя точку, после которой оно уже не подлежит изменению, вдавил сигару в пепельницу, в два глотка допивая свой кофе.

— Чего у вас с матерью не отнять, так это умение находить красоту в простых вещах, — произнес он, поднимаясь со стула. Не стал надевать пальто, а небрежно кинул его на сгиб локтя, посмотрел на мою тарелку с лёгкой полуулыбкой и после все же не удержался, бросил взгляд на листы с эскизами, спрашивая с нескрываемым интересом. — Кто заказчик, Назар?

— Ты его не знаешь, папа.

— Большие деньги, если взялся сам?

— Нет. Мое личное желание сделать этот проект.

— Тем интереснее, — нахмурил брови, но на этом решил остановиться. — В два, Назар. Хотя зачем я тебе напоминаю. Ты же ничего не забываешь.

— Приятного выходного, папа. Отзвонюсь сразу, как закончу с Черкессом.

Закончив завтрак, провалившись с головой в пролистывание на экране телефона фотографий Эвридики, выложенных в соцсетях, чтобы найти ту, которую можно поставить на входящий звонок, все же прихожу к выводу, что оторвать руки тем, кто ее фотографировал, далеко не худший вариант. Из всех просмотренных снимков только один поймал ту Эвридику, которую видел я, остальные больше походили на издевательство над самим понятием «запечатлеть красоту». Будто сознательно сделанные наспех или на самую худшую камеру, которую можно найти только в раритетных кнопочных мобильных. В эру «Инстаграма» и селфи, когда каждая девушка помешана на правильном свете и знает свою «рабочую» позу… Черт! Я матерился сквозь зубы, пока не наткнулся на фотографию с репетиции, определенно сделанную профессионалом — водяной знак в правом нижнем углу только подтвердил мою мысль. На ней Эвридика сидела на полу, чуть наклонив голову и натянув на колени свитер. Тот самый свитер, ворот которого идеально подчеркивал ее шею. Она смотрела, точнее, всматривалась, ловила каждое движение того, что происходило за кадром. Скорее всего какой-то взмах руки или положение ладони — Эвридика пробовала его уловить и повторить. И я застыл, не дыша, чтобы не спугнуть и не мешать ей это сделать. Смотря на фотографию. Не мешать. Кадр, секунда, мгновение, пойманное фотографом, но именно оно завораживало до трепета, и я несколько минут дышал через раз, в полвдоха, всматривался в линию шеи, трогал выбившиеся из пучка волосинки. Смотрел и не мог насмотреться. Невероятная красота и грация в простой фотографии. Единственная фотография, которую я, не раздумывая ни секунды, хотел скачать и распечатать. Скачать получилось с лёгкостью, а распечатать… При том разрешении, в котором она была залита, вряд ли. И это злило.

«Скинуть Гёте кусочек с водяным знаком, пусть ищет чей,» — здравая мысль, следом чуть ли не суматошное движение пальца по экрану: выделить, вырезать, отправить с коротким распоряжением.

Выдох. Довольный. Я уже знаю, что найду фотографа, а там выкуплю права или исходники.

— Карина, отчёты, два кофе, и все максимально быстро. У меня нет времени.

— Одну минуту, Назар Георгиевич.

— Глок, не отсвечивай.

— Есть, босс.

Секретарша остаётся за спиной, Глок проходит за мной следом в кабинет и устраивается на диванчике, я жму кнопку, открывающую жалюзи, дальше быстрый взгляд на охранника — уже перевалил за две трети книги, с которой таскается везде и прогрессирует с каждым днём в плане скорости чтения. Затянуло. Радует, что не бросил, но эта радость испаряется и превращается в фон, стоит опуститься в свое кресло и включить компьютер. Времени действительно мало, и очень хочется убедиться, что в мое отсутствие все работает, как швейцарские часы.

— Назар Георгиевич. Ваш кофе и вся текучка на сегодня.

— Спасибо, Карина, свободна, — отпускаю секретаря и тут же останавливаю, не понимая почему в раскрытой папке лежит всего один лист. — Карина? — поднимаю его, даже смотрю на обратную сторону, но кроме «текучки» в виде выписки о состоянии счетов, ничего нет.

— Проект Пархатова закрыли, Семён Андреевич очень доволен, деньги поступили сегодня утром. Саркасов просил исключительно ваших рекомендаций по фасаду, но я подумала, что Сергей справится сам и отправила его с эскизами вашего прошлого проекта. Пуравина как обычно позвонила с утра и переиграла дубовый паркет обратно на мрамор, стоимость изменений внесенных в проект она сразу же перевела на счёт и выклянчила кого-нибудь проехаться с ней по магазинам посмотреть образцы. Я отправила Марину, — задумавшись на секунду, Карина поправила очки и улыбнулась. — Все, Назар Георгиевич. Остальные работают в штатном режиме. Ах, да! Совсем забыла. Саша из бухгалтерии просила узнать подпишете вы отпуск на три дня или ей брать за свой счёт.

— Похороны?

— Нет, Назар Георгиевич. У нее мальчик с командировки вернулся, — заулыбалась Карина.

— Сколько они не виделись?

— Полгода, Назар Георгиевич.

— Пусть пишет на две недели с сегодняшнего числа и едет домой. Хотя… Вызови ей такси, оплатим с корпоративного, и… совсем забыл… сними им на две недели номер для новобрачных в «Golden J» и попроси администратора на видное место поставить самую большую упаковку презервативов, которая у них только есть. Ещё один затопленный слезами отчёт мне ни к чему.

— Назар Георгиевич, это жестоко, — рассмеялась девушка и испарилась, цокая каблуками, после моего, теперь уже совсем не шутливого:

— Выполняй.

— Маловато будет одной, босс, — гоготнул Глок, не поднимая головы от книги. — Если полгода воздержания и на две недели в отрыв. Я б две подогнал. Как вспомню себя с армейки…

— Глок, — усмехнулся я, — давай-ка включим калькулятор и посчитаем. Четырнадцать дней, в пачке сто штук. Семь на день, так?

— Босс, полгода и семь раз в день — это вообще ни о чем. Поверьте, я знаю о чем говорю.

— Черт с тобой, — давясь от хохота, жму кнопку селектора. — Карина, добавь ещё одну упаковку. Персонально от эксперта Михаила.

— Хорошо, Назар Георгиевич, — прыснула от смеха секретарь, а Глок насупился и уставился в книгу, усиленно водя пальцем по странице.

Время до двух пролетает незаметно. Я все же лезу перепроверить проекты, отзваниваюсь Марине узнать, что они выбрали и выбрали ли мраморную плитку вообще. Пуравина не тот клиент, с которой хочется связываться, но ее муж очень просил взяться за дом. Три предыдущих архитектора слились ещё на стадии составления технического задания — фантазия Павлины Алексеевны отказывалась прислушиваться к существованию банальных законов физики и до хрипоты требовала парящие колонны в зале, подсмотренные в чем-то крайне фантастическом. То, что это в принципе не возможно, женщине было не доказать, но на помощь пришли иллюзия и обман зрения. Перелопатив проект так, чтобы все несущие колонны оказались по краям, те самые «парящие» скопировали до миллиметра по фотографиям и перенесли в трехмерную компьютерную модель, подключив режим бога, фокусника и вокзального каталы в одном лице. Катала отвлекал внимание, показывая красивые картинки, фокусник судорожно придумывал как заставить парить вполне себе весомый объект, а бог скрестил пальцы и выставил на стол первый полуметровый образец из стекла и пластика. Полностью прозрачное стекло основания плавно перетекало в пластик колонны, а он, в свою очередь, в капитель, заматованный под перистые облака. «Хочу!» Восторг и экстаз у заказчицы, кошмар для стекольщиков и сборщиков, и безумие очередных хотелок, слетевшей с тормозов фантазии. Почти два года ада и скрещенные пальцы на стадии финишной отделки. Закроем этот проект и «AvA» на неделю растворится в запое с любыми капризами за счёт Пуравина — официальное обещание Романа Львовича, озвученное и подписанное им в присутствии всех причастных. Самый сложный по всем аспектам проект, и Пуравина определилась с мрамором… Не верю. Это слишком нереальная ситуация, чтобы Пуравина, наконец, определилась.

