Нищеброд
А что было вчера?
Какой-то их праздник… Доктор разрешил погулять.
По Тверской ехали «три богатыря», словно с картины Васнецова.
«Бо-га-тыр-ская наша си-ла, — звучала над Москвой знакомая песенка. — Сила ду-ха… И сила во-ли». Дальше заиграли «Половецкие пляски». Поскакала орда Мамая в лисьих шапках. Пахнуло лошадиным навозом.
Люди машут сине-зелеными флажками. В белой бурке, в высокой папахе гарцует на вороном коне господин с приятным тевтонским лицом, с крошечными усами. Барон Врангель? Следом — казаки под эрефийским триколором.
«Любо, братцы, любо… Любо, братцы, жить!» — несется из усилителей.
А за ними — конница Буденного. И сам комдив Чапаев, тоже в бурке, но с длинными усами и с шашкой наголо. «Несокрушимая и легендарная, в боях познавшая радость побед…»
— …Тебе любимая, родная армия! — подпевает стоящий рядом мужчина в бежевой вязаной шапочке. У него неестественно черная борода. А усов нет совсем.
Значит, некоторые ходят с бородой? Почему доктор сказал, что нельзя?
«…А вместо сердца — пламенный мотор!» Летят над Кремлем в парадном строю истребители. Наверное, шестого поколения.
Есть захотелось. Пробрался сквозь толпу ликующих горожан, туда, где девушка с лицом Шахерезады, в высоком кокошнике, продает «пьянсе». Это такие корейские колобки.
— Дед, тебе с «кимчи»? Или так?
Они всем говорят «ты».
— Давай перстенек!
Перстенек — социальное кольцо. Нужно приложить руку к сканеру для оплаты.
В голубом небе — фейерверк. Прямо среди бела дня. Никогда такого не видел! Расцветают над Москвой китайские хризантемы салюта.
Едет конная полиция в красивой летней форме. Люди машут флажками, приветствуя своих защитников.
…«Иван Герасимович Югай» — написано на бейджике у врача. Интересно, он кореец? Или якут? Чукча?!
— Я этнический кореец, — говорит Иван Герасимович. — Вы можете писать о чем угодно. Главное — вспомнить себя.
Какой уютный кабинет. Полумрак. Кушетка, как у психоаналитика. Может быть, он психоаналитик?
— Хотите — пишите от руки. Хотите — печатайте на планшете. Говорите на диктофон. Главное — вспоминайте. Все, что в голову придет. То, что было в детстве. И что было вчера. Вы двадцать восемь лет своей жизни не помните. Да и остальные шестьдесят помните смутно… Кстати, бриться теперь надо каждый день. И еще — покрасить волосы.
Сам доктор Югай не молод. Но волосы у него — прямо вороненые. Похож на обновленную версию Туркменбаши.
— В социальном кольце — вся информация о вас. Сюда зачисляют пенсию. Отсюда списывают налоги. Деньги называются «ал-тын». Запомнили? «Алтын». Все платежи — только через кольцо! А это… — Югай встал, выглянул из кабинета, не болтается ли кто в коридоре, и достал зеленоватые пачки со знакомыми портретами: — Это валюта одного иностранного государства. Используется в исключительных случаях. В народе именуется «бабосиками». Остались от продажи вашей квартиры. Мы, конечно, вычли плату за лечение. Но их нельзя никому показывать. Хранение наличных денег может привести к блокировке… Что-нибудь новое вспомнили?
— Пока хаос какой-то…
— Сегодня я дам некоторые подсказки… Хотя сам о вас знаю немного. Ну все же… — Югай полистал планшет и зачитал: — «В парке Сокольники найден дедушка. Как звать — сказать не может». Опубликовано на Фейсбуке летом восемнадцатого года. Вас привели незнакомые люди. Они, видимо, и разместили объявление. Сказали, что вы сидели на скамейке, недалеко от больницы. В прострации…
— Ничего я не помню.
