Бесплатный фрагмент - Это Тебе

Слово от автора

Приветствую Тебя, мой дорогой и горячо любимый Читатель!

Если Книга попала в твои руки, то это не случайность.

Это означает, что я думала о Тебе в процессе работы над текстами, которые томятся в безвестности и темноте сдерживаемые тесной и душной клеткой из предыдущих и последующих страниц Книги и единственное, что скрашивает их угнетенное состояние — мечты. Они с нетерпением предвосхищают скорейшую встречу со своим Слушателем.

Да, каждый из них хочет говорить и робко надеется на то, чтобы стать услышанным. Все персонажи и герои с придыханием ждут своего часа, чтобы встретиться с Тобой и рассказать свою историю, поделиться радостью или горем, состояниями и непреодолимыми чувствами… Каждому из них есть что сказать. И они готовы делиться чем-то очень личным, чем-то сокровенным.

Если Книга попала в Твои руки, значит так было нужно. Ведь, мы с Тобой вполне осознаем, что все «невероятные стечения обстоятельств» и «удивительные совпадения» — ни что иное, как закономерность, верно?

Всё, что покажется тебе знакомым, забавным или трогательным в процессе чтения — это о Тебе, потому что я, с Твоего благодушного расположения и негласного разрешения, подглядела, подслушала, украдкой прикоснулась. Я наблюдала за Тобой, вдохновлялась Твоим отношением к жизни, трепетом перед искусством, верностью себе, своим принципам и убеждениям.

Ты, раз за разом, неизменно предлагаешь мне новые поводы для искреннего восхищения красотой человеческой души, силой духа, приверженностью к гуманистическим ценностям.

Вероятно, Ты и не догадываешься, какой мощной энергетикой заряжаешь окружающих, своими словами, действиями, поступками. Скорее всего, это лучше всего видно со стороны, ведь «лицом к лицу лица не увидать», так что просто доверься мне. И еще, оставайся, пожалуйста, собой. Потому что это красиво. В этом есть свет.

Если Книга попала в Твои руки, следовательно, так должно. Таким образом я выражаю Тебе свою глубокую признательность, дабы завершить спираль энергообмена и подняться на качественно новый уровень. Вместе.

Это тебе, потому что Тебе свойственно, как и всем талантливым людям, терзаться самоанализом и затягиваться полной грудью густыми-тяжкими думами о смысле жизни и о той роли, которую уготовило тебе Мироздание. Я и сама на стадии поиска своего пути, оттого, прошу, не ищи на страницах этой Книги готовых ответов на свои вопросы.

Однако, если хоть одна из написанных мною фраз отзовется внутри, и ты почувствуешь, что для тебя это было важно;

— если хоть один абзац, словно пуховое одеяло, обернется вкруг тебя и согреет;

— если хоть в одном из текстов найдется нечто такое, что станет недостающим ключом к одному из хитрых ребусов, нейдущих из твоей головы;

— если случится так, что после общения с Героями, Ты почувствуешь, будто, наконец-то закрыл какую-то брешь в своем сердце…

Значит, я достигла преследуемой цели.

Значит, это тебе.

С уважением, Мария Фомкина.

С чего начать? -Начни с начала!

Какой монолог должен быть первым?

Какой оставить для финала? Как систематизировать? По темам? Или расположить названия в алфавитном порядке? Или по жанру? По хронологии написания? — не имею представления. Есть однозначный ответ лишь на первый из обозначенных вопросов. Что же, в остальном буду руководствоваться интуицией.

Все началось именно с этой истории. Именно с такой не простой темы. Не иначе, как под руку с этой бойкой и трогательной Зоей Киселевой.

История Зои Киселёвой

Ну, что вам рассказать- то, ребят?…

Вот я в студенчестве — всё снимки для стенгазеты делала! А потом, в сороковом году, так и пошла в фотоателье работать. И, знаете, сразу поняла — мое это дело! Так уж мне нравилось!

А люди приходят такие разные, а все же общее у них есть:

Советского человека, его ведь взгляд выдает. Вот, он у нас какой-то совершенно особенный! Добрый… человечный, что ли? И вся душа русская в этом взгляде.