Я даже не обратил внимания на охранников, выскочивших из своей будки и кинувшихся открывать перед нами турникет и вызывать служебный лифт.

— Добрый день Назар Георгиевич.

— Добрый день, — киваю в ответ на автомате, мысленно все ещё ища возможные подводные камни с мрамором на полу.

В принципе, даже если припрет делать пол с подогревом, все решаемо. Силовые кабеля рассчитывались и на большую нагрузку, уже по техзаданию самого Пуравина, а в пиковую они выдержат и небольшой концерт с подогревом всего и вся.

— Назар Георгиевич.

Батя встречает на выходе из лифта и не сканирует на наличие оружия и сюрпризов. Маленькое несоответствие, расхождение с привычным распорядком мигом обостряет чуйку, выводя ее подозрительность на максимум. Глок топает все так же по левую руку, Батя закрывает собой справа, но оставляет мне достаточно свободного места для маневра. Молча продолжаю идти к дверям в зал для совещаний, соседнее помещение от кабинета отца, но секретарша предупредительно открывает дверь не в него, а в кабинет.

— Назар Георгиевич, все уже готово к встрече.

— Спасибо.

Оля или Поля, в упор не могу вспомнить имя одной из двух секретарш отца. Чёртовы близняшки с абсолютной, почти стопроцентной схожестью. Одно время они хотя бы красили волосы в разные оттенки блонда, но года полтора назад будто специально решили усложнить всем входящим задачу. И лишь отец их как-то различал. Скорее всего по графику работы. Не останавливаясь, захожу в кабинет и обвожу взглядом заранее подготовленную постановку имени Георгия Авалова. У стола оставлено два кресла — Черкессу и сыну, во главе одно, а на столе, ровно напротив него, на расстоянии «взять при желании», «Perrier» и любимый мной бокал-куб — идеальная высота и толщина дна, чтобы вода в нем не нагревалась быстрее, чем нужно. Для посетителей та же вода, но другие стаканы. Фарс, выкрученный на максимум с пока непонятной мне целью, но, зная отца, педантичность которого давно стала притчей, она есть. Четкая, определенная, продуманная до мелочей.

— Глок, устраивайся. Батя, свободен. Скажи секретарю, чтобы принесла Глоку чай. Черный. С шиповником, — обхожу стол, занимаю место во главе стола, подмечая все больше новых деталей.

На полочках под столешницей справа тонкая папка с вензелем, слева ровная стопка чистой бумаги в органайзере. В ящиках точная копия письменных принадлежностей, которые стоят у меня в офисе и кабинетах дома и в квартире. Достаю, расставляю в привычном и удобном мне порядке на лаковую поверхность, после немного прикрываю жалюзи за спиной, направляя лучи света на пока пустующие кресла, дальше открываю папку и по диагонали пробегаюсь по сухой статистике цифр по Черкессу и его сектору ответственности. Последний лист — краткая характеристика его сына, Касима. Слишком сжатая, чтобы делать определенные выводы, но достаточная для того, чтобы оценить замысел отца во всей его красе. Правая рука Счетовода сегодня будет принимать решение, основываясь на результатах чужой работы, положенной в папку, и своих собственных знаниях, полученных с момента совершеннолетия. Ровно в восемнадцать я начал крутиться, решив, что и самостоятельно смогу добиться успеха. Тачки, недвижимость, свой бизнес, уже полностью легальный, и теперь «проверка на вшивость». Сможет ли Питбуль проглотить кусок, в который так рьяно вцепился, или все же поперхнется.

— Назар Георгиевич, чай для Михаила, — секретарь передает аккуратную чашечку Глоку и выжидательно смотрит на меня. — Ольга. Может, у вас есть какие-либо распоряжения?

— Мне нужен лед.

Приподнимаю свой стакан, и девушка без лишних расшаркиваний забирает его, идёт к бару и достает специальными щипчиками два металлических кубика из, скрытой в недрах объемного шкафа, морозилки. Они опускаются на дно стеклянного куба, следом в него наливается вода, все тот же неизменный «Perrier», на ту самую высоту, которую неоднократно видел отец, знает мой секретарь, на звук могу определить я.

— Спасибо, Ольга. Вы свободны.

Разворачивающееся шоу все больше отдает постановкой Авалова старшего, а до его официального начала остаётся всего лишь немногим больше пяти минут. И я не удивляюсь, когда в левом нижнем ящике стола нахожу пачку сигарет, пепельницу и зажигалку. Счетовод подготовил поле для игры, Питбуль принял ее правила, ждём оставшихся игроков.

— Назар Георгиевич, к вам посетители.

Голос секретаря из динамика селектора, Глок, пришибленный ему непонятной перестановкой и происходящей постановкой, смотрит на меня, поднимаясь со своего места на диванчике.

— Сядь, — в голосе прорезывается сталь, я не люблю игры вслепую, но еще меньше люблю суету. Жму кнопку и произношу, — Ольга, впустите.

Сам поднимаюсь из-за стола и выхожу пожать руки тем самым посетителям — Черкессу и его сыну.

— Жалил, Касим.

— Назар.

Крепкое рукопожатие полноватого мужчины с хитрым прищуром глаз и вялое, едва ли не безжизненное, его сына. Слишком бледная кожа, даже для простого северянина, а для араба и вовсе. Неестественно расширенные зрачки, суетливые глаза, старающиеся смотреть прямо, но неконтролируемо скачущие по сторонам.

— Прошу, господа, я вас слушаю, — жестом предлагаю занять кресла, Черкессу показываю на бар, намекая чувствовать себя как дома.

— Спасибо, Назар, но сперва о делах. Отметить всегда успеем.

— Твоя правда, Жалил. Я внимательно слушаю. Что за предложение у твоего сына?

— Назар, дело вот в чем, — Черкесс с улыбкой осматривает кабинет и цокает языком. — Большой человек, большой кабинет. Большому человеку решить наш вопрос легче легкого.

— Жалил, если ты собрался заходить издалека, а не говорить о деле, прибереги красивые слова для торжеств. Там они будут более уместны, — останавливаю поток лести и ненужного расхваливания и перевожу взгляд на Касима. — Если у тебя ко мне предложение, то я хочу услышать его от тебя, Касим. Я слушаю.

Переглянувшись с отцом, парень издает нервный смешок а после него начинает тараторить, сдвинувшись на самый край своего кресла.

— Буль, короче, тема такая. У меня есть кореш, у него дядька банчит травой. Может достать мет, экстази, герыч, кокс. Короче, любой кайф, какой только захочешь. Партии от сорока кило и выше. Тут бадяжим, я толковых людей знаю, удваиваем и толкаем. Процент в общак гарантирую, ну и тебе за помощь. Ну как?

— Точные объемы партий. Стоимость килограмма каждого на закупе и при продаже. Точки поставки. Места сбыта и хранения. Сколько человек в этом завязано. Кто из ментов тебя прикрывает. Сам принимаешь?

— Нет-нет, Буль, ты чего? Я только так, чисто попробовал товар, — снова хохочет, — чтобы без подстав и типа на своей шкуре. За качество отвечаю.

— За какое из? — отпиваю из своего бокала, медленно перевожу взгляд на Черкесса и спрашиваю его. — Это тот разговор и то самое предложение, которое должно было меня заинтересовать?

— Назар, я понимаю, что для тебя это в диковинку…

— Для меня в диковинку, когда два человека приходят и просят помощи, не предоставив никакой финансовой отчетности. Я не вижу и не слышу ни одной точной цифры. Если они есть, покажите.

— Эй-эй, Буль, — озираясь по сторонам Касим машет ладонью Глоку. — Чел, ты не кипишуй. Нормальные цифры. Все схвачено.

— Мой ответ нет, — ладонью осаживаю открывшего рот Черкесса. — Я в первую очередь бизнесмен и думаю о прибыли. Если бы я каждый раз полагался на такие обещания, то моя фирма давно вылетела в трубу. Черкесс, я уважаю тебя и то, чем ты занимаешься. У тебя в этом направлении свои успехи. Но ответь себе честно, ты бы принял такое предложение от незнакомого тебе человека?

— Назар, мы разговаривали с твоим отцом, он сказал, что ты решишь наш вопрос.