— Я дежурил в тот день, — продолжил Югай. — У вас в руках был рюкзачок, со швейцарским крестом. Такой тогда многие носили. Вы вцепились в него и не хотели отдавать. Вам сделали укол, вы расслабились, и я смог его осмотреть. Там была папка формата А4. В ней — документы, паспорт, социальная карта… И договор купли-продажи. Похоже, вы расстались со своей квартирой по адресу: «Олений вал». Еще — довольно приличная сумма в долларах. Конечно, по тем временам. Сейчас инфляция и доллары подъела. Ничего не вспомнили?
— Нет.
— После инъекции вы говорили. Некоторое время… Объясняли, что должны срочно ехать куда-то в Ивановскую область. Просили отпустить. Рассказывали, что вас экскаватором ударило. Или — какой-то омоновец дубинкой хватил. Трудно понять. Говорили: «Болит голова». Но никаких травм не было. Снова сделали укол, и вы впали в вегетативное состояние. И начали говорить и вести себя разумно — месяц назад. Через двадцать восемь лет.
— Я очень признателен. Ведь вы сто раз могли меня на улицу выбросить.
— Не скрою, возникало такое искушение. Но мне был интересен ваш случай.
— Я как на машине времени перенесся…
— Да, похоже. Теперь — пора адаптироваться. Алтынов от вашей пенсии скопилось достаточно. Ее переводили регулярно. Сначала — на карту. Потом, когда возникла Евразия, — на кольцо. На них вы сможете снять капсулу или даже, квартиру. Конечно, на первое время… И все, что вспомните, записывайте. Память восстановится, хотя и не полностью. Я вам на «матрешку» сбросил контакты знакомой риелторши. Она предложит варианты квартиры. После завтра — ко мне на прием.
«Матрешка» — такой евразийский гаджет. Довольно большой.
…Раз свободен — надо первым делом в «Чебуречную» на Сухаревской. Существует ли ещё «Чебуречная»? Она была там всегда. И в советское время. И в постсоветское. И в ихнее… должна быть.
Есть. Едва узнал! Но есть.
Конечно, изменилось все. Даже лучше стало. Раньше люди стояли, теперь, пожалуйста, можешь сидеть за деревянными столиками. По стенам — какие-то рушники и назидательные надписи в рамках: «Поднесли, так пей!», «Пей, да дело разумей!», «Все полезно, что в рот полезло!», «Поститесь на здоровье!».
На столах — искусственные цветы, приятного салатового цвета, и маленькие баннеры с текстами молитв — до и после трапезы. Ну перед едой — понятно: «Отче наш» и «Богородица». А вот после: «Благодарим Тя…» и «Достойно есть…» — некоторые не твердо знают.
Чебуреки предлагаются разные. С капустой. И с египетским горохом — хумусом. С очень полезными грибами — вешенками.
— Мне пиво… И рыбку какую-нибудь…
— Деда, ты не охренел? Рыбку ему… Возьми водки. И крабовых палочек. Водка на пиво — выходит диво!
Буфетчица благодушная такая. Почти советская.
— За все — четыре алтына. Перстенек сюда прикладывай, Альцгеймер!
Палочки бело-оранжевые. Совсем как раньше. Водка в стакашке-мерзавчике. Удобно! Открыл и пей. А пиво — так вообще в стеклянных кружках. Не то что в KFC было когда-то — вихлястые пластиковые сосуды. И кружки мыть им не лень… Молодцы! Да плюс два капустных чебурека. Всего — четыре алтына.
Из откупоренного мерзавчика слегка пахнуло ацетоном. «Разрешал ли доктор пить?..»
За столиком возникла девушка. «Водка на пиво…» Не было ее. И вдруг — возникла.
Сразу, не молясь, опрокинула стаканчик. Ест чебурек.