Помню, я тогда все мечтала нарисовать на стене ателье березовую рощу и розоватый закат. Я же тогда и краски купила… а тут, сорок первый год…

Тут уж, конечно, не до красок. Тут только одно у народа в голове и звенело: на фронт, на фронт, на фронт! Только бы выжить, только бы выстоять, только бы победить!

Ну, я тогда отправилась на медицинские курсы, а через три месяца сестрой под Смоленск и отправили. Знаете, первого своего раненого ни за что не позабуду… привезли бойца — открытый перелом. Кровь хлещет, а я стою… В теории-то я знаю что нужно сделать, но с места сдвинуться не могу. Страшно. И вот я стою, смотрю на него, а сама себя благим матом крою:

«Что же ты, дура, три месяца-то учебники тискала, а как до дела дошло — сделать не можешь ничего?»…

…он тогда погиб, слишком поздно его доставили… а я? Я привыкла. Знаете, со временем, оно, ведь, ко всему привыкаешь: и к крови, и к смерти даже.

Но вот мириться с поломанными судьбами — нельзя! Мириться с искорёженными человеческими судьбами — никак нельзя! Вот, ежели, привыкнешь к людскому горю, то всё! Считай — пропал! Считай, что такой же гнилой сердцем, как и эти… фашисты!

Сколько горя они нам причинили!

Я вот, иной раз, на детишек смотрю, а сама думаю: «не приведи, Господь, им, хоть долю, того увидеть, чего мы на войне перевидали»…

Ой, вы уж, ребят, меня простите, я, наверное, такие глупости рассказываю… Вот, я вам сейчас главное скажу:

Знаете, домой с фронта шли уставшие, горькие люди. Война, она ведь, каждого обидела, ни один дом не обошла стороной! И уж как я боялась, что у нас народ озлобится от нее, очерствеет… И долго меня этот страх терзал. До тех пор, пока я в свое фотоателье не вернулась. И там… я увидела тот самый взгляд… Советский.

И тут, у меня все на свои места встало! И тут, я поняла!

— Не танками мы победили, не оружием! — Нет!

Победили мы… Душой!!!

Вот той «широкой русской» Душой!

Алёшка

Алешка, ты совсем уж большой стал. О, как вымахал…

Я ведь знаю, что ты сегодня-завтра про мамкину смерть спросишь… возраст у тебя такой, любознательный подошел… я ведь и слова какие-то готовила, чтоб тебе сказать. А, вишь, оно как: ты спросил, да я и растерялась…

Тяжело мне про Пелагию Андреевну вспоминать, жалко голубушку! Мы ведь с ней, почитай, с самого рождения вместе, как сестрички. И всегда во всем она подсобит, все подскажет: уж, такого ума девка была — ооо! А душа-то ейная… Дивная, каких поискать.

Вот кажется — живи свой век — не тужи. За мужем держись, да детей воспитывай. А война, она, сынок, иначе распорядилась…

Ну, коли уж ты спросил — я тебе должна рассказать все, как было:

…В декабре 42 года, мы c твоей матерью были в партизанском отряде.

Я за больными ухаживала, за тобой-крохой, приглядывала, а Пелагия — в разведку ходила. И, ведь, в самое пекло всегда лезла — страху-то в ней не было отродясь.

Бои шли такие ожесточенные, что каждый день — жди беды! И я вот, будто, за обеих за нас тряслась, когда она из лагеря уходила.

Помню, вернулась она как-то с очередного задания, а ты, крохотный еще совсем, к ней подбегаешь. Обнимаешь. Лепечешь чего-то «на своем» (на ребяческом) … вроде как, рассказываешь остальным, что мамка, мол, вернулась!

А мы с бабами на это все глядим, как слезами зашлись! Представляешь, Алешк: война кругом, под ручку со смертью ходит, а тебе все нипочем! Ты и не видишь этого, из-за своей радости.

Надо же, война, а тут такой ангелочек мамке радуется!