— Я его решил и сказал «нет». Хочешь сказать, что мой отец тебя обманул? Хочешь сказать, что Счетовод обманул тебя? — скрипнув зубами, нависаю над столом, — Или я тебя обманул и не решил твой вопрос?

Боковым зрением замечаю ладонь Глока, скрывшуюся под полой пиджака, и медленно качаю головой, только Касим взвинчивается со своего кресла, будто ему в задницу воткнули раскаленный штырь.

— Сел! — рявкаю, припечатывая ладонью столешницу и переводя взгляд на Черкесса. — Твой сын наркоман. Я не работаю с наркоманами. Я не работаю с теми, кто не отдает отчет своим поступкам и действиям. Мне нужны цифры. Как только они у тебя появятся, приходи и поговорим. С ним, — показываю на ржущего без причины Касима, — я дела вести не буду. И предупреждаю — увижу или узнаю, что он что-то барыжит в городе за моей спиной, я спрошу с тебя, Черкесс. Ровно так же, как спросил бы Счетовод.

16. Эва

— Эв, у тебя там телефон разрывается. Поменяй уже рингтон, а? Мы чуть не сдохли пока его слушали, — Анька, шлепая сланцами, заходит в душевую и взвизгивает, когда из лейки на нее льется ледяная вода. — Петрова! Сучка! Не все же моржи, как ты!

— Купи себе уже вибратор! Нервная стала от недотраха, — Регинка хохочет и уворачивается от летящей в ее сторону мочалки, а потом, в ответ, снимает свою лейку и врубает душ на полную, выкрутив на максимум холодную воду.

— А-а-а-а-а!!! Сучка! Регинка, дура!

Анька визжит, забиваясь в угол кабинки, чтобы на нее попадало меньше воды, сдергивает свою лейку с держателя и через пару секунд в душевой визжат уже все: и те, кто развязал эту войну, и те, кто попал под ледяной душ за компанию. Прыская от смеха, жду когда в обмене «любезностями» образуется мимолётный промежуток затишья и пулей выскакиваю из душевой, едва не навернувшись на скользком кафеле.

— Что там, Эв? — Надя, соседка по шкафчикам, уже заканчивающая одеваться, смотрит на меня с вопросом, а я хохочу и машу ладонью в сторону визгов, вышедших на новый уровень:

— Анька с Региной с ума сходят.

— А-а-а, — тянет она, хихикает на очередной поток Аниного мата и ультразвуковой визг, оборвавший его на полуслове, а потом кивает на мой шкафчик. — Тебе звонили.

— Ага, спасибо. Анька уже сказала.

Вытираю руки полотенцем, чтобы посмотреть, кто так «пробесил» Аню Ванессой Мэй, и удивленно таращусь на уведомление, показывающее двенадцать пропущенных звонков от Назара. Странная, необъяснимая тревога обрушивается на меня лавиной, я жму на иконку вызова, замерев с полотенцем, прижатым к груди, а в трубке звучит длинный гудок, следом еще один и еще, а потом переполошенный голос Назара, ускоряющий эту лавину до невообразимой паники:

— Эвридика ты где?

— В школе, а что? — отвечаю, не понимая чем могут быть вызваны такой странный вопрос и особенно интонация. — Что-то случилось?

— Да. Эв… ты… мочь? — большую половину слов глушит шум ветра и громкий рокот, но я уже начинаю торопливо вытираться и киваю:

— Да! Конечно!

— Буду… ять.. ут.

— Поняла!

— Эв, что-то случилось?

— Не знаю, Надь. Наверное.

Надя, отложив расчёску на полочку, смотрит на мое суматошное вытирание и сбор вещей в сумку вперемешку с одеванием, но я лишь жму плечами в ответ на тревожный взгляд и скачу в трусах и лифчике к шкафчику Ани, чтобы хоть немного подсушить свою гриву. Мне страшно от того, что что-то, непонятно что, произошло, а мысли все крутятся в голове, перебирая возможные варианты, один другого хуже, и придают скорости моим сборам.

С полупросушенными и распущенными волосами, на ходу застегивая куртку, я выскакиваю из дверей и ойкаю, когда Назар выдергивает из моих рук сумку, закидывает ее мне на спину как рюкзак, потом напяливает на голову шлем и за руку тянет к рокочущему мотоциклу.

— Что случилось?

— Все потом. Садись и держись крепче.

Паника уже не просто бьет в виски, она шкалит по максимуму, холодя кончики пальцев неизвестностью, но я сажусь на седло, не раздумывая, обхватываю Назара руками и прижимаюсь к нему всем телом, визжа от испуга, когда мотоцикл срывается с места, встав на одно колесо.

— Назар! Назар! — кричу, вцепляясь мертвой хваткой в кожанку и вжимаясь грудью в спину Назара, гонящего свой мотоцикл с сумасшедшей скоростью по улицам, лавируя между машинами, — Ма-а-а-ма-а-а-а! — свой собственный визг режет уши, а сердце ухает в пятки, когда на одном из поворотов мы наклоняемся и едва не касаемся асфальта. — Наза-а-а-а-ар!

Не знаю каким чудом мы не грохнулись и не разбились. Мне страшно думать о том, что может произойти, не справься Назар с управлением, только он ставит мотоцикл в нормальное положение и снова выкручивает газ на полную, поднимая двухколесное чудовище на дыбы, а я визжу, как резаная, и все крепче прижимаюсь к спине Назара.

«Чтобы я ещё хоть раз села на мотоцикл! Да никогда в жизни!»

Мысли, пришпоренные адреналиновой волной, заполнившей все мое тело без остатка, истерично колошматятся внутри головы. Только на краю сознания вспыхивает сумасшедший восторг от того, что мы летим по городу, разрезая его на двое рычащим мотоциклом, а я чувствую под руками спокойные и уверенные удары сердца, для которого все происходящее под контролем. Если это безумие вообще может кто-то контролировать, то только Назар. Но даже осознание этого не может заставить меня открыть глаза и разжать пальцы, кажется, намертво вцепившиеся в кожанку.

Я рвано дышу, боясь поверить в то, что мотоцикл наконец остановился. Страшно открывать глаза, чтобы посмотреть куда мы так гнали. Мне даже кажется, что эта остановка не больше, чем временная, и стоит хотя бы приоткрыть один глаз, гонка начнется снова. Только рокочущее урчание мотора обрывается, Назар что-то делает и мотоцикл немного смещается назад, а потом моих пальцев касаются его горячие ладони, накрывают их, согревая.

— Эвридика?

— Г-г-г-где м-м-м-мы?

— Здесь.

— Г-г-г-где з-з-з-здесь?

— Там, где должны были оказаться, — снова уклончиво отвечает Назар, негромко смеясь. — Я тебя немного обманул, чтобы ты смогла кое-что увидеть.

— Ч-ч-ч-что?

— Открой глаза и посмотри.

С опаской разлепляю один глаз, потом второй, продолжая стискивать куртку Назара. Осторожно поворачиваю голову налево, ведь справа нет ничего кроме расписанной граффити трансформаторной будки, а она вряд ли могла быть целью этой гонки по городу. Кованый забор, широкие открытые ворота, сквозь которые неторопливо идут люди. «Мирославский парк отдыха» — вывеска с графиком работы. Я смотрю на нее и, прочитав три раза, чтобы убедиться в том, что и так понятно, начинаю хохотать, как припадочная.

— А что случилось, что нам так срочно надо было сюда приехать? — спрашиваю, а сама немного разжимаю пальцы, чтобы ладони Назара смогли накрыть их полностью.

— Надо слезть и сходить в сам парк, чтобы посмотреть. Рассказывать не интересно, — он снова уходит от ответа, но мне хочется посидеть и перевести дух ещё немного, поэтому задаю, кажется, самый глупый вопрос:

— Это твой мотоцикл?

— Мой, — вполне очевидный ответ и приятный смех. — А вы, оказывается, трусиха, Эвридика Васильевна.

— А вы, уже второй раз меня обманываете, Назар Георгиевич, — улыбаюсь я и внезапно понимаю, что продолжаю сидеть, не выпустив, прижавшись к спине Назара, и мне это нравится, несмотря на его обман.

— Каюсь, виновен.

— Ещё бы, — усмехаюсь, мотаю головой и все же нехотя убираю руки с груди Назара. — Не отделаетесь теперь пирожными, Назар Георгиевич.