Тоненькая… Словно кукла Барби. И одета — не похоже на окружающих. Вельветовые джинсы, приталенная клетчатая рубашечка. Кроссовки, вроде «Найк», раньше такие были. Размер — где-то 36-й. Прическа — в шестидесятых сказали бы: «сэссун». Многие одноклассницы так стриглись.
The girl with green eyes,
in the Rolling Stones shirt…
(«Red Rose Cafe», DemisRoussos)
На руке, костяшках, у нее наколка. Не тату, а именно, наколка. Неровная, словно выцветшая. «Маша» или «Саша».
Нет, «Маша».
А кто она, эта «Маша»? Может, моя берегиня? Был в семидесятые годы такой писатель — Орлов. У него в романе «Аптекарь» жители района Останкино купили водку кашинского разлива. А из бутылки вышла приятная женщина — Берегиня. Что-то вроде ведьмы, только наоборот.
То есть она делала своим подопечным не плохое, а в основном хорошее. Не знаю, это фольклор или Орлов сам придумал. Произошло все возле пивного автомата на улице Королева. По московским меркам — недалеко.
Я смотрю из-под темных очков, похожа ли «Маша» на берегиню? Чем больше познаю местное пиво, тем больше похожа… Интересно, есть ли в Евразии пивные автоматы?
«Маша» ведет себя как-то заинтересованно, будто я ей не чужой.
В чебуречной негромко бормочет радио: …С ракетного комплекса «Байтерек» стартовал космический корабль «Сункар»… Ожидается рекордный урожай… «Зенит» опять проиграл «Ахмату»…
— А по-моему, неприлично ходить небритым.
Это говорит «Маша», как бы ни к кому не обращаясь. — Вас могут принять за нищеброда. Знаете, сколько дедушек пропадает? Вам надо покрасить волосы или побрить голову…
Только доктор обращается здесь ко мне на «вы». И вот эта «Маша».
— И в футболках нормальные люди не ходят.
Действительно. Мужчины здесь в основном носят отглаженные такие рубашечки. С коротким рукавом. И брюки со стрелочкой!
— Я рубашку, по-вашему, должен каждый день гладить?
— Некому погладить, что ли?
— Я еще с ума не сошел — летом, днем, в глаженой сорочке ходить.
— Футболка — почти нижнее белье. А дальше — и совсем опуститься можно… У вас кто-нибудь есть? Родственники?
— Не знаю… Не помню ничего.
— Понятно. Но все-таки, возьмите себя в руки. А то как-то некомфортно на вас смотреть. Правда, что ли, никого нет?
— Я не помню.
— Деменция?
— Вегетативное состояние…
— Это как?
— У меня была травма, и я стал… чем-то вроде растения. Сейчас меня выписали. Но я мало что помню. Только смутно — какие-то медсестры. Уколы… Еще — лекарствами пахло.
— И сколько вы были в таком состоянии?
— Двадцать восемь лет.
— А сейчас вам сколько?
— Восемьдесят восемь.
— Выглядите где-то на шестьдесят пять. Интересно все это… Мне идти надо. Хотите, контакты сброшу? Давайте «матрешку».
«Маша» берет мою «матрешку». Нажимает что-то.
— Все. Теперь не потеряетесь.
Парень улицей идет.
Парню девяносто лет.
Тот же свет над головой,
То же небо и рассвет.
Зачарованно глядит
В радуги волшебный свет,
Все у парня впереди,
Парню девяносто лет.
(Группа «Пикник»)
Я родился в 1958-м. Я утратил память — в 2018-м. Сейчас 2046-й.
Только жаль непрочных стен,
Улиц, стертых в порошок.
Ну, а так-то, что ему?
Так бы шел себе и шел.
(Группа «Пикник»)
Что я помню последнее?
Экскаваторы…
Моложавые женщины в возрасте. Приличного вида мужчины с бородками, как тогда было принято.
Непреклонные лица ОМОНа.
Экскаватор бьет ковшом.