А Пелагия видит, что мы себя жалеть начали, тебя в охапку, к нам подсаживается, строго на всех поглядела, и говорит:

— Никто не гадал, бабы, никто не готов был. К войне разве подготовишься? Хоть бы и за год знали, хоть бы и за пять годков, а все равно она бы нежданно пришла. Но вы реветь не смейте! Мужики наши пошли нас, да детей наших защищать не затем, чтоб мы тут ревом заходились! А затем, чтобы дальше песни горланили, да ждали их дома, веселые и с румяным пирогом на столе, ясно?!

Слышите, что говорю, нет?! А, коли, за Родину самим умереть надо, так будем помирать! За детей умирать не страшно, а за Родину умирать — оно даже сладко!».

Вот такого характеру у тебя мамка была, Алешка. Месяца после этого разговора не прошло, как ее не стало…

Прибегает ко мне однажды Людмила, напарница Пелагии, и говорит: «Беги скорее, беда! С Пелагиюшкой нашей! Беда!».

Я не помню, как ноги до сельской площади донесли: в голове одно: «только не опоздать!».

Прибегаю, гляжу: волокут Пелагею на казнь. Тишина стоит мертвая.

Немецкий лейтенант набросил петлю на прозрачную пелагиеву шею, и говорит (вроде бы, будто и не к ней обращаясь, а к нам): «Ну что, может, ты нам скажешь, где партизаны? И Германия подарит тебе жизнь. Мы благосклонны тем, кто помогает и всегда отвечаем взаимностью».

А она им и говорит. Еле-еле, совсем уж слаба стала:

«Когда фашист бабу у всех на глазах, на морозе вешает — так, значит, он ее пуще черта боится! А бабу коли боишься — так значит не победить тебе никогда наш народ, трус ты проклятый. Земля наша трусу не сдастся! И я не сдамся!».

Тут он рассвирепел, да как, всей удалью черной, толкнет ее в грудь… Вот, Алешка, и весь сказ!

Я тебя сразу к себе взяла, мой-то сынок погиб, когда фашисты в нашу деревню пришли.

Немцы думали, что они нас запугают, а вышло наоборот — только сильнее разозлили. Через две недельки, под новый год, к нам еще один партизанский отряд подоспел, а вместе мы фашистов из деревни прогнали. Вот так.

Ты не пугайся, сынок, что я плачу, мне просто очень жалко всех тех, кто после войны не смог с землицы подняться… вот и плачу, кто еще за них поплачет?

Артистка

Лидочка, я вот до войны думала, что я — замечательная артистка! Любую роль давай — все сыграю! Песню, какую хочешь скажи — любую вытяну! И вот на этом весь мой мир и держался. Всё книжки, репетиции, костюмы… вот о чем думала! Все, знаешь, в облаках где-то витала. Так бы, наверное, и проскакала, как стрекоза, до самой старости, ежели б не война.

Помню, вся наша труппа пошла за направлением во фронтовую бригаду артистов, когда по радио объявили. Я, конечно же, тоже со всеми иду. Да только, мне игрой это все видится, будто понарошку. Все в толк не могу взять: как же «наши», не спросясь, с репетиции ушли. Сбежали, так выходит? А у нас ведь премьера скоро!

Представляешь, о чем переживала?…

Нас направили, на фронт. Погрузили в машину: «С Богом!».

Ехали весело. Все разговаривали, песни пели, стихи читали.

А все же как-то тревожно. Тут кто-то из ребят говорит:

— Глядите, указатель! Стало быть, деревня скоро!

Мы стали вглядываться… через секунду все смолкли.

Сожгли! Все дома дотла спалили, немцы проклятые!

Тишина такая настала, будто все живое оцепенело, вымерло… Лидочка, мне так страшно стало! Ком к горлу подступил, всю затрясло — так плакала, даже тогда подумала, что умру от слез!

А худ.рук наш, Федор Степанович, кричит: Синицына, ты же боец фронтовой артистической бригады! Командую: перестать нюни распускать! Вам боевой дух надо поддерживать, а на вас глянешь, и самому тошно станет! Прекратить безобразие!