— И я этому безумно рад.

— Что? В смысле рад?

— Вы только что развязали мне руки, Эвридика Васильевна. Теперь не удивляйтесь, что я начну замаливать свои грехи на полную катушку.

Назар с лёгкостью слезает с мотоцикла, чего нельзя сказать обо мне. Я стекаю с него трясущейся каракатицей, все ещё не веря, что можно выдохнуть с облегчением. Не без помощи стягиваю шлем и снимаю сумку со спины — Назар перехватывает ее, закидывает на плечо и широко улыбается, когда прошу его не спешить и дать достать резинку, чтобы собрать волосы в хвост.

— Оставь, пожалуйста так.

От его взгляда я почему-то смущаюсь и несколько мгновений изучаю трещинки на асфальте, стесняясь поднять глаза обратно. Смотрю на свои кроссовки, потом на кроссовки Назара, удивлённо поднимаюсь взглядом по вытертым джинсам к краю кожанки с зубастой молнией. И только сейчас понимаю, что впервые вижу Назара не в костюме. Он широко улыбается, когда я, осмелев, смотрю ему в глаза, пальцами взъерошивает свои волосы, окончательно превращаясь в немного развязного парня, у которого есть мотоцикл и больше ничего не важно. Может, только эта улыбка, обескураживающе-завораживающая, и негромкое «Эвридика Васильевна» с пьянящей хрипотцой в голосе выдают в нем серьезного человека.

Назар закрепляет сумку и оба шлема поверх сиденья, притянув их эластичной сеткой, чтобы не упали, и улыбается в ответ на мой вопрос: «А не украдут?»

— Не переживай, Эвридика. За мотоциклом и вещами присмотрят. Идём?

Кто и откуда будет смотреть за вещами, если на парковке нет охраны от слова совсем, я не знаю, но Назар так уверен в своих словах, что мне ничего не остаётся делать, как кивнуть, соглашаясь, и подать ему руку, увидев протянутую ладонь. Мое ответное движение получается само собой разумеющимся на предложение, подкреплённое все той же широкой улыбкой. Я понятия не имею как так можно улыбаться, но мне всё больше нравится улыбка Назара. Что-то в ней подкупает, только я никак не могу понять что. В ней нет обмана или какой-то фальши. Обыкновенная улыбка счастливого человека, и я иду за ним ко входу в парк, держусь за руку, и все же немного краснею. Нет, не от стыда или чего-то такого. Стыд не может отзываться пузырьками шоколадного мусса, курсирующими внутри, а они там появились буквально сразу. Мне просто нравится держаться за руку, чувствовать ее тепло и что-то ещё. Непонятное, непривычное, но завораживающее этой своей непонятностью до ужаса.

— Если честно, то я сто лет не был здесь, — Назар осмотрелся по сторонам, а потом улыбнувшись шире повел меня к небольшому ларьку, где купил сладкую вату. — Это не тебе. Ты же отказалась от сладкого.

Сказать, что я опешила от такой внезапной несправедливости? Нет, не опешила. Я чуть не задохнулась, выпучив глаза, а Назар, жмурясь от удовольствия, отщипнул небольшой кусочек от огромного шара, отправил его себе в рот. Следом оторвал чуть больше и рассмеялся, когда я схватила его руку с ватой и оторвала от нее большой кусман.

— Эвридика Васильевна, ай-ай-ай, — покачал он головой, улыбаясь от уха до уха.

— Не ай-ай-ай, Назар Георгиевич, а «не хотите ли попробовать»! — захохотала я, дёргая руку, которую Назар поднял над головой. — Мало того, что вы меня обманули, так теперь ещё и ватой жадничаете поделиться!?

— Ты любишь вату?

— Представь себе, люблю!

— А разве балеринам ее можно?

— Можно!

— Тогда держи, — Назар протянул мне вату на палочке, а сам заулыбался шире. — Я, если честно, вату не очень люблю.

— Опять обман?

— Где? — удивился Назар, обернулся, всматриваясь в проходящих мимо людей и даже остановил одного, спрашивая. — Извините, а вы не видели тут обман? Мы его потеряли и не можем найти.

— Что? — опешил мужчина, а Назар с серьезным лицом повторил:

— Обман. Такой маленький с хвостиком. Не видели?

— Придурки, — отмахнулся мужчина, и я прыснула от смеха.

— Давай на обратном пути поищем? — предложил Назар, протягивая мне ладонь.

— Давай. Только что-то мне подсказывает, что мы его не найдем.

Как оказалось, сегодня в Мирославском парке было официальное открытие после реконструкции. Мы с Манькой ходили сюда пару раз года два назад, а потом как-то перестали, ведь ничего особенного здесь не было. Обыкновенный парк с прудом, где большую часть гуляющих составляли девушки с колясками и пенсионеры. Первые неспешно шли по дорожкам, негромко переговариваясь, чтобы не разбудить своих малышей, вторые больше сидели на скамейках, обсуждая новости, или рассматривали проходящих мимо. А сейчас парк изменился. В нем установили новые фонари под старину, заменили скамейки, освежили асфальтовое покрытие и высадили новые кусты вдоль дорожек. За ними можно было рассмотреть ровные площадки с беседками, где-то появились детские площадочки с качелями и песочницами, но главное изменение коснулось той части, которая два года назад выглядела заброшенной. Я даже невольно остановилась, рассматривая парк аттракционов и огромное колесо обозрения. Зажмурилась и снова открыла глаза, не веря тому, что вижу.

— Прокатимся? Если не боишься высоты, конечно.

— Нет, не боюсь, — я помотала головой, улыбаясь от уха до уха, и зашагала за Назаром, едва не подпрыгивая от какого-то детского счастья.

— У меня есть шикарное предложение.

— Какое?

— Посмотреть и попробовать все аттракционы. Как тебе?

— Это просто идеальное предложение, Назар Георгиевич!

— Эвридика Васильевна, — рассмеялся он, отвешивая шутливый поклон. — Я полностью в вашем распоряжении. Командуйте.

— Сперва колесо! С него посмотрим что тут есть, а потом пойдем, — предложила я.

— Тогда чего мы ждём?

Несомненно это было свидание. Странное, немного непонятное и непривычное, но все же свидание. Мы хохотали, как дети, катаясь на машинках, болтали без умолку, стоя в очередях на следующий аттракцион или за теми же хот-догами. Перепробовали все развлечения, а какие-то и не по разу. Одной только сладкой ваты я наелась, кажется, на несколько лет вперед, но потом мы нашли тележку мороженщика, а в нем оказался ванильный пломбир…

Я не помню, чтобы мне было так легко общаться с парнем. Обо всем и ни о чем конкретном. Не помню, чтобы с кем-то сидела на скамейке, хохотала до боли в щеках, а потом срывалась пострелять из духового ружья или еще раз прокатиться на колесе или машинках. Не помню, чтобы так же засматривалась на чью-то улыбку, глаза, движения и губы. Но когда мой взгляд прилипал к губам Назара, я ничего не могла с собой поделать. Кажется, в эти моменты все мое внимание концентрировалось на них одних, и остальной мир исчезал в какой-то полупрозрачной дымке. Окружающие звуки становились глуше, исчезала звучащая из колонок веселая музыка, и я слышала только биение своего сердца и голос, произносящий мое имя с хрипотцой, от которой кровь вскипала лопающимися пузырьками, а внизу живота появлялась тянущая истома. До ужаса приятная и манящая. Я поймала себя на мысли, что хочу чтобы Назар меня поцеловал. Не поняла откуда в моей голове всплыло это безумное желание, но оно усиливалось каждый раз, как я смотрела на его губы. Мне так хотелось, чтобы он сделал это. Чтобы прикоснулся пальцами к моей шее, притягивая к себе. Я просто смотрела на его губы, а на затылке не оставалось ни миллиметра свободного от мурашек места. Все мое тело буквально тянулось навстречу его поцелую, а пузырьки лопались громче и громче, заставляя сердце колотиться чаще.

— Знаешь, что мы пропустили, Эвридика?

— А? — я выныриваю из своих фантазий, но вместо ответа Назар показывает мне ладонью на открытый павильончик со стойкой и маленькими воздушными шариками, закрепленными на дальней стене.