Кто-то — прямо в глаза с айфоном, снимает…
Сокольники. Егерский пруд. Улица Олений вал. Кажется, я там жил.
«Сокольники, Сокольники… любимые мои, — заливается сладостный послевоенный тенор. — Аллейки тополиные. Ночные соловьи».
Что-то не припомню я там «тополиных аллеек».
Люблю я вас, Сокольники,
Зеленая родня,
В коляске в дни младенчества
Катали здесь меня.
(«Сокольники, Сокольники…»
Комп. — Ю. Милютин,
сл. — С. Островой)
В Москве хорошо. В Москве всегда было хорошо. В остальной стране не очень, а в столице — получше.
А потом стали сдирать удобный, шершавый, пружинящий асфальт и класть скользкую плитку. Сколько людей на ней расшибалось в гололед. В Москве большая часть года — гололед.
А в парках заменили удобные сталинские скамейки, на которых не скапливается вода и отдыхает спина, на дурацкие конструктивистские. На их плоских сидениях — лужи, потому что в Москве почти всегда снег или дождь. Сидеть на них могут только манекены: сразу болит спина, хочется встать и уйти.
А куда уйдешь из Москвы? Ну, скажите — куда? За МКАДом, может, и нет ничего…
Плиткой заложили все водостоки. Улицы Москвы после дождя превращались в горные ручьи. Москвичам понадобились не только зонты, но и сапоги. СМИ сообщали: «Небывалый тропический ливень обрушился на столицу…»
«…А просто — летний дождь прошел. Нормальный летний дождь».
…Прибыли орды с Востока в строительных жилетах.
Перекрыли улицы. Начали ломать всё. «Благоустройство, однако…» Китайский урбанизм. И жизни в Москве не стало.
Ну ладно. Это можно было бы перетерпеть, если б не сносили дома…
Я даже на митинг пошел тогда. Вообще, я давно не ходил на митинги. Неинтересно.
Загончик огороженный. Милиция. Иногда — с собаками. Колонны протестующих: ЛГБТ. «Яблоко» во всей красе. Гламур… Все радостные, с хорошими лицами.
А на том митинге — лица были нехорошие. Энергия гнева захлестывала уже в тоннеле на Сретенском и выносила на забитый до отказа проспект. «Я к батарее себя прикую! — кричал взъерошенный, давно не спавший мужчина. — Сносите тогда вместе со мной!»
— Я под экскаватор лягу, — тихо, доверительно говорил знакомый пенсионер и показывал карту, где хорошие кварталы были помечены красным.
— И ведь ляжет! — восклицали женщины в спортивных костюмах. На рукавах у них были повязки из красно-белой строительной ленты. А на спинах — знак. Перечеркнутый олень.
Народ напирал. Метро извергало людей на проспект, словно вулкан, плюющийся серой лавой. Никто не пел: «Возьмемся за руки, друзья!..» Похоже, тут все было серьезно.
Я и сам стал постепенно загораться, когда увидел на карте помеченный красным Олений вал. «Так вот оно как! Приглянулись им наши Сокольники!»
— А куда переселять-то будут? Рядом с домом?
— Хрен вам! — кричала полная дама с палками для скандинавской ходьбы. — А за МКАД — не хотите?!
— В ТиНАО… За сто первый километр! В Калужскую область! — слова, одно страшнее другого, звучали в толпе.
Особенно инфернальным казалось это, никому не понятное, — ТиНАО!
Студенты развернули огромный плакат: «РЕНОВАЦИЯ = ДЕПОРТАЦИЯ!»
«Дарига Медведева. Риелтор» — высветилось на экране моей «матрешки».
Обычно евразийцы говорят по телефону, как сомнамбулы, вещая в пространство. В ухо вставлены наушник и микрофон, а пульт в кармане.
Но я по старинке говорю в книжку смартфона. В чебуречной становится шумновато.