Он ругается, а мы — хохотать.

Плохо сейчас скажу, но мы очень любили, когда он ругался. Понимаешь, всем на секунду казалось, что войны нет, что мы, будто бы, в родном театре, на репетиции… так тепло становилось. Но только на секунду, потому что всем ясно — как прежде, уже никогда не будет. Все теперь изменилось. Живые стали мертвые. Мир сменила война.

Лида, я всегда мечтала много выступать, и вот, на передовой и исполнилось — сутками не спали! Бывало, от усталости ноги не держат, или на морозе все немеет до невозможности, а все же подымаешься и идешь петь и плясать.

— Эх, рас-куд-рявый…

Поначалу страшно было всегда, а потом… да и сейчас страшно, чего лукавить. Но вот я вывод сделала: песни у нас такие же могучие и сильные, как и сам народ. Мне один солдатик, знаешь, как замечательно сказал: после выступления к нам подошел и говорит:

— Хорошо как поете, милые девушки! Звонко! И песни-то какие! Нам под советскую песню и под пули не страшно идти…

Вот точно так и сказал! Видишь какая сила у искусства. Особенно, когда в него верить и беречь. Оно и душу спасти может — вот как.

Я думаю, что человеку надо не много. Даже вот как: единственное что нужно человеку — Вера.

И тут уж неважно во что он верует: в искусство, в жизнь, в возвращение домой, в то, что родные живы и здоровы, в Победу.

Понимаешь?

Лида? Ты меня слушаешь?

Ой, уснула, кажется. Ладно, Лидочка, отдохни, милая. Давай хоть несколько минут в тишине посидим, пока наступление не началось.

Просто надо было мне кому-то рассказать свою историю. Кто знает, вдруг я завтра уже не смогу никому ее рассказать. Времена — то такие, только на Вере душа и держится….

У Войны не женское лицо

А я, товарищи, хочу помянуть Осипову Анну Михайловну! Это был человек храбрый, честный. Истинная коммунистка и боец, а не просто сестра милосердия.

Да что ж это за посмертная грамота какая? Братцы! Аннушка за нас с самой Смертью воевала каждую минуту на фронте! Я сам ей жизнью обязан! Да, ежели, не она — я сейчас бы не с вами стоял, а под братским крестом, под Полтавой лежал, земелькой присыпанный. Плечом к плечу с нашими солдатиками отдыхал бы от свиста пуль…

Вообще, какое страшное дело, братцы, какое горе пришло на нашу родную землю, что мы своими силами не справились. Что не смогли наших матерей, сестер, жен, спинами заслонить от войны. Не смогли их защитить…

Им бы, милым, по дому хлопотать, детей поднимать, об уюте заботиться. А пришлось, против своего назначения, мужскими делами заниматься, да в самое пекло строем замаршировать. Стыдно, товарищи. Стыдно, что допустили такое горе: не предотвратили, не справились, что матерей с детьми фашист стрелял в родных деревнях, что девки видели нашу немощь против врага, что им пришлось на выручку броситься и солдатскую лямку с нами бок о бок тянуть…

Помню, командир ее хотел обратно отправить тот же день, как она прибыла! Конечно, 42-ой год, бои идут жестокие, а тут нам девчонку направляют, ребенка. Она рогами уперлась, и ему говорит, что «хотите, — мол, — товарищ командующий — прямо сейчас стреляйте, а с фронта не уеду, не буду прятаться, ежели знаю, что могу быть полезной здесь».

Я на веру тогда эти слова не принял, подумал, что первый же бой увидит, да по-другому запоет. Слишком уж часто приходилось такую «горловую» смелость встречать, напускную. То ровно декабрь был, как раз с немцем за Сталинград спорили, вечером же начался обстрел…

Тяжелейший бой: позиций не сдаем, но и вперед не продвигаемся ни на шаг. Раненых тьма, все кто прорваться пытался, все на поле лежат. Фашист, гад, в ногу целится, в плечо, так чтоб не убить сразу, а чтоб боец в боли и ужасе кончился… стон стоит, как в аду.