Мы уже были в похожем, в дальнем конце парка, где стреляли из воздушных ружей по движущимся мишеням-уткам, мелодично звякающим на попадание по ним, а этот, с шариками, показался нам уже скучным и не таким интересным. Всего лишь дротики и шарики — сомневаюсь, что кто-то вообще подходил к стойке, чтобы проверить свою меткость, но небольшая очередь говорила об обратном.

— Мы же решили попробовать все, Эвридика Васильевна?

— Ну я даже не знаю, Назар Георгиевич, — притворно хмурю брови, смотря на мальчишку, увлеченно бросающего дротики, и пожимаю плечами. — Мне кажется, это вообще скукота.

— А мне кажется, вы просто прикрываетесь скукотой, а на самом деле боитесь, что не попадете ни в один.

— Что!? Я и не попаду!? — вспыхиваю в одну секунду и подскакиваю на ноги. — Так-то я попала в три утки! А они двигались, если что! Пойдем!

— Да нет, это действительно скучно, — Назар морщится, но мне уже попала вожжа под хвост:

— Нет, Назар Георгиевич! Пойдем! Сам сказал, что все попробуем, вот пойдем и попробуем! — я дергаю его за ладонь, тяну к павильону и встаю в конец очереди, презрительно фыркая на уговоры пойти и пострелять из ружья. — Нет уж! Потерпите, Назар Георгиевич! Я вас за язык не тянула.

Все время, пока очередь не доходит до нас, меня не покидает ощущение, что я снова попала на уловку, но не могу не улыбнуться с какой лёгкостью Назар это провернул. Он выкладывает на стойку купюру, мужчина подаёт мне десять дротиков и отходит в сторону, улыбаясь подначивающему комментарию, что опыт подсказывает Назару в кого я попаду раньше.

— Не мешай! — огрызаюсь, хихикая, а сама беру первый дротик и, прищурившись, бросаю его в стену с шариками. Мимо.

— Я же говорил, что вы та еще мазила, Эвридика Васильевна, — комментирует мой промах Назар, только я беру второй и бросаю его чуть выше.

Лопнувший шарик, мое радостное «видел?» и хмыканье в ответ. Из оставшихся восьми попыток успешными оказываются пять, и я гордо оборачиваюсь, показывая на освободившееся место у стойки:

— Сможете повторить мой успех, Назар Георгиевич?

— Это вызов, Эвридика Васильевна? — с улыбкой спрашивает он.

— Да!

— А какой приз?

— Ха! Приз? — задумчиво смотрю на его губы и, понимая, что скорее всего Назар сможет поразить больше шести шариков, делаю самое безрассудное и в то же время идеальное предложение. — Поцелуй.

— О-хо-хо! Какие огромные ставки!

— Испугался? — теперь уже моя очередь его подначивать, и я постукиваю пальцем по стойке, намекая выложить на нее деньги. — Струсил? Ну же, признайся, что струсил и боишься не попасть!

— Не дождетесь, Эвридика Васильевна, — Назар достает из кошелька деньги, взвешивает в ладони дротик, а потом спрашивает у мужчины, показывая на огромного плюшевого медведя, одного из призов за меткость, — Сколько на этого пушистика настрелять надо?

— Пятьдесят.

— Шикарно, — хмыкнув, Назар кладет на стойку еще несколько купюр. — Дайте еще сорок. Хотя бы попробую.

Расстегнув молнию на куртке, Назар разминает плечи, берет несколько дротиков в левую руку, а правой ладонью зажимает один оперением наружу, словно это нож. Неуловимо быстрое движение, громкий удар и хлопок лопнувшего шарика, следом еще один, и еще, и еще. Небольшая пауза, после которой удары и хлопки повторяются снова. У меня лезут глаза на лоб, а Назар дротик за дротиком вколачивает их с легкостью профессионала. Улыбаясь, берет новую партию, и каждый бросок неизменно попадает в цель — ни одного мимо. Двадцать, тридцать, сорок. Из последней десятки Назар откладывает один в сторону, а остальные девять все так же попадают в шарики с гулким ударом.

— Ого! — выдыхаю я.

— Ага, — кивает он и показывает на последний дротик. — Бросишь?

— Не-не-не! — мотаю головой и вскрикиваю, когда Назар не глядя берет дротик и бросает его в сторону щита с шариками. Ведь могли выиграть!

Хлоп!

Я удивленно смотрю на стену, утыканную дротиками, на плюшевого медведя, которого выиграл Назар, потом на мужчину с трудом выдергивающего дротики двумя руками и, хлопнув ресницами, перевожу взгляд на улыбающиеся губы.

— Я могу забрать свой приз, Эвридика Васильевна?

— Да, — киваю.

— Благодарю вас за прекрасный вечер.

Назар берет мою ладонь в свою и, развернув ее, мягко целует в сгиб запястья. Я ждала поцелуй в губы, но то как отозвался внутри меня этот…

17

Если бы можно было вернуться в то мгновение, растянуть его во времени, разделить на крохотные кусочки-кадры, разобраться в каждом из них, чтобы насладиться ещё раз, а потом повторить и раствориться в нем, захлебнуться им снова…

Я трогаю свое запястье, а на затылке вновь высыпают мурашки, от которых в груди запинается дыхание и сердечко срывается вприпрыжку куда-то далеко и высоко, разгоняя по венам пузырящуюся эйфорию. Секундное замешательство — расстроилась, и следом, шквалом, волной с головы до ног та самая эйфория. Как устояла и не упала, когда ноги ослабели в миг и превратились в желе? Как смогла дойти до мотоцикла и сесть на него? Как доехали до дома? Не помню. Ничего не помню. Кажется все мои мысли выпорхнули из головы от лёгкого прикосновения губ и нехотя стали возвращаться обратно лишь после бархатного: «Спокойной ночи, Эвридика». Боже! Как так можно говорить? Как так можно произносить мое имя, что мне хочется услышать его ещё раз? Не знаю. Ничего не знаю. Только глупая улыбка снова возникает на губах, и я утыкаюсь лицом в плюшевого медведя, которого сперва посадила на тумбочку, а потом сграбастала в обнимку и не выпускаю из рук уже битый час или два. Я потеряла счёт времени, не заметила, как Манька перестала допытываться, что со мной произошло, и уснула. Она видит уже десятый сон, а мне все не спится. Я лежу, лежу, лежу. Пьяная от своей смелости спорить на поцелуй и ошалевшая от того каким фейерверком он расцвел внутри. Боже… Ну почему нельзя отматывать время назад!? Всего лишь повторить одну секунду. Не менять — я не хочу ничего менять, — просто повторить и почувствовать ещё раз прикосновение губ к запястью.

Тянусь к телефону лежащему на тумбочке, чтобы посмотреть время, но увидев три тройки на экране, не кладу его обратно, а разблокирую и лезу поискать в каких соцсетях есть страничка Назара.

«Просто узнаю и лягу спать,» — обещаю, что так и сделаю, но зелёный индикатор онлайна в «ВК» в одно мгновение стирает данное себе самой обещание. Меня подмывает что-нибудь написать Назару, спросить почему он не спит или хотя бы просто отправить заявку на добавление в друзья. Подмывает и тут же стопорит.

— В половину четвертого утра? Заявка в друзья? Сообщение? Ты подумала, как это будет выглядеть? Совсем с ума сошла!?

— Да? Ну да… Наверное, глупо… И очень навязчиво… Но я же просто отправлю заявку. В этом ведь нет ничего такого, да?

— Заявка. В друзья. Ночью. Ну да. Все абсолютно нормально…

Внутри меня две Эвы — одна с поплывшими мозгами, а вторая, сохранившая их остатки, — воюют за контроль над моим пальцем, застывшим над кнопкой. Он то приближается к экрану, то отдаляется от него. Я никак не могу решиться, что лучше сделать и как поступить. Вроде бы с поцелуем была смелая, а тут трушу на пустом месте. Или все же не пустом? Чтобы не терзать себя этими радикально противоположными мыслями, жму на альбом с фотографиями и понимаю, что вряд ли увижу хоть одну с Назаром. На всех какие-то эскизы, проекты, наброски, снимки работ в процессе и уже финальные. Я листаю ленту в надежде наткнуться не на дома и дизайны, а на фотографию человека, который произносит мое имя с бархатной хрипотцой в голосе. Нет, нет, нет и снова нет. Назар будто специально не выкладывает ничего личного, а только рабочее. Там, где на моей страничке сотни снимков, на его — одна работа. И при всем желании найти что-то другое, может, из института или школы, пустота. Осознанная или нет — не понятно. Я даже начинаю думать, что ошиблась страничкой и есть другой Назар Авалов, когда телефон вибрирует и на иконке с сообщениями появляется единичка.