— Куркино? Какое Куркино? — щебечет юная Дарига. — Куркино — хороший район. Может, тебе Остоженку еще? Нет?! Пост «Восемьдесят первый километр»! Да, с Ярославского… Там две ветки. Можно еще и до Икши доехать!
— Зачем мне до Икши? Что мне там делать?
— Ну, мало ли… Кто вас, пенсов, знает. Гулять, например… Хорошая капсула, почти квартира! Замкадье — рай для пенсионеров. Приезжай и посмотри. Я встречу… Давай! Джакши!
Еду на вокзал в метро.
Мужчина напротив, с усталым, нервным лицом авиадиспетчера как будто смотрит на меня. Вообще, у евразийцев такая манера — смотреть друг на друга пристально, будто мазать тряпкой по лицу. Да не на меня он смотрит, а на соседа. Такого же, как он, усталого бедолагу.
Вскакивает. Хватает за руки. Кричит:
— Руки убери! Руки убери, сука! Не ори на меня, тварь! — агрессивный распаляется все больше, при этом его жертва сидит безмолвно. — Я тебя насквозь вижу! Не вывертывайся!.. — У нападающего начинает идти изо рта пена.
Сосед, тихонько пыхтя, пытается освободиться.
Через дверь между вагонами заскакивают два полиционера. Один — сходу хлопает бузотера шокером. Ему заламывают руки и вышвыривают на ближайшей станции.
Рядом со мной — моложавая старушка с георгиевскими ленточками в косичках. Говорит, ни к кому не обращаясь.
— Это из-за нарушения поста. Ел мясо. Ел!.. Вот и бесится. Объявлен всенародный пост, — прокомментировала она. — В связи… (Я так и не понял, в связи с чем… В общем, из-за угрозы нападения врагов.)
А зачем объявлять пост? Он и так есть. Петровский… Рыбу вкушать можно. Но у них ишь как строго! Только крабовые палочки…
Женщины здесь — страшненькие! Не то что «Маша»…
Ходят в каких-то гопнических штанах, вроде треников. Или советских кальсон. И в кедах. В корейских кедах! Ноги почти у всех кривые. Прямо сочувствие вызывают.
И почти все — лопоухие. Или так кажется? Прически у девушек — с выбритыми висками. Уши жутко торчат. Как у нетопырей.
Здесь не любят стариков и инвалидов. Называют их пенсами и уродами.
Здесь очень много охранников. Наверное, четверть взрослых мужчин.
Здесь говорят матом. Не ругаются, а говорят.
Матом кроют младенцы из прогулочных колясок. Матом глаголют старики, хотел бы я сказать «почтенные», но здесь нет почтенных стариков.
«Вегетативное состояние проявляется в том, что человек бодрствует, не проявляя признаков самосознания…
Если человек находится в постоянном вегетативном состоянии, вероятность восстановления очень низка, но не исключается».
Электричка старенькая. Такие еще во времена присоединения Крыма ходили. «Рекс» называется. И нарисована собачка. «Рекс» — это региональный экспресс. Хотя останавливается у каждой платформы.
Еду к Дариге, на 81-й километр, смотреть капсулу.
Возле «Маленковской» мелькнули изрядно поредевшие кущи Сокольников. Путяевский пруд. Огромные корпуса громоздятся возле некогда пустоватого «Северянина».
«Тарасовка» похожая на Харбин. Непонятно, когда закончится Москва и начнется Замкадье.
В вагоне чисто. Никто не попрошайничает, на гитаре не играет, как раньше; всякую ерунду не продает. Вообще никто ничего не продает.
За окном — много храмов Божиих. И восстановленных, и вновь построенных. Некоторые, взирая на храмы, осеняют себя крестным знамением.
Показалось, что по вагону прошла «Маша» из чебуречной. Поезд качнулся, и «Маша» чуть не задела меня рукой.