Тут, гляжу, галчонок этот, Анна, ползет за раненым, чуть ни до середины поля дошла, а сама кричит:

— Милый, иду, иду за тобой, терпи! Ничего не бойся, целая матушка Россия за тобой, отстоим, только потерпи!!!

Тут уж мы, не сговариваясь, бросились на врага, так впечатлила нас эта искренняя вера в Родную землю и неминуемую Победу! Меня тогда и ранило…

Надо сказать, я до сих пор не могу в толк взять: как это маленькая хрупкая, совсем еще юная девчонка, могла нас, здоровых мужиков из окопов тащить по сырой земле? Мне тогда осколками от гранаты ногу перебило, боль страшная, тело как свинцом налилось, двигаться совсем не могу. Анна меня тянет, а еще ведь и успокаивает: «держись милый, все пройдет, полечим тебя, как новый будешь»…

Вот ведь, какая девка была! Что, вообще, наши бабы за народ такой? — ведь тоже не спали сутками, и не ели толком. Мы-то, фронтовики, — еле на ногах стояли, а то — девки! Это ведь нужно силищу необыкновенную иметь. И откуда что берется?

Надо же, иметь такой дух, такую веру и упорство, чтоб все законы природы нарушить. Когда, казалось бы, так тяжко, что от немощи ложись да помирай, у них душонка в струну вытянется, да девка сильнее мужика становится. Только русская женщина на такие подвиги способна. Ей ведь только надежду дай, только веру в неё всели, так она выносливей и сильнее любого бойца станет…

В общем, мужики, Аннушке вечная память! Пока живу, каждый день с благодарности начинаю за свое спасение. А великим нашим женщинам, отчаянным, что войне и смерти в глаза посмеялись, без страха и сомнения — вечная Слава!

Народ, у которого женщина на такие подвиги способна — невозможно победить, но клянемся отныне и вовек, не допустим мы больше никогда, чтобы нашим матерям и женам надобность была воевать. Не допустим этого, проклянем всем миром войну!

Почему так гулко отзывается в сердце слово «война»?

Почему по сей день продолжают снимать фильмы о Великой Отечественной войне? Почему ежегодно по всему миру празднуют День Победы? Для чего стоит вновь и вновь возвращаться к этой странице нашей истории?

Конечно, каждый человек находит «свой» ответ на эти вопросы, исходя из собственных ценностей: у кого-то воевал дед; у другого бабушка — Труженик тыла; у третьего — по умолчанию — высокая социальная ответственность и «надо»; четвертый, наконец, — искренний патриот. Причины разные.

Стихийно произошло так, что я долгое время не относилась ни к одной из категорий, но, однажды, и для меня «9 мая» стало не просто дополнительным выходным, а обрело сакральный смысл.

Случилось это много позже изучения событий ВОВ в рамках школьной программы; много позже просмотра замечательных трогательных советских фильмов о войне и даже позже официального совершеннолетия (что меня, к слову, совсем не красит). Так или иначе, каждый приходит к осознанию явлений и событий в разное время, «моё» же пришло после прочтения книги Светланы Алексиевич — «У войны не женское лицо».

В этом документальном очерке журналист изложила кропотливо собранные ею рассказы женщин, участвовавших в Великой Отечественной войне. Невыдуманные истории, рассказанные простыми советскими женщинами, вынужденными лицом к лицу встретиться с Войной: где-то по-детски наивно; где-то не сдерживая слез и не в силах скрыть дрожь в голосе, резко и прямо заявляют: «У Войны не женское, нет — не человеческое лицо!». Эти леденящие душу откровения о рутине военного времени помогли мне проникнуться величием и значительностью Дня Победы.

Я поняла, что преступно «в забвенье утопить живую боль» и перестать говорить об бессмертном подвиге Советского народа. Напротив, на протяжении веков и тысячелетий нужно говорить об этом. Нужно чтить и славить наших предков, поплатившихся собственными жизнями за Родину, за Будущее, за Мир!