Назар: Ай-ай-ай, Эвридика Васильевна…

Я читаю сообщение с той самой насмешливой интонацией и прыскаю от смеха. Несколько секунд смотрю на спящую Маню и, убедившись, что она не проснулась, строчу ответное.

Эвридика: Что-то не так, Назар Георгиевич?

Добавляю удивленный смайлик в конце и отправляю свой вопрос, косясь на Маньку все время, пока не приходит ответный.

Назар: А разве балерины в такое время не спят?

Эвридика: А архитекторы?

Назар: А как же ваша репетиция, Эвридика Васильевна?

Эвридика: А как же ваши проекты, Назар Георгиевич?

И в ответ приходит очередной вопрос, уже про мои пуанты, я, дурачась, спрашиваю про карандаши, Назар про пачку… Ни я, ни он не отвечаем. Оба заваливаем друг друга вопросами, порой такими бредовыми и глупыми, что сложно представить что-то безумнее. А через двадцать минут всего одним сообщением Назар сбивает мое дыхание.

Назар: Предлагаю встретиться и пройтись по списку уже с ответами. Выбери дату и время, а я выберу место.

Ещё не отойдя от первого свидания, я радуюсь тому, что будет второе, и лихорадочно смотрю на календарь, выискивая в нем день посвободнее, чтобы успеть подготовиться.

Эвридика: Послезавтра. В семь.

Назар: Утра? Ты хочешь со мной позавтракать?

Я заливаюсь краской и торопливо отправляю уточнение, что имела в виду семь вечера. Смотрю на скачущий карандашик на экране и удивляюсь небольшому списку, пришедшему в ответ.

Назар: Джинсы. Кроссовки. Свободная куртка.

Эвридика: Зачем???

Назар: Просто доверься мне. Обещаю, тебе понравится.

Эвридика: И все же?

Назар: Если расскажу сейчас, мне придется снова тебя обмануть, а я не уверен, что смог загладить свою вину сегодня.

Эвридика: Смог. Вы прощены, Назар Георгиевич.

Назар: Теперь я смогу уснуть с чистой совестью, Эвридика Васильевна, и могу пообещать, если ты сейчас кое-что сделаешь, то встанешь выспавшаяся.

Эвридика: И что, если не секрет?

Назар: Отложи телефон, обними медведя и закрой глаза. Я пришлю тебе хороший сон. Договорились?

Улыбнувшись, отправляю «да» и «спокойной ночи», возвращаю телефон на тумбочку и прижимаю крепче медведя. Я не верю, что смогу уснуть вот так, после сообщения, но ради смеха все же закрываю глаза. Даже если и не усну, то…

Противный писк. Я ладонью нащупываю телефон, чтобы нажать кнопку громкости и тем самым отложить будильник на десять минут, за которые успею досмотреть такой сладкий сон. Закутываюсь в одеяло с головой, снова притягиваю к себе плюшевого медведя и подскакиваю на постели, как ужаленная.

«В смысле!? Как!?»

Протерев глаза, таращу их на экран мобильного, одновременно прислушиваясь к своим ощущениям и не веря им. Обыкновенно, если мне доводилось припоздниться и поспать меньше шести часов, я вставала разбитая с единственным желанием поубивать всех вокруг, а сегодня умудрилась выспаться всего за три, и мне действительно приснился очень хороший сон. Я не могла вспомнить что именно, но он точно был хорошим. Как и пообещал Назар. Недоверчиво посмотрев на телефон — нет, такого просто быть не может, — беру его в руки и окончательно шалею от рассыпавшегося карточным домиком единственного логичного объяснения моего абсолютно выспавшегося состояния — нет, я не проспала. И, о чудо, встала через минуту после первого будильника, а не шестого. Действительно, чудо. Или магия.

Первым делом отбиваю сообщение Назару, хоть он и не в сети. Мне до ужаса интересно узнать каким образом у него получилось угадать, что я вырублюсь сразу же, как закрою глаза, и проснусь без намерения уничтожить пару ближайших районов. Жду ответа, сидя на кровати и, как ночью, обнимая медведя. Только огонек на аватарке не меняет свой цвет на зелёный и на экране не появляется скачущий карандашик. Выждав пять минут в пустую, решаю, что Назар скорее всего спит, и, завернув по пути на кухню поставить чайник, иду в душ, где начинаю напевать себе под нос что-то веселое пока чищу зубы. Мое настроение, витающее где-то в облаках, удивляет меня саму, но больший сюрприз меня ждал в отражении зеркала. Я как обычно после душа заглянула в него, чтобы посмотреть стоит краситься или нет, и не узнала свои глаза. В них, вокруг зрачка, появились блестящие искорки, а сама радужка будто стала ярче и насыщеннее. И от этого открытия почему-то захотелось улыбаться. Вообще, сегодня хотелось улыбаться просто так, без причины. Может, даже немного подурить или, наоборот, много подурить. И я не стала себе отказывать — показала язык в зеркало, потом состроила рожицу и захохотала, когда меня за этим занятием застала сонная Манька.

— Эв, ты все? — зевая протянула она.

— Ага! — кивнула ей в ответ, взвизгнула и поскакала в комнату за телефоном.

Назар: С добрым утром. Это секретная разработка Майа. Рассказать подробности не проси. Они слишком секретные. А ещё я вживил в твоего медведя их амулет и теперь могу видеть его глазами.

Эвридика: Не верю! Докажи.

Назар: Ты сейчас улыбаешься.

Эвридика: А вот и нет.

Назар: А вот и да. А врушкой быть не хорошо, Эвридика Васильевна. К слову… к-хм тебе очень идёт.

Ещё не поняв до конца о чем конкретно идёт речь, я метнулась за халатом, а потом, задрапировавшись в него прямо поверх полотенца, развернула плюшевого медведя лицом к стене и захохотала.

Эвридика: Ай-ай-ай, Назар Георгиевич!

Назар: Извини. Не удержался. Очень рад, что немного поднял тебе настроение с утра, но, к сожалению, вынужден откланяться. И… если не сложно… разверни медведя))))

Эвридика: Ни за что!

Назар: Вздыхаю. Хорошего дня, Эвридика Васильевна.

Эвридика: И тебе, обманщик.

Не удержавшись, ставлю подмигивающий смайлик и вдогонку три с высунутым языком, откладываю телефон на тумбочку, но переодеваюсь так и не развернув медведя.

Трель звонка в дверь, и я лечу к ней, предвкушая небольшое сладкое послание, открываю замок, но вместо привычного и ругающегося курьера в толстовке улыбаюсь другому, более серьезному:

— Здравствуйте.

— Доброе утро. Эвридика Симонова?

— Да, это я.

— Замечательно, — улыбнувшись мне в ответ, незнакомец делает шаг в сторону и рывком ставит передо мной того самого курьера, который вечно ругается. — Вперёд!

— Ой… здравствуйте, — удивлённо смотрю на парня с несколькими рядами плоских коробок в руках, а он, не поднимая взгляда, скрежещет зубами, выплевывая:

— Доброе утро. Я приношу искренние извинения за свое неподобающее поведение.

Явно заученный и вдолбленный в него текст, в котором из извинений лишь слова. По интонации все звучит ровно так же, как до этого звучали ругательства. Только я киваю, шикаю на Маньку, лезущую посмотреть, что тут происходит и перевожу взгляд на незнакомца за спиной курьера.

— От лица компании и от себя лично обещаю, что впредь такого больше не повторится, и надеюсь мы сможем загладить свою вину за этот неприятный инцидент. Рустам!

— Приятного аппетита. Спасибо, что выбрали нашу кофейню.

Протянув мне всю стопку, парня буквально перекосило от моего тихого:

— Спасибо.

— До свидания, Эвридика. Ещё раз приношу свои извинения. Рустам, — пихнув курьера в спину в сторону открытых дверей лифта, незнакомец улыбнулся нам с Манькой на прощание и скрылся в кабине лифте.