Но была ли это она? Или просто, девушка, похожая на нее. Или следствие «водки на пиво»…
На остановке «Ашукинская» небольшой инцидент. Кого-то ловили. Испуганный человек с сумкой пробежал по вагонам. Его догнали полиционеры. Скрутили, куда-то повели вдоль путей.
— Редиску продавал, — объяснила худенькая женщина со смиренно поджатыми губами. — Нажиться хотел.
Прошли школьники и школьницы с зайками-мишками на рюкзачках. Все в красивой, темно-синей форме. Посмотрели взрослыми, неприятными глазами. Как ножом полоснули.
Раньше тоже была форма… У мальчиков нечто похожее на гимнастерку, но из серого плотного сукна. Золотые пуговицы. Ну, желтые, конечно, не золотые. Надень такую без ремня — жалкий вид. Поэтому боялись, чтобы одноклассники не отняли ремень. Без ремня как опущенный. А с ремнем — орел. Бляха на ремне здоровенная. Ударишь — больно. Ее тоже, как и пуговицы, полагалось чистить зубным порошком. А ремень из настоящей толстой кожи. Где такую брали?
Им можно было щелкать. Походило на пистолетные выстрелы.
«Деменция — старческое слабоумие…»
Проплыла за окном Лавра преподобного Сергия. Пассажиры перекрестились, творя молитву Радонежскому чудотворцу.
Некоторые терли ладонями лицо, словно умываясь. Но это, скорее, относилось к мечети, расположенной неподалеку.
Серые бетонные дома громоздились и на 81-м километре. Но платформа казалось пустынной. Только юная Дарига, словно «тополек мой в красной (а точнее — в зеленой) косынке», издалека махала рукой.
Заросли борщевика возвышались вокруг. Среди них к домам шла тропинка.
— Платформа рядом — большое преимущество! — Дарига, пылая энтузиазмом, вела меня к бетонным уступам.
Борщевик был в рост человека. Какие-то злые дети бродили под его огромными зонтиками, словно пигмеи по саванне.
Мы поднялись на четвертый этаж. Лифт в двадцатиэтажке не работал.
— Четвертый этаж — тоже преимущество!
— Не капсула, а почти квартира! — Дарига открыла помещение, похожее на просторный стенной шкаф. — И посидеть есть где… Все-таки — Замкадье! Не Тверь какая-нибудь… — напевала она. — Не потеряй карточку. Дубликата нет. Открывает и подъезд, и квартиру.
Я с трудом вылез на крошечный балкон.
— Вообще-то, это не балкон, а ящик для кондиционера, — уточнила риелторша. — Но постоять можно. Воздухом подышать. Кондиционера все равно нет.
Высотные корпуса нелепо возвышались над заросшими сорняками пространствами.
— Дома построили еще в двадцать четвертом. Но продать не смогли. Квартиры выше пятого этажа — не заселены. — Дарига становилась откровеннее. — Мусоропровод не работает. Помойку вывозят регулярно.
— А вай-фай?
— Интернет нужен? Налог платить? Перстенек все спишет и посчитает.
— Но… Информация?
— ТВ — десять каналов. И для пенсов канал есть… Ну как?
— Пока — на месяц.
— Плюс месяц — депозит, — согласилась Дарига. Может, привыкнешь? Что я, зря моталась?.. Договорчик в «матрешке». Читать будем?
— Я мелкое не вижу.
Дарига пролистнула текст.
— Типовой. Напрягись как-нибудь…
В договоре сообщалось, что Медведева Дарига Васильевна, 2023 г.р., №… сдала, а я, 1958 г.р., №… снял жилое помещение… Ну и так далее.
— Тебе чего, скоро девяносто лет, ата? — почтительно уточнила Дарига.
— Как видишь.
— Свежо выглядишь! Только это… волосы покрась. Или побрейся налысо. А то некрасиво. И курточку — почему внучка не гладит?
— Нету внучки… Слушай, Дарига, когда я ехал, полиция человека схватила. У платформы… Сказали: «Редиской торговал…» А что он сделал не так?