— Э-э-эв? А это чего сейчас было? — протянула Манька, больше пожирая коробки с логотипом кофейни голодными глазами, чем интересуясь произошедшим.

— Да я вчера пожаловалась. Вот сегодня видимо и пришли извиняться, — ответила я. — Закроешь дверь?

— Да-да-да! А это ведь нам двоим, да? — засуетилась подруга, щёлкая замком. — На нас двоих ведь ругались, да?

— Мань, ну а ты как думаешь? — рассмеялась я. — Сяду и в одиночку все съем?

— Да нет, конечно! Я же чайник ставлю, да? И на работу с собой возьму парочку? А лучше две, да?

— Хоть три, — захохотала я, опуская коробки на стол и отходя в сторону, чтобы дать Маньке провизжаться от количества эклеров в верхней коробке. — У тебя ничего не слипнется?

— Не дождешься! У меня так-то тоже стресс был! А стресс от хамла надо заедать сладким. Вот! И вофе мхма ы та мофа!

— Прожуй сперва, хомяк!

— Фама фы фомяк! Фкуфно фе!

Манька буквально затолкала в себя остаток эклера и блаженно замычала, закатывая глаза. Схватила ещё один и, переставив верхнюю коробку, открыла следующую.

— Мама… Я в раю… — выдохнула она, увидев в ней торт с клубникой.

С тремя коробками в руках я кое-как втиснулась в двери раздевалки и поздоровались с девчонками:

— Всем привет! Девочки, угощайтесь.

— Привет, Эв. А что за праздник?

— Долго объяснять, — улыбнулась я, пристраивая отвоеванное у Маньки на скамейку.

Хомяк-сладкоежка чуть не со слезами на глазах провожал пирожные, которые я решила отнести балетным, чтобы они не пропали и не испортились. Нам двоим при всем желании столько было бы не съесть, хотя Манька грозилась сметелить и больше, только дай ей это самое больше.

— Девчо-о-онки! Вы только посмотрите на Симонову! — Лорка, стоило мне поздороваться с ней и опустить сумку рядом со шкафчиком, расплылась в широкой улыбке. — Вчера усвистала на мотоцикле, а сегодня уже сладеньким нас побаловать решила. Интересненькое совпадение.

— Лор, так-то нет.

— Ой, давай не заливай! Глаза блестят, улыбка до ушей… Сдается мне кто-то нашу лебёдушку не на одном мотоцикле покатал. Это ведь тот красавчик, с которым ты столкнулась, да?

— Лора!

— А что Лора? Я за тебя, может, радуюсь. Уж он всяко получше Владленчика будет. Ещё и при деньгах. Я бы на твоём месте руками и ногами в такого вцепилась. С ним и Гоа, и Мальдивы посмотришь.

Покраснев до корней волос, открываю шкафчик и переодеваюсь, стараясь не обращать внимания на хихикающую рядом Ларису, в одно мгновение записавшую меня в ряды таких же как она охотниц на спонсоров. От одного только сравнения внутри появился противный и тошнотворный комок, и от него хотелось поскорее избавиться. В зал, куда угодно, лишь бы не видеть этой «понимающей» улыбки и не слушать бред про Гоа…

18. Назар

— Добрый день, будьте добры ваш пропуск.

— Глок.

Выверенный удар, и улыбающийся охранник, преградивший нам путь в «Le Vice» медленно сползает по стене, уехав в отключку.

— Оклемается?

— Обижаете, босс.

Довольно хмыкнув и пристроив тело так, чтобы оно не мешалось и не отсвечивало, Глок быстро охлапывает охранника и разряжает найденный ствол, выщелкивая на пол патроны из магазина. Его, опустевший, кладет к себе в карман, а сноровисто разобранную пушку возвращает в наплечную кобуру. Маленькая мера предосторожности на случай, если сознание вернется раньше, чем мы закончим свои дела.

— Действенно.

Пропускаю одобрительный комментарий Хана мимо ушей, ладонью приглашая его показать мне где в этом блядюжнике находится кабинет Гони. В принципе, это не обязательно, я и сам смогу его найти, но хоть что-то Хан должен сделать самостоятельно и без подсказок. С какого-то перепуга он постеснялся закошмарить Гоню, рассчитывая на его понятливость. Ограничился всего лишь пожарными и санэпидемкой, от которых Гоняев с лёгкостью откупился, и даже не удосужился дожать, чтобы закрыть клуб по интересам, как ему было сказано. А Гоня, поверив в свою неприкосновенность, проигнорировал и намек Хана, и мое решение. Последнее и сократило отведенный ему срок, капнув по мозгам расплавленным оловом. Все должно работать, как единый отлаженный механизм в швейцарских часах, и выебистая шестеренка в них мне не нужна.

Небольшой молчаливой процессией — только звук шагов и два удара на фоне, успокаивающие выскочившее борзое секьюрити, — доходим до массивных дверей в глубине клуба. Она, как две капли воды, похожа на те, что уже увидел в коридоре, но выделяется плохо замаскированными усиленными косяками, от вида которых мне хочется рассмеяться. Иллюзия защищенности, выпирающая из стены. При желании можно выдрать и дверь, и коробку, не заморачиваясь лишними телодвижениями.

— Сергей Витальевич, — стучу в полотно, улыбаясь в глазок камеры, висящей под потолком.

Вполне себе вымораживающая ситуация, но меня почему-то распирает от веселья. Я снова стучу в дверь и улыбаюсь шире, когда спустя минуту она открывается, щелкнув четырьмя замками.

— Назар!? Чем обязан? — Гоня натягивает на лицо ответную улыбку, суетливо оценивая уровень дерьма, которым ему обернется мое появление, и отправляет подальше полуголую шлюху, собирающую свои манатки с пола. — Исчезни.

— Да вот проезжали мимо, решил заглянуть на огонек, посмотреть чем живете, спросить как здоровье, — захожу внутрь, усаживаюсь в одно из кресел и осматриваюсь с интересующимся видом, пробую обивку на ощупь. — Занятное у вас, Сергей Витальевич, заведение. Я бы сказал, со вкусом сделано. Дорого дизайнер обошелся?

— Э-э-м… Достаточно, Назар.

— Хан, а ты почему не сказал, что тут такой лоск? — спрашиваю, ловя удивленный взгляд в ответ, и прежде чем Хан что-нибудь ответит, киваю ему на еще одно кресло. — Да ты присядь. Сергей Витальевич, вы же не против?

— Э-э-э… Нет. Пожалуйста, располагайтесь. Может хотите что-нибудь выпить?

— О! А это идея, Сергей Витальевич. Если вас не затруднит, конечно, то я бы не отказался от воды. Можно без газов, но если есть возможность, с парой кубиков льда. Жарковато сегодня что-то.

— Да-да. Может, сделать воздух похолоднее? Хан, а ты что будешь?

— Наверное, тоже воды.

— Назар, я убавлю?

Гоня показывает на висящий кондиционер и после моего кивка торопливо щелкает кнопкой на пульте, снижая заданную температуру на два градуса. Дальше вызывает девочку в БДСМном костюме, больше похожем на хитрую упряжь из кожаных лент и металлических колец, передает ей наш заказ и, наконец, опускается в свое кресло. Как и Хан, не понимая, что сейчас происходит. А я все кручу головой, рассматривая интерьер кабинета, стилизованного под что-то английское с примесью откровенной безвкусицы в виде офисных жалюзи на окне и не вписывающейся в стилистику настольной лампы.

— Забавно, что в этом кабинете нет камер. Переживаете, Сергей Витальевич, или цените личные предпочтения клиентов так же, как свои? Слышал, вы очень щепетильно подходите к вопросу членства в вашем клубе.

— Да, но видимо мне стоит усилить охрану, если вы так свободно сюда попали.

— Не стоит, Сергей Витальевич. Просто у меня есть уникальный ключик к любой двери, — показывая ладонью на Глока, улыбаюсь хозяину кабинета и беру стакан с водой, принесенный шустрой официанткой. — Благодарю. И персонал, смотрю, вышколенный.

— Немного не понимаю к чему ты клонишь, Назар.

— Не обращайте внимания, Сергей Витальевич. Мысли вслух, не более того, — сделав небольшой глоток, ставлю свой стакан на край подлокотника и вздыхаю. — Зря, конечно, мы так с охранником. Погорячился я, Сергей Витальевич. Вы уж извините, что без предупреждения к вам приехали, охрану вашу помяли.

— Нет-нет, Назар. Ничего страшного.

Гоня с опаской косится на Гёте, подошедшего к одной из картин на стене, переводит взгляд на Боска и Глока, следом, уже с вопросом, смотрит на Хана и едва заметно вздрагивает, когда я ногтем щелкаю по краю стакана.

— Хрусталь? — спрашиваю, прислушиваясь к звону.

— Да.

— Где брали, Сергей Витальевич?

— Точно не скажу, но могу узнать, Назар.

— Был бы очень благодарен, Сергей Витальевич. Интересная форма. У меня один из клиентов как раз такую же ищет.

Стакан на самом деле ничем не примечателен — обычная стекляшка с семью гранями, — но я снова щелкаю по его краю и мысленно улыбаюсь тому, что Гоня дёргается на звон и скачет взглядом по моим охранникам, не понимая к чему затеян весь этот бессмысленный разговор. И в нем действительно нет смысла — я трачу свое время, которое мог потратить на что-нибудь более продуктивное и приятное. Поэтому допиваю свою воду, поднимаюсь и иду к дверям. Лишь на пороге останавливаюсь, словно вспомнил зачем пришел:

— Сергей Витальевич, может устроите мне небольшую экскурсию? Можно не вдаваться в подробности. Просто хочу удовлетворить свой интерес.

— Да-да, конечно, Назар.

Гоня подскакивает со своего кресла, берет из ящика стола несколько пластиковых карт-ключей, и выходит в коридор, все с той же опаской косясь на Глока, пристроившегося чуть позади него. Хан, уже плюнувший на попытку разобраться в моих закидонах, два его бойца, Гете и зевающий Боск замыкают нашу группу.

— Назар, тебя интересует что-то конкретное? — Гоня суетливо перебирает свои ключи-карточки и шарахается в сторону, увидев два бессознательных тела в темном углу.

— Только то, что посчитаете нужным показать, Сергей Витальевич. Интересно глянуть хоть одним глазком чем ваш клуб, так сказать, заманивает клиентов. Не таинственностью же, — усмехаюсь, вспомнив обиженное лицо Кайфа, которому выпало сидеть в машине.

— Ну и это тоже, Назар. Мы не раскрываем имен и лиц. Членские карточки не содержат никакой информации кроме выбранного гостем псевдонима.

— А на лицах, наверное, маски?

— Да, — открыв одну из дверей, Гоня отходит в сторону, чтобы я смог заглянуть в темную комнату без окон.

Массивный Х-образный крест у одной из стен, рядом с ним целая выставка плетей и хлыстов, кожаный диван, крохотный столик с фолиантом и едва уловимый запах крови в воздухе. Почти неощутимый, возможно, кажущийся, но у меня во рту сразу же появляется привкус металла. Я захожу внутрь, имитируя живой интерес, снимаю пару плетей с крючков, примеряясь к их весу, дальше взглядом спрашиваю у Гони разрешения посмотреть, что за книженция лежит на столе, и хмыкаю, увидев в ней фотографии девушек и парней.

— Меню? — хмыкаю, перелистывая страницы.

— Вроде того, — Гоня гаденько смеется и с важностью добавляет. — Мы очень ценим наших клиентов и можем предложить им разнообразные «блюда».

— И «блюда», я так понимаю, прекрасно знают на что они идут.

— Абсолютно верно, Назар. Тем более им еще и щедро за это платят.

Перелистнув очередную страницу и увидев на ней фотографию Нанико в школьной форме, стискиваю зубы до скрежета.

— Все делают это добровольно? — цежу свой вопрос, мысленно примеряя роль мазохистки на девчонку, которая стесняется крохотного шрамика на щеке. Не сходится. Да даже если бы у нее и не было шрама, не сходится.

— Абсолютно все, Назар. Кто-то понравился? Могу организовать.

— Спасибо, но я не сторонник таких развлечений, — захлопываю фолиант, выхожу из комнаты, заглядываю в следующую невидящими ничего глазами.

Перед ними трясущаяся от страха девочка с разбитыми губами и порезом на щеке. Она беззвучно плачет, оттягивая вниз юбку и прикрывая ноги с остатками колготок и порванными трусами, болтающимися над кроссовком. Справа валяется ее портфель. Слева ублюдок с разможженой башкой и шлем, которым я забил его насмерть, озверев от боли пронзившей грудь. Девочка, с которой два года работали психологи, чтобы она смогла снова улыбаться. Нанико не могла сама влезть в то дерьмо, которым развлекаются клиенты клуба Гони. Если только Гоня не занимается тем, что притаскивает своим клиентам девочек, на которых покажет их палец.

— Любой каприз за ваши деньги, — цежу сквозь зубы, сатанея с каждой секундой все больше.

— Да. Абсолютно верно, Назар. Мы очень ценим наших клиентов, а они ценят то, что могут получить в клубе.

— Не удивительно, — хмыкаю себе под нос, понимая почему Гоня решил оставить эту кормушку себе. — Один вопрос. Если я захочу перекусить в перерыве между весельем, сами готовите или доставку заказываете?

— Конечно же сами. В клубе есть кухня и несколько поваров. Конечно, что-то экзотическое они не смогут приготовить, но и здесь у нас обширное меню.

От смешка Гоняева у меня окончательно срывает голову с тормозов и удержать себя становится практически нереально, но я натягиваю на лицо понимающую улыбку и продолжаю удовлетворять свой интерес:

— И их не смущают разные звуки?

— Ну что вы, Назар Георгиевич. Во всех номерах и на кухне тоже сделана лучшая звукоизоляция. Никто никому не мешает и не отвлекает.

— Покажете, Сергей Витальевич?

— Кухню?

— Да.

— Ну если вам это будет интересно.

— Очень, Сергей Витальевич. Никогда не видел кухни клубов.

Идеально вылизанное помещение встречает нас блеском и двумя поварами, исчезающими после мановения барской ручки. Гоня с довольной улыбкой расписывает прелести своей кухни и перечисляет достаточно внушительный список блюд, которыми может побаловать своих клиентов, не замечая закрытых и подпертых Боском дверей. Гёте проходит за столом с чистой рабочей поверхностью, Хан со своими шестерками остаются ждать, когда мне наскучит эта экскурсия, а я окидываю хищным взглядом ножи на магнитной ленте, улыбаясь Сергею Витальевичу и его уже хвастливому тону.

— Осторожнее, Назар, — предупреждает, когда я протягиваю ладонь над работающей фритюрницей.

— Гёте, не помнишь какая температура кипения у масла?

— Градусов двести, двести двадцать, босс.

— Замечательно, — киваю ему, взглядом останавливая в проходе, а потом рывком хватаю Гоняева за шкварник и, заломав одну руку, чтобы не трепыхался, вторую засовываю в емкость с булькающим маслом.

— А-А-А-А-А!!!

— Сука, я тебе сказал, чтобы ты отдал клуб Хану! Так!? — шиплю, едва не оглохнув от истеричных воплей Гони. Достаю его ошпаренную руку, покрывшуюся волдырями, повторяю свой вопрос и, услышав среди завываний «да», сую ее снова в масло. — Кого ты решил наебать, тварь!? Все девочки на все согласны, да!? Все я спрашиваю!?

— А-А-А-А-А!!! Нет! Назар! Не все! А-А-А-А-А!!!

Снова достаю руку из масла, давая ему стечь, а Гоне посмотреть на коростины и сползающую лохмотьями кожу:

— Чей клуб, Гоня?

— Твой! Твой! Забирай!

— Чей это город?

— Твой, Назар! Твой! Только умоляю, не надо! Я думал, что мы договоримся!

— Думать буду я! Ты будешь делать то, что тебе сказано! Ясно? — хриплю, поднося руку Гони к маслу, но не погружая ее.

— ДА!!! ДА!!! Я ВСЕ ПОНЯЛ!!! НАЗАР!!! Господи! Пожалуйста, хватит!

— Завтра, весь город должен знать кто с тобой это сделал и за что.

— Хорошо, Назар!

— Сегодня ты отдаешь клуб Хану.